На этаже, как всегда в эту пору, было людно и шумно. Чьи-то мамочки, сестры и жены активировались в режиме успеть "чего-нибудь на ужин". В коридоре стоял теплый и жирный запах пищевой абракадабры: от свежего овощного салата до пирожков с капустой, вперемешку с парами от борща и тушеной картошки. А перекрывала все это отвратительная вонь чего-то подгорелого, будто кто-то на ужин зажарил нещипаную кошку. Так было всегда. Хоть бы там что, а у кого-то обязательно должно что-то подгореть.
Дверь на кухню по обычаю была открыта настежь, и именно оттуда сквозняком разносило по всему дому эту дрянь. У четырех засаленных газплит топтались хозяйки в бигудях или с полотенечным тюрбаном на голове, все обернутые в однообразные махровые халаты с совершенно дикой и безвкусной расцветкой. Одни оживленно поддерживали беседу, другие втупились в окно, третьи - самые умные, - читали газеты. Запаха жареной кошки они уже не ощущали, потому как каждая из них давно провоняла чем-то подобным. Запах горелого с этих стен не выветривался никогда.
Салман заглянул на кухню, глазами поискал мать.
- Ударницам пищеблока, драсьте, - поприветствовал он суетящихся женщин. Фраза, конечно, была не его, отцовская, но ему нравилась, и он иногда ее употреблял.
- Здравствуй, здравствуй, Глебушек, - вытирая руки в полотенце, улыбнулась в ответ пышными щеками соседка. - Как ты, экзамены все сдал?
Не все соседи благоволили к юному сорвиголове, кое-кто так и вовсе зуб на него имел, поэтому Салман свыкся с мыслью, что с ним здороваются только самые добрые тетеньки. В общем, не все ли ему равно?
- Остались только жизненные, теть Люб, - на ходу сфилософствовал Глеб, подняв кверху указательный палец. - Но говорят, чем позже получишь аттестат, тем дольше проживешь.
На окне голосом Coolio их пытался перепеть фонарь-радио: "...living in the gansta"s paradise". Завидная вещица, этот фонарь. Дефицитная. В часы веерных отключений по часу-полтора каждый вечер самое оно. Не церковные свечи тебе какие-нибудь в мизинец толщиной.
Надо бы раздобыть, - решил Глеб и тут же с досадой вспомнил, что талдычит себе об этом каждый раз, и каждый раз потом забывает.
Мать он встретил в пороге их комнаты. Обозленная и взъерошенная, она спешила на кухню в таком же халате - с дурацкими узорами. Покупала такой будто бы, не желая отличаться от стада.
- Чего так долго? - развернулась, держа в руке пустую, но еще шкворчащую сковородку. - Уже два часа как должен был вернуться. К экзаменам когда будешь готовиться?
- Так я и готовлюсь. А ты чего? Батя снова?
Но мать была слишком взведена, чтобы сейчас отвечать без применения нецензурщины. Как и вообще отвечать. Глеб понял это и не стал испытывать судьбу. Мамка - это тебе не какой-нибудь бык с чужого района, мамка и сковородкой пригреть сможет, если что. С ней базар короток. Будто прочтя Глебовы мысли, та и замахнулась тяжелой утварью, правда, куда-то в дальний конец коридора. А затем бессильно охнула и пошла к месту дислокации всех женщин этажа.
- Гле-е-еб!
Салмана покоробило. До чего же он ненавидел этот протяжный отцовский зов. Трезвый он никогда к нему не обращался с такой едкой интонацией. Только прилично заправленный. Сейчас начнется, готовься и береги зубы, не то искрошишь, пока дослушаешь этот пьяный бред.
Конечно, Василий отдавал себе отчет, что сынуля уже вышел из того возраста, когда его можно было вот так к стенке одним лишь взглядом пришпилить и за жизнь поучить, но по пьяни желание хоть кому-то запилить свои нравоучения было слишком большим.
- Ты чего мать не слушаешь? - вялой, словно чужой рукой накалывая на вилку жареную картошку, начал Салманов-старший. - Взрослый сильно стал, что ли? Думаешь, раз бошку наголо обрил, так пришло тебе уже время парус распускать? А что ты умеешь? Я в твои годы уже знаешь что делал?
- Да знаю я, - обрезал Глеб. - Дядьке своему в сапожной мастерской подошвы клеем мазал...
- Молчать! - ударил ладонью по столу Василий. - А что, презираешь?! Умничать тут мне решил?
Салман остался стоять в кедах посреди коридора и дал возможность отцу выговориться только из-за остатков уважения. Ему ничто не мешало просто развернуться и уйти. Или заниматься своими делами, всецело игнорируя присутствие пьяного бати. Последствий все равно никаких не будет. Ну, поорет. А больше ни на что его не хватит. Бодаться с молодым ему не хватит сил, проходили такой урок. Салман не то чтобы гордился этим, скорее наоборот, испытывал стыд и отбрасывал эти воспоминания, но зато отец четко уяснил: ремнем по заднице сынишку больше не получится. А вот наоборот - как раз.
