Бирюшов Л. Г. : другие произведения.

По волнам моей памяти (книга об отце)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Выкладываю у себя по просьбе автора. Повесть также размещена http://www.proza.ru/2013/06/10/529 (Свидетельство о публикации Љ213061000529) Повесть о военных эпизодах из жизни донецкого музыканта и композитора Григория Алексеевича Бирюшова, основанная на его рассказах своему сыну. Григорий писал песни и музыку для детей, сотрудничал со многими кукольными театрами страны. Спектакли с его музыкой проходили также за границей. Например, во Вьетнаме, в Болгарии и Израиле. Он написал музыку более чем к ста кукольным спектаклям, с отличными рецензиями и наилучшими отзывами, пожеланиями. На его счету есть детская рок - опера - "Волк, Коза, козлята и светофор", и рок - опера для взрослых - "Похождения нового Дон Жуана". Тёти и дяди с удовольствием смотрели этот спектакль о любви, где все сцены наполнены юмором, забавными поворотами сюжета. Издавались музыкальные произведения в таких авторитетных журналах как "Музыкальная жизнь", "Техника молодёжи". Были и отдельные издания его произведений. О музыкальном творчестве Григория Бирюшова упоминается также в воспоминаниях актёра и режиссёра Бориса Смирнова: http://www.proza.ru/2004/03/20-150 http://lib.rus.ec/b/455237


   " По волнам моей памяти ".
  
   Повесть. Бирюшов Леонид.
  
   Воспоминания об отце.
  
   апрель 2012 г.
   Вместо начала.
  
  
   Вот, наконец-то я решился написать об отце. Я очень долго искал писателя, журналиста, или сценариста, в общем, человека который мог бы
   профессионально, литературным, высокохудожественным языком рассказать людям о событиях тех огненных лет. Но, увы, поиски мои не увенчались успехом. Одни очень заняты, другим нужно щедро заплатить, а я не настолько богат. Что ж, придется самому взяться за это дело. Правда, я - музыкант, и писательству не обучен. Мой отец - Донецкий композитор Григорий Алексеевич Бирюшов говорил: если вновь сочинённая мелодия на что-то похожа и напоминает, какую то, ранее звучащую, или ассоциируется с музыкой слышанной прежде, то это уже хорошо. А если она ни на что не похожа, то сами понимаете... Надеюсь, что мой первый блин не будет комом, и это повествование будет хоть на что-то похоже. За послевоенное время были написаны и изданы тысячи мемуаров, романов, отснято огромное количество художественных и документальных фильмов, сделано множество театральных постановок, и вот ещё одна капля информации в море воспоминаний на военную тему. Можно сказать проба пера, поэтому, за язык изложения я заранее прошу прощения. Главное - это сама идея. Небольшой отрезок жизни, пройденный и пережитый моим отцом во время войны. А, читатель я думаю, меня поймёт.
   Моё мнение: из всего этого получился бы интересный и поучительный фильм для молодого поколения. Сейчас молодёжь больше предпочитает смотреть, чем читать. Ветеранов войны остаётся всё меньше, а мы всё дальше отдаляемся от войны. Ведь никто не станет спорить, что прошлое нужно знать и помнить. Я постараюсь, как можно правдивей, воскресить те образы и события тех лет, о которых рассказывал мой отец. Пусть это маленький эпизод военного времени, но он тоже - наша история, и заслуживает чести находиться в ряду великого подвига Советского народа.
   Я много раз слышал эту историю, и каждый раз слушал её с раскрытым ртом, и непроизвольно запоминал самые яркие эпизоды и ситуации. Позже, повзрослев, при встречах с отцом всегда говорил:
   - Эту твою героическую, музыкально - боевую эпопею нужно бы записать на бумаге. Как говорится, оставить память для потомков. У тебя же есть твои коллеги, друзья - писатели и поэты. Пусть кто-нибудь из них и потрудится, постарается. Надо написать книгу или снять фильм о музыканте на войне. Как фильм Л.Быкова "В бой идут одни старики". Согласись, всё же не привычная тема. На что отец отвечал:
   - Ничего героического я не совершал, воевал как все, разве что в плену побывал да без ранений прошёл всю войну, одна только контузия и была.
   - А, правда, что перед атакой Советские офицеры напутствовали солдат словами Иосифа Сталина:
   - Ни шагу назад! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
   А солдаты кричали:
   - За Родину! За Сталина! Ура-а-а!
   И шли в атаку.
   - Правда! Так и кричали, и умирали с этими словами. Потому что верили. Искренне верили в победившую Социалистическую революцию, в коммунистические идеалы партии и правительства, братство и счастье всех народов. Потому что партия была одна, могучая, крепкая как кремень. Коммунистическая - народная, и ни кто не сомневался в правильности её планов и решений. Партия рабочих и крестьян! Не было неразберихи с выборами в народные депутаты. Всё было чётко и ясно, коммунист значит свой, значит, будет бороться за интересы и чаяния народа, если надо, то и жизнь свою отдаст за светлое будущее. Как Урбанский в фильме "Коммунист". И боролся, и умирал, становясь настоящим героем, истинно народным. И не только коммунисты, но и комсомольцы и пионеры. Навечно оставаясь в памяти народа. Все были равны. Не было бедных и богатых. Одним словом: - от каждого по способностям, каждому по потребностям! Конечно, и в то время были перегибы, перестраховки, бюрократы. Что греха таить и взяточничество, и коррупция. Но наша партия была первой в мире. И как первопроходец не была застрахована от ошибок. Не имела ещё опыта, не знала как правильно, а как не следует поступать. Можно сказать, находилась в состоянии постоянного поиска, сомнений и исправлений.
   Да, немало солдат погибло в Великую Отечественную войну.
   А сколько дошагало до её конца, до светлого и радостного Дня Победы? И вспоминают то время со слезами горести и печали по погибшим боевым товарищам. Радуясь, что, наконец - то закончилась эта трижды проклятая война. А сколько вернулось поседевших, совсем ещё молодых ребят, но не по годам повзрослевших, постаревших сердцем, понюхавших пороху и повидавших смерть, инвалидами без ног, без рук и вообще недвижимых? Как им приходится жить и видеть когда кругом растут дети, всё движется, развивается, бурлит, и всё вокруг наполнено счастьем. А к ним испытывают только жалость и сочувствие, и готовность заниматься благотворительностью по отношению к ним. Даже из тех, кто остался живым и невредимым, война сделала психическими инвалидами, навсегда изменив характер, травмировав душу. Оставив в подсознании такие качества как безжалостность, жестокость, почти полное отсутствие сочувствия к чужой, да и своей боли. Научила безразлично взирать на страдания других. Не адекватное восприятие мирного времени, подозрительность и подвох во всём. В окружающих видеть врагов, и спустя многие послевоенные годы, во сне ходить в атаку. Не желание мириться и соглашаться с окружающей обстановкой. Такая себе, бескомпромиссная, тупая гордость и самоуверенность.
   Но, тем не менее, не всё так мрачно было в послевоенное время. Многие находили в себе силы для учёбы, работы, любви, создания семьи, отбросив в сторону обиды на всё и на всех. Не винить кого - то в своих бедах и неудачах.
Это своего рода тоже - героизм, что бы, не сойти с ума, не наложить на себя руки, не спиться, а продолжать жить наперекор судьбе и сложившимся обстоятельствам. Найти себя в таком ограниченном пространстве. Нет, я не воевал, но я настолько четко и ясно запоминал рассказы отца о пережитом и пройденном, что порой мне казалось, будто я сам являлся непосредственным участником тех событий. Когда у нас дома собирались боевые друзья - однополчане моего отца, или просто воевавшие музыканты, после проведенного праздничного концерта, вечера танцев, естественно, выпивали и вспоминали минувшие годы. Собирались на все праздники дружно и весело, радовались, что вернулись с войны живыми. Вояки приходили с женами, с невестами и наперебой рассказывали о своих боевых наградах и кто, за какие действия их получил. О военных, боевых, невероятных приключениях, курьёзах, порой смешных и забавных, а так же трагических случаях. Это был настоящий праздник воспоминаний, без громких слов, без фальшивых душевных высказываний. Мобильных телефонов, компьютеров, скайпов, даже телевизоров тогда ещё не было, поэтому общались непосредственно при встречах, лично, или по почте, письмами.
   Как-то летом, в середине пятидесятых, стояли музыканты клубного джазового оркестра в тени деревьев. В парке шахты имени Серго Орджоникидзе, что в городе Макеевка, беседовали между собой и пили пиво возле пивной. Подходит к ним один старичок, и просит угостить его пивком, мол, я ведь тоже воевал, сынки, не откажите, и хвастается боевыми наградами, висящими на офицерском, изрядно поношенном кителе без погон, видать с чужого плеча. Один из музыкантов говорит:
   - А ну постой, товарищ, дорогой! Что это у тебя за награда такая?
   И приблизив медаль к глазам, громко вслух прочитал: - "За взятие Киева".
   - Ну, ты даёшь, у меня такая же, но только - "За освобождение Киева". Так ты его не освобождал, а брал? У кого брал, у нас? У Советского Союза? Я не понял, за кого ты воевал? На чьей стороне? И воевал ли вообще? Такими медалями фашисты награждали бандеровцев и власовцев! Ты на каком базаре её купил? А ну, иди ка ты отсюда, по добру, по здорову! Не доводи до греха!
   И музыканты добродушно, со смехом прогнали незадачливого вояку.
Когда собирались соратники отца вместе, у нас дома, я, будучи совсем ещё ребенком [1949 года рождения] сидел на маленьком стульчике в этой же комнате, или под столом, (такая себе - детская игра), и слушал с каким-то всепоглощающим вниманием. У нас был большой прямоугольный стол, за которым могли свободно разместиться восемь человек, а если места не хватало, то приставляли небольшой дополнительный, кухонный, тогда помещалось человек двенадцать, шестнадцать. Да, в послевоенные пятидесятые, праздники проходили с задором. Кампании были многочисленными, шумными. Народ искренне был счастлив и от всего сердца уважал солдат - победителей. Все устали от немецкой оккупации, от унижений, от голода, и жаждали мирной жизни. И ударно с вдохновением трудились на благо своей семьи, своей Родины. В послевоенные годы Советская власть во главе с генералиссимусом Иосифом Виссарионовичем Сталиным (Джугашвили), всегда к празднику восьмого марта, радовали женщин понижением цен на продукты питания, обувь, одежду, и прочие товары народного потребления. Настроение у женщин поднималось вдвойне, первая причина - весна, а вторая - цены. Люди строили дома, получали квартиры, обзаводились хозяйством, покупали скотину, приобретали мебель. В общем обустраивались. А для меня, с моей детской наивностью, все воевавшие и просто военные казались героями. На праздники все или почти все солдаты запаса воевавшие "старички", надевали боевые награды, ордена и медали, и они весело звенели, ударяясь друг о друга. И все вояки казались, такими залихватскими удальцами, бравыми молодцами. А мы, со старшим братом Вадимом [1941 года рождения], с интересом рассматривали их и искренне гордились наградами отца, хотя их было не так уж много, но это, же награды НАШЕГО отца. Мы с душевным трепетом трогали медали своими детскими ладошками, ощущая холодок металла, и при этом нам становилось жарко от волнения.
   Вспоминаю однополчан моего отца, которые приезжали к нам в гости в основном на День Победы. Напорский Михаил - кларнетист из Ростова- на- Дону, брат которого сгорел в танке. У него не раз в послевоенные годы мы тоже гостили всей семьёй. Павлюков Александр - оперный певец из театра оперы и балета города Ворошиловграда [ныне Луганск] был другом и частым гостем нашей семьи, и исполнял новые песни, написанные отцом. У Александра был приятный, на редкость сочный бас, и под аккомпанемент отца, на пианино, они устраивали домашние концерты. Козлов Валентин - аккордеонист из Макеевки. Он, правда, был моряком, но играли они в одном оркестре, уже после войны, и виделись с ним почти каждый день, так как проживали в одном посёлке. Проскуряков Пётр - баянист из России. И ещё многие, я уже не помню всех имен, и фамилий.
  
  
   Война.
  
   Мой дедушка - Алексей Григорьевич и бабушка Анастасия Елисеевна Бирюшовы - греки из села Керменчик Сталинской области (ныне Старомлиновка Донецкой области). Оба с 1890 года рождения. Произвели на свет божий в 1919 году сына Фёдора, в 1921 году сына Григория (моего отца), в 1923 году сына Ивана, и в 1926 году дочь Розу. И всем своим детям дед Алёша прививал любовь к труду, искусству, к музыке. И, что характерно, все овладели музыкальной грамотой и игрой на баяне. Так что семейный ансамбль состоял из четырех баянистов и Розы, которая в основном пела и плясала, так как была ещё совсем ребёнком. (Позже и она освоила баян и работала учителем музыки в школе). Репертуар был самый разнообразный: греческие, украинские и русские народные песни, а так же песни популярных артистов, Шульженко, Утёсова, Руслановой. Ездили по сёлам и колхозам с концертами. На свадьбах звучали греческие песни и танцы, сиртаки, хайтарма, бузуки. А ещё, братья Бирюшовы, поймали раненого лисёнка, вылечили, выходили его и возили с собой, показывая зрителям, как самый необычный номер программы. Особенно радовалась живому лисёнку детвора. На концерт она валила гурьбой. Тем жили и зарабатывали на хлеб. Греческое село Керменчик находится на берегу речки Мокрые Ялы, где прошло детство Григория, его братьев и сестры, и его будущей жены (моей матери - Сарбаш Марии Николаевны с 1926 года рождения). Сарбаш в переводе на русский язык звучит так, Сары - жёлтый, баш - голова. Жёлтая голова.
   Они ходили на речку ловить рыбу, раков и просто отдыхать, купаться. У них было много братьев и сестёр, двоюродных, троюродных, конечно, и много родственников. Раньше - то семьи были многочисленные, поэтому весь род, в основном и селился в одном месте. Керменчик до войны был - районным центром. Есть возле села ещё и речка Пердя, которая впадала в Мокрые Ялы и была мельче и теплее. Поэтому нравилась детворе. А происхождение этого названия такое. Как-то пришли на речку купаться с сельской детворой братья Бирюшовы, а Федя, раздевшись, стоит на берегу у самого краешка воды, и, погрузив ноги в жидкую грязь, стопами делает движения, от которого происходят характерные звуки - Пр - р, пр - р! А детвора смеётся, думает, что Федька объелся гороха и пукает. И стали его дразнить "Пердя". Таким образом, в честь Фёдора название речки и укоренилось. Сколько поколений сменилось, а до сих пор все знают, где речка Пердя, но не все помнят происхождение этого названия.
  
