—Зима! Королевское Пусто. . . Святейшее Место... (безымянную поступь, и звон, и вранье колокольчика в хлопьях веревки —я слышу: ...все равно, все едино, все временно, тише...). Но — по шагу... по снегу... по следу... —Мое!
љ
&
Часть II
Ты — из гетер ли, из гейш ли
( как будет угодно)—
Комнату здесь занимаешь,
где желтые стены...
Кофе отменный,
и нрав у тебя переменный,
Но, как обычно, милейший
Ў в плохую погоду.
В шали из пены ленивой
по самую шею,
по-человечьи,
согласно с недолгим уютом
теплым зрачком
наблюдаешь за временем суток,
За непогодой,
и за посторонним движеньем.
Будто не видишь
ни снов, ни богов, ни героев,
будто порою
не чуешь беспомощность мысли.
Желтые стены.
Календулы. Запах кулисы.
Только не плачь:
дай подумать... я двери прикрою...
.....................
Зачем я веду Вас —налево, последний этаж,—
додумаю после: уже запотело спиртное...
Откуда-то сольно пустая, незрячая блажь
дыханием флейты в затылок— оттаивать— ноет:
у грез коммуналок,
от зеркала в трещинах льда
возьмите туда, где возможно еще отогреться,
где стены нетленны...
где вены —каналы Венеций...
где мы непременно...
где нам не бывать никогда...
где мы не спасемся — спасительный берег далек!—
но велено знать, как хрустят водяные границы...
я позже читала: мы с Вами встречаемся в Ницце,
и плавим в бокале седой атлантический лед,
и тонко искрится вино, от огня— ледяное...
не с нами, не здесь... и откуда нездешний кураж?
Зачем я веду Вас:
—Налево, последний этаж!—
додумаю после,
когда Вас не будет со мною.
.....................
так холодно оцепененье роз,—
где прячется волшба выздоровленья,
так восковые букли параллельны
волютам папильот и папирос!
так ровен горизонт под головой
и так нужны
бесторность и бестелость
тем самым, для кого она смотрелась
не-зрелостью,
не-сталостью,
ли-ствой
и—ранила, вытягиваясь в рост,
и—на войне, как на войне! —желтела,
и—на носочках, вдоль пустого тела
летала, исчезая на вопрос.
.....................
...с какой глубины
два лика Луны —
тебя и меня,
вплетаясь в траву,
плывут и плывут
до самого дня?
никто и нигде
по тихой воде
не пел и не звал
звенеть комара,
плескать серебра
полны рукава!
никто не светал
в прожилках листа
над темной водой.
никто не умел
высвистывать стрел
сквозных поездов...
..........................
когда не чужая,
когда не своя,
когда уезжаю, когда провожаю—
горячего дара
пустыня-шлея
танцует, змеиной петлей угрожая...
брожу, как лунатик,
влача пелену,
бессильная выхватить зов из гортани,
и весело знать,
что однажды свернусь,
живьем раскаленный виток оплетая—
и каменной радости
выгнется всплеск
от синего света до вольного смеха,
пока в облаках
обретающий вес
смешной самолетик
садится: приехал...
........................
Грех слепоты—
это Азъ перед знаком Добро.
Полый Элизиум.
Соло пилы и пещеры.
Звери сужают пространство дряхлеющей эры
К надписи Exit
в дверях кольцевого метро.
Я понимаю.
Сегодня легко понимать,
препоручив воспитанью колени и локти,
то, от чего обязательно сходят с ума
в медной утробе
у колокола
на излете.
Старая медь.
Почерневший от времени слой.
Не прикоснусь —
ни за что не решусь прикасаться...
Дворник царапает голые ноги акаций,
грань между ночью и ночью
стирая метлой.
День запрокинулся
в медленный солнцеворот.
Привкусы меди
еще зеленеют кругами.
По пятакам
незнакомых мощеных дворов
тени ползут
и потерянно шарят руками.
......................
эта пленная ложь загулявших орбит,
как лукавая лошадь, не знавшая воли:
не забьется, не сгубит хребта— не скорбит
и не молит...
осторожнее смерти завет "не убий" —
потому не убьет: перекрестит и сгинет,
в серых латах пластмассы, гудков и кабин
на чужбине!
натянуть повода,
пасть от страха и зла,
биться оземь, лежать, отблевавши стихами—
ни галеры,
ни вросшего в ребра весла,
ни дыханья...
но водой (потому что вода — не земля
и не воздух, а сон),— по тяжелому илу
все проносятся знаки, как тень корабля...
здравствуй, милый.
.............................
По слепому моему лицу
мчались орды,
солнце медленно обрушивалось вкось—
в пыль и в пекло,
и от этой соли не ждалось,
чтобы стерли,
и в колени лбом, как будто ниц—к отцу,
молча слепла.
