|
|
||
В СТРАНЕ ВОЛШЕБНЫХ СНОВИДЕНИЙ
Но, в стране теней скользя,
Обозреть ее - нельзя.
Эдгар По. "Страна снов"
Есть в японском языке понятие "юмэ-моногатари". Означает оно "рассказ о сновидении", а также - "литература снов". Под этим термином подразумевается главным образом повествование о таинственных и загадочных чудесах. Есть и другие названия подобного рода литературы - например, "кайдан" ("повествование о загадочном и ужасном") или "кидан" ("повествование об удивительном"). И если до "ужасного" дело доходит отнюдь не всегда, то уж "загадочное и удивительное" представлено в средневековой японской фантастике во всем блистательном великолепии ирреального мира: около двухсот разновидностей всяческой нежити и нечисти населяют страну волшебных сновидений.
...Призраки и ожившие мертвецы; привидения, духи погибших воинов и убиенные роженицы; одноглазые карлики и трехголовые демоны; голодные духи - гаки, ведьмы и водяные - каппа; длинноносые лешие - тэнгу, русалки, черти всевозможных мастей и оттенков, чудовища с бычьими и лошадиными головами; небесные демоны - аманодзяку, бесы-мучители, истязающие в аду бедных грешников; девятихвостые лисы, тысячелетние кошки, гигантские змеи, рыбы и пауки, волки, обезьяны и прочие оборотни, способные принимать человеческий облик и насылать порчу и морок на смертных; причудливые, фантасмагорические создания: чудище райдзю, являющееся с раскатами грома; безгласый, безносый, безротый оборотень ноппэрапо; длинношеее страшилище року-рокуби; животное нуэ - с головой обезьяны, лапами тигра, туловищем енота, хвостом змеи и голосом дрозда... В сонме этих немыслимых существ есть даже забавный одноногий зонтик (в ночном хороводе демонов немало одушевленных предметов).
Вся эта злодейская колдовская рать, норовящая ввергнуть людей в беды и страдание, переселилась в мир японской волшебной повести и новеллы из разных "пределов" - из древнеяпонского мифа, зиждившегося на архаических верованиях, которые впоследствии легли в основу религии синто; из китайских, индийских легенд и сказаний; из буддийской притчи, пришедшей в Японию в середине VI века вместе с новым вероучением и значительно пополнившей легионы японской нечисти всевозможными демонами и чертями; наконец, из средневековой китайской новеллы чуаньци. Характерно, что иноземные пришельцы никогда не пытались вытеснить, уничтожить коренных обитателей темного царства, напротив, они не только мирно уживались с японскими традиционными духами и злыми богами, совместными усилиями изводя род человеческий, но и сами стремительно изменялись под воздействием исконных верований и представлений, приобретая новые, специфически японские национальные черты...
Сегодня, читатель, мы предлагаем вам побывать в этой стране грез и теней, которую "нельзя обозреть", но можно с легкостью вообразить, читая страницы этой книги. Это будет к тому же и путешествие во времени, ибо в нашей книге представлены новеллы и повести о чудесах, относящиеся к различным периодам истории Японии - от XVII века до нынешних дней.
* * *
Много веков раздирали Японию феодальные войны, но вот наступил год 1603-й. Князь Токугава Иэясу был провозглашен сёгуном и объявил своей столицей Эдо (нынешний Токио), находившийся в центре восточных провинций. Это знаменовало начало периода позднего феодализма в Японии.
Иэясу потребовалось не много времени, чтобы покорить соперников, усмирить недовольных и объединить раздробленную страну в централизованное государство. При Иэясу и его наследниках Хидэтаде и Иэмицу в феодальной Японии прекратились междоусобные распри, воцарился долгожданный длительный мир, начался бурный расцвет ремесел, торговли и культуры.
Итак, воцарился мир, - и люди стали свободно, без страха за жизнь перемещаться по стране. Переезжая с места на место, путешественники, торговцы и ремесленники способствовали распространению местного фольклора; бродячие монахи и грамотеи доносили до масс в форме аллегорий и притч догматы буддийского вероучения, а также сведения, почерпнутые из заморских книг. Состязания по стихосложению, чайные церемонии, театральные представления, похороны, храмовые праздники и прочие собрания сопровождались непременными рассказами о чудесах; даже в деревнях при появлении заезжего гостя крестьяне сходились в дом старосты - послушать диковинные истории.
"Фантастическая" традиция в японской литературе уходит корнями в глубокую древность. Достаточно вспомнить хроники "Кодзики" (VIII в.) и "Нихонги" (VIII в.), "Японские записи о чудесах и удивительных происшествиях" ("Нихон рёики", VIII в.), "Стародавние повести" ("Кондзяку моногатари, XII в.) и "Повествования, собранные в Удзи" ("Удзисюи моногатари", XIII в.). Но именно в эпоху Эдо происходит обособление жанра "повествования о таинственном и ужасном", именно в эти века литература о чудесах пользуется всеобщей любовью - независимо от социального статуса, пола и образования, именно в это время она призвана играть особую роль в жизни общества.
Литературный канон "повествования о загадочном и ужасном" сложился в трех ранних сборниках - "Рассказах ночной стражи" ("Тоноигуса", 1660 г.), собранных и записанных поэтом Огитой Ансэем; "Повестях о карме" ("Инга моногатари", 1661 г.), принадлежащих кисти священника секты дзэн Судзуки Сёсана; и "Кукле-талисмане" ("Отоги боко", 1666 г.), произведении первого японского профессионального писателя Асаи Рёи. Следует отметить, что составители сборников того времени выступали скорее как авторы, а не как собиратели сюжетов: при обработке легенд и преданий они вносили в них немалую долю своего литературного таланта. В эпоху Эдо подобные сборники уже начинают печататься как книги для массового чтения.
