Кожемякин М, автор идеи Владимир Джао : другие произведения.

История китайского летчика (часть 2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Автор идеи - Владимир Джао.

   ПРИКЛЮЧЕНИЯ КИТАЙСКОГО ЛЕТЧИКА ДЖАО ДА.
  ЧАСТЬ 2.
  ПОВЕСТЬ ПУТИ.
  
  
  Глава 1.
  Америка возможностей.
  
  В один из холодных и мглистых дней, которыми так изобилует суровая погода Алеутских островов, в начале 1950 года смертельная тоска крошечного гарнизона авиабазы ВВС США на острове Шемья была прервана внезапной тревогой.
  На этом маленьком островке вулканических пород, отвесно обрывавшемся со всех сторон в пенящиеся волны Берингова моря и Тихого океана, еще несколько лет назад кипела суетливая военная жизнь. Когда две великих тихоокеанских державы, Америка и Япония, яростно оспаривали друг у друга господство над регионом, на 3-километровую взлетно-посадочную полосу острова Шемья приземлялись тяжелые американские "Суперфортрессы" , наводившие на Японские острова безысходный ужас. Отсюда взлетали стремительные истребители, караваны транспортных самолетов и морские суда доставляли сотни тонн боевых материалов... Теперь все это лежало мертвым хламом обломков, усеявших бесплодную поверхность острова, или бесполезно гнило в ржавеющих ангарах. Местное население из нескольких десятков человек при всем желании не могло разворовать забытые горы полезного бесполезного армейского имущества. Даже радарную станцию командование недавно вывело на Аляску. Команда "эйрменов" , оставленная "для поддержания авиабазы", дичала от скуки.
  Поэтому здешний начальник, майор Том Риордан по прозвищу "Текс" (которое носили в вооруженных силах США все уроженцы Техаса), волевым решением бросивший пить два дня назад, даже обрадовался дребезжащему звуку сирены.
  - Наконец-то русские решили высадить десант, - пробормотал он, перетягивая утепленную куртку поясом с кобурой армейского "кольта" 45-го калибра. - Хоть развлечемся, постреляем... Напоследок!
  Он вышел из штабного домика, и поземка сразу охватила ему ноги. Немногочисленный личный состав (некоторые заметно пошатывались - запасы виски на складах не контролировались) сбегался с оружием наготове и занимал позиции у взлетной полосы. Сквозь свист ветра долетал отдаленный рокот одного единственного авиационного двигателя.
  - Сержант МакКластер, - огорченно гаркнул майор. - Стоило поднимать шум из-за единственного самолета?! Может, это почту с Аляски наконец привезли...
  Ражий сержант отдал под козырек дрожащей рукой, на его широкой шотландской физиономии читалось выражение ужаса.
  - Сэр, это не самолет, сэр! - пробормотал он. - Это чертов призрак... Когда он первый раз прошел над полосой, я запросил по радио радарщиков, они его не видят...
  - Они и своей задницы не видят.
  - Сэр, вы не понимаете! Я служил здесь в войну, тогда звено "Пэ-сороковых" вылетело на патрулирование и просто исчезло! Растворилось без вести... Ребята стали говорить: когда наступит конец света, они вернутся! Да смилуется над нами Господь, это они! Вернулись... Это призрак тех "Пэ-сорок"!
  Майор Риордан от души залепил проклятому мистику "оплеуху имени генерала Паттона" :
  - Ты допился до призраков, ублюдок! Обычный "Пэ-сороковой" не может зайти на посадку в таких метеоусловиях, вот и кружит над полосой. Я когда-то летал на таких... Интересно, откуда он тут взялся? Эй, парни, живо подсветите ему фальшфейерами!
  "Эйрмены" бросились выполнять приказ. Им тоже было любопытно знать, кого это занесло на их заброшенный аэродром. Двое солдат вскочили в джип и помчались обозначить огнями край взлетной полосы, остальные разбежались цепочкой, и вскоре повсюду вспыхнули химические факелы. Рокот двигателя усилился: пилот невидимого пока Р-40 заметил огни и стал заходить на посадку.
  "Полоса обледенела, - подумал майор Риордан. - Не занесло бы, не разбился..."
  Вскоре он различил очертания истребителя. Летчик на снижении умело выровнял самолет, и касание земли прошло идеально. Очевидно, в кабине сидел опытный пилот. Риордан мимолетом позавидовал ему - сколько у него самого было в войну таких рискованных взлетов-посадок на Р-40, на островах, в Китае... Потом стало быстро падать зрение. Теперь вчерашний воздушный боец годился только спиваться на забытой Богом скале посреди соленой воды.
  По характерным особенностям конструкции в бежавшем по ВПП Р-40 угадывалась модификация "Томагавк", та самая, на которой дрались в Китае легендарные "Летающие тигры" Клэра Шенно (ныне звездного генерала). Сейчас "Томагавки" уже использовали мало. Самолет был целиком выкрашен серебристой краской, какой обычно покрывают только брюхо. Никаких знаков различия на нем не было, если не считать непонятных иероглифов и надписи "China" на плоскостях и красочной эмблемы на фюзеляже - схематическое изображение крылатого кота с дерзко торчащими в стороны усами. Что-то она напомнила...
  Р-40 "Томогавк" зарулил на площадку и остановился. "Текс" Риордан, окруженный толпой подчиненных, направился к самолету. На ходу он положил ладонь на рукоятку "кольта", скорее демонстрируя американскую позу хозяина, чем потому, что ожидал от неизвестного пилота агрессии.
  Фонарь кабины "пришельца" скользнул назад. Из кабины на крыло выбрался коренастый человек в меховом летном комбинезоне русского образца, из-под которого выбивались края белого шелкового шарфа - своеобразного символа летного фасона со времен первых аппаратов тяжелее воздуха. Он сдвинул на лоб летные очки; черты лица и внимательные узкие глаза выдавали в нем азиата.
  - Джап? - неуверенно спросил один из "эйрменов", настороженно поднимая карабин; солдатик был слишком молод, чтобы лично участвовать в войне, но образ врага запечатлелся и у него.
  - Нет, джентльмены, я китаец, - спокойно ответил летчик на хорошем английском. - Я был вашим союзником, и сейчас прошу у ВВС США помощи.
  - И, будь я проклят, ты ее получишь, старый боевой дружище!! - вдруг радостно воскликнул "Текс" Риордан. - Джао Да, маленький крутой китайский дьявол! Уже не думал тебя увидеть!
  Китайский летчик проворно спрыгнул на землю, и они с командиром базы принялись трясти друг другу руки, хлопать по плечам и по загривкам, как принято у американцев выражать радость при встрече.
  - "Текс", тебя не узнать в этом арктическом обмундировании! - широко улыбаясь, воскликнул китаец. - Не забыл, как летали вместе в 16-м "американо-китайском", в сорок четвертом?!
  - Разве такое забудешь? Последний раз встречались в госпитале, где ты лечил обожженные руки... Честно говоря, я думал: ты не полетишь снова.
  - Как видишь, "Текс", я снова летаю, и не собираюсь больше прекращать это дело.
  "Текс" Риордан сделал щедрый приглашающий жест, словно ковбой, распахивающий дверцы салуна.
  - Прошу в мою квартиру, в тепло! - сказал он. - Расскажешь, какими ветрами тебя задуло в нашу дыру. Я тут решил завязать с выпивкой, но, если ты настаиваешь, бутылочка всегда найдется.
  - Отнюдь не настаиваю, - скромно ответил китайский летчик. - Я только что от русских, они славные ребята, но напоили меня на год вперед. А вот от чашки горячего кофе я бы не отказался. И, конечно, все расскажу!
   ***
  Переночевав на острове Шемья в жилом модуле, где было по-арктически жарко натоплено, заправив под завязку свой Кертисс Р-40 авиационным бензином и получив от боевого друга "Текса" Риордана маршрут полета до столицы Аляски Анкориджа (via аэродром Накнек), Джао Да сердечно простился с гарнизоном острова и вылетел навстречу своей американской мечте.
  "Страна безграничных возможностей" в первые же часы после прилета в Анкоридж повернулась к Джао Да постной физиономией местного чиновника Службы иммиграции и натурализации. Он носил очки в толстой роговой оправе и тщательно зачесывал редкими волосенками лысину на макушке.
  - Мистер Джао, вы не можете рассчитывать на статус беженца в США, - скучным голосом предупредил он.
  Джао Да сразу стало тоскливо.
  - Почему, сэр? Я бежал от расправы красных, прошу убежища в стране свободы и...
  - ...И вы не можете получить это убежище, согласно Акту Фергюссона-Стэйтона от 1948 года, потому что не предъявили поручительство американского гражданина или группы граждан США о том, что по прибытии вам будут предоставлены жилье и работа, без нанесения ущерба кому-либо из американских граждан, - доходчиво объяснил чиновник; ему часто приходилось иметь дело с бестолковыми беглецами из-за "железного занавеса".
  Джао Да облегченно вздохнул:
  - Всего-то? Подождите, сэр, дайте мне связаться с моими боевыми товарищами-американцами, хоть с генералом Клэром Ли Шенно, и это поручительство будет лежать перед вами, уверяю...
  - Уже поздно, вы пересекли границу Соединенных Штатов, - отрезал чиновник. - Вы должны были озаботиться получением поручительства до въезда в нашу страну.
  - Считаете, это было осуществимо?!
  - Это ваши проблемы, мистер.
  Джао Да почувствовал, что его начинает охватывать ярость. Он научился преодолевать любые расстояния, перелетать через моря и горные хребты, с легкость проходить через завесу зенитного огня и воздушны патрули противника. Заслон бюрократической тупости оставался для него единственным непроницаемым препятствием.
  - Прикажете мне залезть в кабину и лететь обратно в Китай? - зло процедил он.
  - Во-первых, лететь никуда вы больше не сможете, потому что, согласно Акта Магнусона от 17 декабря 1943 года, вам, как китайцу, запрещается владение собственностью и предприятиями на территории США, - с убийственной вежливостью пояснил чиновник и величественным жестом поправил очки. - Ваш самолет конфискуется федеральными властями. А во-вторых, согласно упомянутого Акта, вам предоставляется право въехать в нашу великую страну в качестве обычного иммигранта со всеми вытекающими обязательствами: регистрация по месту пребывания, запрет на владение собственностью и предприятиями (я уже говорил вам об этом, мистер), запрет на пользование гражданскими правами на федеральном уровне и на уровне штатов. Как то правом голоса, избирательным правом, правом на ношение оружия и другими, регламентируемыми Конституцией США, отдельными законами и прецедентными нормами общего права...
  Джао Да с силой стиснул кулаки, чтобы не наговорить надутому законнику дерзостей и не стать субъектом применения федерального права на экстрадицию.
  - Из всего сказанного вами, сэр, я понял только одно: я теперь обычный нищий китаец, который занимает самую низшую позицию в вашей американской пищевой цепочке, - сказал он с горькой иронией.
  - Вы правильно поняли, мистер Джао. Вот если бы на вас распространялось действие Закона о военных женах от 1945 года или Закона о военных невестах от 1946 года , вы бы могли претендовать на получение американского гражданства...
  - Извините, сэр, но я не по этому делу!
   ***
  Свои немногие доллары Джао Да потратил на поездку из Аляски в "континентальную часть" США, как говорили тут; хотя Аляска, по здравому разумению, находилась на том же континенте. В образе мысли здешней публики вообще было очень много парадоксов, летчик заметил это еще во время своей первой "военной" поездки в "величайшую демократию мира". С оговоркой - демократию для своих граждан, при чем исключительно белых. Для цветных граждан существовала демократия в варианте "light" , пресная, словно "Кока-Кола" под этой маркой, а для Джао Да и ему подобных - вовсе никакой. Джао Да на собственной шкуре постигал бесспорную истину: один янки - как правило, славный малый; янки в куче - обычно невыносимы; общество, созданное янки, удобоваримо только для них самих.
  "Ничего, пасынки Линкольна, сохранившие память о нем только на банкнотах, я обязательно заберу у вас обратно свой самолет! - думал Джао Да, озирая в окно дешевого вагона "для цветных" монументальные красоты Северной Америки и разномастную, словно отряд ополченцев, архитектуру городов США. - Моего "Крылатого кота" не получили красные, не получат и империалисты!"
  Но с каждым днем пребывания в Америке в это все меньше верилось. Сначала Джао Да очень рассчитывал на помощь боевых товарищей. Его независимой натуре претило быть должным или обязанным кому-то, еще более - обременять других своими заботами. Однако братство авиаторов предполагало, что помочь советом, подставить плечо - священный долг каждого, Джао Да сам столько раз поступал так... Несомненно, друзья по авиагруппе "Летающие тигры", по американо-китайскому соединению Клэра Ли Шенно с радостью помогли бы ему. Но тех из них, кого пощадила война, более суровая послевоенная жизнь разбросала по всем 48 штатам. Джао Да не удалось найти никого. Сам генерал Клэр Ли Шенно, которому теперь угрожали отставка и расследование Сенатского комитета по вопросу о его послевоенных авиационных и политических делах в Китае , переживал не лучшие времена и отсиживался где-то в глуши - неизвестно где.
  Тогда Джао Да решил искать помощи у соотечественников, но кто он был для них? Еще один бедняга, потерпевший кораблекрушение на житейском море и прибитый волнами к этим берегам, один из сотен и сотен тысяч. Представительство Гоминьдана считало его дезертиром из Национальных ВВС, поклонники коммунистов - реакционером. Единственный, кто мог помочь по старой дружбе - майор Ен из военного атташата, с которым они неплохо проводили время во время "военного" визита Джао Да в США. Но Ен женился на американке и переехал на Гавайи. Доплыть туда представлялось проблематичным.
  Пару месяцев спустя, в конец отчаявшийся и без единого цента в кармане, изрядно исколесив шоссейные и железные дороги Соединенных Штатов автостопом или зайцем, Джао Да оказался в роскошном и несчастливом "Городе ангелов" Лос-Анжелесе. Этот живописный мегаполис в Калифорнии на ласковом берегу Тихого океана на удивление гармонично сочетал в себе черты вычурного богатства и беспросветной нищеты. Не напрасно он носил печальное прозвище "всеамериканской столицы бездомных"! Джао Да уже думал, что ему придется пополнить ряды здешних бродяг, но владелец автомастерской в пригороде Сан-Фернандо предложил помятому азиату в летной куртке и несвежем шелковом шарфе работу у себя за три доллара в неделю и угол для ночевки. Убедившись, что у бывшего китайского летчика действительно золотые руки, и Джао Да может с первого взгляда идентифицировать и в кратчайшие сроки устранить любую автомобильную поломку, хозяин, скуповатый, но честный латиноамериканец, вскоре накинул своему помощнику еще пару долларов и стал угощать обедом - преимущественно огненной мексиканской фасолью. Жизнь в США начала подавать нашему герою первые признаки стабилизации, которые он мог считать таковыми только после всех пережитых невзгод.
  И тут карма преподнесла Джао Да один из неожиданных сюрпризов, на которые всегда была к нему необычайно щедра. Однажды вечером двое громил в распахнутых гавайских рубашках и ковбойских шляпах, пригнавшие чинить свой побитый двухдверный "Форд 49" (сам по себе говоривший о дешевом апломбе его владельцев), принялись оскорбительно высмеивать летную куртку Джао Да с нашивками его прославленной 21-й истребительной эскадрильи и 16-го американо-китайского авиасоединения.
  - Трусливый чинк нашел куртку на помойке, - гоготали парни, передавая друг другу бутылку дешевого бурбона. - Китаезы только и могли, что прятаться за нашими широкими спинами, пока мы проливали кровь на Тихом океане! А ну-ка снимай ее, кули, пока мы не надрали твою желтую задницу, как надрали ее джапам!
  - Мистер, не мешайте мне чинить вашу тачку, - вежливо ответил Джао Да. - Вам простительно не знать об огромном вкладе моей страны в победу над японцами, и о многомиллионных жертвах Китая, потому что вы просидели всю войну в тылу, под юбкой у мамаши. Поэтому засуньте ваш язык себе в задницу.
  В следующее мгновение ему пришлось увернуться от полетевшей ему в голову бутылки. Еще через миг в автомастерской началась неравная жестокая драка между одним китайцем и двумя здоровенными белыми бездельниками. Хозяин вызвал "копов" без задней мысли, он честно хотел не дать громилам искалечить своего лучшего работника. Однако местные блюстители порядка явно трактовали девиз: "служить и защищать" в модном американском расовом ключе. На запястьях Джао Да звонко щелкнули полицейские наручники, и он опомниться не успел, как, сложенный пополам и избитый, оказался на полу полицейского седана с эмблемой Департамента полиции Лос-Анжелеса. В это время "копы" обменивались дружескими рукопожатиями с громилами и угрожали хозяину "прикрыть мастерскую, где цветные не знают своего места".
  Так Джао Да очутился в камере местного полицейского участка, или "полицейской станции", как здесь говорили. Она представляла собою немудрящую железную клетку с бетонным полом. Права человека в США были надежно защищены...
  Его товарищами по несчастью оказались чернокожий парнишка с повадками мелкого гангстера, одетый под девку размалеванный гомосексуалист-латинос, и двое пьяных в хлам белых бродяг, в одном из которых по обрывкам заплетающихся речей, а больше по манере держаться угадывался ветеран войны (настоящий). Разделения арестантов на "белых" и "цветных" у здешних "копов" заведено не было. Вернее сказать, в клетку попадали только те "белые", которые стояли по социальному положению ниже "цветного".
  Джао Да чувствовал себя крайне скверно физически и морально. "Вот и приехал в свою Америку возможностей, - мрачно думал он. - Возможностей оказалось сколько угодно: потерять самолет, жить на улице, получить по физиономии и загреметь в кутузку..."
  Кулаки были разбиты. Во рту солонил вкус крови. Челюсть, заметно сместившаяся в сторону, болела и плохо слушалась, говорить получалось не совсем внятно. Ребра мучительно ныли - по ним прогулялись ботинками при задержании доблестные защитники законности штата Калифорния. Левый глаз закрывала огромная опухоль, внутри которой, казалось, сыпались искры.
  - Досталось тебе, бро, - сочувственно сказал опустившийся и пьяный бывший солдат. - Подожди, кое-чем помогу.
  Пошатываясь, он приблизился к Джао Да, вытащил из шва одежды обломок опасной бритвы, скрытой при обыске, и не дрожащей (к удивлению) рукой сделал два небольших надреза выше и ниже подбитого глаза. Умело нажал пальцами. По щеке тотчас заструилась кровь, но опухоль быстро спала, и глаз стал видеть.
  - Знаешь, бро, сколько я раненых на Филиппинах починил? - промямлил самочинный лекарь, от которого разило виски и немытым телом. - И потом, когда МакАртур сбежал, и мы сдались , в плену у джапов тоже всех лечил! А ты кто, китаец? Уважаю! Вы, в отличие от нас, не сдались...
  Ответа пьянчуга явно не требовал, и Джао Да только пожал ему руку. Говорить не хотелось. Он отвернулся к решетке, обхватил прутья ладонями и стал смотреть наружу. Поза, которую непроизвольно принимают все заключенные...
  Молодой полицейский с длинным лошадиным лицом больно ударил летчика по разбитым костяшкам резиновой дубинкой и заливисто заржал:
  - Свобода теперь не для тебя, чинк! Животному место в клетке, ха-ха!
  Джао Да заметил, что американские полицейские вообще были очень смешливыми парнями. Они хохотали, когда хватали людей, хохотали, когда били их, хохотали, когда выкручивали руки... Наверное, это представлялось "копам" чертовски смешной забавой.
