- Скажите, подозреваемый, как давно вы были знакомы с потерпевшей?
Задавший мне этот вопрос молодой человек, изо всех сил старался казаться в моих глазах строгим, преисполненным чувством долга слугой закона. Но в его пытливых глазах читалось не только стремление соблюсти его в полной мере, не только профессиональный интерес к делу, которое ему поручили расследовать, и даже не только желание разобраться в нем чисто по-человечески, но и какое-то наивное, детское любопытство к произошедшей трагедии.
- Я ее совсем не знал. Я не знал даже ее имени - поспешно ответил я с опаской за свою жизнь, так, будто присутствовал в качестве заочно приговоренного на судилище звериной стаи, что вскормила и воспитала ту девицу с безвкусно размалеванными глазами, пугающими своей безжизненной пустотой, труп которой был обнаружен в моей машине.
Я увидел, что мой ответ вполне удовлетворил вожака стаи. Точнее, ему было глубоко плевать на то, что я ему отвечу, так как приговор мне был вынесен уже давно, самим фактом моего появления на их разбирательстве в качестве обвиняемого. И никто во всей стаи не усомнился в моей виновности, поскольку отныне имя мне было - обвиняемый, а, значит, в их глазах я выглядел слабаком, годным лишь для того, чтобы принести меня в жертву. Каждый из присутствующих уже ликовал по поводу того, что крайним оказался я, а не он сам. Что на этот раз всё обошлось, и он оказался победителем в этой извечной борьбе за место под солнцем.
И теперь закон толпы требовал указать мне моё место, чтобы на фоне моего падения утвердиться в своей невиновности, а заодно и возвысить статус стаи, и особенно ее вожака. И в данный момент, согласно протоколу ритуала само возвеличивания, все желали полюбоваться на мои страдания, получая, таким образом, дополнительное эмоциональное удовлетворение. Авансом, так сказать, некой прелюдией к главному зрелищу, к апофеозу этого спектакля. Того момента, когда они все будут упиваться своей непогрешимостью и верой в силу справедливости закона стаи, вскормившей их, наблюдая, как я корчусь в страшных муках во время казни.
- Точнее, я познакомился с ней незадолго до ее смерти - поправился я - в баре, куда я заскочил, по дороге домой, чтобы промочить пересохшее горло стаканчиком какого-нибудь сока или минералки.
Я увидел, как у моего следователя сверкнули глаза чиновника и он, придирчиво осмотрев перо своей авторучки, внес ею какие-то пометки в протокол допроса.
У меня появилась слабая надежда на объективность суда, нами же созданного правового государства, за Конституцию которого мы все так страстно голосовали. Глядя на то, с какой аккуратностью молодой человек заносит мои показания в протокол, мне очень хотелось верить, что суд трезво рассмотрит все нюансы этого дела, разберется во всех его обстоятельствах и обязательно вынесет мне оправдательный приговор.
Этот молодой человек, допрашивавший меня, в какую-то минуту стал мне даже чем-то симпатичен. Я почувствовал, как надежда укреплялась во мне с каждым, записанным им, моим словом. Поэтому я уже не пытался себя сдерживать, как в начале нашей беседы, из боязни взболтнуть лишнего, но, тем не менее, по возможности, всё же, контролировал каждое свое слово.
- Хотя, если разобраться по справедливости - Я медленно начал выплескивать из себя всё, что накопилось у меня на душе, обращаясь не столько к его, сколько к своей совести. - ту девушку я знал давно. Мне даже кажется, что я знал ее всю свою жизнь. Я родился от нее, или от такой же, как она, называя ее своей мамой. Маленьким я играл вместе с ней, или с похожей на нее, в наши детские игры, называя ее своей сестренкой.
В свои зрелые годы я с нескрываемым самодовольством наблюдал, как она, безвольная и беззащитная, скатывается по наклонной, превращаясь из милого, доверчивого ребенка в лживую, жадную, вороватую самку. Вид этого бесправного, зависимого от всего и от всех существа, подогревал во мне чувство собственного достоинства. Мне очень льстило то, что я не стал такой, как она.
А порой я и сам способствовал ее падению, подогревая в ней веру в беспредельную щедрость этого мира к таким беспринципным милашкам, как она, пользуясь ее услугами. Но чаще, поступал, как и все, своим равнодушным безучастием к ее судьбе толкая ее на панель.
