Повести про учеников Коронной школы имени государя Таннара
Рэй -- Райачи Арнери
Йарр -- Амингер Байнобар
Тарр -- Таррига Винначи
Лэй -- Ландарри Дайтан
Часть первая
1093 -- 1094 гг.
В школе
Без малого двадцать дней минуло с начала учебного года. Первый месяц. Только успеешь втянуться в учебу -- уже отпуск. Ничего странного! Когда же начинать занятия, как не в месяц Премудрой? А в следующий месяц -- самый тёмный в году, месяц Владыки Гибели -- принято поминать усопших, вот и распускают всех по домам. Еще один отпуск придется на начало осени -- в месяц Старца. И тоже всё понятно -- время сбора урожая, каждые руки на счету. И будет еще месяц Исполинов в конце весны, когда ночи такие короткие, а дни -- теплые и светлые. И всё цветет. Какая уж тут учеба? С древних времен так повелось, не нам менять обычаи старины.
Младшие отряды в школе государя Таннара живут и учатся в отдельном здании. Своя столовая, свои спальни и комнаты для занятий. У четвертого младшего отряда комната угловая, с окнами с двух сторон. Посередине -- столы, сдвинутые буквой "??", открытой стороной к дверям.
Сейчас тут сидят четверо мальчишек. Один напротив двери, двое сбоку по левую руку от него, один по правую. Кто-то доделывает уроки, кто-то уже занимается, чем хочет: читает, рисует. На разных макушках -- черных, рыжих и русых -- одинаковые ярко-рыжие ленточки. Да и мальчишки-то все разные: кто-то покрепче и повыше, а кому-то и положенных восьми лет не дашь.
Тарр
Благородный Таррига Винначи
Гулять нас сегодня не повели, потому что на улице дождь. Ну и хорошо. До отбоя еще долго -- целый час, наверное. А потом господин Байлеми отправит нас в спальню и погасит свет. И надо будет лежать с закрытыми глазами, пока не заснешь. Только сегодня я не стану плакать, потому что, кажется, придумал, что делать.
Я сначала хотел маме написать и попросить, чтобы она меня отсюда забрала. Но подумал, что просто так просить не годится. Нужно быть взрослым и написать, как будто я все взвесил и серьезно решил: дома нам обоим будет лучше. Тем более, что это -- правда. Дома лучше.
Здравствуй, мама!
У меня все хорошо, только я по тебе немножко скучаю. Учиться мне не сложно. Тут много мальчиков, с ними мы ходим на уроки и гуляем. И вообще -- все делаем вместе.
"Вместе" -- это и плохо. И спать, и есть, и в отхожее место. А оно тут общее, на несколько человек. Не как у нас дома. И какое же оно тогда "отхожее", если в него незаметно не отойти? Разве что для отходов?
Мы живем по распорядку. Наш надзиратель Байлеми говорит, что это полезно. Он хороший, добрый и почти такой же молодой, как ты. А еще он объясняет мне, как все делать правильно -- так, как здесь надо. И не ругается, если я что-то не умею.
А господин Чистописатель ругается. На то, что я чернильницу часто забываю. Но ведь у нас дома чернильница всегда стояла в той комнате, где я занимался. И не нужно было вечно носить ее с собой. Я ему так и объяснил, и сказал, что не нарочно забыл. А он стал ругаться и добавил, что здесь -- не дом. Конечно, я знаю, что здесь не дом. Хотя бы потому, что на меня дома так не ругались. А главное -- я же случайно...
А еще в столовой помощник повара на меня накричал. Потому что я тарелку в мойку не отнес. А я ведь, на самом деле, тоже не знал, что так у них принято. Но он, наверное, просто злой, тот повар.
Я уже очень много чему выучился. Заправлять кровать, чтобы покрывало ровно лежало. И сапоги чистить, и пуговицы пришивать. И даже картошку чистить. Так что я дома все смогу делать сам. А по арифметике и по мохноножскому я уже обогнал всех в нашем отряде. Мы с мастером Инайялли это еще летом прошли. Только я иногда теряюсь и не всегда понимаю, о чем меня спрашивают. Но господин Нагурро, наш учитель арифметики, все равно говорит, что я молодец.
Мастера Инайялли привел дедушка -- со мной позаниматься. Он тоже хороший и рассказывает очень интересно. И шутить любит -- и со мной, и с мамой. С ним легко было. Но мастера Леручи все равно жалко. Дедушка его выгнал. И хуже всего, что из-за меня.
Когда папы не стало, дедушка взял отпуск и приехал с нами пожить. Как-то он читал книжку и завернул уголок у страницы. А мастер Леручи меня учил, что так делать не надо, потому что книга портится. Я уголок поправил, а дедушка заметил, что я книгу его держу, и сказал, чтобы я ее положил, потому что она для взрослых и мне будет неинтересно. А я ответил, чтобы он не волновался, что я ее не читаю, а уголок отгинаю. Дедушка переспросил, что я делаю с уголком, и кто меня научил так выражаться. И тогда я сказал, что мастер Леручи научил -- и уголки отгинать, и говорить. Он часто так говорил. Я же не знал, что дедушке это не понравится.