  Снова раздался раскатистый полицейский хохот. Двое рослых блюстителей порядка волокли к клетке очередного бедолагу. Тот изо всех сил упирался, а полицейский сержант с приплюснутым черепом питекантропа пинал его под зад ботиком и орал с ужасным ирландским акцентом:
  - Давай, шевели задницей! Клетка заждалась... Иди, там у нас сегодня уже есть один "пилот"!
  - Уберите руки, вшивые ублюдки! - кричал арестант и сопротивлялся изо всех сил. - Не знаете, с кем связались, идиоты! Я вас всех вышвырну из полиции на улицу!
  От этих потешных угроз полицейские веселились еще больше.
  Строптивый арестант привлек внимание Джао Да не криками, а своим необычным видом. Это был неплохо сложенный мужчина лет сорока или сорока пяти, на подвижном лице которого, несмотря на сильную небритость, выделялись элегантно подстриженные усики. Но, главное, он был одет в летный комбинезон и пилотскую куртку, при чем оба предмета одежды находились в таком плачевном состоянии, как будто их владелец неделю спал на асфальте.
  "Копы", между тем, наконец втолкнули упрямца в клетку. Тот задиристо бросился обратно к двери:
  - Верните мне мои деньги, вы, ворюги!
  Полицейский сержант через решетку стукнул его дубинкой и заржал пуще прежнего:
  - Твои деньги, оборванец? Подумай лучше, как будешь объяснять судье, откуда у никчемного сукина сына, вроде тебя, взялась такая сумма. Украл?
  - Я не крал никогда. Отдайте мою шляпу, она счастливая, я в ней летал! - настаивал задира.
  - Это пожалуйста! - сержант поднял с пола модную, но очень грязную шляпу-федору, смял ее сильным ударом кулака и запулил в камеру. - Носи на здоровье!
  Новый арестант отряхнул ее и с достоинством водрузил к себе на голову:
  - Теперь точно все будет хорошо.
  Бывший солдат, которого спьяну тянуло сочувствовать всему миру, подал голос из своего угла:
  - Что, летун, ты тоже оказался на мели после войны?
  - Я - на мели?! - искренне удивился "летчик в шляпе". - Я могу купить и продать весь этот вонючий участок с потрохами! Моих миллионов больше, чем здесь блох, джентльмены. Позвольте представиться, - последовал кивок, исполненный самоуверенного изящества, словно на светском рауте. - Я Говард Хьюз , авиатор.
  Тут настала пора разразиться смехом уже всем обитателям полицейской клетки.
  - Ой, сдохну от смеха, - держался за живот пьянчуга-ветеран. - Ты Говард Хьюз?! В таком случае я - Ширли Темел !
  Только Джао Да, внимательно посмотрел на новоприбывшего, сравнил его нервную физиономию с фотографиями в газетах и собственными воспоминаниями, и произнес не совсем внятно (мешала травма челюсти):
  - Это действительно Говард Хьюз. Или его двойник.
  Мистер Хьюз или его двойник ответил столь же внимательным взглядом и воскликнул, развеивая последние сомнения в своей личности:
  - Я вас тоже знаю! Капитан Джао Да, китайский ас, если я не ошибаюсь? Мы с вами были представлены в сорок втором в Вашингтоне Ди-Си на приеме... Не важно у кого.
  Они пожали друг другу руки на глазах у изумленных обитателей камеры. Те сразу перестали ржать. Полицейские продолжали смеяться, но до них дольше доходило.
  - Мистер Хьюз, как вы оказались в столь бедственном положении? - спросил Джао Да; обстановка не располагала к пустым формулам вежливости.
  - Видите ли, мистер Джао, наши газеты пишут, что я чокнутый идиот, - охотно объяснил эксцентричный миллионер-авиатор. - Это отчасти верно. Я отнюдь не идиот, но чокнутый. Изредка хочется отдохнуть от мира большого бизнеса и гламура, погрузиться, так сказать, на самое дно...
  - По мне - лучше взлететь к самым звездам...
  - Это тоже. Но сейчас у меня период погружения. Не беспокойтесь, мой адвокат обязательно отыщет меня и вытащит нас. В худшем случае, это дело нескольких часов... А вот, кажется, и он - я недооценил оперативность мистера Когана.
  До слуха узников Департамента полиции Калифорнии донеслись раздраженные голоса. Кто-то с резким высоким тенором сердился и кричал. "Копы" сначала злобно порыкивали в ответ, но с каждой репликой их грубые голоса становились все жалобнее и, наконец, вовсе сошли на неубедительное блеяние. Затем в кутузку почти кубарем влетел давешний сержант-питекантроп, рожа которого приобрела выразительный серый оттенок. Следом, брезгливо подталкивая его тростью, вошел невысокий щегольски одетый джентльмен средних лет, брюнет с характерными семитскими чертами лица. Говард Хьюз приветливо кивнул ему и обернулся к товарищам по несчастью:
  - Позвольте представить вам, друзья мои, Йосси Когана , самого пройдошливого адвоката на всем юге США. Он способен навести шороху не только в полицейской станции, но и на сенатских слушаниях.
  Мистер Коган между тем упер трость в круглое брюхо сержанта (у остальных "копов" хватило ума предусмотрительно разбежаться и попрятаться) и по-хозяйски распорядился:
  - Живо открывай свой зоопарк, Пэдди, если полицейский значок не надоел!
  Сержант трясущимися руками начал возиться с замком, и мелкий лязг железа мешался со стуком зубов.
  - Мис... Мистер Хьюз, сэр! - заикаясь, он пытался лопотать извинения. - Ужасная ошибка, сэр... Мы не узнали вас, сэр... Простите, сэр... Ради милосердия Божьего...
  - Божье милосердие не для тупых безбожных "копов"! - адвокат Коган решительно оттолкнул бедолагу, отобрал у него ключи и, демонстрируя весьма вольную трактовку законов штата Калифорния, сам ловко отомкнул клетку.
  - Выходите, ваше сиятельство, - саркастически ухмыляясь, обратился он к своему именитому клиенту, - Карета ждет у парадного подъезда!
  И тотчас с чисто американской фамильярностью перешел на панибратский тон:
  - Слушай, Хьюзи, когда ты прекратишь дурить? Я устал спасать твою грязную задницу из очередных историй...
  - А зарплату получать не устал, Йосси? - в тон своему юристу ответил эксцентричный миллионер, после чего они обменялись приятельскими полу-объятиями.
  - Выходите, друзья мои, вы тоже свободны! - Говард Хьюз широким жестом распахнул врата на волю перед остальными сидельцами. - Капитан Джао, вы первым, окажите честь.
  - Благодарю, сэр, - Джао Да вежливо кивнул, и тотчас застонал от боли: разбитая челюсть превращала этот жест в подлинное страдание.
  Полицейский сержант, немного собравшись с мыслями, попытался дрожащими руками загородить выход из клетки остальным арестантам:
  - Эй, куда? Отпускать арестованных запрещено...
  Говард Хьюз вдруг резко, без перехода, побагровел от гнева и залепил копу такую пощечину, что его черная фуражка слетела с плоского черепа и покатилась по заплеванному полу.
  - Ты что-то тявкнул, ирландский терьер? - миллионер без всякого почтения к исполнительной власти сгреб сержанта за воротник и угрожающе притянул к себе. - Завтра ты со своей сукой и щенками будешь рыться в помойке! Там тебя и грохнут твои дружки, потому что никого из этого гребаного участка я на службе в полиции не оставлю. Слово Говарда Хьюза.
  Сержант икнул и рыхло осыпался на пол. Перешагивая через его тушу и бормоча благодарности "доброму сэру", остальные сидельцы заторопились на свободу. Говард Хьюз, ничуть не брезгуя, удержал обоих бродяг, взял у адвоката две своих визитных карточки и вручил им:
  - Как проспитесь, приходите в ближайший офис моей компании, джентльмены. Получите работу и место в хостеле для сотрудников.
  Он щедро выдал обоим по мелкой купюре:
  - Это на проезд, а не на выпивку, парни.
  Чернокожий гангстер и накрашенный педераст тоже жадно потянули ладошки, но Говард Хьюз продемонстрировал рациональный подход к своим деньгам.
  - Ничего не получите, - отрезал он. - Ты, "черный", свое украдешь, а ты, "голубой", заработаешь иным способом. Проваливайте.
  - Пойду и я, - вежливо сказал Джао Да. - Был рад новой встрече с вами, мистер Хьюз. Вы выручили меня. Теперь мне пора.
  - Постойте, мистер Джао, - Говард Хьюз удержал его с легкостью человека, привыкшего, что его волю всегда выполняют. - Я как раз хотел пригласить вас на завтрак. Как летчик летчика. Уверен, нам будет о чем поговорить. Заодно приведете себя в порядок. Конечно же, Йосси, ты составишь нам компанию? - обернулся он к адвокату, когда они выходили из потрясенного участка.
  - Еще бы нет, - ворчливо заметил юрист. - Я тебе не шофер, Хьюзи, чтобы катать тебя домой, не получив даже чашки кофе. Вот добавишь мне горсть монет к зарплате, и я найму личного водилу. Он бы сейчас повез тебя с китайским героем в гасиенду на моем "лондо", а я б покатил на такси к девочкам. Охота мне пялиться на твою небритую рожу!
  - Не обращайте внимания, мистер Джао, - засмеялся Говард Хьюз и вмиг стал из самоуверенного богача "своим парнем"; он вообще очень просто менял личины. - Йосси на самом деле редкостный добряк, но вечно всем недоволен. Работа такая.
   ***
  Новенький "Кадиллак ДеВиль" адвоката, последний восторженный писк американского автопрома, представленный в 1949 году, подъехал к воротам резиденции эксцентричного миллионера-авиамагната. Расположенная в живописном элитном районе Хэнкок-парк, она действительно представляла собою гасиенду в испанском колониальном стиле, окруженную небольшим ухоженным садом. Сзади к ней примыкало аккуратное поле для гольфа. Сам дом был не очень большой, но нарядный и уютный. Джао Да с удивлением посмотрел на странного богача, который в это время сладко подремывал, привалившись к плечу ведшего машину адвоката. Джао Да нипочем не ушел из этого красивого домика бродяжничать, будь, разумеется, у него право жить здесь.
  - Мистер китаец, - адвокат Коган, кажется, угадал мысли летчика. - Попозже сообщите мне адрес вашей нынешней конуры. Пошлю туда помощника за вашими вещами и бумагами.
  - Благодарю, мистер еврей, - ответил Джао Да. - Не утруждайте себя. Я не намерен злоупотреблять гостеприимством любезного хозяина этого дома...
  - Бросьте, - адвокат бесцеремонно пнул мирно посапывающего миллионера плечом. - Если Говард Хьюз обратил к вам внимание, значит - он уже имеет на вас планы. Это надолго, так что заходите на посадку, или как это у вас называется? Просыпайся, Хьюзи, приехали!
  - Дом, милый дом! - Говард Хьюз с хрустом потянулся на сиденье. - Прошу пожаловать ко мне, джентльмены!
  У порога хозяина и его гостей встретил вышколенный слуга-латиноамериканец.
  - Педро, подберите господину капитану китайской авиации что-нибудь из моих вещей, - походя распорядился Говард Хьюз. - Его лохмотья можете выкинуть, но кожанку и шарф сохраните. И позвоните доктору Хименосу, пусть зайдет осмотреть боевые ранения нашего гостя.
  - А вы, - миллионер повернулся к Джао Да. - Идите, смойте с себя запах тюрьмы.
  - Только после вас, мистер Хьюз, - вежливо ответил Джао Да.
  Эксцентричный авиамагнат расхохотался, как если бы его гость сказал что-то очень смешное.
  - Идите, мойтесь спокойно, - сказал он. - В моем доме три ванных комнаты...
  - Даже четыре, сэр, включая душевую для прислуги, - почтительно заметил слуга.
  Час спустя вымывшийся начисто и переодевшийся в облегченный летный комбинезон из хлопковой ткани (камердинер предусмотрительно нашел для гостя нечто идеально соответствующее его статусу), Джао Да сидел вместе с хозяином за обильным, несмотря на ранний час, завтраком. Его ссадины и синяки были тщательно обработаны врачом, молчаливым седовласым испанцем, также составлявшим им компанию за столом. Доктор Хименос был
  не из болтунов, но из неумолчной трескотни адвоката Йосси Когана, с аппетитом уплетавшего яичницу с беконом ("Кошрут для босяков!") Джао Да заключил, что пожилой медик бежал в США из Мадрида от диктатуры Франко. Джао Да тоже больше помалкивал - говорить с разбитой челюстью было трудно, жевать тоже, и он размачивал кусочки тоста в сладком кофе. Американцы любили пить бодрящий напиток из высоких больших чашек, намешав туда побольше сахару. Китайский летчик находил эту привычку очень удобной.
  Говард Хьюз сам разливал кофе гостям и развлекал их беседой о превосходстве его авиакомпании TWA и ее главного аргумента - четырехмоторного трансконтинентального лайнера Локхид L-649 "Констеллейшн" - над "нечисто играющими жуликами" из "Пэн Ам". Как видно, конкуренция его любимого детища с "Пэн Американ" за рейсы через Атлантику в Европу была для авиамагната весьма злободневной темой.
  - В сорок четвертом году мы с Джеком Фраем перегнали "Констеллейшн" из Бербенка в Вашингтона за каких-то шесть с небольшим часов с крейсерской скоростью 330 миль в час, - рассказывал мистер Хьюз, эмоционально жестикулируя вилкой с наколотой маслинкой. - Мы показали, какие расстояния способен покрывать наш четырехмоторный и трехкилевой гигант! Только война помешала нам тогда слетать в Париж или в Лондон. А что смогли противопоставить нам эти выскочки из "Пэн Ам"? Только передрали у военных дальний бомбер "Супер-крепость" и переделали его в свой уродливый тупорылый пассажировоз "Стратокрузер" . Наплевать, что у них там внутри двухэтажный салон, бар и винтовая лестница, как в отеле! Удивительно, что со всем этим дерьмом на борту их мастодонт вообще летает. Сравните его с нашим Локхидом "Констеллейшном" - вот где изящество, мощь, перспективы! Каждая линия конструкции идеальна, как у 50-ринговой гаванской сигары...
  Джао Да ненавязчиво, но пристально следил за мимикой богатого и влиятельного собрата по пилотскому цеху. По тому, как мистер Хьюз время от времени бросал на своего китайского гостя столь же испытующие взгляды, было видно, что разговор о преимуществах авиалайнера своей компании он начал не без дальнего прицела. Джао Да боялся спугнуть удачу и ни на что заранее не рассчитывал, но надежда поднять в воздух дальне-магистральный воздушный корабль, покорить океан неба над океаном вод и доставить сотню пассажиров из Нового Света в Старый все больше овладевала его сердцем.
  - Наше главное конкурентное преимущество перед унылыми воротилами из "Пэн Ам", это наши люди! - в голосе Говарда Хьюза зазвучали победные фанфары. - Весь летный состав я набираю лично, одобряю каждую кандидатуру капитана , второго пилота, бортмеханика, бортпроводника. Только те, кто по-настоящему влюблен в небо, могут сидеть за штурвалами наших "Констеллейшнов"! Не говоря про то, что мы нанимаем только самых опытных пилотов, а в кабинные экипажи - девушек с ножками не короче, чем от ушей, каждого ждет индивидуальный курс переподготовки. А что у них в "Пэн Ам"? Рекрутируют разных неудачников, приземленных военными после сорок пятого. А бортпроводницы у них какие страшные - их вытаскивают с панели в Большом Яблоке , не иначе!
  - Рад был бы летать в ТWA вторым пилотом, - лаконично заметил Джао Да, выбитая челюсть не располагала к многословию. - Если вы китайцев принимаете.
  - Приятно говорить с деловым человеком! - просиял авиамагнат. - Вы сами поняли, к чему я клоню, мистер Джао. Но такого прославленного аса с мировым именем я не могу сделать меньше, чем шеф-пилотом. Однако сначала я должен убедиться, так ли вы хороши, как о вас рассказывают. Я родня первопроходцам Дикого Запада, они никогда не покупали коня, прежде не испытав под седлом.
  - Испытайте меня, мистер Хьюз, - Джао Да с уважением посмотрел на практичного миллионера.
  - Поступим так, - Говард Хьюз обвел взглядом других собравшихся за столом, приглашая их в свидетели. - Я слышал, вам доводилось принимать вызов другого аса на бой, капитан Джао? Я продолжу эту рыцарскую традицию авиаторов, но в мирном небе. Вызываю вас на единоборство в пилотаже. Это искусство - не совсем то, что требуется от пилота трансатлантического лайнера, но хороший профессионал хорош во всем. К тому же мне давно хотелось попробовать сравняться с кем-то из известных военных пилотажников. Считайте это прихотью богатого человека, друг мой. Будьте уверены, если вы проиграете, ваш гонорар будет достоин нашего состязания. А если победите - вы выиграете кресло шеф-пилота TWA. Идет?
  Миллионер протянул холеную крепкую руку, и Джао Да принял рукопожатие:
  - Идет!
  Собравшиеся, не исключая стоявшего у дверей камердинера и прислуживавшую за завтраком хорошенькую смуглую горничную, зааплодировали. Адвокат Йосси Коган даже лихо присвистнул, как настоящий янки.
  - Выбор оружия за вами, мистер Джао, - входя в роль, продолжал Говард Хьюз; артистического таланта этому именитому кинопродюсеру было не занимать. - Вы вызванная на дуэль сторона.
  - Мой выбор небогат, соглашусь на предложенную вами машину, - развел руками китайский летчик. - Мой самолет, на котором я прилетел в США, отобрали ваши власти на Аляске. Я китаец, и не могу иметь собственности в вашей стране.
  - Я слышал о вашем небесном друге, и о занятной эмблеме, которую вы рисовали на фюзеляже, - заметил Говард Хьюз. - Считайте, что проблема с возвращением вашего верного кота с крыльями уже решена.
  Джао Да, который любил помогать другим, но не любил быть обязан благодеяниям сильных мира сего, попытался возразить:
  - Не стоит тратить на это ваши деньги, мистер Хьюз. Я бедный человек и не могу позволить себе ни такой долг, ни такой подарок.
  - Кто сказал вам, что это будет стоить мне хотя бы пару долларов? - миллионер белозубо и самоуверенно засмеялся. - Слово Говарда Хьюза еще чего-то стоит в этой стране. Я оцениваю его примерно в миллион "баксов". Ваш истребитель стоит гораздо меньше. Вы получите его по праву... Не знаю, каких там законов напринимали эти ублюдки в Конгрессе и Сенате, но для любого честного американца частная собственность священна.
   ***
  Цену слову Говарда Хьюза Джао Да узнал, когда через несколько дней тест-пилот компании TWA перегнал на аэродром в Бербанке из Анкориджа его старый верный Кертисс Р-40. К счастью, тамошние аэродромные службы не начали разбирать истребитель на запчасти, чего Джао Да всерьез опасался. Р-40 почти вышли в США из употребления, поэтому "Крылатый кот" преспокойно перестоял очередную разлуку в ангаре. Кто-то из аляскинских шутников-механиков даже пририсовал ему к усатой пасти толстенную сигару и добавил малиновой краской тлеющий огонек. Джао Да усмехнулся и решил оставить сигару на своей эмблеме. Он тоже любил сигары, хоть нечасто мог их себе позволить.
  Впрочем, в дни, проведенные в гостях на гасиенде Говарда Хьюза, китайский летчик мог курить сигары столько душе угодно, равно как и наслаждаться всеми достоинствами комфортной жизни богатого человека. Только природная скромность удерживала его от излишеств.
