(Перед тобой, Читатель, фрагмент романа. Лауреата Нобелевской премии Гарри
Анатольевича Зубрицкого на пути из Стокгольма в Москву сопровождает полковник Петр
Петрович Грызь. На самом деле полковник этот и не полковник вовсе, а черт знает кто...)
...Летели первым классом. Оба крепко выпили. И тут собеседника старины Гарри потянуло на откровенность. Он признался, что на самом деле он не Грызь. Несмотря на полное внешнее сходство.
- Настоящий полковник Грызь после вашего кофе так и не выбрался из Склифа. Вы понимаете, что это значит?
- Это значит, что кофе я заварил на славу. А несчастный полковник? Он что, умер?
Лжегрызь долго смотрел на старину Гарри. Наконец произнес:
- Вы поняли, что я имел в виду, когда сказал, что я не Грызь? То есть, что я не совсем Грызь?
Старина Гарри апатично пожал плечами. Далось ему это нелегко. Он почувствовал, что его собеседник не лжёт. То есть, не лжёт сейчас. К прочим же его словам нужно относиться с осторожностью. Это означает, что, по всей видимости, всё остальное ложь. Включая липовый рассказ о его, старины Гарри, пьяных безумствах. И захватывающее повествование о попытке остановить правительственный кортеж, наверняка, тоже ложь. И реанимация. И посольский кот...
- Кот не ложь, - заявил Грызь-2, - вас еле отодрали от несчастного животного. Вы сосали ему ухо...
Старина Гарри изучающе посмотрел на собеседника:
- И как же мне теперь вас называть?
- А так и называйте. Полковник Грызь. Можете Петром Петровичем. Меня так все называют.
Помолчали. Старина Гарри делал вид, что внимательно прислушивается к ровной работе реактивных двигателей. А те, и вправду, гудели мерно и очень убедительно.
- Не стоит принимать мои слова о несчастном полковнике и его смерти совсем уж буквально, - нарушил молчание попутчик старины Гарри, - всё не так примитивно, как вам может показаться. Грызь не умер. То есть, он в общем-то, конечно, умер, но... Как бы это вам объяснить... Короче, я перешел в Грызя. А он - в меня. Грызь как бы стал частью меня. Влился в меня со всеми своими потрохами, своей жизненной историей и всем прочим, что позволяло называть его человеком, известным вам как Петр Петрович Грызь. Учитывая, что особых отличий между нами и вами, людьми, собственно говоря, нет, то согласитесь, осуществить такое превращение не представляло особого труда. Мы и не такое можем, поверьте. Таким образом, по большому счету, я и есть всё-таки Грызь. Так мне кажется. По крайней мере, в настоящий момент... А вообще-то у меня имен много. А масок, сами понимаете, э-э! - чёрт замахал руками. - Масок и не счесть. Их, Гарри Анатольевич, столько, что, поверьте, иной раз сам путаюсь и не могу понять, кто я... Такой вот, с позволения сказать, забавный кунштюк. Вопросы есть?
- Есть, - сказал Зубрицкий. Хотя никаких вопросов у него не было. - Есть, - повторил он. И с ходу брякнул первое, что пришло в голову:
- Это правда, что у вас в кабинетах до сих пор висят портреты Дзержинского?
- Если вы имеете в виду преисподнюю, то там с портретиками, сами понимаете, не густо. Не к чему нам портретики-то... Что касается МВД, то - нет, Дзержинского там не уважают. А вот на Лубянке, сколько угодно. Еще есть вопросы?
- Есть. Вы не желаете выпить?
- Отчего ж не выпить, если можно выпи-ить, - громко запел чёрт, - мы зашли в шикарный ресторан! Там сидела мурка с агентом из МУРа, из-под юбки виден был наган!
- Смотрите, как бы вас не вывели, - забыв на мгновение, где находится, сказал старина Гарри.
- Вывели? - захохотал чёрт. - Вы говорите - вывели?! Очень может быть!
Появилась стюардесса. На ее кукольном личике застыла обворожительная улыбка.
- А не принести ли вам, голубушка, мне и моему лучшему другу по стаканчику греческой амброзии, - по-свойски попросил чёрт.
Держа в руке стакан с метаксой, чёрт (в дальнейшем для удобства мы будем именовать его и Петром Петровичем, и полковником, и Грызем, а иногда и просто чёртом) спросил:
- Скажите, Гарри Анатольевич, какие чувства вы испытывали, когда получали эту вашу окаянную Нобелевскую премию? Да вы не тушуйтесь, насчет чёрта я пошутил. А может, и не пошутил... - Петр Петрович засмеялся.
- Особых чувств, по правде говоря, не было. Я вам вот что скажу, нет разочарования больше, - мрачно сказал старина Гарри, - чем осуществленная мечта. Это высказывание некоего Эрнста Хайне. А кто он такой, этот Хайне, чёрт его знает... Короче, моя мечта осуществилась, и что?.. Пустота в душе, как и прежде, даже хуже. Если честно, то жить не хочется... А тут еще вы со своими фокусами...
