Аннотация: 7 глава романа. Мало вычитана пока что.
Глава 7
Обитель
В дверь постучали перед тем как войти. Лотт фыркнул. Какая забота о уединении пленника. Интересно, ему дадут развлечься со шлюхой, если попросит?
-- Лотт, - Квази сложила руки лодочкой. Чародейка сморщила носик, стараясь не вдыхать кислый запах каюты. Она вошла внутрь. Длиннополое одеяние подмело грязный пол. - Нам так и не представился случай поговорить.
-- Это верно, - простодушно ответил он.
-- Ты хочешь есть?
-- Нет-нет-нет, - Лотт взмахнул руками, всем своим видом протестуя над бесчеловечным предложением. Звякнуло железо. - Пожалуй, откажусь.
Комната качнулась влево. Затем вправо. Таз с желчью зазвякал, катаясь по полу. Лотт с ненавистью следил за путешествием посудины и боролся с очередным приступом морской болезни. Если после смерти он попадет в ад, его запрут на лодке посреди океана.
Путешествие Лотт переносил плохо. Желудок не мог удержать и десятой доли съеденного. Марш не блевал разве что мочеными яблоками, которых на триреме было не так уж и много. За неделю он провонял кислым потом и чем-то настолько мерзостным, что крысы предпочли покинуть борт еще до того как корабль разнесет в щепки, а Лотт не сомневался, что так и будет.
-- Я могу снять оковы, если хочешь.
Лотт хотел.
Было очень глупо с его стороны попытаться сбежать от конвоя на корабле. Сейчас он это понимал. Лотт улучил момент, когда стражи отвлеклись, и сиганул за борт, как легендарный герой Ричард Солнцевласый. Этот рыцарь всегда спасался. Разрезал путы припрятанным ножом, уговаривал красивую подругу главаря банды перейти на свою сторону, или же, сказав что-то вроде: "Вы не уйдете от правосудия моего меча!", мог выскочить из последнего окна высокой башни, приземлившись в седло боевого скакуна.
Лотт удрал, как только корабль отчалил от берега. Марш погрузился в воду с головой и заработал руками и ногами, взяв курс к суше. Видимо, тело поняло его приказ буквально. Продержавшись на плаву ровно столько, чтобы сделать пару вдохов, Лотт пошел ко дну.
Матросы спасли ему жизнь, бросив спасительную веревку. Под улюлюканье и задорные шуточки, мокрый, пристыженный и злой то ли на реку, то ли на себя, он второй раз посетил посудину церкви.
Инквизитор, которого Квази представила как Шэддоу, решил преподать урок послушания, посадив беглеца на цепь. Лотт понял, что удрать ему больше не дадут и смирился. Пленник обустроился в просторной каюте, превратив ее в келью. Выходил редко, видя проплывающие достопримечательности из маленького окошка. Здесь не было лоска, только аскетичная обстановка. Массивный письменный стол из темного дерева, стул и кровать были пригвождены к доскам. Небольшая люстра с толстыми свечами из желтого воска, похожими на кривые пальцы ведьм, постоянно качалась, капая на половицы горячими жирными каплями. На Лотта смотрели портреты прошлых архигэллиотов. Ему казалось, святоши кривятся всякий раз, когда он тянется к тазику. Больше в каюте ничего не было. В редкие моменты, когда Лотт не размышлял над тем, какие пытки применит к нему Святой Официум, он думал про владельца этого корабля. За ним послали не самых последних людей империи, дали превосходный и быстрый корабль, один из лучших в междуречье западных королевств. Так какого падальщика здесь нет драгоценностей?! В банкротство Церкви Крови он не верил. Но еще меньше во внезапную набожность Его специально поместили сюда, чтобы что-то показать. Лотт не спешил с выводами.
Квази сняла с пояса кольцо с одним единственным ключом. Он протянул к ней руки так, как тянут их верующие к деревянным фигуркам Гэллоса и Алланы. Щелкнул замок и Лотт почувствовал себя почти свободным. Он потер кисти, потянулся и влепил Квази пощечину.
Халифатка отшатнулась, схватившись ладошкой за уязвленное место. В глазах застыло непонимание и слезы. Хорошо. Лотт боялся, что чародейка скрутит его морским узлом за такое.
-- За то, что врала мне! - Пришлось кричать, чтобы не облевать все вокруг.
-- Я говорила только правду, Лотт.
Он порылся в памяти. Квази и правда ни разу не утверждала, что не принадлежит к Церкви Крови. Это он по глупости судил о цвете ее кожи и месте рождения. Да и с чего бы было иначе? Лотт никогда не видел выходцев из обоих халифатов, принявших веру в солнцеликих богов.
Но с другой стороны - он ведь и не особо размышлял на эту тему. Квази была подозрительной с самого начала. Одга, в глубинке Священной Империи, исповедующей другую веру. Ее сопровождал покойный священник Роланд. Чародейку не трогали, потому что при ней имелись документы, дающие ей некую свободу перемещения. Зачем Церкви Крови такие сложности? Пустить иноверку в святая святых? Дать проводника? Лотт ощущал себя круглым дураком.
На крик сбежались тюремщики. Джэймс Галлард из стража реликвария превратился в мальчика на побегушках у Шэддоу. Теперь он выполнял любой его приказ, забыв про останки Миротворца и став тенью инквизитора. Парни стерегли Лотта как псы, которых натаскивают хозяева, чтобы лисицы не воровали из клетей кур. По мнению Лотта, лаяли они очень похоже.
-- Вы в порядке, сестра Квази? - спросил Галлард, сверля глазами Марша.
-- Да. Ничего не случилось. Ваша помощь не нужна.
-- Мы будем за дверью, - на прощание сказал страж, словно от этих слов Лотт должен был раскаяться во всех грехах.
-- Я знаю, что должна была открыться перед вами, - продолжила Квази. - Но поняла, что вы не примете меня, когда узнаете кто я.
Лотт промолчал. Конечно, он смылся бы при первом удобном случае от такого попутчика. Кэт ей не доверяла с самого начала. Ему нужно было прислушиваться к ней почаще. Лотт почувствовал себя старой бабкой из сказки, оставшейся у разбитого корыта. Он потерял Кэт и спас ту, кто поведет его на эшафот.
"Замечательный выбор, Лотт".
-- Ты должен понять, Лотт. Ничего не изменилось. Я все еще твой друг. Возможно, единственный. Я защищу тебя.
Квази наклонилась к нему так близко, что Лотт чувствовал кожей ее дыхание. Сурьмленные брови обезоруживали. В томных, словно рожденных в самую темную ночь в году глазах плескалась чародейская уверенность. Его маленький дружок зашевелился в штанах, но Марш усилием воли прервал позыв плоти.
Раньше он отдал бы последнюю рубаху, чтобы получить такой обнадеживающий взгляд от красотки. Сейчас Марш хотел одного - схватить ее за источающие мерзкий мятный запах волосы и приложить об столешницу.
-- Защитишь, чтобы самолично разжечь костерок поярче?
-- Никто не собирается причинять тебе боль. Только поговорить. Есть люди...
-- С меня хватит. Выметайся!
-- Лотт...
-- Я сказал - выметайся!
Квази подчинилась. Она накинула на голову белый капюшон, став неотличимой от других инквизиторов. Одна из тех, кто задает неудобные вопросы. Одна из тех, кто превращает беседу в допрос. Одна из тех, кто клещами вырвет у него признание в поедании младенцев или совокуплении с падальщиками в полнолуние.
