Матвеев Дмитрий Николаевич : другие произведения.

Гонщик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Попаданчество. Приключения. Паропанк. Ну и автогонки, конечно. Заря автомобилестроения, столько всего еще не изобретено, столько можно придумать, чтобы в конце концов одержать победу. Но не все так просто, есть и нюансы. Ну а что вы хотели? Все ж таки, другой мир!

   Пролог
  
   Шлем приглушает рев мотора, а посторонние звуки и вовсе не слышны. Зато в наушниках внутренней связи прекрасно слышен негромкий, спокойный, чуть глуховатый голос Сереги Швецова, моего штурмана:
   - Двести правый пять.
   - Понял.
   Пять - это поворот практически на девяносто градусов, а двести - расстояние до этого самого поворота. Выждав момент, я чуть дергаю ручник, срывая машину в занос, и выворачиваю руль. Центробежная сила вжимает меня в чашу кресла. Газом и рулем я контролирую машину, чтобы дрифт не перешел в беспорядочное вращение, а то и в кувыркание. Все, задние колеса вынесло в нужное положение. Одним движением я ставлю руль прямо, топлю педаль газа в пол и лечу вперед к следующему повороту, оставляя за собой повисающий над дорогой плотный шлейф бурой пыли.
   Местность, где проложена трасса, более чем живописна: залитые солнцем зеленые холмы, широкие цветущие луга, тенистые раскидистые деревья, нарядные аккуратные домики - мечта туриста. Такими пейзажами хорошо любоваться, неторопливо катясь в кабриолете по гладкому асфальту и ощущая на берде теплую ладошку сидящей справа девушки. Только вот мне сейчас совсем не до местных красот. Оно и понятно: последний этап ралли, последний скоростной участок. От того, как я его сейчас пройду, зависит результат гонки. Нынче у меня есть все шансы получить первое место. То есть, не только у меня - у всей нашей команды. Машина ни разу не подвела - спасибо механикам. Возможные проблемы со здоровьем ликвидировались в зародыше - спасибо врачу, местной шпане и засланцам конкурентов не удалось подгадить - охрана постаралась. Да и вообще все поработали на совесть, но итог этой работы сейчас в буквальном смысле в моих руках.
   Трасса сложная. Много поворотов, много трамплинов, да вообще много всего! Заранее ознакомиться организаторы нам не дали - мол, так будет зрелищней. Серега получал карту и стенограммы только перед началом этапов, едва успевал хотя бы пролистать. Но зрелище действительно выходит на славу. Вон, все обочины сплошь забиты зеваками. С детьми, с женщинами - праздник у них, пикник, млин, на обочине. Где голова у людей? О чем они только думают? Конечно, вдоль трассы установлены ограждения. Но что сделает полосатая ленточка или даже деревянная жердочка, если почти тонна железа вдруг потеряет управление и полетит, кувыркаясь, в толпу? Тут и стальной рельс не всегда поможет. Такое количество радостных идиотов улучшить настроение, конечно же, не могло. Но гонка есть гонка, и я загнал свое недовольство поглубже внутрь, и сосредоточился на дороге. Сереге, казалось, это и вовсе было до фени. Он сидел рядом и спокойно, даже несколько меланхолично, зачитывал повороты.
   Справа мелькнуло яркое сине-желтое пятно - это один из соперников. Видать, чуток не рассчитал, вылетел с трассы. Обычно машина может продолжать гонку даже после переворота, лишь бы у экипажа хватило сил поставить свой драндулет на колеса. Все же, хоть изначально и берутся для гонки серийные машины, но их серьезно дорабатывают. В том числе и укрепляют кузов. Понятно, это не гарантирует от травм, но все же серьезно увеличивает безопасность для экипажа. Так что шведы - это, вроде, они были - сейчас малость очухаются и двинут дальше.
   Гонщик живет гонкой. Он дышит ей, он насквозь пропитывается ревом мотора, крутыми виражами, ощущением скорости, азартом схватки. Но это не бездумный кайф адреналинового наркомана и не берсеркерская жажда битвы. Здесь, на трассе, правит бал холодный точный расчет, четкие выверенные действия, отработанные долгими тренировками и, конечно же, опыт.
   Вот крутой левый поворот, потом сразу столь же крутой правый. Тело действует почти автоматически, главное здесь - не пропустить нужный момент. Чуть раньше - и слишком сильно потеряешь скорость, чуть позже - и можешь не вписаться в поворот, зацепишь обочину, опять же потеряешь скорость, а то и вовсе вылетишь с трассы. Сейчас в автоспорте все решают не секунды, а сотые, тысячные доли этой самой секунды. Они выигрываются или проигрываются с каждым удачно или неудачно пройденным поворотом. Эти мгновения незаметно для всех складываются вместе, и на финише этапа внезапно оказывается, к примеру, что ты обошел своих соперников на целую половину минуты!
   Зеваки на обочинах машут руками и разевают рты. Их крики не слышны за ревом мотора. Да и шлем - он тоже не способствует остроте слуха. Но это сейчас не важно. Главное - голос Сереги.
   - Сто пятьдесят правый четыре, левый шесть.
   - Понял.
   Машина послушно ложится в один поворот, в другой...
   - Трамплин три, полет.
   - Понял.
   Прыжок не страшен, машина отбалансирована, насколько это возможно. Ни на нос, ни на корму в полете не завалится. По крайней мере, за те секунду-полторы, что будем лететь. Главное - не дернуть рулем в момент приземления.
   Я давлю на газ, разгоняя "ренушку". Надо только успеть бросить педаль газа в момент отрыва от земли. И в тот самый момент, когда машина уже почти взлетела, навстречу выскакивает маршал с плакатом в руках: "SOS".
   Млять! Я уже ничего не успеваю: ни отвернуть, ни затормозить. Зато вижу, как метрах в десяти впереди точки приземления поперек дороги стоит, накренившись, французская таратайка из команды "пежо". Видать, не выдержало железо, подломили переднее колесо. Толпа добровольных помощничков пытается выкатить инвалида с трассы, но они явно не успевают.
   Увидав нас, люди начинают разбегаться врассыпную, кто куда. Но я уже вижу: успеют не все. Ну почему, почему такая невезуха! Если бы не эти идиоты, я бы мог попытаться как-то вырулить. Пусть перевернулся бы пару раз, авось машина выдержит. Да пусть даже и не выдержит - пофиг, зато живой останусь. Но теперь - без вариантов: если только попытаюсь сделать хоть что-то, гарантированно передавлю насмерть кучу народа. Так что остается лишь надеяться на чудо.
   - Держись, Серега!
  

***

  
   Сознание возвращалось медленно. Меня мутило, во рту стоял солоноватый привкус крови. Тело болело. Болело всё целиком, но при этом я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Порою вообще казалось, что конечности набиты ватой, словно у плюшевого зайца, которого мне подарили в детстве. Мерзкое, надо сказать, ощущение - чувствовать себя этакой беспомощной куклой. Голова буквально разрывалась на куски от боли, перед глазами двигались смутные тени, перечеркнутые несколькими прямыми линиями. В ушах шумело, и сквозь этот шум, словно из далекого далека, доносились незнакомые голоса. Один угодливо-заискивающий:
   - Вроде, живой, господин Маннер.
   И в ответ ему грубый хамский рык:
   - Меня не интересует этот неудачник. Выживет - уволю, сдохнет - туда ему и дорога. Скажи лучше, что с машиной.
   - Повреждение серьезные, но ремонт возможен.
   - Тогда что ты тут стоишь? Начинайте немедленно! К утру мобиль должен быть готов к следующему старту.
   - Но кто сядет за руль? Ведь Стриженов был лучшим...
   - Он был идиотом, тряпкой и бездарем! На завтрашнюю гонку я заявил Клейста. И не приведи всевышний, если у мобиля будет хоть одна поломка. Вы все до одного отправитесь следом за этим болваном. Давай, шевелись!
   - Слушаюсь, господин директор.
   Меня подхватили под мышки, куда-то потащили, потом уложили на твердое и сырое, а я не мог ни пошевелиться, ни даже издать хоть какой-нибудь звук. Тени перед глазами исчезли, остались только линии, раскалывающие небо на части. Где-то рядом раздалось негромкое фырчание. Звук был явно механический, но я никак не мог понять, что это. Явно не знакомое тарахтение бензинового или дизельного мотора. И не жужжание электромобиля. Я даже не знал с чем его можно сравнить. Послышались невнятные голоса, заскрежетало железо. Фырчание сперва усилилось, потом начало удаляться и, наконец, стихло вдалеке.
   Мало-помалу шум в голове уменьшился, и я попытался приподняться. Напрасно. От этого незначительного усилия меня снова замутило, в глазах потемнело, и я беспомощно откинулся на... на то, на чем лежал. И, кажется, потерял сознание.
   Очнулся я от все того же фырчания. Немного иного тембра, но очень похожего на слышанное ранее. Надо мной появилось лицо. Фантасмагоричное, растресканное, больше похожее на персонажа из фильма ужасов. Но оно уже не было туманной тенью, хотя все еще пыталось немного двоиться.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросило лицо. - Здорово же тебя приложило, даже очки умудрился разгрохать. Теперь их только в мастерскую нести, а там за ремонт денег возьмут ой-ой-ой сколько.
   В голове закрутились мысли: "Очки? Зачем мне очки? Никогда очков не носил и в ближайшие лет тридцать не собираюсь". А голос продолжал:
   - Правда, теперь они тебе долго не пригодятся. Маннер давно грозился тебя выгнать, а нынче Люсьена сказала, что он все-таки отдал распоряжение. Так что как отлежишься, приходи в контору за расчетом. На завтрашнюю гонку заявлен Клейст. Он, конечно, водит мобиль не так лихо, как ты, но и аварий у него не бывает.
   Мысли все не унимались: "Клейст? Кто такой Клейст? А кто такой Маннер? А Люсьена?"
   - Ты сколько уже здесь лежишь? Хоть бы гогглы снял.
   "Гогглы? Что это такое?"
   Между мной и треснувшей мордой неизвестного лица появилась рука. Большая, с толстыми пальцами и тоже треснутая. На секунду она закрыла всю картинку, что-то поползло по лицу вверх, и рука исчезла. Исчезли и коверкавшие небо трещины. Лицо надо мной тоже стало вполне нормальным, я даже смог его рассмотреть. Лицо как лицо. Симпатичное, улыбчивое, с задорными карими глазами и рассыпанными вокруг них веснушками. Лицо принадлежало молодому парню, годов двадцати пяти на вид. Парень был одет в рыжую кожаную куртку и кепку из такой же рыжей кожи. Из-под кепки выбивались пряди рыжих волос.
   - Ты встать сможешь? Попробуй. Лежание на сыром гравии не слишком полезно для здоровья.
   Парень протянул мне руку в толстой кожаной перчатке с широченным раструбом, начинающимся от запястья и доходящим едва ли не до локтя. Я сделал над собой усилие и протянул навстречу свою руку. В точно такой же перчатке. В тот момент сил удивляться у меня просто не было. Я лишь отметил этот факт и, схватившись за протянутую мне руку, попытался подняться на ноги. Против ожидания, мне это удалось. Правда, я шатался, словно пьяный, несмотря на то, что мой доброжелатель предупредительно поддерживал меня под локоть.
   - Пойдем, я отвезу тебя домой.
   Домой - это было хорошо, это было кстати. И я, влекомый парнем, сделал несколько шагов своими заплетающимися ногами по направлению к тому самому фырчанию.
   Пожалуй, я переоценил свои возможности. Едва я шагнул, как голова вновь закружилась, да так, что мне пришлось изо всех сил вцепиться в первую попавшуюся опору, чтобы не упасть. Разумеется, опорой стало плечо этого, рыжего. Через некоторое время бешеное вращение Мира вокруг меня несколько замедлилось, потом приостановилось и я с помощью все того же парня в перчатках сперва поднялся на высокую подножку, тянущуюся вдоль всего борта неизвестного фырчащего агрегата, а потом раза так с третьего одну за другой перекинул ноги через плавный вырез, заменяющий дверь, и буквально упал на неожиданно мягкий и удобный диван. Парень же быстро обежал свой экипаж и проворно уселся за руль. Он произвел какие-то непонятные манипуляции с неизвестными рычагами и рукоятками, где-то сзади зафырчало сильней, и мы поехали.
   Чертова таратайка! О чем я только думал, залезая в нее! Я знаю: ни о чем. В моем тогдашнем состоянии у меня не было сил думать вообще. Действовать и то получалось с большим трудом. Но поездка на трясущемся и подпрыгивающем драндулете по булыжной мостовой здоровья не прибавила совершенно. Мне не было дела ни до пейзажей, ни до лихо крутящего руль парня, ни до собственно той колымаги, на которой меня везли. Единственное, что меня занимало - удержаться в повозке, бодро скачущей по дороге, и при этом не вытравить содержимое желудка в салон.
   К счастью, путь был не слишком долгим. Парень, верно оценив мое состояние, чуть ли не на себе выволок меня из своего транспортного средства и подвел к дверям довольно большого дома. Дом был явно не мой, но сил протестовать у меня сейчас не было совершенно. Их, этих сил, хватало лишь на то, чтобы удерживать себя в вертикальном положении, цепляясь за чугунные кованые перила крыльца. Мой спутник постучал специальным молоточком, висевшим на шарнире над вделанной в дверь латунной пластиной.
   Ждать пришлось довольно долго, и стучать пришлось еще дважды. Я лишь с огромным трудом держался на ногах, тщетно силясь унять головокружение. Наконец, внутри послышалось какое-то движение, лязгнул засов, отворилась дверь и на пороге появилась монументальная дама, на вид, примерно, лет сорока. Одета она была как на картинке в учебнике истории: длинное темно-коричневое платье до пола с абсолютно глухим воротом до самого подбородка. Темный цвет платья подчеркивал крахмальную белизну кружев, узкой полоской окаймляющих манжеты и такую же белоснежность стойки воротника. Из-под головного убора, отчаянно напоминавшего парадный детский чепчик, только побольше и с оборками, виднелись седоватые вьющиеся волосы. Не было украшений ни в ушах, ни на шее, лишь вдовье кольцо на безымянном пальце левой руки.
   При виде меня женщина нахмурилась:
   - Владимир Антонович, что с вами? - спросила она.
   - Авария, - ответил за меня парень. - Мадам Грижецкая, напомните, пожалуйста, где находятся апартаменты Вольдемара. Ему нужно полежать.
   - Третий этаж направо, - могучим контральто задала направление дама, освобождая проход. Я, по-прежнему ничего не соображая, и не имея ни сил, ни желания сопротивляться, послушно поплелся вверх по узкой лестнице, одной рукой опираясь на плечо моего добровольного помощника, а другой цепляясь за изящные деревянные перила. Пару раз я чуть было не упал, но тут мадам Грижецкая пришла на помощь моему спасителю, обнаружив при этом совсем неженскую силу и немалую сноровку. Вдвоем они дотащили-таки меня до моей комнаты и уложили на диван.
   - Ну все, Вольдемар, увидимся послезавтра в конторе, - сказал парень и ссыпался вниз по лестнице.
   Следом за ним двинулась на выход и хозяйка, но в дверях обернулась, припечатав напоследок:
   - Владимир Антонович, ну как же так? Вот помяните моё слово: убьетесь вы однажды на своих гонках. Помирать надо в своей постели, в окружении любящих и скорбящих родственников, как мой светлой памяти Семен Евграфович.
   На этом месте безутешная вдова возвела очи горе, троекратно перекрестилась щепотью, по-православному, и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. А я, оставшись, наконец, в одиночестве, закрыл глаза и отключился.
  