  Сам эксцентричный авиамагнат активно занялся подготовкой к предстоящему воздушному соревнованию. Он вообще был крайне увлекающейся натурой, но, как делового и успешного человека, его отличало умение подходить к каждому увлечению основательно и успешно доводить его до конца.
  - Мистер Джао, я перебрал несколько вариантов "оружия" для нашего с вами мирного поединка в небе, - сказал мистер Хьюз. - Меня интересует только равное состязание с вашим "Томагавком". Поэтому я сразу отклонил варианты и нового двухмоторного прототипа разведчика XF-11, заведомо более мощного (к тому же я здорово разбился и обгорел на одном таком в сорок шестом году!), и устаревшего биплана Боинг-100, на котором я сразу уступлю вам. По здравому размышлению, я нашел наиболее соответствующим по классу и характеристикам вашему истребителю еще один из моих самолетов, хорошо забытый, но отнюдь не худший. Сейчас авиатехники TWA готовят к полету мой гоночный Хьюз Н-1, на котором я славно оспаривал первенство в небе в тридцатых годах ...
  - Это тот красавец, которого прозвали "Летящей пулей", мистер Хьюз? - поинтересовался Джао Да.
  - Именно тот, мистер Джао. "Летящая пуля" против "Летающего кота".
  Несмотря на то, что Говард Хьюз легко сходился с людьми и нередко держался запанибрата и с равными, и с низшими по положению, с Джао Да они продолжали общаться с подчеркнутой и даже вычурной корректностью. Миллионеру импонировала игра в воздушных рыцарей, таковы были ее правила.
  - Я оцениваю возможности "Пули" как примерно равные вашему "Тамогавку", - продолжал богатейший пилот или летающий богач. - Ваш истребитель тяжелее, 6 тысяч фунтов против трех с половиной у меня, но это дает вам преимущество на пикировании. Кроме того, русский движок, который установлен у вас вместо слабосильного "Эллисона", в комплекте с русским же винтом дают вам заведомое преимущество над "Праттом-Уитни", поставленном на моей "Пуле". Однажды, благодаря высокооктановому бензину и тюнингу, сделанному одним авантюристом, я разогнал свой движок с 750 "лошадок" до тысячи, но тогда он заглох, и, не попадись мне свекольное поле, я разбился бы к чертям! Больше я так экспериментировать не буду, и ваше "сердце" в нашем поединке намного сильнее. Также вы будете быстрее меня на крейсерской скорости, а я немного обойду вас на максимальной, имея 306 узлов против ваших 290. Зато ваш "Томогавк" маневреннее на виражах благодаря большей мощности, а моя "Пуля" обгонит вас в скороподъемности из-за меньшей нагрузки на крыло... Условия в целом равные, не находите, мистер Джао?
  - Более чем, мистер Хьюз, - Джао Да ответил джентльменским полупоклоном. А про себя подумал: как ни так, для пилотажного состязания целевой гоночный спортивный самолет Говарда Хьюза подходит лучше, чем серийный строевой истребитель Джао Да. Как принято в большом бизнесе, мистер Хьюз, сохраняя видимость честной игры, жульничает в важных мелочах. Джао Да был отнюдь не уверен в исходе поединка, тем более знал своего оппонента как одного из самых искусных и отчаянных летунов Нового Света. Однако проиграть американцу, возможно, будет даже выгоднее. Должности шеф-пилота TWA Джао Да тогда не видать, зато не станут завидовать другие летчики авиакомпании, а уж на кресло второго пилота Джао Да вполне может рассчитывать.
  Но не таков был китайский летчик Джао Да, чтобы вступить в воздушный поединок, не надеясь найти свой особенный путь к победе.
  - За честный воздушный матч! - предложил тост мистер Хьюз и поднял бокал с лимонадом; он вообще не пил ничего крепче молока, по крайней мере, в своей резиденции.
  - За победу! - ответил Джао Да и хитровато улыбнулся. Он уже видел свой путь.
   ***
  - Леди и джентльмены, добрые граждане Калифорнии! - ловко изображая возбуждение и заражая ажиотажем аудиторию, вел репортаж с аэродрома в Бербанке журналист местной радиостанции. - Только сегодня, только у нас в Калифорнии! Состязание двух непревзойденных асов неба! Американский орел против китайского дракона! Блистательный, звездный Говард Хьюз, который известен вам не меньше, чем того заслуживает, против героя воздушной войны в Китае Джао Да, известного меньше, чем заслуживает он. Прямо сейчас, дамы и господа, я вижу их обоих! Они идут к своим самолетам и по-дружески беседуют. На мистере Хьюзе его знаменитая счастливая шляпа, которая приносила ему воздушные рекорды. На мистере Джао кожанка с эмблемой легендарных "Воздушных тигров", в рядах которых он воевал... Они плотно окружены репортерами. Эй, ублюдки, подвиньте ваши задницы, пропустите меня, чертовы идиоты!!! Мистер Хьюз, мистер Джао, скажите несколько слов нашим слушателям, гражданам Калифорнии. Что вы думаете о предстоящем состязании?
  - Это будет настоящее воздушное шоу, круче, чем в моем фильме "Ангелы ада"! - ослепительно улыбнулся Говард Хьюз. - Мой соперник - настоящий рыцарь неба, но сегодня я уверен в победе. За меня небо Америки!
  - Главное не побеждать, а участвовать, - скромно заметил Джао Да.
  - Леди и джентльмены, вы можете слышать рев заведенных авиационных моторов! - репортер тоже заводил свою аудиторию, - Пилоты уже в кабинах. Я вижу, как они застегивают шлемы. Говард Хьюз будет защищать честь Америки и ее лучшего штата Калифорния на знаменитом самолете-рекордсмене "Летящая пуля", который мы не видели в небе уже много лет... Он сверкает, как молния, весь окрашенный в серебро! Самолет мистера Хьюза прекрасен, как сеньорита, танцующая фламенко, и стремителен, как гремучая змея. Мистер Джао выступает на старом фронтовом истребителе Кертисс Р-40, на таких сражались "Летающие тигры", сейчас нормальные люди на них уже не летают... Но в руках прославленного аса эта машина еще себя покажет! Самолеты наших воздушных ковбоев, рыцарей в доспехах из дюралюминия, идут на разбег... Набирают скорость... Отрываются от полосы... Они взмывают в синее небо Калифорнии парой, принятым у военных пилотов построением. Говард Хьюз, организатор и хозяин состязания, идет ведущим, наш китайский гость - ведомым. Они разлетаются в стороны, леди и джентльмены, они выполняют боевой разворот и мчатся друг на друга в опасную лобовую атаку! На земле у всех захватило дух... Черт побери, обосраться можно!!! Это было быстрее, чем я мог рассказать вам. Оба прославленных летчика избежали столкновения с изяществом, с которым Ава Гарднер уклоняется от свидания! Говард Хьюз поднырнул под самолет противника с ловкостью боевого пилота, а мистер Джао выполнил элегантную полубочку, уйдя с курса соперника.
  Самолеты наших героев снова расходятся, леди и джентльмены, они повторят атаку? Нет, кажется, пришло время индивидуальной программы. Говард Хьюз прямо сейчас на моих глазах выполняет каскад головокружительных фигур высшего пилотажа. Из мертвой петли он уходит в штопор, выправляет полет у самой земли и, словно повторяя очертания холмов нашей прекрасной Калифорнии, делает рискованную змейку на предельно низкой высоте. Вы слышите восторженные голоса зрителей, они приветствуют мистера Хьюза, нашу знаменитость. Они аплодируют, свистят и топают от восторга. Мистер Джао летает кругами и наблюдает за маневрами своего американского соперника. Интересно, что сможет изобразить он после этого? Бьюсь об заклад ста долларов, парни, он уже проиграл!
  Но что задумал наш китайский гость? Он не считает свое дело потерянным. Его "Пэ-сороковой" перешел в резкий набор высоты. Он забирается все выше и выше... Визуально определить сложно, но, сейчас, наверное, достиг тысяч 15 футов. Это не предел, Кертисс "Томогавк" может сделать и вдвое больше... Если только в наборе высоты не "оборвется" движок... А у мистера Джао он не оборвется - у него стоит мотор русского производства, он гарантирует качество работы надежно, как русская водка - похмелье! Самолет нашего китайского гостя уже скрылся из вида, зрители напрасно задирают головы. Что он задумал? Пока китайскому асу требуется еще несколько минут, чтобы достичь предельного потолка, мы прервемся на рекламу...
  Мы снова здесь, леди и джентльмены, с аэродрома Бербанк, Калифорния, где соревнуются в пилотаже два непревзойденных мастера, Говард Хьюз и Джао Да. Черт побери рекламу, друзья, она мешает не вам одним!!! Пока вы слушали нудятину про ореховую пасту и детскую присыпку, в небе над нами разворачивалась сенсация! Мистер Джао Да прошел над нами на предельной высоте, на которую Пэ-сороковые обычно не забирались... По большому счету, его даже не было видно, только чертовски красивый конденсационный след за его самолетом, белый, как хлопок, будь он проклят! Для двоечников объясню доходчиво: конденсационный след - это частички сконденсированной влаги, которые возникают за движущимся самолетом на большой высоте, где холоднее, чем в холодильнике у вашей мамаши. Самолет мистера Джао Да проделал на высоте ряд маневров и этим самым конденсационным следом начертил в небе двойное сердце, весьма похоже. Это изображение на небе не рассеялось и сейчас, фотокорреспонденты снимают его. Сегодня редкий случай, когда я говорю вам - покупайте завтра утренние газеты, вы впервые увидите в них что-то интересное. Теперь победа Говарда Хьюза в состязании не выглядит столь уж очевидной...
  Но вот, леди и джентльмены, самолеты наших героев заходят на посадку... Говард Хьюз и Джао Да снова идут в построении пары, как бы говоря нам, что они теперь в одной команде. Мы прервемся на очередную дурацкую рекламу, а я в это время попытаюсь раскидать коллег и пробиться к рыцарям неба на интервью...
  Джао Да корректно держался в стороне, предоставив Говарду Хьюзу явиться перед возбужденной толпой репортеров первым. Служба безопасности аэродрома едва сдерживала визжащих от усердия журналистов. Борзописцы щелками фотоаппаратами, лезли друг другу на головы, ругались и дрались, чтобы первым задать вопрос героям дня. Вот же беспокойное ремесло, думал Джао Да. Будь он репортером - спокойно стоял бы в сторонке и слушал, что спросят другие, и что ответит знаменитость. Все важные вопросы будут заданы и без него, зато потом он первым успевал бы передать материал в редакцию.
  - Мистер Хьюз... - орал краснорожий малый в растерзанном галстуке, пролезая у конкурента под мышкой. - Проклятый осел, иди к черту!.. Это я не вам. Кто победил сегодня, мистер Хьюз?
  - В равной игре мы разошлись с равным счетом, - великодушно ответил эксцентричный авиамагнат. - Однако я предоставлю оценку поединка моему гостю, отличному пилоту из отличной страны!
  Внимание корреспондентов обратилось к Джао Да. Остроносая мисс в сбитой шляпке отчаянно процарапывалась к нему длинными наманикюренными ногтями, истошно вереща:
  - Ты, педик, а ну пусти меня!
  - Вообще-то я люблю женщин, мадам, но вас вовсе не держу, - с достоинством ответил Джао Да, вызвав истерический взрыв хохота журналистской братии.
  - Ах, это я не вам... Не лезь, мать твою!! Мистер Джао, эти романтические сердечки, вы адресовали их какой-то счастливой девушке в Калифорнии, не так ли? Уйди, убью, долбаный сукин сын!!!
  Джао Да выдержал театральную паузу, в течение которой горластая журналистка все-таки сдала передовые позиции нескольким коллегам-мужчинам.
  - Мы, китайцы, порой вкладываем в узнаваемые символы несколько иной смысл, нежели принято у вас, - ответил он, принимая вид философа. - Эти знаки означали: мое сердце навсегда благодарно сердцам всех достойных людей в вашей стране, у которых я нашел помощь, когда в ней нуждался, или дружбу в годы войны. Недаром самая уважаемая мною награда США - "Пурпурное сердце", я имел честь носить ее.
  Затем Джао Да широко шагнул к Говарду Хьюзу и они, крепко пожали друг другу руки и некоторое время стояли, не размыкая рукопожатия, позволяя репортерам наснимать достаточно кадров.
  - Мистер Джао, добро пожаловать в клуб, - негромко заметил летчик-миллионер просто летчику. - Вы впечатлили меня не только мастерством пилота, но и вашими словами. Вы приняты в воздушную семью TWA. Формальности пусть вас не беспокоят.
   ***
  1950 год, начинавшийся для Джао Да как год полной неопределенности и невзгод, завершился для него сказочным открытием Америки возможностей. Преображение из отверженного полубродяги-беженца, перебивающегося случайными заработками, в пилота трансатлантических лайнеров процветающей авиакомпании казалось сошедшим в его жизнь с лучащихся в ночи огромных экранов автокинотеатров... Между прочим, еще одного фантастического изобретения здешней индустрии развлечений. Но это было реальностью! Подобно билетам в первый ряд на красочный мюзикл о торжестве американской мечты, в кармане пилота TWA Джао Да появились синяя книжечка с разлапистым гербовым орлом - паспорт гражданина США, даже с отметкой "no fee" , упрощавший многократное пересечение границы, а также федеральная лицензия коммерческого пилота. Американское гражданство было оформлено стараниями хитроумного юриста Йосси Когана - на удивление быстро и легко. Джао Да втайне надеялся, что адвокат не провел его под действие пресловутых законов "о военных женах" или "военных невестах". Пилотская сертификация в США по сути была синекурой - по распоряжению Совета по гражданской авиации, главного органа здешних воздушных отцов-мудрецов, ее мог осуществить любой гражданский пилот-инструктор. Однако в авиакомпании Trans World Airlines, или ТWA, или "авиакомпании Говарда Хьюза", как ее часто здесь называли (хотя формально миллионеру принадлежало только 25% акций), к квалификации пилотов относились серьезно. Желанную карточку лицензии Джао Да получил только пройдя подготовку для полетов на легендарном Локхиде "Констеллейшн" у самых опытных инструкторов. Подготовка заняла четыре месяца и была весьма основательной. Сначала следовал фундаментальный теоретический курс, затем - обучение на тренажерах, после этого - практические занятия на земле и в небе на свободных от рейсов легендарных Локхидах "Констеллейшн" модификации L-649. Эти огромные авиалайнеры пилоты TWA называли нежно: "Кони". Джао Да, словно курсант, прилежно исполнял все задания небесных педагогов, зная, насколько пилотирование четырехмоторной пассажирской машины отличается от привычного ему истребителя. Более того, он переживал один из столь редких в его жизни периодов гармонии между небом и душой, проще говоря - счастья. Джао Да казалось, что с плеч сброшены полтора десятка лет войны и скитаний, и он вновь вернулся в свою юность, когда он только постигал летную науку в авиашколе Урумчи. Жаль, что его не видит сейчас дорогой русский друг Коля Ли Си-Цин, он бы порадовался за своего выученника. И позавидовал бы прекрасному и совершенному воздушному кораблю, на котором Джао Да предстояло летать через океан.
  А "Констеллейшн"-"Кони" действительно была женственно прекрасна, по-королевски величественна, и представляла собою подлинное чудо передовой американской технической мысли. Неудивительно, что Говард Хьюз говорил о своем детище почти стихами. Уникальный круглый профиль фюзеляжа, действительно напоминавшего самую изысканную гаванскую сигару, был выбран проектировщиками из 12 возможных вариантов, которые были разработаны и проверены. Он обеспечивал отличные аэродинамические характеристики и позволил сделать кабину полностью герметичной. Кабина надежно обеспечивала комфортные условия для 80 пассажиров и 5 членов экипажа при полете на высоте 20 000 футов в 90% возможных погодных условий. Комбинация насосов, линий подачи, уплотнений, устройств нагрева и охлаждения воздуха обеспечивали наддув кабины и поддержание в ней нормальных условий. Рассказывали: чтобы убедиться в правильности сборки первого фюзеляжа, его испытали в специальной барокамере, сделанной из большой масляной цистерны. При этом были достигнуты давление и температура, соответствующие условиям полета на высоте 55 000 футов.
  Боевой друг Джао Да, "Крылатый кот" Кертисс Р-40 "Томагавк", мог развивать скорость 357 миль в час (в Америке совершенно не использовали метрическую систему, приходилось на лету переучиваться на мили, узлы и футы) на высоте 15 000 футов. "Кони" была рассчитана на полет с крейсерской скоростью 360 миль в час на высоте 20 000 футов, а рабочий потолок составлял 35 000 футов! И это при том, что гигантские размеры этой королевы небес впечатляли: размах ее серебристых крыльев составлял 123 фута, длина фюзеляжа - 95 футов 1 дюйм. Верхушка "фирменного" цельнометаллического тройного киля возвышалась над землей на 23 фута 8 дюймов, общая площадь крыльев составляла 1 650 квадратных футов, а максимальный взлетный вес - 68 000 фунтов.
  Тройное вертикальное хвостовое оперение способствовало повышению устойчивости "Кони" даже при отказе одного или двух двигателей. Но пилоты-инструкторы уверяли, что с отличным техобслуживанием и превосходным персоналом TWA такое не случалось никогда. Четыре двигателя "Райт" R-3350 вращали трехлопастные винты "Хамильтон-Стандарт Гидроматик" 33E60. Для полетов на большой высоте эти винты были оснащены спиртовой противообледенительной системой, а обтекаемые капоты "движков" были настоящим образцом аэродинамического искусства. При этом на замену двигателя при необходимости у бригады опытных механиков уходило не более 45 минут.
   "Кони" была удивительно покладиста и легка в управлении; "послушная девочка" - говорили пилоты TWA. Гидравлические усилители обеспечили небольшие усилия на всех органах управления самолетом. На самолете было две гидросистемы: первая управляла поверхностями управления - закрылками Фаулера, рулями высоты и направления и так далее; вторая - тормозами основных колес шасси, поворотом колес передней опоры, выпуском-уборкой основных опор шасси и закрылков. Управление каждым двигателем осуществлялось с помощью трех рычагов - нормального газа, смешанной тяги и главного управления. При этом управлять рычагами мог как любой из пилотов, так и бортмеханик. А когда экипаж считал обстановку подходящей для краткого отдыха, необходимого на длительных дальнемагистральных рейсах, автопилот Сперри-3 мог поддерживать заданные направление и высоту полета. Кроме того, имелись все приборы, необходимые для полетов вслепую.
  Кабина, в которой помещался экипаж, была на "Кони" очень просторной, особенно для человека, привыкшего к спартанским условиям истребителя. Пилоты ТWA шутили: "Если другие компании строят самолет, а затем запихивают в него экипаж, то у нас сначала берут экипаж, а потом обстраивают вокруг него самолет". Остекление из 7 обширных панелей делало воздушный обзор превосходным. Хотя имелись и свои сложности. Расположение командира корабля слева, а второго пилота справа было причиной того, что большая часть приборов была не видна для обоих пилотов сразу. Это делало совершенно необходимым отличное взаимопонимание и командную работу между ними. Бортинженер имел свою собственную приборную доску, расположенную позади пилотов, и был неотъемлемой частью экипажа, часто управляя тягой двигателей и контролируя различные системы самолета. Позади пилотов в кабине располагался вспомогательный отсек, часть которого занимали стеллажи с радиооборудованием, а остальная часть могла использоваться под служебный багаж, либо для резервного экипажа.