-- Лотт, я знаю, кто ты, - сказала на прощание Квази. - Я расскажу все, что знаю, чтобы они поверили тебе. Ты встретишься с моим наставником. Благодаря нему я нашла надежду, за которой приехала в эти земли. Я хочу помочь тебе. Хочу уберечь людей, погибающих в песках и не знающих об этом. Ты еще не готов принять свой Дар. Ты предпочитаешь идти с ним порознь и не замечать, как много он может сделать для других. Но скоро это изменится.
"Ты знаешь обо мне все и думаешь, что этого достаточно для доверия. Но у монеты две стороны, Квази".
Он не мог ей доверять. Квази-путешественница. Квази-чародейка. Квази-соблазнительница. Квази-друг. Квази-проситель. Квази-инквизитор. Слишком много Квази. Слишом мало Лоттов. Вполне возможно, зверек с таким именем совсем вымрет.
Три следующих дня он провел в обнимку с тазиком. Он почти сдружился с медным товарищем, натирая края потными руками. Помещение провоняло вплоть до обивки. Открытые окна не прогоняли кислый запах плохо переваренных яиц и рыбы. Наоборот, становившийся с каждым днем все прохладнее ветер загонял затхлость обратно в ящик с проклятым человечишкой, захлопывал окна и грозил молниями и косым дождем всякий раз, когда Лотт пытался что-то изменить к лучшему.
Марш составлял планы побега от скуки. Уже после первой дюжины лет, прожитых под боком с преуспевающим братцем, он перестал сравнивать себя с романтизированным Ричардом, "чьи волосы светились, словно солнце в погожий день". И Квази, и Шэддоу четко дали понять, насколько важен он для церковников. С усмешкой Лотт признал, что выкрасть его будет намного сложнее, чем мощи Клемента.
Так, Лотт даже не рассчитывал обезоружить стража. Но он мог заговорить тому зубы и запереть в комнатах. Далее он проявил бы чудеса маскировки и прокрался между спящими по всем углам суденышка моряками. Конечно, ни один из членов экипажа не заподозрил бы в Лотте, блюющем направо и налево кормежкой, беглеца. Далее он кричал жуткую похабщину о том, где место Квази, куда может заткнуть свое чванство Галлард, и что он воспользовался запасами цитрусовых Шэддоу не совсем по назначению и точно - не ртом. Затем Лотт доставал саблю из бочки с оружием, одной из многих, которые очень любили расставлять враги доблестных рыцарей на кораблях, чтобы те никогда не уходили от них с пустыми руками, и располовинивал канат, держащий лодку на привязи.
Мрачный Жнец застал Лотта именно в тот момент, когда он пытался оправдать бездействующих инквизиторов. Марш настырно отмахивался от идеи внезапно обуявшего магов кровавого поноса, но ничего кроме забавной смерти с голой задницей в голову не приходило.
Шэддоу шла эта кличка как никому другому. Первое его появление навязало Лотту непростую компанию. Второе появление - оковы. Для Марша Шэддоу стал ангелом, приносящим только плохие новости. Квази сказала, что он занимает должность главы инквизиционного корпуса. Это внушало бы опасения, не будь Лотт напуган и до этого. Он боялся мага и ненавидел его за это. Лотт знал, насколько тот силен, знал, что не сможет с ним справится. Марш ненавидел этого типа с глазами такими же теплыми и ободряющим как у утопленника. Когда Шэддоу удостаивал его взглядом, Лотту хотелось выть. Он тоже так смотрел, когда выезжал в дозор с братом и лордом Кэнсвудским. Интересно было в первые часы. Но потом свежие чувства притуплялись, а глаза скользили по березкам, дубкам и работающим в поле крестьянам как по пустому месту. Как будто он ходил кругами вокруг путевого камня.
Лотт для Шэддоу был этим камнем. Этот человек вел себя с узником так, словно прочел того как открытую книгу и не нашел Лотта стоящим внимания. Инквизитор прошелся по Лотту косой, сняв вершки, и теперь безучастно наблюдал, как доживает оставшиеся дни то, что от него осталось.
Внимание Шэддоу всецело поглотил мандарин. Он разделял кожуру от мякоти так же тщательно, как горных дел мастер добывает неграненый смарагд из недр Костей Земли.
-- Квази просила дать тебе больше свободы, - сказал он. - Я с ней не согласен. Скажу больше - за то, что ты посмел ударить инквизитора, я бы вживую содрал с тебя кожу.
Этому Лотт верил. Шэддоу вел себя как хозяин жизни. Он и был им, падальщик его дери.
-- Но если я так поступлю, - продолжил инквизитор, смакуя первую дольку мандарина, - следующим, на ком опробуют забавное занятие свежевания, стану я. Я немного поразмышлял и пришел к двум вариантам. В первом я приковываю тебя к кровати и до конца плавания Лоттар Марш, бывший оруженосец Томаса Кэнсли, справляет нужду под себя.
Он соизволил посмотреть на Лотта. Шэддоу не улыбался. Даже в глазах не было насмешки. Мрачный Жнец пришел к нему и хочет пожать последнее, что Лотт мог делать самостоятельно на проклятой триреме. Марш понял - этот человек никогда не шутит. Он может рассказывать услышанную в хмельной пятничной таверне байку и резать человека на части, не разделяя одно от другого. Для него это будет казаться уместным действием для коротания времени.
-- Или же, - Шэддоу отвернул полу накрахмаленной рясы и отцепил с пояса нечто увесистое. - Я могу дать тебе это, и ты перестанешь доставлять мне хлопоты.
Лотт сжал кулаки. Стиснул челюсти. Если бы он мог убивать взглядом, от Шэддоу остались бы только дымящиеся сапоги.
Зло в этот мир приносит не былинный Зарок. Не демоны и не падальщики. По настоящему на гнусность способны только люди. Иногда чьи-то матери, иногда сыновья и дочери. Или те, кто богами призваны защищать людей от коварных бесов, выигрывающих спор за души живых.
-- Думаю, мы поняли друг друга, - Шэддоу принял молчание за удовлетворительный ответ. - Ты можешь подняться наверх, если сможешь. Чудный день, один из последних в уходящем году.
-- Ненавижу, - слова вырывались не из рта - из открывшейся раны. Лотт будто резал еще одну улыбку на глотке. - Всех вас. Вы сдохните. Сдохните в тринадцатом пекле. Вы будете просить спасти вас, но я плюну и пройду мимо.
Квази говорила правду. Она знала о нем очень много. И не таила чужие секреты от церковных братьев-во-крови.
Лотт смотрел на мешочек - один в один такой же, какой был некогда у Чумы. Он знал, что внутри. Знал и желал смерти двоим инквизиторам так горячо, как никогда в жизни.
-- Святая задница, носящая исподнее из преисподней, - рассмеялся Лотт. - Вот я кто. И ни на волосок меньше.
Он щедро сыпанул в ладонь "блажи грешника".
***
Их корабль носил название Белокурая Дева. Борта судна покрасили белой водостойкой эмалью. Мачты покрыли червонным цветом, алые паруса могли принадлежать только кораблям Церкви. Встречавшиеся в пути биремы Торгового Союза трубили в горны, приветствуя Белокурую Деву. Флаг, закрепленный на флагштоке, с изображением мужчины и женщины, заключившими солнечный блин в тесные объятия, давал триреме невиданную свободу. Корабли лавировали, пропуская их вперед, не смея и на минуту замедлить путь.
