Матвеев Игорь Александрович : другие произведения.

Записки 13 часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья часть "Записок".

ЗАПИСКИ 13-ГО. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Действующие лица:

  
   Дима - тот самый юноша, которого в детстве, то бишь в первой части уронили в колодец
   Евлампий - журналист почти забросивший журналистику, чтобы проверить теорию Ч. Дарвина
   Боря Орангутангов, он же Квамба Ндрумба, он же господин Трумба - питомец Евлампия, деятельностью которого заинтересовались органы
   Анисимов и Костин - сотрудники этих самых органов
   Тов. Довгий - заведующий организационно-инструкторским отделом, прекративший несанкционированное бросание табуреток с крыши
   Тов. Куздряев - заведующий общим отделом, выдавший разрешение на бросание табуреток
   Лена - бывшая кукла, дочь прапорщика из Чебоксар
   Виолетта Казимировна - женщина с бюстом, она же завуч
   Вячеслав Григорьевич - первый секретарь горкома
   Капитан Сырник - капитан Сырник
   Секретарша тов. Куздряева - золотая рыбка в ажурных колготках
   Секретарша тов. Довгия - старая дева
   Бурдейный - инструктор по физкультуре
   Сергей Герасимов - советский кинорежиссер. В "Записках" же его однофамилец - секретарь комсомольской организации училища
   Арон Аркадьевич Кукенбард - понятия не имею, кто это, т.к. в "Записках" он не появляется
  

В эпизодах:

  
   Советские граждане: пионеры, пенсионеры, алкаш, прыщавый юноша, пионервожатая, водитель, молодой сотрудник органов, военный комиссар Зуммер, таксист-расист, школьная техничка.

СТРАСТИ ВОКРУГ БОРЯНГУТАНГА

  
   Как говорит латинская поговорка, "не было у бабы хлопот, так купила порося". Появление в квартире Евлампия нового жильца - человекообразной обезъяны из далекой африканской страны - принесло ему столько же забот, сколько доставляет молодой матери рождение первого ребенка. Хорошо хоть, что грудь Боря уже не сосал.
   Прежде всего Евлампий взялся учить Борю пользоваться удобствами. Какое удобство является в квартире самым главным, не мне вам, читатель, объяснять. С него Евлампий и начал. Он садился на унитаз, надувал щеки, делал красное лицо, воспроизводил звук "кх-кхх", потом вставал, отматывал от рулона сколько положено туалетной бумаги, дергал за цепочку.(Кому из читателей не по душе натуралистические подробности, пусть пропустит этот абзац). Боря все понял - и с первой же попытки оторвал цепочку на фиг. Евлампий беззлобно констатировал: "Ну ты козел, Боря", после чего привязал к сливному бачку кусок толстой бельевой веревки.
   В ванной орангутанг долго пялился на свое лохматое изображение в зеркале, но Евлампий строго сказал:
   - Ты сюда смотри, - постучав пальцем поочередно по левому и правому крану, пояснил: - Левый - для холодной, правый - для горячей. Закрываются по часовой, открываются - против. Впрочем, часов у тебя все равно нет. Ну ничего, я тебе на день рождения подарю. А этот рычажок - душ.
   Боря и это понял, но на следующее утро перепутал краны, обжег лапу и заорал, как слон. Ничто не учит лучше, чем печальный опыт, и больше он не ошибался.
   С чисткой зубов оказалось сложнее, к третьей щетке - две орангутанг перегрыз своими мощными зубами - Боря одолел и эту премудрость, правда, каждый раз он выдавливал чуть ли не полтюбика пасты и ходил потом с чистыми зубами, но перемазанной рожей. Евлампий стал покупать ему "Лесную", чтобы она напоминала Боре о родных джунглях.
   Будучи закоренелым холостяком, мой друг всегда прилагал минимум усилий к приготовлению пищи: утром обычно жарил яичницу, работал в редакционной столовой, а на ужин варил купленные в магазине пельмени или картошку, заливая ее потом калькой в томатном соусе - в те далекие времена она стоила 33 копейки за банку.
   С появлением иждивенца Евлампий вынужден был внести в свою жизнь некоторые коррективы. Во-первых, он стал покупать больше продуктов, во-вторых, начал готовить в обед суп из пакетов. Увеличение расходов довольно ощутимо ударило по тощему - в 120 рэ - бюджету простого советского журналиста. Он начал задумываться над тем, нельзя ли приравнять его теперешнее положение к статусу матери-одиночки. Плодом этих раздумий явилось письмо в журнал "Советская женщина".
   "Имею на руках приемного несовершеннолетнего примата, - писал мой друг. - Прошу ответить, положено ли мне пособие как отцу-одиночке".
   Конечно, с подобным вопросом было логичнее обратиться в журнал "Советский мужчина", но такого, как известно, никогда не было.
   Ответ пришел на удивление быстро. Радоваться, однако, было нечему.
   "Уважаемый Евлампий Федорович! Для получения необходимого пособия Вам следует представить в райсобес следующие документы:
   1). Копию свидетельства о рождении находящегося у Вас на иждивении ч/образного.
   2). Копию решения нарсуда о лишении родителей ч/о родительских прав.
   3). Справку, удостоверяющую факт усыновления Вами ч/о, заверенную печатью детского дома, где он воспитывался.
   4). Характеристику с места работы.
   5). Справку о заработной плате.
   6). Справку о занимаемой ж/п.
   7). Справку из наркологического диспансера о том, что Вы не состоите у них на учете.
   8). Справку о том, что ближайшие родственники находящегося у Вас на иждивении ч/о не были репрессированы и не находились на временно оккупированных территориях.
   Кроме этого на каждую справку необходимо предъявить заверенную нотариусом справку о том, что данная справка является действительной.
   С уважением, И. Райзенблюм, юрист".
   "Совсем забыл, - от рук и подписал снизу тов. Райзенблюм убористым почерком, потому что лист уже кончался. - Разумеется, потребуется, и справка об уплате профсоюзных взносов за последний год. Это крайне важно".
   - Агхиважно, - нежно прокартавил Евлампий, потом стал грустно размышлять: - Ладно, справку о занимаемой "жэ-пэ" я могу взять в домоуправлении. Но как мне узнать, не были ли твои папа и мама, проживающие в далекой Тарганьике, репрессированы, и не находились ли они на временно оккупированных территориях? Может мне вообще стоит запросить в джунглях отдел кадров на предмет твоего социального происхождения и партийности?
   Боря молча смотрел на своего кормильца и чесал под мышкой.
   Короче, у Евлампия сложилось впечатление, что государство в лице тов. Райзенблюма вежливо послало отца-одиночку.
   Дотошный читатель может спросить, куда девался паук маку-маку, о котором я упоминал в первой части своих записок. Живи он в субтропиках Мадагаскара, кто знает, может и протянул бы еще пару-тройку лет. А так, мохнатый любимец Евлампия тихо умер от старости однажды ночью в углу комнаты, затянутом его седой паутиной. Здесь можно было бы написать, что скупая мужская слеза скользнула по небритой щеке моего друга (все равно ведь никто не проверит, верно?), но в самом начале своего повествования - если кто помнит - я поклялся излагать только правду и ничего кроме. Так вот: при мне не было никакой слезы. А что происходило в душе Евлампия я не знаю, и сочинять не буду. Он выпросил на работе у одной женщины коробку из-под австрийских сапог и похоронил паука в чистом поле за городом. Ладно, не буду о грустном.
   Поскольку труд является главным, если не единственным фактором в процессе перехода обезьяны из человекообразного в более-менее человеческое состояние, Евлампий решил приступить к эксперименту. Теории Дарвина, как я говорил когда-то, он не совсем доверял - правда, предложить что-либо взамен тоже не мог. Что ж, ему предстояло на практике проверить, прав ли был старик Чарльз.
   Евлампий посетил магазин "Умелые руки" и оставил там половину зарплаты, накупив обрезков досок, каких-то планочек и реечек, гвоздей, ножовку и коловорот. Дома он свалил все покупки на пол в коридоре и хозяйским глазом окинул свою квартиру. Все у него уже было: стол, пара стульев, вешалка, кровать и пишущая машинка.
   - Тогда сделаем домик для птичек, - объявил он вопросительно смотревшему на него примату. - Как пионеры-юннаты.
   Конечно, доски толщиной в полтора сантиметра больше подходили для производства сортира на дачном участке, но, как вы понимаете, важен сам процесс созидания.
   Евлампий показал, как пилить доски, и Боря принялся за работу. Временами полотно ножовки опасно изгибалось, готовое в следующий миг накрыться, но Евлампий, как пилот-дублер, тут же останавливал не в меру увлекшегося орангутанга.
   Когда доски были распилены, Евлампий сходил на кухню и достал из-под газовой плиты слегка заржавевший молоток. Мой друг уже собрался сколачивать домик, но вовремя сообразил, что еще надо выпилить дырку, чтобы пернатым было, куда влетать. Поскольку тонкую работу поручать Боре было пока нельзя, Евлампий выполнил ее сам.
   - Ну вот, а теперь сколачиваем, - объявил он и приложил две распиленные доски одна к другой под прямым углом. - Держи.
   Затем Евлампий изящно, как и положено интеллигенту, взмахнул молотком. Удар был точен - гвоздь, как ему и положено после удара интеллигента, согнулся.
  -- Вот так не бей, - нашелся Евлампий. - Это я тебе специально показал.
   Он вынул плоскогубцами загнувшийся гвоздь, поставил на его место новый и осторожными ударами загнал в доску.
  -- Понял? Тогда пробуй.
   Орангутанг занес молоток над головой, будто собирался сокрушить бетонное перекрытие, отделявшее квартиру Евлампия от соседей снизу, и обрушил инструмент на шляпку гвоздя. В последний момент Евлампий успел перехватить мохнатую лапу и смягчить удар ретивого пито питомца по пальцу. Однако удар все равно вышел ощутимым. Гвоздь полетел в одну сторону, молоток - в другую - а орангутанг завопил, как Кинг-Конг из одноименного кинофильма.
   - Раз по пальцам..., - пробормотал Евлампий. - Дай посмотрю. - Он взял Борю за лапу, осмотрел палец и, подув на него, обнадежил: - До свадьбы заживет. Если, конечно, таковая когда-нибудь состоится.
   Потом мой друг разыскал улетевший в сторону кухни молоток, вложил его в розовую ладонь примата, а сам обхватил сверху мохнатый кулак так, что опасный инструмент они держали теперь вдвоем. Остальные гвозди забили вместе.
   Домик получился похожим на урну для голосования - не хватало только герба СССР. Или на дзот времен Первой мировой войны с узкой амбразурой для пулемета.
   Вы можете мне не верить - ваше право - но взявшись читать мои записки, вы, читатель, в некотором роде взяли на себя и кое-какие обязательства. Так вот: после того, как был забит последний гвоздь, орангутанг взглянул на Евлампия ясными глазами и по слогам произнес:
   - Па-па.
   От неожиданности приемный отец выпустил из рук домик для птичек, и совместное творение обезьяньих и человеческих усилий с грохотом упало на пол, едва не расплющив пальцы на его левой ноге.
  -- Ч-чего?
  -- Па-па, - повторил орангутанг. - Папа.
   Что может сравниться с радостью матери, услышавшей первое слово, сорвавшееся с губ ребенка? Не знаете? Отвечаю: радость отца по, простите за канцеляризм, аналогичному поводу.
   Сомнений не было: ученье Дарвина жило и побеждало. Первый шаг к очеловечиванию орангутанга Бори был сделан.
   Птичий домик с помощью мальчишек был с немалым трудом повешен на ближайшее к дому Евлампия дерево. Точнее, не повешен, а прикручен проволокой к стволу - только ствол мог выдержать тяжесть такой мощной конструкции. Однако пернатые почему-то не спешили селиться в странном сооружении с квадратным отверстием. Только однажды на крышку ящика села какая-то птичка, подняла хвостик и пометив изделие желтой каплей, улетела.
   А потом изделие вообще куда-то исчезло.

* * * * * * * *

   Несколько дней спустя мирный созидательный труд Евлампия и его лохматого друга был прерван телефонным звонком.
   Евлампий, взявший в газете несколько причитавшихся ему отгулов, просил редактора и коллег тревожить его только в том случае, если а) начнется война, б) на центральной площади Н. возле памятника Ленину усядется летающая тарелка с инопланетянами и в) ему, Евлампию, начислят премию по итогам соцсоревнования. Поскольку я звонил крайне редко, предпочитая личные контакты, а других друзей у Евлампия не было, он решил, что, вероятно, произошло одно из трех вышеупомянутых событий.
  -- Это квартира такого-то? - голос в трубке назвал фамилию Евлампия.
  -- Да, это я, - подтвердил мой друг с облегчением, но и с некоторым огорчением тоже, отметив, что звонят не из газеты - голос был незнакомый. С облегчением потому, что война вроде бы не началась, а с огорчением из-за того, что визит инопланетян в Н., вероятно, откладывался, да и итоги соцсоревнования видимо принесли премия кому-то другому. Как всегда.
  -- Военкомат, - сдержанно и строго представилась телефонная трубка. - Капитан Сырник. На основе всеобщей воинской обязанности...
  -- Закона о, - мягко поправил Евлампий.
  -- Чего?
  -- На основе закона о всеобщей воинской обязанности...
   - А, ну да, на основании закона о всеобщей, значит, воинской обязанности... вам надлежит... то есть, не вам, а... короче, у вас проживает гражданин...э..., - на том конце провода послышался шелест бумаги, э... Борис Оран... Оран-ту... черт, неразборчиво написано... Оран-ту-га-нов. Армянин, что ли?
   - Якут, - сострил Евлампий. - Его фамилия Орангутангов.
   Участковый настучал, подумал он. Надо было сразу поставить это козлу бутылку, а еще лучше две - и обошлось бы без прописки и закона о всеобщей воинской обязанности.
   - Хорошо, Оран-гутангов, - продолжал тем временем капитан с кулинарной фамилией. - Он почему у вас на воинский учет не встал? В смысле, у нас. Я вот вам щас зачитаю..., - Сырник вновь зашелестел бумагой и начал: - "При убытии в другую местность на постоянное или временное место жительства или при перемене места жительства внутри города с переездом на территорию..."
   Евлампий прикинул, что это не менее, чем на пять минут и потихоньку положил трубку на стол. Он вышел в коридор и, пошарив в карманах висящего на вешалке пиджака, вытащил "Беломор" и спички. Потом пошел на кухню, где завтракал Боря.
   Евлампий выпускал дым в форточку - капля никотина, как известно, убивает и лошадь и верблюда, чего уж говорить о юном орангутанге? - и с грустью смотрел на тоскливый провинциальный пейзаж - серую улицу, серые стены домов, серых людей, которые несли в серых хозяйственных сумках серые и невкусные пельмени.
   Городок Н. вдруг начал представляться Евлмапию огромной мясорубкой, которая как воронка, втягивает людей и, почавкав, выпускает их из другого отверстия - прописанных, трудоустроенных, поставленных на воинский учет, только что не с биркой на ноге, как у того слона, что Евлампий видел в детстве в московском зоопарке.
   Тем временем Боря, и не подозревавший о нависшей над ним туче цвета хаки, допил чай, встал и, сутулясь, оперся обеими лапами о стол.
  -- Не горбись, - бросил Евлампий. - И вымой за собой посуду.
   Несмотря на то, что Боря за совсем небольшой промежуток времени кокнул две чашки, блюдце и тарелку, мой друг упорно продолжал прививать ему полезную привычку.
   Он посмотрел на часы: с момента начала лекции о правилах постановки на воинский учет прошло четыре с половиной минуты.
   - Пора, - сказал сам себе Евлампий, погасил папиросу, вернулся в комнату и взял трубку.
   - "... в административном порядке городским военным комиссаром". Ясно?
  -- Так точно, - по военному четко и щелкнул домашними тапочками.
  -- Насколько я понимаю, проживающий у вас гражданин э... Барангутангов не проходил действительной воинской службы?
   Евлампия подмывало сказать, что проходил, но такая ложь таила в себе массу неприятных моментов: капитан Сырник мог тут же поинтересоваться, где, когда и на каких должностях - рядового или сержантского состава? Надо было выбирать более изящный вариант.
  -- Не проходил, - подтвердил Евлампий. - У него плоскостопие.
  -- Ничего, - успокоил Сырник. - Щас всяких берут. Будет, к примеру, сидеть в каптерке, портянки выдавать.
   Евлампий не хотел, чтобы усыновленный им орангутанг Боря сидел в каптерке и выдавал, равно как и другие предметы воинского обмундирования - кальсоны с завязочками, нижние рубашки и проч. Мой друг решил зайти с другой стороны.
  -- А отсрочку можно? Он в этом году, наверное, поступать будет. На юридический.
  -- Отслужит - поступит, - лаконично произнес капитан. А то, извиняюсь, юристов развелось, ити иху мать, хоть пруд пруди, а Родину защищать некому. Короче так: завтра у 9 утра в военкомат, в пятую комнату.
  -- Да он и по-русски, можно сказать, почти не разговаривает, - слабо защищался Евлампий.
  -- Так что, точно чурка, что ли? - оживился Сырник. - А я думал, насчет якута это вы так просто. Не расстраивайтесь - армия научит И не только русскому.
  -- Знаете, товарищ капитан, - наконец решился мой друг. - Гражданин Орангутангов э... в некотором роде... человекообразный.
  -- Человек, говорите, безобразный? Ничего, армия и не таких обламывала.
  -- Да нет. Не человек безобразный, а человеко-образный. То есть не совсем еще человек.
  -- Дак я ж и говорю: отслужит - человеком станет. К нам знаете какие приходят?
   Евлампию, честно говоря было сугубо до лампочки, какие приходят к ним, но к счастью капитан и не стал распространяться: возможно, это была военная тайна, узнав которую, агрессорам всех мастей стало бы легче строить свои агрессивные планы. Так или иначе, Сырник только напомнил:
  -- Значит, завтра к девяти, - потом добавил: - Утра.
  

