Перед тем, как позвонить матери, я долго колебался: сказать ей правду или что-нибудь придумать? В конце концов, я решил, что прямой путь - всегда самый короткий, набрал код Новополоцка и ее номер.
Она долго не снимала трубку. После пятого или шестого гудка, наконец, послышался слабый больной голос:
- Да.
- Здравствуй, мама. Это я.
- Здравствуй, Саша.
- Ну, как ты?
- Скриплю помаленьку. Суставы совсем замучили.
Я не знал, что сказать, и лишь сочувственно прищелкнул языком.
- Н-да. Проблема, - я помолчал. - Я уезжаю в командировку, мама.
- И куда же?
- В Ирак.
Она то ли охнула, то ли просто глубоко вздохнула. С этой страной у нее были связаны неприятные воспоминания. Я с юности знал эту историю, хотя в застойные годы в нашей семье о ней, по понятным причинам, предпочитали помалкивать. Лена, моя двоюродная сестра из Ивацевичей, еще в середине 70-х влюбилась в араба, с большим скандалом уехала в Ирак, где и вышла за него замуж. Прожив в Багдаде много лет и потеряв мужа, она решила вернуться в Белоруссию.
... И умерла в самолете от сердечного приступа. Дело было в начале 2000 года. Тетя Клава, сестра матери, прислала ей потом вырезку из районной газеты с большой статьей под названием "Прощай, Багдад...", в которой излагалась душещипательная история отношений белорусской студентки Елены Кондратьевой и аспиранта-иракца Ахмеда Аззави, прибывшего на стажировку в Советский Союз. Пару лет назад, когда я последний раз навещал мать, она показала статью мне; помнится, прочитав ее, я решил, что этот материал в руках опытного сценариста мог бы стать основой для потрясающего сериала.
- Там же война, сынок, вон по телевизору сколько показывают. И что ты там забыл? - горестно поинтересовалась мать.
Я точно знал, что в Ираке я не забыл ничего - по той простой причине, что там никогда и не был. Поэтому я проигнорировал вопрос и сказал:
- Заехал бы к тебе, да уже просто нет времени.
- Ну, конечно, - проговорила она и с горечью добавила: - Деточки...
- Да не начинай ты, мама!
Наверное, все люди, достигнув пожилого возраста, начинают охать и ахать по поводу эгоизма собственных детей, хотя чей эгоизм сильнее - еще вопрос.
- И надолго ты? - уныло поинтересовалась мать.
Вопрос, конечно, интересный...
Который я боялся задавать себе и сам. Потому что тут же возникал другой: а к чему мне возвращаться? Чтобы снова и снова бередить и без того незаживающую рану?
Но об этом я промолчал.
- Как получится. До свиданья, мама...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
С А Ш А
- Как хоть его зовут?
- Не все ли равно?
- Вообще-то да, - согласился я.
- Тогда что спрашиваешь? Ну, Виктор.
- Витек, значит. И чем же он лучше меня, этот Витек?
Света пожала плечами.
Я поцеловал ее теплую ладонь.
- Ну, тогда все. Прощай.
- Но мы - но мы же останемся друзьями? - спросила она.
- Нет, не останемся. Друзей у меня хватает и без тебя. А у тебя - без меня. Вежливой дружбы не будет. Тренируйся вон на кошечках.
Она взглянула на меня, как на придурка.
- На каких кошечках?
- Это из "Операции Ы".
- А... - она помолчала. - Ты прости меня, Саша. Так получилось... я сама не ожидала.
- Ясное дело. "Любовь нечаянно нагрянет...". Как расстройство желудка.
Я допил стакан апельсинового сока, даже не почувствовав его вкуса. Света машинально складывала салфетку - вдвое, вдвое, еще раз вдвое - до тех пор, пока в руках у нее не остался маленький белый квадратик размером с почтовую марку. Я видел, что она хочет сказать еще что-то, но понимал, что все дальнейшие разговоры станут пустой тратой времени - главное было уже сказано и умещалось в двух словах: "Я ухожу". Я подозвал официантку.
Мы поднялись из-за стола.
Прощаться - больно. Особенно когда понял, что это не просто женщина, с которой ты проводишь время от скуки, а женщина, которую ты любишь. Еще больней осознавать, что и она тебя когда-то любила. Но, как известно, сердцу не прикажешь. Если ей стало лучше с другим, какое ты имеешь право навязывать себя?
Своему сердцу я тоже приказать не мог. И оно болело.
Три дня я смотрел на ее фотографию, как на икону, три дня почти ничего не ел, три дня не включал телевизор и не подходил к окну. Я только позвонил на работу и сказал, что заболел, хотя, по большому счету, мне было уже все равно, уволят меня за прогулы или нет. Как ни странно, я не мог позволить себе напиться, потому что алкоголь является универсальным растворителем, который разгоняет и самые черные краски. Надравшемуся человеку все видится совершенно под другим углом: я немедленно взялся бы звонить Свете, с пьяным оптимизмом уверяя себя, что между нами произошло лишь досадное недоразумение и что стоит ей после нашей трехдневной размолвки вновь услышать мой голос, как она воспылает ко мне прежними чувствами. Только этого быть не могло: я понял, что ее намерения бросить меня и начать все заново с неизвестным, но ненавистным мне Витьком были самыми серьезными.
