Мазурин : другие произведения.

Записки мятежника

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта повесть посужила литературной основой романа "Убить Отступника"

   Олег Мазурин
  
   ЗАПИСКИ МЯТЕЖНИКА
  
  
  
  
   Нет, други! сердце расщепилось,
   И опустела голова...
   Оно так бойко билось, билось,
   И - стало... чувства и слова
   Оцепенели... я бескрылый,
   Стою, хладею и молчу:
   Летать по высям нет уж силы,
   А ползать не хочу!!!
   ( Федор Глинка)
  
  
  
   21 мая 1835
  
   Честь имею представиться, Александр Голевский - бывший штабс-капитан лейб-гвардии Московского полка, а ныне - государев преступник.
   Я участвовал в декабрьском заговоре против императора и за это был арестован, засим лишен чина, состояния, гражданских прав, наград и сослан в глухую Сибирь. Но я не считаю себя преступником. Видит Бог, я хотел счастья для своей Родины, исходя из самых искренних и патриотических побуждений. Отчизна для меня не пустой звук, за отчизну ваш покорный слуга готов умереть не задумываясь. Это отнюдь не бравада, не пустое бахвальство. Доказательство сему - мое участие в кровопролитных сражениях с французами под Смоленском, Бородино и Лейпцигом. В этих битвах я не слыл трусом и не прятался за спинами солдат. Сколько раз я попадал под ураганный пушечный обстрел, ходил в штыковую атаку, рубил неприятеля с отчаянной храбростью, но никогда я не боялся умереть. Меня утешала мысль, что если я и погибну в бою, то я погибну за свое любимое Отечество. Умру как настоящий гвардейский офицер! Как настоящий российский гражданин!
   Еще раз повторю, я - государев преступник. Место моего печального пребывания - это юг Енисейской губернии, город Минусинск. Минусинск - забытое Богом место. Беспросветная глушь. Городом он стал 25 лет назад, до этого было поселение - Минуса.
   Я стою на крутом берегу протоки Енисей и задумчиво смотрю на саженцы тополей. Юные, тоненькие, еще слабенькие. Выстроились в шеренги как кадеты. Это я посадил их вдоль берега. Зачем, спросите вы. Отвечу: в последнее время меня все чаще и чаще заедает хандра, а посадка деревьев - забавное занятие, оно на время развеяло мое плохое расположение духа. Да и разве будущий тополиный парк не есть ли хорошее наследство для потомков?..
   Отчего я страдаю, отчего я мучаюсь и впадаю в тоску? В чем моя кручина?! О чем мои думы? Да все о том же. Как жить дальше? И стоит ли вообще жить? Ведь все в моей жизни потеряно, потеряно безвозвратно. Таков мой рок.
   Живописный антураж отвлекает меня от тяжких дум.
   Солнце щедро дарит тепло. Щебечут птицы, шумит река. Веет от воды приятной прохладой. Как-то незаметно май из весеннего месяца превратился в месяц летний. Кругом - куда не кинь взгляд - желтые одуванчики. Деревья приоделись в зеленые платья. В воздухе разлита живительная сила. Природа в этом крае удивительная.
   Богатый край, великие пространства.
   Я пью вино прямо из бутылки. В моей корзинке еще одна бутылка превосходного кахетинского вина, присланная моим бывшим однополчанином с Кавказа. Хорошее вино меня тоже отвлекает от мрачных мыслей. Но что-то я в последнее время стал много пить. Надо прекращать сие пагубное занятие. А то превращусь в Глинского, в своего товарища по несчастью, бывшего мичмана Гвардейского экипажа. Тот пал духом и пьет горькую.
   Я достаю из кармана письмо от княжны Даши Боташевой.
   "Милый, Александр Дмитриевич!.."
   "Милый"... Как приятно ласкает это слово! Оно словно гладит по головке. Словно перебирает нежнейшими пальчиками и взъерошивает волосы! Мне так славно!
   Вот и миниатюрный портрет княжны...
   Какой она стала красавицей! Она гораздо красивее, чем ее старшая сестра - Вера. Помню Дашу десятилетней девчушкой. Белокурый ангелочек. Она по-детски наивно была в меня влюблена. Утверждает, что по-прежнему испытывает ко мне самые нежные чувства. Собирается сюда, в Сибирь. Глупенькая, зачем я ей нужен. Право, ведь в ее окружении лучшие женихи Москвы и Петербурга. Князи, графы, бароны... Даже иноземные дворяне. Впереди у нее блестящее будущее. А я жирный крест на ее будущем. Я - заговорщик. Я вне общества, я - изгой.
   Даша, Даша... Зачем я тебе нужен. Ведь тебе всего девятнадцать лет, а мне - сорок два.
   Вот ее другое письмо от
  
  
   14 февраля 1835 года.
  
   "Милый, Александр Дмитриевич, спасибо за письмо! Вы отговариваете меня от поездки в Минусинск. Вы жалеете меня, Вы считаете, что я делаю опрометчивый шаг. Но я уже взрослый человек, посему поступки мои обдуманные, а чувства искренние.
   Позвольте поведать Вам, дорогой Александр Дмитриевич, мои детские воспоминания.
   Мне восемь лет. У нас бал. Полно гостей. Музыка, веселье. Я украдкой наблюдаю за Вами. Детское сердечко замирает от какой-то непонятной радости. Я восхищена Вами. У гвардейского офицера безупречная выправка, сверкающий мундир, сияющие эполеты, сабля с блестящей гардой, начищенные сапоги. Незабываемый аромат духов.
   Вы - герой моего романа. Вы танцуете тур вальса с моей сестрой. Удивительно красиво танцуете. Ощущение незабываемого праздника...
   Когда мне было десять лет, я жутко ревновала Вас к своей сестре, глупая! Просто ужасно! Следила за Вами с Верой. Когда Вы целовались с ней на берегу реки, я так мечтала быть на месте сестры! Когда звучал мелодичный перезвон церковных колоколов, то я представляла себе, что мы венчаемся в этой церкви! Помню, как я горько рыдала, когда Вас арестовали. Как я осуждала Веру за то, что она отвернулась от Вас, я ее ненавидела!
   Вы, Александр Дмитриевич - личность, сильная личность. Кажется, Вас ничего не сломит. Вы - цельный человек. Я восхищаюсь Вами. Вы храбро воевали против Бонапарта, у Вас есть убеждения, которые Вы никогда не предадите. Сейчас другое поколение, и, по моему глубокому убеждению, это поколение хуже, чем ваше. Меня
   окружают пустые, тщеславные, корыстолюбивые, дурно воспитанные и слабые людишки. Да, да, я не оговорилась, именно, людишки, а не люди. Они не способны на подвиги, не способны на какие-то безумства! Мне кажется, они и любят не по-настоящему, даже не хотят жертвовать собой во имя предмета страсти. Такого, как Вы, нет рядом со мною и уверена, что не будет в моей жизни. Признаюсь еще раз: я Вас люблю. Моей привязанности и срасти одиннадцать лет. И оно только крепнет год от года.
   Мои батюшка и матушка решительно против нашей переписки, и тем более против моей поездки. Грозятся лишить меня наследства, но я непреклонна. У меня тоже есть крепкие убеждения, как и у Вас. И есть сильная привязанность, которую я не предам. Я буду просить Александра Христофоровича Бенкендорфа разрешения поехать в Сибирь. Если последует отказ, я запишусь на прием к Его Высочеству. Буду умолять нашего милостивого монарха, и надеяться на справедливое решение высочайшей воли.
   Крепко обнимаю Вас".
  
   Я отпил из бутылки и призадумался.
   Эх, Даша, Даша, зачем я тебе сдался?.. Княжна - романтическая натура. Впрочем, такая же, как и я. Верно, начиталась Байрона, Шиллера, Вальтера Скотта и выдумала любовь. А может я, к счастью, ошибаюсь в своих умозаключениях? Ведь за строками ее писем чувствуется сильная страсть, невероятное упорство, целеустремленность. У княжны сильный характер, несмотря на ее нежный возраст. И это не может не восхищать. Да, Даша мне нравиться, она не может не понравиться, красивая, молодая, решительная, образованная. Бесспорно, она во всех отношениях лучше, чем ее старшая сестра - Вера ...
   Неужели она приедет?.. Может и приедет, да вот вряд ли останется в этом забытом Богом месте. Жить в такой глуши - это не для княжны. Она, верно, разочаруется и во мне. Ведь прошло десять лет с тех пор, как мы не виделись. В ее грезах я другой, в них я рисуюсь блестящим офицером, что приходил в их дом. Там я молод, красив, подтянут. Там - я герой ее романа. А здесь?..
   И стоит ли мне обольщаться на ее счет? Стоит ли питать надежды? Что же скажет моя сущность?.. Разум робко и неуверенно говорит: "нет", а сердце радостно
   восклицает: "да!!!"
  
  
   21 мая 1835 г.
  
   До вступления в "Союз спасения" мои помыслы и цели были ясны и конкретны - достичь положения в свете, сделать блестящую карьеру офицера и выгодно жениться.
   Карьерой я занимался с усердием. В 1809 году вступил в Семеновский полк подпрапорщиком, потом стал портупей-прапорщиком. В оном полку служили мои ровесники и будущие соратники по революционной борьбе - Матвей Муравьев-Апостол и Иван Якушкин. Уже в чине прапорщика я встретил войну. Воевал отчаянно, получил
   золотую шпагу за храбрость, Георгиевский крест, орден Владимира 4 степени с бантом и ордена Анны 2и 4 степени. Сам светлейший князь Кутузов меня награждал! Был ранен при Бородино, лечился. Получил по окончании заграничного похода звание подпоручика, затем поручика. После войны моя офицерская карьера продолжилась. В
   1820 я перевелся в Лейб-гвардии Московский полк (бывший Литовский) в чине штабс-капитана. А там впереди мне светило звание капитана, подполковника, засим полковника и самый желанный для меня чин - чин генерал-майора.
   Отыскал я и выгодную невесту, правда, не в своем милом сердцу Петербурге, а в скучной самодовольной Москве. Познакомился с будущей невестой на балу у графа Отто фон Колцига. После этого случая ваш покорный слуга стал вхож в знатную семью князя Боташева. И когда я приезжал в Москву, то по обыкновению обедал в княжеском доме-дворце и мило общался с хозяевами, особенно с их старшей дочерью.
   В своем повествовании я не могу не отметить этот восхитительный дом. Он того стоит. Когда я любовался им, мое желание жениться на старшей дочери князя лишь усиливалось. За изящными ажурными решетками и высокими воротами, красовался величавый и огромный особняк с мощными мраморными колоннами. Великолепная архитектура, кругом лепнина, барельефы, декоративные изыски, балкончики, красивые статуи... Дворец-великан Боташевых гордо и надменно возвышался среди двухэтажных карликов-домов, принадлежавших другим московским вельможам. Этот особняк свидетельствовал о состоятельности и высоком положении в обществе его хозяев. Когда французы заняли Москву, в этом доме поселился неаполитанский король, любимчик Наполеона - маршал Мюрат. Поэтому после отступления французов из города, дом остался цел и невредим, и даже не сгорел.
   Так вот в этом дворце и жила моя невеста - Вера Боташева. Красивая, статная, милая, остроумная, образованная... Мы любили ходить с ней на берег Яузы, разговаривали, тайно шептались, смотрели на воду. Слушали чудный мелодичный перезвон колоколов Церкви св. Петра и Павла, что находилась на том берегу реки, и целовались. Эти жаркие поцелуи сводили нас с ума. Мы уже думали о свадьбе, а я питал надежду выйти в отставку по домашним обстоятельствам... Казалось, все в моих руках и мне благоволит Всевышний. Я уверено продвигаюсь по жизни, впереди счастье семейной жизни.
   Но вот я стал заговорщиком. Артель, "Союз спасения", "Союз благоденствия", "Северное общество".
   Я обрел высокую цель - избавление моего народа от крепостного ига. Я и товарищи должны свергнуть самодержавие, установить конституционный строй. Александр - "жестокий, бессмысленный деспот", как скажет Якушкин. Якушкин собирался убить царя в Успенском Соборе, а потом покончить с собой. Может, он был и прав тогда. Прав в смысле убийства царя. Смерти императора желал и умница-Пестель (царство ему небесное). Помню, когда государь император прибыл в Москву, а нам, сводному полку, повелели его охранять, мы, мятежники, любили собираться у полковника Фонвизина, в Хамовниках. Братья Муравьевы-Апостолы, князья Шаховский, Лопухин, Оренбургский генерал-губернатор Перовский, его брат - министр уделов, генерал-майор Бурцев, Литовский генерал-губернатор Бибиков, бывший генерал-губернатор Санкт-Петербурга Кавелин, капитан в отставке Якушкин и многие другие офицеры.
   Мы были в эйфории, мы были преисполнены гордостью и счастьем.
   МЫ - ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО. МЫ - ЗАГОВОРЩИКИ!
   МЫ - РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ!
  