Да и жалко было Глебу отца, как человека жалко. Покоробила его жизнь, покрутила. Армейский же он, от головы до пят, преданный Родине и службе. Бабушка Глебу когда-то рассказывала, что тот едва дождался своих восемнадцати, чтобы забрали, такой вот фанатик был. После службы остался "сверчком", потом в школу прапорщиков поступил. В родной полк под Тяжиловом специально просился чтоб направили, готов был жить в грязи и даже поначалу без электричества, в "трехугольнике" этом. Все было бы наживным, если б война в Афгане не грянула. Туда не забрали, хотя писал заявление, а здесь жизнь полковая скудела. Союз дырявился, из воинских частей афганский насос выкачивал все: и технику, и ресурс, и специалистов. К восемьдесят четвертому году половина части была переброшена куда-то под Фергану. Здесь же полк взялись реформировать в батальон, под сокращение попали много военнослужащих, в том числе Салманов-старший. С тех пор десяток лет прошло, ни полка, ни батальона уже нет в помине, территория пустыней стала, а Глебов отец все еще ждал и бредил идеей, что вскоре-то его снова на службу позовут. Вона же Семену из второй роты прислали рекомендационное письмо. Значит, и ему пришлют. Ведь он не какой-нибудь пушкарь, коих немеряно, а шифровальщик-криптограммист. Один на всю дивизию такой.
Невдомек было лысеющему старику, что современной армии, как раз перешедшей в активную фазу полураспада и тотальной распродажи, не нужны шифровальщики вообще. Никто больше ничего не шифрует, все в открытую. Его ведь по этой же причине и с общежития не турнули, что это просто никому не нужно было. Живет и пускай живет себе, не вредный вроде бы. А вместо армейской службы, он отправился в местный ЖЭК и устроился на кого стрелка указала, семью-то надо было кормить.
Это единственное, что вынуждало Глеба уважать отца. Он ведь видел и других. Вон у Макса папаша бухает как немой, деньги из дому тырит, в "трезвяке" регулярно прописывается. Этот не скатился в такое дно, держался. По крайней мере, всегда знал, когда сказать "стоп" и брать курс на дом. И деньги пропивал только "леваковские", зарплату, какая бы она там ни была нищенская, в дом все-таки приносил.
- Иди мой руки, кушать садись, - вернувшись в комнату, велела мать. - А то и этого скоро не будет.
- В смысле? - сморщив лоб, переспросил Глеб, уже догадываясь, о чем речь. - Кто-то в холодильнике снова шастал?
- Шастал! - воскликнула мать. - Говорю же твоему отцу - повесь там чертов замок, как Кондратьевы сделали. Так нет же, а то Володьке и другим собутыльникам не будет куда свои "анализы" поставить.
- Маш, ну чего ты завелась? - поднял мутные, полузакрытые глаза на жену Василий. Перед ней он никогда таким героем, как перед сыном, не был. - Разберемся.
Как уже упоминалось, борьба в Каспрове продолжалась в режиме нон-стоп. Всегда и во всем. Даже во время сна жители "девятки", да и не только ее, вынуждены были бороться за свое, нажитое непосильным трудом. Против тех, кто вынужден бороться за свое существование.
- Ну конечно! Ты же всегда разбирался. Разбиратель хренов! Молчал бы хоть уже.
Глеб спокойно поел, пропуская мимо ушей батины воспоминания о службе и том, как он трепетно относился к своим обязанностям. Молчал, что от него, в принципе, и требовалось. Как-то мятежный дух в нем поутих, уж на домашней арене так точно. Не то чтоб достучались до него, навязали свою правоту, просто Глеб понял, что на этом поле боя победа уже за ним. Контроль остался позади, остались лишь разговоры за столом перед сковородкой жареной картошки, вот и все.
Холодильники здесь были не у всех. Из десяти семей на этаже, такой роскошью могли похвастать лишь половина. Проблема состояла даже не в их дефиците, уж он-то никуда не девался. Главная беда заключалась в том, что их негде было размещать. В комнатушках площадью по восемь-десять квадратов делали перестенок чтобы оборудовать кой-какие спальню и детскую, в коридорчике же помещался только шкаф. Да, кому-то повезло, и они приткнули свои урчащие и дрожащие динозавры на кухне, кому хватило места. В число таких счастливчиков попали и Салмановы. Но минус такого мнительного счастья заключался во вседоступности к драгоценным продзапасам, ведь согласно неписанному уставу, все, что находится на кухне, как при развитом социализме - общее. Поэтому никто удивляется и не возмущаться, обнаружив поутру в своем холодильнике чью-то кастрюлю борща. Исключением стали Кондратьевы, повесившие замок; ответом же за такой эгоизм на общественной площади стала мгновенная вражда со всеми, что в общежитии само по себе нехорошо.