В селе было три школы: русская, украинская и греческая. Дети Бирюшовы учились в греческой школе, поэтому знали три языка плюс четвёртый, иностранный - немецкий. Дома и в школе общались на греческом и русском языках. В селе с русскими друзьями - на русском, с украинцами - на украинском языке. Кротче, настоящий социализм, коммуна. Все народы - братья! И никто не чувствовал себя обиженным или в чём - то ущемлённым, притеснённым. Не в национальных вопросах не в языках. Украинцы и русские тоже понимали и частично объяснялись на греческом языке. Как говорится, с кем поведёшься - того и наберёшься! Так воспитывали детей с раннего возраста. Если не любить, то, хотя бы уважать другие народы, а так же больных и стариков.
   В 1939 году Григория приняли на работу в Шахтёрский ансамбль песни и пляски. В то время семья уже жила в Макеевке. Под руководством Советского композитора Зиновия Дунаевского - родного брата Исаака Дунаевского (написавшего много симфонической, фортепианной музыки, а так же музыку к известным художественным фильмам таким как "Дети капитана Гранта", "Волга - Волга", и многим другим). В те годы Дунаевский являлся самым популярным и продуктивным композитором.
   База ансамбля находилась в помещении ДК имени Ивана Франко, в районе шахтёрского посёлка железнодорожной станции "Рутченково" города Сталино, где и проходили репетиции оркестра. Когда отец сообщил деду Алёше о том, что его приняли на работу к самому Дунаевскому играть партию четвертого баяна с окладом четыреста рублей, (на то время это были неплохие деньги), то Дед конечно не поверил. Пока через месяц Гришка не принес зарплату. На следующий месяц его перевели на партию третьего баяна с оплатой шестьсот рублей. А ещё через месяц Григорий играл уже партию второго баяна с окладом восемьсот рублей. Похвалам деда Алеши не было предела, он Гришку ставил в пример Федьке и Ваньке, а на Розку только кряхтел, недовольно глядя через очки, что, мол, доля женская известная - выйти замуж и все дела, от неё в семью ни копеечки не попадет.
   Как отец добирался на репетиции ансамбля из Красногвардейского района города Макеевки до Рутченковского, города Сталино? Надо отметить особо. Он шёл сначала пешком, напрямик. Через шахтёрские поселки, сёла, через старое русло реки Кальмиус, километров пятнадцать. До первой марки городского трамвая, и ехал на нём до Пожарной площади. И пока шёл, завтракал двумя - тремя початками вареной кукурузы, или бутербродом (хлеб с салом или сливочным маслом). Затем делал пересадку на другой трамвай, до Рутченково, а дальше пешком до Д.К. им. Франко. Так он путешествовал только первое время, потом снимал квартиру. В 1940 году отец поступил в Ростовское музыкальное училище, народное отделение по классу баяна (заочно). Но проучиться успел всего только год. Потому что 22 июня 1941 года началась ВОЙНА. Трудно подыскать слова, что бы описать народное горе. Какой тяжкий груз свалился на плечи каждого. Это страшное слово ВОЙНА, это "коричневая чума" со свастикой на рукаве и петлёй в руке. Это время всеобщей растерянности, конец всем планам, надеждам, мечтам и мирной жизни. Время, когда смерть ходит рядом и в любую секунду может оборвать твою жизнь. До конца ещё не успели прочувствовать эту горькую реальность, переварить в мозгах эту мировую трагедию, эту душевную пустоту, и тревогу за дальнейшую свою судьбу, судьбу нашей Родины и всех стран планеты Земля. Вся страна была в шоке, и всего за один только день всё перевернулось с ног на голову и стало делиться на "ДО" и "ПОСЛЕ". До войны, в 20 е. - 30 е. годы, в селе Керменчик, ещё со времен НЭПа, у деда была маленькая артель, на которой он изготавливал кустарным способом кирпич, черепицу и молотильные катки из бетона. Эти катки прицеплялись при помощи оглоблей к лошади, затем зрелый урожай в развязанных снопах укладывался на землю, и человек управляющий лошадью, водил её по кругу, а каток выбивал из колосков зерно. Затем его ссыпали на кучи для просушки, и колхозники ходили вокруг, и периодически перемешивали деревянными лопатами зерно. Вообще мой дед был - мастер на все руки, клал и обкладывал дома, ставил печи, плотничал, столярничал, слесарничал, играл на баяне. И всему этому он обучал своих детей. И дети ему в этом производстве помогали и старались освоить баян. В хозяйстве у деда была лошадь, бричка, корова, телёнок, свиньи, козы и всякая птица. Короче, был зажиточным крестьянином, не ходил с протянутой рукой, а наоборот, даже односельчанам помогал. Всего добился собственным трудом. Моего деда знало всё село и пользовалось его изделиями, мастерством и талантом. Да что там село, весь район знал мастерового грека. За что власти посчитали его кулаком и раскулачили? Недолго погоревав, и восприняв это как очередной удар судьбы, как веяние новой эпохи, новой власти, был вынужден уехать из насиженного, обжитого места на шахту. Что бы как-то выжить и прокормить семью, дед Алёша пошёл рубить уголь. Так в тридцатых годах, во время коллективизации дед попал в Макеевку на шахту "Старочайкино", и стал шахтёром.
   Где-то в этот период, тяжело заболел Фёдор. Диагноз - тиф. Кожа имела вид сплошной водянки. У него из тела уже сочилась лимфа, организм заживо разлагался. И от случайных царапин, из кожи, появлялись тифозные вши. В один из вечеров его сердце остановилось, в итоге врачи констатировали смерть, и Федю положили в морг. Пролежав там ночь, он очнулся и попросил у врача, который уже собирался его вскрывать, воды. После чего его перевезли в реанимационную палату и начали выхаживать. Врачи сказали, что у него оказалось на редкость крепкое сердце, и поэтому он выжил. Так Фёдя, благодаря своему невероятно крепкому, лошадиному здоровью, победил страшную болезнь можно сказать без лекарств.
   Дед ещё в первую мировую служил и воевал за царя и отечество. Но когда в 1941 году началась мобилизация, его на фронт не взяли, возраст оказался не призывной. И пришлось ему по приказу правительства взрывать ставшую уже родной шахту.
   Приказ Верховного главного командующего гласил:
   - Не оставлять врагу ничего! Что не могли вывезти на восток - подлежало уничтожению! Заводы, фабрики которые не успели эвакуировать - взрывали. Пшеничные, ржаные, кукурузные поля сжигали.
   После затопления шахты дед Алёша с бабой Настей, Ваней и Розой собрались возвращаться в родное село. Как там их примут односельчане, родственники? Всё - таки незаслуженное клеймо "кулак" не давало деду покоя. Тем не менее, в деревне легче прокормиться, там хоть что-то можно вырастить на земле, и опять, артель или мастерскую открыть. Война - войной, а жить то как-то надо. Федя и Гриша добровольцами ушли в народное ополчение. Организовывались так называемые "Рабочие отряды", и мой отец с братом пошли в один из таких отрядов. Публика там подобралась разношёрстная,
   как по возрасту, так и по одежде. От взрослых, седых мужчин до безусых юнцов. Одеты все были в гражданскую одежду - костюмы, плащи, туфли, сапоги, в общем, у кого что было. Нет, конечно, выдавали и гимнастерки с галифе, и пилотки, и ботинки с обмотками, но на всех не хватало. Отец с братом были одеты по гражданке, в пиджаки с брюками, кепки и модельные туфли. Некоторые пришли даже со своими охотничьими ружьями, с патронами заряженными картечью - на крупного зверя видать готовились. В отряде на скорую руку объяснили, как стрелять из винтовки, разбирать, смазывать и собирать её. Затем построили эту толпу, как попало (не по ранжиру), и повели на железнодорожный вокзал города Сталино. Выдали сухой паёк на три дня,
   разместили в вагонах - теплушках и эшелон отправился на запад, на фронт. В теплушке тесно и душно, поэтому ехали с открытыми дверьми, закрывали только на ночь, и то оставляли щелочку, покурить. Братья всё время держались вместе, спали, ели, курили. И вот, в который раз скрутив из махорки самокрутки, закурили возле двери и подключились к всеобщему обсуждению текущих событий. Всех интересовала дальнейшая судьба, не только своя, но и всей страны. Говорили, что, мол, война не будет долгой. Повоюем месяца два - три, ну максимум полгода, прогоним "фрицев", и домой в медалях и орденах, к любимым жёнам и невестам. Гриша, к этому времени, уже был женат на учительнице Зинаиде Костромитиной, и она ждала первенца. Всех волновала неизвестность. До конца не осознавая всего трагизма ситуации, некоторые товарищи гоношились, хвастались, показывая свою молодецкую удаль. Вели себя несерьёзно. Через двое суток, эшелон с "Рабочими отрядами" остановился на каком-то участке пути, выгрузился и отправился обратно на восток. Лица у всех небритые, костюмы мятые, с горем пополам построились, огляделись, кругом какие-то посадки да поля и никаких строений. Прозвучала команда:
   - Шагом марш!
   И все зашагали по пыльной грунтовке. Пока шли, узнали от командиров, что прибыли в Полтавскую область и что здесь они будут воевать, бить проклятых оккупантов. Когда пришли в назначенное место дислокации, командир отряда - старший офицер приказал нарубить в посадке веток, метра по полтора, и очистить их от листвы. Объяснил, что поскольку винтовок на всех не хватает, пусть враги думают, что у нас оружия вдоволь. И что на расстоянии, когда пойдём в атаку, немцы всё равно не разглядят, что у нас в руках вместо оружия обыкновенные палки, и, приблизившись к врагу бить его направо и налево этим "оружием". А когда товарища убьют или ранят, взять его винтовку и продолжать атаковать врага. И это с пятью - то патронами на каждую винтовку. Неизвестно, кому в голову пришла гениальная идея, таким образом обмануть врага?
   - Да, с таким арсеналом, мы навоюем, Гитлер умрёт со смеху!
   С досадой говорили ополченцы. Но делать нечего, приказы, как известно, не обсуждаются, а исполняются быстро и в срок. И всем стало ясно, что эти, наши "Рабочие отряды" посылают на верную гибель, что бы ещё хоть чуть-чуть задержать врага, хотя бы на день, хотя бы на час. Даже жертвуя жизнями многих тысяч практически ещё не обстрелянных ребят, не нюхавших пороху, не видевших смерть и не понимающих, как это умереть самому?
   ­­­
   Плен.
  
   Приказано - окопаться. Слава Богу, хоть лопаты нашлись, правда, не для каждого, но всё же. Был конец сентября, и было ещё довольно тепло, но ночи уже были прохладными. Окоп рылся в человеческий рост для удобства вести из него огонь, и в длину около двух метров, что бы можно было лежать на дне, при артобстреле. Даже если танк накроет окоп, то у бойца есть шанс уцелеть на дне. Поэтому, когда окопы были вырыты, в них было тепло и уютно ночами, и братья собирались в одном из окопов поговорить, пообедать сухим пайком и покурить. Кипяток готовили в котелке на костре, там же разогревали тушёнку, о полевой кухне ополченцы только слышали. Отделение, в котором находились Федя и Гриша, состояло из восьми человек и командира в том числе. Все были одеты в гражданскую одежду, так совпало. Командиром отделения был назначен самый старший по возрасту и грамотный товарищ - преподаватель немецкого языка, у него всё же институт за плечами. Он был вооружён наганом. Братья - музыканты и ещё один боец вооружены палками. Затем был ещё пулемёт "Максим" с одной пулемётной лентой и три винтовки с пятью патронами для каждой. Этого вооружения хватило бы на две, три, максимум пять минут боя.
   Утро встречало бойцов солнечной и тёплой погодой. Позавтракав и справив естественные надобности, солдаты занимались своими делами: кто брился, кто покуривал махорку, кто благоустраивал свой окоп, маскировал его ветками и травой, наводил бруствера и укреплял их булыжниками, найденными в поле, а кто был занят игрой в карты. Братья - греки были как всегда вместе. Гриша говорит брату:
   - Федь, ты видел пулемёт "Максим", который дали нашему отделению?
   - Ну, видел.
   - А ремень кожаный, за который его таскают?
   - Ну, видел.
   - Ты помнишь, как на свадьбах и концертах мы натирали на плечах водянки от баянных ремней, случалось, что до крови? Ремни то на баяне - узкие, а на "Максиме" - широкие. Вот бы мне такие ремни, я был бы самым счастливым баянистом на свете.
   - Нашёл о чём мечтать, ты лучше вспомни, где мы находимся и для чего.
   Разговор братьев прервал старший офицер - командир отряда, он как раз обходил позиции окопавшихся ополченцев.
   - Хлопцы, будьте готовы, наверно, сегодня "фриц" попрёт. Так что смотрите в оба, о малейшем движении на линии горизонта или в районе лесополосы немедленно докладывать командиру отделения.
   - А что хлопцы? Мы всегда готовы, пусть только сунутся, мы им покажем, где раки зимуют и быстро отобьём охоту до чужой земли! Да мы их шапками забросаем, зубами порвём, голыми руками давить будем! - с нескрываемой, излишней бравадой на полном серьёзе ответили ребята.
   И только командир ушёл с позиции, этак, минут через десять - пятнадцать, только ребята успели выкурить ещё по одной самокрутке, все услышали гул, и в небе показался неприятельский самолёт. Какой - то необычной конструкции. Это был "Фокке-Вульф - 189", который все называли "Рамой" за его двойной фюзеляж. Все знали, что его функция - разведка, после которой следует атака. Но о названии этого аэроплана узнали гораздо позже, а пока все с любопытством его рассматривали. Самолёт пролетел над позициями наших отрядов на высоте километра, может чуть выше, и скрылся за горизонтом. Ещё минут через десять - пятнадцать в воздухе раздался оглушительный свист и взрыв. И всё вокруг начало свистеть и взрываться, сливаясь в оглушительный гул называемый канонадой. Бойцы попрятались в своих окопах и головы не могли поднять, чтобы посмотреть, что происходит, и далеко ли от окопов рвутся снаряды. Вокруг свистели осколки, падали на голову и плечи комья земли. Земля дрожала и гудела, особенно это ощущалось на дне окопа, где лежали, свернувшись калачиком бойцы, прикрыв руками голову. Они, не могли знать, а тем более видеть, что происходит вокруг и для скольких солдат, окоп, вырытый своими руками, стал - могилой. Оправившись от потрясений, через две - три минуты после артподготовки, ребята уже выглядывали из своих укрытий и оценивали ситуацию. Ещё через две - три минуты всем стало ясно, что скоро начнётся настоящий бой. Стояла такая тишина, что было слышно, как бьётся сердце, как гудят провода на телеграфных столбах. Были слышны стрекот кузнечиков и песни жаворонков в раскалённой дневным солнцем украинской степи. Как только гарь и пыль от разрывов улеглась, солдаты начали осмотр своих и соседних укрытий. Одни были засыпаны полностью, другие наполовину. Третьи вообще целёхонькие, даже не тронутые взрывами.
   Григорий выбрался из своего окопа, отряхнулся от земляной пыли и увидел, метрах в десяти от себя, полуразрушенный окоп, а рядом разбитый взрывом пулемёт "Максим" лежащий на боку.
   - Не пропадать же добру! - Подумал Григорий. - После войны пригодится! Он подошёл и принялся отцеплять пресловутый кожаный ремень от пулемёта.
   Рядом уже стоял Федя и испуганным голосом от только что пережитого обстрела, начал отговаривать брата, не делать этого. Но Гриша уже отцепил ремень и подпоясался им поверх пиджака как солдатским. Вокруг слышны были стоны, кого - то ранило, кто - то дезертировал и бежал сломя голову к лесополосе, а кто просто сидел на земле и тупо глядел на происходящее. Отделение, в котором находился отец с братом, уцелело. Все восемь остались живы и невредимы.
   И вдруг, как будто из облаков, посыпались немецкие парашютисты - десантники. Кто-то из немцев уже приземлился и вел автоматный огонь по нашим ребятам, практически безоружным и безответным. Гриша посмотрел вверх. Парашютисты планировали прямо на головы бойцам и стреляли на лету. Некоторые из наших ополченцев, пытались отстреливаться, но в итоге, поняв всю бессмысленность этой затеи, побросали винтовки и поднимали руки вверх.
   Отделению ничего не оставалось, как сдаться, поднять руки и ждать своей участи. В солдат с поднятыми руками немцы не стреляли, по крайней мере, все так думали. Вокруг слышалась немецкая речь. К горстке наших бойцов подошёл немецкий солдат со "шмайсером" наперевес.
   Здоровый, такой "фриц", под два метра ростом. Рожа небритая, жирная. Глаза бесцветные, взгляд мутный, наглый, под почти белыми ресницами. Под каской видны огненно - рыжие волосы, нос орлиный, губы мясистые, грязные от шоколада, пьяный, как говорят русские, в стельку. Форма - рядового солдата, рукава френча закатаны по локоть, руки волосатые, широкие в запястьях, Почему отец так хорошо запомнил его внешний вид? Это был первый немецкий солдат, увиденный им так близко.
   Немец подошёл к группе наших бойцов стоящих в ряд, и автоматом показал на Фёдора.
   - Ти ест циган! Ком! - И вывел его из строя и поставил метрах в пяти напротив остальных. Немцы не любили цыган и евреев. Федя действительно был похож на цыгана, курчавый, чернявый и смуглый. У него брюки между ногами стали мокрыми, - уписался. Такая реакция на страх у Фёдора была с детства. Следующим фашист вывел учителя немецкого языка.
   - Ти ест юде! Ком! - И автоматом указал место рядом с Фёдором. А учитель, он же командир отделения, действительно внешне был похож на еврея, кем собственно и являлся. Просто - загадка, каким образом "фриц" узнал, что он еврей?
   - Ти ест циган и пулемётчик! - И указал автоматом на кожаный ремень от "Максима". - Ти ест пук, пук, пук! - Ти стреляйт дойче золдатен! Ком! - И перевёл Григория к брату и учителю.
   Дальше из слов отца:
   - Как только немец навёл на меня автомат, и я увидел отверстие ствола, осознание реальности, куда - то провалилось. Я ничего не слышал и не ощущал. В голове пронеслась вся моя, совсем ещё короткая, жизнь. Если бы немец выстрелил в тот момент, я бы ничего не почувствовал, потому что я уже был в сущности мертвец. Для меня весь окружающий мир стал безразличен, перестал существовать, ничего уже не имело значения. Выстрелит немец сейчас или через минуту, было всё равно. Только дышал я полной грудью. Наполняя лёгкие воздухом, и никак не мог их заполнить полностью. Правду говорят: - перед смертью не надышишься!
   Таким образом "фриц" перестроил всех из одного места в другое, только с некоторыми комментариями. Одного бойца, например, обозвал комиссаром. Только потому, что у него болтались верёвочки от кальсон. Развязались.
   - О, ти ест русишь комиссар! Ком! - Будто только русские комиссары носят кальсоны.
   Всех восьмерых бойцов собирался расстрелять. За что? Причину нашёл у каждого, уже загнал патрон в патронник и водил автоматом слева направо и обратно. И корчил пьяные гримасы, болтая что-то о своём. И тут учитель возмутился и на немецком языке начал говорить;
   - Вы не имеете права нас расстреливать! Мы же подняли руки вверх, значит, не сопротивляемся, сдаёмся и автоматически становимся военнопленными. А по законам международной конвенции, должны быть конвоированы в лагерь. Мы требуем соответственного к нам отношения!
   В глазах свет померк, стало темно как в подвале. Мысленно я уже попрощался с братом, родными, и ребятами. Крепко зажмурил глаза, сжал пальцы в кулаки и стиснул челюсти до крови в дёснах. Приготовился умирать. Представил, как пуля толкает меня в грудь, пробивает сердце, и я падаю. И жизнь выходит из моего бездыханного, постепенно остывающего и коченеющего тела. Мне так стало жалко себя, что даже глаза прослезились. И так было обидно, что не успел пожить вволю, а тут уже и смерть настигла. Но вдруг я услышал, как будто издалека, возвращая меня к реальности, кто - то скомандовал чётким, уверенным, голосом:
   - Hаlt!
   Это слово прозвучало так громко, и понятно для слуха, как самое желанное. Это слово переменило не только ход моих мыслей, но и всей сложившейся ситуации, оно вселило в нас надежду на жизнь. Всё же не зря в школе немецкий язык проходили, все поняли. А затем на чистейшем русском языке:
   - Стоп! В чём дело? Кто чем недоволен?
   Я открыл глаза и увидел, как к нашей группе подходит молодой, немецкий офицер. Он показался тогда олицетворением мужской красоты, интеллигентности и аристократичности. Военная форма сидела на нём безукоризненно, сапоги тщательно почищены и блестели как лаковые. Белоснежная рубашка слепила своей чистотой, а на чёрном галстуке красовался значок со свастикой. Лицо тщательно выбрито, от него исходил легкий аромат мужских духов, правильные черты лица придавали ему неотразимость. Как будто он явился на королевский приём. Хоть он и был врагом, справедливости ради надо отметить, он был просто - красавец. Учитель, сделав шаг вперёд, повторил всё, что говорил немецкому солдату о правах военнопленных. Пока всё это происходило, я немного пришёл в себя и стал трезво оценивать сложившуюся ситуацию. Офицер подошёл ко мне и, указав на ремень, спросил:
   - Ты действительно - пулемётчик и стрелял в немецких солдат?
   Я ответил: - что я музыкант, баянист и что ремень только что отцепил от разбитого взрывом пулемета, и объяснил, для чего он мне был нужен, что я физически не мог стрелять, потому что в руках была обыкновенная палка, а не пулемёт.
   - Так, быстренько принести сюда баян! Сейчас увидим, какой ты баянист - пулемётчик! - И, отдав какие - то распоряжения одному солдату, достал из портсигара сигарету, прикурив её от золотой зажигалки. Угостил и меня. Вокруг группы наших бойцов, меня и офицера, собралось много немецких солдат. У многих в руках были бутылки, и употребляли они "шнапс" прямо из горлышка. Вокруг слышалась немецкая речь и издевательский смешок в наш адрес, что-то на счёт вооружения и одежды. Наверное, смеялись над палками? Вопрос дальнейшей нашей судьбы повис в воздухе. Тем временем доставили баян прямо к окопам, на передовую. У меня промелькнула мысль:
   - Откуда, здесь в степи, среди окопов и воронок, мог появиться баян? Что значит немцы - передовая европейская нация. У них даже такое возможно.
   Принесли и поставили передо мной.
   - Давай, продемонстрируй своё мастерство. Давай, играй! - и офицер - красавчик вынул из кобуры свой "Вальтер" и передёрнул затвор.
   - Давай, играй!
   Из слов отца:
   Я подумал: - надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться, что сейчас произойдёт, если я не заиграю. Подняв баян, накинул ремни на плечи. Я не знал что играть, и на минуту задумался. И тут меня осенило, я вспомнил, что исполнял на Московском всесоюзном фестивале молодёжи и студентов в качестве солиста, в составе "Шахтёрского ансамбля песни и пляски".
   Летом, в 1940 году, на Московской сцене я играл "Большой вальс" И.Штрауса. Затем в Кремле, всех участников коллектива должен был награждать ценными подарками, всесоюзный староста - Михаил Иванович Калинин. Но он прихворнул, и награждение провёл нарком тяжёлой промышленности - М. М. Каганович. Он каждому пожал руку и, с тёплыми пожеланиями дальнейшего повышения исполнительского мастерства, вручил по большой коробке. А в ней были: белоснежный летний костюм, белая рубашка с чёрным галстуком, белые фуражки, парусиновые мокасины и именные механические часы "Заря" (от автора: что характерно, бывает, достану эти часы из письменного стола отца, через столько лет, и разочек прокручу заводную головку, поднесу к уху - тикают). Это был праздник. Праздник души и сердца. Переодетый во всё белое, оркестр, вместе с руководителем - Зиновием Дунаевским, выходили из Кремля в праздничном настроении, любуясь, Царь- колоколом, Царь-пушкой и собой. Радости не было предела. Ещё бы, не каждому из смертных выпадает счастье побывать в Кремле. (Это сейчас любой может туда попасть, купить билет и пойти на экскурсию). И не просто побывать, а быть награждённым ценным подарком. По тем временам этими вещами очень дорожили и гордились.
   Я радовался, что вспомнил, какое произведение сыграть для немцев. Правда, Штраус - австриец, но немцы его ценят и любят, в этом я попал в самую десятку.
   Я растянул меха, и трясущиеся, непослушные сначала пальцы начали своё привычное движение. Для проверки инструмента и ознакомления, взял два - три произвольных аккорда и пробежался по клавиатуре, так, для разминки. Они - то помнят каждую кнопочку, и знают, какой палец за каким движется. Где нужно подняться, где опуститься на клавиатуру, всё помнят.
   А руки помнят, когда растянуть мех, а когда сжать. Я не обращал внимания, что ремни врезаются в плечи и причиняют мне неудобства. И зазвучал вальс И.Штрауса. По мере моей игры, весь этот кошмар постепенно стал уходить, куда - то в сторону, превращаясь в спасительную реальность. Я начал замечать всё происходящее. А вокруг меня образовалось кольцо из немецких солдат, они были пьяны и, обнявшись, раскачивались из стороны в сторону в ритме вальса. Одни подпевали, другие, пытались наигрывать на губных гармошках, как бы помогая мне. А наши пленные остались в стороне, без охраны и внимания. Да куда ж они денутся. Мне казалось, что я так не играл никогда. Под конец вальса я совсем пришёл в себя, рвал меха с неистовой силою, пальцы порхали над клавиатурой, исполняя виртуозные пассажи и каденции. Даже пытался изобразить на лице подобие улыбки. Музыка звучала минуты четыре, пять, и за это время я стал мокрым с головы до ног, пиджак на спине - хоть выжимай. Мне показалось даже, что я потерял в весе. И вот прозвучал финальный аккорд, "фрицы" дружно аплодировали, стучали флягами, свистели и кричали; - Браво! Браво! Гут!
   Это слово было понятно всем, потому что на всех языках оно звучит одинаково.
   - Браво! Браво! Гут! Зер гут!
   Тем более, когда кричат от души, с восхищением. Да, этот вальс я запомнил на всю жизнь. И этот концерт в Украинской степи, перед фашистами, не забуду никогда.
   Немецкий офицер - красавец, поставил свой "Вальтер" на предохранитель и вложил его в кобуру. Теперь я совсем успокоился. Гораздо позже я осознал, что произошло. Мы, все восемь человек, были на волосок от гибели. Что, всего несколько минут назад нас мог расстрелять немецкий солдат, затем офицер - красавец, и что мы бы уже не числились среди живых. Что я нашёл в себе силы сыграть этот вальс, и что пальцы и руки вспомнили именно Штрауса - так любимого немцами.
   Теперь наше отделение стояло окружённое "фрицами" со всех сторон. Они шумно и весело, о чём - то разговаривали, похлопывая меня по плечу, и добродушно улыбались. Из их слов я лишь уловил "Штраус", "Руссиш" и "Гут". Офицер - красавчик достал из кармана сигареты, закурил, и, протянул мне пачку. Я обратил внимание на его пальцы, изящные, чистые, ногти аккуратно отшлифованы маникюрной пилочкой. И этими руками, несколько минут назад, я и мои товарищи могли бы быть расстреляны. Он предложил закуривать всем. В пачке было десять сигарет, я закурил одну, каждый из пленных нашего отделения взял по сигарете, и в пачке оставалась ещё одна - значит это мне, на запас.
   Все курили с огромным удовольствием. Никогда ещё жизнь не казалась такой прекрасной, а сигарета такой ароматной. Затягивались на полную грудь, наполняя лёгкие табачным, ароматным дымом вместе с воздухом и получая от этого несказанное блаженство и удовлетворение. Ну что за чудный и солнечный день? Какой прекрасный табак в немецких сигаретах? Не слышно одиночных выстрелов и автоматных очередей, которые раздавались по степи, всего каких - то пять минут назад. Да, и немецкие солдаты, парни вроде неплохие, улыбаются добродушно, смеются. Такая реакция слушателей на музыку мне знакома. Агрессивность и враждебность благодаря музыке меняется на благодушие и симпатии. Значит музыка - это один из видов искусств, который выше войны. И ещё минуту назад враги, становятся пусть не друзьями, но людьми.
   Это был, если можно так сказать, первый мой выигранный бой и первое счастливое его завершение. Только теперь, я почувствовал, как я устал.
   Офицер сделал для своих солдат, какие-то распоряжения, а нам скомандовал:
   - В общую колонну! - и показал рукой направление.
   - А ремень оставьте! Он вам теперь не скоро понадобится!
   И мы, то есть - наше отделение, обречённо и в то же время облегчённо вздохнули и поплелись, понурив головы, гуськом, по направлению колонны. В глубине души каждый радовался, что остался жив. А колонна, как я глянул, километра полтора в длину, да человек восемь - десять в шеренге. Через каждые метров двадцать конвоиры с автоматами по обе стороны. Это ж сколько пленных? Тысяч восемь или десять, не меньше.
   Впервые дни войны красноармейцы, как тогда говорили, сдавались "пачками". И попадали в плен, как и мы, а некоторые действительно добровольно переходили на сторону врага. Потому что гитлеровская пропаганда вводила многих в заблуждение. Немцы обещали перебежчикам - изменникам золотые горы, и действительно поначалу что-то им давали. Некоторую свободу, материальные, незначительные блага. А по существу, они становились немецкими холуями, приспешниками, нелюдями, слепыми исполнителями чужой воли на благо великого "Рейха", и никакой ценности для фашистов не представляли. И в любую минуту они могли лишиться всего, даже жизни. Из них делали существ самого низкого сорта. Фашизм и хотел из людей всего мира сделать таких существ.
  