   Глава 1
  
   Когда я проснулся, или, вернее сказать, очнулся, в комнате было светло. Тело практически пришло в норму, руки и ноги послушно шевелились, хотя и несколько скованно. Голова всё ещё болела, но уже вполне терпимо, зато нестерпимо хотелось пить. Кряхтя, как столетний старик, я сел на скрипучем кожаном диване и осмотрелся. О чудо! На стоявшем рядом с диваном хрупком журнальном столике красного дерева с лакированной крышкой и резными ножками, на круглом жестяном подносе стоял пузатый графин со вкусной даже на вид водой. Рядом с графином нашелся и стакан. Высокий, тонкого стекла, с узкой золотой каемочкой по верхнему краю. Я налил полный стакан воды и в три глотка выхлебал его до дна. Красота! Кажется, даже голова болеть стала меньше. Не иначе, как мадам Грижецкая явила столь своевременную заботу о моем здоровье. Надо будет при встрече поблагодарить даму за доброту и участие. Я налил еще воды, немного отпил, вернул стакан на поднос и продолжил осмотр.
   Комната, в которой я находился, была сравнительно небольшой. Навскидку, примерно четыре метра на шесть. Считай, хрущевка-однушка, только без удобств и кухни. В центре комнаты стоял большой круглый стол, накрытый простой голубенькой матерчатой скатертью. Вокруг - четыре стула с гнутыми ножками и спинками. Те, что обычно называют "венскими". Сиденья стульев были аккуратно обтянуты гобеленом, некогда вполне симпатичным, но сейчас уже заметно потертым. В дальнем от меня углу возвышался монументальный дубовый платяной шкаф. Тоже ни разу не современного дизайна. Углы скруглены, на дверках резьба. Простенькая, но - показатель. Рядом уместился гибрид буфета и секретера. Шкаф оформлен в том же стиле, что и шифоньер, но по цвету, скорее, не дуб, а орех. За стеклянными дверками буфета были выставлены исключительно рюмки и фужеры. Логично было бы предположить, что в секретере хранится выпивка.
   Напротив моего дивана находилось окно, занавешенное старомодными пыльноватыми шторами, подвязанными хитрыми шнурками к углам крашеного в белый цвет подоконника. Окно небольшое, с двойными деревянными рамами, частым переплетом и закругленным верхом, прямо как в старые времена. Местами рамы облупились, и было заметно, что прежде они были такие же голубые, как нынче скатерть, и лишь потом приобрели нынешнюю условную белизну. Возможно, в те далекие годы и сама скатерть была кипельно-белой, а сейчас вот все переменилось. По случаю теплой погоды, внутренние рамы были сняты и куда-то убраны, а в верхней части окна была открыта маленькая форточка, через которую в комнату проникал городской шум.
   Морщась от боли в затекших мышцах, я поднялся с дивана и, неловко ступая, подошел к окну. Моим глазам открылась оживленная улица, вот только она разительно отличалась от того, что я привык видеть, выходя на балкон своей квартиры. И первое, что бросилось мне в глаза - это машины. В большом количество они сновали по проезжей части взад и вперед, но их внешний вид поверг меня в смятение. Вчера, когда моё полубессознательное тело доставляли сюда, меня совершенно не тянуло разглядывать что бы то ни было. Зато сейчас я сполна получил всю гамму впечатлений. Как говорится, шок - это по-нашему.
   А поражаться было чему: вместо привычных моему глазу автомобилей, вместо стремительных, зализанных силуэтов, по мостовой катили допотопные агрегаты, которым больше всего подходило название "безлошадная карета". Некоторые и походили на кареты, на какой-нибудь фаэтон или ландо. Были, правда и другие, намного больше похожие на, те, что доводилось видеть прежде. Примерно такие могли ездить по улицам в конце века этак девятнадцатого: большие колеса с тонкими ободами и такими же тонкими спицами, угловатые формы, лакированные кузова, возможно, даже деревянные... Некоторые экипажи были с крышами, некоторые - нет, и тогда я мог разглядеть установленные внутри диваны, на которых сидели мужчины в сюртуках и цилиндрах, а иногда и дамы в разноцветных платьях и, непременно, шляпках, удерживаемых завязанными под подбородком широкими лентами. Проползали мимо и грузовики. Один из них я рассмотрел подробнее: в задней части повозки стоял самый настоящий кузов с невысокими бортами, а в открытой кабине сидел мужчина в явно рабочей одежде и кепке. Несколько успокоила меня лишь одна деталь: у всех катившихся мимо аппаратов был руль, та самая знакомая всем водителям круглая баранка.
   Вся эта картина настолько вывела меня из душевного равновесия, что я вернулся к дивану, уселся на него и попытался как-то осмыслить увиденное. Не смог. Мысли путались и ускользали при малейшей попытке зацепиться хоть за одну. Может, это галлюцинации? Может, у меня случились дикие и правдоподобные видения после аварии? Может...
   На меня начала накатывать паника: где я? Что со мной? Как я здесь очутился? А, может, я вообще сплю? Крепкий щипок за руку однозначно показал: все происходит наяву. Я принялся еще раз подробно осматривать комнату в надежде обнаружить какие-нибудь несоответствия, которые могли бы помочь вырваться из грёз в реальность. Начал с дивана, на котором сидел.
   Диван был весьма примечательным. Подобный я видел у приятеля на даче пару лет назад: обитые кожей подушки, прямая жесткая спинка, круглые валики по бокам, обойные гвозди с большими декоративными шляпками... - в общем, такой же раритет, как и вся обстановка. Кстати сказать, стены тоже были обиты тканью. Именно обиты, такими же точно гвоздиками, что и диван. Но ведь стены уже сто лет, как оклеивают обоями! Ну, пусть не сто, пусть восемьдесят, но все равно - ткань для этого не используют очень давно.
   Ковров, которые, по моему мнению, должны были бы гармонировать со всем расставленным по комнате разномастным антиквариатом, не наблюдалось ни на стенах, ни на полу. Сам пол был настлан из широких, мощных даже на вид строганых досок, выкрашенных кирпичного цвета масляной краской. В целом, обстановка небогатая, но добротная. И пыли-грязи нет, значит, здесь регулярно убирают. Зато на полу, в изголовье дивана, обнаружился кожаный шлем с наушниками, видимо, машинально сброшенный накануне. Такие в старых фильмах надевали летчики. Рядом со шлемом лежала престранная конструкция: к кожаной полумаске с шелковым подкладом были приклепаны невысокие латунные стаканчики, в которые, в свою очередь, были вставлены стекла. Так вот они какие гогглы! Я видел похожие в случайно посмотренной японской анимешке, а вот в жизни - ни разу. Мне попадались в руки летные очки еще военных времен. Так вот: с этими гогглами - ничего общего. Стекла в очках растрескались от удара и хорошо еще, что осколки не попали в глаз. Рядом со шлемом и очками валялись те самые толстые перчатки с раструбами. Из глубин памяти выплыло древнее словечко: краги.
   Повторный наружный осмотр стола, графина и шкафов новой информации не дал. А вот над столом на вделанном в потолок подвесе под полувыцветшим абажуром зеленого шелка обнаружилась электрическая лампочка. Вполне классическая стеклянная колба со спиралью внутри, подвешенной на тоненьких проволочках. Идущих к лампе проводов я не обнаружил, а выключатель нашелся на абажуре: свисающий с него тонкий шнурок с металлическим блестящим шариком на конце. Я дернул за шнурок, что-то щелкнуло, и зажегся свет. Еще раз дернул - лампочка погасла. Тоже ведь та еще древность! Такой выключатель, помнится, был у бабушкиного торшера, и вместе с торшером был торжественно выброшен на свалку тыщу лет назад.
   На вешалке у единственной двери висела кожаная куртка, почти такая же, как и у вчерашнего парня. Ещё на вешалке были долгополый пиджак и длинный плащ. И, что меня убило наповал, круглая шляпа-котелок. Офигеть!
   На полу под вешалкой стояли сапоги и две пары лаковых ботинок со щегольски вытянутыми носами. Одни - черные, другие - темно-коричневые. И ботинки, и сапоги были до блеска начищены опытной рукой. И опять шок: ботинки, довольно высокие, не имели никаких застежек или резинок. В прорези были вставлены шнурки, и эти шнурки надо было завязывать! Я не завязывал шнурков уже, наверное, лет десять, если не больше. Смогу ли - еще вопрос.
   Один угол комнаты рядом с дверью был отгорожен ширмой. Я подошел и проверил: за ширмой стоял умывальник, один из тех, что были воспеты в сказке Чуковского. Этакий монстр на коротеньких ножках, со свисающим из резервуара с водой металлическим стержнем-запором. Чтобы побежала вода, на него надо надавить снизу. Грязная вода стекала из латунной раковины в ведро, стоявшее внизу, в недрах сооружения. Архаика, но рабочая.
   В шкафчике, висевшем здесь же на стене, лежало все необходимое для личной гигиены: мыло, зубная щетка, бритва и прочее. На крючке чуть ниже обнаружилось и полотенце. Вот только бритва была опасной, в деревянном футляре с вытисненной надписью "Архиповъ и сыновья", и к ней прилагались керамическая чашка, помазок и ремень с абразивом для правки. Вместо тюбика зубной пасты в шкафчике стояла жестяная баночка зубного же порошка, да и зубная щетка была в виде лакированной деревянной палочки со вставленной в нее щетиной, кажется, натуральной. Полотенце же было просто прямоугольным куском подрубленного с краев полотна с вышитым по узким сторонам орнаментом.
   Сказать, что все увиденное меня озадачило, было бы сильным преуменьшением. Мне даже на секунду показалось, что я просто тихо схожу с ума. Уж больно все было... несовременным. Но при этом все окружавшие меня предметы подходили один к другому, сочетались друг с другом и безусловно гармонировали, ни на йоту не выбиваясь из общей картины. Логично было бы предположить, что из этой картины выбиваюсь я сам. К моему счастью, здесь же, в умывальном углу, присутствовало небольшое зеркало, в которое я тут же и уставился.
   В зеркале отразилось однозначно моё, привычное, до последней черточки знакомое лицо. Серые глаза, прямой нос, высокий лоб, резко очерченные скулы, твердый подбородок с небольшой ямочкой - девушкам нравилось. Некоторые даже всерьез называли мою физиономию "аристократической". Вкупе с легкой небритостью выходил этакий мужественно-романтический вид. В общем, в отражении все было в порядке за одним небольшим исключением: на голове напрочь отсутствовал привычный ёжик коротких темно-русых волос. Вместо этого имелась не слишком ухоженная шевелюра средней длины, в настоящий момент пребывающая в полнейшем беспорядке. Помимо непонятно откуда взявшейся прически, которая никак не могла бы появиться даже за неделю, на верхней губе нашлись тонкие ухоженные усики, на концах чуть подкрученные вверх. Вот это-то меня и доконало. Не допотопный интерьер комнаты, и не доисторические очки, и даже не повозки, лишь отдаленно напоминающие автомобили, а именно вот это усато-лохматое недоразумение.
   Хорошо, что диван был неподалеку. В обморок падать я, конечно, не собирался, но коленки, надо признаться, изрядно ослабели. Снова начала подступать паника, и я понял: если сейчас не справлюсь с собой, меня ждет, как минимум, психушка, а то и что похуже. Я вернулся к дивану, плюхнулся на пронзительно скрипнувшее пружинами сиденье и какое-то время просто переваривал увиденное. Прежде, чем решиться хоть на какое-то действие, нужно было смириться со внезапно окружившей меня новой реальностью, принять её и уложить в голове все обнаруженные факты.
   Во-первых, вчера был финальный этап ралли. И из-за этих гребаных французов мы с Серегой очень нехорошо влетели. Если честно, я в полете даже успел с жизнью попрощаться. Во-вторых, когда я очнулся, на мне были вот эти разбитые очки, наверняка надетые поверх шлема, и краги. И привезли меня домой не куда-то там, а именно сюда, к мадам Грижецкой. В бедноватую, надо сказать, комнатушку. В-третьих, у меня появилась шевелюра и усы, причем меня все узнают, а я не знаю ровным счетом никого.
   Я потрогал усики, провел рукой по спутанным волосам, поднял с пола и ощупал разбитые очки и снова принялся рассуждать. Я - это я. Тело однозначно мое, лицо - если не считать усов и прочей растительности - тоже мое. И называют меня моим именем - Владимир Антонович Стриженов. Вот только вокруг все абсолютно незнакомое или, как минимум, непривычное. Начиная от древней мебели и доисторических предметов обихода до тех же самых автомобилей. Ну и люди... Если все сложить, то вывод оказывается совсем неутешительный.
   Я схватил стакан с водой и сделал судорожный глоток. Про теорию множественности миров где-то кто-то когда-то при мне трепался. Я тогда посмеялся над этим, но вот сейчас мне совсем не до смеха. Вот оно, наглядное подтверждение правоты неизвестного теоретика, прямо здесь и сейчас. Что мы имеем? А имеем мы как минимум два мира. Один - тот, в котором я родился и жил до недавнего времени. И другой, тот, который сейчас дан мне в ощущениях. В каждом из миров имеется некто Володя Стриженов. Оба Володи похожи друг на друга как браться-близнецы. И, судя по всему, и там, и тут они профессионально занимаются автогонками. У меня, в моем мире, произошла авария. Да что там - катастрофа! Такие случаются нечасто, но мне - то есть, нам с Серегой - что называется, "повезло". И в этом мире с местным Володей Стриженовым, произошла авария, и тоже во время гонки.
   Это - факты. Дальше идут предположения, на мой взгляд, вполне вероятные. Наверняка (ну, я так думаю), две аварии произошли в один и тот же момент времени по каким-нибудь единым космическим часам. И оба Володи Стриженова, эти разномировые близнецы, в один и тот же миг потеряли сознание. И вот тут от фактов и более-менее логичных рассуждений приходится переходить к полнейшей мистике. Что происходит с душой, с сутью человеческой, с самой личностью в то время, пока тело выключено? Остается душа приязанной к телу или отправляется странствовать в какие-то неизвестные и неизведанные места? Никто не знает не то, чтобы достоверно, но даже и предположительно. Но вот произошедшие со мной чудеса буквально наталкивают на мысль о том, что душа, отключившись от тела, получает возможность путешествий по иным местам или даже мирам. А после, когда тело "включается", мгновенно возвращается обратно.
   Так вот: две души двух Володь Стриженовых одновременно отправились погулять. Где их носило - бог весть. Но, видать, что-то сломалось в мировом механизме, что-то пошло не так, потому что в итоге я, мое сознание, моя душа, моя личность, оказалась здесь, в этом мире. И, хочется верить, мой двойник попал туда, в мой мир, вместо меня.
   Хреновое, надо сказать объяснение. Но как ни старался, ничего более логичного и внятного я изобрести не смог, а потому решил удовлетвориться этим. Возможно ли вернуться обратно? Скорее всего, да. Если сработало в одну сторону, то должно сработать и обратно. Но как это сделать? Устроить еще одну аварию? А если что-то не сойдется? Звезды, к примеру, не в том положении окажутся, или фаза луны сменится, или еще что... И вместо перехода обратно в свой мир будет перелет на тот свет. Нет уж, ставить такие эксперименты на себе - ищите дурака!
   Надеюсь, мой местный коллега-близнец сейчас тоже пришел в себя, в моем мире, в какой-нибудь больничке. Лежит себе на койке, вокруг суетятся друзья и симпатичные медсестры, полная тумбочка конфет и фруктов... Вот только ему там будет не в пример хуже и труднее, нежели мне здесь: мне-то хотя бы декорации чуть-чуть знакомы. А скорости этих машин для меня и вовсе смешные, так что я без проблем смогу продолжить карьеру на новом, так сказать, уровне. Для него же все будет внове, потому что здесь, где он провел почти полжизни, куча вещей и понятий, элементарных для любого тамошнего аборигена, просто отсутствует. Ну а что до конструкции машин, техники управления и скоростей, так это и вовсе будет шоком. Считай, все сначала начинать придется. А ведь я - и, значит, он тоже - уже не мальчик, тридцатник вплотную подобрался.
   Впрочем, мне сейчас лучше подумать о себе. Завтра мне нужно будет идти в какую-то контору, разговаривать с тем хамовитым господином Маннером, а я даже не представляю себе, где эта контора находится. Я не знаю законов, я не знаю... да я ничего не знаю об этом мире! А жизнь-то идет, её не попросишь подождать, пока я разберусь с правилами игры. И с чего же мне начать эти разборки? Наверное, с самого простого: с документов!
   Я охлопал себя по карманам - ничего. Проверил карманы висящих на стене вещей - нашел только тощий кошелек, в котором была трехрублевая ассигнация непривычного вида и еще полтора рубля разнокалиберными монетами. Негусто, надо сказать. Хотя... может, все деньги лежат в банке, а здесь только так, на мелкие повседневные расходы? Но тогда должен быть инструмент доступа к этому счету. Чековая книжка, или договор вклада... Я прошелся по комнате и остановился у секретера. В крышке была замочная скважина, но сейчас замок не был заперт. Да и взломать его при нужде можно было бы очень просто. Внутри, как я и предположил изначально, по большей части стояли разнокалиберные бутылки. Но в отдельной секции обнаружилась нетолстая кожаная папка. Я уселся с ней за стол и открыл застежку.
   В папке обнаружились немногочисленные документы, своеобразными вехами обозначающие жизненный путь моего двойника:
   - Метрика, свидетельствующая о том, что некий мещанин Стриженов Владимир Антонович родился в селе Константиновка Моршанского уезда Тамбовской волости.
   - Свидетельство о завершении обучения в церковно-приходской школе при Константиновской церкви все того же села Константиновка.
   - Аттестат об окончании реального училища в городе Моршанске. Так себе аттестат, надо сказать. Четверки и пара троек. Неудивительно, что в технический университет моего предшественника не взяли, о чем была отдельная бумага: мол, имярек не выдержал вступительные испытания в Московское высшее техническое училище.
   Надо сказать, совпало почти все. И место рождения, и город, и баллы в аттестате. Разница была только в том, что я все же закончил, и вполне прилично, тамбовский автодорожный техникум. Что называется, за ум взялся. Ну и машины мне всегда нравились. В техникуме я как раз и увлекся автоспортом, да так, что сразу после окончания был взят в не слишком известную тогда заводскую раллийную команду. И уже там вырос до серьезного профессионального спортсмена.
   И еще одна небольшая деталь отличала меня от двойника: даты. В метрике, в графе "дата рождения" аккуратным почерком со старомодными завитушками, ятями и ерами было выведено: восемнадцатое января одна тысяча восемьсот девяносто второго года. Ровно на сто лет раньше дня моего взаправдашнего рождения. Соответственно, и все прочие документы отставали от моей реальности на сотню лет.
   Следующими бумагами были выписки из метрических книг о кончине мещанина Стриженова Антона Егоровича и мещанки Стриженовой, в девичестве Травиной, Елизаветы Васильевны от морового поветрия, произошедшего в Моршанском уезде все той же Тамбовской губернии. Рука у меня невольно дрогнула. Мои родители тоже умерли пусть не в один день, но от одной о той же болячки, спалившей обоих в считаные дни. Но это тогда, когда медицина была намного более продвинутой. А здесь и сейчас от врачей многого ждать не приходилось. И хотя, помнится, в начале двадцатого века уже существовала прививка от оспы, а вот поди ж ты...
   Я вздохнул, и взял в руки очередную бумагу. Это был тот самый контракт, который некий В. А. Стриженов заключил с неким Т. Ф. Маннером, управляющим паевого товарищества "Успех". Согласно контракта, Стриженов запродавал себя Маннеру едва ли не в рабство за сто двадцать рублей в месяц. Много это или мало, мне было пока что непонятно. Но вот расторгнуть контракт самостоятельно я не мог. Вернее, мог, но с такой неустойкой, что для ее погашения пришлось бы бесплатно работать на Маннера по меньшей мере лет пять. Зато Маннер мог по своему усмотрению казнить и миловать, штрафовать и премировать. Это ж надо было - своей рукой подписать такую кабалу! В договоре нашелся лишь один положительный момент: сумма штрафных вычетов не могла превышать двух третей оклада. Видимо, чтобы работник с голоду не помер. Кстати сказать, срок выплаты денег наступал как раз завтра, так что при расчете я вполне мог претендовать на сорок рублей. Много ли это, мало ли - сейчас было неважно. Главное, у меня появлялись время и возможность освоиться в этом мире и определиться, что делать дальше.
  