Может, изжелта-черны простертые века
щек и впадин—
по слепому моему пути
шел и ведал,
что меня давным-давно не перейти
за ночь, за день,
словно помнится— еще, еще строка
следом, следом.
..............................
Истину ли искал-ведал,
Музыку ли ласкал-слушал,
Дал ли мне умереть-не дал,
Тело ли, веселясь, предал—
По воду уводя душу?..
Хватишься — за тобой следом
Ссечена по оси зренья,
Катится— головой сведать,
Лечь и пропасть у деревьев.
Выматериться в свет —длинно?
Вытянуться на след— дланно?
Высмеяться, зверью кинуть?
Вымолкнуть, спеленать, кануть?
Выдумать: там — в одном небе—
Медленные, как дым, тени,
Лебедью из воды— в стебель
Вытянулись, полетели...
Суженый — в десяти смертных...
Ряженый — до костей в бархат...
Кружится колесо ветра
Медленно, высоко, жарко...
.............................
Мой фра Савонарола.
Мой октябрь.
Пора сожжений. Долгий запах кофе.
Уже склонился оборотный профиль,
губами снегопада шелестя
над казнью опадающих горстей —
ладонью внутрь.
Оседлость паутины
бесплотна,
и теперь необратимы
подобья жил на съеженном листе...
Он —подлинник!
Присядем на скамью,
закинувши до головокруженья
обратно,
от сознанья - к бытию
на длинный вдох нанизанную шею.
Окончен спор уменья и числа
на точке.
В ней —предельность перспективы,
где я мала,
а ты еще красивей
числом смертей,
спокойствием чела.
Так выглядит родство:
за баловством,
доступным построению и глазу,
угадывать коротенькую фразу,
которая не значит ничего
(как потолок, знакомый поутру,
небесным выцветанием на ткани,
как удивленье, как непониманье
в пожатье плеч)
—Конечно, я умру...
......................................
Скажи мне, что радости нет
в моей сумасшедшей неволе—
лишь луны, и тени, и боли
неслышные
вскользь по стене.
Кореньям, деревьям и птицам,
в округе, которая снится—
и снится,
как радость во мне...
скажи им,
что радости— нет!
..................................
когда я , спокойная, выйду из глаз
гулять или просто скучать
под лампой,
где все выгорает дотла,
где только пустая поверхность стола
и мой остывающий чай,—
Ты з д е с ь.
я с Тобой говорю о делах,
забыв, что в каком-то году
не то что болела,—
но, кажется, раз
на целую жизнь выходила из глаз
и видела Выход.
и жду.
...........................
На окне жалюзи.
Безопасные лезвия —днем,
Утром — жадные жабры, а ночью—египетский орднунг.
И белеют рядами, и носят ладьи, а потом
Как один, поднимают к луне заостренные морды,
И ложатся неровной канвою на каменном... Дождь?
Да, стояли дожди,
будто начисто не о чем помнить...
Не крадись вдоль стекла,
подойди—
а иначе скользнешь
Прямо к лобному месту,
Залитому, как подоконник.
Повтори, что строительной глыбой воздвигнутый свет
Так легко разбивается всей пятернею—
Наотмашь!
И почти наяву,
Но уже по колено в траве:
Если звал— то меня...
И являюсь Тебе — оттого, что
Нам уже не дано понимать...
Я и вправду должна
проскользнуть за Тобой
Даже в это игольное ушко.
Пусть лежит все как есть
на открытом мольберте окна,
Не спросив, почему—
А узнав, словно боль:
потому что!
......................................
Сильной лисой
на зов петляющую твою жизнь
Мне —как фасон в сезон:
уж не взыщи— носить.
Как до тебя идти —скатертью путь лежит,
Так и за мной иди, сколько достанет сил.
Всем по сезону— зов, всем по себе —судьба,
Мне почему-то знать: лес опадает в срок...
Листья красивей слов, огненный мой зверек!
Осенью выберусь в лес. Без собак.
То ли запястьям быть тоненькими вразлет—
То ли напастям стать : знать, где стоит тюрьма...
Но без огня и стен будет мое жилье,
Если посмел живьем, воздухом обнимать.
............................
Все, что память моя —погрузите в десяток вагонов,
И пустите с пригорка. А я доберусь автостопом,
И без памяти кинусь на шею болтаться иконой,
Обещая Тебе бесконечное качество хлопот.
Потому что, на счастье, ни капельки я не мудрею,
Посему ни своей и ничьей головы не достойна.
Прибегу и пожалуюсь честно Святому Андрею,
Что не стала лишь дурой,— а быть не хотела святою...