|
|
||
Сколько себя помню, всегда хотела замуж; казалось, что и родилась с этой глупой идеей. А в итоге - стала женщиной, никому не нужной, и даже лисы обходят меня стороной. | ||
Произведение содержит некоторое количество непривычных русскоговорящим людям слов, поэтому привожу небольшой словарик, который сможет помочь при затруднении во время чтения.
Боккен
деревянный
макет японского меча, используемый в различных японских боевых
искусствах, в том числе айкидо, для тренировок
Мико и
Кануси
Жрица и священник
Оби
Несколько
различных типов японских поясов, носимых как мужчинами, так и
женщинами поверх кимоно
Цуно какуси
Согласно
поверьям японцев, у каждой женщины есть своеобразные рожки ревности,
которые во время церемонии принято покрывать специальной "шляпкой"
- цуно какуси (tsuno kakushi)
Хаори
В Японии верхняя
мужская традиционная одежда, распашная куртка такого же кроя, что и
кимоно, с широкими рукавами, вшитыми в прямые проймы; японская
накидка, надеваемая поверх кимоно
Юки Онна
Ёкай,
управляющий снегом. Наиболее точная аналогия - Снежная
королева
Ёкай
Сверхъестественное существо Японской
мифологии
Фукуи Юкико
Фукуи(фамилия) - Счастье,
благополучие + колодец.
Юкико(имя) - счастливый ребёнок, ребёнок
снега
Целоваться с Юки Онной
Значит то же, что и
"принять насильственную смерть"
Если кому интересно,
то вот неплохое описание свадебной церемонии в
Японии:
http://leit.ru/modules.php?name=Pages&pa=showpage&pid=592&page=1
Глава 2.
Сёгун
Сёгун
- в японской истории так назывались люди, которые реально (в
отличие от императорского двора в Киото) управляли Японией большую
часть времени с 1192 года до периода Мэйдзи, начавшегося в 1868
году.
Мацумаэ
Хокка́йдо, ранее известный
как Эдзо, в старой русской транскрипции Иессо, Иеддо - второй
по величине остров Японии. До 1859 года назывался также Мацумаэ по
фамилии правящего феодального клана, которому принадлежал замковый
город Мацумаэ.
Юката
летнее неофициальное кимоно.
Может быть сшито из хлопка, льна или конопли. Чаще всего юкату носят
на летние фестивали, а также на горячие источники, где гостям
предоставляют юкату "от заведения".
Каппа
Ёкай,
японская разновидность водяных, у которого на голове небольшая выемка
для воды. Если Каппа расплещет воду, то он умрёт
Тенгу
Ёкай,
представляется в облике мужчины огромного роста с красным лицом,
длинным носом, иногда с крыльями
Соломенный башмак
Когда
в Японии еще не знали подков для лошадей и обували их соломенными
подошвами, появилась мера "соломенный башмак"-расстояние,
на котором этот башмак изнашивался.
Аме(имя) - дождь
Глава 3.
Айны
Реально
существовавший народ. Если интересно:
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%B9%D0%BD%D1%8B
Некоторые
обычаи, описанные в главе - правда, некоторые - лишь на половину. Увы
и ах, предоставленной информации мне было недостаточно, так что я
немного дала волю фантазии.
Нурарихен
Аякаси
(верховный демон-ёкай), глава ёкаев и предводитель шествия ста духов
"хякки яко" в японском фольклоре
Хякки
Яко
"Ночной парад ста духов", "ночное
шествие сотни демонов" - японское поверье, связанное с
представлениями о чертях, духах и демонах (ёкай), которые ежегодно
проходят летними ночами (особенно в августе) по улицам человеческих
поселений, исчезая с рассветом. Любой, кто не имея духовной защиты,
сталкивается с процессией, умрёт.
Они
Большие
злобные клыкастые и рогатые человекоподобные демоны с красной,
голубой или чёрной кожей, живущие в аду
Гэта
Японские
деревянные сандалии в форме скамеечки, одинаковые для обеих ног
(сверху имеют вид прямоугольников со скруглёнными вершинами и,
возможно, немного выпуклыми сторонами). Придерживаются на ногах
ремешками, проходящими между большим и вторым пальцами.
