Мама сердилась - "ржавые, старые - развалятся, свернешь себе шею!". Не пускала, но она все равно каталась. Забиралась на корявую треснутую доску с торчащими шляпками ржавых гвоздей - полусогнутые коленки, запрокинутая голова, и всем телом - вперед! Назад! Вверх! Выше! Выше! К самому небу, за облака, за солнце, за луну - ветер царапает пылью, выжимает слезы, и удивленное, позабытое на время дыхание - страшно... ой, страшно, пронзительно скрипит старое железо, врытые в заасфальтированную землю трубы ходуном, - но нельзя остановиться, только выше, колени - выпад - вдох... "Психбольная", - девчонки шушукаются, крутят пальцем у виска - из всего двора она единственная, кто не боится. Зато качели всегда свободны, не то что дурацкая карусель - вот где скучища... Вверх, вниз, вверх, вниз, за небо, за солнце, за облака - ну, вот сейчас, сейчас упадем и разобьемся - вместе с трубами, вместе с доской, с визгом разлетятся в стороны ржавые гвозди, руки-ноги вдребезги, лицо обдерет асфальтом - но пока еще летим, пока еще можно, ну, еще разок, еще два раза - и все, и домой, и учить уроки, пока мама не вернулась с работы...
...мерзкая кристаллическая морось - и не дождь, и не снег, и не град, нечто среднее, ледяной песок, мерзлая осенная пыль, сигарета гаснет от сырости - не углядела... Жаль, только начала, придется новую... Мимолетное скупое тепло нервного огонька в ладонях - попробуй прикури на таком ветру. Едва затянулась - сыпануло колючей крупой, и снова прямо в лицо, совсем как тогда, совсем как шальные песчинки вокруг перепуганных, стонущих дряхлых качелей - вверх... вниз...
Болит голова. Погода, это все погода - хулиганит с давлением, противно, мокро, тошно... скорее бы домой... чай, телевизор и баиньки. А программу отладим завтра. На сегодня сил уже не осталось - только бы доползти до остановки, дождаться автобуса...
...Спутанные волосы. Невидимая рука убирает влажные пряди - аккуратно, за ушко. Чтобы не мешались. Чтобы не лезли в глаза.
У нее необычные глаза. Серо-фиолетовые, перемежающимися лепестками, как цветные детские вертушки.
--
Ты самая красивая девочка на свете.
Она уже не плачет. Надоело. Да и незачем - все равно уже не страшно...
--
Спасибо.
Кажется, ей даже снилось когда-то... снилось другое, но чувствовалось точно так же. Печально и тревожно. Это странно и неправильно - когда не хочется просыпаться... когда не хочется просыпаться от кошмара. Люди не поймут... Их никто не поймет. Они одни - одни на весь мир...
--
Вы правда никому не скажете? Даже маме?
--
Клянусь.
Он говорит, что умереть совсем не больно. Как заснуть. Правда, тогда ничего не снится. А душа у нее легкая, как одуванчик - улетит на небо, за облака, за солнце, за луну - улетит сама, без всяких качелей, без ржавого визга качающихся труб, без маминого крика, - далеко-далеко, от усталости, от уроков, от конопатого Сашки, который дергает за косички и тычет кулаком в плечо. Улетит навсегда.
--
А вы?
--
А я буду смотреть снизу и махать тебе рукой.
--
Вы не полетите?.. Мне одной страшно.
--
Меня туда не пустят... а страшно там не бывает. Никому и никогда. Тем более - таким чудесным, красивым девочкам...
--
Неправда... я плохая.
Она плохая девочка. Эгоистка. Неблагодарная свинья. Она совсем не думает о маме. А маме, наверное, так плохо... мама скучает, волнуется... хотя, может, уже не волнуется? Вон сколько времени прошло. Мама наверняка уже забыла. Все равно Юрку она любит больше. Сама говорила...
В автобусе спать нельзя - усиливается мигрень. А читать трудно, трясет, буквы сплываются, книга соскальзывает с мокрых колен. Остается одно - разглядывать чужих людей и слушать музыку. В наушниках кто-то снова хнычет про любовь и смерть. И, - как же без этого - непременно про одиночество. Какая гадость. Какая наивность... что они знают о любви? Что они знают о смерти? А про одиночество лучше нее не знает никто.
