Аннотация: О соотношении веры и силы как определяющем факторе русской истории.
Сергей Менжерицкий
"КТО В ТЕРЕМЕ ЖИВЁТ или Хроники мелкого рантье"
(роман о 90-х годах, полная версия 17-ой главы 2-ой части)
Глава 17. Вера, сила, тррррра-та-та!
На улице он останавливается.
"...Ч-чёрт! Надо валюту поменять, а то останусь завтра без рубля. И придётся, как дураку, бегать и искать работающий обменник. И сдавать свои честные баксы по абсолютно смешному курсу... Так. В принципе, нормальный обменник есть на Комсомольском. В магазине "Свет". Но там сейчас наверняка - очередь, да и курс - так себе... А можно, кстати, пройтись до соседнего переулочка. Место тихое, приватное. Меняют от пятисот и выше. Народу, как правило, мало. Никто тебе в затылок не дышит и через плечо не заглядывает. Охрана, опять же. Диван с телевизором... "
Прошагав минут семь, Крылов сворачивает в переулок и толкает массивную стальную дверь. За дверью - узкий коридор, отделанный алюминиевой вагонкой, и охранник в камуфляже. В конце коридора - такая же алюминиевая комната с диваном из чёрного кожзаменителя, телевизором и искусственной пальмой в углу. В комнату смотрит квадратное кассовое окошко с динамиком сбоку. Динамик щёлкает, посвистывает и шипит.
- Шшшшш... Технический перерыв. Извините.
- Надолго?
- С часик...
- Я подожду.
Сквозь стекло доносится характерный звук машинки для счёта денег: тррррра-та-та! Звук повторяется - методично, настойчиво. Так, словно над ухом крутят детскую деревянную трещотку, которую когда-то продавали в магазинах игрушек. Крылов устраивается на диване, берёт пульт от телевизора и наугад жмёт кнопки.
Так. Футбол. Музыка. Евроньюс. Курс доллара. Русский дом...
"...бьётся сердце России. Его ритмы слышны и созвучны всем, кто любит нашу столицу. Свыше восьмисот пятидесяти лет назад, как повествует московский летописный свод, стала она городом и миром. С тех пор Москва строила победные храмы, непокорённая сжигала себя в пожарах 1612-го и 1812-го годов, корчилась в муках 1937-го, солдатским дыханием обогревала себя в морозном 1941-ом, ликовала в майской кипени 1945-го... Сегодня купола и кресты вновь встают над городом. Кается Москва, исповедуется и причащается святых даров. Восстановлен в былой красе и величии храм Христа Спасителя. На вопросы и сомнения слабых в вере - а стоило ли тратиться на строительство храма, когда в Москве не хватает средств на тюрьмы и больницы? - церковь отвечает устами своего святейшего патриарха. "Больше будет храмов, меньше понадобится тюрем и больниц! - не устаёт повторять Алексий Второй. - Вспомните Евангелие от Матфея: где сокровищница ваша, там будет и сердце ваше. Не собирайте себе сокровищ земных, где моль и ржа их истребляют, а воры подкапывают и крадут - но собирайте себе сокровищ небесных..." Зреет, зреет в Москве великое духовное пространство. Взалкала Москва очищения от скверны материальной и душевной - и пусть прольётся над нею чистый дождь, омывая её старые и новые..."
"...грохнули нового русского. Встречает его у ворот рая апостол Петр, листает личное дело.
- Сидоров Сидор Сидорович... Это ваша вилла на Гавайях?
- Моя.
- А особняки в Лондоне, Париже, Нью-Йорке?
- Мои.
- "Роллс-Ройс", "Ламборджини", два "Феррари"?
- Мои... А в чём заминка-то, брателло?
- Да не понравится вам у нас...
Встречаются двое новых русских.
- Моего телохранителя помнишь?
- Ваську-то?
- Ну да. Десять пуль вчера схлопотал. И все - в голову.
- Ё-ооооооо...
- Ништяк. Главное - мозги не задеты.
Новый русский приезжает в похоронное бюро, чтобы заказать венок другу. Его спрашивают, что писать на ленте.
- Ээээ... "Прости, братан. Обознался".
Шестисотый "мерс" въезжает сзади в асфальтовый каток. Из "мерса" выходит новый русский и звонит по мобиле своему гаишнику. Через некоторое время на дороге останавливается машина ДПС, из нее вылезает гаишник и сразу направляется к водителю катка:
- Ну, рассказывай, Шумахер...
- О чём?!!!!!
- Как обгонял... Как подрезал...
Новинка деловой литературы:
А. Калашников, П. Макаров. "Разрешение имущественных споров".
Новый русский съездил в Париж, вернулся и рассказывает жене:
- Иду, мля, смотрю налево - а там, в натуре, мать твою парижскую так! Потом, мля, смотрю направо - а там, в натуре, мать твою парижскую этак... Ты чё расплакалась, дура?
- Это ж, Коль, красотищщща-то какая!
У нового русского спрашивают:
- Всё у вас есть: три машины, особняк, вилла на Канарах, унитазы из золота. А вместо туалетной бумаги - почему-то газета "Правда"...
- Дык, это... Hостальгия...
Новый русский подъезжает к своему офису, где взорвали бомбу. Все оцеплено, дым валит, пожарные суетятся. Мимо проносят на носилках окровавленного зама:
- Шеф, у вас большое горе. Ваша жена...
- Бухгалтерша, бухгалтерша где?!!
Приходит новый русский в похоронное бюро:
- Гроб хочу заказать. Чтобы черный, с кондишеном, магнитолой, кожаным салоном, антикоррозийкой, все дела...
- Сигнализацию ставим?
Взорвали как-то нового русского, но он выжил. Выползает из-под обломков горящего джипа, весь израненный, без руки. Осматривается.
- Так: "Гелендваген" - сто штук, плюс в кейсе пол-лимона...
Потом смотрит на то место, где была левая рука:
- Ну вот, мля... ещё и "ролекс"!
Надпись на могиле нового русского: "Здесь покоится прах Лёхи Иванова, чья безутешная вдова держит ресторан "У Вики" на Таганке. Работаем круглосуточно, без выходных. Есть караоке!!!..."
Благородный постyпок совеpшил московский пенсионеp Потапов. Он нашел кейс с миллионом доллаpов и честно сдал его в стол находок, откyда деньги пеpешли к их законномy владельцy - одному из лидеpов солнцевской ОПГ. Тепеpь Потапов выплачивает пpоценты, набежавшие за то вpемя, пока кейс находился y него в pyках...
Новый русский пишет объявление: "Куплю квартиру с видом на Кремль. Порядок и чистоту в районе - гарантирую!..."
- Тррррра-та-та!
Музыка. Теннис. Курс доллара. Тур-блокнот. Пять минут про недвижимость. Диспут-клуб-99. Россия: хроники жизни между Востоком и Западом...
"...своя судьба, своя стратегия выживания или, как сейчас модно говорить - матрица. И мне как историку очевидно, что эта матрица формируется у каждого народа в период его становления, когда дух и разум ещё очень гибки, подвижны и крайне чувствительны к тем импульсам, которые исходят от исторического окружения.
Это как с подростком: если он формируется в нормальной конкурентной среде, где кроме боли, обид и набитых шишек есть ещё любовь, творчество и успех - он в итоге вырастает вполне позитивной личностью, открытой и способной к саморазвитию. Но если его беспрерывно бьют, ломают и ставят на грань выживания - он замыкается в себе, в своём тотальном недоверии к миру. Он живёт в ощущении постоянной угрозы и смотрит на мир сквозь прорезь бойниц. Это позиция вечного воина, конкурентоспособность которого крайне однобока. Всё дело в соотношении, понимаете? В мере позитива и негатива, выпавших на долю народа в пору его исторической юности...
Конечно, было б здорово, если б наша история хотя б немного напоминала западноевропейскую! Хотя бы в смысле стабильности, которой Европа пользовалась веками. Ведь если взять наши истоки, Киевскую Русь - нас с Западом роднило очень многое! Пусть и в византийской версии, но мы приняли христианство. У нас были города, по населённости и развитию не уступавшие западноевропейским. У нас было сильное купеческое сословие, у нас строились каменные храмы и монастыри. У нас было почти поголовно грамотное городское население. У нас создавались летописи и своды законов, свидетельствующие о закреплении в сознании народа элементарных правовых норм. В наших крупнейших торговых городах - Новгороде, Твери, Суздале, Ростове Великом - утвердилась вечевая культура, то есть система самоуправления, схожая с системами самоуправления Венеции, Флоренции, Любека. Самые влиятельные правящие дома Европы считали за честь породниться с киевской княжьей семьёй...
У нас было прекрасное европейское начало, господа! Великое, многообещающее начало! И даже то немногое, что уцелело до нынешних времён, восхищает: Софийский собор в Киеве, Спасо-Преображенский в Чернигове, Успенский во Владимире, храм Покрова на Нерли... А литература? А иконопись? А храмовые фрески, где в центре - образы божий и человеческий? Удивительное соединение юной энергии недавних язычников с высочайшими проявленьями христианской веры и духа... То есть в цивилизационном смысле Русь свой выбор сделала и, не случись монгольского нашествия, продолжала бы двигаться в фарватере европейского мира, своевременно переболевая его кризисами и трансформируясь вместе с ним в некое общеевропейское качество..."
- Трр...
- Тррр...
- Тррррра-та-та!
"... до сих пор спорят: смогли бы русские князья, объединившись, отразить монголов? Убеждён, что нет. Монголы в то время были всесокрушающей силой. Представлять их лишь дикой ордой кочевников, побеждавшей за счёт численного превосходства - глубочайшее заблуждение. К тринадцатому веку они, как народ, прошли свою школу выживания, причём крайне суровую. Они почти столетие подвергались террору со стороны империи Цзинь, располагавшейся на территории современных Китая и Манчжурии: монгольских мужчин китайцы беспощадно вырезали, а женщин и детей продавали в рабство. Когда монголы поняли, что им грозит небытие, они объединились под властью Чингисхана и приняли все его условия. А условия были такие: весь народ становится войском и живёт, как войско. Весь народ, включая женщин, детей и стариков, встаёт и ложится по приказу одного человека. И ещё было условие: если во время боя кто-то струсит - казни подлежала вся его семья...