   Однако, если экипаж - это мозг и руки трансатлантического авиалайнера, то его желанными, но взыскательными гостями были от 60 до 80 пассажиров каждого рейса, наслаждавшиеся комфортом и отдыхом в салоне. К их услугам были просторные кресла, расположенные так, чтобы в полете можно было удобно вытянуть затекшие ноги, откинуть спинку и отдохнуть лежа. Всегда под рукой у каждого находились индивидуальная лампочка, вентилятор и кнопка вызова борт-проводника, готового исполнить любой каприз, включенный в стоимость недешевого билета. Между пассажирскими салонами располагался шикарный лаунж-бар с обитыми золотистой кожей диванами, созданный по проекту известного итальянского дизайнера Марио Замперелли. В интерьере пассажирской кабины использовались перфорированные магниевые листы для отделки потолка, служившие так же в роли вентиляционных решеток. Боковые панели отделывались пропитанной ацетатом тканью, в качестве пола использовались фанерные листы, покрытые фибертечем. Многие панели в салоне были легкосъемными для обеспечения доступа к оборудованию при техническом обслуживании. Кроме салона с пассажирскими креслами, "коктейльной точки" и обширного багажного отсека, к услугам гостей воздушной волшебницы "Кони" также были кухня, на которой распоряжались двое обворожительных бортпроводниц, и два туалета, сияющие чистотой и благоухающие ароматизаторами. В полете пассажирам регулярно подавались изысканные горячие блюда, разнообразные закуски, до которых американская публика была особенна охоча, а также прохладительные, горячие и горячительные напитки на любой вкус.
  Словом, "Кони" была потрясающим воображение самолетом, и Джао Да испытывал к ней нечто вроде романтической, но серьезной влюбленности. Порой ему даже казалось, что его старый боевой друг Кертисс Р-40 "Томагавк", дремавший под надежным присмотром механиков мистера Хьюза в ангаре на аэродроме Бербанка, будет ревновать его к грандиозной небесной красавице. Чтобы порадовать крылатого товарища чувством полета, а заодно и себя исполнением фигур высшего пилотажа (которые на пассажирском авиалайнере невозможны по известным причинам), Джао Да в свои редкие выходные пару раз добирался туда из Нью-Йорка, где проходила его подготовка. Между Большим Яблоком и Городом Ангелов лежала вся континентальная часть США. Но на помощь приходила родная авиакомпания, выписывавшая своему будущему пилоту корпоративный билет "туда и обратно" на транс-американский рейс на борту вечного небесного труженика Дугласа DC-3. Предупрежденные телеграммой, авиатехники к приезду "гостя, пользующегося расположением самого мистера Хьюза", выводили подготовленный к полету Кертисс Р-40 "Томагавк" с эмблемой "Крылатого кота" к взлетной полосе. Джао Да оставалось только надеть парашют, шлемофон, залезть в кабину и окунуться в родную небесную стихию...
   ***
  Во время одного из таких полетов Джао Да довелось убедиться, что, несмотря на высокий профессионализм местных механиков, с советской авиатехникой у них не всегда складывались отношения, и даже она могла дать сбой. Впрочем, не "оборвись" внезапно при выходе из петли Нестерова где-то над лазурным побережьем Санта-Моника Города Ангелов советский двигатель, установленный на истребителе Джао Да, одна восходящая звездочка Голливуда спокойно продолжила бы позировать для фотосессии на фоне океана...
  - Смотрите, смотрите, самолет будет садиться прямо на шоссе! - в изумлении воскликнула молоденькая кудрявая блондинка (крашеная) с приметной родинкой на левой щечке и всплеснула округлыми ручками в роковом красном маникюре. - Кажется, у него отказал мотор, я не слышу шума...
  - Мэрилин, детка, не крутись, прокляни тебя Бог ! - заругался модный фотограф в гавайской рубахе. - Опять испортила мне кадр! Пленка стоит кучу монет...
  Однако профессиональная привычка фиксировать на камеру все, что могло представлять "сенсацию", пересилила. Фотограф обратил объектив своего мощного Kodak 35 RF с встроенным дальномером в сторону терпящего бедствие воздушного судна.
  - Расшибется к черту, сукин сын, или хотя бы раздавит пару машин на шоссе, - пробормотал ловец фотографической удачи, азартно перегоняя жвачку за щекой. - А мне повезет заснять этот момент для местной прессы.
  - Нет, не надо! - подпрыгивая на каблучках, закричала блондиночка, у которой было чувствительное сердце, и перспектива авиакатастрофы заставляла его трепетать. - Садитесь осторожнее, мистер пилот!
  - Заткнись, Норма Джин , мешаешь! - огрызнулся фотограф, не отрываясь от объектива.
  - Может сесть удачно, если автомобилисты разъедутся, а пилот справится на пробеге с изгибом Пасифик Коуста , - заметил, наблюдая за уверенной глиссадой самолета, помощник фотографа; в войну он служил в авиации. - Но кто здесь летает на таком хламе? Это старина "Томагавк", как у того чудака из Китая, что соревновался с мистером Хьюзом...
  - Ах, я знаю, я знаю, это тот самый китайский летчик! - возбужденно захлопала в ладоши молодая актриска.
  Серебристый Кертисс Р-40 "Томагавк" с яркой эмблемой на фюзеляже плавно коснулся своими шасси покрытия автобана. К счастью, гидравлическую систему выпуска шасси на истребителе этой модели при отказе двигателя можно было привести в действие с помощью ручного насоса, и пилот предусмотрительно сделал это. Водители автомобилей, а их на Тихоокеанском шоссе было всегда полно, отчаянно засигналили, как будто воздушный участник дорожного движения мог так же маневрировать на дороге. Истошно завизжали тормоза, раздался звук столкновения, скрежет металла и звон бьющегося стекла - несколько засмотревшихся на посадку шоферов въехали друг в друга. А самолет просто катился вперед, пока его двигала инерция. Летчик предусмотрительно выбрал для вынужденной посадки самый прямой участок шоссе, и теперь всеми силами старался остановить бег своей машины, выпустив закрылки и отклонив до предела рули высоты, чтобы увеличить лобовое сопротивление.
  - Тормозите же, сэр, скорее тормозите! - кричала молодая актриса, как будто пилот мог услышать ее призыв.
  - Вот дерьмо, не разбился, - фотограф разочарованно выплюнул жвачку. - Ладно, я хоть посадку заснял, и как столкнулись эти идиоты... Билли, заводи машину! Поехали пилота поснимаем.
  - И я, и я с вами, мальчики! - вскричала актриска и легко запрыгнула на заднее сиденье фотографского "Такера Торпедо". - Я хочу фотографию на крыле у этого храбреца!
  Выкатившись на обочину Тихоокеанского шоссе, "Крылатый кот" несколько секунд балансировал на стойках основных шасси, то отрывая хвостовое колесо от земли, то снова плюхаясь на него, как будто раздумывал - позорно клюнуть носом или гордо устоять. Врожденный гонор истребителя взял верх, и Кертисс Р-40 остановился, величаво подняв к небу свой недвижимый винт. Джао Да расстегнул ремни безопасности, отстегнул парашют, уныло выбрался из кабины и начал разбираться с пострадавшими от его посадки водителями.
  - Кто оплатит мне мятый бампер, мистер? - орал раскрасневшийся от злости парень в галстуке.
  - Я полагаю, страховая компания, - спокойно отвечал Джао Да.
  - Сладчайший Иисус, мне придется делать ринопластику! - рыдала дама средних лет, прижимая к ушибленному лицу окровавленный кружевной платочек. - Из-за вашего дурацкого самолета я, кажется, сломала нос о руль... Вы должны мне заплатить, сэр!
  Здесь Джао Да без споров извлек из портмоне несколько крупных купюр и с извинениями отдал пострадавшей. Своей вины в происшествии он не видел, но женская красота - это абсолютная величина, ее необходимо восстановить.
  - А вы, сэр, - обратился он к "галстуку", - лучше отвезли бы леди в больницу, как настоящий джентльмен. Пусть там займутся ее очаровательным носиком.
  Когда на обочине лихо затормозил серебристо-голубой "Такер Торпедо", летчик угрюмо окинул его взглядом, ища видимые повреждения. "Очередные янки хотят пару долларов за ущерб", - мрачно подумал он.
  Внезапное появление молоденькой светловолосой красотки, которая порывисто выскочила из автомобиля и, стуча каблучками, устремилась к Джао Да с восторженной улыбкой, оказалось приятной неожиданностью.
  - О, сэр, я видела вашу блестящую посадку, это было так смело, - певуче воскликнула девушка. - Примите мое восхищение!
  Джао Да галантно поклонился - в Америке он быстро восстановил навыки хорошего тона.
  - Ты тот китаец, который сделал в небе Говарда Хьюза! - разбитной малый с дорогим фотоаппаратом, который вылез из машины следом, сразу узнал Джао Да. - А ну-ка фото для завтрашних газет, улыбочку! Предупреждаю, авторские права мои, гонораром не поделюсь, но могу угостить виски в баре.
  Он защелкал фотоаппаратом. Джао Да картинно облокотился на плоскость самолета - ему было не привыкать фотографироваться для прессы. Между тем блондинка обежала самолет кругом и обратилась к летчику с обворожительной улыбкой:
  - Сэр, позвольте и мне сфотографироваться на крыле вашего истребителя!
  - Да, конечно, - ответил Джао Да, подал девушке руку и подсадил ее на плоскость.
  Она ловко удержалась там на своих точеных каблуках и быстро приняла несколько модельных поз, одну грациознее другой. Фотограф опять сноровисто защелкал своим аппаратом.
  - Сэр, вы бы не могли запустить пропеллер? - с милой наивностью попросила летчика красавица. - Воздухом так элегантно надует подол моего платья!
  - Увы, мисс, сейчас это невозможно, - развел руками Джао Да. - Я был вынужден превратиться из летчика в вашего реквизитора именно потому, что у меня отказал мотор.
  Девушка обиженно надула пухлые губки:
  - Какая жалость! А вы знаете, меня зовут почти так же, как авиационный мотор - я Мэрилин ! Мэрилин Монро. Вообще-то это сценический псевдоним.
  - Я рад встрече с вами, мисс, и поражен вашими знаниями в авиации, - галантно ответил Джао Да. - Вообще-то на моем "Пэ-сороковом" должен стоять мотор, название которого больше напоминает другое женское имя - "Эллисон", но его заменили на более надежный русский двигатель. Который тоже оказался не безупречен. В отличие от вас, мисс Мэрилин Монро!
  Годы спустя, встречая постеры знаменитых голливудских кинокартин, с которых смотрела манерная красавица с платиновыми локонами и неотразимой родинкой на щеке, Джао Да вспоминал задорный стук ее туфелек по плоскости своего истребителя и их мимолетное, но приятное знакомство.
   ***
  Успешно сдав экзамен строгим инструкторам TWA ("Мы проверяем в два раза въедливей, чем федералы!" - честно предупредили они), Джао Да с началом 1951 года получил кресло капитана "Констеллейшна", совершавшего трансатлантические перелеты между Нью-Йорком и Парижем. Его небесный корабль, как и подобает настоящей красавице, носил имя собственное: "Звезда Франции", написанное по-английски и по-французски под кабиной пилота. Серебристо-белая окраска с узнаваемой двойной красной полосой TWA, протянувшейся от носа до киля, которую в гражданской авиации почему-то принято было называть "ливреей", делала его особенно красивым. В принципе, все "Кони" были похожи, как сестры-близнецы, но Джао Да казалось: его - особенная!
  Красив особенной строгой и мужественной джентльменской красотой был и сам Джао Да в своей новенькой, сшитой по индивидуальной мерке форме авиакомпании. Двубортный китель цвета маренго с блестящими пуговицами и пилотскими "крылышками" на груди, модная мягкая фуражка того же цвета с золотистой эмблемой TWA - стилизованный самолетик, облетающий земной шар. Как капитану, Джао Да полагались золотистые веточки на козырьке и четыре ряда галуна на обшлагах. Чтобы не шокировать расовую, чопорную и агрессивную Америку видом своих азиатских раскосых глаз, он полюбил носить темные очки с зеркальным блеском.
  Квартировал Джао Да теперь в удобном двухкомнатном номере отеля недалеко от международного аэропорта Нью-Йорка, который снимала ему авиакомпания. Жалованье в TWA было отличное, такое, что китайский летчик впервые в жизни стал считать себя состоятельным человем. В принципе, можно было обзавестись собственным жильем, автомобилем, прочими фетишами американского благополучия... Но полеты над Атлантикой, самолет, работа, экипаж, авиакомпания занимали практически все мысли и время, не оставляя места для обывательских мелочей. Даже по Нью-Йорку с его монументальными небоскребами и бандитскими трущобами, праздно шатающейся блестящей публикой и бешеным автомобильным траффиком, негритянскими джазами и ночными клубами, Джао Да в свои выходные бродил с отстраненным интересом, то и дело мысленно возвращаясь в небо.
  Каждый полет до Парижа и обратно занимал около 17 часов. Если над Атлантикой приходилось облетать зоны неблагоприятной воздушной обстановки, он мог затянуться и до 19, и до 20 часов. После такого перелета экипажу полагалось несколько дней отдыха, которые у летчиков и бортпроводников TWA было принято проводить вместе, в веселых, но не очень бурных развлечениях. Все понимали, скоро снова в небо, и надо быть в форме! Ребята в экипаже подобрались хорошие, а для янки и вовсе - отличные. Второй пилот и бортинженер оба летали в войну в ВВС США, один - транспортником, другой - бомбардировщиком. Они счастливо не отличались расовыми и социальными фанабериями, столь свойственными американцам, и быстро подружились с Джао Да. В экипаже китайского летчика называли на свой манер: "Джи". Бортпроводницы были настоящими красавицами, даже - чересчур красавицами, если женская красота вообще бывает избыточной. Но в общении они оказались милыми и приятными девчонками. Что еще надо для дружбы? А романы между сотрудниками в TWA категорически не приветствовались.
  Однако, как только Джао Да несколько "влетался" в рутину авиарейсов, о любви стало настоятельно напоминать самая обстановка Парижа, прелестного и легкомысленного, вечно молодого и древнего, очень мало пострадавшего и еще меньше изменившегося за пережитые годы недавней войны и германской оккупации. Маленькая француженка Софи, с которой они провели несколько дней счастливой страсти во время командировки в Вашингтон в 1942 году, принялась настойчиво навещать душу китайского летчика. Как живая, она приходила в его номер в парижском отеле, когда он возвращался с прогулки по бульварам или с посиделок в ресторане с экипажем. Казалось, откроешь дверь - и вот она, устроилась перед туалетным зеркалом, расчесывает свои пышные каштановые локоны, улыбается так нежно и немного игриво... На душе становилось тепло и грустно от сладостного предчувствия. Но стоило щелкнуть выключателем, вспыхивал электрический свет, и милый призрак исчезал.
  Джао Да ничего не слышал о Софи со дня их расставания. Он даже не знал, жива ли юная резистантка, или давно шагнула в ряды тех французов, которые, не сумев спасти честь своей опозоренной страны, безупречно спасли собственную честь, погибнув за прекрасную Францию. Он даже не знал ее фамилии. Просто - Софи из городка Тюль. Маловато, чтобы найти одну маленькую девушку в многомиллионной стране...
  Однажды, размягченный чудесной музыкой и терпким красным вином в вечернем ресторанчике на бульваре Распай, Джао Да решился рассказать о своей Софи ребятам из экипажа. Парни заржали, и, как положено настоящим янки, принялись хлопать его по спине и отпускать сальные шуточки. Бортпроводницы, наоборот, смотрели сочувственно, оперев кукольные головки на точеные ручки, и в их огромных голливудских глазах появился так хорошо знакомый Джао Да женственный туман. Отсмеявшись, бортмеханик с американо-библейски именем Джесайя, который был рационально мыслящим малым (профессия обязывала), дал ценный совет:
  - Послушай, Джи, обратись к лягушатникам в их министерство обороны. Если она воевала, и даже представляла их Резстанс у нас в Вашингтоне Ди-Си, там о ней помогут навести справки.
   ***
  На следующее утро, облачившись в полную форму пилота TWA и приняв солидный вид, Джао Да явился к двухэтажному желтостенному особняку на улице Сен-Доминик в VII округе Парижа, где размещалось оборонное ведомство Франции. Военных каждой страны отличает какая-то особая, с первого взгляда заметная характерная черта. Джао Да, проведший в двух армиях Китая больше полутора десятков лет, отлично знал это. У французов это была элегантная вальяжность. Война может подождать, пока министерство обороны смакует кофе с круассанами, что-то вроде этого. Потратив кучу времени на обивание служебных порогов, за каждым из которых ничего не знали, ни за что не отвечали и явно не желали работать, китайский летчик наконец оказался в помещении генерального секретариата по административным вопросам, ведавшего в том числе кадрами.
  Импозантный майор с идеальным пробором лениво выслушал Джао Да и покосился в сторону. За соседним столом сидела хорошенькая девушка-секретарь, которая как раз изящно потянулась и закинула ножку на ножку.
  - Как я могу принять ваш запрос, когда вы даже не знаете фамилии вашей подруги? - майор развел руками в белоснежных манжетах. - Обратитесь... куда-нибудь еще, месье. Нас не утруждайте. Мы не можем ничего сделать.
  - Послушайте, господин майор, - Джао Да начал сердиться. - Я уже битый час слушаю ваше французское "не можем ничего сделать"! Неужели так много девушек по имени Софи были направлены в США как представительницы Сопротивления в 1942 году и приняты в Белом доме?
  - Это уже по линии министерства иностранных дел, месье, обратитесь туда! - француз обрадовался возможности отделаться от посетителя.
  Но рассеянно прислушивавшаяся к их разговору девушка за соседним столом посмотрела на интересного азиата в летной форме с искренним участием и сказала майору:
  - Филип, не будь же таким сухарем! Это так романтично - помочь соединиться двум любящим сердцам! И к тому же несложно устроить... Пожалуйста, Филип, ради меня!
  - Хорошо, - смягчился майор и бросил на точные ножки девушки плотоядный взгляд. - Садитесь, пищите, месье. Все, что знаете о своей Софи. Мадемуазель Эньян поможет вам составить заявление по форме.
  - Прошу вас за мой столик, месье летчик! - кокетливо пропела француженка, словно приглашала Джао Да подсесть к ней в парижском кафе...
  ...Потом действительно было кафе, а после кафе - крошечный номер в отеле у Северного вокзала. Эту ночь Джао Да провел с прелестной секретаршей из французского минобороны. Она была такой же нежной, страстной и бесстыдной в любви, как Софи. Только она была не Софи.
  Прежде чем поспешить на работу, в ранний час они пили утренний кофе в ресторанчике отеля. Джао Да поцеловал ее мягкую ручку и спросил:
  - Как тебя все-таки зовут, мадмуазель Эньян из секретариата?
  - Это не важно, - ответила она, глаза у нее были задумчивые и немного грустные. - Называй меня Надин... Говорят, это имя по-русски звучит: "Надежда". В войну мне сказал об этом один паренек, красноармеец, бежавший из немецкого лагеря. Я твоя надежда на встречу с Софи. На большее, увы, я не вправе претендовать.
  Когда в тот день Джао Да поднял в небо свой Локхид "Констеллейшн" и сделал прощальный разворот над Парижем, он почувствовал, что мечтательно улыбается. Этот город приобрел для него особый смысл. Здесь, где в предвоенные годы бродил по бульварам его ушедший друг Антуан де Сент-Экзюпери, теперь жила надежда на встречу с маленькой девушкой с каштановыми локонами, которую звали просто Софи из города Тюль. Джао Да не загадывал на будущее. Если она жива. Если не отдала свое сердце другому. Нужно ждать и надеяться, в этих простых словах заключается вся мудрость мира. Так, кажется, писал другой французский литератор, Александр Дюма-старший.