Сколько
себя помню - всегда хотела замуж; казалось, что и родилась с этой
глупой идеей. Я мечтала о неотразимом свадебном кимоно алого цвета,
расшитом летящими журавлями, как мальчишки мечтают о своём первом
боккене. В моих мыслях ткань струилась сквозь пальцы, точно горячая
алая кровь на лезвии катаны; алые отблески сливались с золотыми
крыльями птиц и мне казалось, что журавли величественно парили на
фоне закатного, предвещающего беды, неба. Но это уже после того, как
просвещённая Мико и древний Кануси свяжут меня и моего суженого. А до
того вместо живого огня, заключённого в ткань - белое кимоно, такое
же ослепительное, как только что выпавший снег на вершинах гор. Затем
он скроется под цветной тканью, нежной, точно шёпот ветра на рисовых
полях, но перед богами я бы сидела девственно-чистой. Заткнутый за
оби веер и небольшой клинок, цуно какуси, прикрывающая сложную витую
причёску, и счастливая улыбка моего дорогого - что же может быть
лучше?
Увы, я прожила уже двадцать зим, однако мне так и не
предоставилось случая накинуть на плечи хаори своего любимого
промозглыми зимними вечерами. Наша небольшая деревушка была зажата
между двумя невысокими горами, которые, казалось, с каждым днём
становились всё меньше, незримо осыпаясь. В деревне жило не больше
пяти дюжин людей, среди которых был лишь один молодой человек моего
возраста. Звали его Химура, и он был откровенно пугающим.
Химура
был, несомненно, красив: высокий лоб, раскосые глаза, изогнутые в
полуусмешке губы и волосы чёрные, точно зимнее небо ночью. Глаза у
него, напротив, имели цвет молодых еловых шишек, ещё не успевших
обрасти прочными коричневыми чешуйками, но и не утерявших
зеленоватого оттенка. Очень необычный цвет, мне нравилось украдкой
разглядывать, как зелёные искры вспыхивали и гасли на глубине его
лихорадочно блестящих глаз. Люди говорили, что Химура, однажды уйдя в
лес, вернулся совсем другим; возможно, он победил и поглотил дух
медведя, я не знаю. Больше всего Химура напоминал мне дикого хищника:
опасного, красивого, жаждущего крови... я боялась и желала его, но
страх был сильнее.
Наша деревня, у которой и названия-то не
было, не являлась частью какого-либо торгового пути. Если честно, я
даже понятия не имела о подобных путях до того, как... неважно. Важно
то, что редкие путники набредали на мой дом не чаще пары раз в
два-три года. Не особенно радужные вести, не так ли? Так и выходило,
что пугавший меня Химура оставался единственным кандидатом в
"суженые", но моя мама, моя дорогая мама прекрасно понимала
меня и не желала отдавать свою "снежинку" в руки человека,
одержимого ёкай.
Она вообще меня любила. Конечно же, это было
естественно, однако иногда мне казалось, что моя дорогая мама любит
меня больше, чем я была способна осознать. Возможно, именно поэтому
мои руки не были покрыты язвочками от морозов и мозолями от тяжёлой
работы, а губы оставались мягкими и нежными, точно лепесток
персикового цвета, не знавшего холода январских ночей, когда, по
поверьям, прекрасная Юки Онна спускалась с вершин гор, чтобы выманить
красивых мужей из их тёплых домов и поглотить затем их сердца.
Я
не боялась Юки Онны. Наверное, дело было в моём имени: Фукуи Юкико.
Как его ни расшифровывай, но выходило или "очень-очень
счастливый ребёнок" или "благополучный снежный
ребёнок".
Часто слыша разговоры о великолепной в своей
холодной красоте женщине, я могла лишь с замиранием сердца
представлять её себе: высокая, величественная, точно любимая жена
Императора, с белой кожей и холодными губами, повелительница снега
была прекрасна и одинока. Нередко мужчины в нашей деревне восклицали
нечто вроде "чтоб тебе с Юки Онной целоваться!", что
означало, как правило, проклятие. Юки Онна, непонятая никем Снежная
Женщина, не могла бы мне навредить: меня спасла бы моя удачливость
или моё родство с белой холодной стихией...
Так я думала, по
крайней мере.
Но - умерла. Мой родитель по имени, холодный
снег, захватил моё тело в свои объятия особенно морозной ночью,
заставив сердце замереть, превратившись в кусочек красного, как ткань
свадебного кимоно, льда.
