Странник М. С. : другие произведения.

Ночь придёт

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Простой заказ. Зайди в дом, пусти пулю в лоб и езжай с деньгами в закат. Но с каждой новой деталью дело, за которое взялись двое наемных убийц, принимает все более странный оборот. Их цель - безобидная с виду старуха. Дом ее находится в гуще лесов. А за его бревенчатым фасадом кроется много тайн - и много кошмаров. Так много, что убийцы начинают подозревать: клиент - не старуха, а они сами.
  И прольется кровь
  
  Пистолет, смольно-черный, с ребристой ручкой, нацелится дулом на жертву, и грохот выстрела погасит свет в глазах ее так же, как погасил свет в глазах ещё двадцати трех человек. Было еще девять тел, из которых жизнь выбили другими инструментами - от бетономешалки до молотка.
  Шустрый помнил каждую смерть - и почти каждой из них гордился. Грех не гордиться хорошей работой.
  Сегодня его послужной список пополнится еще одним телом. Главное, чтобы не подвел Жмых. Шустрый понимал, зачем его к нему приставили паренька, и даже был с этим согласен - но это не отменяло опасений Шустрого. И у них были основания. Жмых был недобрым малым. У Жмыха был точный прицел, слабые нервы и тупой бычий взгляд. Нехорошее сочетание.
  Да и заказ был нехорошим. Не из тех, которыми будешь гордиться. Им предстояло поехать за реку, в полузаброшенную деревню у леса, и на ее краю старую избу, и загасить живущую в этой избе старуху. Полный бред и чем дальше, тем хуже.
  Будь у Шустрого побольше мозгов, он бы сказал "Нет". Но если Шустрому платили, он всегда брался за дело. Даже если придется спуститься в ад. В этот раз пришлось.
  
  Конверт с деньгами
  
  - Слышь, Шустрый, а ты когда-нить это... работал со стариками?
  - Ни разу... Хотя нет, вру. Работал. Но то был крутой дедок. Со связями.
  - Может, у нашей клиентки тоже есть связи.
  - Ага. С домом престарелых. Хе-хе.
  Разговор, ставший началом истории, я подслушал в придорожном кафе - заведении из тех, где ты садишься в пластиковый стул за грязный пластиковый стол и тебе льют в пластиковый стакан жгущий язык кофе со жженым привкусом, будто от сигарет.
  Сюда меня загнал дождь - промозглый ливень раннего ноября. Я получил от официанта стаканчик, наполовину наполненный эспрессо, и сел у окна в сером свете осеннего дня.
  Кроме меня, в тот момент в кафе были четверо. Женщина зашла вслед за мной с непогоды, отряхнула зонт и обменялась приветствиями с официантом ("Ого, какие люди!" - "Ну а как же я мимо иду и не зайду!"). Ничего интересного. Повседневная всячина. Зато остальные двое...
  - И все-таки, - не унимался тот, что помоложе. - Тебе не кажется, что это бред?
  Он притормозил, чтобы прожевать склизкую котлету-ежик и подыскать нужное слово.
  - Нахера кому-то... Кому она вообще не угодила?
  Его напарник, сидящий напротив, нахмурился и провел ладонью в татуировках по лысине, словно покрытой лаком для придания блеска.
  - Слушай, че тебе все неймется? Клиент не тот, детали не те. Нам кто работу дает, ты или начальник?
  Жмых только вздохнул и запихнул в рот последний кусок котлеты.
  Что правда, то правда. Заказ Шустрому выдал лично Мишка Боярин - событие редкое, почетное и настораживающее. День назад вышибала Серьга, получивший кликуху за каннибальскую серьгу в носу, провел его по освещенному зеленой лампой коридору в задней части дешевой и грязной пивнухи, прозванной владельцем гордо "Купеческий трактир", и впустил за бронированную дверь.
  Там в крохотной полутемной комнатке, за пределами пятна света от висящей над столом лампы, их ждал Боярин. Когда-то его кабинет был душевой, и он приказал оборудовать в нем ванну, стоящую вплотную к рабочему столу. Здесь, лежа по шею в горячей воде и пене, он принимал гостей в своем наряде: пальто с меховым воротником на плечах, очки в массивной оправе, трубка с мундштуком в зубах, меховая шуба на плечах. Мех в таких условиях портился крайне быстро, так что каждый месяц Боярин покупал новую шубу; так он подчеркивал свое доминантное положение.
  Когда вошел Шустрый, шеф не стал размениваться на приветствия. Вместо этого он указал мундштуком на столешницу, где уже лежал лист с деталями заказа. Шустрый развернул его и пробежал его глазами - и с каждой строчкой его недоумение росло.
  - Миш, че за херня? - в конце концов сказал он. - Я тут за работой пришел, а не хохотач устраивать.
  Вместо ответа Боярин достал из верхнего ящика и бросил на столешницу туго набитый конверт. Шустрый мгновенно схватил его и пересчитал лежащие внутри купюры.
  - Аванс, - пояснил Боярин, пыхнув трубкой. - Не возьмешь ты, возьмет кто-то другой.
  - Что же она ему сделала?
  - Не твоя забота, - осадил Боярин. - Не бойся. Заказчик - человек надежный. Я с ним не первый год работаю. Так что бери конверт и делай, что сказано - или отдай его обратно и забудь все, что записано на той бумажке.
  Шустрый убрал конверт во внутренний карман пальто. Быть может, он совершил большую ошибку; от этого дела пасло за версту - но деньги есть деньги. Шустрый верил, что деньги всегда пахнут хорошо.
  - И еще - отсыпь половину Жмыху, - добавил Боярин, взмахнув вспененной рукой. - Если все сделаете четко, каждый получит еще такой такой же конверт.
  Шустрый так и замер. Ну конечно. Куда без подставы. Куда без нашего всеобщего любимца. И Мишка, видимо, в точности предсказал его реакцию - не зря ведь сообщил о напарнике в последний момент.
  - А мне обязательно напарник нужен?
  - Уж будь уверен, - ответил Боярин. И впервые за беседу обнажил в улыбке отполированные до блеска лошадиные зубы.
  Прокрутив в памяти этот разговор, Шустрый вновь потер лысину рукой.
  - Херня, не херня - начальство разберется, - закончил он мысль. - Наше дело заткнуть рты и сделать свою работу.
  Жмых только пожал плечами и вернулся к прожевыванию слипшихся макарон. Шустрый поднял свой стаканчик и допил плескавшийся у донышка кофе. Затем скомкал обертку от шоколадного батончика и затолкал в стакан.
  - Это все, что ты будешь? - спросил его Жмых.
  - Не-а. Не люблю набивать работать с набитым желудком.
  - А я, наоборот, голодным не могу. У меня от этого ухудшается координация. Сбивается прицел.
  - Ну так че языком мелешь, доедай тогда, - сказал с нажимом Шустрый. - Не хочу сидеть здесь до ночи.
   Повторять не пришлось. Жмых в одну минуту собрал с тарелки оставшиеся макароны. Он понимал, что находится на испытательном сроке - после последнего-то раза. В любом случае, лишний раз перечить Шустрому не стоит. Жмых выучил этот урок очень давно: он стоил ему виска, разбитого прикладом "Ругера".
  Спустя пару минут они вышли в сырую хмарь, накрывшую провинциальный городок Новореченск, который спрятался от мира в холмах к югу от Ульяновска и западу от Волги. Справа от них кварталы коттеджей и панельных пятиэтажек ползли вверх к вершине холма, слева внизу простирались поля и лес, по которым ветер гнал последние из опавших листьев.
  Там, к юго-западу от города, стоит нужный им дом. Жмых мог буквально увидеть его: черная, как смоль, изба, стоящая под стеной деревьев. И на секунду - он мог в этом поклясться - он увидел мелькнувший в лесу огонек.
  Достоверность этой детали подтвердить не могу: за бандитами я последовать не мог. Последнее, что я успел подметить - татуировка на затылке Шустрого: "БОГ ЛЮБИТ СИЛУ". Я быстро записал эту фразу в блокнот и принялся допивать кофе. В городе меня уже ждали дела.
  О том, что произошло дальше, мне рассказали участники событий и близкие к ним люди. Что-то я придумал сам.
  
  Ведьмина лощина
  
  Темные капли, стучащие по ветровому стеклу. Дворники, жужжа, стирают разводы. Свинцовые тучи заслонили небосвод. До заката солнца еще часа два, но день уже тускнеет.
  Ноябрь. Время длинных ночей. Время бесов и колдунов.
  Темно-синяя "Лада" пересекла по мосту узкую реку; вода внизу, нефтяного оттенка, шла крупной рябью. За рекой они миновали пригород с домами, почерневшими от непогоды, и выехали в поля. Здесь пелена дождя обступила дорогу вплотную и смотреть стало не на что.
  Жмых отвернулся от окна.
  - Как думаешь, сколько мы там провозимся? - спросил он.
  - Часа три, не дольше, - уверенно заявил Шустрый. - Я все рассчитал. Мы приезжаем туда, делаем дело. Ждем темноты, вывозим клиента в лес. А там дел на полчаса - и мы убираемся отсюда к чертовой матери.
  Он вывозил в лес девятерых своих клиентов. Шестерых уже холодными. Последним из них стал Слава Шестаков, он же Кабан; его пришлось пилить несколько часов, чтобы уложить в багажник. Туловище - словно ствол дуба, суставы - могучие корни. Визг ножовки у него потом еще неделю стоял в ушах.
  - К вечеру домой вернешься или к своей бабе, - заключил Шустрый. - Ты бабу-то завел?
  - Не, - смутился Жмых. - У меня с этим проблемы... с тех пор... Ну, ты понял.
  Шустрый вздернул брови.
  - Аппарат барахлит?
  Жмых сморщился, отмахнувшись.
  - Да нет! Просто... Я не знаю, не хочу ни с кем быть, - пожал плечами Жмых.
  - Это ты не парься. Это пройдет, - заверил Шустрый, толкнув его в плечо. - У меня тоже было по молодости. Мертвяки во снах приходили. А потом ничего, прошло.
  Жмых кивнул, слабо выдавил улыбку.
  И все-таки паренек этот не совсем уж пропащий. А если вдуматься, то и не пропащий совсем. Толковый, сообразительный парень, и стрелять умеет, и держать язык за зубами - вот только держать себя не умеет. В миру он был Саша Брагин - но ведь не зря его Жмыхом прозвали.
  Он ведь и выглядит, как Жмых. Тощий, сутулый, как битый уличный пес, с растрепанной прической и загнанным взглядом. Таких тяжело уважать.
  Мужики, ходящие под Барином, считали, что он получил свое место только за то, что пришелся их начальнику племянником. Шустрый с этим был не согласен: он видел Жмыха в деле и знал, что пацан не промах. Но он также слышал, как парни говорят между собой: если б не связи, Жмыха бы здесь уже не было. Когда у Жмыха сдают нервы, все летит к чертям.
  Шустрый так не думал. Он это знал.
  Лес вырос из-за кромки холмов, словно хищный зверь, вылезший из берлоги, и они проехали по ленте дороги, как по вытянутому языку, прямо в его пасть. Его древесное нутро сомкнулось вокруг, поглотив с головой.
  - Будто нас никогда и не было, - проговорил Жмых.
  Шустрый вздрогнул. Машина вильнула по зигзагу дороги.
  - Не говори под руку, - невпопад брякнул он.
  - Я не хотел, - сказал Жмых. - Просто этот лес... Эта работа... Сечешь?
  Шустрый хотел бы рассмеяться Жмыху в лицо. Хотел бы, но не мог. Он слышал истории от тех, кто долго жил в Новореченске. О том, как местные стараются с заходом солнца уходить с улиц. О странных существах, бродящих в тенях на окраинах. О людях, пропадающих без следа. Тогда Шустрый их всерьез не воспринимал, но сейчас...
  - Ой, иди на хер! - отмахнулся он. - Что нам сделает эта овца старая? Сварит в котле?
  - Тогда почему заказ дали нам, а не местным? Они что, не смогут разобраться с какой-то бабкой в лесу?
  - Потому что заказчик на короткой ноге с Мишкой, - ответил Шустрый. - Потому что так меньше следов. Потому что здесь живут одни криворукие дебилы, которым нельзя доверить заказ. Тысяча причин. Себя и меня не накручивай.
  Тут лес вокруг расступился, и они въехали мимо свернутого на бог облезлого шлагбаума в деревню, заполнившую днище лесной лощины. Ведьминой лощины, да что ж за дерьмо, думал Шустрый. Почему все так сходится?
  Асфальт сменился грунтовкой, морщинистой от колдобин. Деревня выглядела почти заброшенной: кренящиеся заборы, задушенные сорной травой огороды, окна деревянных и кирпичных домов иногда разбитые, но всегда - темные и пустые, словно глаза больного деменцией. Единственный, кого они заметили по дороге на другой конец лощины - унылый дед в дырявом берете. Уперев руку в трость, он проводил их машину равнодушным взглядом.
  - Пистолеты в бардачке? - вдруг спросил Жмых.
  - Да, а что? - не понял Шустрый.
  - Я возьму? - и его товарищ все сообразил.
  - А есть необходимость?
  - Да мало ли что, - глаза Жмыха сощурились. - После прошлого раза... Мишка мог...
  Шустрый резко вдавил тормоз, и машина замерла у начала противоположного от въезда подъема. Он уперся в него своим свинцовым, немигающим взглядом.
  - Ты это думаешь о своем дяде? - спросил Шустрый. - Ты это думаешь обо мне?
  Жмых только пожал плечами. Он уже понял, что здесь перегнул палку - и теперь настороженно ждал, как отреагирует Шустрый. И тот отреагировал неожиданно. Бандит протянул к бардачку свободную руку и открыл его нажатием ладони.
  - Забирай, - сказал он.
  Жмых запустил внутрь руку и нашарил пистолет внутри кожаной кобуры. Макаров. Девять миллиметров. Восемь патронов. На ребристой ручке - красная звезда.
  - Извини, - выдавил он.
  - Извинения приняты.
  Пока Жмых прилаживал себе кобуру на поясе, Шустрый решил смягчить тон.
  - Ты это, малой, не забивай голову. Я иногда строгий - но это у меня работа такая, - сказал он. - Так что не ссы, все между нами четко. И за Мишку тоже не переживай, - добавил Шустрый - хотя сам был, если честно, не сильно в этом уверен. Он знал, чего стоит преданность Мишки Боярина: именно он служил при его дворе палачом.
  И все равно Жмых был рад, что в этот раз все обошлось. Он не знал о кошмарах будущего. Он не знал о том, что ждало его впереди.
  
  Изба у леса
  
  Они оставили машину у подножия холма и прошли по ржавому паласу из листьев к его вершине, где стоял дом. Забор, окружавший его, был выбелен словно кости, но сама изба, стоящая под стеной деревьев, была черной, как смоль, - именно такой, как представлял себе Жмых. Ее крыльцо приподнималось над пустынным двором, и окна по обе стороны от двери, прикрытые ставнями, глядели на них как зрачки хищной птицы на крысу, прижавшуюся к земле.
  Калитку старуха не заперла: видимо, никого не ждала - так что они отворили ее и поднялись по скрипящим ступеням крыльца. Четыре шага. Шустрый постучал в сосновую дверь.
  - Как эта старуха вообще одна здесь живет? - спросил Жмых. - Она, небось, сегодня-завтра коньки двинет.
  - Хер его знает, может, к ней кто-то приходит, - сказал Шустрый. - Типа, как у Агафьи, отшельницы из Сибири. Чинуши и журналюги ей постоянно жратву и лекарства таскают.
  - О, так это правда! - удивился Жмых. - Я как-то смотрел фильм про это, думал, это брехня.
  Шустрый постучал еще раз. За дверью прошамкали слабые шаги, и замерли у входа. Жмых мог буквально видеть, как морщинистое ухо прижимается к доскам двери.
  - Кто пожаловал? - наконец-то пролязгал старческий голос.
  - Мы из пенсионного фонда Ульяновской области, - ответил Шустрый. - Приехали оценить ваши жилищные условия.
  Ключ повернулся в замке. Дверь приоткрылась и наружу высунулась хозяйка дома.
  Длинный горбатый нос. Иссохшая до желтизны кожа. Глаза - словно бусины на дне древних кратеров, но седые брови, нависшие над ними, были густыми, словно летняя трава. Седые волосы оборачивал красный головной платок.
  Жмых сначала подумал: какая же она старая. А затем вдруг сообразил: он ее уже видел. Не саму старуху - рисунки с ней, напечатанные на страницах книжек со сказками из его детства. И он знал, что то же самое вспомнил Шустрый, пусть двух бандитов и разделяли почти двадцать лет.
  - Что же сотрудникам пенсионного фонда понадобилось в такой глуши? - спросила старуха дрязглым, но мелодичным голосом.
  Шустрый замер на миг, но все же вспомнил сценарий.
  - Мы работаем в рамках областной программы "Пенсионерам - новый дом".
  - Что за программа такая?
  - Программа, по которой мы переселяем пенсионеров в новый дом.
  - А если я не хочу переезжать?
  - Мы понимаем, что в преклонном возрасте бывает трудно решиться на переезд, - терпеливо ответил Шустрый. Когда было нужно, он умел обращаться со словами. Обычно он использовал этот талант, чтобы всадить пулю в лоб.
  - Поэтому мы приехали сюда лично, чтобы рассказать о преимуществах программы, - говорил он. - Это займет не дольше десяти минут. Моему коллеге все равно нужно осмотреть дом, чтобы подтвердить, что вы подходите по условиям.
  Жмых уже достал из кармана блокнот.
  - Вас зовут Рогова Раиса Борисовна? - спросил Шустрый.
  - Верно, так меня зовут, - кивнула старуха.
  Жмых что-то черкнул в блокноте шариковой ручкой, повторяя одними губами: "Рогова Раиса Борисовна".
  - Год рождения тысяча девятьсот тридцать второй?
  - Агась, - ответила старуха и вдруг толкнула дверь нараспашку. - Заходите, коли уж приехали. Негоже говорить через порог.
  Бандиты переступили порожек и вошли в полутьму избы.
  