   Глава 2
  
   Едва я успел убрать документы в папку, а ту вернуть в секретер, как в дверь постучали.
   - Да? - откликнулся я.
   Дверь тут же отворилась и на пороге воздвиглась - иначе не сказать - монументальная фигура мадам Грижецкой. Видом она мало отличалась от вчерашнего. Разве что платье было не темно-коричневым, а темно-синим.
   - Владимир Антонович, - произнесла дама, оглаживая спереди свое платье, отчего ее формы, и без того весьма выдающиеся, стали выглядеть просто устрашающе, - обед будет подан в гостиной через полчаса.
   - Спасибо, - пробормотал я, напрочь сраженный столь впечатляющими женскими достоинствами.
   Накануне мне было как-то не до того, а вот нынче... нынче я вполне оценил стати домовладелицы. Не то, чтобы у меня возник по этому поводу некий чисто мужской интерес, но не восхититься подобным зрелищем я не мог. Огорчало лишь одно: я не знал ни имени, ни отчества своей квартирной хозяйки. А ведь так или иначе, мне придется как-то к ней обращаться... как бы конфуза не вышло.
  
   Получаса мне хватило в обрез. Сперва я с непривычки долго скоблил подросшую щетину опасной бритвой. Пару раз даже порезался, к счастью, не сильно. Но настоящие трудности начались тогда, когда я решил сменить одежду. В шифоньерке отыскался неплохой комплект из сорочки, пуловера и брюк английского фасона в крупную клетку. И все бы ничего, но под любой, даже самый легкий костюм полагалось надевать белье. Узнал я об этом лишь тогда, когда принялся снимать свою гоночную амуницию: галифе из плотного диагоналевого сукна и свитер толстой вязки с высоким воротом. Под ними обнаружились самые настоящие кальсоны на завязках и белая холщовая нательная рубаха с длинными рукавами и желтоватыми костяными пуговицами у ворота и на манжетах. Впрочем, самым страшным оказалось вовсе не это, а застегнутая на такие же пуговицы жесткая матерчатая манжета чуть выше колена, к которой, опять же пуговицами, были пристегнуты носки. Подтяжки для носков, растудыть их в качель!
   Вот как раз на то, чтобы справиться с культурным шоком, а после проделать все необходимые манипуляции с чистым бельем и ушла большая часть времени. Впрочем, я успел. На последней секунде, когда старомодные напольные часы с застекленной дверцей, за которой мерно раскачивался блестящий латунный маятник, звонко пробили четвертый удар, я открыл дверь в гостиную.
   Эта комната была обставлена явно шикарней, нежели мои скромные апартаменты. На полу - паркет, на потолке - лепнина, мебель явно составляла единый гарнитур, бархатные портьеры понизу были отделаны золотыми кистями, а поверху ламбрекенами - вот то, что я ухватил при первом мимолетном взгляде. Примерно половина комнаты была уставлена диванами и кушетками, образуя зону для непринужденного общения. Посередине же второй половины находился довольно большой стол, вокруг которого было расставлено восемь стульев. Семь из них сейчас были заняты, а восьмой, очевидно, предназначался для меня. Я не стал медлить и, поздоровавшись сразу со всеми присутствующими, прошел на свое место. Уселся и принялся исподволь разглядывать честную компанию, заодно копируя их действия с приборами: уровень моего знания застольного этикета, мягко говоря, оставлял желать лучшего.
   Во главе стола, прямо напротив меня, восседала сама хозяйка. Рядом с ней были определены места для двух пар, очевидно, семейных и с виду довольно солидных и респектабельных. По крайней мере, одежда на них выглядела прилично, в ушах и на пальцах дам поблескивали оправленные в золото камушки, а из жилетных карманов мужчин тянулись толстенькие такие золотые цепочки. Впрочем, подумав, я усомнился в подлинности как металла, так и камней: было бы это действительно золото, жили бы эти господа в собственных если не домах, то уж квартирах точно.
   На соседних со мной стульях расположились двое условно молодых людей. Один - примерно моего возраста, другой - чуть моложе. На них не было перстней и цепочек, но костюмы были вполне приличные, не хуже моего. У одного - темно-серый, у другого - бежевый в тонкую полоску. Они еще не успели нажить себе солидных животов, как у их соседей за столом, и походили, скорее, на более-менее успешных клерков.
   - Как вы себя чувствуете, Владимир Антонович? - раздался могучий голос мадам Грижецкой.
   - Спасибо, уже намного лучше, - с небольшим запозданием отреагировал я, стараясь подделываться под старомодный стиль общения. - Думаю, к завтрашнему дню буду в полном порядке.
   - Право слово, вы избрали себе совершенно неподходящую профессию, - ни с того, ни с сего припечатала меня хозяйка.
   - И чем же она плоха? - совершенно искренне удивился я.
   - Это же очевидно! - поддержал мадам Грижецкую сидевший справа от меня толстяк в костюме английского кроя, с красными щеками и здоровенной золотой (или позолоченной) печаткой на левой руке. - Вчерашняя катастрофа на гонках наглядно продемонстрировала, насколько опасно гонять на этих мобилях на скорости сорок, а то и все пятьдесят миль в час!
   Эх, знал бы этот господин, что спустя каких-то сто лет нормальная скорость для гоночных машин поднимется втрое, а то и вчетверо.
   - Но согласитесь, профессия военного подразумевает гораздо больший риск! - парировал молодой человек в сером костюме, сидевший от меня по левую руку. - Ведь на войне ваша жизнь и здоровье зависят никак не от вас, а от меткости вражеского стрелка или артиллериста, от ума и опыта вашего командира, от храбрости и выучки вашего товарища, наконец. Здесь же все в руках гонщика, и его жизнь и здоровье зависят лишь от его мастерства.
   Я мысленно скривился. Сознательно или нет, но этот сопляк сейчас обозвал меня неумехой.
   - А что же вы скажете о поломках, случающихся во время гонки? - не унимался толстяк. - Вы ведь читаете "Ведомости"? На позапрошлой неделе на третьей, кажется, странице была обширная статья об императорских гонках. Между прочими словесными эквилибрами, там была описана случившая авария. Представляете, у мобиля на полном ходу отлетело колесо. Машина перевернулась, и гонщик остался жив только чудом! А колесо, между прочим, улетело в толпу зрителей, и среди них тоже были пострадавшие.
   - Любая техника время от времени ломается, - пожал плечами второй молодой человек.
   - Вот именно!
   Толстяк назидательно поднял вверх похожий на сосиску палец.
   - Вот именно! - повторил он. - Эта ваша техника рушит устои, ломает традиции. Чем, скажите, плохи были лошади?
   - Это же очевидно, - вступил в спор мой сосед справа, явно передразнивая скандального ретрограда. - Мобили намного быстрее лошадей. И, кроме того, содержание мобиля обходится значительно дешевле. Вам ли, Петр Евграфович, этого не знать? Технический прогресс неостановим. Так или иначе, но вам придется с этим смириться!
   - Но гонки! - пришла на помощь толстяку его супруга, худосочная особа с неприятным визгливым голосом. - Зрелище для плебса!
   - Отнюдь, - вновь вступил молодой человек в сером. - Если верить всё тем же "Ведомостям", на гонках бывают и представители императорской семьи. Например, великий князь Александр очень любит посещать это самое зрелище для плебса. Да и супруга его охотно к нему присоединяется.
   - Кроме того, - добавил второй молодой клерк, - известные гонщики быстро становятся очень состоятельными людьми. И, конечно, им обеспечен стабильный интерес со стороны женского пола.
   Худосочная дама презрительно фыркнула и приготовилась было ответить, но тут в гостиную вошла служанка с супницей в руках, и умопомрачительный аромат солянки разом прекратил все споры.
   После обеда компания быстро разошлась. И солидные пары, и молодые люди отправились кто по делам, кто на прогулку. Я тоже решил пройтись. Сбегал наверх за шляпой, замер на секунду у порога, и решительно распахнул дверь в новый для меня мир.
   - Владимир Антонович! - настиг меня на пороге голос мадам Грижецкой. - Видит бог, я хорошо к вам отношусь, но если до конца недели вы не уплатите мне сорок рублей в счет будущего месяца, я вынуждена буду просить вас съехать с квартиры.
  