  
   14 декабря 1925 года
  
   Этот день я не забуду никогда!
   Снег радостно скрипит под ногами, воздух холоден и влажен. Ветер с Невы. Сыро.
   Государю императору Николаю уже доложили о мятежных войсках:
   "Sire! Le regiment de Moscou est en pleine insurrection...les mutins marchent vers le Senat!" ( Ваше величество! Московский полк взбунтовался! Они выдвигаются на Сенатскую площадь!)
   Монарх явно потрясен и растерян и не знает что предпринять.
   Мы торжественно выходим на Сенатскую площадь! Начищенные мундиры, сверкание штыков, бряцание сабель, гордо поднятые головы. Лейб-гвардии Московский полк. Гордость России. Победители Бонапарта, освободители Европы. А ныне - спасители отечества от ига царя. Нас - почти семьсот человек. Командир наш - блестящий
   Александр Бестужев-Марлинский (сейчас доблестно воюет на Кавказе). Его брат - Николай ведет гвардейский флотский экипаж. Тут же Лейб-гвардии гренадерский полк под командованием Сутгофа и Панова. Охранная цепь Оболенского. Три тысячи отборных штыков!
   Сегодня Россия станет свободной! Сегодня все решиться! Да здравствует революция! Да здравствует республика!
   Ура! Ура! Ура-а-а!!!
   Я кричу Бестужеву:
   - Александр, этот день станет знаменательной вехой в истории Отечества! Потомки нас никогда не забудут!
   - Вы правы, мой друг!..
   Напряжение возрастает. Эмоции бьют через край.
   Но что это?! Стечение обстоятельств? Насмешка судьбы? Или Божие правосудие?
   Якубович - поступил, как предатель. Он не пошел на Зимний дворец и не арестовал императора и его семью. И вообще перебежал на сторону царя, хотя это не помогло ему в последствии избежать наказания. Булатов же не повел второй отряд на Петропавловскую крепость.
   Князь Трубецкой не явился вообще. Тем самым он нарушил свой долг, бросил нас на произвол судьбы. Да, он герой войны, он был активным участником нашего движения, и я слышал, что некоторые осужденные товарищи снисходительны к его проступку, но я не из их числа. Я до сих пор осуждаю князя. Он не пошел до конца. Разработал блестящий план и самоустранился. Он не захотел брать на себя ответственность за судьбы тысячи людей и судьбу Отечества. Он не вождь. Вождь в самую трудную минуту берет на себя ответственность. Верно, что Трубецкой не стал ни новым Маратом, ни новым Робеспьером, не в его это характере. К тому же, (я узнал об этом позднее) на допросах он вел себя некрасиво: говорил императору, что не одобрял намерений заговорщиков, считал заговор бессмысленной затеей, пытался переложить вину за организацию бунта на Пущина, Рылеева и Оболенского. Да Бог ему судья!
   Разобщенность в командовании губительно для нас. Благоприятный момент, право, упущен. Нас окружают превосходящие силы противника. Грозные жерла пушек хладнокровно нацелены на нас.
   Каховский не промахнулся. Не решился убить царя по приказу Рылеева, но ничтоже сумятице застрелил безоружного Милорадовича и полковника Стюрлера. Это даже не дуэль, а чистое убийство. Жалко Милорадовича, лихим он был генералом, настоящим воякой. Зачем он поехал нас уговаривать. Хотел нас спасти? Да, он молодец, любил о нас солдат и офицеров. Царство ему небесное! Хотел спасти, но сам не уберегся. Мне жаль генерала, но я не осуждаю Петра, он действовал всегда решительно и не выдавал товарищей. Он стойко вел себя и на допросах. Это он сказал государю: "я и в цепях буду вечно свободен: тот силен, кто познал в себе силу человечества. Честному человеку собственное убеждение дороже лепета молвы. Мои убеждения я никогда не предам, и мои мысли нельзя заковать в оковы". Правильно сказал, красиво. Я с ним совершено согласен.
   ...Время решительно против нас. Возможно, против нас и Всевышний. Временный успех. Конная гвардия, атакуя поэскадронно, разбивается об наши сплоченные ряды. Засим в атаку устремляется Кавалергардский полк, но тоже без успеха. В рядах противника потери, тяжело раненые. Мы ликуем. И на что-то еще надеемся.
   - Мы непременно покажем себя в сражении! - кричу я в нервном возбуждении Бестужеву-Марлинскому.
   - Конечно, покажем! - соглашается со мной Александр.
   Я заведен, наэлектризован. Глаза мои горят безумным огнем. Губы сжаты в упрямую линию. Я ощущаю себя как на войне, я готов воевать, стрелять, колоть, драться...
   Я ору, размахивая пистолетом.
   - Александр, не пора ли нам атаковать самим, надо прорываться во что было то ни стало! Надо захватить пару пушек и развернуть их против отрядов императора! В противном случае нас расстреляют в упор из картечи!..
   Бестужев молчит, медлит.
   К государю подбегает генерал-адъютант Васильчиков.
   - Sire, il n'y a pas un moment a perdre! L'on n'y peut rien maintenant! Il faut de la mitraillet! ( Ваше величество, нельзя терять ни минуты! Ничего не поделаешь! Нужна картечь!)
   Монарх еще сомневается.
   -- Vous voulez que je verse le sang de mes sujets le premier jour de мon renge? ( Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих поданных в первый день моего правления?)
   -- Pour sauver votre Empire! ( Чтобы спасти вашу империю!)
   Государь кивает головой - Васильчиков бросается к артиллеристам. Вскоре штабс-капитан Бакунин приказывает своим лихим молодцам открыть огонь на поражение.
   Мы еще на что-то надеемся, но надежду на светлое будущее разрывает вой картечи.
   Залпы, залпы, залпы...
   Картечь визжит. Металлические шарики безжалостно вонзаются в тела бунтовщиков. Крики, стоны, возгласы. Кругом кровь, кровь, кровь... Она струится горячими ручьями по мостовой, растапливала снег, а потом превращалась в ледышки. Русские убивают русских. Это похоже на братоубийственную войну. Кто-то бежит,
   кто-то падает, кто- то тонет.
   Бабах!!! Бах!!!
   Что-то обжигает мою руку и плечо. Я падаю, я оглушен, я ранен...
   Рядом падает сраженный картечью рябой солдат. Ружье выскакивает из его ослабевших рук и стукается об мостовую. В остекленевших изумленных глазах убитого отражается серое злобное небо.
   А пушки безжалостно палят, пушки грохочут!..
   Залпы, залпы, залпы!..
   На меня валится кулем другой солдат, рыжий, он-то меня и спасает от неминуемой гибели. В живой щит вонзаются очередная порция смертоносной картечи... Я чувствую, как горячая липкая кровь заливает мою шею и попадает в уши...
   Мы разбиты. Революция потерпела сокрушительное поражение.
  
  
   18 сентября 1826 г.
  
   Я заболел, меня везут на телеге. Сильно простыл, кашляю, в теле холод в голове - жар. Остановка на ночлег. Деревня Масловка, Сибирь. Здоровенная бревенчатая изба. Хозяйка - энергичная баба Уля с маленькими как бусинками глазами, морщинистым лицом и ловкими руками - натирает меня барсучьими жиром, бормочет какие-то заговоры, дает мне попить какое-то снадобье из душистых трав и
   мне становится легче...
   Утром жар у меня спадает, наш арестантский караван отправляется в путь... Я мысленно благодарю бабу Ульяну - мою спасительницу.
   Мне определили двенадцать лет каторги (потом по высочайшему повелению мне сократят ее до восьми). Конечный пункт моей каторги - далекий Читинский острог.
   Жизнь меня жестоко покарала! Вера отреклась от меня: ведь я - государственный преступник. Как я ожидал, сидя в сыром каземате Петропавловской крепости, кого-нибудь известия от любимой, какой-нибудь одной единственной строчки, маломальского известия, записки, клочка бумаги, чего-нибудь еще такого, что бы свидетельствовало об ее поддержке. Но, увы, я уперся в стену глухого молчания. А эта стена явно страшнее, чем стена каземата. По крайней мере, для меня. Предательство Веры явилось для меня сильнейшим ударом. Тогда казалось что смерть на виселице, это лучшее средство от всех моих мучений, душевных и физических, но
   царь меня пощадил. И вот этап в страшную Сибирь, как ужасный сон!
   Мне выдали серое пальто, штаны и бескозырку. Надели на ноги кандалы. Тяжелые, неудобные. Вместе с мазуриками и душегубами я вышел из Петербурга и двигался по Московскому тракту. Заходили в Новгород, Ярославль. Кострома, Пермь, Кунгур, Тобольск, Томск, Красноярск... Шли в жару, дождь и слякоть. Конвой из 11 человек. Со мной на этапе один крестьянин из Смоленска по имени Порфирий. Он осужден за убийство помещика. Я отношусь к нему с изрядной долей уважения. Говорит, что воевал против Бонапарта в партизанском отряде Василисы Кожиной. Мужик здоровущий, добродушный. Мы стали с ним приятелями.
   - За что, - говорю ему, - Порфирий, убил барина?
   А он исподлобья глядит, неохотно отвечает.
   - Младшенького сына запорол плетьми до самой смерти.
   - За какую провинность?
   - Двух карасей словил в хозяйском пруду.
   - А каким способом, голубчик, ты умертвил барина?
   - Вилами. Пропорол его насквозь, силушка у меня немалая. А барыня сама
   померла от разрыва сердца. Приказчик испужался, в штаны обделался. Бёг, орал: "помажите, люди добрые, убивают!" Я французиков любил вилами колоть. А еще ножичком. Как поросят их, супостатов, свежевал. А еще хитростью извергов брал, когда они бегли из Москвы. Давал им выпивки и закуски. Они накушаются, их сморит, а тут я их повяжу да в отряд. Но чаще колол или рубил. Ненавидел их, извергов.
   - Молодец, Порфирий.
   - А я слыхал, господин офицер, Вы хотели царя уговорить, чтобы тот плохих министров и генералов скинул, да помещикам наказал, чтобы они дали вольную нам,
   крестьянам и не забижали больше. Брешут или как?
   - Да, хотели, чтобы народ освободился о крепостного ярма, он заслужил, но сил
   не рассчитали. У царя больше пушек и солдат оказалось.
   - Жалко, господин офицер, что у вас промашка произошла, так бы зажили
   хорошо...
   - Да, жаль, Порфирий...
   Позднее, Порфирий для облегчения своего существования на каторге заделался штатным палачом, вешателем арестантов. Но больше он любил не вешать своих же товарищей по несчастью, а запарывать насмерть. Двести ударов плетью - и летальный исход. Мог обойтись и полусотнею ударов, мастерства в порке он достиг
   немалого. Наверно в своем больном воображении мстил таким способом за сына. Да Бог ему судья.
  
  
   22 июля 1834г.
  
   Фонвизин, Шаховский в Енисейске, Лисовский в Туруханске, Фролов в Шуше, Краснокутский, Бобрищев-Пушкин в Красноярске, Якушкин и Муравьев-Апостол в Ялуторовске, а я в Минусинске. Живу на вольном поселении. Нас здесь, декабристов, девять человек. Это самая многочисленная колония декабристов на территории Енисейской губернии. Три года назад в Минусинске жил Краснокутский, но был переведен в Красноярск лечиться от ревматизма. Если бы его не перевели, нас было бы здесь десятеро.
   Чем же занимается наше братство в этом милом городе? Вот, например, старший Белов, бывший подпоручик Черниговского полка, занимается торговлей, а его младший брат Никита, прапорщик того же полка, организовал школу для простолюдинов. Отставной поручик лейб-гвардии Преображенского полка Василий Каленберг женился на хакаске, собирает местный фольклор, сказки, рисует картины
   и продает. Подпоручик Азгалевский занимается переводами с французского на русский, помогает купцу Ряхову торговать сукном и холстом. Николай Флоренский, отставной капитан Павлодарского полка, воевавший в войну под командованием Бенкендорфа, занимается селекцией помидоров, огурцов, яблок и пшеницы. Что и
   говорить, молодцы, братцы!
   Но есть и ложка дегтя в бочке меда. Это вышеупомянутый Петр Глинский. Он пьет. Он сломался душевно и сдал физически. Но не он один такой потерянный для нашего общества. Надломлен духовно и бывший поручик Полтавского пехотного полка Николай Гвоздев, сын пензенского губернатора. ( Бедняга! - его сослали в Сибирь лишь только за то, что он по поручению Пестеля прятал у себя его знаменитую "Русскую правду") Правда, Николай так сильно не пьет как Глинский, держится. Женился на казачке и ведет хозяйство. Его брат Иван, подпрапорщик все того же Полтавского полка, помогает ему в этом. Иван тоже отошел от революционных идей.
   В Минусинске и вправду замечательный климат. Песчаная почва. Славные урожаи. Удивительно, что в Сибири растет вишня, яблоки, слива, груши. Правда, арбузы и дыни маленькие - не вызревают. Лето в этой местности жаркое. Много солнечных дней. Сильная и красивая река Енисей. Правда, в Енисее не покупаешься летом -
   воде студеная, ноги сводить судорогой. Можно покупаться либо в протоке, либо в озерах. А вот зима здесь лютая, свирепая, пять месяцев длиться. Морозы просто дикие! Природа здесь разноликая. В версте от моего дома громадный сосновый лес, в верстах пяти уже лесостепь с многочисленными курганами и захоронения азиатов,
   в ста верстах дремучая тайга.
   Когда-то по здешним местам проходили воинствующие орды Чингисхана. Здесь встречаются хакасы - интересная азиатская нация. Небольшого роста, черные волосы, монголоидный разрез глаз. Говорят, до нашествия монгол они были голубоглазыми и светловолосыми. Но потом кровь хакасов и монгол перемешалась, и
   вот получите нынешний облик азиата. Чудно! Жаль, что я не историк, а то бы написал исторический роман о Чингисхане или Батые.
   Люди в Сибири гостеприимные, щедрые, добрые. Крестьяне живут здесь зажиточные, по двести по триста голов скота имеют. Занимаются землепашеством, рыболовством, охотой и скотоводством. Есть в городе предприимчивое купечество, образованная интеллигенция и крепкое мещанство.
   Хозяин дома, где живу я, мещанин. Он весьма любезен со мной. Я занимаюсь грамотой с его дочерями. Что делать. Надо же, право, чем-то занимать свободное время. Комната, где я живу, 10 аршинов длины и 8 ширины. Выштукарена и выбелена. Здесь стоит шкаф с бельем и книгами, кровать. Стол, кресло, выкрашенные в темно-коричневый цвет. Гитара висит на стене. Простенький коврик на полу.
   Вечерами впадаю в хандру. Бренчу на гитаре и напеваю стихи Рылеева или Бестужева. Читаю книги. По субботам хожу в баню. Вот где я получаю удовольствие. Сибирский квасок в каменку - и веничком березовым по телу - шарман! Словно новорожденный выхожу из бани. Легко, приятно, свободно.
   Бывает, для поднятия настроения, хожу на охоту. Пострелять там какую-нибудь дичь, белку, зайца, лису, волка... Если кого-то из живности не убиваю, то сильно не расстраиваюсь, ведь главное для меня развеяться: подышать здоровым лесным воздухом, полюбоваться великолепной природой, поучаствовать с азартом в самом процессе охоты. А если прихожу с охоты с добычей, то рад вдвойне. Во-первых, потому что развеялся. Во-вторых, потому что удовлетворил свой охотничий пыл, а в-третьих, смог полакомиться мясом лесного зверя или птицы. Между прочем, рыбалка тоже успокаивает мои нервы. Процесс ловли, костер, уха, экзотика - все это тоже самым благоприятным образом действует на мою больную душу.
   Следующими моими развлечениями в этой ссылке значатся карты и шахматы. Страсть к этим настольным забавам со мной в полной мере разделяют мои товарищи по несчастью - Флоренский и Глинский. К приятелям я хожу часто, а с другими товарищами по несчастью редко встречаюсь, тем более развлекаюсь.
   С Глинским мы любим вспоминать, как стояли на Сенатской площади. Ругаем предателей и трусов, что помешали нам тогда совершить революцию, представляем, как бы было, если бы руководство перешло к достойным людям. К таким как, например, Пестель или Александр Бестужев.
   Да и я бы мог вполне справиться с ролью командующего, жаль, что мне не доверили такую высокую честь. Я бы задался целью выявить предателей в наших рядах и безжалостно устранить. Всех членов общества я бы обязал хранить строжайшую тайну и не раскрывать преждевременно наши замыслы. За основу вооруженного восстания в столице я бы принял план Трубецкого. Я бы приказал захватить Зимний и уничтожить императора и некоторых генералов. Другой отряд захватил бы Петропавловскую крепость и нацелил все пушки на город. Третий отряд арестовал бы сенаторов, и я заставил бы принять их "Манифест". Я бы действовал решительно, стремительно и жестко. Нужно было, чтобы одновременно во многих городах и в одно время поднялись ни восстание все наши полки. Я бы еще обратился за поддержкой к простому люду, обещал бы освобождения от крепостничества. С сотню таких бы как бывших партизан Порфирий и конец самодержавию!.. Если бы все восставшие были едины в своих помыслах и устремлениях, организованы и смелы, то революция бы удалась на славу. Да, пролили бы немного крови, но освободили Родину от крепостничества.
   Что же, мало достойных осталось людей в наших революционных рядах. Кого убили на Сенатской площади, кого казнили в Петропавловской крепости, кто погиб разжалованным солдатом на Кавказе, кто-то умер на этапе или в ссылке, кто-то преставился на поселении. А Шаховский, Ентальцев и Николай Бобрищев-Пушкин сошли с ума. Братья Гвоздевы и Глинский отказались от прежних идей. Слабые люди!
   Я мыслю так. Не надо быть слабым, чтобы не случилось, не надо менять свои убеждения ради сиюминутной выгоды, надо быть цельным человеком. Слабость сродни болезни, нельзя ей заражаться.
   Кто-то скажет: "К чему все эти убеждения, если нет им применения в жизни, твои возможности и воля закованы в оковы, а дух подавляется непреодолимыми обстоятельствами. У тебя нет ни будущего, ни потенциала. Рассуждать об убеждениях - это чистейшее резонерство!"
   А я возражу: "Если ты легко предаешь убеждения, то ты слабый человек. Рано или поздно ты сломаешься. Воля и дух всегда должны господствовать над обстоятельствами, какими бы тяжелыми и непреодолимыми они не казались".
   - Александр, милый друг, помянем наших товарищей!.. Они были героями...
   По небритым щекам Глинского текут скупые мужские слезы. Плохо, Глинский напился до бесчувствия, придется идти домой. Се ля ви. Жалко мне Петра, хороший он малый, но слабый.
   - Ложись, Петр, спать, утро вечера мудренее. Я пошел спать.
   - Подожди, Александр. Давай, только помянем наших и все, и я лягу спать, слово офицера.
   - Хорошо, но ты давал слово офицера, Петр...
   Я остаюсь на некоторое время...
   Ночью мне приснился сон, и опять про декабрьское восстание. Будто я бегу куда-то в атаку. Рядом Николай Бестужев, другие мои товарищи, и почему-то тот рябой солдат, что погиб тогда подле меня. Сзади памятник Петру Первому. Но на бронзовом коне восседает не Петр, не Николай, а почему-то Александр!.. Я с трудом поднимаю пистолет на уровень глаз, прицеливаюсь в императора и стреляю... Монарх падает, сраженный меткой пулей. Я ликую, я счастлив! Солдаты вокруг меня орут: "Ура! Россия свободна! Да здравствует, наш диктатор Александр Дмитриевич!"
   Просыпаюсь - ощущение сильного разочарования, горечи, обиды. Это всего лишь сон! Как жаль! Почему я не живу в царстве Морфея, в этом воздушном, и вымышленном мире? Ведь там так легко и приятно. Там сбываются все мои грезы. Хочу жить там.
  
