Этот колодец глубокий, смотрящий на нас своим мудрым и волшебным оком. О! Как это трудно описать! Глубина бесконечная, глубина, в которую мы вглядываемся, и вглядываемся тем безуспешнее, чем дольше, и которая скрывает от нас свои неясно-расплывчатые очертания. Глубина эта подобна времени, Времени, вечно уходящему от нас куда-то далеко, страшно и даже ужасно далеко. Разве человек степенный и достопочтенный не вздрогнет, надменно бросив свой драгоценный взгляд в эту "бесконечную дыру, что строит мне рожу, и в которую мудрецы не советуют плевать". Конечно, ведь бесконечность сродни хаосу - в противовес порядку, столь им любимого, если так можно выразиться, дискретности, - конечности бесконечного. Ибо колодец, колодец приводит нас, связует нас с безвременьем. Тут, конечно, надо рассмотреть вопрос о Дне и Ночи, Ночи - старшей сестре Дня и дочери Тьмы, которая, как известно, вела свой род от самого Хаоса. Хаос не знал, точнее, не хотел знать Времени, как теперь все знают, Время есть злейший его враг. Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз, а то мы немного отвлеклись от этого колодца. Как известно, находится он в поле, причем в самом его центре. Факт этот мог бы стать, нет, я даже уверен, что стал бы его главной достопримечательностью (хотя, конечно, неизвестно, что возникло раньше - поле или колодец), но обстоятельства сложились так, что Главная Достопримечательность оказалась не главной, а второй, или даже еще ниже, а вот главной достопримечательностью было одно ма-а-ленькое существо, немного похожее на человека, только со старческим лицом (кожа которого была первостепенная - вся сморщенная, сплющенная такая, обтягивающая, с голубым отливом, как я еще не сказал, синяя с голубым отливом. Большой нос выпирал, выпирался из его довольно-таки плоскостного лица. Нос, надо сказать, замечательный, такой плутовской носик, хитрющий-хитрющий. Крылья его не сходились в одной точке, можно сказать, что они стремились к ней, но по ряду причин, от них не зависящих, оплошали, не достигли цели. Край этого носа немного свешивался, как у индюка, вниз и нависал над широким ртом с довольно узкими, даже чересчур узкими по сравнению с ним губами. Было в этом всем что-то притягивающее и завораживающее. Хотя, конечно, назвать его лицо умным и благородным никто бы не осмелился, но достойным внимания - это да. Малыш со старческим лицом и огромным носом. Конечно, это был не гном, точнее, уже не был. Предки его относили себя к сему древнему горному племени. А он не мог представить себе жизни в горах. Лишь колодец казался ему милым сердцу. Жил он в нем давно, никто, в том числе и он сам, не помнит, насколько давно. Может, где-то в столь же глубоких колодцах памяти и таились знания об этом, но кто знает, как ее добыть, разве что, может, осушить те колодцы, но ведь невозможно - колодцы те - бесконечны, бесконечно уходят в прошлое, которое само является символом бесконечности. Бесконечное прошлое! А заключено оно было в этой небольшой детской головке со старческим лицом и уродливо большим носом - в уродце. Он еще не знал, что ему предстоит, постепенно углубляясь в эти тайники, постепенно погружаясь в них, вспоминать то, что было много раньше, вспоминать ради того, чтобы они могли существовать и в будущем, эти накопители дурацкие, которые иногда не помнят нужного, всучая взамен всякую дрянь, да знание их было бесконечно, а они стары, вот иногда и путались, с кем же не бывает. Хотя отложим пока этот разговор. Вспомним о нем немного позже и более к месту, чем сейчас. А сначала лучше подойдем к колодцу и оглядимся вокруг. Где это мы? Мы - в древности, которая, однако, уже имела имя свое, древности относительно нашей древности, по отношению к которой и можно определить эту древность тем, кто живет в ней и, сопоставляя ее со своей, выяснить в конце концов, уяснить для себя и других имя ее, то есть нашей древности, используя опыт той, в которой мы сейчас находимся у колодца. Называть пока ее мы не станем, да и зачем, добавим лишь, что тогда еще водились Рыцари Круглого Стола, но еще не родились Рыцари Печального Образа. Местность же, в которой мы находимся (не именно это место, а она как часть более громадной местности, окруженной со всех сторон водами, что, как известно, сразу выявляет в нашем сознании обозначение ей - остров, так вот, этот остров назывался по-разному (в разное время), но наиболее, пожалуй, поэтическое и красивое название его было как бы Альвион. А колодец тот находился в местности, которая впоследствии называлась Гент и в которой произошло много достопамятных событий. Вспомним хотя бы Великую битву Саламандр с Огнедышащими Ящерами, в которой Лемуры не поддержали ни одну из сторон, так как попрятались в страхе по разным тем колодцам. А была она в славное время Лемурии, когда еще не было никого, кроме этих трех родов, два из которых были порождением Великого Огня, детьми самого Агни, а третий род - Лемуры, эти великаны трехглазые (для тех, кто не знает, внесем небольшое разъяснение: после этой битвы трехглазые были разделены на двуглазых и одноглазых с единственным глазом посреди лба, который, когда он был закрыт, мог видеть сквозь леса и горы, сквозь землю и камень, сквозь Время, хотя оно этого и не любило) и Лемуры, которые были порождением неизвестно чего. Еще, конечно, встречались и другие забавные существа, то есть, можно сказать - "и прочие". Ибо где-то в районе дна колодца памяти этого малыша жило воспоминание о былом. Теперь, я думаю, можно приступить непосредственно к нашему рассказу, начать изложение этой длинной и запутанной истории, которой мы пока и сами не знаем. Но тем не менее. Сейчас взмахнет волшебная палочка, и все начнется... Итак!
...Нашего малыша, называвшегося Снорфом, разбудили шаги. Кто-то ходил около колодца. Шаги то затихали, а то становились громче, туда-сюда, туда-сюда. И довольно прерывисто. Видно, человек волновался, а может, и чего-то опасался. Снорф приоткрыл свой левый глаз, потом правый, зевнул и потянулся. "Хочется спать. И даже очень сильно. Определенно хочется спать. И есть тоже". Да, наш малыш любил сытно покушать, да вы могли догадаться об этом, лишь взглянув на его плотную фигурку, которую обтягивал шелковый картуз красного цвета и черное трико из батиста с деревянными башмаками из мореного дуба на кривеньких ножках. Да, чуть не забыл: иногда он курил свою трубку, свою старую-престарую трубку, которая должна была зажигаться с трех сторон одновременно, а потом надо было долго дуть в специальное отверстие, прежде чем она хорошенько разгорится, и тогда можно было сесть в кресло, закинуть голову вверх и, смотря на те несколько звездочек, что были видны со дна колодца, думать о чем-нибудь вечном и возвышенном. Мне кажется, не надо добавлять, что трубка была водонепроницаемая, а табак водопрочный. Так вот. Снорф потягивался, широко зевая и одновременно слушал. Тот, кто ходил, остановился, видимо, прислушиваясь, потом Снорф услышал: "Эй, мудрый малыш! Ты меня слышишь?" Голос был тревожный, но кричал человек, а это был человек, Снорф хорошо видел его лицо, хотя, конечно, по лицу нельзя сказать, точно ли это человек. Снорф видел его. Так вот, кричал он негромко, боясь, видимо, что его услышат. И он решил ответить: "Ты это говоришь? Слышу ли я тебя? Как удар грома, да, почти как удар грома". "Извини, - сказал кричавший, - выйди, пожалуйста, ко мне, я от короля Артура, он в беде, а значит, и вся страна". Наш малыш уже испугался: "Что-то стряслось, что-то случилось" - и вылез из колодца, сделав это мгновенно, наверное, человеку даже показалось, что он выпрыгнул - ничего удивительного, ноги его были похожи на лапки птиц - худые, даже тощие и с коготками и жесткой подошвой, поэтому он часто ходил без ботинок. Человек сказал: "Я Экнорд, слуга Артура. Он меня послал за тобой, ибо у тебя Великий перстень, а он - последняя надежда". Малыш сказал: "Но он на самом дне, а колодец бесконечный, что же делать". "Надо скакать к королю. Вон мой конь. Быстрее". И он взял малыша на руки и быстро пошел к коню, стоящему неподалеку. "За мной следят. Будем внимательны. Сейчас же я расскажу, что произошло". Во время рассказа Снорф сидел сжавшись, весь напрягшись. Сказанное заставило его почувствовать ужас. Этот Первородный Ужас, ползучий, заполняющий тебя целиком, сдавливающий твое сердце железными кольцами как змей, и, как змей, заставляющий тебя застыть и выключающий работу мозга. Ты со страхом глядишь безучастно куда-то, понимая напрасность всего: бороться, прятаться, бежать, умереть. От себя не убежишь, это физиологический ужас, ужас внутренний, на клеточном уровне, когда каждая частичка тебя дрожит, и эта дрожь распространяется по тебе всему, от макушки до пят. Ты выключаешься, ты не в мире - тебя уже здесь нет, ты умер. Тебя как будто ведут на Последний Суд, от которого никому не уйти: ни человеку, ни черту, ни самому Создателю. Это твой внутренний суд над миром.
Снорф думал: "Что должно было произойти - произошло. И никуда от этого не уйти. О чем предупреждали Старые книги, уже произошло, значит, произойдет и другое. Как же быть? А ведь давно шли разговоры о Некроманте, он очнулся от своей спячки и что-то замышлял, теперь понятно, что. Все знали, что он у себя во Мраке давно выращивает Ящеров для чего-то - тех Ящеров, что жили в Лемурии. Ведь после гибели этой страны и времени этой страны осталось несколько яиц Ящеров, что изрыгают пламя, сжигающее все живое и неживое, и даже мертвое, где безжалостно и холодно, у кого нет сердца и души. Ибо известно, - сначала было три части - об этом говорят старые книги, которые написал своей рукой Единственный; сначала появились три части: Материя, Разум и Душа. Разум был легок и чист как луч, материя тяжела и грязна как материя, а душа, душа как бы была и как бы ее не было - когда она с чем-нибудь соприкасалась, чувствовалось ее присутствие, а в перерывах ее не было видно, слышно и т.д. Вроде ее и не было. Поэтому Душа любила соприкасаться со всем подряд, так как благодаря этому она ощущала себя. И однажды она не захотела снова чувствовать себя несуществующей, никем не определяемой и, немного поколебавшись, решила остаться. Одинокий увидел это, понял это, он понял, что делать нечего и создал. Из Материи, которая оставалась недвижной - Ящеров, из Разума - Саламандр, а из Души и частички Материи - Лемуров. Теперь душе предстояли серьезные испытания, ибо ощутив себя целым с Материей, точнее с частичкой материи, она впервые почувствовала боль, неугасаемую боль по своей прежней жизни, оставшуюся с ней навеки, и поэтому она почувствовала Страх, Первородный Страх перед Ящером, а вслед за ним и трусость - за Себя. Ведь Незамечаемый не дал ей еще частички Разума, чем умерил бы бесконечную боль и показал бы стыд ее перед своей трусостью. Это все было впереди. И Некроманту, видно, удалось вырастить взрослую особь (до этого все они умирали в подростковом возрасте, не сумев преодолеть этого рубежа, когда обычно происходит осознание себя, может, потому, что осознавать было нечего, точнее, нечем). Впрочем, если бы только Ящеры - это было бы не самое худшее - с ними, в принципе, можно бороться. Но Снорф чувствовал, что это лишь начало, начало действительно ужасного, а вот чего? Что-то замышлялось еще. Ящеры были лишь прикрытием. Снорф поежился, внутри он чувствовал какую-то пустоту, неопределенность. Ветер тихонько шелестел в листьях - ибо они проезжали сейчас дубраву. Солнце пока не вставало и тянуло прохладой и сыростью. Малыш смотрел вниз, под ноги коню, как он сминает копытами траву и как она после этого разгибается, оставляя его ноги влажными. Тишина. Он слышал тишину. Непонятно почему он как будто потерял слух и впал в оцепенение. Ни одного звука. Воздух застыл. Ничего не слышно. И вдруг он увидел. Хотя сначала он этому и не поверил. Как же это случилось, ведь то, что происходило - плохо.
Старая крыса, с трудом ковыляя, вползала в озеро. Еще немножко - и она вошла в него и вскоре полностью погрузилась в воды его. И все это без единого звука или писка. Тишина не отпускала. Вот с другой стороны показалась другая крыса и проделала то же самое, потом еще одна. Это что-то напоминало, хотя он не мог вспомнить, что, и тут до него долетели слова Экнорда: "И непонятная болезнь постигла нас. И крысы бегут и топятся сами. И происходит много странных и удивительных вещей. Люди перестают слышать звуки, некоторые перестают различать цвета, а некоторые перестают осязать. А потом вдруг как после толчка, их способности возвращаются. И слышим иногда голос из-под земли. Он что-то говорит на старинном, давно забытом языке. И люди боятся его. И много всякого другого тоже происходит. И это уже двадцатый день. Еще участились встречи с волколаками- у них волчьи пасти и они очень опасны и страшны, видели Черного Карлика, он пролетел мимо дворца куда-то, и его длинные волосы, заменявшие ему плащ, развивались по ветру, - эти черные крепкие волосы, которыми он связывает своих пленников, прежде чем заколдовать их. Царит общее уныние, как во время чумы. Может, и она вскорости заглянет. Я однажды в предрассветном тумане увидел вереницу людей с бубенцами и в высоких колпаках, бредущих медленно и устало за арбой, которую тащили двое несчастных, а на арбе восседал козел с трясущейся головой. Понимаешь, народ волнуется, идет брожение. Требуют решительных мер. А что делать. У короля итак множество проблем. Работает по 3 дня в неделю, даже похудел. И замок надо ремонтировать, а кровельщиков нет, и подземные темницы пустуют, а суд разбежался и т.д. Его тоже надо понять." Снорф грустно слушал этот монолог своего спутника и думал: "А я -то чем смогу помочь. Да, было дело, помог разок - но это же случайность. Так-то я не такой. Смотрят на меня, будто я все могу. Боюсь, что ничего не получится. Пусть лучше Тодорфа спросят - он умнее и лучше все знает.
Экнорд же продолжал: "Наш король поэтому вызвал Мерлина и потребовал совета. Тот что-то долго колдовал, пока не произнес: "Найди его в водище черной, что скрыта стенкою живой, она запрятана в темнице, сдавившей все со всех сторон". Произнес и исчез. Король долго думал, смотря в одну точку, разгадывая слова наимудрейшего своего друга и учителя. И с сомненьем в голосе изрек: "та стенка, что воду содержит - живая, я думаю, что если она содержит черную воду, да еще и сдавлена чем-то со всех сторон - очевидно, что она была живая, - сразу после рождения - затем она умерла, и из нее соорудили стенку, а так как мертвое воды содержать внутри себя не может, то очевидно здесь некоторая, так сказать, аллегория, внутри - это по отношению того, что ее сдавливает, а я думаю, вы уже поняли, что так сдавливать может только земля, то есть она окружает эту воду с четырех сторон, ибо снизу ее окружает земля, а сверху нечто неощутимое и невидимое - пространство, и это есть колодец, а вода черная, потому что когда смотришь вниз, то закрываешь солнечный свет от нее, там становится темно, и она кажется черной. Поняли ли вы ход моих логических и строго обоснованных рассуждений, подданные мои, любящие меня больше всего на свете, кроме Время Всех Стоящего?" те воздели руки вверх, говоря: "Ты говоришь как Мерлин, цветасто и запутанно, что ты сказал - для нас тайна непостижимая, хоть для тебя - книга раскрытая." Король удовлетворенно скривил губы и милостиво сказал: "Так слушайте же. тот, о ком говорил мой учитель, живущий в колодце старинном есть Снорф. Вы его знаете. Он спас наш двор от Птаха. Не побоялся подкрасться сзади и выскочив на него, выколоть его глаз, точнее, срубить его одним ударом своего остро отточенного кинжала, который я впоследствии ему милостиво подарил или даровал как награду за этот весьма похвальный поступок. С тех пор он регулярно приходит на придворные увеселения, будь то бал, представление или иное развлечение, так что позовите его ко мне. Пусть завтра, к обеду, он будет здесь." И вот, как я предполагаю, часам к двенадцати мы уже будем восседать с королем, королевой и всеми рыцарями за Круглым Столом и ждать Мерлина." Так оно и случилось.
В двенадцать часов, уже немного захмелевший от прекрасного эля и разомлевший от вкусных пудингов с изюмом и лепешек с медом Снорф слушал речи Мерлина, тихонько кивая головой в такт его словам. "Дорогой наш гость сможет это выполнить и никто другой" - говорил Мерлин, правда, немного озадаченный появлением этого человечка. "вы думаете, он такой тихий и незаметный, что не сможет бороться с горными троллями и страшными волколаками, уворачиваться от упырей и избегать ядовитых змей и пауков, кишащих в тех местах. Конечно, это ему удастся с моей посильной помощью. Один он, конечно, не поедет. Всюду ему будут помогать наши друзья, все, кто хочет жить в добром мире, жить спокойно и весело. Завтра утром ты отправишься в путь. Что ж, Дорога эта длинная и недобрая. Путь туда займет много-много трудных дней, а путь обратно будет еще хуже. Но если ты сможешь остаться таким же добрым малым и не поддаться искушениям и не испугаться опасностей, я верю - тебя ждет удача, а значит, и во всем королевстве воцарится мир да покой." Снорф слабо улыбнулся. Ему хотелось спать, и он старался не думать о завтрашнем дне, а думать о предстоящем сне, когда он заберется в свою кроватку, засунет руку под подушку, положит на нее голову, укроется одеялом, и мысли потекут мягко и приятно, и он унесется вместе со своим сном в даль на пушистом облаке, и ему будет очень хорошо и радостно. Итак, часы еще не пробили подъема. Спи, малыш.
Снорфа положили в кроватку, принадлежавшую раньше Йоаску, сыну Артура, теперь он стал взрослым, и его колыбелька покоилась в чуланчике. Чуланчик был рядом с конюшней короля, и поэтому в нем стоял запах опилок и сена. Он навевал Снорфу сны о доме, о любимом колодце.
Очнулся малыш в пустоте. Точнее, все было на месте, но, лишь, проснувшись, его охватило чувство потерянности. Не слышно было лошадей, шагов слуг, разговоров. Странно ему не хотелось вставать. Так было хорошо валяться в постели. Но постепенно сумрак чердака и неясные очертания предметов стали его тревожить. Ему чудилось, что кто-то на него смотрит, сидя в кресле, стоявшем рядом с игрушечным конем, на котором сидел игрушечный чертик. Постепенно в нем росло желание побыстрее убежать отсюда, да и почему-то его никто не будит. Кажется, пора уже. Снорф тихонько приподнялся в кроватке, одной рукой держась за ее край, взял другой свои башмаки и, выпрыгнув из нее, выбежал вон, захлопнув за собой дверь и шумно дыша.
Тут настала ему пора удивляться еще больше. Никого! Ни единой души! Вокруг тишина и покой. Но покой недобрый, настороженный. Опустив тихонько башмаки на пол и всунув туда свои ноги, он, крадучись, пошел по замку, ожидая нападения ли, может, чего-нибудь еще из-за каждого угла. Но ничего этого не произошло. Было тихою было настолько тихо, что он слышал собственные мысли, когда стоял, размышляя, у лежавшего возле камина посоха, обычного посоха, на который опирается ковыляющий куда-то старик. Это все, что осталось от многочисленного двора, один этот посох. Снорф взял его, поставил на землю - он был ростом чуть больше него, подумал и решил прихватить его с собой. Путь-то неблизкий. Снорф сам не знал точно, как он будет добираться до Мага. Тот жтл далеко, никто толком не знал, где. Все сведения о нем поступали лишь из старинных сказаний и песен. Ну да делать нечего - пора уж выходить. Только надо быть очень осторожным. Снорф поднял посох и вышел во двор, почти прошел его и вдруг увидел тень, которая двигалась рядом. Он в страхе поднял голову: на него сверху в своем большом белом тюрбане, ощерив клыки и раскрыв руки, как коршун, оканчивающиеся загнутыми когтями, мчался Черный Карлик. Что же ему делать? Снорф почувствовал в груди холод, всепроникающий холод. Он не мог сойти с места и только крепче сжимал посох. Посох ему и помог. Ведь на самом деле он не был обычным посохом, хотя с виду и казался таковым. Это же посох Мерлина, и он, конечно, оставил его не в спешке, покидая замок, а с умыслом, очень надеясь, что Снорф его заметит. Посох приподнял Снорфа от земли и понес его, причем сделала это так неожиданно, что Черный Карлик, не успев изменить направление своей атаки, ударился оземь, да еще наткнулся на большой камень, валявшийся там, и в результате обломал один клык. Конечно, вид его от этого стал только более свирепый и страшный, он глухо зарычал, пена пошла изо рта, капая на черные атласные шаровары, и бросился вдогонку. Посох пока петлял по двору, с трудом уворачиваясь от предметов, в избытке попадавшихся ему на пути. Снорф сидел на нем, прижавшись, не смея шелохнуться или даже о чем-нибудь подумать, только зная, что, может быть, смерть в зубах Черного Карлика и лучше, чем от столкновения с этим железным прутом, нацеленным прямо ему в глаз, хотя в принципе смерть-то одна, не имеет значения, каким способом она достигнута. Цель едина, да и пути к ней совпадают или идут иногда параллельно друг другу, сливаясь в одно, как, например, в данном случае. Конечно, в конце концов, посох выручил Снорфа, иначе начинать эту историю не имело бы смысла, а Карлик вынужден был остаться в тот день голодным и забить свой голод лишь жареным барашком, но ценность этой истории заключалась в том, что малыш впервые оказался в этакой переделке, впервые в своей долгой жизни, и что лишь благодаря вмешательству других сил эта переделка не стала для него последней. Правда, окончилась она не столь уж благополучно, ибо, вылетая за пределы замка, посох задел шпиль на одной из башен, вследствие чего его полет был нарушен и испорчен. Несколько раз перевернувшись в воздухе, посох вскоре приземлился в чаще одного очень загадочного и таинственного леса, который хоть и находился поблизости от замка, но до той поры никто не осмеливался заглянуть в него, справедливо полагая, что это могло очень плохо кончится. Этот лес прозывался Дангоррским. По имени легендарной хозяйки его, женщины-птицы, которая могла летать и скакать, а во время сильного ветра или бури, обычно ею же и устроенной, оказывалась прямо посреди деревни и попадала на зазевавшегося жителя, а иногда, видя, что все уже попрятались по своим домам, проникала к ним через дымоход. В тех местах ее очень боялись, но и почитали, конечно. Давным-давно ей каждый месяц относили детей - по одному с десятка дворов, и благодаря этой дани район жил довольно спокойно и беззаботно - люди гуляли, веселились, лишь запоздалый путник мог стать ее жертвой, но теперь, когда старое забыли - всякой могло приключиться. Кроме того, в лесу было много болот, где водились русалки и водяные, правда, как говорят, не очень злые. Снорф слышал об этом, и теперь ему предстояло проверить правдивость этой сказки. Он после падения полежал некоторое время, для приличия, в беспамятстве, после чего встал, отряхнулся и огляделся вокруг. Страха он не чувствовал. После удачно окончившегося столкновения с Карликом Снорф ощущал уверенность, уверенность в том, что в нужный момент ему что-нибудь поможет. Посох угодил в болото и постепенно погружался в него - дорогу назад придется искать самому. Наш уродец решил, что спешить ему особенно некогда, но к вечеру придется выбраться отсюда. В противном случае..., да нет, он обязательно найдет дорогу, в противном случае будет очень противно и тоскливо. Это плохое место для ночевок. Ну душа у него не лежала к этому месту. Вот и все. Поэтому Снорф решил выбрать одно направление и идти так, не сворачивая, пока не пройдет лес целиком. Солнца видно не было из-за высоких деревьев, закрывавших от него небо, поэтому ориентироваться в лесу ему придется по моховым знакам, то есть, с какой стороны дерево начало обрастать мхом - там и север или юг. К своему удивлению, малыш не видел ни одного дерева, обросшего мхом, хоть вся земля и была им покрыта. Тем н менее - надо было идти. Снорф так и поступил. Идти было трудно, так как он постоянно цеплялся за колючки, наступал на гнилые ветки, стукался лбом о пни. Но Снорф старался этого не замечать, потому что хотел как можно быстрее отсюда выбраться. Он не смотрел по сторонам, а только шел, шел быстро - как только мог. Через некоторое время наш малыш почувствовал сильную усталость, но все равно настойчиво продирался , протискивался и упорно шел вперед. Одежда его была вся разодрана, руки были изрезаны, и кровь стекала по ним и капала на землю. Снорф все шел и шел. Все шел и шел, так как в лесу было всегда темно, он не замечал времени, но теперь почувствовал, что стало еще темнее. Он встревожился и попытался прибавить шагу, но слишком уже устал. Поэтому остановился на минутку, чтобы хоть перевести дух и оглядеться, и понял, что он оказался на том же месте, откуда много часов назад вышел. Снорф недоуменно посмотрел на это озерцо. Что же такое, почему так получилось? Стало намного темнее. Малыш перестал дышать и прислушался. Где-то за его спиной хрустнула ветка. Он не шевелился. Пот выступил на лбу. Еще мгновение. Он решился поднять голову и сделав это, как, несмотря на сопротивление множества ветвей, к нему пробирается лунный свет. Как бы протягивая руку, свет от полной луны. И в этот же момент увидел прямо перед собой безобразное старушечье лицо, даже не лицо, а морду, морду зверя с вытянутой узкой пастью, из которой торчали два клыка. Мгновение - и клыки схватили его за запястье, вдавились в кожу, он закричал, потом захрипел от страшной боли и потерял сознание. Когда очнулся, то увидел сидящую рядом с ним старуху, грызшую какую-то кость. Он находился в деревянной клетке, подвешенной к потолку жилища этой старухи, как он догадывался, Дангорры. У него сильно болела левая рука. Но сначала малыш не обращал на это внимания. "Что же", - думал Снорф, - "неужели это случилось? Ну разве такое могло быть? И потом, как это случилось со мной?" В этот момент его взгляд упал на руку. Хоть было темно, но глаза его немного к ней привыкли. "Что же это такое?" Рядом с рукой что-то висело, точнее, о, нет! Это была его кисть. Старуха сломала ему тонкую кость, прокусила руку насквозь и теперь привязала его к клетке за эти два отверстия. Кровь течь уже перестала. А надо сказать, что Дангорра очень хорошо чуяла кровь. И как раз, когда Снорф поранился, продираясь по лесу, она моментально почуяла его, и вскоре он стал ее жертвой, будущей пищей. Но она не торопилась. Сначала надо доесть прошлый обед. И вот она сосредоточенно обгладывала эту косточку, принадлежавшую ранее одной из местных пташек, что была поймана не так давно. Да, у малыша было не много времени, чтобы подумать о себе, о своем положении, хотя он и не мог сосредоточиться. В голову ему лезли совсем другие мысли. Вспоминался его родной колодец, его уютное жилище, его небольшая кроватка с пуховой периной, а главное, прелестная кухонька. Где он всегда сидел вечерами, подкрепляясь парой пирогов со свининой, холодной курочкой, сыром, пирожками с морковью и яблочным тортом, запивая все это горячим пуншем. Это было у него, так сказать, послеужинье, то есть ужин уже давно (как он считал) закончился, а до сна оставалось еще немного времени и, конечно, не голодать же ему. В такие вечера он, развалясь на табурете, попивал кофе или чай, а напоследок - винца с пирожком из крыжовникового варенья и вспоминал разные замечательные истории, что слышал он, что доставал он из своего колодца памяти, куда в такие минуты проваливался, погружался, тонул. И сейчас, вспоминая это, Снорф стал медленно туда погружаться. Только это был не колодец, а огромное, бездонное болото, которое постепенно засасывало его, впитывало его в себя. Погружаясь на дно, он встречал различные предметы, также находившиеся там, какие-то люди, звери, птицы. Ну вот, одна птица вдруг повернула к нему свою голову, хищно прищурилась и раскрыла клюв. Это была, точнее, был мерзкий стервятник, из клюва которого выползла змея с головою старухи. Она смотрела на него, но ее глаза были закрыты, только губы шевелились, будто она что-то ждет. А-а! И в этот момент он очнулся от забытья. Видно, почувствовал, что к нему тянутся ее руки с длинными скрюченными когтями. Хоть старуха сидела на месте, но руки у нее удлинялись и уже достигли клетки и начали просовываться сквозь прутья, еще немного - и достанут до него. Как же быть? Никто ему не помогает? В последний момент он завопил: "Стой! Так не честно! Ты напала на меня сзади и поэтому смогла схватить. Это несправедливо." Руки остановились. Он перевел дух. Теперь надо что-то сказать или сделать, а что? Мысли лезли наперебой и путались, ничто не приходило в голову. Еще он постоянно отвлекался на болевшую руку. Старуха же сидела неподвижно, уставившись на что-то. Он тоже посмотрел в ту сторону и вздрогнул. Огромная змея сверлили Дангорру недвижным взглядом своим. Ее цепенящие глаза обхватили старуху, не давая ей шевельнуться. Только тело змеи слабо раскачивалось, и слегка подрагивали крылья. Старуха не двигалась. Змея медленно приближалась, бесшумно, не было слышно ни единого шороха. Снорф тоже затаил дыхание, следя за этим страшным действием. Женщина-птица, наводившая ужас на всю округу, становится жертвой огромной змеи, которая будет еще опасней. Малыш почувствовал что-то вроде жалости к своей недавней губительнице. Вот змея приблизилась еще немного и - р-раз - стремительный рывок, и слышен был только писк Дангорры. Змея заглотнула свою жертву, после чего медленно обвела своим ужасным взглядом жилище старухи, на минуту задержав его на Снорфе и поползла прочь, исчезнув так же бесшумно, как появилась. У малыша бешено колотилось сердце, его тошнило - от страха, от голода, от того, что сильно хотелось спать. Он был сильно возбужден и напуган. Если и дальше будут происходить подобные встречи, то путешествие обещает быть нескучным. Тут жирок особенно не нагуляешь.
"Счастливо отделался", - подумал Снорф, -"а ведь мог бы уже быть внутри у этой мерзкой старухи." Сейчас он ощущал сильную усталость и, главное, сильный голод. Урчало в животе, и он чувствовал слабость. Однако снова посетила мысль, что в последний момент его что-нибудь спасает, должно спасать, он не может умереть, умереть вдруг, неожиданно, в лапах какой-нибудь глупой Дангорры, он чувствовал предопределенность - от этой мысли ему стало легче и даже голод стало легче терпеть, и лес как будто стал не таким мрачным и угрюмым, а посветлел, правда, все равно было неприятно здесь находиться. Теперь Снорф шел, постоянно оглядываясь. Вот что-то похожее на плоды висит на одном из деревьев. Малыш с трудом дотянулся до одного из плодов и попытался его сорвать. В ответ раздался пронзительный крик, Снорф упал, стукнувшись о другое дерево - крик повторился, потом еще один. Сзади него раздался смех. Снорф испуганно озирался по сторонам. Никого вокруг. Звуки затихли. Снова наступила тишина, жуткая тишина. Не хочет лес его так просто отпустить. Ему опять стало страшно. Он уже забыл о предопределенности всего, о том, что кто-то ему помогает, и внимательно оглядывался по сторонам. Рядом с ним росло дерево, на нижней ветке которого что-то лежало. Приглядевшись, Снорф понял, что это голова, чья-то голова. Вдруг глаза ее открылись, и она в упор на него посмотрела. Малыш вздрогнул. Потом она криво улыбнулась. И перекатилась по ветке в одну сторону, потов - в другую. Потом перескочила на другую ветку и так дальше. Снорф, хотя ему было очень страшно, пошел за ней, так как она кого-то ему напоминала. Голова так катилась, потом соскочила на землю и покатилась пред ним. Снорф еле за ней поспевал. Наконец она выкатилась на небольшую полянку, огляделась и, подкатившись к старому, обросшему мхом валуну, остановилась. Земля под ней зашаталась, затряслась и разверзлась, поглотив голову. Снорф в страхе стоял рядом, не решаясь что-либо предпринять. "Надо же, - думал он, - опять попал в какую-то историю." Хотя стоять у могилы было не очень приятно, но что-то влекло его к ней, не отпускало, притягивало. Он посмотрел на нее. От могилы исходило свечение, слабый зеленоватый свет. Снорф решил, несмотря на свой страх, раскопать ее и выяснить, что же там такое находится. Через некоторое время он докопал до головы, но она опять пронзительно засмеялась и провалилась еще дальше. прошло еще немного времени, и его взору открылась довольно жуткая картина - в этой могиле была захоронена Дангорра - вот кого напоминала ему голова, - только ее волосы были кем-то сбриты и обвязаны вокруг ее суховатой руки-лапы. А сияние шло изо рта старухи. Преодолевая отвращение, Снорф слез на дно ямы и осторожно взял череп в руки. От него плохо пахло, да к тому же он был холодный, холодный, как труп. Снорф осторожно приоткрыл рот и увидел сияющий зуб, точнее говоря, клык с левой стороны на нижней челюсти, светящийся очень ярко - этот свет напоминал сияние Перстня, только Перстень имел разные оттенки в зависимости от многих условий. Например, если приближалась засуха - то красный, если буря или ураган - темно-синий, почти фиолетовый, а если мор или какая-либо болезнь - серый. Сейчас клык этот испускал зеленоватый свет, что означало смерть, гибель, гниение. "Каким же образом, - думал Снорф, - у нее оказался такой зуб?" Неужели Некромант разгадал секрет Перстня, точнее говоря, один из его многих великих секретов, о которых знало очень ограниченное количество людей, только избранные. О них было записано в одной Старинной книге, в которой было записано все или почти все - начиная с самых древних времен и дальше, до сегодняшних дней и даже до дней завтрашних. Она хранилась в колодце вместе с Перстнем, поэтому Снорф знал о нем очень много, он даже знал, что не все его секреты были записаны в этой книге. Один секрет - самый великий секрет - не был там записан. Он не был записан нигде, его не знал никто, даже Великий Маг. Человек, открывший его, станет над всем, возвысится над миром. Это пытались сделать многие, шли к этому различными путями - но безуспешно. Этот секрет был везде и его не было нигде. Им было пропитано все, и он испарялся от вашего взгляда. Ради этого секрета вершились великие дела - шли кровавые войны и стычки, гибли люди, брались штурмом города, сжигались леса и осушались реки, строились величественные, точнее, непонятные своей величественностью здания, измерялось Время и познавалось Пространство - в трудах великих, потом и кровью огромными - ничего не помогало. Видимо, кто-то все время мешал. И вроде бы, казалось, убивали подозреваемых, уничтожали их всевозможными способами, однако нет же, появлялись новые, иной раз те, что перед этим были преследователями. Так было и так будет! Но не вечно же, - думал про себя Снорф. Адо отметить, что он отличался некоторыми странностями в поведении, часто, в самый неподходящий момент, он отключался, уходил в себя, проваливался в себя, и так - на несколько минут. А возвращение иногда не сулило ему ничего хорошего. Так было и в этот раз. Очнувшись, он увидел перед собой несколько существ. Было темно, и он не мог их разглядеть должным образом, однако было ясно, что намерения у них отнюдь не миротворческие. У одного была в руке толстая дубина. Они молча смотрели на малыша, по-звериному потягивая воздух носами. Да, теперь Снорф стал различать их немножко, сначала увидев, что верхние конечности были трехпалые и заканчивались острыми когтями, и что с их тела свисала длинная шерсть. Снорф подумал, неплохо было бы ему вежливо обратиться к ним, показать, что они имеют дело с существом мыслящим, а значит, не воинственным. Так он и собирался поступить, но лишь только раскрыл рот, как его подхватили под обе руки, вытащили из могилы и куда-то потащили. Он начал отбрыкиваться, отпихиваться, за что и получил удар дубиной по темени, удар несильный, но он вывел его на время из строя.
