Моя медицинская книжка состоит из нескольких скрепленных томов и томиков, к каждому из которых приклеены и пристегнуты скрепками большие и маленькие бумаги с заключениями, анализами, решениями ВВК (военных врачебных комиссий) и другими свидетельствами неустанной заботы родного министерства о моем здоровье, которое оно (министерство) до тоГО успешно подрывало. Вот первые, вполне понятные и немногословные записи, сделанные в 1954 году. Рост, вес, объем легких и другие параметры здорового молодого человека. Вот дорогая для меня книжечка-вставка 1956 года, когда подлая черная икра прервала на несколько дней мое стремительное движение к любимой... Итоговая запись: "Жалоб нет, здоров".
Если от этой точки начать вести кривую графика в координатах "время - здоровье", то вместо жизнерадостного подъема, обычно свойственного кривым на графиках, моя упорно стремилась только вниз. Небольшие горизонтальные участки и локальные "подъемчики" кривой даже близко не приближались к уровню начальной точки.
Вот конец 1958 года - после трех новоземельских командировок. Некий загадочный диагноз "нейроциркуляторная дистония по гипотоническому типу с вегетативными нарушениями" и ограничение годности к военной службе. Поскольку диагноз был непонятен ни мне, ни отцам-командирам, то на моей службе это ограничение никак не отразилось. Впрочем, возможно меня бы с таким диагнозом не послали в космос. А выполнять обычный цикл офицера-монтажника "уехал - раскрутил - сделал - переехал - раскрутил и т. д." запись в медкнижке никак не препятствовала.
А вот уже появляется запись: "жалобы на боли в сердце" и разъясняющий диагноз: "блокада правой (!) ножки ГИСа", после которой как-то сразу стало спокойнее. Правда, осталось непонятным: почему болит слева, если у моего собственного ГИСа не в порядке правая ножка?
Записей стает все больше и больше. Если бы над расшифровкой этих знаков поработали люди, прочитавшие даже древнеегипетские иероглифы, то я еще многое мог бы рассказать о своем здоровье. Впрочем, некоторые записи памятны и понятны: это выписки из санаториев. Особенно там согревают душу слова "с улучшением".
Большое место в медицинской книжке занимают записи рукой моего друга - Лени Лившица. Его иероглифы так же понятны, как и остальные, но я их сразу узнаю по левому наклону. Легко читаются только заголовки: "Заключения СОК при в/ч 10467". Таинственная "СОК" - санаторно-отборочная комиссия, которой в нашей боевой монтажной части отродясь не бывало. Леня отважно ее создавал и распускал по необходимости, будучи в единственном числе. Тем не менее, эта виртуальная СОК много раз неизменно утверждала, что я нуждаюсь в лечении в имярек санатории. Требуемые медицинским этикетом заключения появлялись обычно после того, как Леня уже имел для меня путевку в кармане, иногда парную, чаще всего в отличный санаторий Северного флота "Аврора" в Хосте. Однажды Леня решил меня напрямую связать с "серым кардиналом" по распределению путевок. Мы поехали к нему в Горелово на дачу. "Кардинал" не мог решить мучительную задачку: откуда берется вода в облицованном металлом погребе? Я рассказал человеку о точке росы, предложил на лето утеплять (!) стенки погреба. Видно совет был хорош, потому что мы надолго стали "лицами, приближенными к императору". Тогда еще чиновники в массе были идеалистами и "натуралистами", слово "откат" было им неведомо.
О первом воздействии Лени на мое здоровье записи я не нашел, но хорошо его помню. Я перенес на ногах воспаление легких, чувствовал себя неважно, но никак не мог вылезти из дымного от сварки, прокуренного табаком и противотараканными шашками подвала. Леня поднял настоящий крик у командира, и, несмотря на мое сопротивление, переселил таки меня в комнату лаборатории на втором этаже. А мне пришлось изобрести особый телефон для непрерывной связи с подвалом, где кипела основная работа.
Мне очень хорошо помогали мацестинские ванны, да и море добавляло немало здоровья. Наверное, эти, пройденные заботой друга, санатории и держат меня, болезного, на плаву до сих пор. Вокруг все больше появляется вдов друзей, приятелей и знакомых ребят, которые были моложе и здоровее меня...
О своем первом санатории следует рассказать особо. Я уже писал, как фатально не везло мне с отдыхом в разных пионерских лагерях в предвоенные годы. Потом долгие годы отдыхать было некогда. И вот заботами Лени Лившица мне впервые в жизни, летом (!) выделяют путевку в санаторий, причем - парную, с женой! И не куда-нибудь, а в военный санаторий в Евпатории, которая считается также детским курортом! Нашему сыну уже исполнилось 4 годика. Сережа часто болел, простужаясь в "казенных" детских учреждениях, и мы с радостью взяли его с собой, заранее представляя, как хорошо мы всей семьей отдохнем, позагораем и подлечимся на теплом море!
Радостные мы доскакали на самолете и такси прямо к санаторию и вошли в вестибюль с малышом и чемоданами. Внезапно на нас яростно набросилась некая служивая дама:
- Выйдите сейчас же! Немедленно!!! В санаторий вход с детьми категорически запрещен!
Я объясняю, что у нас семейная путевка, что наш малыш спокойно может жить с нами в одной комнате, которую нам, конечно же, должны предоставить. Дама замахала руками с удвоенной частотой:
- Нет, нет, нет! Категорически! Запрещено! Запрещено детям даже находиться в вестибюле! Таковы правила! Выходите немедленно!!!
Я интересуюсь, кто составлял эти правила.
- Правила утверждены самим Министром Обороны!
- Нет ли у вас конверта? - я просто сатанею от полного крушения наших прекрасных планов. - Хочу отправить наши с женой путевки министру, пусть он ими и воспользуется! Где можно купить обратный билет на самолет???
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа отдыхающих и служителей кузницы здоровья. Одна женщина, с симпатией глядевшая на нашего испуганного малыша, отвела нас в сторонку:
- Да вы не волнуйтесь, не делайте глупостей! Здесь многие в таком положении! Детей берет на полный пансион нянечка, которая живет рядом. Вы только спать будете в разных местах, а весь день будете с вашим малышом, - ласково погладила по голове нашего Сережу. - Идите, регистрируйтесь, я присмотрю за ним!
Мы потихоньку смиряемся с собачьими реальностями военного отдыха, и начинаем церемонию регистрации. Там уже другая служительница "кузницы" взяла наши путевки и документы, а нас самих поторопила в столовую: обед уже заканчивался.
Когда мы, на ходу дожевывая пищу, выскочили к нашему голодному сыну, он очень удивился и укоризненно спросил:
- Вы уже поели?
Из песни слово не выкинешь: мы преступно и тайно насытились, оставив голодным наше единственное чадо. До тоГО мы, кажется, так не поступали, что и вызвало удивление Сережи.
...В целом мы неплохо провели свой первый семейный отпуск на море, но его конец был не лучше начала. В последний день Сережа капризничал, не хотел лезть в теплое ласковое море, где я учил его плавать. К вечеру у него повысилась температура, врач определил сильнейшую ангину. Мы были в отчаянии: остаться на неопределенный срок в бесприютном состоянии, без обратных билетов - нельзя, лететь с больным ребенком на руках - опасно. Все же - со страхом и опасениями - улетели домой...
Есть в моей медицинской книжке еще один любопытный раздел, когда я выдавал себя за "тяжело здорового". Для контроля сварки лаборатория начала работать с радиоактивными источниками. Десятки источников в год надо было принимать, перезагружать из одних контейнеров в другие, отгружать на захоронение. Основные перегрузочные операции я выполнял самолично, по чапаевским заветам: командир должен быть впереди на лихом коне (открытом радиоактивном контейнере). За эту вредность положено было 10 суток дополнительного отпуска, но также и ежегодные обследования, где надо было быть здоровым, чтобы получить допуск к работе с ИИИ (источниками ионизирующих излучений - именно так назывались наши зловредные ампулки).
Но все это было позже. Я хочу написать о времени, когда кривая моего здоровья близко-близко подошла к нулю и едва не заскочила в неизвестную живым область отрицательных чисел.
