Аннотация: Предупреждаю сразу - не ждите от рассказа внятного сюжета. Отгадок не будет - это сюр.
Затемнение
- Так и... какого же хуя, а, Фрол? - спрашивает меня Вася, а я и не знаю, что ему ответить.
Мы сидим в дурацкой уличной кафешке в Краснодаре, на Красной улице, за белым пластмассовым столиком, солнце жжет наши головы и потихоньку кипятит "Пепси" в наших стаканах, а по горячим тротуарам, в воздухе, от жары густом, как желе из абрикосов, ползают похожие на слизняков и тараканов люди. Шелестение каких-то слишком сочных, нереально, будто в цветном сне, зеленых-зеленых деревьев, высаженных в ряд, сливается с шумом машин и гамом обычного буднего дня южного города.
Вася курит сигареты "Winston", рассеянно стряхивая столбики пепла прямо на стол. Я отмахиваюсь от синеватого дыма, морщусь и глазею на проходящих мимо девушек в майках и коротких джинсиках.
- Так какого же хуя, а, Фрол? - спрашивает меня Вася.
Я пожимаю плечами. "Самые выгодные кредиты" - написано на стекле большого магазина бытовой техники, рядом на стене криво намалевана эмблема "РНЕ". За соседний с нами столик присаживается семейная пара: круглый коротко стриженый дядечька, в белой рубашке и светлых брюках, и подтянутая тетенька в маечке. Они держат по два пластиковых поллитровых стакана с ледяным пивом каждый. На перекрестке машины верещат, как недовольные курицы.
- Какого же хуя, Фрол? - спрашивает меня Вася.
- Ну не знаю я, че пристал, придурок. Не помню ничего.
- И я, - он глубоко затягивается сигаретой, - не помню.
Я смотрю на пиво на соседнем столике. На запотевшем пластике стакана остались следы от пальцев. Пиво же вызывает у меня отвращение. И вообще любой алкоголь. И все, что так или иначе изменяет сознание. На то есть причина.
Мы с Василием доигрались.
- Так, - говорю я.
- Чего - так? - Вася округляет глаза. Вся его рожа заросла щетиной, голубая майка с надписью "Young people sucks" в грязных разводах и непонятных бурых пятнах. От недосыпания и страшного похмелья глаза красные, под глазами черные мешки.
Вероятно, я выгляжу не лучше.
На мне несколько потрепанный синий костюм, розовая рубашка и галстук. У меня никогда не было ни костюмов, ни галстуков. Опустив голову, я неожиданно обнаруживаю, что на ногах у меня грязные кеды - как они там оказались, я не имею ни малейшего понятия.
Как и о том, как мы оказались в этом городе.
- Во-первых, - продолжаю вещать я. - Мы оба не помним ни черта.
- Да, - тут же согласно кивает Вася.
Я неуверенно улыбаюсь:
- Если только ты не издеваешься надо мной, сам все помнишь, но делаешь вид...
- Фрол, че за пургу ты гонишь? Мне-то зачем... - неожиданно серьезно говорит Вася.
- Ладно, шучу я. Я другое хотел сказать.
- Что?
- Ну, надо обрисовать ситуацию, разложить все по полочкам. Типа того.
- Это ты, конечно, хорошо придумал, - он тушит сигарету в стакане, - и говоришь, как гендиректор на совещании. Но... Хотя давай, обрисовывай.
- Угу. Значит, первое: мы в Краснодаре.
- Ну, хоть это мы выяснили. Нас чуть менты не приняли, еще бы, блядь, ходят по улицам два обдолбыша и спрашивают, что это, блядь, за город!
- Т-с-с-с... - шикаю я, поправляя гастук, испачканный в чем-то красном, кетчуп это, что ли. - Можно я продолжу?
- Конечно, конечно, - машет на меня Василий.
- Начнем с другого конца: что вот ты помнишь последнее перед тем, как мы оказались в этом городе?
- Ну, мы пили. Много пили. Возможно, употребляли наркотики. А может, и нет. Но бухали по-черному.
- Мда...