   ***
  После прилета в Нью-Йорк Джао Да выполнил все формальности, передал свою четырехмоторную небесную красавицу "Кони" в заботливые руки наземных служб и отправился в отель - отсыпаться после 17 часов в небе.
  Он даже не особенно удивился, когда возле парадного подъезда к нему подошли трое крепких мужчин в костюмах и надвинутых на глаза шляпах. Так в Америке традиционно выглядели "служители закона", когда хотели сойти за гражданских. Наверное, какие-нибудь формальности с пересечением границы, или проблемы с кем-то из именитых пассажиров. Трансатлантическими рейсами постоянно летали знаменитости, или "публичные фигуры", как называли их здесь - звезды Голливуда, воротилы большого бизнеса, политики...
  Трое в шляпах вежливо представились, продемонстрировали значки агентов ФБР и пригласили Джао Да пройти с ними в машину. Он подчинился без возражений. В Америке постоянно приходилось улаживать какие-то формальности с множеством запутанных и взаимоисключающих законодательных актов, это были своего рода местные "любовные игры".
  Автомобиль федеральных агентов долго петлял на улицам Большого Яблока, и, наконец, остановился перед безликим кирпичным зданием. Здесь агенты бесцеремонно защелкнули на запястьях Джао Да наручники. Кажется, дело принимало серьезный оборот, на это у Джао Да было особенное чутье.
  - Снимите с меня фуражку, джентльмены, - попросил он ФБРовцев. - Не хочу позорить свою авиакомпанию в глазах людей.
  Джао Да вытащили из автомобиля и повели вверх через несколько пролетов лестницы. Наконец он оказался в таком же сером и обыденном кабинете, как все в этом здании. Его усадили на табурет посреди помещения. Напротив за массивным бюро восседал коротко стриженый человек неопределенного возраста с квадратной челюстью и ледяными глазами.
  - Прежде всего я требую адвоката, я гражданин США и знаю свои права, - упредил Джао Да первый вопрос.
  - Уже нет, - холодно усмехнулся человек за столом. - Ваше гражданство более не действительно, оно было оформлено этим еврейско-коммунистическим проходимцем Коганом по коррупционной схеме. Кстати, он сам тоже под арестом, в том числе за махинации с паспортами для иммигрантов. Так что лучше отвечайте на мои вопросы честно, мистер Джао, и ничего не требуйте.
  - Так я и знал, что все ваши хваленые права и свобода - сказка...
  - Сказка, и только для добрых американцев, - согласился дознаватель. - Вы не относитесь к таковым, иначе не попали бы под внимание Комиссии конгресса США по расследованию антиамериканской деятельности.
  - Любопытно узнать, в чем же вы увидели мою "антиамериканскую деятельность"? - мрачно усмехнулся Джао Да. - В том, что я воевал плечом к плечу с американскими пилотами, или в том, что я вожу самолет одной из ваших лучших авиакомпаний?
  - Шпионажа в пользу коммунистов вам будет достаточно? - прищурившись, спросил допрашивающий. - Нам все известно. От агентуры во Франции поступил сигнал о вербовке вами сотрудницы министерства обороны...
  - Идиоты!!! - искренне изумился Джао Да. - Я же просто пытался узнать судьбу своей подруги, французской резистантки! Мадмуазель Эньян помогала мне составить заявление, мы познакомились... Как мужчина с женщиной, вы понимаете? Она ни в чем не виновна!!!
  - Она сейчас твердит то же самое, - заметил дознаватель. - Но, уверяю вас, во французской контрразведке знают свое дело. Они выколотят из нее признание вместе с потрохами. Не сомневайтесь, мистер Джао, вы тоже обязательно дадите признательные показания в вашей работе на коммунистов и подрывной деятельности на территории США. Мы все знаем, как вы дезертировали из Национальной армии Китая и перешли на сторону красных, как приезжали в Советскую Россию, где получили задание от их безбожного "о-гэ-пэ-у" и с ним незаконно пробрались в нашу великую страну... Вы можете дать признание по-хорошему, или мы возьмем его по-плохому.
  - Ничего вы от меня не получите, - Джао Да попытался встать, но дюжие лапы федеральных агентов тотчас усадили его обратно. - Я никогда не занимался шпионажем, это такое же грязное дело, как ваше ремесло. Я дам только одно признание: всегда знал, что Америка меня разочарует. И она разочаровала.
  - Зато вас приятно удивят наши методы, - бесстрастно сказал человек за столом. - Приступайте, парни. Пиджаки только снимите, Бюро не настолько богато, чтобы постоянно выдавать вам новые вместо заляпанных кровью и прочим дерьмом.
   ***
  Сначала Джао Да обрабатывали со всех сторон резиновыми дубинками. Били по животу, по почкам, по ребрам, по ногам. Только лицо не трогали, видимо имели на этот счет особое предписание. На случай, если "клиент разговориться на родном языке", был приглашен переводчик, по виду - китаец-полукровка, владевший хорошим, но слишком правильным путунхуа. Джао Да отвечал на каждый удар отборной бранью на ужасном синьцзянском диалекте, которым овладел в Урумчи. Так было проще терпеть боль и, главное, так он чувствовал, что сопротивляется.
  - Что лает этот чинк?- спрашивали агенты, отложив дубинки, чтобы перекурить.
  - Не совсем понимаю его жаргон, - честно отвечал переводчик. - Поносит Америку и все наши краеугольные ценности. Проклинает наше Бюро и каждого из нас. Желает нам сдохнуть. Одним словом, ругается...
  - Ругается? - загоготал здоровенный ФБРовец, у которого закатанные рукава открывали толстые волосатые ручищи. - Молодец парень! Я бы на его месте тоже ругался.
  Он подошел к Джао Да и с такой силой воткнул ему в солнечное сплетение рукоятку дубинки, что воздуха сразу не стало.
  После "резиновой экзекуции" Джао Да месяц мочился кровью, и до конца жизни его периодически беспокоили боли в брюшной полости, природу которых он хорошо понимал.
  - Даете признательные показания? - спросил его дознаватель. - Переведите ему...
  - Черта с два, - ответил Джао Да на английском и плюнул кровью на ботинок американца.
  - Тогда попробуем с электрическим током.
  Пока двое агентов возились с генератором и проверяли напряжение на оголенном проводе, третий, казавшийся подобрее (он бил в четверть силы, можно сказать - делал вид, что бьет), зашептал на ухо Джао Да:
  - Лучше признайся, друг! Пытка током чертовски мучительна...
  - Вот и попробую, - ответил Джао Да.
  - Добро пожаловать к нам в трамвай! - оскалился тот самый смешливый агент и выбил между оголенными проводами искру. Затем разом ткнул ими Джао Да, предусмотрительно пристегнутого к креслу, пропуская через его тело электрический ток.
  Когда летчика вдоволь поколотило, словно в припадке эпилепсии, агент убрал провода и вежливо полюбопытствовал:
  - Вам повторить, мистер?
  Джао Да с трудом прочистил сведенное спазмом горло.
  - Хватит, - хрипло сказал он. - Я хочу признаться.
  - Сразу бы так, - дознаватель уселся за стол и приготовился писать. - Говорите.
  - Ваши олухи-агенты все напутали. Я шпион эскимосской, папуасской и алеутской разведки, а еще агент племени каннибалов с острова Тумба-Юмба... Я прибыл в США с секретным заданием сожрать президента Гарри Трумэна...
  - Пускайте ток!!!
   ***
  Когда агенты утомились и отправились пить кофе с пончиками, Джао Да бросили в крошечный цементный пенал с железной дверью. Места там хватало только чтобы сидеть, поджав колени к подбородку. Самые мрачные тюрьмы эпохи династии Цин показались бы по сравнению с этой камерой номерами класса люкс. Но хуже всего было, что про китайского летчика просто забыли. Два дня ему не приносили ни воды, ни пищи, и только под потолком тускло горела лампочка в небьющемся плафоне, стирая грань между днем и ночью. Джао Да пытался колотить в дверь и звать своих тюремщиков. Ответа не было. На третий день, когда летчик узнал, что такое настоящий страх и уже сходил с ума от жажды, дверь наконец открылась, его потащили по коридору и втолкнули в знакомый кабинет.
  "Добрый" ФБРовец протянул ему кружку с водой:
  - Пей осторожно, друг. Не торопись, теперь можешь пить сколько угодно.
  Дознаватель за столом был мрачнее тучи при самой скверной облачной обстановке.
  - Вы упрямы, мистер Джао, - сказал он. - Можете подписать эти бумаги, можете не подписывать. Это никак не повлияет на вашу судьбу. Америка имеет право на самозащиту. Для безопасности нашей великой демократии таких людей, как вы, нужно изолировать от общества. Для вас нашли надежное место. Эй, парни, отведите его под душ, потом к доктору, приведите в порядок. На ночь посадите в нормальную камеру. "Школьный автобус" придет за нашим красным гостем завтра в шесть утра.
   - А как же суд, эта цветущая ветвь власти в США? - нашел силы едко спросить Джао Да.
   - Суд не для таких красных ублюдков, как вы. Для вас достаточно обвинения.
  ***
   Жизнь порой представлялась Джао Да комедией переодеваний. Новым "карнавальным костюмом" для него стала роба американского заключенного - унылое серое облачение, состоявшее из полотняных брюк наподобие джинсов и шерстяной рубашки с карманами. Выдали также грубый черный бушлат и шерстяную шапочку наподобие тех, что носят в море матросы Флота США. В эту одежду его переодели после душа и беглого осмотра медиком, буркнувшим только:
   - Годится к транспортировке.
   Автобус, который действительно напоминал веселый "school-bus", но только с закрашенными и забранными изнутри решетками окнами, пришел за свежим узником американской демократии утром. Для перевозки на летчика надели сложную систему кандалов - специальный пояс, к которому были прикреплены цепи на руках и на ногах. В таком приспособлении можно было только семенить жалкими мелкими шажками, глядя под ноги, чтобы не споткнуться. Агенты ФБР вывели Джао Да из здания и передали вместе с подозрительно тонкой папкой бумаг конвойным "маршалам" в широкополых ковбойских шляпах.
   "Маршалы" почти добродушно подсадили его в автобус.
   - Твой персональный выезд, парень! - ухмыльнулись они. - Ты, наверное, большой босс у проклятых красных, раз ради тебя одного гоняют автобус.
   - Куда меня повезут? - спросил Джао Да.
   - Увидишь, - ответил старший конвоя, немолодой дядька с лицом честного работяги. - Нам не положено говорить. Тебе там должно понравится, ха-ха. Ты останешься там надолго.
   Законник щедро передал Джао Да термос с кофе и пакет сэндвичей:
   - На вот, подкрепись. Дорога нас ждет долгая. Будем гнать через всю страну, останавливаясь только чтобы заправиться, без ночевок, меняться за баранкой... А ты дрыхни сколько влезет, чего еще тебе делать.
  
  
  Глава 2.
   Узник Алькатраса.
  
   Дорога заняла почти трое суток. Насколько мог судить Джао Да по скудным сведениям, которые были доступны заключенному в тюремном автобусе, его везли с Атлантического побережья страны, где осталось Большое Яблоко, на Тихоокеанское. Маршалы были вполне дружелюбными ребятами, обращались с Джао Да хорошо, по первому требованию давали есть и пить, а также водили в сортир, смонтированный в конце салона. Они даже позволяли подышать воздухом через открытую дверь, когда останавливались на автозаправках. Однако при этом палец у законников всегда лежал на курке, они никогда не выпускали Джоа Да из поля зрения и не снимали с него кандалов. На остановках маршалы сразу же "обеспечивали периметр" с дробовиками наизготовку. Изредка автобус сопровождали на трассе полицейские машины, о чем летчик мог догадываться по истошному вою сирены. Похоже, его действительно принимали за страшного коммунистического агента и всерьез опасались, как бы "товарищи" не попытались отбить его. Хорошо, если бы так! Сам Джао Да после экзекуции, произведенной над ним федеральными агентами, чувствовал себя отвратительно. Он почти всю дорогу пользовался мудрым предложением старшего маршала - валялся на жесткой шконке в зарешеченном отсеке и спал, или подремывал, концентрируя энергию тела на заживлении увечий. Летчику доводилось слышать, как обладающие знанием люди, например, тибетские монахи или индийские йогины, умеют внутренней силой исцеляться от самых тяжелых ран. Кажется, у Джао Да тоже немного получалось; ведь он был буддистом, хоть и очень скверным. О будущем он сейчас приказал себе не думать вообще. Черная карма опять сыграла с ним злую шутку. Оставалось надеяться, что и светлая карма вспомнит когда-нибудь о блудном сыне Поднебесной.
   В Сан-Франциско они приехали поздно вечером. Собственно, города Джао Да не увидел. О том, что это "Блистающий Фриско", летчик узнал из фразы одного из конвойных, отомкнувшего решетку и распахнувшего перед ним дверцу автобуса:
   - Слезай, лежебока, добро пожаловать во Фриско!
   Джао Да оказался на довольно просторной промышленной пристани, которая, как он узнал впоследствии, называлась Рыбацкой. Здесь в ответственность за его скованную по рукам и ногам персону вступили полицейские морского патруля в фуражках с белым верхом, делавших их похожими на приличных моряков. Они посадили арестанта на готовившийся к отплытию небольшой пароходик, по виду напоминавший прогулочный. Впрочем, в тесной клетке, куда летчика посадили на борту, не было иллюминатора, чтобы любоваться ночными огнями набережной Фриско и знаменитым фосфорным свечением планктона в холодных водах залива Сан-Франциско.
   - Меня что, решили закатать в самый Алькатрас? - спросил Джао Да. По сопоставлению географических данных и обстоятельств, он уже определил свою близость к старой тюрьме на скалистом острове, о которой слышал немало зловещих историй.
   Морские полицейские ничего не ответили. То ли им воспрещалось разговаривать с заключенными, то ли просто поленились.
   Насладиться видом мрачных очертаний самой известной федеральной тюрьмы, угнездившейся, словно замок судьбы, на одиноком отложении скальных пород площадью 22 акра примерно в двух с четвертью километрах от берега, китайскому летчику тоже не довелось. Когда его вывели наверх, пароходик уже причалил к тюремной пристани. Там Джао Да ожидали очередные представители многочисленных и разнообразных служб охраны закона США - надзиратели, одетые в черные пальто и фуражки с тюремными бляхами. Последовала короткая процедура передачи документов и росписи в сопроводительных бумагах, в ходе которой за новым узником бдительно присматривали двое "черных людей". Оружия у них не было видно, только на груди мутно посверкивали в электрическом свете металлические цепочки от свистков. Зато на возвышавшейся поблизости тюремной вышке виднелись очертания глазевшего на них часового в дождевике с самозарядным карабином "Гаранд" наперевес. Стерегли сидельцев здесь грамотно. Если отчаявшийся человек бросится на конвой, он не сможет завладеть оружием, зато охранник с вышки уложит бунтаря метким выстрелом. Джао Да слышал: несколько лет назад на "Скале", как называли тюрьму Алькатрас американцы, узники уже пытались бунтовать. Тогда безжалостный огонь на поражение отправил в могилу нескольких человек, другие были казнены по приговору .
   Джао Да сначала посадили в местный тюремный фургончик (любят американцы автомобили даже на самых кратчайших дистанциях!) и везли буквально минуту. Потом его отвели по бетонной лестнице в огромное и громоздкое трехэтажное здание на вершине скалы, которое своей тяжестью и бесконечной длиной продавливало каменный горб острова. Алькатрас встретил нового постояльца бесконечным чередованием толстых решеток, открытие которых сопровождалось хриплыми звонками. Люди в одинаковых черных костюмах с бордовыми галстуками, напоминавшие служащих похоронного бюро, сидели у каждой решетки за служебными столами. В свете ламп их бесстрастные лица под фуражками казались одинаковыми, как у манекенов. Другие надзиратели, с карабинами за плечами, похаживали сверху по закрытым сеткой железным мосткам и поглядывали вниз с более живым интересом.
   В здешнем "приемном покое" Джао Да заставили раздеться, одежду тщательно обыскали. Вновь прибывшего "клиента" осмотрел пожилой медик с лицом, выражавшим крайнюю степень скуки - перебрал волосы, заглянул в рот, даже в уши. На этом здешний медосмотр закончился. На страшные синяки от побоев тюремный служитель Гиппократа даже не посмотрел. Главное, чтобы новичок не пронес запрещенных предметов - а там пусть хоть подыхает. Унизительной процедуры конвоирования новоприбывшего в камеру в чем мать родила, о которой китайский летчик был наслышан, он, тем не менее, избежал. Вероятно, здешние хозяйственники обрадовались возможности не выдавать еще одну робу и позволили Джао Да остаться в прежней одежде.
   То ли потому, что Джао Да оказался не рядовым сидельцем, то ли потому, что такова была общая процедура, посмотреть на него зашел невзрачный человек средних лет в безликом, но не форменном костюме. Именно по его обыденному виду летчик сразу понял - здешнее начальство! Чиновники в Америке обычно невероятно скучны с виду, и еще более - когда раскроют рот.
   Человек представился заместителем начальника тюрьмы и бесцветным голосом выдал много раз читанную им тираду:
   - Вы прибыли на Алькатрас. Нас не волнует, какие преступления вы совершили на материке, и считаете ли себя виновным. Мы здесь, чтобы исполнять назначенное вам наказание.
   - Кстати, я не против узнать, какое именно наказание и кто мне назначил! - вклинился Джао Да. Он знал, что при неудачном раскладе за дерзость последует немедленная кара, но узнать, сколько и по чьей милости ему сидеть, было важнее.
   Вопреки ожиданиям, на него не обрушились ни резиновые дубинки, ни пинки надзирателей. Произошла некоторая заминка, скучный чиновник пошуршал бумажками и сказал:
   - Вы останетесь здесь вплоть до особого распоряжения. Название органа, назначившего наказание, раскрывать я не имею права.
   - Дайте угадаю: Комитет Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности? - Джао Да второй раз продемонстрировал дерзость и, кроме того, хорошую память.
   Тюремный чиновник впервые посмотрел на Джао Да по-человечески, глаза у него оказались умные. Он слегка усмехнулся бледными губами, этот намек на ответ можно было расценивать двояко.
   - Правила у нас просты, мистер Джао, - заместитель начальника обратился к китайскому летчику по имени, что могло говорить о начале некоторых человеческих отношений. - Следуйте внутреннему распорядку, подчиняйтесь приказам надзирателей, избегайте нарушений, и вы скоро привыкните к жизни на "Скале". Бриться можно через день, душ - дважды в неделю, стрижка - раз в месяц. Вам разрешено два свидания в месяц без физического контакта в зале для посещений. Внесите в список тех, кото вы хотели бы видеть, и после соответствующей проверки Бюро...
   - Запишите специально для моих друзей из ФБР, - усмехнулся Джао Да. - Мистер Говард Хьюз, мой коллега в авиакомпании TWA, и генерал Клэр Ли Шенно, мой боевой товарищ со времен войны...
   - Публичных фигур мы не записываем, - терпеливо пояснил чиновник. - Больше никого не хотите видеть? Это относится и к получению корреспонденции.
   - Никого, сэр, - Джао Да умышленно употребил уважительную форму, чтобы не злить человека, от которого так или иначе завесила теперь его жизнь. - Не хочу дискредитировать никого из американских друзей общением с узником Алькатраса.