Результат: после пятилетней войны империя Цзинь была разгромлена. В 1215 году пал Пекин. Среди множества трофеев, доставшихся Чингисхану, важнейшими стали два: китайские инженеры, придумавшие самые совершенные в мире осадные механизмы, и китайское чиновничество. Ведь Китай был огромной страной с разнонациональным населением, для управления которой китайские императоры создали особую бюрократическую машину. Главным её принципом был тотальный централизм, построенный по военному образцу, а винтиками - чиновники, каждый из которых по отношению к вышестоящему начальнику был раб, не имеющий собственного мнения, прав и имущества, а по отношению к нижестоящим - бог, казнящий и милующий. Их основной функцией был сбор дани с подконтрольных территорий и регулярные подношения начальству, которое, в свою очередь, закрывало глаза на коррупцию, процветавшую внизу... И Чингисхан, будучи прирождённым властителем, быстро понял, что эти инженерные знания плюс китайская бюрократия отлично дополняют его военные возможности. Ведь отныне монголы могли брать самые укреплённые города и управлять самыми обширными территориями..."
- Тррррра-та-та!
"...обрушились на Самарканд, Бухару и Хорезм. Затем поставили на колени Иран и Сирию. Затем два их лучших отряда во главе с Джебе и Субудаем отправились дальше на запад. Они обогнули Каспийское море с юга и вторглись в Грузию и Азербайджан. Затем был сокрушён Северный Кавказ и половцы. Ну, а дальше настала наша очередь. Фактически, нам тогда противостояла консолидированная мощь Востока, нацеленного на безграничную экспансию. Её тараном было полумиллионное монгольское войско, её сердцевиной - инженерный и административный опыт Китая, её материальным ресурсом - богатства покорённых народов Средней и Малой Азии, Северного Кавказа, Закавказья и Поволжья. Объективно говоря, это был стальной каток, равного которому в мире просто не существовало. Ему можно было либо покориться и жить на его условиях, либо быть стёртым с лица земли.
Подавляющая часть русских княжеств выбрала войну. Результат: в 1239 году монголы дотла разорили Северо-Восточную Русь - Рязань, Москву, Коломну, Владимир. Исключением стал лишь Великий Новгород, согласившийся платить дань... Через год, отдохнув и рассадив на завоёванных землях китайских администраторов, монголы двинулись на юг. В 1240 г. был взят и сожжён Киев, затем - Галицко-Волынское княжество. Потом Батый направился в Европу. Были разгромлены Польша, Венгрия, Чехия, балканские страны. У границ Германии монголы повернули вспять: покорение Руси обошлось им слишком дорого и Батый решил не рисковать. В 1243 году в астраханских степях он основал город Сарай - столицу собственной империи, которую назвал Золотой Ордой. В неё он включил все завоёванные территории от Дуная до Иртыша и объединил их общей системой администрирования и сбора дани...
С сугубо прагматической точки зрения действия русских князей выглядели коллективным помешательством. Ведь условия, на которых монголы гарантировали им безопасность, были вполне щадящими - Батый требовал лишь покорности и "десятую часть от всего". Вот Великий Новгород пошёл на сделку - и продолжал цвести, поскольку завоеватели не ставили своей целью уничтожение городов и народов. Их целью было лишь припугнуть, "наехать", как сейчас говорят - чтобы потом регулярно снимать "навар". Но дело в том, что для подавляющего большинства русского народа это не было вопросом прагматики. Для них, как для верующих христиан, это было прежде всего вопросом веры. Для них монголы были язычниками, "погаными", склониться перед которыми означало совершить тягчайший грех.
"О государи мои и братия мои, если из рук Господних благое приняли, то и злое не претерпим ли?! Лучше нам смертию славу вечную добыти, нежели во власти поганых быти. И пусть я раньше вас выпью чашу смертную за святыни Божьей церкви и за веру христианскую..." Помните, чьи слова? Рязанского князя Юрия Игоревича из "Повести о разорении Рязани Батыем". И ещё из повести, но уже про его брата Олега:"Тут увидел царь Батый Олега Игоревича, столь красивого и храброго, изнемогающего от тяжких ран, и хотел уврачевать его и к своей вере склонить. Но князь Олег Игоревич укорил царя Батыя и назвал его безбожником и врагом христианства. Окаянный же Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега Игоревича ножами рассечь на части. И был он второй страстотерпец Стефан, принял венец страдания от всемилостивого Бога и испил чашу смертную вместе со всею своею братией..."
Удивительный документ! И знаете, что поражает больше всего? Отношение к событиям самого автора, монаха-летописца. Он ведь даже самые страшные сцены снабжает весьма специфическим комментарием. Послушайте: "И текла кровь христианская, как река обильная, грехов наших ради... Все это навёл Бог грехов наших ради, ибо против гнева Божия кто ж постоит... Был город Рязань и земля Рязанская, и исчезло богатство ее, и отошла слава ее, и нельзя было увидеть в ней никаких благ её - только дым и пепел. И всё то случилось по грехам нашим..." Вы понимаете?! Он трактует случившееся строго с позиций евангельского учения, где любое несчастье есть промысел божий и расплата за грехи - в том числе за грех сытости и преуспевания - и, одновременно, испытание духа, которое следует претерпеть ради Царствия Небесного.
Так наши предки думали, так чувствовали, так относились к себе и к миру. Два с половиной века пребывания в лоне христианской культуры сделали их людьми не просто верующими, а верующими истово. Евангельские образы пронизывали их мысли, их быт. Окружающая реальность виделась им лишь преддверием реальности более высокой, реальности Царствия Небесного и Жизни Вечной, войти в которую можно было лишь через подвиг мученичества и самопожертвования. Это были в полном смысле люди Писания, причём в самом ортодоксальном его восприятии. Их логика или, если угодно, "прагматика" были не в том, чтобы уцелеть и преуспеть физически, а в том, чтобы использовать любую ситуацию, пусть даже трагическую, для спасения души...
Вспомните: "Нет больше той любви, как если кто положит жизнь свою за друзей своих...", "Не бойтесь убивающих тело, бойтесь тех, кто может ввергнуть в геенну огненную...", "Кто хочет жизнь свою сберечь, тот её потеряет; а кто потеряет жизнь свою ради Меня, тот обретёт её в Царствии Небесном...", , "Кто не берёт креста своего и не следует за Мной, тот не достоин Меня...", "Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, спасётся..."
Вот где следует искать истоки их отчаянной храбрости и стойкости, изумлявшей и бесившей монголов. Для русских людей того времени образ земного мира был простым и ясным: есть сила тьмы, воплощённая в языческом Востоке, и есть сила света, воплощённая в христианской Европе, а мы, славяне, есть авангард этой великой силы, принявший на себя самый первый и страшный удар "поганых"... Можно, конечно, сожалеть об этой истовости, приведшей к уничтожению лучших русских городов, но именно она остановила монголов и уберегла Европу от разграбления и превращения в один из улусов Золотой Орды..."
-Тррррра-та-та!
"...тем внезапней был удар в спину со стороны Запада. Наблюдая, как Русь истекает кровью в борьбе с монголами, он не только не поспешил на помощь своим братьям во Христе, а, наоборот, отнёсся к их трагедии предельно прагматично. То есть решил, пользуясь случаем, захватить и разграбить северо-западные русские земли, не разграбленные Батыем. С благословения Ватикана к нашим границам двинулись силы Ливонского ордена, а в Прибалтику вошли датчане и шведы.
И только в 1248 году, спустя восемь лет после поражения шведов на Неве и шесть лет спустя после разгрома немецких рыцарей на Чудском озере, из Рима наконец поступило предложение о военном союзе. Предложение, кстати, более чем лукавое: не беря на себя каких-либо твёрдых обязательств, папа требовал от князя Александра Невского фактического отречения от православия и допуска в русские земли католических священников. Он был уверен, что у разорённой монголами Руси другого выхода просто нет. Александр, как известно, предложения не принял, заявив, что "не в силе Бог, а в Правде..."
Нам крайне важно понимать, что он имел в виду. А имел он в виду коренной перелом в самосознании народа, случившийся за годы опустошительных войн на два фронта. Картина мира для русского человека стала куда более трагичной, чем раньше. Если до нашествия монголов он ощущал себя неотъемлемой частью Европы, плотью от плоти христианской культуры и цивилизации, то, получив от Запада ряд циничных и кровавых уроков, он вдруг обнаружил себя в полном историческом одиночестве. Ведь если монголы были более чем предсказуемы в своей варварской жестокости, то предательство и кровожадность соседей-христиан породили в его душе поистине апокалиптические образы и ожидания.
Вспомните:"...Ибо восстанет народ на народ и царство на царство, и будут глады и моры... Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Моё. И тогда соблазнятся многие; и друг друга будут предавать и возненавидят друг друга... И восстанут лжехристы и лжепророки и прельстят многих... И, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь... И солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звёзды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою... И пошлёт он Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных его от четырёх ветров, от края небес и до края... Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как всё сие сбудется... Бодрствуйте, ибо не знаете, в который час Господь ваш придёт..."
Русские люди тринадцатого века, пережившие череду самых чудовищных насилий и катастроф, были искренне убеждены, что являются свидетелями наступающего Апокалипсиса. Они видели его знамения в руинах своих городов и селений, в полях, покрытых могильными крестами. И язычники-монголы, и католический Запад слились для них в одно общее сатанинское воинство - причём Запад представлялся им силой даже более опасной, поскольку скрывал свою службу Антихристу под личиной ревностного христианского служения... И они знали - верили безоглядно! - что, согласно Евангелию, вслед за скорым Апокалипсисом на землю сойдёт Сын Человеческий и свершит над всеми живыми и мёртвыми свой Страшный суд. И все восточные варвары и западные лицемеры отправятся в геенну огненную, а честные православные праведники, до конца претерпевшие за веру Христову, вознесутся в Царствие Небесное и в Жизнь Вечную...