А вот за воровство в коммуне могли спросить. Причем не опошленным звонком в милицию, а самым что ни есть простейшим и надежным способом, нередко уложив воришку под коллективный каток. Могли и замок на кухню сменить, и в санузел не пускать - а что, пусть побегает в малинник и из чайника помоется, - это уже не говоря о том, что оплеуха уже выписана и выдана под роспись.
Но всегда находится тот, кто решится поискать исключение из любого правила. Со всеми отсюда вытекающими. Выбивающими. И отхаркивающими.
Салман открыл дверь в сушилку, пошарил рукой за старым диваном. Затертая рукоять биты привычно и удобно легла на ладонь. Хорошая штуковина: тяжелая, импортная, черная. С красивой надписью по стволу: "Весомый аргумент". Корешок, спасибо ему, из столицы привез.
Женщины увидели Глеба, неспешным шагом идущего с заложенной на плечо битой и примолкли. Радио приглушили. Это в параллельном мире, в совершенно иной цивилизации, распростертой далеко за пределами Каспрова, кто-то ринулся бы наперерез парню, отговаривая его делать глупости. Но не здесь.
В Каспрове если человек шел с оружием наперевес, значит, так было нужно. Значит, кто-то заслужил на такой визит. Здесь все знали, где заканчивалось их дело и начиналось чужое, в которое лучше не сунуться. Да и в этом случае, откровенно говоря, все всё понимали.
Дойдя к последней двери в конце коридора, Глеб постучал в нее своим деревянным инструментом. Ему никто не открыл и тогда он постучал еще, в этот раз громче. Через минуту внутри щелкнул замок, и дверь плавно отползла вглубь на ширину звякнувшей цепочки.
- Глеб? - заспанным женским голосом.
- Открывай, - спокойно сказал тот.
- Ленка спит, ты чего хотел?
- Открывай, сказал.
- Да что ты орешь? Говорю же, ребенок спит. - Тем не менее, дверь послушно отползла вглубь затемненного жилища. Никаких сомнений, жареной кошкой несло именно отсюда. А также сигаретным дымом, прелым бельем и перегаром.
- Я тебе уже говорил? Не брать из холодильника, говорил? Ты чего, сука, испытываешь меня?
Женщина была на добрых лет пятнадцать старше Глеба. В ее лице еще угадывался намек на былую красоту и женственность, но ежедневное злоупотребление алкоголем затянуло и тот слабый проблеск синей капиллярной сеткой и опухлостью. В общем, сейчас это не имело ровно никакого значения.
- Я не брала! - выкрикнула она, но как-то совершенно неубедительно. Язык путался и будто бы отвык шевелиться. - Чего ты ко мне привязался? У меня что, жрать нечего?
- Я тебя спрашиваю! - прокричал Глеб, толкнув дверь и переступив порог. Ему в лицо тут же дыхнуло теплым спертым воздухом, от которого тянуло блевать. - Ты зачем из холодильника тащишь?! Это что? - он подошел к низкому столику с потрескавшейся на солнце столешней и поднял полпачки маргарина. - Я тебя сейчас заставлю это сожрать, поняла?! Ты у меня месяц с очка не сползешь!
- Да мое это! - огрызнулась женщина, обнажив желтые зубы, но в следующий миг сильно зажмурилась и втянула голову в плечи. Знала же, что Глеб может не только замахнуться.
В комнате послышалось движение, и мгновенье спустя к ним вышла, шлепая босыми, грязными ногами, четырехлетняя девочка. Растирая кулачками глаза, она не без любопытства вглядывалась в Глеба. Забавно так зевнула.
- У тебя сто, ессё кофетки есть? - спросила она гостя, щурясь от дневного света, падающего на нее из-за Глебовой спины.
Женщина подхватила ребенка на руки, к себе прижала. И речь не о внезапном проявлении инстинкта материнской защиты, а в том, что так точно не посмеет, гад. Конечно, не посмеет.
- Дочь благодари, мара, - убрав биту обратно на плечо, сказал Глеб, по обычаю надавив на последние "р". - Вопрос открыт, я вернусь позже. Не заставляй меня стучать дважды. Без дверей жить будешь.
В углу коридора стояло помойное ведро, накрытое деревяшкой. Глеб толкнул деревяшку и отправил маргарин прямиком в жижу с яичной скорлупой и прокладкой, плавающими на поверхности.
На кухне снова притихли, когда он возвращался. Только булькал суп на плите да гудел с подоконника вентилятор.
Отец все еще спокойно выцеливал на таралке картошку, мать сидела у окна, уронив голову на ладони. Устала. Больше от психологического истощения. Жизнь в Каспрове много кого ломала. В офицерских общежитиях самих офицеров оставались единицы, почти все продали свои каморки и разъехались кто куда, хоть по деревням. Уже лучше, чем в этих крысиных логовах.
