Мигрень угнездилась у него в затылке, голова звенела и ныла, глаза пульсировали. Иван глотал таблетки, запивая их водой из крана и вчерашним выдохшимся пивом. Пиво он нашел в кружке - она стояла на грязном, заваленном рыбьими костями и колбасными шкурками столе. Сегодня утренняя кухня тесной квартиры Ивана была символом бардака у него в голове. Кухня неудачника. Грязь и уныние.
- Бля-адь, - прохрипел Иван, и, схватившись руками за лицо, поплелся в спальню. Там он упал на мятую кровать. На этой кровати давно не лежала девушка. В эту квартиру давно не приходили друзья. Одни собутыльники. Наверное, он теперь настоящий мужик. Перегар и щетина. Одиночество и пыль под шкафом.
В голове пустила корни мигрень.
Бывало, Ивану казалось, что ему в голову влетела пуля, да и застряла там. Может, в него стреляли, а Иван не заметил, сработал какой-то неизученный механизм тела, и жить ему осталось несколько дней - так бывает?
Потом он почувствовал, что пуля живая. Она не просто торчала в черепе, она стала шевелиться в нем, словно устраиваясь удобнее в новом логове, вызывая опять и опять вспышки боли.
* * *
На город летела гроза. Стало свежо и прохладно. Птицы в свинцовом небе закрутились против часовой стрелки.
Иван стоял на углу и, задрав голову, глазел на птиц. Боль в голове отступила, он вышел прогуляться и, может быть, купить пивка.
Как только в небе хрустнул первый раскат грома, птицы разлетелись, их мистический хоровод распался. Иван вздохнул, ощутив вдруг горлом, какой холодный уже воздух, сунул руки в карманы куртки и побрел по серому тротуару. Мимо него пробегали последние пешеходы, они нервничали, оглядывались на небо, и норовили сбить Ивана с ног. Иван про себя матерился.
Он смотрел под ноги, где был тротуар - серый, в трещинах, бетон. Сегодня все было таким, и грозовое небо, и куртка Ивана, и его бестолковое существование.
Поднялся ветер. Когда из потертого магазинчика на первом этаже пятиэтажки вышел худощавый лысый человечек с пакетом, ветер вырвал у него покрытую обшарпанной рекламой дверь и сильно хлопнул ей. Бах! Это протест! Ветер негодует! Лысый человечек отдернул руку, на секунду замешкался, потом опомнился, поднял воротник и убежал.
В магазине появился Иван. Пожилая, плохо выглядящая даже для своего возраста продавщица отвернулась от полок и посмотрела на вошедшего растрепанного, невыглаженного молодого человека. Их глаза встретились. На мгновение они даже, кажется, поняли друг друга, и даже успели друг другу посочувствовать, но это мгновение тут же закончилось. Перед продавщицей стоял обыкновенный молодой раздолбай.
- Ну, говорите, что вам, - сказала она механическим голосом.
"Какой сегодня день?" - подумал Иван.
Это была суббота.
* * *
Ивану снилось, что он в келье мрачного православного монастыря, что у него густая борода, и сидит он на продавленной железной кровати, а вокруг, мелькая в бежевом свете керосинки, скачут маленькие рогатые дьяволы и звенят в колокольчики, звенят в колокольчики.
Звенят в колокольчики.
Звенят в колокольчики.
Иван открыл глаза и увидел белый потолок своей спальни. По нему кверху ногами полз маленький паучок. Звон - это был дверной звонок.
Иван нехотя поднялся и, натянув домашние треники, подошел к двери. Кто-то, не переставая, звонил и звонил в чертов звонок. Может быть, что-то важное, подумал Иван. Он не стал глядеть в дверной глазок, а просто открыл оба замка.
За дверью была девушка.