В
ту ночь моей деревни не стало. Нет, конечно, остались ветхие
строения, заваленные белым снегом, однако их быстро разграбили и
разобрали на дерево для костра первые же путники, набредшие на
деревню. Как ни странно, но нашли нашу маленькую деревеньку спустя
всего неделю. Путники пришли добропорядочные: группа из семи человек,
среди которых был монах, сожгли промёрзшие тела моих соседей, однако,
забыли обо мне. Вероятно, это было из-за того, что в ту ночь я ушла
из дома, чтобы собрать редкие лечебные травы, растущие под снежным
настилом. Ничто не предвещало беды, поэтому ударивший мороз,
сковавший моё тело, стал полной неожиданностью.
Хотя, это уже
была моя ошибка. Мама часто говорила мне, что в прошлой жизни я была
или женой Императора, изменившей ему, или же певчей птичкой,
привыкшей к теплу и уюту. Иногда мне казалось, что она права:
несмотря на то, что всю свою жизнь я провела на холодной земле,
называемой землёй Мацумаэ, что были подвластны сёгунам Токугава, я
так и не смогла привыкнуть к резкой смене температур. Не то чтобы
меня спасло это, однако иногда мне боязно думать о том, как
волновалась моя дорогая мама перед смертью. Я искренне надеюсь, что
её душа, ушедшая на перерождение, будет достойна тела дитя из
Императорской семьи, потому что моя дорогая мама была самым светлым
человеком, которого я когда-либо знала.
На острове Мацумаэ,
что также носил имя Эдзо и был знаменит своим суровым климатом,
никогда не было достаточно тепла для того, чтобы согреть человека.
Остров славился тем, что половину года лили ледяные дожди, а другую
половину - не менее ледяные снежинки падали с неба, устилая мохнатые
лапы елей и обнимая тонкие палочки бамбука. Однако на моей родине
никогда не было холодно настолько, что бамбук застывал причудливым
ледяным шестом, готовым разбиться, точно истончившийся весенний лёд,
лишь от одного удара; именно поэтому я и не сразу поняла, что
замёрзла насмерть. Мне казалось, что я, утомившись, нечаянно уснула
на ночь в редком леске у подножья одной из окрестных гор. К тому же,
проснувшись, я не ощущала холода вовсе, даже колючие снежинки
ластились к рукам. А что эти руки были белы, так что же? Возможно, я
обморозила их, мама предупреждала меня...
Я пошла в сторону
деревни, поражаясь красоте леса. Мне казалось, что раньше я ходила с
закрытыми глазами, настолько разительны были отличия, что я видела.
Как могла я раньше не замечать, что снежные пласты состоят из
множества снежинок, что этих снежинок больше, нежели людей в
Императорском дворце, и каждая из них - неповторима? Как смела я
думать, будто зимнее небо сплошь серое, когда оно состоит из миллиона
оттенков? Как осмелилась я считать, будто зимы острова Мацумаэ
холодны и неприветливы, тогда как они лишь нежно-прохладны? Я шла по
свежему снегу, смотря по сторонам и боясь оглядываться. Потому что,
оглянувшись единожды, я не увидела своих следов, и это было подобно
ледяной игле, впившейся мне в сердце.
Моё белое кимоно было
ослепительно, и, хотя я точно помнила, что одевала кимоно цвета
заваренных чайных листьев... мне было страшно, потому что мама
рассказывала мне о снежных духах, что могли ходить незаметно, потому
что они, как и их одежды, были белы, точно свежий снег. И лишь
иссиня-чёрные волосы Юки Онны, губы синие да глаза её цвета глубоких
вод чернели на фоне белых просторов да матовой кожи.
Не желая
верить в то, что я стала Снежной женщиной, я брела к маме, что могла
бы меня успокоить и напоить горячим чаем.
И, лишь увидев
полуразобранные дома моих соседей и жирную сажу на погребальном
костре, я расплакалась; слезинки были холодными, едва срываясь с
подбородка, они леденели и обращались в крупные снежинки. Мне
казалось, что я сама стала островом, орошаемым солёным дождём да
холодным снегом.
Слёзы мои долго не продлились, хотя и ныне,
по прошествии более чем трёх веков, моё сердце горестно стонет лишь
при одной мысли о моей смерти. Сейчас, конечно, я не считаю, что моя
жизнь окончена, однако тогда, на развалинах моего дома, я была не в
состоянии и слова произнести, так поразила меня моя собственная
кончина. Тогда я вопрошала у всех известных мне богов: за что? Почему
я не могла отправиться за своей любимой мамой в круг перерождения?