К концу второй недели путешествия Лотт пообвык к обстановке и старался побольше бывать на открытом воздухе, избегая своей каюты, очень напоминавшей тюремную камеру. Деревянная фигура грудастой блондинки, закрепленная под тараном, тащила их вперед, словно одна из валькирий нордов. Матросы звали ее Гальюнной Леди, и Лотт очень быстро понял почему. Экипаж корабля справлял нужду сидя на сетке, прикрепленной прямо под носом триремы. Женоподобную ростру чистили ежедневно, что не мешало ей покрываться коркой дурно пахнущего налета на следующий день.
-- Это приносит удачу, - сказал ему боцман со ртом, полным сколотых в портовых потасовках зубов.
Вторая причина, по которой Лотт избегал находиться на носу корабля, заключалась в том, что он боялся воды, так же сильно, как и ведьмы пустынных земель Кальменголда. Лотту казалось, что корабль движется слишком быстро. Дерево резало волны, поглощая за день такое расстояние, какое конь не покроет и за три дня.
Ветер благоприятствовал Белокурой Деве. После частых дождей воздух стал холоднее. Солнце светило тускло, из летнего пожара превратившись в осеннюю лучину. Лотт кутался в теплую куртку, подбитую соболиным мехом, но все равно заработал насморк. Команда корабля в первые дни относилась к нему с недоверием, но после того, как Шэддоу разрешил ему выйти на верхнюю палубу, Лотт стал для них чем-то вроде помощника Гальюнной Леди и служил громоотводом от частых в это время года штормов.
Не нужно быть гением, чтобы понять - трирема плыла в Солнцеград. Белокурая Дева покинула извилистый Кассий, чей исток брал начало близ Бенедиктии. Лотт не особо следил за маршрутом. Они следовали на север, вот все, что он знал. Мимо мелькали дремучие боры с вековыми кедрами и соснами, молодые рощицы и стремительно лысеющие лиственницы. Иногда их сменяли голые пашни, раздираемые бороздами. Совсем редко - рыбацкие деревушки, чьи берега заслонили баррикады из сетей и вязанками сушащейся рыбы. Вода под кораблем была то прозрачной до такой степени, что можно было разглядеть плескавшихся там карасей, то мутной от тины. Одна из рек, кажется, ее называли Святой Марьей, до сих пор цвела. Ярко зеленая, махровая от всплывших водорослей вода обволакивала борта триремы. Матросы спускались по такелажным снастям, чтобы скребками счистить треклятый бентос, грозящий сковать подвижность корабля.
Вскоре Белокурая Дева остановилась в Мышеграде, чтобы пополнить запасы. Матросы вырвались из судна, будто их задницы жалили осы. Команда корабля исчезла с поля зрения молниеносно, осев в здешних кабаках, опорожняя бочки пойлом в обмен на интересные истории, развлекающие обывателей. Экипаж мог бы быть и грозой среди пиратов Лихого моря - люди на борту ничем не отличались. Какой матрос не любит маленьких радостей жизни?
Он тоже не отказался бы проветрить мозги, но Галлард с постной физиономией испортил бы все веселье. Лотт ограничился тем, что изучил город с борта корабля. Мышеград построили около трех сотен лет назад. Города в Священной Империи возникали по трем причинам. Крепость, имевшая важное стратегическое значение, потребляла так много ресурсов, что дешевле было основать близ нее поселение, а не таскать фураж, тратя дни и силы, чтобы кормить ораву защитников отчизны. Место Силы привлекали Церковь. Каменщики закладывали первый камень будущего костела, бравшего в осаду святыню. А далее подтягивались богомольцы, решившие связать судьбу с этим местом. В случае с Мышеградом был третий вариант. Здесь пульсировала транспортная артерия, связывающая товарооборот Делии и Священных Земель. Кожевники волокли тюки с кожей водного дракона. Представители ордена агапитов, носящие на шее медные монеты вместо святых символов, заключали контракты на доставку синелиста, чтобы затем перепродать его втридорога тем, кому по карману такое лечение. В Делию отправлялись заморские пряности, засахаренные фрукты из Сеннайи, золотое вино Аурии и кровавое из епископств, расположенных по другую сторону Многодетной. А так же золото, серебро и диковины южных народов - все, что не оседало на пути через Дыхание Алланы.
Делийцы и сейчас ощущали горечь от того, что не смогли проломиться через Кости Земли, как это сделал гений Фиосетто. Ученики учеников мастера грызли гранит долгие двадцать лет и продвинулись едва ли на четверть. Им мешали снегопады, спускавшиеся из каменных отдушин гули, охочие до человечины, и сам рок. Легенда гласила, что души не погребенных до сих пор вьются вдоль Перевала Проклятых, как стервятники над падалью.
Но с другой стороны, Марш не мог не признать, что невозможность напрямую торговать с другими странами, оживляла рынок Империи. Он видел горящие глаза дельцов, покупающих целые трюмы всякой всячины еще до того как ее выгрузят на пристань. Торговцы покупали гигантские раковины моллюсков и радужную сталь Южного халифата, глиняные таблицы, заполненные мудростью древних, излитой в виде письменной вязи и однострунные мандолины далеких народов. В ход шли рога оленей, медвежьи шкуры, когти падальщиков и соловьиные язычки, отпускаемые по сотне за раз. И все это легко найдет покупателя, если знаешь торговое ремесло как свои пять пальцев.
Мышеград не имел крепостных стен, хотя высокие дома, доходящие иной раз до пяти этажей, легко могли сойти за оборонные сооружения при случае. Он был свободным городом - это условие Делии поставил архигэллиот Пий Второй и она его приняла. Потерпевшая фиаско в войне против Церкви Крови, лишившаяся династии Фениксов, страна пошла бы и не на такое.
Лотт узнал об этом от вернувшегося из кабака приятеля с зубами, похожими на стеклянную розочку в руках бандита. Мэддок был шкипером и дело свое знал. Плавал под парусом Белокурой Девы второй десяток лет. Это он рассказал о том, как город победил чуму. Когда Мышеград закрыли, чтобы зараза не распространилась по округе, городской голова стал платить хлебом за каждую пойманную крысу и мышь в городе. Жители за месяц переловили всех грызунов в городе и болезнь ушла.
-- Самые сметливые разводили крыс, - подмигивая, сказал Мэддок. - Они кормили их до отвала. И приносили жирных зверьков градоправителю еще долгие годы.
Конечно, прибыльное дельце потом прикрыли, да и серошкурые доедалы отходов постепенно вновь наполнили улицы Мышеграда, но слава былых дней осталась и дала приречному городку имя.
Дни шли чередой, сливаясь в единый и бесконечный час ожидания. Лотт изводил себя догадками о том, какой будет его дальнейшая судьба. Что им нужно?
Галлард считал, что Лотта придадут показательной казни перед всеми жителями Солнцеграда. Квази считала, что с ним просто хотят поговорить в инквизиции. Шэддоу многозначительно молчал. К концу третьей недели путешествия, Лотт готов был сам взойти на плаху, только бы ситуация прояснилась. Он и не думал, что неведение может стать пыткой.
В один из идущих чередой серых дней Лотт вышел на палубу, чтобы облегчиться и не увидел берегов. Тучи затмили солнце сплошным дымчатым ковром и бежали подобно лучшим скакунам аргестийского ипподрома. Ветер, подражая им, гнал волны. Буруны вставали гребнем, а затем обрушивались обратно в пучины. Всюду, куда ни глянь - одна вода. Она начиналась на западе и скрывалась на востоке.