ЕВЛАМПИЙ ИДЕТ В ГОРКОМ

   Евлампий положил трубку и задумался. Орангутанг сидел на полу у его ног и пытался сложить из разноцветных кубиков, купленных Евлампием в "Детском мире", пирамиду.
   Отец-одиночка долго искал выход из создавшегося положения - и не находил. Вход, понимаете, был, а выхода - нет. Евлампий решил позвонить мне.
   Я выслушал его грустный рассказ о беседе с капитаном Сырником. Лично мне священная обязанность не грозила в силу причин, обозначенных на первых страницах моего романа.
   - Он же здоровенный, они его в стройбат заберут, - сокрушенно закончил Евлампий.
   - Не исключено, - согласился я. - Или в "вэ-эм-эф" на три года. А у него голова плоская, и бескозырка спадать будет.
  -- Мне не до шуток, Дима, - с упреком произнес мой друг.
  -- Извините.
   Некоторое время я размышлял.
  -- А знаете что, Евлампий Федорович? Подойдите-ка вы к этому... ну, из горкома, который встречал тарганьикскую делегацию.
  -- Вячеславу... э... Григорьевичу? А что он мне?
  -- Вы же его выручили - усыновили орангутанга. Иначе подарок африканских друзей сидел бы у него сейчас в кабинете и грыз ножки стола.
  -- Нет, Дима. Боря умный. Он кушает из тарелок. А вот насчет Вячеслава Григорьевича ты, пожалуй, прав. Сейчас разыщу его телефон.
  -- Ни в коем случае! Сугубо личный контакт! Заваливайте прямо к нему. По телефону он наобещает вам с три короба, а потом скажет секретарше не соединять вас больше с ним ни в коем разе и тем более не пускать. Нет, Евлампий Федорович, противника надо застать врасплох.
  -- Ты опять прав, Дима. Спасибо. Сейчас соберусь и пойду. Может даже побреюсь... Спасибо за дельный совет.
  -- Всегда готов. Я пошел бы с вами, да мне на занятия.
  -- Ладно, сам справлюсь, - промолвил Евлампий и повесил трубку.
   Сначала он хотел взять примата с собой, но вспомнил, что у орангутанга нет штанов. И, что еще важнее, галстука. Поэтому Евлампий стал собираться один. Боря, наконец, сложил неуклюжую пирамидку из кубиков, похожую на покосившуюся водокачку, возвышавшуюся на окраине Н. Спустя непродолжительное время он выдал по слогам: "Со-ня". Евлампий задумался, но так и не смог вспомнить ни одной из своих знакомых особ, носившей такое имя. Воистину, пути эволюции были неисповедимы.
   Припомнив популярный лозунг пожарных "Прячьте спички от детей!", мой друг сходил на кухню, взял коробку спичек, лежавшую у газовой плиты и, подумав, сунул ее в холодильник - орангутанг, житель знойной Африки, избегал этого странного пышущего холодом ящика с облезлой надписью "Бирюса".
  -- Жди меня, - как-то совсем по-симоновски сказал Евлампий и вышел.
   Горком - угрюмое толстостенное здание неопределенного цвета - находился в двух кварталах от дома Евлампия. Здесь было тихо и торжественно, как в храме. Ковровые дорожки бордового цвета, проложенные в коридорах и на лестнице, скрадывали шум шагов, создавая сотрудникам учреждения идеальную среду обитания. В коридоре второго этажа шаталась пара здоровых мужиков в неумело отутюженных костюмах - председатели окрестных колхозов, вызванные на ковер за недосдачу в закрома то ли огурцов, то ли картошки, а может бананов или квашеной капусты.
   Евлампий по памяти - когда-то он бывал в этих краях - нашел кабинет первого. Моему другу повезло дважды: во-первых, Вячеслав Григорьевич оказался на месте. Во-вторых, его секретарши на месте не оказалось. Судьбе было угодно распорядиться так, что в "Галантерее", находившейся неподалеку от горкома, давали импортные колготки. Секретарша, отпросившаяся у шефа "на кофе", ринулась в магазин - иначе она фиг бы пропустила невзрачного посетителя.
   Евлампий постучал, но звук утонул в мягкой обшивке двери. Тогда он просто повернул ручку и вошел.
   Кабинет был типичным, как и его хозяин: полированный стол темного дерева, кресло, еще один стол, поставленный перпендикулярно первому, так что они образовывали букву "Т", стулья. В застекленном шкафу выстроились все пятьдесят с лишним томов ПСС последнего издания, украшенные золотистыми буквами по темно-синему корешку. На стене висела карта района, рядом с ней - красный треугольный вымпел с золотистой бахромой, полученный за нелегкую победу в социалистическом соревновании.
   Сам Вячеслав Григорьевич сидел в кресле. Перед ним на столе лежала стопка бумаг - предписания, указания, рекомендации, графики, отчеты, письма трудящихся, редкие анонимки злопыхателей. Тихо и скучно тикали настенные часы.
   Стоял понедельник.
   Услышав звук открываемой двери, первый секретарь поднял голову. В первый момент он не узнал Евлампия и по привычке подумал, что посетитель пришел с просьбой и расширении "жэ-пэ". И что им всегда не хватает? - с некоторым раздражением в который раз спросил себя Вячеслав Григорьевич. Почеу-то мне моих четырех комнат вполне достаточно. А я ж там не один - жена, дочь на каникулы приезжает - потом еще собака!
   Он уже хотел сказать, что сегодня не приемный день и что вообще надо предварительно записаться у секретаря, но тут вспомнил: вошедший гражданин не так давно помогал ему во встрече делегации этих, черножо... то есть дорогих африканских друзей.
  -- Здравствуйте...э... Лампадий, если не ошибаюсь...э... Яковлевич.
  -- Евлампий Федорович.
   - А , ну, да, конечно. Евлампий Федорович. Давненько, давненько к нам не заглядывали...Как ваш питомец? Да вы садитесь, садитесь.
   Евлампий сел.
  -- Его хотят забрать в армию.
  -- Не забрать, а призвать на действительную воинскую службу, - машинально поправил первый. - Так сказать, "не плачь, девчонка...". Ну что ж, это долг. Я бы сказал, где-то даже священный. Вы согласны?
   Мой друг кивнул, сообразив, что придется слегка изменить тактику.
   - Целиком и полностью согласен. Речь идет не о том, чтобы он не служил вообще. Я только хочу, чтобы ему дали отсрочку. До тех пор, пока труд не превратит его в человека. Полноправного члена нашего общества.
   - А... это верно, верно. Насчет члена это вы точно подметили. Ну а с ними вы побеседовали? Обрисовали ситуацию?
  -- Диалога, как говорится, не получилось.
  -- Ясно, - Вячеслав Григорьевич подвинул к себе один из телефонов, вероятно, размножавшихся по ночам на его столе. Он уверенно набрал первые три цифры, потом задумался: - Гм... тридцать четыре или двадцать четыре? Да, память... , - он вынул из верхнего ящика стола записную книжку и начал листать ее бормоча: - Где у нас здесь эти вояки...?
   Наконец, он отыскал нужный номер.
   - А, все-таки тридцать четыре. Алло... Викентьев. Зуммера дайте. Викентьев, говорю, - веско повторил он. - Ну, привет, Миша. Узнал? Как жизнь? На рыбалку-то ездишь? Что? В ту субботу? И что, много наловили? Завидую тебе. А мне все некогда - дела. Ладно, как-нибудь загляну. Значит так, Миша, я тебе вот по какому делу звоню: у вас там должен встать на учет...э... , - первый секретарь вопросительно посмотрел на Евлампия.
  -- Орангутангов, - шепнул тот.
  -- Военнообязанный Орангутангов..., Да. В общем так - ты его пока не трогай. Нет, на учет можете ставить, пусть все, как положено, только дайте ему эту... как еее, отсрочку. А? Нет, ничей не сынок. Тут другое дело - он пока человекообразный, то есть, короче, не до конца пришедший в человеческое состояние. Что? Говоришь, у нас все чурки такие? Нет, Миша, ты это кончай, а то я тебе что-нибудь этакое пришью. Шучу, шучу. А? План призыва? Ладно, не сгущай - один человек, то есть человекообразный, погоды не делает. Я ж его не отмазать хочу, а просто попросить отсрочку. Да...да... Подожди, - первый прикрыл трубку рукой и обратился к Евлампию: - Сколько он там будет это... короче, доходить до кондиции.
   Евлампий прикинул, что даже если процесс очеловечивания пойдет так быстро, как начался, то Боре все равно понадобится лет десять - двенадцать, а такую отсрочку военкоматы фиг кому дают. Разве что посмертно. Если же исходить из теории Дарвина, дело вообще попахивало то ли многими тысячами, то ли даже миллионами лет. Поэтому Евлампий осторожно сказал:
   - Процесс достаточно длительный. Дарвин отводил ему... э... не один год.
  -- Что, два, что ли? - нетерпеливо проговорил Вячеслав Григорьевич.
  -- Ну, где то..., - уклончиво протянул мой друг.
  -- Але, Миша! Здесь у меня специалист по очеловечиванию сидит, товарищ компетентный в этих вопросах. Говорит, что где-то пару лет уйдет, не больше. Ладно, не ворчи. Когда я тебя о чем просил? А? Ну так это когда было... Значит, договорились? В общем я тебе его подошлю. Нет, не Орангутангова - его опекуна. Ну, все. Привет супруге. Ну, будь.
   Вячеслав Григорьевич положил трубку.
   - Значит, подойдете к военкому. Зуммер Михаил Абрамович. Он все сделает.
   Евлампий поднялся и поблагодарил.
   В это время открылась дверь, и показалась голова секретарши. Импортные колготки в ярких коробочках - давали по три пары - она уже спрятала в нижний ящик своего стола.
  -- Я вернулась, Вячеслав Григорьевич.
   Мой друг попрощался и ушел.

* * * * * * *

   Из горкома он направился домой и сварил себе и Боре молочный суп. Готовил его Евлампий довольно своеобразно: отдельно он кипятил молоко, отдельно варил вермишель, а потом смешивал оба ингредиента и посыпал сахаром. Получалось даже ничего.
   После обеда Евлампий пошел в военкомат и после непродолжительной беседы Михаил Абрамович Зуммер родил с помощью секретарши документ следующего содержания:
  

"С П Р А В К А

  
   Настоящая дана ОРАНГУТАНГОВУ Борису Евлампиевичу в том, что ему предоставлена отсрочка от призыва на действительную воинскую службу до тех пор, пока труд не превратит его из человекообразной обезьяны в человека, то есть на 2 (два) года.
   Военный комиссар полковник М. Зуммер."
  