"Рассказы ночной стражи" (для того и рассказывались, чтобы не заснуть!) состоят в основном из "страшных" историй о проделках кошек, лис, пауков и прочих тварей, о чем свидетельствуют сами подзаголовки: "О чудовищном пауке", "О кошке-оборотне", "О крысах". "Рассказы" очень тесно связаны с фольклором. Все эти загадочные, обладающие злой колдовской силой оборотни по существу являются трансформацией древних японских легенд о недобрых духах - хозяевах грозной природы (нуси): в гневе они могли наслать мор и глад, ветер и ливень, сгубить урожай и скот, опустошить окрестности. Есть, правда, в сборнике и более поздние, буддийские, напластования, но их сравнительно немного. "Рассказы ночной стражи" достаточно лапидарны и незатейливы, но кажущаяся простота в сочетании с четким указанием места и времени действия создает ощущение достоверности происходящего.
Буддизм, проникший в Японию из Китая в середине VI века, принес идею бесконечной цепи перерождений и неотвратимости закона кармы. Человеку суждено возродиться - в зависимости от праведности или неправедности земной жизни - в одном из шести миров (Ад, Мир голодных духов, Мир скотов, Мир демонов Асура, Мир людей и Небо). И горе грешникам - в различных Кругах ада их будут терзать бесы-мучители, а тюремщики - черти с бычьими и лошадиными головами - строго следят за неукоснительным исполнением приговора, вынесенного Владыкой Ада.
Подобные перерождения после смерти (а в особо "тяжких" случаях и при жизни) живописуют новеллы, входящие в "Повести о карме". В сущности, это буддийские притчи, создававшиеся с совершенно определенной целью - пробудить в читателе веру в неумолимый закон кармы. При этом автор постоянно подчеркивает достоверность происходящего ("Люди знали об этом доподлинно").
Однако очевидно, что "Повести о карме", так же как и "Рассказы ночной стражи", скорее дань прошлому, литературный итог прежних верований. Разложение феодального строя и зарождение капиталистических отношений способствовали быстрому расслоению общества; жизнь простого человека становилась все труднее, гнет - все тяжелее, и фантазии перемещаются в область реальной действительности. Оборотни и духи еще живут и продолжают строить свои козни, а вот чертям и демонам приходится потесниться: в эпоху Эдо мало кто уже верит в возможность появления беса посреди людной улицы города. Теперь на авансцену повествования о чудесном выходят привидения...
Первые привидения и призраки появились в японской литературе довольно давно - вместе с буддийским вероучением (считалось, что излишняя приверженность земному не позволяет душе попасть в рай и она обречена на вечное неприкаянное блуждание - это объясняло природу происхождения призраков и привидений), но теперь, с резким усилением гнета и ужесточением регламентированности всех сторон жизни простого японца, привидения стали выполнять новые, довольно-таки несвойственные сверхъестественным силам функции: в мечтах задавленного беспросветной жизнью и несправедливостью человека привидения совершали после его гибели то, чего он не мог добиться при жизни. А при жизни он не мог ничего, - ибо даже роптать было по тем временам преступлением, ибо за подачу крестьянской петиции полагалась смертная казнь.
Дух мертвеца бесплотен, свободен. Он может, он должен отомстить - восстановить справедливость. Только в фантазиях мог дошедший до последней черты отчаяния человек дать волю обиде и гневу. А потому чем прочнее становился режим, тем пышнее расцветал "кайдан". Горше всех была женская доля - участь существа совершенно бесправного и бессловесного. Известно буддийское изречение: "онна ва санкай дэ иэнаси" - "в трех мирах нет места для женщины". И потому именно женщины - слабые, хрупкие, обиженные, беззащитные - становились главными героинями литературы призраков, устрашающими в своей злобной мстительности. Новелла о чудесном приобретает трагические черты, а сквозь романтический флер проглядывает социальная тематика.
"Кукла-талисман" Асаи Рёи - один из первых сборников новелл такого рода. В то время в Китае жанр волшебной новеллы чуаньци переживал бурный расцвет. Принято считать, что практически все новеллы Асаи Рёи - переложения китайских оригиналов, в частности произведений китайского новеллиста Цуй Ю, вошедших в его знаменитый сборник "Новые рассказы у горящего светильника". Но можно, пожалуй, сказать, что Асаи Рёи превзошел в мастерстве китайского предшественника: лишь частично сохранив сюжетную канву, он заменил имена героев и географические названия на японские, ввел тонкие пейзажные описания и японские исторические реалии, а также национальные фольклорные мотивы, углубил психологическую мотивировку поступков героев. Подобный "привой" дал новые, экзотические плоды.
Нет нужды предварять имя Ихары Сайкаку, чьи произведения хорошо знакомы всем, кто интересуется японской изящной словесностью. Без этого имени будет неполной литература Японии, без его "Рассказов из всех провинций" - неполной история новеллы о чудесах.
"Рассказы из всех провинций" (1686) на первый взгляд стоят как бы особняком в творчестве Сайкаку - певца городской жизни. Но Сайкаку был одержим страстью к путешествиям и во время странствий собирал и записывал сюжеты местных преданий. Плодом изысканий явились "Рассказы из всех провинций", некоторые из них имеют явно фольклорные корни.
На небольшой новелле практически неизвестного у нас писателя Цуга Тэйсё ("О том, как заветный лук стража заставы Ки однажды превратился в белую птицу") хочется остановиться особо - потому, что именно Тэйсё многие исследователи считают родоначальником ёмихон - литературы, предназначенной для серьезного чтения (в отличие от бытовавших в те времена книг-картинок), а еще потому, что новелла эта обнажает мощнейший пласт фольклорной традиции.
