Оконное стекло - нож, и он нарезает мою тишину тонкими ломтиками. Для меня, для меня одной. Взбалмошные жучки молча колотятся в тонкое прозрачное лезвие. Где-то I-90, совсем близко, но он не шумит. Знает - сегодня нельзя.
Меня слушаются все.
Даже воздух. Он бывает всякий - жесткий, шершавый, прохладно-скользкий, как синтетика, тепло-струящийся, как шелк. Но сегодня он другой. Зернистый и щекотный, как горячий морской песок. Я сыплю его сквозь пальцы - шшшш.... песчинки одна за другой ударяются в нагретый дыханием мрамор. Отскакивают от него невидимыми мячиками. Раньше я думала, что они - песчинки - круглые, как апельсины. Раньше я любила сыпать песок сквозь пальцы. Но любопытство, как всегда, все испортило. Тогда я еще искала конкретики - я заглянула в микроскоп.
Кристаллы.
Злобные, невыносимо прекрасные кристаллы - с острыми краями, сколотые, многогранные.
С тех пор я поумнела, с тех пор держу в руках только воздух. Никогда, никогда в жизни больше не буду смотреть в микроскоп.
Тихо.
Мягко и беззвучно перетекает жизнь. Из меня - в переплетение мраморных жилок, и обратно. Это мой секрет. Моя маленькая хитрость. Меня никто не учил, - это приходит само. Не сразу, со временем. Плиту устраивает такой бартер - что она понимает, глупый камень? Ей без разницы, что бежит по ее изломанным морозным жилам - остуженный бесконечностью немого космоса, чистый - рафинированный! спасительный покой или чужая порченая кровь. Мрамору все равно, кому делать переливание. И я снова тщеславно улыбаюсь, пополнив коллекцию вымышленных триумфов.
Меня. Слушаются. Все.
Часы и те закнулись. Но стрелки так и крутятся - у них энергия движения, надо же ее куда-то девать. Едва заметно, на полградуса поворачивается под мной земля. У земли та же проблема. Движение - без него они не могут. Дурацкая привычка, лучше бы курили. Они не знают, что такое покой. Об этом знаем только мы - я, мраморная плита и отрешенно-послушное оконное стекло.
Тихо... ти-хо-ти-хо... последний рывок пульса - обмен окончен. Выдыхаю остаточную жизнь в монохромное отражение теперь-уже-чужого лица. Время застыло, стрелкам и невдомек, что сейчас они накручивают радианы вхолостую. Последняя песчинка замирает в сгущенной пустоте, за каких-то полсантиметра от места назначения. "Падай", приказываю ей одолженным у мрамора космическим молчанием. Терпеть не могу неопределенности... падай, гадина. Пусть будет тихо.