Моя жизнь - отснятый кем-то кинофильм. Я уютно расположилась в темном зале. Ноги закинула на спинку кресла и балдею от происходящего на экране. Правда, иногда с ужасом замечаю, что все как-то знакомо, что в центре событий нахожусь я, что играют мной, через мою голову кидают мяч. Но проходит время и мне уже плевать, на экран смотреть гораздо интересней. Можно на секунду выйти из зала, тебя никто насильно не держит. Например: зайти в соседний кинозал, взглянуть на чей-то другой фильм, а затем снова вернуться к себе. Главное, чтобы зрители не мешали, не надоедали, а то хлопают дверями, нет, чтобы тихо закрыть. Фильм-то уже начался и идет он как ни странно уже давно.
1.
ГАСТРОЛИ. БРАТСК - УСОЛЬЕ-СИБИРСКОЕ
Мы - в Братске. Какой-то серый день, по-моему, шел дождь и кучка людей перед гостиницей. Все подавлены её величественностью. Я - хмурый подросток, любящий одиночество, но обуреваемый какими-то порывами.
Жить - интересно. Незнакомый город, незнакомые дворы, незнакомые люди. Быстренько расположившись в номере, перекусив в столовке, убегаю знакомиться с городом. Возвращаюсь уже поздно вечером. Усталая, но довольная. Город понравился. Завтра - первый спектакль.
Поездки...дорожная тряска, затылки сидящих впереди. У меня с собой магнитофон. Что-то твистует Агузарова. Татьяна с Викой смотрят в разные стороны, но одновременно в такт раскачивают головами. Я хохочу. Мне весело. У меня хорошее настроение. За окном мелькают деревья, дома. Солнце, никуда не двигаясь, торчит прямо надо мной. Мы едем в какую-то богом забытую деревню играть сказку.
В репертуаре приехавшего театра две сказки, один или два вечерних спектакля и все. Центром вращения, конечно же, служат сказки. Монтировщики сплошь в наколках, у некоторых золотая фикса блестит во рту, ну и конечно, мат-перемат. Зона ковала свои кадры добросовестно. Это начало гастролей.
Я сижу на вершине утеса, мордой уставившегося в залив искусственного происхождения. На весь залив орет радио неизвестного происхождения. Я сижу под деревом естественного происхождения (забыла название), а, вспомнила, под сосной я сижу. Накрапывает неизменный дождик. Вода, что гусиная кожа, вся в пупырышках. Со мной никого нет. Картину дополняет пароход, который почему-то идет в мою сторону. Через минуту он глыбой навис над заливом, заняв мое пространство. Это интересно, тем более, что с парохода этого никто особо не вышел, кроме мужика в кирзовых сапогах и маленькой вислоухой собачки (он что, серьезно, только их привез?!). Очень интересно. Дав гудок, пароход отправляется восвояси. Глыба удаляется, отдавая пространство моим округлившимся глазам. Это середина гастролей.
Отыграв вечерний спектакль, устало бредем назад, в гостиницу. Театр уже в Усолье-Сибирском. Везде грязь и мерзость запустения. Город похож на лагерь, только проволоки не хватает. Какие-то полуразвалившиеся руины, какой-то обглоданный стадион, похожий на римские катакомбы. Однажды я чуть не свалилась в открытый люк. - Пока! Пока! - кричу вслед отъезжающему автобусу. Рот раскрыла, глаза выпучила. Рукой машу вверх-вниз, вверх-вниз. Только слышу, кто-то орет откуда-то слева "Куда прешь, дура?". В изумлении поворачиваю голову. Мужик какой-то у виска крутит и пальцем своим грязным тычет. Скольжу взглядом за ним. Утыкаюсь себе в ноги. Передо мной пустота. Ёкнуло сердце, скрывать не буду.
Гостиница живет у вокзала, я живу на втором этаже с Ларисой. За окном огромная пешеходная площадка, так что, если идешь в гости, то дверью можно не пользоваться, и окно сойдет. Далее парк, полный комаров. В парке на столбе висит громкоговоритель, чтобы он развлекал гуляющую публику в дневное время. Нас же он развлекал в ночное. До сих пор ненавижу "Маяк". Именно эта радиостанция была на волне в ту безумную ночь. Громкоговоритель спокойным голосом на весь город читал свои тексты, пел свои песни, говорил свои прогнозы на завтра. Что творилось в гостинице, представить не сложно. Это конец гастролей.
Уезжали мы поздно ночью, под несильно зарядивший дождик (куда от него денешься?). Сойдя спустя сутки на родную платформу, пусть с неба выливаются ведра воды, плачу от дикой радости и целую "землю предков". Наконец-то я дома. Гастроли длились почти три месяца.
