"Кочка, кочка, бугорочек... еще один лужок и... горочка, - на бегу перечисляла все, что видела, Катя, - взобраться... и еще совсем немного - вслух произнесла она, - Димка!
Все в ней остановилось, все замерло, лишь сердце забилось быстро-быстро.
- Димка, - повторила она и, как будто не бежала через всю деревню, с утроенной скоростью ринулась вперед.
Взорвалась, подлетела и встала перед ним.
- Опоздала ты, - шутливо-сурово произнес Димка и постучал по руке, на которой предполагались воображаемые часы. - Откупаться будем?
Катюша улыбнулась и заискрилась вся. Приподнялась на носочки, приблизилась к его лицу, отрывисто поцеловала Димку и прижалась к нему.
- Дим... - тихо произнесла она, оторвавшись от Димкиной груди и вопросительно посмотрев ему в глаза, - Дим, а можно я еще раз опоздаю?
Утро только опускалось на сибирские равнины, играло на капельках росы, а они уже успели встретиться. Как ждали они оба этого дня! Как обсуждали, как обговаривали место встречи!.. Порешили до петухов прийти сюда и пропасть. Для всего мира пропасть, за руку пойти отдельно от всего, что видят и слышат. На этой пестрой, наполненной запахами и звуками земле им было мало друг друга. Несомненно, мало. Чего-то не доставало, и вскоре они поняли чего - уединения.
Подолгу сидя в сосновом бору, еще за многие месяцы до этого сладкого дня, они мечтали о собственном доме, о хозяйстве... о чем только ни мечтали! Но, только переступив порош двадцатилетия, они решились на этот безумный шаг. Оглядываться назад и менять что-то было уже поздно и бессмысленно - пруд с дикими водяными лилиями навсегда уплывал от них.
Когда-то изумленные городские прозвали эти непонятные цветки, растущие на поверхности зеленоватой воды, лилиями. На самом деле на лилии эти странные серо-желтые цветки были похожи меньше всего, но селяне с тех давних пор стали считать своей главной обязанностью показывать приезжим местную достопримечательность - "озерцо с водяными лилиями, что расположено чуть к северу от нашей деревни". На самом деле и о Севере как таковом знали мало, но все же условились называть Севером это чудесное уютное местечко.
Еще эти места славились своими соснами и речкой, что протекала через много деревень, включая и ту, которую решили покинуть Катя с Димкой. Здесь, совершая поворот, она мелела, а потом вновь углублялась. Возле этого поворота очень любили подолгу сидеть рыбаки. Иногда и отец Кати ловил здесь рыбу.
... Вот уже потерялось вдали село, никто не заметил их побега. Идти им было легко и приятно - с собой Димка нес лишь калач, а Катя - бидон молока. Медленно поднималось солнце, высыхала трава, по полю уже порхали бабочки. Не было с собой у них ни часов, ни денег, ничего не было - и, наверное, поэтому им становилось еще легче с каждой минутой. Сменяли друг друга луга, где-то вдали слышалось мычание коров и шум реки.
- Так, глядишь, к вечеру до Метелкино дойдем... - задумчиво произнес Димка.
- А потом? - отозвалась Катя, - а потом куда?
- А потом поглядим. Надо бы привал сделать.
- Еще немного бы до рощицы дойти... - она замолчала на полуслове, вслушиваясь в пение птиц.
И вот уже приближалась рощица. Немного пройдя вглубь, развернула Катя платок, расстелила - и словно скатерть перед ними. А вокруг все зеленое, ароматное. И хлеб кажется только испеченным, и молоко теплым, нежным, свежим...
- Дим, - обратилась к нему Катюша, - ты знаешь... я давно хотела тебе это сказать... Мне с тобой так... хорошо...
Это "хорошо" было для Димки самым любимым словом, самым приятным. И получалось оно у Кати как-то бархатно, сладко. Если Катя говорит: "Хорошо", значит, это действительно хорошо. И все хорошо. Все-все.
Отдохнули. Вышли на дорогу и до самого вечера шли, думая каждый о своем, но вместе. Уже смеркалось, когда вдали заискрились вдали огоньки соседней деревеньки.
Дойдя до церкви, стоящей позади деревни, Катюша внезапно остановилась.
- А где ж мы ночевать-то будем?
- Сейчас в деревню вернемся и попросимся...
- Нет, - решительно перебила Катя любимого, - я туда хочу.
Ее рука указывала в сторону одиноко стоящего за церковью домика.
Вскоре они оказались во дворе, заросшем сорняками, в гуще которых скрывался небольшой домик к покосившейся крышей.
- Переночевать пустите, - ответил Димка неясному шороху за дверью.
Пауза.
Стук.
Щелчок.
