Мельниченко Николай Трофимович : другие произведения.

04. Восточная Жизнь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

04. ВОСТОЧНАЯ ЖИЗНЬ

Восток - дело тонкое.

Аборигены Востока. Холодная зима 1941 года.

   Наша хозяйка Зоя Барабаш была типичной казачкой: веселой и трудолюбивой, несмотря на свою болезнь - Базедову. Раздутый "зоб", как я узнал позже, свидетельствовал о недостатке йода, или об облучении радиоактивным йодом. Старшая ее дочь Нина - не очень складная и высокая, - человек замечательной доброты, участливая ко всем несчастным. Младшая Лида - чертик в юбке: неугомонная, смешливая, способная на неожиданные выдумки и поступки. Старшую сестру она называла "няня". Мы сначала не могли понять, "кто есть кто", затем узнали, что няней здесь всегда называют старших сестер. К сожалению, впоследствии Лида повредила ногу, и после "умелого" лечения стала инвалидом, что резко изменило ее характер. (Не было здесь тамбовской бабушки...). Еще у наших хозяек была огромная и свирепая среднеазиатская овчарка Разбой, с которой я вскоре подружился, - наверное, она скучала по своему хозяину, ушедшему на войну, и видела во мне некий эрзац отсутствующего хозяина. К весне мы с Разбоем достигли полного взаимопонимания. О наших совместных предприятиях я еще расскажу. Была у хозяек еще маленькая бурая коровка, дававшая молоко замечательной жирности и вкуса. И, наконец: трогательная неразлучная парочка: теленок и поросенок. Эти ребята не могли жить друг без друга: когда один из них куда-нибудь отлучался, другой как потерянный носился по двору. Когда они опять встречались, то радовались несказанно и занимали "штатное" положение: ложились рядом, клали друг на друга головы и блаженно закрывали глаза.
   Наше село имело вполне славянское название: Ириновка. Его жители - переселенцы 20-х годов со Ставрополья, с Кубани. Как известно, кубанские казаки иногда считают себя русскими, иногда - украинцами. Например, родной брат русского губернатора и генерала Лебедя - украинец. Язык кубанцев - русский, специальный, что ли, - с большими включениями украинских слов и оборотов. Во всяком случае, сплав двух народов получился веселым, работящим, жизнестойким. Каждый двор и огород возле него был ухожен, в добротных сараях было место для скота и сена. Перед самой войной здесь поселились также переселенцы с Тамбовской области. Дома этих семейств и участки выглядели как временные: грянула война. Все мужчины ушли, не успев толком обустроиться.
   Практически все дома в Ириновке были построены из самана - самодельных глиняных кирпичей огромных размеров. Материал для изготовления самана был под ногами. Снимался поверхностный слой дерна и взрыхлялся слой глины. В образовавшуюся круглую яму отводилась вода из ближайшего арыка (об арыках надо рассказать подробнее), затем солома и полова. Аборигены с участием крупного рогатого и безрогого скота месят ногами эту субстанцию, пока не получают однородную пластичную массу. Формуется саман в деревянных разъемных прямоугольниках определенного, раз навсегда заданного, размера. После предварительного схватывания саман выкладывают в воздухопроницаемые пирамиды, в которых он высушивается и приобретает прочность, то есть готовность для строительства. В сухом климате толстые - около полуметра - самановые стены замечательно удерживают прохладу жарким летом и тепло очень холодной зимой. Ямы возле строящихся домов непрерывно углубляются, затем заполняются водой из арыка, заменяя туземцам плавательные бассейны. В одном из таких бассейнов учился плавать и я. Надо заметить, что фильтрация и замена воды там не предусмотрена, купающиеся там дети доводят воду до состояния глиняной болтушки, и начинающие пловцы должны быть готовы к дегустации этого напитка...
   Градообразующее предприятие Ириновки - колхоз имени кого-то, который разделен на 6 бригад, имеющих отдельные дворы и хозяйства. Дом нашей хозяйки располагался напротив двора 6-й бригады, мы автоматически ставали ее членами и работниками, а бригадир - хромой инвалид лет 50 - нашим прямым начальником. Это, казалось, малозначительное обстоятельство создало потом маме сильную головную боль. Дело в том, что одна из "деребчинских" девушек, Лида, добровольно "примкнула" к нашей семье и поселилась вместе с нами. Чтобы не объяснять каждому, что и как, мама объявила ее своей племянницей. Лида была довольно смазливой и упитанной девушкой, хотя качество ее органа мышления было не столь выдающимся... Бригадир-6 начал выделять ее из всех своих работников, что ей сначала понравилось. Когда, спустя некоторое время, по непонятным мне тогда причинам, что-то не заладилось, бригадир все претензии стал направлять "тетушке". Дело приобрело размах. Маме с большим трудом и нервотрепкой пришлось отказываться от родства и отправлять Лиду в автономное плавание...
   Но это было потом. Стоит рассказать о том мире, в который нам предстояло вживаться, теперь стало понятно, - надолго. Наша Ириновка располагалась в двухстах километрах от железной дороги, без нормальных автомобильных дорог к ней, с единственным телефоном в сельсовете, работающем от случая к случаю, и это накладывало отпечаток автономности на всю здешнюю жизнь. По украинским меркам ириновский колхоз был богатейшим. Колхозники недостаток коммуникаций вполне заменяли высоким жизненным уровнем. Например, до войны средняя семья получала на трудодни около 10 тонн (!) пшеницы, которую даже сейчас с руками оторвали бы итальянцы для своих спагетти. (Когда мы с голодухи начинали жевать почти прозрачные зерна пшеницы, то в остатке оставался большой ком нерастворимого белка, подобный жевательной резинке). Мука для хлеба - очень вкусного, исключительно домашней выпечки, - просеивалась на шелковых (!) ситах, затворялась на самодельных дрожжах из хмеля и отрубей. Достаточно было и других злаков: кукурузы, гречихи, овса, проса. В горах колхоз содержал 17 пасек по 150 - 200 ульев, и колхозники зарабатывали по 200 - 300 килограммов целебного горного меда, который, кроме чаепития и выпечки всяких сластей, применялся аборигенами для изготовления непередаваемой прелести и крепости медовухи - благо хмель выращивался здесь же. При каждом дворе был поливной огород размером около 100 соток, что составляет целый гектар (эти сведения интересны несчастным владельцам несчастных 6 соток). Обычно половина огорода отводилась под бахчу, то есть под арбузы и дыни. Огромные сладкие арбузы и непередаваемо прекрасного запаха и вкуса дыни аборигены ели почти все лето и осень. Арбузы помельче осенью солили в огромных бочках и потребляли их до следующего урожая. Дыни - целые дирижабли - разрезали на ломтики и вялили на солнце, затем заплетали в косички по три. По вкусу и запаху эти косички далеко оставили бы позади любые Сникерсы и Баунти. Картошка, огурцы, помидоры, огромные, серые снаружи и ярко оранжевые внутри, тыквы, - любые овощи - на хорошо унавоженных поливных землях под жарким солнцем давали сказочные урожаи. Поскольку рынки сбыта были почти недоступны, то, например, три-четыре куста помидор запросто покрывали потребности средней семьи. Возле каждого дома росли фруктовые деревья: яблони, абрикосы, сливы, тутовые деревья. В сараях возле дома у каждой семьи стояли по одной-две коровы, телята, свиньи и овцы или козы. Кроме того, в колхозных отарах колхозники содержали по 20-30 своих овец и коз, которых стригли или забивали на мясо по мере необходимости.
   Коренных проблем у местных жителей было две: вода для полива и топливо. Эти проблемы, конечно, успешно решались, пока не ушли на войну все работоспособные мужики. Оставшиеся старики, женщины и дети справлялись с извечными заботами хуже. Воду надо было брать в горах. Свободно текущая горная река, широкая и свирепая весной, когда в горах таяли ледники, к середине лета почти пересыхала, испаряясь на раскаленных камнях. Но дело даже не только в этом. Река безумно растрачивала свою энергию, падая с многочисленных водопадов, и возле села проходила уже в глубокой долине, откуда поднять воду на полив можно было только мощными насосами. Ни насосов, ни энергии для их вращения, конечно, не было. Поэтому высоко в горах часть воды отводили в специальный канал. Этот канал петлял по холмам предгорья с минимальным уклоном и подходил к селу на достаточной высоте. Вдоль главной улицы села был прорыт основной арык - канава с отлогими берегами, по которой протекала живительная вода. Перегородив основной арык, каждый мог направить поток воды на свой огород. Естественно, к живущим ниже по течению уже ничего бы не дошло. Поэтому власть и сами жители составляли жесткий круглосуточный график водопользования, который неукоснительно соблюдался. Если ты проспал свой час ночного полива, никто тебе не позволит брать воду из арыка, кроме как ведром, когда ты проснешься. Как говорили древние: "Dura lex, sed dura". И канал с гор, и система арыков требовали непрерывного ухода и восстановления, без которых они ветшали и переставали работать.
   Вторая головная боль - топливо, тоже требовала немалых усилий. Основное топливо - кизяк, это изготовленные по саманной технологии кирпичи, в которых вместо глины использовался навоз. Особенно за свою теплотворную способность ценились овечьи шарики. Навоз нужен был также для огорода. Но скота ставало все меньше: некому было косить траву весной, некому пасти отары и охранять их от волков. Сокращались и топливные ресурсы. Еще один вид топлива вырастал в степи в виде кустов дикого миндаля - карагая и кустиков таволожника с тоненькими как бы лакированными стебельками, тонущими в воде. В пойме реки еще можно было нарубить лоз. Но вблизи села все уже было вырублено, а доставка с удаленных мест упиралась в транспорт: много ли дотащишь на своих плечах?
   Однако, все это стало известно потом. Сейчас нас встретил незнакомый мир, засыпанный снегом, с сильными морозами, в котором надо было устраиваться надолго, - никто не думал, что так надолго. Хозяйка и дочки нас встретили радушно и участливо, накормили, обогрели, сводили в баню. Жить нам предстояло в гостевой половине избы, с отдельным входом из сеней и глинобитным полом. Большую часть комнаты занимала огромная русская печь с пристроенной лежанкой. Место для меня нашлось сразу: на вершине печки под близким потолком. Все равно туда больше никто не помещался, - Тамила ведь осталась в Аягузе. Через несколько дней мы определились: мама пошла работать в школу учителем математики, которого здесь не было вообще. Оказывается, именно поэтому мы были распределены в Ириновку. Нас "поставили на довольствие": эвакуированным полагался хлеб, некоторые овощи, и, главное, топливо в виде кизяка и керосин для освещения. Это очень обрадовало нашу хозяйку, которая с тоской взирала на уменьшение своих запасов. Хлеб мы получили в виде огромного белого каравая, набросились на него, с благодарностью Советской власти за проявленную заботу о нас сирых. Правда, из всего остального "положенного" маме удалось "выбить" немного керосина. Выдача хлеба тоже вскоре прекратилась: его просто не было вообще. Хлебом должен был обеспечивать колхоз, но учителя не были его работниками, да и вообще весь хлеб подчистую был вывезен: во время войны хлеб - материал стратегический, и все это понимали. У нас появилась новая учительница Шейнман Сара Самуиловна, студентка последнего курса пединститута, вывезенная из блокадного Ленинграда. После ее рассказов о буднях жителей блокированного Ленинграда, мы казались себе обожравшимися обывателями, а наше недоедание - плод воображения, пресыщенного чревоугодием. Забегая вперед, скажу, что печеный нормальный хлеб я попробовал вживую только весной 1944 года. (Слово "нормальный" станет понятным после описания моего собственного опыта хлебопечения весной 1943 года). Правда, кое у кого из аборигенов оставались какие-то запасы, и они выдавали своим детям "тормозок" в школу в виде кусочка белого(!) хлеба. На вопрос: "Если муки мало, то почему вы печете такой белый хлеб?", ответ был: "Мы не можем портить остатки муки, выпекая серый хлеб". Гастрономическую тему не так легко окончить, рассказывая о тех голодных днях, и я буду к ней постоянно возвращаться.
   Мне надо было ходить в школу. Расстояние до школы было около двух километров санной, она же - главная, дороги. Морозы уже стояли приличные, и наше обмундирование не соответствовало "текущему моменту". Каким-то чудом мама сохранила отцовское зимнее пальто: очевидно, его в пути должны были использовать вместо матраца. Теперь ему наполовину отрезали полы, частично - рукава - и для меня получился очень миленький и теплый "верхний наряд". Хуже обстояли дела с обувью: ботиночки на резиновой подошве черпали снег бортами и ноги ужасно мерзли. При этом остатки резиновой подошвы сохранили зачем-то свои скользящие свойства, что делало мое перемещение к светочу знаний похожей на пляски шамана. Глядя на мои антраше, наша хозяйка сжалилась и обула меня в "пимы", оставшиеся от мужа, наполовину обрезав голенища. Хотя валенки-пимы были на несколько номеров больше требуемого размера, нельзя было словами передать "чувство глубокого удовлетворения", когда ногам стало тепло, и они перестали разъезжаться в разные стороны на скользкой дороге.
  