Вставка, как всегда неуместная, но привязывающая автора к быстротекущему времени. Эту весьма нерадостную главу я начал писать в апреле 2006 года, едва начав подниматься после очередного обострения своих болячек и отчаянных попыток кое-как двигаться. Тем не менее - в начале мая отбыли "на фазенду" (это словечко прочно прижилось в России после латиноамериканских сериалов: оно звучит более "гламурно", чем "дача" или "садоводство"). С помощью друзей накрыли парники, засеяли их огурцами и прочей петрушкой, которые и поедаем до сего времени.
Если игнорировать (терпеть, "стойко переносить"- как пишут в уставах) боль каждый день с утра, то можно раскочегарить себя до некого подобия работоспособного состояния, когда, кроме быта, удается кое-что сделать "по хозяйству" и даже сверх того. Например - отремонтировать окна веранды... Этим я и занимался прошедшие весну и лето. Времени и сил для писаний уже не оставалось. Продолжаю только сегодня - 8 сентября. Не то чтобы дел уже не осталось, просто кончилась летняя засуха, стало холодно и поливают дожди.
С грустью хожу между выросшими соснами, калиной и яблонями нашей фазенды. Почти 30 лет мы выкладывались здесь и были счастливы. Пока строили дом, мы с Эммой в выходные и отпуска с нетерпением ожидали 9 часов утра, когда на веранде можно было включить наши ревущие деревообрабатывающие самоделки. Зимой мы пробивались сквозь сугробы на машине, встречали Новый год в жарко натопленной хате. Утром выходили на лыжах в ослепительную синь с зелеными соснами, покрытыми белыми шапками. Вечерами мы гуляли по дорогам садоводства между темными притихшими домами. Снег изумительно хрустел под валенками; небо было усыпано сверкающими далекими мирами. Сквозь широкие окна дома мы с восторгом следили за быстро меняющимися волшебными картинами восхода. С крыльца можно было смотреть на феерическое кино заката...
В нашем небольшом мирке "фазенды" есть все для отдыха, работы и просто - жизни. Вот только жизнь кончается. О поездках сюда зимой речи уже давно не идет. Вряд ли у нас останутся силы, если даже останемся живы, приехать сюда на следующий год весной...
Отшумели все круглые и квадратные юбилеи 2006-го. Сереже исполнилось уже 45 лет, Эмме - 70, мне - 75. 6 сентября - наша золотая свадьба. Сережа приезжал к нам из Москвы 3 сентября, поэтому пришлось эту дату в полном составе семьи отпраздновать чуть раньше. А юбилейную свадьбу, также как и первую, мы праздновали только вдвоем, с традиционным поеданием икры, правда, не гибельной черной, а победоносного красного цвета. Однако уже в 10 часов получили СМС-ку: "Сердечно поздравляю с золотой свадьбой! Целую, Люшечка". Это поздравила нас вдова моего друга Гены Солина. Немедленно отправили ей наш ответ:
Полвека кануло куда-то,
Мы отмечаем эту дато!
Вдвоем, блин!
Наши совместные стихи нам показались почти пушкинскими, и позже мы отправили их также сыну. Он сразу же откликнулся: "Мысленно я с вами".
А уже к вечеру праздника у меня была техническая делегация, и весь следующий день я занимался проблемами сварки (появились трещины!!!) на огромном паровом котле в Красном Селе... Монтажная фирма основана нашими бывшими офицерами. Ехал я туда с тяжелым сердцем, ожидая увидеть бардак и разруху. Возвратился радостный: тревога была ложной. Я увидел классную работу и четкий порядок. Тем более, что провезли меня по только-что открытому полукольцу КАД и тоннеля под ж/д путями в Мурино. Десятки часов провел я перед этим переездом в прошлые годы... Не все еще развалено в нашей стране: кое-где работают на будущее, и работают неплохо.
Кстати, огромный котел-утилизатор монтируется на очистных сооружениях города для выработки электроэнергии от сжигания ила, остающегося после очистки сточных вод. На большой территории очистных сооружений - тоже чистота, строгий пропускной режим и полный порядок. Никаких запахов: они упрятаны под землю; на ухоженных просторных территориях зеленеет травка и растут цветы.
Отвлекся, продолжаю сагу о медицинских записях. И все же, и все же: слава письменам и документам! Слава глиняным табличкам и папирусам! Слава надгробным надписям на граните, слава каракулям записных книжек и детских рисунков, на которых заботливые родственники поставили дату!
Когда я начал писать эту главу, то яркие осколки впечатлений при падении в штопоре никак не хотели складываться в последовательную картину целого. Так пассажир падающего самолета не может сказать, на каком именно витке ему на голову свалился чемодан соседа, когда ему защемило ногу, а когда начало сворачивать шею. Если падающий самолет, как пишут в отчетах, - "встречается с землей", то история пассажиров кончается, и подробности уже не имеют никакого значения. Подробности эти прогрессивному человечеству "до лампочки", если погибший не служил египетским фараоном, Генсеком ЦК, или принцессой Дианой...
Но если происходит чудо, и рядовой пассажир остается живым, то ему очень будет интересно вспомнить и нарисовать картину падения в целом. Конечно, - для себя, точнее - для своих мемуаров. Человек творческий и художественный написал бы: "Не помню когда, не помню где, не помню с кем, но помню, что очень шарман!!!". Но если ты технарь до мозга костей, вроде меня, то разве сможешь написать так коротко, ярко и самобытно? Будешь жевать свои "до тоГО" и "после тоГО"...
Так вот, "до тоГО": при написании этой главы у меня куда-то пропадал целый год, и не сходились концы с концами. После тоГО, как я развернул и расшифровал хоть некоторые потрепанные листики из медицинской книжки, - все сошлось и вспомнилось! Слава бумагам и бумажкам с проставленными датами!
Виток первый.
"Ложись! Не видишь - пуля подлетает!"
(неизв. автор)
Все чаще меня прихватывает радикулит. Передвигаться можно только с перекошенной осанкой и мелкими шагами, как ходят стыдливые интеллигенты, из последних сил достигая вожделенного туалета. Лечусь дома по вечерам всякими пластырями, йодными решетками, горячими утюгами, зарядкой, даже прокисшим тестом, - не очень помогает. Родная военно-морская поликлиника делает рентген позвоночника и щедро снабжает просроченными таблетками ядовитого бруфена и горького анальгина. Говорят, что хорошо бы еще массаж и физиотерапию, но там очередь уже на полгода, да и ходить далеко. Начинает болеть правая нога, к ступне - не прикоснуться. Особенно не любит нога сидячей позы. Почему она болит и неестественно выворачивается - вообще неизвестно: наверное - просто совпадение по закону бутерброда. Теперь даже питаюсь стоя, как в забегаловке.
Предложение лечь в госпиталь решительно отвергаю. Очень это все не вовремя: у меня только-только началась настоящая работа: конструирую сверхмощный тиристорный выключатель небывалого быстродействия. Уже готов генератор управляющих импульсов с регулируемой частотой, добыты импульсные трансформаторы для запуска тиристоров. Но эта машина - всего лишь снаряд, на котором я ворвусь в неизведанные дебри сварочной дуги, чтобы осчастливить прогрессивное человечество. По крайней мере, - его "металлическую" часть. Мы с Сашей Клюшниченко не отрываемся от осциллографа, изучая и совершенствуя отдельные части устройства. Лечиться "с отрывом от производства" мне сейчас, когда командир поощрил меня дополнительной работой "по интересу", - никак нельзя. Может быть потом, когда-нибудь...
Пока отлеживаюсь с учебниками в руках по воскресеньям. Лежка, правда, тоже "не в дугу": в понедельник двигаться особенно тяжело. Эмма, глядя на мои телодвижения, не выдерживает и вызывает на дом кандидата медицинских наук из единственной платной Максимилиановской поликлиники. Молодой, но уже очень серьезный, мужик постучал молотком по суставам. Они остались безучастными к его усилиям. Потыкал иголкой мои ноги: кое-где уколы не чувствовались, что с лихвой компенсировалось чрезмерной чувствительностью в других местах. Изучив рентгеновский снимок, медицинское светило заявило:
- У вас очень серьезное положение: сжат вот этот хрящ между позвонками. Вам надо лечиться в стационарных условиях, и лечиться по настоящему!