   Мытарства.
   И зашагали мы по пыльным дорогам нэньки - Украины. Уставшие, оборванные, грязные и голодные. Изнывающие от жажды, раненые, контуженные, но живые пока. И - слава Богу!
   А сколько ребят осталось лежать на поле боя из "Рабочего отряда"? Никто не знал. Нас вели как телят на бойню. А куда? Тоже никто не знал. Правда, уже к вечеру, я краем уха услышал, как немецкие конвоиры между собой говорили про Польшу, Вислу, про "Освенцим". И, пока нас вели, изредка слышались автоматные короткие очереди и одиночные выстрелы. Это было настоящее убийство, потому что стреляли в безоружных людей. Наверное, кто-то из колонны пытался бежать. А удалось или нет, попали или нет, кто знает? Слава Богу, хоть собак у конвоиров нет. Пока ещё собак на парашютах не сбрасывают. Наше отделение находилось в одном ряду. Мы с братом держались как всегда вместе, с правого края колонны, рядом шёл командир - учитель, остальные дальше к другому краю. Шеренга наша находилась приблизительно ближе к хвосту колонны. Мы шли и изредка в полголоса переговаривались между собой.
   - Как считать, нам повезло, или лучше бы мы остались на поле? По крайней мере, наши страдания и унижения уже бы закончились.
   Пока мы этот вопрос обсуждали, колонну остановили на ночь. Откуда у немцев посреди степи взялись вышки с прожекторами, столбы и колючая проволока, и конвоиры с собаками вдоль ограждения? Вот это организованность! Продуманы разные мелочи.
   Нас загнали за "колючку". Пленных было так много, что можно было только стоять, а кто пытался сесть или лечь, тот очень рисковал быть задавленным своими же товарищами. Под натиском толпы уставшие могли элементарно не удержаться на ногах и подталкиваемые другими пленными упасть. А успеешь встать на ноги или нет? Мне и Фёдору - опять повезло, мы оказалось у колючей проволоки. Это, давало возможность хоть как - то маневрировать по отношению к толпе. Правда, проволока иногда кололась и царапалась, но мы не обращали внимания, считая это пустяками, по сравнению с другими неприятностями. Так мы стоя и промаялись всю ночь. Естественные надобности справляли тут же, стоя. После первой ночи все были замёрзшие, голодные и уставшие, без сна. Только рассвело, нас повели дальше. Мы узнали от товарищей, что колонна движется в направлении Пирятина, это районный центр между Полтавой и Киевом.
   Монотонный марафон продолжался по такому же сценарию, как и в первый день. Кто - то выбегал в сторону от колонны, и тут же раздавалась короткая очередь, и всё было кончено. И пока шли, мы слышали, как то тут, то там постреливали. Это угнетало, и очень было обидно за тех, кому не повезло. Мы видели трупы только что убитых наших ребят. Они лежали вдоль дороги, справа и слева, в разных позах, в пыли, одни ближе другие дальше, но все бездыханные. А если кто подавал признаки жизни, то конвоиры подходили к раненым, и добивали штыками, или выстрелом в упор. Так что уцелеть практически никакой возможности не было. Очень все хотели кушать, но ещё больше - пить. Многие теряли сознание от обезвоживания организма. И те, кто покрепче, поддерживали их, не давали упасть, а с теми, кто упал, немцы не церемонились. К полудню за поворотом дороги показалась речка. Это явилось очередным испытанием, так как всех мучила жажда. Вода была совсем рядом, но она была недоступна. А те, кто рискнул напиться - поплатился жизнью. Мужики постарше, знающие эти места, сообщили, что это речка - Хорол.
   К вечеру второго дня пленных привели и разместили в колхозном саду. Естественно, там уже стояло ограждение из "колючки", вышки с пулемётами и прожекторами по углам сада, и охрана с собаками. Мы потом догадались, у фашистов есть такая служба, которая сопровождает колонну и при необходимости разбирает и собирает переносной концлагерь. Там работали дизельные генераторы, вырабатывающие электричество для прожекторов. Такой себе - походный вариант.
   Мы обрадовались. В саду хоть яблок поедим, да ещё, каких-нибудь фруктов. Но урожай в саду, увы, был убран колхозниками, ведь уже конец сентября, так что, наши надежды не оправдались. Уже стемнело. Я с братом устроился на ночь, под одной из яблонь. Что бы хоть как - то согреться, свой пиджак натянул на голову, и от дыхания становилось теплее. От нечего делать, я веточкой стал ковыряться в земле и на что - то наткнулся. Потом начал помогать пальцами, все больше углубляя и расширяя ямочку. И мои труды увенчались успехом. Это была огромная морковь, видать кто - то из колхозников посеял её в саду ещё весной. Но убрать урожай по какой-то причине не смог. Очистив, от остатков почвы, я сунул её в карман пиджака, как драгоценную вещь. И сообщив Фёдору о своей находке, продолжил поиски следующей. Есть её я не стал. Подумал, что это всегда успею, а нужно как можно больше успеть накопать её за ночь. Таким образом, я накопал несколько штук, а когда поднял голову и огляделся, то увидел, что об этом узнали многие пленные и тоже запасаются едой. Ползают по саду тени на четвереньках, накрывшись плащом или пиджаком с головой в поисках съестного. Ведь неизвестно, когда перепадет нам поесть.
   Потом решил одну морковку съесть. Но это я старался проделывать очень осторожно, аккуратно, не чавкая. Накрывшись пиджаком, я начал откусывать её маленькими порциями и жевать, стараясь как можно тише хрустеть. Если пленные услышат, что ты жуёшь или даже шевелишь губами, то могут наброситься на тебя, и попытаться отобрать еду. Голод - не тётка. А когда голодная и не управляемая толпа на тебя навалится, то могут на смерть задавить, к сожалению, такое уже случалось.
  
  
   Побег.
  
   Как только рассвело, конвоиры повели колонну дальше. И наши мытарства по дорогам Украины продолжились. Какой он "Освенцим"? Что такое "лагерь смерти"? Неужели это конец и все там погибнем? Наше отделение находилось в одной шеренге.
   - Ну что, хлопцы, нужно бежать! Дальше тянуть с побегом нельзя, если нас довезут до "Освенцима", то всем - "крышка"! Что же мы так и позволим себя убить, как бараны, молча и покорно. Не попытаемся спастись? - спросил командир.
   Решили понаблюдать за конвоирами и улучить удобный момент для побега. Я и Федя шли с правой стороны по ходу колонны, поэтому мы наблюдали за немцами находившимися ближе к нам. А за левой стороной наблюдали другие пленные. И так прошло несколько часов пути, и вот что мы выяснили. Когда колонна только начала своё движение, она была длиной километра полтора, но через несколько суток пленные и охранники устали, и длина увеличилась до трёх километров. И дистанция между конвоирами тоже увеличилась, если в начале пути она составляла метров пятнадцать, то теперь она была метров тридцать. И ещё характерная деталь. Когда немец, идущий спереди, поворачивается, осматривая охраняемую зону позади себя, то идущий позади, смотрит вперёд. Затем, задний поворачивается и осматривает свою зону, находящуюся позади его, а передний поворачивает голову вперёд. И получается, секунды две - три охраняемое пространство остаётся без внимания. Это - наш шанс! Правда, слабый, но всё же - шанс!
   И так все поняли, как это всё проделать, по команде, в нужный момент все бегут в разные стороны, но совершить это не хватает решимости. Как только наступает этот момент, у всех подкашиваются ноги. Даже подать команду не хватает смелости. Не хватает духа на ответственный шаг. Всё тело наливается вдруг свинцом и отказывается подчиняться разуму. Без воды и от волнения во рту стало так сухо, что язык присох к нёбу, и дыхание стало каким - то свистящим, а губы потрескались до крови и во рту ощущался солоноватый привкус крови. В такие моменты, организм как будто разбивал паралич, уж очень велик инстинкт самосохранения. Ещё один день подходил к концу, солнце раскрасило небо малиновым цветом, на землю опустилась вечерняя прохлада, и хоть сегодняшнее путешествие было не из лёгких, людям стало легче дышать. Немцы загнали пленных, в какой - то карьер, где до войны добывали строительный камень, и всё снова повторилось по прежнему сценарию, и вышки, и колючая проволока, и прожектора. Размер карьера не мог вместить такое количество пленных, хоть оно изрядно и поубавилось.
   В нём можно было, как и в прошедшие дни, только стоять. Люди были в край утомлены, измотаны до исступления, страдали от ран, жажды, холода и голода, страха смерти, и поэтому старались поддерживать друг друга морально и физически.
   И вдруг послышались какие-то голоса за колючей проволокой, из карьера не было возможности разглядеть, что там происходит. А когда в карьер полетели бураки, морковь, капуста, картофель, мы увидели колхозниц проходящих возле проволоки, и из жалости, и желания подкормить наших ребят, швыряли овощи в карьер. А немцы ругались и не давали приблизиться к колючке. И вот произошло ужасное. Как только какой-то овощ, падал на дно карьера, к нему устремлялись двадцать-тридцать человек. И после такого пиршества оставались лежать бездыханными три-четыре человека. Они были просто затоптаны обезумевшей голодной толпой. Тогда пленные стали кричать колхозницам, что бы они прекратили бросать, но овощи всё падали, а количество жертв, всё увеличивалось.
   Тогда все старались, насколько это было возможно в такой ситуации, подальше отбежать от того места, куда судя по траектории должен приземлиться овощ. Началась паника. В карьере тысячи людей начали волноваться, как пшеничное поле под ветром, и кричать до хрипоты, во всё горло. Колхозницы тоже начали кричать, стоял настоящий гвалт, как ор болельщиков на стадионе после забитого гола. А овощи бросать перестали, когда немцы дали несколько очередей над головами. Колхозницы присели от испуга, затем через минуту начали разбегаться. Когда всё утихло и пленные расступились, десятки ребят остались лежать. Значит голод - это страшная сила, которая подчинит себе любого и заставит человека превратиться в зверя убивающего себе подобного. Так и промаялись ещё одну ночь, стоя, и с нетерпением ждали, когда нас снова поведут в "Освенцим", потому что идти было легче, чем стоять.
  