  Внутри избы
  
  В ноздри тут же ударил воздух старого дома - затхлый, заплесневелый, с едва слышной гнильцой. Сгорбленная бабка закрыла за ними дверь.
  Они оказались на кухне. Напротив друг друга стояли крохотный гарнитур и печь - настоящая русская печь из глины, выкрашенной в белый, с полукруглым зевом, прикрытым черной заслонкой, и печным углом. В топке хрустела на огне пара поленьев. В углу над печью горела одинокая лампадка.
  Между гарнитуром и печью стоял обеденный стол. Полоса света из окна, прикрытого ситцевыми занавесками, освещала массивы еды в мисках, на блюдах и тарелках: пироги мясные, пироги капустные, баранки, жареные перепел и куропатка, летний салат и селедка под шубой.
  Что-то здесь не так, понял Шустрый. Внутри росло изумление; под изумлением бурлил страх.
  - Ой, смотрите! Будто знала, что кто-нибудь приедет, - всплеснула руками и улыбнулась старуха.
  Ее визитеры переглянулись. У обоих мелькнула мысль: "Что она..." - но озвучить ее они не могли.
  - Вы одна живете? - спросил Шустрый.
  - Давно уже, - вздохнула старуха. - Дети разъехались, у них свои дети. Внуки тоже почти не навещают. А ведь так любили ко мне приезжать, когда были мелкие... Хорошо хоть вы наведались.
  - Для нас забота о старшем поколении - приоритет номер один, - сказал Шустрый. - Я к своей матери трижды в неделю наведываюсь. И за сиделку плачу. Она, слава богу, в добром здравии, - он перекрестился. - Но я не хочу, чтобы она лишний раз напрягалась или оставалась одна.
  - Вот вы знаете, как заботиться о родных. А мои-то... - и старуха махнула рукой.
  Жмых заметил проход рядом с печью, скрытый занавесками-"макаронами".
  - Что там, за зана-весками?
  - Там мой дом, - ответила хозяйка. - Комната, где я живу. Лестница на чердак и в погреб.
  Жмых черкнул для вида в своем блокноте.
  - А этот... туалет где?
  - На улице. Водопровод обещали, но так и не провели. Зато баня есть, ее сын еще лет двадцать назад построил.
  Снова одним губами: "На улице".
  - Я осмотрюсь?
  - Будьте гостем дорогим.
  Жмых отодвинул в сторону занавеску и шагнул дальше в полумрак.
  
  Шустрый сел за стол напротив хозяйки.
  - Возьмите чего-нибудь, - предложила она. - Голодны с дороги небось.
  Шустрый мотнул головой.
  - Спасибо, я не голодный, - хотя рот наполнялся слюной.
  Густой запах блюд перебивал даже вонь, шедшую от старухи и ее дома. Никак она не могла приготовить такое, если ей никто не помог. Не дай бог, конечно, Жмых кого найдет. Лишняя работа Шустрому была ни к чему.
  - Знаете, у меня есть как минимум одна хорошая причина в пользу вашего переезда.
  - Какая же?
  - Ваши внуки смогли бы навещать вас чаще, если бы вы переехали ближе к городу. Подумайте сами...
  Стена кухни глушила его речь для Жмыха. В задней части избы вонь усилилась. Жмыху захотелось выйти на улицу, дохнуть свежий воздух; он сдержался и зашел в комнату.
  Здесь в дальнем углу стояла кровать, а над ней висел ковер с персидским узором. Рядом на тумбочке стояли дисковый телефон и старый радиоприемник, чуть дальше - швейная машинка с лежащим рядом клубком рыжих нитей, а напротив входа - громоздкий, старый платяной шкаф.
  Картина прямо из его детства, вплоть до старых календарей на стене и мерно щелкающих часов. Жмых вспомнил, как он часами сидел в такой же обстановке в доме родителей, за окном - шелест дождя, в руках - раскрытая приключенческая книжка. Тогда он любил читать - до того, как он стал тем, кем он стал. Если бы отец был жив...
  Жмых вернулся в коридор между кухней и комнатой, и вздрогнул от неожиданности. Рука метнулась к кобуре под курткой и тут же опустилась. Он увидел сидящего в углу черного кота. Зверь растянулся на грязном полу и следил за его движениями зеленым взглядом немигающих глаз.
  - Ты-то вряд ли нас сдашь, - прошептал Жмых.
  За стеной Шустрый говорил:
  - ...Кроме того, дом, в котором вы живете - он ведь крохотный. Вашим внукам просто негде...
  Жмых отправился на чердак. Туда вела крутая, узкая лестница, закрученная винтом. Интересно, как эта бабка по ней карабкалась. Она ж выглядит, будто вот-вот развалится.
  Сладковатый запах гнильцы слабел с каждой ступенькой, но так никуда и не исчез. Добравшись до верха, Жмых попал в помещение, схожее со спальней. Он тут же заметил две детали: матрас у дальнего окна, измазанный кровью, и кандалы, висящие над матрасом. А рядом с матрасом - ножовка по металлу с алыми следами на зубьях.
  Жмых ухватился за перила. Живот заледенел. Ноги стали слишком мягкими, держали с трудом - но он заставил себя внимательней осмотреть комнату.
  Рабочий стол у ближайшего окна с выдвижными ящиками, завален бумагами и старыми записными книгами. В углу стола - чучело ворона. Рядом с лестницей - помело.
  Нет, это херня, это бред, говорил себе Жмых, спускаясь вниз. Скажешь кому про такое - отправят в дурку. Но в глубине души - где-то между ребрами и сердцем - он уже начал принимать свои подозрения как факт.
  Он уже хотел вернуться к Шустрому, чтобы обсудить смену планов, - но сначала решил заглянуть в погреб. На всякий случай.
  - Ух, не знаю, касатик, а как же мои вещи?
  - Если вы переживаете о вещах, не стоит волноваться: мы поможем перевести их...
  Жмых присел на корты у люка, ведущего в погреб, - и сладковатый запах усилился. Он уже почти знал, что таится под ним.
  "Ты точно хочешь знать, что там?".
  А у меня есть варианты, ответил Жмых.
  Он схватился за кольцо люка и рванул ее на себя. Гниль хлынула в ноздри тошнотворным потоком; кот зашипел и рванул прочь. Жмых прикрыл нос и ноздри, чтобы не блевануть. Он зажег фонарик на телефоне, опустил в черноту - и испустил испуганный вздох, вспомнив давно забытое:
  - Боже ты мой...
  И Шустрый, и старуха его услышали. Напарник прервал рассказ о преимуществах спутникового ТВ - а губы хозяйки растянулись в усмешке.
  - Что, малой, посмотрел мой погреб?
  Прошелестела занавеска, и на кухню вошел Жмых. В руке - пистолет с закрепленной на стволе трубой глушителя. Убийца направил ствол старухе в затылок.
  - Эй, ты че творишь... - начал Шустрый, но старуха прервала его:
  - Делай то, за чем ты пришел. Зря, что ли, проделал такой путь?
  Избу наполнил сжатый хлопок.
  
  Кошмар на грани понимания
  
  Пуля влетела в центр затылка; вылетела позади правого виска, оставив дыру размером с шар. Голова старухи рванулась вперед от ударной волны. Как только давление внутри и снаружи черепа сравнялось, наружу хлынула кровь.
  И старуха усмехнулась еще шире:
  - Как-то плохо стреляешь, малой.
  И реальность Шустрого дала непоправимую течь. Он видел однажды человека, пережившего выстрел в голову, - но то был другой случай. Мелкий дилер, которого Боярин приказал убрать с улиц, пытался сбежать, и Шустрый стрелял в него метров с двадцати - а когда он подошел для контрольного, пацан ползал на четвереньках и хныкал, прося прощения у Мишки Боярина. Его правая рука тряслась и подгибалась, и он пропускал слоги в словах. Второго выстрела пацан не пережил.
  - Стрельни еще раз. Авось получится.
  Кровь начала капать с щеки ведьмы на стол, но она все улыбалась. Жмых в ужасе отступил назад. Поднял пистолет для второго выстрела, но опустил.
  - Не понял, как так вышло? Можешь спросить Шустрого. Он с этой напастью знаком.
  Имя Шустрого из уст колдуньи вырвало бандита из паралича.
  - Сраная ведьма! - заорал он и выхватил пистолет из кобуры. Выстрел, не сдавленный глушителем, грянул сквозь дом. Звон выбитого стекла и недовольный возглас Жмыха: от грохота у него зазвенело в ушах.
  В этот раз пуля попала в сердце старухи - и ведьма дернулась, схватилась за обвисшую грудь, и сползла вниз по лавке; в ее горле забулькала кровь. Шустрый обошел стол и выстрелил снова. Тело затихло на полу рядом с лавкой. Шустрый склонился над ним.
  - Принеси что-нибудь накрыть, - бросил он.
  - А, что ты сказал! - проорал в ответ Жмых.
  Твою мать, ну надо же, ну контузило идиота. Шустрый схватил Жмыха за подбородок и проорал в левое ухо:
  - Говорю, принеси что-нибудь, чем накрыть.
  Жмых кивнул. Он вышел сквозь занавески и вернулся через полминуты. В руках у него было одеяло с кровати хозяйки. Шустрый расправил его и бросил поверх ее тела.
  - А теперь показывай, что там в погребе.
  
  Луч фонаря выхватил то, что уже видел Жмых: тела, свисающие с потолка на стальных крюках. Их лица - словно красно-серые пятна краски, размазанные по холсту. Многим не хватает важных частей. Они заполняют банки на полках: уши, ладони, ступни, внутренние органы, полосы мяса, вырезанные из мышц. Плавают в маринаде и уксусе.
  Жмыха вновь скрутило рвотным позывом. Шустрый отпихнул его в сторону.
  - Блевать запрещается. Иначе сам полезешь оттирать это вниз.
  Жмых заткнул рот ладонью. Он прислонился к дверному косяку комнаты. Никак не мог отдышаться. На лбу выступил пот.
  - Теперь ясно, зачем нас послал Мишка, - кивнул Шустрый. - На старухе, походу, больше тел, чем у нас двоих. Интересно, чем она их?
  Жмых, который слушал его, накренив левое ухо, махнул в сторону лестницы.
  - Идем наверх, покажу, - сказал Жмых.
  Они поднялись на чердак. Увидев матрас и наручники, Шустрый присвистнул.
  - Да уж, бабка была с секретом.
  Он подошел к матрасу и передал пилу. Жмых уселся на верхней ступеньке.
  - Слушай, а это правда, что ты там говорил про свою мать? Типа, про сиделку?
  Шустрый взглянул на него. В глазах недоумение.
  - Да. Естественно, - ответил он. - Стариков нужно уважать. Они ведь нас воспитали.
  Жмых закатил глаза.
  - Ты сам как, о своей матери заботишься?
  - Моя мать спилась, Шустрый. Забыл?
  Шустрый только вздохнул.
  - Да, без Лехи, конечно... Потерять мужа - всегда тяжело.
  - Смотрю, ты шаришь.
  - Эй! - Шустрый погрозил пальцем. - Не зарывайся, малой.
  Он подошел к столу и выдвинул его ящик. Внутри - молоток и тесак. Оба тщательно вымыты - но их предназначение не вызывало сомнений. Шустрый достал тесак, взвесил в руке, затем покачал головой и положил обратно.
  - Надо принести сюда бабку, - сказал он. - Она здесь работала - значит, нам подойдет.
  - Что подойдет! - Жмых повернул к нему левое ухо.
  - Тело, говорю, принесем сюда! - крикнул Шустрый. - Разделывать ее будем.
  Жмых поднялся на ноги, ступил вниз и застыл.
  - А нахера нам ее разделывать?
  - В смысле?
  - Она ни под кем не ходит. Мы обычно таких просто отвозим в лес.
  Шустрый провел ладонью по лысине. Словно предупреждение от метеорологического центра - зреет шторм.
  - Такие были инструкции.
  - От Мишки Боярина?
  - От его заказчика! Может, ее кто-то будет искать!
  - Кто ее здесь будет искать? Здесь оставить - ее найдут через полгода. Честно, я готов так и сделать.
  Глаза Шустрого округлились.
  - Ты это че задумал? - спросил он.
  - Да ладно, Шустрый. Ты ж не тупой. Это гнилое дело. Мишка нас- Нас кинули...
  Шустрый шагнул к нему. Совсем с цепи сорвался, надо поставить говнюка на место, подумал он. И тут же вспомнил: старуха смеется, пока из дыры в голове течет кровь - и течь сквозь трещину в реальности чуть усилилась.
  Но пока главным был он. И он двинул раскрытой ладонью по макушке Жмыха, так что тот едва не скатился вниз.
  - Слушай сюда, мудозавр. Я морду твою синяком сделаю, будешь опять кормить меня своим мистическим дерьмом, - процедил Шустрый. - Ты дома можешь быть сто раз любимчиком Боярина, но когда мы работаем, твое хлебало и твое очко принадлежат мне, сечешь?
  Он вновь врезал ладонью по голове Жмыха.
  - Сечешь, я не слышу!
  - Да, я понял, - пробормотал Жмых.
  - Вот так лучше. А теперь слушай, - приказал Шустрый. - Я сейчас спущусь к машине и заберу инструменты. А ты сядешь на кухне и присмотришь за телом. Все ясно?
  Жмых кивнул.
  
  Края покрывала, скрывшего старуху, уже пропитались алым. Шустрый подошел к трупу и пнул его по ноге - аккуратно, чтобы не запачкать башмак.
  - Видишь? - сказал он. - Мертва, как Горшок.
  Жмых стоял у печи, не решаясь приблизиться.
  - Садись, хватит ссаться. Че тебе овца эта сделает? Ее больше нет!
  Шустрый пихнул его в спину, и Жмых все же подчинился, неохотно сел на краю лавки рядом с телом. Шустрый навис над ним и добавил для веса:
  - Ты не бабки этой бойся. Бойся меня. Я пока что хожу по этой Земле.
  Все же легко приказывать людям, когда при тебе пистолет. Лет пять назад они с Кабаном, которого тогда еще не заказал Боярин, направили пистолет в голову школьному учителю, и встать на табурет, и просунуть шею в петлю - и он почти даже не препирался.
  Он мог бороться, мог побежать, и получить легкую смерть от пули - но он предпочел болтаться в петле. Вообще, профессор этот в принципе был идиотом: ему два раза намекали, что лучше отказаться от показаний, но он намеков не понял и продолжал гнуть свое. Шустрый никогда такого не понимал.
  Бандит выпрямился и вдруг услышал урчание; оно доносилось из глубин живота. Не соображая, что делает, Шустрый потянулся к столу, где все еще дышали жаром пироги старухи - но потом вспомнил про трупы на крюках и части тела на полках, и отдернул ладонь. От Жмыха маневр не укрылся.
  - Я ведь предлагал поесть перед выездом, - заметил Жмых.
  - У меня в бардачке лежит "Твикс", - и, раскрыв дверь, Шустрый шагнул под дождь.
  Здесь он просчитался. Забрать "Твикс" из машины ему было не суждено - потому что машины не было. И не было деревни. И не было двора. Шустрый очутился на тропе среди леса, погруженной в полумрак. Макушки сосен, стоящих плотными пунктирными линиями, глушили нудный ливень.
  Обернувшись, Шустрый увидел, как дверь избы хлопает у него перед лицом. Плотина рухнула и ужас хлынул внутрь бритого черепа. Вскоре он захлестнет его до краев.
  
  Кошмар за гранью понимания
  
  Шустрый не возвращался уже пять минут. Жмых пару раз порывался встать и пойти искать товарища. Оба раза он оставался сидеть - из-за бредовой мысли: что, если это очередная больная проверка? Что, если Шустрый ждет снаружи, готовый вновь врезать ему по башке за то, что он оставил свой пост?
  Или, может. он приказал ему сидеть, а сам решил свалить на машине? Жмых не слышал мотора и шороха шин, но он почти оглох на правое ухо: его словно заткнули пробкой, удерживающей воду в ванной. С таким ухом можно было и упустить момент.
  ...Только зачем Шустрому сваливать?
  "Чтобы спихнуть на тебя провал задания", подсказал голос из глубин подвалов сознания. "Чтобы спихнуть все на тебя".
  И Жмых продолжал сидеть на месте, отрешенно наблюдая, как кровь из головы старухи просачивается между досками в полу. Несколько раз бросал взгляд на само тело: отчего он ждал, что оно вот-вот дернется. Схватит его лодыжку своими худыми пальцами и вонзит зубы в ступню.
  Через десять минут Жмых понял, что дольше ждать нельзя, и заставил себя встать и выйти на улицу. Темно-синяя "Лада" была на месте. Он видел ее даже с крыльца. Но Шустрого нигде не было.
  Жмых спустился с крыльца и пошел к машине. Размытая дождем тропинка скользила и хлюпала под подошвами. Чем ближе он подходил, тем лучше видел торчащий из замка водительской двери знакомый предмет. Брелок с ключами и пультом сигнализации.
  Подойдя вплотную, Жмых огляделся и повернул ключ. Сунул голову в спертый воздух салона. Никого. Жмых вытащил ключ из замка и прошел к багажнику. Пару секунд он ждал увидеть такую картину: Шустрый лежит в багажнике с остекленевшим взглядом, а на груди по кофте расплывается кровь - но внутри была лишь сумка с инструментами, припасенная напарником. Жмых забрал ее и захлопнул багажник.
  И лишь в этот момент до него дошла возможность, которую он в буквальном смысле сжимал в руке. Ключи у него. Нужно лишь вставить их в замок зажигания - а все провалы можно будет спихнуть на Шустрого. Придется подумать над убедительной версией - нелюбимое для Жмыха занятие - но по дороге домой она образуется: напарник ведь и в самом деле исчез. И все-таки...
  Шустрый мог ему вдарить. Боярин мог наорать. И все равно оба его всегда выгораживали - пусть даже из-за родственных связей. Жмых знал, что за фиаско полугодовой давности большинство ребят с его родом деятельности исчезло бы без следа - а ему дали второй шанс. Стыд уколол Жмыха, когда он вспомнил про недавние подозрения. Он сунул ключи в карман брюк и пошел обратно к избе.
  Первым делом он занесет внутрь сумку, так что она будет наготове. Затем он вернется к машине и отгонит ее подальше, может быть, в лес. После этого он пойдет искать Шустрого. Начнет с заднего двора.
  По дороге налетел ветер, заставив его съежиться в полах пальто, но он все равно задержался перед дверью; нечто мелкое бросилось ему в глаза. Присев на корты, он всмотрелся и сердце на секунду застопорилось: он увидел алые капли крови, ведущие от порога к самой нижней ступени, - а дальше следы ног, быстро заполнявшиеся грязью и дождевой водой, вели за избу.
  Жмых уже знал, что ждет его на кухне. Кровавый след, утолщаясь от капли до полосы, привел его к осевшему на полу одеялу. Жмых все равно приподнял его, потому что не мог поверить. Так он просидел минуту, ерзая глазами, словно потерял не труп, а какой-нибудь мобильный телефон.
  Из этого состояния его вывел далекий крик о помощи. Он донесся до Жмыха из открытого погреба.
  