  
   24 июня 1835 г.
  
   - Солю, мон ами Николя!
   - Бонжур, Алекс!
   Я встретил радостного Флоренского. Он все возиться со своими помидорами. Я ему и говорю:
   - Завидую тебе, Николай. У тебя есть занятие для души. Вот ты увлечен ботаникой, селекцией, собрал гербарий Енисейской губернии. Старший Белов занят коммерцией, младший Белов учит детей в школе. А мне чем заняться Николай? Я весь в раздумьях. Чувствую, пропадаю я, пропадаю. Скоро запью как Глинский.
   - Право не знаю, как ответить на сей вопрос, Александр. Знаю, ты баловался литературой, может, что-то сочинишь про нас, про себя?.. Сочини мемуары. Назови, допустим, "Мемуары революционера" или еще как-нибудь.
   Эти слова понравились мне, я оживился.
   - Достойный друг, это, право, хорошее предложение!
   - Попытка - не пытка, Саша.
   - И то верно...
   - По крайней мере, ты отвлечешься от мрачных мыслей.
   Я пришел в сильное душевное смятение.
   А ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ?!
   Я когда-то увлекался сочинительством, Свои опусы я показывал Марлинскому, он отзывался о них хорошо и утверждал, что у меня талант и мне надобно писать романы и рассказы. Поверю ему на слово. Писать всегда увлекательно и интересно. И время незаметно бежит.
   Мне есть с кого брать пример в литературном плане. Мои товарищи. Они обладали непревзойденным даром повествования. Александр Бестужев-Марлинский, Кондратий Рылеев, Федот Глинка, Вильгельм Кюхельбекер, Михаил Орлов, Михаил Лунин, Александр Одоевский, Никита Муравьев и многие другие, всех не упомнишь... Есть еще Александр Пушкин, Пущин, Грибоедов (они разделяли наши идеи, значит, принадлежат нашему братству). Высокообразованные люди, философы, музыканты, храбрые вояки, они к тому же - великолепные писатели, поэты, журналисты! Они сочиняли книги об экономике, романтические стихи, героическую прозу, занимаются переводами. Например, Никита Муравьев писал теоретические работы политического характера. Свою "Конституцию" он сочинял десять лет! Жаль, что некоторых товарищей уже нет в живых. Но таков рок.
   Они достигли литературных высот, и я обязан достичь их тоже. Я должен реализовать свое честолюбие в литературе. Иначе я в недалеком будущем сломаюсь и запью горькую, а может, покончу жизнь самоубийством. Хотя это не по-христиански.
   Даже в такой жизни должен быть какой-то смысл! Вспомни слова Каховского: "Я и в цепях буду вечно свободен". Человек возвышается душой над обстоятельствами и мыслями - их отнять никто не в силах. Мои мысли не отнимут, они лягут на бумагу,
   они пробьют, словно ядро из пушки крепость по имени бесцельное существование.
   - Прощай, Николай! Потом расскажешь о своих достижениях в области селекции! Я спешу!.. Встретимся!..
   Я бросился домой. Прибежал - плюхнулся на стул, схватился за перо. Я не мог унять бешеного сердцебиения, следствие то ли быстрого бега, то ли сильного возбуждения. Видимо в этот решающий и судьбоносный момент во мне в полной мере присутствовало и то и другое.
   Дочка хозяина принесла кипящий самовар. Поблагодарил девчушку, заварил кофе, добавил сливки и сахар. Я с наслаждением пил кофе. Сей напиток улучшил мое самочувствие и значительно поднял настроение.
   На столе лежали книги моих любимых философов - Ларошфуко и Омара Хайяма, поэма Байрона "Корсар", журналы "Современник", "Отечественные записки" и "Москвитянин", на полках - солидная библиотека, которую я собирал все девять лет моей ссылки. Возможно, некоторые из фолиантов послужат мне подспорьем в написании будущей книги.
   ...Я уже отдышался, молоточки сердца стучали уже не так часто, как прежде, а в привычном ритме. Я задумчиво грыз перо и глядел на чистый лист бумаги...
   За окном легкий ветерок мягко шуршал листвой развесистой черемухи...
   Как озаглавить сие произведение?.. Ну, например, так... "Записки революционера". Пойдет? Нет, слово "революционер" зарежет на корню цензура. Лучше "Записки заговорщика". А может вместо слова "Записки" употребить слово "Дневник"? Нет, дневник - это повествование строгое, каждодневное, о текущих событиях и делах, а записки - это вольное повествование, здесь можно перескакивать с одной даты на другую, отвлекаться, философствовать, вспоминать ушедшие события. Оставим "Записки"... Два слова начинаются на букву "з". Не очень красиво. Жужжать не будем. Какое еще есть родственное слова к слову "заговорщик"... Вспомнил - "мятежник". Итак, окончательный вариант рукописи - "Записки мятежника". Это самый лучший вариант. Да, да, именно мои воспоминания будут называться "Записки мятежника" и никак иначе.
   А начну я так...
   "Заговор наш провалился. Это стало понятно после того, как князь Трубецкой не появился на площади".
   Задумался. Может, лучше "Мятеж наш провалился. Я понял это". Или начать повествование с каких-нибудь философских размышлений? Или с описания природы? Да, вот еще не забудь, писака, подобрать эпиграф к своим воспоминаниям. Это очень важно. Крылатая фраза какого-нибудь философа или исторического деятеля придаст нужную направленность моему произведению.
   Я писал увлеченно весь день, и день промчался незаметно! Как здорово, что я взялся за сочинительство! Ведь благодаря этому занятию в душе моей ежечасно присутствует глубокий интерес, азарт, чувство удовлетворения и масса положительных эмоций! Спасибо, Флоренскому, что наставил меня на путь истинный!
  
  
   18 июня 1836 г.
  
   Виват! Сердце мое ликует! Сегодня я получил письмо от Даши! Едва уняв радостное сердцебиение, я вскрыл послание и жадно стал его читать. С бумаги струился знакомый ровный и красивый почерк. От него веяло нежностью и неизъяснимым ароматом. Радуюсь словно ребенок!
   "Милый Александр Дмитриевич, спешу Вас обрадовать. Бог услышал мои молитвы, и скоро мы встретимся. Я была на приеме у Его Императорского Величества, и он разрешил мне ехать. Я все-таки добилась этой аудиенции. Наверно Государь соизволил принять меня исходя из уважения к нашему роду и моей непреклонности.
   Он соблаговолил выслушать меня. Но сначала был со мной по-отечески строг. Напустил на себя грозный вид.
   - Княжна, - сказал он. - Вы девушка интересная, красивая, происходите из знатной и богатой семьи...
   - Спасибо, Ваше величество...
   - Вы прекрасно образованы. Что и говорить, Вы, Дарья Михайловна, завидная невеста. Вас окружают такие важные и знатные кавалеры. Вы можете устроить свою жизнь самым блестящим образом, а Вы питаете нежные чувства к государственному преступнику? Так сказать, к заговорщику, к человеку, который пошел против меня и
   государственных устоев. У нет денег, он лишен чинов и наград, он вне закона. К тому же он старше Вас на двадцать лет. Общество не поймет Вас и осудит. Одумайтесь, княжна.
   Я искренне отвечала:
   - Ваше Величество, я люблю этого человека с восьми лет. И люблю по-настоящему. Разница в возрасте не смущает. Он - часть моего мира. Причем большая и важная часть этого мира. И я не могу представить, как я буду жить без него. В моих глазах Александр Дмитриевич герой. Ибо воевал против французов героически и храбро, не жалел себя, он блестяще образован, он мужественный,
   добрый, справедливый. Да он преступил закон, но понес заслуженную кару и будет его нести далее. Он ошибся, но теперь он раскаялся. Верьте мне.
   - Вы так полагаете, княжна?
   - Да, Ваше Величество...
   Я была честна, тверда и непреклонна, и царь смягчился, он согласился отпустить меня в далекое путешествие. Вы, конечно, станете журить меня, бранить меня, отговаривать от поездки в Сибирь, но дорогой Александр Дмитриевич, Вы же знаете мой характер, я все равно приеду. Для меня пример - героические жены
   ваших соратников - Муравьева, Волконская, Якушкина".
   Я еще раз перечитал письмо.
   Спасибо, Даша, что ты есть на этом свете. Даша, Даша - ты держишь меня на плаву жизни. Первым маленьким якорем, которым я зацепился за смысл жизни - оказалось мое решение писать книгу. Вторым якорем, более мощным и крепким - стало мое решение жениться на Дарье.
   Виват! Отныне моя жизнь стала более осмысленной и прямой, и я, право, милые друзья, просто счастлив, по настоящему счастлив, что у меня есть смысл жизни, любимая женщина и любимое дело!
  
  
   19 июля 1836 г.
  
   Был в гостях у окружного начальника, коллежского советника Александра Кузьмича Кузьмина. Добрейшей души человек! Роста он высокого, телосложения крупного, лицо рябое. Любит свой город, любит охоту, но не любит кляузы. Кузьмин хорошо относиться к декабристам. Мы с ним никогда не говорим о политике, а только на отвлеченные темы.
   Его жена почивала меня румяными, с пылу с жару, пирогами, начиненными грибами и картофелем. Начальник налил себе и мне сибирской водки. Улыбнулся.
   - Господи, прими за лекарство. Ведь употребляем не пьянства ради, а здоровья для! Будь здоров, Александр Дмитриевич!
   - Будьте здоровы, Александр Кузьмич!
   Мы в унисон выдыхаем и выпиваем... Крякаем, заедаем горечь водки кусками нежнейшей, слабосоленой пеляди, которая так и сочиться от жира. В груди потеплело...
   Я говорю Кузьмину:
   - Вы знаете, Александр Кузьмич, ко мне приезжает моя невеста.
   - Как романтично! - одновременно воскликнули хозяин и хозяйка. Лица их заметно оживились. - И как ее зовут?
   - Даша.
   - Красивое имя. Расскажите о ней.
   Я вкратце рассказал им историю о моих взаимоотношениях с сестрами Боташевыми, о потрясающей и сильной любви Даши ко мне, о моих чувствах к княжне. Они слушали меня словно завороженные, с нескрываемым, неподдельным интересом, прерывая иногда мой рассказ возгласами одобрения или удивления.
   - Это невероятно красивая история, Александр Дмитриевич! - восхитился Кузьмин. - Вы непременно должны обвенчаться с княжной и не забудьте по ее приезду прийти к нам в гости. Мы с Пелагеей Михайловной с великой радостью примем вас и попотчуем по-сибирски.
   - С великим удовольствием, Александр Кузьмич. Мы непременно придем. Вы очень добры.
   - Право не стоит. Приходите.
   Я поблагодарил их за гостеприимство и откланялся.
   Вечером я продолжил свою книгу.
   "...Исполнение повторной казни откладывалось на неопределенное время. Необходимо было отыскать запасные веревки, вместо прежних, оборванных. Их искали с большим усердием в ближайших лавках, но было ранее утро, и они были все заперты. Наконец, запасные веревки отыскались... Моих товарищей снова возвели на эшафот. Муравьев с презрением оттолкнул сопровождающих, давая понять, что он сам пройдет на место своей повторной казни. Едва он встал не скамейку под виселицу, крепкая петля обвила его шею... Каховского тоже поставили на скамью и сунули его голову в петлю... Дошла очередь и до Рылеева. Подпоручика, поддерживая за руки,
   подвели к палачу. Тот накинул на голову подпоручика петлю и приготовился исполнить приговор. К Рылееву уже вернулась возможность говорить, и он крикнул: "Я счастлив, что два раза умираю за отечество!" Мороз по коже пробежал у многих
   офицеров и солдат от этих слов..."
  
