Рекреация - место отдыха и общения - располагалась в здании, примыкавшем к столовой. Это огромное, крашенное нелепой синей краской гулкое помещение с высоченными окнами, тёмным деревянным полом и таким же тёмным, уходящим ввысь потолком было оборудовано воистину колоссальным камином, способным протопить его сырое пространство так, чтобы жар, смешанный с холодными потоками воздуха от окон, чувствовался сразу при входе, а не только вплотную к топке. Высотой больше человеческого роста, камин занимал почти всю стену слева от входа. По одну сторону от него находился стол с самоварами, которые персонал столовой регулярно заполнял горячим травяным настоем, ароматным и согревающим. По другую сторону, ближе к окнам, и в центре стояли деревянные лавки и столы для игр - в кости, в шашки и в "ко", трофейную таинственную игру, взятую у чёрных. Освещалось это всё, помимо самого камина, плошками по углам и вдоль стен: чтобы вычистить и привести в порядок гигантский светильник под потолком, не нашли подходящей лестницы.
Когда Эмма вошла, несколько плошек были уже зажжены, хотя день отходил медленно, и огромные - прямо от пола - окна давали достаточно света. По пустым стаканам, уже наставленным у самоваров, можно было понять: посиделки подходили к концу. Отдыхающих было всего человек десять, да и те, видимо, из заигравшихся - кто за столом, кто у камина. Эмма сразу выделила парня с косичкой - того новенького с колоском соломенно-жёлтых волос, заплетённых от лба до затылка, которого видела в аудитории. "Он лишний", - вспомнила она своё первое о нём впечатление. Сейчас этого чувства не было. Он, как и двое других новичков, был в полной форме, снял только капюшон и перчатки - они были у него за поясом - и следил за двоими, бросавшими кости.
Здесь же был Дэлли - с Аллой, конечно: Эмме бросились в глаза её тёмные кудряшки и его бритая голова. Этот был с группой "старых" - стоял и что-то им рассказывал, обняв Аллу за талию - та была без жилета, полурасстёгнутая и раскрасневшаяся от тепла и чая, а возможно, и от чего-то покрепче: спиртное на станции не запрещено, хотя пить его на виду не принято. Они с Дэлли явно хорошо проводили время. У окна за столом с кем-то болтал Кенни. Между ними на столе лежала доска для ко.
Чёрной стрижки в рекреации не было.
Эмма сразу пошла к Кенни.
- Привет, напарник, - сказала она, не обратив внимания на его собеседника. - А где твоя..?
- Подопечная? - подхватил Кенни. - Не знаю, мы не всегда вместе. - И улыбнулся: - Что, ревнуешь?
Эмма подыграла:
- Да. Её к тебе.
- У меня с ней ничего нет! - замотал головой Кенни. - Отношения чисто партнёрские. Это, кстати, мой новый друг, Галли, - Галли, это Эмма, моя бывшая...
- ..напарница, - закончила Эмма. - Сыграем? По старой памяти.
- Втроём? - заулыбался Кенни.
- Нет, только с тобой.
Кенни посмотрел на соседа и пожал плечами.
- Эмма, ты бы хоть капюшон сняла, жилет тоже могла в келье оставить...
Эмма сбросила плащ перед тем, как сесть на лавку.
- Она у нас со странностями, - объяснил Кенни своему другу.
- Вижу, - ответил тот, вставая. - Не буду мешать.
Они хлопнули друг друга по рукам.
- Ну что, за каких? - спросил Кенни, когда они остались вдвоём.
- За чёрных, - сказала Эмма, стягивая перчатки.
Кенни пододвинул ей чашку с фишками и сделал первый ход. Эмма ответила, и он взял её фишку. Она думала о чём-то своём. Некоторое время они молчали, поочерёдно ставя фишки на доску, потом Эмма снова сделала проигрышный ход. Кенни смотрел на неё, потом сказал:
- Эмма... Ну что ты делаешь?
Эмма - совсем по-детски - положила голову на руки, подперев обе щеки.
- Не люблю эту игру.
- А чего играешь?
- А с тобой тем более не люблю.
Кенни засмеялся:
- А чего тогда..? Больше не с кем?
Эмма не ответила.
- Хочешь чаю? - спросил он.
- Хочу.
- Смотри! - Кенни встал и наказал в шутку: - оставляю тебя одну, ничего тут не трогай. Приду - проверю! - и Эмма не смогла не улыбнуться. Он был так мил, этот Кенни.