Смысл ушел из моей жизни, даже не пообещав вернуться. Трезвый, осунувшийся и мрачный, я лежал на кровати прямо в одежде, тупо созерцая потолок своей комнаты. За эти дни я изучил на нем каждую щербинку, трещинку, и царапинку, наверное, не хуже, чем прославленный путешественник Федор Конюхов изучает карту своего очередного маршрута. Кажется, это называется нервный срыв. Или что-то около.
И это состояние, эта боль и безысходность, привели меня к мысли о самоубийстве.
Для этого было вовсе не обязательно лезть в петлю или включать все газовые конфорки на кухне: не желая показывать окружающим свою слабость, я решил обставить собственный уход из жизни совсем по-другому.
Поехать на "Юсифию".
С В Е Т А
Звонок раздался ровно в двенадцать часов ночи - как она поняла потом, время было выбрано совсем не случайно: они давили на ее психику.
Она включила прикроватную лампу и взглянула на телефонный аппарат. Определитель номера высвечивал лишь штриховые линии: звонили либо с мобильника, либо из другого города.
- Светлана Сергеевна? - раздался вежливый и вкрадчивый голос, которым обычно и разговаривают в кино злодеи.
- Да. Кто это?
- Я друг вашего Славы. Он вам ничего не рассказывал?
- О чем? - с трудом сдерживая раздражение, проговорила Света. Какие, к черту, друзья и разговоры в первом часу ночи!
- О своих проблемах.
Она почувствовала на спине неприятный холодок.
- Проблемах? Каких проблемах?
- Он задолжал крупную сумму денег.
- Какую крупную? Кому?
- Кому? Серьезным людям, - продолжал вкрадчивый голос. - И поверьте, Светлана Сергеевна, это действительно серьезные люди. Ну а что касается суммы...на данный момент это три тонны баксов с небольшим.
"Тонна" - это у бандитов, кажется, тысяча, пронеслось в ее мозгу. Три тысячи!?
- С-сколько?
- Меня плохо слышно? - учтиво осведомился ее собеседник. - Три тысячи двести долларов. Он проиграл на автоматах. Знаете, раньше их называли "однорукими бандитами", - мужчина хмыкнул. - На мой взгляд, это неправильно. Ведь бандит забирает деньги силой, а на автоматах ты можешь играть, можешь не играть. Ваш Слава играл чисто добровольно. Проиграл, взял в долг, потом выиграл немного, потом проиграл все, опять взял в долг. Ну, вам это, наверное, неинтересно, Светлана Сергеевна, да и время позднее. Так вот, перейдем сразу к сути дела: он доигрался до того, что задолжал три тысячи двести долларов.
Трубка чуть не выпала из вдруг ослабевшей руки Светы. Кажется, теперь она начала понимать причину странного поведения своего сына в последнее время, когда он приезжал на выходные домой. Слава был задумчив, часто отвечал невпопад, раздражался безо всякого повода. Она-то считала, что причиной всему его первая юношеская любовь.
- И знаете что? - продолжал незнакомец. - Сумма растет. Понятие "счетчик" еще никто не отменял. Я уже сказал вам, что он занимал у очень серьезных людей.
- Серьезных? Если они действительно серьезные, зачем же тогда связались с мальчишкой, восемнадцатилетним студентом, у которого и денег-то никогда не водилось? - раздраженно проговорила женщина.
- Давайте не будем лицемерить, Светлана Сергеевна. Вы возмущаетесь, потому что он проиграл. А если бы выиграл и купил себе на эти деньги, скажем, компьютер, какой-нибудь крутой мобильник, приоделся, да и вам что-нибудь подкинул - вы бы запели совсем по-другому!
- Где же я могу взять такие деньги? - растерянно пробормотала она. - Я сама сейчас без работы, у нас на комбинате половина людей в неоплачиваемых отпусках...
- Это, как говорится, ваши проблемы. Я - действительно друг Славы, поэтому и звоню вам. Хочу предупредить: если он не отдаст деньги, убивать его эти люди не будут. Они просто силой посадят его на иглу, а когда он станет наркоманом, за дозу заставят выполнять любые свои поручения и таким образом отрабатывать свой долг - до последнего цента. Вам это надо, Светлана Сергеевна? Так что думайте. У вас ведь двухкомнатная квартира? Обменяете, к примеру, на однокомнатную с доплатой. Расплатитесь с ними - глядишь, еще и останется.
"Друг Славы!" Сволочь, шантажист!
- Я не могу ни продать, ни обменять эту квартиру, у меня нет на нее никаких прав. Она записана на бывшего мужа. Да, он оставил ее мне, но юридически ничего не оформлено, все только на словах. Он даже не выписан. К тому же он сейчас в Казахстане, на заработках.
- Жаль, конечно, - мягко произнес мужчина. - Ну что ж, тогда ищите другие варианты.
Скоты! Тоже мне, нашли объект шантажа - сорокалетнюю безработную женщину без сбережений, без перспектив, без богатого любовника. Что же это за бандиты нынче пошли!? Ей захотелось громко и грязно обругать своего невидимого собеседника, но она понимала, что усугублять ситуацию не стоит.
- Сколько - сколько у меня времени?