Говоря всё это, я уже не ждал никакого снисхождения от суда своей совести, да, если честно, то и не желал его. Я заранее был согласен с его справедливым приговором и готов был понести самое суровое наказание. Мне казалось, что муки моей совести как-то исправят существующее положение, предотвратят появление на свет бездушия и жестокого цинизма. Облегчат страдания тех, кто уже вкусил их яда, помогут, в какой-то мере, очиститься им, а, главное, уберегут от него тех, кто еще только-только стал смотреть на мир широко раскрытыми глазами.
- Ты, красавчик, на нее, поди, сразу глаз положил? - услышал я хриплый голос главаря стаи, исходящий из похотливой сущности народа, которого представлял, допрашивавший меня следователь. Очередной вопрос вожака сопровождался издевательскими смешками его шестерок, и сальными комментариями из толпы, его окружавшей, ко всем до боли знакомой и вполне привычной ситуации.
- Нет - машинально прозвучал ответ моей животной природы. Но, как я заметил, привычного для меня испуга, я в нем уже не обнаружил. Напротив, я почувствовал, как моя земная сущность наполняется взвешенной рассудительностью, видимо, доставшейся ей от заседания суда моей совести. Да и в самом деле, после того приговора, что вынесла мне она, уготованное четвертование стаи, вряд ли уже могло выглядеть таким устрашающим.
Первым эту перемену в моем поведении почувствовал вожак. Отсутствие во мне страха явно поставило его в тупик. Он растерялся, буквально на какое-то мгновение, но виду не подал. Тем не менее, самодовольная ухмылка исчезла с его лица.
Это сразу заметили его шестёрки, и тут же умолкли, поджав свои куцые хвосты, по своему опыту зная, что подобные перемены с хозяином ни для кого бесследно не проходят. Они напряженно ожидали дальнейшей его реакции.
Также замолчал и народ, видя, что что-то пошло не так, как всегда, и эта таинственность момента их пугала даже больше, чем рычание верных псов хозяина, даже больше, чем сам хозяин. Но, в тоже время, каждый понимал, что только вожак стаи один во всем белом свете способен разобраться с этой пугающей таинственностью, как и со всем остальным, чего бы это ему, но, в основном, им всем, не стоило.
- Она первая попросила у меня прикурить - спокойно произнес я, глядя в холодные, застывшие глаза вожака, не собираясь сдаваться. Казалось наше противостояние взглядов длилось вечность, но первым всё-таки глаза отвел он.
- И какова же была ваша реакция, когда вы увидели ее в баре? - задал мне вопрос следователь с таким видом, будто ему была в диковинку первая реакция здорового мужика при виде девицы в более чем откровенном наряде, недвусмысленно облокотившейся на стойку бара, в ожидании очередного клиента.
- Мне было не до нее - прозвучал мой ответ - я торопился домой.
Я смотрел, как чиновник старательно заносит мои слова в протокол, а сам думал, а мои ли они? Моё ли истинное Я только что ответило на вопрос следователя, или все та же земная природа оказала мне очередную медвежью услугу, заслонив меня своим страхом от закона, созданного нами же, чтобы защитить нас же от нас самих.
- Точнее - стал я уточнять - первое, что я почувствовал, когда увидел ее, хотя нет, пожалуй, когда она своим подсевшим голосом попросила у меня прикурить, это было - стал я вспоминать подробности - точно, это было ощущение еле слышного лязга холодного металла. Знаете, будто кто-то отмычкой под покровом ночи, с оглядкой, из опасения, что его могут заметить, пытается цинично вскрыть дверь в сокровищницу моей души.
Чувство было не из приятных, должен вам заметить. Царапающий сердце холодный скрежет, приносил только одну боль и огорчение за несовершенство того мира, в котором мы живем. Помню, я испытал чувство жалости к той девушке.
Бедняжка - подумал я тогда - дверь ее души давно вынесли вместе с теми немногими сокровищами, что были даны ей при рождении. Тех даров природы, с помощью которых, она смогла бы смело сделать по жизни свои первые шаги. Они даны ей были в помощь, как подспорье, как главный ориентир, определяющий истинные ценности этого мира. Но она отказалась от них еще в самом начале своего пути, поскольку не обладала силами снести даже ту малость, что имела.