Второй раз он уже очнулся, когда папареху - а это были они - уже подходили к своей деревне на ветвях. При их приближении с деревьев спускались их соплеменники, осторожно принюхиваясь и тихонько рыча от удовольствия в предвкушении неплохой закуски. А ведь папареху были каннибалами - факт неоспоримый и непреложный. Всякий образованный человек это хорошо знал. Но обязательно надо отметить, что жареную пищу они не переносили, никоим образом, ни под каким соусом. Это слишком грубо. Папареху - существа изысканные и с хорошими манерами. А сидеть вокруг костра и жадно обгладывать чьи-то кости, подтирая пальцем стекающий на землю жир - фи! Человека надо сначала хорошенько покормить до отвала, затем дать время частично перевариться пище, чтобы в желудке ее было еще много, и чтобы она была там пока наполовину обработанной желудочным соком, затем его погружали по шею в небольшую запруду, расположенную поблизости, и начинали бросать туда раскаленные в костре капли до тех пор, пока вода ни закипала, она кипела несколько часов, после чего, когда она выкипала вся, надо было минут десять подержать несчастного на этих камнях. Пусть подрумянится, покроется розовой корочкой, чтобы было чем похрустывать. Ну вот и все! Соль папареху не признавали, справедливо считая ее вредной организму.
Теперь пройти весь процесс от А до Я, так сказать, предстояло нашему доблестному гонцу, Спасителю человечества, в настоящий момент исходившего холодным потом тоже в предвкушении, но только другого. Его мысли застыли, точнее, не совсем застыли, они, конечно, много и часто двигались в различных направлениях, но не могли как бы перейти некую границу, за пределами которой лежала область, могущая мыслить, причем не просто отвлеченно, а продуктивно и конкретно. Она была заперта чем-то. Рядом с ним стояли два охранника. Один здоровый и упитанный, а другой, как бы в насмешку, щуплый и хилый, да еще со скрюченным носом. Тот, здоровый, все плотоядно улыбался, иногда закрывая глаза, а этот, заморыш, о чем-то думал, изредка бросая сочувственные взгляды на нашего несчастного. Неопытный читатель, наверное, сразу подумал, что этот мозгляк - это Мерлин. Что же, очень похоже на правду. Хотя не будем упреждать события, мы вскоре сами все увидим. Итак, Малютка (не малыш) с нетерпением посматривал на здорового. Тот вдруг изменился в лице (или в морде), изо рта у него пошла пена (из ушей - дым), он покачнулся, икнул и рухнул в песок с глухим стуком, сопроводив сие действие поднятым облаком пыли, что до того находилась на его одежде. Мерлин, конечно же, вы все были правы, это был он, да и как не догадаться об этом вам, людям образованным и умудренным жизненным опытом, уютно расположившимся на диванах, чтобы перелистать эту книжку. Интуиция об этом твердо и недвусмысленно вам сказала, отметив для себя в начале ряд особенностей его завершения.
Интуиция - особа загадочная и таинственная, никому не показывая своего лица, скрывая его со всей тщательностью, она дает повод думать о себе что угодно, на что каждому отдельному гражданину, можно сказать и так, хватит фантазии. Обычно дальше "гласа с небес", то бишь внутреннего голоса фантазия не идет. Хотя на самом деле интуиция есть неотъемлемая часть нас, есть функция нас, а, может, и от нас, туту нужно немножко уточнить, есть продолжение нас, правда, не очень большое. Но тем не менее. Да, и особа эта иногда обращает ваше внимание на что-нибудь стоящее, подходящее вам в данную минуту. Как, она этого не знает. А может, и не хочет знать, опасаясь сложных математических выкладок. Ей гораздо важнее сам процесс. А результат, то бишь следствие и причина ее мало волнуют. Она не сторонница примитивного детерминизма, иногда любит менять их местами, ставить из в зависимость друг от друга, путая таким образом наши собственные мысли. То есть она есть дитя непорядка, хаоса, не объектного, но субъектного, субъект-субъектного мира. Дитя не родное, правда, а приемное - подкидыш. Подброшенное неизвестной, жестокой матерью своим приемным родителям. Но что-то в ней было от своего приемного папаши. Может быть, твердый квадратный подбородок, а может быть, глаза, все четыре глаза, особенно верхний левый, тоже всегда закрыт, и его взгляд всегда обращен внутрь себя, занят саморазглядыванием. Да, видно, дело было нечисто, и ее родная мать не хотела встречаться с приемной. Та же, решив, что всякий ребенок прежде всего ребенок и не более того, взяла его к себе, занялась его воспитанием и образованием. Дитя было неглупое, смышленое, но очень уж застенчивое. Когда к ним приходили гости, она вся смущалась и сковывалась. А если ее о чем-нибудь спрашивали или просто о ней заходил разговор, она так и розовела вся. Это, конечно, мешало ей в жизни. Из-за этого она много чего упустила. Но зато в ней шла колоссальная внутренняя работа, ежедневная, ежечасная, ежеминутная (более мелкой градации тогда еще не знали, и надо сказать, что наполнение тех, что знали, было иным. Так, например, в час входило 17 тройных минут или двадцать пять двойных и одна непарная - ученые долго на эту тему спорили, так и не придя к окончательному решению, а в дне - пять двойных часов, ночь не измерялась, так как было темно и ничего не видно. А сначала появились пятерные часы, точнее, тогда они назывались просто часы, часы как
часы - два часа прошло, и пора ложиться спать - а отделялся один час от другого едой. И составляли эти два часа день (время еды в день еще не научились включать). А потом обнаружили, что час-то этот не простой, точнее, что он не один, а из нескольких голов, три головы сзади и две по бокам. Величайшее открытие - особенно для того времени. Но дальше дело не пошло, застопорилось - говорят, Времени это не понравилось, видите ли. Ну что ж! То, что есть, тоже неплохо - ведь так?
Итак, Мерлин, как описывается подобные действия: проворно схватил выпавшую из рук огромную дубину и несколько раз огрел ей его по голове, по затылку, послышался глухой стук, не похожий на звук тамтама. Возможно, что внутри что-то было. Правда, насчет точного определения, что именно, ученые расходятся во мнениях. После этого он вытащил огромное мачете у себя из-за пазухи и, несколько раз взмахнув им, освободил нашего пленника от пут, его сковывавших. "Ты свободен! - сказал он негромко и с пафосом, - Мой юный друг!" Снорф учтиво поклонился ему, изящно отставив правую ножку (или лапку - как вам угодно) назад и разведя руки в стороны. "теперь надо убираться отсюда! - процедил сквозь зубы волшебник, - А то, чего доброго, эти, - он подчеркнул свое презрительное "эти" - заметят нас с тобой! Давай-ка, бежим вон к тому холму. Только тише, беги осторожней." Снорф в последний раз посмотрел на своих мучителей, плясавших вокруг длинного столба, обвитого разными сорняками, и исчез в траве вслед за чародеем. "Странно, - размышлял он про себя, стараясь не отставать от колдуна, бежавшего впереди, - странно, почему он не мог освободить меня как-нибудь по-другому, поспокойнее. Чтобы не надо было пробираться, продираться и удирать. А то ноги очень болят. Отсидел поди." И правда - бежать было тяжело, множество колючек цеплялось за наших друзей, мешая им, сотни камней и кочек бросались им под ноги. "Может, здесь действует большое табу, или большой табу. Интересно, как правильно, - обдумывал он эту проблему, легко поспевая за этим халдеем, - Или вот кофе большой или большое кофе. Точнее, крепкий или крепкое."
Вы можете удивиться, откуда этот неуч мог знать о кофе. Он же жил не на Востоке. А в Англии и слыхать не слыхивали о таком напитке. Но в те времена все было не так просто. Существовали прочные торговые связи между Востоком и Западом, через пустыни Каравии и болота Гугандии пролегали рейсы ковров-самолетов, перевозивших различные товары. Да и просто поговорить друг с другом, так Гарун-аль-Рахид с Артуром запросто беседовали, рассуждая о судьбах мира, спорили, чей топор острее. Спор так и остался не выигранным, хотя приз был немалый - полцарства, как-никак. Король Артур разрубил напополам своего лучшего рыцаря при полном вооружении, а Гарун как человек более изысканный и утонченный - рассек своим булатом то немногое, что было на его любимой танцовщице, а именно шаровары из тончайшего шелка, при этом даже не задев ее. Что ж, то был спор достойных противников. Хотя мы несколько уклонились. Перейдем же к делу.
Итак, пока наш умник раздумывал о правилах склонения иноземных слов, они оказались далеко от того мета, где так досадно могло прекратиться его доблестное путешествие, хотя они еще не вышли из леса. Правда, лес уже не был таким мрачным. А вышли они к маленькой речке, которая довольно весело журчала, перекатываясь с камня на камень. И она была совсем не глубокой. Снорфу вода доходила до колен, и он лишь замочил ноги, а Мерлин достал откуда-то высокие кожаные сапоги и таким образом вышел сухим из воды.
Перейдя речку, они решили немного передохнуть. Тем более, что бедный малыш с трудом сохранял вертикальное положение. Его мутило от голода и усталости. Мерлин развел костер, дав малышу подкрепиться из фляжки элем. После этого подогрел мясной пирог и кровяную колбасу. Почти все это Снорф уплел в один момент, а потом и вареную курочку, и несколько кексов с изюмом, запив это опять-таки элем. Видно, у Мерлина были огромные запасы съестного, только непонятно, где он все это держал. Затем, закутавшись в плащ, подбитый беличьим мехом, наш герой уснул, оставив Мерлина сидящим у костра и погруженным в свои мысли.
Когда Снорф проснулся, завтрак был уже готов. И завтрак, надо сказать, замечательный - ничуть не хуже ужина, даже обильней. Горячий крепкий чай, или кофе со сливками. Снорф сразу же обжегся, когда решил хлебнуть чуток из кофейника; яичница-глазунья из трех яиц, посыпанная зеленью, поджаренный картофель с ломтиками растопленного сала да с хорошей отбивной, молочные сосиски, филе из рыбы, маринованные огурчики с помидорами, жареная утка с печеными яблоками, сомятина, пирог из медвежатины, оладьи с медом да пара-тройка кексов с изюмом, да гренки с джемом, да миндаль в шоколаде. Как говорится, отдав всему этому должное, Снорф понял, что идти дальше он не может ни при каких обстоятельствах. Поэтому он предоставил право определиться с их местоположением своему другу, сам же решил немножко подремать, благо дело - этому способствовал и легкий ветерок, слегка шевеливший тяжелую листву деревьев, и негромкое журчание речушки, кстати, прозывавшейся рекой Беспамятства.
Сквозь дрему через некоторое время он стал ощущать, что кто-то его несет на себе, несет молча, без звука. Мимо него проплывали деревья, кустарники, овраги. Когда же он очнулся, то с радостным удивлением увидел, что находится в прекрасном благоухающем, цветущем саду. "Как в сказке", - подумал наш соня, почесывая левый бок - отлежал его, да еще кто укусил, немножко пониже. "Больно!" Все-таки какое-то противное чувство у него было: злость не злость, како-то неприятный осадок чего-то еще более неприятного. Он не помнил. Да и зачем. Так сказать: "К чему? Стоит ли того?" Нет, конечно. Достаточно было, что тебя окружают многочисленные цветы, и все диковинные, невиданные им дотоле, какие-то узорчатые, изрезанные, в общем, удивительные. Снорф поднял голову вверх. Над ним колыхались сочно-зеленые листья, которые росли так густо, что из-за них не было видно деревьев. И главное, откуда-то доносилась музыка, музыка светлая, но одновременно немного печальная, лишь слегка печальная. Эта музыка стояла кругом, как воздух в зной, она окутывала собой все, пропитывала все предметы, заполняла собой все проемы, была вокруг нас. Удивительное чувство умиротворения завладело Снорфом. Ему было тепло лежать на траве, лениво облизывать цветочный нектар и слушать эту музыку. Она звала его с собой куда-то ввысь, в безграничное пространство. Малыш прикрыл глаза. Почувствовал, как его подхватило что-то мягкой и уносит туда, к вершине неба, плавно. Он был не в силах ни сопротивляться, ни двигаться, ни думать. Его мысли опять словно застыли, оказались замороженными в этот явно не холодный денек. И тут Снорф почувствовал сильный толчок, потом еще один, и еще. Он испуганно открыл глаза и огляделся. Рядом с ним стоял Мерлин и что-то ему говорил. Малыш протер глаза, потом снова испуганно посмотрел на чародея, тот гневно хмурил брови. Снорф огляделся. Возле него стояли люди, кого-то ему напоминавшие. Ростом они были не выше его, только, скажем так, гораздо стройней и ажурней, невесомей. Все миловидны, лица - приветливые и улыбающиеся. Снорф в ответ тоже расцвел. "Да это же эльфы!" - крикнул он Мерлину. "А ты что думал - вурдалаки? - огрызнулся кудесник. - Мы на границе с их страной. И, как ты уже понял, попасть сюда весьма непросто. Неопытные путники, вроде тебя, обычно засыпают. И больше не просыпаются никогда. Вечный сон счастья. Вечный и прекрасный. Кто может сказать, что человек не бывает счастлив во время него. Но уже через 3 дня, ночью, за ним спускаются бледные тарпарехи и уносят с собой в Замок, где устраивают пиршество по этому поводу. А человека, проспавшего около этой речки более 12 часов, уже никто разбудить не в силах, и можно только надеяться, что он действительно никогда не проснется, а то пробуждение его было бы ужасным. Ты проспал почти 12 часов, без пяти минут. Еще немного - и ты стал бы мертвецом." После этих слов Снорф поежился, так вот почему та музыка была печальной. "Счастье всегда оканчивается несчастьем, но не наоборот, - подумал наш философ. - Еще бы немного, и стал бы блюдом у Апдеркнейдерга - ибо так звали короля всех вампиров Земли, наместника Луны и Ветра, Великого укротителя Солнца и Света, боявшегося только одного - чеснока, этого таинственного продукта, этой субстанциональной формы, столь надежно отделяющей две противоположности, два взаимоисключающие понятия. Бр-р-р. Очень неприятно. "А что мы будем делать теперь?" - спросил он. "Пойдем в гости к этим чудным существам, - ответил волшебник. - Отдохнем у них и наберемся сил для продолжения твоего похода." "Отлично! Очень даже замечательно! Просто великолепно!" - думал наш путник, так или примерно так. Суть однако не в этом, да и не в том. Сути как раз и нет. Она отсутствует. Почтенная тетушка суть. А вот дядюшка Путь тут как тут, или, говоря точнее, здесь как здесь. Ибо - извините за столь частое повторение сего слова, наверное, это не случайно, наверное, это не просто так, и обусловлено это сложнейшей взаимосвязью таких понятий, как..., впрочем, не будем углубляться снова. Да я думаю, что вы меня понимаете, это совсем не трудно. Так вот, слово это подобно монументальному строению, - с простыми формами, не производящего впечатления какой-нибудь вычурной изысканностью. Ему этого не надо. Главное в нем - это индивидуальность. То есть совокупность ряда признаков и отличительных особенностей, присущих лишь ему. Индивидуальность, которая возвышает его над большинством других слов, заставляет их склониться перед ним в почтительном поклоне. А с виду-то кажется - ну что в нем такого уж значительного. Две гласные, одна согласная. Два плюса и один минус. Плюс минус плюс - вот вам и слово - в результате, как утверждают злые языки, получается ноль, зеро, ничто, пустота. Впрочем, с другой стороны, можно считать минус лишь тире. И тогда получается не просто слово, а что-то эдакое, некая димерная форма, некое равновесие, гармония, состояние покоя - но это лишь в случае нахождения слова в статическом состоянии, при движении же первый плюс увеличивается, расширяется, становится заглавным, то есть заглавным или передним, помимо того, что он первее двух других, идет в начале их, в авангарде, ведет за собой остальных. Ибо - и чувствуется, что этим уже очень много сказано, определено нечто, конечно же это не ничто, проклятое ничто никоим образом не соотносится с сим явлением, то есть явлением его, этого слова, явлением его глазу человеческому, оставляющему отпечаток и в душе человеческой, ничто ведь не может оставить отпечаток, хотя, конечно, иногда отбрасывает тень, точнее, может быть, само является тенью чего-то или того, что никто не знает, не созерцает. Простите за невольное желание повториться. Но!
Так вот, неторопливое продвижение наших путников продолжалось. Вскоре стало видно зубцы крепостной стены, окружавшей город эльфов - это была крепость, пограничная крепость, защищавшая дорогу к столице, именно дорогу от возможных посягательств на нее всяческих там гэблинов, тупареху или камиров.
Крепость состояла, помимо главной башни и нескольких угловых башен, из ряда сооружений, носящих невоенный характер, нельзя сказать, что мирный, нельзя сказать, что антивоенный, нет, это было бы неверно. Просто это были невоенные здания, то есть не предназначенные для военных целей. Архитектор, задумывая их, может, видел их в качестве жилых домов с цветами на подоконниках, трубой, из которой всегда шел дым, стенами, сложенными из красного кирпича и уютными комнатками внутри него, с небольшим магазинчиком или лавкой на первом этаже, парикмахерской с цирюльником да ателье по пошиву мужской, женской, детской одежды, по пошиву занавесок, чехлов, вязке носков по заказу, садиком, расположенным поблизости, где бы прогуливались мамаши со своими чадами. Может быть, он хотел, чтобы в доме располагалась школа, может, аптека или еще что-нибудь. Поэтому стены его были массивными и основательными, окна не были узкими и зарешеченными. Дом хотел жить мирной жизнью, какой испокон веков и жили эльфы - этот миролюбивый и добрый народец, разве немного шаловливый и плутоватый временами. Но получив весть о бегстве короля со свитой из дворца, о нашествии полчищ гэблинов на близлежащую Пиперлинд, ее жители не выговаривали букву "е" и все, что ее окружает, и о смерти ее королевы, утонувшей в плавательном озере, получив также еще много сведений о приходе Зла, о скором и всеобщем его явлении - пока это были лишь отдельные, но весьма успешные вылазки. Они ожидали скорого тотального наступления и не знали, чего им ждать. Они не знали, что после этого перестанут существовать в качестве реальности, в материальном, земном плане, а лишь в эфирном пространстве, станут призрачны, будут обитать в той части Мира, которая зовется нами мечтами и которая находится где-то очень высоко. Они всего этого себе не представляли. Жить они будут в воздушных замках, построенных посредством его мыслей, среди многих других подобных им обитателей страны Эфирландии, неподалеку от софистических рассуждений и совсем рядом с сомнамбулическими дилеммами. Соседями весьма зловредными.
А пока же эльфы готовились к защите своей родины, надеясь, что сумеют отбить все атаки врагов. И потому они встретили наших путников весьма настороженно. "Свет моря потухающий разверг свои покрытия", - пел всеми любимую и очень известную в то время балладу один из жителей крепости, сидевший рядом с городскими воротами, подыгрывая себе на пиле. Снорф слегка насмешливо посмотрел на этого трубадура, когда они вместе с Мерлином и провожатыми входили туда. Мелодия была довольно простенькая, а слова и того хуже. Однако голос у певца был очень приятный и мелодичный, а пила, которой он иногда касался своими пальцами, издавала хрустальные звуки, излучая лазуритовый свет с немножко матовым оттенком. А происходило это потому, что все эльфы были прирожденными художники и музыканты, и к чему бы ни прикасались их изящные руки, становилось неожиданно очень музыкальным и прекрасным, даже обычная пила.
"Света желаю вам вечного и никогда не кончающегося", - поприветствовал он этого певца серенад. "Вам желаю света такого же", - негромко отозвался тот, с печалью смотря на шпиль главной башни, облепленный черными голубями. Снорф пошел дальше, уже с беспокойством оглядываясь. Почему-то все попадавшиеся ему навстречу жители были подавлены и вялы. Они апатично здоровались с малышом, равнодушно смотря на его столь несуразный для тех мест вид.
Он зашел в гостиницу, которая предназначалась чужеземцам, и очутился в зале, где собирались не только обитатели гостиницы, а сейчас их не было, но и все остальные. Поэтому там было так шумно. Сейчас собрались все взрослые жители города. Они что-то горячо обсуждали, никак не приходя к какому-то общему решению, постоянно внося все новые доводы, опровергавшие предыдущие своего соседа.
Снорф тихонько подошел к одному столику, попросив разрешения сесть. Ему не ответили, так были увлечены спором. Он вздохнул, где же его друг Мерлин, и решил подойти к хозяину гостиницы. Тот стоял рядом с большой бочкой нектарного вина, упрямо насупив брови и пытаясь что-то сказать. Но, видно, его никто не слушал, или постоянно перебивали, не давая рта раскрыть.
Снорф осторожно потянул его за рукав. Хозяин холодно на него взглянул: "есть только немного холодной гусятины, жареный картофель и молоко одуванчиков". "Очень хорошо, - вежливо сказал Снорф. - Я все это с удовольствием закажу. Не могли бы вы только указать мне столик, за который мне было бы разрешено сесть". "Столик? - переспросил угрюмый хозяин. - Пожалуй, все они заняты. Что ж, пойдем тогда на кухню, там и поешь, малыш", - уже более миролюбиво добавил он, похлопав Снорфа по плечу. "Может быть, они наконец замолчат. Идем". И они спустились в кухню, расположенную внизу, в подвале этого дома. Там никого не было, и Снорф уселся за большой стол, с интересом оглядываясь. Хозяин спустился по лестнице в кладовую и вскоре вылез оттуда с небольшим бочоночком. "Вот, - улыбнулся он, - маковое пиво, очень рекомендую. Помогает при усталости, после долгого путешествия. Нагоняет такой сон, что спишь иногда целых 12 часов. Наливай, малыш, не стесняйся. Ведь ты же разрешишь мне звать тебя малышом?" Снорф кивнул. "Отлично, даже очень хорошо, - почему-то добавил он. - Также рекомендую вот этот паштет из гусиной печенки - фирменное блюдо, салат из редиса с укропом, пирожки с мясом и луком, вот пшенная каша с цукатами, вот яблоки и груши, а вот они же, только засахаренные, попробуй и немного гусятинки с картофелем, пирог с клубничным вареньем. Ешь, не стесняйся! Я пока пойду послушаю умников этих, а заодно выкурю трубочку". И он вышел, захватив кисет с табачком.
Снорф же решил съесть все. С его стороны, конечно, это был героический поступок - стол был завален едой. Но наш отважный путешественник упрямо шел к цели. Что касается силы воли, то в таких делах он был на высоте. Настойчиво пробивался он к финишу, ничто его не могло остановить, даже явные признаки того, что он уже весь заполнен, что больше втискивать некуда. Еще немного и - о чудо! Вот последний кусочек пирога с вареньем и последний глоток пива. Ух! Снорф сидел, широко расставив ноги, откинувшись на спину и свесив голову на грудь. Рот его был открыт. Он тяжело дышал. Дело сделано - как любил говаривать его дедушка. Его начинало клонить в сон, глаза стали слипаться. Его затягивала река, стремясь нести его своими широкими водами вдоль. Он сдался и смирился. Глаза его закрылись, и руки свесились вниз. Спокойной ночи.
Засыпая, Снорф не знал, что это последняя его спокойная ночь, что в то время, когда он спит, к границам страны эльфов уже приблизилась армия вампиров и гэблинов и остановилась на ночлег, что мертвая Голова, медленно перекатываясь, уже почти достигла столицы этой страны, города Эстителла, уничтожив по пути 3 деревеньки, что Черный Карлик пролетал над крепостью, а ночью, при полной луне, видели страшного короля вампиров и упырей, рыскающего в поисках своих жертв в сопровождении нескольких министров и фаворитов (и фавориток).
Тьма сгущалась над страной Эльфов. А сгущалась она над ней не случайно, а будучи направляема искусной рукой, умело манипулирующей столь различными существами, как, например, Мертвая Голова и вампиры, с различными пищевыми и, например, этическими и эстетическими вкусами, взглядами на жизнь, на свое арамогоническое прошлое и иптрогоническое будущее.
Потом полчища пауков приближались к стране с юга, пауки со всего света, и маленький каракурт, и огромный паук-птицеед, а также паук-царь, владыка всех паукообразных в живом мире, Кровожадный и Беспощадный царь Арахх 134, считая со второго племянника, погибшего по неизвестной причине, двоюродного дяди, мужа трех дочерей, что вели свое происхождение от Арахны, первопаучихи, этой Великой учительницы своего народа, отдавшей свою жизнь ради его спасения.
А с севера приближался отряд циклопов, великанов-монстров, огромных каннибалов, охотившихся особенно за грудными младенцами. Что ж. Всего этого наш Снорф еще не знал. Он крепко спал, похрапывая во сне и поводя своим носом в воздухе.
Хозяин, заглянувший на кухню поздно вечером, осторожно перенес его на диван, стоявший в соседней с его комнате, и положил туда Снорфа, прикрыв его старым пледом.
Крепость погружалась в сон, сон крепкий и долгий, так как назавтра, в связи с праздником, был назначен выходной, и все могли спать хоть до вечера. Благо дело - работать не надо будет. Спасибо градоначальнику! К сожалению, уснули и часовые, не выдержав навевающего на них сон неподвижного мрака. А вся птица помещалась в одном сарае, стоявшем рядом с центральной башней, впрочем - все равно, так все крепко спали.
Тишину нарушил неистовый злобный вой, дикий и страшный. Оказалось, что армия гэблинов и вампиров пробралась незаметно в город и, дождавшись восхода полной луны, атаковала спящих жителей. Зрелище было ужасное. Происходило просто избиение и уничтожение горожан. Был ночной кошмар. Люди спросонок видели перед собой этих диких зверей, и от страха теряли сразу же контроль над собой. А те вцеплялись им в горло и разрывали когтями грудь.
В городе началась паника. Все бросились искать убежища, но везде натыкались на вампиров и гоблинов и погибали. Это продолжалось в течение нескольких минут. К счастью для Снорфа, его сначала просто не заметили, такой он был небольшой, просто разок рубанули секирой поперек кровати и все, а потом он спрятался в кадке с солеными огурцами (после этого его часто называли соленым, что ему, однако, очень нравилось). Когда все затихло, он тихо оттуда выбрался, со страхом озираясь вокруг, наблюдая картину разрушения. Все было перевернуто и разворочено. Все изящные и невесомые предметы, эти эфемерные создания рук человеческих, были сломаны. Это напоминало восстание материи против духа, это был бунт, бунт жестокий и ужасный в своей ярости, сдавленной многие годы осознанием своей ничтожности и никчемности перед культурой и выплеснувшийся наружу в слепо ярости уничтожения. Из всех защитников крепости, а мы с полным на то основанием причисляем к таковым и Снорфа, в живых остался только он, Мерлин же куда-то задевался, исчез. Снорф уныло брел по опустошенному дому, как ему теперь быть. Уже рассвело, и в ласковых солнечных лучах встающего солнца все это казалось каким-то нереальным и невзаправдашним. Наш несчастный малыш присел на маленький стульчик, стоящий около окошка, и стал думать. Тут до его слуха донеслись голоса гоблинов, собиравшихся в дальнейший путь. И тут Снорфа осенило. Они так торопились потому, что не выносят дневного освещения и хотят побыстрее спрятаться от него в лесу. Снорф слышал, что дальше они собираются напасть на столицу страны Эльфов, то есть туда же, куда собирался и он. Значит, им по пути. Только как же ему пробраться к ним?
Подумав, пораскинув мозгами, он решил, что лучшим было бы, видимо, спрятаться в бурдюках с водой - она вряд ли им понадобится во время походов. Вампиры не пили воды совсем, а гоблины вполне могли обходиться без нее очень долгое время, утоляли свою жажду они в основном кровью. Так Снорф и сделал, спрятавшись в бурдюке, пока всадник кормил свою лошадь. Только вот опять проблема с едой, о которой наш герой сначала и не подумал, все-таки он был путешественник малоопытный, даже, будет точнее, совсем неопытный, а посему можно его извинить в этом недосмотре. Так, сидя в бурдюке и прислушиваясь к происходящему вокруг, Снорф постепенно заснул, мерно покачиваясь в такт идущей лошади.
Так продолжалось несколько дней, в течение которых Снорф спокойно спал вместе с этой дикой ордой, не подозревавшей даже, кого они везут. Если бы они только знали, что из-за этого уродца и недомерка будет проиграна ими Великая Битва потомков, точнее, еще не потомков, Карратты, или Великого Мага и Чародея! Но тем не менее, эти несколько дней Снорф провел в бурдюке, уютно устроившись в нем, хотя ему и пришлось поголодать.
И вот по истечении этого временного срока Снорф услышал, что в армии наблюдается определенное оживление, что все всполошились и о чем-то спорят. Потом он почувствовал, что его лошадь замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. Может быть, привал, но им этого не требовалось, впрочем, как и их лошадям. Они были настолько выносливы и крепки, что могли идти в течение нескольких недель. Тут Снорф услышал слово, заставившее его почему-то вспомнить о своем колодце. Слово то было: "Кентавры". Да-да, именно о них содержалось так много упоминаний в той Книге. И вспоминали их двояко: и хорошо, и плохо, подчеркивая особого рода дуализм, связанный с ними. Ведь в кентаврах сочетаются черты людей и животных, то есть грубость и жестокость людей и нежность и чувствительность лошадей.
Да, Кентавры - это особый род живых существ, кое-кто даже полагает, что от них и пошли те и другие, не зря же лошадь сопровождает человека почти что с самого дня его появления, точнее, со времен возникновения какого-либо подобия человека. И как раз благодаря своей жестокости человек и подчинил добрых и смиренных лошадей своей воле. Хотя, конечно, все было не так, а вот как.
Кентавры появились как продукт объединения двух начал: доброго и злого - в одном, так сказать, лице. Первое представляли Хрммыэгриммы, а второе - Йъйяхи. Опять же результат двойственности всего, и опять же некоторые утверждают, что это неправда. Важнее развитие, просто хорошая и добрая лошадь, столкнувшись с суровой реальностью и общественным заблуждением, сильно изменилась, испортилась, главным образом, внутренне, правда, и внешне не все осталось по-прежнему, например, зубы стали гораздо хуже, да и морда явно укоротилась, став похожей на морду обезьяны, и еще по бокам возникли какие-то отростки, немного напоминавшие ее верхние конечности. Все это очень интересно, но как научная теория то имеется абсолютно никаких фактов, подтверждающих ее. Однако, не будем в это все углубляться, достаточно того, что мы ее лишь коснулись, слегка задели, хотя она после этого и потеряла равновесие, зашатавшись. Продолжим же наше повествование.
Снорф решился слегка высунуться из своего прибежища, осторожно приподнял крышку - никого. Потом приподнял ее побольше, что дало ему возможность оглядеться вокруг. Они стояли рядом с родником. Несколько кустов росли возле него, образуя полукруг. Ярко светило солнце. В небе ни облачка. Самое бы время обратно к себе в колодец. Ведь вода в его бурдюке застоялась и источала запах гнили. Надо бы поскорее выбраться отсюда. Еще раз оглянувшись, Снорф спрыгнул на землю и, споткнувшись о камень, упал. От ужаса он зажмурился, ожидая, нападения, но ничего, обошлось.
Рядом с обозом никого не было. "Надо же, - подумал Снорф, - какая-то странная армия. Даже охрану не оставили. Приходи и бери, что надо. Стояли бы они рядом с моим домом, можно было бы, скажем, прихватить вон ту саблю, так, для украшения - повесил бы на стену. Или лучше, наверное, этот сарматский шлем, напоминающий купол дома, куда некотрые люди с бородами ходят постоять на коленях и стукнуться пару раз лбом о пол".
Вдруг раздался сильный крик. Малыш вскочил и бросился к кустам, там, зарывшись в листву, он прислушался - опять ни звука. Снорф затаился, готовый моментально, в момент опасности выпрыгнуть из укрытия и мощным и страстным порывом дохнуть на преследователей, очумело стоявших рядом, и через мгновение скрыться у них из виду. Но, к счастью, этого ему не потребовалось. Вскоре раздался опять этот звук, только ближе, и Снорф уже смог различить, что это возвращались, видимо, с переговоров его, так сказать, попутчики.
Настроение у них, видно, было неплохое, даже приподнятое и бодрое. Лишь один шел с мрачным видом, сбивая палкой головки розовых аурэмений. Другие часто с усмешкой на него поглядывали, от чего тот еще крепче сжимал зубы, так что они начинали скрипеть, и его взгляд начинал, в буквальном смысле этого слова, гореть.
Подойдя к коням, они их, однако, пересчитали, а затем, подтянув кое-где веревки, тронулись в путь. Снорф довольно отрешенно наблюдал за всем этим. Пережив многодневное сидение в тухлой воде, а затем несколько ужасных минут в кустах, ему казалось, что силы оставили его. Да еще очень хотелось есть. В желудке у него будто что-то подсасывало. Снорф облизнул губы, затем с трудом приподнялся и сел. "Что же делать? Придумал, - чуть не закричал он. - Кентавры - вот мое спасение". Кажется, они довольно лояльно относятся к существам вроде него, не то, чтобы, конечно, очень уж любят, но и не наоборот. Так что, я думаю, они мне помогут. Я им все расскажу, и они поймут. Главное - до них быстрее добраться. Откуда эти-то вернулись? Пойду по следу, должен, наверное, выйти на них. И Снорф отправился на поиски тех самых кентавров.
Искать их ему пришлось не очень долго, точнее, совсем не долго. Ну а если максимально точно определить его действия, можно отметить, что они являлись пассивными, пассивными по отношению, как вы понимаете, действий активных. Да-да, Кентавры его нашли сами. Хотя, возможно, у них и в мыслях не было его искать. Может быть даже - хотя мы не стали бы говорить так грубо и договариваться до столь нелепой
вещи - может быть, даже они и не подозревали о его существовании. Собственно говоря, ведь роста он маленького, с виду неказист, силой особой не обладает, впрочем, как и умом. Что же здесь от них требовать? Но, тем не менее, мы не хотим останавливаться на этой точке зрения как философски нелепой и внутренне противоречивой, правда, в чем эта противоречивость состоит, мы сказать не беремся. Получается, что Снорфа нашли или случайно на него наткнулись. Действия в данном случае были не активными, я это особенно подчеркиваю, не активными, по двум причинам: Кентавры нашли его случайно и неожиданно, и поэтому приходится исключить из их действий какое-либо волевое начало, также кентавры были существами миролюбивыми, по крайней мере, в настоящее время, и забыли о некоторых своих довольно кровожадных предках. И встретив Снорфа, они радостно к нему подошли, ласково обмахивая друг друга хвостами. Это они заметили у обезьян - те друг у друга выбирают всяких грызунов, а эти отгоняют слепней.