И вот перед ними человек. Удивительный, ни на кого не похожий, серый человек. При свете свечи он казался, наверное, еще более серым, чем был на самом деле. Серые глаза ямами проваливались на сером лице, даже рот его смотрелся какой-то серой дырой.
- Переночевать? - приятный, чуть охрипший голос незнакомца обрушился на путников. - Ты щи готовить умеешь? - внезапно обратился он к Кате.
Робкий ответ.
- Проходи.
Все в доме было словно посыпано пеплом, лишь на кровати ее слой заметно уменьшался.
- Послушай, - внезапно обратился человек к Кате. - Супа мне свари, а?
Когда овощи были уже положены в кипящую воду, Катюша зажгла еще одну свечу. В мрачной кухне заплясали шаловливые огоньки, размытые очертания кухонной утвари стали яснее и четче.
- Андрей Максимыч, - внезапно представился хозяин дома.
И вновь тишина.
Разлив по тарелкам густой, наваристый суп, Катя устроилась на стуле напротив окна. Стук ложек. Запах. Звук. А ей не хотелось.
- Давно я таких щей не ел, - признался Андрей Максимыч.
- Мастерица моя Катенька, - с гордостью отозвался Димка.
- Моя тоже мастерица была, - задумчиво прошелестел хозяин и вновь погрузился в какое-то сонно-безразличное состояние. - Я как говорю о ней, так сразу кажется... вот стоит там... смотрит... смотрит... Бывает, имя ее произнесу - и вся жизнь перед глазами вспышкой промелькнет... чего уж таить теперь... - Андрей Максимыч взглянул на Димку, - выслушай хоть ты меня, здесь уж давно живой души не бывало. Живу с этим, хожу, изъеденный весь, ничего не знаю, не слышу, не чувствую. Лишь сердце колотится, как вспомню всё... Я еще с детства мечтал Богу служить, а как дорос - сразу в монастырь подался. Там я самый молодой стал, все меня учили чему-то, наставляли... Так и выучился на монашеском опыте. Меня тогда частенько на службы пускали, да в город отправляли по монастырским нуждам. Иногда, как сейчас помню, стою при батюшке, слушаю его, крещусь, а сам в толпу поглядываю, людей смотрю. Все одинаковые такие: кто лысый, кто в платке. А я смотрю на них - и сердце радуется, есть, думаю, на земле еще божьи люди...
Но ту службу я на всю жизнь запомнил - девица в толпе стояла, в розовом платке. И такая вся светлая, нежная. Стою я, любуюсь ею. И думаю про себя, что нельзя мне любить, богослужение лишь моя отрада. При церкви тогда еще конюшня была - вот туда-то я и подался. Давай лошадей чистить, а голова кругом - ничего мне не думается и не делается. Чую сердцем - коль уйдет она, жизнь мне немила станет. Мчусь к выходу - а служба уж давно к концу подошла, двор опустел, люди разбрелись да разъехались. Стою я - и словно мне места мало - так горе мое разлилось. Иду в келью, шатаюсь, ничего не понимаю. Вошел, лег. Спал, наверно, а, может, и не спал - уж не помню. Знаю только - неделю меня выхаживали, а как я твердо на ноги встал - отец Алексей меня в город отправил. Приехал я туда - сошёл с поезда и забыл, зачем я здесь - вижу девицу ту, а розовый платок у нее по плечам струится. И светится вся, и сияет. Стою, смотрю - уж не помню, сколько времени так простоял, и вдруг вижу - подняла она на меня глаза свои дивные. И вот так оба мы взглядом друг друга держим. Кажется мне, что время для меня остановилось, лишь мысль одна бьется: "Нельзя тебе, прочь уходи". Иду, спешу, а что-то меня назад тянет. Оборачиваюсь - и в объятиях ее тону. Держит она меня, словно и не видит вовсе, что одеяние на мне монашеское. И мне хорошо так, как никогда не было... Словно солнце со мной рядом, мне и горячо, и оторваться не хочется.
Разговорились мы тогда, помню. Весь день гуляли где-то, смеялись. А вечером сели на поезд, вышли сами не знаем где. Набрели как-то на этот дом, деревня эта тогда почти пустая была. Устроились здесь, скотину завели. Я дом обновил, Марфушка огород посадила... И часто щи варила... Как Катя твоя.
Я так счастлив никогда не был. Жили мы славно, хозяйство вели. Я по дому работал, Марфа в огороде. А, бывало, вечером, свечи эти... - голос Андрея Максимыча задрожал, - да-да, эти самые свечи зажигали... Да сидели вместе, мечтали, говорили. А иногда и молчали. Так хорошо мне было, - это "хорошо" уж очень больно резануло слух и Димки, и Кати. - Мы и о ребеночке подумывали... - хозяин замолчал.