За чаем ему пришлось ходить дважды: первые два стакана Эмма жадно выпила оба. Уже после Кенни сказал:
- А здорово ты её сегодня... на тренировке.
- Кого, Ганну?
- Ага. Одно слово - девушка-смерть.
- Не называй меня так. Пожалуйста, - сказала Эмма. И с деланным кокетством прибавила: - Я стесняюсь.
- Как идёт передача навыков?
Эмма вздохнула.
- Ненавижу, - сказала она.
- Эта твоя... как её?
- Велли.
- Она жаловалась на тебя. Говорила, ты её игнорируешь.
- Жаловалась? Тебе, что ли?
- Тебя она не смогла найти.
Эмма глянула на Кенни - и прыснула.
- Кенни К-76 в своём репертуаре, - протянула она.
Кенни покачал пальцем у неё перед носом:
- Нет-нет, ты не можешь сказать, что я не пропускаю ни одной юбки, потому что...
- У нас нет юбок, - сказала Эмма, и они оба прыснули.
- С прачкой я незнаком, - доверительно сообщил Кенни. Тут уже они рассмеялись. Эмма задела рукавом доску, и фишки рассыпались: "Ой". Они начали игру сначала, не меняя ходов - Эмма снова за чёрных.
Играть в ко её научил отец, и Эмма эту игру любила. Из круглых костяных фишек, белых с одной стороны и чёрных с другой, нужно было создать крепость, более мощную, чем у противника, и захватить как можно больше его фишек, перевернув их на "свою сторону": окружённые "крепостью" вражеские фишки меняли свой цвет с чёрного на белый и наоборот. Правила были просты, но возможности ходов - бесконечны, и Эмме нравилось изучать их. Её интересовала сама суть игры, а не её результат, поэтому Кенни часто её обыгрывал, а лучше сказать - всегда. Он удивлялся её манере играть: стремительно начав и создав серьёзную угрозу противнику, Эмма к середине игры полностью теряла к ней интерес, и её тщательно продуманная стратегия разваливалась, ведя к неизбежному проигрышу. Сама она объясняла это тем, что выбирает заведомо проигрышные ходы для подтверждения своей правоты в том, что сумела их распознать. Как будто её тянула к ним именно предсказуемость проигрыша. Делая ход, она внимательно следила за противником, и если он замечал её "ошибку", брала ход назад. Это могло привести её к выигрышу, но в этом случае проигрышность избранных ею ходов не получала подтверждения - и она снова бралась за своё и осознанно проигрывала.
Но сейчас ей хотелось выиграть.
Чай приятно подействовал на неё, Кенни развеселил, а тепло расслабило. Всё, нагнетённое этим днём, складывалось в ней в изысканный и драгоценный узор, и это наполняло её удовольствием, которое ей хотелось продлить и распространить на всё. Жёлтое пламя плошек уже отражалось в оконных стёклах.
До неё долетали обрывки разговоров, стук костей о стол, смех... "Двенадцать!" - крикнул кто-то от стола, где играли в кости. - "Я выиграл". - "Нет ещё". - "Думаешь, дадут дембель, если прислали пополнение?" - донеслось со стороны, где сидели "бывалые". - "Сейчас всё кончится, и все домой поедем!" - "А может, наоборот?" - "Ну уж нет, пусть новички кукуют, а я домой!" - и снова смех, потом ласковый лепет Аллы... "А Нолли - баскиат", - сказал кто-то, и с этих слов разговор и игра для неё поменялись местами. "Чего?" - "Что слышал". - "Что, и он тоже?" - "Погоди, скоро лимерийцев начнут присылать!"
- Следи за ходами, - сказал ей Кенни, но ходы ко уже превратились для неё в фон. Она отчётливо услышала голос Дэлли:
- Сегодня что, день баскиата?
Она повернулась в его сторону и поняла, что пропустила начало сцены между ним и тем блондином с косичкой: Дэлли стоял над ним, сидящим за столом с парой других новобранцев, и, наклонившись к его уху, сказал:
- Ты глухой?
Тот повернулся к Дэлли и спокойно ответил:
- Я не глухой.
- Я спросил, - громко сказал Дэлли, - ты тоже баскиат? А?
- Дэлли, не надо... - начала Алла виноватым голосом, пытаясь взять его за плечо, но он отмахнулся от неё. - Признавайся - ты тоже один из них?