Спрыгнула в лужу - забрызгала подол, нестрашно, дождевик - отстирается. Ну, еще немножко, двадцать шагов - и дома. Лифт не вызывала - вдруг застрянет... по лестнице, через ступеньку, бегом - домой, домой...
...не разуваясь - из прихожей в гостиную. Добежала. Успела... рухнула на колени, головой в диванную подушку... выла, выла в голос - без слез... слезы кончились. Слезы кончились шестнадцать лет назад...
Свежая сеточка багровых шрамов над коленом. Лезвие почти не дрожит, плавное, ласковое и знакомое. Уютный холодок в расслабленных пальцах, разве так - больно?.. Глупость... глупость и дурачество. Ни забыть, ни вспомнить... шестнадцать лет - подвешена между болью и памятью. Нет воздуха. Нет слез. Нет слов... Врачи - изуверы... тянут, тянут жилочки, топчутся на самом-самом, а глаза стеклянные. Ковыряются в умирающей душе желтыми никотиновыми пальцами. Как им хотелось понять!..
Но они никогда не смогут. Их было двое. Двое на всю землю. На все небо. На все солнце, на всю луну... Только они могли понять друг друга.
--
Не уходите... пожалуйста... или заберите меня с собой. Я буду послушная. Честное слово!.. Не уходите...
--
Ну, не плачь... не плачь. Вернешься к маме... пойдешь в школу, соскучилась, наверное?
--
Н-нет... я им не нужна... никому не нужна.... и вам тоже...
--
Ты поймешь. Вырастешь и поймешь. Прости.
Она плакала всю ночь. А утром пришли чужие люди, и все кончилось.
Кончилось вместе со слезами.
А с неба так и сыплет. И не дождь, и не снег - ерунда какая-то... Бестолковые ледяные песчинки торопятся, злые и глупые, врезаются в мокрое лицо, - только для того, чтобы раствориться в кислоте несуществующих слез...
Она идет - почти бежит - один и тот же маршрут, уже который год, и всегда - по ночам. Хотя это бесполезно, - кто в здравом уме выйдет в такое время на улицу? Но она убегает из дома - в старом спортивном костюме, в резиновых сапогах, в куцей курточке с капюшоном - и носится, как угорелая, из переулка в переулок, через проспект, через перекрестки, по мигающим в мокром асфальте отражениям светофоров - она даже не смотрит по сторонам... Устала смотреть. Слишком долго - шестнадцать лет - доверяла зрению, доверяла чужим лицам. Доверяла надежде. Наконец поумнела. Ей просто не спится...
У остановки притормозила - перевести дыхание, прикурить... Давнишняя глупая привычка - тушить зажигалку ладонью. Девчонки со двора выросли, больше не крутят пальцем, - по крайней мере, при ней...
Старые качели в старом дворе. Надо же, еще стоят...
С тех пор, как вернулась, ни разу не подходила к ним. Боялась? Нет, конечно... бояться она разучилась уже на всю жизнь. Наверное, просто повзрослела. Или не хотела рисковать. Не хотела поддаваться соблазну - спрыгнуть с корявой доски в небо, улететь одуванчиком, - и увидеть, как он машет рукой - ведь его туда не пустят...
Присела, легонько оттолкнулась ногами. Доска совсем сырая, - брюки тут же намокли, не простудиться бы. Скрип, скрип. Сапоги перемешивают гнилые листья и подмерзшую грязь. Жаль, не получится, как тогда, - встать в полный рост и разогнаться, выше дома, выше дерева, выше солнца... вверх, вниз, вверх, вниз... Вот почему качели не сломались, - у нее легкая душа. То-то и всего. Мама зря боялась качелей. Мама вообще многое делала зря...
Скрип, скрип... Сигарета упала в лужу - занемели пальцы. Пщщ! утонула. Мелкая дрожь просочилась сквозь болоньевые складки, растеклась под кожей, поднялась из-под сердца к подбородку - застучали зубы. Все, пора домой. Докурит еще одну - и пойдет...
--
Девушка... извините ради бога. Огонька не найдется?
Ржавые гвозди - визжащим фейерверком, трубы вырваны из асфальтового капкана, осколки старой доски - со звоном и грохотом в спящие окна... Это не сон, только чувство, которое остается после - печаль и тревога... это не сон... не сон... не сон...