Если Асаи Рёи использовал тексты, написанные на классическом, литературном китайском языке, то осакский врач Цуга Тэйсё перелагал и адаптировал произведения, написанные на разговорном китайском, - при этом, разумеется, привнося японские реалии и колорит. Первый же сборник новелл о чудесном - "Гроздь цветов" ("Ханабуса-дзоси", 1749 г.) принес ему громкую славу. "О том, как заветный лук стража заставы Ки..." принадлежит к другому сборнику - "Пышный луг" ("Сигэсигэява", 1766 г.). Это прелестный рассказ о лисе-оборотне, которая превращается то в охотничий лук, то в белую птицу и морочит голову одновременно нескольким мужчинам, стремясь отвратить род человеческий от убийства живых существ. Вообще лиса - самый любимый и популярный персонаж многочисленных китайских, японских легенд и сказок. Герой одного из китайских преданий - император Юю (XXIII в, до н.э.) - берет себе в жены девятихвостую лису; другое предание повествует о небесной лисе, имевшей девять хвостов и золотую шерсть; японское слово "тэнгу", обозначающее лесного бога с длинным клювом, может также читаться как "амацу кицунэ" - "небесная лисица" (согласно легенде, тэнгу - упавшая с неба звезда); сказочная лиса Кудзуноха всем сердцем любит своего спасителя и рожает ему сына - будущего прославленного астролога и гадателя Абэ Сэймэя.
Как китайские, так и японские оборотни-лисы часто морочат людей не со злыми намерениями, ими движут благородные побуждения - любовь, чувство справедливости, стремление сделать Добро, - а подчас и просто безобидное озорство. Они умны, преданны, обворожительно прекрасны, и способны не только сгубить, но и облагодетельствовать достойного - даже жертвуя своей жизнью. Таких пылких, самоотверженных, тонко чувствующих героинь можно встретить в "Лисьих чарах" китайского писателя Пу Сунлина, жившего в XVII веке; немало их и в японских новеллах о чудесном.
Читая новеллу Тэйсё, невольно забываешь о существовании китайских первоисточников, тем более что схожие легенды можно обнаружить и в средневековой японской прозе сэцува. "Как заветный лук стража заставы Ки..." вызывает чувство поэтической грусти и легкое восхищение удивительным японским механизмом адаптации явлений чужеродной культуры.
И все же гениальный Уэда Акинари пошел дальше Тэйсё. Непосвященному просто и в голову не придет, что многие сюжеты его шедевра "Луна в тумане" взяты из китайских произведений, главным образом новелл того же Цуй Ю. Мотив страсти змеи к человеку восходит к древним китайским легендам (впоследствии они нашли воплощение в "Повести о Белой змейке" китайского писателя первой половины XVII в. Фэн Мэнлуна). Кстати, сходный сюжет лежит в основе новеллы "О распутнице из округа Муроно земли Кии" ("Записи о чудесах "Сутры Лотоса", сотворенных ею в великой стране Японии", середина XI в.), а также пьесы "Додзёдзи". Но если в прочих интерпретациях змея-оборотень холодна и расчетлива и внушает ужас своей жестокой и похотливой любовью, то в новелле Акинари "Распутство змеи" она очаровательна и беззащитна, а безоглядная страсть, в итоге губящая ее, невольно вызывает в памяти героинь Сайкаку, жертвовавших жизнью во имя своего чувства. Так что симпатии автора на стороне Манаго, а не трусоватого и нерешительного Тоёо.
Новеллы Танаки Котаро, строго говоря, следовало бы отнести к жанру современного "кайдана" (он жил и творил в конце XIX - начале XX в.), однако сказочно-мифологическая окрашенность его произведений, их устремленность в прошлое, обилие используемого фольклорного материала, да и сама форма изложения - стилизация под быличку и сказку - позволяют включить Танаку Котаро в число авторов классической волшебной новеллы.
На протяжении всей жизни он увлеченно собирал народные предания и легенды, бытовавшие в различных областях Японии и Китая. Итог - несколько сборников новелл об "удивительном, загадочном и ужасном" ("кайданов" и "киданов") как японского, так и китайского образца. Новеллы Танаки Котаро весьма любопытны эклектичностью образов и наложением более поздних преданий и исторических реалий на ранние легенды и поверья: так, например, в рассказе о призраке грешницы, воспылавшем любовью к незадачливому самураю ("Пора цветения"), звучит неожиданный мотив христианства, а в легенду о рыбаке, в соответствии с законом кармы понесшем наказание за убиение живых тварей, вплетается предание о сыне лисы Кудзуноха - гадателе Абэ Сэймэе. Авторские произведения Танаки Котаро - в то же время своеобразнейший документ, отражающий развитие устного народного творчества.
* * *
Повесть "Пионовый фонарь" была опубликована в середине восьмидесятых годов прошлого века. В 1868 году в Японии произошла революция Мэйдзи и началось развитие буржуазного государства. Новая культура, новая литература требовали более свободных форм выражения. Язык "Пионового фонаря" - это язык живой народной речи. Санъютэй Энтё был выдающимся рассказчиком, и "Пионовый фонарь" записан, что называется, "с голоса".
Сюжет, лежащий в основе повести, был известен в Японии очень давно. Он заимствован из одноименной новеллы китайского писателя эпохи Мин Цуй Ю, К этому сюжету обращаются многие японские авторы, начиная с Асаи Рёи и Уэды Акинари. Призрак девушки с пионовым фонарем в руке присутствовал в японской литературе и драматургии самых различных жанров на протяжении двух сотен лет. Однако в повести Санъютэя Энтё трагическая история барышни О-Цую - любви прижизненной и загробной - составляет только один, ирреальный пласт повествования. Энтё впервые вводит второй план - реальной, обычной жизни. Это история Коскэ, слуги самурая Иидзимы Хэйдзаэмона, убившего своего господина, - одновременно и драматичная, и юмористическая. Драматизм ее определяется тем, что действие в "Пионовом фонаре" разворачивается по традиционным для классического "кайдана" законам воздаяния, кармы; в юмористические тона ее окрашивает полный шуток и каламбуров подлинно народный язык персонажей. Хитросплетенье сюжета держит читателя в неослабевающем напряжении, а сцены появления призраков выписаны с такой жутковатой реалистичностью, что даже у современного читателя невольно возникает ощущение неприятного холодка под ложечкой. Мир темных сил и мир людей, погрязший в подлости, жадности и разврате, словно состязаются друг с другом в одержимости злом - так что невольно возникает допрос: который из них страшнее?..