Оставались только такие, как Салмановы, которым будущее за пределами Каспрова не светило. Мечтали, конечно, о "когда-нибудь", но все мечты заканчивались там же - на табурете у окна. На влажных от слез щеках.
- Ничего, мать, - отодвинувшись от стола, успокаивающим тоном заговорил Василий, - все мы сделаем. Вот заберут нашего Глебку в армию, человеком вернется. А мы тем временем Влада домой вернем...
- А сейчас я кто? - спросил Глеб. "Весомый аргумент" продолжал покоиться на его плече и в этот раз отец не решился повышать на сына голос.
- Ну, зачем ты к ней пошел? - не поворачиваясь, спросила Маша, провела ладонью по влажным глазам.
- Спрашивать надо было?
- У нее ребенок. И ты же... Ты же сам к ней!..
- Хватит!
Щеки полыхнули у Глеба жаром. Как веслом по лицу получил. Ведь было дело. Сейчас, глядя на Леночкину мать, было трудно представить, что на нее мог бы позариться такой самовлюбленный, поджарый жеребчик, как Глеб. Обстриженные, липкие волосы, мешки под глазами, посеревшая пятнистая кожа. А ведь два года назад Лилька "Джинса" (с ударением, конечно же, на "а") была еще ничего так бабенка. Увлекалась, конечно, спиртосодержащими напитками, но в целом в свои тридцать пять могла похвастаться удивительно сочными формами и симпатичной мордашкой. Глеб как раз окончил девятый класс, гормоны у дюжего парниши перли как воздух из перекаченной шины, и так уж получилось, что при удачном раскладе плюс лег на минус. Замкнуло их примерно на полгода. Неведомо, была ли там любовь, но вот что страсти кипели внеорбитальные - это факт. В общаге, где у всех двери всегда нараспашку, такое скрыть трудно, да особо никто и не пытался. Охи-вздохи ночи напролет, недельные прогулы в школе, гордый взгляд юнца, враз возвысившегося над ровесниками, совместные открытые походы в магазины и другие заведения. Неведомо во что бы тогда у них все вылилось, если б не - оп-па! - откуда ни возьмись, объявился отец двухгодовалой Леночки. Открылся душевный кран, потекли былые чувства. Выбор Лилькин был очевиден. Юный и ненасытный журавль с неиссякаемым запасом спермы ей, конечно, льстил, но все же, как известно, лучше то, что лучше. Синица практичнее, да и ребенку нужен отец. Поэтому, извини, Глебушек, отползай. Крики и сопли, обещания покончить с собой сопутствовали. Впрочем, ставка все равно не сыграла, что никого из "угольника" нисколько не удивило. Сопостельник ударно налегал на стакан, и утащил за собой Лильку. Потом куда-то пропал, а через пару месяцев стало известно, что он уже мотает срок за разбой. В общем, за этих полтора года случилось много всякого.
Глеб же первым из своих друзей познал женщину, первым и ожег первой степени получил. Долго отходил. Теперь в сердце пусто.
На улице также было пусто. Парни куда-то подались, в беседке осталась только забытая Олегова кофта. С той же стороны по прежнему шумела конфронтирующая банда. Заметив Салмана, притихли, оглянулись на него. Это уже на уровне животных инстинктов все. Как у дворовых собак, когда из-за угла появляется чужой. Кинуться не рискнут, а вот показать, что обозначили, так это по обязу. Так полагается. Пусть знает, что мы за ним присматриваем.
Да плевать.
Свернув за угол, Салман потащился по узенькой тропке к девятиэтажке, возведенной на бывшем полигоне. Хороший дом, квартирный, а не как у них, но строился все равно через жопу - полигон, по сути, большая яма, в сезон обильно заливаемая грязью и водой.
По пути встретил нескольких парней, весьма кстати, потому как ему в команду нужны были еще два игрока. Пацаны охотно согласились - играть с Салманом на одном поле многие сочли бы за честь.
Во дворе девятиэтажки Салман тоже чувствовал себя как дома. Здесь у него было много друзей, одноклассников, имелись и недруги, но смирные, преимущественно, втихарные. Кого он где-нибудь придавил, а на ответ не хватило сил.
В первом подъезде жил Петруха, отличник из параллельного класса. Имея проблемы с ожирением и инвалидностью в связи с синдромом Дюшена-Эрба, вследствие чего у него не разгибалась правая рука, он часто ставал объектом унижений среди сверстников. Салман и сам еще недавно грешил оскорблениями в сторону заучки, но с недавних пор что-то щелкнуло в голове.
Глеб оглянулся на образ жизни старшего поколения, и сомненье начало точить его некогда утвержденное стремление стать крутым решалой на районе. Да, заслуженный делами авторитет среди пацанов подпитывал в нем стремление расти именно в том направлении. К накоплению уголовно наказуемых дел - ведь чем больше ты наворотил делов и сорвался от погони, тем круче ты выглядишь в глазах сверстников. И неважно, что речь о школьниках. Шпану сейчас боялись не меньше, чем ходоков с куполами на спине, а, возможно, даже больше. Это ощущалось в первую очередь самими же малолетками. Жизнь на адреналине, на стреме.