Парень встал с лавки, двинув стол, и навис над Дэлли всем своим ростом.
- Я не баскиат, - сказал он. Голос у него был низкий, но ломкий, юношеский.
- Дэлли... - снова подала голос Алла, но тот не обратил на неё никакого внимания, и она перешла на сторону блондина. В центре зала образовалась оппозиция: Дэлли и ещё трое - против парня с косичкой, Аллы и двоих новеньких, оставшихся сидеть за столом. Перед камином стояло несколько зрителей, Эмма не видела, как они вошли.
- Твой ход, - напомнил ей Кенни.
Дэлли в упор уставился на парня с косичкой.
- Ты такой же, по волосам вижу, - процедил он. - Они там все ходят патлатые. Ну?! Говори: ты тоже оттуда?
Лицо парня стало пунцовым, он сделал шаг к Дэлли, сжав рукоять меча, - и тот ткнул его в грудь - двумя руками, концами пальцев, отталкивая от себя: - Эй, белобрысый! - но тот удержался от того, чтобы ответить.
- Ты сам откуда? - сказал он голосом, глухим от сдерживаемой ярости.
Эмма почувствовала, как нечто внутри неё подняло голову, как змея.
Дэлли стоял вполоборота к ней, трое его приятелей - спиной ко входу. Парня с косичкой она видела прямо в лицо. Её и их разделяло несколько шагов.
"Они убьют друг друга" - подумала она. Нечто внутри неё поднималось, распрямляя кольца, и ей хотелось, чтобы оно развернулось в полную силу.
- Я южанин, - ответил Дэлли. Трепещущее пламя плошки высветило знак Буквы на его затылке. Этой татуировкой он гордился и весь срок службы ходил бритый специально, чтобы все её видели.
- Я тоже. Калоа, - сказал парень с косичкой.
- Да ну?! - вылупил глаза Дэлли.
(..они убьют друг друга... Пусть они)
- Коие, - сказал блондин с вызовом. - Столица. Не слышал?
(..убьют друг друга)
Треснуло полено в камине.
- Что там? - спросил Кенни.
- Они сейчас подерутся, - произнесла Эмма очень тихо. Сладкий чай на пустой желудок вместе с чадом от плошек привёл её в состояние, среднее между сонливостью и лихорадочным возбуждением. Жар от камина доносился до неё отдельными дуновениями, пламя, ограждённое чёрной решёткой с пиками, бросало на пол пляшущие отсветы.
- Дэлли драться не будет, - сказал Кенни. - Спорим?
Парень с косичкой был на голову выше Дэлли и стоял почти вплотную к нему. Алла была сзади - он как будто заслонял её своим телом.
- Не ври, патлатый, - спокойно сказал Дэлли, в упор глядя на парня серыми совиными глазами. - Я знаю, кем была твоя...
- Оставь его в покое, - громко сказал кто-то. - Он не баскиат.
Голос низкий, грудной, приятный. Она подошла из-за спин парней, стоявших за Дэлли, и Эмма узнала её раньше, чем увидела.
Чёрная стрижка. Тонкий комбинезон схвачен белым кожаным поясом. Обнажённая рука лежит на эфесе, другая держит сложенные перчатки. Взгляд кажется высокомерным.
- Я - баскиатка, - объявила она с упором на "я". - Нападай на меня.
- О, - обалдело выдохнул Кенни, - смотри, что делает.
Дэлли хмыкнул.
- Хэй, белобрысый, - сказал он парню, - за тебя девчонки вступаются.
- Келли, пошли отсюда! - взмолилась Алла, уже успевшая обвить рукой локоть парня с косичкой. Она была почти с него ростом, и они смотрелись идеальной парой.
Черноволосая встала напротив Дэлли, на стороне блондина.
- Если тебе надо, чтобы мы тут разделились на две армии, - сказала она, - нападай на меня, а не на него. Баскиаты не отрекаются от своего происхождения.
- А Воины света не поднимают оружие друг на друга, - сказал Дэлли, глядя ей прямо в глаза. Белое знамя объединяет... ТАК, КЕЛЛИ? - повернулся он к блондину. Тот бросил правую руку к мечу, но Алла удержала её, и Дэлли навалился на парня, приобняв его, будто по-дружески, и прошипел тому в самое ухо:
- Хочу, чтобы ты знал, патлатый: попробуешь ухлестнуть за ней...