   - Это ваш выбор, сэр, - заместитель начальника ответил в том же корректном стиле. - Примите личный совет, мистер Джао. Здесь, на "Скале", нужно научиться просто жить. Еда трижды в день, многие находят ее неплохой. Три пачки сигарет в неделю, если нет нарушений. Пользуйтесь библиотекой, занимайтесь спортом во время прогулок, работайте. Вам я приготовил место в нашей прачечной, считается, что китайцы хороши на этой работе. Приступайте завтра. Это пятьдесят центов заработка в час, что позволит вам покупать кое-что в тюремной лавке. Главное, всегда держите глаза и уши открытыми, а рот на замке. Кое-каких мелких нарушений режима мы можем не замечать, но за реальные проступки на "Скале" полагаются реальные наказания. Запомните ваш номер, мистер Джао, надзиратели не сразу выучивают имена: 19-33 .
   - C легкостью. Это год, когда я поднялся в небо впервые...
   Трое надзирателей провели Джао Да еще через несколько решеток с часовыми (всего он насчитал их семь со входа в здание), и он оказался в широком длинном тюремном проходе, покрытом асфальтом, поблескивавшим в ночном освещении. С обеих сторон в проход выходили решетки одиночных камер, а сверху нависали еще два яруса балконов, за которыми тоже были сплошь решетки, камеры. В воздухе стоял тяжелый и безнадежный дух тюрьмы. Со всех сторон доносились храп или сонное бормотание сидельцев - в Алькатрасе объявили отбой, и узники вкушали зыбкий тюремный покой. Наверное, им снилась свобода...
   - Мы называем этот коридор "Бродвеем", - негромко пояснил один из конвоиров.
   Джао Да отвели к камере, надзиратель в начале коридора с металлическим стуком повернул массивный рычаг - решетка нехотя съехала в сторону.
   - Заходи, можешь спать до 6-30.
   Снова загрохотал рычаг, и решетка захлопнулась, отмерив Джао Да жизненное пространство. На первый взгляд - полтора метра в ширину, меньше 3 метров в длину. Жесткая металлическая кровать, застеленная серым солдатским одеялом и - надо отдать должное - идеально чистыми простынями. Маленький откидной столик, две узких полки в дальнем углу. Под ними - раковина с двумя медными кранами и унитаз. Вся камера постоянно на виду у надзирателей и у соседа напротив. Впрочем, охранникам лень шататься по коридору, они болтают о чем-то вполголоса у стола дежурного. А соседу нет до Джао Да ни малейшего дела, он дрыхнет, уперев в решетку большие грязные ступни...
   В этом индивидуальном пенале для человека проклятые янки намерены продержать Джао Да "до особого распоряжения" - месяцы, годы, или десятилетия? Опять никакого неба. В Алькатрасе заключенных лишили даже его света, заменив электричеством круглые сутки. Почему люди, особенно те из них, кто обличен земной властью, так любят оставлять летчиков без неба?
   "И все-таки я отсюда обязательно уйду! - подумал Джао Да, дернул шнур выключателя и улегся на койку. - Пока не знаю, как, но уйду обязательно. Вы уж поверьте мне на слово, неуважаемые хозяева величайшей недемократии..."
   ***
   Все важные оповещения в Федерально пенитенциарном заведении Алькатрас дублировались: настырным дребезжанием звонка (или сирены? - заключенные спорили об источнике этого ненавистного звука до хрипоты) и воплями шагавших вдоль прохода надзирателей.
   - Подъем! Поднимайте ваши ленивые задницы! 25 минут на уборку в камерах.
   Затем надлежало встать у решетки лицом к проходу и ждать, пока "босс" в черном костюме похоронного агента подсчитает твою голову, сверит со списком и удостоверится, что за ночь никто не улетел через вентиляцию. Вообще, подсчеты заключенных следовали через каждые полчаса во всех четырех блоках Алькатраса, в столовой, на работах, в госпитале и на прогулке. Это больше всего напоминало то, как нерадивый пастух пересчитывает свое стадо. Надзиратели постоянно сбивались, ругались, начинали с начала, по невниманию недосчитывались кого-то и поднимали тревогу. Многолетних сидельцев это приводило в тихую ярость, но новичку Джао Да поначалу казалось даже забавным.
   На этот раз кого-то из заключенных по ошибке посчитали дважды. Начались крики и беготня: персонал выяснял, откуда мог взяться лишний человек. Затем явился уже знакомый помощник начальника и спокойно приказал пересчитать всех снова. Когда счет сошелся, он тем же спокойным голосом обругал надзирателей "тупыми задницами" и велел "выводить людей на завтрак". Похоже, этот невзрачный чинуша был самым рациональным и, более того, самым человечным служащим Алькатраса.
   Понурые фигуры в одинаковых серо-голубых рубашках и желтовато-серых брюках вразнобой вышли из камер, выстроились неровной шеренгой, по команде повернулись и поплелись мимо надзирателей по мрачному "Бродвею". Руки за спиной, голова опущена. Джао Да по полузабытой солдатской привычке ходить в строю принял общую позицию. Теперь он видел только отполированный швабрами асфальт под ногами да стоптанные задники ботинок идущего впереди соседа.
   - Привет, свежак, я Сэм , - негромко проговорил тот, не поворачивая головы. - Тебя как звать?
   - Зови меня Джи, - прошептал Джао Да. - Можешь: Китайцем, но без ваших американских шуточек.
   - На сколько лет тебя, Китаец? - поинтересовался впереди идущий.
   - Бессрочно. А тебя?
   - Тридцать, досрочное после пятнадцати. Три я отсидел, осталось двенадцать.
   Договорить им удалось в столовой, торопливо поглощая безвкусную овсянку и запивая ее жидким кофе. Заместитель начальника слукавил, похваливая местную еду, но Джао Да видал и худшую кормежку. На завтрак отводилось 20 минут, однако в очереди на раздаче постоянно возникали заминки, кто-то возмущался маленькой порцией, надзиратели вступали в пререкания, чтобы намеренно потянуть время. На проглатывание пищи оставалось несколько минут, не более.
   Джао Да с интересом рассматривал свободно рассаживавшихся за длинным столами товарищей по несчастью. Здесь были люди всех возрастов и всех представленных в США рас и этнических групп, но в основном - белые, черные и латиносы. Все три группы держались монолитно, слабо смешиваясь с другими. Из характерно выраженных азиатов китайский летчик был один. Среди узников попадались громилы с отталкивающими дегенеративными рожами, однако лица у большинства были обычные, у многих - вполне приятные. Джао Да достаточно хорошо знал людей, чтобы не судить о них по внешности. Сосед Сэм оказался сутулым человеком лет 35 с большими грубыми руками рабочего.
   - За что в Америке дают 30 лет? - поинтересовался Джао Да с набитым ртом.
   - Не думай, что я какой-нибудь проклятый уголовник! - ответил Сэм. - Я работал у папаши "Форда", черт побери, тачки собирал, пока не вылетел за забастовку... И понеслось! Моя мисси бросила меня и выскочила за парня побогаче, я все чаще стал заглядывать в бутылку. Однажды напился и грабанул магазинчик на перекрестке. Там продавались марки, потому приравняли к ограблению почты, а это федеральное преступление. Сидеть в кутузке не хотелось. Я придумал, как открыть камеры - я в механике шарю! - и мы с ребятами сорвались из-за решетки. Нас взяли через сто ярдов. За побег я попал на "Скалу". Здесь почти у каждого история побегов. Из Алькатраса не бегут...
   Джао Да с сочувствием посмотрел на невезучего работягу.
   - Не повезло тебе, друг. Правосудие у вас в Америке просто зашкаливает! А я - красный шпион, потому что дома, в Китае, случайно попал на пару лет в армию коммунистов...
   К удивлению, Сэм посмотрел на Джао Да с уважением:
   - Если выберешься отсюда, Китаец, обязательно передай своим красным, чтобы скорее делали у нас революцию! Человеку труда здесь жизни не дают...
   - Буду в следующий раз пить чай с Председателем Мао или водку с товарищем Сталиным - так им и скажу...
   ***
   После скудного завтрака заключенный 19-33, которого раньше звали летчиком Джао Да, был отконвоирован на работу в прачечную Алькатраса, окутанную паром и пропитанную запахами стиральных средств и мокрого белья. Здесь всем распоряжался человек с энергичными манерами бизнесмена, знающего цену работе и времени, которого все называли: мистер Селкирк. Говорили, что раньше он был большим человеком в теневом бизнесе и попался на крупных махинациях с налогами. Старший по прачечной носил ту же обезличивающую робу, что и другие заключенные, но надзиратели обращались к нему с уважением и даже с подобострастием - Джао Да скоро понял почему.
   - Работал раньше в прачечной, чинк? - спросил он Джао Да вместо приветствия.
   - Нет, моя последняя работа - капитан трансатлантического авиалайнера, - ответил Джао Да.
   - Тогда, мистер, мы найдем знакомое вам дело, - Селкирк, надо отдать ему должное, сразу перешел на "джентльменский" язык. - Становитесь крутить ручку пресса на отжиме. Это не сложнее, чем пропеллер самолета.
   Так Джао Да стал винтиком огромного самодвижущегося механизма под названием: Алькатрас. В паре с ним трудился маленький потный итальянец, который болтал без умолку. Если верить его трескотне, вне этих стен он был правой рукой самого "великого" Аль Капоне ("который, к несчастью, растерял здесь все яйца" ) и "щелкал банки в Нью-Йорке, как орешки". Навряд ли хотя бы десятая часть рассказов итальянца соответствовала действительности, но они развлекали, и Джао Да слушал внезапного товарища с интересом. В конце концов, байки рассказывают не ради правды, а ради того, чтобы было интересно слушать.
   Вместе они прокручивали тяжелый вал в форме цилиндра, под который пропускалось свежевыстиранное белье. Потоки мыльной воды убегали в сток. К своему удивлению, помимо арестантского платья и постельного белья, Джао Да заметил немало гражданской одежды, в том числе женской и детской. На его немой вопрос итальянец с видимым удовольствием дал исчерпывающий ответ:
   - Эти ублюдки в ребристых фуражках, которые сторожат нас, такие же заключенные на "Скале", как мы! Они живут здесь в казарменном корпусе с женами и детьми... Еще бы им не жить - платят бездельникам по три с лишним тысячи баксов в год, за жилье вычитают только десятку. Малышам тут даже нравится, в школу на пароходе возят, это круче, чем на автобусе! Только ни собаки, ни кошки начальство держать не дает. Но я сам, когда стриг там газоны, ловил для детишек мышат и птенцов. Дети есть дети, они и доброе слово скажут, и конфеткой втихаря угостят. А вот жены у охранников - сплошь зажравшиеся стервы, сами не стираются, спихивают грязное белье на нас.
   С этими словами итальянец смачно плюнул на нарядное женское платье.
   Грязное белье, действительно, в прачечную "спихивали" через огромные, квадратные в сечении желоба под потолком. Чистое и отглаженное выдавалось через аккуратное окошечко в решетке. Джао Да быстро заметил, что складки и швы выстиранных рубашек и простыней служат тайниками для пачек сигарет, каких-то небольших пакетиков и коробочек, свернутых в трубочку записок. Все это туда подкладывали помощники мистера Селкирка. В ответ заключенные, получавшие белье, тайком совали им смятые долларовые купюры или просили "записать в долг". Во втором случае следовал ответ, что сумма удвоится или утроится. В чанах мистера Селкирка, похоже, водился и иной порошок, кроме стирального, и отмывались не только подштанники.
   Джао Да заметил это... и сделал вид, что ничего не замечает. Позднее он перехватил одобрительный взгляд прачечного босса - оказывается, Селкирк незаметно следил за новичком. Правило "держать глаза и уши открытыми, а рот - на замке", кажется, работало.
   - Эй ты, желтый! - вдруг окликнул китайского летчика резкий неприятный голос; и тотчас поправился: - Эй, красный!
   Джао Да обернулся. К нему быстрыми шагами направлялись двое заключенных - долговязый субъект с злым острым лицом и бритоголовый крепыш. Судя по тому, как моментально испарился итальяшка, Джао Да понял: Алькатрас повернулся к нему новой, отнюдь не дружественной стороной.
   - Что вам надо от меня, джентльмены? - спросил он внешне спокойно, но внутренне готовясь к бою.
   - Твоя кровь, чинк! - выкрикнул долговязый. - Это за войну в Корее, где гибнут наши парни...
   В кулаке у долговязого блеснуло отточенное короткое лезвие. Джао Да первым движением резко отклонился назад, уходя от удара, вторым выхватил из пазов тяжелый деревянный брус, который использовал как рычаг при вращении пресса. Тело само вспомнило опыт рукопашного боя, как тогда, в далеком 1937, когда они с ополченцами дрались против японцев в разрушенном Шанхае...
   Получив увесистый удар ребром бруса по локтю, долговязый охнул и выронил заточку; рука у него повисла, как ослиный хвост. Бритоголовый совершил ошибку, попытавшись подхватить оружие с пола. Джао Да сверху стукнул его брусом по лысому черепу. Вышло более звонко, чем сильно, но этого хватило, чтобы нападавший отскочил назад.
   Джао Да для убедительности выполнил брусом пару скорее декоративных, чем эффективных разворотов в воздухе перед носом у своих противников; спасибо учителю физкультуры в гимназии Урумчи, показавшему несколько упражнений кунг-фу. Остальные заключенные, с болезненным интересом следившие за дракой от своих рабочих мест, разразились одобрительными возгласами.
   - Я что-то слышал о войне в Корее, - едва сдерживая ярость, процедил китайский летчик. - Я привык к географическому кретинизму американцев, что вы путаете Австрию с Австралией... Но вам мало досталось за то, что спутали мою великую страну с маленькой Кореей! Которая, кстати, вам тоже не по зубам!
   - Погоди, красный, получишь свое! - злобно бросил долговязый и вместе со своим подельником ретировался в клубы пара.
   Вместо них возник костюмный охранник - в Алькатрасе они всегда аккуратно появлялись, как только заключенные выяснили отношения - и строго приказал Джао Да:
   - За мной, 19-33. За драку получаешь пять дней в "уединении". Для начала...
   - Мистер, я защищался, - попытался возразить Джао Да.
   - Еще пять дней за возражения сотруднику федерального пенитенциарного учреждения, итого десять. Отдохнешь от света и звуков, станешь паинькой.
   ***
   "Уединением" в терминологии Алькатраса именовалась камера, решетчатая дверь которой снаружи закрывалась еще одной - глухой железной, не пропускавшей ни света, ни звука. Внутри был только голый пол с дырой вместо унитаза, справлять нужду в которую узнику предлагалось наощупь. Дважды в день выдавали паек, состоявший из пары квадратных ломтиков хлеба и кружки какой-то теплой бурды (кофе, какао, чай? - еще один предмет азартных споров парней, прошедших через "уединение"). Вечером молчаливый надзиратель промывал из шланга дыру-туалет и бросал прямо в лужу воды матрас для ночевки, который утром забирал. Так можно было отсчитывать время суток. Все остальное время внутри господствовала абсолютная темнота, которую Джао Да прозвал "бархатной". Чтобы после этого редкие периоды света не резали глаза, приходилось защищать их ладонью. Американская тюрьма полностью соответствовала репутации высокоразвитой цивилизованной страны: для уничтожения человека было продумано все до мелочей.
   Чтобы душой не овладевало отчаяние, а телом - болезнь, Джао Да часами занимался в своей темноте гимнастикой, учился интуитивно не задевать стены руками. Затем садился на корточки у стены и начинал петь - сначала бравые китайские военные песни, которые помнил с войны, затем модные американские шлягеры. Заканчивал он нежными детскими песенками, которые слышал от матери и от младшей сестренки Хун.
   Теперь у китайского летчика было время подумать о гремевшей где-то в Корее войне, из-за которой он оказался здесь. Разумеется, он слышал из отрывков радиопередач, из случайных разговоров, что американские войска сражаются где-то на Корейском полуострове вместе с частями еще полутора десятка стран под мандатом ООН, этого неудачного нового мирового арбитра, заменившего не менее бессильную Лигу Наций, чтобы защитить тамошнюю "демократию" от нападения тамошних "коммунистов". Впрочем, был ли в новейшей истории США период, чтобы их войска не воевали "за морями" , где лежала очередная "сфера национальных интересов"? И всякий раз янки делали вид, что кого-то там от кого-то защищают.
  В его недавней новой американской жизни Джао Да был настолько занят интересной работой, поиском собственного места в блистающем мире и своей давней мимолетной любви, чтобы обращать внимание на далекую "региональную" войну. Конечно, это было верхом эгоизма с его стороны. Джао Да хорошо знал мудрое выражение: "Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе", в первую очередь благодаря модному роману американского писателя-фронтовика Эрнста Хемингуэя. Но летчик слишком устал от войны и слишком сильно хотел вычеркнуть из жизни все, что связано с этим отвратительным понятием...
   Как видно, чужой войны не бывает. Корейская война догнала Джао Да в прачечной американской тюрьмы. Но при чем здесь, будь прокляты все демоны, Китай? Или его красные соотечественники уже влезли в Корею?
   На пятый день железная дверь широко распахнулась. Щурясь от показавшегося ослепительным света, Джао Да увидел за решеткой знакомого заместителя начальника тюрьмы.
   - Здравствуйте, мистер Джао, - поприветствовал китайского летчика американский тюремщик. - Нашим парням понравились ваши песни. Своей властью я решил сократить ваше наказание до пяти дней. Вы приобрели определенную популярность на "Скале". Попасть в "уединение" в первый же день здесь считается своеобразным проявлением доблести. Открыть!
   Где-то лязгнул рычаг, решетка уехала, и Джао Да понял, насколько относительно ощущение свободы. Теперь он чувствовал себя почти свободным.
   - Пройдемся по "Бродвею", я провожу вас до камеры сам, - предложил заместитель начальника тюрьмы.
   - За что я удостоился подобной чести, сэр? - поинтересовался Джао Да.
   - Профессиональная солидарность, - пояснил американец. - В этом году я тоже получил пилотскую лицензию. Увлечение, в свободное время летаю на маленьком, на Пайпере "Кэб", не то, что вы, на гигантских. Сейчас намерен освоить мертвую петлю... Что-нибудь посоветуете?
   Это многое объясняло. Джао Да искренне полагал: между летчиками всего мира изначально существовала некая незримая связь, что-то вроде братства посвященных. Со временем она начала распадаться, ее рушили войны, вражда между странами. Но нет-нет, она пробивалась сквозь эту завесу зла... Как лучик света сквозь глухую дверь "уединения".
   - Во-первых, всегда чувствуйте полетный вес и габариты машины, учитывайте мощность движка, площадь крыла, - начал объяснять он. - Пайпер "Кэб" легкий и маневренный... Ручку управления держите легко, как писатель перо. Заранее отработайте очередность всех действий при исполнении петли... Но главное - поверьте в себя и в машину, тогда все удастся.
   Это были общие слова, но Джао Да было приятно вернуться в небо хотя бы в мыслях. Заместитель начальника выслушал с вниманием. Как видно, авторитет летчика Джао Да шел впереди него!
   - Благодарю, - сдержанно поблагодарил американец. - В свою очередь, могу ли я сделать что-нибудь для вас в рамках, установленных внутренних распорядком?
   Ответ Джао Да показался тюремщику совершенно неожиданным:
   - Расскажите о войне в Корее... При чем там моя страна, Китай?
   Однако тюремная служба научила его ничему не удивляться, по крайней мере - не показывать вида.