- Вот это, Светлана Сергеевна, уже деловой разговор, - похвалил мужчина, похоже, позабыв о том, что он - "друг" ее сына. - У вас...э...три недели. Ровно двадцать один день. А через две я вам перезвоню, поинтересуюсь, как идет, так сказать, сбор средств, ну, и сообщу окончательную сумму. Не думаю, что она превысит три с половиной тысячи.
- Но вы же только что сказали, что это три тысячи двести? - пробормотала она.
- Верно, Светлана Сергеевна, - согласился ее собеседник. - На сегодняшний день, вернее, ночь, - он хихикнул, - это три тысячи двести. Но у деловых людей существует понятие "утраченная прибыль". Деньги, не полученные вовремя, не могут быть вложены в какой-то очередной бизнес и, следовательно, не могут принести новую прибыль. Так что поверьте, понятие "счетчик" введено не от хорошей жизни.
Телефонная трубка была неприятно влажной от ее липкого пота. Света переложила ее в другую руку и вытерла ладонь о пододеяльник.
- Ну, всего хорошего. Да, еще вот что, - спохватившись, добавил мужчина. - По-дружески советую: никакой милиции. Помочь они вам не помогут, а вот дополнительные неприятности у вас могут возникнуть. Спокойной ночи, Светлана Сергеевна.
В трубке послышались гудки отбоя.
С А Ш А
- ...и на кореша бабу позарился, про нее стал фуфло ей толкать!
Серега Шульгин, мой сосед по "калабуче", сидя на продавленной койке, меланхолично перебирал струны треснутой, перетянутой скотчем, гитары. (Название "калабуча", означающее в переводе с фарси "тюремная камера", уж не знаю по каким причинам, намертво приклеилось к домикам, в которых жили спецы на "Юсифии"). Он начинал одну песню - что-нибудь блатное из Круга или Новикова - допевал ее до середины, бросал и переходил на следующую. Я давно понял, что он знает не более трех - четырех аккордов, но Серега и не отказывался и ссылался на Окуджаву, который знал их примерно столько же. Он называл такую игру "бацать в ля-минорчике". Я уже притерпелся к его пению, философски рассудив, что в жизни бывают неприятности и похуже.
- Слышь, Сашок, у меня день рождения намечается, - Шульгин, наконец, отложил многострадальный инструмент.
- Прими поздравления, - равнодушно отозвался я.
- Приму. Надо только это...горючего купить, хошь не хошь, а проставляться придется.
- Купи.
- Я только вот что... - он замялся. - Короче, ты не составишь мне компанию в "Марьяну"?
В большом торговом центре Багдад со странным, вовсе не арабским названием "Марьяна" работавшие на "Юсифии" специалисты традиционно отоваривались еще до начала второй войны. Неподалеку от него находились и винные магазины: алкоголь в Ираке продавался вполне легально, его просто не разрешалось распивать в общественных местах. Вообще-то, в случае крайней необходимости можно было разжиться и самогоном, который вовсю гнали в поселке, но вероятно Шульгин решил отгрохать свой день рождения "как в лучших домах".
Я пожал плечами.
- Шеф разрешит?
- Его беру на себя. Он что, не человек, не поймет? Одного, конечно, вряд ли отпустит, но вдвоем...
- А машина?
- С Филимоновым договорился, - сообщил Сергей. - Во время первой командировки мы с ним в отпуск вместе летели. Так я ему свой вес отдал, он какой-то ковер домой пёр, весом в полтонны.
Мне было все равно: боль от разрыва со Светой не проходила. Я полагал, что смена обстановки поможет мне забыть свое горе - увы, Света даже на расстоянии в несколько тысяч километров по-прежнему оставалась для меня любимой женщиной. И я вполне сознательно продолжал желать смерти. По ночам вокруг поселка слышались автоматные очереди, когда ближе, когда - дальше, а однажды на мине подорвался неподалеку бронетранспортер коалиционных сил. Но мне было не страшно.
Все индивидуальные выезды в Багдад были строго-настрого запрещены, и я был не очень-то уверен, что Дмитрий Савельич Самохин, гендиректор "Юсифии", отпустит нас.
Мы отправились к домику шефа, над которым вяло трепыхался на ветру выцветший флаг "Зарубежэнергостроя".
Самохин долго не открывал.
- Во, блин, неудачно пришли, - пробормотал Шульгин, посмотрев на часы. - Уже пять, а он, вроде, еще дрыхнет.
"Сиеста", то бишь послеобеденный отдых был для российских спецов лучшим способом переждать сорокаградусную парилку.
Наконец, за дверью послышались шаги, щелкнула задвижка замка.
- Ну, че вам? - буркнул Самохин, уставившись на нас заспанными глазами.
- Мы это, хотели попросить, Дмитрий Савельич... - начал упавшим голосом Серега.
Не мы, а ты, мысленно поправил я.
- Зайдите, - бросил шеф.
Убеждать его действительно пришлось долго.
- А если что случится, мне за тебя под суд идти? - кричал он на Шульгина. - У "Энергосервиса" вон на прошлой неделе средь бела дня сколько спецов постреляли! По дороге на работу! Итальянцев вчера похитили, прямо из отеля! И это тех людей, которые носа никуда не высовывают! А ты ищешь на жопу приключений сам!
Он был прав на все сто: американцы, на свою беду, разворошили в Ираке самый настоящий гадюшник - сунниты взрывали шиитов, шииты стреляли суннитов, "Аль-Кайда" активно била войска коалиции и расправлялась со сторонниками нового режима, курды под шумок взялись то ли самоопределяться, то ли вообще отделяться, короче, от происходящего в стране и у самого опытного политолога вполне могла "поехать крыша".