После потери независимости и утраты половины населения страны именно вера стала для русского народа единственной точкой опоры, единственной ценностью, позволявшей ему по-прежнему ощущать себя народом. Именно через веру он пришёл к осознанию новых смыслов и целей своего исторического существования, к новому пониманию высшей правды, о которой упомянул в ответе папе римскому Александр Невский. А правда эта, если сформулировать коротко, есть правда одинокой крепости, возвышающейся среди волн всемирного Апокалипсиса, среди потоков лжи, варварства и фарисейства, на башнях которой пылает огонь истинной веры. А его единственные хранители и защитники есть народ русский и церковь православная, которые бдят, не смыкая глаз, в ожидании второго пришествия Господня.
Предельный трагизм окружающего мира, преломившись в православном сознании, обернулся идеей народа-избранника, народа-мессии и народа-страстотерпца. Ватикан и Запад требовали отречься от православия, а, значит, и от осознанных и выстраданных русскими людьми новых исторических целей и смыслов. Монголы отказа от веры не требовали, а требовали лишь регулярных выплат дани - и Русь пошла на союз с монголами. Именно в нём она увидела единственную возможность выиграть время и продержаться до сошествия на землю Сына Человеческого..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...вылились в два с половиной века испытаний, прожитых между западным молотом и монгольской наковальней. И всё это время ощущение русским народом собственной богоизбранности и мученичества не только не ослабевало, а, напротив, усиливалось, формируя специфическую общественную и культурную среду. Трагедия народа, поставленного на грань выживания, парадоксальным образом привела его к созданию величественного мифа о самом себе и своей решающей роли в спасении падшего человечества - и миф этот вскоре стал стержнем русской ментальности, её мощнейшим энергетическим полем, под воздействием которого шло становление и новой русской государственности.
Конфигурация веры определила конфигурацию власти. Иерархия высших сил - Бог-отец, посылающий на битву с дьяволом Сына Человеческого и своих верных архангелов - была продолжена вниз и распространена на всю земную реальность. Боевой строй, отряд, гарнизон осаждённой крепости, отбивающий непрерывные атаки сатанинских сил с Востока и с Запада - таким отныне видел себя русский социум. Отсюда и самоорганизация его по военному принципу, подразумевающая жёсткий централизм и безоговорочное подчинение частного интереса общему. Отсюда и идеал человеческой жизни, понимаемый исключительно как жизнь-служение и жизнь-самоотречение, и эталон православного христианина как человека прежде всего служивого, человека приказа, "раба божьего и холопа государева", стойко и безропотно переносящего любые земные тяготы и лишения во имя будущей жизни в Царствии Небесном...
Разумеется, процесс этой самоорганизации шёл долго и трудно - монголы, исповедовавшие принцип "разделяй и властвуй", делали всё, чтобы не допустить на Руси создания единого центра силы. Для этого они умело стравливали князей друг с другом, не позволяя чрезмерного возвышения кого-либо, а самых успешных вызывали в Орду и казнили. И только появление на исторической сцене Ивана Калиты радикально изменило ситуацию: московский князь доказал, что в искусстве политического расчёта - как ближнего, так и дальнего - он ничем не уступал ордынским властителям.
Сам феномен московской власти, возникшей, казалось бы, из ниоткуда, из третьестепенного окраинного удела - целиком основан на личных способностях Ивана Даниловича, сумевшего воплотить в жизнь собственное "ноу-хау" в отношениях с Ордой. Смысл его состоял в максимальном уподоблении московских порядков порядкам ордынским, в невиданных прежде покорности и услужливости, демонстрируемых русским князем и, как следствие, в признании его монголами "своим" человеком.
Звёздный час Калиты пробил летом 1327 года, когда восставшая Тверь перебила отряд Чолхана, племянника великого хана Узбека. Иван Данилович, первым из князей узнав о случившемся, отреагировал мгновенно - он собрал невиданные дары и явился в Орду вслед за уцелевшими монголами. По ряду свидетельств, он встал перед Узбеком на колени и просил казнить его, но не разорять русские города. Хан был поражён мужеством молодого московского князя, а ещё больше - его умением свободно изъясняться по-монгольски. И сделал встречное предложение, от которого нельзя было отказаться: князю отныне вручался ярлык на великое княжение владимирское, а взамен московские дружины должны были стать частью карательного корпуса монголов...
И Иван Данилович предложение принял. И вместе с ордынским войском поучаствовал в усмирении своего давнего соперника Твери и ряда других княжеств, могущих бросить вызов Москве. Довольный Узбек вскоре возложил на него ещё одну миссию, которую раньше доверял лишь преданным баскакам - сбор дани со всей Руси. И с этой задачей новый фаворит справился блестяще: поток богатств, стекавшихся в Орду, возрастал с каждым годом, а необходимость в карательных походах практически отпала. Правда, шпионы доносили, что часть дани князь утаивал - но хан милостиво закрывал на это глаза..."
- Тррррра-та-та!
"...огромный административный и денежный ресурсы, оказавшиеся в его руках. Будучи наместником хана и номинально действуя в интересах Орды, он под видом наилучшей организации сбора дани подчинял Москве всё новые и новые территории. Механизм подчинения был прост: Калита развёрстывал дань так, чтобы "своим" княжествам доставалось бремя поменьше, а "чужим" - побольше. А когда "чужие" оказывались в неоплатных долгах перед монголами и ожидали скорой расправы, Иван Данилович "благородно" выкупал их вместе с долгами и присоединял к своим владениям, обеспечивая им процветание и безопасность.
Со временем исход "чужаков" под власть Калиты стал повальным. Переходили не только князья и бояре с дружинами - в московские земли устремились купцы и ремесленники. За службу и преданность одни получали земли и должности, другие - защиту. И даже некогда строптивый Господин Великий Новгород, почуяв выгоду, согласился принять у себя московских наместников... Иван Данилович понимал, что столь стремительное укрепление его власти неизбежно вызовет недовольство монголов и, по своему обыкновению, не прятался от опасности, а шёл ей навстречу. По числу визитов в Орду Калита стал абсолютным рекордсменом. И каждый раз ему удавалось убеждать Узбека, что покорность русских княжеств Москве есть лишь выражение их покорности лично великому хану, и в доказательство присылал ему своих лучших мастеров и воевод. Мастера строили и отделывали ханские дворцы, а заодно перенимали у ордынских оружейников секреты изготовления дальнобойных луков и осадных машин. Воеводы участвовали в походах монгольских отрядов и учились их тактике ведения боя.
Результатом искусной дипломатии московского князя стал почти полувековой мир, воцарившийся на Руси. Перестали разоряться города и селения и, главное, успели вырасти поколения русичей, свободные от страха перед завоевателями. Именно они, вооружённые лучшим ордынским оружием и знанием тактики ордынского боя, вскоре вышли на Куликово поле и преподали монголам первый обескураживающий урок.
Среди историков бытует мнение, что Калита изначально не ставил перед собой цели собирания Руси, а преследовал лишь сиюминутные выгоды. Правда, делал это так успешно, что, волей-неволей, заложил фундамент будущей московской государственности... Факты говорят об обратном. Ещё до подавления тверского восстания 1327 года, принёсшего ему великокняжеский титул, Иван Данилович был известен своими доверительными отношениями с митрополитом Петром, страстным проповедником идеи национального единения. Доверительными настолько, что в 1325 году Пётр перенёс свою резиденцию из стольного Владимира в захолустную Москву. Для московского князя это был абсолютно осознанный шаг, своеобразная декларация о намерениях. Он словно подчёркивал, что духовный центр Руси теперь находится в Москве и что превращение её в будущий центр общерусской силы - лишь дело времени.
Заказ на единение был прежде всего заказом духовным. Главной целью Калиты, сердцевиной его стратегии было приведение внешнего, зримого образа Руси в соответствие с тем духовным образом, с той русской правдой, которая была выстрадана народом в самое трагическое столетие его истории. А правда эта, как уже говорилось, была правда одинокой крепости Господней, атакуемой со всех сторон сатанинскими силами и защищаемой богоизбранным народом-мессией. И народ этот, дабы выполнить своё предназначение, должен был прежде всего очиститься от греха междоусобиц и зажить по единому плану и слову.
Глубоко религиозное мироощущение народа, его миф о самом себе и своём месте в системе вселенских координат воплотились в новой русской государственности. И если в ордынскую эпоху Русь входила конгломератом конфликтующих княжеств, то на выходе из неё она предстала уже единым государственным организмом, управляемым из единого центра. Это был новейший сплав веры и силы, составленный из элементов, прежде казавшихся чужеродными. В нём причудливо соединились православие, претендующее отныне на монопольное владение религиозной истиной, и китайская система администрирования, привнесённая на Русь монголами. И, что самое важное, они органично дополнили друг друга: ведь народу, главной целью которого стал подвиг одинокого противостояния всемирному злу, нужна была именно такая система организации жизни - по-военному простая и чёткая. Система, где все обязанности строго развёрстаны, где крестьяне беззаветно служат своим князьям и боярам, князья и бояре - своему государю, а все вместе - Господу Богу и грядущему Царствию Небесному. Система, где любое индивидуальное движение возможно лишь постольку, поскольку не выбивается из общего хора и строя. И, коль уж мы говорим о русской матрице, об основе основ нашего национального духа и бытия, то чеканилась она как раз в те времена. И из того исторического сплава, который имелся..."
- Тррррра-та-та!
"...государственность, ставшая прямой материализацией религиозного мифа, во всех своих элементах опиралась именно и прежде всего на общность веры. И - что не менее важно! - органично дополняла традиционную модель русского патриархального быта, где глава семьи, "большак", имел над детьми и домашними неограниченную власть. Иван Грозный, номинально первый русский царь, первым же и создал цельный образ отечественного самодержца - таким, разумеется, каким он его себе представлял. А представлял он его соответствующим реалиям Апокалипсиса и Страшного Суда, в близость которых Иван Васильевич, как и вся тогдашняя Русь, верили абсолютно. Это был образ наместника Бога на земле, царя-отца и царя-судии, призванного до конца отстаивать твердыню истинной веры.