В Японии жанр "повествования об удивительном и ужасном" благополучно дожил до наших дней, не захирел, как это случилось в первые десятилетия XX века с китайской волшебной новеллой чуаньци, а продолжает процветать, несмотря на бурное развитие цивилизации и научно-технический прогресс. Мало того, можно утверждать, что в наш индустриальный век, век научного мышления японский "кайдан" обрел вторую жизнь.
После революции Мэйдзи Япония начинает жадно впитывать достижения западной (в первую очередь европейской) цивилизации - экономики, науки, техники, культуры. Она ускоренными темпами проходит путь, на который Европе потребовалось несколько веков. Особенно отчетливо этот процесс виден в литературе: различные направления сменяют друг друга в стремительной последовательности.
В 90-х годах XIX века в Японии расцвел романтизм. Возможно, именно это подстегнуло интерес к средневековой литературе призраков, к изображению потустороннего мира; возможно, немалую роль сыграл выдвинутый в то время лозунг о сохранении национальной самобытности Японии, отражавший недовольство некоторых слоев населения чрезмерной европеизацией и модернизацией страны, а также усиленная пропаганда классической литературы, выразившаяся в создании двух серийных изданий - "Собрание произведений японской литературы" и "Собрание произведений японской поэзии". Как бы то ни было, именно тогда начинают появляться повести и рассказы, написанные в духе традиционной волшебной новеллы.
К теме потустороннего мира обращается Идзуми Кёка, а следом за ним - Акутагава Рюноскэ, Танидзаки Дзюнъитиро, Эдогава Рампо, Осараги Дзиро, Кайондзи Тёгоро и другие. Современный язык, современные средства художественной выразительности - сопутствуют ли им новые идеи, лишь внешне замаскированные традиционной условностью жанра?
Вглядимся пристальней: "новый кайдан" XX века по-прежнему сохраняет все "родовые" признаки жанра - сказочность фабулы, мифологизм главных персонажей, а главное - установку на достоверность чуда. В то же время исчезает формульность и появляется философско-идейная насыщенность текста. "Повествование об ужасном" как бы мимикрирует, применяясь к новым условиям, новым временам - то надевая личину остросюжетной прозы (Акутагава Рюноскэ, "Ведьма"), то принимая обличье "мистери", полудетективного повествования (Эдогава Рампо, "Путешественник с картиной"), то оборачиваясь стилизацией под старинную легенду (Исикава Дзюн, "Повесть о пурпурных астрах"). И вот что интересно: пытаясь сохранить необходимую по законам волшебной новеллы веру в чудо - в наши рационалистические времена возможность такого чуда исключающие, - писатели, как правило, прибегают к одному и тому же приему: к смещению действия в область гипотетического, с указанием, однако, точного места и времени действия. С этой целью либо вводится некий иллюзорный рассказчик, то ли существовавший в действительности, то ли пригрезившийся писателю ("Путешественник с картиной"), либо автор с самого начала оговаривается: "Возможно, вы не поверите мне. И даже подумаете, что я лгу..." ("Ведьма"). Но тут же сам себе возражает: "Почему в Токио, озаренном светом цивилизации, таинственные духи, которые наглеют обычно в то время, когда люди спят, не могли бы иногда случайно сотворить чудо?" - словно бы говоря: "Как вам угодно, но уж я-то верю в это безусловно". А дальше все идет "как по-писаному": переместившись таким образом в застрахованную от разъедающих сомнений сферу, герой действует в рамках старой сказочно-фантастической традиции.
Разумеется, для писателя это всего лишь "игра в тайну", маскировка под "чудо", необходимая для воплощения неких философских идей, но, как известно, герои произведений имеют склонность жить собственной, не зависимой от желания автора жизнью.
Вот, например, рассказ "Ведьма" Акутагавы, лейтмотив которого - борьба Добра со Злом, Действие происходит в современном писателю Токио - в первую четверть XX века - среди трамваев, автомобилей, телефонов, облицованных камнем набережных и прочих примет цивилизации. Но посреди этого оживленного, бурлящего новой жизнью города, в маленькой убогой лавчонке, затененной ветвями ивы с печально колышущимися листьями (традиционный антураж дома с привидениями), восседает раздувшаяся, словно белая жаба, омерзительная старуха - ведьма, воплощение мрачных сил. Стремясь вернуть украденную старухой возлюбленную (сказочный мотив похищения девы), Синдо совершает все, что положено совершить герою волшебной сказки или героического эпоса: он пускается в путь (мотив дороги), проходит через ряд испытаний, борется со старухой (змееборческие мотивы) при поддержке друга, верного помощника во всех испытаниях (мотив чудесного помощника), - и побеждает врага, возвращая похищенную невесту (традиционный счастливый конец). В этом смысле рассказ "Ведьма" даже ближе к сказке, нежели к новелле о чудесах. Разумеется, Акутагава, возможно, и не отдавал себе в этом отчета, выстраивая в цепочку поступки героев, - просто мифологическое сознание, пустившее прочные корни в японцах, автоматически "выдало" привычную схему.
У Эдогавы Рампо, основоположника японского детектива, волшебство носит более прикладной характер, в нем совершенно отсутствует всякий намек на сказочность. И все же нельзя не отметить мощную струю традиционно ирреального, пронизывающую все творчество писателя.
Забавно, но факт; Рампо, ратуя за "чистоту" детектива, всю свою жизнь писал "кайданы", даже не подозревая об этом.