  Шустрый дергал и толкал дверь. Он барабанил по ней и орал в надежде, что услышит Жмых. Ему понадобилось минут пять, чтобы понять, что это не случится. Он отступил прочь - и увидел, что дверь больше не вела в избу. От бывшего дома остался лишь фасад, и за его стеклами проглядывал лесной бурелом.
  - Все, конец моей крыше, - пробормотал Шустрый. - Полный конец, - и он вытер бегущую из глаза слезу. Хорошо, что никто его сейчас не видел: был бы позор, если бы он захныкал при пацанах.
  Шустрый был, безусловно, прав: он сходил с ума - только не так, как он думал. Разницу объяснил шепот старухи, долетевший до него с порывом ветра. Шершавый, как стволы сосен, тягучий, как текущая из них смола.
  - Нет, Шустрый, ты еще не псих, - сказала старуха. - Ты будешь рад стать дурачком. Дух обнищает - не так будет страшно. Но сначала придется потерпеть.
  Иглы осыпались на голову бандита. Он выхватил пистолет.
  - Погоди, овца старая, - прошипел Шустрый. - Я до тебя доберусь еще. Будешь кишками у меня харкать.
  Хозяйка леса ничего не ответила. Шустрому в жизни не было так страшно; может, только в тот раз, когда в Грозном в стену рядом прилетел заряд гранатомета, и он повернулся, и увидел, как его товарища по взводу разворотило в супоподобное ничто. Однако делать было нечего; Шустрый тронулся в путь по тропе.
  Под подошвами захрустели опавшие иглы и ветки. Впереди дорожка медленно заворачивала вправо, огибая бурелом. Хорошее место для засады. Хорошее место для очередной подлости.
  Вдобавок день заканчивается. Светило по ту сторону облачного щита уже сдвинулось к горизонту, и облачные массы наверху тускнели, еще сильнее сгущая тени на тропе. В вышине каркнуло воронье, заставив Шустрого вздрогнуть и выругаться. Гребаный бурелом, сказал он. Гребаный поворот.
  [Между нами: конечно, он сказал не "гребаный". И слово "херня" он использовал реже аналога. Я это знаю. Вы это знаете. Мы притворяемся культурными людьми].
  Он напрягал слух в попытках услышать угрозу, но все звуки гасила древесная глушь. По ветвям сосен вновь прошел порыв ветра, который сложился в шепот ведьмы - и этот шепот задал вопросы:
  - Бог любит силу, верно, касатик?
  Ладонь Шустрого легла на татуировку, будто в нее вонзили жало или иглу.
  - Думал, бабушка не увидит? Я не дура. Читать умею, - Пауза. - К слову, я с тобой согласна. Бог любит силу. К несчастью для тебя, бог здесь только один.
  Шустрый медленно, медленно обогнул бурелом. Под последним деревом, оборванной бурей елью, он наткнулся на уже знакомый труп.
  Кожаная куртка нараспашку. Под ней - футболка Rolling Stones, обтянувшая живот. Волосы слиплись от крови и мозгов, в голове зияют два входных пулевых отверстия: одно - под ухом, другое - четко в середине лба. И на лице застыло испуганное выражение; ему не мешали даже остекленевшие глаза.
  Какой же он все-таки жалкий тип, подумал Шустрый, хотя у самого тряслись руки от ужаса. Труп, должно быть, угадал свои мысли, потому что он молвил:
  - Ты то-же сейчас не пример кру-крутизны.
  - Хочешь еще пулю? У меня с собой.
  - Не на-до, Шустрый, - всхлипнул сипло толкач. - Не на-до, пожалуйста. Про-прости. Я не хотел.
  И по щеке его скатилась первая слеза. Он шмыгнул носом и заставил себя вытолкнуть еще слова.
  - Знаешь, как больно по-получить пулю в голову? Мозг буд-то ревет. И у те-тебя в лице ко-копошатся мурав-вьи. Без конца рвут тебе лицо.
  - Ты был бы жив, если б свалил вовремя с нашей точки, - проворчал Шустрый.
  - Я знаю, - едва заметно кивнул труп. - Я не... Я не виню тебя.
  Он чуть успокоился и продолжил:
  - Сейчас... Сейчас мне хо-хорошо. Здесь очень с-с-с-спокойно, Шустрый. Вдали от всего. Ни улиц, ни торчков, ни мен-тов. Только дождь и сны. Они тянутся в вечность. Знаешь, Шустрый, если бы я знал, как здесь хорошо, я бы захотел умереть еще очень давно. Я бы на коленях просил пустить пулю в лоб. И ты попробуй - может, поможет.
  Шустрый похолодел. Он наставил на толкача ствол пистолета, но тот уже не боялся - наоборот, хихикал себе под нос.
  - Не надо тратить на меня пули, - сказал дилер. - Они понадобятся для него.
  Он указал рукой вправо и Шустрый увидел: сквозь бурелом к нему приближалась огромная, человеческой формы, тень. У нее четких очертаний и у нее не было лица, но Шустрый тут же узнал ее - он знал эти плечи, как у шкафа, он знал эту тяжелую походку.
  Старый приятель Кабан. Верный товарищ Кабан. До слепоты преданный Боярину и преданный собственным напарником. Вернулся, чтобы сравнять счет.
  
  GROOVY
  
  Жмых подполз на коленях к раскрытому люку. Хотел было посветить, но не стал: ему почему-то чудилось, что при свете фонаря одно из тел обязательно уставится на него.
  - Эй! Кто там? - позвал он. - Кто там?
  Походу, моя шиза, подумал Жмых. Или я принял за голос какой другой звук. Это было возможно: половина его мира все еще состояла из звона в правом ухе. Но ответ пришел - в виде слабого женского голоса, готового сорваться на плач.
  - Боже мой! Господи! Вы там действительно есть!
  - Не уверен, что меня можно так звать, - ответил Жмых. - Но я тут.
  - Боже мой! Пожалуйста, помогите! Я здесь заперта!
  - А где это - здесь?
  - В конце погреба! За телами. Тут что-то вроде камеры, - отозвался голос из люка.
  Жмых отстранился от люка. Ни за что. Только не в этот склеп.
  - Это классно, конечно... но у меня нет ключей, - сказал он.
  - У старухи есть запасной набор, - ответила девушка. - Она хранит его в бане. В подсобке. - Пауза. - Помогите, пожалуйста! Я не хочу умирать здесь одной.
  Жмых вздрогнул и вскочил на ноги. Он узнал эту фразу. Конечно, как не узнать: он слышал ее всего полгода назад - только вот, подозревал Жмых, он запомнит ее на всю жизнь. Этого вообще не должно было произойти...
  - Ладно, попробую, - сказал он. - Сделаю, че смогу.
  Он вернулся на кухню, где его ждала сумка с инструментами. Присел перед ней на корты, расстегнул молнию. Внутри лежал набор человека, которому срочно нужно кого-то исчезнуть: тесак, ручная пила, набор тряпок и губок, две бутылки с моющим средством, один для мебели, другой для полов. Жмых выбрал тесак: его лезвие блестело, как луна среди чистого неба. Бандит продел его в петлю, пришитую изнутри к поле пальто.
  - Оставайся на месте. Скоро вернусь, - крикнул он в адрес люка и пошел прочь.
  Пленница ответила сквозь раскрытый люк. Она желала удачи и хотела предупредить: старуха боится кипятка и огня - единственных вещей, способных убить ее навсегда. Но Жмых ее не услышал: слова утонули в звоне правой барабанной перепонки.
  
  Пробел
  
  Жмых во второй раз толкнул входную дверь и вышел в тускнеющий вечер ноября. Полумрак вырвался из избы на улицу, а в избу уже просачивался ночной мрак. Темнота приходит, отчего-то подумал Жмых, и склизкая волна прокатилась по хребту. Он уже испытывал нечто схожее, когда стоял на краях городов, подпирая спину огнями их фонарей, и смотрел во мглу окрестных ночей. В эти моменты он видел, как все еще малы острова света по сравнению с океаном тьмы, как хрупки цепочки света, проброшенные сквозь нее, как легко она находит трещины среди света и начинает их расширять.
  Он знал, что в пределах десяти шагов его ждет другая вселенная, готовая затянуть его подобно приливной волне, - а еще он чувствовал, что в ней таится древняя сила, которую можно подчинить себе; об этом сообщал легкий зуд, щекотавший нейроны от головы до подушечек пальцев. Сейчас это ощущение вернулось - но сильнее. Сильнее в разы.
  Жмыха так поразило это внезапное состояние, что он не сразу увидел темную фигуру, шарящую возле машины. Опираясь на трость, она обходила машину, наклоняясь, чтобы прочитать номер машины и марку на шильдиках, проверить, нет ли царапин и вмятин на борту.
  Подойдя, Жмых разглядел дырявый берет. Это был старик в рваном берете, встретивший их на пути к избе. Еще одна сложность. Еще одна деталь, о которой они не подумали, потому что в том не было нужды. Машина, конечно, угнанная, с фальшивыми номерами, - но кто его знает. Вдруг дед решит сыграть в героя и позвонит ментам.
  - Эй, друг! - позвал он. - Че, машина заинтересовала? Купить хочешь?
  Старик повернул к нему голову. Тот же унылый взгляд, но на дне его будто что-то едва заметно мерцает. Ничего хорошего от этого взгляда ждать не стоит, понял Жмых.
  - Меня интересует, что вы делаете здесь в такой час, молодой человек, - ответил дед. - И почему вы так задержались у Раисы Борисовны.
  - Мои дела здесь - мое личное дело, дедуль, - ответил Жмых. - Не надо в него лезть.
  Старик почесал седую щетину.
  - Конечно, ваше личное. Оно всегда личное, когда есть, что скрывать.
  - Дедуль, у нас тут проблемка вышла, пытаемся ее решить. Лучше не мешаться.
  - А я не буду мешаться. Милицию вызову, вот и все.
  Твою мать, вот почему они никогда не успокаиваются. Всегда идут до последнего. Держатся принципов там, где для принципов места нет. Жмых вспомнил историю Шустрого про то, как они заставили какого-то там профессора, свидетеля по делу важного человека, надеть голову на петлю и выбили из-под него табурет. Он решил попробовать еще раз:
  - Старик, скажу честно, - начал Жмых. - Я не хочу тебе зла. Сейчас уже темно. Иди, пока не запомнил мое лицо. А номера, наверное, сам забудешь по дороге. Сечешь?
  - У меня плетки нет, чтобы сечь, молодой человек, - нахмурился дед. - И я уже запомнил твое лицо. Уж больно оно мне не нравится.
  Несколько секунд они буравили друг друга взглядами - а затем Жмых тяжело вздохнул.
  
  5 8 6
  
  Грохот выстрела, и пуля свистнула над бритым черепом Шустрого. Он пригнувшись, бросился влево. Вскинул пистолет, целился долю доли секунды и вдарил крючок. Отдача двинула в правую руку. Два выстрела грохнули одновременно. Пуля свистнула справа - и он бросился вперед по тропе.
  "Пять", посчитал его мозг. Плохо. Херово дело, братцы, паниковал Шустрый. Знать бы заранее про эту херню, прихватил бы с собой еще магазин.
  Тяжелый, грузный Кабан, восставший из мертвых, ломился за ним по тропе; краем уха он слышал, как его говнодавы ломают ветви подлеска и вминают их в грязь. Воздух влетал в легкие, обжигая горло, и он чувствовал, как все легче и легче становится голова.
  Еще один выстрел прозвучал прозвучал позади. Шустрый запоздало пригнулся, услышал звон стекла, поднял голову и увидел впереди избу. Пуля Кабана влетела в одно из ее окон. Что-то в избе было не так, что-то не то, может, сам силуэт дома или линии бревен, из которых был сложен ее фасад, но думать об этом было некогда, надо было бежать.
  Шустрый взлетел по ступенькам крыльца. Кабан выстрелил дважды. Одна из пуль пробила ножку резных перил, другая черкнула Шустрого по виску. Кожу на черепе обожгло, бандит выпалил:
  - Твою мать! - и толкнув дверь избы, ввалился внутрь.
  Он грохнулся на колени и захлопнул дверь. Пошарил пальцами по ее краю, нашарил защелку и задвинул ее стержень в ушко. Лишь после этого он позволил себе дотронуться до раны. Посмотрел на пальцы: пара капелек крови. Царапина. Не страшно. Куда хуже, что он выбился из сил после пары минут бега.
  "А я говорил, нужно пообедать", - зазвучал в голове насмешливый голос Жмыха. Какой же он ублюдок. Надо будет вломить ему, когда выберусь.
  Тяжело дыша, он встал на ноги и огляделся. Он вновь стоял посреди кухни - но чуйка подсказывала ему, что эта не та кухня, из которой он вышел. Шустрый привык доверять своей чуйке: благодаря ей и надежной "крыше" он прожил почти двадцать лет в профессии, в которой редко встретишь стариков.
  Но одна деталь точно осталась прежней. Стол, уставленный пышущей жаром едой. Пирожки с мясом и капустой. Пироги. Птица и порось. Яблоки в бликах от свисающей с потолка люстры.
  - Попробуешь, касатик? - прошептала старуха.
  Шустрый приблизился к столу. Его пальцы зависли над пирожком с капустой, словно стальная клешня, готовая схватить плюшевую игрушку на дне автомата. Мясо понятно, но с капустой-то подстава какая, спросил себя Шустрый. В любом случае, он должен перекусить. В глазах от голода уже рябит.
  - Возьми кусочек. Совсем исхудал.
  Он поднял пирожок с капустой, и тут же заорал от испуга и отвращения, и швырнул его в плафон, которая со звоном закачался, таща на буксире круг света от лампочки.
  -- Ах ты старая сука! - заорал он, и старуха ответила коротким смешком:
  - Мамаша твоя.
  Пирожок прокатился по полу, и на всем протяжении пути с него сыпались личинки белесые личинки червей - такие же десятками ползали по столу среди тарелок и мисок, иногда заползая внутрь. Они все ползли из печи - и когда лампа качалась в ее сторону, ее круг света падал на лежащие внутри головы с выпученными глазами.
  - Ты отказался, когда предлагали. Теперь будешь ходить голодным.
  Входная дверь сзади Шустрого сотряслась от удара плечом. Шустрый развернулся, не думая, выстрелил. Пуля пробила дырку в двери; от удара взметнулось микроскопическое облако древесной стружки. На секунду все затихло.
  Держа наготове пистолет, Шустрый приблизился к двери. Потянулся к щеколде. Дверь сотряс новый удар.
  
  Гr43 Пр0шлGO
  
  Опасливый шаг вперед, за ним другой. Два глаза-двустволки обводят по кругу задний двор, тонущий в грязи. Следующий шаг. Деревянные мостки проседают под тяжестью, погружаются в жижу. Еще один шаг - и новая остановка.
  То была разумная предосторожность: полуоглохший Жмых не знал, за каким углом могла ждать ведьма и откуда она могла напасть, - но двигал им страх. Его каждый шаг был против течения, каждый шаг говорил ему: разворачивайся, иди к машине, езжай отсюда - и внутри рос и рос липкий ужас, наполняя нутро. И этот ужас подсказывал ему:
  "Осторожничать бесполезно. Ты увидишь ведьму, когда она того захочет. Не наоборот".
  Жмых добрался до места, где мостки расходились рогаткой: та, что шла влево, вела к нужнику, та, что шла вправо, - к бане. Бандит мельком взглянул на косящийся скворечник, похожий на дешевый гроб, и двинулся ко входу в баню. На ее кривой, будто втиснутой силой в проем двери висел амбарный замок, проржавевший насквозь; его, наверное, можно сбить одним точным пинком. Дверь медленно росла в размерах, пока не заполнила все поле зрения Жмыха, - и когда он подошел вплотную, замок рухнул сам.
  "Ну да, конечно".
  Жмых толкнул дверь, и она проскребла по полу. Жмых ступил внутрь и дал глазам привыкнуть к темноте, пока они выхватывали из темноты очертания парилки. Баню явно давно не топили. Оба полка почти почти целиком скрылись под горой хозяйственного хлама: тазами, ушатами, тряпками, губками, метлами, граблями, сумками и коробками из-под бытовой техники, внутри которых были сложены стеклянные банки. Свободен был только проход перед полками, ущелье, ведущее к еще одной двери, сквозь щель которой просачивался неоновый свет.
  "Неоновый свет?"
  Да. Неоновый свет.
  На возвышенности у входа Жмыху в глаза бросились два предмета: человеческий череп с незажженной лампадкой и электрический фонарь - здоровый, с ручкой, такой используют для походов. Конечно же, он прихватил с собой фонарь. Зажигать все-таки не стал, повесил пока на пояс: не хотел выдавать себя раньше времени. Что бы там ни говорила его чуйка, но судьба добра к тем, кто ее не испытывает, - так вроде говорил его отец, упокой Господь его душу.
  Через пару шагов Жмых задел локтем ручку черпака, свисающую справа, и по горе хлама с грохотом скатилась лавина, схоронившая под собой часть прохода. Бандит отскочил в сторону и ударился об другой склон, вызвав новый сход мусора. Жмых выругался, проклял и хлам, и его хозяйку. Перешагнул через кучу вещей, рухнувших на пол, и дошел до подсобки.
  По пути к бане Жмых боялся, что старуха вот-вот выскочит на него из-за угла, - но, увидев неоновый свет, он как-то нутром понял, что ему приготовили нечто хуже. Гораздо хуже.
  Ведьма, жрущая людей, при всем своем ужасе в его картину мира худо-бедно укладывалась - пусть для этого ее пришлось растянуть страшилками из детства, которых он перестал бояться лет в двенадцать. Но неоновый свет выходил за ее пределы, какими бы узкими они ни были. Неоновый свет был тьмой за городскими окраинами - дрянной каламбур, но какой уж есть.
  За дверью был кабинет Боярина: крохотная полутемная комнатка, в кругу лампы - рабочий стол, а на столе - связка ключей. Полоса синего неона плавала в пенной воде ванны, мешаясь с красным. А под водой лежал Мишка, бледный от неона и холода, раздутый трупными газами. Мундштук выпал из пальцев, откатился прочь от ванны. Шуба медленно оседала под воду, наливаясь кровью хозяина.
  Приблизившись, Жмых разглядел полосу поперек его горла; от нее к поверхности поднимался розоватый туман. Другое тело грохнулось на пол за его спиной. Жмых вздрогнул и оглянулся. Серьга лежал лицом в пол, раскинув руки. Попутная жертва.
  Брехня, сказал себе Жмых, когда сошел первый шок. Ведьма путает мне мозги. Кто вообще достанет Боярина в его кабинете. Кто вообще на него пойдет.
  - Глупый вопрос, малой, - раздался эхом из коридора голос старухи. - Кому надо, тот и пойдет. Кому надо, тот доберется. Чай, посчастливится и тебе.
  - Иди, бабка, на хер! Мне на Боярина зуб точить незачем! - ответил Жмых. Ответил как можно громче, чтобы заглушить страхи. - Я твои мани... пуляции насквозь вижу! Я за Боярина горой!
  - Не загадывай, малой. И не обманывай себя.
  Дверь кабинета скрипнула и распахнулась на секунду. Жмых вскинул пистолет, готовый к тому, что вот сейчас старуха ворвется внутрь с когтями-лезвиями и слюной, текущий с клыков. Вместо нее в комнату прошлепал черный кот, сжимающий в зубах дохлую крысу. Жмых узнал его: этот кот сидел в избе у люка позади печи. Зверь положил добычу у его ног и воззрился зелеными глазами.
  - Простаки шарахаются от смерти и крови. Им невдомек, что для всякой жизни нужна чья-то смерть, - сказало эхо старухи. - Так уж повелось. Всегда есть охотник и жертва. Иногда это один человек. Всякий, кто кого-то ест, потом становится пищей для кого-то еще.
  Во тьме за дверью что-то рухнуло, разбилось со стеклянным звоном - и Жмых расслышал бродящие снаружи тяжелые шаги. И голос спросил его:
  - Как ты думаешь, кто ты сейчас?
  Кот продолжал смотреть. Будто ждал ответ.
  