Снорф сначала совсем немножко напугался, когда его окружили со всех сторон такие огромные животные. Они нежно на него смотрели и слегка улыбались. Улыбка их как бы говорила: "Бедный малыш, ты такой беззащитный и маленький, а лес такой огромный и опасный. Как нам тебя жаль. Ведь ты можешь подвергнуться нападению диких зверей, ядовитого Змея или огромных мохнатых пауков. Как же нам тебе помочь?" Глядя на них, Снорф начал улыбаться сам. В его улыбке чувствовалось: "Хорошо, если бы вы немножко мне помогли, ну хотя бы разрешили сесть вам на спину. Ведь вы такие сильные и выносливые, что никакой огромный лес со всеми его опасностями будет вам не страшен".
Тут самый старший и мудрый из Кентавров обратился к малышу со словами: "Привет тебе, малыш, хоть ты и очень крохотный и незаметный, особенно для нас, таких больших и заметных, но мы рады тебя видеть. Говорю это я чистосердечно и искренне. Наши сердца теперь открыты для тебя. Войди в них, и ты станешь равным среди равных, так как теперь ты наш друг". Сказав это, кентавр по кличке Медиург - он считался самым древним кентавром, а сам он считал себя самым первым кентавром, ну а кентавры, как известно, по их понятиям, были первыми, возникшими из хаоса, точнее, им помог возникнуть из хаоса именно Медиург, он и создал этот хаос, этот прекрасный непредсказуемый хаос; до хаоса была пустота, пустое ничто, бесконечное ничто, он эту бесконечность в результате сложнейших манипуляций сократил до размеров небольшого мироздания, в фундаменте которого находился хаос, а потом пошло-поехало. Правда о том, кто создал Медиурга, учение кентавров скромно умалчивает, справедливо полагая, что это не нашего ума дело. Так вот, этот самый Кентавр широко, во весь рот, улыбнулся и изящно отошел, приглашая Снорфа восшествовать на спину другого Кентавра, опустившегося в этот момент на землю. "пожалуйста, извольте, ничего, я вам помогу, будьте так любезны, очень рад это слышать, большое спасибо за ваше спасибо", - так говорил предводитель, помогая Снорфу взобраться верхом. Снорф был парень неуклюжий и неловкий, поэтому нога постоянно соскальзывала, рука съезжала, и его самого только Медиург удерживал от падения. "Ничего, - успокаивал его тот, - сейчас мы залезем, и все будет хорошо".
Наконец-то свершилось. Снорф гордо восседал верхом на Беласе - ибо таково было его имя, надменно поглядывая на окружающую его действительность. он ощущал себя владыкой, повелителем. Как хорошо вот так вот сидеть, удобно устроившись на чужой спине, въезжать куда-нибудь, снисходительно улыбаясь, глядя на бурные проявления восторга своих подданных.
Кентавры в это время продвигались в направлении только что ушедшей армии. Снорф им только сказал: "За теми вслед", - и все было понято. Дальнейшее объяснил им по ходу Снорф, горячо убеждал их в необходимости встать на сторону Эльфов, как можно быстрее собрать войско и двигаться к столице, ведь ей угрожает страшная опасность. Те вяло соглашались: "Да, мы сразу заподозрили что-то неладное, очень хотим вам помочь, понимаем - опасность реальная, да, действительно, ничего хорошего от них ожидать не приходится".
Снорф рассказывал им о своих приключениях и бедствиях, которые он недавно пережил, о страшном лесе, заколдованном лесе, в котором он оказался, о нападении на замок, о разгромленной крепости и о многом другом. Кентавры кивали своими головами, задумчиво смотря на него своими темными глазами. Они, конечно, понимали, что над ним нависла опасность, что она им угрожает в самое ближайшее время и что армия гоблинов вела себя столь миролюбиво лишь из опасения, что где-то рядом находится их подкрепление, готовое в любой момент прийти на помощь. Но хоть они и понимали все это, однако о возможных действиях со своей стороны даже и не думали. Они были очень пассивными. Обладая изысканными манерами, неплохим образованием и воспитанием, действовать - самостоятельно действовать - они, к сожалению, не умели. У них даже не появлялось такой мысли. Все, что они должны были делать, сообщал им Медиург. Он же придумывал это не сам, а уходил куда-то далеко в глубь леса и с кем-то разговаривал, затем, возвратившись, передавал своими словами услышанное. Его даже называли Эопчик. Все ждали последнего слова от Медиурга.
Он внимательно прослушал все, что говорил Снорф, и теперь молча шел, нагнув голову. Его мысли вертелись вокруг одного - циклопы. Когда он разговаривал с гоблинами и спросил их о причине, побудившей столь большое число участников собраться и идти куда-то, гоблины ответили - Месть! В этом коротком слове, значит, они попытались сосредоточить все свои мысли насчет существ, подобных Снорфу. Они их ненавидели, как ненавидит любой бездарь своего талантливого коллегу, глупец - мудреца, считая, что он и живет неправильно, и думает не так, и всякое другое. Конечно, Снорфу верить тоже не следует, но он, если и приврал где, то лишь из-за своего природного хвастовства и невысокого самомнения.
Бедный малыш. Маленького роста, вечно сомневающийся в себе, всего пугающийся, но более всего - себя, точнее говоря, своей позиции по отношению к остальным. Конечно, спрятаться в колодце и все время проводить там за книжками - все лишь благодаря неправильному воспитанию.
Одиночество может явиться результатом лишь пространных рассуждений и выводов самостоятельного человека, а не результатом чувства неуверенности перед чем-нибудь иным. Одиночество, однако, - предел стремлений человеческих, на него направлены все помыслы его и устремления. Один. Единственный и Неповторимый. Это же прекрасно. Это, по крайней мере, великолепно, даже просто очень замечательно. Сказать: "Я одинок в себе" или "Я - одинок в себе" или "Мое Я одиноко во мне". Сколько во всем этом глубины, непередаваемого смысла, всех тончайших оттенков личной психологии. Эгоизм - достижение цивилизации, вершина, которой она, правда, не без труда, все-таки достигла. Отлично.
Снорф был одинок. Болезненно одинок. А болезненность есть признак гениальности. Болезненность - это очень человеческое, присуще лишь ему. Болезненность духа, плоти, души. Вот плод многолетних упорных деяний. Как это хорошо звучит: "Болезненный гений!" Обратное, конечно же, неверно. Что же - прекратим на время вышеприведенные нами дурацкий мудрствования и продолжим эту скучную историю.
"Дорогие мои соотечественники, - с чувством обратился Медиург к окружающим, - Дорогие и любимые, - повторил он опять, после чего замолчал. "Э-э, я хотел вам сказать, что. Э-э... В общем, это все очень огромно, обширно. Трудно выразить словами. Такой маленький и слабый, - я, кажется, это уже говорил, - и настолько ему было страшно. Какие опасности! Кровь стынет в жилах! Все поистине грандиозно! Столько опасностей. Он мог лишь довериться человеку, не зная, что с ним будет потом. Может быть - убит, съеден, сожжен. Но пока он идет с ним, бежит - они вместе, одно целое, дорогие мои соотечественники - он движется, они движутся, как один, они слиты, хоть и находятся на расстоянии, у меня не хватает слов. Рука сдавливает рукоять, - очень красивы. Почти вживаются в кожу, ноют раны, но идут. Другого выхода нет. Только так! Сжать зубы и идти. Вперед и вперед! К цели. И пусть трудно. Пусть ветки хлещут тебя по лицу, а сучья цепляют одежду, но - вперед, к цели. Не обращая, дорогие мои, не обращая внимания ни на что. Продираться сквозь лес. Взбираться на скалы, через болота - как это хорошо. Как я рад, что мы встретили такого целеустремленного и волевого скитальца. Точнее, путешественника. Надо ему помочь. Я думаю. Давайте ему поможем. Я прошу вас об этом".
Все зашумели, загалдели. Они были под впечатлением речи Медиурга, и даже не столько речи, сколько его личности, ведь он был заметной личностью. И как магнитом притягивал к себе остальных.
Снорф вяло сидел на спине, слегка нагнув голову и свесив руки. Его мысли были далеко. Были далекие мысли, шли мысли издалека. "Чем вы можете помочь мне и Эльфам? Вы не имеете достаточного для этого уменья, силы и желания вкупе с настойчивостью. Хотя, конечно, - он в этот момент поднял голову, посмотрев на вождя, - хотя, конечно, спасибо за предложение. Очень вам благодарны".
Медиург в этот момент замолчал, удивленно посмотрев на Снорфа. Будто что-то его оборвало. Затем собрался было снова вещать, да вдруг раздался пронзительный свист. Снорф вздрогнул, покрепче взявшись за кентавра. Он заметил, что те забеспокоились, стали тревожно оглядываться, принюхиваться. В этот момент кто-то крикнул: "Посмотрите наверх!" Подняв головы, они увидели приближающуюся точку, которая быстро увеличивалась в размерах, росла. Вскоре они уже различали, что это был небольшой человечек, стремительно к ним приближающийся. "Да взгляните, это же Черный Карлик. Он же охотится за Снорфом!" - крикнул кто-то. Услышав это, кентавры позорно бросились бежать. Снорф испуганно вцепился в своего кентавра. Тот несся галопом, не особенно разбирая дороги. Ветки били по нему. Он пригнулся, сильно нагнув голову. Но пронзительный свист приближался. Карлик летел быстрее их. "Надо его сбросить", - вырвалось у кого-то из толпы. "Да, давай, тогда спасемся". Отметим здесь, что этот позорный для кентавров факт действительно имел место, и хоть о них сложилось в общем-то правильное впечатление как о смелых и отважных, но, к сожалению, ничего не могу поделать. Я лишь констатирую факты.
Снорфа сбросили на землю и умчались. Только Медиург пытался как-нибудь этому воспрепятствовать, но его никто не слушал, так как дело было сделано. Снорф валялся на земле, сильно поранившись о пень. А группа кентавров скрывалась вдали, в чаще леса, и к нему приближался, да нет, уже был рядом с ним, Черный Карлик. Снорф в ужасе зажмурился и весь сжался. Ему показалось, что тьма его сокрыла и что теперь его не видно. Но в этот момент он почувствовал резкую боль в боку - то когти Черного Карлика впились в его тело. От страха он не мог кричать, так как весь онемел, судорожно разевал рот, но оттуда не вылетало ни звука., как в кошмарных снах. Он чувствовал, что уносится ввысь, и сердце его превратилось в маленький ледяной камешек, а пот выступил на лбу. Карлик летел ровно, почти не раскачиваясь, и довольно быстро, так как, когда Снорф раскрыл глаза, то увидел, что они обгоняют птицу.
Смотреть сверху на землю было очень непривычно для малыша и страшно. Тем
более - они пролетали над лесом, лесом огромным и бескрайним, как море, и лишь вдали за горизонтом виднелись контуры гор. Теперь Снорфу стало страшно и по другой причине - как бы не упасть, и он схватился за мохнатые лапы этого существа. Тот летел молча, не говоря ни слова. У нашего малыша было время подумать немного о себе. Он, так сказать, решил подвести итоги своей жизни, также Снорф думал, что его ожидает перед ее окончанием.
Дело в том, что о доме Калика ходили легенды, легенды ужасные и мрачные. Он находился высоко в горах, на неприступных скалах. Облака иногда собирались над ним большим заснеженным полем. А горы эти, как было известно, тянулись почти от одного края земли до другого - или сверху вниз, если смотреть на Землю издали. Замок находился ближе к северному краю земли, в Стране винограда - как поэтически называли часть суши, куда входила и она, первые бородатые люди, оказавшиеся там. А люди, жившие там, были цвета земли из Царства Кушия, почти всю голову бреющие наголо и оставляющие только маленькую косичку. Но, конечно, в этих горах не жил никто, за исключением лишь рабов Черного Карлика, да может быть, злых гномов, поступивших к нему на службу.
Дворец его находился на Серебряной скале, сильно выделявшейся среди серого однообразия окружавших ее гор. А замок был почти целиком сделан из гиацинта, лишь его крыши были облиты жидким золотом. Но его замок был очень далеко, за бескрайним озером, за бесконечными степями, и бежать из него было невозможно. Никто из попавших в него назад не возвращался. Говорили, что они подвергаются там мучениям, а потом Карлик относит его на гору Заката, где пленник приносится в жертву Перво-Огню, который его съедает дотла, грозно рыча в этот момент. Снорф ясно представил себе эту картину. Но что делать? Как ему выбраться из лап этого чудовища? Да потом, если он и выберется, то только хуже - верная смерть. С другой стороны, в замке его тоже ожидает смерть и такая же неотвратимая, так, может, лучше сейчас, пока не поздно, чтобы закончить жизнь без мучений.
Снорф тихонько посмотрел вниз. О, очень высоко. Ладно, немножко подожду. Вот долетим до той речки, или нет, лучше до того озера, а там... Но нет. О, как я труслив. Это свыше моих сил. Может, мне удастся бежать, может, я смогу избежать гибели, что-нибудь-то мне поможет. Не могу же я погибнуть. Сейчас-то, если я прыгну, то конечно, но там. И ведь люди могут врать, кто знает, возможно, все живут там хорошо, мирно и счастливо. Просто не хотят никому об этом говорить. Ладно уж. Лучше я подожду. А сейчас буду любоваться видом на природу. О, как все прекрасно. Уже видно Озеро. О, какое оно огромное и бескрайнее и как великолепно смотрится в лучах заходящего солнца, становясь позолоченным на верхушках волн и плавный переход к бронзовому веку, с тяжелым отливом. Эти впадины напоминают рукоятки древних мечей, но вот, плавно распространяясь на всем протяжении, прошелся по этим оттенкам желтого, причудливо проходя сквозь него, темный цвет, тревожно и устрашающе закрыв собой предыдущий, то что-то огромное заслонило собой солнце, закрыв от его лучей землю. Снорф пристально вглядывался в это. Кто же это такие? Может, просто стая птиц, летящая в теплые страны. Но нет, слишком уж их много. Непонятно.
Карлик также стал тревожиться, по другой причине. Ведь он зависел от солнечного света, без него он становился беспомощным, точнее сказать, без света, независимо от природы его происхождения, и даже лунный свет был для него удобен, так как придавал определенную таинственность и загадочность его полету. Кто же это? Что за существа закрыли своим бесчисленным количеством светило? Карлик на всякий случай немного снизился и летел теперь лишь слегка выше верхушек волн.
Но вот туча оказалась уже над ними. Бесшумно двигалась она по направлению к стране Эльфов. Снорф тоскливо посмотрел назад, сердце его сжалось. "Что же будет с ними? Хоть бы они убежали". (Он успел сильно полюбить этот народ, хотя видел его всего лишь несколько часов. Возможно, обстоятельства сложились так, что после сильных потрясений он оказался среди друзей, которые тебе рады, которые всегда приветливы и добры к тебе). "Пусть даже я никогда больше их не увижу, но хоть бы они остались живы. Если они умрут, я этого не переживу. Ты понял." - сказал он, обращаясь неизвестно к кому. Сделай, пожалуйста, им хорошо. Пусть все будет в порядке. Я так этого хочу, а я неправлюсь." - тут воспоминания нахлынули на него, обрушились на малыша бурным потоком. Его руки онемели, и поэтому он чувствовал, что сейчас может произойти нечто. И вкупе с воспоминаниями это дало удивительный эффект, удивительный до чрезвычайности, так сказать, удивительно чрезвычайный или, выражаясь более точно, удивительно чрезвычайный, а если исходить из желания быть более правдивым, то удивительно чрезвычайно, удивительно в степени, и эта степень равна чрезвычайности, ибо положение его было в этот момент чрезвычайным, даже удивительно.
Так вот, наш малыш чуть было не шмякнулся, чуть было не грохнулся об землю, ведь они уже пересекли море, и теперь их путь пролегал над бескрайними и плоскими участками земли, лишь изредка встречались не очень большие возвышенности, которые, тем не менее, не могли испортить картину общей однообразности. Встречались также отдельные речки и озера, да рощи, да леса, да выемки и овраги. Все это и было страной Черного Карлика. Он здесь был властелином, и прозывалась эта местность Черной страной, хоть ее жители и не были черными, черным был лишь правитель, еще в детстве он был привезен сюда неизвестно откуда и кем и сброшен в расщелину, дабы погиб он там от голода и холода да хищных зверей. Но, к несчастью, было лето погода стояла довольно жаркая и довольно сухая, что не мешало, однако, изредка поливать землю из тучки. И таким образом этот младенец выжил, ведь тяга к жизни в нем была величайшая. Он охотился сначала на мальков, червячков да мелких птичек, устроивших свои гнезда в скалах, потом, окрепнув и возмужав, перешел к охоте на более крупную дичь. Он ни с кем не знался, жил один, да о нем никто и не догадывался, пока однажды ни случилась пропажа человека, старухи-врачевательницы, ходившей в горы собирать лекарственные травы. Ну исчезла, так ведь была древней, и раньше или позже, какая разница, но потом исчез воин, взрослый воин, ушедший из дома рано утром и так и не вернувшийся, затем еще один, а потом ребенок. Тут, конечно, все встревожились и решили, что надо обсудить такое положение дел. Собрались в тот же день вечером все старейшины всех племен, живущих там, в доме самого старшего из них, и, обсуждая этот вопрос, курили свои длинные трубки, неторопливо выпуская колечки дыма и задумчиво смотря в небо. Долго они так сидели, изредка произнося слово или два, и затем снова погружаясь в продолжительное молчание. Все ждали, что скажет самый старый и мудрый из них. Он, однако, терпеливо ждал, прослушивая речи своих напарников, и лишь когда на небе появились первые звезды, он вынул свою трубку изо рта и негромко произнес: "Плохо дело". Наступила тишина. И в этой долгой и напряженной тишине вдруг раздался сверху какой-то резкий звук, похожий на звук, исходящий из человеческого рта в момент сильных потрясений. Все изумленно подняли головы вверх. И что же они там увидели? Мне кажется, что читатель уже догадался об этом, уже заранее почувствовал личность появившегося там - страшное существо небольшого размера, по сравнению с нормальным человеком, черного цвета, покрытое волосами, если не шерстью, с торчащими изо рта загнутыми клыками и маленькими зелеными глазками, прищурившись, смотрящих на обравшихся. Взгляд их был, как впоследствии отмечали историки, правда, возможно, и не по собственной воле, взгляд их был хитрый и проницательный, настолько проницательный, что проникал в самые потаенные уголки подсознания, освещая их мощным светом прожектора, заставляя их обитателей в страхе жмуриться и разбегаться в надежде укрыться от него. Говорить в ту пору Черный Карлик не мог - он лишь мычал и ревел, изредка пытаясь подражать звукам, услышанным им во время похищения своих жертв. То были звуки отчаяния и безнадежной тоски, бесконечной скорби и столь конечной надежды, мы точно не знаем, но может быть, надежды на спасение. Эти жалобные стоны могли растопить сердце даже железного истукана, но не Карлика. Постепенно его сердце становилось все чернее и чернее, и лишь красными точечками на нем выделялись капельки крови его очередной жертвы. И сейчас, смотря в его неподвижные глаза, старейшины окаменели, будто встретились взглядом с одной, правда, ныне покойной, женщиной, имевшей своеобразный парик, составленный из всевозможных ядовитых змей. Конечно, говоря "окаменели", я употребляю это слово не буквально, а лишь с той целью, чтобы со всей возможной точностью передать состояние, в котором находились наши доблестные старейшины. Они не могли произнести ни слова, и в ответ тоже что-то мычали. Посмотрев на них, Карлик удовлетворенно кивнул и бросился на одного из них. Он впился клыками ему в горло и, обхватив когтями его туловище, взлетел с ним в воздух. Тот страшно закричал. То был самый старший и самый мудрый старейшина. Его движение уже подходило к концу - об этом говорило безжалостное время, расчертившее его лицо на манер татуировок многочисленными и глубокими морщинами. Непонятно, зачем этому злодею понадобился старик? Однако никто не бросился спасать его, а лишь молчаливо наблюдали, как на фоне полной луны отчетливо были видны темные силуэты двух фигур, одна из которых была поменьше, а другая - побольше. И та, что побольше, изредка дрыгалась своими членами.
Через некоторое время Карлик унес остальных старейшин, а затем и нескольких красивых женщин, а потом его провозгласили царем и приступили к постройке его замка. Строительство было очень долгим и трудным, но через несколько поколений все-таки было закончено. Кости умерших во время этого послужили составной частью для него. И с тех пор Черный Карлик стал правителем этой страны - правителем хоть и строгим, но справедливым. Он перестал похищать своих сограждан, переключившись на иноземцев, регулярно совершая вылеты с целью пополнения своих запасов. И теперь его народ, видя такую маленькую фигурку этого заморыша на фоне холодной луны, радостно улыбался и приветственно кричал, одобряя своего правителя, зная, что вскоре еще одной жертвой будет больше. Их патриотический порыв был беспределен. Наконец-то они обрели счастье! Хоть они никогда и не видели этих чужеземцев, тем не менее были уверены в их врожденной враждебности, или враждебной врожденности, и не без основания были уверны в их огромном страхе перед Черным Карликом. Им было чем гордиться за свою страну, свою любимую страну.
И вот в эту любимую страну и попал Снорф. Посмотрев вниз, он увидел толпу людей, радостными возгласами приветствующую их приближение. Если бы он мог в этот момент, то непременно пожал бы плечами, как бы говоря: "Меюбиты", - и этим было бы сказано все. Но так летели они недолго.
Через некоторое время, так сказать, частное время, конечно, имея в виду часть времени, то есть ограниченный отрезок времени, имевший начало и конец: вот из таких частей и складывается время, часть за частью, глядишь - день и прошел. Но это частное время можно определить и как личное время. Таким образом, оно должно являться принадлежностью кого-либо. Конечно, споров из-за этого не должно возникнуть. Времени-то много, даже полно. Каждому хватит его доли или части, особенно если понемножку давать. Хотя, к сожалению, распределение времени несправедливо. У одних его много, у других - мало. Как же так? Тик-так! Кто же его делил так? Тик-так. Не знаю, я даже думаю, что и Снорф этого не знал, и Медиург, и Черный Карлик, и Мерлин; так кто же знал? Части времени имеют название, они пронумерованы и разданы всем. До этого его было полно, сколько угодно, а после понемножку всем, ограниченное количество. Очень нехорошо получилось, очень.
Однако, прошла часть, и Снорф уже оказался в замке Черного Карлика, или Гиацинтовом Замке. Снорфа провели внутрь, посадили на табурет и связали. И он имел возможность созерцать происходящее там. Видеть всю эту мерзость, весь этот ужас. Карлику прислуживали, оказывается, огромные одноглазые циклопы, в глубине души ненавидевшие и презиравшие его, но склоняющиеся перед его могуществом и властью - они его боялись, так как одного незадачливого Циклопа уже сбросили со скалы вниз на плато, которое было уставлено острыми железными кольями. Там он и нашел свою смерть.
Снорф сидел неподвижно на своем табурете, вспоминая, как почти так же сидел недавно у костра, наблюдая прыгавших вокруг него существ. Тогда его спас Мерлин, а сейчас? Кому под силу избавить его от ужасной смерти? В этот Замок частенько наведывается сам Некромант, да и другие подобные гости, только рангом пониже. "Что же делать?" - мелькнула в его голове очень банальная мысль, посещавшая в сходных ситуациях головы других людей как до Снорфа, так и после него, причем неоднократно. И ответ на него оказывался обычно не найденным, точнее найденным, то есть поддающийся нахождению, ответ очевидный и ясный, но в силу ряда не зависящих от него причин почему-то не приходящий на ум несчастным. Точнее, этот ответ может приходить в двух почти одинаковых формах, хотя и заключающих разную суть, но в данном случае являющихся единственным и истинным ответом. Одна есть часть другой и наоборот, они нерасторжимы и неразъединимы, они в данном случае суть одно, а именно: Ничего и Нечего, конечно, можно было бы, подобно спору о Ничто и Нечто, долго говорить здесь, но не будем вас утомлять описанием перетекания и вливания одной сути в другую. Их суть - неотвратимость. И ничто (здесь ничто - другая суть, хоть знак тот же) не может помешать этому. Ничто сущее, а лишь всесущее, бесконечно сущее и бесконечно суще. Вот так вот! Так сидя и занимаясь созерцанием сущего, чистым созерцанием, на фоне которого мелькали отдельные и, в данном случае, незначительные мысли. Кто-то говорил, что созерцание сущего - высшая радость, данная человеку. Ведь примерно этим и занимался, да, я просто уверен, занимается и сейчас, то, что есть бесконечность, что есть надвременность. Что есть истина и совершенство в одном лице и в одном затылке.
Но Снорф так не думал. Сидел он уже давно и, говоря откровенно, отсидел одну значительную (по размерам) часть своего тела, да и ноги затекли, и веревки впивались уж слишком сильно ему в тело. Таким образом, из всего этого он сделал вывод, что пора бы уже и честь знать, скажем, развязать его, объясниться касательно дальнейших планов на его счет и, если можно, напоить-накормить. Но пока все было тихо. Рядом с табуретом стояла некая амфора, изрядно почерневшая от чего-то и, видно, очень древняя. Тут произошло оживление, все засуетились, забегали и вскоре выстроились в две шеренги, одна напроив другой, обратив свои взоры в направлении двух массивных дверей, запертых на огромный тяжелый засов.
Вот за дверью послышалась барабанная дробь и пронзительный звук какого-то духового инструмента, циклоп в черной мохнатой шапке подбежал к дверям, вставил в них что-то, возможно, ключ, и отпер их. Потом он и еще один, подбежавший туда в то же время, с большим трудом тяжело раздвинули их, дав возможность остальным, главным образом, Снорфу, лицезреть ужасную и величественную картину. Впереди всех выступали два огромных льва с бронзовыми ошейниками, надетыми на них, потом четыре тигра, ощеривших свои клыки и злобно поводивших носами, и дальше, за тиграми, на небольшом от них расстоянии - Черный Карлик, восседающий на великолепном двуглавом питоне-выродке (одна его голова была обычной, питоньей, а другая - привитой в результате какого-то эксперимента от кобры, и была ядовитой). Длиной этот питон был, как потом оказалось, более 120 локтей и ужасно прожорливый. Его покрывала рыбья чешуя целиком от головы до пят, а сверху на спине стояли пластины, сделанные из чего-то темно-зеленого, чешуя же отливала золотом, так сказать, червонным золотом, да и, помимо этого, две маленькие когтистые лапки свисали у него рядом с головой. В общем и целом зрелище это было отвратительно и безобразно.
Карлик же гордо сидел на приготовленном для этого случая специальном троне, прикрепленном к змею, держа в левой руке изящную плетку-трехвостку, иногда, бравируя, взмахивал ею, со свистом опуская на тело питона, крепкая чешуя которого не позволяла, конечно же, ему ничего чувствовать.
После того, как питон вполз в залу, появился отряд охранников - людей, набранных Карликом из своих жителей. Точнее, не совсем людей. Зрения у них не было, и ориентировались они при помощи слуха и обоняния. Через два-три месяца после рождения самых крепких ребят отдавали в жертву Карлику - Полуденному Зною. Эта жертва приносилась каждые полгода. Детей помещали в подвал, лишенный света, кормили и поили сырой пищей, они плавали и купались в подземном озере вместе с другими бесцветными его обитателями. Вскоре ои начинали уютно себя чувствовать в этом мраке и не знали иной жизни, и у них даже образовывался специальный кожный покров для защиты от света, куда они начинали выходить лишь через пятнадцать лет, и к двадцати годам становились годными к службе в охране этого тирана. Также он держал их для карательной миссии, используя их в качестве ангелов-губителей, посылая ночью к провинившейся семье несколько таких существ. Работа всегда делалась чисто и без шума. Иногда они убивали свои семьи. Но в критические моменты их использовали для защиты рубежей царства Гиацинтового Замка. Так, много десятилетий назад произошла ссора между Черным Карликом и Мертвой Головой, о которой мы расскажем подробнее чуть ниже. В результате ссоры произошло довольно крупное столкновение между ними, между их армиями, в результате которого полегли почти все охранники, убитые силой мысли. Против этого оружия у них защиты не оказалось. И пришлось Карлику заново создавать свою охрану, а с Головой заключили перемирие, впоследствии установилось даже что-то напоминавшее приятельские отношения.
"Пленник, - с пафосом сказал тиран, обращаясь к Снорфу, - Ты видишь всю беспросветность твоего будущего и тяжесть настоящего. Ты будущая жертва, - вскричал он, указав на него пальцем, - Ты - приношение, поэтому тебе полагается небольшая почесть, которой удостаиваются все мои жертвы. Большой почести ты недостоин из-за своего малого роста, конечно, гораздо меньше моего. Эта почесть будет заключаться в позволении, даваемом мною тебе присутствовать на пиру, устроенном в честь твоей же смерти. Помимо тебя там будет ряд моих приятелей и приятельниц, о которых, видимо, ты много уже слышал у себя на родине, теперь ты их увидишь воочию и будешь трепетать почти так же, как сейчас, при виде меня". Сказав это, Карлик хлестнул Змея, и тот громко стукнул хвостом о пол, и процессия направилась в обратном направлении.
"Даже не сказал, когда пир", - подумал Снорф. "Надо же, осчастливил. В мою честь, точнее, почти в мою честь. Но главное, что благодаря мне, или из-за меня". К нему подошел циклоп, взвалили стул себе на спину и понес куда-то нашего малыша. Мы же оставим его пока и немножко опишем вам замок, Гиацинтовый Замок и тех, кто в нем живет.
Карлик начал его строить много-много лет назад, когда сам был еще очень молодым, не одно поколение полегло здесь, но зато было за что. Результат являл собой совершенство, совершенство как полное воплощение замысла в действительности, воплощение, которое, конечно же, не приводит к обособленности в некотором роде, являясь само по себе обособленностью лишь благодаря факту своего существования, заключая собой это, а не как причина (но не причинность), как вы знаете обособленность к различию, различие к сравнению и т.д. Мы не будем приводить здесь эту цепочку, скажем только, что это было материализацией бестелесного, выявлением нематериального. Высокие стены, неприступней которых нет в мире, толщиной в много десятков локтей и врытые в скалу на много сотен, дабы враг не сделал подкоп, ведь стены были гораздо тверже скал. Четыре угловые башни по направлениям от Центральной на север, восток, запад и юг и четыре боковые - на северо-восток, юго-восток, северо-запад и юго-запад. В каждой башне находился отряд солдат, менявшихся каждые полдня. Ни одна мошка не должна была пролететь мимо, иначе весь отряд подвергался смерти. Главная башня являлась частью дворца, Стеклянного дворца Карлика, стекла разноцветного и разносвойственного, пропускающего, отражающего и преломляющего свет или его части, тем самым создавая непередаваемые оттенки и переходы в общей цветовой ткани. Постоянно освещаясь изнутри, замок иногда казался огромным костром, но иногда кучей пепла на его месте. Это было чудесно. В одно время суток - Черный Замок, потом Белый или Синий, может быть, Желтый или Красный - великолепное зрелище.
Снаружи этот дворец казался сложным сооружением. Основная часть состояла из широкой лестницы, поднимающейся почти до самого верха. Она окружала дворец со всех сторон, но имела множество обширных проемов, закрытых частично колоннами и множеством различных статуй. Окон во дворце не было. Его ступенчатая форма, как было уже сказано, достигала почти самого верха, где переходила в крышу очень причудливой формы, немного напоминавшей ствол пальмы, окруженной со всех сторон языками пламени.
Строение же дворца в основном было простым: линия, проведенная посередине, делила дворец на 2 половины - восточную и западную, "черную" и "белую". Между ними находился "Центр Мироздания" - тронные залы с семью тронами в каждом и самый роскошный из них - Зал жертвоприношений. Также снаружи дворец был похож на колесницу - здание как бы стояло на колесах - небесную колесницу с запряженными в нее драконами. С каждой стороны - с востока и запада - было вырублено барельефами по семь колес в основании. Нижние ступени имеют пьедесталы для двуглавых летающих коней с очень пышными и длинными хвостами и заплетенными между их головами гривами. Каменные исполины, изгибая свои упругие шеи и широко раскрыв пасти от натуги и злости, упираясь копытами в камень, тянули колесницу к солнцу. В ногах у коней лежали каменные нимфы с акульими хвостами.
Главный проем - ворота дворца - был с востока. Над этим проходом возвышалась огромная статуя Черного Слона со свирепым выражением на морде и огромными изогнутыми бивнями, окрашенными кровью. Все входившие во дворец должны были пройти под ним, между его ног. Входящий сначала попадал в Зал аудиенций, где сейчас и находился наш бедняга. Также он назывался Желтой залой, седьмой трон в нем, имевший среди остальных наибольшие размеры, был золотым. Трон имел вид барабана, оплетенного крепкими лианами и с поднимающейся вверх причудливой растительностью, которая, сплетаясь, образовывал узоры, каких не бывало в природе. Кроме этого, был Утиный зал, с троном улитки, его колонны и стены были выкрашены в красный цвет, пол устилали красные ковры. Различные статуи, изображавшие уток и некоторых других птиц, находились рядом с троном. Спинка трона имела небольшое подобие пламени костра, выкрашенная в алый цвет, она служила местом, где разводили иногда огонь. В следующем зале был трон Улитки. Его стены украшались раковинами и были расписаны морскими сценами. Рядом с ним находился Слоновый зал со слоновым троном. Он весь был обделан пластинками из слоновой кости и трон, конечно, тоже, и украшен драгоценными камнями. Также имелся Змеиный зал с множеством этих отвратительных созданий, кишевших в нем и свисающих с потолка и стен и с троном в виде головы змеи с высунутым жалом. И последняя зала - зала Тьмы, или Скорпиона, конечно, содержащая живущих в нем этих милых созданий. Трон имел несколько лапок и мог передвигаться. Эти 6 залов располагались по кругу. А самый огромный из них - Зал жертвоприношений - находился под землей. В нем обычно и находился Карлик, поэтому опишем его более подробно.