Тот вырвался, но Алла, сверкнув глазами на Дэлли, дёрнула своего напарника за руку - и он поддался. Она увела его из рекреации. Дэлли крикнул вслед:
- Мокрого места не оставлю!
Черноволосую он не удостоил внимания и молча прошёл мимо неё к камину.
- Ну, что я говорил, - заключил Кенни.
Но Эмма никого уже не видела и не слышала. Она не могла оторвать глаз от девушки с чёрной стрижкой. Когда та подала голос, Эмма её разглядела: она не была полной, просто телосложение плотное. Широкая кость, короткая шея, уверенная осанка. Но главное - когда она это сказала - "нападай на меня" - как это было сказано! Это был вызов - но говорила она спокойно, всё её существо дышало спокойствием. "Таким голосом, - подумала Эмма - наверное, хорошо петь". Акцента в её речи Эмма не уловила бы, если бы та не призналась, что она баскиатка.
Приятели Дэлли разошлись. Он, оставшись один, присел на корточки перед камином. Из новичков в рекреации никого уже не было: вслед за Келли и Аллой ушли все. Девушка с чёрной стрижкой подошла к столу, за которым сидели Эмма и Кенни, и Эмма посмотрела на неё снизу вверх.
- Сумасшедшая, - сходу сказал ей Кенни, предусмотрительно снизив голос, - не лезь к этому бритому! Привяжется - не отплюёшься!
- Ничего, разберусь. - Она положила перчатки на стол и присела на край лавки, стукнув по ней ножнами.
- Эмма, - сказал Кенни с видом человека, махнувшего рукой на всё. - Вот она, полюбуйся: Тилли, моя подопечная. А это Эмма, - сказал он той. - Она была до тебя.
Язык Эммы присох к нёбу. Она не могла оторвать взгляда от Тилли: он просто держался на ней, как приклеенный.
- Для своих - просто Т., - сказала Тилли с улыбкой.
Она не подала руки. Эмма заметила на ней тонкую тканую полуперчатку, оставляющую открытыми только пальцы, как будто рука была забинтована. Под её комбинезоном угадывалось тёплое, беззащитное тело.
- Привет, - наконец произнесла Эмма, удивляясь своему голосу.
- Зачем пришла? - сказал Кенни. - Сейчас отбой будет.
- Отметиться, - ответила та. - А ты? Ещё здесь?
- Да нет, здесь больше нечего делать... Ты проиграла, - сказал Кенни Эмме, и та посмотрела на доску для ко, сплошь покрытую белыми фишками. Её чёрные лежали все кверху брюхом. Чувствуя себя лишней, Эмма отодвинула доску и сказала:
- Ну, я пошла. Приятно было... - и, не договорив, вышла.
Пламя плошек плясало уже в почти чёрных оконных стёклах.
- Я пойду спать, - сказала Тилли.
- Постой, провожу, - сказал Кенни, глянув на Дэлли, мрачно смотревшего в огонь.
- Не надо.
- Нет уж, надо, - заявил Кенни, вставая, и добавил тоном, в котором на этот раз не слышалось ни капли шутки:
- Я несу за тебя ответственность.
* * *
Царили глубокие неподвижные сумерки. Отбой трубили в одиннадцать часов, однако было всё ещё не темно - майские ночи на севере светлые. Кое-где горел свет в окнах.
Тилли и Кенни вышли из рекреации вдвоём и расстались по дороге к хозяйственному корпусу, за которым расположились вновь прибывшие - в таких же кельях, что и остальные, только меньших и плотнее налепленных. Прежде тут, наверное, было жильё для послушников или прислуги.
Тилли вошла к себе и заперла дверь. Луна, уже почти полная, стояла высоко в синеющем ночном небе и светила в малюсенькое окно кельи, отбрасывая бледные квадраты на сундук на полу. Крышка его была откинута.
Прежде всего Тилли освободилась от ножен, болтавшихся на перевязи: сняла через голову и закинула на верхнюю койку, где уже валялся жилет. В её келье было две койки одна над другой, но обошлось без соседки. Потом присела перед сундуком, который был здесь вместо шкафа. В нём помещались её вещи: ранец, аккуратно свёрнутый плащ и смена одежды. Она порылась в ранце и извлекла из него маленький кожаный мешочек с огнивом и спичками - тоненькими, смолистыми сосновыми щепками, которыми удобно подносить огонь к фитилю. Чтобы раздеться и лечь спать, света было достаточно, но ей нужно было сделать ещё кое-что.