  Не смотри назад
  
  Новый удар сотряс дверь, частично выдрав из косяка шурупы щеколды. Шустрый отступил прочь, держа дверь на мушке. Дуло приподнял чуть кверху, чтобы оно смотрело точно в грудь Кабану, когда он войдет. Рост Шустрый рассчитал по памяти; теперь главное, чтобы не было ошибки. Права на ошибку у него нет: в магазине всего четыре патрона, но важно даже не это - важно то, что он успеет сделать только один выстрел. Как и в тот день два года назад.
  Еще один удар, и щеколда слетела с креплений. Затем последний удар, уже ногой - и дверь распахнулась настежь. Весь проем заняла шкафообразная фигура, объятая тьмой. Шустрый выстрелил.
  С грохотом пуля просверлила дыру между рёбрами и вылетела с другой стороны, в паре сантиметров от позвоночного хребта. Кабан дернулся, отступил на шаг - точно так же он дернулся, только вперед, когда убийца всадил ему пулю в спину два года назад. Шустрый вспомнил, как друг обернулся к нему, и в его глазах застыло непонимание: "Это неправда, потому что не может быть правдой" - и оно осталось в них даже тогда, когда Кабан схватил его горло. Рана была смертельной - но в этом человеке хватило жизни, чтобы протянуть еще три минуты и почти утянуть Шустрого с собой.
  В этот раз он ему такого шанса не даст: увидев рану от выстрела, бандит тут рванул сквозь макаронины-занавески. Он попал в коридор, который в этой избе - в новой ее вариации - вытянулся деревянной кишкой, сворачивающей вправо. Оно, если подумать, и к лучшему. Шустрый услышал, как грузное тело рухнуло на стол, взметнув в воздух посуду и червей, но иллюзий он не питал: он знал, что Кабан обязательно поднимется и вновь отправится по его следам. Расчет был другим: измотать врага погоней, чтобы он истек кровью.
  Шустрый двинулся вперед - не слишком быстро, чтобы не измотать себя раньше времени. Сказать проще, чем сделать: вызванное червями отвращение отбило голод, но теперь он вернулся в тянущего вакуума в желудке. Скоро голод притупится - но вместо него придет слабость, кроющая разум. Впрочем, до этого нужно дожить.
  За поворотом его ждал профессор. Он свисал с потолка над опрокинутым табуретом, дергаясь в петле. Судорожно хватался за веревку, пытался освободиться. Безуспешно. Его судьба была решена в тот самый момент, когда Кабан выбил табурет и узел сдавил ему шею.
  Надо сказать, держался он спокойно - только немного подрагивал голос. Стыдил их в попытке переубедить. "И как вам, нравится, молодые люди, таким заниматься..." - хотя у Кабана уже тогда проступила седина на висках. Наверное, он знал где-то в глубине сердца, что уже обречен, но сам давил эту мысль. Хотел умереть с достоинством.
  Мудак старый, злобно выдавил Шустрый. И что в этом достойного? Тоже мне, умер с высоко поднятой головой...Пока он добирался до жертвы, та уже безвольно обвисла, болтаясь в проходе, словно использованная боксерская груша. Штаны мокрые от мочи. Шустрый раздраженно отпихнул ее в сторону и выругался:
  - Ублюдок, мать твою.
  За трупом коридор кончался, и Шустрый ждал, что окажется в жилой комнате ведьмы, но вместо этого он вышел в амбар: длинное помещение с бетонными стенами, крашенными побелкой, над головой - линии флуоресцентных ламп, под ногами - бетонный пол, усыпанный опилками, - и по всей его площади бродили нестриженые овцы.
  "Что, как??".
  Овцы разом, все тридцать или сорок голов, повернулись к нему. Они уставились на Шустрого. Шустрый уставился на них. Ноль мыслей в тупых глазах. На секунду Шустрый даже успел ощутить укол зависти, а потом ближайшая из овец проблеяла ему в лицо:
  - Бе-е-е! - и они все разом сгруппировались, и надвинулись, и стали теснить его обратно в коридор.
  - Э, вы че творите, отродья козлиные!
  Пол под его ногами уже вибрировал от тяжелых шагов, настигающих сзади. Раздался грохот: это Кабан пнул в сторону табурет. Шустрый выставил пистолет в воздух. Выстрел.
  Два, посчитал мозг.
  Блеющая волна прокатилась по стаду. Ближайшие овцы, дрожа ушами, раздались в стороны, тесня сородичей. Будто воды перед Моисеем, идущим бить египтян. Шустрый рванул в образовавшийся проем.
  Перед стальными воротами амбара его ждал еще один оживший мертвец: бродячий пес с шерстью, покрытой бурыми разводами. Он тихо поскуливал, лежа на боку; его бока опалил огонь, и пес умирал. На стене рядом с животным кто-то прилепил записку: "На потом".
  Шустрый наблюдал эту картину пару секунд, а затем толкнул стальные ворота. За ними была комната старухи - почти такая же, как в нормальной избе: кровать под слоями одеял, турецкий ковер на стене, платяной шкаф и швейная машина. Все было, как и прежде, - за исключением одной детали.
  Посреди комнаты, напротив кровати, словно чужеродный инопланетный монолит, стоял рабочий стол Кабана. На клеенке в разводах, накрывшей столешницу, рассыпались гвозди из банки "Нескафе". А рядом с банкой лежал молоток, сверкающий стальным бойком и чернеющий волнообразным пластиком рукоятки.
  - Ну конечно. Ну а хули, - пробормотал Шустрый.
  Конечно, а ты думал, все будет просто? От судьбы не убежишь. Шустрый, не замечая того, провел рукой по лысине, стирая капли пота. Все повторилось. Зашло на новый круг. Топот сзади настиг его и вокруг шеи сомкнулись пальцы Кабана...
  
  Насилие - не ответ
  
  ...Хваткой промышленных тисков - гарантия того, что Шустрый еще почти месяц не сможет нормально есть и пить. Одной рукой - всего одной, черт его дери, - Кабан приподнял его в воздух и швырнул спиной о рабочий стол.
  Тупая боль пронзила хребет и окрестные мышцы, и палец рефлекторно вдавил спусковой крючок пистолета. Пройди пуля сантиметром левее - черт его дери, сантиметром левее, - и на этом схватка и кончилась бы. Вместо этого пуля разбила расписную тарелку на полке у входа. Шрапнель из керамики рванула во все стороны - а в это время Шустрый прокатился по столешнице, сбив банку с гвоздями.
  На секунду мелькнуло окно; вид из него отпечатался в памяти, словно снимок на фотокарточке: первый снег ложится на улицу, и какой-то пацан в шапке с помпоном ловит его ладонь. Затем Шустрый хлопнулся на пол, хрустнув ребрами, и сдавленно замычал от боли. Пистолет откатился в сторону; со стола посыпались запоздавшие гвозди. И секундой позже...
  
  Насилие - это вопрос
  
  ...Над ним навис Кабан, держась рукой за рубашку рядом с дырой от пули. Любой бы с такой раной уже лежал бы мертвым, но только не эта скотина. Кабан был готов драться, пока не испустит последний вздох.
  Прошлое проступало сквозь настоящее. Как и в тот раз, взглянув в его глаза, Шустрый увидел тьму; два года назад это была тьма ярости, теперь же - буквальная тьма пустого сознания. Два года назад он схватил "Макарова" с комода, сегодня он уже сжимал его в руках. Но оба раза он слово в слово прорычал:
  - Ах ты падаль гнойная! - и Шустрый подумал: "Он в курсах, что вот-вот помрет?".
  А затем Кабан наставил на него оружие, и на смену мысли пришел рефлекс. Шустрый оторвался от земли и пнул ножку стола. Предмет мебели проехал на ладонь, роняя в пути гвозди, и толкнул Кабана ниже пояса. Бандит согнулся в поясе, прицел сбился и пуля отрикошетила от плитки/досок пола, заставив подскочить пульс Шустрого.
  Кабан взревел с видом загнанного зверя, брызнув на стол красной слюной. Шустрый кое-как поднялся на ноги, шипя от боли в расколотых ребрах. Он видел, что молоток каким-то образом - чудом, иначе - все еще лежит на краю стола. Он знал, что последует в ближайшие пять секунд.
  
  И ответ на него:
  
  Он схватит молоток. Его друг вновь наведет пистолет. Молоток ударит по ладони, раздробив в крошево фаланги пальцев. Кабан зарычит от боли, выронит ствол - и Шустрый нанесет второй, самый страшный удар.
  Он знал, что делать. Он знал, что придется. Но не хотел.
  Сука, ну как так-то, подумал он. Ведь можно же как-то... Он увидел, как рука Кабана с пистолетом поворачивается в его сторону. Он схватил молоток. Он ударил по ладони, раздробив в крошево фаланги пальцев. Кабан зарычал от боли, выронил ствол - Шустрый рванулся вперед, чтобы подхватить оружие.
  Да, так и надо. Один выстрел. Мгновенная смерть. Без криков и без той сцены в конце.
  Пальцы Шустрого уже сомкнулись вокруг рукоятки, когда Кабан ударил его кулаком в голову. Мир затмило красной волна, и сквозь нее он ощутил, как его снова душат заводские тиски, и как кровавая слюна летит в лицо, и вдруг все его чувства - впервые за вечер - отхлынули, словно море во время холодной воды, и под ними проступила ледяная натура человека, привыкшего убивать.
  Какая разница, хочет он или нет? Решать не ему.
  Он нащупал молоток. Схватил его. Секунду целился.
  "Все верно?"
  
  "ДА!"
  
  И вдарил молотком по зубам. Эмаль треснула с керамическим хрустом, когда с ней столкнулся боек из стали, и кинетическая сила тут же вырвала с корнем больше дюжины зубов из десен, пропихнув их вглубь полости рта.
  И Кабан взвыл. Он схватился обеими руками за челюсть, и сквозь пальцы проступила кровь, хлынувшая сразу из десен и глотки. Он отступил на пару шагов. Он сел на пол и прислонился к стене. Наконец-то Кабан умирал.
  И Шустрый вдруг увидел его таким, каким не видел с детства. Не того огромного, страшного Кабана, способного напугать одной ухмылкой. Не того Кабана, который ржал во весь голос над его анекдотами. Не Кабана, который слишком часто зарывался и брал заказы, которые не стоило брать. Не Кабана с недобрым блеском в глазах.
  Он увидел испуганного пацана, который рыдал от страха и бессилия. Пацана, готового просить пощады - и знающего, что это его не спасет. И все равно он заставил себя отнять ладони от дрожащего, перепачканного подбородка.
  - Ну что, Шустрый, уважаешь силу? - промямлил он. - И куда это нас завело?
  - Сам напросился, - сказал Шустрый не своим голосом. - Не надо было злить Мишку.
  Кабан его словно не слышал. Он уже глядел в пустоту.
  - Мама, прости меня, - пробормотал он.
  Шустрый опустился перед ним на колени. Занес молоток. Проговорил:
  
  Передай привет нашим
  
  И боек молотка врезался точно в лоб Славы Королева.
  
  Огромный пиджак
  
  Как только последний удар молотка опустился на голову Кабана, Шустрый отбросил инструмент в сторону и с трудом, поскальзываясь, поднялся на ноги. Каждый сиплый вдох давался ему с трудом; казалось, еще чуть и он свалится на пол с инсультом.
  Два года назад он тут же выглянул в окно и вышел к калитке: проверить, не слышал ли кто выстрелов, не вызвал ли ментов. Ему повезло: его соседи переместились в город с концом дачного сезона либо уехали на работу. Хотя, наверное, парочка в окрестных домах все же осталась. Конечно осталась. Они просто знали, что лучше не возникать.
  Шустрый запер калитку и запер дверь. Затем с трудом, в три десяток приемов, дотащил труп Кабана до ванной, где уложил его в ванну, - и так началось его бдение у тела друга. Несколько часов он понемногу отпиливал его части тела и заворачивал их в целлофан, отмывал его дом от следов схватки, ел пищу мертвеца и даже разговаривал с ним - ведь разговаривать было больше не с кем.
  И абсурдным образом это спасло Шустрого: он мог заняться делом и не думать о том, что ему пришлось сделать. Не думать о том, как страшный убийца жалобно хныкал перед смертью. А сегодня такой роскоши у него не было.
  И Шустрый захихикал. Смех начался едва заметными толчками, почти незаметными на поверхности, но они быстро росли - и наружу вырвались первые смешки, которые быстро переросли в безудержный хохот. Трясясь от хохота, он вновь осел на пол рядом с размозженным черепом Кабана, а смех все продолжал расти, руша остатки плотины в его голове, - и в конце концов он схватился за голову, и слезы потекли у него из глаз, и он взвыл, как побитый старый пес.
  - Какого хера. сука, какого хера, - шептал он. - Хули я? Хуля я-то?
  Он уставился в потолок, крашеный побелкой.
  - Я что, такой дохера злодей? - сказал он. - Не я заказывал этих людей. Я солдат. Мне говорят, я делаю. С нас не спрашивают.
  - Ой ли?
  Вопрос старухи просочился сквозь щели в окне и щели в полу. Такой же пронзительный, такой же бесплотный.
  - Ты, Шустрый, мне в уши не дуй, - говорила ведьма. - Ты, может, себе наврать худо-бедно сумеешь - но бабку не проведешь. Бабка для этого слишком долго жила. Какой из тебя солдат? Обычный головорез - не меньше, не больше. Ты это знаешь. И знаешь, почему Боярин послал сюда тебя и малого. Те, кто творит зло, хотят его поскорее забыть - но ты-то ведь помнишь. Так с чего Боярину забывать? Правда, главная твоя беда сейчас не в этом. Знаешь, в чем беда твоя? В чем твоя кручина?
  Бандит мотнул головой.
  - Главная беда твоя в том, что ты ищешь смысл, - ответила ведьма. - Почему ты? Чем ты это заслужил? Правда в том, что ничем. Ты-то, конечно, лиходей и головорез, но ты не первый. Думаешь, все, кто был до тебя - дурные люди? Нет, конечно. Многие из них ничем не провинились, но мучала я их не меньше тебя. Может быть, и похлеще тебя.
  Ты убивал людей, потому что они попадали тебе на мушку. Я мучаю людей, потому что они попадают в мои сети. Такова моя природа. Иногда, конечно, думаю, в чем здесь божий, а то и бесовской промысел - тока толку в этом ни на грош. Если во мне и был какой-то промысел, я позабыла его сотни лет назад.
  Шустрый поднялся на четвереньки и дополз до своего пистолета, лежащего под столом. Не позволяя себе задуматься, прислонил дуло ко лбу, чтобы наверняка; зажмурился и спустил курок. Металлический звон, и рама затвора слетела со ствола. Магазин выскользнул из обоймы, и грохнулся на пол.
  Бандит всхлипнул и отбросил прочь бесполезную пушку. Ведьма сопроводила попытку сухим смешком.
  - Рано, Шустрый, рано, - сказала она. - Ты сделал только шаг по тропе безумия. Твой череп еще не наполнился мутной водой.
  Справа от бандита, между швейной машинкой и стеной, открылась новая дверь. И Шустрый встал на ноги, и проволочил их к дверному проему. Внезапно он понял того профессора, который согласился встать на табуретку и сунуть голову в петлю. Теперь он делал то же самое. Потому что, в сущности, что еще ему остается?
  - Когда ты сойдешь с ума, ты даже этого не поймешь, - продолжала старуха. - Тогда и станешь свободным. Все, что было до того странным, станет родным. Ты будешь смеяться, пока тебе будут рвать горло.
  Шустрый ступил через порог и вновь вышел на лесную тропу. Снаружи полутьму сумерек уже сменила тьма ночи - океан тьмы, скрывший под своей толщей Шустрого, который теперь плутал по его дну. И свет из окон выхватывал уже не струи дождя - вместо них на землю спускались хлопья первого снега, кружащие в свете из окна. Они устилали землю белым саваном; из него к небу взлетали черные молнии древесных стволов.
  Перед тем, как двинуться дальше, Шустрый оглянулся на избу - и понял, что с ней было не так, когда он в нее вбегал. Ее стены были сложены не из бревен, а из обычных досок - и крышу покрывал серый шифер, а не соломенная кровля. Дом сдвинулся. Прополз во времени. И Шустрый последовал за ним.
  
