Откуда они на самом деле явились -- кто их знает, но по всему выходило, что правда с Дибульских гор. Один длинный, тощий, зипун драный поверх кожаной куртки, шапка вся облезлая, хромает немного, зато меч на боку -- барский, не у всякого боярского дружинника такой увидишь. А другая маленькая, румяная, кругленькая, -- ну, почти бы красавица, только вот как шапку сняла, все и увидали, что половина волос у нее вылезла, и на их месте такая красная плешь, как после ожога. Ну, правда, она сразу косынкой голову повязала. Каких они лет были, спрашиваешь? Ну так, около тридцати, может, постарше немного. Мешок тощий, это я сразу заметил -- видать, без большой добычи пришли. Меня это сразу насторожило: в горах, понятное дело, много чего добыть можно, да столько же и потерять. А у меня постоялый двор хоть и казенный, да не дармовой все же, кроме как для коронных гонцов. Так что я им навстречу встал без поспешности и обратился любезно, но готовый и отказать: "Чего, мол, угодно проезжим?"
-- Поесть да переночевать, зачем еще к вам заходят? И баню бы неплохо, но это уж вторым чередом.
-- Еда да ночлег -- дело хорошее, -- говорю. -- Только это денег стоит. За двоих ужин с ночлегом обойдется в восемь новых сребреников, коли у вас казенной бумаги нету.
-- Сколько-сколько? -- она спрашивает. Я повторил и предупредил, что человек я казенный, торговаться не стану. Ежели нет столько денег -- идите в деревню, договаривайтесь там, или при храме Не Имеющего Обличья. Авось кто и пустит, хоть вы и с оружием.
Мужчина послушал, послушал, дернул длинным носом и спрашивает:
-- Старыми возьмешь?
-- Ну, говорю, надо поглядеть, что за старые у вас. Коли надо -- поменяю.
Он лезет за пазуху и достает тряпицу-узелок. Развязал, достал две монетки, показывает. Я смотрю -- одну узнал, вроде старая полуланга камбурранская, совсем старая, лет ей не меньше сотни. Другая вообще на монету не похожа -- слиточек, печатью приплюснутый, даже на карличий не похож; но попробовал на зуб -- вроде серебро...
-- Обменяю, -- говорю. -- Эту -- на пять новых сребреников, а это -- на девять или десять, взвесить надо.
Тут баба встревает:
-- Ты что, -- спрашивает, -- совсем дурной или нас за таких считаешь? Сколько в новой монете серебра и сколько -- в этой? -- и в камбурранку тычет. Ну, думаю, видно, не вовсе они дурные. Ну, поторговались, поладили, отсыпал я им серебра почти на две полные ланги, вычел из этого за постой -- "Располагайтесь, мол!"
Расположились, ужинать дочка им принесла. Время-то уж к вечеру, так что стали уже и наши стягиваться -- у меня ведь место казенное, только тут по закону белое зелье и можно наливать. Староста Гудурро и Джа-меньшой меня к себе за стол пригласили, сидим, подкрепляемся, тут Гудурро и спрашивает: а это, мол, кто?
Я отвечаю: назвались дибульскими странниками, видать, ходили за змиевой костью, да, похоже, не шибко разжились. Парень Тагром назвался, баба -- Нари. Завтра думают уходить, а по мне, так и еще отдохнули бы -- деньги у них при себе хорошие.
-- А разве ж деньги дурные бывают? -- спрашивает Джа-меньшой и гогочет. Ну, болван он и есть болван. Я объяснил: старые деньги меняют, древней чеканки и древнего весу. Тут, вижу, Гудурро нахмурился:
-- С Дибулы идут и деньги несут? Карличьи, что ли?
-- Да нет, -- говорю, -- не карличьи вроде. Да и не так у них их много, похоже, как если бы они карлам какие дибульские редкости загнали. А может, конечно, и не с Дибулы они, но, похоже, с гор идут -- а выговор не как у горцев. Вот я и решил -- приключенцы дибульские.
-- Слушай, Инджа, -- говорит староста, -- покажи ты мне эти монетки, коли не в обиду.
Ну, мне что -- я обе денежки и показал. Гудурро их оглядел, пальцем потрогал, по ладони покатал и прищурился:
-- А как ты думаешь, Инджа, когда такое чеканили?
Я отвечаю -- эту лет сто назад, а эту еще пораньше, небось...
-- А скажи, Инджа, часто ли ты такие старые деньги видал?
-- Нечасто, -- говорю, -- вот таких комков с печатью вообще сроду не встречал, а баллускую лангу столетней давности видеть доводилось, и диневанскую -- чеканилась еще до князя Муллаваджи, Семерыми да примется. А больше вроде нет.
-- И как, -- пытает староста, -- те монетки были как новенькие?
-- Да нет, стертые. Серебро-то, оно не шибко твердое.
-- А эти?
Смотрю я -- и начинаю сомневаться: денежки-то не то чтоб как новенькие, но уж явно сотни лет из рук в руки не ходили. Не больше потерты, чем ланга нынешнего короля, к примеру.
-- Думаешь, -- спрашиваю, -- поддельные?
-- Да нет, -- говорит Гудурро, -- другое я думаю. Скажи, Инджа, как по-твоему, в наших краях еще деньги, которым за сто лет, есть? И если есть, то где?
Я задумался, а тут Джа встрял:
-- Ну, разве что в Рамиджиной хоронушке!