- А потом - бац! - Василий хлопает в ладоши и я вздрагиваю, - и мы уже в другом городе и ничего, ни-че-го, ничегошеньки не помним.
- Мда... - продолжаю мычать я.
- Ну, продолжай. Ты так бодро начал.
- Хорошо, - я пытаюсь собраться с мыслями. - Проснувшись с бодуна мы неожиданно понимаем, что это необычное утро, что, кроме того, что мы не помним, как оказались в этом городе, в этой одежде, мы еще не помним, где провели последующий после последнего воспоминания - пьянки - год. То есть и у меня и у тебя одинаково в памяти отсутствует последний год. И что с нами стряслось и как это лечится - мы не знаем.
- Здорово. Здорово ты излагаешь. Так оно все и есть. Год... блядь, год коту под хвост...
- Еще раз: ты точно уверен, что когда мы бухали, был год две тысячи четвертый?
- И я помню то же самое. Пятнадцатое августа, две тысячи четвертый.
- Это уже само по себе хорошо, - соглашается Вася.
- Все, как один, твердят, что на дворе две тысячи пятый. Не могли же мы одинаково свихнуться.
- Почему не могли, Фрол? Предположим, на нас одновременно наехал один и тот же грузовик и обоим одинаково дал в башню бампером. И - бац - мы оба в коме. Мы лежим год в больнице, больница в Краснодаре, потому что мы попали под грузовик здесь, ну, например, мы по пьяни двинули на моря, лежим мы значит в коме, потом просыпаемся, потом нас выпускают, мы идем гулять по городу, нас снова сбивает грузовик и мы снова ни черта не помним. Ап!
Я пытаюсь представить всю эту последовательность событий, но в голове все сливается в один разноцветный суп и, рассеянно кивнув, я говорю:
- Что ж, примем это за рабочую версию.
- А ведь это могло точно так и быть, - оживляется Вася. - Вдруг я начинаю вспоминать?
- В твоей версии есть натяжка. Нас бы никто не выпустил из больницы в чужой город в таком виде. И они бы родственникам сообщили, нас бы уже искал кто-нибудь.
- Ага, - Вася достает еще сигарету, - слышишь, Фрол, может, все-таки родителям позвоним, а я жене хотя бы сообщу, что жив-здоров.
- Василь, ты помнишь - мы договорились: сначала разберемся, выясним, хотя бы в общих чертах, что с нами стало, а потом уже будем звонить. Если в натуре год прошел, представь, что будет.
- Да, - задумчиво произносит Вася, - будет пиздец. Да мне что-то и не больно хочется жене сообщать.
- Нам надо понять, куда делся этот год.
- Куда, блядь, делся этот год, - попугаем повторяет за мной Вася.
Мы оба смотрим, как между кафе и полосой деревьев белый грязный пони везет ребенка.
* * *
Иногда мне кажется, что я не помню большую часть своей жизни. Интересно, это только у меня так, или у всех? Просыпаешься утром и понимаешь - еще неделя прошла впустую. Что я делал вчера? То же, что и позавчера, то же, что буду делать завтра.
Я не помню. Я ничего не помню, и все, что у меня от этих двадцати с лишним лет осталось, так всего лишь несколько ярких пятен. Остальное время я словно бы сплю. Вот сейчас я потерял год, целый год выпал из головы, а я не ощущаю никакой потери, ведь это жизнь, блядь, жизнь, я вроде ей больше всего на свете дорожу, но вот если честно, так я потеряв тыщу рублей горевал бы сильнее. Год прошел. А что было-то в этом году? Может, ничего я и не потерял?
Я. Не. Помню.
А может... Может, в этот год произошло все самое важное, все лучшее и самое интересное в моей никчемной жизни... А я забыл. Все забыл.
Возможно, именно в это время я: встретил любовь всей жизни, она была в зеленом сарафане, мы целовались под дождем, пили вино на берегу в Испании. "Ты восхитительна", сказал я, перед тем как все забыл.
