- Ну и что ты застыла? - немного обиженно спросил Рояль, явно желавший найти со мной общий язык.
- Пытаюсь понять, что со мной происходит, - улыбнулась я.
- Можно подумать, произошло что-то особенное, - усмехнулся Инструмент. - Роялей, что ли, говорящих не видела?
- Не поверишь, не видела, - сказала я куда-то в сторону, но он несомненно это услышал - акустика-то в зале хорошая.
- Ну, теперь увидела, - заключил он.
- Увидела...
Разговор у нас не клеился. Во-первых, я очень осторожно относилась к тому, что инструменты, оказывается, способны говорить, тем более, со мной. Я продолжала искать подвох во всей этой истории, и неудача в поисках меня злила. Оставалось только два варианта: либо всё-таки помешалась на музыке и сошла с ума, либо я на самом деле только что говорила с роялем.
Конечно, правдоподобнее звучало первое предположение, но нравилось мне больше второе...
А что, было бы очень даже неплохо подружиться со своим (ну, почти, со своим) инструментом. Я бы могла его о чём-то спрашивать, он давал бы мне советы, помогал, выслушивал... Господи, звучит, как мысли одинокого и, к тому же не совсем адекватного человека! Надо пореже заниматься, а то четыре часа ежедневно привели к... В общем, отдыхать от музыки нужно...
Я покосилась на Рояль: ничего особенного... Глазки не появились, ножки твёрдо стоят на сцене, инструмент не двигается, не играет сам по себе... Показалось, что ли?
Я снова села за инструмент, провела рукой по его корпусу. "Пробежалась" по клавиатуре хроматической гаммой - никакой реакции не последовало. Взяла аккорд на "форте", да ещё и с педалью, потом резко перешла на "пиано", заиграла юношескую сонату всё того же Бетховена... Почему её? Она богата торжественными аккордами, тихими, буквально шепчущими отголосками", стремительными пассажами... В общем, просто идеальное произведение, чтобы расшевелить Рояль.
Но инструмент упорно не "расшевеливался", и бархатный голос по-прежнему не давал о себе знать... Точно! Нужно посмотреть на молоточки - ему это не понравится, и он начнёт ворчать!
Я подняла крышку Рояля, с минуту "гипнотизировала" молоточки, а заодно - струны, демпферы, резонансную деку и прочие детали его механизма. Не действует... Я провела пальцем по его струнам, будто это была арфа, насладилась их звучанием и убедилась, что никаких голосов не было, и я ничего не слышала.
Со странным чувством облегчения (я ещё нахожусь в здравом уме) и разочарования (рояли вовсе не разговаривают) я направилась к выходу из концертного зала. Было уже поздно - восемь вечера, пора домой возвращаться...
- Не уходи, - я снова услышала знакомый голос. - Поговори со мной.
Я медленно развернулась и "свалилась" на один из стульев, стоящих в зале. Потом я ущипнула себя за руку, уверилась, что не сплю, и спросила:
- Меня кто-то хочет свести с ума?
- Да тебя и сводить не нужно, - заметил Рояль. - Если тебе плохо, я могу замолчать...
- Не надо! - завопила я. - Если это не розыгрыш, то не надо...
- Сколько уже можно повторять, что у меня под крышкой нет никаких саксофонов... Или этих, как их? Диктофонов! Я ей верю, а она мне нет... Вот история, а!
- Ладно, не обижайся, - я похлопала инструмент по крышке. - О чём разговаривать будем?
- Не знаю, - голос по-прежнему звучал обиженно. - Расскажи мне что-нибудь.
- По-моему, ты знаешь намного больше интересных историй. Я-то всю жизнь только и делаю, что учусь...
- Пианистка, да?
Я засмеялась:
Не ожидала услышать такой вопрос от Рояля, на котором я только что играла!
- Ты всё-таки странная, - усмехнулся инструмент. - Сразу видно, первокурсница. Здесь некоторые теоретики лучше пианистов играют... Кстати, а ты по какому поводу дополнительно в зале занимаешься? Вроде бы ещё только начало года...
- Ты разве не слышал? - удивилась я. - Прослушивание будет... А что, никто больше на тебе не тренируется?