Почему я не родилась медведицей, зайцем или даже той же певчей
птичкой? Почему я стала ёкай, попрекаемой и ненавидимой первым же
встречным босоногим мальчишкой?
Увы, я не получила ответа ни
на один из заданных вопросов. Первую свою зиму, полную горя и
страданий, я провела у своей деревни, бережно набрасывая на
промёрзшие домики новые и новые пласты тяжёлого серебристого
снега.
Но всё проходит, прошла и моя первая зима. Снега
становилось всё меньше и меньше, на земле и неровной дороге
появлялись грязные лужи, из которых не рисковали пить даже треклятые
вороны и которые пачкали подол моего белого кимоно, так похожего на
свадебное. Вид пустой деревни совсем мне опостылел, и я вернулась к
тому месту, где я умерла.
Смотреть на своё тело, нетронутое
гниением, было до ужаса мерзко. Зима, отнявшая мою жизнь, сохранила
моё тело словно в насмешку, и теперь, уступая место грязной сопливой
весне, она отдавала и то, что осталось от меня, жукам и зверью,
готовому покуситься на лакомый кусочек гниющей плоти. Это было
омерзительно и я совершенно не желала смотреть на то, как медведи,
очнувшиеся от спячки, терзают тело юной девушки со спутанными
волосами.
С каждым днём температура всё поднималась и
поднималась, а моё самочувствие ухудшалось. Я быстро поняла, что
завишу от тепла и холода и впервые обрадовалась положению моего
родного острова; что со мной было бы летом, если бы я жила на острове
Аогашима, о котором рассказывал один из забредших путников? Он
говорил, что летом на острове бывало так тепло, что женщины носили
лёгкие юкаты и в изнеможении обмахивались веерами, так там было
жарко. Сравнивая Мацумаэ и Аогашиму, я поняла, что мне определённо
повезло хоть в чём-то. Вот только это знание не особенно мне
помогало, и с каждым днём мне становилось всё хуже.
Не знаю,
что я делала бы, если бы не встретила семейство лис. Я точно помнила,
что рядом с моим домом не было и одной лисьей норы, а это значило,
что я ушла достаточно далеко, чтобы не узнавать местности.
Рыжая
лисица в сопровождении то ли четырёх, то ли пяти щенков - они так
мельтешили вокруг матери, что я не могла их сосчитать - при виде меня
встала на задние лапы, и, сложив передние на светлом животе,
поклонилась. От неожиданности я ответила на поклон лишь лёгким кивком
головы, однако зверь воспринял это как само собой разумеющееся.
-
Почему прекрасная Госпожа до сих пор в светлых лесах, дозволено мне
спросить? - голос у лисицы оказался звучным, красивым, однако меня
так ошеломил сам факт разговора животного, что я молчала; лисица же,
вновь поклонившись, продолжила говорить о приближающемся тепле и
необходимости уходить высоко в горы, где всегда лежит снег, белый,
точно мой лик.
На прощание лисица, скрутив своих щенков
хвостом, махнула лапой себе за спину, сказав, что этот путь приведёт
меня к цели. И, не успела я очнуться, как кицуне исчезла, растаяв в
воздухе, точно туман по утру. Не думаю, что я выжила бы, если бы я не
встретила эту лисицу. В благодарность я защищала её потомство
столько, сколько могла, однако люди застрелили и лису, и её щенков, и
их щенков примерно лет через пять. В наказание февральской ночью я
украла души тех, кто стрелял лис...
Мои поиски гор были
утомительны и наполнены то увеличивающейся, то уменьшающейся болью.
Но, к счастью, я успела достигнуть прохлады горных вершин до того,
как лёд совсем сошёл с рек. Как бы странно ни было, но я не встретила
ни одной Юки Онны ни в пути, ни на горе, однако, едва я начинала
чувствовать себя одинокой, как снег с горных вершин подхватывал меня
и кружил в танце, будто дорогой супруг.