После этого дедушка велел мне говорить только "отгибать", а не "отгинать", а мастеру Леручи сказал, что в его услугах мы больше не нуждаемся. Я еще слышал, как дедушка маму ругал потом, и как пообещал найти нового учителя для меня. Потому что иначе в школе позору не оберешься.
Наверное, они тогда же и решили меня в школу пораньше отдать, а не так, как папа хотел, -- сразу в первый средний отряд? Лучше бы они папу послушались...
Про папу лучше не думать сейчас. Иначе совсем грустно будет. А он хотел мне волков показать -- в Ларбаре, в зверинце...
-- Ячи, Санчи, идите -- чего скажу-у!
Один из здешних мальчиков, Гайдатта, останавливается в дверях. Машет рукою. Должно быть, узнал какую-то важную новость, хочет поделиться с ребятами. Меня не зовут, это понятно, ведь я -- еще чужой. Правда другого мальчика, что с нами в комнате сидит, Ландарри, тоже не позвали. Хотя чего же Гайдатте его звать, когда они враждуют? Это сразу заметно было -- они все время друг дружку обзывают по-всякому и дерутся.
Ландарри сейчас вид принял, будто бы он Гайдатту не заметил вообще. Сидит, как сидел, над чистописанием. Даже язык высунул от усердия. Только замер и ничего не пишет. И волосы на затылке встопорщились. Вот бы узнать: волки тоже так делают, когда нападать собираются? Собаки -- точно, я сам видел.
Ячи не спеша откладывает карандаш. Смотрит на меня, словно извиняется, что один идет. Но это ничего, я ведь не обижаюсь, правда. Тебя же, Ячи, позвали. Ты иди, конечно.
У меня тут есть друг. Один мальчик, его зовут Райачи Арнери. Он мне тоже помогает. А я -- ему, если удается.
Райачи возвращается в комнату, говорит мне с важностью, но в то же время видно, что он посмеивается:
-- По телеграфу "погоду" приняли: ждем морозов!
И правда, смешно -- какая тайна.
И тут Ландарри фыркает над тетрадкой:
-- Разведка, как всегда, брешет!
А Гайдатта, оказывается, не успел далеко уйти. Он всё услышал:
-- Че-го?
-- Разведка -- брешет, ищейка -- носит!
-- Закрой пасть, глухарь конопатый!
Ну вот, они снова. Ландарри дразнит Гайдатту ищейкой -- а тот разве виноват, что у него папа в Охранном отделении служит? А у Ландарри папа -- пушкарский четвертьсотник. Считается, что пушкари от выстрелов глохнут. А еще у Ландарри лицо всё в веснушках. Вообще нехорошо смеяться над тем, что от человека не зависит. Над внешностью или над семьей. Но эти двое всегда подраться хотят, вот и начали браниться.
Ячи, проходя мимо, забирает со стола мое письмо. Складывает, отдает мне: спрячь! Потом и свою книгу, из которой картинку срисовывал, тоже закрывает. А я тогда его рисунок уберу. Воин в кольчуге, каждое колечко видно. Красиво Ячи нарисовал, хотя на того, книжного, не очень похоже.
Гайдатта и Ландарри уже дерутся. Я гляжу на Ячи -- может быть, надо позвать надзирателя? Но он никуда не идет. И Санчи -- тоже тут. А ведь драки между своими запрещены. Тогда, может быть, их надо разнять?
Райачи не вмешивается. Видно, что он наготове, но пока ждет. Или здесь так принято? Я не знаю. Меня сначала тоже несколько раз мальчишки побили, а мне мама всегда говорила, что драться -- плохо. И потом как-то раз Видакко хотел меня толкнуть, а Ячи его окликнул. И какой-то знак показал. Кажется, меня с тех пор больше не трогают. Из-за знака или из-за того, что Райачи со мной часто рядом?
Я у него после спрашивал: что это был за знак? Он отвечал, что в войске есть свои особые знаки: "сабли в ножны" -- значит, "уймитесь". Еще бывает "рассыпной строй", "орки"... И тот самый -- "обет". А почему "обет" -- я так и не понял, потому что Ячи смутился сильно, и я решил дальше не приставать.
Хорошо, что надзиратель все-таки прибежал. Скомандовал: "Отставить!" -- и те сразу прекратили. Драчуны хорохорятся, вроде бы никто не пострадал. Только у Гайдатты пуговицы на кафтане отлетели. А у Ландарри... Ой, он же свою тетрадку с чистописанием уронил -- и там все чернила размазались. Вот же не повезло!
-- Я переписывать не буду! -- Ландарри засовывает руки в карманы. -- Этот изгадил, пусть и переделывает. Я же уже почти все написал!
На самом деле не все, я видел. А клякс там и без того было много.