ГЛАВА ЛИРИЧЕСКАЯ

   Забегая назад, скажу ... Автор, которого не роняли в колодец и не били мешком по голове, наверное, написал бы "забегая вперед". Но вы же знаете, дорогие читатели, с кем имеете дело, верно?
   Итак, забегая назад, скажу, что когда я учился в 10 классе, у нас появилась новенькая. В тот день, когда она впервые пришла в школу, я лежал дома с ангиной. Помню, я довольно равнодушно отнесся к этой новости, услышанной от навестивших меня одноклассников. Даже то, что новенькая оказалась "во чувихой!" и что она жила на соседней улице, не вызвало у меня особых эмоций. Хороша Маша...
   Тем временем интенсивный обстрел антибиотиками болезнетворных микробов в моем организме привел к массовой гибели последних и паническому отступлению оставшихся в живых. Температура спала. После того, как участковый Штокман путем обследования моего горла и прочих органов установил, что я вновь созрел для посещения здорового детского коллектива, я с неохотой отправился вновь протирать штаны в нашу задрипанную школу с директором маразматиком, дорабатывающим до пенсии последние полтора года.
   Когда я открыл дверь 10 "Г" (этой буквы, уж поверьте, наш класс заслуживал на все сто процентов), как столкнулся нос к носу с... Леной. Помните, в начале своего романа я писал о том, что кукла Лена, подруга дней моих суровых, пропала на много лет? Так вот: это была она! Не узнать мою старую любовь я не мог: те же огромные, голубые глаза, длинные ресницы, те же белокурые волнистые волосы, алые губы... И еще: я точно помнил, что у той Лены закрывались глаза, и она говорила "мя-мя" (в смысле "ма-ма"). Поэтому я с облегчением вздохнул, обнаружив, что у новенькой тоже закрываются глаза - в том же, что она умеет говорить "ма-ма", я не сомневался.
   - Разрешите представить вам, граф: наша новая ученица, - паясничая, начал появившийся неизвестно откуда Сашка Минин, мой сосед по парте.
  -- Лена..., - вырвалось у меня.
  -- Вы что, знакомы? - удивился Минин. - Ну, тогда я пошел.
   И он сгинул.
   Разинув варежку, я уставился на подругу моего трудного детства. Я хотел найти в ее лице хоть какие-то признаки узнавания, но взгляд красивых глаз Лены был спокоен и равнодушен. Это меня озадачило. Почему я узнал ее, а она меня - нет? Говорят, с глаз долой - из сердца вон. Каюсь: я действительно надолго забыл о своей Лене, но ведь я и не надеялся, что снова увижу ее. Зато увидев - сразу вспомнил. Как сказал Папанов: "Я устретил вас, и усе былое..." (автор имеет в виду фильм "Бриллиантовая рука" - прим. автора).
   В это время прозвучал спасительный звонок, и мы, неловко, не сказав ни слова, кивнули друг другу и разошлись по своим партам.
   Лена сидела на соседнем ряду на две парты впереди меня, и я, несколько скосив глаза, мог любоваться ее нежным профилем все уроки подряд.
   Прошло несколько дней. Лена ничем не выделяла меня из среды одноклассников. И четверга тоже, равно как и прочих дней недели. (гм...вроде, опять отрыгивается колодец с мешком в придачу?). Пару раз мы обменивались пустыми репликами, однажды она попросила у меня списать домашнюю работу уже не помню по какому предмету - и это было все.
   Она действительно жила на соседней улице, буквально в квартале от моего дома, но проводить мне ее ни разу не удалось: после уроков Лену всегда кто-нибудь ждал, обычно Витька Спиридонов, между прочим, чемпион Н. по боксу среди юношей, хотя его голова, по-моему, была набита тем же материалом, что и боксерская груша. Лена вообще пользовалась успехом у бычков с накаченными мышцами из старших классов. Иногда из-за нее дрались.
   Я же рос хилым и бледным юношей с оттопыренными ушами и впалой грудью - из таких, бывает, выходят поэты, но футболисты - никогда. Вдобавок в 9 классе мне прописали очки и, надев их, я стал похож на мудрого еврея. Короче, остаться один на один с Леной у меня не было никаких шансов.
   Все знают, что такое закон подлости. Это когда происходит то, чего ты не хочешь, и не происходит того, на что надеешься и чего ждешь. На уроке тебя спросят именно тогда, когда ты не выучил домашнего задания, а автобус придется ждать как раз тогда, когда куда-нибудь опаздываешь. Я решил действовать от противного и не искать встреч с Леной. Я встал перед зеркалом в своей комнате и объявил:
  -- Мне все равно, встречу я ее или нет. Мне это сугубо до лампочки.
   Закон подлости немедленно сработал наоборот, и в тот же день я встретил ее на улице. Одну. Улица, между прочим, была Пушкинская - та самая, куда одержимый благородным гневом Евлампий припер когда-то свинью в чемодане. С моей помощью.
  -- Привет, - беззаботно проговорила Лена.
  -- Привет. Я хочу поговорить с тобой.
  -- Говори.
  -- Где ты была все эти годы? - выпалил я.
  -- В смысле?
  -- Неужели... ты совсем не помнишь меня?
   Недоуменный взгляд Лены был красноречивее слов. Она все забыла. Потом она неуверенно проговорила:
   - Если ты имеешь в виду... в общем, до переезда сюда мы жили в Чебоксарах. В Чувашии. Я и родилась там. Мой папа служил в Чебоксарах. Он прапорщик.
   Я вздохнул, но подумал, что дети за родителей не отвечают. Попутно у меня мелькнула мысль, что если мужскую половину населения Чувашии называют чувашами, то слабую половину, вероятно, следует именовать чувихами.
   - Ты не могла жить в Чебоксарах. Ты жила здесь, в Н. Когда мы были маленькими, мы с тобой играли. Помнишь, у тебя было такое розовое платьице, и моя мама стирала его?
   - Ты что-то путаешь, Дима. С какой стати твоя мама стала бы стирать мои вещи? Может, у меня и было розовое платье, но стирала его моя мама.
   Я решил не сдаваться.
   - Помнишь однажды, когда мы с тобой сидели на подоконнике, ты упала и ударилась о батарею? У тебя тогда весь нос облупился, и папа Борис потом подкрашивал его акварельной краской? - с надеждой спросил я. Неужели она не помнила даже этого!?
   - Моего папу зовут не Борис, а Василий! Это, наверное, ты упал и ударился о батарею! - обиделась Лена. - Причем не носом, а головой.
   Вот тут она была права, Только я не упал - меня уронили. Куда - надеюсь, вы помните.
   - Но как же так? Все совпадает: ее звали Лена - и тебя тоже, у нее были голубые глаза - и у тебя они такого же цвета. И волосы. А главное: она мне нравилась и..., - я запнулся. - И ты тоже.
   Лена вздохнула, и созерцая кончики своих модных туфелек, купленных, несомненно, на скудную зарплату прапорщика из Чебоксар Василия, проговорила:
  -- У тебя, Дима, оттопыренные уши. Мне не нравятся такие мужчины.
  -- Но ведь у меня и тогда были оттопыренные уши, - возразил я.
  -- Когда?
  -- Ну... тогда, в детстве. Но ты дружила со мной.
   Лена терпеливо и сочувственно посмотрела на меня. Словно я... ну, сами понимаете.
  -- Дима, я дружу с другим мальчиком.
  -- Зато я умный. И пишу стихи.
   - Но у тебя оттопыренные уши, - повторила она. - Вот... вот ты мог бы ради меня, ну..., - она задумалась. - Прыгнуть со второго этажа? Или с третьего?
  -- Зачем?
  -- Ради меня!
  -- Нет, наверное, - честно признался я. - Неохота потом в гипсе лежать.
  -- Вот видишь. А другие смогли бы.
   Придурков, которых она имела в виду, я, конечно, знал. Увы, уши у них действительно были в норме.
   - У Маркса тоже были оттопыренные уши, - слегка сымпровизировал я. - Только их не было видно под волосами.
  -- Так то Маркс, - коротко заметила Лена.
  -- Потом у этого... Нобиле, - продолжал сочинять я. - Исследователя полярных широт. Знаешь такого?
  -- Знаю, - кивнула Лена. - Перпетум Нобиле. Он еще хотел изобрести вечный двигатель.
   Пусть будет так, решил я, и сменил тему:
  -- Хочешь, я воспою тебя в стихах?
  -- В другой раз, Дима. Извини, я спешу. Мы с Витькой договорились пойти сегодня в кино.
   И дочь прапорщика из Чебоксар зашагала прочь.
  

ДЕЛО О ТАБУРЕТКАХ

   Однажды мне стало мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Мне было уже семнадцать, а я еще не совершил ничего такого. Гайдар в моем возрасте командовал полком, а Павлик Морозов, будучи даже младше, сдал куда надо папу-кулака, чем и увековечил свое имя среди последующих поколений школьников среднего возраста. А Робертино Лоретти в мои же годы писклявым голосом исполнял "Джамайку", и его пением заслушивались все домохозяйки Советского Союза. А я что?
   Командовать полком мне, конечно, не светило - вы когда-нибудь слышали о командире, которого в детстве...? Ладно, не буду повторяться. Заложить своего отчима, папу Бориса, я б никогда не смог: во-первых, не за что - кулаком он никогда не был и пользовался наемным трудом - маминым - только в пределах квартиры, а во-вторых, и это главное, я любил его, как родного, и даже если бы он прятал на антресолях несколько мешков отборной пшеницы, я все равно никогда б не смог сдать его. Что касается вокальных данных, то про те, что были у меня, обычно говорят: с таким голосом только и кричать в сортире "Занято!"
   А вообще в свое оправдание скажу, что на дворе стояли скучные бесцветные времена, не оставляющие ни малейшего шанса рвануть гранатой какой-нибудь задрипаный вражеский эшелон - не было ни подходящего эшелона, ни гранаты. На худой конец можно было проложить в тайге узкоколейку, потом заболеть и героически помереть, но такой вариант меня, честно говоря, не устраивал.
   Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль пройти по главной улице Н. со сковородкой и яйцами, о чем я рассказал в прологе к своим запискам. Так пришла недолгая слава. Обо мне, правда, не называя моей фамилии, упоминал в своей заметке "Когда же, наконец...?" Евлампий. Мой поступок обсудили на собрании комсомольцы нашего класса. Мне кажется, что комсоргша Света Гордубасова была даже втайне мне за то, что я внес своей яичницей некоторое разнообразие в размеренно-тоскливую комсомольскую жизнь 10 "Г", позволив уйти от набивших оскомину повесток, посвященных вопросам успеваемости, дисциплины и достойной встречи какой-нибудь годовщины. Мнения комсомольцев относительно хождения я яйцами в народ разделились примерно в одинаковой пропорции. Сама С. Гордубасова в силу занимаемого положения настаивала на том, что проявлять свою индивидуальность можно и по-другому, например, хорошей учебой (присутствовавшая на собрании классная, старая дева Софья Андреевна Клипман при этом согласно покивала крашеной головой), на что я заметил, что хороших учеников много, а человек, носивший по улицам сковородку - один. Потом, чтобы сломить оппозицию, я процитировал заметку "Когда же, наконец...?", в которой ведущий Н-ский журналист утверждал, что проблема переноски яиц стоит в городе очень остро. На это было уж совсем нечего возразить.
   Комсомольцы класса пришли к выводу, что я в принципе ничем не опозорил высокого звания, Софья в очередной раз велела мне постричься, после чего все разошлись по домам. С тех пор прошло пару лет. Теперь у Евлампия был орангутанг, и мой друг, по уши погрузившись в заботы, связанные с очеловечиванием подарка из Африки, даже слегка позабыл обо мне.
   Как-то я перелистывал любимую книгу моего детства "Малыш и Карлсон", размышляя о том, не был ли обладатель подозрительной фамилии Карлсон евреем. Книга лежала у меня на коленях, когда я неловко пошевелился, она упала на пол, раскрывшись на другой странице. Я потянулся за ней, поднял, и тут мой взгляд выхватил из текста фразу: "...А теперь я не прочь немного поразвлечься. Может, пошвыряем стулья из окна?" Если кто помнит, слова эти принадлежали Карлсону.
   - Сама Судьба указует... гм, или указывает?... мне своим перстом, чем заняться дальше, - пробормотал я, отложил книгу и, подойдя к телефону, набрал номер Евлампия.
   Он, как и все последнее время, был дома. Из трубки доносился стук - видно, Боря продолжал полным ходом очеловечиваться.
  -- Евлампий, как насчет того, чтобы пошвырять стулья из окна?
  -- Мысль хорошая, - немедленно отозвался он. - Только вообще-то..., - он кашлянул.
  -- Вообще-то что?
  -- Это уже было.
  -- В смысле?
  -- Ну, стулья. Уже были. Это ведь из "Карлсона"?
   Я немало удивился тому, что Евлампий в своем далеко не юном возрасте знает сказочную повесть, которую в годы культа прочесть никак не мог.
   - Из "Карлсона", - подтвердил я. - Только они так и не пошвыряли стульев. Эту прекрасную мечту предстоит осуществить мне. Или нам.
  -- Я - за, - сказал Евлампий. - Жертвую тебе табуретку.
   Бросание табуреток действительно представлялось более экономным вариантом для худого студенческого кармана. Наше училище как раз недавно вернулось с сельскохозяйственных работ, иными словами с картошки, и все участники ее, хотя и с некоторым опозданием, получили свой заработок - как сейчас помню, что-то около 18 рублей с копейками. Сложив эту сумму со стипендией, я отправился в мебельный магазин.
   Табуреток не было. Я не удивился: в те далекие времена всегда было так, что чего-то не было. И не огорчился: в мебельном работал один из моих братьев, Василий. Я попросил скучающую продавщицу позвать его, и Василий через минуту появился. Я поздоровался с ним за руку: я вообще находился в дружеских отношениях со всеми членами моей огромной семьи - теми, кто остался в Н.
  -- Ну? - вопросительно проговорил он.
  -- Нужны табуретки.
  -- Пройди сюда, - произнес мой брат и провел меня в подсобку.
   Там на новом диване с приколотой бумажкой "Продано" спал пьяный грузчик. Брат прошел в другое помещение и вынес оттуда одну табуретку.
  -- Пойдет?
  -- Полетит, - возразил я, но когда Василий внимательно посмотрел на меня, я поправился: - Пойдет, пойдет. Сколько она.
   Брат перевернул изделие и посмотрел на бумажку, приклеенную к донышку. - Восемнадцать рублей сорок две копейки.
  -- Три можно? - спросил я, прикинув свои финансовые возможности.
  -- Хоть двадцать три. Давай деньги, пройду пробью в кассу.
   Через пару минут он вернулся с чеком.
  -- Пошли через служебный ход.
   Пьяный грузчик пошевелился на диване.
   Ухватив две табуретки и одну руку и еще одну - в другую, я пешком вернулся домой.
   Папа Борис и мама Александра любили и баловали меня, как часто бывает с единственным ребенком в семье - тем более, доставшимся с таким трудом - но с тех пор, как я достиг возраста раннего юношества, я стал давать нервный отпор всем их приставаниям. Теперь они любовались мною осторожно и издали - как старики Базаровы своим сыном в известном романе Тургенева.
   Поэтому, посмотрев на меня, увешанного табуретками, они лишь переглянулись и ничего не сказали.
   Я купил в "Канцтоварах" два больших листа плотной белой бумаги и черной тушью написал следующий текст: "Граждане! При бросании табуреток эта сторона улицы является наиболее опасной!" Мера, согласитесь, немаловажная, если прикинуть, с каким ускорением бьет по кумполу табуретка, брошенная хотя бы с третьего этажа.
   Для бросания табуреток я выбрал ясный солнечный день 15 октября 197... года и пятиэтажный - выше в Н. не строили - дом номер 36 по улице Декабристов. Жаль, декабристы не дожили - увидели бы, что боролись не зря. Стоял, вроде бы вторник. А может и среда. Вам-то без разницы, верно?
   Евлампий, оставив Борю-орангутанга смотреть по телеку "В мире животных", явился с обещанной табуреткой.
   - Не жалко, Евлампий Федорович, поинтересовался, обменявшись рукопожатием. - С мебелью у вас и так не густо...
  -- Боря новую смастерит, - ответил мой друг.
   Я прилепил пластилином свои плакаты на облупившуюся штукатурку стены дома и стал ждать, давая прохожим почитать надпись и проникнуться серьезностью предстоящего события. Минут через десять образовалась небольшая группа зрителей, в основном пенсионного возраста. Впрочем, правильнее было назвать их потенциальными покупателями, потому что сразу же пошли меркантильные разговоры. Кто-то сказал, что вроде будут давать апельсины. Кто-то другой опроверг это сообщение и заявил, что, наоборот, будут давать табуретки.
  -- Вы же видите, ясно написано, что будут бросать, значит, сгружать.
  -- А почему не в мебельном?
  -- А вы когда-нибудь видели в мебельном мебель?
  -- А почем хоть?
  -- А в одни руки сколько будут отпускать?
   Какая-то бабушка уже пыталась выяснить, кто крайний.
   - Тебе, бабка, на том свете на кой табуретки-то? - по-доброму сострил кто-то.
   - Это вот такие, что ли? - Какой-то мужик потянулся к одной из табуреток, стоявшей рядом со мной на потрескавшемся асфальте.
   - Дима, хватай табуретки и чеши в подъезд, - пробормотал Евлампий. - А то сейчас начнут деньги совать.
   Я уже хотел было последовать совету моего друга, как вдруг заметил, что через заметно разбухшую толпу, желающую приобрести табуретки, к нам протискивается некий гражданин. Он был в приличном костюме, с портфелем и небольшим брюшком - в те времена журнал "Крокодил" изображал подобным образом бюрократов.
   - Насколько я понимаю, - обратился он к Евлампию, - вы собираетесь бросать табуретки.
  -- Верно, - подтвердил тот.
  -- Откуда, товарищи?
   Я показал на крышу дома номер 36.
  -- Я имел в виду - от какой вы организации, - уточнил гражданин.
  -- Мы - частные лица, - пояснил Евлампий.
  -- А разрешение горисполкома у вас есть?
  -- На что? - спросил я, бросив на моего друга недоуменный взгляд.
  -- На бросание табуреток, - ответил обладатель брюшка и портфеля.
  -- А это обязательно? - поинтересовался я, но гражданин смерил меня таким взглядом, что я понял всю неуместность вопроса.
  -- Простите, с кем имеем честь? - как-то по старомодному выразился мой друг, разве что, не поправив на носу пенсне.
  -- Заведующий организационно-инструкторским отделом горисполкома, - веско и не без гордости заявил гражданин, словно сообщал, что он - Александр Македонский. - Довгий. Существует же порядок, товарищи. Не надо нарушать.
  -- Сегодня давать не будут, - объявил внимательно прислушивавшейся к разговору толпе тот самый мужик, что пытался облапать мою табуретку. - Накладные не в порядке.
  -- Все торгаши ворюги, - подтвердила бабка.
  -- Товарищ Довгий, а куда нам обратиться за разрешением? - спросил Евлампий.
  -- Подойдите в общий отдел, - ответил тот. Там скажут.
   Толпа начала разочарованно и нехотя расходиться. Я отлепил свои объявления, свернул их в трубочку и сунул под кошку. То есть, я хотел сказать под мышку. Мы с Евлампием подхватили табуретки и потащили их ко мне домой. Наш квартал, к счастью, находился метрах в двухстах от улицы Декабристов.
   Товарищ Довгий проводил нас строгим взглядом и отправился к ожидавшей его машине.
  