На свою четвёртую зиму
я спустилась с горы к ближайшему поселению. Шок от осознания
собственной смерти прошёл уже на второй цикл, остальное время я
исследовала гору и общалась с ветрами, что рассказывали мне о других
ёкай, населяющих мир. Какие дивные истории это были! Я узнала о
человеке, лишившемся головы, о заблудших душах, плутающих в серых
крепостях, о малышах, помогающих по дому и об огромных крылатых
змеях, рассекающих небеса. Ветер поведал мне о молодом ёкай, что был
настолько страшен, что его никто не видел, о забавных каппа и
пугающих тенгу, о том, кем я стала. В ответ я рассказывала о себе, о
своей жизни и своей матери, о своей мечте стать невестой, хотя теперь
это и звучало, точно горькая насмешка.
Никто не захочет
целовать Юки Онну, это я знала точно.
Любопытство вело меня,
за зиму я желала пройти тысячи соломенных башмаков, заглянуть во все
норы, где спали звери, осмотреть все поселения родного острова. И,
конечно же, любопытство наказуемо: в своём путешествии я, пусть и
невольно, совершила первое убийство, которое, однако, поразило меня
куда меньше, чем моя собственная смерть.
Случилось это в
третьей деревне, что попалась мне на пути. Я пришла в неё глубокой
ночью, когда в большинстве домов уже не виделось и отблеска света, а
добрые люди давно спали. Проходя между маленькими домами, похожими на
онигири из-за огромных сугробов на крыше, я раскрашивала деревянные
доски морозными узорами, походя любуясь деяниями своими. Мне начинала
нравиться моя сила, кроткая и буйная одновременно, способная лишь
слегка припорошить землю снегом или же превратить её в ледяной пласт
на многие километры вокруг.
Один из рисунков особенно увлёк
меня, и, добавляя в него всё новые и новые детали, я столь разошлась,
что не заметила приближения нескольких мужчин, пахнувших саке так же,
как честный крестьянин пах потом. Они, громко переговариваясь и
похабно посмеиваясь, подошли ко мне; один из них, наиболее пьяный,
решил, что я достаточно красива для того, чтобы стать его женщиной,
пусть и на одну ночь. Как он выразился, я ведь "пришлая", а
значит, даже если я что-то скажу его жене, то милая Аме выгонит меня
из дома, возможно, даже окатив водой напоследок.
Он желал
моего тела, однако не смог и поцеловать: едва приблизив свои губы к
моим, мужчина упал без чувств, тогда как я ощутила необычайную
лёгкость и счастье... та же участь ждала и подбадривающих выкриками
"зрителей", которым любвеобильный мужчина предлагал
присоединиться к веселью.
Амэ оказалась худой и бледной
женщиной, чьи волосы, несмотря на небольшой возраст, были окрашены в
серебро, а на коже тёмными пятнами проступали синяки. На известие о
смерти своего мужа, что принёс ей староста деревни, она только криво
ухмыльнулась и посетовала на то, что её супруг-пьяница пропил
последнюю её заколку для волос. Посмеиваясь над ценой человеческой
жизни, я сделала самую прекрасную заколку из хрусталя, на которую
была только способна, подложив её на порог дождливой женщине. Она
была счастлива и, казалось, за ночь помолодела на десять лет.
И,
пожалуй, та улыбка, с которой она смотрела на снежные сугробы, вертя
в руках украшение, окончательно примирила меня с тем, что я есть.
На
севере острова Мацумаэ люди разительно отличались от привычных мне:
они не носили кимоно, поклонялись зверью и мужчины их имели настолько
густые и длинные усы и бороду, что во время еды были вынуждены
придерживать их специальными палочками. Себя они называли Айнами, что
на их языке означало "настоящий человек", хотя я, если
честно, первое время не понимала, что именно в них настоящего.
Зато
поняла потом: они не утруждали себя этикетом, говорили, что думали, и
кланялись природе и зверью, особливо отмечая своим вниманием медведей
и орлов, что были редки на острове. Пару раз я видела этих гордых
птиц, обычно невольных, посаженных на золотые цепи, дабы развлекать
знать и просто богатых людей. Но те орлы, которым поклонялись Айну,
были подобны ветру, столь же свободные и величественные.
Жили
эти люди небольшими группками, чётко поделив ограниченные территории
между собой. Они не возделывали земель, довольствуясь лишь собранными
фруктами и овощами, выловленной рыбой да убитыми животными. Из-за
подобного образа жизни они были вынуждены внимательно следить за
появлением новых детей; случалось даже так, что беременных женщин
просто пережимали поперёк живота, и неокрепший плод выдавливали из её
чрева, а затем - скармливали охотничьим собакам. Это поразило меня,
но не более того, что сами женщины охотно шли на подобные меры. Это
было дико.