Борьба за огонь.

   Надо заметить, что к тому времени у меня появился очень важный и нужный статус "хранителя огня". Спички кончились у всех почти одновременно, новых поставок не намечалось. Утром, практически еще темной ночью, аборигены выходили из изб и искали глазами или носом дом, из трубы которого поднимался дымок. Туда устремлялись дальние и близкие соседи с горшками, в которых были запасенные заранее угли. Добытый в первоисточнике огонь разносили по своим домам. Иногда приходилось ходить очень далеко. Я как-то незаметно освоил добычу огня, используя кремень и кресало - обломок старого напильника. Искры должны были попасть на благодатную почву - специально обработанную вату. Для этой обработки использовалась зола от шляпок подсолнуха. Но тлеющая вата - еще не огонь. К тлеющему фитилю надо было прикоснуться лучиной, на одном конце которой была головка, образованная окунанием лучины в расплавленную желтую серу. Сера загоралась голубым, стреляющим во все стороны огнем, выделяя при этом дымок, весьма продирающий органы дыхания. Лучина разгоралась, вслед за ней лампы и печи, давая людям свет и тепло. Мама обычно будила меня ни свет, ни заря. Спросонок в темноте я нащупывал свои орудия производства, и, часто попадая по пальцам, добывал огонь по описанной технологии. Хозяйка и ближайшие соседи были избавлены от походов за огнем, что частично оправдывало щедрый дар - валенки.
   Вскоре после нового 1942 года нас очень обрадовала телеграмма, чтобы мама забрала из больницы в Аягузе выздоровевшую Тамилу. Вскоре мама привезла ее: половину худенького лица занимали глаза. Тамилу в больнице смогли спасти, уделив ей немного новых лекарств, поступавших для раненых. Для поправки и "откорма" Тамилы наша хозяйка собственноручно испекла тыкву и нажарила пирожков. Огромная серая снаружи тыква, сплющенная по полюсам, имела внутри ярко оранжевую толстую сущность. На верхнем полюсе вырезалась круглая дырка, через которую удалялись семечки. Отверстием вниз тыква была уложена на сковороду и помещена в горячую печь. Через несколько часов тыква была извлечена. Ее кожа снаружи даже обуглилась, зато внутренности стали еще более оранжевыми. Надо ли говорить, что остывшие ломти тыквы имели бесподобный вкус и сладость? Пирожки тоже готовились по эксклюзивной, как теперь говорят, технологии. Сушеные яблоки сушили еще раз, затем дробили в ступе до состояния порошка. Порошок с изюмом, пасленом и другими вкусными вещами заливали кипятком и замешивали до состояния густой каши, которой начиняли маленькие пирожки. Более вкусных пирожков я не едал в своей жизни. К сожалению, их божественный вкус излишне подчеркивался незначительностью дегустируемой порциии, не допускающей пагубного пресыщения...
   Долгие зимние вечера семья хозяйки и наша проводила за работой, - очень нужной и очень нудной: в нескольких мешках овса, переданных колхозом, надо было отделить овес от овсюга. Зерна сорняка овсюга по всем параметрам, кроме цвета, были совершенной копией зерен благородного злака, и никакая машинная очистка их не разделяла. Отделяя зерна от плевел при скудном свете керосиновой лампады, женщины, конечно, также работали языками. Война - главная тема. От мужа хозяйки тоже не было ни одной весточки. Положение на фронтах ставало все хуже, и горестные предчувствия и неизвестность угнетали людей. Довоенная жизнь вспоминалась как райская, которую не умели ценить. (Меня, например, досаждало навязчивое воспоминание о большом бутерброде, который я, пресыщенный болван, не доев, сунул в плетень).
   Зима 1941 - 1942 стояла суровая. Часто свирепые ветры с сильным морозом выдували тепло из одежд и жилья, иногда начинался буран. Потоки снега залепляли глаза, валили с ног. Горе тому, кто во время бурана оказывался в пути. Одной ночью сквозь завывания ветра мы услышали слабые крики - наш дом стоял почти на краю поселка. Хозяйка оделась, дошла к дому бригадира, и тот сумел собрать людей и найти в степи заблудившихся за 500 метров от села людей. Они бы погибли, если бы с ними не было опытного деда. Их лошади остановились, почуяв волков. Затем в темноте и снежной круговерти люди потеряли всякую ориентацию. Дед взял власть в свои руки, привязал лошадей поводьями к саням, чтобы никуда не убежали. Обессиленных людей заставил непрерывно двигаться по вытоптанному вокруг саней кругу и по очереди кричать, чтобы не замерзнуть, отпугивать волков и звать на помощь. Они так "работали" непрерывно несколько часов, пока ветер не изменил направление и их крики услышали. Другая группа при таких же обстоятельствах вся погибла: уснула, замерзла и была растерзана волками.
  
   .Гастрономическое отступление (опять). Ранней осенью 1943 года волков назвали "друзьями народа". Волки забрались в колхозную кошару и зарезали несколько десятков овец. Говорили, что это была учеба молодых: волк снизу прокусывал овце шею и набрасывался на следующую. Было еще тепло, мясо хранить было негде, и эвакуированным выдали сразу по 10 кг баранины. Поскольку холодильников у нас тем более не было, а есть очень хотелось, то целых два дня мы отъедались мясом "от пуза". Кстати: после длительного недоедания насытиться невозможно, сколько ни съесть. Уже в животе нет места, а чувство голода никак не проходит, глаза бы еще ели и ели.
  

Враги - рядом.

   Надо сказать, что население нашей Ириновки значительно пополнилось за счет эвакуированных из Украины и Белоруссии. Однако была еще одна категория новых жителей, с которыми у нас были довольно сложные отношения. Сюда в начале войны переселили советских немцев с Донбасса и Поволжья. Якобы они готовили удар в спину Красной Армии. Не знаю даже теперь, насколько это верно: никаких официальных и иных данных по этому вопросу я нигде не встречал. Немцы всегда организованы и законопослушны до неприличия - с одной стороны. С другой стороны, - они не могли не сочувствовать соплеменникам. В Казахстане немцам было гораздо хуже, чем даже нам, "законным" эвакуированным. Я не уверен, что им хоть что-нибудь выделяли из скудных выдач по карточкам военного времени. Мужчин всех забрали в трудармию, оставались, как и у нас, - старики, женщины и дети. Старуха-немка со сморщенным, как печеное яблоко, лицом стала личным врагом всех мальчишек, живших в округе шестой бригады. Вообще-то первыми начали мы, когда забросали ее лошадиными "яблоками", рассыпанными на санной дороге, и выкрикивая неприличные частушки про немцев. Но когда она злобно прошипела: "Наши ваших на котлеты порубят!", - ненависть стала осознанной и распространилась на всех немцев, включая учеников, сидящих за одними партами с нами. Вокруг них сразу образовалась невидимая зона отчуждения. По-видимому, с таких пустячных шуток и начинаются межнациональная вражда, довольно часто переходящая в резню.
   Учеба в 4-м классе для меня пролетела быстро: половину "срока" я провел на колесах теплушки. Пока еще сытые туземные товарищи по классу присматривались к нам, эвакуированным. Для знакомства меня, как новичка, поколотили: три парня моего возраста возле школы напали на меня и кулаками "рассказали за жизнь". Я только пассивно закрывал лицо локтями и слегка вопил, правда, стоя на ногах. К сожалению, я оказался не на высоте: уж очень я тогда еще боялся боли. (К счастью, мы тогда не видели современных гангстерских фильмов и боев без правил, где основным оружием нападения является нога, часто оснащенная специальной обувью...). Позже я узнал, что при таких же обстоятельствах, Коля Куролесов, невысокий крепыш, приехавший из Сибири, вырвал из земли молодое деревце и так начал охаживать своих обидчиков, что они побежали, несмотря на пятикратный перевес в численности. Мальчишки уважают силу и решительность: больше на Колю никто не нападал. С Колей мы подружились позже и осуществили с ним несколько "проектов", о которых расскажу позже. Стоит заметить, что на меня тоже больше никто не нападал: один из обидчиков стал хорошим приятелем, а два малоразвитых - вассалами.
  