У Лотта перехватило дыхание, и закружилась голова. Чтобы не упасть, он ухватился за леер, прикрепленный один концом к фок-мачте, а другим к правому борту.
-- Захватывает, правда? - Мэддок сложил руки на гурди. - Столько лет плаваю и все равно не могу привыкнуть.
-- Мы в море? - не веря себе спросил Лотт.
Мэддок показал оскал обломков, служащих ему зубами:
-- Нет, парень. Это Река Великого Договора.
-- Ух, ты.
Это все, что он мог сказать сейчас. Самой большой рекой, которую Лотт когда-либо видел до сегодняшнего дня, была Добрая Дочь. Тихая, всегда полная рыбой, замерзающая зимой и не смывающая деревни в период паводков река брала начало из Многодетной, как и остальные ее братья и сестры.
Она разделила Кальменгольд и Лизеншир, спускаясь дальше на юг, отколола Шэнсвуд и терялась среди дремучих иссиня-черных дубов Леса Дурных Снов. Говорили, именно ее притоки наводнили Гиблые Топи, приведя в эти земли малярию и образовав обманчиво спокойные ряски да болота.
Лотт множество раз видел Добрую Дочь из окна родового замка лорда Кэнсли. В десять лет ему казалось, что река тянется бесконечно. Когда ему исполнилось двадцать, и сир Томас впервые взял братьев Маршей на Совет Круглого Стола, Лотт в этом еще раз убедился. Они плыли на ладье Вольницы. Корабль двигался против течения медленно, но с упрямством жителей Тринадцати Земель. Лотт помнил, какими далекими казались берега. Темная вода была маслом, просящим огнива, чтобы зажечь огонь до небес.
Сейчас, глядя, как Белокурая Дева движется по величественному, покрытому складками полотну Лотт осознал, насколько ошибался. Ее называли по-разному. Старое, доставшееся от покоривших-ветер имя "Амплус" означало свободу. Церковь Крови нарекла реку Многодетной. Считалось, что Амплус дала начало всем рекам Священной Империи. Самые известные из них назывались Братьями и Сестрами.
Лотт точно знал, что три из четырех сестер размежевали спорные земли княжеств. Отважный Сын выступал границей Священных Земель и Борейи. Если бы они плыли на запад, то непременно бы добрались до Дыхания Алланы - рукотворного прохода через Кости Земли. Фиосетто начал его в юности и к старости была проделана едва ли четверть пути. Грандиозное строительство длилось около века и когда все работы подошли к концу, по легендам, сами боги спустились, чтобы полюбоваться на это. Сейчас вереницы торговых суден и множество барок, груженных мрамором и бревнами, снуют по Блудному Сыну, оторвавшемуся от семьи и исчезающему в степях Приграничья.
Поверни их трирема на северо-восток, непременно пробила бы дно, напоровшись на каменный осколок у отмелей Мертвого Сына, осушенного после землетрясения у Перевала Грешников.
Злой Сын, щерившийся опасными порогами, выходящий из берегов, кишащий рыбами, питающимися мясом, наводил ужас на Кальс и Эльс и исчезал, орошая Крылья, в Пенной Бухте.
Амплус породила восемь детей, выступивших в роли судей, которые дали нерушимые границы верующим в Гэллоса и Аллану. За это люди назвали ее Рекой Великого Договора. Лотт, сын сельского старосты, с позором выгнанный Томасом Кэнсли сейчас находился на борту корабля бравшего приступом водное чудовище.
Лотт смотрел на темное зеркало Амплус и старался не думать, сколько судов затопила река.
Он достал свинцовый грузик и бросил за борт. Раздался плеск и леска, крепящаяся одним концом к пальцу Мэддока, а другим к свинцовому окатышу, начала ритмично разматывать катушку. Лотт смотрел на это с возрастающим беспокойством. Затем со страхом, так как нитка кончилась, а дна грузило явно не достигло.
Лотт отступил от края борта чрезвычайно осторожно, словно одно неверное движение могло перевернуть Белокурую Деву.
-- Один раз я изловил огромнейшую рыбину, - похвастал Мэддок. Он руками пытался показать реальные размеры добычи. - Глаз у нее не было. А на лбу, клянусь Гэллосом, висел мигающий фонарик! Он мигал как маяк и зазывал мальков в пасть, полную самых острых зубов в мире.
Желудок требовал поцелуя с медным тазом как никогда до того дня. Лотт почти с радостью спустился в свою каюту. Пульсирующий фонарик, зазывающий в жуткий зев чешуйчатой твари, снился ему не одну ночь.
В один из осенних дней, когда непонятно вверх ногами ты находишься или нет, потому что вместо твердой земли стелется жидкий атлас, а небеса низвергают каскады хляби, их накрыла тень. Сперва Лотт испугался, так как думал, что начался шторм и чудовищная волна хочет поглотить экипаж. Но секунду спустя перед окошком пронеслись каменные ворота. Лотт не поверил глазам. Марш высунул голову из окна. Трирема прошла через один из Божьих Лучей.
Каменная стрела, чей низ покрывала сизая цвель, а верхние портики рыбацкие сети, соединяла Солнцеград и далекий берег. Массивные плиты эстакад покоились на ввинченных в илистое дно основаниях. На стыках, соединяющих части моста, покоилась фигура, зажатая в круге. Луч Гнева, чьим покровителем был Святой Иероним, принявший мученическую смерть, понял Лотт.
Путешествие к святому городу теперь казалось не таким уж и затянутым. Лотт смотрел на деревянного святого, и понимал, что это конец его жизненного пути. Возможно, его тоже постигнет эта участь. Язычники привязали Иеронима к колесу и спустили по наклонной в пропасть. Легенда гласила, что колесо вознеслось на небеса, потому что Ироним молился богам усерднее, чем кто либо.
Прозвучала команда сушить весла. Белокурая Дева пошла под одним парусом. Рулевой правил вдоль Луча Гнева, взяв мост за ориентир. Лотт слышал стук бесчисленных копыт по мостовой. Движение здесь не прекращалось даже ночью. Солнцеград проступал сквозь туманное утреннее полотнище частями подобно тому, как неторопливый художник толстыми мазками завершает абрис чернового варианта. Лотт видел зубцы стен, заканчивающихся над обрывом. Каменщики работали денно и нощно, восстанавливая город, надстраивая новые жилища поверх старых. От большой четырехугольной башни, чьи каменные бортики напоминали вороний клюв, словно жуткий кожный нарост тянулась рвавшаяся из недр золотая жила. Похожий на можжевеловую поросль металлический кристалл говорил всем судам: "Здесь не место грешникам. Вы плывете в обитель Церкви-на-Крови".
Не смотря на гомон прохожих, Лотт услышал жалобный стон. Он поднял голову и замер, прикованный к месту.
-- Воды-ы-ы, - просил смертник, прикованный к колесу. - Пожалуйста, дайте воды.
Их было много. Десять, может больше. Лотт слышал о показательных казнях. Инквизиция находила ересь по всей империи. Богохульников, клятвопреступников, лжепророков, сектантов, извращающих святое писание в свою пользу, жрецов древних богов и культистов новых. Лотт знал, за что наказали этих бедолаг. Они отреклись от Гэллоса и Алланы. И были достаточно глупы, чтобы сделать это при свидетелях.