Но и совсем без них она тоже не могла, без них вообще никто не может. Вот она и вынуждена была красть чужие сокровища, как, в свое время, были украдены ее собственные, ибо другого способа обрести их снова, она просто не представляла.
Глупышка - хотел я ей тогда сказать - чужим счастьем невозможно обогатиться, лучше всегда сохранять свое собственное.
Но, по ее виду, я не был уверен в том, что она меня поймет, и поэтому отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, сказав, что не курю.
Не знаю, помог ли ей мой ответ определиться со своими ценностями и жизненными ориентирами, но я лично испытал моральное удовлетворение, почувствовав, как она в сердцах отбросила отмычку в сторону - та явно не подошла к сокровищнице моего сердца.
- Вот только не надо нам заливать - услышал я тут же пропитой голос вожака стаи - что ты хотел помочь бедняжке. Если уж ты такой жалостливый, то честно заплатил бы ей за ее услуги, и дело с концом. А ты стал набивать себе цену, чтобы снизить цену ее ласк. А то и вовсе, небось, надеялся использовать малышку задарма, а? - подмигнул он мне по-свойски, как своему.
Толпа встретила его слова одобрительным гулом, знающих толк, в подобных делах, крупных специалистов с большим стажем.
- Но прими я ее предложение - стал я им разъяснять простые истины - я бы потерял не только свои деньги, но, главное, я бы потерял свою душу - спокойствие моего ответа снова вывела вожака из равновесия, снова притаились шестёрки, снова притихла толпа. И я снова попытался поймать взгляд вожака, надеясь на этот раз найти в них понимание, но его мутные глазки суетно забегали в поисках ответа. Наконец, наши глаза встретились.
- Не пойму, о какой такой душе ты тут всё болтаешь? - стал напирать он на меня - Растолкуй народу - расправил он свои плечи, найдя свое спасение в поддержке толпы - видишь, люди волнуются, требуют разъяснения.
Народ и в самом деле заметно оживился.
- Что же тут непонятного - удивился я - душа это то, что делает человека человеком. И либо она есть, и тогда человек чувствует себя хозяином своих помыслов и желаний, поскольку его душа ими управляет, контролируя каждое их проявление. Либо ее нет, и тогда человек превращается в раба своих страстей. Поскольку, оставшись без надзора, уже страсти завладевают сознанием человека, превращая его в безмозглую скотину, предел мечтаний которой - это набить свой желудок и удовлетворить свою похоть.
- И чего же плохого в том, чтобы сытно покушать и от души покувыркаться с какой-нибудь не очень капризной бабёнкой? - удивленно спросил вожак под гул одобрительных голосов - А то и с несколькими? - загоготал он, под рёв возбудившейся толпы.
- Наверно также думает и мышь, подбираясь к мышеловке, видя в ней один только сыр - отвечал я. - Вся беда в том, что абсолютно все в искушении видят лишь одно только удовольствие. И никому и в голову не приходит, что за него придется расплачиваться не только звонкой монетой, но еще и страданиями, и болезнями, преждевременным старением и смертью.
Вы должно быть и сами не раз могли наблюдать, как молодой, полный сил и нерастраченной энергии юноша, очень быстро превращался в дряхлого старика, а милая стройная девица в сварливую, расплывшуюся от жира старуху только лишь потому, что они ничего дурного не находили в том, чтобы сытно поесть, да сладко поспать.
И уж не мне вам объяснять удел слабого в этом мире - его место всегда очень быстро занимает сильнейший.
На этот раз я услышал гул одобрения, с этими доводами было трудно поспорить.
- Еще плохо то - продолжал я - что чревоугодие и похоть никогда не знали предела своего насыщения, им всегда и всего было, есть и будет мало. Так, укрепившись в человеке, они приносят с собой еще и жадность, и ненасытность, и желание отнять у ближнего его кусок пирога, а то и убить его из-за него же. Так человек, потерявший свою душу, продав ее за миску похлебки, или за миг скотского блаженства в объятьях такого же бездушного существа, превращается в дикого зверя.
Ну, а дикого зверя если не убьет его же собственная ненасытность, то его прикончат такие же звери, как и он сам, чтобы завладеть его барахлом, или той тварью, что так сладко орет, когда ей делают больно.
Впрочем, не мне вам объяснять закон звериной стаи.
Мои последние слова были встречены гробовым молчанием.