  
   1 августа 1836 г.
  
   Получил письмо от брата - Никиты. Слава Богу, он ответил мне. Сколько я слал писем ему, в наше родовое поместье Николаевка - и все без ответа. Никита пишет, что вышел в отставку в чине поручика, женился на дочери наших соседей Борщевских - Ольге. Я помню ее - славная прелестная девушка, скромная, милая, образованная. Они живут в Николаевке (это поместье оставил нам в наследство наш покойный папенька), вкушают все прелести семейной жизни и ждут пополнения: Ольга на сносях. Доктора говорят, что ее беременность протекает без каких-либо осложнений, и происшествий, и сейчас Ольга в полном здравии. Матушка моя, к счастью, тоже благополучна относительно своего здоровья. Правда, очень скучает
   обо мне и надеется на нашу скорейшую встречу. Брат занимается хозяйством, строит мельницу. Шлет мне немного денег, а милая матушка - теплые носки и варенье.
   Большое спасибо им за участие и заботу.
   ...Наконец-то я нашел эпиграф к своим воспоминаниям - стихи нашего товарища Федора Глинки! Послушайте, вот:
  
   Нет, други! сердце расщепилось,
   И опустела голова...
   Оно так бойко билось, билось,
   И - стало... чувства и слова
   Оцепенели... я бескрылый,
   Стою, хладею и молчу:
   Летать по высям нет уж силы,
   А ползать не хочу!!!
  
   Молодец, Федор, красиво написал! Эти строки словно про меня! Они точно предают то плачевное состояние, в котором я прибывал в Минусинске еще совсем недавно. В тот нелегкий период я искал смысл жизни в моем безрадостном арестантском существовании, тогда меня заедала хандра, тогда меня посещали мысли о самоубийстве, тогда меня одолевали тягостные думы. Все было в черном цвете. Но
   хорошо, что этот непростой период моей жизни остался позади. Что мне всех больше нравится в этом эпиграфе так это последняя строка: "А ползать не хочу!!!" Три восклицательных знака! Эти знаки - крик души автора, это его скрытая сила, его яростное сопротивление обстоятельствам! Я, как и автор, никогда не сдавался и унижался пред обстоятельствами, меня трудно поставить на колени, запугать или сломить мою волю. Да, я таков. И пусть у меня "сердце расщепилось", пусть "охладела голова", пусть "чувства и слова оцепенели" и пусть "я бескрылый", но я
   никогда не буду ползать, а буду парить в облаках силою мысли и крепости убеждений. Это бесспорная истина!
   А ПОЛЗАТЬ Я НЕ ХОЧУ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
  
  
  
   26 августа 1836 г.
  
   Сегодня мы собрались нашей тесной компанией у Гвоздевых в новом их доме. Пришли: Братья Беловы, Флоренский, Азгалевский, Глинский и я. К несчастью прежний дом Гвоздевых сгорел, и они отстроили новый. Неплохой дом срубили. Просторный, хороший.
   Чем же собственно мы занимались на нашем собрании? Играли в шахматы, в карты. Бостон, вист. Пили розовое вино с корицей (глинтвейн), шампанское, славную настойку из вишни. Курили трубки. Вспоминали былое, рассказывали смешные истории. Азгалевский играл на рояле, Гвоздев на скрипке, я на гитаре.
   Глинский как всегда больше всех налегал на алкоголь и благополучно заснул за столом. Я, кажется, тоже не рассчитал свои силы в питейной забаве: настойка ударила мне в голову. Наши вялые рассуждения о политике переросли в резкий спор. Мне решительно не нравится старший Гвоздев. Меня раздражает его высокомерие, его
   речи. Говорят, он без утайки на допросах, сдавал своих товарищей.
   Он заявил:
   - Друзья, я отошел от своих убеждений. Я считаю, что заблуждался, я был обманут Пестелем, втянут им в тайное общество, как и многие другие мои товарищи. Он сделал нас жертвами несчастия, и я - жертва несчастных обстоятельств. Если бы вернуть то далекое время, я бы поступил сейчас иначе. Я понял, что не способен на заговор...
   Я пришел в ярость от этих слов! Кровь закипела во мне и прилила к моим вискам! Лицо мое покраснело. Я в бешенстве вскочил из-за стола и нарочито резко, на повышенных тонах заговорил:
   - Во-первых, о покойниках говорят либо хорошее, либо ничего! А во-вторых, мне не нравиться, господин Гвоздев, что Вы употребляете вместо слова "революции" слово "заговор"! Это был не заговор, а освободительная революция! Мы хотели сделать Россию свободной и конституционной! А вот из-за таких, как Вы, поручик, наше восстание и провалилось!..
   - Милостивый государь, Александр Дмитриевич, вы наверно пьяны! Потрудитесь повторить, что Вы сказали?!
   Гвоздев тоже пришел в негодование и повысил тон. Ему не хотелось терять лицо перед братством: вдруг сочтут за труса.
   - С удовольствием, поручик. Из-за таких, как Вы, и провалилась наша революция. Да, да, было слишком много трусов, предателей и колеблющихся. Надо быть убежденным человеком, господин Гвоздев, а не быть хамелеоном!..
   - Что вы себе позволяете, господин Голевский. Вы должны извиниться передо мною...
   - Господа, не ссорьтесь!..
   Это голос Белова старшего.
   - Извиниться? Черта с два! Вы мне не нравитесь, поручик, и я этого не скрываю!
   - Ах, так! Я требую сатисфакции! - разгорячился поручик.
   - Господа!..
   - С удовольствием, молокосос! - ответил я.
   Мы с Гвоздевым похожи на двух бойцовских петухов. Перья воинственно вздыблены, хвост грозно распущен, высекаем шпорами искры из пола, в зрачках лютая ненависть, кудахчем как сумасшедшие - готовы броситься друг на друга.
   В стычку вмешались Флоренский и Азгалевский, растащили нас по углам, а братья Беловы помогли им в этом.
   - Остыньте, господа! Вы выпили! - кричал Азгалевский.
   - Я буду драться с этим хлыщем! - кричал я. - В любом месте, в любых условиях, любым оружием! Это бесспорное и окончательное мое решения! А я своих решений никогда не отменяю!
   - Прекрасно, милостивый государь! Я согласен!..
   - Браво!..
   Как не старались нас, спорщиков, отговорить о дуэли, ничего из этой затеи не получилось. Я был настроен решительно, старший Гвоздев - тоже. Мы с поручиком посовещались и пришли к единому мнению: будем фехтовать на саблях. А проводить дуэль будем рано утром, чтобы было поменьше свидетелей нашей схватки.
   Я протрезвел и расстроился, и было от чего. Зачем я ввязался в эту историю? Если будут какие-то последствия, то прощай Даша и прощай рукопись! Новый срок, новые условия. Да это так, я проявил несдержанность, спору нет. Но, черт возьми! Честь офицера для меня, милостивые государи, право, не пустой звук! Отнюдь! Тем паче я не могу предать память о тех товарищей, кто погиб за идею и предать тех, кто продолжает в нее верить. Я готов всегда постоять за наши убеждения!
  
  
   28 августа 1936 г.
  
   Уже утро, мне не спиться. Я хотя уверен в своих силах, но червь сомнения меня все же гложет. Вдруг я сегодня допущу оплошность и получу смертельное ранение? В этом случае я не смогу закончить свою книгу. Вот поэтому я пишу и пишу, быстро и
   без устали, стараюсь успеть донести до читателя мои основные идеи.
   Прокукарекал петух, а я все строчу, чиркаю, исправляя рукопись...
   За мной зашел Флоренский. Я с большим сожалением взглянул на испещренные уборным почерком кипу листов. На столе валялись куча использованных перьев.
   "Прощай, книга! Увидимся ли мы еще с тобой или уже никогда! На то Божья воля! А что будет с Дашей? Страшно подумать. Она же не переживет, если что-то произойдет со мной. Да, попал я в историю".
   Я принял серьезный вид. Пристально смотрю в глаза Флоренскому и говорю.
   - Николай, у меня будет к тебе большая просьба, если что-то случиться со мной, то переправь мою рукопись издателю Валуеву, в Петербург. Хорошо?..
   Флоренский со сдержанной печалью отвечает:
   - Хорошо, хорошо, Саша, я все сделаю, как ты пожелаешь. Только не надо о грустном, ты хороший фехтовальщик, и у тебя не должно быть проблем с Гвоздевым. Конечно лучший вариант развязки ссоры - это полное и безоговорочное ваше примирение. Но, зная твой упорный характер, я даже не пытаюсь настаивать на примирении.
   - Да, ты прав. Скорее Енисей побежит вспять, чем я откажусь от дуэли. Подожди меня, я скоро...
   Я побрился, надел чистую рубаху, сюртук, офицерские сапоги. Мы с Флоренским направились к протоке. Там мы удостоились чести встретиться с братьями Гвоздевыми и их секундантом, отставным подъесаулом Гориным. Казак принес две сабли. Ему очень любопытно посмотреть дуэль, ведь он ни разу не участвовал в ней.
   Дуэль, дуэль!.. Пахнет романтикой. На моем веку было три нешуточные дуэли. Но они не имели для меня каких- либо неприятных и серьезных последствий, допустим, таких как: разжалование в солдаты и ссылка на Кавказ. Правда, избежав наказания за дуэли, я все же не избежал в своей жизни ссылки, пусть не за дуэль, а за революционный мятеж, и пусть не на Кавказ, а в Сибирь, но от этого, право, дело не меняется.
   ...Мы нашли укромный уголок на берегу речки. Кругом росли пышные деревья, кустарники и бурьян - нас точно не будет видно. Младший Гвоздев стал поодаль на пригорок и стал наблюдать за тропинкой. Задача его была такова: если он заметить что-нибудь подозрительное, каких-то людей, пеших, всадников, то должен был
   подать знак нам о немедленной приостановке поединка. Иван был своего рода дозорным или часовым.
   Я разминал свои члены, настраивался на поединок.
   Что же, я проучу этого хлыща, Гвоздева! Он молокосос пред мной! Он даже не нюхал пороха, тем более не находился под ураганным обстрелом и не ходил в штыковую атаку. Он никогда не рубился насмерть. А я по-настоящему воевал и рубился и я могу запросто зарубить человека. Без всякой жалости, угрызений
   совести и сожаления. Как того французского генерала при Бородино.
   Под генералом убило коня. Шальной пулей. Но военачальник не захотел отступать и прятаться за спины солдат, а обнажил саблю и кинулся ко мне. Я сошелся с французом в смертельной схватке. Мы рубились как черти, а вокруг нас жужжали пули, гремели выстрелы, взрывы, пролетали со свистом ядра, ржали кони, истошно орали люди, лилась водопадом кровь... Сражался тот генерал отчаянно и храбро, неплохо фехтовал, но я его все-таки сразил, раскроил ему голову ловким ударом. Жаль генерала, достойным противником был. В то время я владел саблей искусно и непревзойденно. Четверых французов я уложил насмерть, сломал саблю об ружье неприятеля, выхватил это ружье и заколол штыком вражеского солдата и еще двоих противников. Потом меня ранили, и я потерял сознание.
   Правда, говорят, что Гвоздев был лучшим фехтовальщиком в своем полку. Но это не пугает меня. Я же бился не жалея живота своего с французами, а он фехтовал понарошку со своими товарищами.
   Я накажу этого хлыща, я опытней и искусней, чем он...
   Природа мрачнеет с каждой минутой. На небе тучки. Накрапывает дождь. Падающие капли охлаждают мои пылающие щеки, но не охлаждают мой воинствующий пыл. Гвоздев тоже настроен решительно.
   Флоренский говорит привычную фразу.
   - Господа, не угодно ли вам примериться?
   Мы непреклонны и отвечаем одинаково.
   - Нет.
   - Нет.
   - Господа выбирайте оружие.
   Подъесаул протягивает нам сабли.
   Я выбираю себе саблю с эфесом в виде трех дужек, Гвоздев - с гардой в виде чаши.
   Я извлекаю острый клинок из ножен, осеняю себя крестным знамением, целую свой нательный крест из серебра, салютую саблей противнику и встаю в позицию. Кровь кипит у меня в жилах, я рвусь в бой. Сморю на соперника: по-моему, он мандражирует. Да, это ему не с товарищами по полку баловаться, а рубиться насмерть.
   - Сходитесь, господа! - звучит команда.
   И вот поединок начался. Сталь ударилась об сталь - искры полетели в разные стороны! Заскрежетал, зазвенел смертоносный металл!
   Выпад!.. Еще выпад!..
   Я тесню Гвоздева, наношу яростные удары - поручик лихорадочно отбивается. Вижу - он сильно побледнел, видимо понял, что ему не сладить со мной! Я бы его мог запросто зарубить, раскроить, искромсать, исколоть... но право не стоит мне этого делать. Я только преподнесу урок хорошего тона этому зарвавшемуся наглецу.
   Удар, выпад!.. Ловкий прием!..
   Свист рассекаемого воздуха!..
   Есть!.. Гвоздев выронил саблю и схватился за предплечье. Оно в крови. Сжал зубы, лицо белое как стена.
   - Черт!..
   Опустился на колени.
   Взволнованные Флоренский и Горин бросаются к нему.
   - Гвоздев, ты ранен! Все, господа, дуэль закончена! Сабли в ножны! Срочно! Нужен лекарь!
   Я живо снимаю рубашку, отрываю кусок ткани от нее и говорю Флоренскому.
   - Николай, мы сами перевяжем рану, мы же с тобой воевали и знаем, как это делать. Дуэль должна остаться в тайне. А лекарь... лекарь по простоте своей может разболтать наш секрет, а кто-то другой, посторонний услышав сие, по злому умыслу донесет властям - и тогда нам конец! Понимаешь?..
   Флоренский кивает.
   - Я понял тебя, Саша.
   Появляется Евдокия, жена Гвоздева. Она плача, помогает мне с Флоренским перевязывать мужа. Откуда она взялась? Гвоздев не поднимает на меня глаза. Он явно зол на меня, к тому же сильно разочарован итогом поединка.
   Шум дождя резко усиливается. Дождь превращается в сильный ливень. Мы все промокаем до нитки. Но я не обращаю внимания на эту неприятность. Я полностью удовлетворен, я ухожу победителем.
   ...Прошло две недели с момента дуэли. Слава Богу, о ней никто не узнал, тем более, Кузьмин.
   Я сижу за столом и пишу. Гляжу в распахнутое окно. Первая половина сентября выдалось дождливым. Вот и сегодня прошел кратковременный дождь, вернее не прошел, а быстро пробежал по старым лужам и канавам. В воздухе пахнет свежестью, сеном и баней. Аромат провинциальной жизни! Умытые деревья обсыхают, по влажной дороге прыгают шустрые воробьи.
   "...Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы нередко убеждаем себя, что не в силах достичь цели, на самом же деле мы не бессильны, а безвольны. Так говорил мой любимый философ Ларошфуко. И я с ним полностью согласен. Когда я глядел на некоторых своих товарищей, упавших полностью духом, я мысленно им кричал: "Эй, господа, соберитесь! Воспряньте духом! Революция не закончилась, революция продолжается!.."
  