   - Заключенным у нас положено знать о внешнем мире лишь то, что мы сочтем нужным, - сухо сказал заместитель начальника. - Не очень-то я верю в обвинения вас в красном шпионаже, у нас это называется: "охота на ведьм" . Но разглашать внешнеполитическую информацию я не компетентен... Впрочем, вам будет довольно знать, что на стороне северокорейских коммунистов участвуют многочисленные части так называемых "китайских добровольцев". В том числе авиационные. Говорят, под видом китайцев сражаются и русские летчики.
   Джао Да, в свою очередь, подтвердил старинное умение сынов Поднебесной владеть мимикой и прочими внешними выражениями своих чувств.
   - Не удивительно, - произнес он только. - В давнюю пору, когда я учился в авиашколе, я был знаком с русскими пилотами, которые летали у нас под китайским псевдонимами.
   "Мой друг Коля Ли Си-Цин, - беззвучно сказала в то же время его душа. - Мой дорогой друг! Почему я точно знаю, что ты сейчас там? И многие мои ученики из красной летной школы... Летают и дерутся. А я здесь. Бесполезный узник, напрасно погнавшийся за американской мечтой".
   - Мы дошли, - сказал американский тюремщик. - Заходите в вашу камеру. Сегодня вы успеете на прогулку. Будьте осторожны, с эпизодом в прачечной вы нажили здесь врага. Не очень влиятельного, но очень злопамятного. Наши надзиратели не успевают уследить за всем.
   - Благодарю, сэр, я способен позаботиться о себе сам, - коротко кивнул Джао Да.
   ***
   Прогулки сидельцев Алькатраса проходили на пристроенном к тюремному корпусу дворе, где когда-то, еще в бытность "Скалы" военной тюрьмой, располагался построенный руками проштрафившихся "джи ай" бейсбольный стадион. В бейсбол нынешним постояльцам "федеральной гостиницы для плохих парней No1" надзиратели играть не позволяли - боялись давать в руки биты. Однако поиграть в регби, волейбол, или покачать железо на спортплощадке во время ежедневной прогулки заключенные могли. Как и просто послоняться по двору, покурить, пообщаться друг с другом. Многоярусные цементные ступени, примыкавшие к зданию тюрьмы и служившие когда-то зрительской трибуной, теперь были местом общих посиделок чернокожих узников, державшихся очень обособленно. На самом верху важно восседал неимоверно толстый негр с могучими плечами. У своих "черных братьев" он носил титул "царя горы". Про него рассказывали разное: он был то ли главарем банды чернокожих гангстеров, то ли лидером независимого профсоюза, но при аресте покалечил четверых "копов", а потом пытался бежать из двух тюрем.
   Джао Да как раз выслушивал от знакомого маленького итальянца из прачечной романизированную историю "черного царя", когда к нему вразвалочку подошли двое белых парней в бушлатах нараспашку.
   - Идем с нами, Китаец, - сказал один из них. - Тебя зовет "Пулемет" Келли.
   - Иди, "Пулемету" не отказывают! - шепнул итальяшка.
   Джао Да знать не знал ни о каком "Пулемете". Но не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: это здешний авторитетный человек, и вызов к нему связан с дракой в прачечной. Независимо заложив руки в карманы и демонстративно не торопясь, чтобы подчеркнуть свою правоту, китайский летчик направился за провожатыми.
   Среди группы заключенных среднего и старшего возраста и серьезного вида выделялся внушительный седовласый мужчина лет за 50 с лицом, сразу говорившем о "командной привычке" - такие лица Джао Да не раз видел у старших офицеров, привыкших приказывать и побеждать. На типичного главаря бандитов подтянутый и исполненный спокойной самоуверенности "Пулемет" был не похож, это несколько успокаивало. А вот тот факт, что возле него терлись и что-то бормотали противники Джао Да по стычке в прачечной - длинный с рукой на перевязи и бритоголовый с синяком на черепе - явно не наполнял уверенностью.
   "Авторитетный человек" остановил жалобщиков властным движением руки и смерил Джао Да испытующим взглядом. Летчик не отвел глаз - после всего, пройденного в жизни, объяснение с тюремным вожаком не казалось серьезным. Хотя и могло привести к серьезным последствиям, Джао Да хорошо отдавал себе в этом отчет.
   - Меня зовут Джордж Келли Барнс, - сказал "Пулемет", как оказалось, предпочитавший пользоваться собственным именем. - На "Скале" я обладаю законодательной, исполнительной и судебной властью.
  - Мистер Джордж Келли Барнс, а как же начальник тюрьмы? - Джао Да изобразил наивность.
  - Начальник Эдвин Своп - четвертая ветвь власти, - ответил "Пулемет" Келли спокойно, что характеризовало его с лучшей стороны. - Нечто вроде прессы, которая ничего не меняет, только портит всем жизнь.
  Джао Да кивнул. "Пулемет" Келли продолжал ровным, но безапелляционным тоном:
  - Я знаю, кто вы, мистер Джао, и знаю о ваших разногласиях с мистером Пристелсом и мистером Ласовски. За обиду вы должны им ваш недельный заработок в прачечной. Завтра вы вернетесь к работе там. Мистер Селкирк, босс над прачками, положительно вас рекомендует.
   - Они напали на меня первыми, - упрямо ответил Джао Да; он уже понимал, что придется заплатить, но хотел "выдержать марку".
   - Ударили первым вы, - невозмутимо ответил "Пулемет" Келли. - Здесь это значит больше.
   - Мистер Келли, вы позволите, чтоб красный так дешево отделался?! - возмутился долговязый с подбитой рукой. - Китайский шпион оскорбил честь ветерана Армии США...
   "Пулемет" Келли окатил спорщика с ног до головы холодным взглядом, и долговязый подавился словами.
   - Ветерана чего, Пристелс? - со вкусом проговорил "обладатель трех ветвей власти". - Всю дорогу ты муштровал кадетов в Вест-Пойнте, там и пристрастился мучить молодых мальчиков. А когда армия вышибла тебя с позором, не бросил своих грязных привычек, за это ты здесь! Сделай себя невидимым.
   Долговязый испарился. Остальные заключенные негромко, но искренне хохотнули.
   - А вы, - обратился "Пулемет" Келли к Джао Да, - Зайдите после прогулки на Совет , вас проводят. Зная ваше военное прошлое, я хотел бы услышать свежее суждение по вопросу тактики. Здесь не занимаются политикой. Мне нет дела до обвинений вас в шпионаже. Если вы действительно стали помогать разведке вашей страны в состоянии войны, я считаю это нормальным.
   Война в Корее снова настойчиво напоминала о себе...
   ***
   Помещение, которое использовалось в самом строгом узилище Северной Америки для хранения моющих средств, швабр, ведер и прочего инвентаря, на деле представляло собою нечто вроде зала совета. Тут собирались здешние "лица, обличенные общим доверием". Джао Да быстро заметил: на "Скале" очень многое - не то, чем кажется, и не так, как кажется. Во всяком случае полдюжины "серьезных людей", среди которых китайский летчик сразу узнал самого "Пулемета" Келли, черного "царя горы" и "прачечного" мистера Селкирка, с уверенным видом восседали за столом и пили кофе в то время, когда всем заключенным надлежало быть на работах или уныло сидеть с своих камерах. Толстощекий надзиратель, приведший Джао Да, даже подкозырнул собравшимся, на первый взгляд небрежно, но с заметным внимательному наблюдателю подобострастием:
   - Китаец доставлен, джентльмены! - и встал на страже у железных перил тюремной балюстрады, охраняя якобы Джао Да, а на самом деле - сходку тюремных вожаков.
   - Мистер Джао, Совет удостоил вас чести присутствовать благодаря вашей репутации, - несколько возвышенным слогом обратился к Джао Да "Пулемет" Келли, - Вы опытный обученный военный. Многие на "Скале" раньше служили в армии, но редко кто поднялся выше капрала. Если сюда попадают бывшие офицеры, типа мистера Пристелса, которому вы сломали руку, то они люди порочные, и веры им нет. В вашем случае мы полагаем, что имеем дело с честным человеком. Мы - такие же, и потому предупреждаем: если мы разочаруемся в вашей чести, вы ответите, как принято в наших кругах. "Скала" - сродни маленькому городку на Диком Западе. Здесь обо всех все известно, и ничто не скроется от наших глаз. Ясно ли это вам?
   - Яснее некуда, - ответил Джао Да; он был наслышан об "ответе чести" преступного мира.
   "Пулемет" Келли удовлетворенно кивнул, а черный "царь горы" заметил с присущим американским неграм пафосом:
   - Честь - это не просто слово, бро!
   - Джентльмены, можно ли считать приведение к присяге завершенным и перейти к делу, - почтительно, но твердо предложил Джао Да. - Не думаю, что в ваш клуб приглашают каждого нового заключенного, следовательно... Чем я могу быть вам полезен?
   - Сразу видно делового человека, - усмехнулся одним ртом "Пулемет". - Извольте. Вы - офицер, более того, летчик, мистер Джао. Следовательно можете оценить ситуацию in cоmpleto ... Не удивляйтесь, я знаю латынь. Прежде чем одна роковая женщина заставила меня взять в руки пистолет-пулемет "Томпсона" , я изучал естественные науки в университете штата Миссисипи...
   - Довольно лирики, мистер Келли, - оборвал признания красноречивого гангстера желчный субъект с очками на носу, в котором тоже угадывался образованный человек. - У нас есть более насущные вопросы.
   "Пулемет" водрузил на стол макет Алькатраса, мастерски сработанный из папье-маше, спичек и раскрашенных коробочек - узники во все времена были мастерами таких поделок. Джао Да впервые увидел "Скалу" целиком и поразился, насколько густо и плотно лепились на этом крошечном каменном островке громоздкие постройки.
   - Представляю вам наш милый дом, мистер Джао, - невесело произнес "Пулемет". - Вот это тюремный корпус, в котором мы с вами находимся, блок А. Есть еще блоки В и С, в последнем содержатся "цветные"...
   - Которых бросили за решетку только за цвет кожи! - вклинился "царь горы" таким громовым голосом, будто выступал на собрании самообороны негритянского "гетто". Остальные не обратили на выходку главного негра ни малейшего внимания, они давно привыкли.
   - Есть еще блок D, здесь, в восточном крыле, - продолжал "Пулемет", используя в качестве указки обгрызенную зубочистку. - Это штрафной блок, вы сами побывали там в "уединении", мистер Джао. Здесь - казарменный корпус, вот квартира коменданта, офис, водонапорная башня, маяк... Это развалины со времен, когда здесь был форт, ничего интересного. О "Скале" за ее пределами знают в основном по слухам, и все они не соответствуют действительности, в основном тот, что здесь сносно кормят. На деле единственным спеиалитетом в здешней столовке являются резервуары со слезоточивым газом, подвешенные под потолком, чтобы перетравить нас в случае беспорядков. Это связано с другой ложью, о том, что мы здесь только и делаем, что ненавидим и убиваем друг друга. Большинство из нас понимают, что товарищей по несчастью не выбирают, нас выбрал закон США...
   - Беззаконный закон Америки белых! - рявкнул "царь горы".
   - Помолчи, жертва беззакония, - раздраженно заметил "Пулемет" и продолжал: - Чтобы наша жизнь на "Скале" была сносной, мы создали Совет. Он решает споры, следит за возвратом долгов и... еще кое-чем занимается. Мы можем многое, но главная проблема остается нерешенной.
   - Можете не произносить этого слова, мистер Келли, - предупредительно поднял ладонь Джао Да. - Я понял. Поговорку "из Алькатраса не бегут" вы намерены превратить в очередной слух, не соответствующий действительности?
   "Пулемет" понимающе развел руками:
   - Не будет преувеличением, если скажу: каждый из нас видит побег во сне. Но, к сожалению, из Алькатраса действительно не бегут. Нас охраняют не только надзиратели, которых здесь больше в соотношении к заключенным, чем в любой из тюрем США... Среди них есть понимающие люди, типа мистера Хамстора, который сейчас подпирает перила снаружи. Они предпочитают не обострять отношения с нами, а выгодно их использовать. Выбраться из корпуса при наличии технического воображения возможно. Если надо, найдутся и охранники, которые отвернутся. После проклятой резни сорок шестого года (тогда погибли и наши, и законники), мы дали слово, что силовых выступлений больше не допустим, а законники - что не будут стрелять на поражение, если на них не нападут. Но лучше всех нас стережет сама чертова "Скала"!
   - Отчего же? - поинтересовался Джао Да. - Расстояние до берега не кажется таким большим. Когда меня водили по здешним коридорам, пару раз я видел через решетку, как сбегают к морю улицы Фриско на той стороне пролива, мог даже различить движущиеся автомобили. Шум города долетает сюда во время прогулок! Кажется, так близко...
   - От этой недосягаемой близости хочется выть!! - впервые за все время "Пулемет" Келли позволил себе не сдерживать эмоций, и то были отчаяние и тоска. - Чуть больше мили до берега! Но вода в заливе и летом холодная, как лед, а течение такое подлое, что относит пловца обратно на "Скалу"! Законникам и не надо стрелять, залив делает все за них. Те, кто пробовал спастись вплавь, возвращались полумертвые от холода - прямо в "дыру"... Это штрафное местечко похуже "уединения"! Один парень, спортсмен, силач, отличный пловец, пробовал бороться до конца... Он утонул на середине пролива!
   - Но утонул свободным! - бросил угрюмый тип с перебитым носом. - Я был моряком, смерть в соленой воде по мне. Я бы попробовал следующим. Каждый бы попробовал, если Совет одобрит.
   - Не одобрит! - отрезал "Пулемет", - Здесь триста с лишним живых душ, отрезанных от мира. У каждого остались за проливом родные и близкие, которым он не может послать известие о себе, чтобы тюремный цензор не замазал два слова из трех... У многих осталось дело, которому необходимы их решение или информация. Мне не нужны плавающие в заливе трупы. Нужен тот, кто сумеет как-то перепрыгнуть проклятую воду и доставить письма!!
   - Дадим мзду Хамстору или другому из законников, - предложил кто-то. - Когда поедет на берег...
   - Законники трусливы! Это не контрабанда сигарет и бурбона, законник обосрется. Мзду возьмет, скажет: сделал, а бумагу сожжет или выкинет в залив. Мы не сможем проверить.
  - Или донесет начальнику.
  - Такое можно доверить только человеку чести.
  - Проклятые белые задницы, найдите хоть одного из вас, у кого была бы честь!
   Джао Да понял, что Совет занялся бесконечным и безрезультатным обсуждением болезненной для него темы, и далеко не в первый раз. О летчике-Китайце вожаки узников Алькатраса, удрученные своим бессилием, попросту забыли. Это и отличало их от воинского начальства - частности заслоняли им общее.
   - Джентльмены, если мне будет позволено вставить слово, - негромко произнес Джао Да. - Ведь для этого вы и вызвали меня.
   "Пулемет" Келли поцокал языком, призывая собрание к молчанию. Все выжидающе уставились на Джао Да.
   - Если сила морского течения препятствует преодолеть пролив, я предлагаю использовать для этого силу воздушного течения! - сказал Джао Да.
   - То есть как? - недоверчиво переспросил субъект в очках. - Перелететь на аппарате тяжелее воздуха?
   - На аппарате легче воздуха, - пояснил летчик. - Типа аэростата или балансирного планера. У меня в юности был подобный опыт.
   Некоторое время царило сосредоточенное молчание. "Сенаторы Алькатраса" внимательно изучали Джао Да глазами, соображая, заслуживает ли доверия этот невысокий китаец средних лет, о котором было известно, что он летчик-ас и красный шпион. Прежний жизненный опыт, в основном основанный на суровых законах преступного мира, учил их, что слово - совершенно особая материя. Его нельзя "основывать на воде", дав его - нужно держать и уметь отвечать за него.
   - То есть, Китаец, ты предлагаешь улететь со "Скалы" на чем-то вроде бумажного самолетика, типа тех, что делают мальчишки? - недоверчиво спросил кривоносый угрюмец.
   - Ты ведь был моряком, насколько я понял? - Джао Да парировал встречным вопросом. - Тогда сам понимаешь разницу между игрушечным корабликом из газетки и парусным судном. Планеры способны преодолеть расстояние в несколько километров и более, используя движение воздушных потоков. Признаюсь честно, первый планер, построенный мною еще в гимназии, пролетел несколько меньшее расстояние. Но с тех пор я многое узнал и обдумал. Если нет мотора, а нужен летательный аппарат, то планер - идеальная конструкция для старта с возвышенного места при благоприятном ветре. Он легок, прост в изготовлении, устойчив и управляем. Об этом писал еще Леонардо да Винчи...
   - Никуда без итальяшек, - проворчал моряк. - Почему только этот Леонардо сам не построил планер и не увез отсюда своего Аль Капоне?
   - Он жил несколько в другое время. В средневековой Флоренции...
   Очкастый умник бесцеремонно оборвал Джао Да:
   - Не трудитесь читать им лекции, это малообразованная криминальная публика, за исключением "Пулемета" и меня. Для них все итальянцы всегда будут жить в Чикаго и заниматься рэкетом. А мне объясните одну краеугольную деталь в гипотетической конструкции вашего планера, мистер китайский персонаж Жюля Верна...
   - Я бы скорее сравнил себя с персонажем Александра Дюма, - скромно заметил Джао Да. - С Эдмоном Дантесом , потому что я так же беззаконно брошен в казематы вашего американского Замка Иф, и так же полон решимости устроить побег!
   - Вернемся к делу, - не скрывая недовольства, заявил главный "ученый" Алькатраса. - Допустим, мы сможем построить раму по частям в слесарных мастерских, сохранив это в секрете. Какие-то парни из Копенгагена во время немецкой оккупации склепали в подполье целый броневик , а у нас здесь конспирация пожестче. Допустим, сумеем доставить аппарат на самую высокую площадку - крышу тюремного корпуса, и собрать воедино. Но чем, черт возьми, вы собираетесь обтягивать несущие поверхности, мистер красный шпион? Страницами сочинений Энгельса и Бакунина из моей библиотеки? Маркса и Ленина, в чудодейственную силу которых вы, красные, верите, начальство знает, и поэтому их писаний здесь нет.
   Джао Да выдержал театральную паузу, обвел присутствующих глазами и, хитро прищурившись, остановил взгляд на "прачечном боссе" Селкирке:
   - Простыни из прачечной в качестве материала вас устроят, джентльмены?
   - Таких прочных простыней, как здесь, я нигде не видел, - подтвердил мистер Селкирк. - Наверное, это специально, чтобы мы не порвали их на полосы и не наплели канатов.
   - С простынями ловко придумано, мистер Джао, - вставил, наконец, свое веское слово "Пулемет" Келли. - На них мы увидели столько снов о свободе, что только поэтому они должны понести планер до самой мексиканской границы. Свобода и крылья - слова из одного словаря, братья.
   Все-таки он был странным человеком, этот стареющий гангстер из Оклахома-сити, которого вся Америка называла в свое время "врагом государства номер один". В нем было больше от джентльмена, чем от бандита; больше от генерала, чем от главаря. А где-то в глубине еще сидела чисто американская провинциальная романтическая закваска, с которой впору исполнять на банджо ковбойские баллады в стиле кантри, а не грабить банки с пистолет-пулеметом Томпсона. Еще больше Джао Да уверился в справедливости своей характеристики "Пулеметного мастера Келли" позднее, когда узнал, что за всю свою преступную карьеру он не допустил подельников к совершению ни одного убийства.