- Если поковыряться в душе человека, - как бы между прочим заметил чёрт, лакируя острые ногти неизвестно откуда взявшейся пилкой, - поковыряться, говорю, во всех его печенках, селезенках и предсердиях, то можно выявить удивительную закономерность. Человек всегда обожал прятать свои низменные примитивные мечты за высокими словами. Заглянули бы вы в душу иному великому, знаменитому и всеми почитаемому человеку. Какому-нибудь писателю-классику, полководцу или святому мученику. Вы бы такое увидели! Все их разглагольствования о всеобщем благе, славе, почестях, справедливости и любви - ложь от начала до конца. Когда наиболее удачливые и талантливые из них достигают вершин и головами упираются в притолоку, их неудержимо тянет лечь на диван, чтобы, прикрыв лицо газетой, подремать до наступления сумерек, когда можно будет снова завалиться в постель и проспать до утра. А знаете, почему? Потому что они ленивы и умны. А быть умным - значит быть циником. Но открыто об этом не скажешь. А скажи они то, что думают, от них отвернутся.
- А ненасытность? Ненасытность властолюбца, женолюба? Или художника, композитора, которые не могут жить, не творя?
- Я был бы тысячу раз не прав, если бы затеял с вами спор. Бывают исключения, бывают. Как без них? Но пресыщенность встречается куда чаще, поверьте мне, уж я-то знаю. И сколько бед бывает от этой пресыщенности! Вы же сами признались минуту назад, что вам жить не хочется.
Старина Гарри тяжело вздохнул.
- Говорю вам, мне тошно на душе.
- Ничего, Гарри Анатольевич, не печальтесь, это того не стоит. Жить надо одним днем. Хотя это не просто, - Грызь искоса посмотрел на старину Гарри. - И действительно, как можно наслаждаться жизнью, если ты даже приблизительно не знаешь, что ждет тебя завтра, через час, через минуту? Знаешь только, что стареешь, что ждут тебя неизбежные болезни, страдания и прочая мерзость... А иной раз вообще что-то неожиданное... Знали бы вы, насколько неожиданное! Как, спрашивается, в таких невыносимых нравственных условиях наслаждаться жизнью?
- Всё, что вы говорите, необыкновенно интересно, не каждый же день с нечистой силой встречаешься, и поэтому хотел бы задать вам очередной вопрос.
- Понимаю, валяйте.
- Как это вам так похоже и органично удалось вписаться в образ Грызя?
- Мне-то? - чёрт удивился. - Да это проще простого. Вы даже не можете себе представить насколько вы все, люди, похожи на нас, чертей, я ж вам говорил...
- А у вас, простите за нескромность... словом, у вас копыта есть?
Грызь оживился:
- Гоголя начитались?
- И все же?..
- Копыта, говорите? А как же. Могу показать, - Грызь нагнулся с намерением задрать штанину.
Старина Гарри переполошился:
- Вы спятили! Вокруг полно людей! Не компрометируйте меня!
- Не хотите - не надо. Хотя копыта у меня - первый сорт. Кстати, у меня, как у каждого приличного черта, имеется полный бесовский комплект. Помимо копыт, ещё хвост, рога, складной трезубец и всё такое...
- То есть?..
- Позже узнаете. А сейчас намекну. Стандартный набор типового черта включает в себя много такого, что...
- А где они, эти все ваши причиндалы?
- Это точно, - глядя в иллюминатор, сказал старина Гарри, - кривоногость во всем... Глобальная кривоногость как стиль жизни.
Грызь засмеялся.
- А о рогах и говорить нечего. Рога есть у всех, уж поверьте, нам-то это известно доподлинно. Рога всегда были и всегда будут! Природа человека гнусна и лжива. И нечего тут на чертей кивать. А то всё черти, да черти... Будто вы, люди, лучше...
Старина Гарри вспомнил давнишнее воскресное утро. Кухня. Подгоревший кофе. Растрепанная жена в халате и шлепанцах на босу ногу. В воздухе витает привычная тревога перед ссорой.
Жена стала вяло подначивать Зубрицкого. Ни к селу, ни к городу припомнила какую-то ненужную историю из времен не столь далёкой молодости. Про какой-то театр и ресторан "Метрополь"... За ней тогда Тит ухаживал. Как бы спохватившись, добавила, что это было задолго до ее знакомства с Зубрицким. Сказала и замолчала.
"Вот же сука, - подумал тогда старина Гарри с ревностью, - самое подлое - это вот так: не договаривать..."
Но тут жена договорила:
"Он был неотразим! И в то же время такой робкий, застенчивый, неуверенный..."
"Это Тит-то?! Вот уж не сказал бы!" - задохнулся от ненависти старина Гарри.
"Да-а, будь он порешительней... - протянула жена, не слыша мужа, - будь он порешительней, мне бы не устоять".