Книга - лучший друг голодного человека.

   Одно маленькое техническое усовершенствование круто изменило мою жизнь, во всяком случае - вечернюю жизнь. Темнело рано, народ соответственно рано ложился спать. Из малюсенькой фарфоровой крышечки заварного чайника с дырочкой в центре и фарфоровой же баночки от какой-то мази я соорудил Индивидуальный Светильник. Это был, наверное, самый экономичный светильник в мире. Развивая мощность в треть свечи, он потреблял ничтожно мало керосина, подсолнечного или конопляного масла, освещая только раскрытую страницу книги. Теперь я побыстрее старался окончить "мирские дела" и устремлялся на свое теплое поднебесье, точнее - "подпотолочье". Через минуту я уже, подобно жителям Амбера, был в иных мирах.
   Я добывал книги, где только мог: у своей учительницы Сары Самойловны (она меня тайно снабжала книгами своего хозяина), у друзей и соседей. В школе, увы, библиотеки не было. Читал все, что удалось добыть. Многие книги помню и люблю до сих пор. "Пароль скрещенных антенн" Халифмана, "В людях" Горького, "Борьба за огонь" Рони, "Охотники за микробами" Крюи, "Падение Кимас-озера" Геннадия Фиша. Последняя книга после бегства Сары Самойловны стала моей, и я знал ее почти наизусть, Это рассказ о скрытном рейде по белофинским тылам отряда лыжников. Как я тогда мечтал о лыжах! Названия лыж: длинные узкие хаппавезы, короткие широкие - телемарк, звучали дивной музыкой. Большинство туземных ребят катались на самодельных, но грамотно сделанных лыжах. Мне виделись сны наяву: вот спускается с неба то ли ангел, то ли посланец самого Сталина и вручает мне лыжи... Забегая вперед, годам к 25-ти я с удивлением понял, что самыми моими заветными мечтами были несбыточные мечты о средствах передвижения: лыжи, велосипед (это уже после войны), в институте - мотоцикл, и, наконец - автомобиль! (При этом слышится крик Якубовича, объявляющего супер игру).
   Кстати, к следующей зиме лыжи я себе сделал, но кончилось это плачевно. В школе я преступно выломал и украл одну доску из скамейки, разрезал кухонным ножом ее пополам. От канавки вдоль лыж, которая держит направление, и предварительного продольного прогиба пришлось сразу отказаться, как от технически неосуществимых химер. Заостренные концы двух досок я долго кипятил в котле с водой, затем попытался их согнуть. Увы, после освобождения из приспособлений, концы лыж упорно возвращались в первозданное состояние. После пятого цикла запарка - гнутье - сушка - снятие опор - проверка, мое изделие не выдержало и приподняло свой нос сантиметра на три над плоскостью земли. Надо бы еще повыше, но терпение кончилось. Для креплений были использованы обрезки старого полушубка, что и стало основной причиной последующих событий. Надев свои скороходы, я бодренько двинулся на огород, покрытый глубоким снегом. По утоптанному двору мои лыжи двигались вполне сносно, и я выбрался на нетронутую целину. Увы, мои лыжи даже на легком насте не держали мой вес и стали погружаться в снег! Я горько пожалел о своей гипертрофированной честности: ведь можно было снять с этой несчастной скамейки не одну, а две доски, и лыжи стали бы вдвое длиннее! А вот недостаток "загнутости" заставлял лыжи все глубже погружаться в снег... И вот при очередном рывке мои размокшие крепления не выдержали и лопнули. Я погрузился почти по шею в снег. Две малоразмерные, но весьма злобные, соседские шавки, до того облаивавшие меня на почтительном расстоянии, немедленно приблизились вплотную с очевидными намерениями съесть мою находящуюся на поверхности лучшую часть. Пока я неподвижно гипнотизировал их взглядом, они оголтело лаяли и скалили мелкие но частые клыки на расстоянии полуметра. Но как только я делал движение с целью добыть хотя бы одно из моих неудачных спортизделий для самообороны, шавки немедленно приближались вплотную. Я стоял, замерзая, пока не догадался разрядить патовую ситуацию громкими воплями. Сигнал бедствия был услышан владелицей Церберов, и я был спасен физически, испытав морально всю горечь поражения в жизни и спорте, в отличие от героев - лыжников из "Кимас-озера" Геннадия Фиша...
   Одна из прочитанных мной тогда книг продолжает до сего времени травмировать моих близких. В "Охотниках за микробами" изобретатель микроскопа Ван Левенгук обнаружил, что его рот кишит микробами, которые погибали после питья горячих напитков. Это был простой и надежный способ "освежить дыхание" - в 1941 о Stimorol-ах еще не слыхали, - и я начал широко им пользоваться. Постепенно научился пить чай из крутого кипятка, естественно втягивая его, как кашалот планктон, и с теми же примерно звуками. Именно звуки, а не трудно поддающаяся измерениям температура чая, травмируют моих родных. И кто бы мог представить, что виноваты в этом безобразии Поль де Крюи и Ван Левенгук! А может быть из-за них у меня на восьмом десятке жизни все зубы свои? Тогда они все шатались, десны кровоточили... Действительно, все мы родом из детства, - как заметил кто-то из умных.
  
  
  
  
  

Первая весна на Востоке. Транспорт - не роскошь.

   Тем временем наступила наша первая военная весна в эвакуации - голодная, но сулящая надежду. Глубокие снега как бы испарились, передав всю свою силу рекам и ручьям. На текущий в долине ручей страшно было смотреть: могучий поток нес деревья, вырванные с корнями, ворочал огромные валуны. На перекатах вода ревела и клубилась, но самыми опасными местами, оказывается, были "тихие" участки, где по гладкому дну поток несся с огромной скоростью. Несколько человек погибли, пытаясь перебраться через реку именно в этих обманчивых местах...
   Казахстанская степь весной прекрасна. Ярко зеленая трава, обильно окрашена красными тюльпанами, розовыми кустами дикого миндаля (нашего основного топлива). Теплый воздух густо напоен ароматом чабреца и бог весть каких еще трав и цветов. В траве и кустах полно юрких ящериц, особенно красивы изумрудно-зеленые. Гадюк разноцветных тоже хватает, - это наши враги. С хозяйской собакой - огромной среднеазиатской овчаркой Разбоем, мы вышли в степь, чтобы нарубить и притащить на себе карагай - топливо для будущей зимы. Зима, однако, будет еще не скоро, и мы вдвоем с Разбоем гоняем разноцветных ящериц. Внезапно Разбой настораживается, шерсть на загривке стает дыбом. Я уже знаю: он учуял гадюку. От былой беспечности не остается и следа: пес собран и точен, как боксер на ринге. Вокруг шипящего гада начинается настоящий танец с ложными выпадами. Наконец следует молниеносный бросок, гадюка схвачена пастью собаки. Голова при этом бешено вращается в разные стороны, - центробежная сила не дает гадюке укусить собаку. Пес бросает раненного гада и отскакивает. Если гадюка не была перекушена с первого раза - танец повторяется до полной победы. Я добиваю для гарантии уже мертвую гадюку, и мы опять беззаботно гоняем ящериц. Смутно я понимал, что мы наносим вред живой природе. Особенно после прочтения алтайской народной сказки, где герой спасает от огня змею на дереве. Благодарная змея дала герою проглотить яичко, после чего он стал понимать языки зверей, птиц, трав - всего-всего живого. Это знание дало ему необыкновенное могущество. Но сказка - сказкой, а гада, который может убить тебя, надо убивать первым. Однажды я просто случайно сбил палкой в полете гадюку, которая прянула сбоку, чтобы ужалить меня...
   Однако, карагай нарублен, связан в увесистый сноп. Теперь его надо дотащить домой, и здесь Разбой мне не помощник. После нескольких ходок я затосковал по очередному транспортному средству - тележке, на которую можно было бы нагрузить несколько снопов карагая и спокойно везти их. Дело было за колесами, которые в этом степном краю уже все были где-нибудь пристроены. Несколько дней я с вожделением оглядывал все круглое, хоть отдаленно напоминающее колесо, но все было тщетно. Надежды таяли, снопы казались особенно тяжелыми. И вдруг счастье улыбнулось мне ослепительной улыбкой. Я нашел целых четыре неиспользуемых колеса!!! Как обычно водится, в этой бочке счастья была ложка, даже две, дегтя. Колеса были не совсем колесами, а зубчатыми шестернями с лобогрейки (это такая косилка). Но главное - они охранялись грозным лохматым Цербером. Вряд ли Цербера специально приставили к охране круглых сокровищ. Просто заросли лопухов, где находились вожделенные колеса, непосредственно примыкали к ящику с крышей - дворцу Цербера. При каждом моем появлении у забора, пес повисал на ошейнике и издавал весьма недвусмысленные, хотя и хриплые звуки.
   Исполнение желаний отодвигалось. Родилась подлая мысль: коррумпировать стража при помощи продуктовых взяток. Запасенная с трудом половинка картофелины была им проглочена мгновенно, но тональность рычания и агрессивность позы нисколько не изменились. Я понял, что этот путь к колесам если и возможен, то требует много времени и затрат драгоценной картошки. Второй вариант умыкания отличался благородной простотой, но требовал специальной оснастки. Надо было изготовить некий удлинитель преступной руки, который бы: а) доставал до колес; б) не позволял бы собаке достать до меня; в) надежно схватывал бы Колесо, чтобы извлечь его из зарослей. Поскольку операция обещала быть длительной, то надо было выбрать такое время, чтобы повышенная активность стража не привлекла внимания хозяев и аборигенов.
   Подготовка новой технологии заняла несколько дней. Отсутствие опыта злодеяний привела к некоторой волнительности при осуществлении преступных замыслов, но операция прошла успешно, и все страхи прошли при непосредственном осязании добытых четырех Колес!
   Теперь надо было творить Телегу. Главное - оси. О металлических в нашем степном крае пришлось забыть сразу. Две деревянные оси были изготовлены из сломанных черенков лопат. Уменьшение диаметра под колесо было сделано кухонным ножом с терпением и трудолюбием графа Монтекристо. Основу телеги составляла сломанная лестница. Чрезмерной сложности и вертлявости телеги удалось избежать, закрепив неподвижно переднюю ось. Предполагалось, что на поворотах водитель будет вручную заносить передок на нужный азимут. Наконец телега была готова. При огромной толпе соседских детишек начались ходовые испытания. Влекомая полудюжиной добровольцев и нагруженная самым маленьким, но самым отважным аборигеном, телега пророкотала зубьями всех четырех шестерен по пыльной дороге. Звук был удивительно машинный, а следы колес - просто инопланетные. Создатель счел испытания законченными, прекратил твердой рукой разгорающийся ажиотаж (уже темнело), и начал готовиться к боевому использованию созданного и только что испытанного чуда.
   Утром телега показалась несколько тяжеловатой на ходу и излишне устойчивой на поворотах. Конструктор успокаивал себя тем, что так же она будет двигаться нагруженная кучей снопов карагая, поскольку эта тяжесть просто давит на землю через колеса и не мешает горизонтально передвигать телегу.
   Изрядно вспотевший автор доставил чудо техники на полигон и начал заготовку груза. Нарубив карагая в четыре раза больше обычного, Главный конструктор телеги решил на первых порах этим ограничиться. Увязав груз, он взялся за тягловое водило. Телега стояла как вкопанная, узкие колеса на треть погрузились в грунт. Ценой суперусилий удалось немного сдвинуть повозку с места. Творец рассвирепел и начал тянуть свое детище, двигаясь задним ходом и упираясь обоими пятками сразу. Таким способом удалось преодолеть сотню метров степи, но стало понятно, что до далекого финиша так не дойдешь. С большими сожалениями была снята половина груза. Телега пошла немного легче. Пройдено еще полкилометра. Оставалось еще километра два, на которых были подъемы, но были и спуски. Однако после внимательного осмотра своего чуда, конструктор полностью разгрузил телегу, и уныло потащил ее, пустую, домой. Шпоночные канавки на колесах почти полностью перегрызли деревянную ось. Надо было спасать так тяжело добытые колеса...
   Исторически-ностальгическое отступление. В дальнейшей жизни мне пришлось проектировать, изготовлять, использовать большую уйму средств для перемещения грузов, всегда при недостатке нужных материалов или времени, часто - того и другого одновременно. Иногда были неудачи, обычно создавались одноразовые рядовые "приспособы", позволяющие решить некую задачу. Очень редко получалось недурно, как, например, дачная тачка с колесом от истребителя, за которой начальство ставало в очередь. Но весь этот тернистый конструкторско-тележечный путь мне всегда ярко освещал черный свет Первой Телеги!
   Вскоре была сделана новая, уже двухколесная тележка, рассчитанная только на два снопа карагая, но - снабженная ящиком для кизяка. Деревянные оси в ней были оббиты жестью, а шпоночный паз колеса был заполнен вставкой из твердого дерева. С этими конструктивными изменениями транспортное средство стало вполне пригодным, правда, - без желанной грузоподъемности. В степь обычно мы выходили втроем: Разбой, Тамила и я. Тамила обожала спуски с горки на рокочущем чуде техники. Были попытки приспособить Разбоя как тягловую силу, но Благородный Истребитель Змей немедленно освобождался от каких либо пут, ограничивающих его личную свободу. Пока я рубил карагай, Тамила собирала в окрестности сухие коровьи лепешки, прекрасное топливо. Обычно на жарком солнце это топливо дозревало к использованию уже через несколько часов после "изготовления".
   Кстати, о топливе. Несмотря на раскаленное лето, оно нам было нужно не только для грядущей зимы, а каждый день лета для приготовления пищи. Летом в избе не топили: берегли естественную, очень ценную, прохладу саманного дома. Летняя печь (по туземному "кабыця") высверливалась в стенке сухой ямы, образовавшейся при изготовлении самана. Над горизонтальным каналом вырезались одно-два отверстия для чугунков. Короткая труба в конце топки была желательна, но не обязательна. Обычно ужин готовился вечером, когда спадает жара. Темнеет на юге быстро, на черном небе проявляются мириады звезд. Неяркий огонь печки освещает лица усталых людей, которые уже никуда не спешат. Они говорят о том, какая раньше была счастливая жизнь, которую не ценили, тревожатся о близких, которые где-то далеко воюют, о том, что немец опять прет... Мягкий, такой домашний, запах горящего кизяка растекается вокруг... Ну, не было там поэтов, каковые сидели на подмосковных вечерах. И не у кого уже просить: "Так, пожалуйста, будь добра (!?), не забудь и ты..."..
  