Обретение государем "божественных" полномочий не могло не вызвать острого внутрицерковного спора. Ведь речь шла о переделе сфер влияния между властью светской и духовной, о фактическом подчинении церкви государству. Право церкви на прежнюю автономность и главенство в делах духовных отстаивал Нил Сорский. Он и его последователи также считали, что церковь не должна стремиться к материальной выгоде и выступали за секуляризацию монастырских земель, занимавших тогда едва ли не треть всей русской пашни. Право царя как помазанника Божия вершить судьбу церкви, а также право церкви владеть материальными благами в обмен на службу государству - отстаивали Иосиф Волоцкий и его сторонники. Верх, как известно, одержали иосифляне, или "стяжатели". Именно они и нанесли последние победные штрихи к портрету первого русского царя, провозгласив, что "российского царствия самодержавство Божьим изволением началось", что "царь только телом своим подобен людям, властию же подобен всевышнему Богу", и что для достижения своих "божественных целей" он вправе применять любые средства, включая "божественное коварство" и "божественное перехищрение", а также "страх, запрещение, обуздание и конечное запрещение..."
Вера в Отца Небесного теперь подразумевала безусловную покорность его наместнику на земле - русскому государю, Отцу Земному. Отсюда ясно, почему именно к середине шестнадцатого века так стремительно исчезли из политического обихода Руси вечевые формы самоуправления, существовавшие в крупнейших городах, а роль Боярской думы и Земских соборов стала чисто символической: для новой системы власти, основанной на сакральной непогрешимости царя, любые попытки оппонирования выглядели как ересь, как демонстрация неверия в Бога в его земном воплощении. Всю ответственность за Русь перед Богом царь отныне брал на себя - одновременно с ничем и никем не ограниченным правом судить и карать, заставляя грешников "не токмо на Небе, но и на Земле испивать чашу ярости Господней и многообразными наказаньями мучаться..."
- Тррррра-та-та!
"...был системный порок, фундаментальная ловушка, в которую Россия впервые угодила именно при Иване Грозном. Ведь объявление русского царя наместником Божьим, а русского народа - богоизбранным народом-мессией, автоматически означало, что все другие земные народы и государи таковыми не являются и поддержкой Неба не пользуются, и в противоборстве с Россией заведомо обречены на поражение. Сложившаяся к середине шестнадцатого века система русского самодержавия - бывшая, как уже говорилось, сплавом религиозного мифа с китайской системой администрирования - неизбежно толкала страну на путь статусных войн и побед. Другого способа убедить себя и мир в своём "божественном" превосходстве просто не существовало.
Но если экспансия на Восток, то есть в бывшие владения монголов, оказалась весьма успешной за счёт их малонаселённости и готовности принять власть, схожую с монгольской - то уже с продвижением на Юг возникли проблемы. Громкие победы над Астраханским и Казанским ханствами не привели к покорению ханства Крымского - за спиной его правителей стояла мощная Турция, воевать с которой Грозный остерёгся. Его "божественное око" обратилось на Запад, к Балтике, в сторону исконно русских земель, захваченных Польшей и Литвой. В качестве лёгкой добычи, призванной продемонстрировать "священную силу" русского оружия, была выбрана крохотная Ливония.
В 1558 году были взяты Юрьев и Нарва. Войска Грозного прошли всю Ливонию и остановились у прусской границы. Но вскоре события приняли наихудший оборот: в войну против России втянулась Швеция, имевшая на Балтике стратегические интересы, и её европейские союзники. К 1566 году, потеряв десятки тысяч ратников убитыми и ранеными, страна оказалась перед выбором: либо воевать дальше, либо заключить мир на условиях Запада, готового оставить России лишь Нарву. Грозный эти условия отверг: принять их для наместника Бога на земле было бы унизительно. Потерпев вскоре новые поражения, ещё более сокрушительные, Россия надолго утратила выход к балтийскому побережью.
По мере того, как дела в Ливонии шли всё хуже, а среди бояр, воевод и низших сословий росло недовольство, умножаемое засухами и массовым голодом, перед Грозным во весь рост встала задача выхода из ливонской катастрофы без урона для своего "божественного" статуса. Теоретически он мог бы пойти на компромисс: признать, к примеру, что Бог не всегда и не во всём благоволит русскому государю и внести в свою политику соответствующие поправки. То есть в делах внешних отказаться от ставки на "святость" и "богоизбранность" Руси, а в делах внутренних вернуться к практике Избранной рады, когда-то обсуждавшей с царём все важнейшие государственные вопросы.
Но Грозный поступил иначе. Причиной поражений была объявлена измена, а главными изменниками - вся тогдашняя боярско-княжеская знать. Именно на неё и обрушился молот многолетних репрессий, приведших к уничтожению самых уважаемых и родовитых русских семейств. По сути, царь расправился с единственным социальным слоем, могущим в силу своей образованности и материальных возможностей составить ему конкуренцию - как политическую, так и интеллектуальную. Грозный рассудил, что в государстве, построенном на власти "богочеловека", все прочие могут быть только рабами - то есть должны думать, как рабы, чувствовать, как рабы, и действовать, как рабы. И в реализации этой идеи был на редкость последователен: одной рукой истребляя старую элиту, притязавшую на часть его "священных" прав и полномочий, другой рукой он создавал элиту новую, не претендующую ни на что, кроме царской милости.
Он лепил её из рабов в прямом смысле слова, отбирая среди придворной челяди самых дремучих и жестоких типов и наделяя их поместьями, отобранными у казнённых. Взамен он получал поистине собачью преданность: безграмотные и тёмные люди, в одночасье вознесённые к достатку и титулам, были готовы исполнить любой приказ своего благодетеля... "Не твоя б государева милость - что б я был за человек? Ты, государь - как Бог: из ничтожного великое твориши..." - так писал Грозному один из его доверенных опричников Васюк Грязный. Под этими словами могло подписаться тогда всё новейшее российское дворянство, угодившее в "князи" прямиком из холопьего состояния.
Опричники действовали так, словно находились на вражеской территории. Массовые убийства и грабежи стали нормой. Людей топили, резали, сжигали заживо. Напротив Троицких ворот Кремля, там, где сейчас наша главная национальная библиотека, был выстроен Опричный двор, в застенках которого были замучены тысячи и тысячи невинных...
Расправившись с боярско-княжеской элитой, "помазанник божий" взялся за торговые города - их благополучие он также воспринимал как личный вызов. В 1570 году огромное опричное войско, возглавляемое царём, двинулось к Новгороду. По пути были разграблены и наказаны за "измену" Тверь и Торжок, множество малых городов и селений. Всюду происходили насилия и казни. После шестинедельных бесчинств в Новгороде на его улицах остались горы истерзанных тел. Экономика крупнейших русских городов была подорвана на многие десятилетия.
Не менее трагично выглядела ситуация и в деревне. Опричники, получавшие за службу дворянские титулы и обширные поместья, "хозяйствовали" там главным образом с помощью кнута и дыбы. Поборы и повинности при них выросли в разы. Крестьяне отвечали массовым бегством на Урал, в Сибирь, в Поволжье. В результате площадь пахоты на территориях, прилегающих к Москве, сократились на 85 процентов, в Новгородской и Псковской землях - на 90. В ответ были "временно" установлены так называемые "заповедные лета", когда крестьянам запрещалось уходить от своих хозяев даже в Юрьев день, а беглых предписывалось карать вплоть до "лишения живота". То есть новые "слуги государевы", ещё недавно сами крепостные, оказались на порядок более свирепыми крепостниками, чем прежние князья и бояре.
Громадный урон был нанесён войску. Вместо опытных воевод, уничтоженных по обвинению в измене, на командные должности ставились люди вроде Васюка Грязного, главной и единственной доблестью которых была преданность царю. Спустя шесть лет после введения опричнины русское войско утратило не только способность завоёвывать чужие территории, но оказалось даже не в силах защитить свою собственную. В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей дошёл до Москвы, грабя и выжигая всё на своём пути. Центральные области России обезлюдели окончательно. По данным из разных источников, всего было убито и угнано в плен около трёхсот тысяч человек при общей численности населения страны в шесть миллионов. Население Москвы, к примеру, сократилось всемеро. Многотысячное опричное войско вступать в бой с крымчаками побоялось и с позором бежало. Вместе с ним из Москвы бежал и Грозный... Нашествие отрезвило "помазанника Божия". После возвращения в сожжённую столицу он издал указ об отмене опричнины и даже запретил упоминать о ней под страхом битья кнутом. Вскоре царь почти полностью обновил своё окружение: большинство его старой "опричной гвардии" закончило жизнь на плахе или в застенках..."
- Тррррра-та-та!
"...согласны все историки: один из самых кровавых тиранов России, принёсший ей неисчислимые бедствия и страдания, был, тем не менее, любим и почитаем низовой народной стихией - как при жизни, так и спустя столетия после смерти. Сохранился целый пласт русского фольклора середины шестнадцатого - конца девятнадцатого века, где Грозный именуется не иначе как "белый царь", "православный царь", "царь милостивый, жалостливый и справедливый..." Более того: достаточно вспомнить, что роковое для страны решение о введении опричнины стало возможно лишь при прямой народной поддержке, оказанной Грозному. Ведь именно "московское людьё", простой народ, получив в январе 1565 года царскую грамоту об "измене" бояр и князей, послал к нему делегацию с просьбой судить и править так, "как ему, государю, будет годно..."
Феномен властителя, который десятилетиями терзал собственную страну, истребляя её лучших людей и истощая ресурсы - и при этом остался в массовом сознании как образец "истинно православного государя" и народного заступника, с рациональной точки зрения объяснению не поддаётся. Но, если вспомнить, что московская государственность возникла и утвердилась именно и прежде всего как воплощение религиозного мифа - всё встанет на свои места. Ведь и Грозный, и подавляющее большинство русского народа жили в мире, которому вот-вот должен был придти конец. В мире, где образы грядущего Апокалипсиса и Страшного суда были бесконечно более реальны и значимы, чем реальность наличная, земная. В мире, где "Святую Русь" со всех сторон осаждали силы тьмы, воплощённые в лжехристианских и магометанских царствах, и где главной миссией православного народа и государя были защита веры и, как следствие, завоевание себе места в Царствии Небесном.