2.
В Братске, так случилось, что мы стали жить в одном номере. С ней. Помню утро, пора вставать, но поваляться пару минут еще можно. Телефон стоял рядом со мной, на окне. Красный такой. Так вот. Он зазвонил. Я сонно что-то промычала в трубку. "Симферополь..." слышу... "Танька..." слышу, но связать никак не могу. Машинально повторяю эти слова. В окне солнце светит, щурюсь на него. Вдруг "ба-бах!", что-то свалилось. Резко оборачиваюсь. Вижу - это Татьяна с соседней кровати свалилась. Глаза сумасшедшие, губы шепчут "это он, это он...". Я тактично удалилась из номера.
В автобусе, позже, когда мы ехали на очередную сказку, мы поминутно смотрели друг на друга и улыбались. Не знаю, чему радовалась я, за нее, наверное, но факт остается фактом. Как потом он мне говорил, трубку первая взяла я.
ДОМА.
Я сто раз на дню бегаю к этой двери. Смотрю в щелку - приехала или нет. Цветы стоят, значит, не приехала. Бегу дальше. В те дни по стране было модно в городе организовать свой рок-клуб. Уже были ленинградский рок-клуб, московский, свердловский. Я мы-то, чем хуже? Забегу вперед. Мы просуществовали недолго, около двух недель (и то срок!). Затем, все тихо-мирно разошлись по домам, по кухням, по своим работам. Ну, это так, к слову.
Вот. После двери бегу к нашим. Ору там на всех "чего сидите? Берите машинку, печатайте устав". Затем еду домой перекусить. Мама ругается "вечно шляешься, дома не бываешь". "Потом, мам..". Хватаю пару кассет и назад, в клуб. Там полный погром. Ребятки даром время не теряли. Заведующая библиотекой мне, конечно, все высказала и поставила вопрос ребром: или мы сидим "тише воды, ниже травы" или ничего. Именно так и сказала "ни-че-го!". Ладно. Иду к своим.
- Зачем два стула сломали?
- Да черт его знает, - пожимают плечами.
- Вы помните, что нам регистрироваться завтра?
- Как завтра?
- Да ну вас, вам бы только стулья ломать. Пошли отсюда, надоело.
И ведь пошли, олухи.
- Дочь, тебе сколько лет?
- Ну, мам, чего ты? Ты знаешь - 17...
- А им сколько?
- Да какая разница. Мне с ними интересней, чем с эти ненормальными...
"Они" - это наши актеры-интеллектуалы. Собирались обычно у кого-нибудь дома. Курили, разговаривали. Как я туда попала, ума не приложу. В полуха слушала музыку, в остальное, то о чем говорят. Куда мне еще тогда девственным умом было понять, что Розанов и "Голубой свет" как-то связаны. Что сумасшедшие, это суть нормальные люди и что Паркер хороший режиссер. Ха. Я знала, что Татьяна еще не приехала, и цветы стоят там, где их поставили. Но еще я знала, что она обязательно приедет, что закроет ладонями мои глаза, улыбнется и скажет "привет, Наташка".
Все так и произошло. Однажды в моей щёлке цветов не оказалось. Сердце упало, потом подскочило, потом забилось, затрепыхалось - приехала! На согнутых от волненья ногах, скатываюсь вниз, на лавочку. Мир то цветет, то опадает. Через десять минут кто-то закрывает мне глаза руками - это она.
Тот сентябрь, когда она приехала, был, наверное, самый счастливый месяц в моей жизни. Мы много гуляли. Дни были желтыми, на асфальте шуршали листья, небо синело где-то далеко. Я помню две улицы. Одна вела к театру, а другая к кинотеатру. Дома мы почти не зажигали свет, почему-то пользовались свечами и всегда, как безумные улыбались друг другу.
Однажды она куда-то ушла, а я сидела и ждала её. Её я могла ждать целую вечность. Я представляла, как она идет по улице, у неё стремительная походка, мужчины оборачиваются ей вслед, а она идет и просто улыбается. Улыбается хорошему дню, небу, солнцу, своим мыслям.
Она ушла. Я ждала. А потом, какой-то гад, стал мне нашептывать, что она не придет назад. Никогда не поднимется по этой лестнице, никогда не откроет эту дверь и не скажет мне "привет, Наташка". Да, было занимательно слушать этот голос, ничего смешнее я в жизни не слышала, но тогда я позеленела от страха. Сотая часть меня мне доказывала, что это бред, что такого не может быть и не может быть никогда. Но я обманулась, поддавшись уговорам.