Рубить деньги ни из чего, просто имея возможность надавить, где нужно и отобрать и просто взять, где плохо лежит. Поднимать себе статус за счет понижения безопасности на районе. Такая она, бандитская романтика, легко будоражащая молодые умы, увлекающая на темную сторону луны. Но... Все-таки заколебались столпы Глебовой уверенности. Наверное, живые примеры старшего поколения, оказывавшегося то в бегах, то в канаве с перерезанной глоткой помогли ему выпустить парашют. Вдруг Салман понял, что родители в кое-чем да правы. Конечно, шнырять улицами, выискивая лоха, чтобы развести на баблишко, дело несложное. Почти всегда верняковое. В конце концов, ничто не помешает и совмещать при правильном подходе. Но вот то, что имея диплом, можно попробовать зарабатывать себе на жизнь вне Каспрова каким-то более спокойным способом, также было верным.
Петины родители тоже не были в восторге, что их единственная надежда на обеспеченную старость связался с хулиганьем в обличии Салмана. Конечно, они не могли не отметить, что последние месяцы их сын возвращается домой с неповрежденными лицом и очками, и, тем не менее, радости в их глазах не прибыло. Полагаться на случайность такой внезапной дружбы было глупо. И кому как не отцу ожиревшего подростка, проходившему в свое время такую же школу, было об этом не знать?
- А Петя занят, - излишне резко ответила его мать и захлопнула дверь.
- Мам, ты чего? - тут же послышался приглушенный Петькин голос. - Это кто, Глеб приходил?
Скрипнула дверь, отличник высунул нос на площадку. Гость стоял на том же месте.
- Сейчас, тетрадки только возьму, - и без того розовые по своему обыкновению щеки, горели от стыда за мать. - Подожди.
Так уж повелось, что любое благородное начало в отковырнутом от цивилизации анклаве под названием Каспров, было не в почете. Любое стремление что-то улучшить, причем неважно речь ли о своей жизни или общественной, сразу воспринималось как попытка скакнуть выше остальных. Даже если взять малярную щетку и стать подъезд окрашивать, по-любому найдутся те, кто станут морщить лоб. Мол, смотри-ка, эстет хренов! Может, еще двор заасфальтируешь?
Вот так и с учебой. Что за хулиган, не мечтавший о том дне, когда от него отстанут с омерзевшими учебниками? Когда можно будет, наконец, не тащиться поутру в опостылевшую школу? А как полагается взрослым пацанам, промышлять делишками и поднимать бабло? Посему когда Глеб вдруг решил после девятого класса не забирать аттестат, а еще на два года продолжить непрестижное дело, его поняли далеко не все. Выбора как бы не было у Макса - мать в школе работала, попытку отлинять от учебы задавила на корню. А вот Олег уже числился в ПТУ, что же до Алика, так он и вовсе отцу в ларьке помогал. Взросляки, елки! Не стихи тебе на память учат, как Салман.
Разумеется, что Салману, как человеку, знатному за пределами "угольника" и главному волку стаи, не пристало ходить с ранцем за плечами. Впрочем, он толком и не ходил, что кое-как реабилитировало его в глазах этой самой стаи. Троечник. Надо понимать, что подобных Салманову в школе держали только потому, что не знали, как правильно с ними поступить. Тут ведь если всерьез заняться отчислениями, то из четырех одиннадцатых классов, половине учеников придется выдать справку о слушанье. А за это педсовет в ГорОНО, конечно же, по головке не погладит. Что ж вы там за учителя-то такие, а?
Но вот - чудо. Когда Салман сдал экзамен по языку на четыре балла, директор школы сам пришел посмотреть на его пересказ. Не поверили, что мог. По математике, конечно, списал, ну да этим никому из педсовета не привыкать. Все списывали. Теперь вот осталась всемирная история и литература.
Окрыленный неожиданными успехами своего адепта, Петруха не жалел ни себя, ни его. Они вскарабкивались на "розочку" теплотрассы и там, где пару часов Гарик предлагал Салману купить ствол, теперь последний записывал даты и учил о подвигах римских полководцев. По три-четыре часа ежедневно. Неважно, если даже попадется билет о временах татаро-монгольских нашествий, Глеб так расскажет о походах Магнуса Великого или Гая Юлия, что преподаватели просто забудут, о чем был вопрос.
- Ну, так что твоя Олька? Дела продвигаются? - подбил по плечу Салман враз сконфузившегося наставника, как только они закончили. Петя подвинул очки на переносицу, бросил тетрадки в пакет, напряг губы.
- Да никакая она не моя.
- А чего? Ты с ней не разговаривал, что ли?
- Да разговаривал, - насупился будущий медалист. - Все сделал, как ты говорил. В кино ходили, потом на мороженное зашли.