Или я ушел на войну, стал героем, поймал главного террориста, вытащил ребенка из огня, он кричал "мама, мама", а мать его плакала и целовала мои руки, измазанные сажей и кирпичной крошкой, и тогда я скромно улыбнулся и... все забыл.
Я все забыл. Построил дом, посадил дерево, родил сына, может быть, трех сыновей.
И забыл все нахуй.
* * *
Может, этот город поможет мне вспомнить, даст ответ. Вот он, шуршит и шевелится, ест, пьет, считает мятые купюры, сжимает потными ладонями сотни тысяч рулей. Посмотрим.
- С чего начнем? - спрашиваю я Васю.
Мы идем вдоль дороги. Жарко. Подходим к остановке и наблюдаем, как ленивый желтый вагончик с яркой рекламой сигарет, звеня, подкатывает к нам по рельсам.
Бывает и так, что кажется, что все вокруг мне снится. Словно я вижу сон, но он какой-то такой реальный, осязаемый и цветной, что кажется, будто все на самом деле. Но в то же время понимаешь, что это сон. Хотя это и есть реальность, вообще-то. Когда я наконец прихожу в себя, возвращаюсь в сознание, то появляется такое чувство, что кончилось что-то очень хорошее, это как если уезжают какие-то веселые друзья, или кончается праздник, или ты просыпаешься, после того как видел очень хороший сон, просыпаешься и понимаешь, что опять идти на работу, снова будни. Всегда грустно в такие моменты, грусть остается на целый день, приходится заходить по пути с работы в магазин, купить у сонной девчонки бутылочку "Миллера", и, попивая, уныло брести по улице, не замечая людей, и нюхать пахнущий бензином прохладный ветер, рассматривать бычки на сером асфальте, а дома смотреть телешоу, читать Александра Грина, думать о том, как было хорошо в детстве разглядывать такое огромное небо перед грозой.
Потом звонят друзья и я еду куда-нибудь, что-нибудь пить, с кем-нибудь знакомиться, и забываю, забываю, забываю. Я забыл все такие дни, ни одного не могу вспомнить, сколько бы не морщил теперь лоб. Помню, что было такое, но когда, отчего - нет, забыл.
А может, это-то и надо было помнить?
- Фрол, еб твою, ты меня вообще слушаешь?
- Нет, - отвечаю я.
Вася негодует:
- Ты слышал, что я сказал?! Я говорю, звонил жене, понимаешь?
- Что?
О чем я сейчас думал? Только что я о чем-то пространно размышлял. О чем? Забыл уже, блядь.
- Я звонил жене, - говорит Василий, вися на поручне. Дребезжащий трамвай заполнен народом, душно. Африканские студенты о чем-то перешептываются по-французски, сумасшедшая старорежимная бабка внимательно смотрит мне в левое ухо, девушка с ребенком, раздраженно цокая, протискивается к двери.
- Мы же договаривались, Вася, не звонить пока никому, - вздыхаю я.
- Но ты не понимаешь, - по выражению Васиного лица я понимаю, что все плохо, куда хуже, чем казалось только что, - это ты, Фрол, всегда одиночка был, эгоист хуев, тебе насрать на всех, а я должен был позвонить, должен был и все. Пошел ты на хуй, Фрол, вообще-то, со своими "мы же договаривались".
- Ладно, остынь, ну, звонил, и что?
- А то, что это не ее номер. То есть там кто-то другой ответил. И не знает меня. И живет там, говорит, всю жизнь, и на хуй меня послал, и все. Нет моей Ленки. Нет ее.
- Подожди, я не понял ничего.
- А хера тут понимать! - кричит Вася, и студенты в унисон поворачивают к нему кудрявые бошки. - Меня тоже все в это мире забыли, блядь!! Моя Ленка пропала, блядь!! Ты понимаешь?! Ты понял теперь?!
- Тише, тише, друг, - я хлопаю его по плечу и оглядываюсь на народ. Бабка куда-то исчезла.
* * *
- Итак, что мы будем делать? - спрашивает Василий. Мы стоим на остановке, вокруг люди, они поочередно вытягивают шеи, пытаясь увидеть выныривающий из-за поворота трамвай, и, кажется, вот-вот пойдет теплый дождь.