Я уж хотел усмехнуться, а староста говорит:
-- То-то. Таких точно, может, и там нет, но что старые да не шибко тертые -- это верно.
Ту-то я и задумался. Надо знать, конечно, кто такой Рамиджи -- в наших краях все знают, даже я, хоть и не родился тут, а по службе двадцать лет назад был прислан. До того, как коронный тракт проложили от столицы к джалберийской гавани, не то чтобы у нас здесь полное бездорожье было -- и дороги имелись, и гати, вместо таких постоялых дворов, как этот, при храмах путники ночевали. А и столица, и Джалбери -- города богатые, и хоть в основном, конечно, подвоз в них и тогда был морской, но и сухим путем купцы ездили. Вот их-то и грабил разбойник Рамиджи -- только нелюди, карлов почему-то не трогал, а честных диневанцев резал. Лютый зверь, говорят, был -- и деньги ему отдадут, и товар, а все одно зарежет, чтоб лица его не запомнили; так почти четверть века никто его в лицо и не знал. Только чтоб тебя не знали как разбойника, а держали за честного поселянина, мало свидетелей не оставить -- нужно и деньгами не шибко бросаться. Рамиджи и не бросался, копил, накопил, говорят, большие тыщи. И тут Судия Праведный наконец-то взглянул на него оком своим неусыпным -- занедужил разбойник, загнило у него нутро. Сходил он к лекарю, сходил к жрецу, уж не скрываясь немалые деньги сулил -- ан ничего они поделать не могут. Понял Рамиджи, что так и сгниет, и не отчаялся, а разгневался. Сложил он все свое серебро накопленное в большой жбан и решил зарыть на краю болота, а другие говорят, и просто в болото кинуть. Он бобылем жил, без жены-детей -- чтоб не выдали, вот и некому оказалось оставить серебро. Был у него один работник -- ну, не только по хозяйству, а и по разбою, понятно, помогал. Вот вместе и поволокли они этот жбан к болоту -- один Рамиджи вроде как уже и не снес бы его. А воротился он без жбана и без работника, так их с тех пор и не видали. В ту пору вышли-таки на него боярские люди -- видать, лекарь смекнул что к чему и донес. Пришли дружинники, окружили Миджину избу, орут: "Выходи да добычу выноси -- вынесешь, живым не оставим, да убьем быстро!" А тот им в ответ: "Жизнь мне хуже смерти, а вам я не дамся, псам -- заходите, берите, коли сумеете! А добыча моя -- у Болотного Старца, и сторож при ней такой, что вам его не осилить, не убить -- я его сам уже порешил и с заклятьем сторожить приставил!" Ну, боярские люди внутрь не сунулись, а избу подожгли -- тут Рамиджи и конец пришел. И ни гроша, ни слиточка на пепелище и впрямь не оказалось.
Клад-то разбойничий многие искали за полтораста лет, что с того пожара миновало -- Рамиджи-то еще до Чумы лютовал. Да видно, правду он перед смертью сказал -- как в трясину канул клад. А почему "как", а не просто канул? А потому, что болото-то у нас подсохло, и на краю его, где не то чтоб нельзя порыться было, кое-кто из искателей видал работника Миджиного -- ходит, горлом перерезанным курлычет, увидит кого с лопатой -- бросается. Вот прадед Джи-меньшого так полег -- пошел торфа нарезать, а нашли его удушенным, горло раздавлено, а следов от пальцев ли, веревки и нет. Не иначе, мертвый работник...
Вот я все это вспоминаю, а Гудурро и говорит вполголоса:
-- Не иначе и эти клад какой нашли.
-- Если б они на Рамиджином болоте копались, -- Джа возражает, -- мы б знали!
-- Да нет, -- отмахнулся староста, -- эти-то денежки, видать, и впрямь из какого-то камбурранского или горного клада. Но ведь и там серебро просто так в землю не прячут, а с наговором. Видать, эти двое знают, как наговор снимать.
Ну, Джа -- парень простой, он сразу и брякнул:
-- Так может, они нам Рамиджин клад выроют? Мне за прадеда вира причитается!
Я засмеялся было, а Гудурро цыкнул на меня:
-- Нечего смеяться, Инджа! Может, и выроют! Как они отужинают, пригласи-ка обоих к себе.
Мне что -- я пригласил в свою каморку этих Тагра с Нари, жену с дочкой отослал, а староста тоже подошел, и Джа-меньшой с ним, раз уж он все равно с нами толковал об этом.
Сели эти двое за стол, староста с ними разговор завел. Они сперва решили, что он их бумаги проверять хочет, и, похоже, забеспокоились, но Гудурро о бумагах молчок, словно бы просто с бывалыми людьми потолковать хочет. Ну, тут Джа кстати оказался -- он истории про дальние края слушать любит, открыл рот, развесил уши. Эти двое сперва жались, потом начали рассказывать. И как на Дибулу они ходили, и как сквозь карлов пробирались, и как змиевы кости искали, и как исполинский навоз нашли (он, сушеный да толченый, от клопов хорош. Я даже купил у них малость -- не место клопам на казенном дворе!), и как Тагр этот с псоглавцами схлестнулся, одного зарубил, другого ранил. В общем, все, что дибульских бродягам положено врать. Хотя нога у Тагра и впрямь покусана -- не псоглавцем, так псом здоровым. И видим мы, что они, на радость Дже-меньшому, до утра так могут, особенно если я им пива и дальше задарма наливать буду.