  
  
   14 сентября 1836 г.
  
   - Александр Дмитриевич, к Вам приехали!
   Это голос дочки хозяина, звонкий, радостный. Я выглядываю в окно, вылетаю пулей из дома и лечу к калитке.
   Вот он сладостный миг! Сердце, кажется, выскочит из груди. "Стой, счастье стой!" как говорил один из известных персонажей "Собаки на сене".
   ПРИЕХАЛА ДАША!
   Она отнюдь не испугалась дальней дороги, а также и трудностей, сопряженных с этой дорогой. И то это уже хороший признак! Но что будет с ее духом, когда она поживет в этом захолустье? Сломается, ослабнет, потускнеет? А княжна соберет свои вещи и умчится назад?.. Кто знает. Поживем - увидим.
   Вот она выходит из кибитки, я помогаю ей в этом... Она просто красавица! Белокурая, красивая, стройная, румянец на щеках. Губки алые. Улыбка небесная, зубки словно жемчуг. С ней служанка Пелагея и лакей Степан. Князь Боташев всучил ей прислугу, переживает за дочь, хотя обещал лишить ее наследства. Я взволнован. Я прижимаю княжну к груди, осыпаю поцелуями сначала ее холеные нежные ручки, и затем и румяные нежные щечки. Говорю с радостным возбуждением.
   - Какая Вы красивая, Даша! Свежа как утренняя роза. Если посмотреть на нас со стороны скажут картина "Красавица и чудовище".
   - Зачем Вы так, Александр Дмитриевич, на себя наговариваете.
   А может она и права. Я еще моложавый мужчина, волосы черны как смоль пусть и с редкими вкраплениями седины. Волевое лицо, густые брови, прямой нос, голубые глаза, излучающие выдержанное спокойствие и непоколебимую уверенность в себе. Есть еще порох в пороховницах!
   Я говорю княжне:
   - Я ждал Вас, Дашенька. Очень ждал. Но жаль, что ты здесь долго не задержитесь.
   Она насмешливо надула пухлые алые губки.
   - Это отчего же, Александр Дмитриевич?
   - Вы не сможете тут жить. Вы - княжна и не привыкла стряпать, стирать белье и делать прочую крестьянскую работу. Здесь нет ни слуг, ни лакеев, ни камердинеров, ни кухарок, ни поваров. Здесь нет привычных для Вас условий, привычного окружения. В Сибири и климат другой. Эта местность - беспросветная глушь. Здесь скучно. И я Вам буду надоедать моими стариковскими привычками. Уверяю Вас, Даша, Вы поживете здесь некоторое время и вернетесь к маменьке.
   - Все это так, Александр Дмитриевич. Главное для меня - это Вы, а ко всему остальному можно привыкнуть. Вот Робинзон Крузо вообще жил на необитаемом острове, жил впроголодь, без общения с людьми, удобств и ничего - выжил! И я выживу и научусь всему. Готовить, стирать. Я приехала к Вам и надолго, и возможно
   навсегда.
   - Я восхищен Вашим характером, Дарья Михайловна. Вы просто прелесть!
   - С Вас беру пример, Александр Дмитриевич. Хочу признаться вновь и вновь, я Вас люблю. А Вы?..
   Она пристально посмотрела на меня. Изящное, гибкое тело подалось вперед. Дыхание замерло. Казалось, если я скажу, что нет, то меня она просто растерзает или в бешенстве топнет ножкой и стремглав уедет назад. И правильно сделает. Ведь не обожать такую геройскую и красивую девушку
   невозможно.
   Я улыбнулся, видя ее нетерпение.
   - Конечно, княжна, я люблю Вас.
   Вздох облегчения вырвался из ее груди, и мы нежно поцеловались...
   Степан перетаскивает чемоданы в дом, рядом суетиться Пелагея.
   Вечером мы с Дашей побывали на обеде у Кузьминых. Как они обрадовались нашему приходу. Как они нас угощали, как внимательно слушали княжну. С диким, невероятным пристрастием расспрашивали Дашу о столичной и московской жизни. Последние новости, сплетни, байки. Право, Кузьмины были радушными и милыми хозяевами.
  
  
   20 ноября 1836 г.
  
   Даша уже привыкла к условиям жизни в Минусинске, стоически все переносит, не жалуется и не скандалит. Наши чувства крепнут день ото дня.
   Я построил новую избу для своего семейства. В этом мне помогли мои товарищи, и средствами и физическим участием. Особенно старался Глинский, он вроде бросил пить, увлечено работал с местными жителями как заправский мастеровой. Но едва
   построили дом, Глинский снова взялся за водку.
   - Александр, ты, верно, меня осуждаешь за мою пагубную привычку. Но ты ошибаешься, я не пью, я только лечусь. Простуда меня беспокоит. Понимаешь, брат?
   - Понимаю. Но бросай пить, Глинский.
   - Брошу, но не сейчас.
   Вскоре я и Даша обвенчались. После Успенского поста. Венчались мы в церкви Михаила Архангела. Кстати, святой Михаил Архангел был покровителем нашего Московского полка. Батюшка Василий произвел все необходимые таинства и обряды. Моими шаферами были Флоренский и Азгалевский. На свадьбе были все декабристы. Даже Гвоздев с братом. Он не держит на меня зла. Видимо забыл старую обиду. Это делает ему честь. Кажется, после той дуэли, он меня начал уважать. Расспрашивал меня о рукописи. Я отвечал, что пишу.
   Было весело на празднике, шумно! Все желали нам счастья, семейного благополучия. Ночью на брачном ложе была амурная феерия! Вулкан страсти, море наслаждения. Мы неистово ласкали друг друга. Я не знал никогда гибче и стройней ее стана, слаще ее молодой упругой груди и вкуснее ее неистовых и обжигающих губ. Казалось, мы выплескивали друг на друга всю мощь нашей взаимной любви, накопленную за три года. Это была поистине волшебная ночь! И такой была каждая последующая ночь медового месяца.
  
  
   15 марта 1938 г.
  
   Интересное событие в нашей жизни: к нам в гости приезжал генерал-губернатор Федор Алексеевич Степанов, с ним - наш Кузьмин и куча щеголеватых адъютантов. Я познакомился с губернатором, представил жену. Мы мило беседовали. Он нас расспрашивал о житие-бытие в Минусинске, обещал нам помощь и защиту. Даша с Пелагеей почивала гостей пирогами, пельменями, соленьями, студнем, стерлядью, говядиной и кренделями с маком. Я наливал господам кахетинское вино. Вечер прошел в интересной беседе и всем понравился.
   Прощаясь, генерал сказал:
   - Желаю Вам счастья, Александр Дмитриевич и Вам, Дарья Васильевна, и дальнейшего благополучия, если что случится, обращайтесь непосредственно ко мне, я помогу.
   - Спасибо, любезный Федор Алексеевич. Непременно.
   Гости шумно удалились...
   Право, нам декабристам сочувствуют и благоволят местные власти, поэтому не преследуют, и жители города тоже нам сочувствуют, они всегда приветливы и добры к нам. Я полагаю, что здесь нас подспудно уважают: за наши былые заслуги, за нашу дерзость, за ум, за несгибаемый дух, за нашу революционную устремленность. Ведь не каждый отважиться идти против тирании императора, не каждый отважиться переустраивать существующий строй в лучшую сторону. И еще мне кажется, что в природе хорошего отношения к нам местного населения лежит тот факт, что многие из минусинцев ссыльные или бывшие ссыльные, бывшие осужденные на каторгу, беглые крестьяне, разжалованные офицеры и казаки, осужденные мазурики и грабители. Они то и понимают наше состояние и положение. И к тому же они весьма свободолюбивые люди! В Сибирь всегда бежали свободолюбивые непокоренные люди. А мы, революционеры, именно и хотели свободы для всего народа, но... получилось то, что получилось. Вчера врач сказал, моя жена беременна. Симптомы беременности на лицо: тянет на солененькое, тошнит, падает иногда в обморок. Я безумно рад этому известию.
   Это будет мой первенец, а ведь мне уже немало лет. Но как говориться, лучше поздно, чем никогда.
  
  
   25 ноября 1938 г.
  
   Ко мне пришли Флоренский и Азгалевский. Огорченные, побелевшие, печальны их глаза. Тревога наполнила мое сердце, овила холодной змеей. Неужели власти узнали о дуэли.
   - Что случилось? - спрашиваю я.
   Флоренский отвечает.
   - Глинский угорел пьяный в бане.
   Я неприятно поражен. Спустя минуту еле выцеживаю из себя слова-капли.
   - Боже мой... какая нелепая... кончина...
   - Ужасная кончина, - добавляет Флоренский.
   Азгалевский подавлено молчит.
   - Надо проститься...
   - Непременно.
   У Дарьи глаза на мокром месте.
   - Мне так жалко Петрушу, - восклицает она.
   - Успокойся, милая, не плачь. На все божья воля. Все мы смертны. Я пойду...
   - Да, да, иди...
   Я пошел с товарищами к дому, где жил Глинский, чтобы простится с мичманом. У его дома стояли скорбные люди. Они нам сочувствовали, сопереживали с нами. Какая-то женщина плакала. Выла собака. Небо нахмурилось, и повалил снег. Момент получался жуткий. Вошли в комнату, где стоял гроб с покойником. Глинский лежал как живой. Спокойное лицо, только мертвенная бледность покрыло его. Руки сложены на животе, зажженная свечка между тонкими белыми пальцами. Казалось, Глинский отдыхает от праведных и долгих трудов. Я почувствовал себя плохо.
   - Отмучился, наш мичман, - тихо произнес Флоренский.
   - Это наилучший выход для него, - промолвил Гвоздев старший. - Он не жил, а страдал, и мы никоим образом не могли ему помочь.
   - Да, ты прав, - согласился с ним Азгалевский.
   - Жаль, что он умер, славный был малый, - высказался Белов старший.
   - Герой войны, - дополнил его младший Белов.
   - Хорошим был человеком. Пусть земля будет ему пухом, - подвел итог я.
   На третий день Глинского отпевали в храме. На отпевание пришли все декабристы и много местных жителей. Все держали в руках зажженные свечи и слушали божественные голос батюшки. Засим гроб с телом мичмана погрузили на сани и повезли на местном кладбище. Там была выкопана яма для покойника.
   Шел снег. Мы скорбно молчали, зябко ежились на ветру и хмурились. Батюшка прочитал отходную молитву. Гроб опустили в могилу. Мы бросили по горсти мерзлой земли. Могильщики взялись за лопаты...
   Спустя некоторое время на местном погосте появилась свежая могила, припорошенная снегом, а над ней установили свежевыструганный сосновый крест.
   Петр Григорьевич Глинский. Ему было всего сорок четыре года от роду. Воспитанник Морского кадетского корпуса. Гардемарин, а затем мичман гвардейского экипажа. Совершал плавание по Балтийскому морю. На фрегате "Проворный" плавал в Исландию, Англию, Францию и Гибралтар. Участник Отечественной войны 1812. Участник заграничного похода 1814 года. Герой Кульмского сражения, награжден черным крестом по распоряжении прусского короля Вильгельма Второго. Участник революционного декабрьского восстания 1825 года. Стоял в каре на Сенатской площади. Сослан в Сибирь. Не завел ни жены, ни детей. Жил в пьяном угаре, вернее существовал. И вот печальный итог всей жизни - скромная могила и крест.
   Славный был малый, но слабый. Господи, упокой душу раба твоего божьего, Глинского Петра Григорьевича. Аминь!
   Потом мы вернулись в дом, где жил Глинский и вместе с его квартирной хозяйкой и ее мужем помянули покойного. Приходил к нам Кузьмин, скорбел вместе с нами, помянул Петра водкой.
   ...Глубокая ночью я пришел с поминок и зажег свечу. Я пьян, настроение хуже некуда. Я взялся за перо, посмотрел на рукопись, вчитался...
   Сильнейшее разочарование нахлынуло мощной волной на меня, больно ударило в сердце! Эта волна заполнила меня целиком, да самых кончиков пальцев, рук, ног, до самой глубины души. Дремавшая до поры до времени ярость проснулась, вмиг
   взбудоражила кровь и стремительно охватила меня!
   Я порвал пару листов, несколько листов скомкал и бросил в угол. В ярости сломал перо и кинул на пол!..
   Что за бред я пишу!!!
   Кому это надо! Кто будет читать всю эту чепуху, весь этот вздор!.. На что я трачу свое драгоценное время! Нет у меня литературного дара! Фразы корявые, стиль изложения тяжел и никудышен! Бредятина! Все к черту!.. Все!..
   Сжечь этот вздор к черту!
   Сжечь!
   Немедленно!..
   Я возбужденный схватил рукопись и понес к печке. Схватил кочергу, открыл кружок печи, внутри горел рыжий огонь. Судьба моей рукописи была предрешена!..
   - Саша, что ты делаешь?!..
   Моя рука с рукописью замерла. В комнате стояла растрепанная и встревоженная Даша.
   - Уйди, не мешай! Я должен сжечь эту дрянь! Даша, я писака, бумагомаратель, графоман. Я ... не писатель, у меня нет таланта, понимаешь! И эта чепуха никому не нужна! Никому, понимаешь!..
   Я хотел было бросить ненавистную рукопись в печь, но Даша перехватила пачку в воздухе вырвала из моих рук и крепко прижала к себе. Я ринулся к жене, ухватился за край бумажной кипы.
   - Отдай мне немедленно! Даша, слышишь!
   - Нет, не отдам. Иди лучше спать, а завтра разберемся, кто ты писатель или бумагомаратель. Но только завтра. И не смотри на меня так зло. Не отдам я ее тебе, не отдам, ты же знаешь мой упрямый характер. Так что иди спать, дорогой...
   Я предпринял пару безуспешных попыток вырвать у Даши мое сочинение, но ничего из этой затеи не вышло: жена стояла за рукопись насмерть.
   - Если ты не будешь писать дальше, и эти мемуары тебе больше уже не будет нужны, я заберу их себе. Там есть про меня, про тебя, про нашу семью, Веру. Это история нашей жизни, я буду читать ее на досуге.
   Надо отдать должное Даше, она смогла убедить меня, и я отправился спать...
   Потом, каждый раз, когда я вспоминал этот случай, я всегда мысленно или вслух говорил Даше огромное спасибо за то, что она тогда меня остановила и не дала погибнуть моей книге. Я бы никогда не простил себе этот дурацкий поступок. Никогда!
  