Она зажгла свечу на столе, едва помещавшемся в узкой комнатушке, и заслонила подушкой окно. После этого вернулась к сундуку и достала из-под стопки одежды блокнот в пол-листа, в кожаной обложке с завязками и с футляром для карандаша, и ещё что-то, такого же размера, прямоугольное и плотно завёрнутое в несколько слоёв ткани, обтёршейся и засаленной по углам, бывшее, видимо, в долгом употреблении. Всё это она положила на стол. Потом открыла блокнот, пролистала его и остановилась на странице, исписанной мельчайшим волнующимся почерком в многоточиях и вопросах, в верхней части которой был крупно выведен заголовок: "Генерал Рэй". Над ним Тилли занесла карандаш и задумалась.
Потом медленно обвела заголовок овалом - несколько раз, и поставила рядом жирный вопросительный знак.
Она видела его сегодня - и он посмотрел на неё. О, как же он посмотрел на неё.
Она слышала его голос - когда он говорил со спутниками, проезжая мимо. Он замолчал, когда увидел её. Он приостановил коня, заметив её внимание к нему - потом снова тронул и уехал вперёд, а Кенни - у него одно на уме - тут же спросил: "Хорош, да?" Она ответила, что никогда не видела такой красивой формы.
- Кто это? - спросила она.
- Генерал Рэй.
- Тот самый?..
Позже, уже в столовой, она говорила о нём с напарником.
- Ну, и что ты ещё о нём знаешь? - осведомился Кенни.
- Ничего, просто я о нём слышала.
- Не ожидала встретить живьём историческую личность? - улыбнулся Кенни.
- Не ожидала. Зачем он здесь появлялся?
- Он наш союзник. Только не спрашивай меня...
- Если союзник, должен быть в нашей форме, а она у него какая-то чудная.
И Кенни сказал:
- Чёрные сожгли его семью, вот он и носит по ней траур, а в отместку перешёл к нам.
- Откуда ты это узнал? - удивилась она. Кенни поморщился.
- Вот только не надо мне делать допросов, - сказал он. - Я тут давно и знаю много чего, и всё, мною сказанное, может быть использовано против меня. - Он подмигнул ей, перегнулся через стол и сказал, понизив голос: - Но тебе я скажу, раз он тебе нравится. Обещай, что никому не расскажешь.
Она обещала.
- Я подслушал разговор с ним командующего.
- Правда?
- Да. Как-то раз.
- Он что, здесь давно?
- Ну вот, снова допрос!
- Ладно... Но только он мне не нравится.
Кенни понимающе закивал.
Тилли пробежала глазами по строчкам в блокноте. "Так вот он какой", - подумала она.
Общие сведения, которые сообщил ей Кенни - местный всезнайка, не отличались от тех, что уже были ей известны: родился в 1047-м на юге Лимерии, в деревне Беске, служить начал с 70-х, в 1076-м году вступил в ТНО, в I-й Южной воевал уже офицером, к 1086-му вырос до генерала, за участие в нескольких славных - и провальных для белых - сражениях награждён лично Керном, после обороны Гулума командовал в битве при Лиме, где и был убит...
- После чего обнаружилось, - продолжал Кенни, - что слухи о его смерти преувеличены.
Скорее уж слухи о его жизни были преувеличены. Она сравнивала то, что было записано, с тем, что слышала: как раз о том, что генерал Рэй жив и находится на стороне врагов, ходили лишь слухи, лишь разговоры, по всем документам - официальным сводкам с места последнего сражения этой войны - он был мёртв.
- После ранения он отлёживался здесь, среди мирных жителей, видел, что творят ТНО - и разочаровался, - говорил Кенни.
- А причём здесь его семья? - спросила она.
Всё, кроме этой детали, сходилось. Всё, даже "разочарование" в ТНО: "Он насмотрелся на притеснения простых людей военными", - оправдывала его одна пленная, мывшая полы в казарме. "Он перешёл под Белое знамя ради освобождения народа от власти тирана", - она уже слышала и это - от другой пленной, бывшей разведчицы "чёрных", - и это тоже записала в блокнот. Но о судьбе его семьи у неё не было сведений.
- За что купил, за то и продаю, - развёл руками Кенни. - "Не могу простить им выжженной земли в Баскии. Вся моя семья там погибла".
- Так и сказал?
- Так и сказал.
- Он что, говорит на калоа?
- Как мы с тобой.