Нет, она вернулась. Вернулась через полчаса. Но вернулась она совершенно другой. Для меня. Это была уже не она. Где она была? Я смотрела, смотрела на неё и видела каждый волосок, каждую ресничку. Видела, как она запыхалась, как будто бежала откуда-то. Откуда? Может, почувствовала, что со мной что-то происходит, и она вернулась, чтобы спасти меня? Да нет, чушь. Но первый её вопрос был "Наташка, что случилось? Почему ты бледная?". А я даже не заметила, как она вошла. Зачем я ей все рассказала? Лучше бы это осталось во мне, и я как-нибудь сама разобралась с этим. Похоронила и сгноила в себе. Зачем, зачем - дурацкий вопрос.
Потом мы стояли на балконе, смотрели, как падают листья. Смотрели, как люди их жгут. Смотрели на молодую луну, на тускнеющее небо, на тьму, что надвигается со стороны (почти Булгаков). На следующий день мы уже не смеялись. Сначала в театр ушла я, потом она. Нет-нет, внешне все было, как прежде. Она была радушной хозяйкой, а я... Я только могла сидеть в своем углу и улыбаться. Ей. Но постепенно мы перестали разговаривать наедине. Она пыталась меня тормошить, но я уже мысленно прощалась с ней. Потому что скоро приезжал он.
2.
Я никогда не желала ей зла. Ведь нельзя же желать зла вечности, чистоте, любви. Иногда, мне было её жаль. Она была одинока. Одинока своим одиночеством без него и она упивалась этим. Я все видела и все понимала. Понимала, что ей нужен только он и чуть-чуть я, а все остальное - дым. Когда она пела, она ласково мне улыбалась, но даже тогда, она, наверное, думала о нем и ждала только его. Как жаль.
Антоныч в сотый раз читал пьяным шепотом е-е-единственный сонет Есенина. В общем, было, как всегда, но для меня, уже грустное веселье. Она почему-то вся светилась. Я помню, во что она была одета. Черная, вязаная крючком кофта, и длинная, почти до пят, в бордовую клетку юбка. Кто-то постучал. Я хотела открыть. Обычно я это делала. Но в этот раз пошла открывать она. Ворвался какой-то мелкий, сильно заросший волосами мужчина. Она висела у него на плече. Он что-то прорычал "вот как ждешь". Взглянул на меня, обозвал чужим именем. Она его поправила. Ему было все равно. Он развернулся и куда-то ушел. Она кинулась за ним.
Антоныч куда-то пропал. Все пропало. Мы опять стояли на балконе, опять падали листья, опять золотилась молодая луна. Она мне много и долго что-то говорила. Зачем? Я хотела уйти, она удерживала. Зачем? Я ушла. Мне как-то вдруг стало все, все равно.
Помню автобус. Я держусь за поручень. Автобус трясет и все залито желтым светом. Наверное, еще светило солнце. Потом я каким-то образом очутилась дома, сидящей на диване и слушающей Жанну Бичевскую, которая пела белогвардейскую песню про родину, которую у него забрали, а взамен дали только поле да сломанную шашку. Передо мной табуретка, моя любимая табуретка - а, впрочем все равно. На ней бутылек с... ну ясно с чем. Покапали какие-то слезки, появилась какая-то записка...потом я заснула. Вот только входная дверь осталась открыта. Испугалась в последний момент или просто шанс себе оставляла, не знаю. А впрочем, и это все равно тоже.
Вопрос прохожего с улицы.
- Предпосылки?
- Да, если признаться - никаких. Просто, как у Достоевского, стало невозможно жить.
Мне, тогда, почему-то никто не поверил.
3.
Он потом мне рассказывал. Они сидели на кухне. Они пили чай. Они разговаривали. Они наслаждались друг другом. Пришла моя мама. "Таня, что у вас случилось? Как, ты ничего не знаешь? Наташка отравилась...". Он потом мне говорил, что ненавидел меня в ту секунду.
Но что мне было до этого? Мне не было её жаль. Мне уже никогда не было её жаль. Она сделала свой выбор. И сделала его сознательно. Что ж, по-другому и не могло быть.
Они пришли ко мне в больницу. Она смотрела на меня дико-удивленным взглядом. Она теперь всегда будет на меня смотреть. Мне было все равно. Он был задумчив и ласков. Как со мной, так и с ней. И тогда мне пришла в голову мысль... Мысль.
Меня вернули в жизнь. Она была прекрасна. Люди были прекрасны, даже горбун-врач и тот был символом красоты. Только он и она стояли в тени. Я уже знала все наперед, как все обернется. Теперь я хотела сделать ей больно. И я знала как.
Он стоял на развилке перед театром. Я шла ему навстречу. Он меня ждал. Он не мог меня не ждать. Он смотрел на меня с интересом. Как же, я только вернулась оттуда. Ему было интересно. Мне тоже. Я проверяла свою мысль.