Выводы спеца мне не понравились чрезвычайно. После его ухода я начал изучать и замерять расстояния между полупрозрачными позвонками. Они были почти одинаковыми, конечно, - в пределах точности измерений. "Переучился кандидат, придумал сжатие, чтобы оправдаться за потраченные на его визит деньги", - таково было мое заключение по его заключению. Одну рекомендацию светила - спать на жесткой постели, - применяю. Отодвигаю семейный диван от стенки, в образовавшуюся щель вставляю дверь, покрытую тощим матрасиком. Если верить приметам, что лидер семьи не спит у стенки, то я надолго перестаю быть главой семьи...
Боль становится уже постоянной и нетерпимой. Приходится все бросать и ложиться в госпиталь. Ухожу домой посреди рабочего дня, чтобы подготовиться. Завтра меня увезут. Кое-как добредаю до жилища. Дома меня встречает Сережа с соседским мальчиком, который сразу же ретируется. Не успеваю раздеться, когда раздается звонок. За дверью стоит целая комиссия с милиционером во главе.
- У вас есть балкон, выходящий на Краснопутиловскую? - спрашивает милиционер.
- Да, есть, - отвечаю. - А в чем, собственно, дело?
Милиционер объясняет, что с балкона двое мальчишек бросали в прохожих камешки - отколовшиеся бетонные нашлепки. С пятого высокого этажа таким камешком можно покалечить человека. Я заверяю милиционера, что бросания больше не повторится, и высокая комиссия закрывает дверь. Я вперяю тяжелый взгляд в сына.
- Это не я, это Вадик бросал!!!
Я никогда не поднимал руку на сына, единственного и любимого. Но тут все сошлось клином, меня прорвало, и я выдаю ему на полную катушку:
- Это - чтобы не сваливал на младших! Это - чтобы умел отвечать за свои дела сам! Это - чтобы знал, что за все отвечает хозяин, а не гость!
...Много лет спустя, будучи зрелым мужчиной, сын сказал, что не может простить мне тот случай. Прости, сын: я не Макаренко, тем более - не Песталлоци. В аналогичном случае, когда я бросил камень в мотоциклиста, твой дед, мой дорогой папа, тоже выдал мне по первое число... Я-то давно простил ему все-все, а за памятную науку - даже благодарен...
В четырехместной палате два пенсионера - "профессиональные больные". Они в госпитале отлеживаются, как я, дурак набитый, тогда считал, просто для развлечения, - как в санатории. Их тянет на неторопливую беседу, а мне - некогда, я овладеваю теорией автоматического управления. Кроме того - уйму времени отнимают процедуры, завтраки, обеды, ужины - на них я хожу, как ходит большинство. Еще один гражданский, автомеханик с Круглого дома на Новой Голландии, тоже радикулитчик. У него ничего особенно не болит, только стопа ноги болтается: потеряла управление. Постигаю связь ног и позвоночника: слишком уж хорошо теория подкрепляется практикой. А я раньше думал, что ноги сами по себе.
В госпитале меня начинают лечить уколами: витамины, анальгетики, блокада, специальная гимнастика. Врач советует подольше висеть на перекладине, когда позвоночник растягивается. Хватаюсь за эту мысль: надо растягиваться. Сколько может человек провисеть на своих руках? А вот если подумать... Меня навещают ребята из лаборатории - Гена Степанов, Жора Бельский, Володя Булаткин. От меня они уходят с эскизами лечебного снаряда небывалого типа.
Снаряд изготовляется и доставляется больному в рекордные сроки. Широкий и жесткий, с кожано-стальными прибамбасами, монтажный пояс превращен в удобный бюстгальтер. Вместо бретелек у него закреплены две длинные цепи с карабинами.
Лечение начинается без проволочек. Чтобы жестковатый бюстгальтер не резал подмышками, доброхоты снабжают меня фуфайкой. В курилке туалета есть высокая балка - разновидность виселицы. Туда меня и подвешивает половина отделения. Табуретки мало и болельщики приносят стремянку. Я схожу с нее и повисаю в своем лифчике. Повис. Хорошо: весь позвоночник растянут весом ног и таза. Висеть так я могу всю ночь, значит - вылечусь непременно. Народ вокруг заинтересованный, наблюдают с живым интересом, покуривают, выдают умные советы. Обсуждают возможности применения моего бюстгальтера для казни через повешение.
Приходит мысля - "глубже, шире и более" усилить лечебный эффект. Даю команду: к каждой ноге привязать по гире. Добровольцы быстренько снимают пояса с больничных халатов, и привязывают ими по пудовой гире к моим конечностям. Боль отступает, я в восторге транслирую свое состояние болельщикам. Народ ликует; это подталкивает меня к новым подвигам: велю двум добровольцам повиснуть на моих ногах. Волонтеры повисают, держатся несколько минут. Боли уже нет нигде, я вылечился, я - здоров!!!
Восторженные зрители снимают меня с виселицы как героя. Я отстегиваю вериги и пускаюсь вприсядку! Вот так, дорогие врачи, лечатся инженеры!!! Завтра же утром я потребую выписки!!!
...Спал я не более часа, проснулся от невыносимой боли в ноге. Обращаюсь с ней как с дитем малым: укладываю в разных позах, баюкаю, растираю... Ничего не помогает. Утром мне вкатили большую дозу анальгетиков, после чего удалось поспать пару часов...
... В дальнейшем я научился спать часа по два-три без вредной химии. На мягкой панцирной сетке кровати у меня был установлен деревянный щит. Поднимаю щит под углом и закрепляю его на одной спинке кровати. Туда же сердобольные соседи привязывают длинные штанины кальсон, надетых на меня. Бренное тело при этом оказывается под неким градусом, голова - внизу. Теперь уже вес головы и туловища - растягивающий фактор постоянного действия. Только так боль в ноге можно было понизить до "уровня засыпания"...
... Так надоело лечиться, что спустя полтора месяца я объявляю себя здоровым. Медицине, очевидно, тоже осточертело возиться с неподдающимся майором и меня выписывают "с улучшением" на день рождения Эммы - 18 апреля 1970 года. Я рвусь к работе. Вот отдохну после лечения по предоставленному отпуску по болезни, пройдут майские праздники, и я займусь делом.
Однако, действие анальгетиков, которыми меня напичкали в госпитале, кончается. Работать - невозможно, жить - тоже уже невмоготу. Леня Лившиц "пробивает" для меня дефицитное лечебное место в саму Военно-медицинскую Академию. И вот, вместо работы, 5 мая санитарная машина части отвозит меня в Клинику нервных болезней на Лесном проспекте 2.
Виток второй - на академической высоте.
Только неминуемая гибель может
спасти его от верной смерти.
(неизв. гений из WWW)
В палате на высоком втором этаже 8 человек. Моя койка почти привилегированная - вторая от окна. Мой лечащий врач - Дина Иосифовна Крикливая - эффектная и целеустремленная брюнетка лет тридцати. Мне она уже знакома: это пассия и бывший лечащий врач Володи Волчкова, вечного холостяка. Он привел ее впервые на корпоративную вечеринку части в ресторан, где она сразу всех "обаяла". Дина разведена, к ее браку с Володей нет никаких препятствий. Мы уже было предвкушали веселую свадьбу, но Волчков непонятно почему тянул резину, что вызывало массу шуток. Тем не менее, некие добрачные отношения у них, очевидно, продолжаются.
Несколько первых дней уходит на сбор информации о моем бренном теле. Затем меня начинают лечить разноцветными таблетками. Добросовестно все глотаю: наука точно знает, что мне надо: Дина пишет диссертацию на тему лечения таких недостойных, как я.
С Эммой видимся редко: ее пускают только на часик, только по воскресеньям, остальные дни "сношаемся" как Маша Троекурова с Дубровским: через дупло. Роль почтового дупла выполняет ящик в вестибюле с отсеками по алфавиту. Сережа на Украине, катается как сыр в масле у деда и бабушки.