- И после этого она от вас отстала? - спросил следователь, сдунув невидимую пылинку с протокола.
- Нет, она не оставила меня в покое, а, напротив, только усилила свои попытки - вспоминать дальнейший ход событий мне уже было как-то легче.
- Видя, что первая приманка дала осечку - стал я объяснять представителю закона уже без обиняков и всё как на духу - из нее тут же вылетела следующая, заранее приготовленная, и, должно быть, не одну сотню раз ею опробованная.
- Почему вы так решили? - задал он мне очередной свой вопрос, но, как я заметил, довольно-таки равнодушным тоном.
В какой-то миг мне даже показалось, что он специально ослабляет мою бдительность, чтобы заманить в свою коварную ловушку. Поэтому дальше я стал объяснять ему, снова, старательно подбирая слова.
- Я обратил внимание на то, что заманчивое предложение в ее исполнении прозвучало как-то по казенному формально, словно заезженная фраза. Примерно так же это всегда звучит у кондуктора в трамвае, объявляющего очередную остановку.
- И что же она сказала? - по тому, как он задал свой вопрос, я догадался, что дело для него уже не кажется таким любопытным, как вначале, что оно его уже начинает утомлять, и что он просто потерял к нему всякий интерес, как тот кондуктор в трамвае к проездным карточкам пассажиров. Успокоился и я.
- "Мы могли бы провести время вместе" - передал я слово в слово ее слова. - Я тогда обратил внимание на то, что заученная фраза вылетела из нее без особого усилия - пояснил я - и заметно уставшим голосом. Тем не менее, в нем еще можно было услышать сигнал к ее следующему штурму.
В подкрепление своих слов, она закинула ногу на ногу. Должен вам заметить - наклонился я к следователю, понизив голос, так, словно собирался сообщить ему нечто весьма доверительное - короткая юбчонка, что была на ней, мне показалась нелепым дополнением к ее худым ногам. - От моего взгляда не укрылось заметное оживление следователя.
- И что вы испытали - также полушепотом спросил он, облизнув пересохшие губы.
- Лишь ощущение того, что дверь в сокровищницу моей души пытаются отжать фомкой. - Я заметил, что мои слова заметно охладили юного представителя закона.
- Вы хотите сказать, что она была просто не в вашем вкусе? - спросил он более строго.
И в этом вопросе я почувствовал явный подвох, ведь он заключал в себе причину моей неприязни к потерпевшей и явный мотив для ее убийства.
- Нет, отчего же - быстро нашелся я - ее ноги, пожалуй, можно было бы, назвать стройными и красивыми, впрочем, как и все ее юное тело, если бы в нем было, хоть чуточку жизни. Хоть малая толика здравого смысла, который способен по-настоящему сделать красивыми все эти кости и мышцы, обтянутые кожей. В ней единственно не хватало этого самого здравого смысла, который, собственно, и делает женщину женщиной, прекрасной и желанной.
Он заметил, как я напрягся от его вопроса, и с какой поспешностью стал излагать суть происшедших событий, от чего уголки его губ слегка приподнялись в самодовольной усмешке. Это была его маленькая месть, понял я, а заодно и предупреждение, мол, не стоит шутки шутить с законом.
- И какова была ваша реакция на ее щедрое предложение? - в его вопросе наконец-то зазвучали нотки ответственного, государственного человека.
- Только время? - ответил я ей вопросом на вопрос.
От неожиданности, она не нашла, что мне на это сказать. Но, чтобы она и впредь не беспокоила меня, я заслал ей вдогонку еще один вопрос, в качестве информации для размышления:
- А что потом? - спросил я ее.
Ответом мне была, отброшенная в сторону фомка. Она села прямо, сняв ногу с другой ноги, и даже попыталась одернуть то, что должно было называться ее юбкой.
Но я рано успокоился, похоже, она не привыкла сдаваться.
- Я умею делать всё! - Услышал я в ту же минуту дыхание смерти, и кладбищенского уныния. В подтверждении своих слов, она уже не стала закидывать ногу на ногу, обнажая то, что и так уже было давно обнажено, она просто их раздвинула, с вызовом посмотрев на меня.
Дверь моего сердца, похоже, уже пытались вышибить тараном, но именно он-то еще больше укрепил во мне веру в мою правоту.