  Тупой как кирпич
  
  Жмых рывком сгреб связку ключей и сунул их за пояс. Направился к выходу, желая как можно скорее свалить отсюда и в то же время остаться навсегда здесь, в относительной безопасности. Второе желание было сильнее первого - и Жмых прибавил шаг, чтобы его не сбило с ног встречным течением.
  Как только он пересек проем, по обе стороны из-под потолка хлынул бутылочно-зеленый свет; он рассек тьму коридора, который вел из кабинета Боярина в зал "Купеческого трактира". Стены давили на Жмыха, будто смыкаясь над ним. Дверь справа, дверь слева - немая угроза: "Давай, подходи. Узнай, кто тебя ждёт за ними". И все тесное пространство между ними заполнил звон из поврежденного уха.
  Но Жмых продолжал идти; ноги двигались независимо от силы воли, подверженные собственной инерции, - и он добрался до зала "Купеческого трактира".
  То была липкая дыра, притворявшаяся заведением: давящие деревянные потолки, столы накрыты скатертями и уставлены свечами, но скатерти все в пятнах и их ножки ходят ходуном. Единственное светлое место - узкий проход между резной барной стойкой и полкой, уставленной стеклом бутылок - прозрачным, бронзовым, зеленым.
  Кто-то потерся о ногу Жмыха. Он вздрогнул. Посмотрел вниз и увидел кота, который вновь сверлил его зелеными глазами. Словно чего-то ждал.
  - Ладно, хер с тобой, - буркнул он. Наклонился к коту и погладил его по макушке. Зверь довольно зажмурился, крякнул, приподнявшись на задних лапах, и, довольный, потопал прочь.
  Жмых поднял взгляд - и вдруг осознал, что интерьер "Купеческого трактира" больше, чем он помнил: столы, и свечи, и деревянные колонны тянулись далеко во мглу, сжимаясь в перспективе. И на краю мглы, куда не доставал даже фонарь, сидела бледная фигура. И опять с ним случилось то же, что и у забегаловки в Новореченске: на секунду он увидел, как фигура манит его пальцем. Его ждали на разговор.
  В каком-то ступоре Жмых двинулся навстречу призраку. Пистолет в опущенной руке прилип потом к ладони. Он то и дело посматривал на вылетающие мыски башмаков: страх мешал смотреть прямо - потому что он знал, кто сидит за столом.
  "Стреляй, как только будешь близко", подсказал ему инстинкт. "Не дай заговорить зубы".
  - А чего не хочешь с бабушкой говорить? - раздался голос ведьмы, шедший отовсюду. С ним говорил древний бог.
  Жмых вздрогнул. Выстрелил, почти не целясь. Глаз у него был все-таки был что надо: пуля попала точно в лоб бледной фигуры. Однако крови он не увидел; фигура дернула головой назад и вперед, - и встала на прежнее место; ее длинные волосы взметнулись вслед за черепом и упали, закрыв лицо.
  Не чуя ни ног, ни ступней, бандит приблизился к фигуре. Его сердце билось о ребра, отдаваясь эхом в ушах, глуша мысли, глуша даже зрение, - так что он не сразу понял, что на лице старухи, сидящей за столом, нет морщин. Оно состояло из пучков нитей, сплетенных в сотни узлов.
  - Присаживайся, малой, - сказала отовсюду ведьма. - Негоже уходить, не поговорив.
  - Нет времени, - прохрипел Жмых.
  Стул напротив куклы выдвинулся.
  - Я настаиваю, - нажала ведьма. - Хочешь, чаю? Может, чего покрепче?
  Круги под глазами, морщины не по годам. Лицо матери заливает кровь. Жмых вскрикнул и отпрянул прочь.
  - Садись!
  Стеклянные глаза отца, которого он не застал. Застрелен на пороге собственного дома. когда нес колыбельку с мелким Сашей. И вновь - кукла старухи в полный рост.
  Жмыха всего трясло, но он пересилил себя: положил у ножки фонарь и сел за стол. В граненый стакан, возникший перед ним, полился самогон. Охлажденная хреновуха; от нее прямо тянуло свежестью ледника. Соблазнительнее некуда, особенно в его текущем состоянии. Жмых отодвинул их прочь.
  - Не хочешь бабкиной хреновухи? Зря, видимо, варила, - расстроилась старуха. Краткая пауза и вопрос:
  - Ты подумал, о чем мы говорили в кабинете?
  - О чем говорили? - увильнул Жмых.
  - О Боярине, малой, о Боярине. О том, чтобы вскрыть его, как консервную банку.
  - С хера ли я должен её вскрывать?
  Старуха терпеливо вздохнула.
  - Коли есть лев, будет и Самсон, - сказала она. - Лев хочет тебя сожрать - значит, надобно убить его, чтобы он сам стал обедом.
  - Брешешь, бабка. Я племянник Боярина. Он можно сказать, воспитал меня после того, как отца грохнули. С хера ли ему меня кидать?
  - Верность, малой, предназначена для тех, кто правит, - ответила ведьма. - Но не для тех, кто им прислуживает: этих кинут волкам в тот же миг, когда они начнут мешаться под ногами.
  - Я мешался?
  Ответ был немым. Животный страх, отпечатанный на лице девушки. На бледном лбу между светлыми бровями и золотистой челкой - дыра от пули. Из затылка летят хлопья ваты. Всего один выстрел, изменивший траекторию его жизни. То, чего не должно было произойти. Если бы не сдали нервы...
  - Из-за такого меня не кинут.
  Жмых говорил уверенно, но червь сомнения уже поселился внутри - и начал расти, пожирая рациональные возражения, ибо был рациональнее их. Старуха ничего не сказала, и в наступившей тишине звон в правом ухе вновь заполнил голову Жмыха.
  Кукла сидела напротив, взирала на него с осуждением. Глаза словно живые. В их глубине будто что-то двигалось. Жмых наклонился через стол. Всмотрелся в далекие блики от ламп барной стойки и свечей, сжавшиеся до крохотных точек. И внутри этих точек была тень; Жмых почти вплотную приблизился к стеклянным глазам на вязаном лице, чтобы ее рассмотреть.
  Тень выросла мгновенно, заполнив зрачки до краев. Ведьма подкралась к нему справа, из глухой зоны; скользила к нему словно по воздуху. Жмых не был Шустрым, поэтому повернулся слишком медленно - по крайней мере, для старухи. Когтистая, жилистая лапа, вытянувшись, выбила пистолет из его ладони; выстрел эхом отрикошетил от низких потолков.
  Другая лапа ухватила Жмыха за предплечье, и сорвала со стула, и притянула прямо к лицу - сине-бледному, прорезанному грубым швом с торчащими нитками; видимо, старуха пыталась сшить его обратно после того, как Жмых разнес его на части пулей.
  - Твою мать!
  - А ну, малой, иди к бабке, - проворковала ведьма. - Исхудал небось.
  Челюсть ее раздалась в стороны, и Жмых увидел внутри десятки рядов заостренных зубов - настоящий станок по перемалыванию костей и плоти.
  Твою мать, Боярин, подумал бандит. Хочешь кинуть, лучше просто пусти пулю в затылок.
  Он нащупал на подкладке пальто ручку тесака, выхватил из нее сталь лезвия и в голове стрельнула еще мысль: если он выйдет отсюда живым, Боярина ждут вопросы. Он вскинул тесак - и со всей силы обрушил его не на темя старухи. Лезвие пробило череп, вонзилось в серую массу внутри, и наружу вновь хлынула кровь.
  Старуха слабо вскрикнула и ослабила на секунду хватку - и Жмых оттолкнулся от нее, вырвав руку из ее лапы, и рванул было прочь, - но вторая лапа вонзилась когтями в сухожилия ноги. Разряд боли, и теперь вскрикнул Жмых.
  Лапа потянула вновь рванула его, ахнув подбородком об стол, но сквозь еще одну молнию боли он успел вцепиться в край столешницы, собрав морщиной скатерть. Зависнув на секунду параллельно паркету, он вдруг увидел свой шанс на спасение: пляшущее пламя на тонком фитиле.
  Руку обожгло горячим воском, когда он схватил свечу, но адреналин уже хлынул в кровь, и бандит ощутил, как жар сменяется зудом - таким же, какой он ощущал, стоя у порога избы и стоя на краю городских огней. Он приземлился боком на пол и заскользил к ведьме, разинувшей пасть. Он направил свечу в сторону старухи и зуд вдруг хлынул сквозь пальцы в свечу, и Жмых нутром почувствовал, как реальность вокруг него выгнулась, - и крохотная капля пламени на конце свечи раздулась до огненного шара и рванула в сторону старухи.
  Ведьма завизжала - сначала от испуга, затем от боли, и выпустила ногу Жмыха. Тот прополз от нее прочь, схватил упавший тесак и продолжил отползать прочь, размахивая им перед собой. Это было лишним: старуха ревела, схватившись за обгоревшую рожу, воняющую серой и горелой плотью, и шаталась из стороны в сторону, сбивая столы, слепо шаря свободной лапой вокруг.
  Когда первый шок спал, Жмых понял, что можно уходить. Он поднялся с паркета и похромал прочь, волоча за собой раненую ногу. Он надеялся, что зал когда-нибудь кончится, - и через пару столов завидел впереди стеклянные окна заведения, закрытые грязными жалюзями, и пластиковую дверь. "Открыто", утверждала висящая на двери надпись, и дверь в самом деле оказалась открытой - именно для него.
  Он вышел на парковку "Купеческого трактира". В лицо задул ветер, несущий прохладу с Волги, и он разглядел вдали, за снежными холмами, широкую ленту реки, посеребренную луной. Можно было даже подумать, что он сбежал, - но Жмых сразу понял, что это не так. Он видел черный автомобиль, стоящий под диском луны.
  Сердце глухо ударило, когда он заметил эту машину. Он хорошо ее помнил, пусть и пытался забыть. Растянутый седан, словно вырванный из фильмов, начищенный, словно туфли пижона. Передние фары горят, их лучи упираются в отбойник, разделяющий шоссе и парковку. Его приглашают на променад.
  
  Ты станешь пассажиром
  
  - Лезь давай, хуль сиськи мнешь, - бросил сидевший за рулем Шустрый.
  Конечно же, это был не Шустрый - слишком уж расслабленные и неторопливые были его движения. И кусок его горла был будто вырван вместе с кадыком; из-за этого и голос, и дыхание его звучали непривычно сипло. А впрочем...
  "Есть ли разница?".
  Нет, ни хера, ответил Жмых и сел в автомобиль со стороны пассажира.
  - Верно, малой. Разницы никакой нет, - согласился не-Шустрый. - Есть только план, которому мы следуем.
  Он повернул ключ в замке зажигания, крутанул руль и вырулил на шоссе, повторяющее повороты реки. Не-Шустрый надавил на газ. Мир вокруг покрыл первый снег, и сквозь приоткрытое окно в ноздри бил запах свежести; у Жмыха он ассоциировался с новизной.
  - И что за план?
  - А нет его нихера, - весело ответил не-Шустрый. - Немного прокатимся. Немного побазарим. И вернемся домой.
  - Херня какая-то, а не план.
  - А то!
  Жмых включил автомобильную магнитолу. Покрутил ее ручку, пока сквозь шорох помех не пробился сигнал. Вернее, звук - размеренная гитарная фраза, которая будто качалась в такт автомобильным рессорам. Через несколько тактов их подкрепили развязные барабаны. "Пассажир" Игги Попа. Одна из любимых батиных песен.
  Мать рассказывала: когда все его дружки слушали Круга, батя врубал на весь дом Игги или Роллингов. И правильно. Раньше умели писать песни. Не то что сейчас. По радио сплошная херота попсовая.
  - Че, детство вспомнить решил? - хмыкнул не-Шустрый.
  - Типа того, - ответил Жмых. - Раз уж мы страдаем херней.
  - Ты о чем?
  - Елдой в очо! - огрызнулся Жмых. - Эта машина. Город. Твоя харя противная. Это все ненастоящее!
  Ещё поворот руля, и диск луны соскользнул с лобового стекла, уйдя влево. Машина нырнула под светофор, мигающий желтым, и свернула в город, и он вырос по обе стороны панельными многоэтажками в цветных точках окон, и горящими сквозь туман вывесками, и сгорбленными шеями фонарей. Их огни проносились над головой в такт биту песни, и голос Игги говорил: "Я пассажир. Я рулю и рулю".
  - Ненастоящее, говоришь?
  Не-Шустрый ухмыльнулся, и мышцы шеи натянулись, еще шире раскрыв дыру на месте кадыка.
  - Ты был в этой машине. Ты был в этом городе. И моя харя противная вытирала дерьмо, которое ты высрал.
  - Шустрый дело говорит, - вмешалась в разговор девушка, высунувшись с заднего ряда. - Если бы он тебя не вытащил и не замел следы, ты бы лежал сейчас в соседней со мной яме.
  Как бы в подтверждение она повернула к нему лицо, чья левая сторона почернела, сгнив почти до костей, и добавила:
  - Ты даже выглядишь как Жмых.
  Вонзив между ребер этот вербальный нож, она убралась обратно. Жмых заглянул в проем между сиденьями. Никого. Пустота.
  - Кого ищешь? - спросил не-Шустрый. - Она в багажнике.
  - Но ведь... - раскрыл рот Жмых, и тут же закрыл его и кивнул. - Конечно. Ты ведь у нас охренеть умный, - он помолчал немного. - Хер его знает, может, я щас на деле сижу в комнате с мягкими стенами и в смирительной рубашке. Или у меня в доме для стариков крыша едет от маразма.
  - И что это меняет?
  - В смысле, че это меняет? Ты меня за дебила держишь?
  - Ты не кипятись, - посоветовал не-Шустрый. - Ты лучше подумай головой. Какая разница, что находится снаружи твоей черепной коробки. Посмотри в окно! Что ты видишь?
  Он увидел город, пролетавший мимо автомобиля. Он увидел его разорванную изнанку. Изнанку, полную торчков, которым они толкали дурь в грязных переулках, полную ребят, с которых они брали навар, и полную ментов, которым они давали на лапу.
  - Ты видишь то, что готов увидеть - потому что ты смотришь на него изнутри, - просипел не-Шустрый и стукнул пальцем по лысому черепу. - Ты видишь прошлое, потому что ты им живешь; в твоей башке сдохли часы. И если ты живешь прошлым, для тебя оно - настоящее, пардоньте за каламбур.
  - И ты настоящий?
  - Ещё как! - отозвался не-Шустрый. - Я более настоящий, чем тот Шустрый, с которым ты приехал сюда. Его идеальный слепок, очищенный от примесей. Можешь назвать меня Супер-Шустрым.
  Ну ладно. Как скажешь.
  Черный автомобиль пролетел мимо переулка, заваленного отходами; в них лежали и ползали городские черви с исколотыми руками, и разлагающимися ногами, и кровоточащими носами. Черный автомобиль промчался сквозь центр, где шатались по тротуарам пьяные, клюя носами, словно сонные птицы, и орали нестройные песни. Он промчался через спальный район, красный след от разбитого лица вел наискосок через двор. Он вырулил на развязку, под рукавами которой грелись бомжи у костров - собратья тех, кто лежал в переулках.
  - Хочешь сказать, ты лучше их всех?
  - Могу сказать, что я лучше тебя, - буркнул Жмых. - Таких мудаков, как ты, еще хер сыщешь.
  Он сжался, ожидая фирменного приема Шустрого, удара растопыренной пятерней, но Супер-Шустрый только хохотнул.
  - Экий ты наивный. Молод еще, - сказал он. - Не обманывай и не обманывайся. Эта ночь создана тобой и для тебя. Ты ее пассажир.
  И ночь была бесконечной. Город уснул и проснулись они - порнопсы с низин города, со свалок и пропахших клопами квартир, из-под мостов и рукавов рукавов развязок, из подвалов грязных пивнух вроде "Купеческого трактира". Они вылезли под небо, засоренное городским светом, и принюхались к ветру. Надеялись услышать что-то новое. Надеялись найти, как размять кулаки.
  И кровь Жмыха взбудоражилась, как в сотни ночей до того, - потому что ночь была свободой. Ночью город принадлежал им - тоже бесконечный в пределах, начерченных на карте.
  Они выходили под пустое звездное небо, и меряли шагами его улицы, разрезая ветер, не принадлежащие этому миру и в то же время связанные с ним неразрывной пуповиной. В их руках - цепи, и трубы, на костяшках - кастеты, под полами плащей - готовые к стрельбе пистолеты. Они пересекали ночь, словно призраки, отколовшиеся от ее же теней, к неизвестной даже им известной цели. Шли, готовые резать, и ломать, и стрелять, и ставить на колени, и забивать ногами, и пробивать черепа. Боги на полставки. Иисусы на костылях.
  Автомобиль вновь вырвался на окраины. Рванул по автостраде, огибающей город, и полосы размылись под лучами фар, и Супер-Шустрый сипел вслед Иггу Попу: "Ла-ла, ла-ла, ла-ла!" - а над ними разверзлось пустое яркое небо, горящее синими звездами - холодными, как пропан, чистыми и вечными. Такими, какими никогда не будут ходящие под ними люди.
  О них никто не просил - но они все равно светили. Даже ярче, чем если бы кто-то просил.
  Песня кончилась, магнитола щелкнула и зажужжала, отматывая назад кассету. В машине наступила тишина; ее прерывал только рокот мотора и дрожь подвески, когда автомобиль проезжал по колдобинам лесного серпантина. Деревья сомкнулись над ними, словно зубы сказочного зверя,
  - Как-будто нас никогда и не было, - сказал Супер-Шустрый и захохотал, словно залаял. Жмых промолчал.
  Дорога вильнула еще несколько раз, и они выехали на подъездную дорожку перед особняком. Внешне он напоминал усадьбы писателей и дворян, где Саша Брагин бывал во время школьных экскурсий: тяжелый, симметричный, с массивной колоннадой, подпирающей балкон над дубовыми дверями входа, и с уходящими в лесную чащу крыльями, которые казались Жмыху бесконечными.
  Створки дверей были раскрыты настежь, и в ночь из дома проливался яркий свет, горящий во всех его комнатах. В окнах то и дело мелькали темные силуэты, и даже в машине было слышно слабое эхо старого романса, звучащего в залах и коридорах особняка.
  Тусовка призраков, подумалось Жмыху. В принципе, не худшая тусовка, на которой он бывал.
  - Приехали, - сообщил Шустрый. - На чай подашь?
  Жмых недоуменно воззрился на него, и Шустрый вновь засмеялся и похлопал его по щеке.
  - Давай, вали. У меня еще дела.
  Кто-то ударил изнутри в крышку багажника. Кто-то с полусгнившим лицом.
  - И у тебя еще дела.
  И то верно, подумал Жмых. Он не хотел выходить из машины - но не хотел в ней оставаться. И Супер-Шустрый был прав: у него был неоплаченный долг. Интересно, сможет ли он его погасить.
  