Тут Гудурру решил напрямую ломануться:
-- А кладов, -- спрашивает, -- находить вам не доводилось?
Тагр усмехнулся этак кривовато:
-- Нашли бы мы клад -- верхами бы ехали в богатых шубах! Карличьи клады так легко не даются.
А Нари добавляет:
-- И заговоров карличьих я не знаю. А наудачу больше не стану никогда пробовать, -- и косынку на проплешине поправляет, -- чтоб самой карлицей не стать. У карлов -- у них много что на кладах стоит. Недаром говорят: карлы столько всего в землю зарыли, что Старец Земляной им позволяет и находит серебро всюду, где есть оно. Мне с ними не тягаться.
Староста мне подмигивает и говорит:
-- А человечьи заговоры, мастерша, стало быть, знаешь?
-- А ты, -- она ему отвечает, -- что ли, храму Премудрости служишь, что шарлатанов вынюхиваешь?
-- Да что ты, -- замахал Гудурро руками, -- вовсе нет. По мне, коли кто Премудрой одарен -- оно и благо, а есть ли у него бумаги из храма -- не мое дело. И Инджа вот тоже -- коронный человек, не храмовый.
А Джа-меньшой вдруг как брякнет:
-- Ох! То-то видел я -- на Миджином болоте опять какой-то карл объявился, бродит...
-- Вроде бы, -- Нари усомнилась, -- в этих краях карлов-то негусто.
-- Так небось клад мой ищет! -- заявил Джа и скривился весь -- это ему староста по затылку дал. А Тагр смотрит на нас, прищурясь, пиво прихлебывает и говорит:
-- Так у вас тут, стало быть, клад зарыт?
Я начал было отнекиваться, но Гудурро мне делает знак заткнуться и отвечает:
-- Говорят, зарыт, добрый человек, только не простой, -- и рассказывает ему про Рамиджи. -- Так что, сам понимаешь, тут и -- и заговор, да еще работник этот является... Клада этого никто из наших взять не может, да и из чужих едва ли -- место надо знать -- болото-то большое.
-- Ну, -- тянет Джа, -- если карлы клады и впрямь нутром чуют...
-- Нутра тут мало, -- отвечает ему Джа, и глядит уже не вприщур, а прямо и по деловому -- не на Джу, понятно, а на нас со старостой. -- Если при кладе сторож -- и с заговором может драка выйти. Заговоренное оружие нужно.
И замечаю я, что рука у него к мечу его дернулась -- он его с пояса, надо сказать, так и не снял. Что вообще-то на казенном дворе неположено, но мне уж не до того было.
-- Нужно, -- кивает Гудурро. -- Или в храме освященное.
-- Ваш-то жрец досточтимый что смотрит? -- спрашивает эта Нари. -- Коли у вас тут мертвяк является -- что ж он его не отчитал?
-- Это не меня спрашивать надо, -- усмехнулся староста. -- Молились на болоте, конечно, и нынешний жрец, и прошлый, и еще раньше. Только, видать, Судия Праведный иначе решил.
-- А может, -- Нари говорит, -- упокоился он давно? Когда его видали-то последний раз?
Ну, тут Джа, конечно, про прадеда рассказал, и потом как Джели пять лет назад на болото за ягодами пошла и сгинула. Я-то полагаю, Джели ни с каким мертвецом не сталкивалась, а угодила в трясину, но встревать не стал. Я вообще больше слушал до поры.
-- Скверно, -- говорит Тагр. -- Значит, и впрямь не все у вас так просто. Хотя карл... ну, кто его знает...
-- Так серебро-то это у людей граблено! -- обиделся вроде как Гудурро. -- Что ж справедливого, коли оно карлу достанется?
Хотел он еще что-то сказать, но тут Тагр этот долговязый встает и заявляет:
-- Что ж, люди добрые, мы вас послушали, вы нас послушали -- теперь над услышанным и подумать не грех. Давайте-ка утром встретимся пораньше -- тогда и потолкуем, а сейчас уже и на боковую пора.
Ну, уложил я их. Гудурро мне тишком шепчет: "Похоже, зацепило их. Теперь главное -- не упустить! Может, баба и шарлатанка, но, видать, знающая! И ты видал, как бродяга этот на меч свой покосился?" В общем, скверно спал я в ту ночь -- сторожил гостей, чтоб они до утра не снялись и не пошли по Рамиджино серебро.
Конечно, мне стоило ночью послушать, о чем постояльцы будут толковать. Может, тогда бы все по-иному сложилось...
Но так или иначе, утром пожаловал ко мне снова староста, и Джу-меньшого притащил. Сидим, ждем. Эти двое проснулись не то чтобы "пораньше", но будить их я не стал, зато мы с Гудурро меж собою тем временем кое-что обсудили. Но, наконец, выходят Тагр и Нари, и видно по ним, что тоже поворочались они этой ночью. Ну, поздоровались, и бродяжка эта так сразу и начала:
-- Вы, -- говорит, -- уважаемые, вчера о разбойничьем кладе толковали. Сразу скажу: если вы ждали, что мы ночью снимемся и пойдем на болото его искать, так зря. Мы этих мест не знаем, а карличьего чутья у нас нет. С другой стороны, мы так поняли, что и вам без нас серебра не взять. Клад заговоренный, да со сторожем -- а чудесного оружия у вас, похоже, не водится, да и кудесника своего нету. У нас есть и то, и другое, то есть другая, то есть я. Хотите, давайте сговоримся так: вы нам показываете место, я попробую сокровища нащупать, а если и впрямь сторож объявится, Тагр его или отгонит, или задержит, пока вы клад копать станете. Что удастся все это, мы не обещаем, но попытка не пытка.