Новелла "Путешественник с картиной" изяществом напоминает куртуазную японскую литературу. Влюбленный юноша переселяется на картину, чтобы соединиться с предметом своей страсти - героиней средневековой легенды О-Сити. Интересно, что при сугубой традиционности в новелле Рампо явственно ощущается влияние западной литературы призраков - не говоря уже о рассказе Осараги Дзиро "Мертвая хватка", как бы перекликающемся с известным произведением Мопассана.
Ночь, тьма, лунные блики, зловещие тени, ветви ивы, ожившие изображения, отрубленные руки мертвецов, наводящие ужас черные бабочки - это дань "волшебной" традиции. Но по соседству с атрибутами старины мы обнаруживаем совершенно неожиданные предметы - уже из нашего, XX века. У Акутагавы это взбесившиеся ремешки на поручнях трамвая, телефон, передающий гнусавый шепот вездесущей ведьмы; у Эдогавы - манекены и зеркала, бинокли и линзы, "орудия дьявола, приоткрывающие кусочек иного, потустороннего мира".
Несколько особняком стоят произведения Исикавы Дзюна. Его "Повесть о пурпурных астрах" - пожалуй, самое самобытное после "Пионового фонаря" произведение сборника.
Исикава Дзюн - выдающийся стилист. Его нередко сравнивают с Набоковым или Борхесом, но суждение это поверхностное. Художественное мастерство Исикавы совершенно иного рода: он черпает из японской классики. Старинные предания и события из национальной истории - тема многих его сочинений. "Повесть о пурпурных астрах" можно назвать философской притчей, построенной на фольклорном материале.
Главный мотив произведения тот же, что и в "Ведьме" - Добро и Зло.
Абсолютное Зло воплощено в наместнике Мунэёри, одержимом жаждой убийства. Добро на первый взгляд олицетворяется в его антиподе - в Хэйте, ваятеле будд. Хэйта из "другого мира", где не любят убивать. Но так ли добр его мир? "Кто мешает развлечениям, тот позорит землю, - говорит Хэйта. - И, как это ни противно, приходится убивать". - "А как их убивают?" - "Вонзают стрелу в спину, топчут спину ногами, за волосы волокут по земле. Так изгоняют духа зла. И человек погибает".
Нет, это не мир Добра, это такой же мир Зла, лишь перевернутый: его зеркальное отражение. И не случайно внешнее сходство наместника с Хэйтой, закономерна их одновременная гибель: оба они посягнули на величие божества, и божество покарало их за гордыню. Но в этом черном мире Зла даже всемилостивый Будда, которого Хэйта изваял из камня, а Мунэёри уничтожил, тождествен Дьяволу. Голова его, отсеченная стрелой Мунэёри, "необычна для будды: гневно вытаращенные глаза, оскаленные клыки, огнедышащий зев - не злой ли дух в своем неистовстве?".
Зло может порождать только зло, и все в таком мире одержимы злым духом, как Юмимаро - дядя наместника. Его смерть обнажает тайное: пронзенный стрелой племянника, Юмимаро обретает подлинный облик - это "старый матерый волк со вздыбленной шерстью, который сдох, захлебнувшись черной кровью".
А мир людей? Может быть, там обитает Добро? Нет, там царит похоть, подлость, обман. Это мир корыстолюбивого Фудзиути и глупой развратной Уцуро-химэ. Он не может противостоять Злу, он сам погряз во грехе. И лишь мир нечисти, явленный в образе девы-лисы Тикусы, несет в себе некое светлое начало. Как не вспомнить прелестную лисичку из новеллы Тэйсё "Как заветный лук стража заставы Ки...", легендарную Кудзуноха и героинь "Лисьих чар" Пу Сунлина?..
Стремясь отомстить наместнику за обиду, Тикуса стремится влить яд сомнений в его душу и толкнуть, на путь ошибок - но именно с ней он познает красоту любви чистой и бескорыстной. Это она докладывает Мунэёри о том, что творится во дворце и провинции, - но напраслину не возводит. Тикуса идет с возлюбленным до конца, навстречу собственной гибели - и сгорает "в пламени людской злобы". Все исчезло, все взял огонь возмездия - остались лишь буйные заросли пурпурных астр, возросших на человеческой крови...
* * *
Прежде чем погрузиться в волшебный мир теней и сновидений, попытаемся все же понять, почему столь жизнестойким оказался жанр "повествования о чудесном" в японской литературе.
Изменчивые климатические условия, географические особенности островной страны с частыми природными катаклизмами породили в глубокой древности благоговение перед духами - хозяевами природы. Слабые отголоски этого слышимы и ныне - например, в эстетических категориях (мономанэ - подражание вещам, моно-но аварэ - очарование вещей), в традиционном искусстве, направленном не на преодоление материала, а на выявление его скрытой сущности. Именно в особенностях японской национальной психологии, японского менталитета, густо замешенного на мифологии, и следует искать, пожалуй, истоки живучести волшебной новеллы. Религия синто не умерла, - а значит, живо и мифологическое сознание.
Не следует сбрасывать со счетов и традиционный для Японии философский, религиозный и культурный синкретизм (как буддизм уживался и уживается с синтоизмом, как западная культура успешно сосуществует с традиционной восточной, так и "повествование о чудесном" отнюдь не вступает в противоречие с современной научной фантастикой). Но главное - это, пожалуй, выработанный веками уникальнейший японский механизм адаптации к заимствованным элементам чужеродной культуры. Упрощенно принцип его таков: переняв у других, наполнить собственным содержанием, - не уничтожая при этом прежнего, ибо перечеркнуть прошлое значит подрубить корни, питающие будущее.