- Ну-у-у! - развел руками Салман. На его лице подрагивала таинственная улыбка. Ему непременно льстило, когда люди прислушивались к его советам и в итоге обрекали себя на успех. - Так в чем проблема? Она что, отказалась встречаться?
- Не то что бы. Встречались же, в школе пересекаемся, и после уроков гуляли, - нехотя поведал Петр. - Вроде все нормально. Целовались даже.
- Петь, ну не тяни резину. Говори уже как есть, - утратил всякое терпение Глеб. - В чем тогда проблема?
- Да подкатывает там к ней один. Вроде из последней пятиэтажки на "мехаза", там его машина, говорят, у мебельного стоит часто. "Гольф" такой красный, с двумя полосами, не встречал? Ну, машина-то не его, батина, но катается он. И к Ольке сюда приезжает. А она тоже, только завидит тот "гольф", сразу мне "па-па" и к нему прыгает. Не могу ее понять.
Глеб шумно выдохнул. Свернул трубочкой свои записи, за шиворот упрятал.
- Тут такое, брат. С ним-то я поговорю, не вопрос...
- Нет! - выкатил на него глаза Петя и тут же встал на ноги. - Это исключено, Салман. Во-первых, он старше, а во-вторых, это не тот вопрос, где нужно твоими методами решать. Я в ее глазах от этого не поднимусь.
- Во ты даешь, - последовал его примеру Салман и размял затекшие ноги. - Старше. Да я просто потолковать с ним могу, что за методы такие? Узнаю, что за виды у него на подругу твою, перетрем по-мужски, вот и все. Если он сюда чисто потрахаться приезжает, я ему объясню, что ты к Ольке по серьезу катишь. Он и отстанет. Хуже, если у нее самой опилки в голове. Там я тебе, брат, ничем уже не помогу.
Петя раздавливал по рубероиду по случаю подвернувшегося клопа. Занятие это его не только увлекло, а, судя по всему, принесло какое-то извращенное садистское удовольствие. Потому как от насекомого уже даже по частям не собрать, а Петя все растягивал и растягивал подошвой влажный след.
- Ты правда так думаешь?
- Что именно?
- Что может тупо потрахаться приезжать?
Надо отметить, что понятие об этом самом деле по состоянию на май девяносто пятого у Пети основывалось на колоде карт с изображениями соответствующих действий, надежно спрятанной под матрасом, и фильма, который он однажды видел у друга по "видаку". Мысль о том, что Олька может точно так же, как на порнокартинках, его одновременно ошарашивала, заводила и повергала в уныние. Его понятие об устройстве мира, до верха забаррикадированное учебниками и тщательно укутанное родительской заботой, не могло смириться с тем, что в отношениях может быть такая простота, и что девушка может раздвинуть ноги, желая секса и ничего более. В конце концов, это же стыдно. Вот ему, например, было бы. И даже суровая постсоветсткая явь на недорайоне почему-то не способствовала шагу в реальный мир.
- Мне показалось, она не такая, - желая хоть как поддержать страдальца, пожал плечами Салман. На самом деле, он не имел и малейшего понятия, могла она или нет. Ту самую Ольку он видел в школьном коридоре раза полтора, причем не обратил бы на нее и малейшего внимания, если б не знал, что Черныш на нее запал.
- Значит, может, - вздохнул Петька и повернулся чтобы уйти. Своей неуверенностью Салман его не успокоил, скорее наоборот.
-Потерпи чуток, до завтра я все узнаю. И это, Петь... - Глеб почесал подбородок. - Мне мяч позарез нужен. Выручишь?
- Салман, вы издеваетесь?! - вытянул голову как черепаха из панциря тот. - Я вам уже давал. Показать, что вы мне вернули в прошлый раз?
Да, тогда нехорошо получилось. Свои мячи все в лапти-то изорваны, обидно, что и с одолженными обращаться никак не научатся. И все ж таки новехенький мяч у Петрухи имелся. В батиной "семерке" катался на полке, под задним стеклом, дразня всех мальчишек в округе. Пинали его Петькины родители на даче максимум пару раз, да и то в четвертьсилы. А вещь-то дефицитная, до повсеместно закрывающихся спорттоваров не доезжающая; ствол проще купить, чем несчастный мяч.
- Больше просить не буду, - заверил Салман. - Последний раз. И верну без царапины, клянусь.
Петя вздохнул. Он-то понимал, что дружба с Салманом никакая не дружба вовсе, так, временный союз. Что как только он сдаст все экзамены, Петя исчезнет из его круга в связи с ненадобностью. И не в мяче дело, он-то без раздумий не пожалел бы для него и второго. Дураком быть не хотелось. Использованной вещью. Мячом вон тем драным, которого они вернули после прошлой игры. Но как тут спекулировать той кожаной сферой, если Салман пообещал вон с тем типом, что к Ольке приезжал, за него поговорить?