- Ты что, пятницы дождаться не можешь, когда все поедут - как положено, под охраной?
- Так Дмитрий Савельевич, у меня же день рождения как раз в пятницу! - в отчаянии воскликнул Шульгин. - Тогда уже поздно будет!
- А раньше ты об этом подумать не мог? Нет-нет, Сергей, никаких одиночных выездов...
- Так я не один, - Серега кивком головы указал на меня. - Я с ним. Он и английский знает.
Насчет моего английского Шульгин, конечно, загнул, но я промолчал.
- Там же всю дорогу американские патрули контролируют! - продолжал он.
- Хрена с два они что контролируют, порядка в стране навести не могут, - пробурчал гендиректор, но по тону слышалось, что он уже готов сдаться. - На чем ехать хочешь?
- Я с главным инженером договорился, - с готовностью сообщил Шульгин. - Он мне свой джип даст.
Гендиректор долго молчал. Потом вздохнул.
- Ну, ладно. Черт с вами. Только никому не говорите: дурной пример заразителен. Разреши одному - завтра другой просить начнет, потом третий. По-быстрому смотайтесь в "Марьяну", никуда больше не заезжайте, вернетесь - доложите. Даю вам два часа времени.
- Спасибо, Дмитрий Савельевич, - поблагодарил Сергей и поспешно потянул меня за рукав, вероятно, опасаясь, что начальник может и передумать.
В половине шестого мы отправились в Багдад. Жара немного спала, и дышать стало легче.
- Посмотри, что там у Фили из музыки есть, - попросил Серега, закуривая.
Я открыл бардачок, вытащил несколько поцарапанных коробок с дисками.
- Сердючка, Агутин, Цыганова, "Лесоповал"... - начал перечислять я.
- Во, давай "Лесоповал".
Я сунул диск в щель проигрывателя, и салон наполнился блатными ритмами. Но дослушать его до конца нам не удалось...
Вам приходилось когда-нибудь видеть, как падает подбитый вертолет?
Может быть - если вы были на чеченской войне, или, скажем, в Афгане. Я не был ни там, ни там, и подобное зрелище было мне в новинку.
Мы проехали километров тридцать, когда это случилось. Я не заметил, как летела к цели ракета, выпущенная из редкого пыльного кустарника, который рос вдоль шоссе - только услышал сухой хлопок, и из голубого брюха летевшего на небольшой высоте вертолета, украшенного буквами UN, повалили клубы грязного дыма. Лопасти еще некоторое время вращались, замедляя движение, потом остановились, напоминая раскинутые руки. Мне показалось, что на какой-то миг машина застыла в воздухе неподвижно, словно раздумывая, как бы помягче приземлиться и не покалечить своих пассажиров - потом рухнула на поле метрах в пятидесяти от дороги. Послышался скрежет металла и звонкий раскатистый удар, как если бы о землю стукнулась большая кастрюля, наполненная железяками.
Шульгин, сбросивший до этого скорость, вновь переключил передачу.
- Сейчас рванет!
- Но там же люди! Может кто-то живой! - закричал я.
Сергей смерил меня злым взглядом.
- Ты че, Александр Матросов, в натуре? Какой там, на хрен, живой!? В самую середку попало! Дуем отсюда!
- Подожди, тебе говорят!
Он неохотно затормозил. Я распахнул дверцу, выскочил из джипа, сбежал по насыпи и бросился к вертолету, зачерпывая носками кроссовок рыжую землю. Мне и в голову не пришло, что тот или те, кто стрелял из кустов, никуда не испарились, а так и остались в засаде и наблюдают за происходящим.
Вертолетчик с окровавленным лицом лежал метрах в пяти от машины, выброшенный ударом о землю. Его шлем был расколот пополам, а синий комбинезон истерзан осколками разорвавшейся ракеты. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он мертв.
Из лежавшей на боку машины послышался слабый стон. В две секунды преодолев оставшееся расстояние, я сунул голову внутрь горящего вертолета и увидел молодого парня, сгорбившегося в неестественной позе на пассажирском сиденье. Кроме него в салоне находился еще один человек. Одежда на нем тлела, но он не шевелился. Из его разорванной шеи толчками вытекала кровь, словно кто-то небольшими порциями выталкивал ее насосом.
Парень снова застонал. Мне пришла в голову запоздалая мысль, что если баки вертолета полны горючего, машина действительно может взорваться в любой момент. Впрочем, нет, еще не запоздалая - в противном случае я не рассказывал бы вам сейчас все это. Я подхватил парня за плечи и потащил из кабины. В его рту, полуоткрытом и вялом, пузырилась и капала мне на рубашку кровавая слюна, глаза закатились.
Надо было как можно быстрее уходить от вертолета. Медленно пятясь, я шаг за шагом удалялся от опасного места, волоча парня под мышки. В нем было килограммов восемьдесят веса. Его голова бессильно моталась из стороны в сторону, ноги в армейских ботинках чертили по земле две кривые борозды.
Как назло, поблизости не оказалось ни одного из автомобилей коалиционных войск. По шоссе проезжали лишь редкие арабские машины; чуть-чуть притормозив, они затем вновь прибавляли скорость и уносились прочь от места трагедии. Шульгин стоял у джипа, наблюдая за происходящим, но помогать, похоже, не собирался.