Сейчас в нашей стране интерес к фантастическому, а точнее даже к мистическому, вспыхнул с невиданной силой. Летающие тарелки и полтергейст (ну как тут не вспомнить "нехорошую" квартирку N 50?), возродившиеся из пепла астрология и хиромантия, лозоходство и ясновидение, телепатия, телекинез, левитация, кожное зрение и прочие загадочные парапсихологические явления, - конечно, вся эта современная "чертовщина" щекочет нервы, дразнит воображение и бросает вызов окостеневшему рациональному мышлению. Но дело не только в "экзотичности" самого предмета: болезненно острым бывал интерес к мистическому во все моменты общественных потрясений...
Почему же, спросите вы, мы предлагаем вам именно в этот момент сборник, буквально битком набитый "загадочным и ужасным"? Что это - дань моде? Желание угодить читательской публике? Не будем лукавить: отчасти. Если любопытствующему читателю угодно "загадочное и ужасное" - что ж, извольте. Но при этом вы по крайней мере можете быть уверены: это захватывающе интересно и не испортит вашего вкуса. А, кроме того, - это и есть наша главная цель, - вы познакомитесь с пока не слишком известным в нашей стране жанром японской литературы, откроете для себя новый пласт культуры народа, очень бережно относящегося к своим национальным корням. И мы от души надеемся, что повести и новеллы встретят у вас восхищенное понимание - ведь при всех различиях японского "повествования о чудесном" и русской фантастической прозы внимательный глаз обнаружит в них немало похожего.
Ну а теперь - переверните страницу. И, может быть, вы вместе с героями произведений увидите "сквозь волшебный кристалл сгустившейся атмосферы кусочек иного, потустороннего мира" - мира реальной небыли и ирреальной были, озаренного таинственным, ужасным и прекрасным светом пионового фонаря...
"Пионовый фонарь" Москва, "Художественная литература" (1991)
Информационный бюллетень "Окно в Японию"
ШАМАНСТВО НА ОКИНАВЕ
Окинава - самая южная префектура Японии, включает более ста островов, протянувшихся от южной оконечности острова Кюсю до северной оконечности Тайваня.
Южная часть этой островной дуги образует архипелаг Рюкю, а его центральным и наиболее значительным островом является Окинава, давший название всей префектуре.
В прошлом на территории архипелага Рюкю располагалось Королевство Рюкю, прекратившее свое существование в 1879 г., когда в результате реставрации Мэйдзи произошла административно-территориальная реформа Японии. Королевская семья была изгнана из дворца на Окинаве, а аннексированное королевство вошло в состав Японии в виде рядовой префектуры.
Население Окинавы - рюкюсцы, в настоящее время составляющие этнографическую группу японцев, в прошлом представляли особую народность с собственной историей, культурой и традициями. Одной из таких религиозных традиций и является шаманство.
Необходимо отметить, что окинавские шаманы - почти всегда женщины, мужчин среди них встречается очень мало. Иногда мужчины, исполняющие роль шамана, описываются как "мужчины-женщины". Разумеется, речь здесь идет не о сексуальных отклонениях, а о ритуальном трансвестизме. Нередко мужчины-шаманы имеют какие-либо физические недостатки: они могут быть слепыми; не иметь, например, руки; страдать от тяжелой болезни. Их физическая ограниченность является препятствием для выполнения ими сугубо мужских функций, поэтому они играют роль, которая ассоциируется, прежде всего, с женщиной. Отсюда и название "мужчина-женщина".
Для обозначения шамана на Окинаве наиболее широко применяется термин "юта". По мнению американского исследователя окинавской религии Уильяма Лебра, термин этот произошел от глагола "ююнг", что означает "трястись", "дрожать". "По крайней мере, в настоящее время шаманка, которая не дрожит и не трясется во время исполнения ритуала, считается слабой, мало контролирующей свою духовную силу" [1]. Сами шаманы полагают, что это слово имеет несколько унизительный оттенок, и предпочитают более общий термин "каминтю" (человек-божество), который употребляется и по отношению к жрицам - "норо". В то же время каждая шаманка имеет свою "специализацию", и в зависимости от нее носит определенное название. Например, "синма" называют в основном медиумов; "юудати" - тех, кто обладает способностью общаться с умершим в течение 49 поминальных дней и т.д. Иногда шаманок называют "канкакаря" (одержимая богом). И все-таки наиболее широко применяется термин "юта".
Как и когда становятся шаманом на Окинаве?
Окинавцы полагают, что шаманов выбирают боги - ками.
Самой первой предпосылкой для того, чтобы стать шаманкой является "саадака умари" (рождение с высокой духовной силой), т.е. шаманки уже рождаются с божественным предначертанием. Но большинство из них не сознают свое "саадака умари" до определенного времени (обычно до позднего подросткового возраста) и свою судьбу избранников божеств. Тогда ками прибегают к сираси (предупреждению), которое выражается в форме неопределенного болезненного состояния, сопровождающегося слуховыми и зрительными галлюцинациями, сомнамбулизмом, отсутствием аппетита. На этой стадии событий потенциальная юта обращается к практикующей шаманке, и та определяет наличие у нее "саадака умари".
Но только единицы соглашаются с предназначенной судьбой и приступают к выполнению функции шамана.
Большая же часть неофитов пытается избежать своего избранничества, либо стараются оттянуть начало выполнения своих обязанностей.
Тогда божества наказывают их, заставляя пройти стадию "ками-даари" (священное проклятие).
Ками-даари большинством юта расценивается как самый тяжелый и несчастливый период в их жизни.
Он сопровождается весьма болезненными ощущениями: частыми продолжительными головными болями, судорогами в конечностях, кожными заболеваниями, а также галлюцинациями, летаргическими состояниями.
Нередко такое состояние длится по несколько лет.
Обычно это "заболевание" не поддается диагностике и лечению даже самыми современными достижениями медицины.
Родственники и соседи намекают будущей шаманке на ее возможное избранничество.
Практикующая шаманка подтверждает этот факт и дает несколько советов, как надо молиться и что делать, но будущая шаманка должна самостоятельно вылечить себя.