  Нельзя вернуться домой
  
  Черный автомобиль тронулся и умчал прочь за его спиной. Съежившись от мороза, Жмых прошел по белым мраморным ступеням крыльца - идеально чистым, без сколов и трещин. Их не коснулся даже свежий снег. На крыльце Жмых застопорился.
  Не, ну а хули, подумал он.
  Внутри была прихожая дома, где он вырос. У входа стояли гардероб и вешалка, а сразу за ними коридор делился на две половины. В той, что слева, была дверь в столовую и лестница на второй этаж, в той, что справа - дверь в гостиную и проход в глубину дома, где под лестницей был выстроен кирпичный камин. Искусственный, то есть, электрический - далекий потомок печи, в которой ведьма жарила своих жертв. А между вешалкой и камином в полу зиял черный провал. Люк в подпол, где...
  ...В темноте одно из тел поворачивает к нему лицо, и в его мясном ландшафте он узнает...
  ...Жмых споткнулся о какую-то коробку. Она проскользила по паркету, стукнулась о нижнюю ступень лестницы и развернулась боком. Коробка принадлежала телевизору LG старой, еще ламповой, модели.
  - Как всегда. Под ноги хоть смотри.
  Со второго этажа спускалась мать. Одной рукой держалась за перила, боясь отпустить, в другой несла бутыль, внутри которой плескалась прозрачная жидкость. Глаза прикованы к носкам ног, сползающим по ступеням; круги под ними еще больше, чем в последний раз, когда он ее видел. Просто синие медальоны.
  - Она была посреди прохода, - возразил Жмых.
  - Это не я. Это твой папаша...
  ...Белесые шарики глаз, провалившиеся в глазницы. Вокруг глазниц - белесые черви, которые он...
  - ...Оставил нам на память, - сообщила мать, достигнув твердой земли. Она бережно опустила бутылку на комод волнообразной формы. Там уже стояли две рюмки и блюдце с маринованными корнишонами.
  - Ну, бывает, забыл, - сказал Жмых. - Я потом уберу, - добавил он. Мать только хмыкнула.
  "Точно, следуй правилам. Не рушь иллюзион".
  Жмых подошел к коробке и раздвинул в стороны картонные створки. Телевизора внутри уже не было; он висел под потолком на кухне. Внутри лежала стопка книг в мягких обложках. Сборники сказок, которые он так любил читать в детстве.
  Жмых подхватил верхнюю. "Василиса Прекрасная" с иллюстрациями Билибина. Углы страниц загнулись, тыльная сторона обложки протерлась; эту книгу открывали особенно часто. Завороженный, Жмых пролистал ее, пока не нашел иллюстрацию, отпечатанную много лет назад в памяти: хмурая старуха летит в ступе через лесную чащу, и клоки ее седых волос развеваются по ветру.
  - Тоже мне, конечно, наследие.
  Жмых вздрогнул.
  - Ты о чем это?
  - Папаша твой, - ответила мать. - Он ведь эту коробку на крыльцо заносил, когда его грохнули.
  - Эй, ты че брешешь! - вскочил Жмых, позабыв о сдержанности, и схватил мать за локоть. - Он мою люльку тащил. И меня от пуль собой закрыл!
  Мать вздрогнула от крика, но сразу же пришла в себя. Она растянула губы в улыбке.
  - Ты чой-то? До сих пор веришь в то, что тебе в детстве рассказывали?
  Она поджала губы, будто давила смешок. И Жмых кивнул.
  - Ясно, - сказал он, скалясь и продолжая кивать. - Ясно. Опять дуришь мне мозги, ведьма. Я тебя насквозь вижу.
  Мать печально улыбнулась. Покачала головой.
  - Саш, ты о чем вообще? - спросила она. - Не все в жизни можно свалить на ведьм из сказок. Если б я умела колдовать, думаешь, нам пришлось бы отсюда уехать?
  Жмых отпустил ее локоть, и схватился за голову, и сел на пол. Он был готов заплакать, но хотел себя выдать. Мать, видимо, его поняла. Она повернулась к комоду, скрутила крышку с бутыли и дрожащей рукой опрокинула ее содержимое в рюмки.
  - Твой отец, знаешь ли, сам кузнец своего счастья, - сообщила она. - Все, что осталось от него, кроме телека, - это долги и девки, с которыми он по ночам шуры-муры водил.
  - Ты ведь говорила...
  - Мало ли что я когда-то говорила, - отмахнулась мать. - Мишка Боярин, вон, говорил, что будет помогать нам. Вместо этого он только тебя в свои сети заграбастал.
  - Эй, я зарабатываю хоть! Ты бы тоже могла, если б бухала не так...
  Жмых изобразил жестом, будто хлещет алкоголь из бутылки, а затем махнул рукой. В горле застыла горечь. Мать протянула ему почти до краев полную рюмку. Он посмотрел на дрожащее в ее пальцах стекло и вздохнул.
  - В жопу все.
  Он встал на ноги, забрал у матери прохладный сосуд и подхватил с блюдца корнишон.
  - За что хочешь выпить? - спросила мать.
  - Тебе-то все равно, за что? - съязвил Жмых, но все же задумался и произнес уже всерьез:
  - За то, чтобы я вернулся...
  ...Тело сползает с крюка...
  - ...Живым.
  - Благослови тебя Господь, Сашенька.
  Они синхронно занюхали маринад и опрокинули рюмки. Горло обожгло химическим холодом, и Жмых с хрустом надкусил корнишон, чтобы его заглушить. Он стукнул рюмкой о комод, и мигом позже услышал стук...
  ...Потому что тело упало на землю...
  ...Под полом.
  - Саш, может, побудешь еще? - спросила мать, но, конечно, это был его вопрос.
  - Прости, не могу.
  Жмых нагнулся и подобрал свою копию "Василисы Прекрасной". Свернув рулоном, он уложил книжку во внутренний карман, рядом с висящим в петле тесаком. Жмых не знал, почему, но знал, что она понадобится.
  Он подошел к самому краю провала. Приставная лестница в люке растворялась во тьме, затопившей подвал. А рядом с люком стоял знакомый предмет. Человеческий череп с горящей внутри лучиной.
  Жмых пожал плечами. Как будто у меня есть выбор, подумал он. Фонарь остался в трактире. Он подобрал череп, обхватил его гладкую, прохладную кость.
  Шагнул вниз.
  
  Скрытое море похоронено глубоко
  
  Той весной за городом, как всегда, горели поля. В апреле местные пацаны традиционно добыли (читай, стырили) спичечный коробок и пошли жечь прошлогоднюю траву.
  Кабан и Шустрый, они же Слава Королев и Влад Кистев, таким почти не занимались: боялись, что спалят родители, и тогда у них будут гореть задницы. И с пацанами, которые обычно жгли траву, они не водились: те пацаны их обычно били. Нормальный порядок вещей, - но иногда Влад говорил с горькой миной:
  - Блин, мы ведь могли бы их отхерачить. Мы просто ссым.
  И все-таки они любили смотреть на огонь. Друзья забирались на крыши гаражей у кромки поля и следили завороженно за тем, как гребни огня гуляют среди скелетов высоковольтных вышек, сметая на своем пути заросли сухой травы и кустарника. И Влад думал: было бы круто так же идти, куда хочешь, и сметать всех, кто тебе мешает.
  Сверстники, которые баловались со спичками, говорили, что так новая трава будет лучше расти. Конечно, это была неправда. Им просто хотелось что-нибудь поджечь. Влад понял это весной, когда ему исполнилось двенадцать лет.
  Тогда это случилось. На следующий день после очередного пожара они наткнулись на умирающего пса. Он лежал недалеко от гаражей - видимо, потратил последние силы на то, чтобы выползти из пламени. Шерсти на боках зверя почти не осталось: их сплошь покрывали красно-лиловые пятна. Бока тяжело вздымались и опадали; пес едва слышно поскуливал.
  - Может это, позвать кого? - спросил Слава, когда прошел первый шок.
  - А смысл? - ответил Влад, сплюнув перед собой. - Он вот-вот отъедет.
  Слава помялся с ноги на ногу.
  - Ну, мы ведь не можем просто зырить, как он...
  - Ну зырим же.
  - Я просто к тому, что мы просто можем...
  Ему не нужно было заканчивать эту фразу. Влад разглядел его мысль в тоскливых глазах пса.
  - Да ладно, тебе яиц не хватит... на такое.
  И Слава тут же скуксился - высокий, пухлый, неуклюжий. Тогда он еще не превратил свою комплекцию в источник устрашения.
  - Как будто у тебя хватит, - буркнул он.
  Нет, конечно, - но с другой стороны, будто много делов. Только подойти, и схватить за морду, и... Влад поднял взгляд к прозрачному бледному небу. Обвел взглядом почерневшие холмы. Провёл ладонью по спутанным вороным волосам; тогда он еще не облысел.
  - Стой на стреме, - бросил он.
  И принял решение, заставившее Славу уважать его вплоть до момента, когда он выстрелил ему в спину. Он двинулся к лежащему зверю. Под ногами захрустело битое стекло. В ноздри ударил запах горелой шерсти; Влад сморщился, но назад не повернул. Он подошел к псу, и заглянул в глубины глаз, налитых кровью, и обхватил его голову за подбородок и затылок - и волнение тут же исчезло.
  Взамен каждую мышцу и каждый сосуд наполнила новая, неизвестная мощь. Он осознал, что в буквальном смысле держит в руках чужую жизнь, и может оборвать её одним движением, одним щелчком, и увидеть, как свет жизни гаснет в других глазах. Он еще не умел описать это чувство, но уже знал, что будет гнаться за ним всю жизнь.
  Так и вышло: будучи солдатом на далекой войне, и бегунком Боярина, и его наемником, Шустрый преследовал только одну цель. Секрет, который он хранил у всех на виду. Он хотел почувствовать себя богом.
  - Ниче... Я сейчас... - пробормотал он, и двинул руками, и ощутил, как сдвинулась шея под пальцами - и вместе с ней что-то сдвинулось внутри него. А затем хрустнули позвонки и Слава, стоящий сзади, тихо охнул.
  - Чел... Охренеть... - проговорил его друг. - Ты просто больной... Это так крууто.
  Пару дней спустя они вместе с Кабаном отыскали пацана, совершившего поджог, и сломали ему руку, и нос. Нос сломали, пока просто работали кулаками, руку - уже специально, будто поставили восклицательный знак. Еще через день к ним подошли товарищи пацана; им тоже сломали руки - и после их уже никто не смел задирать.
  Когда Шустрый набивал одному из них морду, он шипел невпопад мат, как это часто делают подростки, недавно дорвавшиеся до ругательств, - но перед тем, как уйти, он без тени иронии бросил:
  - Тысяча благодарностей, - потому что не будь этого поджога, он не узнал бы самой важной правды в своей жизни: Бог любит силу.
  
  Безумие есть метод
  
  Боря Ягодин был человеком труда: он разгружал ящики на складах в пригородах Ульяновска. Приходя домой, он брался за гитару и разучивал на ней любимые песни, которые пели на его пластинках рокеры семидесятых. Впрочем, его пение вы уже не услышите: в один вечер бритый наемник с татуированным затылком вышел поднялся за ним по подъездной лестнице и пустил в него две пули.
  Первая из них пробила корпус гитары, которую он нес с квартирника и которой в испуге заслонился от выстрела. Вторая попала Боре точно в лоб. Человек труда любил поставить на черное - и в итоге этот цвет стал всем, что он мог увидеть.
  Спустя год Шустрый точь-в-точь повторил этот заказ, потому что того потребовала ведьма. Боря не успел закрыть дверь избы, которая в очередной петле обросла бело-кремовым сайдингом, и Шустрый выбил ее ногой. Он зашел в прихожую, наполовину занятую кирпичной печью, и увидел, как жилистый человек с гитарой в руках, которую он принес с квартирника, отступает по коридору. Он выстрелил дважды: один раз сквозь инструмент, другой в голову.
  Выйдя на тропу после убийства Кабана, Шустрый вынул магазин из пистолета и пересчитал загнанные внутрь патроны. Насчитал шесть - но в итоге их запас оказался бесконечным. Шустрый не знал, сколько часов (а может, дней? а может, недель?) он провел в неевклидовой петле ведьмы: ледяной диск Луны застыл на небе, словно монета, вдавленная в мерзлую грязь.
  Мешки росли под глазами, воронка голода ширилась в чреве, жилы набивались солью, но он продолжал открывать дверь избы, и видеть уже однажды разыгранные им сценарии, и разыгрывать их вновь, - а затем выходить на тропу, ведущую к следующей вариации дома, потому что дом менялся, искажался, трансформировался, мутировал на каждой петле. Словно смещался во времени. Феномен, достойный пленки одержимого документалиста
  После смерти Бори избу сменил голый бетонный остов, напоминавший ее по форме. За его дверью пол обрывался вниз на три метра, открывая дно котлована, по периметру которого шел фундамент строящегося здания. Из бетонных перегородок фундамента торчала кольями ржавая арматура, но Кольщика, этого тупорылого стукача, убили не стальные прутья - нет, пинок Шустрого отправил его головой в бетономешалку.
  Бандит полминуты пытался выдрать голову, пока не захлебнулся раствором, и в тот же вечер точка перешла к Серьге. На следующий день Шустрый закатил по этому поводу сцену переду Мишкой Боярином: он-то надеялся, что доходы со стройки помогут ему нанять более дорогую сиделку для мамы.
  Спустя пару петель дом вырос на еще один этаж; сверху его накрыл козырек фронтона, а в окнах появились пластиковые рамы темно-бурого цвета, чтобы замаскировать их под деревянные. В этот раз стрелял не он - стреляли в него.
  Черный внедорожник, пробившись сквозь лесную чащу, вырвался под огни подъездной дорожки. Тонированное стекло заднего ряда съехало вниз, и в нем показалось сдвоенное дуло. Шустрый, будучи шустрым, успел схватить пистолет и броситься на ступени до того, как грохнули стволы обреза и картечь только прошила его плечо и предплечье. Болевой шок заслонил боль, так что он высадил обойму в пассажирскую дверь, перезарядил его неизвестно откуда взявшимся магазином и расстрелял водителя, пытавшегося сбежать с места покушения.
  Переступив порог дома, Шустрый нашел на волнообразном комоде в прихожей его ждал сверток бинтов и пузырек со спиртом. Насмешка от ведьмы - но он сцепил зубы, вылил спирт в бинт и приложил жгучее тряпье к сетке ран.
  - Ты это для чего себя бережешь, Шустрый? - насмехнулась старуха.
  А Шустрый и сам не понимал: водопады в его голове уже размыли русло мыслей, и грязь с берегов извилин мутила реальность, мешая ее с обрывками фантазий. Мешая понимать, что реально, а что нет.
  Шустрому казалось, что в какой-то момент он сидел за рулем автомобиля, несущегося сквозь ночь, и вещал Жмыху о том, что память - это реальность, и что его стоит звать Супер-Шустрым. Ему казалось, что он видел ходящего по дереву кота с зелеными глазами, слагавшего баллады об убийствах Шустрого и о том, как ему вырвут горло. Ему казалось, что он наткнулся на дверь с вырезанной на уровне глаз спиралью; когда он потянул ее ручку, в голове вдруг возник орущий мужик с длинными волосами, и дверь захлопнулась наглухо.
  - Пардон, это не тебе, - извинилась ведьма, и на этом объяснения кончились.
  Еще одна петля привела его в помещение, схожее с залом ресторана: здесь он застрелил придурка, вздумавшего нахамить Боярину в пробке. Придурок вел детский утренник в костюме Деда Мороза; в момент смерти он протягивал кому-то из детей подарок в квадратной коробке, украшенной зеленым бантом.
  Застрелив его сквозь окно три года назад, Шустрый направился к реке, чтобы сбросить туда пистолет. Сегодня (КАКОГО ДНЯ?) он мог наблюдать за всем изнутри - и он увидел, как девочка бросилась прочь от свесившего голову тела, крича родителям: "Дед Мороз вырубился! Дед Мороз вырубился!".
  Три года назад Шустрый бы над этим посмеялся. Теперь он чувствовал, что его жизнь - нечто сродни сраному кукольному дому, освещенному со всех углов и до всех углов безжалостным светом Луны - и ведьма (или ее дом?) переставляла и смешивала фигурки внутри комнат, поднимая из памяти все более и более страшные эпизоды.
  Студент, сидящий у стены заброшки с обвисшей головой, на его груди пятно крови; он вздумал заигрывать с одной из баб Боярина, и Шустрый вырвал ему язык. Пожилая женщина в ночнушке, смотрит в потолок глазами куклы; старая дура проболталась о мешочке с деньгами между ребрами кровати, и Шустрый задушил ее подушкой. Официант бьет туфлями по бетону в припадке эпилепсии; он попросил у бандита чаевых, и тот выдал ему чаевые - кирпич в затылок и пулю в сердце.
  Когда официант замер, Шустрый достал его бумажник из нагрудного кармана - весьма жирный, надо сказать - и передал часть купюр Жмыху, чтобы тот не разболтал о случившемся. Напарник сдержал слово и промолчал, и официант стал еще одним телом, найденным в том месяце в подворотнях города. Шустрый не стал добавлять его в свой список и уж точно им не гордился.
  "Нехер было требовать мои деньги".
  Выйдя на тропу из подворотни, Шустрый свалился оземь. Он несколько минут лежал на мерзлой земле, слушая хохот старухи и чувствуя, как под ним ходит земная твердь. Когда холод добрался до костей, Шустрый уперся руками в землю, встал на ноги и, пошатываясь, побрел вперед. Как механическая игрушка на грани слома.
  И слом произошел. Еще на полпути к следующему дому Шустрый понял, что его ждет. Он узнал эти белые ступени крыльца, он узнал этот портик с зеленой крышей. Узнал мягко-желтый окрас стен. Но самое главное, он узнал человека, поднимавшегося по ступеням.
  Шустрый вновь рассмеялся. Только это ему и оставалось.
  
  Подпол
  
  Жмых быстро обнаружил место, где тело слезло с крюка. Он миновал всего три или четыре трупа, разложившихся почти до каркасов, и в круге света от лучины показалось пустое изогнутое лезвие, словно подвешенное безумным рыбаком. Кровавый след на бетонном полу уходил от крюка вглубь подвала. Приглашал последовать за ним.
  Как будто у меня есть выбор, сказал себе Жмых. Он сжал ручку тесака, готовый и бить, и бежать. Подвинул ближайшее тело.
  Холод в подполе был зверский: в свете лучины Жмых видел тучи пара, рвущиеся при выдохе у него изо рта - но мороза не хватало, чтобы перебить липкую сладость, пропитавшую воздух комнаты. Впервые вдохнув ее, Жмых едва не срыгнул себе под ноги остатки обеда. По долгу службы он привык видеть трупы - но не так много и не в таком виде.
  C каждым шагом смрад только густел. Тела на крюках обступили его с обеих сторон. Уставились своими безглазыми глазницами. Жмых расталкивал локтями их туши, покрытые многоцветной пленкой льда, и лед сыпался крошкой ему на плечи. Чем дальше, тем хуже они выглядели - уже даже не трупы, а почти мумии с останками кожи, облепившей скелет. Иногда у них отсутствовали важные части: руки, или ноги, или фрагменты туловища лежали под крюками и хрустели под подошвами.
  Через пару минут он спросил себя: "Сколько мне вообще идти?".
  И еще спросил себя: "Нахера ей столько еды?".
  Он что-то задел правой ногой. Что-то зазвенело, срикошетив от стены. Жмых направил череп в сторону звука. У стены, под уставленной черепами полкой, лежала пробитая выстрелом солдатская каска. Старая, времен войны.
  Да ладно, подумал Жмых. Да ну нахер.
  Что-то шаркнуло во тьме впереди. Жмых развернулся, наставил череп на ряды туш, в руке - блестящий луной тесак.
  Слабый шепот из темноты:
  - Сынок...
  - Папа?
  Голос Жмыха дрогнул. Он не ждал, что с ним будут говорить.
  - Дай-ка на тебя взглянуть.
  Из-за туш впереди выплыло лицо, которое так боялся увидеть Жмых. Полуразложившая рожа с едва знакомыми чертами; в непонятно как уцелевших глазах - только бессознательный голод. Тело протянуло к нему руки, потные трупным ядом, и, шатаясь, побежало к нему.
  Крик застрял у бандита в горле, и он стоял, парализованный, пока склизкие пальцы не сомкнулись вокруг шеи. Полулицо мертвеца придвинулось к нему вплотную, и запах разложения рванул вверх по ноздрям Жмыха. Он вздрогнул от рвотного рефлекса, икнувшего в глотке, и это вырвало его паралича.
  "Че застыл, это всего лишь зомби", сказал ему голос из глубин мозга.
  Жмых подался чуть вперед - и кивнул.
  От удара головой о голову покойник разжал пальцы. Жмых почувствовал, как по его лбу стекает что влажное и вонючее, только думать об этом было некогда. Он вдарил по лицу мертвецу обухом, оттолкнув тело еще дальше; от удара оно попятилось и врезалось в другую тушу, сорвав ее с крюка. Мертвец едва удержался на ногах, и тут же ему в глаза ударил свет лучины.
  Жмых преследовал две цели: во-первых, чтобы ослепить его, во-вторых, чтобы точно нанести удар. В последнюю секунду мертвец вскинул руки, словно в знак протеста, но рука Жмыха не подвела: лезвие вонзилось в переносицу ровно на уровне глаз. Покойник засипел, словно чайник на газу. Из его глаз хлынула темная жижа, и он замахал руками, сбивая другие туши. Их позвонки рвались с треском, отделяя туловища от голов, подвешенных за затылок, и туловища валились под ноги ходячему мертвецу. Он споткнулся об одну из них, о другую и повалился на спину.
  Жмых не дал ему шанса подняться. Он шагнул к зомби, занес тесак и рубанул по горлу. Лезвие легко прошло сквозь полуразложившуюся плоть - и голова откатилась прочь от тела.
  Стоит признать, Жмых был доволен. Очень доволен. Смертельная угроза оказалась лишь несуразным скримером из видеоигры. Он подпрыгнул и еще раз взмахнул тесаком - на этот раз торжествующе.
  - Лежать! - крикнул он. - Одной... правой уделаю!
  И пошел прочь, не ожидая ответа - но ответ ему пришел, потому что слабый, скрипучий голос зашептал вслед:
  - Нет, Жмых, просто так не уйдешь. Я ведь тебя не оставлю.
  Жмых уходил, расталкивая тела, которых становилось все меньше - потому что многие из них уже лежали на полу, хрустя под ногами - а голова продолжала шептать:
  - Твои победы ничего не значат. Твои попытки сбежать ничего не значат. Неважно, насколько далеко ты уйдешь. Однажды ты ляжешь спать, в своем доме или грязном гостиничном номере, и увидишь ночью...
  это лицо
  Жмых перешел на бег. Впереди уже было светлее: сквозь туши сперва пробивался холодный свет от висящий под потолком лампочки. Скоро туши и крюки закончились, и он увидел цель своего пути.
  Крохотная камера, огороженная с трех сторон решеткой. В одном из углов стоит стоит раздолбанный унитаз, к единственной клинически-белой стене крепится койка. На койке, накрывшись пледом, дремлет девушка, чье лицо до сих пор приходит Жмыху в кошмарах.
  Разросшиеся русые волосы и светлые брови на бледном лице. Глаза, конечно, закрыты, но Жмых помнил их отчаянную синеву с того рокового момента, как он сделал тот роковой выстрел. Призрак, воскресший из мертвых, - ибо откуда еще ему воскресать?
  Жмых приблизился к решетке, и постучал по ее прутьям. Девушка вздрогнула, проснулась. Сперва не поняла, кто пришел, инстинктивно попыталась вжаться в стену; Жмых вздрогнул, внезапно увидев, что ее ноги заканчиваются чуть выше коленей. А затем она увидела его, робко машущего рукой. И сузила взгляд. И прошипела:
  - Ты.
  