Зал поражал входившего своими размерами- чтобы в него попасть, надо было долго идти полутемными коридорами, лишь иногда встречая охранников со слабо светящимися факелами, непонятно, живыми или мертвыми. В первый момент вошедший немел от изумления. Вспыхивал свет, и он оказывался ослеплен, но уже в следующий момент свет погасал, оставляя светить лишь небольшие светильники, расположенные в пяти углах залы, бросавшие странные мерцающие тени на пол, устланный какими-то шкурами. И в этот момент вошедший вздрагивал, так как замечал главное - трон, на котором восседал человек с хищными глазами и небольшим заостренным рогом, торчащим изо лба. В первый момент он не мог его заметить, так как свет исходил от него и слепил. А теперь можно было различить, даже разглядеть его, ведь глазки его горели зеленоватым светом, его голова подпирала потолок. Тело было покрыто пластинами розоватой, теплой слоновой кости, одежда - золотыми листами, в одной руке он держал золотую статую, изображающую крылатой существо с копьем, стоящее на шаре, другой опирался на высокий жезл. Трон был украшен барельефами из слоновой кости и алмазами. Боковые стенки трона расписаны прекрасными картинами, повествующими о древних битвах и героях. Подойдя ближе, можно было заметить небольшую трещину в ступне его. Трон же опирался на драконьи лапы, а сзади выглядывал чешуйчатый хвост. Карлик любил сиживать на коленях у этого чудища - здесь ему лучше думалось. Таинственный полумрак, тишина - поневоле начнешь верить во что-то сверхъестественное, особенно взглянув на чудовище. На троне, обычно удаляясь от мирских дел и забот, Карлик с грустью думал о былом, о том, что невозможно вернуть, воскресить - лишь в памяти, которая, к сожалению, слишком слаба для воплощения виденного. Мысль может убивать (как и слово), но мысль бестелесна, и в отличие от тела никогда не сможет воссоединиться с ним, хоть и исходит от него, но уже самим фактом своего появления оказывается на более высшем уровне, являясь причастной еще более высокому. Время ведь тоже было некогда мыслью, став потом принципом разделения и расчленения, но и сопричастности, мыслью, хоть и не самой первой, но самой важной, может, мыслью мысли, той самой первой мысли стало бестелесной бестелесного, но присутствующей во всем, имеющей цельность, к которой все стремится, могущей быть наполненной качеством, но одновременно быть и отвлечением, мысль энергийная, приводящая, правда, косвенным способом, все в движение и потому актуальной - бесконечной и ограниченной, мыслью, оправдывающей сущее и позволяющей ему тем самым быть им. Ведь сущее - просто как бытийное понятие - почти ничто, но лишь продуцируя сверхсущее, и этим будучи к нему причастно, под его знаком образует свою единичность и тем становится самим собой, получая отличие от других.
Также у этого трона наказывали провинившихся в чем-то. И наказывал Карлик их всегда сам, лично, плеткою ли, может, палкой или прутом, он любил это дело. Оно доставляло ему радость. Был ли он жесток? Конечно, нет. Более милосердного правителя нельзя было и найти. Если до той поры человека за какие-либо провинности приговаривал к убийству совет старейшин, и часто очень мучительному, то теперь человек, получивший справедливые и на века установленные законы, принимал смерть от самого Первоогня, предварительно получив соизволение на то посредством ряда мер, специально для этой цели изобретенных и выражавшихся в действиях Карлика, коим он так часто предавался. Эта смерть была чрезвычайно почетной в народе, а посему многие стремились что-нибудь нарушить, часто против своей воли, с трудом себя пересиливая, что дало повод отдельным представителям этого народа утверждать, что такова уж их природа, ничего тут не поделаешь, а все из-за одной древней парочки, выгнанной за свою строптивость и неучтивость. И все те кары, что на них периодически обрушиваются - из-за этого.
Нашему малышу предстояло все это услышать от пауков, обычных пауков, плетущих по углам паутину для прокорма себя и своей семьи. Пауки жили очень долго и к тому же были весьма наблюдательны и понятливы. Высшую радость в жизни они видели в созерцании, точнее, в созерцании сущего, ведь до всех сверх, вне, над, под и т.д. сущих им не было никакого дела. Поэтому они многое могли рассказать. И Снорф их слушал, разинув рот в изумлении.
Мы не стали приводить все из рассказанного, дабы не утомлять читателя. Но смеем заверить - оно бы стоило того. Да читатели стали уж слишком ленивые и нелюбознательные, мы, конечно, не имеем в виду Вас, что вы! Поэтому продолжим наш рассказ с того момента, когда Снорф просидел уже более 3 месяцев и был изрядно этим утомлен. И вот на второй день четвертого месяца один знакомый паук, слетев со стены прямо ему за голову, взволнованно заговорил: "Дорогой Снорф. Быстрей подбеги к окну. Ты там увидишь кое-что интересное". Снорф бросился к окну, раскрыл его и высунулся из него, насколько мог. И увидел внизу процессию медленно идущих Циклопов спереди и сзади тележки, на которой стояла клетка, видимо, кого-то везли. Подбежавший паук сказал: "То ведут на казнь одного жителя. Сейчас они выйдут из ворот замка, взберутся по той горе, а там висячий мост до горы Заката. Жителя там привяжут к алтарю и поспешно уйдут оттуда. С наступлением темноты будет совершаться жертвоприношение. Первоогонь поглотит несчастного целиком. Только останется немного черного пепла, да может, если оно у него было, железное кольцо, надетое на кости. Утром Циклопы туда вернутся и уберут останки, отрыжку огня. И с тобой будет так же. да ты только не робей. Сначала, конечно, немножко страшно, а потом ты свыкнешься с этой мыслью и перестанешь бояться, и только будешь ждать: когда же? когда наконец-то это случится? Прекратятся мои мучения. Но это будет не очень скоро, по крайней мере, год, не меньше. Еще долго".
Снорф устало отошел от окна, приложив левую руку ко лбу. Потом сел на пол и стал рассеянно перебирать руками палочки, лежащие там. Наверное, Огонь ему не будет страшен. Все-таки его суть заключена в воде, противоположном начале. Они должны взаимно друг друга поглотить, но все равно - как это ужасно. Уже не хочется жить. Эти мысли, постоянно приходящие в голову, и так еще много месяцев подряд. Одному, конечно, это очень хорошо, но как быть с моим поручением, я же должен его выполнить, для этого меня и послали. Я убегу отсюда. Обязательно. Я сегодня же начну делать подкоп или пилить решетку. А что дальше? Кругом охрана. Ничего. Я спрошу совета у этих паучков, они мне помогут. Ведь пауки должны здесь знать все. Да, они мне обязательно помогут, должны помочь. Я в этом и не сомневаюсь. Что же, пойду и спрошу совета. Сейчас только принесут ужин, я поем как следует, ведь надо будет многое обдумать, поем, попью - и за дело. Доброго пути, дорогой Снорф. Ни пуха, ни пера. Что ж, замечательно, сказал он, потирая руки.
Подкоп длился долго. Во всем ему помогали пауки: уносили мусор, землю, крошку камня, следили за дверью - вдруг придет охранник. Сами делали его, пока Снорф спал. И так каждый день, много-много дней подряд. Но зато потом он был готов, был завершен. Что ж, осталось лишь взять с собой в дорогу еду. Снорф сидел на полу, размышляя о будущем и завязывая мешок с сухарями. Завязав его как следует, он встал, повесил мешок за спину, оглянулся еще раз, вздохнул, попрощался с пауками, сидящими рядом с ним, и отдернул занавеску, прикрывающую вход в вырытый им ход. И вошел туда. В этот момент пауки куда-то исчезли. Войдя, он стал заваливать ход камнями. Завершив это, подумал: "Пока все хорошо. Надо только не отвлекаться, здесь я уже был, хоть и темно, но ход я найду, да и можно зажечь паклю или что-нибудь еще. Смола у меня есть". Он обмакнул в баночку со смолой палку и стал обвязывать ее тряпкой, каждый раз обмакивая вновь, затем подвязал тряпку и поджег. Свет выхватил из темноты анфиладу закрытых "дверей", или попросту проемов закрытых (сейчас открытых) чем-то подобным фанерке. Снорф пошел вперед, с некоторым испугом смотря вперед, потому что нечто его стало тревожить, а именно, какой-то подозрительный шорох, смутная тень. Может, это от страха и волнения. И вообще, темноты свойственно бояться очень многим. Надо идти вперед. Но через несколько минут Снорф с испугом увидел что-то лежащее возле следующей "двери". Подойдя ближе, он увидел, что это череп какого-то человека, умершего здесь давно. Хотя нет. В черепе возле глаза находилось отверстие , а рядом лежал скелет его, с какими-то предметами внутри. Снорф присел, да это, наверное, клинок широкого ножа, а это, может быть, наконечник копья. Что же здесь произошло? Еще через несколько шагов Снорф обнаружил еще один скелет, тоже убитого человека. Тут стоило задуматься. Что же их убивало? Или кто же? надо бы что-нибудь предпринять. Прежде всего потушить факел. Так, теперь замереть и прислушаться. Да, слышно какой-то шорох, будто кто-то ползет, или нет, может, что-то перекатывается, катится по дороге. но что? Снорф вглядывался в темноту, пытаясь что-нибудь различить. Ничего не видно, никого не видно. Остается ждать, и Снорф замер, вслушиваясь и всматриваясь.
Прошло, как ему показалось, много времени. Теперь ни звука - даже странно, словно кто-то тоже ожидает, кто сделает первый шаг, кто не выдержит? Ни звука, тишина - это давило на уши. Во рту появился привкус чего-то неприятного, а в ушах словно что-то звучало. Может, это вибрируют барабанные перепонки. Звук похож отдаленно на шум прибоя, услышанный в морской раковине. Снова ничего. Хотя нет. Вот вдалеке какой-то зеленоватый свет, очень холодный и равнодушный свет - думал Снорф, постепенно сползая со своего места. Под мышками у него стало мокро, лоб тоже вспотел, страх поселился где-то в животе. "Свету-то хорошо, - пронеслось у него в голове, - ему не больно". Этот свет приближался, однако, вскоре его ушей достиг звук чего-то. Вот через несколько мгновений он узрел, узрел оное зрелище - катился шар, нет-нет, это же голова и даже, кажется, это волосы развеваются, хоть и свалявшиеся в грязи, сальные и, наверное, по ним ползают разные насекомые. "Голова, - думал он, - голова. Да это же Мертвая Голова, я читал о ней в своей книге. Этот свет она излучает в подземных переходах, где она и живет. Точнее, там она живет 2/3 года, глубоко в земле, во тьме, где протекает странная речка: если живое существо в ней искупается, то или утонет, то есть не утонет, а воды напьется-похлебает, оно становится очень равнодушным и погруженным в себя, или теряет память". Странные мысли посещали умную голову нашего героя в эти минуты: "А ведь если теряет память - то не умеет говорить, не понимает речи, жизни вокруг, ничего не умеет делать, наверное, даже сидеть и, видимо, падает и лежит так, шевеля ногами и руками, как перевернутый жук. Но что за чушь я несу. Голова уже рядом. Что же делать?" Как мы помним, подобный вопрос Снорф задавал себе уже не раз. "Что же делать? - лихорадочно думал он, - закричать и позвать на помощь - скорей всего бесполезно, броситься бежать от нее - тоже не то, драться с ней - но чем, спрятаться - но как и где. Да, видимо, наилучшим будет ничего не делать, в общем, чем я сейчас и занимаюсь - так, мыслю понемногу. В этот момент голова медленно-медленно стала подбираться к тому месту, где расположился малыш. Он сидел в небрежной позе, довольно наглой - левую ногу вытянув вперед, а правую согнув в колене, одной рукой он обхватил колено, а другой почесывал в голове. Выражение его лица являло полный восторг - хлыщ, да и только, денди.
Голова медленно подкатилась к нему, остановилась, с недоумением смотря на него. Нерешительно помялась, поморгала одним работающим глазом и покатилась дальше. Снорф в ужасе наблюдал это. "Что такое? Почему она укатилась? Что случилось? Может, приняла меня за какую-то статую, за рассудительного Синепа, то есть Симена. Но все равно. Я не выберусь оттуда". И правда, голова, развернувшись, катилась обратно. Через минуту она уже была возле Снорфа, обдав его перегноечным духом - он брезгливо поморщился, отвернув голову - это его и спасло. Клыки щелкнули возле самого уха - голова как-то совершила рывок, пытаясь заглотнуть его целиком, но промахнулась. Снорф отпрянул, рукой коснулся какого-то выступа, и земля под ним разверзлась, как пишется в подобных или, по крайней мере, близких этому случаях.
Очнулся он в темноте, конечно же, непроглядной. Так руки-ноги целы. Голова на месте, вроде бы, все в порядке, что с Головой. Снорф тихонько поднялся и приоткрыл крышку гроба - а он оказался именно там - и выглянул. Никого. Прислушался. Ничего. "Что ж, видимо, ее нет". А голова, провалившись со Снорфом в гробницу, оказалась на этаж ниже, в выгребной яме - туда похороненные выбрасывали мусор, различные отбросы - а Снорф случайно попал в пустой гроб. Вылез оттуда - возле него - могильная тишина. Потом оглянулся - ничего не видно. Непонятно, где я, на чем я стою. Слез с гроба. Осторожно ступая, стал пробираться вперед, шаря рукой перед собой, чтобы не наткнуться на острый угол, а другой рукой он прикрыл лицо от возможного удара. Так вот, что-то деревянное, покрытое материалом, бархатом, что ли, так-так, похож на ящик, далее - это скамья, она из камня, холодная, скользкая, так, опять ящик, тоже покрыт каким-то материалом, по краям покатый. Снорф ощупывал ее дальше и дошел до щели - она шла вдоль него до конца, он подумал, что это напоминает ему что-то - сундук, может быть, - да вроде он попал в такой же, внутри деревянный, а снаружи обит материалом, и их стоит по крайней мере уже три, а запах тлетворный какой-то, тяжелый, как в склепе каком-нибудь. Да, а может, это гроб, точно - чья-нибудь фамильная усыпальница. Тогда где-то должен быть ход. Снорф дошел до стены и ощупью пробирался вдоль нее.
А в это время голова, каким-то образом поднявшаяся наверх, тихонько катилась вслед. Она быстро его учуяла и теперь поджидала удобного момента. Маленькие отростки по бокам ее, растущий из-под ушей и напоминающие щупальца, шевелились в предвкушении знаменитого прыжка, всегда приводящего к результату, и лишь с этим существом не удавшимся. Своему искусству прыгания у нее учились и змеи - говорят, у некоторых стало получаться - они живут гораздо южнее. Но сейчас она не промахнется, ни за что. Неудачи, конечно, у всех бывают, но мастерство - или старой стала, да нет, в самом соку.
Здесь послышался очень сильный шум, рев. Голова остановилась, взглянула наверх. "Змей шалит, разбаловался. Опять кого-то глотает". Снорф, услышав шум и грохот сверху, инстинктивно прикрыл голову руками и упал на землю, под собой он почувствовал что-то мягкое и шершавое - ковер, точнее, палас, подумал он. Может, он волшебный и вынесет меня отсюда. Да, ковер медленно поднялся наверх и полетел в привычном направлении, ловко обходя различные препятствия у себя на пути. Этот палас был старый и давно уже не использовался, а раньше с его помощью свозили сюда усопших. Дорожку он знал хорошо, превосходно ориентируясь. Непонятным образом он всегда выбирал верное направление - будь то на земле, под землей или где-либо еще.
Некоторое время проплутав по сырым и затхлым ходам, палас уверенно взял курс к выходу. Только одно было плохо - летел он неровно, постоянно проваливаясь в воздушные ямы, так что у Снорфа замирало сердце, чуть-чуть не врезался в предметы. Вот он вылетел снова в тот тоннель, освещенный, однако, каким-то странным фосфорецирующим светом - такой оттенок можно наблюдать, решившись искупаться в омуте - черном, заросшем омуте лунной ночью, да может тучи частично скроют от нас полную луну. Здесь, правда, не обязательны сильный ветер или дождь, хотя в принципе возможны, но недолго.
Теперь Снорф мог обозревать коридор на некотором расстоянии, а оглянувшись, он увидел Голову, катившуюся за ним, причем нагоняющую его. Ковер, почувствовав свежий, относительно могильного, воздух, стал набирать высоту, так что Снорф забеспокоился о собственном лбе, как-никак не чугунном. Однако примерно в полуметре от потолка ковер прекратил дальнейший подъем решившись ограничиться данной высотой. Теперь Голова уже катилась прямехонько под ними, видимо, чувствуя их, и всевозможные маневры, которые предпринимал ковер, чтобы облетать препятствия. Летели они довольно долго, пока Голова куда-то не свалилась по пути. Снорф облегченно вздохнул - можно лететь и пониже. Словно услышав его, ковер снизился. "Может, он читает мысли", - произнес Снорф. Ковер не ответил. Нет, вряд ли. Просто с малых лет, когда он учился летать, его всегда брали с собой, и он хорошо запомнил дорогу, да и ткали, его, наверное, из тех же ниток, из которых был сделан его прадедушка. Преемственность!
Да, а вот и выход видно, сейчас окажемся на свободе. На свободе. Ковер замедлили ход и снизился, намереваясь совершить маневр перед полетом с горы, но уже вылетая из тоннеля, уже почувствовав в душе радостное предвкушение свободы и солнца, Снорф был предан. Ковер дернулся и упал на землю. Снорф с силой стукнулся о какой-то камень. Но это было еще ничто. Оказалось, что он находится в окружении множества Карликовых воинов, ростом и правда не особенно громадных. Это они испортили ковер выстрелами из арбалета, вылетевшие стрелы весь его изодрали. Снорф удивленно оглянулся: "Как они здесь оказались? Кто им рассказал?" Они стояли рядом с ним, нацелив на него свое оружие, а лучники пока перезаряжали арбалеты. Снорф грустно подумал: "Был всего в шаге от свободы, от воли, из тьмы к свету, а он, оказывается, еще хуже тьмы. Сейчас они перезарядят арбалеты и все - я буду валяться утыканным этими стрелами, стану как этот ковер, дорогой, миленький ковер, ты честно выполнил свой долг, я тебя ни в чем не виню, ты не виноват. Хоть ты и был старым и дряхлым, не особенно образованным, но в тебе была воля, наверное, воля к жизни, а представления не было, романтик. Я уж стал твоим другом. Прости, что не смогу достойным образом тебя отблагодарить". Так размышляя, он сидел возле костра, уставившись в одну точку. Но раздавшийся сильный крик заставил его очнуться: "Снорф! Хотел сбежать, наивный. Недооценил меня. Не ты один попадался на эту удочку, правда, большинство становились жертвой мертвой Головы, змей, или Зомби, которые сейчас находятся около города Эльфов, а змеи расползлись по валежникам. Ты поверил паукам - это же самые хитроумные и лживые твари из всех, они бы и меня обвели, да я держу в заложниках их главу. Так вот, слушай, из-за своего поступка ты будешь лишен предсмертного желания, а время казни переносится на сегодня, на сейчас. Эй, свяжите его и ведите на гору". Сказав это, он развернулся и направился к своему экипажу. Воины схватили Снорфа, обвязали его веревками, один из них взвалили его на плечи и понес к клетке, бросил туда и запер клетку. Снорф к этому оставался совершенно безучастным. Его опять сверлила мысль - что же делать? Что же делать? Мерлин, где ты, дорогой мой, миленький, помоги, пожалуйста. Конечно, никто ему не помог. Где был Мерлин - не знал никто. Что делать Снорфу - тоже. Впрочем, напрашивался ответ - ждать, точнее, ожидать - своей мучительной смерти. Вот именно это, правда, поневоле, и делал он сейчас. Забившись в угол клетки, весь сжавшись, напряженно молчал. А через некоторое время с Карликом, восседавшем на змее, и циклопами во главе процессия двинулась в путь по направлению к горе.
Ярко светило Солнце, было довольно трудно дышать, так как воздух высоко в горах сильно разрежен. Снорф уныло смотрел вдаль. "Даже солнце стало холодным", - думал он. Вскоре они достигли этого места, остановились, Снорфа вытащили из клетки - а он и не сопротивлялся, и стали привязывать к алтарю. Затем карлик что-то пошептал, поговорил, побросал порошок вокруг Снорфа и удалился, сказав ему: "Жди, скоро все решится". И ушел.
Площадка оставалась пустынной. Все торопились поскорее с этой горы уйти, так как оставаться на ней в момент сожжения было небезопасно, да и наблюдать за этим лучше издали, что и решил сделать карлик, торопясь побыстрее добраться до своей смотровой башни, до своего окошечка. И вот примерно через полчаса послышался шум. Снорф тяжело поднял голову, чтобы посмотреть, что это. И далеко-далеко увидел красное пятно. Солнце? Ах, нет. Пятно было внизу и постепенно двигалось вверх. Снорф закрыл глаза, подумав: "Наверное, это и есть тот Про-Огонь. Он выходит из глубины земли, поднимается по трещинам и щелям в земле вверх и здесь, в горах, выходит наружу. От него спастись нельзя, что же делать?"
Малыш открыл глаза, решив, что не должно трусливо их закрывать, а надо смело смотреть в лицо опасности. Красное пятно стало ближе. Уже можно было различить что-то. О, да это и не пятно, а... да это же змей с пластинками на спине, они ярко-красного цвета и, наверное, отражают солнце. Ох, нет, они действительно горят, вот и из пасти у него вырывается огонь дымом. Змей неотвратимо поднимался наверх, не задерживаясь ни на чем. Снорф снова подумал: "Сейчас он меня съест, - а потом представил это и содрогнулся, весь сжался. - Что же делать - как крик - да может он и вправду закричал, заорал, начал бесноваться, вырываться. "Карлик смотрит на меня. И радуется, видя мое безумие, пусть. О-о. Что же делать? - заорал он. - де-е-ла-ать". Его крик, родившись у него в глотке или даже в легких, получивший огромный импульс от всех мышцев, от всех сухожилий, тканей, кровеносных сосудов, клеток мозга, от всего его - вырвавшись изо рта, мощно пронесся возле вершины Башни, ударился о них и отразившись, упал вниз, но до земли не долетел, а задел одну из скал, за камень, сильно об него ударился и скончался. Камень даже пошатнулся от такого удара, глухо зарычав, от чего всякая мелкота посыпалась вниз. Змей, ползший так равномерно и неотвратимо, услышав шум, поднял голову, посмотрев на вершину. Там кто-то был. Он продолжил свое восхождение. Камень, оступившись и споткнувшись о ветку, покатился вниз, далее, затем подмяв под себя несколько кустиков ежевики, влетел в другой камень, чуть меньше его. Тот, не ожидав такого, видимо, от неожиданности, пошатнулся, закачался и бросился вслед, а первый камень уже увлек за собой кусок базальта, тот - довольно крупный голыш и дальше, дальше.
Первый камень наращивал скорость, мощь, чтобы, организовав этот поток, лавину, камнепад, изничтожить все, что встретится на пути. Лавина нарастала, расширялась, наращивалась, увлекала все больше и больше камней, все они, и маленькие, и большие, были полны одной идеей, объединявшей их. Они были вместе, и потому ничего не боялись и никого, и они были уверены в победе. Вперед! - готов был вырваться у них крик, призыв. Вперед! За нами! Они никого не пожалеют, уничтожат всякого попавшегося на пути.
Змей - ПротоОгонь вдруг подумал: "Пожалуй, пора мне повернуть обратно. Не сезон, видно". И бросился, если это можно сказать применительно к змее, вниз, пополз со всей возможной скоростью - по ветвям, по кустарникам и сухим травинкам - ведь он же огонь, но, видно, сегодня был не его день, камни - сначала первый, потом другой, еще один, ударялись в него, но он не чувствовал удара - и они проходили сквозь. Затем другой пролетал, и следующий, но тут пришла основная масса лавины и накрыла его с головой, погребла его всего, ему некуда было бежать, он и не мог никуда бежать - вокруг были камни, только камни, и лишь одна его искорка успела, брошенная им, умирающим, проскользнуть вниз растрескавшейся почвы и, попав на высохшие корни какого-то растения, спрятаться там, чтобы, передохнув, спуститься снова к себе под землю, в царство темноты и Ужаса, Шепота и Слухов, Зависти и Лжи - в царство Некроманта, где, набравшись сил, вновь воскреснуть, вернуться туда, на землю к людям, не понявшим, не осознавшим свои заблуждения касательно огня. Они хотели схитрить и хотят отделаться малой кровью, хотят иметь только права - без обязанностей, а так не бывает, дорогие мои - вы используете огонь, он вам помогает - извольте помочь и мне. Я должен питаться, а иначе я не смогу жить, я ведь тоже живое существо со своей огненной душой. Но вы прогнали меня, здесь, у этого единственного и великого жертвенника, на все земле, предназначенного только для меня. А потому вы будете наказаны - я брошу свои искры, и они попадут в ваши сердца и выжгут оттуда все доброе и честное, всю вашу душу, оставив лишь золу да прах, а потом ветер будет тщательно раздувать эти искры, и они разовьются, вырастут в костер, который сожжет ваш разум, и вы ослепнете, вы не сможете отличать плохое от хорошего, и тогда начнется, придет наше время - костры соединятся, увеличат свою силу, и на земле заполыхает один огромный костер, чтобы в несколько минут сжечь все дотла и чтобы потом наступило царство Мрака, который выйдет из своих глубин, из ваших глубин, вашей души - все темное, вся мерзость выльется из вас и образует огромное и безбрежное море, в котором утонет теперь уже все хоть сколь-нибудь светлое - и это будет вашим приговором за отчуждение, за равнодушие, за толстокожесть - а ведь только некоторые из вас примут смерть достойно, и наступит эпоха Некроманта, вечная эпоха. Да, было, сначала было Добро, но, породив Зло, оно его недооценило и проиграло битву. Этого еще нет, это время пока не пришло, но оно уже в пути, оно уже близко. И вы с усердием его приближаете. Сейчас люди не хотят ни о чем думать, зачем, лишь о том, что касается его повседневности, и вообще думать приняло иной смысл - теперь оно означает лишь решить какую-нибудь проблемку, ничтожнейшую по сравнению этим. Но тем лучше.
Пока искорка пробиралась сквозь землю, Снорф уныло смотрел вдаль, не понимая, где же Змей. "Что-то он задерживается, видно, не очень-то спешит - растягивает удовольствие. Что ж, на здоровьице. Ждем - не дождемся Вас. А уже все готово. Обед на столе", - подумал несчастный и впал в забытье.
Солнце грело все сильнее и яростнее, и уже кучи мух кружили над ним, ожидая момента, когда они смогут безбоязненно облепить его лицо, его тело. Однако, надеждам не суждено было сбыться. Они были напуганы появлением отряда, и взлетев, с неудовольствием на него взирали, не понимая, что же произошло. Стражники, спугнувшие мух, были посланы Карликом, который все видел своими глазами и решил, что боги не хотят принять от него эту жертву. "Плохое известие, - подумал он, - зря я этого малыша поймал, хотел торжественно вручить его тому, кто согревает нас в холодное время, чтобы он и далее помогал мне во всем, чем-то, видимо, он разгневан. Что ж, отнесу малыша обратно. Бедный, наверное, умаялся. Столько часов на палящем солнце в ожидании смерти - это очень трудно выдержать".
Увидев, что отряд приближается с телом Снорфа, он закрыл окно и спустился вниз. Когда Снорф очнулся, то с удивлением увидел перед собой карлика, потом Циклопов, возвышающихся над ним, и стражников. Карлик ему сказал: "Ты оправдан - в последний момент я решил тебя помиловать. Иди же". снорф устало закрыл глаза в знак согласия, а потом снова взглянул на Карлика. Тот направлялся к выходу, потом вдруг, что-то вспомнив, обернулся к нему и сказал: "Да, домой я тебя отправлю, так как ты, конечно, сделать этого не в силах". Затем вышел вон. И Снорф закрыл глаза опять.
Карлик, выйдя от него, размышлял: "Надо как-то умилостивить малыша, чтоб не держал он на меня обиду злобную, а то ведь, верно, замыслит про меня худое - и конец, придется мне погибнуть от него - ведь видно друг богам он близкий, и во всем хотят ему помочь бессмертные назло мне, что же, смирюсь и покроюсь, конечно". И он быстро спустился в нижнюю залу, что находилась под шестью другими - там он держал различные драгоценности, похищенные им или отобранные у владык различных царств. Конечно, кучи золотых монет со всего мира, а также раковины, покрытые серебром, слоновая кость, сапфир и аметист, и блюда черные, кувшины, сосуды для крови, кинжалы с чудесной рукояткой, прекрасный и зловещий длинный меч, шелом с чудовищем, украшенный чудищем крылатым, и кубок, покрытый золотом, и когти тигра, облитые металлом с продетой сквозь них шелковой тесьмой, заколки, ожерелья, зеркала, браслеты боевые и простые, ошейники для псов свирепых, стерегущих мертвого покой, уздечки, седла с головой морской рыбины чудесной, с сидящим мальчиком на ней, держащим раковину возле уст и то ли пьющим, то ли поющим - неизвестно, а также рог олений, бычий, и алмаз в соцветье изумрудов, отполированных мастером Заречным, и что еще - конечно, шкуры - слона громадного, медведя, льва, крокодила и даже, верите ли, Змея, да, конечно, его поймать - огромный труд, но можно, хитро заманив и посулив добычу, его заснувшего убить, как было сделано, конечно, ну а венец всему здесь - трон, стоящий в середине залы, его украли у царя лесов и гор, бежавшего в опале. Тем описанье сокровищ краткое закончу я, и конечно, с вашего лишь волеизъявоенья и перейду я далее к рассказу про малыша и злобного тирана, хотевшего его убить.
Карлик поднялся к себе в покой, где в течение следующих часов восседал на троне, окруженный множеством слуг, ждущих его распоряжений, в размышлении. А Снорф тем временем уже очнулся окончательно, его напоили шербетом и повели к карлику - тот хотел его видеть, лишь только он очнется. Войдя к нему в покои, Снорф застыл от неожиданности. Кто это там на троне восседает, свой подбородок теребя в раздумье? Неужто он - сам Черный карлик, похитивший его совсем недавно. Какой старый стал и жалкий, лишь только вкус опасности почуял и испугался страшно он, и сердце каменное укатилось в пятки. А царедворцы под ручки взяли малыша и подвели его к столу, точнее, к скатерти богатой, лежащей прямо на полу, там кушанья стояли в изобилье, напитки разные, и фрукты, и трава, и фимиам курился непрерывно, и музыка играла Караван. Малыш уселся важно, кубок взял и осушил его он залпом, затем он куропатки бело мясо о ножки отломил и с упоеньем ее зубами начал разрывать, негромко чавкая - давно забыл приличья, и ведь немудрено, так долго он не мог припомнить прошлое свое обличье. И много ел и пил немало, пока наполнил свою плоть аж до ушей и до отвала, в изнеможенье ни прилег и слушать стал он речь такую: "Послушай, дорогой малыш, я обознался - старый, плохо чую, и принял моего гостя за лгуна, точнее, за врага заклятого и страшного, с кем я воюю много лет подряд и кто тебя хотел, наверно, съесть уже, да Мертоголовый этот враг, но понял вовремя ошибку - спасибо сердцу - помогло - спасать я бросился малышку ль змея лютого, да вот, прогнал его назад под землю и осторожно взял тебя я на руки, ты, Снорф, конечно, был обессилен и того понять, конечно, очень можно - такой ты ужас испытал и страх, и солнца жар кромешный, что ослепляет, как и тьма или кинжал коварный лихоимца. Потом принес тебя сюда я, и вот решай, я пред тобой, прости меня ты, бедолагу, и возвращу тебя домой, а перед этим подарю я тебе прекрасных вещи три, которые - то по завету, служить могли бы, да смотри, будь осторожней с ними, друг мой, прошу мне разрешить так называть тебя, они опасные также для тех, чья холодна душа, кто полон черных дум и злобы (я поплатился сам не свой, чуть-чуть не умер, слава Богу, я вспомнил слово то - "покой"). Ну а для добрых хороша их помощь, не несет худого. Так что же, Снорф, тебе решать - казнить иль миловать меня - я пред тобою весь, жалкий царь, лежу и плачу, успокою ль свои я думы, ну скажи". И он, замолкнув, преклонил колени пред Снорфом, кто в испуге стал руками шарить в изумленье, поняв, что он как пап, кто может наказать холопов дерзких, ему решать, что ж, ладно, пусть, пускай несет меня на прежнее. Ой, нет, до города чуть-чуть не донесет и у ворот оставит, чтоб не подумали - шпион, а там скажу я, что со мною, и буду впущен в город свой.
Что ж, мы будем продолжать рассказ. Снорф получил волшебный пояс, мешок дырявый и топор, и донесли его до гор, возле которых - да, тот город, столица Эльфии прекрасной опасность страшную была погружена стараньем нечисти. Несчастный увидел рать ее - и что ж, да зародилась у него одна мыслишка, так, одна, а, может, лучше не до дна мне чашу горя бы испить, оставить мне кому-нибудь - кто хочет пить. Смотри, прекрасная погода, и солнце, облака смиряют жар его огромный, и дорога большая, длинная уводит в никуда, пойду ль по ней и вечно буду я в окруженье нереид и птички, зверики лесные, волки, медведи, рысь - убит, предам ли я тогда своих друзей - да нет их у меня - себя - почему же, отчего я испытал сполна лишка, мне хватит, а может, слух пущу я по земле, что нет меня уже, а пепел догорает близ замка Карлика, да вернусь к себе домой. О, какая радостная весть, про дом забыл, про свой родной колодец, он глубокий и уютный, для меня нет ничего важней тебя, мой дом, я приберу его, все разберу и наведу порядок и, да, конечно, книгу я возьму и почитаю, как и прежде, так будет дальше, протяну и Снорф уже поворотился, желая повернуть домой, но образ вдруг земли далекой предстал пред ним - и он сражен, увидел он заснувший город и толпы гоблинов и - вой, тот страшный вой и битвы грохот, неравной битвы, и живой, живой вампир с кровавой мордой впивает в тело эльфа клык, рычит и, радуясь победе, чуть разрывает свой язык на части от звериной жажды и от голода, стремится он быстрей запатить всю утробу и рыщет взглядом - вот и он, с кем подружился Снорф в трактире - хозяин милый и живой дерется с гоблином огромным и, молодец, теснит герой, размахивая топором, и вот удар, согнулся гоблин, и завопив, он пеной изошел кровавой и жалобно так чуть завыл, взглянул на гоблина, спросил: "Что, больно, иди и не твори ты зла. Поди ты с миром, ведь напрасна была бы смерть твоя, а мне и не нужна". И гоблин тот, попятясь, отполз и выбежал из дома вон. Но вампир вцепился хваткой мертвой, он поджидал из-за угла хозяина и перекусил ему он шею, кровь захлестала, и захрипел хозяин твой, а ты все видел, в страхе сидя, не шевелясь, и волосы вставали дыбом при виде этого, ведь так, а что теперь бежишь обратно, боишься, прячешься. Иди ж - там отсидишься ты без страха, и я надеюсь - сам себя сгноишь.