Трирема, ведомая Гальюнной Леди, двигалась в лоно инквизиции под замогильный стон и мольбы о милосердии, обращенные неизвестно к кому. Лотт взглянул исподлобья на Псов Господа. Квази говорила с Шэддоу. Разговор не доставлял удовольствия никому из их. Чародейка спрашивала, глава ордена инквизиционного корпуса отвечал односложно, что явно не устраивало халифатку. Мрачный Жнец сложил руки за спиной и покачивался с пятки на носок. Лотт мог бы душу заложить на то, что ему нравятся стенания оставленных на медленную смерть людей. Он получал удовольствие, причащался от чужих мук, словно только так и должно получать божью благодать в этом мире.
Невидимая кисть сделала еще один мазок и появилась береговая линия. Солнцеград некогда был простым куском камня, брошенным великаном в Многодетную, да так там и оставшимся. Сложно сказать, что послужило причиной строительства города - выгодное для торговли место, часто случавшиеся до восхождения солнечного шара к небесам чудеса или то, что здесь погиб Гэллос. Как бы то ни было, Солнцеград рос, вытягивал к небу длинные иглы башен и шпили епископских поместий, похожих на замки. Люди текли сюда непрестанным потоком. Лотт прибыл в муравейник, растревоженный, готовый рвать тех, на кого укажет перст архигэллиота. Здесь были собраны все чудеса света. В разных местах города множились как грибы после дождя диковины - Собор Святой Элайзы, восьмиугольные башни Пальцев (?) Святого Джерома, мелькавшие в низинах триумфальные арки "наставников королей", расписные купола круглых как монеты святого Агапита Медника храмов. Лотт не знал и половины красот Солнцеграда. Лорд Кэнсли обещал взять их с собой на День Покаяния. Лотт помнил, с каким нетерпением они с братом ждали, когда очередной мученик отдаст жизнь, окропив алтарь перед Обителью.
Даже сейчас он с неохотой признал, что хочет увидеть Солнцеград изнутри.
Туман таял как лед по весне. Проступили и другие лучи, связывающие город с западом, востоком, югом и севером. Солнцеград воссиял золотом и раскаленным песком, как и подобает столице Святой Империи.
Белокурая Дева бросила якорь в малом порту города. Было непривычно снова коснуться твердого камня. Казалось, что под ногами до сих пор шатающаяся палуба. Лотт сделал неуверенный шаг в направлении водоворота улиц и плетеных диким виноградом атриумов. Галлард тут же взял его под локоть и одернул.
-- Куда собрался? - шикнул на ухо рыцарь.
Родриго, еще один хранитель реликвария, заключил в замок вторую руку. Они силком потащили его к ждущему у пристани паланкину. Когда Лотт оказался внутри, носильщики подхватили деревянные жерди и быстрым шагом понесли ценного пленника через город. Внутренности носилок были отделаны красным как бьющая из рассеченной артерии кровь шелком, подушки набиты нежнейшим птичьим пухом, от которого задница любого здравомыслящего человека испытает самый мощный экстаз за всю жизнь. Если бы тюремщики не зажали его по бокам, Лотт мог бы подумать, чо стал благородным и едет на званый обед. Галлард опустил занавеси. От Родриго разило чесноком так сильно, что Лотт старался дышать только ртом.
Они ехали в полном молчании. Галлард выглядел довольным собой. Лотт не мог не признать, что хранителю реликвария очень повезло. Позволив Лжеклавдию улизнуть с доспехами Миротворца, рыцарь мог ставить крест на карьере и готовиться к жизни безликого, отмаливающего грешки в Приграничье до конца дней. И тут на сцену выходит наивный дурачок Лотт, решивший поиграть в благородство. Он на блюде принес блондинчику церковное помилование.
Сквозь щели между занавесками мелькали силуэты роскошных зданий. Солнцеград покоился на каменном куске с вкраплениями золотой руды. Для домов и кладки дорог использовали безумно дорогой желтый мрамор, добываемый в делийских копях и лазоревый гранит, вывозимый Торговым Союзом из сердца Волчьей Пасти ощетинившимися копьями кораблями. Солнцеград не мог расти вширь, поэтому брал приступом высоту. К домам подводились витые и каскадные лестницы. Некоторые этажи были похожи на пещеры. В зданиях зияли гигантские дыры. Их соединяли откидные мосты. Лотт видел, как эти узелки стягивают город, не дают ему распасться на отдельные составляющие. Люди рождались, росли, заводили семьи и умирали в этих сосульках. Они ходили на мессы сквозь триумфальные арки, торговались на рыночной площади прямо с балкона, нависающего над чьей-то лавкой, выливали помои в канализационные стоки, позволяя ручьям образовывать замысловатые водовороты в лабиринте тесных улиц помнящего юность богов города.
Лотт знал, что Солнцеград состоял из трех зон - внешнего кольца, среднего, и внутреннего. И чем ближе к центру города они приближались, тем набожнее становились его обитатели. Мирская суета осталась позади. Здесь повеливали речитативы молитв и благодатный колокольный перезвон. Внутреннее кольцо Солнцеграда занимали соборы и базилики святых. Рядом с проезжающим паланкином били ключом многоярусные фонтаны и покоились в гротескных позах статуи архигэлиотов, а стены лоснились от расписных барельефов, передающих мифы Книги Таинств.
Носильщики торопились - паланкин слегка потряхивало. Они вошли под сень чего-то огромного. Утро сменилось сумерками.
-- Мяты?
Лотт предложил пару сушеных листьев из сумы Кэт. Инквизиторы перелопатили все внутренности потрепанной вещицы на предмет припрятанных ножей и других режуще-колющих предметов. Они очень старались, но так и не нашли предлога отобрать ее у Лотта.
- Не поймите неправильно, вы мало что не мироточите, ребята. Особенно ты, - он обратился к воняющему чесноком Родриго. - Но мы вроде бы как в столице. Не последние люди здесь живут, да? Не мешает освежить дыхание.
Галлард не удостоил его ответом. Родриго отдавил каблуком пальцы левой ноги. Немного подумав, тюремщик запустил загребущие руки в суму и взял всю мяту, что в ней оставалась.
-- Да. Бери, не стесняйся, - приободрил его Лотт. - Дарю от чистого сердца.
Паланкин остановился. Конвоиры вывели его наружу. Строение не походило на инквизиционный корпус. Его бы Лотт ни с чем не перепутал. Нет, его привели к чему-то более огромному. Лотт догадывался, перед чем стоит, хоть и находился не у парадного входа.
-- Мы ведь друзья, парни?
Галлард постучал в дверь. Самую обычную, без золотой отделки и росписи.
-- Замолвите за меня словечко? Галлард, я же помогал тебе с мощами в Бенедиктии. Родриго. Свежее дыхание на вес золота. Парни?
Дверь бесшумно отворилась. Конвоиры мало что не впихнули его внутрь. Лотт приготовился к самому худшему.
***
Может, он?
Одетый в багряную сутану человек громогласно читал молебен у иконы Тудэса Блаженного. Сутулый от старости, он твердил заученные из талмудов слова во всеуслышание. Слишком пафосно для того, кто отмаливает свои и тем более чужие грехи. Этот человек походил больше на торговца, продающего из-под полы костяшки пальцев святых, отрытые из чумного могильника. Продавец чудес.
Пошла бы ему архигэлиотская сатурния? Падльщик пожри его душу, если Лотт знал ответ.
Монахиня с выражением лица человека, находящегося на первой неделе поста, провела его под своды сердцевины Церкви Крови. Словно новорожденный, впервые вытащенный из лона матери, он вышел на свет после продолжительного плутания по просторным, но темным анфиладам.
Оставив его скучать, глядя с балкона на зал приемов, женщина удалилась.