Молитва светилу. Отец жив!

.

   Об отце не было никаких известий. Я чувствовал, что надо бы попросить помощи у некоторых Верховных сил, ведающих всем сущим. Это мог быть только Бог. Но в то время я очень твердо знал, что Бога нет, и не может быть. И я обратился к Солнцу. Не жмурясь и не закрывая глаз, я смотрел прямо на слепящий диск и попросил: "Сделай так, чтобы папа был жив, и мы получили от него письмо!". Вскоре мы получили телеграмму от дяди Антона с адресом отца, а еще через какое то время - письмо от папы!
   В отцовских письмах той поры я не смог найти это первое письмо, которое наполнило нашу жизнь радостной надеждой. Отец не остался в тылу врага, как это сначала планировалось. С боями прорвавшись из окружения, он с товарищами пешком прошел до Днепропетровска, где была сформирована часть - кавалерийская дивизия, которую направили в Иран. Писать об этом было нельзя: все письма тщательно проверялись военной цензурой, но потихоньку мы это место определили. В письмах отца была радость, что мы живы, боль разлуки, забота о нас. Отец ценой невероятных усилий смог сберечь многие наши семейные фото, документы и теперь понемногу пересылал их нам. В описаниях своей жизни проскальзывали нотки горечи: в свои 40 с небольшим лет он, рядовой, чувствовал себя стариком среди скороспелых молодых, но малообразованных, командиров. Конечно, это я понял гораздо позже, перечитывая письма отца. Так же спустя годы стали понятными довольно высокопарная декларативность ненависти к немецким захватчикам, занимавшая изрядное место в письмах отца. В 1942-1943 годах мной она принималась за чистую монету, позже я стал думать, что это следствие недостаточного образования отца. И только потом осознал, для кого это писалось. Как было напугано его, да и мое, поколение в обществе, где все высокопарно врали, скрывая простые человеческие чувства! Ценой ошибки ведь были не только твои жизнь и смерть, но и жизнь и будущее дорогих тебе людей - детей, жены, близких родственников... Поняв, - простил...
   Отец в письмах иногда присылал чистые листы бумаги, на которых я как бывший, хотя и несостоявшийся, писатель республиканского масштаба, живописал наш "Дранг нах Остен" и теперешнюю жизнь. Вполне возможно, что эти опусы хранятся еще где-нибудь в архивах компетентных органов... Хорошо, что писал я их на листах чистой бумаги, а не между строк книги о рентгенографии животных, как школьные сочинения. То-то было бы хлопот с расшифровкой...
  

Волка кормят ноги и руки.