Казалось, она не обратила на то, что дверь открылась, никакого внимания. Девушка смотрела в сторону, на лестницу, а ее палец продолжал давить на кнопку звонка. Иван терпеливо ждал. Девушка была одета в простые джинсы, майку и куртку, на плече у нее висела кожаная сумочка. В профиль гостья не выглядела особенной красавицей, но и отторжения не вызывала. Обычная, средняя внешность.
Иван застенчиво прокашлялся.
Девушка перестала звонить, мельком взглянула на Ивана, и, произнеся практически одними губами что-то вроде "о, наконец-то", полезла в сумочку. Иван так и не успел рассмотреть ее лицо. Из сумки девушка извлекла какое-то удостоверение и бесцеремонно ткнула им Ивану в нос.
- Вот, - сказала она. - Я из милиции.
- Из чего?
- Я из милиции. Тут шуткам не место.
Иван улыбнулся. Он не мог вот так, сходу, воспринять ее всерьез.
- М-м, понятно.
- Зря вы улыбаетесь, молодой человек, - сердилась девушка, пряча удостоверение в сумочку. - Я бы попросила вас отнестись к этому всему серьезно.
- К этому всему чему?
- Может, пригласите войти?
Теперь она смотрела куда-то Ивану через плечо. Он никак не мог поймать ее взгляд, ему уже не терпелось увидеть, какие у нее глаза, хотя бы и просто из спортивного интереса. Но глаза девушки ему не давались. Может, это профессиональное у нее что-то, подумал он.
- А, ну да, проходите, пожалуйста, - очнулся Иван.
- Будьте как дома, - добавил он, когда она прошла мимо него в квартиру.
Девушка пренебрежительно скривилась, хотя, может быть, ему просто показалось, он не был уверен, утром в воскресенье Иван никогда ничего не мог сказать точно. Пластмассовый китайский будильник глупо-зеленого цвета говорил, что Ивану еще спать как минимум три часа.
Девушка сидела на кухне за столом и разглядывала черствые хлебные крошки, рассыпанные по коричневой поверхности.
- Первый раз встречаю такого очаровательного оперативника. - Иван изрек очередную банальность.
На этот раз девушка отчетливо и ясно фыркнула.
- Кофе? - предложил Иван.
Сегодня он абсолютно не боялся угрожающего слова "милиция".
Девушка почему-то вздохнула, но согласилась:
- Давай.
Утро вступало в свои права. Только теперь Иван это осознал. Утро, теперь от него не отвертишься. За окном вороны долбили орехи большими грязными клювами.
Насыпая кофе в кофейник, Иван размышлял, как теперь обращаться к девушке: вроде она перешла на "ты". Значит, Ивану теперь тоже можно на "ты" к ней. Но с чего бы ей вдруг переходить на "ты". Она же из милиции. Не просто девушка с улицы. Он подозревал, что слово "давай" ему послышалось, на самом деле она сказала "давайте", а он не услышал "те". В такую рань он себе не верил, а своим ушам в особенности.
А она точно сказала, что она из милиции? Она это повторяла еще хоть раз? А ее неожиданное появление ему не приснилось? Может быть, они познакомились вчера и только что проснулись в одной постели, а он уже и забыл все, перепутал сон и явь? С памятью у него всегда были нелады. Не хотелось бы обижать девушку, не отказавшуюся лечь с ним в койку.
- Спасибо, - холодно сказала девушка, принимая чашку у него из рук.
Иван сел напротив и посмотрел на нее. Девушка смотрела в чашку. Ее глаза снова ускользнули от Ивана. Какие же они?
Она сделала большой глоток, очаровательно поморщилась, откинула прядь с каштановой брови.
- Тебе не интересно, зачем я пришла?
- Можно я сначала выпью кофе?
- Да ради Бога.
Иван смотрел на нее, на ее волосы, пальцы, нос. Было бы здорово проснуться с ней в одной постели, в поту, слюне и мятых простынях. Ни о чем другом не хотелось думать.
- Как тебя зовут? - спросил он.