-- Вот еще! -- спорит Гайдатта. -- У меня по чистописанию "Изрядно", а ты -- бестолочь криворукая!
Ну что же они даже при господине Байлеми всё ругаются?
-- Отставить! -- повторяет надзиратель. -- Стало быть, так, господа: пуговицы -- пришить, работу -- переписать! До отбоя -- полчаса, времени хватит.
Господин Байлеми оглядывает комнату. Наверное, проверяет, какие еще есть разрушения. Или ищет кого-то?
-- Благородный Амингер не у вас?
Ищет. Еще одного мальчика, он тоже новенький, как и я. Всё время молчит и часто теряется. То в прачечную вместо гимнастической залы забредет, то и вовсе на жилой учительский двор. Но сегодня вечером его здесь не было. Неужели опять заблудился?
-- Господин четвертьсотник, -- спрашивает Ландарри, -- а можно я ему пуговицы пришью, коли уж я их оторвал, а он мне -- работу перепишет?
-- Уж я перепишу-у! -- злорадно тянет Гайдатта.
-- Уж я пришью-у! -- передразнивает его Ландарри.
-- Нет, господа, -- непреклонно заявляет надзиратель. -- Взаимовыручка тут неуместна! Приступить! Благородный Дайтан -- за стол! Благородный Гагадуни -- в спальню!
Мальчишки расходятся молча. А я достаю письмо -- я же еще самого главного не сказал.
Ты знаешь, мама, я подумал: очень плохо, что ты теперь совсем одна. Наверное, лучше будет мне вернуться домой? Я стану тебе во всем помогать и всегда буду слушаться. И могу ходить в Народную школу -- ведь учиться все равно надо. Зато мы будем вместе.
Раньше "вместе" -- это было с мамой и с папой. И можно было бы никуда не уезжать -- даже в Ларбар. Подумаешь, невидаль! Мы бы жили в усадьбе, по вечерам, когда тепло, можно пить чай прямо в саду. И пахло бы чабрецом, любимым маминым чаем...
-- Если морозы правда будут, Тарри, надо будет за вторыми одеялами сходить на склад. Я тебе завтра покажу, где это.
Райачи больше не рисует, хмуро смотрит на свою картинку. Когда меня отсюда заберут, нужно спросить у Ячи, где он живет в Ларбаре. И тогда я смогу писать ему не только сюда, но и домой.
-- Спасибо, Ячи. Обязательно сходим.
-- А ты сколько снежных зим помнишь?
Сколько? Одна зима точно была со снегом, даже с сугробами. Тогда еще много деревьев в саду померзло. Когда это было? В прошлую зиму снег не выпадал. Значит, наверное, в позапрошлую? А других я, кажется, вообще не помню.
-- Одну. А ты?
-- И я одну. У нас в тот раз водопровод замерз. Я сюда поступил -- а у нас дома трубу льдом разорвало.
-- А у нас дома труб нет, только колодец.
И непонятно: почему ларбарцы так любят свой водопровод, если с ним такие беды случаются? Мы перед школой остановились в Ларбаре у бабушки с дедушкой. Маминых папы и мамы. И я не стал говорить, но мне там не очень понравилось. Слишком тесно и шумно. И сада нет. А еще дедушка водил меня в зверинец, хотя я и не хотел. Потому что мы туда с папой собирались, а без него -- уже нечестно, неправильно. И оказалось, что волки там какие-то маленькие совсем. Может быть, ненастоящие?
Йарр
Благородный Амингер Байнобар
Ничего тут угодья оказались, подходящие. Месяца не прошло -- я себе уже две хоронушки отыскал. Одна за конюшней, за сломанной тележкой. Там какой-то мусор свалили -- и, судя по всему, еще сто лет не разберут. Спрячу туда лопату, топор и котелок. Когда сопру, конечно.
Вторая -- для вещей тонких и нежных. Над прачечной есть чердак, там доска в стене отходит. Сюда пойдут одеяло и одежда. Еще хорошо бы плащ-непромокашку. Надо будет прикинуть, где бы его подобрать.
Талдин всегда так говорил. Приедет, бывало, из города в наш лагерь, начнет повозку разбирать. А там -- чего только нет, даже того, что его покупать и не просили. И все сразу к нему: Талдин, где взял? Он: подобрал! Я поначалу всё думал: где же он так ездит, что там на дороге столько добра раскидано? А он смеялся: это я казенные средствА берегу.
Мы бережем казенные средства,
В Столице нашей скромностью гордятся:
Спирты и снасть, одёжа и жратва
Для наших изысканий пригодятся.
Я же эти казенные средства собираюсь расхищать. Равновесие, как ни крути. Без спиртов-то, конечно, обойдусь, но всё остальное... Казенное, кстати сказать, тырить легче. Не у своих крадешь, а у кого-то -- не совестно. Крупу, сахар, соль на кухне можно запасти, хлеба тоже из столовой: бери -- не хочу. Ложку еще. Ножик у меня свой есть, складной.