Наконец
- то рассвело. Всех вывели из карьера и построили в колонну, и снова продолжился изнуряющий марафон на запад. И снова все начали говорить о побеге, и ждать удачного момента. Так прошло полдня. Все страдали от жажды, некоторые стали даже молиться, просить у Господа послать на землю дождь. Страдали без еды, задыхались от пыли, поднимаемой самими военнопленными. И вдруг, как гром среди ясного неба, застрочил пулемёт, очередь прошила воздух над головами. Мы узнали знакомый звук "Максима", это были наши, у нас появилась надежда на спасение. Это, наверно партизаны решили отбить пленных? Пулемёт стрелял из лесопосадки, через которую проходила дорога. По всей видимости, он был один, по крайней мере, других выстрелов мы не слышали. Колонна и конвой залегли, мимо нас по направлению к посадке пробежал, пригнувшись, немецкий офицер, а в руках у него было две гранаты. Мы всё хорошо видели. Этот офицер, не добегая нескольких метров к посадке, игнорируя фонтанчики, поднимаемые пулями на пыльной дороге, уклоняясь от очередей, снайперски метнул две гранаты и "Максим" замолк. На этом инцидент был исчерпан. Пленных подняли и мытарства продолжились. Когда мы проходили возле этой посадки, видели пулемёт, лежащий на боку, а рядом двое в гражданской одежде. Офицер нашёл просвет между деревьями и точным броском взорвал "Максим". - Да, у них тоже есть спецы! - посетовал кто - то из мужиков. Через несколько минут между пленными поползли слухи, будто партизаны захватили Киев и установили Советскую власть. Откуда эти слухи? Никто не мог ответить, но надежда вновь затеплилась в душе. Как известно, надежда умирает последней!
   Ещё через полчаса, колонну развернули, и нас погнали назад, и тогда мы действительно поверили в наше спасение. Значит, правда что-то произошло, раз Киев не принимает колонну, значит скоро "фрицам - капут". Но надежда как фортуна - дама непостоянная. Никто не знал, что предстоит воевать ещё три с половиной года, и что не многие увидят её победоносное завершение. А пока, пожалуйте снова в карьер. Мы снова расположились на ночь в том самом карьере, правда, задавленных ребят уже не было. Опять придётся всю ночь провести на ногах. Но в эту ночь стало немножечко свободней. Когда колонна продвигалась, немцы продолжали стрелять храбрецов - беглецов. Сколько ребят не вернулось в карьер? Никто не знал, но теперь мы могли прилечь, правда, по очереди. Федя - лежит, я стою и охраняю, чтобы на него не навалилась толпа, затем - наоборот. Когда пришёл мой черёд, только голова коснулась земли, я провалился в крепчайший сон, так сладко я не спал никогда. Не успел насладиться глубоким сном, как Фёдор уже расталкивает и говорит, что я сплю уже часа два, и мы снова меняемся местами. Пока брат спит, я всё обдумываю, проигрываю и рисую в уме ситуацию, как мы будем бежать. Так, поочерёдно, мы немного отдохнули, и утром следующего дня колонна двинулись дальше. Навстречу нам с нашей, правой стороны, метрах в десяти, шли беженцы. Женщины, старики и дети, кто катил тачку, кто велосипед или детскую коляску, груженную нехитрым скарбом. Многие несли свою поклажу в мешке на спине, кто налегке с одним чемоданом.
   И вот он - момент истины. Я, беспрерывно следил за охранением, и как только момент настал, я, схватив Фёдора за руку, приказал ему шёпотом: - Пошли! Делай как я! - где только силы взялись, мне показалось, что я выдернул Фёдора из колонны. Пробежав пять - шесть шагов по направлению к беженцам, мы сняли штаны и сели под кукурузным снопом спиной к колонне, делая вид, что присели по нужде и вроде уже давно. Этот миг конвоиры проморгали, повезло. Так как мы были одеты в гражданскую одежду, то от беженцев не отличались и особого внимания немцев не привлекли. Сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в висках как молотком по наковальне, а мы с Федей сидели на корточках и старались делать безразличный вид, что мол, мы из числа беженцев, и к пленным никакого отношения не имеем. В общем, наш фокус удался. Наши ребята, увидев, что мы бежали, тоже метнулись врассыпную. И фашисты, выполняя свои обязанности, начали стрелять по неубранной кукурузе, между рядами которой бежали пленные. Беженцы тоже присели, что бы их случайно не зацепило. Шесть суток мы почти ничего не ели и не пили, и откуда он взялся этот понос. От сильного волнения нас натурально пронесло, и в прямом и переносном смысле. А немцы шли, и весело смеялись над нами,- Руссиш швайн! Руссиш швайн! - и показывая пальцем у виска, свистели. Потом поворачивались к нам спиной и ладонью похлопывали себя по заду, издавая губами характерные звуки, - Пр-р-р. Мы так и сидели, повернувшись голыми задницами к колонне, пока она не прошла. Стыдно не было абсолютно, все мысли были только о своём спасении. А что там дальше случилось с ребятами? Особенно переживать было некогда. Надо было думать о дальнейшей своей судьбе. Кому то повезло, и он бежал, кому то нет, и он остался лежать в кукурузе. Мне с братом повезло, мы сидели вдвоём, одни, возле снопа, обделанные, но живые, и на душе была неописуемая радость, мы смеялись сквозь слёзы. Слёзы счастья. Когда хвост колонны, исчез из поля зрения, мы вытерлись сухой кукурузной листвой и еле - еле поднялись на ноги, так как сидели наверно целый час, а может больше, и ноги затекли. Немного размявшись, мы двинулись в путь, смешавшись с беженцами. Только теперь мы шли на восток, домой.
   Впереди и позади нас, шли беженцы небольшими группами, семьями и одинокие. Мы присоединились к ним, и всё время оглядывались, нет ли погони? А вдруг немцы раскусили нашу хитрость? Мы всё ещё не могли поверить в совершённый удачный побег. Порой казалось всё кошмарным сном, будто всё произошедшее случилось не с нами. Теперь казалось: - побег - это так просто, отойди от колонны на два - три шага и ты уже свободен. Но есть одна сложность: - эти шаги пройти не просто.
   Некоторое время спустя мы заметили одинокого мужчину, быстро идущего следом и догоняющего нас. Когда он поравнялся с нами, то заговорил: - Ребята, вы тоже из колонны? Вы слишком заметно отличаетесь от беженцев, вам нужно сменить одежду. А заодно и мне надо маскарад сменить. Так что помогите, чем сможете из одежды.
   Он был одет в танкистский комбинезон, многодневная щетина на лице, вид уставший, видимо тоже бежал из колонны, как и мы. В нём чувствовалась какая - то внутренняя сила, стержень что - ли, и выправка офицера, что скрыть очень не просто. Хотя мы были одеты в гражданские костюмы, и на военных не очень были похожи, его предложение приняли. Чтобы и он не отличался от беженцев, мы отдали ему Федины брюки и мой пиджак, а он нам свой комбинезон который мы разделили на две части. Фёдору досталась штаны, а мне куртка. Таким образом, все трое стали похожи на нищих голодранцев, и это нас устраивало. Переодевшись, наш танкист быстрым шагом ушёл вперёд. А мы, поплелись по дороге, всё ещё изредка оглядываясь. А когда слышался рокот моторов сзади, мы, на всякий случай, сходили с дороги и укрывались в зарослях. По дороге проезжала колонна немецких мотоциклистов, грузовиков и бронетранспортёров. А мы тогда шли возле дороги, по кустам, по посадкам, перебегая открытые пространства, короче, опасались, береглись.
   Так мы прошагали остаток дня. Подошли к речке Хорол, перешли по небольшому деревянному мосту на другой берег, и решили остановиться на ночлег. Поели терпкой ягоды, попили из речки воды, пили долго, с удовольствием, как бы впрок. Наломали камышового тростника, соорудили постель в терновнике и уснули детским, безмятежным сном. Пришлось укрываться с головой, очень уж допекали комары, огромные, злые и кровожадные. Но всё равно это были пустяки, по сравнению с шестидневным пленом. Главное - мы были свободными
  
   Сэрэда Мотря.
  
   Только рассвело, мы нарвали в карманы ягод, напились воды, и двинулись дальше. Шли целый день. Пересекли ещё одну речку, под названием Псел, раздевшись догола, сложили одежду в небольшой свёрток, и, держа его в одной руке над головой, переплыли реку. Вспомнили фильм "Чапаев", который смотрели десятки раз. Как он раненный в руку переплывал реку Урал, и как мы, грёб одной рукой. Заночевали в зарослях на берегу. Только к вечеру другого дня мы пришли в небольшую деревушку. Пробрались к одной из хат, стоящей отдельно от других, на краю села. До ближайшей соседской хаты было метров двести, а недалеко виднелась водонапорная башня. Подползли к краю огорода, где работала по хозяйству женщина. У неё в руках была лопата, по всей видимости, она убирала урожай картошки. Фёдор шёпотом говорит: - Давай позовем её, только как? Мы же в Полтавской области, значит надо на украинском языке звать.
   - Тiтко, тiтонько, допоможи! - Звали женщину в два голоса я и Федька.
   - Тiтко, тiтонько, допоможи! - Женщина, услышав зов, прекратила копать и подошла к краю огорода. Когда она рассмотрела нас, то проговорила:
   - Боже ж мiй, хлопцi, та як же ви так? Ви, мабуть, голоднi? Ходiмо до хатi!
   Картина была ужасной. Два, грязных, с недельной щетиной оборванных парня, еле держались на ногах, и просили о помощи.
   Мы перебрались через межу огорода, в виде длинной канавы, и, пригнувши голову, оглядываясь по сторонам, словно прячась от невидимых преследователей, пошли за женщиной до хаты.
   Это была обыкновенная, украинская, деревенская хата крытая соломой, с выбеленными стенами с любовью расписанными петушками и цветочками, выкрашенными окнами и дощатым крыльцом. Посреди большой комнаты стояла русская печь с лежанкой, так же красочно расписанная, а возле стен по периметру стояли лавочки и топчаны.
   Когда мы вошли в хату, женщина представилась:
   - Мене звуть Мотря Середа.
   - А вы мабуть втiкачi з колонни? Сiляне казали, що кiлька днiв назад бiля Пiрятiна багато хлопцiв повтiкало з колонни. Багато й повбивали.
   Скрывать очевидное мы не стали, и подтвердили её догадку.
   Мотря - женщина лет сорока, (позже выяснилось, что ей двадцать шесть), худенькая, симпатичная, имела троих детей. Была одета в длинную юбку, спереди фартук, кофточку - вышиванку, на голове ситцевый платочек, под которым виднелась, чёрная как смоль толстая коса, карие очи под чёрными дугами бровей. Типично - украинская дивчина.
   Помыв руки и умывшись, мы были гостеприимно усажены за большой стол. Хлеб, сало, картошка в мундире и лук, стали нашим лакомством за шесть дней. И плюс ко всему, хозяйка побаловала нас домашним, хлебным квасом. Всё это было съедено с огромным удовольствием. Даже приостанавливались для передышки. Дети тоже сидели за столом и с интересом разглядывали голодных пришельцев и так же уплетали нехитрую но вкусную еду.
   Проговорив какое - то время при свете светильника сделанного из растительного масла и фитиля, отправились спать. В целях безопасности, на сеновал. Запах сена и ещё теплая ночь провалили в глубокий, но чуткий сон. Всё равно какая-то часть мозга постоянно была начеку. Где - то в селе залает собака, где - то прокричит ночная птица, и эти звуки настораживали, сон был беспокойный.
   На следующий день мы старались не выходить из сарая. Когда Мотря приносила еду, её сопровождали детки, и с интересом рассматривали незнакомцев. Фёдор делал им из дерева нехитрые игрушки. Вырезал ножом всевозможные фигурки кукол, свистки. Он был на все руки мастер. Так прошёл целый день, ели и отсыпались, играли с детьми. На другой день Федя отремонтировал детскую и Мотрину обувь, где прошил, где прибил гвоздиками, короче, навёл марафет. И вдобавок почистил всю обувь гуталином, найденным в сарае - остался от Мотриного мужа, который воевал в Красной армии.
   Ночь прошла тихо, утром хозяйка сходила в село узнать новости про беглых, оказалось, всё тихо, беспокоиться нет причин. Мы не хотели объедать хозяйку и детей, и поэтому как могли, суетились по хозяйству. Работали рано утром или поздно вечером, а днём отсыпались. Убрали буряк, картофель. Помогли убрать подсолнечник и набить семечек, которые ссыпали в мешки, и складывали в хате, на лежанку русской печи. С краю положили четыре мешка, а остальные семечки просто насыпали за них, так сэкономили несколько пустых мешков, так необходимых в хозяйстве. На это ушло несколько дней. За эти дни, проведенные вынужденно в гостях у Сэрэды Мотри, мы отдохнули, отъелись и совсем забыли, что идёт война.
   Как - то Мотря, днём возилась в огороде, затем, вбежала в хату, где мы высыпали очередной мешок с семечками на лежанку печи.
   - Ой, Боже, ж мiй, хлопцi, що робить? Полiцаї йдуть и нiмцi, вже на дворi!
   Спрятаться на сеновале, или убежать в овраг, в степь, не было времени. Полицаи уже шли по двору. Решение пришло почти мгновенно. Я и Фёдор забрались на лежанку печи, на которую только что высыпали семечки. И получилось хоть и ненадёжное, но всё же - укрытие. С краю лежанки находился бруствер из нескольких полных мешков, а дальше семечки насыпью. Вот в этом уголке, за семечками, мы и затаились. Мотря, прижимая к себе детей, стояла в середине комнаты, когда вошли с винтовками, староста, полицай и немецкий солдат со "Шмайссером" наперевес.
   - Так, Мотря! Тут, бiля Пiрятiна, повтекли полоненi. Якщо ти приховуєшь когось з колонни, кажи зараз, бо як знайдемо, то розстрiляемо i втiкачiв, i тебе, i дiтей!- говорит один полицай. А второй;
   - Ми чули, що твiй чоловiк у Червонiй арм за москалiв воює! Так шо, жалю нi до тебе, нi до дiтей не буде!
   - Шукайте! У мене нiкого нема! - ответила Мотря, ещё крепче обнимая детей.
   Немец стоял в дверях, а полицаи искали беглецов по всей хате, заглядывали под топчаны, под лавки, в кладовке, даже на печку заглянули, но не заметили. Мы, естественно, закопались в насыпи, и лежали, словно мышки, чуть дыша. Один полицай, несколько раз проткнул штыком винтовки, мешки с семечками. И семечки начали высыпаться из отверстий струями, как вытекает вода из рассохшейся бочки. И наш бруствер начал потихонечку таять, уменьшаться в размерах. Мы могли уже видеть верхнюю часть двери, каску "фрица", кепки полицаев. Ещё мгновение, и конец не только нам, но и Мотре, и что самое ужасное, троим её детям. Полицаи слов на ветер не бросали, впервые дни войны они были смелыми, подлыми и наглыми. Издевались над мирным населением с изощрённой жестокостью.
   - Ну, дивись, Мотря, якщо збрехала, то тобi й твоїм виродкам - кiнець! - сказал староста, и они со вторым полицаем и немцем, вышли из хаты. Через несколько секунд бруствер из мешков под нашим давлением и семечек, свалился на пол, и все семечки, которые мы засыпали на лежанку, оказались на полу. Полицаи ещё не ушли со двора, как всё это произошло. Подождав ещё немного, мы выбрались из убежища, и предстали во всей красе. У Феди штаны были мокрыми, он снова уписался, а у меня сердце выскакивало из груди, лоб стал мокрым от напряжения нервов. От страха быть расстрелянным, озноб колотил по всему телу, слышно было, как стучат зубы. Лица наши стали белыми как стена.
   -Хлопцi, Вам треба йти! А що як вони знову прийдуть? Вам треба йти! Ви ж розумте, що б трапилось, як що б вони Вас знайшли, - умоляющим и виноватым тоном, высказала своё мнение Сэрэда Мотря. Мы не возражали, и понимали, чем только что рисковала хозяйка. И пообещали сегодня же вечером уйти. Мотря, приготовила нас в дорогу. В мешок она положила большой каравай душистого хлеба, кусок сала килограмма на два, картошки и несколько луковиц. А ещё, дала нам фуфайки, которые муж одевал на рыбалку. Всё - таки - сентябрь. Солнце клонилось к закату, и мы, поблагодарив хозяйку за всё, и попрощавшись с ней и детьми, ушли через огороды в балку и по ней уже в широкую Украинскую степь. - Село Решетиловка Пирятинского района Полтавской области, Сэрэда Мотря, надо запомнить - повторяли мы как молитву, - надо будет при случае, после войны, вернуться сюда и поблагодарить её ещё раз. Мы даже в такой ситуации верили, что Советский народ сотрёт врага с лица Земли и победит.
   Так, Сэрэда Мотря спасла нам жизнь. Перед лицом смерти, рискуя собой и детьми, она не выдала двоих, в сущности, чужих ей молодых человека. Убежавших от одних палачей и чуть не угодивших в руки других. Её имя мы будем помнить всю свою жизнь, с любовью и теплотой, мы будем восхищаться её поступком, я бы даже сказал, гражданским подвигом. Уже после войны, в 1976 году на своём автомобиле Григорий с сыном Леонидом, и женой Марией проезжали Полтавскую область и село Решетиловку. По пути в Киев, где жил и работал старший сын Вадим. Но увидав водонапорную башню, за которой находилась хата Середы Мотри. Григорий, узнал знакомые места. Он так расчувствовался, что расплакался как ребёнок, поэтому семья решила продолжить путь не заезжая к Мотре. Опасаясь нового сердечного приступа. У Григория уже был один инфаркт. Так Григорий не сдержал данное себе слово - побывать у Середы после войны.
   Пройдя километров пятнадцать от села Решетиловка, мы сделали привал в одной из посадок. Поели сала с луком и хлебом, и, нарвав травы, устроили себе спальное ложе. Ночь прошла спокойно, только изредка вели перекличку ночные птицы. Поднялись вместе с солнцем и зашагали домой, на Донбасс, избегая центральных дорог. А если наш путь совпадал с такой дорогой, то мы старались смешаться с группами беженцев. Речки, на которых по пути следования не попадалось моста, пересекали вплавь или вброд. Правда вода была уже холодной. Но мы отдохнувшие, окрепшие и молодые, воспринимали речки как освежающий душ. Проходя в среднем километров двадцать - тридцать за световой день, мы прошли Полтавскую область, и дошли до Днепропетровской области. По пути попался небольшой хуторок под названием "Писаренки". Там мы остановились на ночлег у одного одинокого, немого мужчины. На пальцах объяснили ему, что нам нужно. Как оказалось, он был художником - самоучкой. По моей просьбе он нарисовал мой портрет, который я прихватил с собой и хранил его как память о добрых, простых Украинских людях. После хуторка, с рассветом двинулись дальше. Всюду, вдоль дорог, валялись разбитые тачки, брички, брошенные вещи. Разбитые автомобили, мотоциклы, подбитые танки. Как наши, так и немецкие. Словом, всегда на дороге можно найти что-нибудь полезное. Так, в один из дней мы, с горем пополам, поймали лошадь, пасущуюся в степи, там же в кювете подобрали солдатскую флягу для воды. К взятой у дороги тачке привязали верёвкой оглобли с хомутом снятым с разбитой брички, соорудили нечто вроде двуколки. То есть, обзавелись лёгким, транспортным средством, идти то ещё о-го-го! А лошадка не хочет идти. Потом мы догадались, что лошадь - кавалерийская, и к упряжи не приучена. Пришлось ехать и идти по переменке. Один держит в руке за спиной кусочек хлеба и идёт, другой едет в двуколке, за тем наоборот. Лошадь тянется за хлебом, и естественно идёт за ним,
   таким образом - происходило движение. Но Федя - рационализатор, придумал способ, что бы ехать можно было вдвоём. Он на длинную палку, на веревочке, вроде удочки, прицепил этот кусочек хлебушка, и держал её, перед носом лошадки. Когда требовалось повернуть экипаж вправо, Федя смещал удочку вправо, когда налево - то смещал влево, а убрав вовсе хлебушек, происходила остановка. Теперь мы ехали вдвоём, изредка сворачивая в посадку, укрываясь от случайных мотоциклистов, автомобилей. В эти моменты лошадка наша паслась, а когда попадалась речка она пила вволю, там и мы пополняли запас воды. Только теперь мы искали мост через реку или брод, так как повозку переправить вплавь было не реально. Хорошо, что таковых водных преград, нам больше не попадалось.
   День за днём мы ехали домой, ориентируясь по солнцу. Въехали в Сталинскую область, и на рассвете мы все-таки, столкнулись с полицаями верхом на лошадях. Их было четверо.
   - А ну, стоять! Эй, цыганва, Вы разве не читали, указ немецких властей о том, что, нужно сдавать в комендатуру оружие, радиоприёмники, транспортные средства, лошадей и прочий скот?
   Мы действительно были похожи на цыган. Недели две не брились, оба кучерявые, грязные и оборванные.
   - Дядьку, а який це район? Ми ж, той, як це, и їдемо сдавать коня та двуколку, та не знаємо де цей пункт, де примають оце?
   Мы нарочно старались говорить как цыгане на суржике, смесь русского с украинским языком.
   - Это - Красноармейск! Если вы не знаете где комендатура, езжайте за нами, мы как раз туда едем.
   И мы в сопровождении полицаев поехали в комендатуру сдавать наш транспорт. Ехали спокойно, полицаи были настроены добродушно, даже угостили нас табачком-самосадом. Оказавшись, на окраине Красноармейска, мы въехали на огороженную территорию, по всей видимости, бывшей машинно-тракторной станции или какой-то базы, где было полно народу. Забрали коня и двуколку, отобрали даже остатки сала, картошки и лука. И, приказав ждать во дворе, полицаи ушли в контору. Они ещё сказали, что нас будут регистрировать и определять на работу.
   Мы присели прямо на землю возле высокого забора, допивая остатки воды из фляги. И опять в который раз нам сопутствует удача. Подошел один, пожилой мужчина и сказал;
   - Ребята, если вас ещё не зарегистрировали, то тикайте, пока не поздно! Ворота то открыты, и контроля пока никакого нет!
   Мы быстренько, в суматохе, прошмыгнули в ворота и бегом свернули на соседнюю улицу. Там мы уже спокойным шагом ушли из города. Лучше обойти его, чем снова рисковать. Мы знали эти места, здесь жил наш двоюродный брат и до войны мы приезжали к нему в гости. Мы почти были дома, до Макеевки рукой подать. И когда бегом, когда шагом, мы преодолели шестьдесят с лишним километров за сутки, и на следующее утро мы оказались у порога родного дома.
   От соседей узнали, что отец с матерью и Розой, уехали в Керменчик. Брат Иван, ушёл добровольцем на войну. А на случай нашего возвращения, оставили соседям сообщение с просьбой, чтобы мы отправлялись в село. Кто поможет своим детям, как ни отец? Главное теперь - добраться до родителей. Там у нас оставался дом, ещё до войны, Так что, жить было где, и в селе всегда можно найти, чем прокормиться. Дом в Макеевке отец забил досками, поэтому, переночевав у соседей, я с братом направился в тот край, где мы родились. Где пешком, где на попутной телеге, ещё через два дня мы прибыли в Керменчик, ещё сто двадцать километров мытарств.
  