По непонятным причинам мне стает все хуже. Даже выходы в туалет и курилку теперь почти равноценны подвигу. Эскулапы принимают решение: растягивать меня. Я уже растягивался, не хотелось бы наступать на те же грабли. Правда, обходя заботливо расставленные грабли, мы лишаем себя возможности получить бесценный опыт. Тем более что Дина меня уверяет, что все будет "о кей": дыба у них не простая, а вполне академическая.
Действительно: снаряд впечатляет. Большое корыто со штурвальчиками и циферблатом. Наклонный щит и объект растяжения погружены в теплую воду (морду лица объекта гуманисты оставили над водой, на случай если больной вдруг захочет подышать). Растяжение с регулировкой силы по циферблату выполняют две цепи, закрепленные на поясе. Чтобы не "впёрнуть" больного в глубины корыта, подмышки его (не корыта, а больного) привязаны к щиту.
Руководительница дыбы - молодая сестричка - укладывает и привязывает меня к еще сухому щиту, наклоняет его, выбирает слабину цепей. Булькает снизу теплая вода и заливает меня по горло. Прогреваюсь несколько минут. Закрыв глаза от страха, сестра начинает вращать свой штурвал, натягивая цепи. Синхронно со стрелкой силомера из орбит начинают вылезать мои красивые глаза. Извиваться, как червяк, мне хочется, но не можется: я крепко прикован к дыбе. Единственно свободными остаются зубы, язык и челюсть, которые я накрепко соединяю вместе, чтобы не начать вслух (конечно, - на эсперанто) высказывать свое мнение о медицинской науке. На сестричке лица нет: она явно не готова стать палачом при этом орудии пыток, но, обливаясь слезами, твердо выдерживает заданные килограммы - минуты адской процедуры...
Наконец тяга цепей ослабевает. Со звуками говорливого унитаза уходит вода из дыбы. У сестры тоже наступает облегчение, и она как добрая самаритянка осушает поцелуями мой бледный фейс...
Почему же самодельное вытяжение в госпитале мне приносило "шарман"??? При очередной пытке уясняю: цепи ко мне крепятся слишком высоко; при натяжении они добавляют изгибающий момент! Эмма по эскизу шьет мне специальный пояс, в котором место крепления можно регулировать по высоте. Теперь бывшая научная дыба дарит мне минуты отдыха от боли, ну, - почти как самодельная виселица в госпитале. Параметры, конечно, послабее будут...
Но и этих минут остается все меньше: боль усиливается до вселенских размеров. Даже быстрое открывание рта пронизывает болью от затылка до пяток так, что на несколько секунд (или минут?) я вообще отключаюсь. Лежать я могу только в одной позе: лицом вниз опираясь одним боком и коленкой, что значительно затрудняет общение с внешним миром.
Медицина принимает решение: изучить первоисточник болезни, для чего меня подвергнуть еще одному виду пытки: "пневмомиелографии". Хрящи позвоночника на снимке выглядят очень невзрачно, их надо фотографировать на фоне воздуха, пусть и не горного. Для этого из позвоночника забирают воду (ликвор), закачивают туда воздух, затем уже фотографируют, то бишь - делают рентгеновский снимок. И подлый хрящ будет очень хорошо смотреться. Все просто и понятно.
Меня везут на каталке строго головой вперед: я еще не дозрел, чтобы двигаться вперед ногами. Переваливают на большой и скользкий рентгеновский стол. Два врача под наблюдением Дины склоняются надо мной с огромными "шплентами" (так Сережа обзывал ненавистные ему шприцы). Велят согнуться. Невероятные мои усилия почти не увеличивают кривизну спины: я все-таки несгибаемый большевик. Зовут на помощь двух дюжих санитарок, которые сгибают меня в бараний рог. Чувствую укол шприца. Вдруг ногу сводит такая боль и судорога, что ее не могут удержать даже мощные работники санитарии и гигиены. Толстая игла покидает мое бренное тело; несколько минут все переводят дух. Вторая попытка оканчивается так же, но нога была уже другая.
Опять врачам нужен отдых. Мне то что: я лежу себе согнутый в дугу, просто болею.
После третьей попытки, когда игла упирается в кость (весьма неуютно!) следует команда санитаркам удвоить усилия, чтобы "еще более уменьшить" радиус моей кривизны. Четвертая попытка тоже оканчивается для целителей неудачей и необычной болью для меня.
Врачи в мыле. На ринг вызывается подкрепление в лице начальника клиники: полковник недавно вернулся из Перу, где пользовал пострадавших при землетрясении. Он отдает какие-то ЦУ исполнителям, что-то рисует на моей спине. Еще несколько попыток проткнуть меня и добыть вожделенный ликвор оканчиваются неудачей. Жизненные силы эскулапов исчерпаны до донышка, мои ресурсы - "по-прежнему хороши". Меня распрямляют, передвигают на каталку, буксируют все так же - головой вперед - в палату и перекатывают на кровать. Здесь я дома, здесь я отдыхаю. Так, наверное, нежится боксер после нокаута.
... На следующий день я прошу почитать книгу "Ишиасы" у соседа. Он врач, и коротает время, повышая одновременно свой профессиональный уровень. Не очень охотно он протягивает мне книгу. Оставляю "Теорию автоматического управления" и погружаюсь в теорию своих болячек, обильно снабженную картинками и описанием случаев. Пробежав по быстрому несколько глав, я натыкаюсь на слова "отсутствие ликвора". Лихорадочно перечитываю вновь и вновь все, что относится к этим словам.
Ликвора не бывает только в двух случаях. При открытом переломе (повреждении) канала позвоночника (или черепа) эта, очень полезная, жидкость просто вытекает. Не бывает ликвора также, когда канал спинного мозга заполнен метастазами раковой опухоли. Первому типу болезных здорово везет: они немедленно умирают. Второму - тоже на 100% гарантируется "летальный исход", но после 4-10 месяцев (!!!) жизни, если можно назвать этим словом судороги раздавливаемого так неторопливо червяка. Лечение - невозможно и бесполезно. При мощном облучении (а слабое - ничего не лечит) разрушаются кости и жизненно важные органы.
Мужественный человек Фучик, написавший книгу "Репортаж с петлей на шее", сравнил ожидание верной скорой смерти с разновидностью острой болезни, внезапно поражающей здорового человека. Так то - здорового человека и скорой смерти. Ко мне это почти не относится: я уже не здоровый, да и избавление от жизни придет не скоро...
На следующий день по пути к Дине в палату ко мне заходит Володя Волчков. Минут десять мы разговариваем о всяких разностях, о делах в части. На прощанье я небрежно поручаю приятелю:
- Володя, ты там узнай у Дины, что у меня за болезнь. Рак, что ли?
Волчков вздрагивает и машет на меня руками:
- Да ты что придумал? С чего бы это? Ну, ладно, я узнаю, конечно.
На том расстаемся. Отсутствует Володя больше часа. Хоть мне не терпится, но я понимаю: для встречи с милой любого времени мало. Наконец он появляется в палате, сообщая с ходу, что заскочил на минутку попрощаться. Я втыкаю в Волчкова вопрошающий взгляд:
- Ну что ты выведал у Дины?
Волчков скрещивает поднятые руки перед лицом:
- Я тебе ничего не скажу!
- Ну что ты кокетничаешь? Я же не кисейная барышня, в истерику не ударюсь! Рак?
- Я тебе ничего не скажу! Я тебе ничего не скажу! - повторяет он как заклинание одни и те же слова, пятится к двери и уходит.
В палате ничего не изменилось: незримый колокол пробил для меня одного, развеяв остатки сомнений и надежд. Значит - рак. Значит впереди 10 месяцев агонии с безусловным концом.
Любое лечение рака сокрушает человеческий облик больного и продлевает страдания. Это я уже видел своими глазами еще до войны, когда лечили облучением моего маленького младшего брата Жорика, которого душила саркома... Он был маленький, ничего не понимал, что с ним происходит. Изводились - очень долго и мучительно, - только отец и мама.
Я - большой и все понимаю. Я не буду мучить своих родных и себя долгой агонией. Надо обрубить швартовы бренной жизни, пока есть для этого силы. Решение принято.