- Нормальные люди учат, ты, кажется, одна уже знаешь эту сонату... Кстати, у тебя неплохо получается, - голос прозвучал смущённо - был бы Рояль человеком, точно бы покраснел. - Только пассажи ускоряешь...
- Ну, это не так уж и страшно, - улыбнулась я. - Скажи, а ты давно здесь... Живёшь?
- Лет двадцать-двадцать пять, - сказал Инструмент. - Что только за это время со мной не делали! Пытались продать, ломали, чинили, настраивали... А сейчас я старый - выкинуть хотят и новый рояль купить, только всё не присмотрят хороший инструмент...
- Выкинуть?! Что, прямо разобрать - и на помойку? - воскликнула я. - Это жестоко!
- Жестоко, но так поступают, в основном, со всеми неисправными инструментами, - вздохнул Рояль.
- Но ты-то ещё в хорошем состоянии! Педали не расшатаны, звук хороший... Клавиши немного западают, но это не страшно... Так что, не волнуйся, тебя ещё нескоро заменят...
- В общем-то, ты права, - успокоился Рояль. - Я недавно слышал, что ректор передумал покупать новый инструмент к юбилею консерватории, а решил отремонтировать концертный зал, обновить, так сказать. Он прямо так и сказал: "Рояль ещё лет двадцать прослужит, а вот если на пианиста свалится кусок штукатурки, будет нехорошо".
- Вот видишь! - обрадовалась я. - Мы ещё поиграем!.. А тебе тяжело всё время молчать?
- Ну... Нелегко. Особенно, когда некому открыться.
- Неужели за двадцать пять лет не было ни одного человека, который заслужил бы твоё доверие? - я почему-то сомневалась, что Рояль до этого ни с кем не говорил.
- Я не помню... В основном, все возмущались, что на мне очень не-удобно играть, что клавиши у меня тяжёлые... Хотя нет, была одна девушка, чем-то на тебя походила.
- И что? Она к тебе хорошо относилась?
- Ей было всё равно, какие у меня клавиши. Она была по-настоящему талантлива, в отличие от всех остальных, - загадочно сказал Инструмент.
- Ты хочешь сказать, что здесь восемьдесят лет учатся бездарности?
- Нет, ты всё переворачиваешь, - бархатный голос передал лёгкое раздражение. - Бездарностей в нашей консерватории нет. Просто есть люди, которым талант дан свыше, а есть те, кто приобрёл его во время обучения. Первые могут приспособиться к любым условиям, а вот вторые...
- А вторые недостаточно талантливы и ищут причины своих ошибок в инструменте?
- Да, именно так, - согласился мой клавишный друг. - И та студентка была, как раз, "самородком", вроде тебя.
- А почему ты не открылся ей?
- Не успел... Она потом куда-то исчезла...
- Жаль... - вздохнула я. - Но сейчас ты можешь разговаривать со мной. Теперь и я тебе верю.
Рояль не ответил, но неожиданно я услышала красивый мажорный аккорд. Он звучал спокойно, миролюбиво, с облегчением.
Такими "звукосочетаниями" любили завершать свои произведения не-которые классики, неожиданно, но очень грамотно переходя от минора к мажору. Такой приём создаёт эффект "несмотря на трудности, жизнь прекрасна", финал является неким "облегчением", "просветлением"...
Сам по себе этот аккорд может ассоциироваться ни с чем иным, как с улыбкой. С чистой, искренней, дружелюбной улыбкой...
Я взглянула на часы - полдевятого.
- Мне пора, - с сожалением сообщила я и направилась к выходу.
Послышался вздох.
- Ты же придёшь завтра? - с надеждой в своём бархатном голосе спросил Рояль.
- Обязательно, - я улыбнулась. - Если хочешь, зайду днём, после занятия по теории музыки, или вечером, когда на специальность приду.
- Днём нас могут услышать, - задумчиво произнёс Инструмент.
- Тогда загляну вечером, - решила я. - Не скучай!
Я вышла из зала с тем приятным чувством, которое рождается, когда ты обретаешь нового друга. Ты ещё плохо с ним знаком, у вас пока не так много общих тем для разговора, но душу греет осознание того, что он есть, что он - твой друг. Ты помногу раз прокручиваешь в памяти все ваши нерешительные, робкие, где-то даже нелепые, диалоги, вспоминаешь, с какой осторожностью ты подбирал фразы, чтобы не обидеть нового в твоей жизни человека (ну, или не только человека), и как был немногословен...