   В селе, наш отец Алексей Григорьевич, снова организовал маленькую мастерскую, по производству кирпича сырца, черепицы, катков и играл на свадьбах. Поэтому был на хорошем счету у сельского старосты, а немецкая комендатура снисходила и на многое закрывала глаза. Когда я и Фёдор появились в селе, отец обратился к старосте с просьбой выправить "аусвайс" для сыновей. И староста через комендатуру выполнил просьбу деда. Документ гласил о том, что греков в Красную армию не призывают, что вроде - не достойны этой привилегии, и будто они люди второго сорта. А для немцев греки никакой опасности не представляют и к нынешней власти относятся лояльно. На что только не пойдёт отец, что бы уберечь своих детей, на какие только хитрости и унижения, переступив через свою гордость и самолюбие. Но результат был достигнут, "аусвайс" был получен. Этот документ, конечно, не соответствовал действительности, и греки так же ненавидели фашистов, и воевали за Родину на фронтах, как цыгане и евреи. Но зато теперь они могли свободно перемещаться и предъявлять документы по требованию полицаев или немецкого патруля.
   (От автора) Отец не любил вспоминать этот период жизни после плена, унизительное проживание под контролем полицаев, бездействие, невозможность как-то помочь своей стране быстрее избавиться от "коричневой чумы". Это его угнетало, и он чувствовал себя беспомощным и безответным существом. В то же время он понимал, что нужно терпеть и не подавать вида, что он ненавидит и призирает "новый режим" всем сердцем.
   Когда немецкие солдаты двенадцатого сентября 1941 года вошли в село, дед Алексей уже наладил свою жизнь. После взрыва шахты "Старочайкино" в июле переехал снова на свою родину - Керменчик. Кермен, в переводе с греческого на русском - жернова, мельница. На украинском - млын. Значит, село было хлебное, мололи пшеницу, рожь на муку, мир и доброта царили в общении между селянами и всегда приходили на помощь друг к другу. Короче, жили одной большой семьёй.
   Сыновья, Гришка и Федька, помогали отцу в мастерской, по хозяйству, ловили рыбу и играли свадьбы. Да, да свадьбы. Но за них музыканты денег не брали. Ценились натуральные продукты. Принимали в благодарность окорок кабанчика, разные колбасы, копчения, кувшин сливок, бидончик мёду и прочие продукты. В общем, что готовили к свадьбе, тем и расплачивались. Думаете, если война - значит, всё замерло? Нет, жизнь продолжалась даже в таких условиях. Молодые так же влюблялись, встречались, сватались и играли свадьбы. Может не в таких количествах и не так широко как до войны, но всё же. Так же появлялось новое поколение детей. Тем более дед Алёша, когда переезжал из Макеевки в Керменчик, взял с собой и Гришину жену Зинаиду, которая должна родить, по подсчётам, в декабре. Тогда в семье деда Бирюшова добавится ещё один едок. Таким образом, братья влились в обыденную, трудовую жизнь семьи в оккупации, разве что иногда докучали полицаи и немцы. Приходилось играть вечера танцев для немецких офицеров в два баяна. Танго, вальсы, фокстроты, любимые немцами "Роза Мунде", "Бессаме мучо", "Риорита". На эти вечера в сельском клубе немцы приглашали местных девушек, молодых женщин, попробуй отказаться. Ничего не поделаешь, приходилось унижаться, выживать. Приходило и несколько немок в военной форме, служивших при штабе и в комендатуре. Они вели себя особняком с превосходством.
   И вот, наконец, в декабре пятого числа, у Зинаиды родился сын, которого назвали Вадимом. Так Григорий стал отцом, а в семье произошло пополнение. Когда они женились, разве думали, что война внесёт свои коррективы в их молодую семью. Что Гриша, проучившись в Ростовском музыкальном училище всего один курс, уйдёт на фронт. Потом унизительный плен, побег с риском для жизни, не менее драматичный путь домой. Да, их планам и мечтам не суждено было сбыться. Фёдор и Григорий всё рвались на фронт. А где он этот фронт? Как перейти эту линию? Где она? В селе ничего об этом не было известно. Все радиоточки и приёмники немцы конфисковали, связи с внешним миром не было. Так и жили одними догадками, унижались, прогибались, лишь бы выжить. Но верили, что Красная армия их освободит.
   В дом Николая Сарбаша, моего деда по матери, комендатура определила на постой двух немецких офицеров. А Мария была девушкой нетерпимой, норовистой и при любом удобном случае демонстративно это показывала:
   - Уходите в свою Германию, вас сюда никто не звал! - А один из них отвечал ей:
   - Мария, ты так больше не говори! Это есть - не хорошо! Если это услышит Ганс (другой офицер), он тебя расстреляет! Выведет за сарай и застрелит без лишних церемоний. Мне - говори, ему - нельзя! Потому что он истинный фашист, а я - антифашист! А почему воюю? Мобилизовали, вот и воюю! Но я никого не убивал!
   У Марии и этого немца образовались не дружба, а так называемые - доверительные отношения. Когда Мария щёлкала семечки, этот немец тоже захотел попробовать. И когда он скрупулёзно, пальцами, очистил семечко, достал ядрышко и тщательно разжевал его, он сказал:
   - О! Это очень вкусно! Это есть Русский шоколад!
   А затем доставал из кармана кителя плитку шоколада и угощал Марию. А она бросала его на пол и говорила:
   -Заберите свой фашистский шоколад! Вы что, хотите меня отравить? Пусть им ваш Гитлер подавится!
   - Не говори так, это очень опасно! Ты думаешь, я люблю его? Надо потерпеть, антифашисты верят, что Гитлер войну не выиграет!
   И немец терпеливо ей объяснял, что бы она больше так не делала, и хорошо, что ей именно он попался, а не Ганс. И она поднимала эту плитку, и с пренебреженьем засовывала под кофту, и потом в гордом одиночестве поедала это лакомство.
   А Ганс всё просил курку, млеко, яйки. И семье Сарбаш приходилось готовить пищу и кормить немцев.
   У Марии были ещё сестры и братья. Анна - старшая, проживала в Москве и во время войны копала на подступах к столице противотанковые рвы. Тина работала в сельпо секретарём - машинисткой и была местной подпольщицей. Братья - Владимир и Иван - воевали в Красной армии. И она, Мария - самая младшая. Училась в одном классе с Розой Бирюшовой, сестрой Григория (в будущем её мужем и моим отцом).
   Когда немцы начали забирать молодёжь для работы в Германию, Мария ни за что не хотела ехать, поэтому намазала ноги выше колен каустиком, и в этих местах образовались язвы. Но она стойко переносила боль. При медосмотре её забраковали: - Германии нужны чистые и здоровые девушки! А шрамы от каустика она проносила всю жизнь.
   Однажды, весной сорок третьего года, недалеко от села совершил вынужденную посадку советский истребитель. Он был сбит, но не взорвался. Лётчик был ранен и комсомольцы - подпольщики во главе с Тиной Сарбаш выхаживали его. За речкой, в терновнике, скрывали раненного офицера от немцев и полицаев. Соорудили там шалаш и носили ему еду и медикаменты. Активисты дежурили по очереди у раненого, пока тот не поправится. От лётчика узнали, что Красная армия наступает по всем направлениям. Подпольщики на тетрадных листочках написали это известие и расклеили по селу. Вплоть до прихода наших войск, лётчик находился на попечении сельских комсомольцев. Рискуя жизнью, они внесли свой вклад в победу, в нашу Победу! Когда, приход нашей армии наступил, офицер был вполне здоров.
  

Освобождение.

  
   Так правдами и не правдами прошло почти два года. Наступило 12 сентября 1943 года, первый советский снаряд разорвался на окраине села. Красная армия наступала. Танковая бригада обстреливала немецкие грузовики и бронетранспортёры. На улицах началась паника, никто не понимал, что происходит. И лишь по поведению немецких солдат, колхозники догадались, что фашистской оккупации пришёл конец. Немцы бежали кто в чём; одни в кальсонах, другие вовсе в трусах и майке, третьи в расстёгнутых шинелях, путаясь в длинных полах и падая. С оружием или без него пытаясь на ходу грузовика забраться в кузов, цепляясь за борт, срываясь и падая, расшибаясь в кровь. Моя мать часто рассказывала об этом эпизоде, когда в хате её родственницы немцы устроили огневую точку. Два "фрица" выгнали из дома больную женщину и троих детей, и установили в одном из окон пулемёт. Мария с тётей и детворой прятались в овраге, в огороде, а рядом стояла домашняя кормилица корова. Мать прикрывала головы детей, что бы случайно не поранило шальной пулей или осколком. Фашисты долго вели прицельный огнь по нашей пехоте, пока танковый снаряд не попал прямо в хату, потом второй. Дом, конечно, был разрушен полностью, но и "фрицы" не уцелели. Все Мариины родственники остались живы, пострадала лишь корова. Её посекло осколками от снарядов и, истекая кровью, лишь жалобно мычала. Чтобы животное не страдало, его пришлось прирезать. Потом, этим мясом питались сами и кормили наших воинов - освободителей.
   В то же время на другой стороне села, дед Алёша, убегая от разрыва снарядов, спасал внука. Посадил его на плечи, Вадиму на тот момент было полтора годика, и решил переправиться через речку вплавь. На том берегу находился Харшиях, (место за рекой, типа выселок), где проживали родственники. В этот момент по мосту через речку Мокрые Ялы отступала немецкая пехота, и один из солдат заметив переплывающих, выпустил из автомата короткую очередь в их сторону, так, на всякий случай. Дед был уже на середине, когда услышал плач внука. Как выяснилось позже, уже на другом берегу, одна из пуль чиркнула Вадика по горлу, и поэтому он плакал. Ранка оказалась не серьёзной, пуля зацепила только кожу на горлышке ребёнка. Через несколько минут кровотечение прекратилось, и лёгкая повязка, вырванная дедом из своей рубахи, ещё несколько дней напоминала о случившемся, а шрам Вадим проносил всю жизнь, как ужасную память о войне. Ну как после этого не верить в счастливое провидение?
   Когда немецкий гарнизон позорно удрал, и Красная армия вошла в село, и установилась Советская власть, то прямо на площади и улицах села встречали солдат с цветами и слезами, и праздновали освобождение крестьяне - греки, украинцы, русские. Угощались самогоном, закусывали его чебуреками (национальным блюдом греков), ели бешбармак, украинское сало, словом, несли всё, кто что мог. Подгадав момент, к командиру танковой бригады подошли с просьбой записать их в армию добровольцами, человек тридцать молодых греков, а вместе с ними Федя, Гриша, и летчик которого выходили комсомольцы. Их естественно записали, люди на войне нужны. Теперь не нужно носить, постоянно с собой, "аусвайс", наконец-то у нас будут настоящие, солдатские книжки и военные билеты.
   Танковая бригада погнала фашистов дальше на запад, а новобранцев, комендатура направила во вновь формирующуюся часть. Таким образом, Федя и Гриша, снова попали на фронт, в качестве артиллеристов - зенитчиков резерва Главного командования. И после окончания ускоренных курсов и изучения материальной части зенитной установки, были направлены непосредственно на фронт.
   Зенитная пушка, на которой воевали братья, представляла собой шасси на четырёх автомобильных колёсах, платформы, типа карусель, на которой и крепилась тридцати семи миллиметровая пушка. Её обслуживали пять человек: командир, боец, который сопровождает цель по скорости, третий по высоте, четвёртый по удалению и пятый заряжающий.
   (Дальше из слов отца). В освобождении Донбасса я и Федя не участвовали, мы находились в учебном подразделении, а после его окончания в рядах регулярных войск двинулись на Крым. Был такой случай. Когда форсировали Сиваш в направлении Джанкоя, наши артиллеристы, на плотах переправляли пушки и боеприпасы. Приходилось идти по пояс, в воде толкая перед собой плот, иногда глубина доходила до груди. Хоть плавать не пришлось, но промокли основательно. Где-то впереди шёл бой, и один шальной снаряд упал не далеко от нашего плота. Взрывом выбросило столб воды с илом, каково же было наше удивление, когда все утихло, а на волнах покачиваясь, плавал красноармеец, одетый в шинель с винтовкой в руке. Ничего необычного, на войне кругом и всюду преследует солдата гибель, и воины свыклись с этим обстоятельством, если бы не одно НО! На голове красноармейца красовалась не пилотка, не каска, а "будёновка". Руки и лицо были серого цвета, ил и морская вода забальзамировали его, все детали одежды, оружия и кожный покров тела время не тронуло. Все подумали, это - ирония судьбы. Он воевал и погиб в гражданскую войну, и тоже форсировал Сиваш, и мы идём этим же путём, история повторяется. Это обстоятельство вселило в нас надежду, ведь в прошлый раз Красная армия выиграла сражение и освободила Крым, значит и сейчас мы - победим. Все солдаты сняли пилотки, почтили память соратника из прошлого, и, оставив его качаться на волнах, отправились дальше, побеждать. Взяли Джанкой, освободили Симферополь и Севастополь, подошли к Черному морю. Немцы драпали на всём, что плавало, лодки, катера, самоходные баржи, корабли и теплоходы.
   Выйдя на берег, мы увидели над горизонтом только дым от кораблей. Наши самолёты, летая над вражеским транспортом, корректировали огонь дальнобойной артиллерии. Трёхсот пяти миллиметровые, пушки, могли стрелять на сорок километров, (от авт. стволы, говорил отец, как телеграфные столбы). А когда они производили выстрел, он был похож на раскаты грома. При выстреле, что бы ни оглохнуть, артиллеристы открывали рот, для уменьшения давления на ушные, барабанные перепонки. Спустя некоторое время, дыма за горизонтом стало меньше. Благодаря слаженной работе авиации и артиллерии, многие посудины пошли ко дну, но некоторым удалось уйти, не уйти, удрать. Повезло. В мае 44 года, освободили Крым.
  
   Днепровские истории.
  