  
   17 декабря 1838 г.
  
   Виват! Трубите трубы, выше знамена! У меня родилась дочь Елизавета! Мой первенец! В сорок пять лет?! Как говориться: "лучше поздно, чем никогда". Лиза похожа на меня: черненькая, голосистая, глаза мои, голубые, рот как у меня. Только ямочка на подбородке от мамы, Дарьи Васильевны. Жена безмерно счастлива.
   Купали ее недавно, маленькую, беспомощную, славную. Дарья отписала родственникам о рождении Лизы. Жена надеется, что ее родные ей все-таки ответят. Ведь пока не пришло не одного письма из Москвы, Даша по этому поводу переживает, но в тайне
   от меня.
   Даша научилась печь превосходные пироги, блины, настаивать квас, медовуху.
   Весело справили Новый год и Рождество нашего господа, Иисуса Христа. Лиза растет здоровой.
  
  
   1 февраля 1839 г.
  
   Невероятное событие, намедни пришло письмо от Веры. Родственная переписка возобновилась. Даша летает на крыльях от счастья. Старик Боташев слишком любит свою младшую дочь, чтобы лишить ее наследства и материальной помощи. Они рады, что у них родилась внучка. Ведь Вера бесплодная и никогда не родит. Сестра пишет Дарье, чтобы теперь рожали мальчика. Боташев мечтает о внуке, о наследнике. Даша скоренько написала ответное послание сестре
   Я продолжаю все писать. Бывает, пишу ночью при свече. Могу писать часов восемь-десять подряд, так увлекаюсь. Иногда я сильно раздражен на себя, если что-то не получается, хочется все бросить и сжечь рукопись в печи, но мой упорный характер не позволит этого сделать. И правильно. Не следует сдаваться. Надо сочинять. Даша меня в этом поддерживает.
   "...Князь Александр Иванович Одоевский, если бы не был осужден, издал бы свои стихи и стал бы великим поэтом России наряду с Пушкиным и Лермонтовым. Это был гений поэзии, талантище! Чего только стоит его дума "Бал мертвецов"! Шедевр! Это про него наш государь император скажет "самый бешеный заговорщик" из всех
   декабристов. Это он ответил на знаменитое послание Пушкина "На глубине сибирских руд", посвященное к нам, ссыльным декабристам. Мне особенно нравиться последнее четверостишие его творения. Оно утешает меня, оно оптимистично:
  
   ...Наш скорбный труд не пропадет;
   Из искры возгорится пламя,
   И просвещенный наш народ
   Сберется под святое знамя.
  
   С отрадою к страдальцам той страны, В Петровском каземате Одоевский посветил прелестные стихи героическим женам наших товарищей, мы зачитывались ими.
  
   ...Вдруг ангелы с лазури низлетели
   Но прежде свой небесный дух одели
   В прозрачные земные пелены,
   И вестники благие Провиденья
   Явилися, как дочери земли,
   И узникам с улыбкой утешенья
   Любовь и мир душевный принесли.
  
   Порой Одоевский был беспечен, неистово весел, а временами задумчив и апатичен. Когда он пребывал в хорошем расположении духа, то писал прекрасные стихи. По окончанию каторжных работ Одоевский вышел на поселение близь Иркутска. Два года назад его вместе с Черкасовым, Нарышкиным, Лорером и Розеном перевели на Кавказ, в действующую армию, где он и погиб в сражении с черкесами..."
  
   5 марта 1839 г.
  
   Сегодня я был на обеде у Кузьмина. Когда мы привычно опорожнили по рюмке кедровой настойкой, неожиданно Кузьмич спросил у меня.
   - Александр Дмитриевич, Вы пишете книгу о событиях 1825 года?
   Я изумлено уставился на советника. Сердце замерло, внутри похолодело. Гадливое чувство проникло в мое естество.
   - Кто Вам это поведал, любезный Александр Кузьмич, а вернее, донес?.. Ведь именно этим словом можно обозначить сей гнусный поступок анонимного мерзавца, не правда ли? Простите меня, Александр Кузьмич, за излишнюю горячность.
   - Ничего, ничего, право не стоит беспокоиться. Я Вас прекрасно понимаю, Александр Дмитриевич. К сожалению, не могу назвать мой анонимный источник. Да это и неважно. Скажите искренне старику, если в Вашем творении какие-нибудь крамольные вещи, ругающие императора, призывы к свержению существующего строя, мятежные речи, мысли? По идее я должен был, руководствуясь этим доносом, ворваться в Ваш дом с казаками или жандармами, а лучше ночью. Разбудить, перепугать вашу жену и детей, устроит тщательный обыск, перевернуть все вверх дном, и если подозрение бы подтвердились арестовать Вас и сопроводить в участок. Потом доложит нашему генерал-губернатору о случившимся. Возможно, я бы мог так поступить, но я этого не сделал. Почему, спросите Вы. Видите ли, Александр Дмитриевич, я другого склада души человек, и испытываю к Вам глубочайшее уважение как к герою войны и как к интересной высокообразованной личности, поэтому я спрашиваю Вас напрямую. В мемуарах содержится что-нибудь такое, что будет против Вас.
   - Ничего такого крамольного, Александр Кузьмич, уверяю Вас. Это мои литературные воспоминания о декабрьском восстании, о его участниках, о моем житие в ссылке, о моем романе с Дашей, так сказать мои скромные мемуары. Там нет ничего запрещенного, ничего пророчащего императорскую фамилию и существующий строй, поверьте мне, Александр Кузьмич. Я могу принести Вам рукопись для ознакомления.
  -- Я Вам верю, Александр Дмитриевич. Я считаю Вас глубоко порядочным и честным человеком...
   - Спасибо...
   - Вы не подведете меня, я знаю. А с Вашим трудом я непременно ознакомлюсь на досуге. Очень любопытно взглянуть. Я сам когда-то писал стихи, да и сейчас иногда балуюсь.
   - Очень любопытно было бы взглянуть на них, Александр Кузьмич.
  -- Я Вам их покажу как-нибудь. Ну, выпьем еще по рюмочке настойки.
   Я кивнул - мы выпили. Советник продолжил разговор.
   - Вы знаете, я не люблю кляузы. Это непорядочно, считаю я, оговаривать других людей. Да-с, непорядочно. Вы мне нравитесь, штаб-капитан. И вот что я скажу Вам. Берегитесь одного человека, он Вас люто ненавидит и он среди ваших товарищей.
  -- Спасибо, Александр Кузьмич. Кажется, я догадываюсь, кто это.
  -- Но если Вы догадались, то это хорошо. Ладно, любезный друг, продолжим наш обед. Котлеты стынут, надо их есть. Глаша, неси котлеты и еще нарежь огурчиков и парочку солененьких арбузиков.
   Служанка Глаша метнулась на кухню.
   ... Я вышел от Кузьмина спустя три часа. Ваш покорный слуга был в легком опьянении. Я был благодарен Кузьмичу за то, что он так хорошо ко мне отнесся. Это действительно добрейшей и честнейшей души человек. Ему делает честь то, что не устроил спектакль с обыском и не арестовал меня, что прикрыл меня, что предупредил насчет клеветника. Тут я вспомнил про неизвестного доносчика, и настроение сразу испортилось. Противное чувство гадливости не покидало меня ни не минуту. К нему примешивалась чувство обиды, разочарования и глухого раздражения. Это все фокусы Гвоздева! Это точно! Больше некому! Его истинная сущность - предательство. Он всегда был предателем и им всегда останется. Он не простил меня. Он затаился до времени. Как говорит пословица: "временно смириться - не значит примириться!" Гвоздев жаждет моего поражения. Да, я ошибался на счет этого человека. Тихая ярость закипала во мне. Живет же на свете такой мерзавец, такая сволочь!
   Яростный порыв - пойти к Гвоздеву домой и разобраться с ним по-мужски, но передумал. Мой демарш может явно повредить мне. Ведь у меня семья. И если что-то случиться со мной плохое, то непосредственно отразиться на них. К тому же своим необдуманным и поспешным поступком я выдам Кузьмича.
   Ничего, Бог его накажет, будет срок.
  
  
   15 марта 1839 г.
  
   Я весело катил по лесу на лыжах. За спиной ружье, котомка за плечами, за поясом - таежный охотничий нож, большущий, широкий, и очень острый. Я решил сегодня поохотится, а значит немного развеяться. Следует отдохнуть от быта, от рукописи. Даше я обещал принести какую-нибудь живность, белку там какую-нибудь, лису или зайца. Надо разнообразить нашу устоявшуюся гастрономию, да и лишняя звериная шкурка в хозяйстве отнюдь не помешает.
   Шипел, шуршал, шумел, поскрипывал снег под широкими лыжами, искрились проносящиеся мимо сугробы. Солнце уже хорошо грело, тепло явно ощущалось. Пригорки в лохмотьях черно-белого снега, оттаяв, обнажили свои желтые бока пожухлой травы. Где-то журчали ручьи, капала капель, радостно и беззаботно пели птички, но в сосновом бору лежал еще холодный снег. Местами его было просто много, особенно под деревьями и в низинах.
   Настроение у меня было просто замечательное!
   Я остановился, с наслаждением вдыхая хвойный воздух... Какая красота здесь! Чудный лес, чудный воздух! Заметил скачущую по сосне пушистую черно-рыжую белку. Снял с плеча ружье.
   "Сейчас я тебя, голубушка, подстрелю".
   Вдруг тишину девственного леса нарушил громкий выстрел. Раскатистое эхо отразилось от вековых сосен и елей и растаяло в пространстве. Мою шапку, словно ветром сдуло с головы.
   "Что за черт!" - выругался мысленно я. - "Что за стрельба!"
   И на всякий случай пошел на хитрость. Я взял да упал. Упал просто как подкошенный серпом сноп: притворился мертвым. Я решил ждать: объявиться ли стрелок или нет. И кто же этот загадочный стрелок, так метко покушавшийся на меня. Интересно посмотреть! А может, этот выстрел совершено случайный, сделанный по неосторожности? Вдруг какой-нибудь охотник принял меня за зверя? Хотя нет, в этих суровых местах просто так не палят по людям. Нужна веская на то причина. И видимо такая причина у покушавшегося есть, раз он пальнул в меня. Так кто же мой таинственный враг?
   Прошло время, ( не помню, сколько) я все лежал без движения. Враг выжидал, выжидал и ваш покорный слуга. Я уже начал было замерзать и думать, что стрелок давным-давно скрылся в лесу, но неожиданно раздались скрипучие шаги. Кто-то осторожно крался ко мне. Шаги приближались все ближе и ближе...
   Хруст снега... Хруст сломанных веток... Хруст раздавленных прошлогодних шишек...
   Враг ближе...
   Еще ближе...
   Совсем близко от меня...
   Я весь напружинился, собрался и скрытно приготовил к атаке нож. Кто-то склонился надо мною. Я услышал шумное судорожное дыхание. Вдруг я молнией метнулся вперед, резко выкидывая правую руку с лезвием в направлении незнакомца...
   Удар!.. Попал! Послышался треск пробиваемой острым клинком овчины. Вскрик - острейший нож вошел в тело. Я успел выдернуть нож - теплые алые капли попали на мое лицо. Я встал.
   Господи, это же старший Гвоздев! Удивительное дело! Вот те на! Решился на убийство из засады? Это в его репертуаре. Ударить или выстрелить по человеку из-за угла или из засады, предать, оклеветать, оболгать - это все он, его мерзопакостная, низменная натура. Вот мы и встретились, господин доносчик. Получите то, что ВЫ заслуживаете.
   Гвоздев прижав обе руки к животу, тем временем медленно оседал на снег. Кровь фонтаном било из него и щедро окропляла снежный покров. Восковая бледность покрывала лицо злодея.
  -- Зачем ты это сделал? - спросил я у него.
   Гвоздев не ответил, он лишь растерянно и жалостливо смотрел на меня, будто смертельно раненое животное. Губы его побледнели, он с трудом прошептал одно слово, наполненное презрением и злобой:
  -- Не-на-ви-жу...
   И испустил дух. Крови с бывшего поручика натекло как с поросенка - целая лужа. Пар струился от лужи, горячая жидкость постепенно остужалась.
   Я тщательно вытер лезвие ножа об овчину убиенного.
   Что теперь делать? Прийти, бухнуться в ноги к Кузьмину и искренне покаяться? Сказать, дескать, стрелял в меня Гвоздев, хотел убить меня, подлец, но не вышло у него из этой затеи ничегошеньки! Но поверит ли мне глава города? При всем его уважении ко мне и привязанности, это вряд ли-с! Я-то цел и невредим, а Гвоздев зарезан ножом насмерть. Значит, убийца - это я. А он - жертва.
   Я немного подумал, подумал и начал действовать. Сначала отыскал яму от поваленной сосны и втащил туда безжизненное тело Гвоздева. Сходил, нашел его лыжи за огромной лиственницей, и кинул в яму. Ножом отколупал немого земли, набросал в импровизированную могилу, закидал ее сучьями, ветками, шишками, снегом.
   Зло наказано моей рукой, вернее моим ножом. Выходит, как не крути, я - проводник, я - карающий меч Божьего правосудия?
   Внезапно небо посерело. Вскоре начался снегопад!
   Обильный снег густыми крупными хлопьями устремился вниз, благополучно занося следы моего недавнего преступления. И вообще, все следы, принадлежали ли они до этого человеку, зверю или птице. Значит, точно Всевышний решил покарать моей рукою этого мерзавца Гвоздева, раз он послал на Землю щедрый и скрывающий мой тягчайший грех снегопад.
   Но бог говорит: "Не убий!", а сам опосредованно убивает.
   Вы меня спросите, чувствовал ли я тогда что-нибудь? Жалость, сожаление, раскаяние, испуг?.. Нет, милостивые государи, ничего из вышеперечисленных чувств я не переживал тогда, только присутствовало во мне чувство глубокого удовлетворение от случайного возмездия.
   Весь тогда город всполошился и оживился: пропал декабрист. Ушел на охоту и не вернулся. Гвоздева искали в лесу, но к счастью для меня не нашли. Решили, что заблудился и замерз. Его вообще не нашли, даже через десяток лет.
   С Кузьминым мне пришлось долго объясняться. Я с огромным трудом уверила его, что не имею не малейшего отношения к исчезновению Гвоздева. Ему пришлось поверить мне.
  
