Пластик быстро нагревается в руке. Скользит, сволочь, сжимаешь пальцы до посинения - на ладони лунки от ногтей... устаешь быстро. Серый. Серый-серый... цвета непричастности. Цвета скотской благодушной отрешенности. Цвета асфальта. Цвета ее глаз, когда она...
Ненавижу асфальт. Не тот, что под ногами. Тот, что в глазах. Мертво, твердо, бездушно. Асфальт. Даже не пустота. В пустоту можно кричать... а с асфальтом можно делать только одно... кулаком - и в трещины... трещины тихие, бляди, какие-то наглые, смеются над тобой, а ты воешь от боли и слизываешь кровь с размозженных костяшек... сука, сука, сука, как ты можешь, ненавижу тебя, ненавижу эти твои глаза, и пластик, скотина, скользит в руке, все вы против меня, все, все, все, господи помоги, я опять кричу благим матом, я смешон и жалок, меня тошнит от самого себя, вот только посмей, только посмей улыбнуться, сука, костей не соберешь, серые мрази, как я вас...
Нельзя, нельзя. Успокоиться. Прекратить истерику. Слишком щедрый подарок для нее, бесстыжей сучки. Не отдавай ей слабость забесплатно... своей хватит. На сто лет вперед ей хватит, я-то, дурак, думал - она сильная... вот идиот... она слабая. И этим сводит с ума. Слабость - страшнее силы. Страшнее самой оторванной жестокости. Своей слабостью она задавит и ядерную боеголовку, хитрая, безжалостная и безответная. Слово, слово хоть одно от нее хочу... молчит.. молчит и смотрит асфальтом. Хорошо еще, без смеха. С нее станется... Ну, сейчас-то ей точно невесело. Я все-таки не буратина, я знаю... знаю, как сделать ей несмешно... ну, покричи, покричи со мной. Разрешаю. Я добрый. Это ты, сучара, сердце под кроватью забыла. Под чьей - так и не понял... а ты разве скажешь. Ты же говоришь только то, что я хочу слышать. Ты же у нас совершенство. Пластилиновый колобок...
...ей позарез надо, чтобы я был подонком. Всегда. Двадцать четыре часа в сутки. Нет, ей не хочется быть несчастной - есть такой тип баб, им нужно чувствовать себя жертвами, - она не из тех. Ей это необходимо для счастья. Откровенного, нахального, безбашенного счастья. Даже не так... ей это нужно для спокойствия. Сказал бы - душевного, - но души там не ночевало. Пластилин, периодически твердеющий в асфальт. И все. Она думает, я не в курсе... нежная и ласковая, как котенок... она знает, чем меня пронять. Проткнуть до печенок. Тактильная до невозможности, а я не умею сопротивляться, у меня нет ее бронированной слабости, и я до крови кусаю губы, пока она пьет наглым пуховым ротиком испарину моей агонии с горящей кожи, господи, помоги мне разненавидеть ее, любить я все-таки умею, я не умею ненавидеть без внутренних кровотечений... ей нужно, чтобы я был подонком. Нет для нее большей радости, чем увидеть меня, флиртующего с красивой бабой - я ведь сам, мудила, придумал это на свою задницу... раньше была игра, а сейчас оно ей как кислород, как инсулин диабетику - ей НУЖНО. Она смотрит серьезно и внимательно, сигаретка хоть бы дрогнула в расслабленных пальцах, смотрит и - пфффф! - выдувает струйку в потолок, а ночью режет себе руки в туалете. Запирается на задвижку и режет. Как-то поймал ее за этим делом - с тех пор запирается. И молчит. А я стою и по-бараньи таращусь в ее бесстыжие асфальтовые зенки, мне же нельзя просить прощения, это одна из тех вещей, которые считаются мгновенным расторжением контракта. Нельзя забываться. Нельзя быть человеком. Только свиньей, только подонком, только фашистом. Людей она кушает на завтрак... кроткая и ласковая, забирает в теплую горсть хрупкими пальчиками пианистки и кушает.