ХАРАКТЕРИСТИКА

  
   На следующий день, созвонившись с Евлампием, я отправился с ним в горисполком: он, как газетчик, отлично знал расположение многочисленных кабинетов и повадки их обитателей.
   Общий отдел был на третьем этаже. В приемной скучала секретарша - симпатичная дурочка, которую на это место устроили после школы несомненно по блату. И не спрашивайте, как я понял, что она - дурочка. Знаете, шестое чувство. Ажурные импортные колготки обтягивали ее изящные ножки, крестиком сложенные под столом. Одна туфелька была наполовину снята, и на ее заднике покоилась симпатичная розовая пятка - так делают, когда модная обувь слишком жмет ее обладательницам. Увидев нас, секретарша рефлекторным движением вогнала ножку в туфель.
  -- Вам назначено, товарищи?
  -- Нет, но у нас срочное дело..., - начал я.
   Суровое выражение вовсе не шло смазливой мордашке, но секретарши, как известно, и должны беречь покой своих шефов, тем более, что я уже прочитал на двери кабинета дни приема и знал, что мы не ко времени.
  -- Мы от товарища Довгия, - нашелся Евлампий.
  -- От Довгия? - чуть-чуть потеплела дурочка и, поколебавшись самую малость, объявила: - Хорошо, я спрошу у Митрофана Трофимыча.
   Он встала, вильнула попкой, словно золотая рыбка, подошла к двери кабинета и исчезла внутри.
   Вскоре она вышла, сказала: "Подождите минутку" и принялась строчить на электрической пишущей машинке не хуже, чем Чапаев из одноименного кинофильма. "Минутка" растянулась минут на двадцать. От силы тридцать. Так что можно сказать, что человек, у которого в имени было два "тр", принял нас почти сразу.
   В кабинете все это время стояла полнейшая тишина, изредка прерываемая телефонными звонками, на которые никто не отвечал. Я решил, что хозяин кабинета ушел подземным ходом перекусить в ближайшее кафе. Или решил покимарить после тяжких трудов. Наконец, оттуда донеслось: "Людочка, проси".
   - Проходите, товарищи, - проговорила Людочка, не переставая стучать на своем "максиме".
   По остаткам волос на лысине я определил, что Тр-Тр когда-то был брюнетом.
   - Чем могу, товарищи? Извините, что заставил ждать. Дела, знаете. А вы, - задержал он взгляд на Евлампии, - случайно не в нашей газете работаете?
  -- Да, - коротко подтвердил мой друг.
  -- Угу, - удовлетворенно хмыкнул Тр-Тр (как я мысленно окрестил хозяина кабинета). - То-то я смотрю - лицо знакомое. Да вы садитесь, товарищи.
   Похоже, если бы Евлампий не работал в "нашей газете", заведующий общим отделом, фиг бы предложил нам сесть.
   - Итак, товарищи? - спросил он, сцепив пальцы покоящихся на столе рук классическим жестом ответственного работника.
   - Мы хотели бы получить разрешение на бросание табуреток, - приступил к делу мой друг, потом уточнил: - С крыши пятиэтажного дома.
  -- Зачем?
  -- Зачем разрешение? - переспросил Евлампий. - Нам сказал товарищ Довгий...
  -- Да нет - зачем бросать табуретки?
  -- Просто так, - вмешался я. - Как говорится, ради спортивного интереса.
   Некоторое время заведующий общим отделом задумчиво смотрел на нас все в той же классической позе. Наконец, он глубокомысленно изрек:
   - Вообще-то, товарищи, с бухты-барахты такие вопросы не решаются. Надо подумать, посоветоваться с горкомом партии...
  -- С Вячеславом Григорьевичем? - небрежно бросил Евлампий.
  -- А вы знакомы? - встрепенулся Тр-Тр.
  -- Разумеется. На днях решали один вопрос, - произнес мой друг, довольно уверенно входя в роль хорошего знакомого тов. Викентьева Вэ Гэ. (За два дня до описываемых событий Евлампий действительно просил у первого секретаря Н-ского горкома партии отсрочку для Бори-человекообразного).
  -- Тогда, конечно, другое дело, - пробормотал Тр-Тр.
  -- Не думаю, что первый, - с нажимом сказал Евлампий, продолжая подавлять все очаги сопротивления, - станет возражать.
  -- Да, разумеется, - сдался хозяин кабинета. - Это, безусловно, хорошее и полезное начинание.
   Он критически посмотрел ан мои длинные волосы и затертые джинсы. Перехватив его взгляд, Евлмапий хлопнул меня по плечу.
  -- Вообще-то идея принадлежит моему юному другу. Его зовут Дима.
   Я слегка склонил голову. Лысый Тр-Тр увидел, что у меня лысины нет и с некоторой, как мне показалось, обидой, заметил:
   - Ну, вы, конечно, понимаете, товарищи, что поручить это дело абы кому, так сказать, пустить на самотек, мы не можем.
  -- Это верно, - согласился Евлампий. - Но за Дмитрия я ручаюсь.
   Заведующий общим отделом подумал минуту-другую.
  -- Значит, так. Учишься?
   Я кивнул.
   - Принесешь характеристику с места учебы. Потом напишешь заявление на мое имя. В произвольной форме. Мол, прошу вашего разрешения на бросание стульев...
  -- Табуреток, - поправил я.
   - Табуреток. Такого-то числа в количестве стольких-то с такого-то по такое-то время. Завизируешь его сначала...э... где ж его завизировать? - Тр-Тр на секунду задумался. - У инспектора по физической культуре. Это подо мной, на втором этаже. Бросание стульев можно рассматривать, как спортивное мероприятие, верно?
  -- Сугубо спортивное, - заверил Евлампий.
  -- Ну вот, он, как главный физкультурник города наложит резолюцию. Потом приходите ко мне. Я подпишу - и бросайте на здоровье. Хотя нет пожалуй, еще надо будет подойти к методистам, посоветоваться. Это тоже на третьем этаже, в конце коридора.
  -- А методисты зачем? - спросил я с легким недоумением.
  -- Это же их работа, - снисходительно улыбнулся Тр-Тр. - Они занимаются разработкой конкретной методики решения того или иного вопроса. Подождите минутку..., - он выдвинул средний ящик cтола, покопался в бумагах, вытащил какой-то список и водя по нему пальцем, начал бормотать: - Э...так... методисты по дошкольному воспитанию - это вам не подходит. Методисты по охране прав детства... это тоже не то... по профориентации... ага, вот: старший методист по культурно-массовой работе, - он поднял голову. - Бросание стульев можно рассматривать, как культурно-массовое мероприятие?
  -- Сугубо культурное и исключительно массовое, - подтвердил Евлампий, вспомнив, вероятно, толпу граждан, пытавшихся занять очередь за табуретками.
  -- Ну, тогда к ней и обращайтесь, - закончил заведующий общим отделом. - Лидия Львовна Кронштейн.
   Лидия Львовна... Что-то произошло в моей жизни много лет назад, связанное с женщиной, у которой было такое имя-отчество. Но что - я вспомнить не мог.
   Мы поблагодарили гостеприимного хозяина, поднялись и покинули кабинет. Секретарша в ажурных колготках пробивала дыроколом дырки в листах бумаги с густо напечатанным текстом. Мой взгляд невольно скользнул по ее ножкам. Ну и что, что дурочка? - великодушно подумал я. Пожалуй... но тут я вспомнил про свои оттопыренные уши и отогнал прочь посторонние мусли.
   На улице Евлампий заторопился: ему надо было кормить обедом своего приемного сыночка Борю.
   - Евлампий, подождите минутку, - попросил я. - Скажите, Лидия Львовна - откуда я ее знаю?
  -- Конкурс детского рисунка помнишь?
   Я, как водится в таких случаях, хлопнул себя по лбу. Только не сильно, поскольку и так в свое время получил по тому же месту пыльным мешком.
  -- Так это она? - Я сразу вспомнил толстую особу с ярко накрашенными губами, которая начисто забраковала моего "Робинзона", да еще обозвала его инвалидом.
   Неужели мне придется встретиться с ней снова?
   - Бери характеристику - а уж без методики бросания табуреток с крыши мы как-нибудь обойдемся, - словно прочитав мои мысли, успокоил Евлампий. - Ну, мне пора. Боря плачет, ухи просит. (Искаженная цитата из фильма Чапаев").
   - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
   Секретарем комсомольской орагнизации нашего училища был туповатый, но старательный и незлой парень, Сергей Герасимов - однофамилец известного кинорежиссера. Он был, как принято говорить, из сельской местности, а точнее, из деревни Пидеры Н-ского района, и каждую субботу уезжал домой автобусом помогать отцу ставить новую хату.
   Секретарем он стал в результате сговора: накануне отчетно-перевыборного собрания (старый секретарь уже заканчивал учебу) большинство комсомольцев училища, которые были, в основном, из Н. и неплохо знали друг друга, договорились спихнуть почетную обязанность на "чужака". За Герасимова проголосовали почти единогласно - руки не подняли лишь несколько несознательных членов ВЛКСМ, которые слишком увлеклись игрой в "балду" и "морской бой". Теперь у бесхитростного Сережи болела голова о том, как отчитаться за работу в своей ячейке или как объяснить парторгу училища, почему с комсомольского субботника, посвященного очередной великой дате, слиняла бСльшая часть комсомольцев.
   - Сережа, мне нужна характеристика, - заявил я ему на следующий день после беседы с заведующим общим отделом.
  -- А что?
  -- Поступать буду, - соврал я (ну не мог я сказать, для чего мне на самом деле нужна характеристика - он бы не понял).
  -- Куда, если не секрет?
  -- В МИМО, - "выбрал" я самый престижный институт страны.
  -- А, Международный институт московских отношений, - понимающе кивнул однофамилец режиссера. - А знаешь, кто туда идет?
  -- Кто? - наивно поинтересовался я.
  -- Сынки всяких там... дипломатов и генералов.
  -- И космонавтов, - добавил я. - Пробывших в космосе не менее пятнадцати суток.
   Сережа внимательно посмотрел на меня, но я был серьезен, как тюлень.
   - Между прочим, двоюродный брат проректора МИМО, - доверительным тоном начал я, - сводный кузен моей матери по отцовской линии.
   Некоторое время секретарь переваривал эту информацию, но, судя по выражению лица, так и не переварил.
  -- Ладно, - молвил он наконец, - мне-то какая разница?
  -- Когда подойти? - поинтересовался я.
  -- У нас сегодня что?
  -- Пятница.
  -- Тогда в понедельник.
  -- Только не забудь, Сережа, - ласково попросил я. - А то уже отсылать надо. Вместе с анализами.
  -- Ладно, - сказал Герасимов, повернулся и пошел по своим комсомольским делам.
  -- Сережа! - спохватился я, вспомнив одну важную вещь.
  -- Что такое?
  -- Ты там только не пиши, что для МИМО. А то вдруг не поступлю, так пойду в другой вуз. С той же характеристикой - что добру пропадать, верно?
  -- Ладно, не буду.
   Нет, все-таки на Сережу можно было положиться: в понедельник после занятий характеристика была у меня - отпечатанная на машинке, подписанная кем надо и снабженная печатью.
   Я пробежал документ глазами. "За время учебы зарекомендовал себя добросовестным... исполнительным... начитан... пользуется заслуженным... активно участвует... постоянно работает над повышением своего идейно-теоретического..."
   - Эк, загнул, - удивленно хмыкнул я. И где он успел набраться всей этой крупноблочной терминологии? А впрочем, особо удивляться, наверное, и не стоило: скорее всего предшественник Сережи просто оставил ему трафарет, в который следовало вставлять только ф.и.о. соискателя характеристики.
   Я позвонил Евлампию.
   - Дима, сегодня я не смогу пойти с тобой. Боря простудился. Кашляет и сморкается, - с материнской тревогой в голосе сообщил мой друг.
   - Щелкал хлебальником у форточки, - изящно высказался я. Я помнил, что телевизор у Евлампия стоит недалеко от окна.
  -- Отнеси характеристику один. А я хочу поставить Боре горчичники. Не волнуйся, табуретки будем бросать вместе.
   Представив заросшую густой шерстью грудь примата, я усомнился, что замысел Евлампия удастся, но вслух говорить об этом не ста. Я взял характеристику и пошел к Тр-Тр.
   Секретарша в ажурных колготках была на месте. Она разговаривала по телефону. Тема беседы, судя по обрывкам фраз, была классической.
   - ... а он что? А ты ему что? А он? Так и сказал? - Секретарша бросила на меня недовольный взгляд. - Вам что? Это я не тебе, Люба.
   Я к Тыр-Тыру - чуть было не вырвалось у меня. Как же его зовут? Торопливо пытался вспомнить я. Тр-Тр - Тромбон Трофимович? Трофим Труфальдинович? Имя-отчество заведующего общим отделом вылетело у меня из головы в самый неподходящий момент - конечно, если бы в детстве меня... Трофим Троглодитыч?
   Тут взгляд мой упал на табличку на двери, и я обнаружил, что фамилия искомого субъекта - Куздряев. То есть, разумеется, ее, в смысле табличку, я видел и в прошлый раз, но, будучи более заинтересован тогда часами и днями приема, не обратил на фамилию никакого внимания.
  -- Мне к товарищу Куздряеву.
  -- Митрофан Трофимыч вышел. Подождите.
   Я сел на стул у стены и принялся ждать. Обаятельная дурочка вынула из своих туфель обе ножки - вероятно, быстрого возвращения шефа не предвиделось. Я мысленно вздохнул.
  -- ...а он что? А ты ему что? А он? Так и сказал?
   У нее вроде как пластинку заело, подумал я и вспомнил об Эллочке-людоедке.
   Тр-Тр Куздряев появился минут через двадцать.
  -- А, стулья? Принес?
   Я кивнул.
  -- Зайди.
   Я вошел вслед за заведующим общим отделом. Он сел за стол, взял характеристику, надел очки, но, едва пробежав первые строчки, отложил лист в сторону.
  -- Что же ты принес, друг милый?
  -- Характеристику, - пояснил я терпеливо.
  -- Вижу, что характеристику. А я что сказал?
  -- Характеристику.
  -- Нет, друг милый. Я просил характеристику-рекомендацию. Мол, комсомольская организация училища рекомендует товарища такого-то э... на бросание стульев... Нет, лучше сказать, для бросания стульев в количестве э..., - он вопросительно посмотрел на меня.
  -- Четырех табуреток .
  -- Да. Для бросания стульев в количестве четырех табуреток. Ладно, давай прочитаем остальное.
   После того, как Тр-Тр пробежал первые строчки, голова его стала совершать короткие кивательные движения. Очевидно, литературная часть "произведения", не вызывала у него возражений.
   - Ну, здесь все нормально, - подтвердил он. - Начитан, активен, пользуется... А вот то, что я сказал, придется переделать.
   Во, пень, нежно подумал я. Потом взял характеристику и вышел из кабинета. Думаете, я пошел просить комсорга написать мне новую? Ничуть не бывало. То есть, конечно, я уже морально стиснул зубы и приготовился к тому, что вашему покорному слуге придется долго и безуспешно объяснять туповатому Сереже, зачем мне понадобилось бросать табуретки, как вдруг мне в голову пришла спасительная мысль.
   Я остановился посреди улицы, достал характеристику из папки и внимательно посмотрел на нее. Между подписями, печатью и последним предложением ("В быту скромен и неженат, требователен к себе и окружающим") оставалось достаточно места для того, чтобы впечатать туда эту дурацкую фразу.
   Я развернулся и направил свои стопы в сторону дома Евлампия.
   Дверь его квартиры, как обычно, была не заперта - интеллигенту нечего терять, кроме пишущей машинки.
   Мой друг сидел в комнате и взбивал что-то ложкой в облезлой кастрюле, стоящей у него на коленях. В углу я заметил ящик довольно больших размеров, сколоченный из косо обрезанных и плохо подогнанных одна к одной досок разного калибра. Кое-где из них торчали погнутые гвозди, напоминающие извивающихся червяков. С одной стороны ящика имелось криво выпиленное отверстие.
   - Домик для собачки, - пояснил Евлампий. И с отцовской гордостью в голосе добавил: - Боря смастерил без моей помощи.
   Собачка, которая осмелилась бы сунуться в это сооружение, сильно рисковала оцарапать себе шкуру о заусеницы досок и концы гвоздей, которые вылезли внутри "домика", но я тактично промолчал.
  -- Ну, отдал характеристику? - поинтересовался Евлампий.
   Я уже открыл было рот, чтобы поведать о своей неудаче, как в это время из ванной раздался странный звук, напоминавший и бульканье, и хлюпанье, и чавканье одновременно. А человек, насмотревшийся или начитавшийся детективов, мог бы даже заподозрить, что там кому-то перерезают горло.
  -- Прорвало трубу? - спросил я.
  -- Боря горлышко полощет, - ответил мой друг. - Содой. Я же тебе говорил, что он простудился.
   Послышался звон разбитого стекла.
   - Боря кокнул стакан, - сообщил мой друг. - Третий. Так ты отдал характеристику?
   - Нет. Митрофану Трофимычу теперь нужна характеристика-рекомендация.
   - Вероятно, за последний день изменились правила оформления разрешительных документов на бросание табуреток, - констатировал Евлампий.
   Я изложил ему свою просьбу и протянул злосчастную характеристику. Евлампий поставил кастрюлю на пол, вытер руки о штаны и, взглянув на текст, заявил:
   - Отпечатано на "Москве". У меня тоже "Москва". Сделаем в два счета.
   Как раз в этот момент в комнату, сутулясь, вошел примат по имени Борис Евлампиевич. Он опустился на диван. Пружину вяло пискнули. Боря протянул мохнатую лапу к старенькому "Рубину", который заботливый Евлампий передвинул подальше от форточки, так что телевизор стоял теперь по другую сторону дивана.
   - Тебе надо лежать, Боря, - строго сказал отец-одиночка. - У тебя 36 и 9. Грипп тем и опасен, что...
   Орангутанг коротко взглянул на своего приемного родителя и нажал кнопку включения. При этом Боря чихнул так, что газета с программой передач, лежавшая на "телике", колыхнулась и с шелестом скользнула на пол.
   - ... хлеборобы Казахстана в этом году досрочно закончили..., - донеслось из динамика. Примат поморщился и щелкнул ручкой переключения каналов. По другой программе шел фильм про наших разведчиков. Как раз в этот момент один разведчик бил морду фашисту, который догадался, что это - наш разведчик.
  -- Видал, как переключился? РВП! - заметил мой друг.
  -- В смысле ОРЗ? - не понял я. - Острое респираторное заболевание?
  -- В смысле РВП, - упрямо повторил Евлампий. - Реакция-На-Вести-С-Полей. Ладно, пойдем на кухню.
   Там он поставил свою облезлую кастрюлю на плиту и зажег конфорку. Потом принес из комнаты пишущую машинку и заправил в каретку мою характеристик. Прищурив, как стрелок, глаз он поправил лист и вопросительно взглянул на меня.
  -- Что печатать-то?
  -- Э..., - я на миг задумался. - Значит, так...
   Из комнаты донеслась автоматная очередь и взрыв. Впрочем, насчет второго я не совсем уверен: возможно, это опять чихнул Боря.
   - Значит, так: "Комсомольская организация училища рекомендует товарища такого-то..."
   Машинка застрекотала. Через полминуты Евлампий достал лист и протянул мне.
   - Пойдет? - спросил он, потом спохватившись, добавил: - Дай-ка сюда, надо же и заголовок подправить.
   Я вернул ему бумагу, и Евлампий аккуратно допечатал к слову "характеристика" слово "рекомендация". Через дефис, разумеется. Это такая черточка между словами, если кто помнит.
  -- Ну вот, теперь все в порядке. Неси. Когда все будет готово - позвони.
   Время, однако, было обеденное. Скажите, вам удавалось поймать хоть одного канцработника после обеда? То-то же. Поэтому я решил перенести визит в горисполком на следующий день.
  