-- Эге, -- кивает Гудурро. -- Но я так понимаю, мастерша, вы это не за наши красивые глаза предлагаете? И чего вы хотите за эту... помощь?
-- Половину, -- отвечает Тагр. Тут уж я вмешиваюсь:
-- Извините, люди прохожие, но так не пойдет. Вы вот что в толк возьмите: вы-то без нас и впрямь клад не возьмете, потому что уважаемый Гудурро уж позаботится, чтоб никто из наших вас к тому месту не отвел, а болото вдвоем обшаривать -- жизни не хватит. (Гудурро кивает, понятно). А вот мы без вас обойтись сможем -- без колдовства и оружия заговоренного, может, и нет, а без вас самих -- вполне. Не кажется мне, что вы последние, кто с чарами да с клинками чудесными по нашей дороге проходите. Нам не к спеху -- погодим. Потому как плату вы требуете -- ни в какие ворота не лезет!
-- Обойдетесь? -- переспрашивает ведьма. -- Что-то до сих пор долго вам пришлось обходиться.
Но тут ее Тагр за плечо тронул.
-- Правда в их словах есть. Врозь мы не потянем -- значит, нужно договариваться. И тут еще есть одно: как Нари сказала честно, обещать наверняка мы ничего не можем. А если там и впрямь сторож, то голову я свою подставлю прежде всех. К примеру, не справимся мы, клада этого не найдем, а на сторожа напоремся. И выйдет, что я свою голову задарма подставлю, потому как нет клада -- нет и половины клада. Так что, Нари, лучше пойдем. Чай, не последнее это сокровище в земле Старцевой. Авось отыщем что повернее... может, и без сторожа.
Вижу я, хоть и бравый он малый, а струхнул. Ну, это я не в укор ему говорю -- мне-то и самому не по себе, как я подумаю, что ему с мертвяком, чего доброго, драться, а нам рядом быть... Нари что-то стала ему говорить, руками замахала, но так быстро трещит, что я и половины не разобрал -- вроде, укоряет. Ну, бабы -- они вообще жадные. Однако Тагр только головой покачал и встал -- пойду, мол, собираться.
-- Погоди, воин, -- говорит Гудурро задумчиво, -- не торопись. Давай мы с вами иначе договоримся. Ты прав, что можешь пострадать и ни с чем остаться, и спасибо тебе, что честно предупредил. Но мы, думается, все же попытались бы, -- и на нас с Джою смотрит; парень, как всегда, закивал, а я пока выжидаю.
-- И что ты предлагаешь? -- спрашивает Тагр, который уже к двери было двинулся.
-- А предлагаю я вот что, -- Гудурро ему в ответ. -- За саму попытку мы вам заплатим. Вперед. Вам в любом случае потом дальше отправляться, пешком это неладно, особенно тебе, псоглавцами подранному. Давай так: мы вам дадим лошадь, да еды на дорогу, да -- как думаешь, Инджа? -- ланг двадцать соберем. Если не выйдет ничего -- ни клада не найдем, ни мертвяк не явится, -- ну, покормим и отпустим, без лошади и денег, понятно, потому как вы ничего, кроме дня времени не потеряете. И не говорите, что спешите, не поверю. Если будет мертвец и ты с ним сладишь или удержишь его, а клада мы не получим -- все заранее данное оставите себе... ну, или кто из вас уцелеет, тот и оставит себе. А вот если и клад найдем -- так мы все взвесим и сверх того, что вперед дали, выделим вам того серебра десятую часть. Это немало, уж поверьте.
-- Как десятую? -- говорит Нари.
-- Как лошадь да двадцать ланг ни за что? -- это уже я не стерпел.
-- Не ни за что, Инджа, -- говорит Гудурро, -- а за то, что уважаемый Тагр за нас на мертвяка лезть возьмется. Впрочем, выбор твой: не хочешь денег вносить -- не надо, и я не разорюсь к моей лошади двадцать ланг выложить. А за половину лошади, которую по совести тебе бы, Джа-меньшой, надо бы поставить, мы с тобою потом сочтемся. Но ты, Инджа, тоже понимай: коли мы клад добудем, твоей доли тогда в нем нет.
Тошно мне стало -- вроде бы все честно предлагает Гудурро, и теряет, если что, он больше всех, а я -- при своем остаюсь; но ведь каково мне-то будет, если они сокровище выгребут-таки! Я ж с досады желчью зальюсь...
-- Ты мне скажи, как мы-то делить будем то, что достанем? -- спрашиваю. -- Ну, коли достанем?
-- Поровну, на троих, -- отвечает Гудурро и смотрит на меня так честно, что не знай я нашего старосту -- поверил бы... Но тут опять эта Нари встряла; она с парнем своим пошепталась и говорит:
-- Условия эти ваши, уважаемый Гудурро, лучше прежних, да ненамного. Давайте так: две лошади да сорок ланг в любом случае -- ну, разве что вообще ничего да никого не отыщем, тогда ничего. А из найденного -- пятую часть нам. Мне одну десятую и Тагру одну десятую.