Теперь я начинаю жить и чувствовать, как Фучик, приговоренный к казни. Беспорядочные, но яркие, картины прошедшей жизни кружат в голове, как осенний листопад. Под подушкой у меня круглосуточно работает приемник. Внезапно начинаю по-другому понимать музыку: меня просто потрясает какая-то симфония, которую раньше слушал бы как набор звуков...
Независимо от чувств непрерывно решаю чисто практическую задачу: как и чем буду рубить свои швартовы. Косая несколько раз очень близко уже подходила ко мне, но тогда она выбирала внешние орудия убийства. От них я, собравшись с силами, мог как-то уклониться. Теперь моя неотвратимая гибель засела внутри меня. Шансов уклониться от длительной агонии - никаких, кроме ускоренного ухода из жизни. Этот уход, пока есть силы, должен сделать я сам, конечно, - исходя из реальных возможностей. Оружия-то - нет, вешаться - щекотно.
Обращаюсь к Дине:
- Что-то я плохо стал спать, Дина Иосифовна. Не назначите ли мне снотворное?
Дина охотно соглашается, и вечером мне, среди прочих, сестра приносит еще одну небольшую таблетку, предупреждая, что это - снотворное.
- Такая маленькая? Да для моей массы это - что слону дробина!
Сестра согласна. На свой страх и риск добавляет еще одну таблетку, но требует, чтобы завтра я договорился с врачом, и он вписал цифру "2" в мою карточку.
Две таблетки - первый взнос - укладываются в освобожденный от спичек коробок. Мне нужно накопить два полных коробка, на это потребуется время.
Дни и ночи заболевшего болезнью Фучика сливаются в непрерывное бодрствование, иногда прерываемое полусном по десятку минут. И музыка из-под подушки. Даже веселенькие арии и напевы приобретают глубину реквиема...
Время теперь движется двойными толчками в сутки: это две таблетки пополняют мою надежду на избавление. Один коробок уже наполнен, второй - наполовину. Осталось не так много.
Мои усилия не остаются незамеченными. Молодой симпатичный парень, кажется, капитан ВДВ, присаживается на мою кровать:
- Ты что задумал, командир? Ты это зря: надо бороться до конца. У меня положение более безнадежное, и то я намерен терпеть и сражаться!
У капитана редкая и страшная болезнь: медленно, но бесповоротно, перестают работать все до единой мышцы. Я видел такого больного еще в госпитале: это был труп с открытыми глазами. Жена возле него находилась постоянно, выходя только чтобы тихонько повыть в коридоре, вытереть слезы, и возвратиться к мужу бодрой и внимательной. Она кормила и поила его с чайной ложечки, а он благодарил ее только движениями век.
В нашей клинике есть пример "облегченного варианта" и моей болезни. Двадцатилетнему моряку, старшине первой статьи, лихой врач где-то на ТОФе сделал операцию на позвоночнике. Из-за неумения и (или) неосторожности хирург обрезал ему весь пучок нервов к нижней половине тела. Рослый и сильный парень-красавец передвигается теперь на кресле-каталке, еще не представляя всей глубины своей трагедии. Ему сказали, что массаж оживит ноги и все остальное. Без ног люди живут довольно успешно, без "остального" - стают тяжелым бременем для близких на всю оставшуюся жизнь... Сестры разговаривают с моряком бодрыми голосами, оживленно отмечают несуществующие улучшения, и плачут после вывоза кресла-каталки...
Мы долго беседуем с капитаном "за жизнь", которой у нас уже не остается у обоих. Я уважаю его желание стоять до конца, но решение распорядиться остатками своей жизни не меняю: надо уйти пока есть силы для этого. Иначе - я превращусь в скулящее от боли беспомощное животное, и будет это состояние длиться нескончаемо долгие месяцы.
Костер в ледяной ночи.
Ах, обмануть меня не трудно:
Я сам обманываться рад!
(кажется - Грибоедов А. С.)
В будний день в неурочное время у меня вдруг возникает мираж: на кровать подсаживается Эмма и берет меня за руку.
- Ты что придумал??? - грозно вопрошает прекрасный мираж без всяких вступительных аккордов. Обычно видения так и разговаривают: без всяких предисловий. - Нет у тебя никакого рака, нет! Понимаешь? Я разговаривала с начальником клиники, с врачом: ничего у тебя нет! Нет, нет, нет!!!
Я молчу и смотрю в родные глаза, которые постепенно наполняются слезами.
- Ничего, ничего нет, Коленька, Кузенька мой, ты все сам придумал! Ты выздоровеешь, ты будешь здоров, у тебя обычный радикулит, просто - в тяжелой форме! Я разговаривала с Диной: у тебя просто очень запущенная болезнь! Все будет хорошо, ты вылечишься!
Я молча и недоверчиво слушаю эти заклинания дорогого человека, но внутри у меня что-то медленно начинает оттаивать. А вдруг, и в самом деле, я - не простой смертник, а сложный больной?
Стойкий капитан отзывает жену в коридор для беседы. Вскоре Эмма возвращается, отгибает мою подушку и решительно конфискует два спичечных коробка с моим избавлением:
- Забудь и думать об этом!
Мне почему-то не жаль накопленных с таким трудом таблеток, и очень-очень хочется "забыть и думать об этом"...
Моя ненаглядная прорвалась ко мне в будний день, просто разметав стражей. Поводом ее подвига стал сигнал от Володи Волчкова. Он туманно объяснил жене, что мне "плохо", уклонившись от разъяснений за обширным суесловием.
Взгляд из будущего (уже наступил 2007 год!). Если Володя Волчков чуть не погубил меня подтверждением диагноза, то он же и спас, своевременно прислав Эмму. Еще немного, и было бы поздно. Наверное, Дина тогда предполагала тяжелый диагноз, о чем и сказала ему. Дины уже нет в живых, выяснять прошлые подробности у больного Волчкова мне не хочется и не можется... Тем более, что чуть позже Володя помог мне по-настоящему!
Эмме выдают постоянный пропуск, как к "тяжелому". Теперь мы встречаемся почти каждый день. Эмма приходит после работы, кормит меня салатами, помогает всей палате. Палата немного завидует нам, и ждет прихода Эммы тоже с нетерпением.
...Вскоре меня опять берут на пытку под прежним названием "пневмомиелография". На этот раз всего с третьей попытки врачам удается добыть долгожданный ликвор!!!
Значит - он есть! Значит - он был!! Значит - рака не было!!! Мои мозги разворачиваются на 180 градусов, я ликую и теряю бдительность, наступая на все грабли сразу. Впрочем, пассаж об обойденных вниманием граблях, я уже выказывал раньше.
Оказывается, каналы ликвора позвоночника и головы сообщаются! Эта подробность устройства человека приводит к тому, что перед закачкой воздуха меня помещают наклонно, головой вниз. А мне-то что: раз ликвор добыт, то я могу жить и так, тем более - опыт есть. У меня появляется вкус к плотским утехам, и, будучи уже в положении "штык в земле", я с аппетитом уплетаю принесенный обед. Непростительная глупость совершенного чревоугодия обнаружилась очень скоро.
Дело в том, что воздух, надутый вместо ликвора, никуда не девается, скопившись в районе поясницы и копчика. Пока воздух не растворится, надо почти неделю постоянно лежать вниз головой. Любая попытка приподнять голову жестоко каралась. Оторвавшийся пузырек воздуха медленно пробирался вдоль позвоночника, задевая веревочки нервов. Вот нестерпимая боль из живота перемещается вверх, перехватывает дыхание, сводит судорогой руки, останавливает сердце. В финале - прямо внутри головы взрывается граната, после чего надо минут десять отходить. Лозунг "Не суетись!" начинаешь понимать буквально. Но некоторые твои же свободолюбивые органы его знать не хотят.
Переполненный пузырь почему-то никому не хотел отдавать свое содержимое. Хлопоты по возобновлению извечной функции потребовали нескольких часов усилий, - как собственных, так и академической медицины. Хитроумные способы стимуляции, типа журчащего выливания воды из кувшина в тазик, на меня не действовали. Когда глаза уже начали покидать орбиту, пришлось прибегнуть к чисто сантехническим, менее интеллектуальным, приемам...