   Между тем наша жизнь в Ириновке, в значительной степени состоящая из поисков пищи, продолжалась. Манили горы, в которых по рассказам туземцев, было все. Нас с Володей Ермаковичем, моим приятелем из Белоруссии, впервые повел в горы Коля Куролесов. Километров восемь до предгорий мы пробирались по тропинкам вдоль горной речки, которая была еще весьма полноводной и грозно ревела на водопадах и перекатах. Узкая каменистая тропа петляла по крутым берегам, иногда ныряя в густые заросли, иногда упираясь в невысохшие протоки речки, которые надо было преодолевать вброд. Наконец мы вошли, точнее - поднялись, в ущелье, зажатое с обеих сторон высоченными скалами. Река шумела теперь где-то внизу. На одной из скал мы увидели огромное орлиное гнездо, в котором прилетевший родитель кормил чем-то птенцов размером с хорошую курицу. В горах расстояния обманчивы, что мы вскоре осознали своими ногами. До скалистых вершин казалось рукой подать, вот только пройти этот покрытый густыми зарослями небольшой холмик. С трудом продираясь сквозь заросли, поднимаешься на вершину оказавшегося почему то очень большим холма, и видишь впереди еще несколько холмов побольше. А скалистые вершины все так же близки, - ну прямо рукой подать! После нескольких таких подъемов с неизменным результатом, начинаешь понимать недосягаемость вершин и заниматься делом, ради которого ты пришел в горы. А в тот раз мы пришли ради земляники. Вскоре мы обнаружили безлесный южный склон одного холма и, рассмотрев его, упали в буквальном и переносном смыслах. Весь склон был красным от ягод земляники! Воздух до отказа был напоен несказанно прекрасным ароматом нагретых солнцем ягод. Можно было набрать сколько угодно ягод, передвигаясь только на нижней части туловища! Мы и начали это делать, половину сбора отправляя в рот. Когда стало понятно, что ягодами заполнены все наши емкости, в том числе - животы, мы с сожалением оторвались от этого райского места и двинулись в обратный путь. Больше никогда и нигде я не встречал такого обилия такой напоенной солнцем земляники.
   В следующий раз мы отправились в горы вдвоем с Володей Ермаковичем за медом. В горах в колхозе были огромные пасеки, где по слухам до отвалу кормили медом всех пришельцев, правда, ничего не давая с собой. Максимальное количество меда (а именно такая была наша главная цель) можно было съесть только с хлебом. Обеими мамами для выполнения задачи нам была выдана где-то добытая коврига белого хлеба, которого мы уже давно не видели. По описаниям знатоков мы дошли до одной из пасек. На лай огромной овчарки вышел дед-пасечник. Мы вежливо поздоровались, ничего больше не говоря. Дед внимательно осмотрел нас, и так же молча повел нас в свое то ли жилище, то ли мастерскую, где жестом пригласил сесть за стол. Через минуту он принес две деревянные ложки и половину небольшой тарелки темно-янтарного меда, в котором плавали кусочки вощины. "Вот это и все?", - подумал я. "А говорили - до отвала!". Не мешкая, мы приступили к разнузданному обжорству и оголтелому потреблению драгоценного дефицита: "Як мед - то ложкою!". Заветную ковригу хлеба мы хитро не трогали, надеясь решить задачу насыщения без стимуляторов. После трех-четырех ложек наспех проглоченного меда в наших горлАх нестерпимо запершило. Мы вынуждены были продолжить медоядение с запасенным хлебом. Дело пошло веселее, но, увы, стимулятор скоро кончился, и в горле опять началось жжение. Дед, с улыбкой наблюдавший за нами, пришел на помощь и предложил попить водички. За домиком прямо из скалы бил тоненькой струйкой родник с очень холодной чистейшей водой. Мы припали к живительно несладкой влаге, и через несколько минут были готовы к дальнейшему поглощению ценного продукта. После нескольких ходок к роднику, мы уразумели, что не сможем даже смотреть на мед до конца дней своих. А ведь в тарелке еще оставалась изрядная часть выданного нам продукта! Спустя один час по пути домой мы опять смогли бы съесть тарелку меда, но, как позже скажет мой любимый Василий Шукшин: "Суббота еще продолжалась, но баня уже кончилась!".
   С Колей Куралесовым мы осуществили несколько "проектов", один из которых был очень даже гуманитарный. Начну с преступно-пищевых. Весной за оградой нашей шестой бригады под стенами сарая нежилось на солнце и копошилось в пыли довольно многочисленное куриное племя. Мы придумали изощренный план похищения для последующего съедения одного из пернатых. Был изготовлен мощный Одиссеевский лук (надо ли говорить, что в тот момент я наслаждался "Приключениями Одиссея"?). Изготовленная в одном экземпляре стрела-гарпун с куском шпагата должна была не только умертвить пернатое, но и доставить его нам - сначала к забору, для последующей транспортировки в кастрюлю. Совесть свою мы убаюкали соображениями, что потеря одной птицы для гиганта социалистического сельского хозяйства, каковым является наша Шестая бригада, - несущественна. В то же время, потребление одной курицы могло очень даже увеличить силы двух ее (бригады) будущих работников. На Колином огороде были проведены тренировки и учебные стрельбы изготовленным гарпуном. Коля стрелял лучше и первый выстрел был поручен ему (оказалось, что втайне друг от друга мы планировали и следующие выстрелы для дальнейшего расхищения социалистической собственности!). В блестяще разработанных преступных планах был всего один, но существенный недостаток: не была учтена великая сила общественного мнения, точнее - крика... События развернулись самым неожиданным образом. Куриное племя совершенно спокойно наблюдало за нашими ужасающими приготовлениями по другую сторону забора. Но когда грянул (просвистел?) роковой выстрел и вырвал из намеченной жертвы пару перьев, сама жертва и остальные, совершенно неповрежденные, особи, подняли такой истошный крик и кудахтанье, что преступники в страхе бежали без оглядки, оставив у возмущенной жертвы свое орудие преступления...
   Следующий проект - набег на колхозную бахчу, был скорее данью древним традициям, чем желанием насытиться, хотя и это "имело место быть". Всем эвакуированным весной выделили по клочку земли для огорода. По украинским традициям мама натыкала семян на этом огородике густо-часто, а по туземным обычаям - половину площади отвела под бахчу, посеяв густо-часто и там. Я быстро освоил технологию среднеазиатского полива, и, поливая хозяйский огород, не забывал и свою латифундию. В то время, когда на хозяйском огороде появились зеленые ростки в метре друг от друга, наш был "покрыт весь зеленью - абсолютно весь". Зелень состояла из красивых резных листиков арбузов, среди которых было много маленьких арбузиков. Мы уже прикидывали, какой небывалый урожай бахчевых мы получим, когда ситуация неожиданно вышла из-под контроля. Если на хозяйском огороде листья почти не увеличивались, а арбузы появлялись в большом количестве и росли с ужасающей скоростью, то на нашей латифундии все было наоборот. Наши микроарбузики надежно прятались в густых разросшихся листьях. Им там было хорошо - оставаться вечными малышами под родительской опекой...
   А вот колхозная бахча была еще лучше хозяйской! То ли участок там был лучше, то ли агротехника, но арбузы там уже лежали густо, толстые как поросята, и спелые совершенно. Их неусыпно охранял некий инвалид с ружьем, который хорошо слышал, но плохо видел. Набралось человек 8-10. Коля и я здесь были рядовыми, операцией командовал "старший товарищ". Ночью, при свете луны, двое наших устроили шум на бахче с одной стороны. Тем временем остальные бесшумно подошли с другого конца. Слышались только пощелкивания ногтями по арбузам для определения спелости. Выбрав и захватив по два огромных спелых арбуза, "партизаны", в том числе - мы с Колей, скатывались в пойму пересохшей реки. Здесь на поляне, при лунном свете и происходило арбузное пиршество. Закон - как на пасеке: ешь, сколько хочешь, домой - ничего.
   Один наш "проект" носил, можно сказать, гуманитарный характер, так как не был направлен непосредственно на удовлетворение потребностей в пище. Однажды Коля таинственно сообщил мне, что на его огороде есть аномальное явление. Мы поспешили туда и начали изучать его. На одном участке с диаметром около двух метров при простукивании ступней ноги земля издавала особенный звук, как будто под землей находился большой барабан. Рискуя разнести вдребезги свои хилые обувки, мы тщательно простучали большой огород и нигде больше такого явления не обнаружили. Военный совет, заседавший непосредственно на аномальном месте, пришел к единодушному мнению: обнаружено место захоронения Клада. Используя наши совместные обширные познания в истории, географии и недавно усвоенном романе Стивенсона о кладах морских пиратов, совет выдвинул гипотезы, что это могут быть сокровища: а) морских пиратов тех времен, когда море непосредственно омывало берега Средней Азии; б) Чингисхана, который не знал, куда девать сокровища после своих захватнических войн по всему миру; в) басмачей, грабивших трудовой народ во время гражданской войны; г) китайских императоров, до которых рукой подать, и которые вообще не знали, что делать с обилием золота. Мной было высказано робкое предположение, что здесь может быть утерянный оригинал "Слова о полку Игоревом". Все найденное золото и драгоценности, мы, конечно, по примеру знаменитых людей Советского Союза сдаем в Фонд Обороны, где на них должны построить эскадрилью истребителей с именем "Два Николая" или два больших танка с тем же именем. Рукопись "Слова" мы должны были сначала прочесть и насладиться сами, а уже потом осчастливить все культурное человечество.
   Совет в полном составе слегка подкрепился, чем Бог послал Колиной маме, и, вооружившись лопатами, приступил к извлечению Клада.
   Через несколько часов упорной работы яма стала настолько глубокой, что вынимать оттуда землю приходилось ведром на веревке. Мы забыли о времени и усталости: клад был все ближе. В своем рвении мы могли бы добраться до центра Земли, но очередное простукивание дна ямы пяткой показало: звук пустоты под ногами пропал! Чтобы не ошибиться, мы опять простучали другие места на огороде и опять в яме. Звук везде был одинаковый!
   Безмерная усталость и разочарование навалились на кладоискателей. Гораздо позже я узнал, что в такие моменты крушения надежд, бывшие друзья и партнеры начинают обвинять в неудаче друг друга и расстаются врагами. К нашей чести, мы пережили неудачу, как общую беду, и наша дружба еще больше окрепла. И это была, тогда невидимая, наша главная победа.
   Ход Большой Войны, когда немцы уже добрались до Волги, показывал, что надеяться на скорое возвращение домой не приходится. (В понятии "возвращение" подразумевалось также возвращение к хорошей жизни, что как позже показал опыт, - две большие разницы, как говорят в Одессе).
   Поэтому основные заботы лета-осени, кроме топлива, были заготовки т. н. даров природы для "поддержания штанов" и самой жизни длинной холодной зимой. Дары природы в виде мелких очень горько-кислых яблок были в горах. Несмотря на невзрачность и вкус эти яблочки после сушки становились замечательным продуктом, кладезем витаминов и заменителем сахара. На склонах гор этих яблок была тьма-тьмущая. Проблемы были со сбором и доставкой.
   Обычно группа добытчиков, вроде меня, выходила в горы утром. К полудню мы достигали злачных мест и приступали к сбору. Хорошие яблони почему-то росли на крутых склонах среди почти не проходимых зарослей стелющихся и прямостоящих кустарников. Продираясь через заросли, ни на минуту нельзя было забывать о кусающих и жалящих, летающих и ползающих аборигенах, особенно - о гадюках, ведь это была их Родина. Достигнув все же желанной яблони, убеждаешься, что самые крупные яблоки растут на недосягаемой высоте. Трясти их на землю - глубоко бесполезно: в зарослях на крутом склоне яблоки не найти. Приходится, как бамбуковому медведю, пробираться по гнущимся веткам. Хорошо, что падение было почти безопасным: кусты и крутой склон смягчали и закручивали удар, но подъем к этой яблоньке надо было начинать сначала. После нескольких падений мозги начинали работать, и приходило Мастерство в виде длинной палки с крючком для пригибания веток. Очень важен также спокойный "философический" взгляд на недосягаемые яблочки: это не мое, пусть живут дальше.
   Наконец мешки наполнены. Общество сборщиков фруктов выкладывает все личное продовольствие на общий "стол" и самый авторитетный справедливо делит все поровну. Горе съевшим свои припасы втихомолку "до тоГО"! Они из общества изгоняются окончательно и бесповоротно! Можно, конечно, индивидуально подкрепляться собранными фруктами, но при одном взгляде на них сводит скулы, и ноют зубы от оскомины: яблочки пробовали все.
   К мешкам прилажены веревки, груз с помощью товарищей надет на спину. Общество в кильватерном строю (тропинка узкая) ложится на обратный курс. Первым идет второй номер. Вожак - самый выносливый и сильный - идет последним: никто не должен отстать и потеряться. Впереди восемь километров тропинки, петляющей в трех измерениях и десятке окружающих сред: камни, заросли колючек, лозы и неизвестных растений, броды спокойные и бурлящие, и т. д. и т. п. Первые километры спуска проходят сравнительно легко. Успеваешь замечать красоту гор, дикую силу ревущей внизу речки и ее запах свежести... Дальше - хуже. Пот заливает глаза. Мешок, казавшийся очень легким, необъяснимо тяжелеет, толстые веревки самодельных рюкзаков становятся тонкими и врезаются в тело до костей. Самые нетерпеливые останавливаются и отсыпают часть фруктов, набранных с таким трудом. Большинство упорно несет свой крест. На коротком привале все в изнеможении падают прямо на камни рядом со своим грузом. Хочется бездумно смотреть в высокое небо и остаться здесь навсегда...
   ...Сдав доставленные ценности для чистки и сушки женщинам (маме и Тамиле), начинаешь понимать чувства первобытного охотника, притащившего ногу добытого мамонта для прокорма своей семьи...
   Несколько проще происходила заготовка паслена. Правда, при этом я первый раз (а добровольно - и последний) приобщился к наркотикам. Паслён - растение из семейства картошки. Возможно, у него есть и клубни, но нас интересовали фиолетовые или желтые ягодки, которые, в отличие от украинских, здесь дозревали до высоко вкусной кондиции. Сушеные ягоды очень напоминают изюм и великолепно улучшают компот из горных яблочек. Паслён, как всякий сорняк, рос везде, но особенно большие заросли с крупными ягодами были на маковой плантации нашего колхоза. Эта огромная плантация (примерно два на два километра!) находилась не очень далеко,
   и мы часто ее посещали. Выращивался там опийный мак, дающий особенно много опия (опиума?). Спелый опийный мак, в отличие от обычного, имеет не серые, а светло-коричневые семена-зернышки, - впрочем, наверное, существует много других сортов мака. На зеленые маковки, в которых семена еще бело-молочные, наносят кольцевые надрезы специальным многолезвийным ножиком. Выступившие капли молочка через некоторое время буреют и стают похожими на клей с вишен. Это и есть опий-сырец, - основа, как наркотиков, так и анестезирующих препаратов. А они - тоже стратегические материалы. Шла кровопролитнейшая из войн. Сотни тысяч раненых спасали от болевого шока эти препараты. Часто на поле боя они были единственной помощью тяжело раненым бойцам...
   Я думаю, теперь для охраны такой плантации от наркоманов пришлось бы через каждые два метра выставлять вооруженную круглосуточную охрану, а за ней - заградотряды в блиндажах с тяжелым оружием. Тогда - поле было безлюдным и мирно дремало под жарким солнцем. Нашу ватагу совершенно не интересовал мак, неведомы были его стратегические производные и их боевое применение: мы пришли за паслёном. Зеленые маковки уже были надрезаны, и на их боках застыли капельки опиума. Откусив корончатую верхушку маковки, можно было вытрясти в рот незрелые еще семена мака, которые уже были вполне съедобны. Однако при каждом откусывании слизывалась частица опия, - это я понял потом. То ли я активней других кормился маком, тот ли по другим причинам, - мне первому стало плохо. Кое-как добрел домой и упал. Встревоженная мама отпоила меня хозяйской простоквашей, после чего я проспал несколько часов...
  