ГЛАВА ФИЛОСОФСКАЯ

  
   Утро я отправился к заведующему общим отделом, решив проигнорировать первую пару в училище. Погода была солнечная, но стояла середина осени, и солнце светило, я бы сказал, без энтузиазма.
   Секретарша поливала цветы. Увидев меня, она предупредила:
  -- Митрофан Трофимыч занят. У него Дорфман.
  -- Подожду с удовольствием, - заверил я. - Кто-кто, а товарищ Дорфман по пустякам не ходит.
   Секретарша обернулась и взглянула на меня, пытаясь уловить иронию в моих словах, но я смотрел на нее открытым, бесхитростным взглядом придурка.
   Она кончила поливать цветы и вышла в коридор. Я сел на стул, положив на колени папку с характеристикой. Пару раз из-за двери донеслись громкие реплики, одну из которых я вроде разобрал: "Не подпишу, пусть хоть снимают!..." Хреново, подумал я. Еще попаду под горячую руку.
   Ждать пришлось недолго - минут через пять дверь кабинета открылась, и на пороге появился Дорфман. У него было раскрасневшееся, недовольное лицо: видно, разговор вышел не в его пользу. В руках он держал распухшую папку. Проходя мимо, он зло пробормотал что-то, но это, конечно, было в адрес хозяина кабинета - не в мой.
   Я вошел. Тр-Тр тоже собирал в стопку бумаги. Он, как и Дорфман, был разгорячен, но имел вид победителя.
   - Здравствуйте, - с некоторой опаской поздоровался я. - Я принес характеристику-рекомендацию.
   - Давай, - Тр-Тр пробежал ее глазами. - Ну вот, другое дело. Вот тебе бумага и ручка. Пиши заявление на мое имя. По образцу, - он достал из ящика стола затасканный лист бумаги - трафарет для просителей.
   Я быстро набросал следующее:

"Заведующему общим отделом Н-ского

горисполкома Куздряеву М.Т. от такого-то

Дмитрия Игоревича, проживающего

по такому-то адресу

З А Я В Л Е Н И Е

   Прошу Вашего разрешения на бросание табуреток с крыши 5-этажного дома по ул. Декабристов в количестве 4 (четырех) штук с 14.00 по 14.30 такого-то октября 197... г.

Подпись".

  -- Готово? - осведомился зав. - Давай.
   М. Т. Куздряев размашисто написал наискось в верхнем левом углу: "Тов. Бурдейному. Изыскать возможность". Возвращая мне заявление вместе с характеристикой, он сказал:
   - Спустись на этаж вниз, к инспектору по физической культуре. Его фамилия Бурдейный. Рыжий такой мужчина. Пусть поставит свою закорючку.
  -- А потом?
  -- Потом иди с бумагами к Довгию. Он у нас заведующий организационно-инструкторским отделом. Вот пусть организует и инструктирует.
   Очевидно, Куздряев забыл насчет методиста и, сам того не ведая, возможно, предотвратил трагедию: к Лидии Львовне Кронштейн я пошел бы только с топором.
  -- А где сидит товарищ Довгий? - осведомился я.
  -- В двадцать восьмом кабинете на втором этаже.
   Я спустился на этаж и, прочитав на одной из дверей табличку "Инспектора по физической культуре", постучал. За дверью слышался смеха, точнее, два смеха: один вроде как лошадиный (правда, лошади не смеются, но если бы смеялись - звук был бы именно таким), а другой - тонкий и изящный, женский. Не дождавшись разрешения войти, я вошел без разрешения.
   За одним столом сидел рыжий мужик. У него было пышущее здоровьем, жизнерадостное лицо человека, который привык получать зарплату на халяву. Напротив него за другим столом сидела миловидная молодая женщина, очевидно, инструкторша.
   Мужик увлеченно рассказывал:
   - " ... тут, значит, стучат в дверь. Она перепугалась, думает: что делать? Ну и говорит ему..."
   Что сказала любовнику жена, которую застал врасплох неожиданно вернувшийся муж, я так и не узнал. Инструктор с кавалерийской фамилией Бурдейный, обратил ко мне свое румяное лицо.
  -- Что у вас?
   А у нас в квартире унитаз, захотелось мне ответить ему почти что строчкой из известного детского поэта, но вместо этого я протянул ему заявление.
   - Гм... "Прошу Вашего разрешения на бросание табуреток..." Ну а я здесь при чем?
   - Бросание табуреток - национальный вид спорта Новой Зеландии, - заявил я, глядя прямо в глаза рыжему олуху.
   - Но мы пока живем в Н., а не в Новой Зеландии? Верно, Людочка ? - призвал он в союзники свою слушательницу.
   - Будем создавать сборную города, - твердо проговорил я. - С перспективой участия в международных чемпионатах.
   - Мм..., - Бурдейный немного поколебался, потом взял ручку и нацарапал "Не возражаю".
   - ... "Она, значит, говорит ему: "Полезай в шкаф...", - услышал я, закрывая дверь.

* * * * * * * *

   Как вы, несомненно, заметили, в своих записках я довольно часто привожу подлинные документы - будь то письмо Евлампию из журнала "Советская женщина" от юриста Райзенблюма или справка, дающая Орангутангову Б.Е. отсрочку от армии на два года. Как раз это и доказывает, что в моем повествовании нет ни слова вымысла. Эти бумаги до сих пор хранятся в моем домашнем архиве (несколько лет назад мне передал их Евлампий) и иногда я, рано поседевший, но еще не старый шизофреник, перебираю их, вспоминая дни моей дурацкой молодости.
   Я не буду тратить время на описание еще одной секретарши, на этот раз товарища Довгия - вообще-то, всех их можно поделить на две категории: либо это страшные, но опытные старые девы, которым осталось полтора - два года до пенсии (не забывайте, что речь все-таки идет о событиях ... дцатилетней давности - тогда понятия секретутка только-только начинало пробивать себе дорогу в наш "великий и могучий"), либо молодые дурочки, не поступившие после школы и устроившиеся, точнее, устроенные по протекции до следующего года и второй попытки. Об этом если не ошибаюсь, я писал выше. Первые умны и прекрасно ориентируются в бумажном море, но толсты и неповоротливы, как африканские бегемоты, вторые миловидны, но... я уже сказал выше. Умных и одновременно симпатичных секретарш в наших краях не водится.
   У Довгия была секретарша первой категории. Я опять попал в неприемный день, и завотделом, естественно, был занят по макушку. Пришлось ждать дня приема. Отсидев очередь граждан, пришедших со всякими пустяковыми делами, ни в какое сравнение не идущими с моим, я вошел в заветный кабинет.
   Товарищ Довгий, прижав живот к краю стола, взглянул на меня без признаков узнавания. Тогда я подал ему характеристику и заявление с двумя резолюциями.
   - А..., ну, вот, - произнес он. - Теперь все в порядке. Сейчас составим вам э... как бы это лучше назвать? Ордер? Пожалуй не ордер. Наряд? Нет, это из области строительства. Удостоверение Тоже не годится. Квитанция? Тьфу, черт, ничего в голову не лезет. Справка? Неточно.
  -- Высочайшее дозволение, - пробормотал я.
  -- А? Как вы сказали? - встрепенулся Довгий.
  -- Я говорю - может быть, патент?
  -- Мм... пожалуй, нет. Ладно, сейчас, - он снял трубку и набрал номер. - Елизавета Карповна, зайдите, пожалуйста.
   В следующую минуту на пороге появилась секретарша.
   - Елизавета Карповна, тут у нас возникла такая проблема..., - и товарищ Довгий коротко посвятил свою помощницу в суть вопроса. Та думала не более трех секунд.
  -- Разрешительный сертификат.
  -- Гм..., - удовлетворенно хмыкнул Довгий. - А что, солидно звучит, веско. Значит так, Елизавета Карповна, оформите документ, как положено, вот этому товарищу. Зарегистрируйте, естественно, - и обращаясь ко мне, он добавил: - Потом зайдите, я подпишу.
   Елизавета Карповна действительно оказалась профессионалкой высшего класса, что подтверждает мою мысль о двух категориях секретарш: задав мне пару наводящих вопросов, она в течение пяти минут создала подлинный шедевр канцелярского искусства.