(Мелик-Шахназаров Карен Витальевич)
V
Но, несмотря на это, они были благодарны Снорфу за все. Они видели сейчас, что панике никто не поддается и не поддавался (кроме них самих) все спокойно, за Снорфом никто не идет - так что можно приниматься за работу, начинать изготовление новых ворот. Король же, печально на все это смотревший, вдруг поднялся, и, сославшись на головную боль вышел. Все удивленные проводили его глазами. Да, дорогой читатель, здесь ты впервые обратил свое внимание на короля, до той поры, не замечая его вовсе. Только этот поступок заставил его отметиться - может он для этого его и совершил. Кто знает? А тем временем пробило полночь и началась атака. Множество вампиров, гоблинов, вурдалаков, троллей, оборотней, монстров, убийц, палачей бросились вперед, к городу! На штурм его! Конечно, они видели, что горожане что-то делали у сломанных ворот - но были уверены в том, что путь им свободен, что они не встретят большого сопротивления и смогут вволю пограбить и поглумиться. Но что это? Передовые части исчезли. Что с ним произошло - да они провалились в глубокую яму и теперь отсюда им не выбраться, а в город-то не попасть. Назад - попробуем с другой стороны. И первый натиск захлебнулся, горожане даже не произвели ни единого выстрела. Только уже при отступлении нападавших пустили пару стрел - для острастки - и, как ни странно, обе попали в цель. И отхлынувшая волна оставила два трупа. А тех, кто оказался в яме, ждала ужасная участь - они исчезли. Множество зажженных стрел направили в нее и зажглась солома, устилавшая ее дно. Вследствие чего все они сгорели - ведь это единственный способ уничтожить такую нечисть. Но, отбив первую атаку, нельзя было расслабляться - нападавшие разделились на три части - одна стала атаковать город слева от ворот, другая справа, а третья слева подошла к воротам и принялась обстреливать его из луков, пращей и арбалетов, не давая защитникам спокойно заниматься восстановлением ворот, и ожидая подхода катапульт. Король вампиров также обещал быть - ведь он со своей гвардией летает - так что им стены не страшны - им страшно солнце. А пока слева, часть армии предприняла штурм боковой башни стены по приставным лестницам, но все были убиты или сброшены вниз - воины защищавшихся бдительно следили за ними, не давая возможности влезть на стену. К тому же им очень помогал огонь - при виде его нападавшие в ужасе пятились и срывались вниз. Жертв пока среди эльфов не наблюдалось. Но вот, гоблины собрались, встали в позицию и начали стрельбу, целясь в голову. Первые выстрелы не отличались точностью, стрелы уходили много выше или ниже цели, но зато последующие ложились ровно, попадая или в кольчугу, или пролетая рядом с ухом. Вот раздался первый крик - стрела проткнула ладонь насквозь, и теперь болталась - наконечником с одной стороны, а опереньем с другой - из раны текла кровь. Воин кричал - не в силах сдерживаться, когда принялись ее вытаскивать - наконечник оказался зазубренным. Потом просто протолкнули стрелу дальше, обломали. Воину перевязали вздувшуюся ладонь, но через некоторое время она начала распухать и вся рука, покрываясь синевато-желтой корочкой, на ней образовывались черные пятнышки и, в свою очередь набухая, лопались с треском. Воин стал бледным и сильно испуганным, перестал стонать и плакаться, а только сидел, неподвижно устремив свой взор вниз.
Вызвали врача. Подойдя, он с удивлением осмотрел рану, затем приказал связать воина и держать, а сам принес спирта, нож с широким лезвием, нагрел его на костре, и, вздохнув, полоснул по руке, вскрыв рану от плеча до ладони с двух сторон и отодрав коросту, обильно полил рану спиртом. Воин молчал, только обильный пот выступил на его лице и всем теле. Врач отошел, с тревогой посмотрел на него и затем нагнулся - лицо тоже покрылось этой корочкой, да и не только, грудь, спина, бедра и другое плечо имели тот же цвет. Врач, со страхом посмотрел на него, затем на стоящих рядом, те были также сильно напуганы. Он вдруг резко схватил нож, вскрыл все раны, то есть исполосовал раненого вдоль и поперек, а затем приказал помочь ему, и, взяв несчастного за руки и за ноги, опрокинули его в бочку со спиртом, так, что только голова оказалась снаружи, затем, дав ему в рот трубочку, погрузил и эту часть тела. Воин слабо сопротивлялся, так как ему не хватало воздуха и он пытался вылезти, но крепкие руки, помогавших врачу охранников, не позволяли это сделать. Через несколько минут его отпустили и он быстро вылез из бочки, но был вынужден выпить разбавленного спирта. Он стал охлопывать себя руками, подпрыгивать, подскакивать, однако, крепко сжав губы, не позволяя вырваться оттуда стону - "умру как герой" - думал он.
А врачу принесли еще несколько пострадавших - все с распухшими членами, и покрытыми черными точечками. Поступили с ними точно так же, видимо стрелы были отравлены, и видимо слюной гоблинов, потому что только они имели ядовитую слюну, приводящую к, до той поры неизвестным последствиям. Надо объявить всем, чтобы более осторожно выглядывали из-за стены, и пусть оденут защитные перчатки и забрала - решил врач и, поделился своими мыслями со старшинами. Те быстро уразумели всю опасность, т.к. также были наслышаны об этом яде-слюны и вскоре все защитники, находившиеся на стенах, получили забрала и перчатки, а раненых поместили пока в одном из пустовавших домов, предназначенных для празднеств и увесилежа. А тем в тем временем атака продолжалась: в атаку пошел отряд отъявленных злодеев под командой одного маршала с необычным именем Жиль - его лицо и руки были густо обагрены несмываемой невинной младенческой кровью, глаза злобно сверкали, а на щите были выведены какие-то странные знаки. Командовал он такими же, как и он сам, людьми, потерявшими человеческий облик. Его длинная, крашеная, синяя борода развивалась по ветру. Золотые лапы отражали свет факелов, скрюченные пальцы на левой руке, казалось, сжимали что-то, чью-то тонкую шею. Осаждавшие словно приставили к стенам лестницы и карабкались по ним - им огонь не был страшен, многие из них подожгли, смоченные в смоле, наконечники коротких копий и теперь угрожающе ими размахивали, чертя в темноте огненные круги, подобно искусникам из далеких стран. Маршал был впереди их - своим кинжалом убивший уже нескольких человек и теперь сражающийся на стене - делал это он блестяще и еще один осаждавший был убит, а он уже дерется с другим и то же близок к победе. Снорф, находившийся в это время вместе со многими на этой части стены, помогает из всех сил, хотя толку от него немного. Он бросает вниз камни, льет смолу и кипяток, но, увидев, что маршал готовиться заколоть еще одного эльфа, смело хватает дротик и вонзает его с силой в ногу. Маршал взвывает от боли - дротик вошел сбоку в коленку и, развернувшись, хватает одной рукой Снорфа, а другой старается дотянуться до выпавшего меча. Однако, сильный удар топора заставляет его выпустить Снорфа и судорожно схватиться за шею, сжав пальцы, и в таком положении упасть, лицом вперед, на деревянный настил и издохнуть. А бой продолжался. Хоть и тяжело, но зато гоблины не обстреливают их своими ядовитыми стрелами. Потому что, пострадавшие от них, к сожалению, умирают. Врач, вошедший к ним, был поражен. Сначала их изуродованные лица улыбались, а сами они хохотали, неестественно корчась. Он испугано подбежал к ним - нет, это не улыбка - это какая-то судорога сводит мышцы лица и заставляет вырываться звуки, напоминающие хохот. И вот, один из них, на время перестав держаться и только опять побледнев, сложится на пол и все - это первая жертва. Затем с остальными через некоторые промежутки времени происходит то же самое. Весть о смерти "от смеха" быстро разносится по всему городу - от неё нет спасения - пострадавший умирает в несколько часов. Король сильно озабочен, тем не менее все-таки появляется на одной из стен для поддержания боевого духа и чтобы самому понаблюдать за этим. Пока все идет успешно - погибли лишь несколько человек - а у нападавших множество трупов валяется возле стен. И скоро рассветет. Тогда можно будет передохнуть. А пока идет ожесточенная схватка. Защитники у ворот не дают нападавшим даже оказаться возле них и чем-нибудь помешать восстановлению. Уже одна створка полностью готова, а другая будет готова к утру. Все идет очень хорошо. Старшины дают мудрые приказы, горожане с радостью и старанием их выполняют. Вот только одно маленькое облачко появилось на безоблачном небе. Восточная стена была атакована отрядом вампиров под руководством и во главе их короля. Они неожиданно налетели и, хотя горожане искусно сбили многих прицельными выстрелами, большая часть смогла оказаться в городе, количеством в несколько десятков человек, и устремилась по направлению к центральной площади. Улицы в это время были пустынны. Лишь один врач оказался у них на пути и ему пришлось бежать. Вдогонку за отрядом бросились несколько воинов, но убитые вампиры вставали вновь и, зловеще улыбаясь, набрасывались на обидчиков, перекусывая горло. Как-то никому не пришло в голову, что надо воспользоваться чесноком и осиновыми стрелами, они находились в ратуше, стоявшей в центре города. Там размещался и король вместе с семьей. Туда и направлялись вампиры со своим королем, или трехглазым, как в шутку его звали в детстве, когда однажды выбил во время игры левый глаз - зато теперь правый сверкал в два раза грязнее прежнего. существенных изменений в положение дел отряд внести не смог, но если ему удастся захватить короля, то, пожалуй, все этим будет решено. У короля конечно имеется охрана, но она не столь велика, чтобы победить этот отряд. И поэтому несколько десятков человек бросились в обгон, дабы оказаться в ратуше раньше них. Король в это время, сидя за столом, обдумывал план успешной вылазки, потому что, как известно, лучшая защита --в нападении. Вот до его уха донеслись возбужденные голоса внизу, послышался звон мечей. Король выглянул в окно - что это? Его охранники сражаются с кем-то. О-о, да ведь это же вампиры! Скорей! Дети в опасности! Он быстро подбежал к стене, сорвал свой родовой меч и выбежал из кабинета, затем вбежал в спальню и приказал отвести детей в укрытие, в подполье, потом, на ходу натягивая рукавицы, вбежал в оружейную. Крикнул: "Быстрее!" - подбежавшим слугам. Сейчас, в минуту опасности, касающейся непосредственно его, он забыл о своем обычном малодушии, даже не малодушии, а о нерешительности, робости. Сейчас кровь бурлила в его жилах, в опасности его дети, его любимые дети, нет он никогда не допустит их гибели. И вот, облаченный и вооруженный, он стремительно вышел из ворот ратуши. На площади звенели мечи, но сейчас же замолкли и все на секунду замерли, затем Трехглазый великолепным прыжком покрыл разделяющее их расстояние, прыжком необыкновенным - его длина была с одного края площади на другой - и оказался рядом с королем. Король крепче взял свой меч и приготовился к сражению. Трехглазый, ухмыляясь, вытащил еще длинный нож для метания, собираясь поразить им короля мгновенно, но щит спас эльфа, и нож рикошетом отлетел в окно, разбив его и цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Р-раз. Мечи скрестились, р-раз удар одного, потом другого, король - трехглазый, эльф - вампир, снова король, снова - трехглазый, удары сыплются один за другим; удары ожесточенные и беспощадные, король вампиров при каждом ударе выкрикивает слово, король эльфов молчит, лишь собирая силы, собирая в себе всю злость свою и ненависть к нему. Рядом с ними возобновилась схватка свиты короля с охраной, но она какая-то вялая, все больше стараются смотреть на битву, проходящую возле ворот ратуши. Да и какой смысл. Все равно все зависит от ее исхода. А к площади уже бегут предупрежденные о ней горожане, у восточной стены атака уже отбита и нападавшие отошли, у западной - лишились своих вождей тоже и дело близится к завершению, а ворота уже восстановлены, так что все бегут сюда, к центру, с тревогой в сердце, как здесь? Как они могли пропустить к центру города отряд, целый отряд вампиров - и никто не оказал ему по пути сопротивление, а созвал их всех сюда, сообщил об этом врач, который сейчас возбужденно кричит и размахивает руками, принуждая побыстрее бежать. А охранники и свита уже перестали биться, а, разойдясь в противоположные стороны, наблюдают за происходящим - охранники предусмотрительно столпились около ворот. Король вампиров сражается искуснее - ему удалось уже резануть эльфа по плечу - вся рубашка уже намокла от крови, но король по-прежнему упорно, сжав зубы, наносит удары один за другим. Вот вампир, сделав резкий выпад и проткнув кольчугу, вонзает меч в бок, - но нет, к счастью он проходит дальше, в сторону, попав в толстый кожаный пояс, и лишь задев тело. Король, в свою очередь, сильным ударом выбивает меч из рук, а затем, оглушив его ударом по шлему, который от него раскалывается, бьет вампиру по шее. Его голова отлетает в сторону и катится по брусчатке, но вот, сделав круг, взлетает и оказывается на прежнем месте, вампир зловеще улыбается и с новой силой обрушивается на короля. Удары короля постепенно слабеют, а вампир же напротив увеличивает мощь своих ударов. Напряжение нарастает. Свита криками подбадривает своего короля. Тот уже близок к победе. Эльф ослабевает, хоть и с неизменным упорством продолжает битву, но уже кровь стекает на землю и вдруг солнечные лучи, прорвавшись сквозь заслоны черных туч, достигают земли и освещают ее. При этом вампиры в страхе съеживаются, бросаются кто куда, стремясь от них спрятаться. Но не успевают и с горестным кличем исчезают, растворяются, оставляя целыми только свои кольчуги и мечи. Король устало опускается на колени, опустив свой разгоряченный лоб на рукоятку меча. А сверху уже с радостным и приветливым кличем спускается стая орлов, огромных горных орлов, прилетевших с дальних синих гор. Это они не дали ночи задержаться над городом и прогнали ее, это он, вовремя. И теперь они спустились на ратушу, а их вожак, величавый и гордый Ариапий, подлетел к королю и сел на землю. И вот уже горожане достигают площади, и узнав о только что произошедшем, радостно начинают кричать и смеяться. О, счастье, наш король убил этого гнусного вампира, к нам прилетела подмога - и какая! Мы дожили до утра, отбив все атаки нападавших. О, счастье! Мы стали сильнее и радостнее теперь! Король устало улыбается, смотря на Ариапия. "Как хорошо и прекрасно, что он прилетел со своими орлами". Орел неторопливо к нему подходит и говорит с участием: "Рад тебя видеть, мой дорогой друг Вегретий! Вдвойне рад видеть твою победу над этими исчадиями, а также то, что ваш великолепный и гостеприимный город прекрасно справляется с жалкими потугами злитиков (так на королевском жаргоне именовались гоблины, волколаки, упыри и т.д.) его захватить. И я рад от того, что теперь буду также всячески вам помогать. И я, взяв своих отборных воинов, прилетел к вам, оставив, однако, основную часть за пределами города. Они будут зорко смотреть, не приближается ли еще кто-нибудь, и будут атаковать колонны врагов, держать их в постоянном страхе. А моя гвардия всех летучих злитиков разорвет в один момент на части и они больше не посмеют залетать в город. Но, быстро добавил Агрипий
Но, быстро добавил Ариапий, увидев, что эльф собрался отвечать ему, мы сейчас же вылетаем на дежурство (это выражение уже ходило в то время, хотя ему не придавали такого, иногда очень уж заземленного смысла, как сейчас). Увидимся вскоре". И с этими словами король и присоединившиеся к нему орлы поднялись в воздух, тактично оставив владыку города, чтобы он мог оправиться от сражения и отдохнуть. Горожане же начали плясать и веселиться, совсем забыв о том, где они находятся и в какое время. Заиграла веселая музыка, стали пить вино и есть сладкие лепешки, ведь пока все идет отлично. Снорф, не разделявший веселья, ушел к себе в комнату - он вообще не любил подобные шумные мероприятия, предпочитая им одиночество - только оставаясь один он чувствовал себя спокойно и уверенно, и лишь тогда начинал чувствовать себя счастливым. Но сейчас некоторые мысли не позволяли ему в полной мере ощущать себя счастливо. Ведь где-то он уже видел это. Да, Снорфу нередко казалось, что все происходящее было, и он принимал в нем участие, так или иначе, во всяком случае, было у него в голове, но ведь говорят, что раньше чем что-либо появляется в нашей голове, обязательно должно иметь место в реальности. Хотя, может быть, точнее было бы сделать наоборот, переносить ирреальное в реальное, и как следствие, как подтверждение правила всеобщего возвращения и восстановления, переноситься в себя, в ирреальное, в свою очередь заново порождающее другое реальное, и одновременно им и остающееся, тем самым позволяя этому принципу выполняться, ведь оно порождает и остается, воспроизводит и сохраняется, образуя непрерывный процесс небольших отрезков самовозвращения, и самопревращения процесс приходящий порой в несуществующую точку, чтобы затем породить существующую вселенную таким образом дать себе, как точке и вселенной, новый толчок. Рассматривая вселенную, как точку изнутри себя, и наоборот, как состоящую из бесконечного множества несуществующих точек, однако, непостижимым образом становящихся вполне осязаемыми и чувственными - очень даже хорошо воздействующими на наши чувства, давая нам на это известные права. Таким образом Снорф понимал, что все начинается опять - да только не опять, а по-другому, и был этому отчасти рад. Закрыв глаз, он наблюдал вспышки света, бьющие по векам, но они находились почему-то, не перед его взором, пусть и слепым, но где-то выше, на уровне лба. Странно, - думал он - все это слишком необычно, хотя возможно, я на подобное просто не обращал внимания раньше. Что ж - а теперь - что он чувствовал? Как его затягивает внутрь себя, как какая-то неодолимая сила заставляет сжаться, смириться, вовлекает его во что-то. Но ему не очень туда хотелось, пока не вспомнил - перстень. Я же увижу тебя. Ты сейчас лежишь на дне колодца, на дне бесконечного колодца, бесконечно глубокого. Так, постойте, какое же здесь дно - он наверное совсем не бесконечный, даже мелкий, вода до колен-то не дойдет. Что ж, почему тогда я никак не достану до перстня - потому что он очень глубокий. Постойте, опять я путаюсь, вы хотите сказать, бесконечно мелкий, нет, что вы - глубокий, нет - это в некотором роде одно и тоже, хотя с другим знаком. Напротив - это разные вещи с одним знаком. Так как же - а вот так же. Просто еще не настало время тебе этого понять. Просто ты еще не можешь схватить своею жадною рукой меня. И Снорф здесь очнулся. Кто-то сильно тряс его за плечо. Открыв глаза, малыш увидел перед собой одного из старшин. "вставайте, - сказал тот - и прошу вас следовать за мной". "Куда?" - "На совет, мы хотим вас поподробнее обо всем расспросить. Пожалуйте за мной". Снорф с трудом приподнялся, провел по лицу - нет, все равно хочется спать - вот так прерывают сон на полуслове и считай весь день испорчен, все время буду дремать, ничего не смогу делать. Хотя может оно и к лучшему, ночью отосплюсь. Толку, ядумаю, от меня не слишком то много. Так что большего урона они не потерпят. И, думая это, он вскоре оказался в зале, где его уже ждали, хотя сначала не узнали, но всё отлично понимали. Снорф вошел туда и сел за длинный деревянный стол. За ним обсуждались обычно многие важные вопросы, касающиеся дел в королевстве. Огромная белая скатерть покрывала его, в некоторых местах касаясь пола, и ее заставили множеством графинов, бутылочек, вазочек, тарелочек, бокалов и кубков. Все это было нужно для создания рабочей обстановки. Конечно, а разве можно решать какую-нибудь серьезную проблему без необходимых атрибутов, всегда ей сопутствующих? Или даже являющихся толчком, началом ее. Конечно нет. Потихоньку, подпитывая себя, извините, свою мысль, все новыми и новыми вливаниями винца, ликера, пунша, бутербродиков, пирожков, пирожных, которые служили некими ориентирами, даже буйками, определяющими общее направление и одновременно границы потока. Что несомненно очень благотворно отражалось на результате. Снорф, сидевший за столом, вскоре стал быстро все это уплетать - бутерброд из мягкой белой булки, очень свежей, даже слегка горячей, намазанной маслом - прекрасным маслом - а сверху - толстый слой меда. Ах, слюнки текут - и все это с великолепным заморским чаем, таким пахучим и умиротворяющим, одновременно приводящим душу в равновесие, к спокойствию и тут же возбуждающим ее. А чего стоит пирог с ягодами - вот малиновый, это клубничный, яблочный, посмотрите - абрикосовый. Ба-а - а это какой-то компот. Снорф, откусив здоровенный кусок, с удивлением посмотрел на него: что здесь?
Что здесь? Немного ежевики, крыжовника, смородины и чуть-чуть каких-то ароматных трав. Великолепный вкус, а запить его можно из того старинного бокала, сделанного из темного стекла, светящегося всей радугой, когда его освещает под определенным углом свет, и начинавший тогда сверкать, переливаться: алый, розовый, кроваво-красный, голубой, синий, фиолетовый. А вместе с ним и вино, плескавшееся внутри него. И прежде чем его выпивали, сначала долго любовались и наслаждались этой красотой, чтобы потом продолжить наслаждение уже не через зрение, а сначала через обоняние, а потом осязание, всем телом. Как хорошо, - подумал Снорф - и ни о чем не надо думать, пей да ешь, ешь да пей. Вот еще какая-то белая, колышущаяся масса, у-у - нежная-нежная, сладкая, что-то непередаваемое, а это - засахаренные фрукты и залитые своим сиропом. Так, теперь еще что-то похожее на то белое, только красного цвета - а вот какая-то жидкость бледно-коричневого, такого матового цвета. Снорф пальцем взял ее, облизал - удивительно. Снова окунул его в чашу - подозрительно - лучше всего опустить палец поглубже, потом поднять руку над собой и ловить ртом стекающие капли. А заесть чем? Да вот и лепешечка. А это медовые пряники, со своим неповторимым ароматом - мягкие и упругие, зовущие впиться в плоть его зубами. Ох, хотя пожалуй оставим его на потом. Но нет, не тут-то было. Все сразу стали предлагать ему отведать пряничек. Говорили, что грешно оставлять столько места незанятым. Вот, когда вы переполнитесь, тогда, пожалуй, мы вас отпустим. А пока извольте отведать, не чурайтесь угощения. Начав жевать, Снорфу снова захотелось есть - шоколадных человечков, шоколадные игрушки приятно похрумкать, или еще есть торт - не торт - замок - огромный шоколадный замок, с морожеными башенками, цукатными человечками и орешками - и все такое разноцветное. Нет, сначала попью вина сладенького. Т-а-а-к, что ж, приступим к торту. Снорф с трудом забрался на стол, взял ложечку и неторопливо начал добираться до своей цели, так же неторопливо и неотвратимо, как помнится, один змей с красными пластинками на спине. Доползли, он встал во весь рост и с размаху погрузил в его податливую мякоть свою жестокую ложку и, зачерпнув черную массу, отправил ее в свой разинутый рот. Прожевав, он огляделся и узрел человечка, очень потешного, одетого во все красное - шляпа, камзол, штаны, ботинки - и державшего красную сабельку. Он его взял одной рукой, а другой взял башенку - но она была очень холодной и он ее бросил. Затем, пошатываясь подошел к другому человечку, только желтому, оглядел его с головы до пят, потом взял и съел. Чего здесь церемониться? Потом съел красного, потом зеленого. Мороженная башенка начала таять. Снорф презрительно посмотрел на нее, наступил на башенку и, поскользнувшись, упал лицом в другую. И встать у него больше не было сил - а через некоторое время ему стало дурно. Тут его подхватили за руки, уложили в кровать, стали раздевать. Пришел доктор, осмотрел, покачал головой и ушел. Старшины же наблюдали за этим с улыбкой. Теперь можно будет обо всем его расспросить, теперь он не станет врать. И приступили к сему делу. Снорф ничего не скрывал, да и не мог этого сделать. Ему хотелось только одного, чтобы они ушли и дали бы фрукты, минеральной воды, но сначала какого-нибудь рассолу. Быстрей бы уж это все закончилось. (Говоря "все", мы видим, как у Снорфа это понятие неоправданным образом сужается до размера "этот вечер", или "пока мне не станет лучше". Мы помним, что раньше "всё" охватывало гораздо больший отрезок времени, вбирая в себя момент настоящий(конечно этих настоящих моментов было немало и каждый раз новый) - и момент окончания - окончания его путешествия тем или иным образом, будь то успешное его завершение, или же, возможно, хоть не дай бог, смерть. Иного пути к счастью Снорф не видел. Он не мог предположить отказ от путешествия или что-нибудь подобное. Он чувствовал его неотвратимость, которая непонятным образом сфокусировалась лишь на него и больше ни на кого другого. И теперь он ощущал себя растворенным в путешествии вместе с неотвратимостью и, таким образом, растворенным и с ним самим, что как раз и не давало ему каких-либо других выходов. Но сейчас, как мы видим, это понятие стремительно сужалось, стремилось к нулю. К счастью, испытания он прошел успешно, ему поверили, что да, действительно это и есть тот самый Снорф, о котором так много говорили, тот самый Снорф, кто находится в пути, в вечном пути к себе, через них, через мир, и благодаря этому, он должен, на мгновение прервав себя, свою слитность с неразрывностью, суметь сделать ли, придумать или решить то, что сможет их всех каким-то образом спасти. Не дать взорваться миру, не дать столкнуться противоположностям, показать, что они есть одно и нерасторжимое целое, потому что друг без друга существовать не могут, потому что друг без друга они теряют всякий смысл, их существование оправданно постольку, точнее настолько, на сколько существует видимая и невидимая противоположность, они просто-напросто разорваны.
Отделены друг от друга - однако вместе - опять же повторимся - они ничто. И лишь порознь - нечто. Вот так-то! Каким образом дойдет Снорф до этой мысли (если только она окажется верной - нам пока неизвестно. Однако, дерзай же, малыш. Давай. Топ-топ.). и Снорф сполз на пол - его выворачивало. Он хотел одного - смерти для себя, потому что муки были ужасны - конечно ему уже приходилось страдать от переедания и перепивания - как-никак взрослый человек (только истинно взрослому доступно понять всю прелесть таких последствий, можно сказать - да, так считают очень многие, большинство, то бишь народ, толпа, что лишь это и является той границей, разделяющей детство и недетство, той границей, после которой человек предпринимает восхождение на свою вершину (как ему кажется, хотя скорее он - по направлению к центру земли - позволим себе такое образное выражение), чтобы после этого начать скатываться вниз, к тому положению, когда уже не существует тех возможностей и желаний, что были во время его пребывания на горе. Спустившись, он возвращается к себе, замыкая круг. Таким образом эта триада сохраняется, доказывая свою правильность фактом своей верности. Далее Снорф, немножко отлежавшись, смог попить водички из кувшина и ему полегчало. И он смог смотреть на мир, как он есть. А смотреть было на что. Уже наступал вечер и город оказался освещенным множеством костров, которые создавали причудливые тени везде: на улицах, на стенах, на лицах и так далее - город стал таинственным. А когда Снорф взобрался на башню, то его поразила темнота, в которой находился лагерь их врагов - ни огонька, ни единого. И чувствовалось, что лагерь без движения, что он находится в оцепенении. А горожане продолжали веселиться, - эльфы, в общем-то, всю свою жизнь проводят в веселье - им не знаком тяжкий труд - оно прерывается лишь сном, больше ничем, а вот развлечения различны в данном случае (то есть почти данном, точнее сказать данном вчерашней данностью), когда они развлекались посредством обороны города. Я думаю, эта черта в них очень хорошая - сделать из жизни развлечение или игру, не воспринимать ее как утомительную обязанность. Но, к сожалению, я не могу принимать все это по другому - как и Снорф - ему сейчас стало очень грустно. Вечер такой тихий и нежный, такой лиричный, а грубые крики нарушают его плавное движение, - хотелось плакать и плакать безутешно. Снорф протер глаза. "Однако нельзя забывать где находишься. Идет война, и от меня требуется величайшая бдительность и настороженность ко всему, а особенно ко всему, к себе располагающему. То есть, например, к этому вечеру. И Снорф с сомнением оглянулся. Вечерок так себе, ни рыба, ни мясо. Не то чтобы очень темный, да и "белой ночью" его пожалуй не назовешь. Обычный вечерок, таких как он пруд пруди каждый день. А я уверен, - думал Снорф, что он чего-то замышляет, что-то недоброе задумал. И точно - Снорф уловил едва слышные звуки внизу, около ворот. Так, что-то здесь не то. Малыш тихонечко взял большой камень и прислушался. Да, звук чего-то ползущего, и видно что то, что ползет, являет собой не один, а множество совокупностей организмов - ибо, как очень правильно заметил Снорф, не организм, то есть не живое ползти сейчас, в эту безветренную ночь не может. И он с силой бросил камень вниз. Раздался крик, произошло движение, крик раздался снова. "Попал" - определил Снорф. Пора звать на подмогу. И он зазвонил в колокольчики. Через секунду рядом с ним было множество охранников, отлучившихся, по случаю, ненадолго, и теперь схвативших свои луки и посылающие зажженные стрелы по направлению источника этого крика. Раздались другие крики - Снорф правильно определил, что нападавших было много. Наконец одна стрела подожгла солому, устилавшую дно ямы, и в свете огня все увидели бледных-бледных людей, ползущих по земле. "Тупареху", - взвизгнул Снорф, узнавший своих мучителей. Стрелы, посылаемые воинами, исправно попадали в тупареху, с приятным звуком вонзаясь в их тела и поджигая лохмотья, в которые те были одеты. Вскоре все они были уничтожены. И опять Снорф принимал поздравления, а потом решил окружить город кострами - небольшими, но нужными, чтобы никто не мог подползти к нему незаметно. Так и сделали - теперь стража легко могла заметить всякого, кто пытался бы нарушить их покой, а город засыпал. Горожане, оставив сторожевых, разошлись по домам, где легли все в уютные постельки, накрылись одеяльцами и крепко заснули, чтобы проснувшись поутру почувствовать, как страх вползает в них, занимая целиком всю душу и тело, потому что утром они увидели то, чего так опасались и во что долго не хотели верить. Хотя в глубине души и понимали, что этого миновать нельзя. Утром они увидели ящеров - это самое грозное создание Некроманта. Те медленно подползали к городу - огромные и безобразные, с чешуйчатой кожей грязно-серого цвета и зелеными, на ней, крапинками. Огромными клыками, торчащими из их пастей, красными горящими лютой злобой глазами и темно-желтыми когтями, взрыхляющими землю. Высотой они были примерно локтей в 15-16, а весили, наверное много-много, потому что чешуя состояла из кованного железа - а черепа прикрывал огромный железный обруч, защищавший их самую уязвимую часть - затылок. Ума, правда, у них не было совсем, зато своей мощью они производили неизгладимое впечатление. Так их форма, размер, конечно нельзя было сравнивать с какими-нибудь гоблинами, в восхищении сейчас на них взиравшими. Ползли ящеры очень медленно, с трудом волоча свои жирные животы по земле - и главное - они тоже покрыты броней - так что ничем их не убьешь - помимо того, что все ящеры чрезвычайно живучи - при отделении от туловища какой-либо части тела, она еще долгое время не умирает и действует будто поделенная своим собственным зрением, так лапы пытались что-нибудь разодрать, хвост с силой бился о землю - ожесточенно колотя ее собой, а морда клацала зубами и дико вращала зрачками, отчего слабонервные ужасно пугались и могли даже упасть в обморок, хотя это всего лишь морда зверя, но никак не зверь целиком и через несколько десятков часов она умирала в муках.
Однако все их очень боялись - боялись заранее: по описаниям из древних легенд - Снорф не был исключением. Его поджилки прямо скажем, изрядно тряслись, отчего в животе стало неприятно. Тем не менее, малыш с живейшим интересом наблюдал за этими созданиями, придя, как и все горожане, в какое-то оцепенение - он чувствовал, что один из ящеров смотрит на него пристально и очень внимательно. Его отвращение к ним перешло в уважение - и он уже думал, что возможно он будет взят на службу к кому-нибудь, и что в сущности они не такие уж и плохие. Все это происходило в полной тишине - только звук волочащихся животов напоминал о том, что жизнь все-таки продолжается. Оцепененье владело не только горожанами, но и их врагами. Все войско выстроилось и с интересом смотрело на это действо. Вот ящеры подползли к стенам города, а двое из них к яме. Горожане бездействовали. Один из ящеров попытавшись перелезть, упал в яму головой вперед и скрылся в ней. Однако это ничуть не подействовало на второго и тот смело ринулся за своим товарищем и собратом, и тоже, конечно, провалился - но не до конца - его морда виднелась из ямы и видно было, что он активно перебирает лапами, отчего нижний громко мычал. Другие ящеры уже подползли к стенам и теперь с силой били их своими мощными головами, потом развернулись и начали их хлестать хвостами. Стены держались, но если то же самое они проделают с воротами, то все, дело проиграно. Они рухнут и откроют дорогу этим тварям. Одна из тварей, видимо о чем то догадавшись, направилась к яме - возможно то был вожак, так как за ней двинулись и остальные. Твари доползли до ямы и остановившись рядом, смотря то в яму, а то на ворота - видно о чем-то думали. Жители постепенно выходили из оцепенения и начинали тревожно переговариваться, обсуждать. Орлы также сидели на стенах, смотря вниз, но они же бессильны перед этими существами. А тем временем вожак двинулся, он немножко опустился, но было видно, что он идет, ползет по двум другим, находящимся внизу, и уже приближается к воротам. Еще немного и он у цели. Жители лихорадочно принялись швырять в него чем попало: камнями, копьями, ножами, топорами. Никакого эффекта от этого не было. Лучники принялись осыпать его стрелами, бросили несколько бочек со смолой, которые разбились и облили его, а потом подожгли ее горящими стрелами, она вспыхнула. Вспыхнула и смола пролившаяся около стены, ящер удивленно посмотрел на огонь, наклонил морду ниже, еще ниже, опустил ее прямо в огонь - известно, что у этих существ реакция чрезвычайно заторможенная, потому что лишь через минуту, когда вся его голова полыхала, он взвыл дико, невероятным образом развернулся одним прыжком и вылетел оттуда, бросившись изо всех сил бежать - огонь от этого разгорался еще больше, нагревая его железные чешуйки, накалив их до белого цвета, крик усилился, сделав несколько кругов вокруг города, ящер умчался вдаль. Остальные тупо смотрели на происходящее, пока, наконец, поняв что он исчез из виду бросились вслед. Только два этих недотепы остались в яме. Их также облили смолой и подожгли. Выпрыгнуть из-за тесноты они не сумели, поэтому приняли мученическую смерть. Над всем городом разнесся запах печеного мяса. Таким неожиданным образом была ликвидирована еще одна страшная угроза для города. Король одним из первых догадавшийся до этого, то есть до того, чтобы облить ящеров смолою и поджечь ее, сейчас стоял и беседовал со Снорфом. Его привлек этот уродливый малыш с носом, очень-очень хитрым носом, и он решил поближе с ним познакомиться, хоть в данном случае Снорф и не придумал этого способа, но принимал в нем деятельное участие, особенно когда сжигали тех двух. Старшины доложили о происшествии за столом. Король смеялся и выразил удовольствие этой выдумкой. А сейчас они беседовали об их общем друге - короле Артуре - дошли сведения, что ему очень тяжко, и что он вынужден скрываться где-то в черных лесах. "Бывал ли там наш дорогой гость?" - "О да, конечно, - отвечал Снорф, - и не один день. Эти леса я буду долго помнить, как там я расправлялся со старухой-птицей, как заснул около речки и потом меня вынес оттуда Гэндальф". Кстати, - спросил король - а где этот чародей, кажется он выбрал тебя для похода за перстнем. Да, - ответил Снорф, из множества кандидатов был выбран я. Очень хорошо, - ответил ему король, я вижу - он выбрал самого достойного. Снорф смущенно улыбнулся и потупился. Да-да, не будьте таким скромным, я полагаю, только вы один можете выполнить это и спасти всех нас. Я наблюдаю за вами уже давно, и мое мнение самое положительное. Снорфу стало вдруг стыдно, когда он вспомнил о недавнем пире и он постарался перевести разговор на другую тему. Однако король не останавливался. Он долго восхищался им, его внешним видом - таким аккуратным, его поступками, со слов самого же Снорфа. Рассказывал о всех ужасах, которые подстерегают всякого, ступившего в Черный Лес, о всех слухах, ходивших среди них о черном карлике и о его замке, из которого никто не возвращается. О том, как он приносит жертву, о его темницах, о странных и коварных пауках - при этих словах Снорф ухмыльнулся - о Мертвой Голове - столь ужасной, что при виде ее человек теряет разум, о том, как она ловко прыгает на большую высоту, и как однажды чуть не перепрыгнула через стену этого города - нет, он этого не помнит, но ему рассказывала об этом бабушка, во времена ее молодости такой случай действительно произошел.