В общем, торговались мы, торговались чуть не до полудня, и сошлись в конце концов на том, что вперед мы даем им две лошади (одну Гудурро, другую Джа, они ж не знают, что у Джи лошадь-то хворая) да четверть сотни новых ланг (это моих), а после -- из клада осьмушку. Договорились на вечер, хоть Джа готов был сразу бежать, но эти двое отсрочили -- Нари заявила, что ей заклятье припомнить да подготовить надо, а Тагр, похоже, доспать решил что ночью недоспал. Ушли они из каморки моей, Джа пошел за лошадью, а староста меня за рукав и во двор.
-- Слушай, -- говорит, -- Инджа, казенный человек. Ты молодец, что спорить со мною не стал. Потому как сам понимаешь -- никакой осьмушки клада им не видать.
-- И как ты их надуешь? -- спрашиваю я.
-- Не я, а мы, -- усмехается Гудурро. -- Ты слышал, что они вчера про поход свой говорили? Через Гиджиригар на Дибулу, туда да обратно, карлы да псоглавцы... Они, почитай, при нас с тобою да при Дже признались, что через княжеский рубеж перевалили -- и об заклад побьюсь, что не знаю как карлы, а князь от них пошлины не видал. Пусть добудут серебро, а я сегодня сынка в город пошлю к сотнику Румбайе.
-- Не пойдет, -- говорю. -- Сотник Румбайя как про сокровище узнает -- в лучшем случае той половины мы и лишимся, о которой сначала разговор был.
-- Какое сокровище? -- делает староста большие глаза. -- От кого Румбайя про серебро-то узнает? Дже я рот заткну.
-- Да от этих двоих, как он их скрутит!
-- Ты не понял, Инджа, -- качает Гудурро головою с обидным таким вроде как сочувствием. -- Не скрутит их сотник. Потому как мы их предупредим -- пускай бегут. Без серебра, понятно. Торговаться у них времени не будет, коли стража подходит.
-- Эге! А коли нас этот Тагр порубит, все серебро возьмет и утечет? Или ведьма околдует?
-- Волков бояться -- в лес не ходить. А думается мне, что своя шкура им дороже. Если бродяги меня, старосту, да тебя, королевского человека, порубят -- далеко они отсюда уедут? Румбайя хоть и жаден, но так этого не оставит, а то его же сместят. Но, впрочем, не хочешь -- не надо. Выходишь из доли?
-- Нет, -- проворчал я, а у самого в животе ноет, словно чуял я беду...
2
Может быть, честной диеррийской девушке и не подобает в этом признаваться, но люблю я деревенских мужиков с материка! За глупость и доверчивость. Иначе бы я с голоду померла -- или, по крайней мере, чаще голодала. С этой троицей из болотной деревушки нам с Кладжо повезло: одышливый коронный чиновник с заезжего двора, долговязый и тощий, даже длиннее Кладжо, сельский староста и огромный молодой болван, кажется, старостин родич. Повелись они, как ни забавно, при размене денег -- решили, что монетки у нас из древнего клада. Живут в полусотне верст от гор и не знают, что карлам гиджиригарским без разницы, когда и кто серебро чеканил -- они его только на вес берут и на пробу; да и сотня лет для карла -- не срок.
Но уж раз повелись, надо подсекать, потому как денежки те у нас были едва ли не последние, а путь впереди длинный, да еще с карлами мы расстались не по-хорошему, они по следу псов пустили, и Кладжо один таки тяпнул за ногу, так что тот охромел. Нужно было добывать лошадей или повозку с волами, а не на что: в такой глуши представления не дашь, а в ближайшем местечке, я уж слыхала, лиловый жрец Премудрой, так что мне туда соваться не стоило. И тут эти трое подвернулись, словно сама Плясунья Небесная их нам надула. У них, вишь, в округе тоже клад зарыт, точнее, утоплен. Рассказали они историю про какого-то местного разбойника -- такие всегда своими разбойниками гордятся, иногда даже живыми, а этот-то Рамиджи давно помер и перед тем успел все свое серебро награбленное в болото упрятать. Ну, потом его то ли казнили, то ли убили при задержании, но все местные верят, что клад его до сих пор на болотах сокрыт под страшным наговором и под охраной покойника ходячего. То, что наговора тут и не нужно -- разбойник-то еще дочумной, а за столько лет не то что жбан серебра -- коряга так глубоко в трясину уйдет, что нечего искать, они не подумали. А был бы этот клад зарыт, а не в болото брошен -- так за сотню годков уж нашелся бы кто его вырыть, тем более что местные о нем не трепаться первым прохожим просто не в состоянии.
В общем, обсудили мы с Кладжо это дело и решили попробовать: посулим помочь в поисках, а плату вперед получить. Он сперва сомневался, потому как в том действе балаганном, что я задумала, ему скакать да прыгать вслепую с мечом (а тут, похоже, в здешних любезных Воителю Пламенному краях любой приличный клинок за заговоренный считают), а он хромает, но потом согласился. И все прекрасно вышло: я запросила несусветную долю от клада, поселяне потолковали-потолковали и решили нас надуть: выдать много меньше, но вперед. Я покочевряжилась, Кладжо покочевряжился -- и договорились насчет пары лошадей. Кладжо лег отдыхать, а я -- заклятие подготавливать, ибо для такого представления потребовалась едва ли не самая сильная чара из тех, что мне по зубам. Сговорились на вечер -- оно и страшнее, и с наваждениями работать мне проще.