- Ну, Лида.
И вдруг она рассмеялась. Девушка из милиции сидела перед ним, закинув ногу на ногу, одну очаровательную ногу на другую, и очаровательно и бессмысленно смеялась. Она даже поставила чашку на стол, потому что кофе выплескивался через края. Иван не знал что делать, и предпочел не делать ничего.
Потом она перестала смеяться и впервые посмотрела прямо на него.
Иван встретился с ней взглядом. Обычно глаза сравнивают с водой, морем, озером, но в ее был какой-то песок, искрящийся и злой. Невозможно было долго смотреть в эти глаза, начинало чесаться под веками.
* * *
Конечно, к милиции она не имела никакого отношения.
- Это не удостоверение, - сказала она, - это просто обложка. В ней только проездной на трамвай. Но уже не первый раз прокатывает.
- Я постучалась в несколько квартир, - сказала она. - Твоя - э-э-м, - седьмая. Ты мне подходишь. Ты меня хотя бы выслушаешь.
Лида выросла в маленьком провинциальном городе, скучном и закомплексованном городе у полумертвой реки, в которой не было даже рыбы, потому что выше по течению завод сбрасывал туда радужную дрянь. Дети бродили по разбитым улицам среди стылых пятиэтажек, и мешали дешевую водку с дешевым пивом.
Родители Лиды переехали в городок с Севера, и денег у них сначала было заметно больше, чем у местных, у отца была машина, и он делал на ней какой-то бизнес, что-то куда-то возил, семья не бедствовала. На юге Лиде очень нравилось. Здесь было солнечно, спокойно, а еще виноград рос прямо так, на улице, его не обязательно было покупать в магазине. Люди прогуливались по нагретым дорожкам, сидели в уличных кафе. Все они, казалось ей, были одеты в белое.
Лида мало общалась со сверстниками, девчонки в школе недолюбливали ее, но она плевать хотела на них. Ей нравилось ходить к реке, и, сидя на глинистом берегу, взглядом ловить в воде черные обломки досок. Случалось, течение приносило какие-то бумаги, целую мебель, одежду, а однажды притащило к берегу мертвого мальчика. Лида много думала, уединяясь, копалась, как умела, в себе, мечтала. Это казалось ей намного интереснее, чем пить самогон и курить траву в компании гопников с землей под ногтями.
Девственности ее лишил в вечер выпускного бала рыжий полудурок из "Г"-класса. Оба были пьяны и утром почти ничего не могли вспомнить.
Она захотела уехать, сбежать из гнусного болота, которое затягивало все сильнее, отправиться в большой город. Может быть там, думала она, мечты хотя бы начнут потихоньку сбываться.
- Зачем тебе ехать так далеко? - устало спросила мать. - Можно и здесь нормально жить. Чего тебе не хватает?
Лида посмотрела на ее матовые глаза, косынку на голове, методичные движения рук. Мать даже не прекратила, разговаривая с ней, поливать свою лиану. Мать любила, когда в доме было много зелени. Как в болоте.
- Я все равно уеду, - выдохнула Лида.
Через неделю убили отца. Партнеры по бизнесу перерезали горло. Кто-то, как и Лида, бродивший вдоль берега, заметил тело в реке и вызвал милицию. Она помнит помятого стесняющегося участкового, заходившего к ним домой, и плачущую мать, поливающую, плача, свои цветы...
Вскоре она уехала. И сразу ей стало легко. Как будто все, что было, было не с ней, словно все плохое исчезло, пусть вместе с капелькой дорогого ей, но ей уже было плевать. Она не знает до сих пор, родилась она с этим равнодушием, или город у реки научил ее, трудно сказать.
- Но я и здесь не нашла ничего хорошего, - сказала она. - И ничего интересного. Что мне теперь делать?
* * *
Лида замолчала.
Иван вспомнил про кофе, взял чашку, заглянул в нее, допил одним глотком. Поморщился - кофе давно остыл.