- Сергей, так твою мать! - заорал я. - Что ты стоишь, как пень!?
Он крикнул что-то, вытянул руку и указал на кусты. Я заметил голову человека, замотанную пестрым арабским платком. Последним, что я увидел, был ствол автомата, направленный в мою сторону.
Автоматная очередь и взрыв раздались одновременно. Разлетавшихся по воздуху обломков вертолета я уже не увидел.
С В Е Т А
Этот звонок разделил ее жизнь на до и после. В жизни до был Виктор и был Славка. Правда, сын поступил на журфак и стал приезжать домой довольно редко. И хотя она скучала по нему, зато теперь могла отдавать всю себя - и в прямом, и в переносном смысле - Виктору, который часто оставался ночевать у нее. Со звонком вымогателя началась жизнь после: с неотступной, мучительной тревогой за сына.
Проведя бессонную ночь и едва дождавшись утра, она позвонила Виктору.
- Света! А я сам только что хотел звонить тебе, да боялся разбудить, - услышала она его радостный голос. - Как насчет сегодняшнего вечера? Я заеду, ага?
- Подожди, Витя. У меня неприятности.
- Что такое?
- Мне нужны деньги. Довольно большие.
- Насколько большие, Света?
- Около трех с половиной тысяч долларов.
Виктор присвистнул.
- Ух, ты! А что случилось?
- Ну...долго объяснять. Просто срочно нужны деньги. Ты мне поможешь?
В трубке воцарилось молчание.
- Ты мне поможешь?
- Как, Света? У меня нет таких денег.
- Ты же недавно купил машину.
- И ты хочешь, чтоб я ее продал?! Ну, знаешь...! - с некоторым раздражением произнес Виктор, потом, стараясь придать своему голосу более мягкие интонации, продолжал: - Света, ты же знаешь, как я к тебе отношусь, как я тебя люблю, но машина, это...понимаешь, я копил на нее несколько лет. Я не бизнесмен, деньгами не ворочаю, я простой инженер, которому и зарплату-то часто задерживают. Потом алименты - мне их выплачивать еще четыре года. Ты пойми, Света...
- Я понимаю, - ровным голосом произнесла она и положила трубку.
Она прошла в гостиную, взяла лист бумаги и ручку. Надо спокойно, очень спокойно, рассмотреть все варианты. Времени мало - но все же оно пока есть.
Итак, Виктор. Не чужой человек. Позвонить ему еще раз, чуть позже? Господи, как же это унизительно, что-то объяснять, упрашивать - но жизнь сына дороже самолюбия. Если Виктор действительно любит ее, если она что-то значит для него - он не может бросить ее, оставить вот так, один на один с бедой.
Она записала: "Дорофеев В." Поставила рядом вопросительный знак.
Потом Сергей, бывший муж. Если бы она рассказала ему все, как есть, он не остался бы равнодушным к судьбе сына. Другое дело, что денег у него не водилось даже когда они были женаты: друзья, компании на стороне, женщины - и ей в один прекрасный день надоело все это. Муж не очень переживал развод, года три назад завербовался в какую-то шарашкину контору, уехал в Казахстан на строительство то ли газо- то ли нефтепровода, и с тех пор не подавал признаков жизни. Вряд ли его можно было отыскать в ближайшее время. Алиментов он не платил, оставив взамен этого квартиру - кооператив был построен на деньги его родителей.
Она все равно записала: "Тихонович С." - может, родители Сергея знают, как с ним связаться?
Теперь мать. Нет, это исключено. Та сама-то еле сводит концы с концами, да еще помогает парализованной сестре, тете Светы.
Дальше. Николай. Правда, встречались они недолго, но расстались вполне нормально, без обид, и он до сих пор иногда звонит ей. Это были ни к чему не обязывающие отношения. Николай и не скрывал, что ему нужна разрядка, небольшое романтическое приключение. Любовником он оказался средненьким, но она ни словом, ни жестом никогда не показала ему этого. Как говорится, главное, чтоб человек был хороший. А он водил в кафе, иногда в ресторан и денег не жалел. Вот деньги сейчас для нее - главное. Большие, маленькие - любые.
Она записала "Ходкевич Н."
Да, раз уж речь зашла о любовниках, был еще Вадим, как его, э?...фамилия вылетела из головы. Нестеров? Нестеренко? Нестерук? Какой-то командировочный из Питера. Они встречались недели полторы. Потом он уехал, не оставив никаких координатов. Она не могла не запомнить его: он был первым - с ним она изменила Сергею, когда была еще замужем. И чего она его вспомнила? Не поедет же она искать его в Питер!
Кто дальше? Саша Лемешонок. Совсем недавно он приглашал ее в Чехию или в Болгарию. Значит, какие-то деньги у него есть. Сначала у них была любовь. Вроде бы. Но потом она охладела к нему. Почему? Да черт его знает. Конечно, он встретился, когда ей было так плохо и одиноко, но... Если бы потом не появился Виктор, может быть, их отношения и продолжались, а так... Сашка - резкий, колючий, насмешливый, мужику далеко за сорок, а одевается, как хиппарь-переросток, слушает какие-то древние записи "Роллинг стоунз" и этого, как его?...Пресли. Виктор - аккуратный, вежливый и пахнет от него всегда приятным мужским лосьоном. С Сашкой трудно разговаривать, какой-то он перпендикулярный, нервный, а Виктор слова грубого не скажет, во всем с ней соглашается. Правда, в постели Сашка... Тьфу ты, о чем она только думает!