Тилли задумалась, протянув ладонь и грея её у пламени свечи. "Вся моя семья там погибла". В Баскии. Это было самым странным из всего.
В её записях были собраны все сведения о генерале Рэе, которые ей удалось найти. О том, как он выглядел, не говорилось, но часто упоминался "огромный рост" генерала. О его жене и детях она тоже знала, но нигде не уточнялось ни то, где они жили, ни что с ними стало: надо было полагать, они оставались там же, откуда и сам он родом - в Беске, за Делесом, где теперь гарнизон N 5. И они, скорее всего, живы, потому что в этих местах ничего не жгли, насколько ей известно. Для переговоров с командованием противника - под Гулумом, оборона которого изнурила обе стороны, - ему потребовался переводчик, упомянуто: "участвовали, кроме переводчика, генерал Рэй и генерал такой-то". Сам генерал Рэй - лимериец и никогда не был в Баскии. По крайней мере, Баския не упоминается нигде в связи с его именем. Остаётся предполагать, что это могла быть не "Баския", а "Беска", искажённая произношением, - но в этом случае никаких военных действий там не было до 1082 года.
А теперь он - союзник белых на стороне местного населения против ТНО. Человек, который служил в этой организации с момента её основания - вдруг "не смог простить" ей событий, случившихся 11 лет назад!.. - то есть почти тогда же, когда сам он вступил в неё.
И ещё кое-что не сходилось. Генералу Рэю сейчас было бы - предположим, это всё-таки он, - сорок два. А тот, кого она видела, выглядел на тридцать от силы.
И вопрос тут даже не в том, когда он успел стать генералом. А просто это может значить, что в Баскии в 1078-м - когда была "выжженная земля" - он был таким, как она сейчас.
Она снова вспомнила то, что успела увидеть сегодня. Длинные, пышные русые волосы. Крепкая компактная фигура - хотя он и сидел верхом, было ясно, что ростом он невысок. Правил одной рукой. Выражение его лица... Скорбь - таким было её первое чувство. Он выглядел скорбящим - но не подавленным. Наоборот: полным достоинства, почти высокомерия.
Не таким она его себе представляла.
Этот человек не "нравился" ей - пусть Кенни думает, что хочет, - но он её интересовал. Именно генерал Рэй. Вместе со жгучей неприязнью к нему она испытывала не менее жгучий интерес: ведь он был предателем, он решился и сделал то, что сама она сделать лишь собиралась. Его образ влёк её - затем она и изучала его биографию, - потому что он решился, а отталкивал и внушал неприязнь потому, что не к тем перешёл. На сторону белых, которых она ненавидела.
А теперь он стал интересовать её ещё больше.
Он посещает станцию - а значит, связан с ней, и через него пролегает связь с другой стороной.
Той, которая ей нужна.
Она взяла завёрнутый в тряпки прямоугольник и начала бережно разворачивать его. Под тряпкой была бумага, под ней - тщательно сложенная во много раз большая карта. Тилли разложила её на столе и стала рассматривать в свете свечи.
Лимерия. Страна, к которой она шла всю жизнь.
Сначала это была просто карта. Затем - дорога, впечатления, чувство оторванности от собственного смысла. Наконец, всё - до последнего алого листка риза, до кровавого тумана дождя, до ощущения камней под ногами и воздуха в груди - сырого, холодного воздуха - её реальность, её собственность. Она прошла её всю! - ради одного: свободы.
У Лимерии нет перспектив: калоаты заселят её и насадят свою систему, вместе с ПО и всем остальным. Превратят эту страну в гигантский военно-трудовой лагерь. Но прежде, чем это произойдёт, она, Тилли - точнее, та, кто вынуждена носить это имя, - уйдёт на свободную землю.
Она услышала за дверью шаги - и тут же задула свечу. Замерла, накрыв карту руками, вдыхая запах сгоревшего воска и прислушиваясь. Дверь заперта. Конечно, дверь заперта... Но её могут попросить открыть.
Она сидела так, пока не начала слышать только стук собственного сердца. Потом нащупала в темноте огниво - окно, единственный источник света, было закрыто подушкой, а за ним уже опустилась, наконец, ночь, - и, стараясь действовать бесшумно, снова зажгла свечу.
Ей не нужны вопросы.
Да, она уйдёт. А пока ей надо осмотреться... И изучить карту местности.