И множество других, столь же забавных эпизодов. Снорф почему-то понурил голову и облокотился на стену, в задумчивости почесывая бок, посмотрел на короля. Тот улыбнулся ему, похлопал по плечу "Ничего, ничего. Я ведь не врал. Ты слишком скромный и тебе надо бы увеличить свое самомнение". Я тебе помогу в этом. И, развернувшись, ушел. Снорф, не ожидавший этого, а также совсем не ожидавший ухудшения - столь резкого ухудшения своего настроения, стал рассматривать ногти - давно пора подстричь. Затем спустился по лестнице вниз, немного постоял и решительно направился во дворец (конечно не дворец в современном смысле этого слова - скорее сарай. Только не деревянный, а гранитовый с лабрадоровыми вставками, которые, благодаря различию цветов - от серого до золотистого - составляли очень приятные картины, не бросающиеся в глаза, но очень милые. Они изображали зарисовки из сельской жизни, из жизни охотников и пастухов, своего рода ???, где розовощекие эльфы, приятно улыбаясь, играли друг с другом, прыгали, летали, затевали игры с бабочками. А в центре всего расположился нынешний король, развалившийся на одной из фиалок, а рядом с ним сидели две великолепные бабочки и обдували его при помощи своих прекрасных крыльев. Небольшой оркестр, состоящий из кузнечика, мотылька, двух жуков, трех пчел и сорокапятки играли для него на скрипочках, арфе и флейтах. Король вкушал нежную амброзию и взмахивал рукой в такт музыке. Очень прелестная картинка, но при виде ее у Снорфа защемило сердце. Он прибавил шагу - нечего ему стоять и глазеть на эту картину и буквально вбежал в ворота. Охранник, сидящий у ворот, даже не попытался его останов
Снорф быстро поднялся по лестнице и вошел в огромную залу,. Вошел и замер. Блеск ее ослепил?????????. Такой красоты он еще не видел, такой легкости и невесомости во всем.
У черного карлика тоже все залы были очень красивы, но красивы особой, недоброй красотой - а истинная красота такой быть не может "зло никогда не будет прекрасным,. Потому что легко будет заметить не соответствие в нем внешней и внутренней части, да ведь внешняя часть мимолетна - посмотрите на любого красивого человека в лучах заходящего солнца у края пропасти -от прекрасного- да, но что же сделает с ними одна подлая и мудрая господа. Время - она уничтожит их, (их красоту,... а значит и все их,. Т.к. более они продолжить не могут). Но лишь внутренняя часть поистине красива, лишь она является наиболее реальной и действительной пастырь и лишь от нее зависит внешняя часть, хоть они и связаны друг с другом и изменение одной ведет к изменению другой, хотя быть может совсем не так. Красота - вещь абстрактная и потому очень трудна для понимания,. Для этого требуется определнный склад ума - что опять же подтверждает вышесказанное,. Но не только ума, и не столько ума, а еще одно орудие, при помощи которого мы можем увидеть то, что скрывается за стеною - при помощи сердца - чуткого и внимательного. И таким образом нам удается полностью раскрыть образ, который мы наблюдаем. Надо ли говорить, что к сердцу предъявляется требование еще более жесткие чем к разуму (по рассудку, в купе с сердцем получается рассудок. Причем положение двух его составляющих неравноценно, а в зависимости от более точного его определения,. Как например здравый может изменяться в ту или иную сторону). Сейчас рассудок малыша склонялся к положению, обратному слову здравый. Он, преисполненный чувств,. Бросился в залу и с бьющимся сердцем начал свой осмотр. Ведь все так прекрасно! Эти лепные украшения - в виде сотен различных цветов,. Инструктированные драгоценными и полудрагоценными лампами; эти своды - столь невесомые и хрупкие как нежная мелодия флейты - эти неожиданные углубления и выступы, эти створки и эта решетка из веточек и листочков невообразимым образом сцепляющиеся друг с другом. И все украшено золотом и серебром - что создает впечатление солнца, луны и звезд, появившихся одновременно в жаркий полдень нашему пораженному взору. И самое главное - это невесомость, которая чувствуется во всем - такого Скорф еще не видел и перед этим он вдруг почувствовал себя таким несчастным - с ним это бывало часто - вдруг в самый разгар веселья его лицо становилось серьезным и мрачным, он старался уйти от всех. И идти, идти, идти.
Пусть плещет дождь, пусть ураган пусть молнии -это лучшее для не уставшей и израненной души. Все это является лекарственным. Сейчас он подошел к ??????, взобрался на него с ногами,. Положил голову на ручку и заплакал, заплакал неизвестно от чего, заплакал без утешено. Слезы жгли его щеки, внутри себя он ощущал пустоту, заставляющая его содрогаться от холода. Одиночество -хоть столь и любимое, но видимо и делавшее его таким несчастным. Может он и любил одиночество за это. Оно дает ему почувствовать, как он беспомощен, чтобы можно было себя пожалеть, успокоить, и чтобы остаться самим собой. Что бы не испортить себя своей природы.. Снорф думал о том , что на этом диване обычно сидят Эльфы - все столь красавцы и красавицы, играют, смеются,. Они очень веселые почти всегда и непринужденные, но не очень добрые. А ему хотелось доброты, хоть немножко, чуточку. Ему казалось, что в глубине души они смеются над ним, над его маленьким ростом уродливым лицом, его огромным носом, - картошкой вдавленным по середине. Потешаются и обсуждают в нем все. И одежду очень неказистую, и всего самого. Так-то они хвалят его- какой смелый и храбрый он,. Но, на самом деле, думают "какая это чепуха: кому эта смелость, этот герой нужен. Что ж с ним из-за этого геройства надо постоянно общаться, стать его приятелями - нет уж, он нам не нужен извините,. Конечно - но пусть им займется кто-нибудь другой".
Возможно, что ничего подобного у эльфов и в мыслях не было. Все -таки они были самыми веселым и добрым народом. Но кто знает. Снорф, считал, что раз они прекрасны, раз они гармоничны внешне, то должны. Нет, обязаны презирать всех тех, кто хоть немножко похож на него. Сейчас он казался себе самым несчастным, во все времена, единица несчастности, то к чему все другие могут только стремиться, никогда не приближаясь. Но может быть надо найти в этом счастье. Внезапно мелькнула у него мысль, может быть его неповторимость будет для него белым шаром. Он задумался. Сел поудобнее потрогал диван рукой, мягкий и упругий, хотя, хотя продолжал он свою мысль это вряд ли. Сейчас множество существ не менее, а даже более несчастных, чем я. Действительно нахожусь в этом зале. Здесь побывать большинство сочтет за огромную честь, сижу на диване., собираюсь зайти к королю хотя терпят меня потому, что надеются при моей помощи выбраться из всего этого, из всех этих чудовищ и ужасов столь неожиданно Обрушившихся на нас, на нас - подумал Снорф - зря я так говорю, по сути, чем я отличаюсь от Тгоргрипа - короля злых гномов, служащих Черному Карлику, или песчаных существ, или болотных человечков. Все они наши родственники - все уродливые карлики, только я нахожусь здесь, а они за стеной - вот и вся разница. И если я выйду за пределы города, то они меня убьют. Ему стало немного страшно - как все жестоки, кровожадны, точно звери и прихлопнул моль, пролетавшую мимо, после чего улыбнулся - и я не лучше. Затем встал, поправил свою одежду и направился в покои к королю и остановился - "Зачем я к нему иду? Зачем? Что я хочу узнать - точнее знал, в глубине души он знал, чего хотел от этой встречи, помня последний их разговор, но ему было стыдно вспоминать его, ему было неловко, он бы чувствовал себя после этого очень неуютно. И он стоял в задумчивости около двери, не знал, что ему предпринять. Потом развернулся и вышел из дворца. Народ веселился во всю. Играла музыка, звучали песни, все плясали. Снорф мрачно смотрел на это, быстро прошел мимо, замкнувшись в себе. Его с улыбкой проводили взглядами - он знал, что придя к себе, он с сожалением вспомнит это, ему захочется быть с ними, вернуться назад, чтобы поиграть в игры, но сейчас он чувствовал к этому отвращение. И музыка ужасная, рассчитана на каких-то неразвитых - тут он был прав. Эльфы отличаются хорошим вкусом, у них прекрасный слух и они великолепно разбираются в музыке - в настоящей музыке, а не в такой, как эта. Но толи от наплыва чужеродных беженцев, толи от страха после пережитого, они отдавались стихии, хотя совсем не стихии, а слабому ветерку этих танцев. Стихия бушует совсем в другом - грозная, безжалостная, она разбрасывает деревья и кустарники, она поднимает огромные волны и топит корабли, а потом, успокоившись, тихонько журчит себе или размышляет о чем-то, уставившись в одну точку и не замечая окружающих.
Снорф подошел к своей комнате, вошел и запер дверь. Сегодня он не пойдет на стену, не будет помогать этим эльфам, а уляжется спать. Малыш чувствовал огромную обиду на них, обиду навеки, как он думал. Улегшись поудобнее и заткнув уши, Снорф вскоре заснул. А в это время стемнело. Зажглись костры и факелы - приближалась ночь, ночь страха, которую с беспокойством ожидали горожане, впрочем, злитики тоже - им тоже было страшно за себя, за своих сотоварищей, может за что-то еще.
Собирался решительный штурм города. Некромант давно подготавливал его. В эту ночь все должно было решиться. Или город падет, и последний оплот добра будет уничтожен, или Некромант погибнет сам - третьего не дано (во всяком случае так думал Некромант, долгие тысячелетия подготавливающий этот момент, момент триумфа или падения, смерти. Конечно, хотелось бы отложить его на немножко, пожить еще чуть-чуть, но нет, он запрещал себе такие мысли. Думать только о победе и больше ни о чем. Тем более Белый Маг пока спит вечным сном - не без его труда. И вряд ли тот малыш, о котором столько говорилось, сумеет его разбудить. Ему это не по силам. Ведь он такой маленький и глупый. А когда город уничтожат - уже никто не захочет будить мага, а если захочет, это невозможно. Впрочем, на всякий случай придется этого мага обезвредить. А пока все силы на подготовку. К городу подтягивались войска. Вот король болотных человечков, вот песочные существа, вот еще гоблины и вурдалаки. Как все-таки жаль, как неудачно получилось у него с вампирами и ящерами. Особенно с ящерами. Он так долго и кропотливо их выращивал, пестовал, а они подвели его, не смогли взломать эту стену, испугались огня, неизвестно кем брошенному в них. А потом чуть не перетоптали все его войско. Но ничего, скоро прибудут Черные Слоны - те самые Черные Слоны, что в далеком прошлом помогли ему взять великий город Доремджо-Бальбе, осаждавшийся несколько десятков лет. Все уже потеряли надежду захватить его и тут появились Слоны, Черные Слоны со своими страшными бивнями, огромным и тяжелым хоботом, закованным в толстую броню (им они разрушили его стены), и пасти - пасти, которые так испугали всех, даже его. Пасти, полные острых заточенных зубов - ими они легко перекусывали столетние дубы, возвышаясь над ними. Их рост достигал десятков локтей, а он сделал у них на спине навесы и посадил туда лучников. Правда все они погибли, сброшенные в результате такой тряски и затоптанные своими же слонами. Однако вид слонов был от этого ужасен. Навес увенчивался черепом древнего дракона, и людишкам, наблюдавшим за ними издали, казалось, что это еще одна голова. Что это смесь слона с драконом. И теперь эти ужасные созданья уже подошли к войску - большое стадо слонов, считавшихся дикими и, пожалуй, самыми опасными среди всех. Они повиновались лишь Некроманту.
Во главе стада находилось трое самых опытных слонов, имевших общую голову. Подойдя к войску, слоны остановились, чувствуя, что Некромант находится где-то здесь, поблизости. Вы знаете, что Некроманта еще никто не видел. Никто не мог видеть или слышать его. Только каким-то образом чувствовали или созерцали действия, в которые он воплощался. И сейчас вожаки поняли, догадались о его присутствии каким-то неведомым образом. Кто такой этот Некромант - дух или тело, или какая-то их связь? Что он такое? Ничто или то, что существует. Как то, что существует. Как то, что существует, принявший форму нечто. Или наоборот, как нечто, спустившееся до простоты существующего, ведь нечто или бытие не сущее, но существующее. Одно из них имеет бытие от другого и эманирует в него через себя, сквозь себя, препарируя собственную сущность как причину, вызвавшую первое воплощение, и существующее только благодаря ему и, однако же лишь вопреки ему. Небольшой парадокс? Совсем нет - просто пытаемся объяснить природу такого явления как Некромант. Объяснить, используя то, чего явно недостаточно для этого. Тем не менее у нас нет более совершенных средств и посему мы используем только весь арсенал у нас имеющихся. Этот Некромант - единично совершенный как высшее совершенство и совершенные единичный - как первая единичность Некромант выше всего, выше конечно же, всего реального, всего сюрреального, ирреального, выше всяческих начал подобных сущности, жизни. Являющихся объединенным, но не соединенным. Он, породивший все. Так спрсите, зачем же он совершает все это, для чего? Ответим: не знаем. Некоторые говорят, что мы не способны узнать это и что мы не должны даже пытаться это узнать, как всепроникающее он есть и в нас, воплощается в нас и через нас. И благодаря этому, а мы должны, я думаю, постоянно хвалить его за это, мы становимся причастны ему через него же, как часть нас самих. И благодаря этому становимся более совершенными. И слоны, благодаря этому, чувствовали себя в нем и наоборот, а почувствовав, поняли, сейчас они и увидят себя же или почти себя. Неспособность Некроманта воплотить себя до конца состояла в этом - производстве двух взаимоисключающих начал, но которые не обладали способностью самоуничтожиться и существовали только как противоположность, или точнее как отрицание, два отрицания друг друга вели к этому.
И сейчас взорам Черных Слонов предстало видение, но нет же, то есть действительность. Раз есть Некромант здесь, соответственно здесь же есть и его вторая часть в виде воплощенных через него же Черных Слонов, а именно - Белые, Белые как снег, слоны. Они стояли у стен города, наблюдая за действиями Черных. Сошлись два цвета, две противоположности и сейчас будет разыграна партия в шахматы, где не может быть ничьих или мата, а только смерть, либо одних, либо других и соответственно при смерти одних - смерть других - и наоборот, потому как они не могут существовать порознь. А посмотреть на эту схватку двух, непонятно как возникших здесь стад, собрались все жители города, все - от мала до велика. От Снорфа до Короля, и даже Орлы, горные Орлы спустились со своих заоблачных высот дабы не упустить ни одного момента в этой захватывающей бытие. И она началась. Раздался трубный глас и стада начали сближаться, все быстрее и быстрее. Расстояние между ними неотвратимо сокращалось - они наращивали свою скорость и свою мощь, все ближе и ближе и вот - бам - удар. Столкнулись лбами они и взвревели, и всхрапели и изошли кровавой пеной. И ударил один слон другого со всего размаха хоботом и убил его сразу же. И взмахнул противоположный слон и сделал то же с недругом своим, и ударились они снова и встретились их кованные хоботы, и раздался сильный звон, а потом один слон ударил другого бивнями и пробил его. И вошли бивни в плоть его на большую глубину, а когда вытащил он бивни, то хлынула ручьем алым кровь и капельки остались на бивне, сверкая и переливаясь на солнце подобно прекрасным рубинам. А кровь Черных Слонов была подобна изумрудам и проникали лучи солнца сквозь эти капельки, заставляя их сиять и играть, переливаться как мокрые листья на деревьях. и затрубил один слон и повалился наземь, а из бока у него хлестала кровь и также заревел и упал его противник только что пробивший ему кожу своими заостренными бивнями. Так было постоянно. Скоро все слоны пали мертвыми, покрыв поле своими трупами, черными и белыми. И ни один из них перед смертью не издал жалобного стона, а только воинственные, заставляющие кровь бурлить и кипеть и зовущие в бой. И полегло стадо Черных Слонов, а рядом с ним полегло стадо Белых.
И наступила тишина. Злитики тоже наблюдали за этим сражением, а теперь были не в силах что-нибудь сказать. Горожане тоже молчали пораженные, а некоторые даже плакали, видя столько смертей сразу. Даже у короля гоблинов неприятно защемило сердце, что было у него первый раз, а про короля эльфов и говорить нечего - на глазах навернулись слезы и ему пришлось утирать их рукой. Все еще долго смотрели на это страшное зрелище, еще в ушах у них стояли ропот и рев прошедшей битвы, а перед глазами - смерть и только смерть их. А потом, немного успокоившись горожане просто стали расходиться, молча и тихо, каждый по своим делам. Пожалуй им приходилось видеть такое впервые и надо было это пережить. И ни король, ни старейшины не препятствовали этому, а даже были среди тех, кто ушел первыми, только Снорф, маленький Снорф, никуда не ушел и остался сидеть здесь, на стене, закрыв глаза и о чем-то думая. Сейчас его глаза жгло от слез и рыдания душили его. Смотря на мертвых животных, бедняга опять вспомнил прошлое - все до единого момента. И от невозможности воскресить, воссоздать его из глубин своей памяти вызывала эти рыдания. Утраченное время, утраченное навсегда, но как же ему вернуться, как ему обрести прошлое? Он не знал ответа на этот вопрос и только подкативший к горлу комок и прорвавшийся наружу, заставляли на время позабыть это и лишь плакать, плакать очищающими его душу слезами.
Наступила ночь. Первые звездочки уже высыпали на небе, оживляя его безжизненный и мрачный ландшафт. Тоненький серп луны, чуть покачиваясь, засветил своим серебристым светом. Этим призрачным и неясным, холодным и безжизненным светом, придающим предметам их изначальный облик, заложенный в самой их сути. В это время происходят удивительные и очень странные вещи, которые мы увидеть может разве что в своих снах. Вот плескаются в ручье даяны, разбрасывая брызги вокруг и будя старый ворчливый дуб, который сердито начинал шуметь и скрипел недовольно своими ветвями. Из его дупла высовывала свою уродливую голову ужасная Арграна и выползала из него, чтобы немного поохотиться. Эта женщина-змея наводила страх на всех маленьких птичек, которые здесь жили. А из глубокой норы выбирался старый и дряхлый, весь заросший щетиной Леший. Проводил лапой по своим кабаньим клыкам и, довольно хохотнув, скрывался в чаще. Где-то ревел вепрь, в воздух поднялась огромная летучая мышь, заиграла свирель - начиналась ночь, обычная ночь. И так каждый раз много-много лет назад и ничего не менялось. Но сегодняшняя ночь была последней, последней в жизни их всех - так во всяком случае думали очень многие. Прошла эта ужасная битва слонов, завершившаяся ничем, горожане разошлись по домам. И все бы шло как обычно, и завершилась бы эта ночь как и все ночи - рассветом, если бы не произошло следующее. Тишину нарушил стремительный звук, он нарастал, крепчал и вдруг перерос в оглушительный грохот, взрыв, сопроводив себя вспышками яркого света, потом еще один разрыв и свет, еще один, потом еще и медленно-медленно, неторопясь и никуда не спеша, начинал теснить мрак ночи этот свет. Он исходил откуда-то из-под земли и устремлялся вверх. Через какое-то время почти вся темнота была загнана к себе на небо и уже не было видно ни луны, ни звезд. Из домов стали выходить удивленные жители, что это такое вдруг случилось - спрашивали они друг друга. Никто не мог ответить на этот вопрос. Происходило что-то необъяснимое, что-то загадочное. Если так можно выразиться, свет светлел, приближаясь к дневному все больше и больше. Из своего дворца вышел король. Жители устремились на площадь. Король поднялся на возвышение и заговорил. Его голос был глух и тревожен. Он рассказывал о великих битвах, происходивших очень давно, о столкновениях добра со злом, о том, что этот свет, видимо, предвещает что-то ужасное, и всем надо подготовиться к этому. Призывал отбросить лень и сон и выйти на стены с оружием (о каком сне может идти речь - горожане и так в страхе все дрожали - все остатки сна они оставили в своих постелях), обращался к их разуму, предлагая в этот решительный час, а что он был решительным, никто и не сомневался, все вдруг почувствовали, что эта ночь может стать последней в их жизни. И уж точно решающей. Собрать все свои силы и побороть врага. Все закричали "То-о-о", выражая этим свою поддержку, затем разошлись, разбежались по домам, чтобы побыстрее собраться и подготовиться к битве.
Вышли на стены и увидели скачущего по направлению к ним всадника, за которым гнались волколаки, пытаясь вцепиться коню в ноги. Но вот всадник развернулся и со всего маха рассек одного из них пополам, потом проколол другого, волколаки на минуту замешкались, что дало всаднику возможность вырваться из их окружения и помчаться со всей скоростью по направлению к воротам. Снорф пристально вглядывался в скачущего. Кого же он ему напоминает? Гэндальф, это же Гэндальф. И он закричал во всю силу: "Гэндальф!" Тот поднял голову и ответил: "Лестницу. Быстрее". Ему сбросили лестницу и четыре веревки с петлями на конце. Он быстро спрыгнул с коня, оглянулся - волколаки стремительно приближались, быстро затянул веревку на одной ноге коня, на другой, а двадцать лучников, встав у стены, стали отгонять волколаков горящими стрелами. Одна стрела попала в бок самому большому из них, и тот заскулил, завертелся на месте и рухнул на землю, подпаленный. А Гэндальф хладнокровно и не обращая, как казалось, внимания на происходящее, затянул последнюю веревку на коне, после чего крикнул: "Тяни!". Затем подбежал к лестнице и начал по ней взбираться, а коня поднимали с помощью лебедок несколько человек. И вот Гэндольф с конем уже вне опасности. Волколаки, поняв бессмысленность своих прыжков, убежали обратно.
А радостного и счастливого Гэндольфа обнимали король и старшины. И маленький Снорф тоже был здесь. Он долго жал протянутую ему руку знаменитого волшебника. Тот отрывисто отвечал на вопросы. "Да, долго не мог выбраться. Спасал Артура с придворными. Кажется в надежном месте спрятаны. В горах. Больше никого за пределами города нет. Да, положение ужасное. Все разрушается отовсюду стекается всякая нечисть. Ситуация очень опасная. Они, кажется, готовят решительный штурм через несколько часов. Еле успел. Да, надеюсь нам удастся выиграть битву. Да, обязательно будет битва. Нам придется выйти и сразиться с ними. Другого выхода нет. О да, Некромант очень опасен, а сведения о нем противоречивые. Да, слышал. Поздравляю вас. Отлично сделано. Это был удал для их войска. Об этом много говорили." Он снял плащ и перчатки и прямо здесь немного подкрепился вином, холодным мясом с хлебом.
Уже последний горожанин забрался на стену и приготовился. Гэндольф вытер губы и повернулся назад - никакого движения в стане у врагов. Тишина. Хотя не совсем. Тихий такой звук. Впрочем он видимо от света, который перестав светлеть, лишь выполнял свою основную задачу - освещал, только чуть-чуть жужжа. Свет был неестественный и даже слишком желтоватый. У Снорфа начали болеть глаза - он был немного близорук. И вспомнил прошлое, только не свое, а чужое. Малышу не доводилось прежде бывать в пустыне, в обширных, бесконечных царствах песка, где правили песочные человечки. И где звучала необычная их музыка, проходили спектакли - хоть и очень кратковременные, а главное этот отсвет, давящий на глаза, отсвет солнца. Снорф погружался, только на этот раз в чужой колодец. О, это был очень-очень древний, очень-очень заброшенный колодец. Множество трещин покрывали его стены. Вода была тухлой, настоянной на старости, возможно целебной. Солнечные лучи боялись окунаться, боялись мочить в ней свои кончики. И потому она была совершенно непрозрачной, невидимой. И так как диаметр у колодца порядочный, то Снорф парил, опускаясь на его дно, раскрыв руки и улыбаясь. Он в бескрайней водяной бездне, вобравшей в себя все воды Земли, стекающие туда со дня ее образования и подпитывающие жизнь бездны ежечасно и ежеминутно.
Прекрасное состояние души. Снорф радовался, что он тонет, потому что не чувствовал никакой боли, не задыхался, не испытывал неудобств, а просто парил. Он стал бестелесен , он стал своей мыслью. И вот внизу что-то блеснуло, что-то вспыхнуло. Или может быть не внизу, или ему показалось. Посмотрим. Падение продолжается. А может наоборот взлет. А может быть не то и не другое. Может быть он все время остается на месте, а это все ему только кажется. Но все равно Снорф замер в предвкушении. Скоро он увидит этот блеск. А может это сверкает перстень, столь нужный ему, Снорф попытался ускорить падение, стал шевелить руками - так поступают лягушки, но этим испортил все дело. Его руку задело что-то острое и горячее, и малыш очнулся.
Он снова на стене, а вокруг уже идет сражение. Злитики предприняли мощный штурм. Все их войско бросилось в атаку. Город атакуют со всех сторон - свистят стрелы, пролетают камни, падают сучковатые и утыканные гвоздями бревна, льется смола, доносится звон мечей - весь этот шум сначала захлестнул Снорфа, напал на него, а потом чуть отпустил. И Снорф вскочил на ноги, испуганно смотря как несколько гоблинов теснят охранника башни. Еще немножко и они прорвутся и полезут в огромном количестве. Но на лестницу падает бревно и сбрасывает одного из них вниз, тот по пути задевает второго и они вдвоем натыкаются на колья, расставленные внизу. Охранник несколькими ударами топора перерубает шест, на который опирается лестница и она валится вниз, однако стрела, пробив кольчугу, вонзается ему в плечо. Вурдалаки атакуют западную башню, но она не сдается, стойко обороняясь. И кругом оказывается король, подбадривает жителей и сам принимает участие в битве. Забрало у него опущено, грудь защищает кираса, он одел налокотники и длинные перчатки. Сапоги его также покрыты железными пластинами. В правой руке он сжимает меч. За ним всегда следует несколько человек из гвардии. Они внимательно следят, чтобы кто-нибудь не выстрелил в короля, готовые в любой момент закрыть его своим телом. Бой идет и в воздухе. Сотни орлов сражаются с вампирами и летучими мышами, иногда кто-нибудь из них снижается окровавленный на землю, не в силах продолжать этот бой.
Пока орлы сдерживают поток вампиров и Черного Карлика, который пролетает над городом в надежде подхватить зазевавшегося горожанина. И Снорф заметил его. Он в страхе смотрит на это маленькое чудовище, хватает лук, принадлежащий убитому воину и целится в него. Что же ты делаешь? Ты не умеешь стрелять? Однако Снорф натягивает его и спускает тетиву. Стрела взвивается в воздух и попадает Карлику в руку. Этот сильный удар опрокидывает его и он, задев за крышу, падает на улицу, однако вскакивает и, придерживая место, в которое попала стрела, идет по ней, оглядываясь. Снорф вставляет вторую стрелу и снова целится в Карлика. Тот его замечает и инстинктивно прикрывает здоровой рукой лицо, но стрела проходит мимо. Тогда Карлик, совершая огромные прыжки, бросается к Снорфу. Малыш, не успев вставить третью стрелу, выхватывает из-за пояса небольшой нож. Карлик совершает стремительный прыжок и хватается зубами за запястье, перекусывает его. Снорф дико вскрикивает, нож выпал из руки, и только молотит Карлика по голове кулаком. Тот, не обращая на это внимания, с трудом взлетает и направляется в сторону леса. Однако в воздухе на него нападает упырь и пытается отнять Снорфа. Упырь раз за разом налетает на них, а Карлик раз за разом уворачивается. Тогда упырь разворачивается и цепляет за ноги самого Карлика. Тот пытается отбиваться, но безуспешно, упырь сейчас сильнее его.
Снорф, полуживой от страха, смотрит на приближающегося упыря. Карлик пытается отпиннуть его, но бесполезно, тогда он предпринимает последний маневр. Он переворачивается в воздухе и выпускает Снорфа. И пытается уйти от преследований упыря, их битва продолжается в вышине, а наш малыш благополучно попадает в сарай, и лишь слегка ударившись, оказывается на полу. В первый момент, однако, он не чувствует боли, только нога не слушается. Затем с трудом приподнимается и ковыляет к выходу - ему хочется опять в бой, он разозлен, его мысли направлены на то, чтобы убить как можно больше врагов, он жаждет мщения, глаза горят огнем. Но спотыкаясь и упав во второй раз, остается лежать, не делая попытки подняться. Чувствует вдруг страшный холод, охвативший его. Открывает глаза и видит - он в горах.
Сидит нв самой вершине какой-то горы, окруженный со всех сторон острыми камнями, грозящими ему, черными и мрачными. А снег, покрывающий горы очень тверд, почти как лед, и Снорф боится, что подскользнувшись, он съедет вниз,и если не напорется на камень, то обязательно сорвется в пропасть. Поэтому он в страхе хватается за край ближайшего камня, хотя холодно и руки коченеют, начинают прилипать - что же делать? Снорф оглядывается и вдруг в изумлении обнаруживает - неподалеку лежит перстень. Тот самый перстень, ради которого он совершает свое путешествие, волшебный перстень, изумительный по своим действиям. Он всех спасет, а ему подарит вечную славу - славу избавителя Мира от Зла. Надо только сделать два шага, только два. Снорф осторожно разворачивается и пытается ступить, но нет, его руки примерзли к камню, отодрать их? Но тогда он не сможет взять перстень. Ногой ему не дотянуться, и потом он боится, что сбросит его нечаянно вниз. Снорф нерешительно смотрит на перстень. Затем пытается потрясти, раскачать камень, но нет, бесполезно. Снорф с силой дергает - ничего не получается. Он в отчаянии закрывает глаза. Сейчас малыш не в силах даже обхватить голову руками. И вот, открыв глаза и взглянув на перстень, он увидел человека, одетого во все черное, кроме белого кружевного воротничка, на ногах у него чулки и дутые штаны, волосы зачесаны назад, открывая невысокий лоб, нос прямой и тонкий, губы хорошо очерчены, завершает образ изящная треугольная бородка. Снорф долго и пристально смотрит на человека, разглядывает его, не произнося ни слова. Тот, насмешливо улыбаясь, подходит к перстню. Он совсем не боится упасть, берет его и собирается уходить. Снорф рвется к нему, кричит "Постой". Человек оборачивается. "Отдай его мне. Это мой перстень. Он все для меня". Человек с сомнением смотрит на Снорфа. "Пожалуйста отдай, он дороже меня самого для меня. Он - все", - опять повторяет Снорф. Человек пожимает плечами и кладет перстень на снег и пинает его ногой. Снорф в ужасе закрывает глаза и с силой рванувшись, устремляется вниз. Он катится за перстнем все быстрее и быстрее и срывается в бездонную пропасть. Крик его замирает вдали. Долго лежит он и вот брызги, звук шлепка. Снорф упал вслед за перстнем в море. Вода немного зеленоватая, но довольно прозрачная. Снорф с силой гребет, стараясь схватить тонущий перстень. Тот же постоянно ускользает из его рук, не дается ему подобно маленькой юркой рыбке, заманивая беднягу все глубже. Снорф гребет изо всех сил, но перстень в последний момент постоянно выскальзывает у него из рук.
Сейчас Снорф совершенно забыл о боли, только перстень. А мимо него проплывают морские чудовища - огромные акулы и громадные касатки, ужасные змеи и страшные ящеры. Вот один из ящеров смотрит на Снорфа своим холодным неподвижным взглядом и неторопливо начинает плыть вслед. Перстень, опускаясь все дальше и дальше (а может выше и выше) достигает толщи вод, где уже никто не живет. Бедный Снорф чувствует громадное давление, глаза начинают вылезать из орбит, распирает живот, виски болят, он уже ничего не понимает, только видит огромную пасть, собирающуюся его поглотить. Совершает последний рывок и... и опять оказывается в крепости, только уже не в сарайчике, а рядом с ним и около него стоит тот черный человек, с жалостью глядя на его страдание.
У Снорфа оказывается сломана рука и все тело в синяках и ушибах. А на плече - кровоподтек. Человек склоняется над ним, но у него уже нет бороды и нос совсем другой - нос небольшой и чуть курносый, такой веселый носик. Человек что-то говорит стоящим рядом с ним людям (когда они здесь появились и кто они?). те осторожно берут малыша, кладут его на носилки и быстро куда-то несут.
Король же (а это, конечно, был именно он) направляется снова на стену. Все шло успешно, все атаки отбивались, пока не начались поединки. И здесь все было поначалу прекрасно. Его лучший друг, рыцарь Нальсеталь красиво обыграл царя обезьян и, выбив меч из его волосатых лап, пронзил горло. А потом дрался с огромной крысой, выползшей неизвестно откуда. Изо рта у нее стекала ядовитая слюна, хвост заканчивался наконечником с жалом, она ловко прыгала, увертываясь от меча рыцаря, а потом сама начала атаковать. И бедному Нальсеталю пришлось очень туго. Крыса сбила шлем с его головы, разбила вдребезги щит. Но Нальсеталь изловчился и невероятной силы ударом проломил ей череп. Та упала замертво, только напоследок дернув лапой.