...раньше я заставлял ее смотреть на меня. Раньше я еще надеялся, что смогу хоть минуту, хоть полминуты побыть с ней. Получить хоть что-то взамен. Хоть один вздох, хоть полслога откровения. Сейчас уже не заставляю. Бесполезно... Асфальт. Непроницаемая, бетонная муть. Даже не пустота... зачем она режет себе руки? Она же знает - достаточно ей моргнуть, и я стану тем, кем она пожелает меня видеть. Неужели из-за баб? Нет, нет... слишком примитивно... наверное, просто очередная прихоть. Ей мало. Ей всегда мало... даже когда она уже не может кричать, даже когда умоляет, чтобы перестал - ей мало, я же вижу, я не слепой, слава богу, уже умею отключаться от нее - ей все равно, там же ничего, кроме асфальта, - а ведь раньше на стены лез от тоски...
- Как?
- Без.
Ну куда тебя несет, ну подожди... нет, поздно. Поздно... она уже там, уже оторвалась от земли - едва успел поймать последний взгляд, и снова - серо, серо, серо... а ведь я еще даже не подошел. Жадная и равнодушная. За такой эгоизм надо убивать на месте. Быстро и безболезненно - ей назло.
...я устал от асфальта. Сегодня завяжу ей глаза. Ей плевать. Ей на все плевать, когда она такая. Все чаще задумываюсь - а может, ей всегда на все плевать? Но я боюсь, я анекдотично труслив, и я верю, по-щенячьему слепо, взахлеб верю каждому ее слову - она так мало говорит... я ловлю эти слова руками и пытаюсь отогреть их дыханием, прячу их по карманам в тщетной надежде, что они не растворятся в воздухе через мгновение, мне так не хватает ее голоса... а слезы у нее безвкусные. Всегда безвкусные, как вода... и холодные-холодные, хотя сама горит, как в лихорадке... она никогда не сопротивляется. Она делает только то, что мне нужно - как она угадывает? Всегда безошибочно. Я нарочно молчу, не говорю ей ничего - хоть раз хочу увидеть что-нибудь, кроме бетонной серости - отчаяние, растерянность, даже страх, - она же боится, я знаю, да она и не скрывает... не упирается, не уходит... мягкая и податливая, как пух... пластилиновый колобок. Но она всегда знает, что нужно делать. Возможно, я просто предсказуем до смешного... не зря же она прячет свою блядскую улыбочку, когда отворачивается - иначе зачем? Она мечтает о смерти... нет, нет, она не увлекается самоубийствами, эту дурь она прошла еще в детстве, она мечтает умереть у меня в руках... шепчет мне - "убей..." -и плачет холодными дистиллированными слезами. Размечталась. В попке у тебя не слипнется, моя радость? Хрен тебе в ладошку. Ты еще поживешь. И провалиться мне на месте, если я не заставлю тебя хоть раз побывать в моей шкуре. Почувствовать все до конца, по-честному, без выкрутасов - и боль разбитых об асфальт костей, и утробную безвоздушную тоску, от которой слепнешь и глохнешь, и одиночество - о, этим я накормлю тебя под завязочку, пластилиновая моя принцесса, сучка безглазая, ангелочек мой зубастенький... ты еще сорвешь свой овечий голосок... и не один раз, кровью будешь кашлять, хорошая моя, все легкие наизнанку вывернешь.. ну, что? Еще дышишь? Не слышу. Повтори, пожалуйста...
...может, и вправду - сделать ей одолжение? Прибить к чертям собачьим, если ей так неймется... ведь не будет мне жизни, пока я с ней, я же чувствую, как просачиваюсь у себя же сквозь пальцы, уже какие-то неясные шумы в сердце и всякая хрень с давлением, ну нельзя же так, в самом деле! Скользит серая сволочь, до судорог уже устал... но мне тоже мало. В этом-то и финт. Направо пойдешь - коня потеряешь, налево пойдешь - в зад поимеют, прямо пойдешь - о камень ебнешься. Я не могу с ней, а без нее загнусь за полчаса. Я дышу ею, я не могу без ее глаз, даже асфальтовых, я начинаю болеть, если хоть раз за сутки не услышу, как она кричит... нельзя так с человеком... нельзя... будь проклят тот день... господи, не дай мне потерять ее... слепну от слез... слава богу, ей не видно.. все-таки умно я сделал, что завязал ей глаза...