Оказалось, пошел дождь. Листва дерева в окне потемнела. Окно было похоже на телеэкран, а дождь - на помехи.
- Представь, - сказала Лида, - если бы мы вместе одновременно покончили с собой, что бы тогда было? Под трамвай прыгнули бы, представляешь, стояли бы на остановке, среди людей, вот подходит трамвай, и вдруг мы, взявшись за руки, нет, не взявшись за руки, это пошло, в общем, мы падаем, падаем оба, словно листья, и прямо на рельсы.
- Нет, я не хочу умирать. Зачем мне умирать? Можно жить и неудачником.
Иван неуверенно улыбнулся.
- Умереть интересно. Вдруг там интереснее, чем здесь?
- Нифига себе. А если там, - он выпучил глаза и ткнул пальцем в неопределенную сторону, - ничего нет вообще?
Лида пожала плечами.
- Люди летают же на самолетах, а там неизвестно, приземлишься или нет.
- Нет, меня это не вдохновляет.
В следующие несколько минут они оба молчали. Иван слушал дождь. Тот что-то шептал, но большей частью совсем неразборчиво. Лида смотрела в одну точку на стене, почти не мигая, будто смотрела там фильм.
Первым не выдержал Иван.
- Что происходит? - спросил он. - Чего ты от меня хочешь?
- Ты кажешься скучным человеком, - сказала Лида чуть погодя, - даже самому себе, но это не так. Ты мне интересен. В тебе что-то есть, как бы глупо это ни звучало.
- И что?
Лида поискала что-то взглядом, но, видимо, не нашла.
- Ты хороший парень, но, блин, какой же ты тупой. Дай мне сигарету.
- Я не курю.
- Блин.
Она принялась размашисто наматывать прядь волос на указательный палец.
Иван смотрел на нее в упор.
- Ты ввалилась в первую попавшуюся квартиру, рассказала мне историю своей жизни, сказала мне, что я тупой - и что теперь?
- Это не история моей жизни. Ну, только часть. Как тебя зовут? Хотя нет, - она остановила его, подняв руку, - не говори. Это не важно вообще.
Иван пожал плечами.
- Хочешь - потрахаемся, - неожиданно для себя самого сказал он.
- Нет, спасибо, - улыбнулась она.
Иван дошел до ручки. Он был совершенно растерян, ему хотелось спать, или выпить, или поехать куда-нибудь далеко, лишь бы не сидеть вот так, изрекая одну глупость за другой, и ничего не понимать. С другой стороны, он не хотел избавиться от Лиды, наверное, именно этого он боялся больше всего - что она встанет и уйдет навсегда, и странный дождливый день вернется на привычные будничные рельсы. Но от его первоначальной отстраненности почти ничего не осталось; если бы она не улыбалась сейчас, а обложила его матом, Иван, должно быть, покраснел бы, как подросток. Она права - тупой.
- Хватит себя жалеть.
Голос Лиды вернул Ивана из трясины мыслей в реальный мир. Она, оказывается, внимательно разглядывала его с того конца стола.
- По твоему лицу видно, - сказала она, - что ты сидишь сейчас и сам себя презираешь. У тебя в голове полно дерьма.
* * *
И она продолжила рассказ: в городе у нее все сначала складывалось хорошо, не то, чтобы мечты стали сбываться, нет, но ей вновь нравилось просто ходить по улицам, заглядывать людям в лица. Она просыпалась утром в немного загаженной квартире, которую делила с тремя такими же мечтательницами, пила растворимый кофе, потом трамвай нес ее по городу, грохоча, и она выбегала из него на остановке "Университет", и растворялась в толпе разноцветных студентов, и все это была ее новая, другая жизнь.
С первым мужем она там и познакомилась, в университете. Он тоже учился на "Экономика и бухгалтерский учет". Они гуляли в шумной компании, шлялись по барам, болтали ни о чем, и вдруг как-то неожиданно оказались женаты. Она почти не помнит свадьбу. Но там много пили, точно.