Затем рыцаря сменил Трогреппт - викинг диких фьордов. Он сражался со знаменитым гоблином Кьэрртэвьем. Они разошлись ни с чем. Точнее сказать, их разнесли ни с чем. Так как уже при повторном нападении они, проткнув щиты, свалились на землю раненые один - в бок, другой - в бедро. Потом проходили схватки нескольких противников друг с другом - четверо со стороны короля и четверо со стороны Некроманта. Их поединок продолжался несколько часов, кони под ними пали, мечи зазубрены, сами они изранены, но никто не смог одержать в нем верха. Их тоже разнесли.
Затем проходило много единоборств, однако, не заслуживающих пристального внимания из-за незначительности противников в них участвующих, разве что Овграппт, сын Аптьонта, да может быть Одноглазый Похититель Трупов с Вайнаустрых Топей, с младенцем-кровопийцей, а в остальном - ничего примечательного, ровным счетом.
Пока не наступил следующий поединок, и не расступилось воинство Некромантов, уступая дорогу кому-то. Пока был слышен только звук его шагов и от него в сердцах горожан закрался страх. А вот и он - громадный и ужасный Железный Великан. Медленно и неторопливо шел он несмотря ни на кого, его глаза были закрыты. Он ориентировался каким-то неизвестным способом. Собою он являл Безжалостность и Равнодушие. Не заметив, придавил своим сапогом несколько пауков-людоедов, да парочку змей вкупе с несколькими волколаками. Их визг похоже не произвел на него абсолютно никакого впечатления. Выйдя из войска, он остановился, ожидая, кто же решится выйти - правила надо соблюдать, и терпеливо ждал. При виде его горожане, до того громко кричавшие и подбадривающие друг друга криками, притихли и приуныли. Противник был им не по зубам. Железный Великан оглядел всех - кто же все-таки выйдет?
Первым решился это сделать Нальсеталь - изящный и ловкий рыцарь, он надеялся при помощи своей природной ловкости легко увертываться от тяжеловесного и, наверное неторопливого Великана. Выехал на середину поля, собираясь вызвать на бой это страшилище. Но Великан лишь заметив такого наглеца вдруг сильно размахнулся и метнул в того железное копье. Оно пробило навылет коня и пригвоздило того к стене. Бедный Нальсеталь от ушиба и потрясения потерял сознание, оставаясь лежать на земле. Увидев это, Трогреппт в ярости вскочил со своего места, схватил секиру и бросился вперед. Но не успел он добежать и до середины поля, как его голову срубил железный диск, пущенный Железным. Он в мгновение срезал его благородную голову, как бритвой. Увидев это и глубоко возмутившись произошедшим на поле боя, вышел, нет вылетел огромный горный орел, король орлов. Его могучее тело было заковано в броню, лапы замотаны прочной кожей, голову защищал надежный шлем. В лапах его находился золотой меч, сиявший в лучах того неземного света.
Великан тоже вышел на середину поля, держа в одной руке дротик, а в другой - железный топор. Орел стремительно бросился на Железного, стремясь поразить его мечом. Но удар не принес Великану какого-либо значительного повреждения - только небольшая вмятина. А Великан с размаху рубанул птицу, проломил броню и обломал ей одно крыло. Орел рухнул на землю, быстро поднялся и, опираясь на одно крыло, попытался как-то спасти его. Но второй удар настиг его и он упал и больше уже не вставал.
К этому времени Нальсеталь оправился от пережитого и горел желанием отомстить за своих товарищей. Он вскочил на нового коня и немного отъехав от города, выстрелил в Великана из лука. Стрела, попав тому в грудь, заставила его удивленно оглянуться. Он пошатнулся. Видно, хотя стрелы и не доставляли серьезных неудобств, однако кое-какой вред от них был. Поэтому Нальсеталь, гарцуя на коне, осыпал его градом стрел. Все они попадали в цель, вынуждая Великана постоянно пошатываться.
Злитики зашумели, закричали. Вот одна стрела попала Великану в сустав и топор выпал у него из рук. Другая сорвала с него плащ. Видно Великан начинал проигрывать поединок, но почему он не пускал в ход оружие, а только неестественно топтался на месте, не пытаясь даже что-то предпринять. Войско стало подбадривать его криками, но он видимо не знал что делать. Нальсеталь расхрабрился, подскочил близко к нему и разрубил сапог ему своим коротким мечом. Великан не шевельнулся. Тогда Нальсеталь разрубил другой сапог. Великан продолжал оставаться недвижимым. Чтобы его спасти, из войска выбежали несколько гоблинов и метнули копья в Нальсеталя, одно попало в щит, одно пролетело мимо, но третье воткнулось в его ногу, а четвертое вспороло ему кожу на шее, отчего захлестала кровь и Нальсеталь упал на колени, зажав шею руками. Однако, последнее копье, брошенное Вааргрепдом, воткнулось ему в сердце и через минуту Нальсеталь лежал мертвый у ног возвышающегося над ним Железного Великана. Гоблины радостно запрыгали, приветствуя гибель рыцаря. Но жители возмутились - это ведь не по правилам. Они стали возмущенно кричать и требовать справедливости, хотя выходить боялись. Великан посмотрел в их сторону и вдруг широко и злорадно улыбнулся, отчего плохо смазанные его челюсти противно заскрипели. Горожане все еще шумели и всячески выражали свое негодование.
Наконец король обратился к ним с речью. Он заметил эту улыбку и почувствовал что-то недоброе, которое однако будет исходить не от Великана или его подручных, а возможно изнутри, от кого-то из горожан, а может быть даже и от самого него. Поэтому в своей страстной речи он призвал своих собратьев не трусить, но ебъединиться, выйти из города и разбить всю эту мерзость. Но для начала следовало уничтожить Железного человека.
Тот стал проявлять активность, поднял свой топор, повесил колчан с железными стрелами, взял острый меч и направился к городу. Подошел к нему и стал ходить возле, вызывая смельчаков на бой. Несколько человек пытались обстрелять его, но были застрелены Великаном, другим в назидание. Больше смельчаков не находилось, а время шло. Правда никто не мог сказать о том, день ли сейчас, ночь ли. Впрочем из-за этого света такие понятия теряли свою значимость. Только казалось странным отсутствие желания спать у всех без исключения. Бодрость наполняла их тела, заставляя каждую косточку, каждый нерв трепетать в ожидании чего-то. Правда страх, этот тоскливый страх, горячо умолял их обождать с действиями. И благодаря мудрому разуму и трезвости суждений, они не давали волю таким опасным чувствам, твердо зная, что свои рубашки ближе к телу. Поэтому никто не торопился, а терпеливо ожидали решительных действий со стороны кого-то еще. Кто же осмелится выйти на бой с чудищем? Кто осмелится сразиться с этим исполином? Кто выйдет на верную смерть? Кто ее ищет давно и безуспешно, кто страстно желает погибнуть, разочаровавшись во всем, а особенно в маленьких радостях жизни. Кто испытал полноту чувств, вызываемых страхом смерти, тот должен испытать полноту чувств, вызываемых самой смертью - этим поистине прекрасным явлением. В этом единственно вечном явлении. Смерть. Только она одна неподвижна, а значит совершенна, потому что ей не к чему стремиться, она себя нашла и обрела. Стремятся остальные и только к ней, ибо в ней лишь находят ту Высшую Истину, которую искали столь долго на протяжении всей жизни, правда, в некоторых случаях несознательно (в подавляющем большинстве). Однако эти поиски заключались уже в самой жизни, которую они, по своей природной глупости, решились попытаться жить или прожить или пройти этот путь до его неизменно счастливого завершения. Более мудрые успевали завершить его почти что сразу, лишь только родившись. И понимая что страдания, вечные и ужасные страдания, из которых собственно и строится вся жизнь, страдания твои собственные, сменяющиеся радостями, но которые должны причинять страдания кому-то другому, по иному невозможно.
Так как смерть является неким нулевым уровнем, благом, к которому все стремится, страдания лежат ниже этого уровня, а радости выше (кое для кого наоборот). Однако, факт в разделении их, все движется, спешит пожить, побуйствовать, правда, тем самым приближая смерть и возможно, благодаря этому, поступающим мудро, и быстрее других приходящих к этой Вечной Истине, к сожалению, тем или иным способом. Их смерть помогает жить кому-то, уже тем, что она доставляет одним горе, а другим радость, говорит о том, что смерт может быть самой жизнью, что не только жизнь есть часть смерти, но верно и обратное.
Но давайте вглядимся более внимательно. Ведь в данном случае под понятием смерть подразумевается лишь гибель чего-то частного, мелкого, чего и достойны люди. Хотя некоторые, лучшие из них, осознавали это и с легкостью распоряжались такими частыми смертями своих подданных, солдат и так далее. Они твердо знали, что смерть отдельного индивидуума никоим образом не отразится на чем или ком-либо (эмоции в расчет, конечно же, не берутся - это не учтиво). Поэтому они и смогли приподняться над той посредственностью, над тем бесчувствием, столь свойственным большинству, и возвыситься много выше остальных. Но до смерти в высшем смысле этого слова им не дано было подняться, как не дано этого сделать никому - НИКОМУ.
Когда-нибудь вся эта Жизнь, все эти жизни, образующие ее, наконец-то закончатся. Каждая - своей собственной смертью и таким образом создадут их общую смерть. Все вернется на круги своя и вновь придет смерть сама по себе, смерть в себе, великая и вечная. И вновь наступит порядок, настоящий порядок в том, что некогда было мирозданием, теперь став ничем, не сущим, ???. вообразите только себе это. Как же прекрасно станет все, все ничто. Ведь самое прекрасное что может быть - это ничто. Подумайте, это же самое совершенное совершенство. У него нет абсолютно никаких недостатков, потому что не может быть абсолютно никаких недостатков, следовательно это является совершенством. И вы теперь сами будете ратовать, как и я, за него, надо помочь Мирозданию стать совершенством. А задача эта чрезвычайно сложная и трудная - из нечто прийти к ничто. Гораздо более трудная, чем совершить обратный процесс. Пока я даже не знаю каким образом это можно было бы осуществить. Пустота - как же этого достигнуть? Так думайте, а мы пока продолжим рассказ о злоключениях счастливого Снорфа.
Конечно на поединок с Железным Человеком вышел он - неторопливой и гордой походкой, осознающей кем она движет, и движущийся очень величаво и держащийся очень надменно. Поначалу Великан , как не странно, никого не заметил. Он продолжал ходить, опустив голову, из угла в угол поля, изредка останавливаясь, чтобы выкрикнуть очередное оскорбление, от которого король краснел до кончиков волос, а злитики громко и весьма непочтительно хохотали. Пока, наконец, он не услышал звука трубы. Тогда Великан удивленно стал оглядываться. Труба означала, что вызов принят. Однако кто же его принял? Никого нет. Великан не отличался особой сообразительностью, но даже ему пришла в голову мысль о невидимке. Конечно же это был невидимка. Он слышал как об этом поговаривали, пока он находился в кузнице, черные работяги с такими веселыми мордочками и рожками как у молодых козлят.
И видимо оно где-то здесь. Что ж, если это так, то последующие его действия, направленные против него, с целью его противодействия и возможно уничтожения были бы бессмысленны и разумным решением в данной ситуации было бы ретироваться. Но что скажут люди, что обо всем этом подумают в обществе? Б-р-р-р! великан передернул плечами. Подумать страшно. Обольют же потоками грязи, затопят лавиной нечистот, забросают гнилью и отбросами.
И так плохо, а не так еще хуже и надо выбирать. Он оглянулся - войско подбадривало его своими криками. "Надо же, любят-то как", - умиленно проговорил Железный. Нет, долг превыше всего. Я буду драться. Лучше погибну в бою, погибну достойно, как и подобает настоящему Железному человеку. И он выпрямился во весь рост, смело и широко раскрыв глаза дабы прямо смотреть в лицо опасности. Широко расставил ноги и оперся о свой острый железный меч, после чего прокричал какую-то несуразицу. В ответ на это огромный голыш хлопнул ему по скуле. Что-то хрустнуло. Великан не пошевелился. Вот другой с силой стукнул ему в живот. Великан поднял меч, третий ударился ему в шею. Железный человек начинал разъяряться, он крепче сжал меч в своих руках. Четвертый больно стукнулся ему в ухо. Он в ярости махнул мечом, тот рассек воздух, разрубив по дороге напополам несколько мошек, но невидимка, видно, остался невредим, потому как пятый камень с силой вонзился в его левый глаз, вызвав временное ослепление его.
VII
Но великан даже не вскрикнул, а только крепче смял мяч и стиснул зубы. Видно соперник попался серьезный и бой предстоит не шуточный. Вдруг человек сделал неожиданный выпер и проколол воздух своим мечом, нет изящным кистевым движением полоснул пространство сделал шаг правой ногой и сразу же мгновенный подрезающий удар - безрезультатно. Может попробовать с плеча он сильно размахнулся сделал прыжок сильными ногами рубанул со всей своей мощью. Меч глубоко вошел в скалистую почву, уйдя в нее почти по рукоятку и в этот момент великан почувствовал как кто-то влез ему на плечо, он не обратил особого внимания, а только силой дернул меч. Тот не отдался он дернул сильнее, меч немножко продвинулся. Тогда еще раз - еще немного вошел и, наконец железный вытащил его из этих скалистых нажин и опять начал изо всех сил дубить воздух. От этого меч даже разогрелся и стал красным как свекла. Сам великан тоже стал розоветь как варящийся рак. И все ломал и махал своим мечом. А кто же это влез так удачно ему на плечо? И теперь что-то делающий у него на голове - работа это опасная, можно легко сорваться и разбиться насмерть. Но маленькое существо продолжало копошиться. Наконец железный остановился и замер. Что-то он все-таки чувствовал или может быть услышал какое-то шуршание. Но существо тоже замерло и застыло, только непомерно большой пес выглядывал, выдавая его и кого-то оно напоминало. Это сморщенное личико - эти ноги - парные лапы как у воробья. Великан поскреб у себя в затылке, затем пошарил там и наткнулся на что-то мягкое. Осторожно взял это своими пальцами и поднес к глазам. Существо слабо шевелилось. Великан не знал, что такое комары или слепни, но желание, овладевшее им при виде этого было сходным с нашим в подобных ситуациях. - Раздавить! Но существо что-то достало из кармана. Положило это в маленькую веревочку и начало размахивать ее, все быстрее и быстрее. Железный человек с интересом за этим наблюдал, думал про себя - получится у того или нет - получилось. Страшный удар ослепил его заставил покачнуться, он выпустил существо из рук и схватился за лицо. Боль - пожалуй это состояние трудно определить другим словом. Сильная-сильная боль пронзила всю его громадное железное тело - хоть он и был железным, но такие чувства как это, изредка посещала его. Но в привычном смысле этого слова он боль не чувствовал, только сильный-сильный дискомфорт сильное-сильное не соответствие себя его обычному состоянию. Что-то в нем нарушалось он постепенно терял способность осмысленного восприятия окружения. Он начинал терять управление над своим телом. Пока наконец не рухнул как подкошенный на землю и не замер в таком положении. Свершилось - чудовище было уничтожено. Наступила гробовая тишина. Ни стой ни с другой стороны не доносились изъявлений ни горечи ил восторга от этого факта. Безмолвие.
Только малый Снорф, минуту назад с ужасом смотрящий на него, и не помнящий что же он только что сделал, пробирался к своим. Дело сделано теперь пора и возвращаться. В полной тишине он подошел к городу. Влез по спустившейся лестнице на стену и удивленно посмотрел вниз. Все горожане покинули стены и сейчас стояли у дворца короля, кого-то ожидая. Снорф оглянулся назад. Войско злитиков вело себя так же довольно. Странно солдаты сели на землю, поджав под себя ноги и принялись горячо обсуждать кого-то - это можно заметить по весьма активной их жестикуляции. Снорф спустился вниз и тоже пошел к площади. Уж сколько раз его ставили в тупик - обстоятельства, люди. Он не понимал причины всего этого. Его ум был настроен лишь на определенный вариант хода истории. Причина - сначала, а все то, что благодаря ей появляется - потом и называется следствием. Но почему-то в жизни всегда происходило много необъяснимого, неподдающегося какому-либо ????????.
Видимых причин для подобных действий не произошло. Расслышал Снорф направляясь к площади и проходя по его пустынным уголкам. Может кто-нибудь сказал что-то кажется этого не было. Потом никто нечего и не сделал, чем бы объяснить все происходящее. Непонятно. Возможно дело в чем-то не в сделанном или невысказанном. А оставшихся мыслях; как слова так и дела, а далее повлиявшее на вот это все. Но, наверное, так и должно быть. Именно высшее может влиять на то, что ниже его, и не наоборот. Только мысли могут влиять на нас и на все что снами связано, а потому всякие разговоры об обратном в корне не верны, точнее говоря, должны быть в корне не верными, чтобы мы не сводились до примитивного состояния, где властвует материя и все материальное. Нет ничего в действительности, чего не было бы сначала в мыслях. Мысль - вот первопричина всего остального и только она - так размышлял малыш, пробираясь по городским закоулкам, хотя он пожалуй сбился с пути.
Карлик недоуменно огляделся вокруг себя. "Попал черт знает куда",.-пробормотал он с сомнением в голосе, хотя ругаться совсем не было ему свойственно. После чего присел, дабы завязать свои красивенькие сапожки - их ему подарил сам король. Посетивший их в пору своего отрочества, и теперь решивший отблагодарить нового друга, столь много сделавшего для него, для города. Малыш с благодарностью принял от него этот дар, полученной оказанной ему честью. С радостью он примерил их и нашел весьма удобными, прямо как по нему сшитыми. Теперь он изящно перевязал яркими шелковыми шнурочками, затянул. Что ж, можно продолжать путь. Однако картина, появившаяся перед его взором, несколько озадачила нашего героя. Какие-то мшистые стены, вздымающиеся высоко высоко вверх, что даже с трудом видно небо - Снорф огляделся - со всех сторон его окружали такие же стены, а внизу каменный пол также покрывал мох. Ничего себе, - проговорил Снорф. Вот так да. Где же это я? Куда это меня занесло-то - в минуты испытания, как вы успели заметить, малыш выражался очень простонародно, и совсем не литературно, что конечно же несколько умаляет его в наших глазах, но к сожалению в моих силах было этот факт скрыть или умолчать; сложившиеся обстоятельства вынудили меня предать его огласки. Итак, наш бедный герой с тоской взирал на краешек неба, еще видневшийся снизу. Малыш размышлял: ""видимо попал я, куда-то попал, тут уж крути-верти все едино - одним маслом мазано. А вот где я был, куда-то исчезло из виду, и потому как то - ничего, так и то, что в данном случае - совпадают. То есть сливаясь в одно нерушимое целое, образует замкнутую форму, становящегося в себе самой - содержание что и требовалось от нас понять. Таким образом, то где я нахожусь, уже скорее всего не будет тем, где я не нахожусь.
И попав сюда, нельзя не попасть куда-то, или все-таки, по прошествии долгих лет. Попасть не куда-то - что конечно всерьез принимать во внимание и внимать в принимание нельзя, однако исходя из только что,. нами высказанного, с очевидной простотой, явно следует, (простота очевидна - надеюсь этого объяснять не понадобится). Она очевидна как любая простота, потому как очевидность не состоит из такого рода простот, одна простота к другой простоте слагают простую очевидность. Но невероятность зарождается несколько иным способом, объяснять этого мы пока не будем, отложив на время такого рода удовольствие, обратим свои взоры на Снорфа, мужественно размышляющего в нелегкой ситуации, в который он непонятным образом оказался. Осмотреть место посредством глаз не представлялось возможным из-за весьма скудного освещения - видимо на земле наступали сумерки и солнце садилось. Потому малышу пришлось присесть на колени и ощупать скалы. Да, так и есть. Внизу вода. Он сразу это почувствовал, как только понял где находится. Ползает здесь. Он - этот кто-то больно укусил его за палец, нет схватил, схватил своими клещами. Снорф поднес козявку эту к своим глазам. Какой-то рачок, красновато-черного цвета. А, вспомнил, их называют крабами. Читал про них как-то. Очень забавные существа и главное, очень вкусные. Так что продержимся, пока что-нибудь не придумаем. Через некоторое время, в течение которого Снорф успел посидеть на корточках, поиметь еще двух крабиков и немножко почесаться, сверху вдруг полилась вода. В начале тоненькой-тоненькой струйкой, а потом на голову малышу обрушился поток, он накрыл его с головой, ударил несколько раз о стены, выволок его из этой ямы. Выплыв, малыш с радостью увидел морское дно. Значит он сидел в тине, и когда начался прилив, то ее заполнила вода и помогла ему выбраться оттуда. Теперь он волен плыть куда угодно. Но куда? Малыш немножко поплавал пока, понырял, погонялся за стайкой каких-то сине-зеленых рыбок, понырял с другими, с темно-бордовыми и наконец решил плыть. Цель его путешествия имеется - перстень. Он находится в родной стихии - в воде. Следовательно, ничто не мешает продолжить поиски, а в каком направлении плыть, неважно, главное только до берега. Туда, к горизонту, и малыш поплыл, сильно выбрасывая свои задние лапы. Снова он один, и снова впереди него неизвестность. И малыш прибавил ходу.
Встречающие рыбки весело ему подмигивали и приветливо кивали. Дельфины образовали колонку, в которой он оказался и в таком окружении он устремился дальше. Долго они плыли и много видели удивительных вещей, затонувших кораблей, полных сундуками с золотыми и серебряными монетами и драгоценными камнями, слоновой костью, и красным деревом. То, были корабли, атакованные кровожадными китами, но ничего из их богатств этим морским разбойникам не досталось. А пошло ко дну, вместе со всей командой, о чем свидетельствовали множественные скелеты, выглядывающие ото всюду. Или было любопытно посмотреть на такое необыкновенное зрелище - какой-то уродец плывет в окружении множества красивых созданий морских. Красивейших и умнейших, с их такими радостными клювами. Малыш взял одну саблю и привязал себе к поясу. Дельфины весело за этим наблюдали, им не было известно оружие, и они подумали, что он взял, прицепил для красоты. Однако малыш чувствовал, что не долго будет продолжаться это безмятежное путешествие, и что очень быстро может наступить развязка. Поэтому на всякий случай он схватил длинный узкий кинжал и спрятал у себя запазухой. Дальше они попали в царство Мурены - ее изображения теперь встречались повсюду - Мурена доедает добычу, Мурена на отдыхе, Мурена собирается в поход. И ее уродливая морда долго еще снилась нашему скитальцу. А пока они увидели настоящую, живую мурену, равнодушно смотревшую на них своими пустыми глазами. Они подплыли к ней и робко остановились в некотором отдалении от нее, дабы поприветствовать Великую правительницу этого благодатного и процветающего края. Мурена выслушала их речь, сухо кивнула и, распрощавшись, уплыла. Дельфины вздохнув, наперебой заговорили друг с другом, принялись обсуждать случившееся. Сейчас Мурены уже нет - стали вежливыми, а раньше без крови не обошлось бы. Эта - приходится родственницей той самой Мурены, что любила поплескаться в бассейне с одним императором, а потом его съела, хотя может и не съела, но болтали всякое. И эта Мурена являла собой уже новый тип Мурен - мурен образованных и развитых, тонко чувствующих и трезво смотрящих на вещи, хотя это и не совместимо у людей. Таким образом Мурена, явившаяся нашим путешественникам, принадлежала к переходному периоду этого уважаемого рода властителей. Еще один шаг - и они просто станут утонченными, высокообразованными, интеллектуальными царями, что и окажется завершающим этапом для них. Так как ничего подобного остальные, конечно же, не потерпят ни в коем виде. Да в самом же деле. Какие-то аристократические особы со своим проклятым?????7 и манерами; и такие спесивые, вздумали властвовать (или наши). Никогда. Власть не может быть высокоразвитой (как уровень). Даже высокоразвитая власть. И мы уверены, поэтому, что следующими правителями уже будут кто-то кровожадные и грубые. Впрочем, это не важно может так не будет. И к тому же это утонченность в фундаменте своем содержит звериные инстинкты, которые, путем долгой выдержки и консервации. ?????????????? став иными. Против законам природы, в обычном мире не позволяющие достигнуть такого состояния вследствие своей изначальной природности. И думая об этом, Снорф, увлекаемый дельфинами уплывал вдаль, в неизвестное, в туманное неясное. Отрешаясь от земного, постепенно вживаясь в новое. В такое зыбучее и мягкое. Овладевающее тобой, обнимающее, нежно касающееся и щекотящее - он чувствовал полное умиротворение и блаженно парил, парил как орел, чувствуя себя опять одиноким и великим, лучше сказать одиноким и потому - великим. Конечно друзья могли бы найтись, но настоящих, то есть таких, которые бы восполнялись своей сущностью, нет такова уж у него судьба, или у него ее было в достатке, или не было вовсе - что, впрочем невозможно, и следовательно верно первое и потому он один мог опустится в бездонную пропасть, погрузиться в одиночестве, как известно отшельник,. В случае своего долга отшельничества - уже не есть то, так как один, один - это уже двое, а разговор двоих (таких двоих) и, иногда срывается вниз, для чего со временем, и приходит на помощь третий (тот высший или тот низкий из всех), но если его нет, что тогда делать, и, к тому же еще одного такого нет, то что ж, как ему быть - но видно в том и состоит задача его, что он погружается в бездну медленно и постепенно, не давая себе рухнуть в нее, разбившись о камни.
И Снорф начинал себя чувствовать возносящего себя в высь. Взлетающим к звездам, уходящим в бесконечную даль, туда, где царит неизвестное и непознанное, в себя, вовнутрь. И потому погружавшимся в пропасть, ибо что можно назвать более близким чем это, погружаться в себя или возносится к небу. Как может могучее дерево возносить все выше и выше свою крону, оно имеет длинные и прочные кроны. Уходящие под землю, в глубину, в мрак, в тьму, и таким образом его листочки постепенно приближаются к солнцу. В глубину своей души, вот, что лежит в основании этого.
И в чем главная задача на долгом пути, который каждый день принужден преодолевать, дабы уразуметь хоть что-нибудь на пути познания себя, своей внутренней сущности, а значит и познания всего остального, всех загадок составляющих неразрешимую тайну мира. Вознестись в бесконечность нам не дано,а потому приходится выбирать этот путь. Ведь другого нет. Только назад, правда желающие могут и остаться на месте, не торопясь осмотреться, сесть. И достав завтрак, плотно поесть. Что однако, по моему глубокому убеждению, не является слишком плохим делом. Конечно "слишком плохое". Просто не очень хороший поступок, достаточно малодушный. Но не более. То есть не менее того. Однако, сидя на земле, ведь не в движении он находится. А потому рассматривать это в качестве путешествия очень сложно. Итак, Снорф находился в пути. Дорога трудная, опасная, полная всяческих неожиданностей, таящая в себе бесчисленное множество преград. Один неверный шаг, слишком быстрый поворот и все - одиссея закончена самым плачевным образом. Хотя ему помогают в меру своих скромных сил. Вот и жив он пока, вот и идет он потому, точно танцует. И чист его взор и на устах его нет отвращения. Хоть канатоходец может сорваться в любой момент в эту пропасть и ничто уже его не спасет тогда. Даже... Но не будем уточнять, достаточно того, что мы сказали.
А канат звенит от порывов ветра, стремящегося раскачать его, гудит и в ужасе с ним его сердце, говорящее: "Что же ты делаешь, несчастный, остановись. Пойдем обратно. Мы же там погибнем. Другой конец каната скрыт, там еще никто не был, ни один человек не смог туда пройти, или лучше бросимся вниз и снова станет тишина, как мы были до сих пор. Опомнись! Но рассудок холоден. Хотя нет, совсем нет.
Он бурлит, кипит. Но сердце холодно и застыло в груди его, оно уже умирает. Рассудок чувствует, что только там он может спастись. Но что же там? Что?
Этот вопрос постоянно возникает перед его взором. Куда я иду? Зачем я туда иду? Но может это правда. И я там погибну, да может канат тот и ни за что не цепляется, не прикреплен ни к какому выступу, может он болтается в воздухе, или устремляется вниз, может я иду, качусь туда в темноту. А так ли это плохо. Там никто до меня еще не бывал. Я стану первым и единственным. Добавило бы сердце. Пусть я согласен. Уж таков как видно будет приговор. Единственный. За всю историю единственный. Больше таких как я не будет, потому что эту веревку, или как ее красиво называют, канат перерубят и все. Но может он не ведет в мрак, может...А впрочем, все равно. Я в любом случае пойду вперед. Может там и спрятан перстень этот. Кто знает? И Снорф погрузился в сон. К сожалению множество мыслей его оказались погруженными в сон и потому забытыми им, утерянными и может быть, навсегда, навеки. И больше ни в чьей голове они не появятся ни в чьем мозгу не родятся,. И уйдут, оставив лишь слабый оттенок себя, как чего-то мимолетного, мгновенного и недолговечного, точно мгновение, и нет их уж боле. Но как же так? Не могут они совсем исчезнуть, стать ничем, нулем и пустотой. Не может этого произойти, точнее не должно. Родившись как-то и светясь, погаснет после, что ж и все. Ну нет. Такому не бывать. Слова носящиеся здесь, и затихающие вдали, затем он спал в избытке отразившись умрут, как эта мысль. Или оставят все же свой труп потомкам безутешным.
Почему? Слова рождены мыслью и образуют мысль собой. Они есть лишь продукт ее, но, конечно же, наиболее действенный и величавый и потому, сильнее всего воздействующий на нас словом, конечно же в отдельности, а в совокупности, в множественности, в виде диалога, разговора. Потому и сцепят некоторые народы их более всего. Но что делать немым иль косноязычным. Размахивать руками, пытаясь убедить другого в очевидном. А может быть папоротника речистого с собою захватить хотя, конечно не в этом дело. И мы от темы уклонились, ушли увязли в этом деле, собою мысли сохранившись. Тогда, вперед, продолжим, бело мне стало видно тьму ночей и предрешением проблемы зовущей оторопь очей. Так рассуждал герой великий (иль оный Мури, известный нам). Обдумав разговор безликий, но мысль. О мысль. С тобою что же происходит, куда ты исчезаешь вечно, взмолится ли в небеса, иль вечно в нас пребываешь ты в молчании, ответа мы не слышим? Только ответ, наверно не возможен. Ведь так. Но как общаться можно друг с другом нам самим собою, слова мы произносим разве и помогаем им руками. Но можно плотно рот закрыв, содержим звук все в первом; закрыв их на замок огромный, а ключ искусный утопив в молчанье. Наш удел на веки, и мы с восторгом будем ему последовать везде забыв об упражнениях этих, способных вам помочь. Тебе ж решить то не под силу, пройдись тихонько в тишине, и выдай смысл его. В том мире, где будем мы сейчас все это не имеет силы и не подвластно тем умам великим, дюжим, крепким, обширным, и спесивым. И Снорф свой путь продолжал далее.
Множество опасностей встретил он еще. Вот плывет грозная акула. Наводящая ужас на всю округу, съедающая все подряд, а рядом с ней маленькая рыбка, с наглым видом взирающая на остальных. Дельфины в страхе, сбиваются в кучу, окружив со всех сторон беднягу Снорфа, которого начинает бить крупная дрожь, и его зубы сильно стучат друг о друга. Акула неторопливо проплывает мимо, обдав их холодным презрением. Уф, кажется обошлось, и все повеселели и возрадовались.
Но не долго им пришлось пить сладкое млеко из сосцов Отрады мимолетной вот, с другой стороны возник опять тот призрак, с заостренным верхним плавником, при виде которого моряки, находящиеся на корабле, чувствуют холод в сердце своем, а беззаботно плескающиеся купальщики, в ужасе выбегают из моря, оглашая воздух ужасными криками. "Э-э-э, береги-тесь. На бере-е-ег!" То опять была акула. Вся так же ???, очень величаво проплывала она мимо них но уже немного ближе. Дельфины опять сбились в круг. Но некто не подал и виду, что в сердце его вселился страх иль первобытный ужас. А через некоторое время акула уже почти коснулась шершавым боком гладкой кожи крайнего дельфина, от чего тот если бы мы могли видеть глазами дельфина, побледнел и холодный пот бы выступил на лбу его. Однако то началом только было. Атака постепенно убыстрялась.
Ужасная акула жадно обводила своим холодным взором тот маленький отряд, не видно ли слабинки. Туда удар направлю главный свой, и расшатаю оборону эту, и вдребезги я разнесу ее; окрасив кровью воду. Но спокойно встречали взгляд её ужасный морские созданья, и твердо, не колеблясь, создавая что это дело жизни всей возможно будет, и о своем участие в погоне, сопровождающей героя (пусть будущего) они все прожужжат своим потомкам и детям, внукам и так далее, и гордится будут этим и за честь сочтут иметь в числе своих далеких предков кого-нибудь из них, сегодняшних. Дельфинов, которые осознавая это все так же, держат строй свой, ряды его не размыкая, но акула, акула вдруг повернулась и уплыла. Уплыла ли она? Да, в самом деле. Конечно нет. Черная тень метнулась выше, норовя ударить в центр, и если можно, Снорфа захватить, благодаря уму царевича дельфинов, Терса. Мудрого среди мудрейших, он продумав такой поступок злобной твари, подставил вместо Снорфа пустоту, куда акула и попала, в бешенстве потом она металась очень долго, что ж еще одна атака сорвана, а путь далекий впереди, что будет с ними?. И вот злейший враг всего живого, своей злобой и коварством заставившей о ней узнать весь мир, своих сестер и братьев убивающей, еще на свет не появившись, напал опять на стаю благородных. Теперь значительно трудней пришлось вступать в единоборство и есть уж раненные, их бока покрылись красным, однако соленая вода подлечит быстро их, что даже не успеют они припомнить как случилось это. Только не приплыли бы другие, собратья этой серой.
Кровь свежую почуять могут из далека и приплывут в мгновенья ока, тогда держись. Встречай друзей, в жесткой схватке витязей - и благородных, и не очень. Кто победит, Оччим. Трехглазый вождь акулья рода, огромней каждого урода, он может стать больше Партка. Царица белой и касатки. Она хранит нейтралитет, но посмотрите, О! Увы! Сбылись предсказания и пред вами, стеной не пробиваемой плывут акулы стаей, неумолимо холодны, жестоки и коварны. Дельфины стали торопиться. Быть может бегство им поможет. Но стыдно братья мне рядиться и бежать что есть мочи. Я б предпочел своею грудью встретить ворона такого.
Ты что, ведь мы погибнем, а наше дело. Мы не спасем ведь землю от нашествия.
О, да. Забыл конечно я об этом. Извините. Конечно лучше дать нам деру и показав свои хвосты уйти из под сурового позора. Дельфины ходу прибавляли. Акулы еле поспевали за этими созданьями, хотя обычно играючи они могли догнать, когда б хотели, но сегодня будто их силы стало вдвое больше, и мощь показывая такую они летят. Нельзя догнать их акулы. Еще поспевают, и чувствуют что не надолго хватит им тянуться по пути дельфинов.