  
   23 декабря 1839 г.
  
   Ко мне пришли братья Беловы. Их лица светились от счастья.
   - Саша, поздравь нас! Мы в скором времени отправляемся на Кавказ в действующую армию с чином "рядовой солдат".
   - Поздравляю!..
   - Спасибо Кузьмину, он выхлопотал для нас это назначение.
   - И еще занял тысячу рублей.
   - Добрейший души человек - наш Кузьмич! Молодец... А что станет с вашим хозяйством?
   - Мы продали дом, а хозяйство вместе с лошадьми и прочим скотом передали в доверительное управление Азгалевскому. Будет нам присылать деньги на Кавказ. Вот так. Приходите с Дарьей Васильевной к нам сегодня вечером, отметим сие славное событие.
   - Спасибо, мои добрые и верные друзья. Мы непременно придем, обещаю.
   Они ушли, а я опечалился. Жалко, что они уезжают. Наше братство в недалеком будущем сократиться до пяти человек.
  
  
   12 июня 1840 г.
  
   Я рад до умопомрачения! Ночью на свет божий появился мой сын Михаил! Есть наследник! Роды прошли нормально. Мы пригласили самую лучшую повивальную бабку из местных. Даша сразу отписала своему батюшке и матушке о рождении внука.
   Через месяц пришло письмо из Москвы. Старики Боташевы и Вера искренне рады пополнению в нашем семействе. Желают нам счастья. Прислали денег.
   Наконец-то я закончил свою рукопись. Словно гора с плеч упала! Пошлю рукопись в Петербург, издателю Валуеву, он ее оценит. Валуев работал когда-то с Рылеевым и Бестужевым. Помогал издавать Александру его журнал. Григорий Иванович талантливый журналист и предприниматель. Он издает журналы, книги, брошюры. Говорят, у него хорошо идут дела.
   Отрадно, что мне перестали сниться сны про войну и оружие. Чаще, в сновидениях я брожу по Петербургу или Москве. Сняться люди, природа.
   Сегодня Даша спросила у меня.
   - Саша, ты рад, что у нас родился сын?
   - Конечно, да. И безумно рад. Я понял, какое счастье иметь детей. Спасибо, что ты есть на этом свете. Без тебя моя жизнь была бы пустой. А я дурак противился твоему приезду сюда. Страшно теперь представить себе, что бы было, если бы ты передумала и не приехала.
   - Передумать я не могла, это не в моем характере.
   - Я люблю тебя, Даша.
   - Я тебя тоже.
   Губы наши сблизились и слились в упоительном поцелуе.
   ...Глубока ночь, мне не спиться. Рядом, прижавшись ко мне, спит любимая женушка. Елизавета спит в кроватке, а Миша в люльке. На лавке в другой комнате почивает Пелагея. Поет за печкой сверчок. В доме повисла благостная тишина. Ее лишь нарушает поющий за печкой сверчок. На душе моей упоительное блаженство.
  
  
  
  
  
   17 июля 1841 г.
  
   Жена вся в слезах. Она получила письмо от Веры.
   - Что случилось, Даша? - спрашиваю я.
   Она, стирая обильную соленую влагу с личика, дрожащим голосом сообщает.
   - Послушай, Александр, ужасные вести! Мой папенька скончался! О, горе!..
   И снова водопад слез низвергается из ее чудесных глаз. Я утешаю жену.
   - Прими мои соболезнования, Даша! На все божья воля. К сожалению, мы все смертны, и от этого нам никуда не деться. Рано или поздно мы все будем там, в царстве Божьем.
   - Но я так и не свиделась с ним, с моим бедным папенькой, я так любила его, так любила... Я даже не смогу присутствовать на похоронах. Какое несчастье!..
   Снова соленый водопад... Даша выглядит неважно. Бледное лицо, припухлые красные веки, дрожащие губы.
   Я соболезную Дашиному горю. Поплакав, она продолжает.
   - У Веры тоже горе. Отныне - она вдова. Представился ее старичок-муженек, оставил ей богатое наследство. Имения в Пензенской губернии, Тульской, тысячи крепостных крестьян, дома в Белокаменной, в столице. Вера расщедрилась, прислала нам деньги - тысячу рублей.
   - Спасибо ей.
   Даша излагает и дальше содержание письма.
   Оказывается, княгиня Боташева хлопочет пред властями, чтобы мне сократили срок поселения и дали возможность приехать в Москву. А также княгиня мечтает приехать к нам, в Минусинск, поглядеть на внука и внучку. Но не уверена, выдержит ли она столь трудный и долгий путь, ведь она уже далеко не молода, ее мучает подагра и простуды. Зовет Дашу с внуками в гости. Вера пишет, что там все балы и балы. Все говорят о войне на Кавказе. В салонах моден Лермонтов, он, несомненно, талантливый поэт. Как-то он был у ее родственницы в столице и сочинил стихи про нее, записал в альбом. Красивые стихи. Вера крепко обнимает
   меня, Дашу и Лизоньку и Михаила.
   Потом Даша передала мне запечатанную записку от Веры, видимо записка была вложена в письмо. На ней указано: "передать лично в руки господину А. Д. Голевскому. Не вскрывать".
   - Какие тайны у Веры могут быть от меня? - удивилась Даша.
   - Не знаю, - пожал плечами я и вскрыл послание.
   Там была всего одна фраза, но она мне сказала о многом и многое объяснила. Там значилось:
  
   "ПРОСТИТЕ ЗА ВСЕ, ЕСЛИ СМОЖЕТЕ!"
  
   Что-то больно кольнуло меня в сердце. Я вмиг погрустнел, вспоминая те далекие времена, особняк Боташевых и дружбу с Верой. Но, милостивые государи, не упрекайте меня излишне строго за мою слабость, моя неожиданная печаль имело место не по причине ушедшей любви, а по причине безвозвратно утраченной части моей жизни, причем надо заметить части славной. Всегда жалко прошлое. Но как сказал умница Шелли: "Прошлое - смерти, будущее - мне". Не будем расстраивать свой организм ненужными переживаниями, сосредоточимся на будущем.
   Я отдал записку жене. Та прочитала, печально и внимательно заглянула в мои глаза и спросила.
   - А скажи честно, Саша, ты ее простил?..
   - Наверно, да... Думаю, что да. Я простил ее пять минут назад, после этой записки. Я искренне говорю, Даша, поверь, без всякого жеманства.
   - А ты ее по-прежнему любишь?
   - Любил, вернее, вспоминал, но до тех пор, пока ты не приехала.
   - А ведь она могла бы быть на моем месте, и была бы вполне счастлива с тобой, также как и я. Мне ее жалко, право: она не была счастлива в браке с этим старикашкой, графом Переверзевым, а единственным мужчиной, которого она больше всех любила, был ты. Я помню, как она жадно внимала рассказам мадам Нежинской, что приехала из Читинского острога от своего мужа. И вспыхнула, когда услышала невзначай оброненное Нежинской при разговоре твое имя. Я помню, что, будучи замужней женщиной, она, бывало, приходила на берег Яузы и о чем-то долго грустила. Может, вспоминала ваши пылкие встречи?
   - Ты знаешь, Даша, твоя сестра сделала осознанный выбор, поставив жирный крест на мне, потерянном для общества человеке, и сделав ставку на уважаемого в обществе графа Переверзева, человека знатного и богатого, хотя и пожилого. А то, что она была несчастлива в браке и промучилась пятнадцать долгих лет, живя не
   любя, это не моя вина. Мне ее не жалко в отличие от тебя. Ларошфуко однажды сказал: "Любовь одна, но подделок под нее - тысячи". Ее любовь ко мне на поверку оказалась поддельной. Вера изображала страсть. Настоящая, истинная любовь никогда не предаст предмет своего обожания, она никогда не отступится от него, она преодолеет на своем пути все преграды, трудности и обстоятельства, как в нашем случае, моя любимая. - Я нежно поцеловал жену. - Искренняя сердечная привязанность проявит себя везде и всегда. Она всегда будет выше обстоятельств и времени. Это категория вечная. Повторяю, Вера сама сделала свой выбор.
   - Ты прав, мой дорогой, но мне ее все равно жалко.
   - Это твое право, ты же ее сестра...
   Мы замолчали, думая каждый о своем...
   Ночью мы плохо спали. Жена - потому что всю ночь лила слезы, то ли по покойному батюшке, то ли по несчастной сестре, а я - потому что успокаивал ее и ободрял. К утру она заснула, сломленная физической усталостью, а вслед за ней и я.
  
  
  
   30 сентября 1841 г.
  
   Получил долгожданное письмо о Валуева. Вот что он пишет:
   "Любезный, Александр Дмитриевич! Прочитал Ваше эпохальное произведение. Понравилось. Занятная вещь! Чувствуется в произведении ваша духовная мощь, крепкие убеждения, острый ум и дар писателя. Стиль хорош, выдержан, поэтичен, точен и краток. Повествование - интересное, легко читается. Вы талант, мой дорогой друг, вам надо писать увлекательные и толстенные романы, а также баловаться написанием различного рода эссе и очерков. Правда, в Вашей рукописи кое-то придется исправить, а кое-что удалить. Цензура, дорогой Александр Дмитриевич, не хочется неприятностей. Кругом такая дурацкая фанаберия, кругом тупость и глупость, но я, право, думаю, что мы напечатаем ваш труд. Интерес к тем далеким событиям еще существует в нашем обществе, и ваша вещь будет непременно читаться. Высылаю Вам рукопись обратно, для авторской правки с моими пометками. Не судите строго за мой корявый почерк и изъявительный язык. Я полагаю, Вы не боитесь критики и правильно ее воспримите. Это же для общей пользы! Дорогой, Александр Дмитриевич, исправьте, пожалуйста, рукопись и как можно скорее вышлите мне в столицу. Буду Вам весьма признателен за сие дело!
   Ужасная весть, любезный Александр Дмитриевич. Застрелен на дуэли Лермонтов. И кем застрелен?!.. Своим лучшим другом Мартыновым. Ужасно, ужасно! Все бывает с друзьями, и ссоры и обиды и недомолвки и другие неприятные вещи. Я понимаю, можно поругаться, покричать друг на друга, но убивать за обиду товарища - это варварство, это безумие! Считаю, что это был заговор против господина Лермонтова. А кому это было выгодно, ты сам догадаешься. Что за дикая жестокость - истреблять своих лучших и талантливых поэтов! Но хватит, я остановился, не преступив деликатной черты, иначе у меня будут неприятности. Гибель Лермонтова подтвердило мое одно убеждение: "Не важно, сколько ты прожил, важно как". Он за 28 лет сделал столько, сколько некоторые не могут сделать и за сто. Он сверкнул яркой кометой на небосклоне русской поэзии. И этот блеск непревзойденного дара ослепил всех и ошеломил. Но не хочу Вас и далее ввергать в уныние, продолжу излагать мое письмо.
   Вы интересуетесь погодой в Петербурге? У нас тепло, но пасмурно и дожди. А как у Вас? Жуткий холод, а может уже морозы? Непременно напишите. Мы здесь дико интересуемся Вашей сибирской жизнью. Как там медведи по городу ходят? А волки?.. Мне трудно поверить, что в вашем суровом диком крае растут яблоки или вишня. Это не розыгрыш?.. Весьма благодарен Флоренскому за чудесные минусинские помидоры. Они выехали из Сибири зелеными, а приехали в столицу спелыми, красными как пожар. Какие они великаны! Мясистые, сочные, вкусные! Все мои знакомые удивляются этим сибирским чудо-овощам! А название этому чудо право занимательное
   и точно отражает его вид - "Бычье сердце". Лучше не придумаешь! Спасибо еще раз Флоренскому за угощение, порадовал старика!
   Крепко Вас обнимаю, любезный Александр Дмитриевич! Нижайший поклон вашей супруге, Дарье Михайловне. Здоровья Вашим детям. Желаю Вам счастья и творческих успехов".
   Я радовался письму как ребенок.
   ....Я слышал, Якубович поселился в Назимово. Я к нему уже не питаю зла, Бог ему судья. Говорят, что он все не может смириться с тем, что подвел товарищей на Сенатской площади. Ведь все могло бы быть тогда иначе, если бы он в тот решающий момент действовал решительнее. Хотя ... что вспоминать об упущенных возможностях.
   Я узнал также, что Лунин находиться в тюрьме, в Акатуе. Его арестовали по доносу. Его опасаются местные власти. Говорят, зная его удаль и храбрость, власти арестовывали Лунина с должной опаской. Я уважаю его ум, мужество, устремленность Михаила. Он, как и я не предал наших идей, не отказался от них. Как печально, что нас становиться все меньше и меньше. Я бы многое отдал за то, чтобы вернуться в то декабрьское утро 1825 года, очутиться на Сенатской площади. Прожить бы тот день еще раз. Но... жизнь, к сожалению, одна. Жаль!
   Для нас, убежденных декабристов, никогда не наступит 15 декабря, мы всегда будем жить тем четырнадцатым днем ... Таков наш рок, такова наша натура.
   Что-то брат давно не пишет мне: наверно занят. В последнее время я стал сильно скучать по Москве и Петербургу. Ностальгия душит меня, проклятая, ностальгия.
  
  
  
   15 июня 1842 г.
  