Увы, это были всего лишь цветочки. Уже другой, тоже переполненный, орган властно потребовал освобождения. В принципе, - высокая медицинская наука, в союзе с передовой практикой, уже изобрела и внедрила в производство надежную оснастку для этого живительного процесса - "утку". Подразумевалось, что субъект процесса лежит. Раз "лежит", то, "по умолчанию", - горизонтально. А если субъект пребывает в положении "штык в земле" и силы гравитации направлены в обратный зад?
... Волнительное решение указанных проблем неожиданно дает прозрение: чемодан космонавта, облаченного в неземной скафандр, набит отнюдь не секретными инструкциями!
Скафандра и чемодана в клинике не было, что добавило мне седых волос и опыта. "Асимметричный ответ", который я успешно использовал в будущем, был прост, как репа, и надежен, как ложка: "если ничего не загружать, то и нечего будет выгружать". Горжусь, что дополнил закон великих Ломоносова и Лавуазье: "что от чего убудет, то к другому и прибудет".
Потихоньку я начинаю переходить в горизонтальное положение, взорвав в голове всего пяток гранат. За всеми этими хлопотами встает вопрос: а что дальше? Состояние продолжает ухудшаться...
А что за таблетки я добросовестно глотаю? Начинаю выяснять, оказывается - гормоны. Из разговоров с болезными коллегами уже давно ясно, что это обоюдоострое оружие. Прекращение приема этих лекарств весьма чревато: собственные гормоны организм уже перестал производить, понадеявшись на импортные. Как в экономике: импорт душит свое производство.
Сообщаю Дине, что принял решение: прекратить мое лечение ее таблетками. Дина разочарована, но понимает, что дальнейшее лечение может плохо кончиться не только для меня, но и для ее диссертации. Она уговаривает меня: по крайней мере - плавно закончить прием. Находим компромисс: не очень плавно, но быстро.
Две недели я просто лежу: никаких лекарств, никаких процедур. Медленно отхожу после лечения. Правда, появляется необычная процедура: меня тщательно измеряют. Фабрика протезов шьет специальный полужесткий корсет. Он должен поддержать меня морально и физически.
Скоро исполнится 4 месяца моих виражей по медицинским учреждениям и блистательного отсутствия на службе. Меня по закону надо пропустить через ВВК (Военно-врачебную комиссию), которая меня должна "комиссовать". Это значит - определить статью, вследствие которой я не могу служить, и уволить в запас -надцатой категории, либо - вчистую с "белым" билетом. Никакие пенсионы за 15 лет службы мне не светят, эти годы просто добавятся в мой прежний гражданский трудовой стаж, который я буду наращивать теперь без погон и здоровья. Dura lex, sed dura. Закон суров, но это закон. Начнем с начала, начнем с нуля. Ну, не так, чтобы с полного нуля: есть семья, есть жилье, кое-что стал понимать в железяках - это плюс. В минусе маленький пустячок - здоровье. Интересно, сколько его у меня осталось, хватит ли, чтобы семья могла жить хотя бы сносно? РеГбус, кроКсворд... Уже назначен день ВВК.
Приходит Леня Лившиц и сообщает мне новости, после которых мои размышления меняют ориентацию (чуть не написал "сексуальную": сейчас слово "ориентация" употребляется только в такой связке). Командир части Е. Е. Булкин обратился в Комиссию (ВВК) с просьбой не увольнять меня с военной службы, заявив, что я нужен части в любом состоянии. Леня устно добавляет мне существенные детали. От меня требуется одно: явиться на комиссию "своим ходом", не разводить сопли, а твердо заявить, что здоровье у меня хорошее.
Явиться "своим ходом" - задача для меня непосильная. Уточняем: перед ликом высокой комиссии просто надо быть в вертикальном положении. Потренируемся: пошитый корсет туго шнуруется спереди и сзади. Тело он сжимает так, что уже непонятно, что и отчего болит. Упругие стальные полоски, вшитые по периметру корсета, впиваются в ребра и филейные места пониже. Барышням было легче: в их корсеты вшивали китовый ус. Покачиваясь, как новорожденный теленок, встаю на "свои двои". Осанка у меня теперь, конечно, царственная. А если прислонить к теплой стенке, то со мной можно вести очень даже интересную беседу...
... В назначенный день санитарная машина доставляет меня на ВВК. Под командой Лени Лившица водитель и прапорщик-медбрат Коля Баркалов почти поднимают меня на второй этаж, где и прислоняют к двери. Вскоре меня вызывают. Ребята открывают дверь, я делаю шаг вперед и опираюсь на дверную коробку. За столом сидит несколько человек, их погоны скрыты белыми халатами. Ко мне обращается самый главный, держа в руках мою историю болезни:
- Ну, как ваше здоровье? Как себя чувствуете?
- Хорошо! - на голубом глазу утверждаю я. Комиссия кивает одобрительно головами, слегка похихикивая.
- Вы свободны, можете идти, - распоряжается "старшой".
Я нащупываю рукой сзади дверь и делаю шаг назад, не поворачиваясь. Заботливые руки подхватывают меня и в вертикальном положении быстро буксируют к машине, я еле успеваю переставлять непослушные ноги...
15 июля 1970 года меня выписывают из клиники нервных болезней ВМА. Здесь я провел почти два тяжелых месяца. Через неделю мне исполнится 39 лет.
На один день я выползаю на службу, чтобы прервать отсутствие. Пишу ребятам кое-какие задания и ухожу в очередной отпуск. Корсет действительно помогает жить: убирая болевые пики, он создает постоянную "болевую равнину", к которой можно привыкнуть, с которой уже можно жить. Правда, стальной "китовый ус" создает кровавые синяки, но с ними можно бороться, подгибая концы пластинок.
После отпуска, прошедшего без приема губительных лекарств, я себя чувствую терпимо. Работа сразу захлестывает с головой, заставляет забывать о болячках. К обеду ребята очищают рабочий стол в малой комнате, и я на нем минут сорок отлеживаюсь и распрямляюсь, не снимая корсета. Опять начинаю работать над проектом импульсного регулирования дуги, конечно - сверх "обязательной программы".
Зимний вечер рядом с Гаграми.
Лучше лечиться, чем болеть.
Лечись в меру!
(из лозунгов нашей стенгазеты)
Я настолько хорошо оправился от академического лечения, что Леня считает возможным возобновить его. Он решает отправить нас с Эммой в Хосту. Парная путевка - с 11 декабря 1970 года по 3 января 1971 года. Впервые мы Новый год будем встречать в таких, скажем так, - нетрадиционных, весьма "шарманных" условиях...
Опять вставка о прошлом, которая описывает текущий момент. Сегодня третье января 2007 года. Вот друг Компьютер не даст соврать: 03.01.2007 7:42:39. (Юмор и трагедия в том, что он, компьютер, настолько правдивый, что может потом обновлять это время на текущее, поэтому запишу его еще раз как копию: 03.01.2007 7:42:39).
Эта вставка возникла из-за семейных разногласий. Я не мог вспомнить, с кем мы оставили Сережу на это время: с бабушкой Женей или отправили в Брацлав. У Эммы было еще несколько вариантов. В конце концов, мы поняли, что не помним, когда бабуля переехала к нам в Питер... Господи, как эфемерна и коротка может быть наша память, даже о своих родителях!
Три дня назад я испытал жесточайший стыд. Позвонила наша старинная соседка по коммунальной квартире на Краснопутиловской - Клара Александровна Пантелеева. Она, бедняга, еле ходит, плохо слышит, но неизменно, почти полвека звонит нам как старый друг нашей семьи. Клара поздравила нас с наступающим Новым годом, и напомнила, что она старалась всегда звонить в этот день - 30 декабря, чтобы заодно поздравить с днем рождения Евгению Семеновну. Я же об этом забыл... Бабуле исполнилось бы в этот день 97 лет.
Раз сам запамятовал, то послал СМС Сереже с просьбой помянуть бабулю. Кате в Дубай послал вторую в этот день "майлу" с фотографией: "Катенька, помяни бабулю. Она была хороший человек и очень любила свою Катрусю". Катя откликнулась, поблагодарила за фото.