Через годы всё это кажется таким смешным и странным, и ты искренне не понимаешь, как мог так стесняться лучшего друга, что-то от него скрывать, волноваться при встрече с ним? Но всё же тебе бесконечно дороги эти воспоминания, и ты хранишь их с особым трепетом, с особым, нежным чувством.
После знакомства с Роялем меня переполняли как раз такие странные, но всё-таки очень приятные эмоции. Мне ещё только предстоит узнать нового друга поближе, и это очень и очень чудесно...
Я шла по тому коридору, где располагалась "стена почёта" (доской её назвать язык не поворачивался), разглядывая фотопортреты отличников консерватории. Вот та самая фотография, которая привлекла моё внимание первого сентября. С неё на меня смотрит молодая, примерно моего возраста девушка с тёмно-русыми волосами и глубоким взглядом. По-моему, отличница немного похожа на маму, но так, отдалённо. У мамы более мягкие черты лица, а у этой девушки - более чёткие, даже несколько угловатые, к тому же, мама всегда носила длинные волосы, а у "гордости консерватории" была стрижка "каре"... Да и мама не училась в консерватории, не стоит этого забывать...
Самое интересное, что девушка с доски почёта оказалась полной маминой тёзкой - фотография была подписана: "Смирнова Татьяна" (в девичестве мама носила именно такую фамилию)... Бывают же совпадения! Наверное, имя всё-таки накладывает какой-то отпечаток на внешность и характер его обладателя.
Мне сразу захотелось рассказать маме о её "копии" (хотя, не очень точной копии), а заодно посмотреть на её реакцию. У меня всё-таки появилось подозрение, что на фото изображена именно она, а не какая-нибудь другая Татьяна Смирнова, но это предположение никак не вязалось с маминым рассказом - насколько я знала, родители запретили ей заниматься музыкой, и она после одиннадцатого класса поступила в финансовый университет. Маме незачем было меня обманывать, поэтому, скорее всего, её сходство с этой отличницей - просто случайность, ирония судьбы.
Я спустилась на первый этаж и, попрощавшись со сторожем, отправилась домой.
Поёживаясь от холода и неприязни, я шла по пустой улице. Было уже темно, не очень-то тепло и от этого совершенно не уютно. Ко всему прочему, на пути я н встретила ни одного человека, ни одной живой души...
Если утром казалось, что город просто ещё не родился, то сейчас я была уверена. что он умер... Но умер красиво: чёрное (не синее, а именно чёрное, небо) походило на картину какого-нибудь импрессиониста. Луна выглядела символическим белым пятном, а звёзды - будто брызги гуаши, баночку с которой опрокинул неосторожный художник...
Всё это было неописуемо красиво, но очень неподвижно, тихо...
Прижав к груди папку с нотами, я дошла до дома. Переступив порог нашей квартиры, я вздохнула с облегчением: в нашем жилище было очень светло, тепло и как-то по-особенному уютно... Мама, как обычно, возилась на кухне, в гостиной тоже горел свет (что бывает редко), а рядом с моими и мамиными туфлями стояла пара мужских чёрных ботинок...
Папа приехал! Я видела его очень редко - из-за своей работы он часто бывал в командировках, которые длились порой и месяц. и два... А приезжал он всегда ненадолго - на несколько недель...
Мой отец - археолог. Он занимается раскопками на территории разных стран, не только России. Папа тщательно изучает свои находки и составляет своеобразные "биографии" всех "откопанных" вещей. Он называет их характеристиками. Особенно его интересует тематика Великой Отечественной войны. Сегодня он прилетел из Германии, где проводились очередные раскопки, связанные с этим событием...
- Папочка! - я бросилась к сидящему в кресле отцу. - Наконец-то!
- Наташка! Всё-таки вернулась! - услышала я голос мамы. - Мы уж думали, так и останешься в зале на рояле ночевать, чтобы далеко от инструмента не отходить... Папа приехал, а ты в своей консерватории до девяти часов торчишь!