- Попробую стащить. Но ничего не обещаю, - прогундосил Черныш и подался с "розочки" прочь.
Салман же, будучи спокоен, что с мячом решен, заглянул к Олегу в спортшколу. У того как раз борцовская тренировка заканчивалась. Предложил прошвырнуться по району. С Олегом, Тихий который, у Салмана наилучшим образом складывались дружеские отношения. Салман и сам же ходил на спорт, только в боксерскую, разумеется, секцию. С борьбой вот эта возня ему никак не подходила.
Ну, секцию, это так, громко сказано. Надо сказать, что когда несколькими месяцами ранее Салманова занесло в частный бойцовский клуб в Тяжилове, он впервые увидел как проходят настоящие тренировки и увидел настоящего тренера, отметив, как налажена там дисциплина и насколько учтиво ведут себя спортсмены в ринге. Никакого сходства с единственной лампой без абажура над горбатым поролоновым ковром и поеденными грибком стенами в Гвардейской районной спортшколе. Со старыми боксерскими перчатками из швов которых торчали пучки конских волос. С тренером, который обучал боксеров с дистанции - сидя в каптерке и выкрикивая оттуда команды, на которые им было по большей части плевать. Что касается Салмана, то, благодаря твердости характера, он вполне мог бы быть способным учеником, если б суметь сделать огранку его мастерства. Но в действительности, это не было никому интересно. Тренер Федорыч, никогда не ступав на профессиональный ринг, не мог разглядеть в нем перспективного спортсмена. Тем более, что такие упрямцы как Салман по умолчанию трудно поддавались обучающему процессу. Забрало у них слишком часто падало, после чего поединок превращался в реальное побоище.
Впрочем, вся "тренировка" по большому счету и была тем самым побоищем, в котором выживали сильнейшие.
- Сам-то чего не ходишь? - правильно подметил Олег, играя мышцами под майкой.- У вас там совсем группа разлетается. Малолетки одни остались.
- Вернемся-вернемся, сейчас экзамены отбуду, и продолжим, - заверил его Салман. - Пройдемся к "мехазу"?
- А там что?
- Да посмотреть одного типа надо, - заезженной фразой ответил Глеб.
- Может, пацанов свистнуть?
Салман такое отношение Тихого к делу всегда считал достойным похвалы. Вот что значит сообразительный и опытный напарник. Сначала о масштабе действия думает, а уж потом глупые вопросы о личности задает. А может и вообще не спросить. Надо, значит надо. За это уважал его Салман и хоть бы там что не говорил о преданности каждому из троих, а Тихому он доверял больше.
Прошлись четыре квартала к улице Механизаторов, дошли до мебельного магазина. Под окнами кирпичной пятиэтажки и вправду стоял "гольф" второго поколения, на титановых дисках, ярко-красного, пожарного цвета. С двумя полосами на капоте и крыше. На таких только мажорчики катались.
- Мы что, за ней? - оглядевшись по сторонам, спросил Тихий. Конечно, речь не могла идти об угоне, на такой уровень они попросту не вышли. Они еще даже не пробовали скручивать колеса - занятия уж более прозаичного для некоторых их "коллег" и не сыскать. А вот стекла побить, шины порезать или кислотой облить, так этого добра у них бывало. Один раз даже сожгли ментовский "бобик", предварительно сбросив с крыши дома на него кирпичную глыбу.
- Знаешь, кто на ней катается?
- Видел пару раз. Но если тебе сам нужен, то ничего о нем не знаю. Чем заинтересовал?
- Да ничем таким. По девахе одной потолковать с ним нужно. Сможешь разузнать что за делок?
- Завтра сделаем, у меня одногруппник где-то в начале улицы живет. На такой тачке он по-любому у них в засвете.
- Молот. Благодарю.
Домой притащился Салман после одиннадцати. Слушали в беседке Алика, бренчавшего "Арию" на гитаре. Юлька на коленях сидела, потом пришлось ее проводить. Она не в "треугольнике" жила, в нормальном доме на Ветрова, в трехкомнатной квартире более поздней застройки. И двор у них уже был более-менее. Этого никак Салман взять в толк не мог. Почему такая как она вдруг нашла себя в компании такого, как он? Чего ей не хватало? Жизнь-то здесь, в западных кварталах, наиболее близких к городу, еще ничего. Дороже квартиры = дороже люди. Алкашни меньше, ворья меньше.