Мы так и не могли вспомнить, когда мама переехала к нам в Ленинград. Спросить уже не у кого, умерли также все Крепостняки, даже молодые. Уничтожил собственными руками всю обширную переписку мамы, в которой можно было бы найти ответ. Занимает, дескать, много места. Вот так и появляются Иваны, не помнящие родства, выбравшие взамен "Пепси". Понимание этого приходит слишком поздно, когда уже надо "подбивать бабки" собственной жизни.
Эти размышления укрепили меня в стремлении продолжать писать эту скромную "повесть временных лет" насколько хватит отпущенного времени и сил. Она ведь не только обо мне...
Зимняя Хоста мало напоминает летнюю, с переполненными пляжами и парками. Теперь возле холодного моря только редкие энтузиасты ловят целебные анионы (или катионы?), короче - дышат, чем Бог послал. Поредела публика, фланирующая по аллеям: день короче, зябко, часто моросит дождик; дня за три до Нового года выпал даже снег, отогнув разлапистые листья пальм под критическими углами. Народная жизнь сосредотачивается до обеда "на марциальных водах" в Мацесте, вечером - в палатах и питейных заведениях
В нашей "Авроре" достаточно многолюдно: отдыхают целые экипажи субмарин Северного флота. Им начальство предложило зимний отдых, наверное, чтобы уберечь от убийственной для северного человека акклиматизации в жаркую пору. Даже вид холодного моря навевает на моряков зеленую тоску, и они "оттягиваются по полной" только на суше: во всяких злачных местах, на танцах в клубе, в еженощном преферансе в своих палатах. Охотно посещают кино: подозреваю, что на лодках крутят всего 2-3 фильма, как у наших зимовщиков на Новой Земле.
В санатории нам с Эммой сразу выделяют комнату с лоджией, из которой даже видно море. Мы подружились с молодыми соседями, часто бродим и развлекаемся двумя парами. Костя Алканович - врач на лодке, только вернулся из плавания, Наташа - худощавая женщина, непрерывно требующая у мужа шашлыков, и поглощающая их в огромном количестве. Костя, добродушный и высокий, любуется женой, как всякий моряк, сошедший на сушу после долгого плавания. Наташа злоупотребляет этим на всю катушку: когда ее рот не занят шашлыками - пилит своего благоверного. Их сын, как и наш, остался с бабушками.
Обычно до обеда мы заняты врозь: поездки на Мацесту, процедуры, то да се. После обеда движемся в поселок Хоста на базар. Алкановичи набрасываются на шашлыки, мы с Эммой - на мандарины. У нас в Ленинграде этот фрукт остается почти новогодней экзотикой, а здесь стоят целые развалы абхазских мандаринов по весьма приемлемым ценам.
Новый год стремительно приближается, мы начинаем определяться, как его встретить. Известно ведь: как встретишь, так и проведешь. Для начала выпускаем стенгазету. Рисовать ее нечем и не на чем. Закупаем всякие ручки-краски и большой плакат "Все на выборы!". Кого и куда выбирали - теперь не узнать, но флаги на нем были всех республик. На обратной стороне плаката размещается наша газета "Ку-ку, Гриня!", с десятком рубрик, в том числе передовой статьей, положенных серьезной прессе. Большую статью "Ешьте больше лука!" редакция повторно напечатала "по многочисленным просьбам бабушек и дедушек, оставшихся с внуками (получку дети увезли на курорт)". В обширном разделе "Удивительное - рядом!" сообщается: о том, что буйным цветом зацвели чебуреки, что часть шашлыков в столовой была без костей, что "состояние больного К.М.А. непрерывно улучшается, несмотря на все усилия врачей". Вот к дереву прибито объявление (почти подлинное):
"Тов. отдыхающие, больные и кто еще здоров! Внесите по 30 копеек, чтобы НАМ было весело на Новый год! Администрация и массовик".
В "Новогоднем Приказе по Авроре" пункт 2 приказывает дожди 31 декабря и 1 января считать снегом, а пункт 4 сообщает, что 31 декабря вместо ужина будет кино (хорошо бы!).
Большой раздел "Наши будни" оканчивается пророческими стихами:
... Бедняга на крылатом "ТУ"
Радикулит с курорта Сочи
Увез обратно в Воркуту.
Наша газета имеет широкий успех в узком кругу, но это не может заменить нам новогодний ужин. Ресторан отвергается: после подсчета наличности - решаем провести бал на дому. Кроме того, у нас с женой имеется уже ошеломляющий опыт ресторанной встречи Нового года в новом заведении на проспекте Стачек. За несколько дней до Нового года мы с Мещеряковыми пошли туда на разведку. Мы больше часа голодными сидели в ожидании ненавязчивого сервиса, затем наших дам облаял пьяный официант. Правда, на меня и Леву гроздьями висли веселые девочки... К счастью, это была всего лишь разведка, после которой наши жены дали великую клятву: Новый год праздновать только дома. Только дома, как ни тяжело им будет готовить яства, а затем смотреть на постылые рожи родных мужей...
Закупаем продукты, бутылки. Вместо рюмок в аптеке берем овальные мензурки. Наташа и Эмма властно подавляют наши возражения о их недостаточной емкости. "Ладно: увеличим обороты!" - решаем мы с Костей. Бал собираемся провести в двухкомнатном номере знакомого командира субмарины: он с женой будет встречать Новый год в ресторане.
Вечером 31-го в столовой санатория нас накормили какой-то дрянью, всех тошнило, на еду и выпивку смотреть не могли. С сожалением оставили стол накрытым до утра и разошлись по палатам, надеясь, что за ночь "проморгаемся".
Хозяин номера возвратился с женой и друзьями из ресторана голодные и злые: их надули, как обычно. Роскошь нашего стола их просто потрясла. Эту скатерть-самобранку они прикончили с великим удовольствием и в исторически короткие сроки.
Утром мы могли бы спать и подольше: делать было уже нечего...
"Как встретили - так и проведем" - ох, как верна эта народная примета...
На лермонтовских местах.
Чей конь примчался запаленный
И пал на камни у ворот?
Кто этот всадник бездыханный?
(М. Ю. Лермонтов)
Весь 1971 год я заглушаю боль работой. Корсет не снимаю, пытаюсь даже спать в нем. Ребра уже слиплись от постоянного сжатия, но помогает это все меньше. Леня добывает для меня путевку в Пятигорск: именно там происходят чудесные исцеления. Вытяжение там делают в среде необычайно целебной минералки...
К трапу самолета меня подвезла санитарная машина части, но в самолет я взгромоздился самостоятельно. Это запомнилось, потому что возвращение было не таким прекрасным: из самолета меня уже выносили.
Все красоты Кавказа, проезда к санаторию, и устройства там, в первый раз прошли как-то мимо сознания, озабоченного сохранением хотя бы подобия человеческого облика.
И вот я лежу в своей четырехместной палате. Все мои соседи с утра разбегаются по процедурам и иным развлечениям. У одного майора, с которым мы подружились и потом общались много лет, здесь куча родственников. Петр родом из Пятигорска, а служил в подмосковном городе Долгопрудном. Майор очень хороший человек, он пытается лечить меня всякими местными растениями, корнями и плодами. Я отнекиваюсь: в памяти и спине более чем свежо мое "инженерное" лечение. Не хватает еще "туземно-растительного".
Опять горестная вставка. Написал эти строки и решил позвонить по номеру телефона, сохранившемуся в старой книге. Ответила жена Лида, которая была у нас с мужем в гостях здесь, в Ленинграде. Нас она прекрасно помнит, несмотря на долгие годы. Она сказала, что Петр Георгиевич Болдырев уже восемь лет как трагически погиб под колесами электрички. Неисповедимы пути наши, Господи. Мир праху твоему, хороший человек...
Я написал "лежу", потому что это моя основная стойка в этом краю. Да и заглавие изменил: было "По лермонтовским местам". Поскольку эти места для меня были недосягаемы, то более правдоподобно выглядит предлог "на".