Она спустила край карты себе на колени и расправила на столе ту её часть, где жирной чертой была проведена граница вдоль Лимы. Слова командующего отдались у неё в ушах, словно опять разносились гулким эхом в аудитории: "Северная Лимерия - последний оплот сопротивления чёрных, их земля обескровлена, они физически не могут продолжать войну и примут наши условия".
Последний оплот.
Да, сначала было не так. Да, сопротивлялись отчаянно и даже смогли остановить продвижение. Керну удалось то, что никому раньше не удавалось: он стал первым, кто поставил предел великодержавным амбициям белых и действительно остановил их экспансию - в Битве при Лиме. То, что белые так и не могут закрепиться на захваченной территории так называемой "Южной Лимерии", сильно раздражает Центр.
На лице Тилли непроизольно расцвела улыбка превосходства. Методы Керна принесли плоды.
Белые чуть не сломали зубы об эту страну. Слишком она оказалась вязкой. Война стала тотальной, что сильно всё осложнило. Но этот успех стоил чёрным их последних сил. Они защитили Лимерию - но отстоять её не смогли. Окончательная победа белых - дело ближайшего времени, а там...
"Скоро всё кончится, и нас всех отправят домой". Когда она слышит это, сердце её падает. Не для того она шла сюда, чтобы поехать "домой".
Когда началось сопротивление, она собирала и хранила каждую мелочь, имевшую отношение к ТНО. Она смаковала их девиз, призывавший к освобождению через ненависть, и всё, что могла, записывала в блокнот и отмечала на карте - каждую крупицу информации: всё, что доходило до неё через пересказы донесений разведчиков - о численности отрядов, их расположении и деятельности, - через персонал, набранный из пленных, через слухи о генерале Рэе. Для неё он был тем, кем она собиралась стать: человеком, переступившим черту.
А сегодня она увидела его.
Она снова вспомнила, как генерал посмотрел на неё - хотя это не он, а она на него смотрела. И смотрела, разве что не открыв рот, поэтому он и задержался взглядом на ней.
Ей нужно было познакомиться с ним сразу, но она не могла, она растерялась... К тому же, она не знала, кто он.
А теперь, получается, знает о нём ещё меньше.
Потому что тот, кого она видела - не генерал Рэй. Этот человек живёт под чужим именем, как и она. Он - теперь она в этом уверена - её соотечественник, их черты бросаются ей в глаза, а он, как и все баскиаты, не скрывает своё происхождение, а выпячивает его - во всём, начиная с причёски и манеры себя держать и заканчивая этим показным трауром. Никто не носит траур по 11 лет, тем более не наряжает в него своих подчинённых. Это фальшивка, лишний повод дать понять другим, кто он. Все эти чёрные окантовки и сломанные вороновы перья на рукавах людей его свиты - знак сопричастности к трагедии всех баскиатов, солидарности с ними. А то, что он был мальчишкой, когда сожгли Лан...
Тут Тилли осадила себя: "Притормози, красавица. На Лане клином свет не сошёлся".
Из того, что Кенни сказал "его семья погибла в пожаре", ещё ничего не следует. Она же спрашивала у него, в каком городе или селении это произошло, но он не помнил названия. Или не знал. Просто "в Баскии в 1078-м". Но Баския-то большая. И в ней сгорело много городов и посёлков.
Она смотрела, как пламя свечи просвечивает её пальцы. Воск стекал прямо на стол, и она отодвинула от него карту.
И ему тогда было лет 18... Так что же, у мальчика не могло быть семьи? Могло, конечно - родители.
Она аккуратно сложила карту Лимерии со своими пометками, вложила её в блокнот на странице с записями о генерале Рэе и стала оборачивать тканью.
Даже если предположить, что этот генерал Рэй - то есть тот, кто выдаёт себя за него, - её земляк... Что он тоже из Лана... Это мало что значит: Лан-то сожгли белые. Уж это-то она точно знает. Никогда она не верила в то, что это мог сделать Керн. Люди Буквы всегда врут. Ей говорили, чьих рук это дело, но она верила только собственным глазам, которыми она их там видела. Видела - их плащи, перемазанные сажей, их мечи, их факелы. Один из них протянул ей руку в белой перчатке с крагой до локтя, покрытой маленькими круглыми бурыми пятнышками - такое нельзя ни забыть, ни придумать. Ей было шесть, когда они забрали её оттуда. Они сделали её одной из них, и с тех пор она их ненавидит - а они всё наступают и наступают, и всё живое падает перед ними. И Лимерия тоже падёт! Это дело времени, а Северная Лимерия - последний оплот сопротивления ИМ... Последний.