   Армия подошла к Днепру, с боями заняла левый берег и начала подготовку к форсированию. Значит, будет небольшая передышка, и мы с братом можем немного развлечь однополчан, устроить импровизированный концерт. Бесхозный баян, который я всегда возил с собой, нашёлся в одном из крымских сёл, лежал на обочине дороги. Мы по очереди с Федором, чтобы не потерять форму, навыков игры, развлекали на привалах бойцов, скрашивая нелёгкую, боевую жизнь. Ведь после войны, я собирался продолжить учёбу в музыкальном училище. Позже, на Днепре, когда собралось больше музыкантов, мы организовали оркестр, и тогда концерты стали проходить более солидно, что ли. У нас в составе были: скрипач, кларнетист, трубач, тромбонист, барабанщик, баянист и вокалисты.
   Окопали пушку. (Но иногда приходилось это проделывать по два, а, то и три раза за день, меняя позицию). Солдаты строили землянки, блиндажи, плоты для переправы пушек через Днепр, рыли окопы, траншеи. Немного попривыкнув к берегу и окружающему ландшафту, наша жизнь немного устоялась. Ни тебе обстрелов, ни тебе атак, ни налёта вражеской авиации, так иногда фашистский снайпер беспокоил. Берега у Днепра в этом месте были, в общем - то, равными по высоте. В меру крутые и не очень высокие, метров пятнадцать. Как - то я, провинился перед начальством, не помню за что, и меня посадили на "губу", а охранять поставили Фёдора. Гауптвахта находилась в прибрежной зоне, в землянке. Я внутри её, а Федя, снаружи, охраняет. Он присел возле окошка, курим, разговариваем, вспоминаем детство, школьные годы. Федя старше на два года, и учились мы в разные смены, я - с утра в первую, он - во вторую с обеда. Я прихожу со школы, снимаю брюки и отдаю их Федьке. И так по кругу. А пацаны, приметили этот факт, и давай дразнить нас, приговаривая:
   - У Федьки и Гришки - на двоих одни штанишки! - Мы злились, но ничего поделать с этим положением не могли. Время было такое - тяжёлое. Затем начался дождь, и брат, закутавшись в плащ-палатку, захныкал:
   - Ага, тебе хорошо, у тебя сухо и тепло, а тут слякоть, сырость и холодно.
   Тогда Федя, забирался ко мне в землянку, и мы, покуривая махорку, продолжали предаваться воспоминаниям. Когда наступало время обеда, брат приносил с походной кухни кашу, мы сидели и вместе ели. Потом приходила смена караула, и целых два часа мы скучали один без другого, одним словом - братья. Когда Федя снова заступал на пост, ситуация повторялось. Припомнили, как мы с пацанами играли в футбол, настоящего мяча не было, так мы наматывали тряпки в виде шара, и таким вот подобием мяча, играли. Правда, он был не очень круглой формы, и прыгучесть почти отсутствовала, зато играли им с огромным удовольствием, с утра до вечера, пока видели "мяч". Порой, мать не могла загнать домой, поесть. Зато к вечеру такой аппетит нагуливали, что могли слона съесть.
   - Федька, а помнишь, когда дома я готовил уроки по Украинскому языку и учил слова, а ты звал поиграть в футбол? Ты ещё, говорил, что не стоит тратить на него время.
   - Не припомню. - А сам улыбается, наверняка помнит, только не признаётся.
   - Ты говорил, что это очень просто, и эти два языка как братья близнецы. Вот, например: - на Русском слово "ХЛЕБ", на Украинском будет "ХЛИБ". На Русском слово "СОЛЬ", на Украинском будет "СИЛЬ". - Понял? Просто заменяешь любую гласную букву на "И" и слово готово!
   - Да, а как тогда будет, на Украинском, "КАРАНДАШ"?
   - Очень просто, - "КИРИНДЫШ"!
   Мы тогда долго смеялись до слёз над твоим изобретением.
   Однажды ночью, под утро, как раз когда Фёдор охранял арестованного, в землянку вошёл повар и сказал:
   - Слышишь, Федя! А ну, бери своего "арестанта", и давай дуй на берег за водой! Скоро рассвет, мне еду надо готовить, а воды нет!
   Повар дал мне термос. Это такая, двадцатилитровая канистра, с двойными стенками, для сохранения температуры и герметической крышкой наверху, с лямками как у рюкзака, специально для переноса пищи и воды в походных условиях. Мне ничего не оставалось, как подчиниться и поработать водовозом на благо нашей армии. Надев на плечи термос, я, под братским конвоем отправился к Днепру. Опускаться к воде было не просто, но ещё сложнее подниматься по обрывистому склону. Набрав воды, да осторожно, что - бы не булькала, ведь на том берегу немцы, могут услышать. Я, надев термос, начал восхождение. А Федя, поджидал меня наверху. Приходилось карабкаться на четвереньках, хватаясь за кустарник, за траву, они обрывались, почва осыпалась. Ноги и руки пробуксовывали по глинистому склону, оцарапываясь до крови. Наконец подъём завершён, мы направились к кухне. Вылив воду в котёл, повар сказал:
   - Воды маловато и этой порции не хватит! Надо сделать ещё одну ходку!
   На что я ответил:
   - Чтобы лишний раз не ходить, давай мне два термоса! Ведь уже светает, а успеть надо пока темно!
   И перевязав их солдатским ремнём таким образом, что один термос находился сзади, а другой спереди. Я и Федя пришли к берегу, он остался наверху, а мне пришлось проделать спуск и подъём ещё раз. Наполнив, аккуратно водой, два термоса я повесил их на плечо. Вес, скажу я вам, приличный. Над рекой начал рассеиваться утренний туман, водная гладь не волновалась, застыла как зеркало, тишина. Я начал карабкаться, всё, проделывая, как и в первый раз. Утро наступало, рассеивая ночную тьму, стали различимы кустарники и трава, я спешил. Необычный эффект восхождения я прочувствовал не сразу, чем выше поднимался по откосу, тем легче становилась моя ноша. Когда пришли на "кухню", то один из термосов оказался на половину пуст, а в нем зияло отверстие. Если бы не было этого второго термоса, то снайпер попал бы мне точно в спину. Немец терпеливо ждал и нашёл в тумане прореху. Вот такое оно солдатское счастье. Было далеко, выстрела не слышали, ни я, ни брат. Стенки термоса, плюс вода, изменили траекторию полёта пули. Так я родился ещё раз, на Днепре.
  
  
   Снайпер.
  
   Служба шла своим чередом: готовились к переправе, строили плоты, давали концерты, играли в футбол, брились, пришивали подворотнички, пили водку, ели кашу. Словом - служили. На первый взгляд могло показаться, что мы тут прохлаждались как на курорте, но это только видимость такая. Шутки, юмор и смерть на фронте всегда ходят рядом. Соблюдая правила маскировки, пошли покурить. Расселись в траншее, со смехом, с шутками, анекдотами. Свернули самокрутки из махорки и в целях экономии спичек, прикуривал один и давал огоньку остальным от своей "козьей ножки". Только я попросил прикурить у одного бойца, сидящего ко мне лицом, тронул его за плечо, в смысле, дай огоньку, а он сидит с открытыми глазами, не моргая, а в пальцах окурок дымится. На гимнастёрке в области груди кровавое пятно. Предупреждали же нас разведчики, что снайпер вышел на охоту, а мы расслабились. Всё произошло тихо и быстро. Выстрела никто не слышал, по всей видимости, он был произведён с какого-то высокого дерева на вражеском берегу километра за два, может больше.
  
   Когда армия стремительно продвигалась на Запад, бывало, что полевая кухня не успевала за войсками, и солдаты оставались без горячей пищи, когда сутки, когда двое. Приходилось довольствоваться сухим пайком.
   Однажды, находясь не далеко от берега, возле кухонного котла, принимали с бойцами пищу. Многие ели кашу сидя на бревне, некоторые стоя, и не спеша перемещались взад, вперёд. Разговаривали, отпускали друг другу шуточки, подходили к повару за добавкой.
   И вдруг, все услышали жужжащий свист. Как будто, кто-то взмахнул упругой веточкой в воздухе. Один солдат и Фёдя вскрикнули почти одновременно, брат упал на спину, а солдат согнувшись, схватился за бок. Я бросился к Федору, подумав, что его убили. Он лежал на спине, качался по земле, и, обхватив ногу руками, матерно ругался. Это была пуля, выпущенная с противоположного берега и, по всей видимости, выстрел был произведен откуда-то сверху. Потому что она угодила сначала в бок солдату, а затем в ногу брату, летела со снижением. У немецких снайперов считалось "высшим пилотажем" если одной пулей он сразит две цели. Значит, он долго сидел и ждал, пока двое окажутся на одной прямой линии, и, поймав, тот единственный момент, нажал на спусковой крючок.
   Нашему солдату пуля прошила, к счастью, только кожу на боку. Фёдору повезло меньше - когда разрезали сапог полный крови что бы безболезненно снять его, то увидели место попадания. Пуля угодила выше стопы, и, что самое страшное, раздробила кость. Наложив жгут из солдатского ремня, выше места ранения, его отправили в медсанбат. А солдату обработали рану на боку йодом, сделали перевязку, и он остался в строю. Пока Фёдора доставляли в госпиталь, у него началась газовая гангрена. Ему ампутировали ногу и, комиссовав, отправили домой. Таким печальным образом война для брата закончилась.
   Я не находил себе места, что то в душе оборвалось и стало так пусто как никогда прежде и всё время ловил себя на том, что постоянно ощущал физическое и душевное отсутствие брата. Мне хотелось поделиться своими впечатлениями, но сокровенного собеседника не было, я не мог, ни с кем общаться, и мои мысли были только о брате. - Где он, как он? - я не находил себе места. Не помогали даже боевые сто граммов, которые выдавали перед боем. А когда бой заканчивался, то лишней водки становилось, хоть залейся. Но, как известно, водка лишней не бывает, гибли ребята, а старшина эти порции уже списал, вот и оказывалось много водки. Поэтому пили её не только перед боем, а перед обедом, так, для аппетита. Но делать нечего, надо жить дальше. И служили, и воевали, продвигаясь постепенно на запад.
   Как-то очередной артиллерийский обстрел немцев застал меня на улице одного приднепровского села. Когда начали рваться снаряды, солдаты в поисках укрытия начали беспорядочно бегать. И я на бегу подыскивал удобное место, что бы уберечься от осколков. Залёг сначала возле саманной стены сарая, затем смотрю, метрах в пяти-шести от меня канава на дороге. Видать после дождя грузовик буксовал, и оставил уже высохшую ямку, сантиметров двадцать пять - тридцать глубиной. Она показалась мне очень удобной. Я уже было собирался поменять дислокацию своего укрытия, даже несколько раз вскакивал, но очередной взрыв заставлял снова ложиться под саманную стену. Вот снова я дёрнулся, но было поздно, канаву на дороге занял другой солдат. Снаряды рвались всё ближе и ближе. Я видел, как в том месте, где залёг солдат, земля вздыбилась, блеснуло яркое пламя, чёрный дым и комья земли взлетели вверх и в стороны. Раздался оглушительный взрыв, и ударной волной меня отшвырнуло в стену сарая. В первое мгновение я потерял ориентацию, я натурально ничего не слышал. Из ушей и носа текла кровь. Я ничего не слышал, в голове стоял звон. Хорошо, что стена оказалась саманной, и довольно легко разрушилась. А если бы она была из кирпича - меня бы размазало о стену ударной волной. Когда пыль улеглась, и я, выбираясь из развалин саманной стены, придя немного в себя, поднялся на неустойчивые ноги, то увидел в том месте, где укрывался солдат, зияла глубиной в метр, дымящаяся воронка. А от воина не осталось ничего! Что же меня удержало на месте? Ведь если бы я сменил позицию или сразу плюхнулся в канаву, то, по всей видимости, меня постигла бы такая же участь. Что, опять провидение? Вот такое оно солдатское счастье, правда, частичная потеря слуха осталась на всю жизнь, только не музыкального, в этом плане всё было нормально.
   Зимой 44 года, выпала возможность побывать дома. Штабной "Виллис" должен, по каким - то делам, ехать в столицу Донбасса - город Сталино. Командир дал мне три дня отпуска, в качестве поощрения. В машине как раз нашлось одно свободное место, и я занял его. Прихватив ППШ, положил под сидение пару запасных дисков для автомата. Колебания авто убаюкивали. Когда я очнулся от дрёмы, стояла непроглядная тьма, и только свет фар давал нам возможность ориентироваться. На одном более - менее ровном участке дороги, свет фар высветил бегущего зайца - беляка. Я поднял переднее стекло, благо у "Виллиса" это, возможно, передёрнул затвор своего ППШ и выпустил в зайца все семьдесят два патрона. А тот как бежал, так и бежит. Пока я искал под сидением запасной диск, водитель на секунду моргнул фарами, и заяц исчез. Зайке повезло, а мне нет, не дал побаловать друзей зайчатиной. Заехав в Макеевку, повидал своих родных, справился об их здоровье, поплакались друг другу с Фёдором. Обнял отца Алексея, мать Анастасию, сестру Розу, жену Зинаиду и сына Вадима. Отец Алексей с семьёй вернулся в Макеевку, и пошёл на шахту восстанавливать её. Сам взрывал, сам и восстанавливал. Уголёк был нужен как никогда, Родина продолжала наращивать свою военную мощь. Повсеместно налаживалась мирная жизнь, а солдатам ещё шагать и шагать. Часов через двенадцать наш "Виллис" отправился в обратный путь. Вот такой получился не долгий отпуск.
   Как то на привале обедали с Мишкой Напорским, и облюбовали небольшой сугроб, бугорок нанесенный снегом. Для удобства сели на него верхом, как на коня, напротив друг друга, и пока ели кашу из котелка, снег под ним растаял. А там серая шинель. Оказалось, мы отобедали на замёрзшем фашистском солдате. И ничего, каша пошла на пользу.
  
  
  
   Польские истории.
  
   Советская армия, форсировав Днепр, с ожесточёнными боями освободила столицу Украины - город Киев, перешла государственную границу и оказалась в Польше.
   Однажды я, с музыкантами нашего полка, что бы, не ночевать под открытым небом, бродили недалеко от расположения наших войск в поисках постоя. И в лесистой местности, увидали настоящий средневековый замок. Толстые каменные стены. Башни по углам со шпилями на них. По периметру ров с водой. Перейдя по мосту через него, мы постучали в дверь рядом с тесовыми воротами. Через минуту послышался лязг мощного открываемого засова. В появившуюся щель просунулся седой старичок лет семидесяти. В чёрной атласной жилетке с бабочкой на белой рубашке и коротких штанах чуть ниже колен. На ногах одетых в белые чулки красовались чёрные лакированные туфли. Мы ещё подумали: - Представляем себе, как выглядит хозяин замка, если у него слуга так одет.
   - Что Вам угодно, господа? - Прозвучал вопрос на русском языке.
   - Мы не господа, а Советские солдаты! Ищем место для ночёвки, думаем ваш домик подойдёт.
   - Проходите, будьте так любезны, я всегда рад гостям, особенно из России.
   Старичок, с нарочитой учтивостью и улыбкой, сделал шаг в сторону, пропуская в распахнутую дверь солдат.
   Пока мы шли за старичком по алее ведущей к замку не переставали удивляться.
   - Какая кругом красота. На аллеях чистота, газоны покошены, на клумбах всевозможные цветы, просто рай. Сколько же нужно работников, что бы за таким хозяйством ухаживать?
   - В связи с приходом Красной армии, - говорит Старичок.
   - Не Красной армии, а Советской! - поправили его солдаты.
   - Прошу прощения, так быстро всё меняется. Так вот, с приходом Советской армии я прислугу отпустил и теперь всё приходится делать самому!
   - Так выходит, хозяин замка - Вы? - Нашему удивлению не было предела.
   Вообще нас всё удивляло, вроде и земля такая же, как у нас, и деревья, и трава, и дома, и люди. Но всё равно что - то не так. Может быть культура, обычаи.
   Пока мы восхищались, подошли к парадному входу. Старичок, по хозяйски, открыл дверь и пригласил войти. Удивляясь, вошли в просторный, огромный зал. Мраморный пол и колонны, драпированные темно красной парчой стены и всюду зеркала. Лестница на второй этаж тоже из мрамора, а в центре зала, стоял белый "Беккер" - концертный рояль. Я приятно обрадовался увиденному, ведь мне давно хотелось овладеть игрой на фортепиано. Я попробовал что - то изобразить из программы первого курса общего фортепиано музыкального училища, но моя игра была довольно слаба. Ребята сразу обступили рояль со всех сторон, но я не мог ничего толкового им предложить, кроме модных песенок тех лет. Шлягер у меня получался отлично.
   - Это моя дочь играет на нём. Я специально купил его в Германии, и пригласил лучших учителей музыки. Вообще, она получила образование дома, на уровне европейских университетов высшего класса.
   - Доченька! Будь так добра, спустись, пожалуйста, и сыграй для наших гостей!
   Мы ожидали увидеть маленькую девочку, но открыв рты, смотрели, как грациозно спускалась по лестнице прелестная девушка. На вид ей было лет восемнадцать, движения изящны, аристократичны. Подойдя к роялю, она села за инструмент. Тёмно синее, длинное, бархатное платье, удачно контрастировало с её жёлтыми волосами, и подчёркивало голубизну глаз. Брови - тоненькие две ниточки, губы - алые как лепестки розы. Пальцы тонкие, изящные, казалось, даже клавиатура рояля для них будет очень груба. Как будто ангел спустился с небес, явив нам само совершенство.
   - Добрый вечер, господа, что бы вы желали послушать? - её голос звучал не менее приятно, словно хрустальный колокольчик.
   - Артур, будь так любезен, принеси, пожалуйста, из библиотеки опусы Бетховена, Моцарта, Штрауса и Баха.
   К нам вышел юноша под два метра ростом. Так же молод и красив как его сестричка.
   Мы уже было схватились за автоматы, когда старичок остановил нас:
   - Не волнуйтесь, это мой внук! Ему всего двадцать лет. Он для Вас не представляет никакой опасности. Я выкупил его свободу у Гитлера, и в Войско Польское я его тоже не отпустил, поэтому внук не воевал.
   Хозяин не переставал удивлять нас своей семьёй.
   - А, где же его мать? Почему он с Вами?
   - Его мать сидит за роялем! Так что вся семья в сборе, кроме зятя. Он в Южной Америке по делам бизнеса. А моя жена умерла в начале войны. Так что, вся семья на месте.
   Мы открыли рты, от того, что услышали.
   - Как, эта девушка - мать Артура? Мы думали, она - его сестра. Она так молодо выглядит.
   - Господа, моей дочери - сорок два года. Мы специально не напрягали её мозг запоминанием разной учебной информации. Ни математикой, ни другими науками, ни музыкой. Языки она знала с детства, так было принято в нашей семье. Потому что в нашей семье все, кроме меня, свободно говорили не нескольких языках, французском, немецком, латинском, польском, английском и русском. Только чтение, и понимание, потому что, запоминание старит человеческий организм. А мы с женой всегда хотели, что бы дочь как можно дольше оставалась ребёнком, хотя бы внешне. И наша цель была достигнута.
   Она поставила на пюпитр опус Бетховена и попросила нас выбрать, что ни будь из его произведений. Мы ткнули пальцем в оглавление, наугад. Она открыла нужную страницу и спросила:
   - Кто мне будет ассистировать, поможет перелистывать страницы?
   Вызвался я, стал слева от неё, а она начала играть. Она читала все ноты, все мелизмы, все знаки, все нюансы. Словом, всё, что было написано в нотах. Исполнение было виртуозным. Я только листал страницы и восхищался игрой. Затем поставили Моцарта, Штрауса, Баха, всё прочитывалось исполнительницей на раз. Закрыв ноты, мы попросили сыграть, что ни будь от себя, она ответила, что по памяти ничего не умеет. Но, не смотря на это, мы все остались довольными от этого концерта.
   По приглашению хозяина бойцы прошли в столовую комнату и расселись за длинным столом. Внук принес из подвалов вина, из кухни, вареную птицу, овощи. Анжелика - мама, внук - Артур и дедушка, так же сели и ужин начался. Первый тост мы подняли за хозяина, второй за победу Советской армии, третий за прекрасную дочь и маму Анжелику. Потом пили за музыку, и за исполнительницу. Когда немного расслабились, хозяин поведал происхождение этого замка.
   - Я родился в России ещё при царе. Рано осиротел, но мне повезло, меня взял на работу, один богатый фабрикант, наверное, из жалости. Сначала я был у него посыльным. По его просьбе, приняли учиться в церковно - приходскую школу. Потом изучив производство, стал десятником в цеху, и наконец, управляющим всего завода. Когда грянула Большевистская революция, хозяин эмигрировал на запад. Так как в России у меня ни кого не было из родственников, он забрал меня с собой. За что я очень ему благодарен. Поселился в Польше, приобрел этот замок шестнадцатого века. Постепенно расширяя свой бизнес и сеть заводов по Европе, мой фабрикант стал одним из ведущих поставщиком мануфактуры на мировом рынке. В начале тридцатых годов, умирая, он завещал мне нотариально, весь свой бизнес, со всем миллиардным состоянием. Вы спросите: - Почему мне? - да очень просто, у него не было детей, племянников, никаких наследников. Он был одинок, так же как и я. А производство я знал и не допустил развалить его бизнес. Поэтому - мне! Теперь у меня девять заводов, по всему миру. В Европе, в Южной и Северной Америке, даже в Австралии. Есть даже заводы, на которых я не бывал ни разу.
   - Что же вы производите? - спросили мы.
   - Тесьму! От трёх миллиметров, до трёх метров! К вашему сведению, я выполнял личный заказ Фюрера! Да, простят меня советские воины. Бизнес есть - бизнес!
   - А что же вам Гитлер заказывал?
   - Парашютные стропы для лётчиков "люфтваффе" и авиадесанта!
   - Так что Гитлер сам лично приезжал к вам?
   - Да, и сидел за этим столом, и пил вино, которое Вы только что хвалили. Я не считал, его пребывание в моём замке, таким уж выдающимся событием. Но, тем не менее, это - факт!
   Пили и ели до глубокой ночи. Анжелика и Артур, простились и ушли спать. Нам выделили гостевой флигель во дворе. Он являл собой выдающийся образец, архитектуры тех лет. В нем было все, что понадобилось бы любому изысканному гостю - холл, бар, ванная, туалет и другие удобства. Хозяин разместил всех, даже ещё остались места. Если бы взвод ночевал во флигеле, он спокойно поместился бы в нем. Все музыканты засыпали под впечатлением. Ещё долго в голове звучала музыка, перед глазами стоял образ Анжелики, и всех просто поразил рассказ старика. Я запомнил этот эпизод из жизни русских эмигрантов навсегда.
   По случаю перехода границы, всем солдатам и офицерам выдали новое обмундирование. Европа всё - таки! И советские солдаты должны выглядеть с иголочки. Через некоторое время командиры стали замечать, что шинели у бойцов становятся кротче, были до пяток, а теперь стали как куртки. Что солдатики делали? Отрезали от подола шинели полосу шириной сантиметра два и меняли у полячек на водку и самогон. Из полос получались хорошие фитили для керосиновых ламп. Таким образом, ребята помогали польскому населению, а сами ходили пьяными.
   Затем было форсирование Вислы и освобождение Варшавы. Теперь у меня - младшего сержанта Бирюшова на груди красовалось три медали. "За отвагу", "За освобождение Севастополя" и "За освобождение Варшавы".
   Бывало, к нам на передовую приезжали с концертами известные певцы, артисты, музыканты. Но в основном мы своими силами давали концерты, для своего и соседних полков. "Зенитная самодеятельность" всем нравилась и славилась на всю дивизию. Между боями во время затишья, собирался наш оркестр и репетировал.
   Был такой случай. Однажды, я расписал ноты одной песни и разносил по землянкам музыкантам, что бы они подготовили свои партии на вечернюю репетицию. Подхожу к Мише Напорскому - кларнетисту из Ростова на Дону и говорю:
   - Миша, посмотри, пожалуйста, свою партию.
   Он взял расчерченный от руки тетрадный листок, (нотную бумагу на фронт, почему то не завозили), смотрел минут пять в него, после чего помял его тщательно. Я естественно возмутился.
   - Что же ты, сделал? Через час репетиция!
   - Гриша, не волнуйся - всё будет в порядке!
   И направился под кустики... Поразительно!!! Репетировал Миша безукоризненно. Когда я останавливал оркестр и просил продолжить с такой - то цифры, он безошибочно вступал, в нужном месте, с нужной ноты. Короче, замечаний в его сторону не было. Вот так память - фотографическая.
   Ещё на Висле, к нам в полк зенитной артиллерии, попал из штрафного батальона один солдат - Проскуряков Пётр. Он тоже играл на баяне. По просьбе музыкантов он поведал свою историю, за какие грехи, он попал в штрафбат?
   До войны он жил и работал в России (тогда была одна страна - СССР), сейчас не помню, в каком городе. Был продавцом в промтоварном магазине. Он рассказал: - однажды к нам в магазин завезли крючки с петельками в наборе. Знаете, такие крючочки, изогнутые из проволочки замысловатым образом, которые пришиваются на нижнем белье. Одни наборы продавались по три копейки, а другие по пять. По иронии судьбы, я каким - то образом перепутал ценники, и те наборы, которые по три копейки, продавались по пять, а те, что по пять естественно наоборот. Но что самое обидное, покупателям больше нравились, которые по три, и платили пять, наверное, качество было лучше. В общем, где то через год, крючки, которые по три закончились. А когда приехала ревизия с проверкой, то оказалось что у меня по накладным, навара вышло около ста тысяч рублей, а это статья, в особо крупных размерах с конфискацией. Возбудили уголовное дело, потом был суд, дали мне двадцать пять лет лагерей. И поехал я в Сибирь, на лесоповал. После двух лет работ на свежем воздухе к нам в зону приехал комиссар, он объявил, что началась война с фашистской Германией, и кто согласен воевать за Родину, смыть позор и кровью искупить свою вину перед народом, с того будет снята судимость и вернётся доброе имя и конфискованное имущество. Я быстро дал согласие, ведь мне - то трубить ещё двадцать три года. Меня записали, и в сорок втором я уже воевал в штрафбате.
   Говорят, в штрафбате долго не живут, максимум два - три месяца, а то и меньше. Ерунда, я провоевал без малого два года.
   Это случилось накануне освобождения Киева. Нас - штрафников, пригнали к Днепру и поставили задачу: - штрафбату переправится на правый берег, закрепиться и подготовить плацдарм для основных сил. Но первым должны пойти разведчики из числа добровольцев и расчистить, желательно без шума, всему батальону дорогу. И я снова вызвался идти в числе первых. Разведка в составе двенадцати человек под покровом ночи вплавь и при помощи подручных плавсредств, (брёвен, толстых веток, пустых фляг, накачанных автомобильных камер) переправилась на тот берег и вплотную подползла к окопам немцев. Сняли часовых, а затем, соблюдая тишину, вошли во вражеские землянки, блиндажи, траншеи, окопы и одними ножами вырезали до батальона "фрицев". Двести семьдесят фашистов нашли последний приют в нашей земле. Это, получается в среднем по двадцать два, с лишним, немца на каждого. Когда переправились основные силы штрафников, они нас не узнали. Руки были по локоть в крови, в самом прямом смысле, маскхалаты и лица забрызганы кровью, вражеской кровью. Разведка выполнила свою миссию без потерь и без единого выстрела. После этой операции, меня направили в тыл. Потаскал по допросам немного особый отдел, видать добрый и понимающий следователь попался. Поспрашивал, что да как, и таким образом я попал к вам - зенитчикам. А тут - оркестр, я так давно не держал в руках баян.
   После его рассказа единодушно все сказали:
   - Так за такие дела надо Героя давать, или минимум - орден!
   - А нам так и объявили. Если бы мы были не зэки, то получили по званию Героя Советского Союза! А так, считается, мы смыли кровью свою вину перед народом, перед страной. И с нас, всего лишь сняли судимость. Так я отсидел два года вместо двадцати пяти.
  