Да и как я мог променять смысл своей жизни на ее "всё", состоящее из примитивного набора омертвевших поз и стонов фальшивого сладострастия, которые потом будут вспоминаться мне, как непрекращающийся кошмар?
- Не привыкла сдаваться, говоришь - прохрипел вожак - знал бы ты ее! Просто девочка на твоих глазах из последних сил хваталась за жизнь, а ты этого даже и не заметил. Или не захотел заметить. Что, чистеньким хотел остаться?
Эти слова обрушились на меня серьезным укором, поколебавшим устои моей веры в чистоту и непорочность отношений между людьми. Я уже сам себе не казался таким уж кристально честным человеком, верящим в искренность чувств, в доброту и братскую любовь к ближнему.
От нахлынувших мыслей в ушах появился странный гул, давящий на меня сверху, принижающий к самой земли, чтобы напомнить мне, кто я есть на самом деле. А сквозь него еще и пробивался пропитой голос вожака:
- А не сгубил ли ты свою собственную душу, отвернувшись от нее? - громко вопрошал он. - И есть ли она у тебя вообще? А если и есть, то кто ее хозяин, коль скоро, он позволяет тебе хладнокровно смотреть, как на твоих глазах умирает ребенок? Уж не продал ли ты ее еще раньше лукавому за дешевые понты и лицемерную добропорядочность?
Буря упреков обрушилась на меня гигантской лавиной, и в одно мгновенье смела меня с пьедестала моего благополучия, смешав с дерьмом того мира, в котором я жил, считая его верхом добропорядочности. От его колких вопросов становилось больно, они жалили меня, резали на части. И весь ужас заключался в том, что все они были до безобразия справедливыми.
Наконец, сквозь этот кошмар я расслышал голос следователя:
- Я, конечно, могу понять ваше отношение к, подобного рода, публике и не осуждаю. Да и закон вас нисколько не осуждает. Вы, как честный, законопослушный гражданин в данной ситуации нисколько не отклонились от буквы закона. Вы вовсе не обязаны были помогать потерпевшей в той ситуации, тем более, что она вас об этом не просила.
Его слова стеганули меня еще больнее, чем упрек вожака в моей не любви к ближнему.
- Но, как же не просила - вырвалось у меня со слезами душевного волнения - она не просто просила, она умоляла. Она готова бала пожертвовать самым дорогим, что у нее осталось от этой жизни - своим телом, ради своего избавления от того кошмара, что ее окружал. Пусть даже и на какое-то время.
- Вы имеете в виду время ее интимных услуг - удивленно спросил следователь - когда она могла бы на это время забыться в ваших объятиях?
Прожить маленький кусочек своей жизни с верой, что она никакая не проститутка, а такая же, как все нормальная женщина, любимая и способная любить? Представив себя на миг, любящей женщиной в объятиях любимого ей человека? Вы это хотели сказать? - спросил слуга закона.
Я не нашелся, что ответить на его проницательность. Мне, почему-то, и в самом деле тогда показалось, что где-то глубоко в своем подсознании она мечтает о нормальной жизни обычной женщины. И, возможно, в моем лице она вполне могла увидеть идеал своего мужчины. Не того плейбоя с обложки глянцевого журнала, а нормального мужика, поглощенного заботами о своей семье. Но не стал озвучивать свои мысли, лишь пожав плечами.
- Думаю, не стоит идеализировать данный сорт людей - продолжил он свои размышления - подобные сюжеты о любви падшей женщины годятся лишь для дешевых мелодрам. Поверьте моему опыту - с этими словами он слегка приосанился, расправив свои юные плечи - такие особы даже понятия не имеют о настоящей любви с ее постоянной готовностью к самопожертвованию. Все их представления о любви ограничиваются лишь постелью, и цена такой любви легко умещается в кошельке того, кто за нее платит.
Вы правильно подметили, что от той жизни, к которой она так долго стремилась, игнорируя общепринятые нормы и правила, отрицая даже элементарные законы природы, денно и нощно объясняющие нам, что ничего не дается даром, у нее в результате осталось одно только тело. Причем тело, лишенное какого-либо маломальского здравого смысла, лишенное элементарных чувств. И только этим, своим затасканным по грязным притонам телом, она и была способно понимать любовь и ее жертвенность ради звонкой монеты.