Ну, к вечеру и впрямь собрались -- лошадок привели (вроде ничего лошадки, хотя я в них плохо разбираюсь), денег принесли немного, и сами явились с лопатами на плечах, все трое. Лошадей я убедила с собою взять -- чтоб выкопанные сокровища на них подвезти. Выбрались из села (не понравилось мне, что вслед нам больно много народу глазело, ну да в таком месте тайны не сохранишь...), двинулись за этим долговязым Гудурро. Днем дождик покапал, но к закату, по счастью, разведрилось, а то бы совсем увязли, едва сойдя с королевского тракта. Прошли один перелесок, другой перелесок; я надуваю щеки да тру голову (прицепилась какая-то зараза горная, до большого города портового добравшись, надо будет парик заказывать, чтоб не ходить драной кошкой), Кладжо (мужикам он назвался Тагром, чтоб поблагороднее звучало по местным меркам) шествует с видом сурового богатыря, предвкушающего смертный бой. Потом двинулись вдоль вешек по краю болота. Инджа с постоялого двора сперва все напоминал, что без них мы бы тут заблудились да утонули, но потом как-то притих, и даже староста стал подергиваться, а молодому малому и вовсе скверно -- и не жарко, а по лбу пот течет. В общем, чуть мне их жалко не стало. А Кладжо молодцом -- его один раз уговоришь, а дальше все в порядке.
Вдруг молодой парень встал столбом.
-- Вот тут, -- говорит. -- Тут прадедушку того... нашли. Досюда убег, а дальше -- не сумел...
Я оглянулась -- место как место, как всюду в Нижнем Диневане: кочки, кустики, вдали сосны торчат, вокруг комары зудят. И тут вижу: карл. Тёпает по кочкам прямо к нам, мелкий, морщинистый, в башлыке буром чистеньком, и ходит ладно, словно всю жизнь свою двухсотлетнюю на болотах прожил. Немного мне не по себе стало. Уж не так мы отличились в горах-то, чтоб за нами соглядатаев посылать за сотню верст. Или впрямь тут клад невыдуманный? Карлы -- это ведь народ и впрямь Старцу угодный: серебро ли, железо сквозь землю чуют. Может, клад, может, руду болотную ищет. Я в этих рудознатских делах не сильна как-то. Но не понравился мне карл, а Кладжо -- еще меньше, да и мужики, как увидели, куда мы смотрим, насторожились.
-- Принесла нелегкая... -- ворчит Гудурро. -- Мы ж теперь от него не отвяжемся.
-- Может, -- парень молодой говорит, -- ему дать раза? Тут у нас все ж таки не гиджиригар, земля человечья. Дядька Гудурро, спроси у него бумаги.
Я чуть не хихикнула: какие у карла бумаги? Они свои грамоты да родословные на каменных плитах высекают, в торбе не унесешь и не всякая воловья упряжка свезет, а этот -- налегке, аж подпрыгивает. Староста тоже, похоже, это понял, цыкнул на малого, а к карлу этак строго обращается, как большой начальник:
-- Не заблудился ли, мастер? Или потерял что в наших краях?
Карл на него поглядел -- глазки, что у карлов редкость, светлые, блестящие тускло, как олово, -- и отвечает хорошей (по местным меркам, понятно) мэйанской речью:
-- Спасибо, не заблудился и от потерь богами избавлен. А вы сокровища идете искать? Возьмете меня с собою?
Мужики прямо опешили, да и я тоже не ожидала такой прямоты да простоты. Кладжо, вижу, все это еще меньше понравилось, его вообще теперь от карлов передергивает, вижу -- он уже к мечу тянется, так что пришлось брать дело в свои руки, пока Инджа этот лопочет что-то, как пойманный с поличным: "Да что... да мы... да с чего ты взял..."
-- Нет, мастер, -- говорю. -- Да простит меня почтенный карл за то, что неведомо мне его вади и его гора, да пребудет утроба его полной, а пища -- сытной, да продлится род его....
Тут я остановилась -- после такого начала любой карл, если он не последний изгнанник, должен надуться и начать излагать свою родословную, да к какому он горному вади принадлежит, и так далее -- но этот молчит себе, только глазками смотрит, так что пришлось мне договорить:
-- Скорблю я, но не одну стезю на нынешний год проложил нам Хранитель Путей, и отряд наш невелик, но полон и совершенен, дурным знаком будет для нас умножать число попутчиков.
Все это я наполовину на горном наречии, наполовину по-нашему. Вижу, Инджа прислушивается и кивает -- видать, понял; староста не понял, но тоже кивает, вид делает, а мальчишка разинул рот и только глазами хлопает. Карл же отповедь выслушал, кивнул, развернулся и вприпрыжку прочь пошел. Тут парень (Джою, кажется, его звать) как гаркнет ему вдогонку: "Ты куда! Там трясина, так тебя перетак!" Но карл даже не обернулся, идет дальше -- видать, куда получше этого облома болото знает. Вижу, Кладжо мне подмигивает: ясно, гиджиригарский изгнанник, потому и не назвался, и к людям вяжется. Живет, небось, тут уж много лет. А болото такому не страшно -- он твердую землю лучше цапли чует и в топь ноги не поставит...
Ну, двинулись мы дальше. Карла больше так и не видели -- видать, отвадила я его; может, он меня саму за гиджиригарскую согладатайшу наемную принял. Через полчаса, как солнце уже совсем к окоему подошло, а мы до камня какого-то здорового добрались, Гудурро говорит:
-- Ну, мастерша, вроде как пришли. Точнее мы сами указать не можем, а рассказывают, что тут. Посмотри колдовским оком да начинай вызывать клад из земли.