  Сказ о Василисе
  
  Которую, конечно, звали не Василисой. Я использовал это имя, потому что так и не узнал настоящего; его, наверное, не узнает теперь никто.
  Василиса вышла из леса к избе на закате. Долго ли, коротко шла, она сама не знала. Брела словно во сне, не помня ни себя, ни прошлой жизни. Все, что было в ее памяти - это вспышка выстрела и бледное, вытянутое лицо, перекошенное злобой. Все, что было в ее голове - это усталость и голод.
  Было начало лета, и тепло солнца еще стлалось по земле, грея все, что ходило по земле и росло из нее - но возле избы земля не давала ни плодов, ни всходов. Она была здесь серой, как зола, ограда вкруг нее - белой, словно человеческие кости. Впрочем, выбора у Василисы все равно не было; она миновала ограду, взошла на крыльцо и постучала в дверь.
  Никто не ответил. Василиса постучала еще раз. Снова без ответа. Тогда она попробовала заглянуть в окно, проверить - есть ли кто дома. И только Василиса приблизилась к решетчатой раме, как сзади затрещали ветви, и захрустели листья, и на поляну вышла старуха, словно ведьма из сказок: длинноносая, в красном головном платке, с глазами в кратерах морщин и густыми бровями, белыми, словно свежевыпавший снег.
  - Фу-фу! Это кто ко мне пожаловал?
  Сгорбившись под вязанкой хвороста, старуха подошла ближе и всмотрелась Василисе в лицо.
  - Ты кто такая? Что здесь делаешь?
  - Я... я сама не знаю, - призналась девушка. - Я даже не помню, как сюда пришла.
  Глаза ведьмы сузились, превратившись из бусин в крупинки.
  - Так ты, девонька, из тех, кто дважды переступил порог. Видать, Господь решил послать в кои-то веки мне помощницу. Расскажи все, что помнишь.
  И Василиса рассказала о том, что помнила: о вспышке выстрела, и как она очнулась, когда диск вечернего солнца вспышкой вторгся в поле ее зрения, и как она еще час брела по лесу, пока не вышла к деревне, лежащей на дне лесной лощины, и не наткнулась на избу.
  Старуха выслушала ее рассказ и молвила:
  
   - Послушай, девонька, я не из благородных и притворяться не буду. Я тебя спасу и выхожу, но придется на меня поработать. Тогда будем в расчете. Согласна?
  Василиса согласилась - ибо куда бы она пошла в таком состоянии, не помня даже своего имени? Старуха кивнула в ответ и крикнула:
  - Отворяйтесь, засовы! Дверь, отворись!
  С лязгом засовы слетели с петель. Со скрипом, нехотя, отворилась дверь. Старуха прошла внутрь, переваливаясь пингвином, ворча:
  - Никак тебя Палыч не смажет... - жестом пригласила изумленную Василису последовать за ней.
  Василиса вошла в дом, пахнущий плесенью и еще чем-то противно-сладким. Бабка с охом скинула вязанку хвороста в углу прихожей, потянулась, хрустя суставами, и прошла в полутемную кухню, где стояли огромная кирпичная печь и стол, полный кушаний от пирогов до перепелиных грудок.
  - Бери, не стесняйся, - сказала старуха.
  Василиса, преодолев стеснение и удивление, села за стол и принялась поглощать заготовленные блюда. Как только с обедом было покончено, ведьма провела девушку по дому. Она показала ей свою комнату, показала чердак, где ей предстояло жить, показала задний двор с баней и нужником - но прежде всего она привела ее к месту, которое ей было запрещено посещать: люк в подпол. Здесь она изложила Василисе один-единственный запрет.
  - Ни в коем случае не открывай этот люк, - предупредила старуха. - Иначе станешь моим обедом. Я не шучу. Обещай.
  Василиса дала обещание - и ведьма сдержала свое.
  Василиса получила у нее кров и пищу, а взамен стала делать для старухи работу по дому: мела избу, стряпала обед, убирала двор, готовила одежду, относила и приносила почту от Максима Павловича - единственному, помимо самой ведьмы, жителю вымершей деревни в лесной лощине.
  Иногда старуха отсылала ее в долгие, на целый день, походы в сердце леса, найти какой-нибудь редкий цветок. Чтобы Василиса не заблудилась, она давала ей в помощь фонарь-череп с лампадкой, светящей и в дождь, и в холод.
  - А коли кто будет тебе угрожать - направь его лицом на лиходея и подуй, - напутствовала старуха.
  
  Впрочем, он так ей и не пригодился, потому что вместе с Василисой также ходил черный кот с зелеными глазами, который показывал дорогу и отпугивал хищников. Однажды Василиса услышала краем уха волчий рык и увидела две пары блестящих глаз, и кот прыгнул с тропы в лесную чащу; через пять минут он вернулся с перемазанной кровью мордой, и больше хищники их не беспокоили.
  Вопросов Василиса не задавала, но догадывалась, что эти походы имеют отношение к люку погреба. Всякий раз, когда она мела поблизости, она слышала идущий из него сладковатый запах, и он всегда усиливался после ее возвращения. Иногда ей хотелось просто подойти, пока старуха не видит, потянуть крышку люка и заглянуть внутрь, всего лишь краем глаза... Василиса давила в себе этот соблазн; не для того она вернулась с того света, чтобы вновь туда отправиться.
  Тем более, что ведьма стала преподавать ей уроки. Она рассказывала девушке, как читать из тайных книг, написанных безумными славянами-язычниками, и видеть тайные знаки в сплетениях листьев, и варить из редких цветков зелья, дающие дар видеть во тьме и сохранять тепло в лютый мороз.
  - Смотри внимательно. Может, чему и научишься, - приговаривала старуха.
  И Василиса смотрела. И Василиса училась. Скоро она могла сама расшифровать древние письмена и приготовить зелье, помогавшее ей трудиться день за днем, держа дом в чистоте и порядке.
  Было бы у меня такое зелье, когда я обслуживала столики, мелькнуло в ее голове, и вдруг кусочек прошлого выплыл из темной заводи ее памяти. Она работала официанткой в ресторане - и зелье там тоже было. Ее принимала почти вся ее смена, чтобы оставаться на ногах по двенадцать часов. Василиса тогда обходилась сигаретами, но что-то подсказывала ей, что со временем она на это зелье тоже подсядет.
  И вот ирония судьбы: она тоже перешла на зелье, пусть и собственного приготовления. Старуха, впрочем, была довольна.
  - Продолжай в таком духе, - говорила она. - И, быть может, сделаю тебя твоей помощницей.
  Иногда ведьма удалялась из дома на пару часов, чтобы сбыть кому-то зелье, приготовленное ей и Василисой...
  ...И тогда соблазн заглянуть в подпол становился почти невыносимым. Когда Василиса оставалась в одиночестве, крышка люка непременно тянула ее взор. Иногда она по часу стояла, глазея на ее квадрат, мечась между страхом и любопытством.
  
  "В конце концов, кто ей расскажет?".
  Кто-нибудь, конечно, расскажет. У ведьмы глаза повсюду.
  ...И все-таки, если сделать это быстро. Одним глазком...
  В ноябре, за пару дней до приезда Шустрого и Жмыха, когда беспросветный дождь барабанил в стекла пустой избы, Василиса присела перед крышкой люка на скриплый пол, и потянула крышку, из-под которой хлынула сладость гниения, и заглянула во тьму.
  Крик, прокатившийся по дому, заставил черного кота соскочить с печи. Крышка с грохотом опустилась обратно. Василиса отползла к лестнице и уселась на нижних ступенях, сотрясаясь от страха и подступающих рыданий. Она, конечно, подозревала: что-то найдет под люком нечто такое; она не была наивной. Но подозревать и увидеть собственными глазами...
  Спустя час старуха вернулась, застав воспитанницу за накрытием стола. Ведьма спросила:
  - Как день прошел, девонька моя?
  - Хорошо, бабушка, не жалуюсь, - ответила воспитанница.
  И ведьма спросила:
  - Все дела по дому сделаны?
  - Конечно, бабушка.
  И ведьма спросила, сощурив взгляд:
  - Ты не заглядывала в люк?
  - А ты как думаешь, коза старая?!
  В конце концов, чаще всего люди выдают самих себя.
  Ведьма взвизгнула от боли, когда в левый глаз ей ткнулась раскаленная кочерга, но второй удар, который мог бы ее спасти, Василиса нанести не успела. Чуть-чуть не хватило сноровки. Рука старухи, внезапно растянувшаяся, словно щупальце спрута, выбила кочергу из пальцев девушки, и прибила Василису к полу избы. Другой рукой старуха плеснула себе в опустевшее веко водой и дождалась, пока прошипит пар от затушенных огоньков.
  - Предупреждали ведь тебя, девонька, - промурлыкала ведьма.
  Кот, наблюдавший за схваткой с печи, спрыгнул на пол, потянулся, зевнул - и пошел по своим делам. Василиса молча проследила за ним. Подумала вдруг отстраненно: как хорошо бы вот так же взять и уйти прочь.
  - А ведь могла бы потерпеть, - продолжала старуха. - Я бы сама тебе все показала. Стала бы моей помощницей. Может, даже преемницей.
  Она вздохнула:
  - Эх, молодежь. Ни на что у вас терпения не хватает. Что делать с тобой будем?
  Василиса могла не отвечать. Это был, как говорится, риторический вопрос.
  
  Ты мертв, ты мертв
  
  Взгляните на них. Два человека сидят на тюремной койке, отделенные от мира сотнями метров морозильника. Сотнями метров выпотрошенных туш.
  У нее есть причины, чтобы убить его. Ему бы лучше оставить ее здесь умирать. И, тем не менее, они заключили союз.
  Во-первых, он рассказал ей: это была ошибка. Этого вообще не должно было произойти. Он должен был выполнить заказ, но услышал не то, и пуля полетела не в того человека. Во-вторых, им грозит более страшный враг. Древняя ведьма, которая закрыла перед Жмыхом дверь в привычную реальность и лишила Василису возможности ходить.
  Девушка провела сутки, прикованная к кандалам на чердаке. Три раза в день старуха поднималась туда с ножовкой и принималась за работу. Крики ее не смущали: все-таки услышать их мог только Максим Павлович, который знал, что в такие моменты лучше прибавить громкость на радиоприемнике. Ведьма пилила быстро - но Василиса всегда теряла сознание в момент, когда лезвие доходило до кости.
  - А потом, когда я просыпалась, - со слезами рассказывает девушка Жмыху. - Она приносила куски моего... мое мясо и заставляла смотреть, как она его ест. ЗАСТАВЛЯЛА, понимаешь?
  Василиса плакала. Обещала исправиться. Уговаривала ее дать ей быструю смерть. Все это веселило старуху. Она довольно посмеивалась, поддевала вилкой очередной кусок мяса, поджаренный в печи и присыпанный солью, и отправляла его на острые зубы внутри дряблого рта.
  - Запомни, девонька, - пробубнила один раз старуха, пытаясь одновременно прожевать кусок мяса. - Выкажешь другим свою слабость - считай, предложишь им себя раздавить. Ты показала свою слабость - я тебя раздавила.
  Ведьма прервалась, чтобы поковырять в зубах. Вытащила застрявший хрящик от коленной чашечки.
  - Признай, что проиграла. Будет легче помирать.
  И тем не менее, Василиса продолжала плакать, и обещать, и просить легкую смерть. А разве вы бы перестали плакать и уговаривать, окажись вы на ее месте? С другой стороны, если бы вы стали есть кого-нибудь заживо, неужто отказались бы послушать, как жертва кричит "Нет!"?
  Так или иначе, но утром того дня, когда Шустрый и Жмых приехали к старухе с визитом, она не стала браться за ножовку. Вместо этого она вплотную приблизилась к Василисе, которая уже напряглась в преддверии новой пытки, разжала кулак и дунула ей в лицо какой-то розоватой пыльцой. Мир перед глазами девушки помутился, растворился в такой же розовой мгле - а когда он вернулся, то состоял из крохотной камеры и подвала с тушами, исчезающего во тьме.
  Она просидела несколько часов, прежде чем услышала шаги вокруг открытого люка и решилась позвать на помощь. Еще несколько часов (а может, дней? а может, недель?) прошло, прежде чем Жмых добрался до нее. Точно она сказать не может: время здесь, как и пространство, расплылось. Утратило форму и прочность. Стало еще одним темным коридором, уводящим в темноту.
  Она несколько раз впадала в сон. Просыпалась, не чувствуя голода, и видела все те же мумии на крюках. Иногда она слышала, как они с ней говорят. Различала среди хруста их костей шепот: "Это решать не тебе". А затем вновь засыпала.
  - Честно говоря, я бы здесь хоть вечность просидела, - хмуро признается она. - Все, что угодно, только бы...
  И замолкает, качая головой, потому что сводит горло. Жмых прокашливается, достает из кармана свернутую книгу и говорит:
  - Я тут не профи, конечно. Каждый день к ведьмам в плен не попадаю. Но у меня, походу, есть схема.
  И, непонятно зачем, наклоняется к ней и начинает говорить вполголоса, словно их кто-то подслушивает. Он излагает план. Он рассказывает о том, что увидел, когда подходил к камере - запертую дверь еще дальше по коридору от камеры, в самом конце склепа. Он думает, что знает, куда ведет дверь. Он говорит, что этот путь можно использовать.
  И он показывает ей череп с лучиной, вечно горящей, готовой сжечь любого, кто не нравится хозяину. В сказке ведьма вручила Василисе череп, чтобы тот осветил дом его мачехи - а на самом деле сжег ее вместе со сводными сестрами. Истории Жмыха и ученицы старухи предстоит закончиться противоположным образом.
  Бандит сообщает об этом Василисе. Василиса кивает.
  
  Диалоговое окно
  
  - Даже если мне хана, ты успеешь уехать. Понимаешь?
  - Кажется, понимаю.
  - Тогда вперед.
  ...
  - Саша?
  - Да?
  - Зачем ты пришел меня спасать? Хочешь стереть прошлое?
  ...
  - Скорее, хочу от него избавиться.
  
  Лестница
  
  Как и предполагал Жмых, за дверью в подпол была лестница наверх. Клинически чистые шесть пролетов в кирпичной шахте; холодный обесцвечивающий свет флуоресцентных ламп.
  Для Василисы, которой пришлось подтягиваться на руках, подъем стал марафоном. Уже на середине ныли ладони, стертые до мозолей, и ныли мышцы, не привыкшие к весу, и рычали едва зарубцевавшиеся культи. На последнем пролете Василиса так выдохлась, что через последние пролеты уже просто тащила себя через бетонные ступени, набивая синяки на боках и бедрах.
  Не то чтобы у нее был выбор: если она не успеет вовремя...
   "...Старуха закончит свой обед", договорил ее внутренний голос.
  Поэтому, мыча от боли и напряжения, она перевалилась через последнюю ступеньку и, задыхаясь, подползла к дощатой двери, покосившейся на петлях. Когда Василиса открывала ее снаружи, она вела в обычный деревенский нужник, откуда несло кислой вонью. Но изба сдвинулась с места, и пространство вокруг сдвинул вместе с ней - и теперь за дощатой дверью было нечто, напоминавшее лестницу в бункер. Да это и была лестница в бункер.
  Василиса взялась за ручку двери. Прислонила ухо к холодным доскам. Взглянула на глазок в виде сердечка, откуда ей мигала одинокая звезда. Снаружи, в двух шагах от гроба нужника, ее уже ждала старуха.
  
  Четыре кулака
  
  Она улыбнулась, растянув лицо в подобие посмертной маски. Дважды постучала в дверь.
  - Давай, девонька. Открывай, - сказала она. - Хитрость была недурная, но все-таки это мой дом. Я здесь все ходы и выходы знаю.
  Она взялась за ручку со своей стороны.
  - Знаешь, что? Я даже готова дать тебе легкую смерть, - вдруг предложила ведьма. - Ты только выйди и прими ее с достоинством.
  Сзади громыхнул выстрел. Пуля пересекла двор и вонзилась точно в поясницу старухи, застряв на пару миллиметров в одном из позвонков. Еще один выстрел, и пуля влетела в правое легкое.
  Ведьма развернулась, лицо - перекошенная гримаса. На углу избы, под идущей к закату луной, стояла фигура в плаще, с растрепанными волосами. Правая рука, вытянутая вперед параллельно падающей звезде, сжимала пистолет - и его дуло озарилось очередной вспышкой.
  