Тут надо всё по-умному проделать. Зимою я, положим, не побегу. Погожу, пока потеплеет. И подготовлюсь получше. Пока я здесь, нас за ворота еще не выпускали. Но говорят: выйти можно. Дайтан вот хвастал, будто бывал и не раз. Значит -- знает, как выбраться. И я узнаю.
Для начала неплохо бы осмотреться: где тут лес, где -- река, а где -- что. С дворцовой крыши, там, где старшие учатся, должно быть видно. А если поймают -- скажу, что перепутал. Они меня и так за дурачка держат. Вроде как "новенький", да еще и "дикий" -- что с него взять?
Дикий. Тут на меня один пытался насесть -- Доррачи. Пристал на днях: "Пошли в "ножки" играть! Мне пара нужна". -- "Нет, -- отвечаю, -- не хочу". -- "Почему?" -- "А неинтересно!" -- "Ты чего -- зазнаец?" -- Молчу, сам догадается. -- "Зазнаец -- вшивый заяц!" -- Снова молчу. А он: "Или ты у нас -- зайка? Зайка-зазнайка? Ждешь себе дядечку постарше и с усами?". -- Молчу, думаю: с чего это -- "у вас-то"? -- Тот хихикает гаденько: "А ну скажи -- оно тебе нравится? Нравится, да?". -- Достал, одним словом. Тогда я спросил: "А тебе понравится, когда я тебе ухо откушу? Сам выбери -- правое или левое". И смотрю: меня-то, мол, конечно, накажут, но тебе-то ухо никто не пришьет. Талдин всегда учил: угрожаешь -- будь серьезным и спокойным. Иначе никто не поверит. Доррачи поверил, отлез. Только бросил своим: "Точно, дикий!".
Понятно: это он перед дружками выделывался. Они меня после еще спрашивали: "А правда, что ты в Чаморре жил?". Для них "в Чаморре" -- это с людоедами, сто лет назад, не меньше. "И там в школе кому-то палец отгрыз? А тебя за это сюда отправили, на перевоспитание?" Вот же болваны! Отвечаю: "Думаете, на севере -- одна Чаморра? В Чалбери я был".
И еще подметил: они, кажется, думают, что я и прежде в школе учился. Про меня ведь так не говорят, как про другого здешнего новенького: деточка, мол, без мамы-папы страшно. А им объясняли, всем: у Винначи отец погиб, его не задирайте!
Ладно, думают, что я зазнаец -- пусть думают. Мне с кем-то из них сходиться -- толку нет. Так и так -- сбегать. Только мешаться станут. Хотя, может, и полезно было бы кого-нибудь привлечь. Из тех, кто местные порядки лучше меня знает. Скажем, того же Дайтана.
Кстати, он меня в тот раз заслушался. Когда я про Чалбери начал рассказывать. Про раскопки и древнюю войну, как наши с хобами на Таггуде дрались. Те наши поездки -- они же круче всякой школы были. Когда на тридцать тысяч еды надо закупить на весь отряд, на месяц. Как тут считать не выучишься? Мы с Талдином закупали. И даже оставалось еще. А костер самому развести? А шатер обустроить? Удочку соорудить? То-то! А они -- школа, школа...
Эти -- ничего такого не умеют, и даже не представляют. Потому и не поверили мне. "Брешешь ведь!" И хорошо, что не поверили. Иначе -- догадались бы, небось, что я замыслил. Еще бы и надзирателю донесли. Одно лишь название, что отряд. Это на раскопах у нас был отряд. А тут -- все со всеми грызутся и ябедничают.
А надзиратель Леми, хоть и делает вид, что доносить неблагородно, а сам без этих ябед вообще бы ничего не знал. У него в голове другое: свои дети. Одной -- два года, а второму -- еще нисколько, он только родился.
Я, когда снаряжение себе приискивал, зашел на дальний двор, где учителя живут. Мне один мужик кричит: "Ты чего здесь делаешь?". Не говорить же ему -- чего. Я в ответ: "А надзиратель Байлеми где живет?". Тот решил, что я по делу -- показал. Пришлось с байлеминой семьей знакомиться. Жена у него оказалась неплохая, сказала напоследок: "Надо же! К нам за все время никто из учеников в гости не приходил, ты -- первый". Конечно, не приходили, маленькие они еще! А госпожа надзирательша -- жалко, что крупновата. Будь она еще чуть-чуть похудее -- мне бы ее одежка подошла. Ладно, в другом месте найду.
Государю Таннару пришлось хуже, чем мне. Во-первых, король у всех на виду. И глупо думать: раз ты -- король, то что хочешь, то и делаешь. Нет, он, наверное, еще не так притворялся. И запасы на четверых собирал. И боялся, небось: как бы кто-нибудь не проболтался! Опять же: королю простым арандийцем прикинуться труднее. Правда, его отъезд Чамбачи прикрывал. Мне бы здесь такого побратима! Ага, это значит, я отбуду, а он за меня -- доучиваться останется...