Потенциальная шаманка никогда не должна заменять или дублировать практикующую, а найти свой собственный путь.
После того как будущая шаманка определилась в своем намерении служить духам, ее основной задачей становится поиск и определение ее "тидзи" - особого духа, которому она будет служить, и который станет ее помощником.
Обычно это долгий процесс, включающий посещение наиболее почитаемых мест и консультации с множеством шаманок.
Особое внимание в этот период обращается на необычные сны и галлюцинации, поскольку именно они могут помочь определить то божество или того духа-предка, которому призвана служить будущая шаманка.
В течение этого периода болезненные симптомы ками-даари продолжают ее беспокоить, но становятся значительно менее мучительными, когда она выражает намерение искать тидзи.
Достижение этой цели кладет начало регулярным ритуальным контактам новой шаманки со своим персональным ками.
Многие юта признаются, что на заре своей карьеры не собирались заводить клиентуру, но родственники, друзья и соседи сами вынудили их к этому, аргументируя свою настойчивость тем, что если они сумели помочь себе, то теперь их долг помочь другим.
Функции шаманок очень разнообразны: они могут лечить болезни, толковать сны, предсказывать будущее, совместимость с супругом или супругой, разорение.
Шаманки также способны общаться с душами умерших людей и передавать от них послания живущим родственникам. Например, очень часто после смерти близкого человека люди обращаются к юта, чтобы узнать, не страдает ли его душа. Нередко приглашают шаманку, чтобы выяснить, как лучше расположить свое жилище, ведь от ориентации в пространстве дома зависит здоровье и удача его обитателей.
Приглашают юта и в первые дни Нового года, чтобы попросить для семьи удачи в новом году.
Таким образом, роль шаманок весьма разноплановая, но самым важным моментом здесь является то, что именно юта обладают способностью обнаружить истинную причину несчастья - болезни, неудачи, экономического кризиса - и устранить ее, либо порекомендовать, как это сделать. Отсюда и вытекает особенная роль шаманок в жизни окинавского общества.
Очень часто причиной болезни может быть пропажа "мабуи".
Мабуи, говоря одним словом, это человеческая душа, дух.
Стоит ребенку внезапно испугаться, и его мабуи исчезает; тогда ребенок заболевает. Конечно, мабуи может пропасть и у взрослых.
Если мабуи исчезнет навсегда, то человек умирает.
Определив, что причиной внезапной болезни стало исчезновение мабуи, юта вместе с членом семьи заболевшего молит о ее возвращении.
В основном в корне причин несчастий лежит особый характер отношений, связывающих человека с окружающим миром, божествами и предками.
Российский ученый Н.А. Невский, известный своими исследованиями диалектов и этнографии островов Мияко (остров в составе архипелага Рюкю) пишет, что большей частью причиной болезни оказывается "tatal" (яп. "та-тари" - "возмездие") того или иного божества или животного, вызванное нерадением к божеству, убийством, увечьем, побоями, причиненными какому-либо живому существу, и т.д."[2] "
Из оракула шаманок больной узнает также, когда ему суждено поправиться.
При этом шаманки иногда предписывают чествовать так называемого mar-gam, т.е. "бога-хранителя", для которого в nibanja подвешивают специальную полку несколько ниже потолка, и чествуют как своих предков (для последних в каждом доме имеется специальная божница), поднося вино, чай, цветы и пр.
Чествование mar-gam - исключительно женская обязанность.
О благодетельном влиянии mar-gam на жизнь обитателей дома можно судить хотя бы по распространенному выражению: "после приглашения хранителя, как бремя спало" [3].
Как уже упоминалось выше, причиной несчастий человека может быть его особая мистическая связь с предком.
Случается, что потомок страдает от тех же несчастий, что и его предок, и пока потомок не выяснит этот факт, его страдания будут продолжаться.
Бывает и так, что у человека (а у советского как правило - Y.M.) есть так называемые "брошенные, забытые" духи-предки.
Например, человек умер где-то далеко от дома, его дух остался в том месте, где он умер, брошенный и забытый, дух страдает, и эти страдания становятся причиной несчастий его потомка.
Как правило, юта в состоянии определить, что в роду у обратившегося к ней человека есть такой страдающий предок, и в ее задачу входит попытка разорвать такую негативную связь между предком и потомком и завязать новую.
Но не только связь человека с предком или божествами может лежать в основе причин его несчастий, но и его отношения с реальными, живыми людьми, ревность и зависть, возникающая в ходе этих отношений.
Здесь мы сталкиваемся с таким понятием как "мстительный дух живого человека".
Когда шаманка узнает, что обратившегося к ней человека беспокоит мстительный дух, то она молит о "возвращении обратно", либо об "удалении, разъединении".
В результате, благодаря высокой духовной силе юта, происходит удаление мстительного духа, ставшего причиной несчастий ее клиента.
Однако некоторые шаманки отмечают, что нельзя насильно, прилагая всю свою власть, добиваться удаления мстительного духа, ибо можно прийти к прямо противоположному результату: дух станет еще сильнее. Необходимо отнестись к нему вежливо, с пониманием и, сочувствуя ему, добиваться его удаления [4].
Безусловно, причин, вызывающих различные болезни и несчастья у человека, очень много, задача шаманки с помощью определенных ритуальных действий их обнаружить и дать совет, который бы позволил человеку решить свои беды.
Многие приходят к шаманке целыми семьями, хотя разговаривает с юта самая старшая женщина, остальные молча сидят в задней части комнаты.
Как многие другие практикующие религиозные деятели, юта работает по "закону аккумуляции" - на ее алтаре множество священных предметов, которые могут помочь увеличить ее силу: статуэтки, картины, кристальные шарики, горшочки с благовониями и амулеты из различных синтоистских и буддийских храмов [5].
Шаманка может быть одета в специальный (очень простой) халат.
Типичный ритуал в доме юта начинается с воскурения благовоний.