Коротать лечебное время мне помогает маленький транзистор "Россия". Это кажется первый приемник заводского изготовления. Десятилетие после появления триодов на рынке наполнено только "мыльницами" радиолюбителей. "Россию" выпускает новый завод в Челябинске, приемник получился удачным: маленьким, экономичным и чувствительным. Особенно меня радовали коротковолновые диапазоны с точной подстройкой. Можно было даже слегка отстроиться от ревущих глушителей, затыкающих уши и берегущих наши нежные марксистско-ленинские души от коварных песен сладкоголосых сирен из-за бугра.
Я усердно сканировал все диапазоны почти круглосуточно. Однажды на средних волнах я поймал сильный сигнал. Два радиолюбителя вели неторопливую беседу за жизнь. Как лучше настроить обычный ламповый приемник в качестве передатчика, какие лампы кто ставит на выходе, что из этого получается. Вскоре в разговор вступили еще два радиста, разговор, впрочем, - довольно приличный, перешел на девушек. Через пару дней я знал уже всех радистов по голосам и кличкам, а также их Джульетт. Особенно я переживал за Колю по кличке Адмирал: у него барахлила выходная лампа ГУ, он периодически пропадал, волновался, что его не слышат, просил передать Нине, что все у него в порядке. Девушки, очевидно, слушали, потому что многие обращения были направлены им, но ни одна в эфир не выходила.
Я слушал и знал всех, отвлекаясь от своих болячек. А технически так подковался, что сам смог бы выйти в эфир через день работы над старым приемником. Спасибо вам, друзья радио!
Относительно безболезненная лежка прерывалась 3-4 раза в день неотложными мероприятиями. Целых три раза в день надо было подниматься, чтобы проковылять в роскошную столовую в главном корпусе. Из необъятного зала столовой на несколько сотен мест через широкие окна открывался вид на горы и город в долине. Еще по одному подъему требовалось сделать для массажа и основных процедур лечения, ради которых я и приехал сюда.
Массаж делала сестричка Люба, туго сбитая молодая женщина. Массаж она делала настолько добросовестно, что я мог только мычать сквозь сжатые зубы в ответ на ее разговоры и вопросы. По закону контраста после массажа боль казалась уже несущественной, и я позволял себе перекур минут 10 в вертикальном положении при возвращении.
Но особенно донимала основная лечебная процедура - вытяжка в специальных ваннах. В салон престарелой пузатой "Волги" паковались через задний люк человек 6-7 не особенно гибких радикулитчиков моего типа. Поместиться такому количеству несгибаемого народа можно было, только приняв неестественные позы в низком и тесном пространстве. Загрузка сопровождалась охами и стонами, и, если вблизи не было женщин, обильно сдабривалась народной лингвистикой.
Минут сорок перегруженный кузов вертел свое содержимое в трех измерениях - "по долинам и по взгорьям", да еще со всякими поворотами. В полном согласии с законами Ньютона, содержимое кузова (мы) уплотнялось в совершенно неожиданных направлениях: держаться то можно было только друг за друга.
Достигнув цели, водитель открывал задний люк, и высокое общество по одному выползало "для дальнейшего прохождения". В зале предстояло быстренько (!!! - не вы одни хочете!) раздеться и пройти душ. Невыносимо долго снимались носки, на них уходило 90% отпущенного времени. Еще больше времени забирало надевание носков: их надо было набросить как лассо на пальцы, затем как-то натянуть на мокрую ногу.
После омовение голое общество вползает в небольшой бассейн с непрозрачной сине-зеленой водой. В ней то вся сила. На ногах каждого закреплены мешочки с грузом. Груз наращивается постепенно - от 1 кг на первой процедуре, до 10 - на последней. По моему опыту - величина груза подошла бы новорожденным, в крайнем случае - грудничкам. Надежда только на теплую сине-зеленую воду, которая должна размочить меня из состояния сухаря до уровня сырой ватрушки, которую растянет и такой груз. Висим, погрузившись по шею и держась за трубки на поверхности минут двадцать.
После команды "вылезай", мы выползаем и быстро-быстро прокручиваем кинофильм "доступ к лечению" в обратном направлении: душ, "быстрое" одевание, запрессовка в чрево медицинской "антилопы гну" с последующей получасовой болтанкой. Все понимают, что "тонко" растягивать спину перед этими деформациями - глубоко бесполезное, если - не вредное, дело. Страждущих надо бы аккуратно вынуть чем-нибудь из воды, да положить на пару часов горизонтально. Но такова суровая "се ля ви": следующие тоже ждут исцеления, а отчетность учитывает только количество "пролеченных". Графа "вылеченные" там отсутствует. Впрочем, все будут выписаны "с улучшением". На том стоим.
"Улучшенного" меня доставляет к самолету сантранспорт санатория, сердобольные помощники помогают "вспорхнуть" по трапу.
В Ленинграде меня встречает санитарная машина части. Кто встречал, какими аплодисментами, как доставили домой, - из памяти эти события вычеркнуты полностью. Меня поглощает тотальная боль.
Доктор сказал: резать!
В действительности все
не так, как на самом деле.
(из собств. опыта)
По расшифрованным иероглифам медкнижки моя путевка в Пятигорск окончилась 7 декабря 1971 года. С 14 декабря я уже гордо возлежал в коридоре Железнодорожной (!) больницы.
Этим перемещениям предшествовали напряженные переговоры моих друзей между собой и с медициной разных рангов. Исходные параметры были такие: я дозрел уже до состояния, когда на все согласен. Леня Лившиц склонял меня к радикальной операции на позвоночнике, которую в СССР делал только доктор Цевьян (?) в Новосибирске. Доктор разрезал живот, разгребал требуху, вслепую выдалбливал дефектный диск между позвонками, вставлял вместо него кусок твоей же, заранее изъятой из ноги, кости. Чтобы все срослось надо было всего лишь полгода (!!!) полежать с загипсованным туловищем, после чего можно было начинать жизнь сначала совершенно здоровеньким. Была, кажется, еще возможность превратиться в беспозвоночное животное: если пересаженная кость не приживалась, то начинал разрушаться весь позвоночник...
Был также более простой способ "заднего доступа" к дефектному диску. Для этого выкусывалась дужка позвонка и отодвигался в сторону пучок нервов. Последствия таких перемещений пучка я уже видел в клинике на Лесном...
Волчков выдал сведения о военном нейрохирурге Шустине, который успешно сделал ему такую операцию еще в 1967 году. Попал он на операцию случайно, в качестве "интересного больного". Волчков занимался подводным плаванием. К нему подошел незнакомый врач и сказал ему, что у него просматриваются признаки дискогенного радикулита, посоветовал беречься, не переохлаждаться. Когда Волчков лежал в госпитале, то его и узнал этот врач. Он там отбирал "интересных" больных для оперирования Шустиным. В эту категорию и попал Волчков.
Шустин Владимир Анатольевич 2 года проходил стажировку в США. Ходит легенда, что он успешно оперировал шахиню (королеву?) в одной из ближневосточных стран. Через несколько месяцев шахиня-королева участвовала с блеском в танцах, после чего монарх-муж снял с себя и надел на целителя орден "Алмазный крест" (правдоподобней - "полумесяц" или "звезда"). В общем - что-то очень блестящее и драгоценное, что обычно дарят монархи. Покрасовался врач с подарком недолго: люди в штатском сняли с него подарок и спрятали в надежный сейф, как достояние всего СССР. А Шустину выдали талоны в "Альбатрос", какие выдавали тогда морякам загранплавания.
...Я не знаю сейчас достоверно, кто вышел на Шустина: Волчков, Дина или Леня Лившиц, - непосредственно, или через высокопоставленного посредника. По-видимому, все прямые переговоры легли на плечи Лени, Волчков и Дина работали "наводчиками". Леня, осознав, что Цевьян мне не совсем подходит, а капитальное лечение трудно реализуемо в военной жизни, закатал рукава. Шустин в принципе был согласен сделать операцию, но сказал, что он давно не оперировал и сейчас лучше него делает такие операции нейрохирург Панюшкин, его ученик, работающий в Железнодорожной больнице на проспекте Мечникова. Доктор Панюшкин согласился принять меня на лечение.