Золотой, кажущийся неподъемным трон Наставника Королей пустовал. Оставался вакантным и скромный деревянный престол архиалланесы. Священнослужители старательно делали вид, что его не существует. Лотт изо всех сил помогал им в этом начинании. Сидел себе на лавке, положив ладони на колени как ученик, внимающий своему первому уроку.
Он посмотрел в сторону тканого полотнища. Гэллос и Аллана в ореоле неземного света обнимали пульсирующую сферу. Начинавшаяся под куполом, поддерживающимся десятью колонами, тянущаяся во весь рост Обители Веры и ласкавшая язычками-кисточками отполированные панели ткань неплохо оттеняла человека, стоявшего перед ней. Со стороны казалось, что он невелик и неплохо сложен. Но как только Лотт пригляделся, понял, что смотрит на жирного толстяка, уплетающего что-то напоминающее ватрушку.
Это мог быть архигэллиот. Скопцы склонны к полноте.
Лотт продолжил осмотр. Трое церковников вели размеренную беседу у опорной колонны, сделанной в виде архангела. Посланник богов держал на плечах своды, но на лице его скульптор высек вечную улыбку. Он страдал и радовался этому. Мука превратилась для него в развлечение.
Марш хмыкнул. Он и сам ощущал нечто подобное. Кажется, Лотт чувствовал легкое возбуждение от передряг, выпавших ему дорогой. И все бы ничего, но погибли люди. Погибла Кэт. Желтоглазая не смогла удержаться на веревке. Лотт все еще балансировал. Он смог выжить. Это было несправедливо. Он чувствовал себя ублюдком. Он радовался что жив. Где-то в глубине души он знал, что еще побарахтается перед смертью. Но с другой стороны, сколько человек способны принять смерть как данность? Сказать себе, вот и конец, ты умираешь. Люди хватаются за жизнь. Они могут сделать последний вдох и все равно не смогут надышаться и будут сильно удивлены, когда легкие изменят им.
"Слишком молоды для архигэллиота", подумал Лотт, отводя взгляд.
Юркий священник с вздернутой кверху бородкой на южный манер ковылял к амвону. Он опирался на клюку и подволакивал ногу. Собравшиеся вежливо приветствовали его поклонами. Алланесы приседали в глубоком реверансе.
Лотт вздохнул.
Бесполезно. Все могут быть архигэллиотом. Старики похожи друг на друга. Дряхлые. С распухшими от подагры конечностями, маразмом и подводящим по ночам мочевым пузырем.
-- Я бы не ставил на него.
Лотт мало что не подпрыгнул. Рядом с ним расположился церковник. Лотт не считал себя великим воином, но каким же нужно быть растяпой, чтобы к тебе подсели, а ты даже этого не заметил?
-- Простите?
-- Ты ищешь Иноккия, разве не понятно? Того, по чьему приказу тебя доставили в Обитель Веры.
-- Вы знаете обо мне?
Лотт оценил монашка. Грубо тканая ряса говорила об аскетичном образе жизни. На шее у незнакомца болталась желтая монетка. Значит, с ним говорил медник. Монах был стар, но по нему трудно было сказать, сколько десятилетий осталось за плечами. Шесть, семь? Восемь? Он не был упитанным, но и голодающим этого человека сложно назвать. Монах напоминал Лотту старого капеллана Кабаньей Норы. Обычный человек, чья зрелость плавно перешла в старость, да так там и осталась. Казалось, медник только всю жизнь и дожидался того, чтобы поседеть, нажить морщины с пигментными пятнами и начать поучать молодых как следует жить.
-- Все знают о тебе, - благодушно сказал агапит. - Почему, как думаешь, они сегодня здесь? Почему ведут себя как болванчики, намалеванные в Книге Таинств?
Монах с хитрым видом достал из-за спины плетеную бутыль с подозрительно темной жидкостью, плещущейся внутри. Поразительно здоровыми и крепкими зубами откупорил горлышко и сплюнул пробку прямо на пол. Не обращая на потерявшего дар речи Лотта, он выпил изрядную часть содержимого.
-- Будешь?
-- Они знают...
Мысли завертелись с бешеной скоростью. Эти люди устроили представление ради него. Лотт все еще не понимал происходящего. Зато он догадался, почему старец с острой бородкой не подходит на роль архигэллиота. Облаченный в красную хламиду священнослужитель был чересчур любезен с молодыми монахинями, поющими в хоре. Марш видел, что тот смотрит на них не как пастух на отару, но как хищник, подбирающийся к добыче. У него наверняка кое-что болтается между ног.
Священник понял, что Лотт не станет его собутыльником и отставил вино в сторону.
-- Конечно. И стараются показать себя во всей красе.
-- Мне? Но почему?
-- Кто сказал, что речь идет о тебе, Лоттар Марш? - медник спрятал ладони в широких рукавах рясы, словно ему стало холодно и неприятно. - Они стараются отличиться перед Церковью.
Лотт еще минуту переваривал сказанное.
-- Под церковью вы понимаете архигэллиота?
Медник молча смотрел на него и это было даже лучше утвердительного ответа.
-- Иноккий использовал меня, чтобы выяснить, кто из них верен престолу?
Молчание затягивалось.
-- Чужая душа полна тайн, - наконец ответил агапит. - Может быть, дело только в тебе, а все остальное шутки ради. Одно могу сказать точно - ты не хочешь быть пешкой в чужой игре. Да и кто хочет? Уж точно не я.
Медник решительно поднялся со скамьи. Подал руку.
-- Прогуляемся.
-- Не думаю, что мне позволят выйти, - недоверчиво ответил Лотт.
-- А ты видишь здесь кого-то, кто запретит?
И верно. Шэддоу исчез сразу же после того, как доставил его словно тюк со скоропортящимся товаром. А Галлард сотоварищи дали под зад у самого порога церкви и предоставили Марша самому себе. Или сделали вид.
В любом случае, Лотту нравилась идея хмельного агапита. По крайней мере, он выяснит насколько ослабили поводок.
От мысли, что его не станут пытать, рвать ногти на пальцах, закручивать винт в височную кость и прочие малоприятные радости инквизиционного допроса с груди упал тяжеленный камень.
Им разрешили многое. Медник и Лотт покинули Обитель так же быстро, как покидает бордель не заплативший клиент. К центральной площади примыкал гигантский собор Святого Агапита, чей фасад облепили тусклые кругляши. Гигантская голова пса с острыми башенками-ушами представляла Святой Официум. Позади полумесяцем нависала Обитель Веры. У Лотта глаза заболели от обилия желтизны. Редкий мрамор Костей Земли для постройки завозили флотилиями. Золотые скульптуры теснили одна другую, словно соревнуясь в тщеславии.
Посреди площади красным бельмом застыл невзрачный алтарь. Именно туда и вел его медник. Редкие прохожие оглядывались на них, и Лотт нехотя признал, что и сам чувствовал себя святотатцем, рушащим устоявшийся порядок вещей.
-- Подойди, - велел агапит. Монах застыл в шаге от алтаря. Он волновался, хоть и старался не подавать виду.
Лотт медлил. Он знал, как чтут люди Империи каменный клык. Сколько здесь умерло людей? А сколько лет насчитывала империя? Одна тысяча двести тридцать девять жертв окропили бездушную штуковину кровью. Ей пропитались белые плиты вокруг. Сам алтарь словно светился извне. Именно здесь Зарок смертельно ранил Гэллоса. Именно здесь его жена Аллана вознеслась на небеса, навсегда забрав с собой солнце.