К своему удивлению, я почувствовал некоторое облегчение от его слов, обнаружив их вполне справедливыми. Я вспомнил, что и в самом деле ответил тогда на ее "я могу всё", спросив ее:
- Ты хочешь сказать, что ты умеешь быть любящей и верной женой? Рожать детей?
И задав свой вопрос, я надеялся в ту минуту не столько на то, что она оставит меня, наконец, в покое, осознав всю бесперспективность своих притязаний. Сколько попытался направить ход ее мыслей в нужное, спасительное для нее русло, в надежде, что это поможет ей обрести своё счастье, и больше никогда его не терять.
- Почему же ты не попытался объяснить ей, как объяснил нам, про душу и всё такое? - снова возник вожак, наседая на меня с очередным своим нелицеприятным вопросом - Глядишь, может это как-то и спасло бы ее.
- А и в самом деле, почему? - спросил меня следователь. Ведь у вас такое прекрасное красноречие, вы способны все так доходчиво объяснить, даже самые сложные вещи. Тем более, вы видели, как на ваших глазах погибает человек. Неужели у вас не возникло желания помочь ей, хотя бы из христианского милосердия.
- И что я по-вашему должен был сделать? - удивился я, их, с моей точки зрения, необоснованным претензиям.
- Воспользоваться ее услугами, чтобы укрепить в ней веру в то, что ее пагубный образ жизни не нарушает закон природы, гласящий, что все блага зарабатываются собственным трудом?
Или просто дать ей денег, чтобы укрепить в ней веру в халяву, в добреньких дяденек, которые спят и видят, как бы расстаться со своими деньгами, просто так, за здорово живешь?
Или, может, и в самом деле, засомневался я, мне нужно было подробно объяснить ей о пагубности ее занятия. Растолковать ей, что проституция не имеет ничего общего с законами природы, а напротив, противоречит им, превращая ее из человека в бездушного зверька, существующего только потребностями своего тела. Но этого совсем недостаточно для того, чтобы выжить человеку в этом мире.
Организм человека очень сложная штука, в нем очень много органов и еще больше всевозможных механизмов управления ими, гораздо больше, чем у животного. И каждый орган, каждый механизм отзывается в человеке своими насущными потребностями. Поэтому у человека и потребностей на порядок больше, чем у зверя, но удовлетворить их можно, в основном, только через душу. Человек же может жить только при условии, что он в полной мере удовлетворяет все потребности своего организма, то есть не только тела, но, в основном, души. Поскольку потребности тела очень и очень ограничены, и тех, кто занят лишь их удовлетворением, жизнь с ее многообразием просто обходит стороной. Те же потребности, которые остались неудовлетворенными, отмирают за ненадобностью, но отмирая сами, они и человека тянут за собой в могилу. Поэтому те люди, что ограничивают жизненный кругозор своих потребностей, кто постоянно обкрадывает себя на общение с новыми знаниями, с различными искусствами, с Богом, наконец, долго не живут, они быстро умирают.
- Вот видишь - одобрительно кивнул головой вожак - ведь можешь всё доходчиво объяснить, когда прижмет. Почему же ты ей тогда всё это не сказал? Или не прижало?
- Да, но, ведь своим вопросом я ей уже дал понять, что такой бездушный зверек, как она, никогда не станет, ни любящей женой, ни, тем более, никогда не сможет рожать детей. Потому что иметь детей - это потребность души, которой у нее уже нет, а не тела, которому тоже уже оставалось недолго жить.
Но она совсем меня не поняла, поэтому и ответила:
- Для чего, говорит, такие сложности? - Хотя в ее голосе я уловил нотки неуверенности и понял, что таран дал трещину.
Да, да, я вспомнил, по ее щекам покатились слезы отчаяния, за которыми слышался хруст крошащегося в щепки тарана.
- А ведь и в самом деле, вполне могла бы жить - сделал заключение следователь.
- Почему вы так решили? - поинтересовался я.
- Ну, осознание своего ничтожества всегда есть первый шаг к совершенству - философски заметил он - поэтому, чем чаще мы будем вспоминать, что мы рабы Божии, тем больших результатов сможем достичь.
Всё верно, мелькнуло у меня в голове, раб своего похотливого тела всегда мнит себя богом, себе на погибель.
- Ты убил ее своим равнодушием - тихо произнес вожак. - А ведь она увидала в тебе тот самый светлый луч надежды, который для каждого человека вспыхивает только один раз в жизни.