   Взгляд из будущего. Первый опыт применения наркотиков мне не понравился. Может быть, поэтому во время жестоких болей я никогда не просил обезболивающих или снотворных медикаментов. Возможно, мне их вводили перед операциями, когда я не мог сопротивляться...
  

Осень 1942. Опять школа.

   К середине лета степь изменилась, и стала желтеть, а затем - буреть. Солнце припекало настолько беспощадно, что на раскаленную дорогу нельзя было наступить босой ногой. По степи гуляли смерчи, возникающие из ничего, и поднимающие пыль и мусор на огромную высоту. Однажды на хозяйском огороде на наших глазах всего лишь микросмерч в мгновение выстроил столб высотой в три дома из стеблей кукурузы, собрав их со всего огорода. Вскоре столб рухнул, как ни в чем не бывало, уложив все стебли в одну кучу.
   Бурная речка теперь едва сочилась среди обнажившихся раскаленных камней. Вода оставалась только в бывших омутах под кручами, с которых мы ныряли, соревнуясь в "вертикальности" вхождения в воду. Однажды я вошел в воду так вертикально, что голова слегка повредила камень на дне, а меня Коля вытаскивал из воды полуживого... Пока возвращаемся из речки к трудовым занятиям, опять стает невыносимо жарко и хочется бежать к речке опять...
   Колхоз привлекал малолетних учеников на каникулах к сбору колосков и посильной работе, суля обильные корма. Запомнилась маленькая девочка из Белоруссии. Она сказала, что не может работать на пустой желудок. После поглощения большой миски пшенной каши, она со слезами сказала, что теперь тоже не может работать, но уже из-за переполненного желудка... Мы с Колей отгребаем солому, лопатим зерно на току. Мы - патриоты: ударной работой в бригаде (колхозе) мы помогаем фронту. На ленивых Коле достаточно внимательно посмотреть, чтобы они начинали шевелиться быстрее. Потихоньку мы по-настоящему втягиваемся в работу и воспринимаем напоминание о том, что надо собираться в школу как неумную шутку.
   Однако первого сентября все появляются в школе. Мы теперь в 5 классе, нас "ведет" не один учитель, а "по предметам". Коля учится в параллельном классе, и теперь мы общаемся реже. Я сижу за партой с Володей Кириченко, симпатичным туземным пареньком. Все друзья, все знакомые, - о былом отчуждении ничто не напоминает. Почти все летом работали в колхозных бригадах, и теперешние уроки клонят в сон и кажутся пустой тратой времени. В массах созревает лозунг, ясный и простой как репа: хватит с нас этих наук, страна сражается не на жизнь, а на смерть и мы должны ей помочь делом, а не полудремой на уроках! Идеи масс надо довести до руководства. Я и Лазарь Подольский, чернявый еврейчик из Белоруссии, беремся воплотить эту идею в жизнь технически. Я в это время читал книгу Голубевой "Мальчик из Уржума" о Сереже Кострикове, - будущем Сергее Мироновиче Кирове, которого все очень любили. Так вот, Киров печатал листовки на гектографе. Компоненты для желатинового слоя, переносящего текст на бумагу, Киров покупал в аптеке. О том, где он брал бумагу, - речи вообще не шло, как о пустяке, которого везде полно. У нас не было ничего. Не было хорошо описанных в книге компонентов, не было средств для их приобретения, не было даже аптеки, где их можно приобрести. Но, главное: у нас не было бумаги, на которой можно было бы что-нибудь напечатать. Упорная и последовательная, дюже умственная, работа по замене теоретических компонентов на имеющиеся в натуре дала прекрасные плоды. Вместо бумаги текст огненных призывов решено было отпечатать прямо на побеленных саманных стенах школы! Вместо сложной матрицы гектографа следовало применить способ первопечатника Ивана Федорова, изготовив штамп с текстом. Гравирование выпуклых букв на металле было отвергнуто сразу: во-первых - не было металла. Решено было вырезать буквы из старых галош и смолой наклеивать их на фанеру. При исполнении задуманного возникли технические трудности: туземцы изнашивали галоши неравномерно, не заботясь о их высоком назначении в будущем. Буквы из пяток и подошвенной части получались разной толщины, что не позволило бы их хорошо отпечатать! Число рваных галош пришлось увеличить для большего выбора. По нашему кличу класс быстренько натаскал нам гору отходов обувной промышленности, что вызвало нездоровый интерес к нам родственников и хозяев.
   Вырезание печатных букв из галош оказалась очень трудоемкой и длительной работой. Кроме того - для размещения полного текста нашего лозунга: "ДОЛОЙ ШКОЛУ! ДА ЗДРАВСТВУЕТ БРИГАДА!" требовалась очень большая фанера или очень маленькие, но четкие, буквы. Мы утонули в неразрешимых трудностях. Надо было сокращать текст лозунга. Посчитав, что "ДА ЗДРАВСТВУЕТ БРИГАДА!" очень длинно и само собой понятно, мы решили оставить только "ДОЛОЙ ШКОЛУ!". Дело сразу пошло веселей: крупные буквы легко наклеились на небольшую фанеру, образовав вполне удобную печать. Намазав наше клише чернилами, мы сделали пробный оттиск на стенке. На ней после восклицательного знака отпечаталась малопонятные слова "! УЛОКШ ЙОЛОД". С волнением мы развернули доску так, чтобы восклицательный знак оказался в конце надписи. Стало немного лучше, но почему-то все буквы, кроме "О", стали вверх ногами. Пару минут мы тупо разглядывали содеянное, усвоив за это время законы отражения при печати. Все пришлось переделывать сначала... Наконец наш боевой лозунг печатается так, что его даже можно понять. Нам он кажется верхом полиграфического искусства.
   В школу мы пришли рано утром. Лазарь мазал печать некой черной краской, накануне похищенной в школе. (Там она использовалась вместо замазки оконных стекол. Мы ее слегка разбавили керосином). Я энергично шлепал лозунг на видном месте коридора. Всего на четвертом оттиске нас схватила за уши уборщица баба Нюра и удерживала с воплями и причитаниями до прихода директора. Отрицать свою причастность к содеянному было глубоко бесполезно: алиби отсутствовало. Зато присутствовали вещдоки в виде печати и отпечатков. Кроме того, наши руки, морды лиц и очень орлиный профиль Лазаря были густо замазаны почти несмываемой черной мастикой. Мы стояли под градом директорских вопросов как партизаны в рассказах - молча. И вот здесь мы осознали все значение "технического" сокращения нашего лозунга...
   Это была крупная, можно сказать, - политическая ошибка. Мы так свыклись со своим лозунгом в "полном размере", что не заметили, как отсечение второй его части превращает нас из патриотов Родины в непонятных мерзких анархистов в глазах учительской общественности и, вообще, всего народа. Действительно: для чего "Долой школу"? Тяжело учиться? А как же на фронте? Лень? А где ваша совесть? В тот момент, когда весь советский народ, не щадя сил и жизни, борется... и т. д. и т. п.
   Скандал и неприятности были огромные. От исключения из школы нас, наверное, спасла невероятная глупость содеянного, а так же отсутствие мест содержания малолетних преступников... Класс отнесся к нам сочувственно и весело, особенно вспоминая сцену, как нас с Лазарем в учительской отмывали керосином. Даже мама, пережив все неприятности, и выскоблив и побелив наши грехи, не могла без смеха вспоминать о нашем "фиаске" и керосиновом очищении. Только Тамила с уважением смотрела на меня как на героя-партизана...
  

Чему нас учат семья и школа?