"Священная война" в православном сознании являлась наивысшим актом веры и самопожертвования во имя веры, а победа в ней - подтверждением превосходства православия над "фальшивыми" верами врагов. Военные победы несли в себе прежде всего "божественный" смысл и лишь затем - политико-экономический. Они давали народу необходимые подтверждения правоты и крепости его духовных основ, а власти - её "божественной" природы и полномочий.
Сокрушительные поражения в Ливонии означали для России не просто громадные людские и экономические потери - они ставили под удар непогрешимость её веры, "богоизбранность" её народа и государя.
Духовный и политический кризис Грозного, приведший к введению опричнины, был прямым следствием кризиса массового религиозного сознания, пытавшегося разрешить противоречие между должным, то есть неизбежностью побед "священного русского воинства" над воинством "богоотступных латынян", и реальным, то есть чередой самых сокрушительных поражений... Народ жаждал убедительных объяснений случившемуся - причём таких, которое бы не только не разрушали духовных основ его жизни, а, наоборот, их укрепляли. И Грозный, обладавший на редкость острым и изворотливым умом, такие объяснения нашёл, объявив военные поражения расплатой за грехи "изменников и казнокрадов" и назначив главными грешниками наиболее грамотные и зажиточные слои общества. Тем самым он убил сразу двух зайцев: устранил с дороги всех конкурентов - истинных и мнимых - и перевёл войну внешнюю, проигранную им вчистую, в войну домашнюю, в которой и одержал самую полную и "блестящую" победу.
Кризис массового сознания был, таким образом, преодолён. Народ хотел победы - и он её получил. Более того: победу над внутренними "супостатами" он счёл даже более важной и почётной, чем победу над врагом иноземным - ведь это был своеобразный акт религиозного "самоочищения" и "изгнания бесов". Причём цена "самоочищения" и количество принесённых жертв значения не имели: жертвенность во имя Царствия Небесного была ядром мифологии, её важнейшей ценностью. Низовым слоям общества импонировало и то, что, развернув по всей России декорации Страшного суда и безжалостно казня на площадях родовую аристократию, царь сумел осуществить уже здесь, на земле, принцип всеобщего равенства перед гневом Божиим. Им импонировало также, что "освободившиеся" титулы и земли царь раздавал людям худородным, подчёркнуто следуя новозаветному принципу про "последних, которые станут первыми". И даже разорение крупнейших торговых городов и наиболее зажиточных сельских областей Руси ими принималось с одобрением - ведь любое "чрезмерное" обустройство земной жизни и быта, тем более накануне скорого Апокалипсиса и Второго Пришествия, было, по Писанию, делом бессмысленным и глубоко греховным.
Таким образом, первый русский царь, впервые столкнувшись с угрозой государствообразующему мифу, нашёл защиту от неё внутри самого же мифа. Переведя проигранную на Западе войну в войну внутрироссийскую и расправившись с наиболее сильной, независимой и предприимчивой частью населения, он восстановил целостность и авторитет пошатнувшейся государственной мифологии - правда, ценой отбрасывания общества назад по шкале исторического времени..."
- Тррррра-та-та!
"... другая системная угроза, перед которой "Святая Русь" оказалась беззащитной. Ведь власть, все нити и рычаги которой сходятся на фигуре одного "богочеловека", подразумевает строго династический принцип наследования трона, то есть от "божественного" царя-отца к его не менее "божественному" отпрыску. Обрыв же династической цепочки, как это случилось после смерти бездетного сына Грозного Фёдора Иоанновича, вызвал шок почище Ливонского - ведь любая новая власть отныне выглядела "неприродной", спорной, "не от Бога".
В результате Россия обрушилась в смуту, в чехарду самозванцев на троне и оказалась перед перспективой полной утраты независимости и поглощения католической Польшей. Значительная часть элиты, не желавшая возрождения самодержавного "тиранства" в духе Грозного, склонялась именно к этому варианту. К 1610 году видимых помех для польской экспансии на русский престол уже не оставалось. Был заключён тайный договор между "семибоярщиной" и поляками о провозглашении польского королевича Владислава "государем Всея Руси".
В этой ситуации произошло событие, равного которому история не знала: тираническая самодержавная государственность, уже было похороненная верхами, оказалась воссоздана самим народом. Первое восстание вспыхнуло в Москве. Его предводитель, Прокопий Ляпунов, начал собирать ополчение для изгнания поляков, но был убит. Второе ополчение было успешно собрано Мининым и Пожарским в Нижнем Новгороде. На пути к Москве в него влились отряды, присланные от большинства русских городов и земель. В 1612 году ополчение освободило Москву, а год спустя общерусским Земским Собором был провозглашён новый "природный" государь - племянник Фёдора Иоанновича Михаил Романов.
Есть ещё загадка, над которой историки ломают головы: почему народ, так решительно и мужественно отстоявший суверенитет страны, не добился для себя впоследствии элементарных свобод? Почему рядом с царской "вертикалью" не выстроил свою, защищавшую его интересы? Ведь все козыри были у него на руках... И вновь следует подчеркнуть, что причины этих событий, давших пример поразительной мощи народа и его же феноменальной политической беспомощности, лежат не столько в области социальной, сколько в области духовно-религиозной. Ведь для простого русского человека семнадцатого века вопросы веры значили не меньше, чем для русского человека времён монгольского нашествия или Куликовской битвы. Для него Царствие Небесное и спасение души по-прежнему оставались непоколебимыми приоритетами, в достижении которых и заключался главный смысл его земного существования. Поэтому все явления "мира сего" - и житейские, и политические - он оценивал прежде всего с позиций их пользы или вреда для дела конечного спасения, с позиций их "божественной" или "дьявольской" природы.
Призвание на русский трон польского королевича объективно сулило Руси ряд значительных выгод. Оно фактически возвращало бы её в европейское правовое пространство, где власть монарха и права сословий давно регулировались законом, и тем самым гарантировало бы страну от новых самодержавных "эксцессов". Всё это отлично понимала боярская и дворянская верхушка, это осознавало и городское население, сильно настрадавшееся в своё время от опричного беспредела. И, тем не менее, в массовом народном сознании прагматика земная, зримая и насущная, была вновь побеждена "прагматикой" достижения Царствия Небесного, "прагматикой" одинокого противостояния "Святой Руси" всемирному злу.
Ведь Польша, будучи страной католической, была для православного человека частью этого всемирного зла, частью языческой, обманной, "лжехристианской" церкви, продавшейся дьяволу. Единение с Польшей неизбежно означало бы церковную унию - а, следовательно, и предательство своей "единственно правильной" веры, которое, безусловно, вело прямиком в ад. Выбор между насущными благами "мира сего" и между нетленными благами Царствия Небесного, между законом юридическим и законом Божеским был вновь сделан в пользу последних.
Вспомните: "Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душу свою потеряет?... Не бойтесь убивающих тело, душу же не могущих убить; бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне огненной... Волос не падёт с головы без воли Отца вашего. Не бойтесь же... Горе вам, законники, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и другим воспрепятствовали... Фарисеи и законники отвергли Волю Божию... Царство, разделённое само в себе, опустеет. Дом, разделённый сам в себе, падёт..."
Русский народ, восстановив самодержавие, не ограничил его в правах не потому, что не мог, а потому, что не хотел, так как считал такое ограничение делом изначально греховным, "законническим", то есть разделяющим власть и ставящим под сомнение её божественный источник. Власть была от Бога и дана Богом - и это с непреложностью означало, что ей следует лишь усердно служить и безропотно принимать её во всех возможных проявлениях - как добрых, так и злых... Для Запада, прошедшего эпоху Реформации и куда больше озабоченного вопросами практического и комфортного жизнеустройства, столь ортодоксальный идеал был уже чужд. Для русского социума, в массе своей по-прежнему ощущающего себя богоизбранным народом в канун всемирного Апокалипсиса - он был единственно близок и приемлем.
Конфигурация веры вновь определила конфигурацию власти. События Смутного времени показали также, что между значительной частью русской элиты и народом наметился раскол. Элита, жаждавшая гарантий безопасности и незыблемости своих имущественных прав, с вожделением смотрела на "законнический" Запад и была готова к религиозным и политическим компромиссам. Народ же, в своём духовном и материальном состоянии застывший на суровых рубежах тринадцатого-четырнадцатого веков, такие компромиссы решительно отвергал..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...в эпоху "тишайшего" Алексея Михайловича. Он и его окружение понимали, что у страны, едва оправившейся после царствования Грозного и эпохи Смутного времени , нет сил на новые "священные войны" - ни внешние, вроде Ливонской, ни тем более внутренние, вроде борьбы с собственными "грешниками и изменниками". С другой стороны, они сознавали, что позиция глухой обороны и пассивного ожидания Второго Пришествия навряд ли укрепит авторитет "богоизбранного" русского народа и его государя. Поэтому была предпринята экспансия в область менее рискованную - а именно в область теории и практики религиозного служения.
План был прост: через приведение русских богослужебных книг и обрядов в соответствие с византийскими первоисточниками попытаться привлечь на свою сторону зарубежные православные общины и стать для них новым духовным и политическим центром взамен захваченного турками Константинополя - то есть осуществить-таки горделивую мечту о Москве как о "Третьем Риме". Удача, по их мнению, наверняка бы усилила влияние и авторитет русского государя, обеспечила бы ему статус объединителя истинных христиан и принесла бы столь желанные лавры триумфатора. В смысле же политическом Русь обрела бы новых союзников, в которых крайне нуждалась.
Но правка книг, начавшаяся при патриархе Никоне, а также введение обрядовых новшеств вызвали бурю. Народ, отринувший в своё время прагматику боярскую, направленную на объединение с католической Польшей, теперь отвергал и прагматику царскую, направленную на укрепление международных позиций Руси через расширение круга "богоспасаемых христиан". Выразителем этого низового возмущения было провинциальное духовенство, наиболее заметными фигурами которого стали священники Лазарь, Аввакум и Никита Пустосвят, а также дьяконы Епифаний, Феодор и юродивый инок Афанасий.