Портреты государей Чамбачи и Таннара в здешней Королевской зале есть. Там все короли висят. А на этой картине Таннар сидит над книгой, но голову повернул и смотрит на Чамбачи. А тот стоит за его левым плечом и ухмыляется. Мол, далась тебе, побратим, эта писанина!
В четвертом отряде есть один парень -- Арнери. Так он на государя Таннара здорово смахивает. Масти такой же, каштановой, и голова -- как дыня, вытянутая. А еще он взялся того новенького опекать -- Винначи. Не побратим, конечно, но -- доброхот. А Винначи мог бы тогда на короля Чамбачи походить. Он такой же светловолосый и это... как в книжках пишут -- "с открытым честным лицом". Придурковатый, короче.
Как раз вчера я их видел -- разместились, будто нарочно для этой картины. Только наоборот: Винначи за столом сидел с похоронной мордой, а Арнери рядом стоял и на него любовался. Да так -- словно сам его только что нарисовал.
Арнери вообще-то рисует. Я замечал -- всё каких-то воинов в старинных доспехах и с мечами. Надо будет ему сказать, что к доспехам времен Зимы сабли больше подходят. А такие мечи -- это из третьего века, если не раньше. А впрочем, ну его. Пусть как хочет, так и рисует...
Через несколько дней все разъедутся на каникулы. Занятий тоже не будет. Вот тогда и соображу: и как отсюда лучше выбираться, и где всё необходимое достать. Денег бы еще раздобыть. Ничего, до весны время есть.
Лэй
Благородный Ландарри Дайтан
Эх, мало, мало нас! Такую бы битву можно было устроить. Снегу навалило -- целая уйма. Поленница -- что твоя крепость, обороняй сколько влезет. Первая сотня -- держать правое крыло! Вторая сотня -- вперед! Эй, пушкари, через ухо в глаз, не мазать! Снаряды подноси! Целься! Огонь!
Фигня сплошная. Кем тут командовать? С кем оборону держать? На приступ -- тоже не с кем! С малышней -- много не навоюешь. А из наших, не считая меня, всего трое и осталось. И кто? Талле, скотина подлая, да двое новичков.
Эти, по правде говоря, вообще никуда не годятся. Тарри ничего не умеет и вечно куксится, как девчонка. Особенно после того, как его родители на отпуск не забрали. Аминга -- тот совсем не играет. А только хавчик из столовки тырит и ныкает. Как хомяк. Или не ныкает? Зачем, спрашивается, человеку хлеб, соль и сахар? Ладно бы, сам ел. Нет, он носит куда-то. Может, у него зверь какой где спрятан?
И что за зверь? Кошке -- молоко надо, собаке -- мясо. Соня? Они зимой, вроде, спят. Зайцу лучше морковь или капусту. Крысу, что ли, прикормил? Они, говорят, умные-е... А не обожрется его крыса -- столько трескать? И зачем ей соль?
Лошадь? А чего ее прятать? Сюда, в школу, со своей можно, если есть. Так я спрашивал -- не привез Аминга с собой коня. Тогда -- кто?
Вообще же такие припасы лошади -- самое оно. Ух ты! А может, Аминга-то наш раньше на чародея учился? Он сам говорил, что батя у него -- ученый. А какой -- ученый, чему? То-то парень начнет что-нибудь про север рассказывать -- да сам себя обрывает. Понятно: кудесник, у них присяга, болтать нельзя. Точно, он же из Ви-Умбина родом, а не с севера. Из самого расчародейского города. И коня он себе вызывает заклятием. Так все чародеи в древности умели, я слышал. Вызовет, накормит, а потом -- катается, пока мы спим. Он же все время куда-то исчезает. В невидимости, наверное, ходит. Тоже чародейская штука.
Вот бы за ним проследить! А что? Это кстати, что снег. Хоть ты, Аминга, и невидимкой будешь, а следы-то останутся! Что я -- плохой следопыт? Решено: нынче после ужина глаз с него не спущу.
А до ужина -- еще дело есть. Важное. Собирался я вчера к Дарри в гости смотаться. Они по ночам в плашки режутся. До средних отрядов идти -- всего ничего. Я даже шубу надевать не стал. И зря! Меня сторож заловил и не пустил, гадюка. Ну что ему -- жалко, что ли? У меня ж даже денег с собою не было.
Ясно, что это так не оставишь. Пока сторож спит, я башку из снега слепил. Глаза вставил, нос приделал. Поставлю ему на окно. Он вечером проснется, выглянет -- а там... Этакой рожи кто хошь испугается. Ей бы еще усов. А и правда -- пойти, что ль, пакли из сарая надергать? Будут усы.
Хороший пучок, большой. Пожалуй, на бороду тоже хватит. Где там мой голован?
Всё, отход Ледовых Исполинов! Нету головы! Вместо нее сторож на крыльце стоит, снежные обломки с перил отряхает. Гадюка он, гадюка и есть!