   Итак - школьно-колхозная революция не состоялась, из школы нас не выгнали, и надо было продолжать учебу вместо производительного труда на колхозных полях. "Правильные" учителя учили нас как надо, поэтому не запомнились. Расскажу об оригинальных. Историю преподавал Мычкин, длинный худой, с чеховской бородкой учитель из Ленинграда. За три месяца учебы мы усвоили с ним всего-навсего три страницы учебника. Зато я помню сведения из них почти дословно до сих пор. "Царский сын Будда удалился в пустыню и после многих лет раздумий и размышлений пришел к выводу, что высшее в мире блаженство - полный покой, бездействие, погружение в мысль и созерцание - НИРВАНА". Еще одна важная информация, записанная на белой обложке моей "тетради" - учебника по рентгенографии животных: "В 1242 году при городе Лас Навас де Толоса состоялась битва испанских кортесов (?) с маврами". Мычкин носился между партами и, потрясая бородой, заставлял каждого записывать и повторять без конца эти бесценные сведения. Что дальше стало с Буддой и чем окончилась битва при Лас Навас де Толосе - осталось для нас величайшей тайной, как впрочем и вся История. Разозленный нашей тупостью и ленью, Мычкин даже слегка поколачивал своих учеников со словами: "Проснись, олух!". Однажды, когда в классе было особенно холодно, Мычкин скомандовал для сугрева: "Бокс, ряд на ряд!". При этом он сам ввязался в этот "сугрев", достаточно больно пиная своих питомцев. Неожиданно оба ряда объединились и от души воздали своему наставнику, действительно согревшись от удовольствия... Популярная частушка тех лет: "Мычкин, Мычкин, - дурная голова! Если "плохо" ты поставишь, мы убьем тебя!".
   Учитель немецкого языка Берин был во всем антиподом Мычкина. Маленький горбун, с огромной лысой головой, большими лопухами ушей и ртом от уха до уха. Ходил он в огромных, явно не своих, валенках, из-за чего его походка очень напоминала утиную. Шею он укутывал шарфом и никогда не снимал длинный, видавший виды, пиджак (подозреваю, что под ним ничего не было). Он был страшно близорук, очки где-то потерял. Возможно, поэтому на его лице всегда блуждала какая-то детская беспомощная улыбка... По сравнению с другими учителями, он находился в заведомо худших условиях: наша вольница не желала учить язык врага, с которым воевали (народный герой Штирлиц, в совершенстве владеющий языком врага, в 1942 году еще не пользовался всеобщей известностью). Берин, по-видимому, тоже в совершенстве знал этот язык и любил его. Наскоро проскочив алфавит и "Анна унд Марта баден" из учебника, он начал учить нас, темных болванов, настоящему немецкому. Ему очень хотелось, чтобы его ученики также полюбили и знали язык Шиллера и Гете, надеясь увлечь нас, не принуждая. Прекрасный художник, Берин где-то изыскивал листы картона, на которых четким, иногда - готическим - шрифтом писал немецкие предложения в разных вариантах и пытался объяснить нам невеждам, чем и как отличается в разговорной речи давно прошедшее время от просто прошедшего, как строятся вопросительные предложения и другие премудрости. С упоением рассказывая все это у доски, он ничего, даже внимания, не требовал от орды, сидящей за партами. С нашей точки зрения, это был его существенный недостаток. Не вникая в науку, класс скучал, затем начал развлекаться в меру своих способностей. Туземный сорт тополя давал семена в виде зеленых шариков размером с горошину. Если набрать горошин в рот и выдувать их через трубочку из камыша, то летели они довольно далеко. Отдельные талантливые асы могли вести прицельный огонь очередями. Обычно на переменках разыгрывались дуэли и целые баталии. Большая голова Берина была идеальной целью для такой стрельбы. После первого попадания Берин смущенно улыбнулся и потер лысину. В дальнейшем стрельба велась залпами по команде "ПЛИ!". Учитель только умоляюще поднимал руки и говорил: "Не надо, ребята!", продолжая сеять разумное, доброе, вечное на твердолобую почву...
   Однажды учителям выдали по большому кругу жмыха (макухи, шрота) - отходов из неочищенных семечек подсолнечника после отжима масла. Берин пришел к маме и спросил: "Из чего изготовляется этот удивительно вкусный продукт? Почему он до войны мне не попадался?". Мама не смогла ему разъяснить, что "удивительно вкусным продуктом" до войны кормили только свиней...
   Взгляд из будущего. Немецкий язык я учил в школе, институте и при подготовке в аспирантуру, - в общей сложности - более десяти лет. Научился склонять der, die, das с небольшими ошибками, могу перевести со словарем "Anna und Marta baden". Ну, не встречались мне больше в жизни учителя, по лысине которых стреляли горохом...
  

Картошка - пионеров идеал.

   Не знаю по каким причинам, возможно - для экономии, мы на пару месяцев переехали поближе к школе и стали жить вместе с Мильманами, шесть человек в одной комнатенке. Мне, как, наверное, маме и Тамиле, стало жить хуже. Я лишился своего ночного читального зала. Наш класс стал заниматься во вторую смену, и мне вменили чистку картошки для совместного обеда на шесть персон. Кастрюля была очень большая, так как производимое варево было для всех первым, вторым и десертом. Картошка, наоборот, была размера взрослого желудя. Сначала дело двигалось очень медленно и трудно. Постепенно я научился снимать тончайшие "мундиры" из своих желудей с большой скоростью. Руки все делали сами, и можно было в это время размышлять о чем угодно. Таким образом, у меня как бы прибавлялось свободное время. До сих пор не могу видеть, как небрежно кромсают картошку неумехи. Кстати, надо рассказать уже все о картошке: "основной продукт" той эпохи этого заслуживает. Во время войны целую картошку весной никто не сажал. Сажали "верхушки клубней картофеля". В специальных статьях в газетах, плакатах и даже на специальных курсах подробно освещалась технология этого дела. Для посадки отрезался только маленький сегмент с "глазками", специально готовился к посадке. Все остальное шло в пищу. Я думаю, этот способ спас тысячи и тысячи людей от голодной смерти. Крупные картофелины мы бережно сохраняли для больших праздников. Тогда все собирались за праздничным столом и его главным блюдом и украшением были "деруны" - оладьи из свеженатертого картофеля. Весной обнаружился еще один источник поступления "почти картофеля". При вскапывании огорода часто отрывались некие серые мешочки. Это оказался не выкопанный прошлогодний картофель, перезимовавший под глубоким снегом. В тонком коричневом "мундире" находилось сыпучее белое вещество: смесь крахмала и еще чего-то съедобного. Запах был, конечно, не Шанель номер 5, но вполне сносный - картошка не сгнила, а каким-то образом потеряла влагу. К тому времени я научился молоть откуда-то полученное зерно - пшеницу пополам с ячменем, затворять настоящее тесто на дрожжах и печь хлеб. Тонкость размола на самодельной мельнице по типу кофейной - "оставляла желать", поэтому хлеб получался еще более зернистый, чем современные элитный и лечебный... Связующая добавка крахмала и "еще чего-то съедобного" оказалась весьма кстати. До сих пор помню восхитительный вкус Своего Хлеба! Мама сначала недоверчиво смотрела на мои эксперименты, опасаясь, что я окончательно загублю хоть и малосъедобные продукты. Попробовав Хлеб, она удивленно протянула: "Вку-у-сно!". Тамила молча отщипывала маленькие кусочки, с чувством разжевывала их и с обожанием смотрела на меня - кормильца несчастного...
   Кое-что для пропитания моих родных женщин мне удалось добывать путем отравления народа. Заслуживаю снисхождения, ибо не ведал, что творил... (Недавно прочитал статью экологов, о том, что в средние века жизнь народа была короткой тоже по этим причинам. А ведь среди них были мыслители - не мне чета!) Дело было так. Из Деребчина еще у нас была эмалированная мисочка, очень зеленая и очень нужная. Наконец она прохудилась, и мама сказала, что без этой мисочки она "як без рук". Желая вернуть ей руки, в тире за селом я откопал несколько свинцовых пулек от малокалиберных патронов. С -надцатой попытки, мне удалось заклепать свинцом (!) дырку так, что миска не протекала. Мама очень обрадовалась и похвасталась соседке неожиданной реставрацией потерянного. Немедленно я был завален горой прохудившейся посуды. Приходилось "просить пардону" у тех, чьи дырки значительно превышали размер пули. Остальным - "возвращал руки". Я, конечно, ничего не просил за работу, но благодарные "руки" всегда что-нибудь приносили съестное. Чтобы хоть немного оправдаться перед историей, хочу призвать весь народ: "ДЕТИ! НИКОГДА НЕ КЛЕПАЙТЕ ПИЩЕВУЮ ПОСУДУ СВИНЦОМ! МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ: ЭТО ОПАСНО ДЛЯ ВАШЕГО ЗДОРОВЬЯ! КАК ПОКАЗАЛИ ИССЛЕДОВАНИЯ АРХЕОЛОГОВ, ВСЕ ДРЕВНИЕ УМЕРЛИ ОТ ХОРОШЕГО ПИТАНИЯ СО СВИНЦОВОЙ ПОСУДЫ И УПОТРЕБЛЕНИЯ ДЛЯ ОКРАШИВАНИЯ ОДЕЖДЫ КРАСОК, СОДЕРЖАЩИХ МЫШЬЯК!" Здесь, правда, я допустил перебор: одежду мышьяком я не красил, честное пионерское!
  

Табак - вреден. Махорка - нет.