В своих проповедях и челобитных царю они утверждали, что начавшаяся реформа есть предательство веры, что Никон и никониане есть злейшие еретики, действующие по наущению дьявола, цель которых - лишить русский народ спасения на грядущем Страшном Суде и ввергнуть его в геенну огненную. Они доказывали, что греческий канон не может быть образцовым, поскольку греки от веры отпали и были наказаны за это потерей Константинополя, и что отныне лишь "Святая Русь" осталась последней хранительницей истинного православия, "цветущего совершенным благочестием, аки свет солнечный..." В ответ они были высланы в Сибирь, откуда лишь спустя двенадцать лет, в знаковом 1666 году, были возвращены в Москву для покаяния на Церковном соборе.
1666 год ожидался сторонниками прежнего уклада с особенным трепетом и благоговением. Согласно их убеждениям, именно этот год, несущий в себе "число зверя", должен был раскрыть врата Апокалипсиса и Страшного Суда: "Се День Господень грядет, неисцелною яростию и гневом положити Вселенную всю пусту, и грешники погубити от нея. Звезды бо небесныя и Орион и все украшение небесное света своего не дадят - и помрачатся. Велик будет тот день и времени будет тесно..." А предвестниками наступающего Конца Света и были, по их мнению, многочисленные факты отпадения от истинной веры внутри самого "богоспасаемого" народа, искушаемого и соблазняемого еретиками вроде Никона. Более того: под огонь старообрядческих обличений попал и сам царь. "Бог судит между мною и царем Алексеем, в муках он сидит - то ему за его правду! Иноземцы что велено им, то и творят. Своего царя Константина, потеряв безверием, предали турку, да моего Алексея в безумии поддержали, костельники и шиши антихристовы, прелагатаи, богоборцы!" - писал протопоп Аввакум.
1666 год наступил, но врата Апокалипсиса так и не разверзлись. На Церковном соборе, вопреки требованиям властей, Аввакум и его соратники каяться не стали и были вновь отправлены в Сибирь, где впоследствии сожжены "за великие на царский дом хулы". Победившие никониане объявили, что в обозримом будущем Конца Света не предвидится. Власть же окончательно уверилась в своём праве кроить русскую жизнь в соответствии с текущей политической надобностью... Таким образом, раскол церковный явился лишь внешним отражением раскола более фундаментального, наметившегося ещё в Смутное время, а теперь разделившего общество на узкий верхушечный слой, медленно дрейфующий в сторону европейского прагматизма, и низовые народные массы, продолжающие жить в ортодоксальных духовных координатах трёхсотлетней давности.
На казнь своих духовных вождей народ отреагировал по-разному. Самые истовые сторонники "правильной русской веры" предпочли власти "богоотступников" мученический венец и сжигали себя заживо целыми деревнями. Многие бежали в степь и вливались в ряды вольного казачества. Многие укрылись от царских отрядов в самых глухих и недоступных районах Поволжья, Сибири и Дальнего Востока. Большинство же народа, состоящее из бесправного крепостного крестьянства, давлению власти уступило, хотя и весьма специфически. Принципы старой веры, рассматривавшие любую "природную" власть - добрую или злую - как промысел Божий, парадоксальным образом заставили его принять перемены. Но духовный строй народа, его базовые представления о мироустройстве, о смысле и цели жизни остались прежними, дониконианскими. Идеалы "Святой Руси" и Царствия Небесного в его душе теперь автоматически противопоставлялись всем официальным церковным и государственным институтам, всему, что исходило от "греховной" власти. Это было сопротивление глухое, глубоко скрытое и подспудно тлеющее, но в определённых обстоятельствах способное вырваться наружу и полыхнуть бунтом..."
- Тррррра-та-та!
"...раскол достиг самого верха. После смерти Алексея Михайловича в январе 1676 года на престол взошёл Фёдор, его старший сын от брака с Марией Милославской. Царствование Фёдора оказалось недолгим - он умер в 1682 году. В ожесточённую борьбу за власть вступили оба царских клана - и Милославские, и Нарышкины. Первые прочили на престол слабоумного Ивана, младшего сына Марии Милославской, вторые - десятилетнего Петра, сына Алексея Михайловича от брака с Натальей Нарышкиной. Болезненность Ивана была очевидна и Боярская дума с благословения патриарха провозгласила царём Петра.
Но Милославские мириться с проигрышем не желали. За ними стояли многочисленные сторонники старого уклада, поддерживаемые большинством низовых сословий: крестьян и холопов, окончательно закрепощённых Соборным Уложением 1649 года, казаков, чьи восстания под предводительством Василия Уса и Степана Разина были жестоко подавлены, а также стрельцов, лишённых былых привилегий и постепенно вытесняемых полками "нового строя". Огромную поддержку оппозиции оказывало старообрядческое духовенство, мечтавшее о возвращении к дониконианским порядкам.
Через своих людей в стрелецком войске Милославские запустили слух об убийстве Нарышкиными царевича Ивана. Москва вскипела: 15 мая 1682 года вооружённые толпы ворвались в Кремль и потребовали вывести к ним обоих царевичей. Несмотря на то, что Иван оказался жив, начались расправы: были убиты почти все люди нарышкинского клана - руководители Стрелецкого и Холопьего приказов, виднейшие правительственные чиновники и воеводы. Их палаты были сожжены, а имущество разграблено. Перепуганные патриарх и бояре приняли все условия восставших. 26 мая Земский собор объявил первым царём Ивана, а вторым - Петра. Опекуншей при несовершеннолетних государях была назначена их старшая сестра Софья, дочь Марии Милославской.
Новым главой Стрелецкого приказа стал князь Хованский, убеждённый сторонник старообрядчества. Вскоре он потребовал от Софьи публичных прений о возвращении старой веры - причём в присутствии обоих царей и патриарха. 5 июля такие прения состоялись в Грановитой палате: старообрядцы, чувствуя поддержку собравшейся толпы, вели себя крайне вызывающе. Они перебивали и оскорбляли патриарха, грозили Софье и в конце концов провозгласили свою победу. Хованский, будучи человеком крайне честолюбивым, уже не скрывал планов по устранению "богоотступной" романовской династии и собственному воцарению в качестве истинно православного государя, поборника древней веры и порядков.
Софья, оценив грозившую опасность, действовала решительно: главный вождь старообрядцев, Никита Пустосвят, был по её приказу схвачен и казнён, а сама царская семья укрылась в подмосковном селе Воздвиженском. Сюда же был приглашен для переговоров Хованский. Князь, убеждённый в своём всемогуществе, на переговоры явился и также был казнён. Затем Софья переехала в Троице-Сергиеву Лавру и собрала дворянское ополчение. Стрельцы в ответ захватили Кремль, но вскоре поняли, что без своих командиров сражаться не смогут. Через патриарха они запросили пощады и были прощены. На старообрядцев же открылась настоящая охота - по указу 1683 года их надлежало ловить и пытать, а при сопротивлении - сжигать заживо. Общность веры, скреплявшая Русь со времён Александра Невского, рухнула окончательно..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...тяжелейшая психическая травма. Ведь в дни стрелецкого бунта десятилетний Пётр лишился почти всех своих близких. Многие были убиты и растерзаны прямо на его глазах. Кремлёвские палаты, залитые кровью, Соборная площадь с подвешенными на крючьях телами, толпы бородатых стрельцов и старообрядцев, насмехающихся над патриархом в Грановитой палате - всё это навек запечатлелось в памяти будущего самодержца, поселив в нём величайший страх и величайшую ненависть. В Преображенском, куда Пётр и его мать были высланы Софьей, эти чувства лишь обострились. Опальный царевич понимал, что для сестры он является единственным препятствием на пути к трону и что рано или поздно она его устранит. Он понимал также, что искать защиты у церкви и патриарха бессмысленно, поскольку авторитет веры слишком явно и раболепно склонился перед авторитетом силы. Но главный урок, который он извлёк из событий 1682 года, заключался в том, что в борьбе за власть побеждает вовсе не самый набожный и благочестивый, а самый решительный и беспощадный.
Свой первый "потешный" полк юный Пётр создал уже на следующий год. Спустя ещё два года к "потешному" Преображенскому полку добавились "потешный" Семёновский полк и "потешная" флотилия на Яузе. Была выстроена "потешная" крепость Пресбург, которую преображенцы и семёновцы попеременно штурмовали, порой неся реальные потери... По воле случая Преображенское соседствовало с Немецкой слободой, населённой иностранными врачами, купцами и ремесленниками, чьими услугами охотно пользовались царский двор и вся московская знать. К концу семнадцатого века слобода превратилась в целый город, состоящий из более чем двухсот домов, костёла и набора увеселительных заведений, вход в который русскому населению был закрыт. Отлучённый от жизни в Кремле и крайне ограниченный в общении, Пётр просто не мог не оказаться в Немецкой слободе.
Впервые царя пригласил туда шотландец Гордон, нанятый для обучения его "потешных" полков. Петр увидел аккуратные домики, увитые плющем и окружённые цветниками, чистые улицы, словно прочерченные по линейке, и, главное, открыл совершенно новых для себя людей. Они были обходительны, умны и доброжелательны. Они умели хорошо работать и делали удивительно сложные и красивые вещи. А после работы они отлично веселились, попивая пиво, покуривая трубки и отплясывая под музыку и грохот фейерверков... Это был мир антиподов, настоящий земной "парадиз", волнующий и захватывающий.
Здесь же Пётр повстречал Франца Лефорта, под влиянием которого сформировались его фундаментальные жизненные устремления. Боевой швейцарский капитан, принятый на русскую службу в 1678 году, он уже успел отличиться в нескольких войнах. Это был блестящий тип европейца, человека риска и действия, привыкшего всего добиваться личным усилием. Несмотря на большую разницу в возрасте, он принял юного царя в свой дружеский круг и вскоре стал для него главным учителем и советчиком. Пётр восхищался Лефортом и боготворил его. Другой знаковой фигурой, оказавшей решающее влияние на царя, стала Анна Монс, дочь немецкого виноторговца. Она была первой настоящей любовью Пётра. Когда Наталья Нарышкина, обеспокоенная частыми отлучками сына, насильно женила его на Евдокии, дочери стрелецкого начальника Фёдора Лопухина, Пётр отнёсся к жене холодно и вскоре оставил её ради любовницы. Его сердце отныне было отдано Немецкой слободе и её людям, которых он успел полюбить и давно считал своими. А то, что находилось за её пределами - Измайловское, Кремль, кривые московские улочки, угрюмые люди в стрелецких кафтанах и монашеских рясах - наоборот, казалось всё более чуждым и враждебным..."