-- Вы зачем бСшку разбили? Что -- не своё, так и не жалко?
-- Так жалко! Хороший снеговик намечался.
-- Еще скажите, что не нарочно!
-- Чего шумишь, Лани? Я это, что ли? Талле ваш пробегал, он ее и сшиб.
-- Ах, Талле? Ну, спасибо, господин десятник.
Талле, значит. Скотина! А ее полдня лепил, а он!.. Да я его сейчас самого балдой в снег закопаю! Я его хвостом нужник вымету! Я ему!.. Где эта сволочь?!
Во дворе нет. В нашей комнате, небось? Конечно, сделал подлость -- и в спальню. Будто там и сидел, трус! Ничего, от меня не уйдешь!
Ага, вот и ты! У вешалки с шубами, ко мне спиной. Я тебя даже окликать не стану. На! Сам знаешь -- за что!
-- Ты чё, Дайтан?
-- Сука ты!
-- Да я не с тобой разговариваю!
-- Зато я -- с тобой! Прибью, паскуда!
И добавлю! И еще! Будешь знать, будешь! Трус поганый! На тебе! Беги-беги! Я... А это еще что?
Из-за шубы вылезает Тарри. Рожа -- будто только что ревел. Или собирается. Они чего -- в прятки играли?
-- На здоровье. А за что?
Молчит, глазами хлопает. И глотает -- будто целый самовар кипятка.
-- За то, что ты его... Доррачи... За защиту.
Защиту? А, понял. Ячи Арнери домой укатил, а Талле решил, небось, на Тарри отыграться. А я его и не заметил сперва. Так что не по заслугам похвала.
-- А я его не за тебя. Он мне голову разбил.
Опять пугается, оглядывает меня с боков:
-- Голову? Тебе к врачу надо, Лани. Давай, я тебя провожу. Только я не знаю, где это.
-- Да не мою же, болван. То есть мою, но снежную, не эту. Я хотел сторожа напугать, слепил голову, а он ее разбил. На куски.
-- Извини. Я не понял. Только все равно -- спасибо тебе.
-- Да не за что, мне не жалко.
На самом деле, конечно, жалко -- драться он совсем не умеет. Да как я ему об этом скажу?
* * *
Издевательство это над человеком -- иначе не скажешь! Всем же ясно: отпуск тем и хорош, что уроков нет. А когда их нарочно задают, даже на отдыхе? И главное -- что? Дроби! Несчастные мы все-таки люди...
Из четырех пятых требуется вычесть две третьих.
Ага. Из четырех два -- будет два, а из пяти три -- будет ... тоже два. Две вторых. То есть одно. Да-а-а... С этими дробями -- в чем хитрость? Так хорошо не может выходить. Потому что правило такое. Обязательно какая-то косая хрень должна получиться. Значит, будем думать дальше. А если из четырех -- три, а из пяти -- два? Одна треть. Кажется, пошло.
-- Лани, ты, по-моему, не так что-то делаешь.
Тарри заглядывает в мою тетрадку. Он со мной тут с самого утра сидит. И чего сидит? Талле с поваром к пристани уехали -- за припасами и за почтой. Тарри мог бы и гулять идти -- сам-то ведь давно все порешал. И обидчика нет.
-- А чего не так? Дробь-то получилась!
-- Понимаешь, если у тебя остается одна треть после того, как ты от чего-то отнял две трети, то значит, ты отнимал от трех третей. От целого. А у тебя там меньше -- не целое, а только четыре пятых. Значит, меньше и остаться должно.
-- Поня-атно... Жаль: красиво выходило!
-- Одна треть? Красиво. Только -- неверно. Но ничего, там тоже красиво будет.
-- А там красиво -- это сколько?
Давай, Тарри. Если тебе арифметика нравится -- может, ты за меня всё решишь?
-- А ты как делал?
Не прокатило, эх!
-- А вычел всё наискосок. С дробями ведь так надо?
-- Это ты про долевое соотношение говоришь. Там -- точно наискосок. А здесь -- общий знаменатель нужен.
И слова-то какие нудные: "долевое соотношение", "общий знаменатель".
-- И где его взять?
-- Найти. Вот у нас тут разные дроби. Четыре пятых и две третьих. Их одну из другой вычесть нельзя. Потому что трети из пятин вообще не вычитаются. Это всё равно что... Ну, как от четырех круглых отнять два синих.
По тому, как он говорит, видно: не я такой дурень, это с дробями самими дело неладно. Кто бы мне раньше сказал, что они друг от друга не отнимаются!
-- Круглое, синее. Это слива, что ли?
-- Вот! Одновременно круглое и синее -- это слива. А одновременно третье и пятое -- это пятнадцатое.
-- Почему -- пятнадцатое?
-- Смотри: если бы мы в строю рассчитывались сначала на первый, второй, третий, а потом -- на первый-пятый. Кому пришлось бы выходить и по тому расчету, и по этому? Пятнадцатому человеку, да?
Прикидываю: вроде, так. И даже на бумажке черчу. Сходится!