   "Вот так" - думал я, неторопливо шагая по мощеному булыжником тротуару. - "Видимо, неспроста я должен был получить по договору хотя бы сорок рублей. Наверняка этот пункт был включен просто для того, чтобы не выгнали из дома".
   В самом деле, пока этому Маннеру, который уже заранее был мне неприятен, был нужен гонщик, он заботился и о том, чтобы этот пресловутый гонщик не подох с голоду. Интересно, много это или мало - сорок рублей за откровенно бедную комнату? Правда, к этой комнате прилагается весьма неплохая кормёжка. Кажется, некогда это называлось "полный пансион", а уже после, в эпоху вездесущих англицизмов, перелицевалось в "олл инклюзед". Мне сейчас эта информация жизненно важна, причем в буквальном смысле. Меня увольняют. И буржуй, разумеется, нисколько не жаждет расставаться с деньгами. Договор, конечно, имеется. Но вот насколько этот договор будет соблюден? И смогу ли я что-то противопоставить неукротимому хапужничеству?
   Впрочем, это будет завтра. За вечер мне юридические нюансы не постичь, так что придется импровизировать. А что сейчас можно сделать - так это постараться получить максимум сведений о том мире, куда меня зашвырнуло и поглядеть: нет ли для меня работы по специальности. Пока что единственный серьезный факт, почерпнутый из выданных за обедом реплик, заключался в том, что в стране сохранилась монархия. Впрочем, сейчас на мою судьбу это не влияет никак. Мне бы не о государственном устройстве думать, а о хлебе насущном. Хорошо ещё, у меня в запасе имеется несколько оплаченных дней пансиона мадам Грижецкой. И за эти дни мне непременно надо определиться со своей дальнейшей жизнью. А она, жизнь, сейчас она во многом зависела от того, как пройдут завтрашние переговоры с господином Маннером.
   Из размышлений меня выдернул звонкий мальчишеский голос:
   - "Ведомости"! Вечерний выпуск, только что из типографии! Покупайте "Ведомости"!
   Я поднял голову. Навстречу мне бежал мальчишка-газетчик, перекинув через руку пачку сероватых листов. Время от времени мальчишка останавливался у фланирующих по улице господ, обменивал газеты на медные монетки и бежал дальше. Одет он был весьма причудливо: много раз латаные и все равно продранные штаны, видавшие виды ботинки, засаленная клетчатая кепка и полотняная куртка, натянутая прямо на исподнюю рубаху. Ботинки и кепка были на несколько размеров больше, чем надо, зато вот куртка была откровенно мала. Маленький газетчик остановился около меня.
   - Купите "Ведомости", господин хороший! Всего две копейки!
   А почему бы и нет? В газетах помимо новостей печатают еще и всяческие объявления. Кто знает, может, и найду, чем заняться с послезавтрашнего дня.
   Я достал из кармана монетку, протянул ее пацану и получил взамен несколько листов рыхлой сероватой бумаги, резко пахнущей типографской краской. Мальчишка побежал дальше, выкрикивая своё "Покупайте "Ведомости!", а я огляделся вокруг.
   Надо сказать, несмотря на то, что на проезжей части улицы хватало разнообразных автомобилеподобных агрегатов, в воздухе не было привычных мне городских запахов бензина и выхлопных газов. Возвращаться в пансион для чтения газеты мне сейчас совсем не хотелось, зато внезапно захотелось подольше побыть на воздухе. Чуть поодаль я разглядел какие-то кусты и деревья за высокой оградой. Парк? Надо непременно проверить. Может, в нем и свободная скамейка найдется?
   Я ускорил шаг, и вскоре уже входил через распахнутые настежь ворота узорчатого чугунного литья в аккуратный ухоженный парк. В парке хватало гуляющего по дорожкам народу. Большей частью - благородные господа, по крайней мере, с виду. Были также люди попроще, их сразу можно было отличить по внешнему виду. Одеты они были чисто, аккуратно, но, все же, поскромнее и... подешевле, что ли. Чинно прогуливались гувернантки с детьми, где-то вдалеке играл духовой оркестр. А вот мамаш с младенцами в колясках не было ни единой. То ли не принято детей в таком возрасте по улицам таскать, то ли колясок еще не изобрели.
   Свободных скамеек видно не было, и я уже было загрустил, но тут, на мое счастье, стайка молодых барышень сорвалась с небольшой скамеечки и с хохотом убежала прочь. Конечно, я тут же опустился на освободившееся место и развернул свою газету. Первым делом я кинулся смотреть дату. Не то, чтобы я сильно сомневался, но хотелось увидеть зримое подтверждение своим догадкам. Надо сказать, догадки подтвердились вполне: та самая несчастливая гонка проходила - я это точно помню - восемнадцатого июня. А газета, сегодняшний вечерний выпуск, была датирована июнем девятнадцатым. Ровно сто лет назад!
   Какое-то время я сидел, тупо глядя в пространство и переваривал этот факт. Не знаю, почему, но до сих пор все происходящее со мной воспринималось как некая ролевая игра, реконструкция, костюмированный бал и маскарад. Несмотря на все, казалось бы, достаточные доказательства моего невероятного переноса - одежда, манера речи, документы, даже доисторические самобеглые повозки - я так и не мог до конца принять и осознать своего переноса сквозь время. Я жил и действовал, словно в театре, среди декораций и реквизита. И только сейчас несколько чуть смазанных цифр на дряной бумаге, пачкающей руки типографской краской, окончательно убедили меня в полной и абсолютной реальности всего, что я вижу и ощущаю вокруг.
   Звуки, запахи, изображения - все внезапно нахлынуло на меня так, что я на какое-то время потерялся в потоке ощущений, ошарашенный их пронзительной яркостью и четкостью. Шуршание газетных листов, пение птиц, отдаленный плач капризного ребенка и тихий смешок проходящей мимо прелестной юной барышни, солнечные лучи, просвечивающие сквозь листву, запах дорогого табака, легкий шлейф духов, аромат цветов - все нахлынуло на меня разом, и я сидел, потерявши всякое представление о времени и пространстве.
   Вернуло меня в реальность громкое шипение, сопровождавшееся вспышкой, перебившей своей яркостью все виденные мною образы. Резкий неприятный запах заставил меня чихнуть, и окончательно выдернул из многокрасочных грез.
   - Будьте здоровы! - раздался совсем рядом энергичный мужской голос.
   - Спасибо, - машинально ответил я, поворачиваясь к говорившему.
   Моему взору предстал молодой человек, хотя и прилично одетый, но весьма растрепанной внешности: платочек в нагрудном кармане долгополого пиджака (слово "сюртук" я узнал позже) был скомкан, одна из штанин задралась, из-под легкой шляпы-канотье торчали неприбранные пряди волос. На веснушчатом носу красовались круглые очки-"велосипеды" с треснутым стеклом - ну чисто Гарри Поттер. Он стоял возле установленного на треноге старинного деревянного фотоаппарата и совершал с ним какие-то манипуляции. Кажется, пытался что-то из него вытащить. В воздухе расплывалось облачко дыма от сгоревшего магния.
   - Позвольте представиться, - произнес фотограф, справившись, наконец, со своим ящиком. - корреспондент газеты "Ведомости" Фёдор Игнатьев.
   С этими словами он чуть приподнял свою шляпу и тут же кинулся в атаку:
   - Владимир Андреевич, разрешите задать вам несколько вопросов.
   Я не успел и глазом моргнуть, как был завален этими вопросами с ног до головы.
   - Скажите, что произошло на вчерашних гонках? Что, по-вашему, стало причиной аварии? Это правда, что господин Маннер отказался пригласить к вам доктора? Действительно ли он решил уволить вас из состава команды?
   - Стоп-стоп-стоп! - прервал я этот бесконечный поток. - Никаких интервью.
   - Интер- что? - переспросил озадаченный журналист.
   - Интервью, собеседование, опрос.
   - А-а-а! Понимаю, вы англоман.
   - С чего вы взяли? - удивился я.
   - Ну как же, такой явный англицизм!
   - Это ничего не значит. Вы вот носите шляпу-канотье, изобретенную во Франции. Означает ли это вашу принадлежность к поклонникам la belle France?
   - Ну почему же? Я просто следую веяниям моды.
   - А я просто использую более короткое и емкое по смыслу слово.
   - Хм-м... Пожалуй, в этом есть определенный смысл.
   Молодой человек задумчиво потер указательным пальцем переносицу, но тут же спохватился.
   - Может, все-таки э-э-э... интервью? - неуверенно предложил он.
   И тут у меня мелькнула мысль. Пресса - штука крайне полезная. Переговоры с начальством под надзором фотографа-борзописца могут пройти куда как веселей. Кроме того... этот деревянный ящик на треноге, он ведь наверняка тяжел, и таскать его по улицам на своем горбу - дело не самое весёлое. Не имеется ли, часом, у господина Федора Игнатьева хотя бы плохонького автомобильчика?
   - Знаете, Федор э-э-э...
   - Иванович, - подсказал тот.
   - Так вот, Федор Иванович, завтра я буду иметь оживленную беседу с господином Маннером у него в конторе. Если вы хотите получить самые горячие новости из первых рук, приходите туда завтра. Ручаюсь, вы получите достаточно ответов на все ваши вопросы. А еще лучше... у вас ведь есть транспорт?
   - Мобиль? Есть, правда...
   - Заезжайте за мной утром часиков в десять к пансиону мадам Грижецкой. Знаете, где это?
   - Конечно!
   - Ну а я поспособствую тому, чтобы вы были в первых рядах зрителей. Ну что, договорились?
   - Конечно!
   Игнатьев чуть не подпрыгивал в предвкушении сенсации.
   - Весьма, весьма благодарен!
   Я поднялся со скамейки, распрощался с журналистом и отправился назад в пансион: надо же было прочесть, наконец, эту несчастную газету!
  
   Глава 3
  
   Двери в гостиную были открыты, и я удобно устроился в дальнем углу, в уютном плюшевом кресле у открытого по случаю теплого вечера окна. На столике рядом были расставлены пепельницы и разложены коробки спичек. Вот сигар, сигарет или просто папирос наблюдалось. Да что там - простого табака, даже махорки - и то не было. Видимо, вытряхнуть пепельницы невелик труд, да и спички недороги, а вот табачок, как водится, врозь. Ну да оно и к лучшему: сам не курю, и дыма табачного не люблю.
   Поерзав по сиденью и усевшись, как следует, я развернул газету и принялся бегло её просматривать. Против ожиданий, в "Ведомостях" не нашлось ни одного объявления о работе. Куча сообщений об открытии новых фотографических салонов, рестораций, о собраниях всевозможных обществ, реклама всяческих магазинов, уведомление о благотворительном бале, который дает баронесса Сердобина в своем особняке и прочая чушь. О найме на работу - ни слова. Может, не та газета? Или здесь вообще не принято давать подобные объявления? Спросить бы кого, но, боюсь, неправильно поймут. А тот газетчик, хоть на вид и симпатичный молодой человек, еще состряпает какую-нибудь пакостную статейку...
   Распрощавшись с надеждой немедленно определиться со своим будущим, я перевернул газету и принялся внимательно прочитывать ее от корки до корки. Надо сказать, в глобальном смысле я получил немногое. На первой полосе были внутренние губернские новости. В основном, они касались снятия и назначения чиновников различных рангов. Единственное, что можно было почерпнуть из этих заметок, это сам факт существования некоего господина имярек в некоей должности. Вторая страница была заполнена пространными и довольно косноязычными фельетонами. По крайней мере, мне так и не удалось понять, кого именно высмеивают эти опусы, и какие факты общественной и частной жизни они критикуют. Четвертая страница с объявлениями была уже просмотрена вдоль и поперек, оставалась лишь третья. Как оказалось, в ней и было самое интересное и важное во всей газете.
   Поперек страницы жирным шрифтом был напечатан заголовок: "Ужасная авария на вчерашних автогонках!" И чуть ниже и мельче: "Гонщик чудом остался жив!"
   В тексте была обычная чушь, рассчитанная на восторженных дилетантов. Про отважных мужчин в гогглах и кожаных куртках, про безумные скорости в пятьдесят миль в час, и прочая ерунда. Тем не менее, я внимательно прочитал всю статью, тщетно пытаясь получить хоть какую-нибудь дополнительную информацию. Но что оказалось для меня действительно ценным - огромное фото, занимавшее чуть ли не треть страницы. На нем было запечатлено хрупкое сооружение о четырех колесах, уткнувшееся передком в здоровенный валун. Водитель этого раритета сидел, навалившись грудью на руль и уперев голову в круглом шлеме знакомой формы и тех самых гогглах в планку, разделяющую лобовое стекло по вертикали надвое. Само стекло, видимо, разбилось при ударе, и лишь несколько обломков торчало из ограждавшей его рамки. Судя по фото, повреждения у маш... да, конечно, мобиля - были невелики. Три-четыре часа в хорошей мастерской, плюс покраска. А вот что касается водителя, то есть, его очков... вряд ли вставленное в них стекло, да еще защищенное довольно толстым латунным стаканом, могло разбиться о сравнительно тонкую рамку. Других же вариантов разбития очков видно не было.
   Я глянул в конец статьи. Фамилия репортера мне ничего не сказала, а вот фотографию делал мой знакомый Федор Игнатьев. Надо бы порасспросить его на предмет причины аварии. Ведь раз он снимал, то был непосредственным свидетелем всего произошедшего и мог увидеть что-то такое, чего все остальные просто не разглядели. Ну и, кроме того, у него помимо напечатанного в газете наверняка есть ещё несколько снимков, да и качеством они будут получше, чем искаженная печатным станком мутноватая картинка. Ценное знакомство, надо признать.
  