Через месяц замужества Лида поняла, что студент психически болен. Он стал ревновать ее к какому-то Михаилу, которого она знать не знала. Стал приводить домой новых друзей - оборванных сектантов. Стал брить голову опасной бритвой, изрезал всю лысину, но никому не доверял себя брить, всегда делал это самолично. Пропадал ночами, а то и неделями. Вообще, новые его знакомые Лиде не нравились.
Однажды, вернувшись с занятий, она застала мужа сидящим на кухонном столе. С интересом глядя в дуло большого черного пистолета, студент беззвучно плакал, плечи его по-женски вздрагивали. Лида спросила: "что ты делаешь?" Вместо ответа он медленно направил оружие на нее, по его небритым щекам катились слезы, студент держал ее на прицеле. Лида попрощалась с жизнью, думала, он выстрелит. Но вместо этого студент небрежно бросил оружие на пол, соскочил со стола и влепил ей пощечину. Пока она приходила в себя, он заперся в ванной и просидел там до утра.
Лиды хватило еще на месяц, затем они развелись. Он иногда звонил ей, когда был пьян, но особенно не переживал. Тут же и кончилась учеба, и надо было искать работу, и как-то жить. Она вдруг поняла, что осталась одна. Совсем. Муж ушел, и все друзья-студенты пропали куда-то, поразъехались, и никого не осталось.
"Надо было родить ребенка", - думала она, сидя в конторе и глядя в окно на толкущихся на улице людей. После работы ее ждали унылые четыре стены в дурацких цветочках, постепенно впадающая в маразм хозяйка съемной квартиры, телевизор и стопка глянцевых журналов.
Что-то надо было делать.
* * *
Иван только теперь заметил, что она достала из сумочки пистолет и держит его, нацелив ему в лицо.
Он попробовал было что-то сказать, но как-то не вышло, слова не говорились. Иван застыл и смотрел на Лиду. Это, наверное, ненастоящий пистолет. Она же любит розыгрыши. Сначала милиция, теперь это. Вот глупость. Сраная дура. Сейчас скажет, что это ограбление. Дура. Это пугач, водяной, наверное, пистолетик, муляж, может быть. Как их распознают? И обломать ее красиво. Эй, убери, свою зажигалку, дура, у тебя на рукоятке написано "Zippo"! В любом случае, она не выстрелит же.
Вспышка - и комната наполнилась грохотом и вонючим дымом.
Пуля попала Ивану в лоб. Опрокинув стул, он мгновенно рухнул на пол и звучно шмякнулся об него, расплескав, прямо как вино из упавшего со стола бокала, содержимое черепной коробки.
- Идиот, - прошептала Лида, - ничего в тебе нет. Придурок. Самоед. Ничтожество.
Зачем это она шепчет? С мертвыми так нужно разговаривать?
Она положила пистолет в мойку и подошла к окну.
- Все в порядке, - сказала она самой себе. - История была такая, что кто-то из нас должен был это сделать. Либо он, либо я. Кто-то должен был поставить точку. Он был дерьмом, как и я.
Она сказала это все, озвучила, и сразу стало легче. Свободно и хорошо.
Лида открыла окно, и в комнату сейчас же ворвались и стук капель, и шум и гудение автомобилей, томящихся в пробке, и шелест листвы, и чей-то неясный выкрик, и запах сырого осеннего дня.
Она выглянула наружу.
Свет бил ей в глаза.
"Вот и все", - подумала Лида. "Достойный финал, как ты думаешь?" - спросила она у осеннего дня.
Восьмой этаж. Как здорово было бы взлететь отсюда, и в два взмаха белых крыльев очутиться на высоте двенадцатого. Затем сесть на крышу, и тогда уже все, вообще все не имело бы никакого смысла.