-- И надо из четырех пятых сделать сколько-то пятнадцатых. И из двух третей -- тоже пятнадцатые. И тогда они друг от друга прекрасно отнимутся.
-- Ну, из пятых-то пятнадцатые -- это просто. Всего втрое больше. Помножить на три. Двенадцать пятнадцатых. А из третей -- это на пять. Десять пятнадцатых. Еще проще! Погоди! Это ж ты взял, да и перемножил?
-- Нет, это -- ты. Я-то при чем?
-- Так ведь ты... это... Спасибо, короче, за науку!
В первый раз я вижу, как Тарри смеется. Кажись, вообще впервые с тех пор, как он здесь. Не потому, что смешно, а оттого, что мы друг друга понимаем. Уже целых два дня друг друга понимаем!
Круглое, синее... Когда из четырех несчастных людей надо выбрать двух умных, или двух смелых, или... Кажись, я понял, для чего нужны дроби!
* * *
А вот теперь, голуба, я тебя выследил! Видел я, как ты за обедом соль в кулечек ссыпал. После обеда -- гулять. И что? Мы гуляем, а Аминга -- бочком-бочком -- и отстал, и в сторону. К огородам, значит, пробирается? А зачем? Ничего, ща мы это дело быстренько выясним.
След в след, как разведчиков учат. По нетоптаному снегу так даже легче. Лопух ты, Аминга. Думаешь, отбился от своих -- за тобой никто и не смотрит? А как к огороду подошел -- и вовсе оглядываться перестал. Ну, а мне оно на руку.
К пугалу подвалил. Ощупал его. В пугальский карман чего-то спрятал. И не "чего-то", а бумажку свернутую. Тайная записка, да? Кому? Ясно, кому -- сообщникам! Теперь мне главное выбрать: тоже с ними туда вступить или наоборот -- разведать их замысел.
В тайном обществе интересно. Ходишь, разные знаки подаешь своим, а другие не понимают. И если ты вдруг влип -- свои тебя обязательно выручат. Ну, а ты их, понятное дело, выдавать не должен. Никому, даже начальнику школы.
Заговоры раскрывать -- тоже здоровско. Никто ничего не знает, а ты один обо всем догадываешься. И следить можно. И прятаться, чтобы их сборище углядеть. Я же в школе лучше всех всякие потайные места знаю. Меня точно не заловят! Правда, одному все же скучно... Эх, была не была -- вступлю! Может, они меня чародейству выучат?
-- Эй, Аминга, слышь!
-- Дайтан?
Оглянулся. Глядит так -- будто сейчас и заколдует. Надо его предупредить, что я за них.
-- Погодь, Аминга. Давай, я с тобой -- тоже?
-- Со мной -- что?
Если сделать вид, что я уже всё знаю, он тогда меня скорее примет.
-- Вместе со всеми вами буду.
-- А тебе, Дайтан, чего вообще-то надо?
-- Ну, письма всякие тайные писать.
-- Так и пиши -- кто тебе не дает?
-- Чего -- самому себе, что ли? Вот ты кому пишешь?
И на бумажку показываю, что он пугалу подложил. Ты не думай, Аминга, я видел.
-- А я никому не пишу. Я тут соль прячу.
Ага, соль. Так я и поверил! Ясно, не доверяет. Зря, на самом деле, -- на меня можно положиться. Ну, видать, придется доказывать.
-- А он ее не ест! -- киваю на пугало.
-- Может, кому другому пойдет. Только там правда соль.
А потом достает тот самый кулек -- у пугала из кармана. Разворачивает: соль! Что за бредятина? Эге... Да здесь, похоже всё по-взрослому.
Соль на улице зимой долго не пролежит -- растает. Значит, ее кто-то скоро заберет. Тот, кто сам купить не может. Потому что ему на людях показываться нельзя. Если его ищут. Точно, Аминга еще хлеб таскает. Я-то думал -- для лошади чародейской. А выходит -- для бродяги? Или для каторжника беглого? Конечно, тот с каторги сбег, а податься-то и некуда. Интересно, а Аминге он -- кто?
Вот же ты, в ухо через глаз -- а спрашивать-то нельзя! Потому что ежели я чего узнаю -- надо будет сообщать куда следует. А куда, кстати? Страже, наверное? Или Охранному? Это Талле, что ли? Или -- Датте? У них отцы там служат. Ага, прям спешу и падаю! Перебьются! И вообще: для благородного господина доносить -- западло свинское! А так -- хоть при черном жреце скажу: не знаю я ничего, и отвалите! И ты, Аминга, не колись ни в чем! Даже мне. Я тебе и так помогу. Как бы только половчее это проделать?
-- Слышь, Амингер? Погода нынче холодная.
-- Я заметил. Хотя в Чалбери и похуже бывало.
Вот! С севера его каторжник, не иначе. У нас в Приморье вроде и каторги нет никакой.
-- В школе есть пара мест, где переночевать можно. И никто не найдет. Могу показать. И как пробраться мимо постов -- тоже.