-- Что ты видишь? - спросил медник.
Алтарь кровоточил, словно кто-то всадил лезвие в его нутро. Прозрачные жгуты адского огня, слабые и клонимые ветром, трепетали подобно свече под чужим дыханием. Лотт протянул к ним руку, и тут же отдернул. Язычки лизнули руку и превратились в щупальца. Каждое из них схватило по пальцу, и потянуло к себе. Камень заходил ходуном. Из навершия, напоминающего звериный коготь, потекла тягучая смазка. Она несла в себе знакомые эссенции.
Запах женщины. Смрад трупа. Аромат ладана. Вонь испражнений всех людей мира.
Алтарь сбрасывал шелуху. Он раздвигал неподатливые лепестки подобно невесте, раздвигающей ноги в брачную ночь. Он приглашал заглянуть внутрь, как это делает мухоловка, зазывающая жуков отведать заманчиво пахнущий нектар.
Он видел совокупляющихся ангелов. Его заставляли смотреть на поедающих друг руга детей. Демоны оторвали веки, обнажив глаза.
Вкус праха, меда, крови и сажи заставлял глотать обильную слюну.
Лотт слышал пение и трубный глас. Его вел хруст костей и лопающихся как скорлупа орехов панцирей многоножек. Седьмое пекло влекло к себе и Марш чувствовал, как поддается этому зову.
Ему как никогда хотелось умереть. Перегрызть вены, вырвать язык, чтобы устоять перед искушением и не сорвать одежду, бросившись в разверзшуюся бездну.
Он повернулся к жертвеннику спиной. С удивлением заметил, что по лицу бежит не пот, а слезы. Лотт посмотрел на свои руки. Он сжимал кулаки изо всех сил. Ногти впились в ладони, прочертив на плоти борозды.
Медник подал ему бутылку вина и на этот раз Лотт приложился к ней без колебаний.
-- Ты видел.
Он не спрашивал. Утверждал.
-- А не должен был?
-- Никто не видит. Люди ходят здесь каждый день. Молятся, беседуют. В День Покаяния открываются врата, и мы приносим жертву, чтобы червоточина утолила глад. Только тогда приоткрывается вуаль. Оно не показывает лицо. Только оскал. Он ужасен, но это ничто по сравнению с истинным обликом. Но не сейчас. Никто не знает, что червоточина всегда голодна. Всегда готова прийти в мир. Оно ждет своего часа. Маленького шанса.
Монах говорил, не отводя взгляда от алтаря.
-- Лик ада дано узреть немногим. Я один из них.
Он смотрел не мигая. Лотт проникся искренним уважением к нему. Невысокому и сгорбленному. Но более сильному духом, чем он сам.
Медник достал оттопыривающий хламиду предмет. Покатал в руке будто безделицу.
Лотт затаил дыхание. Даже в самых тайных мечтах он не надеялся в такой близи увидеть Яблоко Империи. В детских сказках яблоки бывают отравленными и красными как опавший кленовый лист. Либо золотыми и дарующими вечную молодость. Держава была меньше, чем в манускриптах, что давал ему почитать капеллан. Она спокойно умещалась в руке и отнюдь не сверкала божественным светом. Тонкий как сенайский шелк хрусталь заключил в темницу кусочек легенды. Солнечная чешуйка парила в воздухе. Казалось, она всеми силами пытается воссоединиться с небесным светилом, разорвать путы и лишить людей последней надежды.
-- Теперь и ты тоже, - добавил Иноккий.
Архигэилиот подал ему руку. Безымянный палец опоясывал перстень с печатью, открывающей любые двери, даже те, что находятся в небе. Лотт коснулся губами холодного металла. Он ожидал судебного разбирательства. В крайнем случае разговора по душам с помазанным гэллиотом Тринадцати Земель.
Лотт не знал, что ответить главе церкви. Он смотрел на него снизу вверх, и теперь казалось, что именно так должен выглядеть архигэллиот. Иноккий жестом велел ему подняться.
-- Неисповедимы пути богов, - изрек Иноккий, беря его под руку и ведя к журчащему фонтану. - Мог ли молодой я надеяться, что возглавлю орден агапитов когда-нибудь? Мог бы зрелый я в помыслить, что встану в один ряд с такими, как Клемент Миротворец, Франческо Просветитель, Пий Хранитель?
Они сели на портик фонтана. Извергающие из уст пышные водные потоки рыбы барахтались в сетях, расставленных голым по пояс человеком. Фиосетто изобразил Мильтиада простым рыбаком, а из людей слепил карасей, щук и окуней. Архигэллиот привел к солнцу первых верующих стоя в воде. Амплус забрала язычников, а отдала солнцепоклонников.
-- А ты, Лотт? Надеялся когда-нибудь стать чем-то большим, чем оруженосец при лорде?
Лотт ответил честно. Он хотел, да и кто не хочет? Он старался стать таким человеком. Но иногда будущее зависит не только от тебя.
-- Почему не стал им?
И снова он ответил честно. Лотт обжегся один раз. Сильно и больно. И больше повторять ошибки не хотел. Он взял за привычку не доверять людям. Искать только своей корысти и считал других лишь досадными препятствиями. Куда это его привело? На дно пекла, туда, где горит задница Зарока. И самым страшным было осознавать, что ему нравилось там.
-- Тебе выпала редкая честь стать божьим перстом, Лотт. Спасать людей, используя Дар, щадить драгоценные звезды душ. Но ты предпочел скрываться. Бежать от судьбы вместе с покорившей-ветер и халифаткой Квази, вместо того, чтобы пойти к нам. Почему, Лотт?
Язык прилип к небу. Последний из Маршей провел потными ладонями по штанинам. Один из карманов что-то хранил. Пальцы нащупали бугорок. Лотт сжал его словно святой знак.
-- Потому что я не достоин, - сказал он. - Боги ошиблись.
-- Не спеши считать себя прозорливее Гэллоса, - тихо ответил ему Иноккий. - Ты таков, какой есть и никто, даже боги не сделают из тебя спасителя душ человеческих, если сам того не захочешь. Но не спеши говорить то, чего не ведаешь.
Фонтан привлекал стаи птиц. Юркие крылатые вились вокруг, стрекоча и посвистывая. Редкие капли задевали затылок, но Лотт сидел смирно, не смея сдвинуться даже на длину ногтя.
-- Что ты знаешь о апокрифах, Лотт? - спросил Наставник Королей.
-- Это книги лжецов.
Так говорил капеллан Кабаньей Норы им с братом. Лотт помнил только те легенды, в которых говорилось о смелых воинах. Имена святых дев, старозаконников и буквоедов, писавших заповеди и притчи Книги Таинств со слов привидевшейся им Аланы, он пропускал мимо ушей. Когда доходило до таких тонкостей они с братом предпочитали измываться над длинным носом обучающего их чернеца, который, казалось, хочет проткнуть святое писание насквозь - капеллан был подслеповат.
-- Блаженны не ведающие, ибо им предстоит познать истину - изрек Иноккий. - После Восхождения Солнца писались тысячи книг. Много людей хотели оставить память о страшных временах. Да, они не всегда писали правду, одного обеляя, а иного осуждая. В Книге Таинств записаны пять откровений. Но я читал пять сотен. Первый Вселенский Собор, созванный здесь, в Солнцеграде, длился месяц. После долгих часов обсуждений решено было принять за истину только те письмена, которые не вступали в противоречие друг с другом. Имена других предали забвению. Но книги пишутся для того, чтобы их читали. Я знаю каноническое учение от первого слова и до последнего. Они мой храм. Мой дом. Но невозможно полюбить дом, не познав то, что лежит за его пределами.