-- Ты мне, -- отвечаю, -- не приказывай. Привяжи лошадей, чтоб, испугавшись, не сбежали, и помолчи. Я свое дело знаю.
Ну, он покраснел, запыхтел -- но заткнулся; Инджа даже фыркнул -- видать, не часто их старосте укорот давали. Я сажусь, развожу костерок, достаю тряпицу с солью да другую с дибульским порошком и начинаю бормотать, на заднице вокруг себя поворачиваясь. На самом-то деле, понятно, я чары распознавать или жбан искать и не думала -- и не учила я таких заклятий на нынешний-то день. Встаю, говорю:
-- Слушайте во все уши и не перепутайте потом. Серебро, вижу я, вон там -- и пальцем показала, -- только ушло глубоко в землю, на полверсты. Вы отойдите к тем кустам, а я его выманивать буду. Если сторож очухается, Тагр, бери его на себя и делай все, как в тот раз.
-- Не учи, -- отвечает Кладжо, -- знаю.
-- А вы, -- продолжаю, -- не суйтесь и не бегите, и присмотрите, чтоб лошади не сорвались. Как подведу я серебро на сажень или меньше к ветру, и если Тагр к тому времени удержит сторожа -- я дам вам отмашку, ройте. Только, главное, молчком -- не спугните клад-то! Кто рот откроет -- тот все дело и погубит. Ясно?
Они кивают, мол, поняли, и отходят, куда сказала. Я сажусь снова, сыплю в костер соль -- желтым пыхнуло, дибульскую гадость -- зеленым полыхнуло, и начинаю голосить невесть что, наполовину по-карличьи, наполовину по-змийски. Кладжо стоит, весь напрягся, меч в руке, рожа зверская. Постепенно я с чушью кончаю, гляжу на мужиков -- смотрят во все глаза на указанное место, бледные, жадность так волнами и ходит. Тогда сосредоточилась я, перешла на дибульский и начала наваждение ткать. Дело это, скажу вам, непростое, особенно когда надо чтоб и видно и слышно было -- хорошо еще, покойнику этому, по словам местных, горло перерезали, и членораздельной речи от него не требовалось. Обойдутся. А плохо -- то, что при такой чаре сама не знаешь точно, что кому из зрителей привидится: каждому -- его представление о мертвом страже. Колдую-то я на них. Ну, и сама иногда кое-что увидишь -- чародейство вещь сильная, может, ученые кудесники да жрецы и понимают, как оно работает, а шарлатанке вроде меня просто нужно быть ко всему готовой.
Не сразу заладилось -- то ли сосредоточиться не получалось, то ли еще что-то мешало -- не люблю болота! Но под конец, вижу, отпрянули мужички подальше, и Кладжо на шаг отступил, а потом взялся мечом отмахиваться, только как-то чудно, запинаясь; и лошади бьются. Ну, и сама увидала свое же наваждение, только невнятно: я на самой большой дальности от себя его наводила, ну, и вижу как ночью на таком расстоянии видишь. Вроде темный такой мужик руками машет, а получилось ли горло перерезанное -- не разберу. Здоровый, однако, что твой хоб; ну, я уж уменьшать не стала, зато добавила пыхтения и невнятного воя. Кладжо оправился, рубит со свистом, клинок через наваждение, понятно, проходит, раны я уж делать не стала толком. Вдруг вижу -- падает мой Кладжо, видать, споткнулся о каменюку эту; тут я сбилась, наваждение уронила, оно рассыпаться начало. Но поселянам и того хватило, что герой их наемный упал -- Джа заорал, и все трое как дунут через кусты, только захрустело. А Кладжо не подымается. Я подошла к нему -- лежит в грязи, меч выронил, но дышит, ран нет, головой о валун тоже вроде не стукнулся -- видать, слишком сильное я наваждение завернула, и привиделось ему что-то, чего он сам испугался. Из прошлого, видать: то ли змейский агианг, то ли королевский сыщик, то ли что-то, чего я о нем и не знаю...
Подтащила я его волоком к костерку, сама лошадей отошла проверить -- едва не сорвались, а вернулась -- Кладжо уже сидит, спрашивает: "Меч мой где?" Ну, сходила я за его мечом, принесла, спрашиваю, что стряслось.
-- Предупреждать надо, -- мрачно бурчит Кладжо. -- Ты ж говорила, зарезанного показывать будешь. А он весь обгорелый, я сперва даже не понял, где у него что на лице... одни ошметки.
Не знала я, что Кладжо пожарами напуганный; ну, теперь буду знать. Говорить ничего не стала, руками развела:
-- Как чувствуешь-то себя? Ты упал, я перепугалась...
-- Да ничего вроде, -- он всеми мышцами передернул, потянулся, -- живой вроде. Сам не знаю, с чего отрубился. Стар я становлюсь для таких представлений. Эти-то где?
-- Где им быть -- сбежали. Надо бы и нам уходить, пока не очухались мужички.
-- Ну, -- Кладжо усмехается, -- они не скоро, думаю, очухаются. Я и не знал, что ты говорящих делать научилась.
-- Говорящих?
-- Так он же со мной заговорил... ну, оно... наваждение. "За деньгами моими, говорит, явились? Так не ваши они. Могли быть вашими, да все вышли. Ни вам, ни им не достанутся, -- это он на местных указал, -- хоть и хотят вам даться, да сами не возьмете" -- и смеется. Ты вообще сама-то можешь следить за тем, что оно говорит, или это из моей головы вытягиваешь?