Затем шаманка спрашивает у клиента список всех членов его семьи, включая год рождения каждого из них.
Все это она записывает на бумаге.
Она может исключить имена тех, кто не проживает в доме, или не является близким родственником клиента.
Юта очень тщательно записывает точный адрес и кандзи (иероглифы) фамилии семьи.
Впоследствии она постоянно сверяется со своими записями.
Ритуал продолжается со словами шаманки "утоото" (так начинает любой молящийся) и повторения имен и дат.
Каждая юта имеет свою "технику", но чаще всего она поет монотонным голосом и подбирает щепотку риса.
Затем она подсчитывает количество зерен риса, проверяя, получит она положительный или отрицательный ответ.
Далее она продолжает свое пение и считает рис до дюжины и более раз.
Во время ритуала ее голос неуловимо меняется в зависимости от того продолжает ли она свою молитву или рассказывает информацию, полученную от божества или предка.
Она может неожиданно остановиться и задать клиенту короткий вопрос.
На столе у нее лежит книга типа святец, основанная на китайском календаре.
Эта книга будет использована в конце, когда юта говорит клиенту, как и когда надо молиться, чтобы прояснить проблемы.
Заканчивается прием назначением даты, когда юта вместе с клиентом посетит могилу или храм.
Затем клиент вручает вознаграждение и уходит, низко кланяясь [6].
Как и в других странах, деятельность шаманов на Окинаве в разные времена подвергалась порицанию и запрету.
Проводилась "охота на юта" и во времена Рюкюского королевства, но особенно интенсивно она проводилась в первой половине XX века, уже после образования префектуры Окинава.
Чаще всего шаманки подвергались нападкам со стороны газет.
Самым распространенным обвинением было "введение в заблуждение несведущих народных масс и подрыв общественной морали", "распространение беспочвенных слухов и сплетен" и "получение незаконных денег и товаров" [7].
Японский ученый Икэгами Ёсимаса отмечает, что подобным преследованиям подверглись шаманы и в северо-восточной части Японии, в частности, в префектуре Аомори.
Но на Окинаве "охота на юта" была гораздо широкомасштабней и жестче.
Причину этого он видит, прежде всего, в том, что основа мифа, на который опирался окинавский шаманизм, была еретической в рамках официальной мифологии Японии.
Другими словами, существовала разница между ритуальной системой и космологией на Окинаве, базирующейся на традициях времен древнего королевства Рюкю, и государственно-администрированной религией в Японии, созданной для того, чтобы обеспечить духовное единство японской нации вокруг ядра, в роли которого выступала императорская система [8].
Подводя итог вышесказанному, хотелось бы отметить, что окинавские юта лишены некоторых особенностей, которые традиционно считаются присущими шаману.
Отечественный исследователь шаманизма Басилов В.Н. пишет: "Немногие видели живого шамана, но каждый живо представляет себе картину, известную по книгам: в полутемной юрте в исступленной пляске мечется человек в причудливых одеждах. Он бьет колотушкой в большой бубен, призывая духов. Его лицо искажено, глаза закрыты. Вот удары становятся чаще и сильнее, вот он увертывается от невидимого врага. В конце сеанса шаман может и упасть без чувств. Потом он расскажет сидящим в юрте людям о своей встрече с духами" [9]. Такое описание подходит шаману Сибири и европейского Севера, Дальнего Востока, Средней Азии и Америки.
Юта же носит простые белые одежды, во время сеанса сидит спокойно и песнопения свои произносит тихим голосом.
Юта не путешествует в экстазе по небесным или подземным мирам, ее обряд инициации не имеет ничего общего с темой ритуальной смерти и последующего "пересотворения".
В отличие от шаманов в других культурах, юта, по всей видимости, не имеет большой власти ни над людьми, ни над духами.
Роль юта заключается в передаче информации, которую она узнает от своих ками-сама, и в том, чтобы помочь людям (живым или умершим) завязать новые, более лучшие отношения.
Она никогда не манипулирует ни людьми, ни духами до такой степени, как это делают шаманы в других культурах.
Безусловно, с течением времени, в рамках модернизации и технического прогресса современного общества, традиции шаманства претерпели изменения.
Но и сегодня люди различных профессий, образования, социального статуса по-прежнему обращаются к юта по тем или иным причинам.
И каждый получает в ответ, кто облегчение, кто совет, а кто утешение и поддержку.
Может быть, в этом и заключается простой ответ на вопрос, почему традиции шаманства до сих пор живы на островах Рюкю?
Баженова Жанна Михайловна
Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН
Владивосток
Доклад по теме "Шаманство на Окинаве" был сделан на Международной конференции "Россия - Япония. Диалог и взаимодействие культур", которая проходила в сентябре 2003 года в Южно-Сахалинске.
Примечания
1. Cit. in: William P. Lebra. The Okinawan shaman. //Ryukyuan culture and society. University of Hawaii press. Honolulu, 1964. P. 94
2. Цит. по: Громковская Л.Л., Кычанов Е.И. Николай Александрович Невский. М. "Наука", 1978. c. 111
3. Архив ИВАН, СПб. филиал. Ф. 69, оп. 2, #202
4. Икэгами Ёсимаса. Миндзоку сю:кё: то сукуи - цугару, окинава но минкан мико. Народные шаманы Окинавы и Цугару в свете традиционных верований. Танкося. Киото. С.151
5. Susan Sered. Women of the sacred groves. Oxford University press. New York, 1999. P.195
6. Susan Sered... P.195-196
7. Ikegami Yoshimasa. Local newspaper coverage of folk shamans in Aomori Prefecture// Folk beliefs in modern Japan. Kokugakuin University. Tokyo, 1994. P.72
8. Ikegami Yoshimasa... P.76
9. Цит. по: Басилов В.Н. Избранники духов. Издательство политической литературы. М., 1984. С.5
Информационный бюллетень "Окно в Японию"