  
  
   Истории на Одере.
  
   Весна сорок пятого, подготовка к форсированию последнего водного рубежа, и снова нелёгкий труд солдата. Копали, пилили, рубили, скрепляли. Все чувствовали, что скоро конец войне, даже немцы это понимали. К переправе через Одер, стянули четыре дивизии. Если в мирное время в дивизии минимум было четыре полка, в полку тысяча человек, то в военное, все подразделения были увеличены в четыре раза. Плюс линия фронта сократилась с нескольких тысяч километров до нескольких сот. И военный потенциал вырос. Если, начинали воевать, с пятью патронами к винтовке, то сейчас - стреляй, не хочу. Плюс союзники открыли второй фронт. Одним словом - силища. Когда заняла позиции артиллерия, то стволы орудий не могли развернуться на триста шестьдесят градусов, цеплялись один за другой, такая была плотность.
   Началась артподготовка. Каждое орудие обстреливало свой сектор размером с квадратный метр в продолжение часа, а когда Советские войска начинала переправляться для захвата плацдарма, то противник встречал их ураганным огнём, и атака пехоты захлёбывалась, откатывалась назад. Тогда артподготовку продлили ещё на час, и естественно с помощью авиации всё же удалось сломать оборону врага. Наши воины переправились и зацепились за противоположный берег. Таким мощным был этот укрепрайон. Укрепления представляли собой сплошной железобетон, артиллерийские и пулемётные точки за толстыми стенами. Преодолеть его, по представлению фашистов, не было никакой возможности. Но они плохо знали, на что способны советские воины. Отдельные выстрелы орудий не были слышны - стояла непрерывная канонада. Когда навели переправу - понтонный мост, немцы всячески пытались уничтожить, разбомбить его. Посылали диверсионные группы. Но все усилия оказались напрасными. А зенитчики поставили такой заградительный огонь что, ни один самолёт не мог прорваться к ней. И вот тогда, фашисты совершили свой знаменитый "звёздный налёт со стороны солнца", гул моторов слышен, а ничего не видно - солнце слепит. Тысяча самолётов заходило на переправу ради одного самолёта - снаряда, начинённого взрывчаткой. Что бы лётчик - камикадзе смог направить его на понтонный мост, по которому уже шли наши танки, пехота, грузовики, и в последний момент, если удастся, покинуть самолёт. А если не удастся, то, погибнуть, но выполнить приказ. Трудно себе представить, что творилось над переправой. Шутка ли - тысяча вражеских самолётов и столько же наших, может даже больше. Бомбардировщики, штурмовики, истребители, и всё это кружится в гигантской карусели, плюс канонада - настоящее светопреставление. И вот в такой круговерти, один из наших солдат не заметил сбитый вражеский самолёт, такой стоял гвалт, что он при падении крылом разбил ему нос, из которого потекла "юшка". Если бы ещё чуть-чуть, и не стало бы у солдата головы. А так, его только отбросило взрывом на несколько метров, и легко контузило. Его даже не отправили в медсанчасть, отделался можно сказать лёгким испугом. В этом бою наши зенитчики и авиация отличились, сорвали их план. Не долетая до нужной точки метров сто самолёт - снаряд рухнул в воду, не помог даже отвлекающий манёвр из тысячи самолётов (немцы наверно собрали всё, что могло летать и направили на переправу). Взрыв был такой силы, что показалось дно реки. Водяной столб поднялся метров на сто, увлекая за собой массу ила и старых брёвен. А дождь, из грязной речной воды, падал наверно несколько минут. Двухметровые волны пошли во все стороны, и переправу так качнуло, что некоторых пехотинцев смыло в реку. Некоторые плоты с орудиями, лодки с солдатами, тоже оказались опрокинутыми. И всё же понтонный мост чудом устоял, и переправу сорвать не удалось.
   В один из боевых дней при форсировании Одера, подбили "Мессершмитт - 109", он со снижением шел над территорией занятой нашими войсками. И маневрируя между воронками, окопами, траншеями, нашёл ровный, если можно так сказать про поле боя, кусок земли и мастерски совершил вынужденную посадку на "живот". Когда открыли фонарь кабины, немецкий пилот сидел в парадном мундире, при медалях и орденах. Сложа руки на груди, наотрез отказывался покидать самолёт, объяснив, на ломаном русском языке, что выйдет тогда, когда ему прикажет офицер равный или старший по званию. Наши ребята могли бы его и насильно "вытряхнуть" из кабины, но подумали, а вдруг это "птица" высокого полёта. И дабы не накликать на свою голову неприятностей со стороны начальства, решили подождать.
   Сообщили о происшествии по рации в штаб, и через несколько минут на "виллисе" подъехал полковник из особого отдела. Немец оказался тоже полковником, лётчиком - асом. Когда "фриц" опускался на землю, при этом, как - то неуклюже приподнялись штанины, и все присутствующие увидели вместо ног - протезы. Передвигаясь при помощи трости, он пояснил: - что ещё в первую мировую был признан асом. И имел честь воевать в одном полку с нынешним рейхсмаршалом авиации, командующим "люфтваффе" - Генрихом Герингом, тогда ещё лётчиком - истребителем, который тоже являлся асом и лихо сражался с врагами, сбивая их. Но в одном бою, зимой, захваченный немец был сбит и ранен в обе ноги. Удачно посадил свой биплан с неработающим и дымящимся двигателем на заснеженную лесную поляну. Дого пробирался на свою территорию. Шёл по пояс в снегу, а когда идти не оставалось сил, полз, катился, короче, через несколько дней вышел в расположение своих воск. Но раненые конечности отморозил, пришлось ампутировать. Как только раны зажили, стал тренироваться, сначала ходил на негнущихся протезах "культяшках" и костылях, когда сделали нормальные протезы, с суставами - шарнирами, стал ходить с тростью и подумывать о возвращении в авиацию. (Это ж надо так любить небо)! После долгой и нудной "борьбы" с бюрократами от медицины, он добился своего и снова поднялся в воздух. Поначалу трудно было управляться с протезами и педалями, но постепенно приловчился, приспособился. Уже без ног воевал в Испании, и сбил немало аэропланов, но в сорок первом его, как опытного лётчика, перевели инструктором по обучению и натаскиванию молодых пилотов премудростям воздушного боя. Работал в классах и на аэродромах. Иногда летая с молодыми пилотами на учебных самолётах - спарках. А, весной сорок пятого "фюрер" объявил тотальную мобилизацию, и ему пришлось вновь подняться в воздух, как лётчику - истребителю. Просто больше пилотов уже не было. После этого рассказа его посадили в штабной "виллис" и увезли в особый отдел фронта.
   Мы находились под огромным впечатлением от его истории, и прониклись к этому немцу искренним уважением, как к настоящему воину. А некоторые стали сравнивать недавно прочитанную статью из газеты "Красная звезда" о советском лётчике Алексее Маресьеве с этим немцем. И тот, и другой были подбиты зимой, долго пробирались по вражеской территории, пока не отморозили свои ноги. У Маресьева была ампутирована стопа одной ноги, и он - герой. У немца, две ноги, тогда выходит он - дважды герой. В общем, среди немцев тоже были настоящие солдаты, сражающиеся до последнего вздоха, до последнего патрона, до последней капли бензина, до последнего оборота винта. А вот защищать небо великой Германии, в последние дни войны, практически было некому. Близился "большой капут".
   Тут, на Одере, впервые попробовали Американский сухой паёк, присылаемый нам в рамках помощи союзников. Паёк представлял собой закатанную жестяную банку диаметром сантиметров пятнадцать и высотой сантиметров тридцать. Это на одного человека один раз поесть. Банка открывалась специальным воротком. Из неё вынималась баночка поменьше и таблетка сухого горючего для разогрева первого блюда. Как правило, это был бобовый суп или мясной бульон. За ней вытаскивалась вторая баночка с таблеткой, это картофельное пюре с кусочками мяса или каша с тушёнкой. Запечатанные в бумажном пакете, несколько кусочков сухариков. Затем извлекалась жестяная баночка апельсинового или другого сока, подобие - современного напитка или пива. Дальше, пакетик молотого кофе, одна порция и два кусочка сахара. И почти на дне пайка, маленькая плиточка шоколада на два раза откусить, две сигареты, пять картонных, отрывных спичек, и в самом низу находились пара зубочисток, две пластинки сладкой, ароматной жевательной резинки и несколько листочков туалетной бумаги. Всё. Приятного аппетита. И это - сорок пятый год!
  
  
  
   Немецкие истории.
  