Я наблюдала за этим странным, замершим в развитии
народом, несколько зим, не уставая поражаться их обычаям и традициям.
Своих воинов они поили медвежьей кровью, а зверя для обрядом
выращивали специально, убивая разродившихся медведиц, едва только
медвежата окрепнут, дабы жить самостоятельно. На подобную охоту
ходили все мужчины старше тринадцати зим, и часто случалось так, что
некоторые из них не возвращались; тогда их жёны и дочери вставали на
их места, если в семье не было других мужчин.
Одной из зим
меня заметила маленькая девочка, и, подбежав, она подарила мне резную
фигурку лошади. Я так растерялась, что не смогла и слова сказать, а
малышка уже убежала к своим родителям, шустро суча маленькими ножками
и крича что-то на своём языке. Та зима была особенно мягкой для этого
поселения, ни один из Айну не получил обморожения или даже простого
кашля.
Но всё приедается; надоело мне и наблюдение за жизнью
Айну, и я их покинула. По возвращению на высокую гору, на которой я
общалась с ветром, меня ждал неожиданный подарок судьбы: странный на
вид ёкай, вальяжно развалившись на снегу, курил длинную трубку и
рассматривал плывущие по небу облака.
Ёкай действительно был
необычен: вместо непонятного отвратительного существа вроде зонта с
глазами передо мной предстал высокий, вечно ухмыляющийся мужчина, что
был красив и статен, и даже деформированный череп совершенно не
портил его. Представившийся Нурарихеном был облачён в дорогое тёмное
кимоно, поверх которого небрежно было накинуто алое хаори, расшитое
золотыми нитями. Увы, рисунок складывался в бутоны лилий, а не в
парящих журавлей, но в остальном хаори этого ёкай повторяло мои мечты
о ткани свадебного кимоно.
Нурарихен предложил мне
присоединиться к его Хякки Яко. Я отказала, и с тех пор каждое лето
этот настойчивый красавец приходил ко мне, проводя дни за курением
трубки и повторением своего предложения. Мне, признаться, было
неловко от подобного внимания, но робкие мечты о супруге с каждым
летом, проведённым на горе, всё более и более захватывали мой разум,
что ранее был холоден и ясен, точно ледяное зеркало, укрывающее озеро
зимой. Да и проводить лето на горе в одиночестве мне совершенно не
нравилось.
И однажды Нурарихен не пришёл. Просто взял и не
явился на гору, и я вздохнула с едва скрываемой горечью: не быть мне
за мужем, не так ли? Кто же захочет быть женатым на Юки Онне...
Но
этот странный ёкай пришёл осенью. Долго извинялся за своё отсутствие,
зажимая руками рваные раны на боку и теряя рубиновые капли крови, что
красили снег в алый цвет. Говорил о том, как неудачно столкнулся с
толпой Они, как разрывал их когтями и заставлял их сердца
останавливаться от страха, как убивал с моим именем - моим настоящим
именем, представляете? - на губах.
И улыбался. Улыбался так,
что я просто не могла привычно промолчать в ответ на вопрос о Хякки
Яко.
- Не боишься ли ты поцеловать Юки Онну, Нурарихен? -
слегка кривя губы в ухмылке, произнесла тогда я.
Он провёл
языком по кромке острых зубов и сощурил карие глаза, в которых то и
дело мелькали зелёные искры, и мне неожиданно вспомнился Химура - тот
самый, которого я так желала и опасалась.
- Что мне бояться
поцелуев с такой красавицей, Снежная? - спросил он, склонив голову к
плечу. - В мыслях врагов моих я женат на Юки Онне, да только разве
способна хрупкая женщина убить?
Я смотрела на расстилающиеся у
склона гор леса, укрытые снегом, точно белым покрывалом, и понимала,
что теперь мне не хватает просторов всего одного острова. Самого
холодного острова, родившего Юки Онну, мне вдруг стало мало, будто бы
я попыталась надеть свои детские гэта...
А когда красное хаори
с плеча Нурарихена скрыло моё белое кимоно, вмиг согрев озябшее тело,
я поняла, что готова следовать за этим странным ёкаем хоть на край
света, если уж он совсем не боялся целовать меня.
|