- Не знаю я, - пожимаю плечами.
Вася молчит.
Тогда я говорю:
- Знаешь, в кино всегда бывает: если тебя ударило током и ты, например, стал мысли читать, то надо, чтобы еще раз ударило током, чтобы ты снова стал нормальным. А мы с тобой нажрались, как свиньи. И потеряли память. Делаем вывод: нам нужно выбить этот клин другим таким же клином. То есть, напиться. Очень-очень напиться. Как тебе идея?
Вася молчит. Согласен, значит.
* * *
- Итак, сколько у нас денег?
Вася:
- У меня три штуки с небольшим.
- Ага, и у меня две. Думаю, хватит.
Мы оказались в каком-то случайном баре, внутри все окутано полумраком, а на дальней стене висит большая синяя рыба вроде камбалы. Посетителей немного, кроме нас еще парень с девушкой и огромный бородатый мужик.
- Добрый вечер, - тихо здоровается девушка в брючках и белой рубашке.
Я начинаю перечислять: будьте добры, шесть кружек "Невского", бутылку водки - ну пусть будет эта - бутылку вот этого вина и две порции того ирландского ликера, да, именно его. Два стакана пепси. Сырная тарелка, жаркое, суп, картофель - всего по два. Еще я заказал много жареного арахиса, чипсов и хлеба.
Неуверенно улыбнувшись, девушка уходит. У стойки происходит некоторое оживление. Сначала нам приносят водку и вино, кое-что из еды. Вася перестает крутить меню и, вздохнув, оглядывает стол. В его взгляде сквозит обреченность.
Мы приступаем, когда на улице начинает темнеть и проезжающие мимо автомобили постепенно превращаются в пятна электрического света.
Мы пьем водку, запивая ее сначала пепси, потом и пивом, заедаем все арахисом, сыром и супом. Все это мы делаем молча. Допиваем водку, затем вдруг кончается пиво, и мы откупориваем вино. Мир расплывается и мутнеет, на глаза наползает театральный алкогольный занавес.
Я осматриваюсь вокруг. Парень и девушка давно ушли, вместо них появились какие-то другие люди, только здоровяк-бородач никуда не делся, он сидит там же, где был и пьет темное пиво, временами оглаживая рыжую бороду, временами рассматривая потолок. На спинке стула висит его огромное пальто.
Ах, как же, ликер.
- Ликер давай выпьем, - говорю я, и мы выпиваем его. Мне начинает казаться, что я - не я, а герой сна, приснившегося мне давно-давно.
Потом мы заказываем еще водки, еще вина и какой-то еды. Я иду в сортир и, поссав и умывшись, долго смотрю на себя в зеркало, но ничего там не вижу. Я словно вампир, не отражаюсь в сортирном зеркале. Вернувшись, я обнаруживаю, что Василий взял еще пива.
Мы начинаем говорить: рассказываем друг другу анекдоты, вспоминаем глупые пьяные истории, как будто ничего не случилось, словно мы еще там, до провала. А для нас и не существует никаких лет, потерянных или нет, мы зависаем вне времени, в собственном космосе. Тормоза давно отказали, нити порвались, и мы можем двигаться только вглубь, только вглубь.
Я открываю глаза и вижу - хотя все двоится и смешивается - что я уже не в баре, а на улице. Желто светит фонарь, силуэты деревьев в полумраке похожи на тонких кривых людей, и где-то на периферии ощущений шуршат машины. Пошатнувшись, я хватаюсь за ближайшее дерево и блюю. Пока блюю, я пытаюсь вспомнить, как сюда попал и где Вася, но безуспешно.
Вроде бы мы назаказали еще много чего, и ушли, оставив почти всю еду не тронутой.
Неожиданно я слышу незнакомый голос:
- Осторожно, попадешь себе на ботинки.
Я вытираю рот рукавом пиджака и, хотя это стоит мне немалых усилий, встаю на ноги и удерживаю равновесие, настолько, что могу повернуть голову и увидеть владельца голоса.