"Организационно-инструкторский

отдел Н-ского горисполкома.

" " октября 197... г.

РАЗРЕШИТЕЛЬНЫЙ СЕРТИФИКАТ

   Настоящий выписан такому-то Дмитрию Игоревичу на основании следующих документов:
      -- Характеристики-рекомендации, выданной Н-ским училищем.
      -- Письменной просьбы такого-то Д.И. о разрешении на право означенной ниже деятельности с резолюциями тт. Куздряева и Бурдейного.
   Вид деятельности: бросание табуреток
   Количество: 4 (четыре) штуки
   Время: 14.00 - 14.30, ... октября 197... г.
   Цель: спортивно-развлекательная
   Примечание: табуретки по желанию могут быть заменены стульями или другими мебельными изделиями, о чем владелец разрешительного сертификата обязан уведомить организационно-инструкторский отдел горисполкома не позднее, чем за 2 (два) часа до фактического начала бросания.

Подпись ответственного за бросание...

Подпись представителя горисполкома...

Место печати".

  
   Товарищ Довгий поставил печать и подпись и даже пожал мне руку.
  -- Ну вот, идите и бросайте на здоровье ваши табуретки.
  -- Спасибо, - от души поблагодарил я. - Только я хотел спросить...
  -- Что еще?
  -- Вот это кому показывать?
  -- Сертификат?... Ну, кто спросит.
  -- А кто спросит?
  -- Кто-нибудь может и спросит.
  -- А если никто не спросит?
  -- Если никто не спросит, значит не надо и показывать, - резонно заметил зав. - Вот если кто-нибудь поинтересуется, кто, мол, дал разрешение, тогда, конечно, надо показать, а если нет, то зачем тогда показывать, верно? Держите при себе на всякий случай. Порядок, знаете, должен быть. Вы согласны?
  -- Целиком и полностью. Порядок должен быть. Потому что если граждане начнут без разрешения бросать табуретки или, к примеру, красить в голубой цвет крышки канализационных люков, то это уже будет беспорядок. Так ведь? - перехватил я инициативу.
  -- Э... да, конечно.
  -- Ведь что есть беспорядок? - продолжал я развивать свою мысль. - По определению Спинозы, беспорядок есть отсутствие порядка. Порядок же, с другой стороны, суть осознанная необходимость, в то время, как отсутствие последнего подразумевает беспорядок. Применительно к нашему конкретному случаю....
   В это время резко зазвонил телефон. Довгий извинился и взял трубку.
   - Да, да, разумеется, - по интонации хозяина кабинета я понял, что звонит кто-то сверху. - Сейчас буду.
   - С удовольствием побеседовал бы с вами подольше, развел он руками, - но - дела.
   Я понимающе кивнул, попрощался и вышел. Елизавета Карповна записывала что-то в большую канцелярскую книгу. У нее были старые облупившиеся туфли со стесанными каблуками и чулки со следами нескольких починок.

* * * * * * *

   Иной читатель может подумать: неужели я не смог бы выбрать подходящего времени, чтобы побросать табуретки безо всяких характеристик и разрешений? Конечно, мог бы. Но я привык уважать закон. Как говорит одна латинская поговорка, "Дура лекс, сед лекс", что в переводе означает "Дурацкий закон- все равно закон" (У автора фигово с латынью. Правильный перевод "Закон суров, но это закон" - прим. ред.). Есть одно хорошее определение - законопослушный. Так вот, ваш покорный слуга - человек законопослушный. Понадобится письменное разрешение на посещение туалета - я буду терпеть, стиснув зубы, но не пойду писать - или даже что другое - пока такового не получу. Если кто помнит, то и спонтанное ношение яичницы по главной улице Н. явилось с моей стороны лишь следствием безалаберности - не побоюсь этого слова - со стороны городских властей, не продумавших вопроса об упорядочении движения граждан с кулинарными изделиями путем создания соответствующих уличных переходов. Однако, хватит философствовать. Время рассказать о том, к чему мы с вами, читатель, стремились добрых полтора десятка страниц.

БРОСАНИЕ, КАК ТАКОВОЕ

   В последний день октября в 13.45 мы с Евлампием прибыли на улицу Декабристов, после чего я, памятуя о попытках некоторых несознательных граждан занять очередь за табуретками, предназначавшимися вовсе для других целей, по-быстрому затащил все четыре изделия на крышу дома и лишь после этого спустился и прикрепил пластилином свои объявления. Затем, как лань, взбежал по лестнице наверх.
   Евлампий оставался внизу. В руке он держал детский красный флажок с надписью "Слава Октябрю!" - чтобы делать отмашку. Время было обеденное, магазины закрывались на перерыв, и граждане, вместо того, чтобы тосковать в очередях, могли сейчас развлечься бесплатным зрелищем. Правда, они этого пока не знали, и никто не задерживался, как в прошлый раз, поскольку табуретки были уже наверху.
   - Евлампий! - крикнул я, когда минутная стрелка моих часов коснулась цифры 12 (точность - вежливость королей и придурков). - Как там?
   Мой друг огляделся и, заметив в непосредственной близости от опасной зоны двух граждан, приблизился к ним и строго сказал:
  -- Товарищи, перейдите на другую сторону улицы.
  -- А что?
   Вместо ответа Евлампий указал на мое объявление. Граждане прочитали и послушно перешли на противоположную сторону, но, заинтересованные, остановились и стали наблюдать издали. Через минуту к ним присоединился мальчишка лет двенадцати, потом пожилая женщина с авоськой.
   Евлампий взмахнул флажком.
  -- Давай!
   Я принял позу метуна - или метача? - тьфу ты, метателя! В следующий момент первая табуретка полетела вниз. Пробыв в воздухе ровно столько, сколько подразумевает закон всемирного тяготения, она грохнулась на асфальт и раскололась, как поется в одной блатной песне, как орех.
   - Огонь! - скомандовал во второй раз мой друг и взмахнул флажком - почти как в кинохронике прошедшей войны.
   Вторая табуретка взмыла в воздух и прощально помахав всеми четырьмя ножками, рухнула на грешную землю. Наконец, любопытные прохожие, которые до сих пор не видели летающих табуреток, стали собираться. Это был, в основном, все тот же пенсионный контингент, любящий поскандалить и посплетничать, и вечно всем недовольный.
  -- Что же это такое? - сказал один.
  -- Что они вытворяют? - поддержала вторая.
  -- В магазине, понимаете, табуреток нет - а они тут разбрасываются, - возмущенно заметил третий.
  -- Да-да, сейчас с мебелью вообще не очень, - вступила в разговор четвертая.
  -- Да что сейчас - всегда! По записи - и то лет через сто двадцать! Вон, моя невестка, который год хочет кухню купить. Шиш вам, а не кухню!
  -- Просто безобразие - разбрасываться табуретками! Миллионеры какие нашлись! Лучше б отдали кому...
  -- А то зайдешь в мебельный - шаром покати. Одни железные кровати, да полки для обуви.
   Назревал стихийный митинг. Страсти если не накалились, то ощутимо разогрелись. Я держал в руках третью табуретку, тщетно ожидая знака Евлампия.
   - А колбаса? - закричал пенсионер в телогрейке. - Где дешевая вареная колбаса? По рупь семьдесят? Вон мой племянник был недавно в Прибалтике. Так у них там...
  -- Да что колбаса, - перебил его тучный мужчина в сером плаще. - Вы скажите, когда вы в последний раз видели в продаже носки хэ-бэ? У меня вот ноги потеют в нейлоновых, спасу нет...
  -- Херня ваши ноги, - выступил вперед мужик с лицом "После вчерашнего". - Я, конечно, извиняюсь. Но вот раньше, помню, можно было свободно купить и "плодово-ягодное", и "клубничное", и "солнцедар", причем в любое время. Да и "белую" часто выбрасывали. А куда это все девалось сейчас? Одно "яблочное" - и то караулить надо! Вот сегодня утром по радио передают: опять какой-то спутник запустили. А на кой он нам? - мужик оглядел собравшихся. - Я так считаю: ты сначала на земле разберись, напои людей, чтобы у них на душе было хорошо и весело, а потом запускай. А то с утра стоишь, понимаешь...
  -- Да перестаньте вы! - прервала его монолог еще одна скандалистка. - Причем здесь ноги? Причем здесь ваше "фруктово-ягодное"? ("плодово-ягодное", - поправил мужик). Пусть они скажут, нашто они табуретки бросают? Скажите - вы, вы, с флажком! Нашто?
  -- Э... вообще-то, на асфальт, - мягко произнес мой друг. Потом уже более строго и авторитетно продолжал: - Вот слушаю я вас, граждане, и удивляюсь. "Табуреток нет, табуреток нет!" Но скажите, разве кто-нибудь из вас сидит дома на полу, -на манер монголов там разных или китайцев? А? Вы? Или вы? А может быть, вы? Не надо безосновательно порочить нашу мебельную промышленность. Табуретки есть. Как раз на днях я читал постановление нашей партии и правительства о наращивании темпов производства табуреток. А временные трудности - они всегда бывают. А знаете ли вы, что по выпуску табуреток наша страна занимает первое место в мире и производит их больше, чем Люксембург, Лихтенштейн и княжество Монако вместе взятые?
   Толпа этого, конечно, не знала и придавленная вескими фактами, молчала. А Евлампий продолжал закреплять успех:
   - Между прочим, до революции нам приходилось завозить табуретки из-за границы. Вот вы, - обратился он к прыщавому юноше, случайно затесавшемуся в толпу пенсионеров. - Разве вы ездите за табуретами за границу?
  -- Да я там вообще ни разу не был, - ответил тот.
  -- Ну, видите? - с победным видом мой друг оглядел собравшихся. - Так что давайте, товарищи, не возводить напраслину. И не мешайте мероприятию. Хотите - смотрите, не хотите - проходите мимо.
   Прислушиваясь к доносившимся снизу крикам, я размышлял о том, какие у нас все-таки неблагодарные люди. В кои-то веки им выпала возможность бесплатно развлечься зрелищем парящих в воздухе табуреток - так нет же, обязательно надо поскандалить!
   Евлампий, наконец, взмахнул своим пролетарским флажком и крикнул:
  -- Дима, давай!
   Третье изделие вспорхнуло над крышей и - хрясь! - приказало долго жить, упав без парашюта с высоты пяти этажей.
   Мои часы показывали 14.28 - до окончания срока, установленного разрешительным сертификатом, оставалось всего две минуты. Я взял в руки табуретку Евлампия - тяжелый, потемневший от времени, отполированный многими задами реликт прошлых времен.
   Мой друг взмахнул флажком, и я - поверите ли? - с некоторым даже сожалением, швырнул последнее изделие за борт, как сказал бы Стенька Разин, "в набежавшую волну".
   С глухим стуком, как бревно, табуретка врезалась в асфальт, оставив в нем выщербину, словно осколок фугасной бомбы - но не разбилась.
   Как сказал потом Евлампий, она досталась ему от покойной матери, которая, в свою очередь, тоже получила ее от матери в качестве приданого в 1931 году.
  