- Тррррра-та-та!
"...время её опекунства заканчивалось, но отдавать власть Софья не спешила. Для упрочения своих позиций она направила в Крым большое стрелецкое войско. Царевна считала, что победа над крымским ханом, от набегов которого России приходилось по-прежнему откупаться, принесёт ей славу и долгожданный трон. Поход закончился неудачей: татары выжгли степь и войско было вынуждено отступить. Спустя два года, весной 1689 года, поход был повторён. На этот раз стрельцы дошли до Перекопа, но взять его не сумели и вновь вернулись ни с чем, понеся большие потери. Авторитет Софьи пошатнулся, среди её сторонников начались брожения. Пётр этим воспользовался: он предпринял действия, унизительные для сестры - в частности, демонстративно отказался принять командиров крымского похода, награждённых Софьей. Когда оскорблённые стрельцы возмутились, он без раздумий арестовал их начальника Шакловитого.
Узнав об аресте своего любимца, царевна перешла в атаку. Ночью седьмого августа стрельцы освободили Шакловитого, а затем направились в Преображенское, чтобы уничтожить Петра. Тот спасся чудом - в одном белье он успел вскочить на лошадь и ускакать в Троице-Сергиев монастырь. Сюда же вскоре подтянулись верные ему полки: Преображенский и Семёновский, а также полки Лефорта и Гордона. Понимая, что силы неравны, Софья попыталась взбунтовать против брата московское население, но народ, хорошо помнивший её гонения на старообрядцев, царевну не поддержал. Мятеж провалился. Шакловитый и его окружение были казнены. Софью сослали в Новодевичий монастырь. После смерти матери в 1694 году и смерти брата Ивана в 1696 году Петр стал полновластным хозяином Руси..."
- Тррр...
- Тррррр...
- Тррррра-та-та!
"...великое посольство в Европу. Его вдохновителем был Лефорт, убедивший молодого царя, что взятие Азова - лишь первый шаг в многолетнем противостоянии с Турцией и без европейских союзников ему не обойтись. Оставив государство на верную ему Боярскую думу и поручив армию Гордону, 2 марта 1697 года Пётр отправился в путь. Посольство возглавлял Лефорт, сам царь под именем урядника Петра Михайлова находился в свите. Первая же заграничная остановка нанесла чувствительный удар по царскому самолюбию: население Риги встретило русских враждебно, а шведский комендант Дальберг запретил им осматривать город. Посольство двинулось дальше, в Курляндию и Пруссию. Здесь приём был получше: наслышанный об азовской победе Петра, курфюрст Фридрих объявил в его честь ряд балов и торжеств. Пропутешествовав по Пруссии и городам Северной Германии, посольство направилось в Голландию, на знаменитые саардамские и амстердамские верфи.
Узнав об интересе русского царя к кораблестроению, голландцы заложили в его честь новый фрегат. Пётр лично участвовал в его постройке и 16 ноября 1697 года корабль был спущен на воду. Одновременно была развёрнута работа по найму иностранных специалистов для русской армии и флота. Отбором занимался Лефорт, всего было нанято около тысячи человек - инженеров, мастеровых и военных. Было также закуплено много оружия и боеприпасов. Но главной своей цели - вовлечения Голландии в антитурецкий альянс - Петр не достиг. Голландские переговорщики вежливо, но твёрдо давали понять, что не видят в нём серьёзного партнера, из-за которого столо бы идти на конфликт с могущественной Османской империей. "Дикая Россия", давно отрезанная от балтийского побережья и главных торговых путей Европы, на весах большой политики значила мало. Практически то же самое он вскоре услышал в Копенгагене, Лондоне и Вене. Везде ему улыбались и охотно показывали всё, что он желал увидеть: университеты, заводы, порты. Но при этом собеседники почти не скрывали, что их внимание к русскому царю в большей степени продиктовано соображениями экзотики, чем прагматики.
"У него прекрасные черты лица и благородная осанка, он обладает большою живостью ума; ответы его быстры и верны. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно было бы, чтобы в нём было поменьше грубости. Это государь очень хороший и вместе с тем очень дурной; в нравственном отношении он полный представитель своей страны..." - так описывали свои впечатления от встречи с Петром принцессы Ганноверская и Бранденбургская. Они отметили также, что частые вспышки грубости и нетерпимости в адрес собственного окружения уживались в молодом царе с проявлениями крайней стеснительности и даже робости в отношениях с иностранцами.
Пётр и вправду пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, Запад поразил и восхитил его. Немецкая слобода - его детский "парадиз", средоточие юношеских мечтаний - оказалась на деле лишь бледной копией "парадиза" настоящего, который предстал перед ним во всём своём великолепии. Но, в отличие от предводителей Немецкой слободы, здешние властители вовсе не спешили принять русского государя в свой блистательный круг. Наоборот: они подчёркнуто удерживали его на дистанции, а некоторые даже не считали нужным скрывать своё высокомерие.
И если в самом начале путешествия, в Риге, по самолюбию Пётра был нанесён чувствительный удар, то ближе к его финалу он пережил настоящий мировоззренческий кризис. Контраст между процветающим протестантским Западом и патриархальной "Святой Русью", погрязшей в религиозных распрях, стрелецких бунтах и истовых самосожжениях за веру, был разителен. Превосходство земной прагматики и утилитаризма над идеалами Царствия Небесного, ощущаемое Петром ещё в детстве, здесь, в Европе, получило новые бесспорные подтверждения. Как следствие, изменились и его внешнеполитические приоритеты: война на Юге, из-за которой и было затеяно Великое посольство, утратила для него прежний интерес. Зато максимально быстрый прорыв на Запад и вхождение России в сферу большой европейской политики, а её государя - в круг наиболее влиятельных европейских монархов, стали целью, которой отныне подчинялось всё.
14 июля 1698 года, по пути в Венецию, царь узнал об очередном стрелецком бунте, вдохновлённом Софьей. Высланные из Москвы стрельцы решили вернуться, "дабы разорить Немецкую слободу и побить немцев за то, что от них православие закоснело, побить и бояр, а государя в Москву не пустить и побить за то, что почал в немцев веровать..." Навстречу им вышло правительственное войско, усиленное артиллерией Гордона, и стрельцы были рассеяны. Петру сообщили о победе, но он всё равно повернул домой. Проезжая Польшу, он встретился с королём Августом и условился о будущем военном союзе против Швеции..."
- Тррррра-та-та!
"...въезд в Москву огромного царского обоза, гружённого оружием и сопровождаемого разноязыкой армией иностранцев, вызвал шок. Ещё большее потрясение москвичи испытали позже, когда Пётр возобновил следствие по июльскому бунту и вдобавок к уже казнённым полутора сотням стрельцов приказал казнить ещё тысячу. Казни проходили на Красной площади, народ на них сгоняли с помощью войск. Стрельцов вешали, засекали кнутами и отрубали головы. Царь лично участвовал в казнях и требовал того же от своих приближённых. Известно, что начальник Тайного приказа Ромодановский собственноручно отсёк четыре головы, а Меньшиков, неотлучно сопровождавший Петра - двадцать...
Одни историки склонны объяснять массовую расправу над стрельцами мстительностью царя, пережившего ужасы двух стрелецких бунтов. Другие отмечают, что во время казней Пётр не производил впечатление человека, ослеплённого гневом. Напротив, он был очень спокоен и сосредоточен. В белой рубахе с засученными рукавами, с тесьмой на лбу и с топором в руках он, скорее, напоминал голландского плотника, занятого крайне важной и полезной работой.
Была одна особенность в характере молодого царя, на которую обращали внимание практически все его товарищи по Великому посольству - как русские, так и иностранцы. Оставаясь, в общем, равнодушным к правовым основам европейской жизни, он проявлял жадный и почти болезненный интерес к её техническим достижениям, ко всяким техническим "хитростям", диковинам и "кунштюкам". Царя влекло всё, что имело механическую и строго упорядоченную природу, что могло быть точно исчислено и сконструировано. Эти "механические" пристрастия, почерпнутые когда-то в Немецкой слободе и многократно усиленные во время поездки в Европу, Пётр со свойственной ему категоричностью перенёс и на общество.
Так, Запад представлялся ему отлично сработанным механизмом, наполняющим жизнь его владельцев очевидным смыслом, упорядоченностью и выгодой. Россия же, напротив, виделась материей, крайне далёкой от каких-либо осмысленности, упорядоченности и выгоды. Пётр считал, что эту ситуацию нужно переломить, способ же "перелома", по его мнению, мог быть лишь один: одномоментный перенос с Запада новейших технических достижений и их внедрение на русской почве с помощью особой касты обученных и лично преданных ему людей. Институты же старой, "бессмысленной" Руси, которые могли этому воспрепятствовать - родовое боярство, стрельцы, церковь, монашество, а также исконно русские обычаи и обряды - подлежали беспощадному подавлению и ликвидации.
Начать русскую историю с чистого листа, обустроить "парадиз" по типу европейского, только ещё больше и великолепней, одним ударом избавиться от личных страхов и заткнуть за пояс всех этих курфюрстов, герцогов и королей, глядящих на него свысока - вот была пламенная мечта, отныне обуревавшая молодого государя... "
- Тррра-та-та!