   Форсировав Одер, Советские войска победоносно завершили боевую эпопею - вторую, мировую войну, взятием Берлина. Подписав безоговорочную капитуляцию, Германия прекратила боевые действия и сдалась на милость Союзу Советских Социалистических Республик и союзникам - Соединённым Штатам Америки, и Великобритании.
   Кому-то повезло побывать в Берлине и оставить свой автограф на стенах поверженного Рейхстага, а наша часть пошла дальше на запад, в город Эрфурт. Но некоторые остатки, вражеских соединений просто не знали о капитуляции Германии или не хотели знать, и поэтому продолжали отчаянно сопротивляться. А может, верили в призрачный перелом войны. Даже переходили в атаку. Враг вёл себя, как загнанный в ловушку раненый зверь, предсмертно агонизируя. Лишь угрожающе показывал клыки, и, бесполезно огрызаясь, рычал.
   На одном отрезке дороги, ведущей в Эрфурт, нас пытался атаковать фашистский отряд пехоты с танками, численностью машин около десяти. Мы прямо на дороге, развернув свою тридцати семи миллиметровую пушку, остановили их атаку. Один расчёт, за считанные секунды, не напрягаясь, сжёг почти все танки, оставшиеся не подбитыми, вывесили белый флаг, пехота тоже сдалась. Артиллеристы потратили ровно столько снарядов, сколько горело танков. Потому что танк для зенитки это почти неподвижная цель, по сравнению с самолётом, а термитный снаряд заставляет его гореть как спичку. После непродолжительного боя, я с ребятами ходил, осматривать работу нашей пушки - вокруг отверстия пробитого снарядом, видны были, потёки брони, как завитки крема на праздничном торте. Тридцати семи миллиметровый снаряд, сам по себе - небольшой, он башни танкам не сворачивает, зато точность попадания очень высокая. Снаряд с кумулятивной, термитной начинкой прилипает к броне и прожигает насквозь, заставляя взрываться боезапас внутри танка. Отсюда такая высокая эффективность.
   - Почему же, для борьбы с танками, не могли наделать таких пушек как ваша зенитка? - спрашивал я отца - Скольких жертв можно было избежать.
   - Потому что их производство было очень дорогим.
   - А много ли самолётов сбили наши зенитчики?
   - Не знаю! Вообще - то, как правило, перед нами ставилась задача создать стену заградительного огня и не пропустить врага к намеченной цели, заставить его сбрасывать бомбы, где придётся! А сбивали или нет, никто точно не ответит. Попробуй узнать, чей снаряд попал в самолёт. Ведь рядом пушки тоже стреляют.
   Ехали по дорогам Германии и не переставали удивляться, какие у немцев дороги - ровные, без ухабов. И преимущественно бетонные да мощённые булыжником, когда даже танк по ним проходил и поворачивал или даже разворачивался, они оставались - безупречными. Такое прочное у них покрытие. А газоны, тротуары и дома, как декорации в театре - кругом чистенько, ровненько, прямо - кукольное всё. Это касалось тех населённых пунктов, где не было сражений. А где прошли боевые действия, там естественно лежали сплошные руины.
   Да что же "фрицы" такие неугомонные?! Когда же они поймут, наконец, что уже всё, "капут". Опять обстреливают наш полк, да так интенсивно, нагло, как в сорок первом. Командир полка выдвинул на огневой рубеж гвардейские миномёты, так называемые знаменитые "Катюши" - ракетные мобильные установки, и дал залп из нескольких машин. Земля горела под ногами врага. После нашей атаки они сразу вывесили белый флаг. Когда пришли парламентёры, оказалось что это - американцы. Они объяснили, что, приняли нас за немцев и поэтому открыли огонь. Но наши "Катюши" превратили американские танки и пушки в искорёженный металлолом. После объяснений и извинений наши союзники были угощены Русской водкой, а наши солдатики попробовали Американское виски. И все с удовольствием присоединились к тостам за Победу и дружбу между союзниками. А потом пили просто так, за жизнь, за погоду, за то что бы больше не ошибались.
   Но наши воины считали, что американцы просто решили попробовать на "зуб" силу Советских войск и храбрость наших солдат. Эта проба обошлась им несколькими танками, пушками и десятком солдат. Остался неприятный осадок после такой пробы, и было искренне жаль американских ребят, которые погибли по элементарной глупости их командиров, когда уже, по сути, закончилась война. С нашей стороны почти никто не пострадал, так, несколько царапин. А ещё говорили наши воины, что если бы их не остановили тогда, то они могли бы идти дальше, сокрушая любого неприятеля, до Атлантического океана. И занять всю Европу. Да что там Европу, могли пойти за океан и взять Америку. Все чувствовали, что они СИЛА, и что они на это способны. Но командиры охладили их пыл, и полк продолжил движение дальше.
   Продвигаясь, восхищались Германией, пока не добрались до места назначения - Эрфурта. Там нас определили в бывшую немецкую воинскую часть, а вернее в их трёхэтажные казармы. Нижние три этажа заняли молодые солдаты, а мы вояки - старички поселились на чердаке. Там у них на мансарде был асфальтированный плац, где немецкие новобранцы занимались строевой подготовкой даже в непогоду. А мы поставили там кровати и организовали себе спальное отделение. Помещение довольно просторное, высокое, сухое и тёплое, там даже в волейбол играли и футбол. Там же проводили и репетиции нашего оркестра. Тем более вояки подарили мне немецкий аккордеон - "Хонер" отделанный белой слоновой костью и белым перламутром. Звучал он громко, звонко, разлив так называемый - чисто немецкий. И оркестр зазвучал - по новому, красиво и свежо. Что значит новый тембр в ансамбле.
   Однажды я находился в казарме, отдыхал. Ко мне подходит Миша Напорский и говорит; - Гриша, айда бухнём! - А что, у тебя есть? - спрашиваю. - Так ты пойдёшь, или как?
   И мы пошли. Приходим на не большую железнодорожную станцию, а там, на каждом шагу наши солдатики, и все пьяные. Оказывается, воины - гвардейцы, нашли в тупике одну цистерну со спиртом. Предварительно сняли пробу и, убедившись что "жидкость" вреда организму не приносит, а наоборот даже согревает. Стрельнули из ППШ в неё - не берёт, только вмятины от пуль. Тогда из старушки - трёхлинейки прострелили несколько дырок. И начали наполнять канистры, котелки, фляги, каски, кружки. В общем, всевозможные емкости, которые смогли раздобыть. А спирт всё течёт и течёт, и как же его жалко. Добро пропадает. Тогда, находчивые воины - умельцы выстругали из дерева пробочки и устранили течь. Ну и мы с Мишей приложились, да, так что еле до казармы "доползли". Спирт, он и в Африке - спирт, и быка с ног свалит.
   Как-то приказали "старичкам", пока "салаги" учились маршировать, очистить двор банка от мусора и помещение привести в порядок. Для штаба, связи или ещё чего-то. Во дворе были большие кучи разных документов, немецких денег, и банковских бумаг. Нагрузили полный кузов "Студебеккера" в банковской упаковке пачками "дойч марок". Если бы мы знали, что зарплату в Германии будем получать именно этими купюрами!!! Ну, возьми хотя бы пачку сотенных, хотя бы просто, для коллекции. Каждый из нас сразу стал бы, пусть не миллионером, но богатым человеком, это точно. Так нет, неудобно как-то, очень честными оказались. И мы вывезли их за город и сожгли. А деньги горят плохо, поэтому кучи поливали бензином. Такой был приказ. А потом так и вышло, что зарплату выдавали этими же марками.
   Когда старики работали в подвале банка, то наткнулись на два цинковых ящика, с одинаковой маркировкой. Переведя с горем пополам надпись, поняли, лишь то, что речь идёт о каком-то сверхоружии. И вывезли за город, где жгли деньги и припрятали. Так как открыть их сразу не удалось, просто не успели, оставили на потом. Мы снова появились у "груза" только через несколько дней. Открыли один ящик - он оказался доверху набитый патронами, ничего особенного патроны как патроны. Вскрыли второй, а там, в смазке какое-то оружие. Вернее пулемёт неизвестной нам конструкции. Начали доставать его из ящика по частям и удалять смазку. Все мы военные, с оружием обращаться умеем, так что сообразили какую деталь куда крепить. Когда вся конструкция была собрана, то оказалось у пулемёта два сменных ствола. А к ним две пары асбестовых рукавиц. По расчётам, при стрельбе ствол накаляется докрасна и эффективность стрельбы падает, поэтому при помощи рукавиц его заменяют холодным, пока горячий остывает. Первым испытать оружие доверили Мише Напорскому. Установив его на треногу и вложив ленту в пулемёт, он взвёл затвор. Коротким нажатием спускового крючка, вроде отсекаешь два-три патрона на ППШ, Миша выпустил очередь. Возле пулемёта вмиг образовалась кучка гильз, сверхоружие как будто "проглотило" сотни две патронов. Потом пробовал стрелять я, Петя и все желающие из числа старичков. Впечатление конечно потрясающее: отдача практически не ощущается, стволы меняются одним движением, скорострельность - сумасшедшая. Кучность была настолько высокой, что выпустив очередь по зарослям терновника, на расстоянии ста метров кустарник был ровненько подстрижен. Если бы это были не кусты, а люди, их бы перерезало пополам. И это оружие немцы готовили против нас.
   Неделя, другая проходит, а мы всё не можем привыкнуть к мирному времени - без выстрелов и взрывов. "Старички" всё ходят в атаку во сне, кричат: - Ура!- и просыпаются в холодном поту. (От авт. Мой отец до восьмидесятых во сне ходил в атаку и в рукопашный бой). Все, кто жил на чердаке, на мансарде, были на особом счету у начальства. Режим свободный, мягкий, командиры на многое закрывали глаза. Одним словом "старики". Например, мы могли запросто выходить в город, в пивной бар, в ресторан. Но и службу несли, ходили в наряд, в караул - иногда. После завтрака - репетиция, после обеда - концерт для своего полка, после ужина - личное время, старички идут в бар пить пиво. На следующий день всё повторяется, только концерты проводим в соседних полках. По субботам и воскресеньям вечерами играли на танцах, приходили девушки из штаба, и местные - немки. Учились говорить на немецком языке, у некоторых даже неплохо получалось, в общем, общались. Даже в любви объяснялись на языке врага, ну и что, главное, чтобы понимали, чего хотят воины - победители. Со временем как то всё само собой утряслось, устоялось, и появились постоянные парочки. У Миши Напорского - немка Хельга, у Пети Проскурякова - Грета, а у меня - Эрика. Мы с ними гуляли в увольнении. Смотрели кинофильмы, трофейные - "Девушка моей мечты". И наши, "Весёлые ребята", "Волга - Волга", "Александр Невский" и "Чапаев". Короче, что крутили то и смотрели. Главное - полумрак и Эрика рядом, мы эти фильмы знали наизусть, помнили каждое действие, каждое слово. Потому что до войны их смотрели не один десяток раз. После фильма друзья расходились парами, провожали "фройлян" домой. А кто и в казарме не ночевал. Но к утренней поверке были на месте - как штык. (От авт. Так что кто знает, может, ходит по Германии сейчас мои братик или сестричка?) И совесть "старичков" не мучила, шутка ли столько лет без женщин. Ничего, война всё простит, всё спишет. Победителей не судят! Моя мать, долго попрекала отца Эрикой. (И зачем он рассказал про сорок шестой год в Германии)?
   К моим медалям прибавилась ещё одна, "За Победу над Германией". А от имени Верховного Главнокомандующего, меня наградили аккордеоном "Хонер", отделанного слоновой костью и чёрным перламутром. Теперь у меня стало два аккордеона - близнецы, только один - белый, а второй - чёрный. Отказываться не красиво, всё - таки начальство. А первый дорог мне как память о ребятах, они же от души преподнесли его, кто же знал, что командиры тоже решат таким образом поощрить меня.
   Заходим как-то впятером из оркестра, в бар попить пивка. За столиками сидят пожилые немцы и потягивают из бокала пиво, это у них норма на весь вечер. А бокалы трёхсотграммовые, не такие как у нас - пол-литровые. Подходим к стойке бара и заказываем для начала по сто пятьдесят водочки, т.е. шнапса, и по три бокала пива. Когда принесли заказ, то столик весь был уставлен бокалами с круглыми картонками под них, рюмками, и блюдом с поджаренными сосисками. Пепельницу поставить некуда. В зале воцарилась тишина, немцы перестали пить своё пиво, и, раскрыв от удивления рты, смотрели на нас как на дикарей. Мы выпили по рюмочке, за победу - естественно, закусили сосиской, и запили всё это одним бокалом пивка - залпом, остальные бокалы мы смаковали, правда, не долго. Мы попросили бармена, повторить. В зале та же - тишина. Немцы такого представления в жизни не видели, их глаза ещё больше округлились, когда мы попросили в третий раз повторить. Для нас это нормально - водку запивать пивом, а вот для них это цирковой, смертельный номер. Когда я протянул бармену купюру для расчёта за пиво, то он искренне сожалел, что не может дать мне сдачу, объяснив, что его бар за день столько не выручает. Пришлось всем искать деньги поменьше. Такая солидная у младшего сержанта была зарплата. И отец опять вспомнил банковский двор, и "Студебеккер" гружёный марками. (От автора). Я спрашивал у отца: - сколько же он выпивал кружек пива за вечер? Он отвечал: - Тридцать две. - Так ты, наверное, чемпионом был, среди своих друзей? - Нет, я был на последнем месте.
   В один из вечеров собрались картёжники с нашего чердака, и соседней казармы, все - "старички", всего четыре человека и давай резаться в карты до утра. Да сочувствующих болельщиков толпа, отдохнуть, как следует невозможно. Прошла одна беспокойная ночь, за ней втора, третья. Миша мне и говорит:
   - Гриша, надо отбить им охоту играть. У каждого, гляди, уже по куче разного барахла, портсигары, зажигалки, кольца, браслеты, цепочки золотые и серебряные. Шмотки женские, мужские. Так просто не выгонишь, может драка произойти. А на "губу" так не охота. До войны я же был "каталой", Одесса - мама, Ростов - папа. Ленинград - Москва - Владивосток. Такая география. В общем, карты - это была моя вторая профессия. Правда, я дал себе обет, не играть больше никогда. Но ради этого случая, можно разочек нарушить своё слово.
   - Так чем я могу тебе помочь?
   - Просто, будь на подхвате!
   И Миша направился к игрокам. Постоял, понаблюдал, оценил их мастерство - кто на что способен.
   - Привет, мужики! Пятым примете?
   - А ты что, серьёзно хочешь с нами сразиться?
   - Так примете?
   - А что ты поставишь на кон?
   - Вот, дойч-марки, подойдут?
   - Да ты что, давай что-нибудь существенное!
   - Тогда вот, обручальное кольцо! - и он снял с пальца своё кольцо.
   - Ну, давай садись! Если кольца не жаль?
   И Миша сел играть. Сначала проиграл естественно, кольцо, потом одолженный серебряный портсигар, зажигалку и ещё одно кольцо. Мишке уже нечего ставить на кон. Игра продолжается уже без него. Напорский подходит ко мне и просит одолжить ему белый аккордеон, что бы поставить его.
   - Нет, Миша, не проси! Это же - инструмент! Мой - хлеб!
   - Григорий, у тебя же ещё один есть, без инструмента не останешься. Да это я специально проигрывал, что бы познакомиться ближе и усыпить их бдительность. Узнать все их приёмчики. И они - повелись! Теперь всё, сажусь отыгрываться! Ну, кто мне поможет, если не ты!
   И я, неуверенно с какой - то тоской, вручил ему аккордеон. Мишу опять приняли в игру.
   - Ну, что ты на этот раз поставишь? - издевательски хихикая, потеснились игроки.
   Миша поставил аккордеон, и игра продолжилась. Он "раскусил" их стиль и выиграл этот кон потом ещё один, ещё. Игроки завелись, почувствовали настоящую, большую игру и достойного соперника. А кучка выигранных вещей постепенно перетекала к Напорскому, росла прямо на глазах. Через несколько часов, ближе к полуночи, игрокам уже нечего было ставить. И всё что одалживали, тоже проиграли. Возле Ростовчанина была огромная куча вещей, портсигаров, зажигалок, колец, цепочек, вазочек. А в центре красовался мой аккордеон, который вновь вернулся к своему хозяину. После этого вечера картёжники больше не играли.
  
   Так день за днём, месяц за месяцем, наступил и прошёл 1946 год. Пора собираться на "дембель". Всего пришлось хлебнуть в этой, трижды проклятой войне, испытывать лишения и смотреть в глаза смерти, терять друзей - однополчан. Не стану кривить душой, мне было страшно, страшно за сына Вадима, каким он вырастет если что? Если бы мы проиграли эту войну, мне тоже было страшно. Страшно за матерей, не дождавшихся своих мужей, сыновей, братьев домой. За брата Фёдора, оставшегося без ноги. За жён, за сестёр, за невест не успевших осчастливить своих женихов. За нерождённых детей, за всю советскую Родину! Да, мне было страшно! А кто не боялся на войне? Лишь - глупец. Страх - это естественное чувство, и сила человеческая в том, чтобы пережить и победить свой страх.
  
   "Дембель".
  
   Когда на фронте войсковая часть часто меняет дислокацию, солдатские письма - треуголки порой месяцами идут, ищут адресат. Другое дело в Эрфурте, целый год наша часть находилась на одном месте, и почта приходила всегда вовремя. Я отсылал домой душевные письма жене, подрастающему сыну Вадику слал открытки с изображениями замков, костёлов, красивыми уголками природы Германии, Австрии, виды Альпийских лугов, озёр и гор.
   Вот и "дембель" подошёл. Проблематично ехать через всю Европу с двумя аккордеонами. Для этой цели ребята подарили трофейный велосипед, на него и повесил чехлы со своими инструментами. Всё - таки катить легче, чем нести на себе. Обменялся с однополчанами адресами, прощальными объятиями и обещаниями, после войны не забывать друзей, не терять друг друга из вида. Надел на плечи вещмешок, в руках велосипед с аккордеонами, вот и весь мой скарб. Паровозом в теплушке, по Германии, Польше, по родной Украине, я ехал в Макеевку. Там отец Алексей работал на шахте, которую взрывал и восстанавливал после войны. Дверь в вагоне практически не закрывалась, мимо нас проплывали унылые пейзажи многострадальной Родины. Станции и полустанки, разбитая техника вдоль дорог. В городах и сёлах печные трубы сгоревших домов, на уцелевших стенах тёмнели оконные проёмы как пустые глазницы черепов. Этот пейзаж отзывался в душе ноющей болью. Всё увиденное создавало унылое, горькое настроение. Одно радовало, что еду домой. Сколько же горя и страданий принесла война нашему народу. Правда, постепенно все же быт налаживался. Разбирались пожарища, хоронили погибших, отстраивались новые дома, убирался мусор. Страна преображалась. Вся дорога, по которой мы прошли до Германии, теперь прокручивалась назад, как в кино. "Дембеля" постоянно курили махорку и трофейные сигареты, пили водку, волновались, как их примут дома? Все ли живы? Все мысли о родных и близких, и разговоры только о том, кто, чем займётся, когда вернётся домой. На некоторых станциях поезд простаивал часами, пропуская встречные составы стратегического назначения. Чем занимались в такие часы? Конечно, пили водку, за Победу, за дружбу, ели тушёнку, и соленье, обменянное на полустанках у женщин, за хлеб и сухой паёк. Через несколько дней поезд прибыл на узловую станцию "Ясиноватая". Там я сделал пересадку на местный паровоз и доехал до станции "Кальмиус". Оттуда, пешком, через двадцать минут, с велосипедом и аккордеонами, я вошёл в родительский дом.
   Были крепкие объятия, слёзы, горячие поцелуи, расспросы, что да как. Брат Фёдор стал наркоманом, ему ещё в госпитале кололи морфий как, обезболивающее средство, и он втянулся, привык. Но он не потерялся в наркотическом тумане, это ему не помешало остаться человеком. Фёдор занялся частной практикой. Рихтовкой и ремонтом автомобилей. И преуспел в этом деле, его знали по всей Сталинской области. Даже с Кавказа приезжали грузины ремонтировать свои машины. Второй брат Иван закончил войну в Чехословакии и женился на боевой подруге Клавдии. Они стали почётными гражданами города Прага. По возвращению поселились в Москве, в Балашихе.
   Через год умерла жена Зинаида, и я женился второй раз на гречанке - Марии Сарбаш, из родного села Керменчик (Старомлиновка). Образования своего так и не закончил, надо было семью кормить. Самостоятельно изучил гармонию, основы композиции, музыкальные формы, совершенствовал своё исполнительское мастерство как аккордеонист и пианист. И детям своим, как дед Алексей, прививал любовь к музыке - сын Вадим закончил Одесскую консерваторию, факультет народных инструментов по классу домра. Второй сын Леонид получил диплом дирижёра, Донецкого культурно просветительного училища хормейстерского отделения.
   (От автора). Григорий Алексеевич Бирюшов являлся членом Донецкого объединения композиторов. Он работал со многими поэтами, один из них, замечательный друг и соавтор многих песен, Донецкий поэт - Семён Коган. Григорий писал песни и музыку для детей, сотрудничал со многими кукольными театрами страны. Спектакли с его музыкой проходили также за границей. Например, во Вьетнаме, в Болгарии и Израиле. Он написал музыку более чем к ста кукольным спектаклям, с отличными рецензиями и наилучшими отзывами, пожеланиями. На его счету есть детская рок - опера - "Волк, Коза, козлята и светофор", и рок - опера для взрослых - "Похождения нового Дон Жуана". Тёти и дяди с удовольствием смотрели этот спектакль о любви, где все сцены наполнены юмором, забавными поворотами сюжета. Издавались музыкальные произведения в таких авторитетных журналах как "Музыкальная жизнь", "Техника молодёжи" и отдельные издания его произведений. А так же в местных газетах "Вечерний Донецк", "Макеевский рабочий" и многие другие. К сожалению, в 1985 году его не стало. Но как сказал кинорежиссёр и замечательный актёр Леонид Быков в фильме "В бой идут одни старики" играя роль капитана Титаренко:
   - Всё преходящее, а музыка вечна!
  
  
  
   Апрель 2012, г. Макеевка
  
  
  
   No Copyright: Леонид Бирюшов, 2013
Свидетельство о публикации N213061000529
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"