   Незадолго до ужина гостиная стала наполняться постояльцами. За стол никто не спешил. Дамы и господа расселись по диванам и креслам и, конечно же, принялись обсуждать центральную статью "Ведомостей". Тут же возникли споры. И тот, о лошадях и мобилях, слышанный мной за обедом, и о том, нужны ли гонки вообще, и о том, насколько с моральной точки зрения приемлемо такое зрелище. Я же сидел в своем кресле, и не слишком вслушивался в беседу, пытаясь осмыслить свое нынешнее положение и составить хоть какой-нибудь план на будущее. Как назло, в голову ничего дельного не приходило. Зато мысли постоянно сворачивали на фото в газете и разбитые гогглы. При таком, не особо сильном ударе, очки пострадать ну никак не могли. Значит, было что-то еще. Еще один удар, который никто из зрителей не видел. Может даже...
   При этой мысли мне несколько поплохело. А что если в меня - то есть, в того, прежнего Володю Стриженова, стреляли? Пуля - или что там было - разбила гогглы, но дальше почему-то не прошла, и оставила мне на память о моем предшественнике жесткое сотрясение мозга. А раз так, то стоит повнимательней осмотреть свои очки. Может, там, на внутренней стороне латунной оправы, найдется какое-то доказательство моей теории?
   Погруженный в свои мысли, я не сразу услышал, что ко мне обращаются.
   - Владимир Антонович!
   - Что?
   Несколько секунд я хлопал глазами, пытаясь сообразить, чего от меня хотят. А все собравшиеся вокруг смотрели на меня и явно чего-то ждали. Пришлось извиняться.
   - Простите великодушно, но я задумался настолько, что выпал из общей беседы. Не могли бы вы повторить свой вопрос?
   - Владимир Антонович, - произнесла одна из дам. За обедом она молчала, а сейчас обнаружила нежный певучий голос. - Мы с супругом считаем, что гонки - это моветон. Это потакание низменным страстям плебса, а кроме того - бесполезный риск для людей, отважившихся посвятить свою жизнь этому сомнительному занятию. Но вот молодые люди настолько категорически утверждают обратное, что нам необходим знающий человек, способный разрешить наш спор. И по нашему общему мнению, вы как раз именно такой человек. Окажите нам любезность, изложите вашу точку зрения по этому вопросу.
   Подобные лекции мне приходилось читать неоднократно в самых разных компаниях. Я успел отточить формулировки, выправить стиль и почти что выучить эту речь наизусть. И сейчас приготовился поведать свою домашнюю заготовку новому миру. Главное - не запутаться в терминах и не сбиться с местной несколько высокопарной и витиеватой манеры речи.
   Обитатели пансиона в предвкушении моих откровений подсели поближе и приготовились внимать, не пропуская ни единого слова. Ну а я, видя, что публика готова, предпочел не заставлять себя ждать.
   - Сегодня перед обедом молодые люди очень верно говорили о том, что прогресс неостановим. Как бы люди старшего поколения не цеплялись за свои привычки и предпочтения, жизнь меняется. Так было до нас, и так будет после нас. Конечно, перемены наступают не мгновенно, но они неизбежны. И знаете, в чем причина этих перемен? В экономике. Деньги начинают двигаться быстрее, и заставляют ускоряться все прочие составляющие нашей с вами жизни.
   - Но как это связано с мобилями? - недоуменно спросил давешний толстяк.
   - Напрямую. Любой купец может подтвердить, что доход предприятия во многом зависит от скорости оборота денег. И тот, кто сможет заставить свой капитал двигаться быстрее, сможет превзойти своего более медлительного конкурента.
   - Да, это так. Но...
   - Позвольте, я закончу свою мысль. До недавнего времени, как вы знаете, гужевой транспорт был единственно доступным средством передвижения если, конечно, не считать собственные ноги. И люди, и грузы передвигались со скоростью лошади. Быстрее и легче, чем пешком, это несомненно. Но сейчас появились мобили, и все деловые отношения, прямо или косвенно связанные с перевозками, получили весомую прибавку в скорости. Вы ведь не станете спорить с тем простым фактом, что мобиль быстрее лошади?
   - Разве что гоночный. А на улице мобили ничуть не быстрее, - упирался спорщик.
   - Хорошо. С какой скоростью едет мобиль?
   - В среднем, пятнадцать-двадцать миль в час, - ответил один из молодых парней.
   - А лошадь?
   - Лошадь может бежать со скоростью миль шестьдесят в час, - с уверенностью заявил местный ретроград и с видом превосходства оглядел всех присутствующих. - Конечно, это верно лишь для чистокровных элитных скаковых пород. Но даже обычная извозчичья кобыла легко даст тридцать миль.
   - Прекрасно!
   Я широко улыбнулся, почти что оскалился.
   - И как долго может бежать лошадь с такой скоростью? Молчите? Тогда я скажу: полчаса, от силы час, иначе она падет. А мобиль может со скоростью в пятнадцать миль ехать весь день. Прикиньте: двенадцать часов по пятнадцать миль - сто восемьдесят миль. Самые лучшие лошади за день не пройдут и трети этого расстояния. А что касается перевозки грузов, ситуация и вовсе несравнимая. Лошадь, запряженная в телегу, везет от силы тридцать-сорок пудов груза. При этом она движется шагом, не быстрее пяти миль в час. Грузовой же мобиль легко перевозит полторы-две сотни пудов со скоростью все те же пятнадцать миль в час. Вот и выходит, что лошадь по всем статьям уступает мобилям, и это я еще не касался стоимости содержания и обслуживания. Так что гужевой транспорт с неизбежностью уходит в прошлое. Рано или поздно, лошади останутся лишь в узкой нише: эстетика, экзотика, спорт, способ продемонстрировать статус - и все. Нет, они не исчезнут совершенно, всегда будет оставаться достаточно людей, беззаветно влюбленных в этих прекрасных, благородных животных. Но на дорогах в ближайшую сотню-другую лет будут царить именно мобили.
   - Это, безусловно, интересно, - вмешался второй господин. - Но мы бы хотели услышать о гонках! Какое отношение экономика имеет к гонкам мобилей?
   - Самое прямое, - улыбнулся я в ответ. - Как вы только что убедились, основным транспортным средством современной экономики становятся мобили, и причину этого я показал ранее: использование мобиля ускоряет движение денег. С каждым годом фабрики производят все больше и больше мобилей, стремясь удовлетворить непрерывно растущий спрос. Они стараются сделать новый транспорт быстрей, надежней, грузоподъемней, комфортней, в конце концов. Но у мобилей есть один минус: цена. Хороший современный мобиль стоит довольно дорого. Дороже средней извозчичьей лошадки. Конечно, вложенные средства со временем окупятся, но каждому предпринимателю хочется, чтобы деньги вернулись как можно скорей и в дальнейшем принесли наибольшую прибыль. Как же это сделать? Фирм, производящих мобили, довольно много. Каждая из них представляет на выбор несколько схожих моделей. И каждая фирма на все лады расхваливает свою продукцию и, конечно, охаивает мобили конкурентов. Деловому человеку, желающему вложить капитал в транспортное средство, бывает весьма непросто сделать оптимальный выбор. Перед ним встает вопрос: какой мобиль лучше? Какая из фабрик выпускает наиболее удобные, качественные и надежные аппараты? Без помощи квалифицированного специалиста ответить на этот вопрос невозможно. Иначе вместо того, чтобы вести дело, придется изучать и сравнивать характеристики множества мобилей. И это не гарантирует правильности выбора, ведь производители могут и приврать в своих рекламных предложениях. И тут появляется то самое средство, которое позволяет даже дилетанту наглядно сравнить мобили разных фирм. Гонки.
   От такой длинной речи у меня даже горло пересохло. Впрочем, юноша в сером костюме оперативно подал мне стакан воды. Я поблагодарил, сделал пару глотков и продолжил:
   - Именно гонки являются средством показать товар лицом. Все предельно просто: какой мобиль пришел к финишу первым, без поломок и аварий, тот и лучше. Конечно, есть нюансы, но, в основном, дело обстоит именно так. Фирмы строят специальные гоночные мобили, вкладывают немалые средства в разработки новых конструкций, и все - ради победы в престижных гонках. Потому что эта победа вскоре кратно окупится ростом продаж. Большие деньги - вот главное, ради чего устраиваются состязания мобилей. А все остальное - зрелищность, ажиотаж, риск, тотализатор и прочее - это лишь декорации. И никакие рассуждения об аморальность и жестокости этого вида спорта не смогут отменить гонки.
   - А что же вы? - спросила женщина, вынудившая меня к этому монологу. - Вы понимаете всю отвратительность и низость гонок и все равно участвуете в них? Почему?
   - Все просто. Как я уже сказал, гонки не отменят и не запретят. Ни вы, ни я, ни кто-то другой. Так или иначе, они будут существовать и сейчас, и через сотню лет. А я, как и другие гонщики, буду в них участвовать потому, что мне это нравится. Мне нравится ощущение скорости, нравится чувство единения с аппаратом, когда он настолько послушно откликается на каждое малейшее движение, что кажется продолжением тела. В конце концов, то, что я в схватке с сильнейшими гонщиками одерживаю верх, тоже доставляет мне удовольствие. И, несомненно, способствует самоутверждению.
   - А как же ваша вчерашняя авария?
   - Это бывает нечасто. Если мобиль тщательно подготовлен механиками, если гонщик спокоен и собран, если никто на трассе не пытается вдруг помешать, то риск аварии минимален. Что же до вчерашнего происшествия, причины его еще предстоит определить. Имела ли место неисправность мобиля или вмешался некий внешний фактор...
   Я прикусил язык. Черт побери, проговорился! Это ж завтра весь город будет судачить о "внешнем факторе"!
   - Браво, Владимир Антонович! - послышался с улицы знакомый голос и аплодисменты.
   - Браво! Браво! - поддержал его девичий голосок.
   - Браво! - захлопали спорщики.
   Тем временем, в окне появилась растрепанная голова в шляпе-канотье
   - Прошу прощения, Владимир Антонович. Мы проходили мимо и услышали ваш весьма интересный рассказ. И, конечно, не смогли удержаться от того, чтобы подойти поближе и послушать. Знаете, я никогда не думал о том, что такие, казалось бы, малосвязанные вещи, на самом деле теснейшим образом переплетены между собой.
   - Тем не менее, это так. Кстати, дамы и господа, позвольте вам представить: Федор Иванович Игнатьев, корреспондент "Ведомостей". Именно ему принадлежит авторство фотографии в нынешнем вечернем выпуске.
   Тут начались пустые славословия, уверения в почтении и прочие скучнейшие и, как по мне, совершенно пустые ритуалы.
   Представленные церемонно раскланялись, затем фотограф со своей компанией удалился, и наступил ужин.
   После ужина я поднялся наверх. Плотно закрыв за собой дверь, уселся на диван и принялся осматривать свои гогглы, тот окуляр, в котором треснуло стекло. И действительно, внутри толстого латунного стаканчика нашлась глубокая забитая свинцом борозда. Наверное, силы выстрела оказалось недостаточно, чтобы ранить или убить гонщика. А вот очки неизвестный пока стрелок разгрохал. И явные симптомы сотрясения наверняка тоже связаны с этим выстрелом. Удивительно только, как это такая хрупкая вещь как стеклянная линза лишь треснула, и даже не высыпалась из оправы. Нет, однозначно надо будет сходить к мастеру и как следует его отблагодарить. Ведь эти очки, по сути, изначальному хозяину тела жизнь спасли. Вот только об этих открытиях лучше помолчать: кто знает, в кого на самом деле стреляли: в фирму господина Маннера или в самого Володю Стриженова.
  
   Глава 4
  
   Завтрак подходил к концу, когда за открытым окном гостиной послышалось знакомое уже негромкое фырчание. Не иначе, как господин журналист прикатил. Я кинул взгляд на часы: до условленного времени оставалось минут пятнадцать. Так что пусть торопыга подождет, у меня еще не завершены утренние дела.
   Я вернулся к чаю и легкой застольной беседе. Собственно, беседа вполне обходилась без моего участия. Да и я больше помалкивал, боясь проколоться с незнанием чего-нибудь совсем элементарного, и сосредоточившись на том, чтобы правильно и без ошибок обращаться с многочисленными столовыми приборами. К счастью, в свое время матушка упорно вдалбливала в меня премудрости застольного этикета. Тогда я был уверен, что эта наука мне никогда не понадобится, не светит мне столь изысканное общество. Но жизнь наглядно показала, что ни от чего нельзя зарекаться. Сума и тюрьма - так, детский лепет, порой и в другой мир провалиться случается. Так что невозможно знать заранее, что и когда понадобится в жизни.
   Я допил чай, промокнул губы салфеткой, поднялся из-за стола и, распрощавшись со своими соседями, вышел на улицу. У бровки тротуара стояло нечто, более смахивающее на легкую бричку, только без оглобель и с рулем. Чтобы не выдать своего скептического отношения к этому агрегату, пришлось приложить немало усилий.
   - Доброе утро, Федор Иванович, - поприветствовал я своего нынешнего извозчика.
   - Доброе утро, Владимир Антонович, - с готовностью отозвался журналист, приветственно приподнимая свою шляпу. - Прошу садиться.
   И прибавил извиняющимся тоном:
   - Увы, но мобили, как вы вчера отметили, стоят немало. Приходится ездить на этом раритете.
   - Наследство? - поинтересовался я для вежливости.
   - Дедовское, - с печалью в голосе подтвердил Игнатьев. - Приходится тащиться не быстрее десяти миль в час. Думаю, если дам положенные пятнадцать, эта колымага просто рассыплется. Так что давайте уже поедем, а то рискуем опоздать к назначенному времени. Ехать-то придется на другой конец города.
   Я взгромоздился на вполне удобное сиденье, обитое зеленым плюшем. Мобиль при этом чувствительно качнуло.
   - Видите, - грустно вздохнул журналист, - все разболталось. В мастерских даже смотреть не хотят, не то, что браться за ремонт. Смеются: мол, вашу лошадь проще пристрелить, чтобы не мучилась.
   Он дернул рычаг, крутанул какой-то маховичок, даванул на клаксон - резиновую грушу с латунным раструбом и тронул свой аппарат с места.
   Я по старой шоферской привычке попытался прислушаться к машине, прочувстовать ее, так сказать, филеем. Ощущения мои были удручающие. Мобиль немилосердно трясло: еще бы, по брусчатке, да на рессорной подвеске без единого амортизатора. Да, на узких ободах колес с тонкими спицами были резиновые шины. Но - литые! Много ли неровностей дороги они могут смягчить? Скорее, резина нужна для того, чтобы железные ободья не грохотали по булыжнику. Ну и еще для некоторого сцепления с дорогой. Несколько уменьшала тряску мягкая подушка сиденья, но все равно разговаривать в таких условиях было чревато серьезным риском прикусить язык.
   На ямках мобиль изрядно раскачивало из стороны в сторону. Пару раз я всерьез испугался, что мы сейчас перевернемся, но Игнатьев, видимо, привык к таким фокусам своей механической повозки, и ни разу даже бровью не повел. На поворотах нас тоже серьезно кренило, и это на смешных десяти милях в час. Да я бегом могу двигаться быстрее! Страшно подумать, что будет, если мобиль выдаст все пятнадцать! Где-то внизу, под днищем, постоянно раздавался громкий металлический лязг и скрежет. Рессоры душераздирающе скрипели, так что опасения журналиста, как мне показалось, были вполне реальными. Но, тем не менее, старичок, трясясь, подпрыгивая, скрипя и лязгая, катился в нужном направлении, и рассыпаться не собирался. Может, он все же прочнее, чем кажется? Кто знает, если его просто чуток подшаманить, протянуть гайки и смазать в нужных местах, он перестанет пугать жуткими звуками своих седоков?
   Внезапно мобиль вильнул к обочине и остановился. Игнатьев щелкнул ногтем по стеклу какого-то прибора и вздохнул:
   - Вода вышла...
   Он выскочил на дорогу с очевидной целью: устранить проблему. Я - тоже, но уже из любопытства. Журналист открыл крышку позади экипажа - видимо, багажник - и вынул жестянку, формой близкую к кубу, с пробкой в одном из углов. Здесь же, в багажнике, нашелся закрытый крышкой патрубок. Крышка была открыта, в патрубок вставлена довольно чистая жестяная воронка и содержимое канистры полилось куда-то в недра мобиля. Заливаемая жидкость была светлой, прозрачной и совсем не пахла. Игнатьев, кажется, говорил что-то про воду. Так это он с собой воду возит?
   Это открытие тут же потянуло за собой следующее: так это паровик? Кажется, мне удалось не сказать это вслух, да и вообще удержаться от демонстрации своего удивления. Теперь стал понятен и звук, издаваемый мобилем, и относительная чистота воздуха вдоль дорог. Черт побери, они тут все ездят на пару! Но почему? Нефть не нашли? Нашли, но не смогли перегнать на бензин? Вопросов появилось множество, и ответов не было ни на один. Хуже того, я не мог никому задать эти вопросы. Представляете? Гонщик вдруг начнет спрашивать подобные вещи! Но, вместе с тем, получить ответы было просто необходимо.
   Забег моих мыслей прервала реплика хозяина колесного антиквариата:
   - Сейчас пар пойдет и поедем дальше.
   Я кивнул с понимающим видом. Было время, когда я интересовался паровыми машинами, и какие-то знания в голове отложились. Например, я знал, что у паровозов отработанный пар из цилиндров просто выходил в атмосферу, и по этой причине было необходимо регулярно пополнять запасы воды. Отсюда и водонапорные башни на каждой станции. Потом инженеры придумали специальное устройство, конденсатор, чтобы этот пар собирать, охлаждать и возвращать обратно в котел. Паровозы от этого стали чуть экономичней, но к тому времени уже получили широкое распространение дизель и электричество, и век паровых машин благополучно завершился. Остались разве что паровые турбины на военных кораблях и на тепловых электростанциях.
   - А что, у вашего мобиля нет конденсатора? - спросил я с видом знатока.
   - Да есть, - с досадой махнул рукой Игнатьев. - Но все равно через каждые полсотни миль приходится доливать воду и ждать, когда давление пара дойдет до нужной марки. Впрочем, уже все, можно ехать.
   И мы двинулись дальше.
  
   На скорости десять миль в час да со всеми остановками путешествие в контору заняло больше часа. Но в конце концов, кряхтящий и скрипящий старичок высадил нас у двухэтажного здания. Вид у здания был, по моим представлениям, довольно убогий. Нижний этаж был сложен из кирпича и когда-то слегка оштукатурен. Верхний же этаж был полностью деревянным. Даже крыша была крыта досками. Случись пожар - останутся только стены первого этажа. Зато вывеска над узкой двустворчатой дверью была солидной. На солидного размера основе из тонкого крашеного суриком железа крупными белыми буквами было выведено: "Успех". Ниже шрифтом поменьше шла приписка: "товарищество на паях".
   Рядом с дверью на деревянной лавке - то есть, на доске, брошенной на два чурбака, сидел крепкий дед, словно бы сошедший со старинных фотографий: борода лопатой, косоворотка, полосатые штаны, сапоги "гармошкой", картуз. Судя по брезентовому фартуку с медной бляхой и метле в руках, дворник. Завидев подъехавший мобиль, он неторопливо поднялся, дождался, когда я подойду к двери, приподнял картуз и степенно произнес:
   - Доброго здоровьица, Владимир Антонович.
   - И тебе не хворать, - откликнулся я.
   - А это кто? - ткнул он пальцем в журналиста, выволакивающего с заднего сиденья своего драндулета тяжелую деревянную треногу с фотоаппаратом.
   - Это газетчик из "Ведомостей", он со мной.
   - Нехорошо это, не жалует Томас Фридрихович газетчиков-то.
   - Говорю же - со мной человек, я и отвечу в случае чего. Знаешь ведь, что меня увольняют?
   - Слыхал, ага, болтали девки в конторе.
   - А раз так, то с меня и взятки гладки. Побесится Маннер, не без того, а сделать ничего уже не сможет.
   - Оно, конечно, так, - почесал затылок дворник, - да только хозяин всяко найдет, на ком отыграться. А он со вчерашнего дня не в духе. Говорят, Николай Генрихович гонку вчера проиграл вчистую, предпоследним пришел. Свалил все на механиков - мол, мобиль плохо подготовили. Вот Томас Фридрихович и лютует, да так, что держись! Ходит весь красный, орет на всех подряд. Того и гляди, удар с ним приключится.
   Пока клининг-мастер выкладывал мне последние новости, я прочел выбитое на бляхе имя: Урюпин Степан Никанорович.
   - Ничего, Никанорыч, бог не выдаст, свинья не съест. Авось, уцелею.
   И, обернувшись к журналисту, добавил:
   - Пойдемте, Федор Иванович.
   По узкой скрипучей деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. На верхней площадке, прежде, чем войти в помещение конторы, я шепнул своему спутнику:
   - Сейчас я займу Маннера, а вы пока настраивайте свою треногу. Не знаю, удастся ли вам сделать хороший снимок, но будьте наготове.
   - Будьте покойны, Владимир Антонович, я мигом изготовлюсь. Пластинка уже заряжена в аппарат, так что пары минут мне будет вполне довольно.
   - Ну, тогда вперед! - кивнул я и уверенно распахнул дверь.
  