Моя совесть мне подсказывала, что он был прав.
- Но ведь я же довел ее до слез - взбунтовалось во мне чувство справедливости - ведь привел же я ее к осознанию своего ничтожества. Разве этого мало?
- Может, ты, гражданин бог, и вспыхнул для нее лучом надежды - наседал вожак - но, тут же и погас, поскольку даже не попытался зафиксировать этот свет своими делами.
Вот оказывается в чем была моя ошибка, с ужасом подумал я.
- Ну, не стоит преувеличивать - вступился за меня следователь и перед вожаком, и перед моей совестью - этих лучиков в ее жизни было предостаточно, начиная с ее счастливого детства.
Возможно - он опять взял философский тон - имея пьющих и вечно скандалящих родителей, пропивающих всё, что попадется им в руки, а потом валяющихся в ногах в слезах раскаяния, ей было бы труднее учиться в школе, окончить институт, написать диссертацию. Но ведь никто не говорит, что это невозможно. И лично я знаю массу примеров, когда дети из таких вот неблагополучных семей специально стремились стать полноценными членами общества, и даже достигали определенных вершин, лишь бы вырваться из того кошмара, что их окружал с детства. В какой-то мере им было даже легче окончить институт, чем профессорскому сынку на всем готовеньком. Потому что у них была цель, вот она-то для них и стала тем самым лучом надежды, за которым они неустанно следовали.
Ну, а у покойной не было никакой цели в жизни, поэтому она вся для нее и состояла из одних только вспышек. Не моему подследственному, а ей самой нужно было хвататься за первый же луч цепкой хваткой и стараться изо всех сил, чтобы он не погас.
На моих глазах этот юный слуга закона с чистым, почти ангельским взором, стал вдруг превращаться в адвоката дьявола. Мне стало не по себе.
- Да и что вы, собственно, хотели от подозреваемого - обратился он к вожаку - чтобы он удочерил эту заблудшую овечку?
- А почему бы и нет! - не задумываясь, парировал тот - Ведь умоляла же она его пройти с ним одно поприще, так почему бы ему не пройти с ней два, из христианского милосердия.
- Ну да, и оба поприща тащить ее за руку? - ответил вопросом на вопрос слуга закона, глядя на вожака исподлобья, и скрестив руки на груди.
- А если понадобится, то и за волосы! - с жаром парировал вожак.
- Да, но подозреваемому уже есть кого вести по жизни под руку - спокойно ответил следователь - да и кого таскать за волосы ему тоже найдется - добавил он.
- Всегда можно найти компромисс - так же, тихим голосом произнес вожак - он мог бы ей, ну, там, не знаю, хотя бы пообещать, не забывать ее, а то и навещать, время от времени. Глядишь, надежда как-то и согрела бы ее, и как знать, может, изменила бы ее жизнь к лучшему.
Я тоже знаю много таких случаев...
- Какое-то у вас уж больно упрощенное представление о счастье - покачал головой следователь - а ведь оно простым не бывает.
- Тебе-то откуда знать, каким оно бывает - буркнул вожак - или ты хочешь сказать, что спасение утопающего - это его проблемы?
- Я знаю - произнес слуга закона, слегка повысив голос, тоном, не терпящим возражения. Главное, я знаю, что спасение утопающих - это не только дело самих утопающих, это дело обоюдное, и спасателя, и того, кого он спасает. И если сам тонущий не хочет спастись, то никакой спасатель его не спасет.
Оставив вожака переваривать услышанное, он уже обратился ко мне - Вы так и не рассказали мне, как она очутилась в вашей машине.
- Тут как раз все очень просто - пожал я плечами - в какой-то момент, я вдруг заметил, как цвет ее лица стал приобретать синюшно-серый оттенок, дыхание стало редким, как бы через раз, и она стала заваливаться назад, запрокинув голову на стойку бара. Я едва успел ее подхватить, чтобы она не упала с высокого табурета на пол и не разбилась. Я очень испугался за нее. Вызывать скорую и ждать, когда она приедет, не было никакого смысла, поэтому я решил на своей машине отвезти ее до ближайшей больницы, тем более, что это было не так далеко.