Это тот здоровый мужик из бара, он словно состоит из трех пятен: большое и черное - пальто, рыжее - кудрявая борода и яркое синее - лыжная шапочка.
- Привет, - улыбаюсь я.
- Другу своему помоги подняться, - говорит рыжее пятно.
- А где...
Василий лежит на тротуаре и, кажется, спит. Может, умер?
Я пытаюсь наклониться к нему, но мир вдруг превращается в карусель, и я падаю рядом с Василием. Больно локтю.
- Э, да вы, ребята, так далеко не уйдете. А вы же только в начале пути, - говорит Борода. - Вам же еще в другую плоскость надо. В третью. И в четвертый разрез потом.
Я лежу на влажном холодном асфальте и не пойму, он действительно это говорит или мне послышалось. Его лицо превращается в рыжую обезьянью морду.
* * *
Однажды я поклялся одной девушке в вечной любви. Ага, даже так.
Мы сидели на скале, глазели на Черное море, и вот как-то так договорились до того, что обещались любить друг друга до гроба. И далее, если там все же что-то есть.
Был вечер, пахло надвигающейся грозой и солью, и небо было таким захватывающе закатным и лилово-серым, что хотелось подпрыгнуть и плескаться в нем, а не в море. Ветер шелестел в акациях. Я разомлел и поклялся. Вроде как я был тогда искренен.
Хорошая была девчонка. Вроде бы. Да я забыл ее уже. Давно забыл.
* * *
Я вновь оказываюсь в незнакомом месте. Здесь громко играет однообразная музыка, вспышки света разных цветов бьют по глазам, и много людей. У меня кружится голова, но я, по крайней мере, уверенно стою на ногах.
Василий стоит рядом и, размахивая руками, что-то говорит в ухо девушке с большими, распахнутыми глазами, подкрашенными черным. На нем пиджак и розовая рубашка. Я опускаю взгляд и обнаруживаю на себе грязную футболку с надписью "Young people sucks". Путаясь в киселе пьяных мыслей, я вроде и соображаю - что-то не так, но не пойму, что именно.
- А где Борода? - кричу я.
Кто-то, идущий мимо, оглядывается на меня. Вместо лица у него бледное пятно, словно капля воды попала на акварельный рисунок.
- Таблетку? - вопрошает он и протягивает мне ладонь, в которой лежит маленькая желтоватая пилюля.
Я, глупо хохоча, хватаю таблетку и забрасываю в рот. Отвернувшись, иду к Василию, который вовсю беснуется: танцует и кричит: "Хуй! Хуй!".
Кто-то пытается меня остановить, хватает за плечи, но я вырываюсь и продолжаю идти, внезапно понимая, что потерял направление и не вижу Василия. Я оглядываюсь вокруг, но везде только незнакомые пьяные люди и размытые пятна.
Откуда-то прилетает кулак и больно бьет меня в скулу. В голове у меня что-то от чего-то - бзден-нь - отрывается. Я падаю, но успеваю схватиться за чей-то локоть и остаюсь на ногах. Меня стряхивают, пинают по ноге, согнувшись, я ныряю в толпу, вокруг много-много рук, ног, ботинок и штанов, я закрываю глаза и пру вперед.
Потом выныриваю. Никто вроде бы за мной не гонится, но и Васи так и не видно. Я потерялся, не понимаю, за что получил в морду, и вообще ничего не понимаю. Где я?
- О, ты тоже здесь, - говорит человек с рыжей бородой.
Он стоит возле меня и держит электронные наручные часы. Я уже давно не видел наручных часов так близко, всегда смотрю время по мобиле.
Пока я силюсь что-либо из себя выдавить, хотя бы спросить, что все это значит и что происходит, Борода тычет мне в лицо светящимся синим экраном часов и кричит:
- Ты хоть знаешь, какой сегодня день, придурок?!
Я вглядываюсь в голубоватое свечение и отчетливо различаю дату: пятнадцатое августа две тысячи четвертого года.