   В конторе было полно народу. Я заметил того рыжего веснушчатого парня, который помог мне два дня назад. Он тоже увидел меня, приветственно махнул рукой, но подходить не стал: вернулся к беседе с высоким сухопарым мужчиной в полувоенной одежде: сапоги, галифе и китель без погон. Лицо его, породистое, жесткое, с резкими чертами, вызвало в памяти фразу о твердом нордическом характере. Наверняка это тот самый Клейст. Ну а его подчеркнутое игнорирование моего присутствия говорило о том, что отношения с ним у моего предшественника... как бы это мягко выразить... сложные. Но не в моих правилах навязываться, тем более, что сослуживцами очень скоро мы быть перестанем, и дорожки наши разойдутся в разные стороны.
   Обилие публики, видимо, было связано с национальным ежемесячным праздником - днем получки. Люди по одному заходили в кабинет, на солидной двери которого была прикреплена табличка: "Т.Ф. Маннер. Управляющий". Спустя недолгое время люди выходили обратно и либо сразу двигали на выход, либо, что случалось чаще, задерживались в помещении конторы. Надо думать, все уже были в курсе моего грядущего увольнения и жаждали увидеть финальную сцену этой потрясающей драмы. Что ж, я им предоставлю такую возможность.
   В ожидании своей очереди я подошел к столу, за которым сидела, колотя по клавишам пишущей машинки, единственная дама в конторе. По всей видимости, та самая Люсьена, о которой шла речь.
   - Добрый день, господин Стриженов, - равнодушно произнесла она. Извольте поставить свою подпись.
   С этими словами она протянула мне два листа бумаги. Я быстро их просмотрел. Это было соглашение о расторжении контракта по инициативе работодателя. Дата стояла позавчерашняя. Что ж, сумма в расчете будет на пару рублей меньше. Я взял со стола перо, обмакнул в чернильницу и быстро вывел сложный росчерк сперва на одном листе, потом на другом. Ради этих двух закорючек я вчера перед сном убил не меньше двух часов, пытаясь сперва просто написать хоть что-то на листе не слишком качественной бумаги, а потом подделать собственную подпись, тщательно копируя все положенные завитушки, которые были на бумаге с контрактом. Забрав и просушив свой экземпляр, я спрятал его во внутренний карман сюртука и вернулся к ожиданию беседы со своим теперь уже бывшем шефом.
   Ждать пришлось довольно долго, но, наконец, дошел черед и до меня. Тяжелая дверь кабинета отворилась без скрипа, я сделал два шага вперед и остановился перед столом, за которым восседал, судя по всему, сам Т.Ф. Как-то так вышло, что я так и не удосужился узнать имя-отчество начальства. Но теперь, надо полагать, в этом и вовсе не было смысла. Пока управляющий копался в ящиках своего стола и перебирал какие-то бумаги, я получил возможность как следует разглядеть этого человека.
   Маннер оказался толстячком с круглым одутловатым лицом, пухлыми щеками, маленькими комичным усиками и большой сверкающей плешью. Одет он был в шикарный костюм-тройку, явно шитый на заказ у дорогого портного. На коротких толстеньких пальцах сверкали перстни. И камни в них явно были настоящими, в отличие от тех, что я видел у моих соседей по пансиону.
   Т.Ф. явно не хотел обращать на меня внимание, так что пришлось напомнить о себе:
   - Господин Маннер, вы так и будете старательно игнорировать мое присутствие?
   Маннер поднял голову и уставился на меня с таким выражением лица, словно видел меня впервые. Я же в ответ широко улыбнулся и в свою очередь принялся пристально глядеть управляющему точно в переносицу. Тот, видя, что меня таким приемом не прошибить, грозно рявкнул из-за стола:
   - Какого черта приперся? Пошел вон! Ты уволен!
   Видимо, этого должно было хватить, чтобы мой предшественник в панике скрылся куда-то далеко в неизвестном направлении. Я же в ответ улыбнулся еще шире, подтянул поближе кресло для посетителей и уселся в него, закинув ногу на ногу. Во время этих манипуляций я украдкой глянул на дверь. Все в порядке, между дверью и косяком оставалась щель вполне достаточная, чтобы вопли Маннера слышала вся контора и, что гораздо важнее, мой новый знакомый журналист Федор Игнатьев.
   Видя, что горлом меня не взять, мой визави переменил тактику. Он откинулся на спинку своего кресла и уже спокойней произнес:
   - Ну чего тебе еще надо? Люсьена тебе бумаги выдала?
   - Выдала, - подтвердил я.
   - И чего ты теперь от меня хочешь?
   - Как чего? Своих денег.
   - Каких еще денег?
   Недоумению Маннера, казалось, не было предела.
   - Что значит, каких? Честно заработанных. Я отработал в товариществе "Успех" весь месяц без двух дней. Так что мне причитаются сто двенадцать рублей.
   - Что-о-о? - взвился толстяк. - Ты угробил новейший мобиль, позорно продул гонки и у тебя еще хватает наглости говорить о деньгах?
   Честное слово, в театре господину Т.Ф. без разговоров отдали бы роль Мефистофеля. Он состроил такую свирепую рожу, что выглядел буквально воплощением Фобоса, я аж залюбовался.
   - Не преувеличивайте, господин Маннер. У мобиля был лишь слегка поврежден кузов и разбито ветровое стекло. Я уверен, что уже часа через три все было исправлено, да так, что и следов невозможно найти. И, кстати, извольте выражаться повежливей. Вы, все-таки, не на базаре.
   Управляющий побагровел.
   - Да ты знаешь, сколько денег ушло на ремонт?! Твоей годовой зарплаты не хватит, чтобы покрыть причиненные тобой убытки! Не говоря уже о проигранном заезде. Радуйся, что я не заставляю тебя отрабатывать причиненный ущерб!
   - Говорят, что бывает просто ложь, наглая ложь и статистика. Но вы, господин Маннер, кажется, и статистику умудрились переплюнуть. Я видел фото в "Ведомостях". Десятка на кузовной ремонт и, может, еще десятка за стекло. Хорошо, пятерка за работу механиков. Четвертной - вот все ваши затраты. Кстати, ваш любимый Клейст вчера позорно продул свою гонку. Вы у него тоже удержали из жалованья за проигрыш? Позвольте усомниться. Но даже если на мгновение допустить, что вы исключительно честны, и ваши расчеты правильны, то позвольте напомнить, что в контракте, который мы с вами заключили, прописаны предельные размеры штрафа, который вы можете на меня наложить, так что сорок рублей вы мне должны выплатить в любом случае. А теперь будьте так любезны выдать положенную мне сумму.
   Пока я произносил свою речь, толстяк медленно, но верно зверел. Наверняка он впервые столкнулся с такой демонстративной фрондой. Ему, поди, никто и слова-то против сказать не смеет. А тут какой-то типус покусился на святое - вслух усомнился в честности начальства. Растоптать святотатца!
   Маннер подался вперед и навис над столом, опираясь на руки. Нависнуть надо мной ему не позволяли рост и ширина стола.
   - Мерзавец! - завопил он. - Да как ты смеешь! Ничтожество! Убирайся прочь, пока тебя не спустили с лестницы! Прочь!
   - Ты злишься, Юпитер, значит, ты не прав, - к месту процитировал я когда-то слышанную фразу. - Господин Маннер, не угодно ли вам соблюдать хотя бы минимальные приличия? Или вы обучались не в гимназии, а в академии хамства?
   Кажется, бывшее начальство меня не слышало. Да и я не вслушивался в исторгаемые толстяком эмоции:
   - Мерзавец! Неблагодарная скотина! Пошел вон!
   - Не брызгайте, - демонстративно поморщился я.
   Было понятно, что по доброй воле этот прощелыга не отдаст мне ни копейки. Что ж, придется пойти на крайние меры.
   - Так, значит, вы отказываетесь выполнить назначенные вами условия контракта? Хорошо. А вы готовы повторить свои слова в суде? Думаю, найдется бойкий адвокат, который вытряхнет из вас не только полную сумму моего жалования, но и компенсацию за все те оскорбления, которые сейчас прозвучали в мой адрес.
   - Да кто тебе поверит! - взвизгнул Т.Ф.
   - Да кто угодно. У меня свидетелей - вон, вся контора.
   Я широким жестом указал на приоткрытую дверь и поднялся с кресла.
   - Так что, до встречи в суде? Думаю, многие с радостью придут посмотреть на ваше публичное унижение.
   - Ты!.. Ты!..
   Управляющий выскочил из-за стола, и я едва не рассмеялся: этакий разъяренный колобок на ножках. Не обращая больше внимания на изрыгающего брань Маннера, я двинулся к выходу, но дойти не успел.
   - Володя! - крикнул мне веснушчатый парень. Я обернулся. Взбесившийся Т.Ф. схватил с ближайшего стола тяжелое мраморное пресс-папье и замахнулся, собираясь не то швырнуть мне в спину, не то звездануть меня по затылку. Нет, этого допустить было никак нельзя. Я шагнул навстречу Маннеру, чуть подался вправо, пропуская мимо себя увесистую каменюку и почти без замаха воткнул левый кулак в объемистое брюхо управляющего. Тот хрюкнул, выронил пресс-папье и сделал два шага назад, пытаясь удержать равновесие. На его беду, как раз позади у него оказалась объемистая проволочная корзина для бумаг. Верхний край корзины пришелся как раз под коленки тигру автогонок. Он нелепо взмахнул руками раз, другой, а потом плюхнулся своей упитанной задницей прямо в корзину.
   В конторе на несколько секунд воцарилась тишина. Все созерцали мусорную корзину с застрявшим в ней управляющим. Маннер вяло дрыгал руками и ногами, пучил глаза и, словно рыба, беззвучно открывал и закрывал рот.
   - Владимир Антонович! - послышался сзади быстрый шепот.
   Я сообразил, что от меня требуется, и отскочил в сторону. И тут же контору озарила вспышка магния. Довольный, сияющий Федор Игнатьев, предвидя грядущие проблемы, принялся оперативно сворачивать свою треногу. А застрявший Т.Ф. побагровел еще сильней, так, что я испугался: не хватил бы его удар. Глаза его налились кровью и из корзины раздался душераздирающий вопль:
   - Кто посмел? Кто впустил этого щелкопера? Стриженов! Да я тебя!
   - Так что, кому поверит судья? - перебил я бывшего своего начальника и ретировался следом за журналистом.
   Прежде, чем сбежать вниз по лестнице, я подобрал загодя примеченную доску и подпер дверь конторы. А то пока господин Игнатьев разведет пары своей ласточки, нас поймают, побьют и отберут все документальные свидетельства.
   К моему удивлению, когда я покинул, наконец, здание конторы, древний мобиль уже бодро фырчал.
   - Садитесь скорее! - махнул мне рукой Игнатьев.
   Я не стал медлить, и тут же запрыгнул на свободное сиденье. Журналист дал газу - вернее, пару, и мы помчались прочь от конторы товарищества "Успех" с бешеной скоростью десять миль в час.
  

Глава 5

  
   Пока престарелая колымага вытрясала из меня душу на городских мостовых, я вспоминал свой разговор с господином Маннером. Надо сказать, я не ожидал, что все пройдет вот так, со скандалом и драками. Я даже подумать не мог, что в этом оазисе куртуазности нарвусь на такого закоренелого хама. Впрочем, так получилось даже лучше. Наверняка журналист тиснет статейку в вечернем номере "Ведомостей", да украсит ее шикарным портретом управляющего "Успеха". Может, всю полосу ему и не отдадут, но даже четверть газетного листа, по-моему, будет неплохо. Да и после такой статьи суд над Маннером уже не представляется мне такой уж авантюрой. Нет, я все равно бы попытался найти ушлого крючкотвора. Договорился бы с ним на половину той суммы, которую он сможет оттягать. Глядишь, и продлил бы на месяц-другой проживание у мадам Грижецкой. Ну а теперь, как мне кажется, даже самый начинающий юрист сможет выиграть процесс "Стриженов против Маннера".
   Мои размышления прервала очередная остановка.
   - Что, Федор Иванович, опять вода?
   - Опять, - вздохнул журналист, и принялся вылезать из экипажа.
   - Как вы думаете, Владимир Антонович, - обратился он ко мне, пока вода переливалась из канистры в бачок, - можно что-то сделать с этим драндулетом? Честное слово, порой действительно хочется отправить этот набор металлического лома на свалку. Останавливает меня только то, что в этом случае мне придется таскать фотографический аппарат на себе. А весит он, надо сказать, немало. Если же прибавить штатив да пластинки, выходит и вовсе как бы не полпуда. Нет, вы не подумайте, что я жалуюсь. Но даже на этом престарелом одре, со всеми его недостатками и проблемами я передвигаюсь гораздо быстрее и с намного меньшими усилиями.
   Я не стал сразу отвечать. Походил вокруг мобиля, посмотрел, покачал его, подумал и, в конце концов, решился:
   - Мне трудно судить о состоянии вашего мобиля по внешним признакам. Для точной оценки мне нужно осмотреть его повнимательней. Но, думаю, если провести небольшой ремонт, подтянуть то, что разболталось, заменить то, что наиболее сильно износилось, то ваш старичок еще побегает. С новыми мобилями он, конечно, не сравнится, но положенные ему пятнадцать миль в час будет честно выдавать. Кроме того, глядя на ваш агрегат, у меня возникла одна идея. Если она выгорит, вы сможете за сравнительно скромные деньги избавиться от насмешек.
   - Действительно? Вы так думаете?
   - Да. Именно так я и думаю.
   - Владимир Антонович! - Игнатьев сложил руки на груди в молитвенном жесте. - Если вам это удастся, вы меня очень обяжете.
   - Федор Иванович, - я принялся ковать железо, - у меня есть к вам встречная просьба. У вас ведь сохранились негативы с позавчерашних гонок?
   - Конечно! И контактные отпечатки тоже имеются.
   - Замечательно! Я могу их увидеть?
   - Безусловно. Скажем, завтра с утра. Сейчас я бы хотел подготовить материал для вечернего выпуска "Ведомостей".
   - Конечно, конечно. В котором часу вам будет удобно?
   - Я обычно встаю рано, так что можете подходить хоть прямо к восьми часам, как в присутствие.
   - Ну, в это время мадам Грижецкая подает завтрак. Так что... сколько времени займет прогулка от пансиона до вашего дома?
   - Если энергичным шагом, то, примерно, с полчаса.
   - Что ж, тогда я буду к девяти часам.
   - Я буду ждать вас, Владимир Антонович.