Во время пути я очень торопился, поэтому смотрел только на дорогу и на нее не обращал никакого внимания, хотя и слышал, как она какое-то время что-то бормотала в забытье, но слов всё равно было не разобрать. До больницы мы домчались довольно быстро. Я быстро сбегал за дежурным врачом и санитарами, и когда мы с ними подошли к ней, то она уже была мертва.
- Ну, с этим всё более-менее ясно - прервал меня следователь. - Теперь я должен зачитать вам заключение нашего патологоанатома - сообщил он, открывая одну из своих папок.
- Так, так - стал он вчитываться в документ, создавая, таким образом, некоторую паузу, давая и мне, тем самым, возможность осмыслить серьезность момента.
У меня бешено забилось сердце, я вдруг отчетливо осознал, что попался в ту саму коварную ловушку, которую так долго готовил мне следователь. Быть зависимым от простой бумажки, что так долго разглядывал слуга закона, словно издеваясь надо мной, было вдвойне унизительно, но и что-то изменить было не в моей власти. Я ощущал себя жалкой козявкой перед той мощной государственной машиной, которую представлял этот юнец.
Нервы мои были на пределе, и я уже готов был заорать на него, но он сам, то ли почувствовал, что пауза, взятая им, несколько превысила все мыслимые правила приличия и должного такта, то ли, и в самом деле, нашел, наконец, нужное место в документе.
- А, вот - изготовился он зачитать мне мой приговор - Итак, смерть наступила от передозировки наркотика опийной группы - читал он ровным голосом. - Таблетки кодеина дозировкой, во много крат превышающей норму, попали в желудок покойной примерно за час до наступления смерти.
Таким образом - он встал со стула, подчеркивая, тем самым, важность момента - по материалам следствия, вас можно считать невиновным в случившейся трагедии. С вас сняты все обвинения и против вас не будет возбуждаться уголовное дело по факту смерти гражданки, имя которой установить следствию не представилось возможным. Вы свободны.
Не виновен!? - Отозвалось эхом у меня в ушах слова чиновника, а мозг отказывался верить услышанному. Я вопросительно взглянул на вожака, и тот утвердительно кивнул мне головой, подтверждая слова служителя закона.
- Девчонка сама решила свести свои счеты с жизнью - прохрипел он.
- И какой смысл - удивился следователь - ей итак уже недолго оставалось.
Его профессиональный цинизм вызывал восхищение и одновременно чувство отвращения.
Не виновен? - Взбунтовалась мое чувство собственного достоинства. Будто это не было понятно с самого начала.
- Порядок - есть порядок - извиняясь, пожал плечами следователь - не мною он придуман, не мне его и отменять. Еще скажите спасибо, что хоть такой есть - кивнул он в сторону вожака стаи.
Здравый смысл подсказывал мне смириться с теми неудобствами, какие я претерпел во время следствия. Мол, эта процедура, хоть и неприятная, но обязательная для объективного видения всех обстоятельств этого происшествия. И я, как сознательный гражданин, должен это понимать.
Вожак снова кивнул головой, соглашаясь со следователем.
Да, подумал я, этот придушил бы меня, не утруждая себя вникать в суть дела.
Не виновен? - И всё? А как же та несчастная?
- Похоже, красавчик, девочка решила оторваться напоследок, сплясав с тобой своё последнее тангО - снова подал голос вожак - есть в тебе что-то, я это тоже заметил.
- Не стоит себя корит - стал успокаивать меня следователь - в той ситуации вы сделали всё возможное, что было в ваших силах. Но мы не боги, мы всего лишь люди, и возможности наши весьма ограничены. Об этом тоже не следует забывать, хотя бы для того, чтобы не закончить свою жизнь, как она.
Не виновен! - Почему-то я не испытал торжества справедливости. Было во всем этом какая-то недосказанность, оставлявшая мутный осадок на душе.
Ведь, если разобраться, то никого особенно так и не взволновала смерть этой несчастной. Для представителя закона она легла в папку очередной цифрой статистики, для народа, и подавно, она стала незначительным эпизодом, одним из тысяч, от которого им лично ничего не перепало.
Неужели, думал я, государство, которое может себе позволить покорять просторы космоса, не может укротить свою собственную природу? А народ! Ведь гордясь свое страной, он гордится и той грязью, в которой живет.
Не виновен! - Но почему она и в самом деле так долго молчала и ничего не делала для того, чтобы удержать, первый же, блеснувший ей луч надежды. Почему тянула до последнего момента?