   Ура! Ура! Душа моя ликует! Даша тоже ужасно рада!
   МОЯ КНИГА ОПУБЛИКОВАНА!!!
   Вулин прислал мне письмо и пять экземпляров моего творения. Один экземпляр я подарил Кузьмину, за это он был мне весьма благодарен, признателен и поил меня, гостя, своим любимом напитком - водкой. Другой образчик моих писательских потуг
   я оставил у себя, а остальные книги я отнес своим товарищам: Флоренскому, Азгалевскому и Каленбергу. Всех декабристов, а также всех наших знакомых мы с Дашей пригласили на торжественный ужин по поводу выхода в свет моего сочинения. Хотим отметить нашу победу! Я употребил слово "нашу" и не ошибся в выборе слова. Без моральной поддержки Дарьи я бы никогда не написал сие произведение, это сущая правда! Спасибо ей за все!
   ...Мы с Дашей на берегу реки. С нами дети и Пелагея. Пелагея держит на руках маленького Мишутку, а я веду за руку Лизу. Мы гуляем. Погода - благодать. Солнечно, тепло. Мои давнишние саженцы здорово вымахали и превратились в стройные деревца. Целая тополиная роща! Это меня откровенно радует - мой труд не пропал даром. Мне, вероятно, легко будет умирать. Ведь сущность, означенная господом Богом по имени Александр Голевский, то есть Я, вышла за пределы собственной судьбы и навечно уже останется в этих деревьях, в моих детях и в моей книге.
   Я безумно счастлив! Чувства меня переполняют! Я добился цели, я победил обстоятельства! И верно: только тяжелый труд, сила духа, вера в господа нашего Иисуса Христа и безграничная уверенность в своих силах прокладывают путь к нашей мечте, а потом и к цели! И не надо сдаваться, какими бы тяжелыми обстоятельства не были. А еще надо быть в душе романтиком. И не надо бояться этого слова. Оно сочетается с такими словами как бесстрашие, воля и мужественность. Поверьте мне. Я всегда был романтиком. Таким было и мое поколение.
   ПОКОЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ!
   Мне кажется, что сегодняшний день, 15 июня, самый счастливый день в моей жизни, а я, Александр Голевский, абсолютно счастливый человек на этом свете!
   - Бабочка! - Лиза вдруг кидается за яркой капустницей, пытается ее поймать, но безуспешно.
   Руки мои теперь свободны. Я подхватываю на руки жену и кружусь вместе с ней по изумрудной полянке.
   - Я люблю тебя, Даша!.. - кричу я ей, а жена заливисто смеется. - Люблю!..
   - Пусти, сумасшедший, уронишь!
   - Никогда, дорогая! Я люблю тебя, люблю!
   - Я тоже.
   Лиза, вмиг забыв о бабочке, прыгает возле нас и радостно хлопает в ладоши.
   - Папа, папа, мама! Возьмите меня тоже на ручки! Ну, пап!..
   Пелагея смотрит на нас и улыбается, улыбается по-младенчески наивно и наш Мишутка.
   Нам всем очень весело! Я мысленно кричу: "Стой, счастье, стой!.."
  
  
   19 июля 1844 г.
  
   Наконец-то к нам в гости приехала Вера! Даша очень обрадовалась встрече с сестрой. Шутка ли - они не виделись долгих восемь лет! Обнялись, расцеловались, всплакнули...
   Вера с радостью облобызала меня. Да, это уже не та наивная и
   изящная девушка, которую я знал когда-то, а вполне зрелая степенная женщина. Появились морщины, темные круги под глазами, кожа утратила свою упругость и блеск. Талия уже не осиная, как в дни ее юности, движения неспешны, порой ленивы и лишены былой легкости. Видно: былая красота ее уходит безвозвратно, неумолимо
   и спешно. Старость - вот преисподняя для женщины, сказал однажды Ларошфуко. Хотя я бы не сказал, что Вера лишена привлекательности. Лицо у нее милое, глаза красивые, она по-прежнему умна, обаятельна, от нее исходит своеобразный шарм. Она не может не нравиться мужскому полу, особенно пылким и наивным юношам, кто грезит романтикой и страстью. Те влюбляются в зрелых дам, признавая их покровительство и главенствующую роль в отношениях. Они видят в них своих новых мам, своих опекунш.
   Вера улыбается.
   - Здравствуйте, зять! Сколько же мы не виделись! Около двадцати лет?! Вы почти не изменились, Александр Дмитриевич. Такая же выправка, ясный мужественный взор. Даже и не скажешь, что Вам уже почти под пятьдесят. Выглядите моложаво.
   - Спасибо, за лестный отзыв, Вера. Моей моложавости способствует наш хороший сибирский климат, счастливая семейная жизнь и любимое занятие. Ты тоже неплохо сохранилась, - схитрил я.
   - Спасибо. Ну а теперь показываете, где ваши племянники...
   Мы накрыли на стол, я позвал в гости моих товарищей... Пир удался на славу.
  
   21 июля 1844 год
  
   Этот день мне надолго запомнился.
   Мы стояли на берегу: Вера и я. Поодаль гуляла Даша с детьми, Пелагея и служанка Веры - Арина. Светило яркое солнце. Сквозь прогалины белых облаков проглядывала яркая синева. Стрекотали в высокой траве кузнечики. Поддувал приятный ветерок.
   - А помните, Александр Дмитриевич, как мы стояли на берегу Яузы?.. Целовались, мечтали о свадьбе?.. - вдруг погрустнев, спросила Вера.
   - Помню, - ответил я.
   В ее глазах промелькнула затаенная боль. Вера атаковала меня пристальным взглядом, сей жестокий натиск смутил меня, и я невольно отвел свой взор.
   - Я до сих пор не могу забыть то время. Если бы его вернуть, я бы иначе поступила. Не могу простить ту мою слабость...
   - Слабость по имени предательство, - жестко перебил я.
   Эти слова будто бичом хлестанули Веру, она вздрогнула и съежилась.
   - Вы жестоки ко мне, Александр Дмитриевич!..
   - Возможно. Но разве Вы не обошлись со мной жестоко, Вера?.. Тогда я страстно мечтал Вас увидеть хоть краешком глаза, хоть издали, хоть через решетку, я страстно мечтал услышать родной голос, прочитать знакомый почерк. Сколько раз, будучи узником, я представлял нашу встречу с Вами, Вера. И в тот момент, когда я сидел в сыром каземате, беззвучном и унылом, и тогда, когда сходил с ума в тюремном ужасающем безмолвии, когда выл от тоски в пересылочной избе, когда впадал в ступор в острожной гнетущей тиши. Я ярко представлял наше свидание. Представлял твой образ, улыбку, твои жесты. Даже чувствовал твой запах! Но, увы, тогда в арестантском замкнутом пространстве звучал лишь мой голос и только мой. Гневный, умоляющий, страстный. Я, верно, со стороны походил на настоящего сумасшедшего. Я давал Вам отповеди, вел с Вами бесконечные воображаемые диалоги, измышлял за Вас ход мыслей, слова, жесты, реакцию... Тогда в моих помыслах, Вы неизменно каялись, просили прощения и говорили, что любите меня. На миг мне становилось хорошо, но, потом, очнувшись, я возвращался к невыносимой действительности, и мне хотелось лезть на стенку камеры или, смастерив удавку, задушиться...
   Я взглянул на Веру, губы ее мелко задрожали, слезы появились на ее глазах, ей точно было жалко меня.
   - Простите, я не хотела...
   -... Но хорошо, что у Вас есть сестра, Вера. Она-то и спасла меня от тусклой жизни и возможно от самой смерти. Спасибо господу нашему, что направил Дашу ко мне. Я счастлив, что она есть у меня, счастлив, что у меня родились дети, счастлив, что издал книгу. Поверьте, я - счастливый человек. В этом месте и в это время.
   - Вы никогда не простите меня?..
   - Я простил Вас. А мои горькие слова - это лишь моя запоздалая исповедь, она должна была прозвучать немногое немалое двадцать лет тому назад.
   Крупные, искрение слезы продолжали катиться из ее глаз.
   - Даша проживет сейчас мою жизнь и получает то, что я могла получить, если бы я не предала Вас. Но я рада, за сестру, она выстрадала свое счастье, она сильная, а я получила то, что заслужила. Простите...
   Она горько заплакала, теперь преисполненная острой жалости к своей персоне. Она прикрыла ладонями свое лицо, плечи ее задрожали. У меня комок встал в горле. Горло заныло, заныла грудь. Свело скулы. Скупые слезы просочились сквозь мои глаза. Хорошо, что она не заметила моей непродолжительной слабости. Прошла минута. Я успокоился сам и попытался успокоить Веру.
   - Ну не нужно плакать, Вера. Прошу Вас, не плачьте, пожалуйста. Успокойтесь. Вы же прекрасно знаете, Вера: былое не вернешь, жизнь не повернуть вспять. Да, все могло бы в нашей жизни устроится по-другому, и возможно, в лучшую сторону, если бы Вы в решающий и судьбоносный момент преодолели себя. Но так устроен наш Мир: не каждый человек может быть сильным, и не каждое обстоятельство можно победить, даже если ты сильный человек. Все мы иногда даем слабину. К тому же никому из нас в нашей жизни не суждено избежать ошибок, порой роковых и значительных. Право, не стоит огорчаться. Ведь у вас есть замечательная сестра, замечательные племянники и, наконец, у Вас есть я - надежный и любящий друг. Пусть между нами нет прежних отношений, но я по-прежнему хорошо к Вам отношусь и уважаю. Мы всегда будем хорошими друзьями. Положитесь на меня...
   Вера всхлипнула.
   - Ах, оставьте меня, Александр Дмитриевич, я хотела бы побыть одна. Прошу Вас. Спасибо Вам за слова утешения.
   - Хорошо, Вера...
   Я оставил вдову Переверзеву наедине со своими мыслями, со своими переживаниями и присоединился к Даше.
   - Что с Верой? - встревожено спросила у меня жена. - Она плакала? Отчего же?..
   Я ее успокоил:
   - Ничего страшного, дорогая. Просто твоя сестричка внезапно вспомнила об умершем папеньке и заплакала. Пусть поплачет, это ей полезно. Надеюсь, здесь у нас, в Сибири, она развеется, забудет свои печали и горести, поправит свое здоровье.
   Даша как-то многозначительно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Может, она догадалась о причине Вериных слез?..
   Так в один прекрасный день, на берегу великой сибирской реки, через двадцать лет была поставлена окончательная точка в необычном романе гвардейского офицера, а ныне государственного преступника, Александра Голевского и барышни из знатного рода, а ныне горестной вдовушки, Веры Переверзевой (в девичестве Боташевой). Отныне мы с Верой стали очень хорошими друзьями и нежными заботливыми родственниками.
   Вера отбыла в Москву, счастливая, отдохнувшая, посвежевшая, с массой новых приятных, незабываемых впечатлений. А самое главное, она вернулась домой с благополучно разрешившимся душевным кризисом, который мучил ее долгие годы. Да и я после объяснения с Верой на берегу Енисея, почувствовал себя полностью освободившимся от какого-то душевного груза. Видимо, эта ноша все эти годы где-то подспудно лежала на самых потаенных глубинах моего естества и ждала своего часа. И вот он настал - и ноша исчезла, а на душе стало легко.
   Отныне я стал полностью свободным и полностью счастливым человеком.
  
  
   ЭПИЛОГ
  
   В 1855 году внезапно умрет царь Николай Второй, и новым императором Государства Российского станет его сын - Александр.
   Манифест новоиспеченного императора Александра Второго
   от 26 августа 1856 года
   амнистирует участников декабрьского мятежа и позволит всем оставшимся в живых декабристам, в том числе и Голевскому, вернуться на прежнее место жительства. Александру Дмитриевичу вернуть его чин, боевые награды, положение, гражданские права... Голевские приедут в Москву в октябре 1856 и остановятся у Боташевых в их особняке. С этого дня семейство Боташевых и Голевских будут жить одной большой и дружной семьей. Вера безумно любящая своих племянников, будет помогать сестре воспитывать их, всячески о них заботиться, способствовать их образованию.
   Вскоре о чахотки умрет матушка Боташева.
   Сын Голевского - Михаил станет военным, дослужиться до генерала. Будет участвовать в Крымской войне, защищать Севастополь, потом участвовать в русско-турецкой войне. Дочь Елизавета выйдет замуж за тульского губернатора Фадеева.
   Сам Голевский покинет сей бренный мир в 1863 году. Что отрадно Александр Дмитриевич доживет до того знаменательного события, о котором он так мечтал всю жизнь. В 1861 году наконец-то отменят в России крепостничество! То-то он порадуется. А еще он успеет понянчиться с внуком Никитой, которого родит в 1859 году Елизавета. Успеет издать еще две книги: мемуары и роман.
   Дарья Михайловна переживет мужа всего лишь на год и умрет от чахотки. Она сильно будет переживать смерть мужа, вспоминать о нем, скучать. Все чаще и чаще, особенно долгими зимними вечерами, мысли Дарьи Васильевны будут неизменно возвращаться к тому славному периоду ее жизни, который судьба озаглавила как "сибирская ссылка". Особняк Боташевых в годы Советской власти экспроприируют и отдадут под больницу. Больница функционирует до сих пор.
   Братья Беловы, доблестно отвоюют на Кавказе в Навагинском пехотном полку и в чине подпоручиков выйдут в отставку, засим вернутся в Москву. Каленберг, Азгалевский, Флоренский вернуться в родные места. Научные труды Флоренского по селекции сибирских культур в последствии издадут. Младший Гвоздев останется в Минусинске. Он жениться на жене своего старшего брата - Евдокии. Она родит ему трех детей. Младшего Гвоздева похоронят вместе с Глинским на местном кладбище.
   В годы советской власти могилы декабристов будут стерты с лица земли бульдозером, а на месте кладбища возникнет продовольственный рынок, который сохраниться и до наших дней. Ударная стройка электрокомплекса в Минусинске в семидесятые годы значительно расширит территорию города и поделит его на две части - Старую и Новую. Так вот продовольственный рынок, построенный на останках декабристов, будет относиться к Старой части и называться "Старый рынок". Но мало кто из жителей города догадывается, что "Старый рынок" - не что иное как бывшее "Старое кладбище".
   Только в конце девяностых годов двадцатого века в доме Николая Гвоздева создадут музей декабристов. Там будут проходить исторические и музыкально-поэтические вечера с участием деятелей культуры, школьников, ветеранов. Приедет потомок Каленберга в гости к работникам музея. О нем напечатает статью местная газета. Дом, где жил Азгалевский, кстати, недалеко от Гвоздевых, попытаются взять под филиал музея, но хозяйка дома, старушка - божий одуванчик - наотрез откажется покидать старинную избу и переезжать в однокомнатную квартиру. Хотя данные эти устарели и возможно старушку уговорили переехать. Научные сотрудники местного музея им. Мартьянова установят и местонахождения дома, где жил Флоренский. Но пока спорят, что с ним делать. Повесить мемориальную доску на доме или взять его под филиал музея.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   42
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"