БОРЯ КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ СИЛ

   Как-то в квартире Евлампия раздался звонок. Не телефонный, а, если можно так выразиться, дверной. На пороге стояли мальчик и девочка среднего школьного возраста.
   - Мы - пионеры дружины имени Вэ Вэ Николаевой-Терешковой, школы номер 5, - бойко начала девочка.
  -- Дети, у меня нет макулатуры, - сказал Евлампий.
  -- Нет, мы не за этим. Мы узнали, что у вас проживает товарищ с пылающего континента, - пояснил мальчик.
  -- С какого, говорите, континента? - озадаченно переспросил мой друг.
  -- С пылающего континента. Так называют Африку, потому что свободолюбивый африканский народ борется там с колонизаторами за свое освобождение.
  -- А, ну да, это конечно, - согласился Евлампий. - Борется. С колонизаторами и империалистами всех мастей. Но причем...
  -- Наша пионерская дружина имени Вэ Вэ Николаевой-Терешковой проводит сбор, посвященный борьбе свободолюбивого африканского народа. И мы хотим пригласить в качестве почетного гостя товарища...э..., - запнулась девочка, - мы не знаем, как его зовут. Он расскажет нам о борьбе свободолюбивого африканского народа, а мы примем его в почетные пионеры и повяжем галстук.
   Ни фига заявки! - не совсем изящно подумал Евлампий, но и ситуация, согласитесь, была отнюдь не изящная. Предложение юных ленинцев застало моего друга врасплох. Он даже приблизительно не мог представить себе, кто заложил его на этот раз. Впрочем, на то они и юные следопыты, решил он...
   - Э... дело в том, - начал он, торопливо соображая, как ему вежливо отправить детишек домой учить уроки.
   Те выжидательно и с надеждой смотрели на него. В кои-то веки в Н. занесло товарища с пылающего континента!
   - А нельзя ли принести галстук сюда? Я сам приму его в почетные пионеры. Дело в том, что товарищ... в общем, у него грипп. Доктор прописал ему постельный режим. (Боря уже давно поправился, но Евлампий не хотел обижать пионеров прямым отказом). Не привык еще к нашему суровому климату. А во-вторых, он не знает русского языка.
  -- Как же тогда вы с ним разговариваете? - Поинтересовался мальчик.
   Во, купил! - с некоторым восхищением подумал Евлампий.
  -- Я... я знаю немного по-ихнему.
   Дети зашептались. Евлампий уловил слово "мероприятие" и "Виолетта Казимировна". Виолетта Казимировна, очевидно, была старой девой и по совместительству, классной руководительницей. А может директоршей или завучем по внеклассной и воспитательной работе, но никак не пионервожатой - это точно. Пионервожатые - это тоненькие, хрупкие девочки по имени Света или Люда в галстуках, трепетные, как лань, которые без устали носятся по пионерским классам и дрессируют детишек перед линейками, утренниками и сборами. При имени же Виолетта Казимировна на ум приходит нечто слоноподобное, танкообразное и стародевическое.
   - В общем, передайте Виолетте Казимировне..., - уже начал было мой друг - и вдруг заколебался.
   У него не было своих детей - так уж получилось, или, точнее, не получилось - но у него было большое доброе сердце, и детей он любил. Он представил себе сотню мальчиков и девочек в отутюженных штанишках и платьицах и белых рубашках, сидящих в актовом зале школы номер пять. Визит товарища с "пылающего континента" все же внес бы некоторое разнообразие в их монотонную пионерскую жизнь с ее поднадоевшим сбором макулатуры весной и металлоломом - осенью, с летними походами на одну и ту же речку или в один и тот же лес. И пусть Боря знал только двенадцать слов, зато Евлампий знал их много тысяч! Тем более, что его питомца пора было выводить на люди, а дети, как известно - самая добрая и благодарная аудитория.
   - Хорошо, дети, - произнес мой друг. - Я думаю, за несколько дней товарищ с пылающего континента более-менее подлечится и сможет прийти к вам. Но предупреждаю: говорить, в основном буду я - ну, вы понимаете, почему. Итак, когда у вас сбор?
   - Через три дня, в четверг, в 14.00, - отчеканил мальчик. - Знаете, где наша школа?
   Евлампий знал. Дети попрощались и ушли.
   Стояла середина ноября, и хотя снег еще не выпал, холодрыга была ужасная. Борю, жителя знойного юга, надо было одеть соответствующим образом. Личный гардероб Евлампия не мог подойти примату даже приблизительно: мой друг, щуплый интеллигент, носил 46-й размер, в то время как подарок из Африки соответствовал примерно 54-му. В крупных городах одеванием подобных индивидуумов занимаются магазины с традиционным названием "Великан", ну а мы, сами понимаете, жили в задрипаном, провинциальном Н.
   Никогда не забывая о том, что я происхожу из многодетной семьи, Евлампий позвонил мне. Я немедленно связался с Евгением и Иваном, моими, так сказать, подлинным родителями. Дело в том, что один из моих братьев, уехавших незадолго до описываемых событий на север на заработки, как раз носил размер, близкий к "орангутанговскому". В кого он такой уродился, осталось для всех загадкой. Иван добродушно шутил, что в "проезжего молодца". Уж не знаю, где доставала ему одежду Евгения, но мучалась она, видимо, немало.
   Я поинтересовался по телефону, не осталось ли от брательника чего-нибудь из одежды. Евгения ответила, что осталось. Оно и понятно: в те не очень далекие времена развитого социализма выкидывать что-либо за ненадобностью было непростительной роскошью. На который многодетная семья пойти не могла. Я подъехал к ним и, покопавшись в кладовке, обнаружил потертые вельветовые штаны зеленого цвета, выцветшую рубашку, порванную под мышками, мятый серый пиджак в полоску с протершимся рукавом и кеды отечественного производства с красными шнурками - подобная обувь вовсе не для зимы, но ничего другого не было.
   Все это я отвез Евлампию. Мой друг, как мог, подремонтировал пиджак и рубашку, заботливо вырезал из старой зимней шапки стельки вставил их в кеды. Лыжная шапочка с вышитым оленем, которая хранилась у Евлампия с тех давних пор, когда он действительно ходил один раз на лыжах, вполне удовлетворительно растягивалась на Борином котелке.
   Вообще-то мой друг решил максимально закутать физиономию своего подзащитного в шапку и шарф, а на лапы одеть рукавицы - да, труд превращал питомца Евлампия в человека, но ведь еще не превратил! Вот если бы пионеры пригласили его на сбор несколько позже, года примерно через полтора - тогда, пожалуй, Боря и сам смог бы рассказать, как он скакал по лианам, спасаясь от гадских колонизаторов. Камуфляж примата не должен был вызвать особых подозрений, поскольку Евлампий предупредил детей, что товарищ с далекого континента гриппует.
   Пальто для Бори найти так и не удалось, но мой друг решил, что закажет такси, так что мерзнуть на автобусной остановке им не придется, а пробежка из подъезда до машины и из машины до школы займет считанные секунды.
   Евлампий заказал такси на пол-второго. Пока ждали машину, он давал последние указания:
   - Под мышкой не чесать, Боря. Во-первых, в обществе это не прилично - что подумает Виолетта Казимировна! А во-вторых, получишь от меня по ушам. При ходьбе не сутулься -сколько раз предупреждать! - а то дети подумают, что проклятые империалисты использовали тебя в качестве лошади и ездили на твоем загривке! И самое главное: смотри не ляпни что-нибудь такое! Соня, которую ты любишь упоминать к месту и не к месту, не имеет никакого отношения к национально-освободительной борьбе народа Тарганьики! (Напомню, что слово Соня" загадочным образом появилось в репертуаре подопечного Евлампия сразу вслед за словом "папа".)
   Такси, как ни странно, подошло вовремя - в том смысле, что опоздало всего на четверть часа. Когда Евлампий и Боря усаживались в машину, шофер-барыга с вытатуированным на правой руке якорем, пробормотал что-то насчет черножо... Евлампий, конечно, мог возразить, что что жо... у его подопечного совсем не черная, а очень даже розовая, но мой друг лишь расстроенно подумал о том, что интернациональное воспитание граждан у нас еще все-таки далеко не на высоте.
   Ровно в два часа такси затормозило у школы. На несколько минут Евлампий и Боря задержались в вестибюле, поскольку не знали, как попасть в актовый зал. Потом к ним подошла техничка со шваброй на перевес и направила гостей на второй этаж.
   Как раз на половине лестничного пролета их встретила необъятных параметров женщина в темно-синем платье, с завивкой и замысловатой брошкой на внушительном, колышущемся при каждом движении бюсте. Ее сопровождали два пионера. Евлампий догадался, что это и есть Вэ Ка, но она все равно представилась:
   - Виолетта Казимировна, завуч. Проходите, пожалуйста, я сейчас. Вася, Коля, проводите в мой кабинет. Пусть товарищи разденутся.
   Мальчики поднялись с гостями на второй этаж. Кабинет Виолетты Казимировны был рядом с учительской. В нем висел портрет Макаренко, а на столе лежала стопка бумаг, а также толстая книга. "И.Шлангбаум. О воспитании у детей патриотизма, коллективизма, гуманизма и интернационализма", - прочитал Евлампий. Он снял пальто и повесил его на вешалку, а у Бори пальто не было.
   В актовом зале, находившемся на том же этаже дальше по коридору, сидело примерно полторы сотни детишек в парадной форме и еще несколько взрослых особей, вероятно, классных руководителей или просто учителей, заглянувших, чтобы скоротать пересменку.
   Напротив зрителей стояли два сдвинутых друг к другу стола, покрытых красной материей и возвышалась ваза с цветами. Над сценой был приколот кнопками плакат "Привет свободолюбивому африканскому народу!" Евлампий заметил, что слово "свободолюбивый" была сначала написано через "а" - "свободалюбивый". Получив же хорошую взбучку от учителя русского языка, юный художник ликвидировал ошибку, подставив к "о" хвостик. На деревянной стойке висела карта полушарий.
  -- Вам сюда, - сказал один из мальчиков и указал на три стула за столом - третий, несомненно, предназначался Виолетте Казимировне.
   Час сурового испытания настал.
  

С Б О Р

  
   Завуч появилась через несколько минут, и дети затихли. Откуда-то возникла хрупкая, как ножка бокала, пионервожатая и тонким, слегка дрожащим голоском начала:
   - Сегодня у нас в гостях... гость с далекого континента, товарищ..., - тут она запнулась, потому что не знала, как зовут представителя прогрессивных сил далекого континента.
   Она вопросительно посмотрела на Евлампия. И только тут мой друг, так тщательно подготовившийся к мероприятию, понял, что допустил промах - не придумал своему питомцу подходящее для оказии имя!
   Назвать Борю Борей было абсурдом, товарищем Орангутанговым - тем более: в Африке не водится людей по имени Боря и по фамилии, оканчивающейся на "ов". Евлампию очень не хотелось огорчать детишек - ведь они ждали настоящего африканского товарища с настоящего пылающего континента, значит, и имя и фамилия его должны были быть сугубо африканскими. Мой друг обругал себя за то, что не предусмотрел такую, в общем-то, мелочь.
   Пауза затягивалась. Уже и Виолетта Казимировна бросила на Евлампия удивленный взгляд.
  -- А... извините, - пробормотал мой дру. - Его зовут...мм... довольно сложное имя... э... Квамба Ндрумба.
   - Как? - переспросила пионервожатая.
  -- Квамба Ндрумба, - уже уверенней повторил Евлампий.
  -- ... гость с далекого континента товарищ Квамба Ндрумба! - закончила девушка.
   Дети захлопали. Боря встрепенулся, но Евлампий дернул его под столом за вельветовые штаны, благо за кумачом, свешивающимся почти до самого пола этого не было видно.
  -- А сейчас товарищ...
  -- Евлампий Федорович, - подсказал Евлампий.
  -- Евлампий Федорович расскажет нам о той далекой стране, из которой приехал наш гость.
   Евлампий встал.
   - Товарищ Ндрумба немного нездоров, поэтому он сидит в шарке и рукавицах, - пояснил мой друг. - Не привык к такому суровому климату. Но узнав, что его приглашают на сбор советские пионеры, товарищ Ндрумба настоял на том, чтобы прийти к вам.
   Дети опять захлопали.
   Евлампий подошел к карте, показал, где находится далекая Тарганьика.
  -- А сейчас, дети, я расскажу вам об этой удивительной стране.
   Накануне вечером он основательно проштудировал в "Справочнике международника" главу, посвященную Тарганьике, и теперь довольно уверенно рассказывал о родине Бориса Евлампиевича Орангутангова, добавляя кое-что и от себя - о пятидесятиградусной жаре, диковинных фруктах, слонах и носорогах.
   Минут через пятнадцать факты начали иссякать. Евлампий упомянул что-то о десятиметровых анакондах и тропических джунглях, потом подвел итоги:
   Ну вот, дети, это все, что я хотел вам рассказать о той далекой стране, из которой приехал наш гость. Может у кого есть вопросы?
   - А "телики" у них в Дурданьике есть? - поинтересовался рыжий мальчишка лет двенадцати, сидевший в одном из задних рядов.
   Уши Орангутангова, скрытые шапочкой с оленями, пошевелились - он услышал знакомое слово.
   - Те-лик, - вдруг довольно отчетливо, насколько это позволял шарф, произнес примат.
   Евлампий бросил на него тревожный взгляд.
   - Да, телевизоры там есть. Вот товарищ Ндрумба говорит, что у них в хижине стоит телевизор.
  -- А цветной или черно-белый? - не унимался мальчишка.
  -- Пока черно-белый, - сказал Евлампий. - и между прочим, товарищ Ндрумба рассказывал мне, что он даже ловит иногда программы нашего советского телевидения.
   Виолетта Казимировна довольно покивала головой. Пионервожатая, сидевшая в первом ряду, наклонилась к каой-то девочке и что-то шепнула ей на ухо. Пионерка послушно подняла руку.
  -- Да, пожалуйста, - кивнул Евлампий.
  -- А товарищ Ндрумба участвовал в борьбе против колонизаторов?
  -- Конечно, - заверил мой друг. - Однажды он даже попал к ним в плен. Колонизаторы хотели, чтобы он выдал им своих товарищей, мучали...
   Боря неожиданно зашевелился, как будто понял - а может быть и правда понял, что речь идет о нем - и вдруг ни с того, ни с сего произнес самое важное из выученных им за отчетный период слов:
  -- Ку-шать.
  -- Мучили... - повторил мой друг, бросив свирепый взгляд на своего питомца. - Вот товарищ Ндрумба говорит, что даже кушать не давали. Но он все равно молчал.
   Тем временем Боря, который от долгого неподвижного сидения явно хотел передать пионерам пламенный привет и завершить мероприятие, но не находил у себя в словаре подходящего слова, искоса взглянул на своего кормильца и вдруг брякнул:
  -- Па-па...
  -- Папа товарища Ндрумбы, - торопливо подхватил Евлампий, бросив испепеляющий взгляд на Борю Орангутангова, - старый коммунист, тоже боролся с колонизаторами. Отец и сын воевали в одном партизанском отряде, - с чувством закончил он. Потом взглянул на часы: - Ну, нам пора. Я уже говорил, что товарищ Ндрумба не очень хорошо себя чувствует. К тосу же старые раны...
   Пионервожатая отыскала кого-то глазами в аудитории и незаметно кивнула. Из третьего ряда поднялась девочка с косичками и звонко объявила:
   - Наша пионерская дружина хотела бы принять товарища Мбрумбу в почетные пионеры. И право повязать галстук нашему африканскому другу, товарищу Мбрумбе, предоставляется лучшей пионерке нашей дружине, Маше Гофман, ученице седьмого "В" класса.
   Сидевшая на первом ряду черноволосая девочка встала и направилась к столу. Она развязала свой галстук и потянулась к Боре-орангутангу. Евлампий торопливо шагнул к ней от стойки с картами полушарий.
   - Маша, деточка, дай мне - я сам повяжу галстук товарищу Ндрумбе, - Евлампий забрал у немного растерявшейся девочки галстук и повернулся к примату.
   Боря продолжал сидеть. Мой друг потянул его за рукав, и орангутанг, опираясь обеими лапами в рукавицах о стол, встал. Евлампий протянул к своему питомцу руки и завязал галстук прямо поверх клетчатого шарфа. Узел, конечно, получился не таким изящным, каким бы он вышел у Машеньки Гофман.
   Дети захлопали, а Маша отдала салют. Евлампий, может, не совсем к месту, поклонился, как артист после исполненного номера. Потом мой друг, взяв "товарища Ндрумбу" за лапу, хотел направиться к двери. Но не тут-то было. Пионеры поднялись со своих мест и обступили гостей, нечаянно блокировав путь к отступлению.
   - А можно нам сфотографироваться с товарищем Ндрумбой? - пропищал какой-то мальчик.
   Евлампий не успел отреагировать - шустрый пионер поднял фотоаппарат, и в тот же миг яркая вспышка озарила актовый зал. Боря, которого прежде не фотографировали, дернулся от неожиданности, а может от испуга, и задел стойку с картой, которая, как подрубленная мачта с парусами, рухнула на пол, слегка стукнув по лбу одного из учеников.
   Потом щелкнули затворы еще двух или трех фотоаппаратов, к счастью, без вспышек.
   Раздвинув мощным бюстом кучку пионеров, Виолетта Казимировна приблизилась к Евлампию.
   - Евлампий Федорович, переведите, пожалуйста, товарищу Крумбе, что мы просим его расписаться в книге почетных посетителей школы. Светлана Петровна..., - она кивнула головой пионервожатой, которая уже извлекла откуда-то мощную красную книгу с золотыми буквами.
   - К сожалению, это исключено, - сказал Евлампий. - Товарищ Ндрумба не снимает рукавиц - у него в нашем климате очень мерзнут ла... в смысле руки.
   Мой друг торопливо попрощался и, увлекая за собой Борю, поспешил к выходу.
  