  Если реальность теряет форму и становится эластичной, - значит, ее можно потянуть на свою сторону. Так же, как это делала старуха. Так же, как он это делал со свечой в (чуть более) инфернальной версии "Купеческого трактира".
  Вылезая из люка, проходя через кухню, огибая дом, Жмых нащупал тьму, разделяющую дом старухи и далекую дорогу, по которой катили между городами автомобили. Он позволил ладоням и мышцам рук напитаться ее зудом, а затем сосредоточил свои мысли на одном конкретном образе.
  Жмых вскинул руку, обхватил покрепче воображаемую рукоятку, сжал указательный палец - и вдруг ощутил, как слабый зуд в пальцах материализуется в тягу пружины спускового крючка. Он увидел вспышку, и услышал грохот, и ощутил, как отдача толкает его в плечо сквозь вытянутую руку. Он увидел, как старуха хватается за поясницу и поворачивается.
  Второй выстрел попал ей в правое легкое. На третьем пистолет разлетелся у Жмыха в руке, его пружины, боек и механизм затвора растворились на лету, исчезая обратно во тьму, из которой их извлек стрелок.
  Жмых почувствовал, как кровь отхлынула у него от головы, и схватился за стенку избы. Этот трюк ему дорого стоил. Впрочем, свою задачу он выполнил; даже своим помутившимся зрением бандит видел, как старуха разрастается, принимая свою монструозную форму, и срывается с места навстречу.
  Пора было уходить.
  
  Когда ведьма ворвалась на кухню, проследовав по следам малого, там было пусто. Ничто не выдавало присутствия бандита: ни стол, накрытый яствами, ни затихшая печь, ни скрипучий пол. Ведьма знала, что это неправда; ее чувства - не нюх, и не слух, и даже не зрение, а какая-то древняя связь с домом и с землей вокруг говорили ей: мелкая, зашуганная скотина, привыкшая решать проблемы ножами и пистолетами, прячется на кухне.
  - Где же ты, поганец мелкий, - произнесла она одними губами, и вдруг получила ответ.
  Чьи-то глаза взирали на нее из глубины печи. Старуха радостно вздохнула.
  - А ну иди сюда, поганец мелкий!
  Ведьма залезла обеими руками и головой в полукруглый проем горнила. Она протянула руки к голове, уставившейся на нее немигающим взглядом, схватила ее за волосы и потянула на ее себя. Тащить было неожиданно легко. Скоро старуха поняла, почему: голова была отделена от тела ударами тесака. И принадлежала она не Жмыху: на старуху смотрел Максим Павлович, такой же хмурый, как и в момент, когда пуля бандита ворвалась ему в затылок.
  
  От визга старухи Жмых едва вновь не оглох. Он инстинктивно зажал уши, уже не беспокоясь, что старуха посмотрит наверх и заметит, как куча шевельнулась тряпья на вершине печи. Это уже не играло роли. Если все сработает, чересчур долгая жизнь старухи прервется через несколько секунд.
  Сквозь заслон из ладоней он услышал, как лопнуло стекло в окнах и в лампадке, окатив ведьму горящим маслом. Она завизжала еще громче, выронила голову и схватилась за голову, выиграв Жмыху еще несколько секунд.
  Она изо всех сил колотила по волосам, когда на пороге кухни появилась Василиса. Одной рукой она держалась за гарнитур, в другой - сжимала светящий лучиной череп, который Жмых оставил для нее у порога. Заметив его, ведьма замерла и успела сказать только:
  - Ах ты... - прежде чем Василиса дунула ей в лицо.
  Рев ведьмы и рев пламени смешались в один рокочущий шум. Горящая сгорбленная фигура пробежала сквозь кухню и коридор, едва не свалившись в открытый подпол, пересекла комнату и прошибла ее дальнюю стену. Человеческий факел озарил окрестности - узлы лесных чащ и буреломов, бывших здесь еще до того, как люди научились освещать мир электричеством.
  Ведьма сумела пройти еще с полсотни метров по лесной тропе, пока пламя не заставило ее свалиться на землю. Она лежала у бурелома, где тропа заворачивала по дуге чуть вправо, и быстро догорала до костей и пепла. Жмых, подошедший к этой горящей массе, тронул то, что осталось от старухи, лезвием тесака, убедился, что она уже не встанет, и встал сам.
  - Чет не помню, чтобы здесь был лес, - сказал он.
  Я что, все еще застрял, запаниковал он. Я все еще в кармане у этой старухи. Впереди, сразу за буреломом, раздался полусумасшедший хохот.
  - Твою мать, да чтобы вас всех...
  Пригнувшись, крадучись, Жмых обогнул бурелом. Голова была гнездо, полное бешеных пчел; в нем без конца сновали вопросы:
   "Надо мной прикалываются? Это какой-то розыгрыш? Я здесь навсегда?".
  Сквозь загустевшую пелену страха Жмых не сразу разглядел, что ему показывал дом, - но постепенно он увидел, словно в головоломке, один фрагмент картины, затем другой, затем третий - и все вопросы отпали.
  Над ним не прикалывались и не пытались разыграть - по крайней мере, напрямую. Это осталось в прошлом. Настало время сбросить маски.
  
  Время ответов
  
  Хохочущий бритоголовый мужик сумел на секунду обуздать смех. Он поднял пистолет и прицелился в мужчину под тридцать, который поднимался по крыльцу с коробкой в руках. Жмых не раз видел этого человека на фотографиях, где он улыбался, приобняв за плечи жену или держа на руках карапуза-сына. Коробку он тоже видел: в ней привезли из магазина пузатый телевизор LG.
  Шустрый выстрелил. Жертва дернулась, схватив пулю между лопаток, и выронила коробку. Отец Жмыха качнулся взад, вперед, и рухнул, скатившись по крыльцу дома, где вырастет сиротой его сын. Шустрый подошел к нему, сделал контрольный в голову - и снова загоготал, упершись ладонями в колени.
  Он не закончил хохотать даже тогда, когда Жмых вышел на подъездную дорожку со льдом в глазах и встал в дюжине шагов от него, занеся тесак. Только сказал, давясь между словами:
  - А ты че... думал... он реально твою... люльку нес?
  - А че, какая тебе разница? - мертвым тоном ответил Жмых. - Ты б его грохнул, даже если бы он моим телом прикрылся. Ты скажи только: нахера? Присосаться к Боярину?
  Шустрый прекратил хихикать и помрачнел.
  - Даже если так, - сказал он. - Че, думаешь, не заслужил твой батя? Он бы все бабки ваши с мамкой просадил, если бы Боярин его не заказал. Сам бы в тюрягу сел, еще бы и Мишку сдал. Как думаешь, был бы такой человек тебе нормальным отцом?
  - Это не тебе решать!
  Жмых метнул тесак. Шустрый вскинул пистолет, но сделал это слишком медленно, будто из чувства долга. Может быть, подвело раненое плечо. А может, Шустрый просто стал медленным. Когда его указательный палец лег на спусковой крючок, лезвие тесака уже отрубило ему мизинец и безымянный.
  Шустрый даже не вскрикнул - только схватился за искалеченную ладонь. Жмых подскочил к нему, сдавил горло, прижав к ступеням крыльца, и вдарил ему в челюсть. И еще раз. И еще раз.
  - Твою мать, когда же до тебя это дойдет? - цедил он в перерывах между ударами. - Мне бы не пришлось расти среди вас, ублюдков. Я бы не ходил в шестерках у Боярина. Я бы не терпел твои побои и мудацкие наставления. Я был бы нормальным!
  Выдохшись, Жмых отпустил бывшего напарника. Подождал, пока тот прокашляется.
  - Что, Шустрый, без Боярина ты уже не такой страшный? - спросил он. - Если б не ты, меня б вообще здесь не было. Это все твоя натура психопатская. Если б ты ту бабку не грохнул из-за заначки... Если б не кинул кирпичом в того официанта...
  Он заметил, как изменилось лицо Шустрого, и презрительно ухмыльнулся.
  - Че, думал, я не сдам, значит, никто не сдаст? Думал, Боярин моего отца продал, а тебя не продаст? Ты просто гнида, Шустрый. Ты тупая гнида. И себя сгубил, и меня хотел прихватить.
  Он ждал, что Шустрый будет возражать и отрицать, как он это всегда делал. Но Шустрый снова захихикал. Кровь текла из его сломанного носа и обрубленных фаланг, крася асфальт, а он хихикал. Ну прямо дурки пациент, подумал Жмых.
  - Что?
  - Если б это был я, Мишка отправил бы только меня, - сказал бандит. - У тебя тоже грешки за душой водятся.
  - Не так много, как у тебя.
  - Какая, в жопу, разница, больше или меньше. Мы не на конкурсе, Жмых. Ты ведь помнишь, че ты натворил этим летом? Как ты это оправдаешь?
  Жмых побледнел.
  - Это была ошибка, - повторил он.
  - Точно ошибка?
  Это спрашивал не Шустрый. Василиса подобралась сзади, подтягиваясь на ладонях, и бандиты не заметили, как она подобралась к ним, равнодушная к холоду, - потому что теперь это был ее мир.
  - Я ведь говорил... - начал Жмых, но осекся. Одного взгляда на девушку хватило, чтобы понять: его ложь больше не сработает. Еще один фрагмент пазла выплыл из темной заводи памяти, завершил картину или просто дополнил ее - неважно. Она помнит главное. И она его ненавидит.
  - Так это была ошибка?
  - Нет... Никакой ошибки.
  В конце концов, какой у него есть выбор? Последняя шутка все равно осталась за ведьмой. Пора сбросить маски. Пора дать ответы.
  
  Ответов, которые тебе не понравятся
  
  Жмых подслушал их разговор, выходя на закате из "Купеческого трактира". Диск солнца, налившийся кровью, слепил сквозь стекла пивнухи, и его тепло еще стлалось по земле, прогревая улицы и переулки города. Было начало лета.
  Бандит вышел из ресторана, прошел мимо двух девушек, куривших на углу, и сел в припаркованный рядом черный автомобиль - растянутый седан, начищенный, словно туфли пижона. Шустрый, да и вся команда Боярина дружно высмеяла его покупку. Намекнула на то, что он компенсирует. И ладно бы один раз - нет, надо было напоминать об этом при каждой встрече.
  Даже сейчас, когда Боярин давал детали заказа, он не смог просто сказать:
  - Садись в машинку, поезжай к Шустрому, - нет, мать вашу, ему понадобилось свести вместе большой и указательный пальцы, облепленные пеной, и подмигнуть. Скотина.
  Да и хрен с ними. Они понятия не имеют, как круто гнать ночью по улицам города в этом полированном судне.
  В кармане Жмыха лежал листок с адресом. Под его сиденьем лежал пистолет, заряженный для работы. Через полчаса у него была встреча с Шустрым. Ее так и не случилось.
  Поворачивая ключ зажигания, бандит уловил краем уха слова, произнесенные одной из куривших девушек:
  - Да слушай, по нему понятно ведь, что он Жмых. Им и так помыкают, и этак, а он только и рад. Скачет перед ними, как собачка и языком так, - девушка изобразила, как дышит пес. - Даже на голову его взгляни. Он выглядит, как пудель.
  Они не знали, что их слышат. Их проблема. Он скосил глаза на зеркало заднего вида справа от себя. Увидел девушку: русые волосы и темно-синие глаза на бледном лице. Хорошо. Есть, с чем работать.
  Жмых сидел неподвижно, пока девушки не швырнули окурки в кофейную банку у водостока и не вернулись внутрь. В горле застыла желчь - но голова работала безупречно. Словно смазанный в каждой шестеренке механизм, его мозг перебирал один за другим фрагменты и собирал из них план. Как только все детали встали на место, Жмых достал из кармана телефон и вырубил его. Затем стартовал машину и поехал прочь от "Трактира", но не к Шустрому. Сегодня напарнику придется работать без него.
  Скорее всего, придуманный им план приведет к его смерти. Жмых не возражал. Главное, что умрет еще один человек, и эту жертву он выбрал сам.
  
  Василиса, тогда носившая другое имя, вышла из забегаловки Боярина в час ночи. Она зашла в переулок, чтобы забросить полиэтиленовый пакет в мусорный бак, и направилась домой вдоль набережной. В лицо дул ветер, несущий прохладу с Волги, и она видела вдали, за холмами, широкую ленту реки, посеребренную луной.
  Увлекшись этим видом, она не сразу заметила, что сзади с выключенными фарами едет длинный черный автомобиль. Когда заметила, было уже поздно. Автомобиль поравнялся с ней. Стекло водителя съехало вниз, и на Василису уставилось дуло пистолета. Она ахнула.
  - Не ори и не дергайся, - предупредил водитель. - Садись в машину. Справа от меня. Нужно задать пару вопросов.
  Василиса сразу узнала его тощее, вытянутое лицо и растрепанную прическу. Боже мой, Машка, подумала она. На кой ты начала его обсуждать? Они ведь все бандиты, они ведь тебя...
  - Да ты не бойся, - сказал Жмых. - Я только поговорить.
  И Василиса кивнула, прекрасно понимая, что это неправда. Шустрый был прав: людям легко приказывать, когда при тебе пистолет.
  Девушка села справа от Жмыха. Она повернулась к водителю, хотела что-то сказать, но ее ответы были не нужны. В лицо ей уткнулась тряпка, пропитанная хлороформом, - и через несколько секунд она затихла, впав в химическое забытье.
  
  Василиса очнулась где-то глубоко в сердце леса. Она кое-как поднялась на четвереньки. Голова была словно набитая песком гиря, язык стал огромным и шершавым, в глазах расплывалось. Но она все же видела: фары автомобиля, светящие на поляну у бурелома в конце дороги, и похититель, сидящий на капоте с пистолетом в руке.
  - Послушайте, - начала она. - Мы ведь не со зла. Машка просто посплетничать решила...
  - Вы все не со зла, - ответил Жмых. - Чисто ради веселья. А хули нет? Не об вас же вытирают ноги. Их вытирают об идиота Жмыха.
  Василиса не видела его лица, но считала его выражение по голосу: ледяная ярость, зревшая и часами, и годами. Сердце рухнуло куда-то между ребер, и кто-то скрутил ей живот.
  - Вы ее тоже... сюда повезете?
  - Хер знает. Может быть. После того, как разберусь с тобой.
  И Жмых оскалился, наблюдая, как из глаз девушки потекли первые слезы.
  - Но я даже ничего не говорила!
  - Обидно получать за ни за что, да? Мне тоже.
  Он встал с капота, ощущая, как его тело наполняет новая, неизвестная мощь - мощь, источником которой была чужая жизнь в его руках. Всхлипы девушки переросли в сдавленные рыдания.
  - Пожалуйста, я не хочу умирать здесь одна.
  - А это решать не тебе.
  И, подчиняясь мышце, толкавшей его вперед, он шагнул жертве - холодный, как морозильная камера. Холодный, как ружье в ожидании выстрела. Девушка даже не вскинула руки, только смотрела, как он приближается к ней, настроенный на убийство. Он вскинул пистолет.
  И пролилась кровь
  Пистолет, смольно-черный, с ребристой ручкой, нацелился дулом на жертву, и грохот выстрела погасил свет в глазах ее так же, как гасил свет в глазах всех предыдущих жертв. Убийца увидел, как тело падает на землю в свете фар и заходящей луны, и вдруг понял, что имел в виду его товарищ, когда выбил на бритом затылке фразу: "Бог любит силу". Это была правда: сегодня этим богом был он.
  
  Новый день
  
  Жмых не помнил, как он выехал обратно в город; как мчал сначала по лесной грязи, а затем по шоссе под холодными звездами. Он очнулся на рассвете, на окраине города; в его руке был включенный сотовый, из динамиков которого орал Шустрый:
  - Ты где, мать твою, был все это время, придурок?!
  И его онемелые губы проговорили в трубку:
  - Возникла проблема. Нужна твоя помощь.
  По-хорошему, следовало прямо там же пустить себе пулю в висок. Уйти самому, пока ребята Боярина не связали его и не отвезли на ферму, чтобы заживо скормить свиньям; Жмых слышал об этом истории и знал, что как минимум одна из них правда.
  Когда Мишка ограничился строгим разговором и битой в живот, Жмых решил, что его помиловали из-за родственных связей. Оказалось, что Боярин просто придумал ему пытку похлеще - и заодно решил избавиться от Шустрого, этого бешеного бритого черта, который слишком много знал и слишком многих убил.
  Прекрасный план с единственным недочетом. Никто не поставил на глупого Жмыха. Никто не думал, что идиот Жмых всех перехитрит. И за такое придется платить.
  Бандит поднял пистолет, который выронил Шустрый. Сбросил с него отрубленные фаланги пальцев. Вытащил магазин, проверил. Все восемь патронов. Вставил магазин обратно.
  - Давай, Жмых, - сказал Шустрый. - Грохни меня. Ты ведь этого хотел?
  - Нахера? - спросил бывший товарищ. - У меня для тебя получше мысля есть.
  Жмых повернулся к Василисе.
  - Тебе на меня обижаться нечего, - сообщил он. - Я тебе помог? Помог. Все, как ты хотела.
  - Ты думаешь, я этого хотела?
  Василиса взглянула на подпиленные ноги, обратно на Жмыха. Глаза как две иглы. Синеву из них словно высосали шприцом; осталась одна сталь.
  - Не ной. Выкарабкаешься, - отмахнулся Жмых.
  Словно в подтверждение его слов, черный кот с зелеными глазами спустился по ступенькам, потерся о культи Василисы и уселся рядом на мерзлый асфальт.
  - Может, протез соорудишь, - сказал он, усмехнувшись рифме в голове. - Ты, главное, мне дорогу не переходи. Я ведь знаю, как тебя убить, - так, чтобы уже навсегда. Ты ведь хочешь жить долго?
  Василиса взглянула на его исподлобья и неприятно улыбнулась. Когда она заговорила, ее голос вдруг упал на пару октав и в нем прорезался старческий скрип, принадлежащий совсем другому человеку.
  - Да я вас всех переживу. Станцую на ваших могилах.
  Жмых кивнул. Кольцо замкнулось. А может быть, пошло на новый виток.
  - Удачи с этим.
  Поднимаясь к крыльцу, он услышал, как Шустрый снова захохотал. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, в чем дело. Ведьме нужно было набираться сил, и она поползла к бритоголовому бандиту, словно пленник пустыни к ручью.
  Жмых до сих пор не знает, что так развеселило Шустрого, - но он хохотал от души. Хохотал даже тогда, когда ему вырвали зубами кадык и смех превратился в неразборчивое булькание. Хохотал, пока жизнь не покинула его глаза. Первый пошел.
  Жмых пересек холл особняка, раньше принадлежавшего его семье. Прошел мимо электрического камина, и волнообразного комода, и лестницы наверх, и люка вниз. Теперь он принадлежал ведьме. Древность под ликом прогресса. Как будто так и надо. Как будто так было всегда.
  Жмых открыл дверь с другой стороны холла. Снаружи на востоке розоватый диск солнца уже горел сквозь голый лес. Его лучи пробирались по лощине, разгоняя туман и расцвечивая деревню, где мертвые дома спали под снегом. На потрескавшемся асфальте подъездной дорожки его все еще ждала "Лада" Шустрого. Интересно, заведется ли она, подумал Жмых. Впрочем, это не имело значения. Если понадобится, он дойдет пешком.
  Сперва он навестит Серьгу и Боярина. Они думают, что он мертв. Надо принести им неприятные вести. Затем он пойдет по именам, которые ему даст Мишка, - и сделает так, чтобы свет жизни погас и в их глазах.
  Ночь придет.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"