"...бросались все ресурсы страны - и сырьевые, и человеческие. Общество жёстко делилось на два военизированных отряда: первый, привилегированный, составленный из бояр и дворян, подлежал тотальной переделке и обучению западным "хитростям" - с тем, чтобы стать грамотным и умелым проводником "воли государевой". Второй, охватывавший низовые сословия и составлявший свыше девяноста шести процентов населения, существенным изменениям не подлежал. Напротив, его отсталость узаконивалась и консервировалась. Ему отводилась лишь роль бессловесного орудия в руках новых петровских командиров, роль поставщика дармовой рабсилы и пушечного мяса для будущих войн. Иностранцы находились на особом счету: в отличие от русских, поголовно именуемых "рабами государевыми", они имели контракты, в которых оговаривался их статус "служителей государства Российского" и право на создание органов самоуправления, а также освобождение от всех пошлин и налогов.
Ввергнув страну в шок массовыми казнями и добившись абсолютной покорности, Пётр железной рукой воплощал задуманное. Было введено новое летосчисление, символически подводившее черту под прежней российской жизнью. Дворянам были вменены неслыханные запреты и обязанности. Под страхом каторги и конфискации имущества им запрещалось носить русское платье и бороды, а также строго предписывалось курить табак, пить вино и посещать ночные "ассамблеи". Если раньше они служили эпизодически, то теперь их служба становилась постоянной и пожизненной. Она начиналась с пятнадцати лет, а уже с семи лет все дворянские "недоросли" обязаны были являться на смотры и в присутствии царя проходить приписку к своим будущим полкам.
Комплектование рядового состава происходило за счёт рекрутских наборов. Все сельские и городские общины были обязаны ежегодно отдавать в военную службу одного солдата от ста душ населения. Вначале брали только холостых мужчин до двадцати лет, затем стали брать семейных до сорока пяти. Служба была пожизненной, человек навсегда разлучался с домом и близкими. Проводы рекрута выглядели как похороны. Специальным указом Петра солдатам на ладонях выжигали крест, облегчавший их поиск при побеге. Именно с этого времени на Руси появилось выражение "поставить на человеке крест", означающее его фактическую гражданскую смерть.
Всего под ружьё было поставлено 340 тысяч человек из семи с половиной миллионов мужского населения по переписи 1719 года. Содержание огромной армии и её оснащение требовало денег, военные расходы в годы петровского правления поглощали от 75 до 95 процентов бюджета. С 1699 по 1724 годы налоги на податные сословия выросли втрое, и это не считая натуральных повинностей - рекрутства, поставок лошадей и подвод для перевозки военных грузов, рубки леса для постройки кораблей, работ по сооружению дорог, каналов, крепостей и городов, точной оценке не поддающихся. При сборе налогов жёстко применялся принцип круговой поруки, когда вся община отвечала по недоимкам отдельных членов.
Налогами было обложено всё, что окружало людей в быту и давало им средства к существованию. Были введены налоги на бани, ульи, рыбную ловлю, мельницы, конюшни и даже гробы. Тот, кто по традиции желал носить бороду, платил огромную пошлину: купцы по сто рублей в год, горожане - по шестьдесят. С каждого крестьянина при въезде и выезде из городов брали сбор. Любые обращения к власти отныне следовало писать на гербовой бумаге, стоившей непомерно дорого. Пошлины брали даже со свадеб - так называемые "подвенечные". Была установлена госмонополия на торговлю жизненно важными продуктами и товарами: хлебом, солью, рыбьим жиром, салом, мёдом, алкоголем, табаком, а также железом, лесом, парусиной, воском, дёгтем и так далее. Их продавали по ценам, в разы превышавшим рыночные.
Впоследствии Пётр ввёл новый налог - подушную подать, которым облагались все лица мужского пола, включая стариков и младенцев. Умерших годами не исключали из податных списков и их налоги перераспределялись среди живых. Платить обязывали даже так называемых "гулящих людей", не имевших ни кола, ни двора. Их отлавливали и насильно приписывали к городским и сельским общинам, что положило начало паспортной системе. Сбор налогов был поручен армии. Для этого в каждой из сорока пяти провинций был расквартирован пехотный полк, командир которого нёс личную ответственность за своевременное перечисление денег в казну.
Значительная доля этих средств тратилась на создание военной промышленности. До Петра в России было три десятка мануфактур, при нём их число возросло до двухсот. Они строились под контролем иностранцев и по последним западным проектам. Были созданы мощные металлургические центры на Урале и в Сестрорецке, в 1712 году в Туле заработал первый в России оружейный завод. Развивались полотняное, канатное, суконное, кожевенное, пороховое, бумажное производства... При всём своём новейшем оснащении русская промышленность в корне отличалась от европейской. Если Европа использовала вольнонаёмный труд, то отечественные мануфактуры целиком основывались на труде крепостных. Крестьян приписывали к заводам вместе с деревнями, заставляя работать на государство и продолжать возделывать пашню, кормясь от сохи. Взамен умерших от непосильной работы пригоняли и поселяли новых.
Другое коренное отличие от Европы заключалось в том, что создателем русской промышленность было именно государство, а не частные инвесторы. Позднее Пётр приказывал передавать убыточные заводы в частные руки, но даже в этом случае о классическом праве собственности речи не шло: по прихоти власти предприятие могло быть в любой момент отобрано в казну, а его номинальный владелец рисковал оказаться в тюрьме или на виселице. Как следствие, большинство "новых русских фабрикантов" не желали надолго оставаться таковыми и спешили перейти в дворянское сословие... "Русская предприимчивость не оправдала ожиданий преобразователя, - писал Ключевский, - ему приходилось указами предписывать капиталистам строить фабрики и составлять компании. Заведение фабрики или образование компании становилось службой по наряду, повинностью, а фабрика или компания получали характер государственного учреждения..."
- Тррррра-та-та!...
"...удар по церкви, особый статус которой Пётр считал помехой своим державным планам. Отношение к ней он ясно обозначил уже в августе 1698 года, сразу по возвращении из Европы. Тогдашний патриарх Адриан, желая спасти приговорённых к смерти стрельцов, решил просить за них перед царём. В духе старых традиций и под влиянием народных настроений, он лично возглавил многотысячный крестный ход в Преображенское. Процессия растянулась на несколько вёрст, впереди несли самые древние и уважаемые иконы. Люди встали под окнами царских палат на колени и молились, прося о снисхождении к участникам бунта. Увидев их, Пётр рассвирепел. Он приказал солдатам оттеснить молящихся и крикнул Адриану: "Убирайся вон и верни иконы на место! Я исполняю свой долг и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, против него умышляющих..." Патриарха с позором изгнали из Преображенского, спустя два года он умер. Это был последний в отечественной истории пример публичного заступничества церкви за осуждённых властью.
После смерти Адриана новый патриарх назначен не был: Пётр считал, что отец у нации может быть только один. В 1701 году он издал ряд указов, радикально менявших положение церкви в России. Прежде всего она лишалась имущественных прав: управление её богатствами передавалось в специально созданный Монастырский приказ. Сюда должны были поступать все доходы от монастырских хозяйств и земель, траты церкви на собственное содержание сводились к минимуму. Из церковных хранилищ в пользу государства были изъяты ценности, накопленные веками. Конфискованные золото и серебро продавались за границу, церковные колокола переливались на пушки. Резко сокращалась численность священников и монахов, запрещался их переход в другие монастыри. Им было также запрещено заниматься интеллектуальным трудом и держать в кельях бумагу и чернила... "Нынешнее житие монахов только вид есть и понос от иных законов, понеже большая часть тунеядцы суть. А что говорят - молятся, так все молятся. Какая прибыль обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям..." - писал Пётр в одном из своих указов. Многие монахи были расстрижены и отданы в солдаты. Для оставшихся государство пыталось найти практическое применение: их насильно обучали ремёслам, обязывали кормить и обшивать воинские части, обустраивать в монастырях приюты для инвалидов и армейские лазареты.
Одновременно с разрушением материальной основы церковного могущества жёстко ограничивалось влияние православия на верхние слои общества и в первую очередь - на дворянство. С этой целью Пётр методично организовывал сначала в Москве, а затем и в Санкт-Петербурге так называемые "всешутейшие и всепьянейшие соборы", издевательски пародировавшие тогдашних православных иерархов. Венцом их стала справленная в 1714 году на Соборной площади Кремля грандиозная "свадьба всешутейшего патриарха", завершившаяся спаиванием всех её участников и многодневной оргией. Эту "свадьбу" царь готовил сам, лично распределяя среди дворян "богохульные" роли и костюмы.
Забрав у монастырей их богатства и унизив оппозиционных епископов, Пётр вовсе не желал ликвидации церкви как таковой. Он лишь решал задачу укрепления собственной власти и делал это предельно прагматично. В бога он не верил и, в отличие от прежних русских царей, опираться на веру - к тому же давно расшатанную и расколотую - не собирался. Церковь как вместилище божественных таинств Петру была неинтересна, но как удобное орудие контроля над низшими сословиями - интересна более чем. Он понимал, что, законсервировав подавляющее большинство народа в его материальной, культурной и правовой отсталости, опасно лишать его привычных религиозных институтов. А вот подчинить их государству и сделать частью имперского механизма - можно и нужно.
Проводником петровской воли в церковном вопросе стал митрополит Феофан Прокопович. Именно он разработал теорию, согласно которой российский самодержец вправе единолично вершить не только светские, но и духовные дела. Церкви при царе он отводил лишь чисто техническую роль. Был издан "Духовный регламент", высшим управляющим органом Церкви провозгласивший Священный Синод. В него входили епископы, специально отобранные царём. Последнее слово при вынесении решений принадлежало обер-прокурору - гражданскому чиновнику, представлявшему точку зрения Петра и в спорных случаях просто зачитывавшему его повеления.
Особым постановлением Синода "О правилах причта церковного и чина монашеского" от 1721 года фактически отменялась тайна исповеди. По нему все духовные лица под страхом телесных наказаний обязывались доносить властям о любых проступках или преступлениях, открытых на исповеди. Другим своим постановлением Синод строжайше предписывал верующим регулярно являться на исповедь, причём надзор за соблюдением "нужного" режима посещений был возложен на полицию. Те же, кто в попытке избегнуть насильственных "приводов" в храмы переходили в другую веру, по постановлению Синода от 1723 года подлежали смертной казни. Таким образом, к концу петровской эпохи церковь оказалась не просто закрепощена государством, а стала безропотным придатком Тайной канцелярии Его Императорского Величества..."