***

  
   Никаких дел у меня не предвиделось, так что я распрощался со спешащим осчастливить Тамбов очередной сенсацией журналистом и решил как следует прогуляться. Обед в пансионе подавали в четыре часа, и у меня в запасе была уйма времени. Город - в своем мире, конечно, - я помнил неплохо. А сейчас представился отличный повод сравнить воспоминания и реальность.
   Я неторопливо шел по тротуарам, где мощеным булыжником, а где - застланным третьесортной доской, крутил головой направо и налево, выискивая и прочитывая вывески, таблички с названиями улиц и номерами домов. Сходства обнаружилось немало, но различий было гораздо больше. Я не нашел на своем месте Советской улицы, Пролетарской, Мичуринской, зато обнаружил малюсенькую Ржавскую. Да и весь город был намного меньше, чем тот, что сохранился в моей памяти. Чесслово, я пешком прошел его насквозь из конца в конец за пару часов. По пути нашел дом Игнатьева. Богато, однако, живут акулы пера! Мне понравился этот двухэтажный особнячок на Обводной. Небольшой, но со своим парком, изгородью и воротами. Чтоб я так жил! Если честно, я скорее ожидал найти господина журналиста в каких-нибудь меблированных комнатах среднего пошиба. Ну, или в пансионе наподобие апартаментов мадам Грижецкой. Ан нет - особняк. Возможно, фамильный. Я ведь, в сущности, ничего не знаю об этом человеке, кроме имени и рода занятий.
   В общем и целом, мне город понравился. Зеленый, уютный, чистый - по крайней мере, центральные улицы были старательно выметены бородатыми дворниками. Большая часть домов были построены из дерева, но в центре хватало и каменных строений.
   На улицах было немало народу. И чистая публика, и победнее народ. Вот только если благородные дамы и господа чинно прогуливались, то люди, как здесь принято говорить, подлого сословия, явно спешили по делам. Еще бы - рабочий день в самом разгаре. Босяков я не увидел. Не думаю, что их здесь нет вовсе, достаточно вспомнить хотя бы того мальчишку-газетчика. Скорее, полицейские бдят и не пущают их в богатые кварталы. А где-нибудь на окраине, в какой-нибудь слободке... там все возможно.
   К пансиону я подходил в самом радужном настроении. Его не портили ни гудящие от продолжительной ходьбы ноги, ни надвигающийся неумолимо срок оплаты. Сегодняшние переговоры с Маннером прошли примерно так, как я и ожидал, если не считать удачного фото, которое сегодня ожидается в вечернем выпуске "Ведомостей". В результате я остался почти что без гроша, и через два дня мне придется перейти в разряд бездомных. Вряд ли моей трехрублевки хватит надолго, так что это время следует потратить максимально эффективно, чтобы успеть обеспечить себя если не жильем, то, хотя бы, заработком.
   Мне оставалось пройти два-три квартала, но тут какой-то тип, лениво щелкавший семечки возле малозаметного безлюдного проулка, внезапно дернул меня за рукав, да с такой силой, что я потерял равновесие и чуть было не упал. Не давая опомниться, тип втолкнул меня в тот самый проулок. Пока я пытался затормозить, в голове был только один вопрос: Т.Ф. или тот, кто послал стрелка? Если первый, будут бить. Ну, попытаются. Если второй - будут убивать, и это намного хуже.
   Утвердившись на ногах, я быстро огляделся. Справа и слева высокие деревянные заборы. Не запрыгнуть, не перескочить. Сзади тот, с семечками. Караулит, чтобы не сбежал и закрывает спиной грядущую драку от любопытных глаз. А передо мной глумливо щерится здоровенный бугай. Ширина его плеч меня впечатлила не меньше, чем выдающиеся формы мадам Грижецкой: как раз от забора до забора, мышь не проскочит. Насчет мыши, пожалуй, преувеличение, но мне даже боком не протиснуться.
   - Ну чего, бла-ародный гаспадин, - с ленцой протянул здоровяк, - тут, эта, велено поучить тебя манерам. Чтобы, значица, в другом разе супротив уважаемых людей не тявкал.
   И он принялся нарочито медленно закатывать рукава рубахи.
   Драться я умею. Детство и юность прошли в не самых благополучных кварталах, вот и пришлось научиться. И не благородному английскому боксу, а жестокой уличной драке, с ее подлыми приемчиками. Отец, бывало, рассказывал о своей молодости. Там у них среди пацанов было некое подобие кодекса чести: дрались до первой крови, равным числом бойцов, без кастетов и заточек, не били ниже пояса... У нас было намного суровее. Зачастую случалось и так, что реально жизнь на кону стояла. Как, спрашивается, по-честному отбиться от банды отмороженных торчков? Да они и боль не всегда чувствуют. Впрочем, сейчас положение у меня не лучше. В прямой схватке мне этого бычка не одолеть, а за спиной еще один, и на что он способен - неизвестно. Так что следующий взгляд я бросил под ноги в поисках средств, могущих стать оружием. Рывком присел, зажал в правой руке небольшой - не больше кастета - камушек, а левой скребанул по земле, загребая в горсть размолотую до состояния пыли землю.
   Не вставая, я швырнул бугаю в рябую щербатую харю горсть земли и тут же, не дожидаясь результата, подался вперед и пробил ему правой в область мотни. Вложил в удар и силу руки, и вес тела, и, распрямляясь, ногами скорости добавил. Попал удачно. Морда "учителя манер" сморщилась, из глумливой превратившись в физиономию обиженного ребенка.
   Позади послышался легкий шорох - наверняка помощник спешит на помощь. Я выпрямился, одновременно разворачиваясь навстречу новому врагу и отклоняясь вбок, к забору. Мимо с легким свистом мелькнула цепочка с гирькой на конце. Не сдвинься я в бок - запросто могла и темечко проломить. А так - попала в лоб здоровяку, который как раз, выпучив глаза и зажав руками причинное место, с сипением рухнул на колени. Попала и отскочила. "Броневой" - подумал я.
   В умелых руках такая гирька - страшное и жестокое оружие. У меня же - только камешек. Я махнул рукой, имитируя бросок, и гопник, неожиданно для меня, повелся на эту примитивную уловку: отпрянул в сторону и даже чуть прикрыл глаза. А я тут же швырнул свой снаряд в лоб любителю подсолнечника. И опять мне повезло: брошенный почти в упор камень попал прямо по центру, на полпальца выше третьего глаза. Бандюган закатил глаза и принялся оседать на землю.
   За спиной громыхнуло, я обернулся. Туша педагога-любителя рухнула-таки на землю, напрочь перекрыв проход, зато открывая вид на второй конец проулка. И там, в этом конце, стоял, перегораживая выход, грузовой мобиль. Наверняка на нем гопники и приехали за мной. Но, все-таки, кто их послал? Допрашивать их в городе, среди бела дня, не вариант. Да и не станут они ничего говорить. Шуметь примутся, на шум полиция прибежит, а там уже они начнут обвинять меня во всех смертных грехах, себя же выставлять непорочными ангелочками. Это надо везти их в подготовленное место, да спрашивать серьезно, с применением кузнечного инвентаря - клещей там, кочерги, утюга и прочих аксессуаров. Но у меня, как назло, нет ни подвала, ни даже кочерги, так что придется ограничиться экспресс-обыском.
   В карманах пошедших по шерсть нашлись неплохой выкидной нож, газетный кулек с семечками, кисет с махоркой, коробок серных спичек и четыре десятирублевых ассигнации на двоих. Ну как не постричь таких баранов? Деньги я прибрал в кошелек, спички сунул в карман, нож, по размышлению, перекинул через один забор, а цепочку с гирькой, сняв с запястья гопника, через другой. Махорка и семечки мне были ни к чему, поэтому решил их оставить: пусть люди, как в себя придут, хоть чем-то утешатся. Покончив с экспроприацией экспроприаторов, я зашагал к мобилю. Возможно, в нем найдется что-нибудь полезное. Или, по крайней мере, интересное.
   Надеялся я напрасно: ни в кузове, ни в кабине не было ровным счетом ничего. По крайней мере, ничего не было видно. Я вздохнул, оглядел свой костюм, поправил ворот сорочки, отряхнул полы сюртука и пошел к пансиону. Как бы там ни было, а к обеду лучше не опаздывать. Мадам Грижецкая ждать не будет.
   На повороте я оглянулся. На заднем борту мобиля было старательно выведено: "Успех". И ниже добавлено: "Товарищество на паях".
  

***

  
   Увидев надпись, я выдохнул с облегчением: все же, это Т.Ф. Маннер послал своих мордоворотов. Правда, я ждал, что посыл случится не раньше завтрашнего дня, но так тоже неплохо вышло. Хотя, если честно, сегодня мне удалось отбиться по чистой случайности. Не ждали от меня подручники-криворучники такой прыти. Да и уловок таких не ждали. Знать-то наверняка знали, да только мой двойник, судя по всему, был рохлей, мямлей и тюхтей. И сказочным, фантастическим педальным лохом. Как он умудрялся совмещать эти свои удручающие качества с талантом гонщика - загадка.
   Уже у самого пансиона меня нагнал крик мальчишки-газетчика:
   - "Ведомости"! Покупайте "Ведомости"! Вечерний выпуск! Самые свежие новости!
   Две копейки у меня нашлись. Я обменял их на свежую прессу и тут же, у дверей пансиона, развернул газету. Как я и ожидал, на третьей полосе, там, где накануне была статья о гонках, крупными буквами выделялся броский заголовок: "Расплата за жадность". И чуть ниже мусорная корзина с тушкой господина Маннера. Управляющий свирепо сверкал глазами со снимка, растопырив конечности во все стороны. Выглядело все это настолько уморительно, что удержаться от улыбки было решительно невозможно.
   В гостиной было оживленно. Все обитатели пансиона расселись на диванах и креслах в ожидании обеда. Один из молодых людей готовился читать вслух ту самую статью. Я остановился на пороге, не торопясь входить и желая вместе со всеми послушать творение журналиста Игнатьева.
   "Нашему корреспонденту удалось попасть в контору товарищества "Успех" в тот момент, когда управляющий упомянутым товариществом Т.Ф. Маннер имел разговор с известным гонщиком Владимиром Анатольевичем Стриженовым. Господин Маннер давно известен своей невоздержанностью и склонностью к непристойным выражениям, но в этот раз он превзошел себя. По случайности, дверь кабинета, где проходила беседа, была приоткрыта, и корреспонденту было слышно буквально все, до последнего слова. Вместе с ним свидетелями разговора были полтора десятка служащих товарищества "Успех", пришедших в контору за своим жалованием. Господин Стриженов тоже намеревался получить причитающиеся ему за прошедший месяц средства, но управляющий "Успеха" отказал ему, причес сделал это в крайне грубой форме. Когда гонщик напомнил господину Маннеру о его обязательствах, зафиксированных в контракте, тот пришел в ярость и принялся осыпать своего бывшего сотрудника такой отборной бранью, что употреблять оную постеснялись бы даже портовые грузчики. Когда же господин Стриженов пригрозил судебным разбирательством, то господин Маннер настолько рассвирепел, что напал на Владимира Антоновича со спины и попытался ударить его мраморным пресс-папье. Если бы ему это удалось, то господин Стриженов наверняка получил бы тяжелую травму. В ответ, защищаясь, Стриженов оттолкнул своего бывшего начальника. И тут произошло совершенно невероятное событие: господин Маннер потерял равновесие и, падая, рухнул всем весом в корзину для бумаг, где и застрял, оскорбляя слух всех присутствовавших при этом дам и господ самыми отвратительными ругательствами. По счастливой случайности, корреспонденту удалось запечатлеть этот момент, и теперь уважаемые читатели "Ведомостей" могут воочию убедиться, к чему приводит жадность и невоспитанность."
   На мой вкус, написано было чрезмерно сухо. Но кто знает - вдруг здесь так принято, и иное посчитают дурным тоном. Так что я воздержался от критики, что вслух, что про себя, и, наконец, вошел, благовоспитанно приветствуя честнУю компанию:
   - Добрый день, дамы и господа!
   Завидев меня, публика разразилась восторженными возгласами и аплодисментами.
   - Браво, Владимир Антонович! - поднялся мне навстречу чтец. - Наконец-то нашелся человек, который не побоялся поставить на место этого наглеца!
   - Да-да, - поддержал его другой. - Вам давно следовало это сделать. Удивительно, как вы терпели подобное отношение к себе на протяжении стольких лет!
   Я сделал вид, что не в теме:
   - Произошло что-то, чего я не знаю?
   Одна из дам решила пояснить мне ситуацию:
   - Дело в том, Владимир Антонович, что Степан Ерофеевич сейчас читал нам статью в свежем номере "Ведомостей". И там журналист Федор Игнатьев, коего вы вчера представили нам, описал подробности вашего посещения конторы этого грубияна Маннера. Ну а фото, конечно, восхитило и позабавило решительно всех. Даже...
   Она понизила голос.
   - Даже наше квартирная хозяйка изволила хохотать. Да так, что едва не развалила табурет.
   Теперь и я улыбнулся, представив хохочущую мадам Грижецкую посреди груды обломков несчастной мебели.
   - Думаю, это было незабываемое зрелище, - ответил я в тон даме и позволил себе подмигнуть ей.
   Дама смущенно заулыбалась, зато ее муж тут же нахмурился. Но сказать он ничего не успел, потому что в эту самую минуту часы пробили четыре удара и в комнату величаво вплыла сама домохозяйка. Подойдя к нашему кружку, она повернулась всем корпусом ко мне и, блеснув загадочно глазами, произнесла своим тяжелым контральто:
   - Владимир Антонович, вы поступили как настоящий мужчина. Я горжусь вашим поступком и горячо его одобряю.
   И, наклонившись поближе, так, что ее выдающийся бюст едва не уперся мне в грудь, добавила театральным шепотом:
   - Мужество должно быть вознаграждено. Я понимаю ваше нынешнее положение, и даю вам неделю без требований оплаты, чтобы вы могли приискать себе новое место службы.
   В ответ я лишь поклонился и приложился к могучей ручке мадам Грижецкой. Прочие квартиранты благоразумно сделали вид, что ничего лишнего не слышали и не видели. А мадам, уже в полный голос произнесла:
   - А теперь, дамы и господа, прошу за стол. Сегодня у Авдотьи получилась замечательная стерляжья уха.
   После обеда я поднялся к себе, добыл из секретера папку с документами, вложил в него сегодняшнюю бумагу и еще раз проглядел контракт. Судя по дате, мой предшественник проработал на Маннера пять с половиной лет. Вряд ли он каждый раз выигрывал гонки. Вряд ли он ни разу не косячил, и уж точно у него случались и поломки, и аварии, и всякие прочие неприятности. Но, тем не менее, его не выгоняли. Наверняка Маннер орал на беднягу, уничтожал его морально и продолжал пользоваться парнишкой, который находился у него на положении полураба.
   Сорок рублей стоит месячное проживание в бедноватой комнатушке, правда, с хорошим столом. Столько же, как я понимаю, стоит найм двух бандюганов, посланных пересчитать мне ребра. Навряд ли это такая уж большая сумма. А хороший гонщик - товар штучный, дорогой. В прошлой жизни, в своем родном мире, я как сыр в масле катался. А если бы удалось еще и гонку выиграть, мог бы... Многое мог бы себе позволить. Неизвестно, чем Т.Ф. зацепил беднягу, но платил он ему явно самый мизер. По сути, он имел в полном своем распоряжении почти бесплатного гонщика элитного класса. И вот раз - и решил уволить. Причем не только вслух озвучил свое желание, но и оформил его официально. Что же заставило эту толстую сволочь избавиться от столь ценного актива?
   Я поднялся из-за стола и в задумчивости прошелся по комнате. Никаких вариантов мне в голову не приходило. Маннер был хамом и мерзавцем, да. Но вот дураком он совершенно точно не являлся. Я плюхнулся на жалобно скрипнувший пружинами диван, потянулся к графину, чтобы налить себе воды, и тут мой взгляд упал на лежавшие на журнальном столике разбитые гогглы. И по спине пополз холодный червячок страха. А что, если тюфяк и разиня Володя Стриженов сумел перейти дорогу кому-то настолько могущественному, что сам великий и ужасный Т.Ф. Маннер сдрейфил и отошел в сторону, едва узнав правду о настоящей причине аварии на этих злополучных гонках?
  