-- Откровение от Маркуса рассказывает о множестве чудачеств, - продолжил Иноккий. Священнослужитель сидел сгорбившись. Вначале беседы он достал письмо со сломанной печатью. Иноккий размалывал сургуч в мелкую труху, падавшую на камни площади. Под его ногами гуськом ходили голуби, в тайне веря, что именно в этот момент с небес упадет хлебная крошка. - Например, о том, что не вино, а вода - кровь солнцеликих небожителей. Сей муж на протяжении семи десятков страниц доказывает, что, хлеб, а не земля их плоть. Но самая важная часть писания касается Потерянного Семени. Как тебе известно, у Гэллоса и Алланы было восемь детей - поровну девочек и мальчиков. Так же, как и притоков Многодетной. Последний из них, апостол Мельтиад, заложил основы Церкви-на-Крови, став первым архигэллиотом. Он умер от оспы.
-- Разве он не пролил кровь на алтаре? - Лотт слышал эту историю, но заканчивалась она по-другому.
-- Так гласит Книга Таинств, - покачал головой архигэллиот. - Но апокриф Маркуса отрицает наши догмы. Видишь ли, Лотт, там говорится, как Мельтиад словом запечатывал червоточины, не проливая ни одной капли крови наземь. И если верить писанию, он намеревался запечатать врата в Солнцеграде, но болезнь забрала его от нас раньше. Маркус пишет, что Мельтиад был обручен с юной Теофилой. Перед гибелью она понесла от него.
Лотт поежился. Он чувствовал себя голым, как новорожденный.
-- Должно произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы церковь решилась переписать Книгу Таинств. Мы называем это чудом. Я думаю, Лотт, ты и есть это чудо. Лоттар Марш, Потерянное Семя Мельтиада. Потомок Гэллоса и Алланы.
Брызги превратились в стальные иглы, долбящие затылок как дятлы древесный ствол. Там, за его спиной по пояс в воде стоял первый архигэллиот и призывал к ответу. Лотт не устоял и посмотрел на мраморное изваяние. Атлетически сложенная фигура сжимала необъятную сеть. Мускулы бугрились в руках, курчавые волосы разметались и застили глаза.
"Были ли его глаза такого же цвета как у меня?".
-- Позволь.
Архигэллиот взял его руку в свою. Лотт отметил, что хватка у архигэллиота не обмякла с годами. Иноккий провел подушечками пальцев по изрезанной ущельями и каньонами ладони.
-- Моя мать изучала хиромантию - сказал Иноккий. - И верила, что по узорам рук можно предопределить судьбу человека. Эта линия означает любовь.
Первосвященник указал на черту, ведущую к указательному пальцу.
-- Смотри, она прерывается здесь. Ты потерял кого-то близкого недавно?
-- Да, Ваше Святейшество.
-- А вот это линия жизни, - Иноккий провел пальцем вдоль дуги, заканчивающейся у большого пальца. - И она у тебя неотрывно связана с судьбой.
Архигэллиот вонзил ноготь в черту, рассекающую ладонь надвое.
-- Тебе предназначено стать великим, юноша. Так скажет любая гадалка на улице. Но я не они. Я знаю о руках все.
Он улыбнулся ему. Иноккий засунул руку внутрь куртки Лотта и выудил кожаный мешочек.
-- Ты говоришь, что не достоин такой чести. Но много ли людей устоят перед искушением?
Он развязал несложный узел и высыпал содержимое на каменную скамью.
-- Мешочек полон. Странно для того, кто зависим от атуры.
-- Я не принимал блажь, - ответил Лотт. - Не мог. Я дал...
-- Обещание, - подхватил Иноккий. - Еще одна странность для того, кто нарушил клятву быть верным своему сюзерену и выполнять приказы. Ты считаешь себя недостойным быть кем-то великим. Но что, если ты никогда не переставал им быть? Я думаю, ты запутался, Лоттар Марш. И выйти из лабиринта можешь только по своим следам.
Иноккий до боли сжал его руки.
-- Крепкие и работящие, я вижу старые порезы от меча, - пробормотал он. - Я видел такие раньше. Ты часто тренировался, но в последнее время мозоли рассосались. Твой меч заржавел?
"Я его продал за порцию наркотического порошка".
-- Ты несомненно воин. Телом и душой. Но вот чей?
-- Что вы имеете в виду?
-- Готов ли ты стать воином церкви? Нести знамя, прославляя имена богов. Сеять мир и добро в наших домах. Избавлять людей от зла, творимого Зароком?
-- Я не знаю, Ваше Преосвященство, - Лотт держался за комок в своем кармане, ища ответ, который мог удовлетворить их обоих, но не находил нужных слов. -- Я видел ужасные вещи. Священник прихода в Гэстхолле убивал маленьких детей.
-- Ты видел обычного человека, лишенного другого выбора. Квази рассказывала о том, как ты защищал другого слугу божьего. Преподобный Роланд костьми лег, не давая вратам открыться в деревне Бельвекен. Церковь не полнится убийцами. Мы огрубели в борьбе с исчадьями ада, но все еще храним печать света.
-- Меня привели сюда силком. В путах, как преступника. И после этого вы просите меня стать слугой церкви?
Иноккий наконец отпустил его руки. Лотту казалось, он хочет забрать их с собой как еще одно доказательство существования богов. Бывший медник кряхтя поднялся. Он был одновременно и сильным и дряхлым. Лотт хотел его сопроводить, но Иноккий отмахнулся.
-- Когда я приказываю, мне повинуются. Иногда слишком ретиво, - молвил он. - Извини старика. Я всего лишь хотел посмотреть на того, кто может спасти нас. И попробовать убедить тебя поступить правильно. Ты волен идти куда пожелаешь, Лоттар Марш. Но я бы хотел, чтобы ты прочитал это письмо. Считай это моей просьбой.
Он вручил ему мятое письмо с размазанной по внешнему краю печатью и ушел.
От чувства нереальности происходящего кружилась голова. Всего за несколько минут он прикоснулся к алтарю, на котором умер Гэллос, встретился лицом к лицу с самым могущественным человеком Священной Империи и стал прямым потомком солнцеликих богов. Мир перевернулся с ног на голову. Лотт хотел ущипнуть себя, чтобы удостовериться в том, что не спит, но знал, что это не поможет.
Он мог покинуть Солнцеград целым и невредимым. Мог исчезнуть с глаз всевидящего инквизиционного корпуса. И никто не скажет ни слова. Но куда ему идти? Вернуться в Тринадцатиземье? Его там никто не ждет. Квази предала его. Лотт не стал бы за ней следовать, даже если в конце пути ему пообещали горы золота и обнаженных дев. Иноккий прав. Он действительно забыл путь назад и плутал по кругу.
Лотт понял, что вновь бессознательно теребит карман. Он вывернул ткань наизнанку. На плиты глухо упал лазоревый камешек размером со сливу. Он подобрал его в Радужной, когда искали Мэри, младшую из Фиалок старого Бельвекена. Безликая крашенка была с ним все это время. Лотт хранил ее не как трофей, напоминающий о боевых заслугах. Марш спас девочку, убив тварь из листьев и виноградных лоз. Но мог тогда бросить ее умирать. Ее, Кэт, халифатскую чаровницу и всех людей там живущих. Он мог убежать и забыть обо всем, но ноги сами понесли навстречу опасности. Он стал героем впервые за свою жизнь.