Она почувствовала, как слёзы наворачиваются ей на глаза, и промокнула их ресницами. На пути сюда она слышала песню... Лимерийка пела её красивым глубоким голосом, и голос этот казался ей голосом самой Лимерии. Он зазвучал в её душе, когда перед ней впервые открылся простор долины Лимы и лес, за которым - меж полей и холмов - серой лентой лежала река.
"Широки поля твои, глубоки реки твои, бескрайни леса твои - Лимерия!
Ворогу обречена, окровавлена - не покоряешься ты, Лимерия!"
Одними губами она напела эти слова - и ей вспомнилась другая река и другие холмы. Эта земля не родная ей. Но станет родной... Должна стать.
"Это страна текущей воды, - прошептала она. - Как раз по мне. Вода - субстанция, не терпящая сжатия. Как сама жизнь. Как я. Только дайте мне уйти за реку".
За Лимой - свободный Север, большая часть страны. Пока ещё большая. Ей надо туда. Поэтому ей нужно найти союзника среди местных. Потому что у неё должны будут быть сопровождающие.
А пока что она положила глаз на этого генерала. Только когда он ещё здесь появится...
Она спрятала свёрток с блокнотом и картой в сундук, на самое дно, под одежду, и опустила крышку. После этого задула свечу, убрала от окна подушку, стащила сапоги и пояс и легла, не снимая комбинезона, чтобы согреться. Натянула одеяло до подбородка. Подушку она положила под голову и смотрела, как светит луна - уже сбоку, идя на закат. Теперь этот свет был единственным: стояла ночь - чёрная, беззвучная - на пару часов перед рассветом. Но она успеет поспать. Вряд ли солнце разбудит её до шести утра. Скорее уж дождь.
Она лежала и думала, вспоминая разговор с Кенни. "Чёрные сожгли его семью, вот он и перешёл к нам". А что, если всё же земляк? Поэтому так и посмотрел на неё... Тоже узнал - свою в ней? Да нет: посмотрел просто, как мужчины смотрят на девушек. Мельком скользнул - и всё. Мало ли кто на неё смотрит. Эта вон вообще глаз не отводит...
Тилли подумала об Эмме. О её назойливых взглядах. Вспомнила её фигуру в капюшоне и плаще, упругим шагом шедшую от рекреации к кельям. "Сегодня вечером я подошла к ней - и она сразу сбежала. Ретировалась - вот что она сделала. Смотрит на меня так, словно от этого её жизнь зависит, а если я замечаю - прячет глаза, отворачивается... Чувствует, каково это - когда тебя так разглядывают".
Тилли закрыла глаза и вспомнила, как сама смотрела на генерала Рэя. Как Эмма на неё смотрит: долго, неотрывно, словно пытается вспомнить.
"Надо будет подойти к ней и спросить, что со мной не так, - решила она с задором. - Чем я притягиваю такое внимание".
Она свернулась калачиком на боку, чувствуя, что согрелась и засыпает. Под её закрытыми веками появлялись просоночные образы, милые и приятные, и она погружалась в них с улыбкой. Ей снились цветы - целое поле цветов люпина, лилово-синее, огромное, край которого сливается с небом. Небо холодное, вечернее. Платиновый закат. Влажной прохладой тянет из гущи синих цветов. За полем - река и лес.
Потом сад - тёмный, сырой. Бледное тёплое солнце пробивается сквозь густые ветви, скрывающие стены дома... На тропинке сада - тень двух друзей, взявшихся за руки. Эти картины не были страшными, они были блаженными - и именно от этого блаженства, навсегда от неё ушедшего, она и плакала всегда в конце этого сна, и сейчас тоже, когда, погрузившись во мрак, увидела в нём цветок, объятый огнём.
Во мраке взошёл глаз луны, берег, освещаемый им, был пустынен. Он покрыт морем травы, ветер гонит зелёные волны вокруг... Она сидит под деревом - гигантским, раскидистым, с могучими ветвями, спускающимися до самой земли. Ветви дерева покрывают цветы, название которых стало её именем, - синие, как небо в июле, дивные... крупные - каждый едва помещается в её детской ладошке. Она сплела их в венок - но он рассыпался под её пальцами, оставив лишь пепел - и она проснулась, как подброшенная, с комом в горле, с широко открытыми, сухими глазами - на подушке, промокшей от слёз.