Кто еще? Подруги? Ну, это не серьезно: ни у одной никогда не водилось денег, а Наташка до сих пор двадцать баксов отдать не может: занимала месяца три назад на какую-то косметику - и с концами. Даже не звонит.
Она все-таки записала фамилию Наташки. Двадцать долларов все-таки лучше, чем ничего.
Итак, с кого начать?
Позвонить сначала Лемешонку? Она со всеми своими любовниками старалась расставаться по-дружески и даже сохранять какие-то отношения, но Сашка во время их последней встречи в кафе сказал, что вежливой дружбы не будет. Но она и не собирается навязываться ему: не хочет - не надо. Разговор будет чисто деловой.
Света прошла в спальню, набрала номер Сашки, который до сих пор помнила наизусть. В трубке долго слышались длинные гудки. Ну, разумеется, он же на работе!
Она нашла в записной книжке номер офиса "Дорпромстроя" на "олимпийке" - дороге, наспех построенной для московской Олимпиады далекого 80-го года. Трубку подняла какая-то девушка.
- Кого? Инженера Лемешонка? Здесь такого нет.
- Как это нет, девушка? - чуть повысив голос, проговорила Света. - Он там давно работает.
- Я здесь вторую неделю только, - сообщила ее собеседница чуть извиняющимся тоном. - Подождите, сейчас спрошу.
Света услышала на том конце провода приглушенный разговор.
- Уволился Лемешонок.
- Уволился? - удивленно переспросила Света. Сашка всегда хвастался ей, что работа у него - не бей лежачего, и что вряд ли ему удастся найти что-нибудь лучше.
- Девушка, спросите, пожалуйста, он не говорил, куда пойдет? Ну, где будет искать новую работу?
В трубке вновь послышались неясные голоса, после чего юная секретарша - или кем там она числилась? - коротко ответила:
- Не говорил.
- Хорошо. Спасибо, - Света и повесила трубку.
Может быть, Сашка увидел на определителе своего телефона ее номер и просто не захотел разговаривать с ней? Или действительно устроился на другую работу?
Она решила позвонить вечером еще раз и, если он опять не возьмет трубку, подойти к нему на квартиру и попробовать поговорить лично.
С А Ш А
Строить электростанцию с поэтическим названием "Юсифия" в шестидесяти километрах от Багдада начинал в девяностые годы еще Советский Союз, однако первая война в Персидском заливе заморозила проект на десять долгих лет. Лишь в 2001 году небольшая группа специалистов "Зарубежэнергостроя", или, сокращенно, ЗЭСа, в числе которых был и мой институтский товарищ Николай Ефремов, вернулась в Ирак, чтобы продолжить начатое - и основательное разграбленное за прошедшие годы.
Но очевидно некий злой рок преследовал эту стройку: не прошло и полутора лет, как над Ираком начали сгущаться тучи новой войны. "Юсифия" была заморожена во второй раз. Около двух месяцев шли активные боевые действия. Многочисленные российские и прочие зарубежные организации, имевшие проекты в Ираке, терпеливо ждали, теряя миллионы долларов. Очень быстро вялое сопротивление иракской армии было подавлено американцами и их союзниками.
Но едва президент Буш объявил на борту авианосца "Авраам Линкольн" об окончании военных действий, как в стране началась другая война - партизанская. Поначалу она носила характер разрозненных террористических актов, типа одиночных убийств из-за угла солдат коалиционных войск или подрыва нашпигованных взрывчаткой легковушек, потом приобрела черты вполне организованного сопротивления. Тем не менее, некоторые российские компании начали вновь засылать в Ирак своих специалистов, вероятно, полагая, что оно носит временный характер, и скоро американцы наведут порядок. Пока же повстанцы стреляли и похищали всех без разбора - болгар и турок, японцев и пакистанцев, корейцев и русских - так что ехать в этот гадюшник мог лишь человек, по каким-то причинам возненавидевший жизнь.
Историю злополучной станции мне рассказал Ефремов, вместе с остальными эвакуированный из Ирака весной 2003 года. За два дня до моего решающего разговора со Светой он позвонил мне и заявил, что возвращается на "Юсифию".
- Хочешь со мной? - спросил он.
- Витя, ты что - самоубийца? - ответил я вопросом на вопрос. - Ты вообще телевизор-то смотришь?
- Война окончилась, русских в Ираке не трогают: мы ведь не посылали туда свои войска во время войны, - уверенно заявил мой бывший однокурсник. - И сейчас там наших военных нет. Я звонил в ЗЭС, они сказали, что все налаживается. Туда, кстати, недавно ездило ихнее руководство. Поселок, ну, где мы жили, местные жители немного распотрошили, а так все нормально, саму станцию американцы даже не бомбили. Так что готовится первая группа для отправки. Вылет через две недели. Они спешат, свели формальности до минимума. Что скажешь?
- Я никуда не поеду! - отрезал я.
До войны бы еще куда ни шло, подумал я тогда. А сейчас...