Смотрит на меня, словно считает что-то. А я-то думал -- чего он такой загадочный? А на нем -- вон какая забота. И не каждому ведь доверишь.
-- Тебе-то это зачем?
-- А я не задаром. Ты мне взамен поможешь меч баллаинский найти. Ну, или хоть призрака.
-- Какого еще призрака?
-- Который про меч знает. Светлого Имрагана Баллаи. Его в молодости убили предательски -- и он не упокоился и теперь здесь ходит. Только я его не вижу без чародейства.
Услуга за услугу -- все по-честному. Если Аминга на кудесника учился -- он Имрагана мигом разглядит.
-- Ничего ты не знаешь. Имрагана никто не убивал, он до старости дожил. А убили -- это его сына.
-- И за что?
Аминга обводит взглядом пустое поле. Щурится. Это у него глаза всегда такие рыжие -- или просто солнце садится? Ночью в спальне про призраков страшнее было бы слушать. Я бы сам тако-ое рассказал -- все бы под одеяла попрятались! А Амингер -- будто бы и не врет вовсе, а вспоминает:
-- Это случилось при короле Ликомбо. Тогда умер баллуский князь, и все бояре собрались для новой присяги. А у господина Имрагана был сын. Незаконнорожденный. Но Имраган как раз и собирался его признать, тогда же, при всех боярах. Парня звали Бидукко, ему там где-то года не хватало до совершеннолетия. На одном из боярских советов вышла ссора, а потом -- и драка. И господин Имраган схватился с боярином Онталом, княжьим воеводой. А Бидукко кинулся защищать своего господина. Он тогда еще и сам не знал, что Имраган -- его отец, тот ему сказать не успел. И боярин Онтал его зарубил. Тоже, наверное, не думал, что это -- молодой Баллаи, решил: просто челядинец или дружинник. Вот так и вышло всё. А потом уже новый баллуский князь распорядился похоронить парня, как настоящего Баллаи -- родича княжьего дома.
Аминга вздохнет. Жалеет. То ли Бидукко, то ли господина Имрагана, а то ли -- всех сразу.
-- Но Имраган-то Онталу отомстил?
-- Не успел. Воитель Пламенный разгневался -- и той же ночью наслал на Воеводу огненную одержимость. И тот сам погиб.
Нечестно! Имраган должен был сам.
-- Да-а, поторопился Пламенный со своей одержимостью.
-- Не надо так, Дайтан.
Ой, я ж дурак! У него, небось, никакой не каторжник тут вовсе. А одержимец -- от Охранки скрывается. Может быть, даже родственник. Не боись, Амингер, не выдам!
-- Пошли, что ли? Я тебе тот лаз через стену покажу.
-- Да нет, пожалуй, не надо.
-- Ты чего, Аминга, обиделся?
-- Не-а. Просто я же тебе ни меча, ни призрака отыскать не смогу. Так что не на что мне меняться.
-- Ну и ладно. Мы просто так вместе поищем, без чародейства!
-- Все равно не найдем.
-- Да почему?
-- А потому что выдумки это всё. Для маленьких.
Ну вот. А Тарри-то мне поверил, когда я про Баллаи рассказывал. Обещал помочь...
* * *
Некоторых подлюк что ни бей -- всё мало! Ведь я уже и не хотел продолжать, Талле первым начал. Вчера он за почтой ездил. Сегодня -- только мы встали -- шасть под подушку. Достал письмо, стал читать. Видно -- что не в первый раз уже перечитывает. Назло. Потом на меня посмотрел и говорит:
-- Тебе там тоже почта была. Только когда ее еще отдадут. А мне -- вот.
Дразнится, собака стражничья. Да, ему сразу отдали, а остальным -- когда господин старший надзиратель все письма переберет. Вдруг -- кому чего неположенное пришло.
Я вообще и виду не подал, что мне завидно. А Тарри влез:
-- А мне было что-нибудь?
Ну зачем, зачем это у Талле спрашивать? Он же из одной вредности соврет!
-- Те-бе-е? -- переспрашивает. -- Да кто ж тебе писать-то станет!
В начале отпуска таррина мамаша сюда с каким-то мужиком приезжала. Только домой его почему-то не забрала. Посидела с Тарригой немножко, о чем-то поговорила, с учителями и с надзирателем перетерла -- и укатила. А он потом сам не свой ходил. И Талле над ним теперь смеется, мол, брошенный. Можно подумать, его самого в школе не оставили!
От Тарри -- чего еще ждать? У него тут же глаза на мокром месте. Ну, я понял: надо бить. Талле сам напросился. Подхожу. Хотел уже вмазать. И тут вижу: ничего это не письмо у него в руках, а фигня какая-то.
-- А ну-ка, дай сюда!
-- Не трожь!
Ну, бумажку эту я, ясное дело, отобрал. И пока Талле штаны натягивал, отбежал и в нишу залез под потолком. Поди достань!