Но вдруг дельфины повернулись и бросились на них с проклятием. На встречу им попался спрут огромный. Щупальцами длинными своими достать пытался до крутолобых, однако изворотливей его дельфины в этот раз все оказались, но бедный Снорф. Его забыли, о, сейчас он станет пищей осьминогу, тот приготовился уже, схватил за горло малыша, присоски впились в тело. Снорф, тот мужественно борется со спрутом, стремясь обрезать щупальце кинжалом заостренным, подобранным в заброшенном корабле, но спрут не обращает ни малейшего внимания на слабые уколы и его вторую щупальцу обвивает, тащит к пасти жертву постепенно, но что это? акулы грозные бросаются на Спрута и тот принуждает уносить себя от них, он их конечно же боится, точнее не боялся, когда б не Снорф, да не огромное число этих серых тварей. Дельфины же бросились на помощь, и многие обвиты им, и тащатся вослед, стремясь избавиться от щупальца его. Он набирает скорость. Акулы вынуждены оставить попытки всякие забросить беднягу нашего, схватить и поискать себе попроще и слабей добычу. Но Спруту путь его кто преграждает? Огромный ящер. Морской Змей. Он больше Спрута и сильней, но редко он выходит на охоту, предпочитая собирать большую дань у подданных своих, и тем питаться. А живет во дворце и не с кем не дружит, он был возмущен, узнав что нападение свершилось и герой чуть было не погиб, а добрые дельфины еле отстояли малыша. И в ярости он обрывает часть щупальцев. Затем хватает лапою его за нос и к своему горящему от гнева глазу он подносит. Смотрит грозно. Осьминог поник от страха весь. И, умоляюще взглянул на него, да не решается, потупя очи долу, затем он осторожно Снорфа выпускает, прощенья просит у него на языке своем труднопроизносимом, а затем он гладит малыша по голове, малыш сурово смотрит на обидчика, решая как отомстить тому за нападенье.
А змей громадный и огнеподобный, проклятье животное хватает своею лапою когтистой. Те когти впились в плоть злодея, образовав кружки крови; затем разинул пасть в бездонную утробу засунул осьминога, просящего о милости, что к падшим надо проявлять и ???7 и создание морское целиком ничуть не поперхнувшись даже, а только потихоньку крякнув наслажденьем. Затем он обратился к малышу с такими лестными словами: Малыш великий, муж суровый, что привело тебя ко мне, могу ли я знать это может. То тайна есть. Для слуха непосвященных, я тогда не буду тебя своими просьбами тревожить, но лишь в восторге выкажу почтенье, колени преклонив перед тобою. И всеми головами дно поцеловав, у ног твоих раскинувшиеся, но пока прости за то, что поздно я помог тебе в убийстве чудовища морского, а также рад я видеть сир твоих проворных добродушных. Сейчас они играют друг с другом беззаботно; а так же прошу ко мне в покои, мой дворец конечно не чета таким, к чему привыкла уж твоя душа, и где уютно себя чувствуешь, в блаженстве на золотых сиденьях развалившись. Однако не побрезгуй и моим, я все готов себе позволить. Подарю любую вещь - то честь великая для рода моего, о том потомки с подменном видом станут всем вещать. Восторженно внимающим словам их, а затем спрошу присутствовать на пире, данном в честь тебя, там посажу я друга моего за стол, ломящийся от дивных кушаний, и во главе стола сидеть ты будешь гордо, а по бокам твоих знакомых, дочерей, сестер, подружек и так далее. Твой слух они, наверное, смогут усладить прекрасным пением своим, а взор - чудесной пляскою, игривой и веселой, она всегда мне сердце веселит, и, чувствуя в себе я молодости возвращенья. Кровь закипает в жилах и бурлит и пенится, потоки влаги слой, омывая их. И иногда, не выдержав, срываюсь с места я, и в мгновенье ока рядом с ними. Пусть не возраст мне, и не пристало бы владыке столь легкомысленно восторгу отдаваться. Но зачем же жить тогда, как бы не это. Ты я думаю простишь мне слабость эту, о чем молю тебя смиренно я. Но дальше я покажу тебе свое жилище, и окрест я проведу тебя по берегам где душа твоя возвеселится при виде живописности их дивной, а пока прошу всех в гости. Снорф, внимавший до того с блаженным видом его столь величавой речи, поклонился и направился во след владыке всех морей земных, а следом стайка добродушных и веселых дельфинов верных, спутников его и проводников по дну морскому. Неторопливо проплывали все, любуясь дивною картиной. Стайками рыб цветистых. Звезд морских, цветов волнистых, щупальца простершие свои и воздающие хвалу герою, толпы на и креветок бурно изъявляли свой восторг огромный, переполняющий все чувства их и в избытке расплескивающийся при ходьбе, каракатицы светились черной краской, создавая пречудные картины бытия. Театр теней своеобразный подводный храм искусств изящных, где львов нет и гиен, их останки хранились возле дома. Так назывался у них дворец искусств. Как мы сказали бы при виде его красот чудесных.
И так же добавить мы должны. Герой наш удивился сильно, созерцая прекрасные строения морские, чудесные для глаза и для уха. Они пылали мощно пламенем. То звуки издавая поднебесные, то звуки моря, тихо говорившего, а может и просящего о чем-то. Краски играли на их выпуклых образованьях, отливались из сапфиров и были им подобные в последствии, и все здесь походило на земное, вот только заменялось все искусственно лужами, трава имела точную замену. Изумруды, алмазы, рубины красные, небо же - то бирюзой, а то сапфиром чистым, а так же гиоцинты ламбрадор и перламутр, янтарь такой он нежны был, эбеновое дерево, и кость слоновая. Все создавало мир, все искусственно было, ничего реального. Все призрак, так же быстротечно, но Снорф увидев то, застыл, не мог он дальше плыть. То его мечты, наверное были воплощенные.
О, сколько роз хрустальных и пионов, тюльпанов, мордовок и гвоздик, певунья алая и лилия, нарцисс, горошек, георгин, а гладиолус - сочный, точно кровь, бегонии забавные плоды, все казалось здесь каким-то нереальным, а потому прекрасным как мечта, которая не сбудется во веки и благодаря тому останется мечтою, как искусство, когда коснется жизни грязной. Вдруг, глядя на все вокруг, ?????? ?????? над нею, и добивающее палками ее - то зовется жизнью и признаньем. Так зачем такую тягу к смерти им ???, быть может лучше бы уйти на дно морское и жить в фантазиях своих и развивать великое творенье?
Так думал Снорф, в восторге обводя очами этот вид, потом он развернулся и быстро опустился к саду, как имя саду будет? - обратился он к цветам. Сад радости - ответили растенья. Как имя саду? - тихо он спросил жука, тот не ответил, даже не пытался, а просто тихо продолжал лежать. Как имя саду? - снова обратился малыш к восторженному буйволу. О, нет, не буйвол то, а вол стремительный и яростный, застывший в своем рывке предсмертном, и в порыве том зовущем всех вперед. Всех живущих уйти куда-то ввысь, а может быть к возврату на поля и нивы. Обычно ведь такой исход у всякого порыва. Вол не повернул своей главы, увешанной оленьими рогами, и прошептал: "Сад смерти, если вам угодно, это заметить бы могли вы сами, обратить усталый взор свой на мои кости. Заплетается язык от долгого стояния в напряжении. И чувствуя как мой порыв уверовал в земное притяженье". Снорф усмехнулся этому признанью и смолчал, решив за благо все увидит там и проскользнул в морской он храм. Там поджидал его дракон по имени Калабес, ?? здесь и фурит иль Гарпий и Медузы, и Змеи водные, Тритоны, царевны мертвые и Флоны. В этом саду жизни беззаботно проходили у них бесчисленные дни и ночи, в утехах и увеселеньях, как казалось им самим, а так же словопреньях, глубокомысленных. Мудреных и научных, порой тоскливых и докучных, и глумливых. То звалось все существованьем из пугливых там были кролики, потешные, и человек стальной, бучатый, держащий меч, с трудом обхватный небрежно левою рукой и отстригающий им ногти, так же в плаще собольем, и короче там обитал один король, он всем раскланивался важно и учтиво, одновременно шаркал палкой, разводя руками и подмышкой держал гусинное перо, с наконечником златым. И лепта его стан обвивала. Очень грузный, а корона держалась еле на затылке. Так и жили эти существа, да и живут поныне, и вот герой спустился к ним, и в возмущении припал к стонам дракона. Тот, не без изумления, отвратил свой взор от зеркала кривого и, сняв очки, уставился на Снорфа. Зачем пришелец ты здесь оказался, почему ты обратится к нам решил - мой брат заведующий морским змеем. Он будет другом. У меня ж как не было друзей так и не будет. Я с трудом воспринимаю все чужое, только наше, и улыбаясь посмотрел вокруг себя. Медуза поклонилась и изящно ему перчатку подала он принял из рук ее прекрасных этот дар и показал герою. Видишь она руке подобна. Только? И замолчал он на минуту, свои слепящие глаза уставив прямо в очи Снорфу. Только...? Что только? Может сколько, а может и ничто: - подумал карлик той порой и не ответил очень скромно, решив, что правильнее будет умолчать ему, но вот дракон берет другую, и еще, потом бросает их всех вместе на пол, вынимает рукавицу, неторопливо осмотрев ее, любуется узором необычным, расшитой ниткой золотой, украшенной вся аметистом, и роняет так же на пол. Облачко поднялось в тот момент, когда перчатка дна достигла. Затем рукав свой засучив, и обнажив по локоть руку, кулак сжимает и подносит Снорф видел, это не я, и не мой брат, но ты иль тот кто был тебе подобен, подумай и скажи к чему тебе все это, но только помни, что мой пример себе противоречив и не соответствует действительности вовсе, так же помни, что яд находится и в рукавице и в перчатке, а этот яд рука приготовляла ловко. Потому ты можешь осмотреться,а потом прощай. И отправляйся во дворец к брату, он подобен моему, как я подобен брату своему.
Снорф удивился слыша это, а потом решил, что после сможет заглянуть сюда, а ныне действительно, наверное пора ему отправится на бал. И он учтиво распрощался с правителем немножко странным и унылым, и вот, уж видит купол зданья, а потом и весь дворец предстал ему. О, что за диво он, что за чудо, непременно он должен побывать там, только позвать бы надо тех дельфинов резвых, да вот они. И друг за дружкой они вплывают в храм Морского змея, где поклоняются искусству и превозносят его песней. Ряд стражников, расступясь, приветствует его, и пропускает внутрь, там он видит анфиладу комнат, зеркала повсюду и камин огромный. Миноги, что извиваются в огне. А так же краб ворчащий постоянно раздувающий костер, чтоб пламя не погасло. А так же украшения лепные, изображающие землю (землю в море, то есть дно и скалы) так же статуи прекрасные зверей и Змей, сидящий по середине, весело смотрящего на нашего героя, с умиленьем.
Малыш раздвинул щеки, засмеялся и весело подплыл к владыке, здравствуй я буду гостем, ты хозяин, мы будем веселится вместе, ведь рыбы так прекрасны здесь, а мы совсем другие и потому легко сойдемся относительно их вида; так же вкуса. Добавил Змей. А сейчас мы сытно пообедаем, давай-ка, проходи за стол. И вы, - и он обращается к дельфинам, пожалуйте сюда почет и слава вам. Ну проходите. Дельфины подплывают медленно к столу, садятся. Вилки, салфетки аккуратненько подвязаны. И все ждут тоста, чтоб потом начать им пить и есть и славить угощенья. Змей медленно поднялся из-за стола, и обратился к гостям словом дельным.
"Я рад вас видеть здесь всех в сборе, а так же рад вам сообщить, что под охраною царя морского вы находитесь сейчас, я только что услышал весть благую. Он принял сторону земли, точнее света вместо тьмы, и против стал он Никроманта, перед этим тот убил его внучат, и сына тоже и потому те силы злые, что пытались вам помешать, уже в тюрьме, а некоторым досталось даже доля пострашней. Потому мы будем веселиться, и пировать во славу моря, нашего родителя и земля, я уверен, будет спасена, когда герои, подобные тебе, мой юный друг, живут на ней (но и в воде, конечно тоже - добавим от себя. Таков удел наш, добавлять везде и всюду, все что попало, дабы разъяснить нам действия этих персонажей).
Так вот, произнеся свой тост и выпив залпом кубок, Змей губы утирает и садится тяжело за стол, а гости, следуя его примеру, рьяно начинают хвалу свою тем угощеньям дивным воздавать - в почете у них еда, питье конечно тоже, и веселье разбрызгивается в изобилье. И даже Снорф - угрюмец, раскрыл свой рот, как говорится, до ушей и радуется жизни беззаботно, хотя, конечно, это просто, - для другого, но для Снорфа - ох как тяжело (пока не выпил он), а после уж забываются все печали (точнее все печали вспоминая и от избытка их - махнет рукой досадливо) затем должно ему бы душу чистую свою порадовать - хоть иногда, в минуты отдыха, несчастье, а праздник продолжался - стук вилок и ножей, и блеск посуды - тяжелы кубки - окаменела уж рука, в глазах белеет от тарелок, кружится голова, внутри твориться извержение и горло жжет - пищеизъявление - является нам - огород обширный и просторный служит для обедов нашего владыки - капуста океанская растет, плантации ежей, моллюсков, крабов и угрей, лоснящихся довольством, подобно свиньям на земле, и множество различных видов рыб - каких угодно форм, расцветок и объемов - но главное - какое мясо - дивное. и Снорф обгладывает косточки у каждой и запивает веселящей влагой, вот музыканты приготовились к концерту, но стол вдруг кренится на бок и опрокидывается.
Что случилось? - восклицают гости. Появляется глава из-под стола морского исполина, огромный глаз - и взгляд пустой и равнодушный, уставившись на Снорфа и бездушно и очень медленно спускается обратно, то чудище ужасное, его зовут Предвестником всего. Герой не понимает, что случилось, и кто тут давеча вгляделся ему в лицо широкое, но Змей устало вертит нож в своих когтях и говорит: "продолжим же наше празднество сейчас, эй, дочери мои, скорее принесите другие кубки, блюда наши и ножи, а стол поднимем мы легко сами. С этим умчались доченьки исполнять повеленье, а гости стали поднимать тот стол, но чудо, как бы прирос к земле он намертво, и не поддается никому. и вот один, другой отходит от стола и только Снорф натужено кряхтит, когда вдруг крышка поддается и немного отрывается от дна, но Снорф, от напряжения ли, а может быть тому виною хмель, что до краев его наполнил, только валится он под крышку и она в мгновение захлопнулась - и снова намертво прирос тот стол ко дну и до сих пор в таком он положении находится - а гости в изумлении воззрились на это, и молчат - что сулит им предзнаменование такое - неизвестно и мы оставим их пока в таком же положении - и долго они стояли рты разинув, и даже Змей молчал в недоумении, а пока посмотрим, куда запропастился наш герой несчастный.
Снорф оказался во мраке - во мраке ночи, застенчивой и скромной, осматривающей каждого из нас с пристрастным любопытством, черное и печальное море плескалось у его ног - и этот плеск был подобен музыке небесной - Снорф видел очертания той музыки, плывущей вверх неторопливо. Он поднял руку над собой и схватил ее за хвост, но не смог удержать и выпустил. Рука болела красным светом. Бездонная тьма омывала его слабые руки, опущенные в изнеможении руки, вниз. Одна из них горела и потом не смогла оправиться от этого удара. Лучи звуков больно жгли ему кожу, отчего принужден был малыш долго на нее смотреть, лаская. Поднялся сильный черный ветер и смог малыш увидеть разные предметы, что находились рядом. Он видел, как раскаленный зной пропитывал воздух, и тот звенел от напряжения, погасшие светлячки пели свои печальные песни, оплакивая погибшую мелодию, утонувшую в своей бесконечной глубине, и духи носились здесь. Снорф нащупал холод льда и приложил один кусочек к сердцу, чтобы оно забилось ровно и мощно, и чтобы его алая кровь ударила бы в голову сильно, и позволила мысли подняться, помочь ей воспарить ввысь. О, эти погибшие и забытые мысли. Как они цепляются за свое прошлое. Но пот выступил на лбу его и принудил его зачерпнуть той горькой воды морской, чтобы освежить себя и коже отдых дать. Темные деревья - разве вы можете заслонить весь свет, исходящий от меня, закрыть собою его разящие лучи и умереть заставить кущи райские, пробивающиеся из-под гнилых останков моих, чтобы стать выше вас и погубить ваши жизни, и вскоре превратиться в тьму. Тяжелое недовольство, ночное недовольство. Опять я испытаю вас, но за что. Я был готов утонуть или задохнуться после дождя где-нибудь на опушке, но нет, я еще жив и чувствую это черное и печальное море. и не вижу того застенчивого ночного мечтателя, погубившего множество жизней своим правдивым светом, и отблеск теней еще сверкают в моем усталом и измученном мозгу. Я сострадаю тебе, и поэтому, себе - как самому несчастному безобразному карлику, сидящему возле одинокой дороги. рядом с воткнутым шестом, показывающем прошедшее и наблюдающем как встает уже великий и сверкающий полдень над моею головой, и солнце поднимается из-за темных гор, освещая мое счастливое безобразие, и этим меня почитающее. Почти мой стыд. "О, солнце, - обращаюсь я к своему небу, - не отвергай несчастного убийцу твоего, склони покорно голову свою - я отнесу ее мечом двуручным - карлик воздел руки, и слезы, горячие обильные слезы, потекли по пухлым щекам его, размывая грязь, прилипшую к ним. Застенчивый Снорф не решался посмотреть на свое солнце, но только тянулся к нему руками, страстно. Затем упал, и волны понесли его вдаль, где должен был он погибнуть. Черная бездонная мгла смотрела на него снизу своим мудрым и волшебным оком, заставляя малыша стыдливо поднимать глаза вверх, дабы не порозовели бы его пухлые щечки. Он с радостью чувствовал легкое прикосновение белой пены, и сине-золотые мотыльки вились вокруг его безжизненной главы, а над ним виделись две руки, тянущиеся в исступлении одна к другой, уж ногти их посинели-покраснели от напряжения и кожа лопалась на их ладонях. И луч света, выйдя из мрака морского, коснулся пальцев их, и озолотились пальцы, став похожими на руки бога, на руки веселого, смеющегося бога, который смотрит с состраданием на землю, и со своей недосягаемой вершины смиренно наблюдает течение жизни, сам застыв навеки, и только часть его подвижна - имя ей - время.
Часть VIII
И оно является частью вечности. И Снорф знал все это, и чувствовал хорошо свое знание, так как велик он был в себе и мог спокойно преступить свои желания великие и страсти огромные. И потому лежал он сейчас на облаке легком, несущем его в далекую страну обетованную, где найдет он, наконец, сокровище то бесценное, найдет и возрадуется и заплачет одновременно. И слезы потекут по его смеющимся щекам от сознания своего горя. Потому что знает он о своих страданиях будущих и горестях, и скорбях. Но облачко легко и бесплотно, а Снорф - радостен сердцем своим. И мысли его тихи и спокойны, а разум его уснул.
И белые жеребцы скакали по бескрайнему полю, носились за ветром, кусая его крепкими зубами, и ржали в исступлении диком. А тяжелые тучи заволакивали небо, прятали его своими свинцовыми телами, заслоняя его от этого ужасного ветра. И оставили только маленькую щелочку для луны, слабо светившей из-за нее, чтобы не дать сгуститься мраку, и скрыть от нее этих жеребцов, белых и игривых. Но налетевший ветер зло и сильно стучал по свинцовым тучам и принудил их сгрудиться в кучу и закрыть луну, и не дать ей радости в этом. И пусть снова она станет горестно посылать свой тихий и печальный полусвет, колышущийся от его порывов. и обдувать уснувший разум Снорфа, плывущего на белом облачке, в страну обетованную. и пронести его сквозь скалы и ущелья, грозно нацелившиеся на невинную белизну облачка, и спасти от черных птиц, злобно кричащих в вышине, чтобы увидел он горы далекие, сада цветущие, море ласковое и теплое, огни костров.
Посреди же прекрасного сада стоит колодец, из него уже давно никто не набирает воду и потому он такой заброшенный и одинокий. Если подойти к этому колодцу и крикнуть: "Эвоэ-э!", то эхо ответит вам, но потом появится голова маленького человечка, держащего в вытянутой руке ярко сверкающий перстень. Возьмите его и наденьте на ваш указательный палец, и пусть ваша десница сияет в ночи.
Снорф медленно открывал глаза, неторопясь, стараясь оттянуть пробуждение. Да и куда ему торопиться - впереди еще целый день. Он потягивался, широко зевая и одновременно слушая. Кто-то окликал его по имени, но он снова сомкнул вежды свои. Крик не прекратился, перейдя в неистовый. Малыш испуганно раскрыл глаза. Яркое солнце ослепило его, обожгло. Горячий песок заставил отдернуть от него руки, а знойный воздух окутал всего. К нему с трех сторон ползли какие-то существа. Да, справа - то была змея, слева - ящерица, а прямо на него - огромный дракон, изрыгающий пламя.
Снорф попытался подняться, но не смог этого сделать, песок крепко за него держался. И он, вздохнув, остался сидеть. Первой к нему подползла змея: "Здравствуй, Снорф, - проговорила она низким голосом, - ты уже проснулся, я так рада. Сейчас я ужалю тебя в руку и ты умрешь. Я ужалю тебя в палец, но сначала буду сосать из него кровь". "Где тебе, - отвечал Снорф, - ты можешь лишь ужалить меня да и то при условии, что яд твой еще не закончился. Но меня может ужалить и оса и тарантул, а яд я высосу и выплюну, где уж тебе убить меня.
И тут услышали они хлопанье крыльев и сжалась змея и попыталась ускользнуть, но огромный орел ринулся на нее и схватил своими когтями и унес к себе в горы. Потом подбежала ящерица-саламандра. Она так обратилась к Снорфу: "Малыш, ты знаешь все обо мне? Нет? Так слушай - я самое древнее существо на этой земле. Когда первый вулкан изрыгнул раскаленную лаву из себя, я родилась. Я - это огонь священный и потому ты будешь моим. Я - это солнце беспощадное и мне подчиняется все на земле".
"Где тебе, - отвечал ей Снорф. Огонь потушу я водой, ожог вылечу волшебным бальзамом, а солнце - солнце боится ночи и бежит от нее, прячется в море". "Но я не горю в огне, - умоляюще проговорила ящерица, - верь мне".
В этот момент подкравшийся дракон опалил ее своим пламенем и вспыхнула она ярко и превратилась в пепел. И порыв ветра подхватил его и принялся им играть, носясь по всей пустыне. А дракон холодно посмотрел на Снорфа и сказал: "Я убил ее , и могу убить тебя, но огонь не главное во мне. Я могу выпить тебя - всю твою кровь. Но и это не главное во мне. Я могу говорить. Я же очень красноречивый дракон, к тому же подлый, и потому хитрый. Я первый хитрец на свете и люблю себя за это. И тебя я научу говорить. И хоть не умеешь ты изрыгать пламя, и нет у тебя острых клыков, но ты станешь сильнейшим здесь". "Где тебе, - сказал Снорф, - я плохо говорю, потому что мне не о чем говорить с вами. И потому что разговор - просто внешняя оболочка мысли, обертка их, хрустящая, но под ней может ничего и не быть, но у меня есть мысли, а они горят ярче слов. Но я научу говорить тебя, - повторил дракон, - и мысли твои станут только более от этого привлекательными. но они сожгут обертку,-ответил Снорф, - она огнеупорная и мы проделаем в ней отверстия и потом ты станешь сильнейшим здесь, станешь сильнейшим на земле.
Но в этот момент земля разверзлась у него под ногами и поглотила его в мгновенье, сомкнувшись после. И только донесся от него горестный плач, просящий. И Снорф сидел на земле, не оборачиваясь, и услышал за собой вкрадчивый голос: "Послушай, Снорф, ты хорошо поступил, что отказался от их предложений, они бы тебе ничего не дали, и что толку в огне, коли есть вода, в разговоре, коли есть нож, в земле, коли есть небо.
Послушай, Снорф, и я скажу тебе еще одну вещь, еще одну маленькую тайну шепну тебе на ушко. И услышал Снорф: "И что толку во всем этом, коли есть ты". И умолк. Снорф испуганно обернулся - за ним никого не было, только маленький паучок тяжело взбирался на песочный бугорок, а стебель травинки путешествовал на запад. Проснулся разум Снорфа, он обрадованный вскочил с места и, пританцовывая, пустился в путь, его разум пустился в путь. Долог он будет. Конечно, много-много дней и ночей пройдет пока он его преодолеет. Труден будет путь, конечно. Каждый день поджидать его будут опасности. и кто поручится за то, что избежать сможет он их все до единой, и что не погубят они его, и что выйдет он от них невредимым.
И Снорф тем не менее пустился в путь и долго шел он по раскаленным пескам и дышал обжигающим воздухом, пока не увидел город. То был город-мечта, город-призрак, блуждающий по пустыне. Белы стены его, и огромная высокая башня возвышается в центре его. В этом городе поклонялись мертвому крокодилу, и поэтому все ходили с закрытыми лицами. Снорф вошел в него. Да, город жил, сотни людей находились на его улицах, и главная площадь была заполнена народом. Снорф подошел к одному купцу и спросил его что-то, он не ответил ему, лишь в страхе взглянул и отвернулся. Снорф подошел к другому, тот проделал то же самое. Тогда малыш пошел к правителю этого города, по дороге захватив острый меч у последнего купца и кувшин с вином у другого.
Но его не пускал во дворец один жрец, сидящий рядом с ним, и которого тоже не пускали туда. Тогда Снорф отдал ему кувшин вина и отстал жрец от него. Малыш вошел во дворец и долго шел по бесконечным его залам, ища правителя, но нигде не мог увидеть его. Ни в главном зале для приема гостей, ни в зале с чучелом крокодила, ни во всех других, пока наконец он не взглянул наверх и тогда видно стало ему правителя этого города, сидевшего на крыше и смотрящего на черную статую человека-зверя, освещенного кровавым солнцем. На подошедшего Снорфа царь не обратил никакого внимания, потому что статуя не пошевелилась при его появлении, тогда Снорф выхватил меч свой и рассек царя от головы до пят, на две половины. И окрасил черную статую кровью, и рад был черный человек этому, улыбаясь Снорфу. И тоже долго смотрел Снорф на него, не в силах оторвать глаз своих, но тут солнце закрылось тучей, и началась буря, песчаная буря. И понял Снорф что делать ему.
А вскоре он уже сидел у купца одного, разговаривая с ним и его дочерью и также всеми близкими его, и знал он, что ему делать надо и что говорить надо. А когда закончилась буря, он уже был в пути, ехал во главе каравана верблюдов, нагруженных забитыми до верху тюками, и помогали ему в этом множество рабов. А вскоре приехал он к другому городу. Красная стена окружала его. В нем находился посреди огромный бассейн, вокруг которого построили дворец стеклянный. И каждый при желании видел царя, играющего в нем. И вошел Снорф в этот город, держа в руке бурдюк с водой. Сначала он продал всех верблюдов с товаром, потом рабов. а потом обменял все деньги, вырученные за это, на огромный алмаз и вошел в стеклянный дворец улыбаясь. Он поклонился царю, как будто собирался принести дары, но испугался его царь и задрожал всем телом и захотел выйти из бассейна, но Снорф раньше вылил туда воду из бурдюка с тем, что было в нем - рыбками. И вскоре не было у народа этого города правителя, а только белый скелет. И тогда бросил Снорф алмаз в воду, и стала она красная от крови, и забурлила.
А Снорф взяв коня, уехал из города и вскоре попал в третий. Но спереди на осле вез он книги свои, а позади на осле - напитки свои. И радостно встречали его жители этого города, многие плясали на канате, а когда один сорвался, то подобрал его Снорф и посадил на осла спереди. И подъехал к дворцу, и поговорил с царем его. После чего тот сильно побледнел, распрощался с близкими своими и сел на осла, идущего позади коня. Снорф только улыбался, и выехали они за город. только не могли угнаться ослы за белым скакуном и вскоре отстали и потерялись в пустыне. а Снорф долго скакал куда-то, пока не подъехал к огромной пещере и вошел в нее, спешившись, и странное зрелище увидел там: огромная толпа надсмехалась над каким-то человеком, ходившим с вытянутыми руками и постоянно спотыкающемся. Они бросали в него гнилыми фруктами, целясь в лицо. И потому был он так грязен, и кричали они: "Он говорил нам, что выходил из пещеры и видел свет там. Ну не безумец ли? Вот и ослеп и вечно теперь ходить будет подобно слепому. и тогда Снорф круто развернулся и вышел из пещеры и ничего не увидел. Только яркий-яркий свет и было отступил назад, но споткнулся и упал и покатился вниз и сорвался в пропасть.
Очнулся он на площади, и в левой руке зажал волшебный перстень. Народ шумно его приветствовал, громко кричал и неистовствовал. К нему подбежало несколько старшин, взяли его под руки и осторожно подвели его во дворец, рассказывая, что произошло. Король их недавно умер, скончался от ран, полученных в бою, произошедшем недавно. Точнее, происходящем пока, но сейчас уже дело сделано, враги обращены в бегство, а они прибежали сюда, дабы сообщить эту новость Снорфу. Пока он был в забытье, произошла Великая битва, которая поначалу складывалась для них очень неудачно, но постепенно они наращивали темп. К ним приходили на подмогу различные существа, он не поверит - какие-то твари морские, змеи и т.д. И вот минуту назад враги сдались, и теперь состоится совещание, на которое, конечно приглашается и Снорф, как один из основных участников этой битвы и убийца Железного Человека, и после этого - суд. Очень жаль, что король немножко не дожил до этого события, очень жаль. А пока Снорф, если захочет, может с ним попрощаться.
Они вошли во дворец и уже находились рядом с королевской опочивальней, в которой стоял гроб. Снорф тихо отворил дверь и робко вошел туда. Его сразу охватила тишина, смущение сильное, а кроме того и смирение. Он почувствовал себя здесь слишком чужим, инородным телом. Ведь здесь все было мертво, царила смерть. В дубовом гробу лежал мертвый король, его окружала свита. Предметы, прошедшие бок о бок с Его Величеством всю жизнь, но все они тоже мертвы, и тем еще более близки к королю, чем до того. Но вошел Снорф невольно внес разлад. В царство смерти вторгается жизнь, но кто ее звал туда, она оскверняет здесь все. Уже своим появлением, нахождением в этой палате. Мертвый король лежал с закрытыми глазами. Тщательно расчесанные волосы ниспадали на бархатную подушечку, руки скрестились на животе, ноги закрывало расшитое покрывало с золотистыми шнурками, свесившимися прямо до пола. Лицо короля было суровым и серьезным, и его мертвенная бледность очень ему шла. Снорф, подойдя ближе, поцеловал его в лоб, положил увядший цветочек ему на грудь - там уже лежало несколько других. Потом долго смотрел на лицо человека, ставшего ему родным здесь и, наверное, сумевшего его понять, его душу. А оглянувшись, с удивлением посмотрел на окруживших его. Эльфы ли это? Тогда откуда это звериное выражение, этот звериный блеск в глазах, этот трусливый взгляд, черты лица и тип исказились. Где та легкость, которая позволяла летать эльфам и всегда улыбаться, и играть с чудными бабочками. Те опустили глаза, взяли под ручки малыша и повели его в зал заседания. Там проходил суд. Войдя внутрь, наш герой осмотрелся. На черных скамьях должны были сидеть злитики, но не видно ни одного. Как будто эти места заняли его сопровождающие, но на красных скамьях сидят такие же, точно такие же существа. Да где же эльфы - всех точно подменили. Вот судья - кто это? Главный старшина? Нет, похож, но не он. Где же хоть один эльф, хоть один, оставшийся собою, можно спросить, хоть один злитик. Но Снорф услышал вдруг смех - злобный и глумливый, то смеялись заседатели. Над кем? Главный старшина поднял руку, смех замолк.
Снорф удивленно оглядывал зал. И главный вопрос, где же обвиняемые, где вожди наших врагов, где короли вампиров и вурдалаков, гоблинов и страшных пауков. И тут он услышал голос, - судья обращался к нему: "Уважаемый Снорф, я вижу на вашем лице признаки некоторого недоумения. Мне вполне понятны ваши чувства. Вы хотите увидеть своих друзей? К сожалению, мне придется огорчить вас. Видимо вы не знаете того, что все эльфы умерли, все - до единого. Этим они и победили своих врагов. Вы - единственный, кто остался в живых, из старой гвардии и потому я вас обвиняю. Доколе ж, спрашиваю я, мы принуждены будем лицезреть такое. Обратите слух свой, сограждане мои, взгляните на этого малыша - он достал перстень - таинственный перстень времени. И эльфы победили, и эльфы погибли, и он живет. Можем ли мы допустить такое? Никогда! - отвечу я вам. Никогда! И все повторим за ним. Никогда! Поэтому предлагаю проголосовать за решение участи его. Я считаю - длительное заключение в тюрьме, а потом вечный сон - он его будет ждать, он стал спасительным для малыша. Нет, даже сразу вечный сон, так будет быстрее и спокойнее. Но для начала пусть он увидит народ, как тот веселится и как тот счастлив! Все "за". Великолепно! Подведите обвиняемого к окну. Он видит счастливый народ? Хорошо. А знает он, почему счастлив народ? Мы сейчас избавляемся от последнего эльфа, и с этих пор на земле не появится ни одного эльфа - никогда!!! Они не нужны! Снорф не мог говорить. Он судорожно сглатывал слюну и со страхом смотрел на заседателей, на народ, снова на заседателей: последний эльф. Не нужны, как же так? Где мы будем? Дорогой король, кто же убил тебя?
О, пусть уж победили бы злитики, но что, я чувствую, как поднимается во мне равнодушие и успокоение, значит так должно быть. Я становлюсь спокойным. Народ, где же он? И почему он так жесток, но он всегда жесток, он был жесток и будет жестоким - в этом его суть и спасение его, и потому нам нужно уйти, мы были вспышкой, мы были проблеском света в нем, но оказались чужеродными и потухаем - потому что плоть не захотела, чтобы соединились мы с вечным источником огня, и мы умираем, и так должно быть. Мы умираем, и я последний из эльфов. То пронеслась последняя мысль в мозгу у нашего героя, перед погружением в вечный сон. Его запеленали в некое подобие савана, спутали руки и ноги. Несколько воинов подняли его на плечи и понесли. Долго они шли, пока, наконец, не увидели колодец, находящийся в одной достославной местности. Неторопливо подошли к нему, заглянули - фу, в нос им ударил сладковатый запах гнили, причудливо перемешавшийся с запахом печали, - они не выносили этого запаха. Затем подняли малыша, надели перстень ему на палец, переглянулись, и сбросили его тело вниз - наступила тишина, немного подождали и облегченно вздохнули, - колодец его принял. Все вернулось, все возвращается к себе. Потом подогнали ломовых лошадей, разрушили этот древний колодец, тщательно замуровали и засыпали землей. А следующей весной крестьяне уже пахали здесь землю, чтобы посадить клевер.