Но до войны случился мой большой роман со Светой, и "Юсифия", равно как и все остальные стройки в развивающихся странах, была мне сугубо до лампочки: мне вполне хватало двухсот пятидесяти баксов, которые я получал от "Дорпромстроя", работая на реконструкции старой "олимпийки" Я жил тогда своей любовью - как ни высокопарно это звучит. Кто же мог предполагать, что у нас со Светой - вернее у нее со мной - все окончится так внезапно?
На четвертый день моего затворничества я позвонил Ефремову и заявил, что согласен.
- Ты же сказал, что никуда не поедешь?
- Передумал, значит.
- Ну, не знаю. За эту неделю они уже могли найти кого-то, - заметил Николай. - Я же тебе говорил, что они спешат. Я дам тебе их телефон, звони в отдел кадров. Представься, скажи, кто ты и что, где работал. В случае чего сошлись на меня. Скажи, вместе учились. Паспорт у тебя в порядке? В смысле, разрешительный штамп на выезд за границу есть?
- Есть, - со вздохом проговорил я, потому что поставил этот штамп совсем недавно, планируя пригласить Свету провести отпуск вместе со мной где-нибудь в не очень далеком и не слишком дорогом зарубежье.
- Записывай, - он продиктовал телефон "Зарубежэнергостроя".
Пять минут спустя я набирал номер отдела кадров московской компании. А еще через пять уже копался в бумагах, отыскивая свою анкету, чтобы отправить ее по факсу.
Утром следующего дня мне сообщили, что моя кандидатура вполне удовлетворяет руководство ЗЭС.
Самое смешное, что сам Ефремов так и не поехал: за три дня до вылета он сломал ногу, и ему пришлось задержаться на неопределенное время.
Уволиться с прежнего места работы за один день невозможно. Если только не поставить кому надо бутылку. И не какую-нибудь, а литровую. И не чего-нибудь, а греческого коньяка "Метакса". Утренним дизелем я смотался в Минск и с помощью этого универсального средства решил в "Дорпромстрое" все вопросы. Начальник отдела кадров, Владимир Григорьевич Янушко, тут же простил мне четыре дня прогулов и шлепнул круглую печать под стандартной надписью "Уволен по собственному желанию".
Потом я заехал к бывшей жене, проживавшей после развода на противоположном конце города и, оставив ей триста долларов, попросил присматривать за квартирой и оплачивать коммунальные услуги. Сын Денис уехал в Америку на три месяца по молодежной программе "Отдыхай, путешествуй, работай", да так и остался там; как я подозревал, на не совсем легальном положении. Я решил, что напишу ему из Ирака - если там будет электронная почта.
Свете я звонить не стал.
С В Е Т А
Прошел ровно день.
Три любовника, бывший муж, подруга...Список оказался коротковатым, к тому же один из пятерых "кандидатов" находился в дальнем зарубежье, другой - в так называемом ближнем, хотя до Казахстана наверняка не меньше, чем до Ирака.
Она позвонила всем.
Родители бывшего мужа, проживавшие в Бресте, сообщили, что Сергей жив-здоров, хотя здоров ее бывший супруг был с некоторыми оговорками: он подхватил какую-то кишечную инфекцию и уже несколько недель лежал в больнице в Астане. Деньги? Нет, он ни разу не присылал им никаких денег, наоборот, говорил, что жизнь там очень дорогая. Его телефона они не знали, он всегда звонил сам. Они поинтересовались, как там Славка, и Света соврала, что стипендии он не получает и вынужден подрабатывать в ущерб учебе: она знала, что старики очень любят внука. В результате бывший тесть пообещал завтра же выслать энную сумму.
Ходкевич, выслушав ее просьбу, предложил пятьдесят долларов. Чтобы не пугать его, она не стала упоминать о трех тысячах - просто сказала, что нужна довольно приличная сумма.
- Отдашь, когда будут, - великодушно разрешил он, заехав к ней в обед.
Наташке она выдвинула ультиматум: или та возвращает двадцать баксов в течение недели, или они больше не подруги. Та извинилась и сказала, что отдаст послезавтра.
Виктор, которому она позвонила вторично, вздохнув, пообещал ей сотню, не преминув заметить, что эту сумму он отложил на "зимнюю резину".
- Я приеду сегодня? - спросил он, но ей было не до любви.
Итак, первый день принес ей сто семьдесят долларов, плюс некую сумму от родителей Сергея в белорусских рублях, которая явно не могла превышать тридцати - сорока баксов. Света знала, что больше ждать помощи неоткуда.
Из своих сбережений у нее было что-то около двухсот долларов. Но из них надо платить за квартиру, свет, телефон. Ладно, квартира подождет: у них в кооперативе кое-кто по полгода не платит. Свет - тоже. Вот телефон сразу отключат, а ей он сейчас ой как нужен! Поэтому за него придется рассчитаться. Значит, останется долларов сто восемьдесят. С теми - около четырехсот. Где взять еще три тысячи?
Продать что-либо из мебели она не могла: кому нужно такое старье? Видик давно сломался, да никто и не купил бы, все на "ди-ви-ди" переходят. Фамильного серебра или картин великих художников прошлого в доме не водилось, антикварных книг тоже.
С А Ш А
Главных героев не убивают. Их ранят, причем легко - в мякоть руки или ноги, не задев костей или жизненно важных органов. Пуля проходит в нескольких миллиметрах от их сердца, и они скоро поправляются. Но это в кино.