Она отвернулась, посмотрела в серое окно, зевнула, мерзавка! и произнесла тихо:
"Впрочем, я... я и не устояла".
- Вот когда у вас, Гарри Анатольевич, рога-то начали отрастать, - сказал бессердечный Грызь, - если не раньше...
Старина Гарри непроизвольно погладил себя ладонью по голове.
- Да-да, Гарри Анатольевич, рога, - сказал Грызь, подмигнул и ухарски подкрутил кайзеровский ус, - я их чувствую, я их вижу на вашей макушке, ветвистые такие, отполированные чужими подушками...
Зубрицкий посмотрел сначала на часы, потом в иллюминатор. Непроглядная темень. "Летим уже больше двух часов... Господи, спаси и помилуй меня, грешного!" - неожиданно взмолился про себя старина Гарри. Он закрыл глаза. Какие-то черти... Нобелевская премия. Стокгольм. Роскошная гостиница. Галантный король в темно-синем фраке. Самолет. Коньяк. Грызь-Не-Грызь. Всё это настоящее. И одновременно - сказочное. Господи, со мной ли все это происходит? Старина Гарри задремал.
Разбудил его шум в салоне. Кто-то истерично кричал:
- Смотрите, смотрите, да не туда, дуры, а сюда смотрите! Вы что не видите?! Правый двигатель! Вон пламя, видите? Опять вырвалось! Из мотора...
- Где? Где? Что случилось? Какой такой мотор? Почему? - послышались возгласы.- Что горит? Кто горит? Мы горим? Самолет горит?
Истерично завизжал толстяк средних лет. Его визг был активно подхвачен сразу несколькими пассажирами.
Гарри Анатольевич увидел испуганные глаза девочки лет десяти. Она почему-то неотрывно смотрела на старину Гарри, словно моля его о спасении. Огромные синие глаза были полны слёз.
Старина Гарри прильнул к иллюминатору. На фоне небесной голубизны серебристое, мелко подрагивающее крыло лайнера казалось живым разнервничавшимся существом, обреченно летящим навстречу гибели. Из сопла наружу рвались разноцветные язычки пламени.
У старины Гарри душа, что называется, ушла в пятки. Его насквозь пронзил страх. Умирать не хотелось. Хотелось жить. Мгновенно из головы вылетело всё, что волновало его на протяжении всей жизни, мгновенно был забыт пустой разговор о разочарованности и готовности к смерти. Нет, Гарри Анатольевич совсем не был готов к смерти!
Забегали стюардессы и стюарды. Старина Гарри почувствовал, как под ним заходило кресло, а пол под ногами мелко задрожал. Истеричные крики слились в звериный рев. Теперь вопил уже весь самолет.
- У меня, - услышал он веселый голос Грызя, - у меня складывается впечатление, что наша реактивная гробница вот-вот придет в жесткое соприкосновение с землей-матушкой. И, может быть, все, - Грызь потер руки и зажмурился, - все к чертовой бабушке погибнут....
- Вам-то чего бояться! - заревел старина Гарри. - Вам хорошо, вы черт! Вы же бессмертны, чёрт бы вас побрал!
- Хотите уцелеть? - вкрадчиво спросил Грызь.
Самолет начало трясти так, что на пассажиров с полок посыпались сумки и прочая ручная кладь.
- Читал я этого Вольфганга... И Данте читал... Берите, берите, всё берите! Только спасите меня!
Черт хмыкнул.
И тут Старина Гарри вновь увидел глаза синеглазой девчонки.
Самолет начал медленно заваливаться набок и, страшно взвыв двигателями, пошел к земле. Страх перед смертью стал невыносимым. Никаких традиционных картинок о прошедшей жизни перед мысленным взором старины Гарри не появилось. Он видел только беснующихся пассажиров и мигание света в салоне. Из последних сил старина Гарри прохрипел:
- Грызь, спасите меня!
И опять перед ним возникли синие глаза, полные слез.
- И девочку... Девочку спасите!
Грызь опять хмыкнул.
- Будто без вас не знаю!
Появилась стюардесса. Ее кукольное лицо было перекошено от ужаса. Она истерично закричала:
- Господа! Сохраняйте спокойствие и пристегните ремни. Наклонитесь вперед, согните ноги в коленях, представьте себе, что вы сидите... - стюардесса подкатила глаза.
- Что вы сидите, - радостно продолжил за нее Грызь, - что вы сидите на унитазе и тужитесь!
- И с вами ничего, - кричала стюардесса, - страшного не случится. Капитан говорит, что всё находится под контро...
Тут раздался невероятных грохот, и в этом грохоте потонуло всё: и крики людей, и скрежет металла, и голос свихнувшейся стюардессы. Грохот был столь силён, что, казалось, где-то рядом одновременно заработали Этна, Везувий, Стромболи и Фудзияма.
Свет померк в глазах свежеиспеченного лауреата Нобелевской премии в области физики профессора Гарри Анатольевича Зубрицкого. Он закричал, не слыша собственного голоса, и тотчас потерял сознание.