-- Видать, из головы, -- отвечаю. -- Я вообще не ожидала, что говорящая тварь получится.
-- Надо бы тебе все ж таки подучиться, -- вздохнул Кладжо, подымаясь на ноги. -- Угробишь ты себя когда-нибудь шарлатанством своим.
Ну тут я разозлилась -- тоже мне, лиловый жрец нашелся! Но сдерживаюсь.
-- Не бойся, -- говорю, -- не угроблю. Поехали лучше отсюда.
-- И то верно.
Сели мы на лошадок и тронулись к королевской дороге -- Кладжо путь запомнил и прикинул, как выехать пониже села, чтоб тамошних не баламутить. Я по дороге спрашиваю:
-- Ну, а еще он что говорил?
Кладжо на меня покосился этак странно, будто не привык, что я о своих же наваждениях рассказывать прошу. А как без этого работать, если сама видишь хорошо если четверть того, что другим показываешь?
-- Нет, -- отвечает, -- больше ничего. Только смеялся... жутко это выходит, когда человек, обгорелый насмерть, смеется... Ну, мечом я машу, все как надо. В общем, это ты молодец, что мне не вслепую с пустым воздухом драться пришлось, что ты и мне показала. Только больно уж лютый сторож у тебя вышел. Он вроде и не дрался, и не пугал -- а страшен. А на чем я отрубился -- не помню... сделал он что-то, но хоть убей не восстановлю, что...
-- Ну и не надо, -- киваю. -- Лишь бы не заблудиться.
Нельзя, конечно, так говорить. Часа два после этого кружили -- хоть вроде и недалеко, и перелески я вечером запомнила. Ну, да темно еще, и положилась я на Кладжо, который дорогу примечал, а у него, видать, моим наваждением все из памяти повыбило.
Выбрались наконец на дорогу, идем, лошади в поводу, чтоб отдохнули. Я через плечо поглядела -- в селе кое-где огни горят, видать, охотники наши за кладами тоже до дому добрались. Вдруг слышу -- копыта стучат, догоняет нас кто-то; Кладжо тоже насторожился, лошадь с дороги свел, за рукоять меча взялся. Гляжу -- скачет какой-то толстяк на лошади охлюпкой; присмотрелась -- он самый, Инджа с заезжего двора!
-- Какое серебро, мил-человек? В земле ваше серебро, обратно на полверсты ушло. Кто ж вашему парню велел орать? Спугнули вы клад-то!
-- Это ты мне голову не морочь! -- говорит Инджа, остановив лошадь. -- Я понял, я все понял! Вы для того все и затеяли, чтоб нас спугнуть, а самим сокровище Рамиджино вырыть! Ладно, -- тут он полюбезнее стал, -- я сам виноват, что сдурил да сбежал. Я не за так деньги-то с вас получить хочу. Вы мне половину отсыпьте, а я вам расскажу, что Гудурро затеял.
Ну, понятно, что какой-то подлости от них ждать следовало. Я тем временем на лошадь залезаю, Кладжо уже в седле.
-- Нет у нас серебра, -- говорит, -- хочешь верь, хочешь нет. Не выдал его Рамиджи, -- тряхнул поводом, и поехали мы.
Тут-то, видать, Инджа и понял, что надули его даже больше, чем он думал. Ну, и осерчал.
Это он, конечно, очень зря. Откуда ж ему знать, как Кладжо к его государю относится -- Кладжо, который злополучного короля Таннара сам в изгнание часть пути провожал... Ощерился, меч наголо, я кричу, он не слушает, сам орет:
-- Так-то и так-то я твоего Джамбаджи Побратима, и еще вот так! И тебя, прихвостень самозванцев, туда же!
Да как рубанет -- хорошо, я за локоть его ухватила, да не удержала -- плашмя, а ударил. Гостинник взвизгнул, с лошади скатился, лошадь через него перескочила и понеслась куда-то -- в село, видать. Я ору:
-- Оставь его, Кла... то бишь Тагр! Только нам тут в крови мараться не хватало!
Ну, Кладжо на него лошадью наезжает, тот в кусты ползет, я твержу, что уходим, мол. Он охолонул, меч в ножны спрятал -- и уж как понеслись мы... С дороги свернули, и вовремя: лошадь я свою, видать, загнала, упала она -- еле я с нее скатиться успела. Но к утру мы уж далеко были от тракта. И рассказывать гадко, как добирались до побережья -- потом я узнала, на нас чуть не большую облаву устроили, да со следа сбились. Ну, этим ли поселянам сиволапым нас ловить? Лошадь только жалко -- бросить пришлось, и серебро, что мы с Инджи получили, почти все отдать за укрытие на хуторе одном. Но там мужик честный попался, деньги взял, но нас не выдал. Только к преполовенью Воителева месяца добрались до Диневана, там дух перевели.
В общем, неудачный вышел поход на Дибульские горы. Всей прибыли -- лошадь да порошок от клопов... Говорила я Кладжо -- дохлое дело так далеко от моря уходить!
3.
На болоте темно, молодой месяц еле светит, а карл идет вприпрыжку по кочкам, словно пляшет. Дошел до валуна, зыркнул на костер догоревший светлыми глазками, вздохнул. Подпрыгнул в последний раз, перескочил через камень -- и рассыпался серебряным дождиком, монетками, колечками да слитками. И ушли они в грязь да в землю, как капли воды в песок -- ни одной серебряшечки наверху не осталось...