Вот я тоже являюсь главным героем, но меня почему-то покалечило порядком. Хороший все-таки автомат придумал этот Калашников! Кучность стрельбы - лучше не бывает. Как я потом узнал, одна пуля раздробила мне кисть левой руки. Другая продырявила желудок. Третья - легкое. Четвертая зацепила что-то там еще. Ну, прямо целый букет. Другое дело, что если самоубийство после разрыва со Светой и входило в мои планы, то продолжение жизни инвалидом - никогда.
Около надели я пролежал в коме. В те первые несколько дней никто не дал бы за мою жизнь и ломаного гроша, точнее, филса. Но, как я думаю, такое запредельное состояние было не самым плохим вариантом моего существования: во-первых, ничего не болело, во-вторых, я ни о чем не думал и ничего не помнил. Потом мне стало немного лучше, и понимание того, кто я такой и как попал в Ирак, вернулось. Вместе с воспоминаниями о Свете и болью - физической и душевной. Так что когда мне стало лучше, мне на самом деле стало хуже - такой вот парадокс.
Постепенно ко мне начали пускать посетителей. Первыми были гендиректор "Юсифии" Дмитрий Савельевич Самохин и главный инженер Филимонов - тот самый, что одолжил нам с Шульгиным свой джип. Перед их приходом медсестра придала мне более-менее сидячее, или, точнее, полулежачее положение, подперев меня со спины подушкой.
Они принесли мне апельсинов, бананов, печенья и еще чего-то, но дежурный врач-араб тут же отобрал все продукты и на ломаном английском языке объяснил, что с такими ранениями требуется особая диета.
Посмотрев на меня, Самохин горестно покачал головой, но сказал вовсе не то, что положено говорить при первой встрече с тяжело больным или раненым:
- Ну что, доездились, б...?
Несомненно, то же самое он не раз говорил и Шульгину. Что ж, он был прав - доездились. И его, конечно, подставили, гавнюки: утаить инцидент такого масштаба от руководства ЗЭСа и посольских было вряд ли возможно.
- Извините, Дмитрий Савельевич, - с трудом шевеля потрескавшимися губами, проговорил я. - Так получилось.
- Как получилось - вижу, - с досадой бросил он. - Ладно. Как хоть себя чувствуешь?
Чувствовал я себя плохо.
- Все...болит. Как я попал сюда?
Они, усевшись возле кровати на стульях, которые принесла медсестра, стали рассказывать.
Шульгин, увидев, как меня подстрелили, бросился на выручку, рискуя сам получить очередь в спину. Но тот араб почему-то больше не стрелял. Может, понял, что после взрыва вертолета ему пора рвать когти с места преступления, пока на шум не примчались американцы или кто-то из их союзников.
Сергей по очереди доволок до джипа меня, потом парня из вертолета. Выжимая из машины все, что только можно было выжать, доехал до ближайшего американского патруля и кое-как объяснил, что случилось. Впрочем, вид двух окровавленных тел говорил сам за себя, правда, потом оказалось, что кровь на парне была, в основном, моя. Американцы вызвали по рации санитарную машину, и нас повезли в ближайший госпиталь.
Как выяснилось позднее, тот парень отделался лишь сотрясением мозга, несколькими выбитыми зубами и ушибами, а потому покинул госпиталь буквально через несколько дней.
- Значит, это Серега Шульгин спас меня?
- Выходит, что так. Кстати, он передает тебе привет, - Самохин встал. - Ну, нам пора, Саша. Поправляйся. Сейчас решается вопрос о том, чтобы отправить тебя в Москву. Когда, конечно, это позволит твое состояние. А здесь тебе еще предстоит операция - насколько мы поняли из объяснений доктора. Так что держись.
Самохин и Филимонов по очереди пожали мою вялую руку и вышли из палаты.
Эх, Сергей! Какой кайф ты мне сломал, вмешавшись не вовремя! Ведь сказал же кто-то про упоение "бездны мрачной на краю"! А я стоял на краю бездны - и черный зрачок автоматного ствола призывно подмигивал мне. Я бы погиб героем, как Чапаев или тот же Александр Матросов, и может быть, моим именем назвали бы какой-нибудь убогий переулочек в нашей провинции. А сейчас - я превратился в беспомощного, жалкого калеку.
Впрочем, криво усмехнулся я, вспоминая тот последний миг, не я ли обматерил тогда Шульгина, не я ли крикнул ему: "Что ты стоишь, как пень!?"?
С В Е Т А
Прошло три дня.
В субботу вечером приехал сын. Днем она купила фарш, сделала котлеты - только для него, потому что теперь надо было экономить, как никогда.
Слава осунулся, был мрачен и молчалив. Под его глазами появились синие круги. Он даже не включил свой плеер, который боялся брать в общагу и который всегда слушал дома. Когда он, приняв душ, выходил в майке из ванной, Света со страхом бросила взгляд на его руки: вдруг те, кто ей звонил, уже посадили его на иглу?
Сын молча сел за стол. Обычно, приезжая из Минска, он набрасывался на еду, как волк. Сегодня же равнодушно тыкал вилкой в котлету, погруженный в свои мысли. Она догадывалась - в какие.
Она все не могла заставить себя приступить к разговору, бесцельно открывая и закрывая дверцу посудного шкафчика, переставляя в нем тарелки и блюдца.