- А потому что я бунтарка по жизни, - ответила она и остановилась, не доходя нескольких метров до парадного. - Мне скучно с ними, Глеба. Я так не могу, как они. Мне кажется просто, что если я замедлюсь хоть немного, я умру. А тут я даже не замедляюсь - тупо на месте стою. От этих всех недовольных лиц, которые считают себя невесть кем и морщатся, будто кто-то их к столбу привязал, и жить в Каспрове заставил. Я же им открыто говорю: так в чем же проблема, родные? Если вам в болоте стало неуютно - дорогу никто же не перекрыл. Но вот же нет! Они лучше здесь будут ныть, на ваши халабуды, прости, что так говорю, кивать, мол, оттуда все дерьмо к ним течет. И ты ведь понимаешь, все есть, вон какое поле футбольное сделали. А играть некому. Вот если б его доде-е-елали да сеточку на ворота набросили бы, тогда они мо-о-ожет бы-ы-ть. Вот поэтому тошнит меня от них всех. А мамка мне сватает как не Игоречка с нижнего этажа, сыночка директора гастронома, то Васеньку, который недавно съехал в город, но вот видишь, бабушку каждые выходные навещает. Мамка не понимает, что с ними говорить тупо не о чем. Ходила же с Игорьком этим, на танцы в "Фонтан", так я бы если б с шваброй пошла, ничего не изменилось бы. Там какой-то хмырь накатывать начал, причем так, настойчиво, ну я ему: я с парнем! И этот слышит сбоку стоит, а хоть бы квакнул что. Обосрался, за руку меня тянет, мол, пошли отсюда побыстрее. Я мамке говорю: вы шутите? Вы хотите, чтоб меня с вашими кавалерами тупо зарыли где-то и даже никто не узнал бы от этом? Говорю, мол, вон когда в школе та коза Щелбанкова на меня своих братьев-быков натравила и те у меня по рюкзаку прыгали и куртку порвали, кто за меня рулить пришел? Салман им рога поотшибал... - затихла, встала напротив Глеба, взяла его за другую руку, в глаза так пристально-пристально смотрит, загадочно улыбается. - Классно тогда было. Вся школа гудела. Салман из тридцатой пришел и Щелбанов попустил. За меня, м-м-м.
Салман хмыкнул, вздернул грудью. Приятно, конечно, что девушка ценит, но былого геройства от этого подвига уже почти не ощущалось. Да подумаешь, они ж просто по габаритам огромные были, братья Щелбанковы, а так-то из себя ничего не представляли. Что их стоило унизить? Он только их на спрос вывел, они межеваться начали, блеять что "она первая" и прочий детский бред нести. По челюсти схватили и по тихому отползли. Единственное, что еще тешило Салманова, так это место - прям посреди двора в разгар традиционной школьной дискотеки - вечера. И главное не то, что он один им обоим раздал, а что никто - НИКТО - ему, чужаку из тридцатой школы не воспротивился тогда. Это было признание. И страх.
Чмокнул Юльку на прощание, рукой по спине провел. Конечно, знал, что она была не против подмешать сюда сейчас чуточку романтики, затем и напомнила о движениях годичной давности. Но не хотелось ее обманывать. И пользоваться ею тупо тоже не хотелось. Пуст он к ней, если уж совсем по правде. В плане чувств. Если только обидит кто - на ремни порежет, а вот сердце ей свое отдать...
Обиделась, фыркнула, ногтями ладонь ему расцарапала. Да, такая она, хищная кошка. Завтра на матч не придет, не гадай даже. Жалко.
Ничего. Отпустит.
Девятый дом не спал. Здесь никогда не бывало так, чтоб вот тихо-тихо, чтоб без никого вообще. По-любому кто-то орет, жена с мужем ругаются или с детьми, кто-то водочку на кухне втихаря глушит, кто-то собирается на ночную смену, пока еще заводы на ладан дышат, кто-то в душ после шпилек пошел.
Глеб зашел на кухню. Более-менее чистоту навели мамашки, спасибо им за это. Бывало, такой срач оставят после себя - ему, мужику, стыдно. Руки помыл, в свой холодильник заглянул. Вау, кто-то даже колбасу докторскую подложил. Отрезать бы шайбу, да на хлеб бросить, так не в Салмановых правилах. Вон, маргарином сейчас горбушку намажет и тем червячка заморит.
Хм, а маргарина-то новая пачка. Неужто "Джинса" покаялась, откупила? Надо бы у матери спросить. Как раз намазал на черную краюшку, когда мать на кухню заглянула. Заспанная, от света морщится, к Глебу присматривается: сегодня-то хоть целый пришел?
- Есть будешь? Супа подогреть, полуночник? - спросила, а сама уже тащит из холодильника кастрюлю.
- Буду. Слушай, а что, Лилька принесла маргарин стыренный, что ли?
- А кто тебе сказал, что она его уносила? - с удивлением в глазах обернулась на него мать. - Масла подсолнечного не стало бутылки. И сгущенки еще немного оставалось, кто-то подмял.
Глеб перестал жевать. Перед глазами возникла та картина, когда он бросает полпачки маргарина в ведро с помоями, и глаза шестилетней Лены, просившей у него конфеты.
Сволочь ты, Глебушек. Сволочь натуральная, во весь свой рост.
Кто-то другой бы покаялся, прощения попросил бы на завтра. Или хоть как дал бы понять, что сожалеет. Но он так не сделает.