   Зимой 1943года мы переехали совсем близко к школе. Семья наших новых хозяев Фроловых состояла из замученной жизненными невзгодами женщины и выводка детей, старший из которых Валька был чуть моложе меня. Это были переселенцы со ставшей нам родной Тамбовщины. Глава семьи успел перед войной построить только саманную избу с плоской глиняной крышей. После его ухода на войну семья страшно бедствовала, голодала. От довоенной, тоже не самой роскошной жизни у них осталась старая собака, несколько кур и отощавший поросенок, которого берегли на черный день. Валька искал свою собаку не иначе как громкими криками: "Жучка, на! Кусок! Хлеба! С маслом!",-безуспешно надеясь, что, услышав о таких, невиданных даже для хозяина яствах, старая собака резво прибежит.
   В сенях у Фроловых хранились подвешенными большие запасы табака - листьев и стеблей. Перед всеми праздниками на фронт готовились подарки. Женщины вязали шерстяные варежки с одним указательным пальцем "для стрельбы", теплые носки. Фроловы и мы, не имея другой шерсти, кроме собственной, могли готовить только махорку. Листья табака нарезались тоненькой лапшой. Стебли табака подсушивались в печке, затем дробились в большой деревянной ступе с ножным "приводом". На качающейся доске с одной стороны было закреплено "било", входящее в ступу, точной копии средства передвижения ведьм. "Ступач" (обычно - я), балансируя на шарнире доски, заставлял било с нужной силой дробить сухие стебли. Искусство было в том, чтобы не превратить драгоценный продукт в пыль, и получить максимум зерен нужного размера. Из полученной смеси отсеивались пыль и крупные куски (они снова шли в ступу). Нужную фракцию смешивали с нарезанными листьями. Это и была желанная махорка, которую насыпали в кисеты с трогательными вышитыми надписями для отправки на фронт. Часто в кисеты вкладывали письма неизвестному бойцу с пожеланиями и поздравлениями. Такие подарки на фронт были святым, истинно всенародным делом...
   Разбирая запасы табака на стене, мы неожиданно обнаружили давно забытую волосатую свиную шкуру, которую перед самой войной не успел сдать хозяин. Надо заметить, что шкуры скота были стратегическим сырьем и подлежали обязательной сдаче. "Смалить кабана", как это делают сейчас, было запрещено. Найденную шкуру сдать уже было невозможно, кроме того она представляла собой большую пищевую ценность. На совете обеих семей было решено: чудом сохранившуюся шкуру втихомолку съесть. Шкура была расчленена и по частям, чтобы запах горелой шерсти не привлек внимания, осмалена в печке. После скобления и мытья, криминальная шкура была порезана на маленькие кусочки, заложена в большой чугун, залита водой и помещена в печь. Наши женщины уверяли своих нетерпеливых чад и друг друга, что у нас получится очень приличный и "крепкий" студень, который после застывания придется даже резать ножом, а разваренные кусочки шкуры нам вполне заменят мясо. Из литературы известно, как голодающие варили свои сапоги и спасались от голодной смерти. Но там была выделанная кожа, в которой уже был не тот смак и питательность. У нас же была Настоящая Живая Шкура, которую всегда для крепости кладут в студень! Пока чугун млел в печи, я рассказал обществу о способе обработки другой шкуры, которому был свидетелем и даже соучастником. Наша предыдущая хозяйка - хромая Паня, была какой-то шишкой в сельсовете и по этой причине считала, что некоторые законы писаны не для нее. Она выкормила здоровенного кабана и решила умертвить его тайно, чтобы не сдавать шкуру. Рано утром, когда все разбежались, дед-специалист прирезал несчастное животное. Я учился во вторую смену, от моего любопытства Пане было не отвертеться и она решила сделать меня подсобным рабочим, посулив вознаграждение и потребовав держать язык за зубами. Я его немного держал там (за зубами), но теперь случай был особый: я живописал Технологию Обращения Шкуры в невыносимо вкусный Продукт. Так вот, свинью закололи, слили драгоценную кровь, затем начали смалить. (Компьютер меня без конца поправляет, требует писать "смолить" Но, это слово напоминает о смоле и лодке, поэтому буду писать неправильно, чтобы меня правильно поняли). Для этого полагалась специальная солома: овсяная или ячневая. После этого надо было скрести и мыть шкуру, затем обдавать кипятком. На янтарно-желтую тушу затем накладывался толстый слой опять какой-то специальной соломы, которая сверху плотно закрывалась коврами, покрывалами и т. п. На этот холм усаживались на полчаса все участники злодейства. Только после этого свинья (даже стыдно применять это название к столь драгоценному продукту!) разделывалась. Сало, вместе с благоухающей нежной Шкуркой на нем, складывалось и пряталось отдельно, как сокровище из подпольного золота...
   За всеми разговорами Наша Желанная Пища созрела. Чугун был извлечен из печи, и все Фроловы набросились на него с ложками. Мы скромно стояли в очереди: шкура ведь была не наша. Хозяйка отбила большой деревянной ложкой натиск своих малолетних пиратов и первой зачерпнула варево. Через секунду она остолбенела, и ее глаза полезли на лоб. Малые пираты вонзили свои ложки в продукт - их разочарование тоже не знало границ. Теперь уже с опаской стали пробовать и мы с мамой и Тамилой. Наше долгожданное варево было невыносимо горьким!
   За время почти трехлетнего совместного "проживания" с листьями крепчайшего табака, Шкура пропиталась им насквозь. Этим, кстати, объяснялась ее удивительная сохранность, - даже прожорливые букашки не могли ее скушать. Валькин Цербер только понюхал наше варево и отошел, не осквернив языка. Конечно: ведь он знал из призывов хозяина, что на хлеб, который он еще смутно помнил, можно намазать какое-то невообразимо вкусное масло...
  

Свет в конце тоннеля.

   Лето 1943 года тоже прошло в заботах о питании и топливе. Теперь, правда, еще стала добавляться забота об одежде и обуви, - все обносились до предела. Мои сапожные навыки очень пригодились, но вскоре нечего было уже ремонтировать... Тем не менее: жить стало лучше, жить стало веселей. В тяжелой войне наступил перелом: немцы были остановлены и пошли вспять. Война уже возвращалась в знакомые нам места, которые мы прошли при бегстве. Очень близким казалось возвращение на Украину, и конец всем бедам. Все лишения теперь переживались легче: появился свет в конце тоннеля.
   Новый 1944 год встречали весело, обилие на столе почти заменяли песни. В школе был грандиозный по нашим меркам утренник, хором пели песни: "Мальчишку шлепнули в Иркутске...", "Подари мне, сокол, на прощанье саблю, вместе с острой саблей пику подари". Новых военных песен, которые пел весь народ, у нас никто не знал: радио в сельсовете включали только для последних известий, берегли драгоценные батареи. Зато елка была очень большой, и все ее ветки торчали вверх. Дело в том, что у нас почему-то не росли елки. Перед Новым Годом отважные лыжники шли в горы и там, рискуя попасть под снежную лавину, выкапывали под снегом ветки ползучей вечнозеленой туи. Ветки туи привязывали к веткам любого подходящего дерева и елка была готова...
   Папин младший брат Антон, зная о нашей голодной жизни, звал к себе. Он был "на броне", то есть не подлежал призыву в армию. Работал он в Ивановской области главным электриком огромного торфопредприятия, которое обеспечивало топливом все электростанции Ивановской области. От этого электричества крутились все ткацкие и другие станки, работавшие на войну. Райских кущей дядя не обещал, но питание и обувь-одежду по карточкам военного времени там выдавали всем работающим и их иждивенцам.
   Нам очень тяжело было добраться до Аягуза, то есть - до железной дороги. Для этого требовались пол-литра водки или пятьсот рублей (именно столько стоила водка - то ли в т. н. коммерческих магазинах, то ли на черном рынке). Ни того, ни другого у нас не было. Кроме того, любая поездка во время войны требовала документов: вызовов, разрешений и других важных бумаг. Мама объединилась с Ермаковичами - семьей из Белоруссии, которая мечтала о выезде, но не имела никаких бумаг: до Белоруссии еще было ой как далеко. Муж белоруски был офицером НКГБ и она по его аттестату получала ежемесячно какие-то грамульки настоящей водки. Она накопила уже целый литр, - цену нашего путешествия до Аягуза для обоих наших семейств. Дядя Антон прислал вызовы, разрешения на проезд через Москву и нам и им. Мы бешено стали собираться. Главная задача: накопить продуктов на дальнюю дорогу, которая не могла быть быстрой. Каким-то чудом мама собрала полмешка Настоящих Хлебных Сухарей и сушеных яблок. Еще был золотой запас - кусок Настоящего Сала. По нормам военного времени - один сухарик и 10 грамм сала на один обед в сутки нам должно было хватить дней на 15 - 20. Это была очень хорошая, но очень маленькая норма. Остальные калории предполагалось восполнять на станциях "Кипяток".
   И вот тут я совершил постыдный поступок, который поставил наш выезд на грань провала. Это было связано с Первой Пьянкой. До сих пор меня мучают стыд и раскаяние, но из песни слова не выкинешь...
   Хозяин Ермаковичей был старый бессовестный алкаш, и мать семейства, опасаясь за сохранность драгоценного продукта, перенесла бутылку к нам, где были только женщины и дети. Она, бедная, и думать не могла, что старший детеныш (я), готовится стать закоренелым алкоголиком... К стоящей открыто бутылке на этот раз меня привела не случайность, а любопытство. Мне очень было интересно, что есть особого в жидкости, литр которой способен переместить шесть человек со скарбом на расстояние 200 километров. Открыв бутылку, я сделал Первый Глоток. Сначала перехватило дыхание, но дальше ничего особенного не произошло. Еще трезвыми глазами я посмотрел на бутылку и понял, что моя проба будет замечена: бутылка была наполнена до краев, и я отпил из самой узкой части горлышка, где снижение уровня особенно заметно. Я очень волнительно обеспокоился, и начал заметать следы. Самое простое было - долить воды, что я и поспешил сделать. В волнении я несколько превысил начальный уровень бутылки. Следующее решение уже имело две цели: а) восстановить уровень до исходного; б) исследовать изменение вкуса продукта. В процессе практической реализации решения желанный уровень от волнения был проскочен вниз. Зато вторая часть задания вселяла оптимизм: вкус Продукта не только не изменился, но стал значительно лучше! Путем нескольких приближений, я наконец идеально подогнал уровень под исходный. Неожиданно Тамила, которая с некоторым недоверием наблюдала за моими манипуляциями, стала невыразимо смешной и я от всей души начал ржать. Смешно до колик было все, на что обращался мой затуманенный взгляд. Затем почему-то я полез на плоскую глиняную крышу, где на весеннем солнышке меня окончательно развезло. Последнее, что я слышал, был доклад озабоченной Тамилы: "Мама, наш Колька здурiв!"
   ..................................................................................................................................
   После протрезвления я понял весь ужас содеянного: и мы и Ермаковичи не могли уехать! Истекали также сроки присланных на выезд документов.
   Я заметался в поисках выхода. Проклятую водку можно было получить при сдаче цветных металлов. Несколько свинцовых пулек, оставшихся после моих "заклепочных" упражнений, не решали проблемы. Я остервенело перерыл все стрельбище, но ничего не нашел. Поиски других источников цветных металлов добавили только две, почти невесомые, алюминиевые ложки.
   С тоской обратил свой взор на освинцованный связной кабель, идущий по столбам из Урджара. К счастью, сообразил, что обрыв связи будет сразу замечен, и я не успею с кабеля содрать свинец и превратить его в водку.
  
   Взгляд из будущего. Современные искатели цветных металлов менее расчетливы и более раскованы: срезают их с действующих ЛЭП и лифтов, с устройств сигнализации и блокировки, что угрожает жизни как срезающих, так и остальных людей. На этом фоне сокрушение двери в нашем домике в садоводстве и кража двух алюминиевых лестниц выглядит невинной шалостью. Желания у нас, любителей цветных металлов, конечно, одинаковые - добыча спиртного, но я ведь хотел добыть его с благородной целью... Единственное, в чем мы полностью похожи: все начинается с пьянства...
  
   Глядя на мои метания и опасаясь, как бы я еще чего-нибудь не натворил, мама и Ермакович (к сожалению, я не помню имени этой милой женщины, пострадавшей из-за меня) приняли решение рискнуть: выйти на рынок транспортных услуг с несколько некондиционным продуктом. Подозреваю, что они попробовали его по моему методу и пришли к аналогичным результатам. МЫ ЕДЕМ!!!
  
   <a href="img04.01.jpg"><img src="04.01.ipg"</a>
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"