НЕПРИЯТНОСТИ

  
   Через три дня после сбора в квартире Евлампия раздался телефонный звонок. Мой друг снял трубку.
  -- Доброе утро, Евлампий Федорович, - раздался вежливый голос.
  -- Доброе утро, - ответил Евлампий, недоумевая, кто может звонить ему в столь ранний час. Голоса говорившего он не узнал.
  -- Моя фамилия Анисимов. Анисимов Евгений Алексеевич. Вы сейчас не очень заняты, Евлампий Федорович?
  -- Э.. вообще-то мне надо было...
  -- Ну, вот и замечательно. Нам хотелось бы поговорить с вами, Евлампий Федорович. Не возражаете?
  -- Кому - нам?
  -- Мы познакомимся, обязательно познакомимся поближе - когда вы приедете к нам. Сейчас я вышлю за вами машину. Договорились? - И не давая Евлампию времени возразить, вежливый собеседник твердо добавил: - До встречи, - и положил трубку.
   Секунду или две мой друг так и стоял, слушая тихие короткие гудки, потом опустил трубку на аппарат.
   Боря сидел на диване и играл сам с собою в "чапаева", щелкая шашки с такой силой, что некоторые долетали почти до окна. Евлампий стал переодеваться. Орангутанг вопросительно поднял голову:
  -- Па-па?
  -- Я скоро вернусь, - произнес Евлампий. - Наверное.
  -- Через минуту он услышал звук мотора и посмотрел на улицу. Под окном стояла бежевая "волга".
  -- Гм..., - проговорил мой друг, потому что ничего другого в данный момент сказать не мог.
   В машине был только водитель, Увидев выходящего из подъезда Евлампия, он потянулся к дверце с пассажирской стороны салона, открыл ее.
  -- Садитесь, Евлампий Федорович.
   Евлампий сел. Он уже почти догадался, какая организация заинтересовалась им, но, честно говоря, до сих пор не имел понятия, что ее филиал есть даже в таком захудалом городке, как Н., где все граждане обеспечивали явку на выборы и демонстрации никак не менее чем на 99 и 99 сотых процента.
   Через пять минут "волга" свернула в узкий переулок, отходивший от улицы 26 бакинских комиссаров - название его Евлампий прочитать не успел - и проехав метров сто, остановилась у серого неприметного здания.
  -- Вам на второй этаж, кабинет номер три, - произнес водитель.
   Евлампий вылез из машины, распахнул массивную потемневшую дверь и поднялся на второй этаж. Ему даже не пришлось искать в длинном сумеречном коридоре нужную комнату - одна из дверей вдруг распахнулась, и оттуда показался симпатичный мужчина лет тридцати в аккуратном черном костюме и светлой рубашке с галстуком.
  -- Сюда, пожалуйста, Евлампий Федорович.
   Мой друг двинулся в указанном направлении и оказался в большой комнате. Возле окна стоял массивный темный стол с настольной лампой, на котором лежали бумаги, несколько книг, стоял розовый пластмассовый стакан для карандашей и ручек. В углу возвышался мощный сейф, выкрашенный в стальной цвет, рядом стоял шкаф со стеклянными дверцами. Справа от двери, возле стены, стоял еще один стол, поменьше. На нем была пишущая машинка с широкой кареткой, рядом лежал салатного цвета скоросшиватель, распухший от обилия бумаг.
   За этим столом сидел пожилой мужчина с залысинами, одетый в отутюженный светло-серый костюм и голубую рубашку. Первый мужчина энергично и дружелюбно потряс руку Евлампия.
   - Рад, искренне рад, Евлампий Федорович. Присаживайтесь, пожалуйста.
   Евлампий сел на стул, стоявший у двери.
  -- Ах, простите, забыл представить. Костин Николай Сергеевич.
   Евлампий встал и пожал вялую руку мужчины с залысинами.
   - Ну а мне представляться не надо. Я уже сделал это по телефону. Анисимов Евгений Алексеевич, - симпатичный мужчина прошел к столу у окна, сел и с симпатией глядя на Евлампия, продолжал: - Слышал, слышал о вас, Евлампий Федорович. Чита ваши статьи в местной газете, правда, не все - дела, знаете. Остро пишите, принципиально, есть своя позиция - а это, знаете, главное. И в редакции вас ценят... да.
   Евгений Алексеевич помолчал.
   - Вы, конечно, догадались, Евлампий Федорович, куда вас пригласили. (Мой друг кивнул). Нам хотелось бы, чтобы вы нам помогли. Кое-что прояснили, так сказать. Поможете?
  -- Э... я не совсем понимаю..., - совершенно искренне начал Евлампий.
  -- Вот и мы тоже, - дружески улыбнулся Евгений Александрович. - Николай Сергеевич, где там у нас эта газета?
   Николай Сергеевич вытащил из стола какую-то газету, встал и подошел к Евлампию.
  -- Взгляните на фотографию.
   Мой друг развернул газету. Это была "Светлая нива" - орган обкома партии, в которую и сам Евлампий иногда посылал материалы - в основном, об осенних трудовых десантах граждан Н. на сельхозработы или о концертах самодеятельности в подшефных колхозах.
   В центре газетного листа под шапкой "Наши маяки" действительно имелась большая фотография крупной, цветущей женщины в платке. Женщина стояла на фоне коровы. Корова жевала сено, женщина улыбалась - с некоторым усилием, как это бывает у людей, не привыкших позировать перед объективом.
   - "Доярка Чмыхова Н. - начал читать Евлампий, - в этом году получила от каждой коровы..."
   - Нет-нет, на третьей странице.
   Евлампий развернул газету. На третьей странице была еще одна фотография - Боря и Евлампий стояли в окружении пионеров. Слева на снимке виднелось некое полукруглое темное пятно; Евлампий догадался, что объектив захватил часть бюста Виолетты Казимировны.
   - "Недавно в гостях у пионеров дружины им. В.В.Николаевой-Терешковой, - читал про себя мой друг, - побывал лидер Национально-освободительного движения юга Афрки (НОДЮгА) товарищ В.Трумба. Посланец борющегося континента рассказал пионерам об освободительной борьбе африканских патриотов против колонизаторов. Он был принят в почетные пионеры".
   - Что скажете? - все также приветливо и открыто улыбаясь, проговорил Евгений Алексеевич.
   - А что сказать? Мы действительно были на сборе у пионеров. Они сами нас пригласили. Разве в этом есть что-то предосудительное?
   - Ни в коем случае! - с чувством произнес Анисимов. - Интернациональное воспитание в школах должно быть поставлено на должную высоту, и в этом смысле подобные мероприятия исключительно полезны. Нет, я имею в виду другое. Почему гражданин, проживающий у вас, значится под двумя фамилиями? В военкомате он числится, как... э...как..., - Евгений Алексеевич, покопавшись в бумагах, нашел какой-то листок. - Как Борис Орангутангов. Пионерам же он представился, как Вэ Трумба. Вас это не настораживает, Евлампий Федорович?
   - Ну, во-первых, это не он представился, а я его представил, - заметил Евлампий.
   - Да-да, конечно. Но перед тем, как его представили вы, он должен был представиться вам. Логично? Значит, все-таки Трумба?
   Евлампий не знал, что ответить. Сказать, что это он придумал "товарища Квамба Ндрумбу" значило неминуемо попасть в ловушку. Он уже слышал вкрадчивый голос Евгения Александровича: "Значит, вы намеренно вели всех в заблуждение, Евлампий Федорович? С какой целью?"
   Поэтому мой друг молчал. В подобных ситуациях ему бывать еще не приходилось ни разу.
   - А вы не подумали, что под фамилией Трумба или Орангутангов может скрываться совсем другой человек? - мягко проговорил Анисимов.
   - Не подумал. Дело в том, что товарищ Трумба, он же Орагнутангов...э... как бы это понятней объяснить, еще не совсем человек. Он пока только человекообразный, примат, стоящий на не очень высокой стадии превращения в гомо сапиенс.
   - Гм..., - саркастически хмыкнул Евгений Алексеевич. - Хорошо, я буду с вами предельно откровенен, Евлампий Федорович. Где гарантия, что под маской этого вашего примата не прячется сотрудник спецслужб одного из ино- странных государств?
   - Вот вы говорите, что ваш жилец - человекоподобная обезьяна, - вступил в разговор молчавший до сих пор Николай Сергеевич. - Она что, справку вам предъявляла? Данные, так сказать, антропологических измерений?
   Евламптий представил себе, как седой профессор меряет штангенциркулем котелок Бори.
   - Вы ведь журналист, Евлампий Федорович, - опять заговорил Анимисов, - и, несомненно, неплохо разбираетесь в международной обстановке. Значит, знаете, как сейчас неспокойно в мире.
   Он снял трубку и набрал какой-то номер.
  -- Валера, принеси мне те бумаги. А? Да-да, что вчера из Москвы пришли.
   Через минуту в кабинет вошел молодой парень с папкой.
  -- Спасибо, Валера.
   Парень четко повернулся и вышел.
   - Та-а-к, Евлампий Федорович, - протянул Евгений Александрович, раскрывая папку. - Вот послушайте. "Примерно через десять минут после того, как поезд выехал из Н., я услышала шум в купе номер 4. Дверь была закрыта изнутри. Я потребовала открыть, стучала, но никто не ответил. Тогда я взяла ключ и открыла дверь сама. Окно было распахнуто..." Это показания проводницы двенадцатого вагона, поезда номер 17 Элеоноры Лыткиной. Заметьте, Евлампий Федорович, все произошло через десять минут после того, как поезд покинул Н. Вам это о чем-нибудь говорит?
  -- О том, что поезд покинул Н., - ответил мой друг. - И поехал дальше.
  -- Совершенно верно, Евлампий Федорович. И где же он был через десять минут?
  -- Э... затрудняюсь сказать.
  -- Если предположить, что средняя скорость тепловоза на этом участке равняется 80 километрам в час, то через десять минут состав находился в 13 километрах от Н. Как раз в этом районе, неподалеку от железнодорожного полотна находятся охраняемые воинские склады. Теперь понимаете?
  -- Понимаю.
  -- То, что мы сейчас вам скажем, не должно покинуть стен этого кабинета, Евлампий Федорович, - опять вступил в разговор Николай Сергеевич, обменявшись взглядом с Анисимовым. Тот едва заметно кивнул. - Эти склады принадлежат интендантской службе. На них хранится белье и обмундирование целого военного округа. А если этот Трумба готовил крупномасштабную провокацию? Например, получил задание уничтожить склады? Вы представляете, что могло произойти в этом случае?
  -- Очень хорошо представляю, - подтвердил Евлампий. - Несколько полков осталось бы...(он чуть не сказал "без портков", но это получилось бы до неприличия в рифму) э... большое количество личного состава осталось бы без портянок, кальсонов и штанов, что привело бы к значительному снижению боеготовности, поскольку солдат без штанов - только наполовину солдат. На верхнюю половину.
  -- Значит, мы вас хоть в чем-то убедили? - подхватил Анисимов. - Наше предположение подтверждается и фактом нападения на часового. Но рядовой э... Мызин умелыми действиями сорвал попытку. После неудачи ваш постоялец затаился. Продолжает убедительно играть роль обезьяны. Обратите внимание, Евлампий Федорович, не какой-нибудь мартышки или макаки, а человекообразной, - Анисимов выделил первую часть слова. - Возможно, ищет сейчас способ связать со своими, установить передатчик так, чтобы он не привлек ни малейшего внимания...
   Неожиданная догадка пронзила мозг Евлампия. Недели через полторы после установки скворечника, творение обезьяньих и человеческих рук загадочно исчезло с дерева, и мой друг не мог никак догадаться, кому оно могло понадобиться.
   - Скажите, это вы...э... конфисковали домик для птичек? - задал он вопрос Анисимову.
   - Знаете, Евлампий Федорович, в нашей работе нельзя исключать абсолютно никаких вероятностей, - ответил тот. - Никаких.
  -- Нашли в нем что-нибудь.
  -- Ну, не надо думать, что господин Трумба настолько наивен, - уклончиво проговорил Евгений Александрович, складывая обратно в папку показания проводницы Элеоноры Лыткиной.
  -- Значит, я могу получить скворечник? - спросил Евлампий, справедливо решив, что добру, на которое были затрачены его кровные деньги, не гоже пылиться в унылых комнатах этого серого здания.
  -- Да, пожалуй, - согласился Анисимов, вероятно, не без основания полагая, что подшить к делу домик для птичек в качестве доказательства преступных намерений господина Трумбы-Орангутангова не удастся.
   Он встал, подошел к сейфу, поколдовал над замком, повернул ручку и открыл тяжелую стальную дверцу. Евлампий заметил в черной пасти несгораемого шкафа сколоченный им с Борей ящик для пернатых, который стоял на каких-то бумагах и папках, занимая все верхнее отделение.
   Анисимов достал его и поставил на стол.
  -- Можете забирать.
   Евлампий взял скворечник.
  -- Я могу идти?
  -- Нет, подождите, - Евгений Алексеевич помолчал, пытливо глядя на Евлампия. - Не будем скрывать: мы к вам внимательно присматривались, Евлампий Федорович.
  -- Последнее - это сколько? - поинтересовался мой друг.
  -- Ну... сколько было нужно, - неопределенно ответил Анисимов. - Проверяли по своим каналам. У нашего, скажем так, ведомства, к вам никаких претензий нет. Да и сегодняшний разговор с вами многое прояснил. Спешите? - спросил он, заметив, что мой друг украдкой бросил взгляд на часы. - Еще буквально пару минут. У нас к вам просьба, Евлампий Федорович. Если вы заметите что-нибудь странное, подозрительное в поведении вашего э...квартиранта, сообщите нам. Может, будут какие-то высказывания? Пусть даже самую мелочь. Это очень важно. Договорились? Вот наш телефон, - Евгений Алексеевич вынул из стола прямоугольный листочек бумаги и написал на нем номер. - Звоните в любое время.

* * * *

   Орангутанг тем временем с успехом осваивал все больше новых слов и отдельные высказывания у него действительно стали иметь место.
   Проголодавшись, лохматый питомец Евлампия, например, говорил:
  -- Па-па, ку-шать, - и добавлял: - Лож-ка.
   Когда я заходил к Евлампию в гости, Боя информировал:
  -- Ди-ма. Да.
   Насмотревшись по "телику" новостей, он подцепил короткое и мощное слов "БАМ" - так в те времена называлась очередная "стройка века", Байкало-Амурская магистраль. Причем Боря любил повторять это зычное слово и к месту, и не к месту, и включая телевизор, часто сообщал Евлампию:
  -- БАМ. Да.
   Последнее обстоятельство сильно тревожило моего друга, ведь сели бы Анисимов и компания узнали бы об этом, они могли прийти к выводу ("нельзя исключать абсолютно никаких вероятностей"), что господин Трумба зослан в нашу страну как раз для того, чтобы напакостить на стальной магистрали в далекой Сибири.
  

ГЛАВА САМАЯ КОРОТКАЯ

  
   Примерно через месяц после того, как Евлампия приглашали для беседы сотрудники органов, мы с моим другом шли по улице. Боря шлепал в кедах сзади, одетый в старую офицерскую шинель, которую Евлампий выпросил за бутылку у соседа-отставника.
   Путь наш лежал мимо ларька приема стеклопосуды. "Тары нет" - гласила старая выцветшая надпись на закрытом окошечке.
  -- А знаешь, Дима, - неожиданно сказал Евлампий. - Страна, которая за столько лет так и не смогла наладить прием бутылок, никогда не построит светлого будущего.
  

г. Барановичи, 1993 - 1994 гг.

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"