В мою первую ночь он принес мне охапку ветвей с желтыми листьями. Мне хотелось кинуть их ему в лицо. Но я терпела, опять-таки из-за неё. Все должно идти так, как задумано. Без насилия, но и без радости - тоска. Почему он вечно злился? Я сменила прическу, сменила одежду. Я привела к нему людей, которые им восторгались. Я помогала ему делать музыку к спектаклю. Потом сбежала от него к ней.
Я стояла около гостиницы. Мне было все равно, где стоять. Рано или поздно она все равно приедет. Опять этот дико удивленный взгляд. Мы ушли. Долго бродили по грязным улицам. Смотрели на звезды. Она опять говорила о нем. Ради бога. Я все вытерплю. Даже это. Днем следующего дня я уехала. Она провожала меня. Её провожал и тоже уезжал какой-то мудак. Из-за него она осталась стоять на перроне. Одна. На холодном, темном перроне.
Утром я была уже в театре. Естественно меня все потеряли. Я стояла у стены. Мне кто-то что-то выговаривал, как будто, расстреливал в упор. Я чувствовала, как откидывается моя голова от входивших в меня пуль. Еще минута и я буду, убита наповал моим безжалостным палачом (на самом деле, милейшая женщина). Но он отменил приказ, даровав мне жизнь в последнюю минуту. Режиссер.
"Ну, все!" - думаю. Этот садист еще похлеще. Как же он будет меня распинать, гвоздями или веревкой. Чтобы сменить его гнев на милость, протягиваю записку от неё. Он, не читая, сунул её в карман. "Вот здорово" - думаю. В карман положил, будто я ему зарплату выдала. Может расписочку попросить или бланк выдать, чтобы закорючку поставил. Машинально протягиваю ему руку. Он цепко её хватает и ведет за собой. А, думаю, помирать, так помирать. Иду за ним. В общем, голос, он на меня так и не повысил. Ел виноград и рассказывал, как он взывал к темному окну, прося его, чтобы я вернулась. И очень удивлялся, что я не слышала его голос.
4.
После ярко-оранжевых дней, серый цвет, отдых для глаз. Поначалу отдых. Потом серость начинает лезть в душу. Таня приехала именно в эту серость. Начинается грустное кино.
В ролях:
Я - я.
Он - он.
Она - она.
Я стою перед сотни раз открывающейся передо мной дверью. И жутко боюсь постучать. Но все же стучу. Дверь открывает она. (Аплодисменты). Вхожу. По-моему она плакала. А может, мне просто хочется, чтобы так было. Она цепляется за мое ухо и целует в щеку, вернее сказать, кусает.
- Наташка, я тебя ждала.
Она не одна, замечаю.
- Здрасьте, А. Н. Он зачем-то отводит глаза. Садимся. Она опять исступленно
смотрит на меня. На ней зеленый свитер и дурацкие спортивные штаны. Где она их откопала?
- Тань, ну я пойду?
Испуганный взгляд. Опять укус-поцелуй. И исступленный шепот.
- Заходи, Наташка...
- Угу, - буркаю я и ухожу.
Серость. Тьма. Слякоть и грязь. Ночью на улицах было холодно. Он тогда не смог её встретить. Не смог сделать так, чтобы она вошла не в пустую комнату с дикой болью в сердце, а в ярко цветущий сад. Он мог потом только рисовать солнце на потолке, чтобы загладить свою вину, а то зубы расчески видимо сильно драли кожу. Потом он уехал. Она должна была приехать к нему через два месяца. Два месяца в разных состояниях. Помню только один длинный серый день. И переезды с места на место. Её и мои гастроли. И люди, люди, люди. Им было все равно, что она уезжает. Счастливые! Рано утром я проводила её на самолет. Когда он взмыл в воздух, я еще раз умерла. Надолго. (Почти Ремарк).
5.
Я сижу на кухне и смотрю в окно. Там облака сложили формулу. Расшифровать её легко. Это море с проступившими берегами. Я смотрю на них, не отрывая очень долго. Мы были на этих берегах с ней.
Яркое солнце заливало все вокруг. Мы тихонько входим туда. Несколько старых деревянных домов, в них когда-то жили люди. В домах сохранилась утварь, её бережно хранят. Здесь теперь заповедник. Потрогав ветхую прялку, мы выходим на свет. Шагах в сорока стоит почерневшая, срубленная одним топором церквушка. Покой и благодать вокруг. Наверное, здесь люди были счастливы. Сбегаем по песчаной косе к морю. Когда смотришь на него, дух захватывает. Растягиваемся на песке. Никаких слов нам не нужно. Молча кидаем монетки в воду. Мы надеялись, что вернемся сюда...когда-нибудь.