  

Глава 6

  
  
   На завтраке я все еще ощущал себя героем дня. Восхищенные взгляды молодежи, одобрительные взгляды мужчин, поощряющие женщин... Все это было приятно. И я бы совсем растаял, если бы не отравляющие сознание мысли: во что такое умудрился вляпаться мой здешний двойник? Ведь, казалось бы, тишайший парень, от воплей Маннера готов под лавку спрятаться. Ан нет, его пытаются убить, причем тишком. Интересно, а Маннер ли послал тех вчерашних бандитов? Машина - его, люди - тоже его. А приказ мог ведь и не он отдать. А кто? Одно очевидно: этот человек, кто бы он ни был, огласки не желает, действует втихаря и чужими руками.
   С этими мыслями я встал из-за стола несколько рассеянный, что было приписано нервному потрясению от вчерашней схватки с матерым сквернословом. Тем не менее, мне удалось подняться к себе без происшествий. Задвижки или какого-либо другого запора на двери в мою комнату не было, так что я просто плотно прикрыл ее. Прежде, чем отправиться смотреть фотоархив господина Игнатьева, надо было выложить вчерашнюю добычу. Те сорок рублей, что я поимел со вчерашних бандитов в качестве компенсации за испорченное настроение и потраченные нервы до сих пор лежали в кармане сюртука. Брать их с собой мне совсем не хотелось. Кроме того, я еще не решил, стоит ли отдавать эти деньги мадам Грижецкой за месяц пансиона. Может, за ближайшую неделю я найду более интересное вложение своим капиталам.
   Ключа от секретера я так и не смог найти. Но замок на дверце был настолько примитивен, что при некоторых навыках ключ был не так и нужен. А у меня после вчерашних похождений появился кривой и ржавый, но вполне привычного для меня вида гвоздь. С помощью этого подручного инструмента я и запер замок, потратив на это не более десяти секунд времени. Конечно, за те дни, что я провел в пансионе, неприятных инцидентов не случалось, но теперь я мог быть уверенным, что без помощи специалиста никто не получит доступа ни к моим деньгам, ни к капиталам, ни к выпивке.
   Дело было сделано, и я бодрым шагом направился к выходу. Я почти успел до него добраться, но тут случилось такое, что в первые минуты повергло меня в шок. По лестнице дробно простучали легкие каблучки, и через секунду дверь моей комнаты распахнулась с такой силой, что с грохотом ударилась о стену. Окажись я на полшага ближе, меня бы снесло и, возможно, с фатальным исходом. Я еще не вполне понял, что произошло и приготовился то ли сражаться за свою жизнь, то ли сигать в окно, как на пороге возникла разъяренная фурия. И, надо сказать, прехорошенькая.
   Итак, в комнате появилась молодая - на мой взгляд, не старше двадцати лет - барышня. Василькового цвета платье с рюшами и оборочками, длинное, до пола - как здесь принято носить. Из-под подола виднелись острые носки ботиночек. На руках - тонкие кружевные перчатки, в маленькие аккуратные ушки вдеты золотые капельки с синими, под цвет глаз, камушками. На тщательно завитых золотистого цвета волосах не иначе, как магией удерживается кокетливая символического размера шляпка. Маленький подбородок угрожающе выставлен вперед, совершенной формы носик устремлен почти что в потолок, ноздри раздуваются, словно у почуявшей добычу пантеры, насурьмлённые бровки гневно сдвинуты к переносице, глаза мечут молнии - хоть портрет пиши. Одна рука уперта в бок, в кулачке другой стиснута газета - скорее всего, вчерашний номер "Ведомостей".
   При виде этакого цветка я несколько расслабился, но, как оказалось, напрасно. Барышня сделала несколько быстрых шагов, подойдя ко мне почти вплотную, вздела руку с газетой и принялась трясти ею перед моим носом.
   - Что это такое, Вольдемар?! - театрально вскричала она, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что ее слышал сейчас весь пансион до последней служанки. - Что это такое, я тебя спрашиваю?
   Спорить с женщинами, находящимися в таком состоянии, совершенно бесполезно. Сперва надо их остудить, затем дать проругаться и выплакаться, и только потом обращаться к их разуму. До того они не воспринимают ровным счетом ничего.
   - Извольте объясниться, мадемуазель, - холодно ответил я, делая шаг назад: не люблю близкого контакта своего лица с газетами. - Что вы имеете в виду?
   - Объясниться? Мерзавец! Ты довел-таки господина Маннера до того, что он вышвырнул тебя вон. И что ты теперь будешь делать?
   Как бы хороша ни была дамочка, а подобных наездов я терпеть не собирался. И в том мире, и в этом. Я заморозил интонацию до состояния льда:
   - Вас, сударыня, это волновать не должно.
   - То есть, как это не должно?
   Дамочка распалилась еще пуще прежнего, хотя, казалось бы, дальше уже было некуда.
   - Подлец! Ты обещал мне новое платье, чтобы я могла пойти на бал к баронессе Сердобиной. Бал состоится через неделю. И что я, по-твоему, должна делать? Мне же совершенно не в чем идти! И это все из-за тебя. Негодяй!
   Выплеснув на меня свой негатив, девушка рухнула на очень кстати оказавшийся рядом диван и закрыла лицо руками. Обтянутые шелком узенькие плечики мелко затряслись.
   Вот теперь мне все стало ясно. Классический вариант манипуляции: сперва вывести из себя, потом сделать виноватым, а потом безотказным женским оружием - слезами - заставить сделать все, что нужно манипуляторше. В данном случае - оплатить бальную тряпочку и, желательно, столько же добавить сверху. Да-а, попал Володя Стриженов, как есть попал. К счастью, эта хищница даже не маскируется. Видимо, настолько уверена в его лошарости и в своей хитрости. Вот только рассчитывала она дурить совсем другого человека. Мягкого и, скорее всего, по уши в нее влюбленного. А со мной такие фокусы и раньше-то не проходили, и нынче не пройдут. Правда, придется блефовать, но риск ведь дело благородное, не так ли?
   Я принялся расхаживать по комнате и размышлять вслух:
   - Что мы имеем? Имеем молодую красивую девушку, которая, прекрасно осознавая свои внешние данные, и то, какой эффект они производят на некоего Владимира Стриженова, поощряла ухаживания за ней, говорила о своих чувствах, позволяла себя целовать...
   - Только в щечку! - донеслось с дивана. - И только один раз.
   Ага, значит, меня слушают. Я развернулся в обратную сторону и прошествовал к двери, мимоходом глянув на девушку. Она отняла руки от лица и следила за мной со все еще сердитым выражением лица. Глаза ее были абсолютно сухими. Что ж, продолжим:
   - Третьего дня тот самый известный ей Владимир Стриженов, участвуя в гонках, попал в тяжелую аварию и едва не погиб. Об этом была огромная статья в "Ведомостях", и девушка не могла об этом не знать. И что же, она прибежала помочь симпатичному ей человеку? Или она хотя бы справилась о его самочувствии? Нет, нет и нет. Зато когда ей понадобились деньги, примчалась спозаранку, разыграла безобразную сцену и во всеуслышанье обвинила своего ухажера во всех смертных грехах, неоднократно оскорбила... Ах да, я совсем забыл: женщина не может нанести оскорбление, женщина может только обидеть.
   Я остановился и в упор взглянул на незваную гостью. Судя по выражению ее лица, она уже поняла, что нынче не прокатит, и теперь лихорадочно прикидывала, как может отступить без потери лица.
   - Так вот: вы обидели меня до глубины души. Настолько, насколько ветренная кокетка может обидеть искренне влюбленного в нее человека. А посему отныне я не хочу иметь с вами, сударыня, ничего общего. Извольте покинуть мой дом и более не возвращаться в него.
   Девушка медленно поднялась с дивана. Очевидно, она все-таки выбрала себе новую роль. Устремленные на меня голубые глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами в один момент наполнились влагой. Изящная ручка тут же поднесла к уголку гала надушенный кружевной платочек.
   - Наверное, я действительно виновата перед тобой, Вальдемар. Но я... Я просто не могла... Но вспомни, как на было хорошо вместе!
   Кружевной платочек промокнул другой глаз. Наверное, прежний Володя Стриженов уже растаял бы, и побежал занимать деньги, где только можно, чтобы эта вертихвостка пошила себе бальное платье на один раз. Но я - не он. Барышня хороша, спору нет. Но только я не испытываю к ней ни малейшей сердечной склонности.
   - Я все помню, сударыня, но денег моих вы не получите. Тем более, в обмен на притворные улыбки и фальшивые слезы. Надеюсь, вы помните, где находится выход.
   В комнате наступила тишина. Да и весь дом, кажется, замер, слушая, чем закончится этот спектакль. Пауза затягивалась. Дамочка явно не хотела мириться со своим поражением.
   - Ну что ж, раз вы не хотите уходить, тогда уй ду я. Надеюсь, здесь, - я обвел взглядом комнату, - ничего не пропадет.
   - Вы!.. - взвизгнула вымогательница. - Вы!.. Я!..
   Одарив меня злобным взглядом, она кинулась к двери и пустилась бегом вниз по лестнице.
   - Осторожнее, лестница крутая! - крикнул я ей вслед. - У меня нет денег на ваши похороны!
   В ответ лишь где-то внизу хлопнула входная дверь. Я выглянул в окно. Красотка, на этот раз действительно взбешенная, а не разыгрывающая комедию, прыгнула за руль изящного и, насколько я мог судить, нового мобиля. Она нервно дернула один рычаг, другой, резко выкрутила руль и рванула с места. Я моргнуть не успел, как грузовой мобиль, летящий по мостовой со скоростью не менее двадцати миль в час, отчаянно крякая клаксоном врубился в борт дамской вуаретки.
   - Куда прешь, овца! - заорал немолодой усатый водитель в сапогах, комбинезоне и кепке.
   Может, он и не так сказал - расслышать слова мне, к сожалению, не удалось. Но смысл был именно такой, за это можно было поручиться. Ну а я глянул на себя в зеркало, улыбнулся отражению и направился в гости к журналисту. У крыльца пансиона я немного задержался, чтобы полюбоваться картиной. Пожалуй, у моего гоночного мобиля после давешней аварии повреждения были меньше.
   Мое присутствие было замечено, и меня наградили взглядом, полным чистой, незамутненной ненависти, на этот раз самой настоящей. Я послал в ответ воздушный поцелуй и, насвистывая попсовый мотивчик, энергично зашагал вниз по улице.
  

***

   Когда я добрался до особняка Игнатьевых, журналист уже вышагивал взад-вперед возле ворот, вызывая показное неодобрение дворника. Едва я миновал ажурную чугунного литья калитку, как был схвачен и препровожден во флигель, где и располагалось логово звезды местной журналистики. Порядок в небольшом одноэтажном здании сохранялся лишь в гостиной. И поддерживался он, скорее всего, отнюдь не стараниями Федора Ивановича. Да и чайный набор - самовар, заварник, сушки - появился на столе отнюдь не стараниями хозяина флигеля. Меня это смутить не могло, а молодой человек, кажется, и вовсе был неспособен к смущению. Ну а людям иного склада в журналистике делать нечего.
   Я нынче проходил по категории дорогих гостей. Хозяин же суетился вокруг, не зная, куда усадить и чем угостить.
   - Очень, очень рад вас видеть, Владимир Антонович! - совершенно искренне приветствовал меня Игнатьев уже раз в пятый, если не в шестой. - Располагайтесь, где вам будет угодно. Наливайте себе чаю. Вы уже завтракали? Ничего страшного, чай в любое время не помешает. Берите сахар, сушки. Или вы предпочитаете мёд? Я прикажу принести.
   - Нет-нет, Федор Иванович, не беспокойтесь. Я пью чай вовсе без сахара. А вот заварки, с вашего позволения, налью побольше.
   - Как пожелаете. Угощайтесь, пожалуйста. Вот, земляничное варенье. Вкус - бесподобный, а уж аромат и вовсе с ума свести может.
   Такая опека была мне непонятна и начала напрягать, а потому, едва усевшись в кресле с кружкой чая в одной руке и горстью сушек в другой, задал вопрос в лоб:
   - Дорогой мой Федор Иванович, с чего вдруг такое обхождение? Для чего все эти реверансы вокруг моей скромной персоны?
   - Ну как же, Владимир Антонович, это с вашей помощью мне удалось прославиться. Пусть и в пределах нашего, не самого большого, городка, но это, все-таки, шаг вперед и, скажу вам, немалый. Понимаете, до вчерашнего вечера отец считал журналистику глупостью и делом совершенно недостойным. Правда, не мешал моим занятиям, считая, что я сам должен прийти к этому выводу. А чтобы простимулировать меня, полностью отменил выплаты на мое содержание. Он заявил, что мужчина обязан содержать и себя и, в будущем, свою семью. И если я действительно чего-то стою, то должен суметь прокормиться самостоятельно. Правда, он оставил мне в пользование этот флигель, древний дедовский мобиль и камердинера.
   - Сурово, - заметил я, обмакивая сушку в земляничное варенье. - Но вполне справедливо. Если вы не сможете зарабатывать себе на жизнь выбранной профессией, стоит изменить источник заработка. А писание статей в газеты оставить в качестве хобби, этакой эмоциональной отдушины.
   - Да, я уже и сам начал подумывать о чем-то подобном, поскольку до сих пор заработки мои были случайны и нерегулярны. Их с трудом хватало на прокорм и на приобретение фотографических принадлежностей. Но вчера...
   Я уже догадался, к чему клонит Игнатьев-младший, но предпочел дать молодому человеку закончить свою мысль.
   - Вчерашняя статья, она просто всколыхнула город. Редактор "Ведомостей" бегал по кабинету как...
   - Как в афедрон укушенный, - подсказал я.
   - Ну да, - засмеялся Игнатьев. - Еще бы: вчерашний тираж дважды допечатывали. И вот в результате у меня в руках постоянный контракт с газетой, и вполне приличное жалование. Плюс отдельные выплаты за попавший в номер снимок. И отец, надеюсь, переменит свое мнение. Кстати, за вчерашнюю публикацию мне выплатили неплохой гонорар. И половина его по праву ваша.
   Журналист извлек из внутреннего кармана сюртука портмоне, вынул из него несколько хрустких новеньких ассигнаций и положил передо мной.
   - Ну нет, я с вами не согласен. Максимум - четверть. Я лишь дал вам возможность проявить себя. А все остальное вы сделали сами.
   - Половину, не меньше. Дело в том, что я написал еще одну статью, пересказав позавчерашнюю вашу речь. Она уже взята в печать, и появится в сегодняшнем вечернем номере. Так что эти деньги, безусловно, ваши.
   - Ну что ж, раз вы настаиваете...
   Я взял красноватые бумажки, не считая, сложил их и сунул в карман.
   - Тогда спасибо.
   - Это вам спасибо, Владимир Антонович!
   Журналист так и лучился радостью.
   - Федор Иванович, вы обещали показать фотографии с тех самых гонок.
   - Да, конечно, сию минуту. Только спущусь в лабораторию, она у меня в подвале.
   Игнатьев скрылся в одной из дверей, а я достал из кармана деньги и пересчитал их. Пятьдесят рублей. Однако! Неплохо живут господа журналисты. Правда, такие жирные статьи будут выдаваться не каждый день. Но тут уж Федору Иванычу и карты в руки.
  
   Игнатьев вернулся быстро, и протянул мне конверт из плотной черной бумаги. Я вытряхнул содержимое себе на колени. Снимков было немного, всего три штуки. Но они не шли ни в какое сравнение с газетной фотографией. Эти карточки, хоть и были меньше по размеру, содержали большое количество мелких деталей, которые можно было разобрать даже без лупы.
   Кадр, который я видел в газете, ничего нового не принес. Да и был он сделан спереди, так, что публику практически не было видно. А вот один из двух других оказался намного интереснее. В толпе зрителей, позади всех, я увидел очень знакомую физиономию. Клейст, собственной персоной! И выражение на его лице такое, злорадное. И правая рука у него прячется под сюртуком. Не револьвер ли в ней? Глушитель для наганов, как я помню, делали и в моем мире. И было он ну очень хорош. Так почему бы Клейсту не сделать себе глушитель? Доступ к мастерской у него неограниченный. Неужели он настолько ненавидит меня, что решил избавиться от конкурента? Хорошо, если это так. А если нет? Как узнать? А вообще, насколько Клейст хороший стрелок? Попасть из револьвера на большом расстоянии в быстро движущуюся цель небольшого размера задача очень непростая.
   Я еще поразглядывал фотографии. Ничего нового они мне не дали кроме того факта, что гонщиком мой двойник был превосходным. Если бы он врезался в тот валун на полных пятидесяти милях, от машины бы только клочья полетели. А он, видимо, успел среагировать и затормозить и только потом потерял сознание. Надеюсь, он хорошо проживет остаток своей жизни. Кое-какие сбережения у меня имелись, на несколько лет хватит, если не жировать, а там адаптируется, найдет себе заработок. А нет - что ж, сам виноват.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"