Тридцать лет мы так вместе жили, душа в душу. Иногда, конечно, сварились по пустякам. Осенью дело было, в сентябре, наверное... Я дрова колол, а Марфа дом убирала. И кобель у нас тогда был, Пират.
Орудую я топором - и слышу, как пес наш в кашле зашелся. "Ничего, думаю, отойдет..." Мне работы еще много оставалось. Колю дрова - и слышу Марфин голос. Смотрю назад - Марфа стоит и на меня руками машет, кричит что-то. "Издох... подавился... кости... какой же болван... кормит" - слышу лишь какие-то отдельные слова, а сам за Марфой наблюдаю. Вижу - бабища голосит, толстозадая, злобная. Косы по спине мечутся, кофта из-под юбки вылезла. И вся она как паровоз какой-то - гудит, мычит, качается. Смотрю и думаю: "А где же моя Марфушка? Нежная, розовая, ласковая? Куда моя девица вешняя делась?" Думаю-думаю, а сам понимаю - вот она, Марфа моя. Словно и не было той ласточки, той вишенки, что полюбил я когда-то. И вдруг такое отчаяние на меня накинулась, такая злость... Схватил я топор, который у стайки оставил и опустил его Марфе на голову. Дрожит, белеет, падает и кровь из головы бежит. В полчаса умерла она. А я вырыл яму в малиннике, положил туда мою Марфу, зарыл да и зажил себе один.
- И что ж, она до сих пор там лежит? - в ужасе спросила Катенька.
- А куда ж она денется? - грустно вздохнул Андрей Максимыч, - вот что со мной любовь сделала! Кто я теперь? Что я? Мне теперь даже умирать не страшно. Я уж давно не живу, а существую.
- Вы хоть за ее душу молились?
- Молился-не молился, а вам, молодой человек, спать пора, - в Андрея Максимыча вновь вселился тот холодный серый человек, коим он встретил путников, - и вам, девица, тоже. Ступайте в дальнюю комнату. А вы, - он обратился к Димке, - в мою спальню.
И, не поблагодарив Катю за ужин, хозяин встал и исчез где-то в коридорах дома.
В своей комнате, выходящей в сад, Катя разобрала запылившуюся кровать, но уснуть не могла. Лежала, вслушивалась в заунывную песенку сверчка. Думала о чем-то.
Димка же, оказавшись в постели, долго строил планы. Ему думалось о дальних деревнях и городах, о их будущем доме, обо всем, что было связано с Катюшей.
Утро стучалось в окно его комнаты сиянием и лаской, путаясь в ажуре занавесок, скользило по его одеялу. День обещал быть ясным и солнечным. Проснувшись, Димка долго не хотел встать. Ему думалось о самом светлом, о самом радостном, что могло произойти в его жизни. Одевшись, он умылся, прошел в кухню и, позавтракав вчерашними щами, отправился искать Катю и хозяина. Дом был погружен в тишину, ниоткуда не доносилось ни звука. Андрей Максимыч не нашелся ни в доме, ни во дворе, постель Катеньки же оказалась ровно застелена и холодна. Стол с письменным прибором и стопкой бумаги, казалось, не был тронут. Стул был ровно поставлен возле него.
Пытаясь сдержать ритм бешено бьющегося сердца, Димка осмотрел и несколько других комнат, но никого в них не нашёл. Полный самых дурных мыслей, он еще раз вернулся в Катину спальню. Подняв одеяло, он заглянул под подушку. Влажной рукой нащупал там что-то. Вытащил.
"Наверное, в каждой любви нужно вовремя остановиться"
Катя писала.
Понял.
Заплакал.
По той же дороге Димка шел теперь один. Видел те же березы и сосны, но смотрел на них теперь равнодушно. Не хватало ему Катюшиного голоса: "Какие стройные березки! - говорила она когда-то, - я ведь на них похожа, да, Дим?"
Тропинка, бегущая средь травы, доводила его до безумия - здесь были четко видны Катины следы. По-прежнему где-то вдалеке шумела речка, только теперь переливы ее голосов уже не очаровывали Димку. Домой он добрался к полудню следующего дня, не замечая пруда с лилиями, взобрался на последний пригорок. Усталый, прошел по улице.
По дороге ему встретился десятилетний брат Кати, Ваня. Остановив Димку совсем недетской, твердой рукой, он произнес:
- Катюху сегодня утром рыбаки нашли. На мелководье. - Ваня почесал нос, видно было, что он пытается сдержать слезы, - еще теплая была. Бабы говорят, ее из Метелкино принесло. А ты как думаешь?
Димка ничего не ответил.
"В каждой любви нужно вовремя остановиться", - вспомнил Димка, сидя на берегу речки.
Вспомнил и пожалел, что первым остановиться не смог.