   - Даем ли ход проекту Китайца, господа Совет? - деловым тоном спросил "Пулемет". Вид у него был как у исполнительного директора на совете директоров средней американской компании. Поднятием рук здесь не голосовали. Все просто кивнули с подчеркнуто важны видом. Один черный "царь горы" воздел обе толстых лапищи с розовыми ладонями к потолку и возгласил:
   - О Господь, будь благословен, что наделил "цветных" людей разумом! Без нас белые давно передохли бы от своей тупости.
   В дверь осторожно поскреблись, а затем вставилась озабоченная щекастая физиономия надзирателя Хамстора, увенчанная черной ребристой фуражкой с форменной бляхой.
   - Живо по камерам, - буркнул он; затем опомнился и добавил заискивающе, - Джентльмены! Самого "Ковбоя" принесло, тащится по "Бродвею"...
   Это был первый и последний случай за все почти годовое пребывание Джао Да в Алькатрасе, когда он увидел начальника тюрьмы Эдвина Бернама Свопа. И удивился, как этот тщедушный пожилой человек с болезненной походкой, в нелепой ковбойской шляпе и сапогах для верховой езды, явно мучивших его подагрические ноги, может держать в руках судьбы трех сотен самых отъявленных преступников Америки. Хотя, если судить по самому Джао Да и многим другим, с кем злая судьба свела его на "Скале", немало бедолаг здесь вовсе не были теми закоренелыми злодеями, которыми представляло их "благочестивое" американское общество. Скорее - фатальными неудачниками, они оказались здесь по несчастному стечению обстоятельств... Как, наверное, многие в тюрьмах всего мира и во все времена!
   ***
   Дни в тюрьме тянутся бесконечно. Джао Да прекрасно усвоил этот парадокс времени еще в юности, испробовав на себе все прелести грязных гарнизонных гауптвахт на родине. Теперь, в Алькатрасе, он постигал новую гримасу тюремного быта: все тайные работы в тюрьме грозят растянуться на годы. Аббат Фариа, заключенный в замок Иф вместе с моряком из романа Александря Дюма-отца Эдмоном Дантесом (в судьбе которого Джао Да находил немало схожего со своей), четыре года делал инструменты и еще два - рыл подкоп, только чтобы по ошибке прокопаться в такую же камеру... Страх, что в одночасье вся тщательно засекреченная работа может быть обнаружена надзирателями или выдана предателем, отравлял бесконечные дни тягостным ощущением отчаяния. Однако надо было держаться, работать, не терять надежды, не ослаблять бдительности, да еще и поддерживать дух в своих помощниках. Только в этом случае, как бы долог не был тюремный коридор, в его конце забрезжит свет! Надо сказать, соблюдать конспирацию, производить под видом обыденных тюремных работ самые сложные запретные вещи и не терять надежды в Алькатрасе умели.
   Чертеж и расчеты летательного аппарата, которые Джао Да создавал ночами при тусклом электрическом свете, долетавшем в его камеру с "Бродвея", во время многочисленных обысков приходилось прятать известным заключенным физиологическим путем, который не может быть описан на литературных страницах. Когда проект был готов, чертежи со смятых листков были в точности перенесены тюремными художниками (в Алькатрасе существовала собственная изостудия!) на вощеную бумагу и известным одному "Пулемету" Келли путями размножены на ротаторе в канцелярии начальника. Затем настала пора механиков. Авторитетные заключенные ради этого обеспечили перевод Джао Да из прачечной в мастерские.
   В качестве материала для производства рамы летательного аппарата Джао Да, с учетом своего авиационного опыта, избрал алюминий. Прочность пришлось принести в жертву легкости. Но основным летным фактором должна была стать именно легкость - планеру предстояло, полагаясь только на силу ветра и восходящих воздушных потоков, перемахнуть двухкилометровый пролив. К тому же алюминия в мастерских было предостаточно. Из трубок этого светлого податливого металла изготавливали тележки, на которых по камерам развозили книги из библиотеки, паек лишенным столовой (местного клуба!) штрафникам или, наоборот, возили пациентов в госпиталь, а злостных нарушителей режима, отказывавшихся идти самостоятельно - в "дыру" (надзиратели на "Скале" славились ленью - не на руках же тащить упрямца в карцер!). Толковый помощник начальника тюрьмы, которому Джао Да изредка продолжал давать советы по технике пилотирования, не мог не догадываться, что в мастерских и в прачечной, где регулярно "списывались за износом" простыни, происходит какая-то необычная активность. Но тюремщик более всего ценил стабильность в своем королевстве решеток и запоров, и не хотел злить опасную братию "Скалы" внеочередными перетрясками тюрьмы. Он был слишком уверен в невозможности побега по морю. Представить, что заключенные планируют улететь по воздуху, даже у этого неглупого человека не хватало воображения.
   Джао Да осуществлял общее руководство работами, насколько это было возможно при том, что их процесс был разбит на десятки отдельных и, казалось, не связанных между собою операций. Самые ответственные узлы летчик делал своими руками. Тешила мысль, что, если Джао Да и не первый китаец после славного пионера неба Фэн Жу, который создает в Америке летательный аппарат собственной конструкции, то по крайней мере - в первой десятке. Главным мастером проекта Джао Да выбрал Сэма, бывшего рабочего всемирно известного производства "машин американской мечты от папаши Форда" из соседний камеры. Несмотря на простоватый нрав, руки у Сэма были золотые, а ум - неутомим на различные технические хитрости. В роли полезного скептика, который указывал на слабые места и подсказывал интересные решения, выступал желчный очкарик, тюремный библиотекарь, которого на "Скале" называли: "Профессор". Джао Да знал американскую привычку титуловать "профессорами" всех педагогов, начиная с учительницы младшей школы. Но вечный критик действительно в свое время носил ученое звание профессора математики Северо-Восточного университета в Бостоне. Пока однажды, как рассказал знавший все про всех приятель-итальяшка, Профессор не застал молодую красавицу-жену в постели сразу с двумя жеребцами-студентами и не взял ружье...
   - У каждого здесь есть свои скелеты в шкафу, - усмехался "Пулемет" Келли. - У Профессора их целых три, один из них - с размолоченным в труху черепом. Ружье у него было двуствольное, последнего оскорбителя он забил прикладом... А так как папашей этого последнего был судья, бедняге очкарику пролегла прямая дорога в Алькатрас. Обычная американская история!
   За месяцы в Алькатрасе Джао Да близко сошелся с этим вчерашним гангстером с замашками военачальника и почти литературной речью. Как видно, мистер Джордж Келли Барнс видел в китайском летчике человека того мира, к которому сам стремился принадлежать, пока жестокая красотка с личиком с постера голливудской мелодрамы и умом разбойничьей атаманши не сделал из него того, кого узнала вся Америка.
   - Ты офицер и джентльмен, Китаец, герой войны и летный ас, - сказал как-то "Пулемет" Келли; они уже были настолько дружны, что называли друг друга по прозвищам. - Ты привык считать: честь - это у вас, в строю, на войне. Но есть разные виды чести, особенно в Америке. Здесь можно преступать закон и быть честным человеком. В этом, наверное, уникальность нашей страны. Мы в наших отчаянных приключениях в Оклахоме называли себя "стрелками чести". Мы считали правилом вежливый тон со всеми, когда брали банки: "Леди и джентльмены, это ограбление, сохраняйте спокойствие...", никогда не применяли насилие. Только если кто-то из охраны схватится за пушку, и придется его успокоить. Мы не забирали даже цента у тех, кто живет своим трудом. Нашими "клиентами" были исключительно денежные мешки, типа того нефтяного спрута Уршеля, на похищении которого мы с моей Кэтти и сгорели... Я никогда не лез в Робин Гуды или в добрые самаритяне, как некоторые из нашего круга. Никогда не давал денег на благотворительность или беднякам просто за голубые глаза... Дармовые деньги создают бездельников. Но во всем, что мы делали, была честь, не хуже чем у вас на войне. И на пулю налететь было не меньше шансов!
   Пока шла работа, Джао Да старался гнать от себя мысль, кому выпадет удача улететь со скалы на его крыльях. По логике вещей, единственным кандидатом был он, как профессиональный летчик. Но брать на себя единственный шанс спастись, когда эта возможность может быть стократ важнее какому-то другому бедняге, казалось бесчестным. "Пулемет" Келли все-таки заразил его своими беседами об уголовной чести!
   - Письма, которые хотите отправить с планером, пишите чернилами, ни в коем случае не карандашом! - говорил Джао Да. - Если аппарат не долетит и рухнет в воду, не хочу, чтобы законники их прочли из-за моей ошибки в расчетах...
   ***
   Этот день ничем не отличался от череды других, как роба одного из узников не отличается от робы другого, форма одного надзирателя от формы остальных. Потому Джао Да был немало удивлен, когда увидел за решетчатой дверью своей камеры плечистого человека, одетого необычно для "Скалы" - в черное облачение методистского священника, с шарфом со священной символикой на плечах.
   - Я пришел принести тебе благую весть, сын мой! - прогнусавил приторным голоском служитель культа.
   - Вы что-то путаете, я буддист, - начал было Джао Да, но "святой отец" сделал властный жест рукой. Повинуясь, охранник в конце коридора повернул нужную комбинацию рычагов и открыл дверь камеры Джао Да.
   - Заткнись, Китаец! - скомандовал служитель культа голосом "Пулемета" Келли. - Переодевайся!
   Гангстер бросил Джао Да коричневый шерстяной костюм, который явно был подшит по его мерке, и дешевую рубашку. Джао Да поспешил натянуть гражданскую одежду, от волнения не сразу попадая в рукава и брюки. Что-то подсказывало ему - сейчас свершится! Или не свершится, но все равно - предстоит долгожданный рывок к свободе. Его самого или чей-то еще.
   Они зашагали по "Бродвею" спокойным шагом людей, которые имели право свободно ходить по главному "проспекту" Алькатраса. Джао Да это давалось сложнее, а Джордж Келли Барнс вел себя непринужденно, как опытный актер на сцене. Боковым зрением Джао Да видел товарищей по несчастью в их зарешеченных клетушках, похожих на могилы. Они усердно делали вид, что заняты своими делами. Но изредка китайский летчик встречал мимолетные взгляды, исполненные жгучей завести и безнадежной тоски.
   Черноволосый молодой охранник возле решетки выхода вдруг гальванически дернулся, как от удара током - то ли тоже нервничал, то ли в последнюю минуту решил заступить им дорогу.
   - Дай огоньку, сын мой! - с невозмутимым видом приказал ему "Пулемет" и вытащил из кармана сутаны сигару.
   Надзиратель дрожащими руками чиркнул спичкой. Гангстер, не торопясь, со вкусом прикурил, поблагодарил кивком:
   - Ну вот, Виндичелли, теперь наконец купишь себе нормальную зажигалку.
   Когда они оказались на черной лестнице, ведшей на крышу тюремного корпуса, "Пулемет" Келли на ходу кое-что объяснил Джао Да, не выпуская сигары изо рта:
   - Мы решили: сегодня! Сегодня двойная удача. Во-первых "Ковбой" принимает кучу добросердечных христиан из Фриско, они приехали позаботиться о наших заблудших душах. Сейчас показывает им часовню, в которой я последний раз был, когда там крутили фильм с танцующими девчонками... А во-вторых, парни с маяка поделились метеосводкой. Сегодня такая скорость ветра, о которой ты говорил.
   - Направление? - поинтересовался Джао Да, прыгая за длинноногим гангстером через две ступеньки.
   - Тут есть проблема, - "Пулемет" Келли заметно помрачнел. - Дует прямо в море, будь он проклят... Но ты же говорил: управляя рулями, можно изменять курс. И про эти, как их? Встречные воздушные потоки!
   - Опытный пилот может справиться...
   Летчик и гангстер поднялись на крышу корпуса и протиснулись в маленькую служебную дверцу. Для этого пришлось согнуться в три погибели не только рослому Джорджу Келли Барнсу, но и невысокому Джао Да. Летательный аппарат, полностью собранный, стоял на рельсах из строительных балок. Белые крылья из тюремных простыней едва заметно трепетали на ветру. Кажется, он уже рвался в полет. У канатов, удерживавших планер, стояли в комбинезонах персонала тюрьмы рабочий Сэм и библиотекарь Профессор.
   На ближайшей вышке торчал знакомый надзиратель Хамстор, его толстые щеки было видно со спины. Он старательно делал вид, что его больше всего интересует пыль на затворе карабина - до бесконечности тер оружие розовым носовым платком.
   - Садись и отчаливай, Китаец, пока ветер не угомонился, или не застукали, - "Пулемет" Келли сунул в руки Джао Да туго набитый канцелярский портфель. - Здесь собраны слова всей "Скалы", и по серьезному делу, и тем, кого мы любим. Писано чернилами, как ты и предупреждал. Или доставь их по адресам, или тони в проливе в обнимку с ними!
   - Так полечу я? - спросил Джао Да. Его вдруг охватило чувство огромного стыда перед этими отверженными, но великодушными людьми, которые так по-царски и по-рыцарски предоставили именно ему один шанс на триста душ.
   - А кто еще, черт побери?!
   - Может лететь Сэм, его руками собран каждый узел в планере, он отлично знает конструкцию и систему управления... Он простой работяга, оказался здесь случайно!
   Сэм отрицательно замотал головой:
   - Нет, я никогда и пассажиром-то не летал! И потом, если улетишь ты, Китаец, у меня останется шанс на мировую революцию!
   Оказывается, он умел шутить, сосед Сэм.
   - А вы, Прфессор? У вас достаточно теоретических заний...
   - Я не полечу. После того, что я сделал, я могу сохранить самоуважение только в этих стенах. Для интеллигентного человека очень важно - уважать себя. Вы не поймете, мистер Джао, вы военный. Зато отлично справитесь с управлением, вы достаточно безумны для этого!
   - А ты, "Пулемет"?
   - Шутишь, Китаец? Под моей тушей твоя этажерка рухнет, не долетев до Восточной дороги ! Залезай на шею своей птичке, или ты просто струсил?!
   Джао Да вместо ответа занял место на пилотском сиденье планера и тщательно пристегнул портфель с письмами узников ремнем.
   - Если... нет - когда долетишь до Фриско, сразу бери такси до Чайна-тауна, там ты потеряешься среди своих, - наставлял его напоследок "Пулемет" Келли; четкие инструкции были важнее слов прощания. - Держи немного денег, пригодятся... Там найдешь отель "Сяо", предъявишь на рецепции вот этот окурок с моим фирменным прикусом (вот для чего, оказывается, старый гангстер закурил сигару, понял Джао Да) и скажешь эти условные слова...
   Последовала непереводимая тирада на языке , отдаленно напоминавшем латынь, которую "Пулемет" заставил китайского летчика трижды повторить наизусть.
   - Если все удастся, наши парни на воле помогут тебе выбраться из страны. Профессор, отпускай свою катапульту!
   Джао Да почувствовал сильный удар сзади, подбросивший его летательный аппарат в воздух, томительную пустоту первых секунд после отрыва от твердой основы... А потом ветер наполнил крылья планера, и он начал свой бег по небесному полю.
   "Я лечу, я снова лечу! - подумал Джао Да, отклоняя рули в положение набора высоты; в качестве тяг выступали железные струны от сушки из прачечной Алькатраса. - Надолго ли? Будь что будет! Благодарение Будде Амида за этот полет, за каждый свободный вздох... И вам, праведные предки семьи Джао!"
  
  
   Глава 3
   Пилот или ковбой?
  
  Одним жарким летним вечером 1952 года жители Сан-Франциско, отдыхавшие на городском пляже недалеко от Яхт-бухты, заметили в небе странный летательный аппарат. Он быстро приближался со стороны залива в абсолютной тишине - звука работающего мотора не было. Вскоре глаз мог отчетливо различить необычную машину с двумя широкими белыми крыльями с полукруглыми расширенными законцовками. Ее хрупкий на вид фюзеляж был собран из каких-то блестящих трубок, а белое хвостовое оперение напоминало самолетные киль и рули высоты.
  Общительные обитатели Фриско оживленно делились предположениями - что бы это могло быть? Одному водителю автобуса, бывшему солдату, высаживавшемуся в Нормандии с дивизией "Кричащие орлы" , аппарат напоминал десантный планер; пожилой учительнице, знакомой с историей человеческой мысли - проект самолета Леонардо да Винчи.
  Приближаясь к кромке берега, летающая машина пошла на снижение. Было видно, как ее пилот, сидевший в открытой люльке между крыльями, отчаянно машет рукой, призывая пляжную публику освободить место для посадки. Отдыхающие опрометью бросились в разные стороны. Аппарат с треском врезался в песок, по инерции проехал несколько метров и уткнулся в пляжные топчаны. Пилот вылетел со своего кресла, перекувыркнулся через голову, тотчас пружинисто вскочил на ноги и принялся отряхивать свой дешевый коричневый костюм. Кроме больших стеклянных очков, ничего в его наряде не указывало на летную профессию.
  Нежданного небесного гостя окружила шумная толпа. Кто-то осыпал его ругательствами, за то, что "проклятый аэроплан" раздавил им сэндвичи и опрокинул пиво. Но большинство шумно выражали восхищение смелым планеристом и участливо интересовались, не пострадал ли он.
  - Благодарю, леди и джентльмены, пара ушибов, не стоит вашего беспокойства, - вежливо ответил пилот. Он снял очки, и стало очевидно его азиатское происхождение. Но английский у воздушного авантюриста был первоклассный, с узнаваемым американским произношением.
  Не укрылось от внимания очевидцев и то, что прилетел он со стороны зловещего тюремного острова.
  - Сэр, а вы бежали на этой штуковине из самого Алькатраса? - спросил мальчишка лет десяти, прижимавший к груди футбольный мяч.
  - Да, приятель, - с улыбкой ответил Джао Да (а это был именно наш герой). - "Пулемет" Келли велел передавать тебе личный привет.
  Взрослые весело захохотали, оценив шутку, но детвора подняла восторженный крик.
  - Вы настоящий гангстер, сэр? - воскликнула щуплая девчонка с огромными восхищенными глазами.
  - Нет, мисс, я настоящий летчик, - Джао Да отвесил юной почитательнице чеканный полупоклон. - Этот аппарат я дарю юному поколению Сан-Франциско, пусть он станет первым шагом в интересе к авиации! Где бы я мог поймать такси?
  - Здесь, на улице Мейсон, или на бульваре Марина, мистер! - с готовностью принялись объяснять сразу несколько человек. Все-таки простые янки были славными людьми!
  - Давайте, я провожу вас, отважный пилот, - предложила одна дородная леди томным голосом, - Только надену платье, чтобы не очень привлекать внимание купальником...
  Джао Да галантно поцеловал ей ручку:
  - Польщен, но доберусь сам, мадам! Привлекать внимание мне нужно меньше всего.
   ***
  - В Чайна-таун, дружище, - сказал Джао Да таксисту в дешевеньком желтом "Форде".
  - Мог бы ничего не говорить, и так понятно! - оскалился в ответ мясистый негр.
  Старейший в Америке китайский квартал живо напомнил Джао Да предвоенный Шанхай, когда он еще не был наполовину превращен в руины. Дома, конечно, были типично американские - унылые кирпичные коробки в четыре-шесть этажей с зачем-то выпущенными на улицу ржавыми лестницами в много пролетов. Однако от обилия затейливых китайских вывесок, витрин, бумажных фонариков, цветных флажков и декоративных драконов всех цветов радуги буквально рябило в глазах. Толпа на улицах, состоявшая преимущественно из китайцев, изъяснялась на всех диалектах и языках Поднебесной, щедро сдобренных английскими словами. Наряды были самые разнообразные - от типично американских до традиционных китайских с всевозможными промежуточными вариантами. А по сравнению со специфическими запахами, доносившимися здесь из многочисленных закусочных, прачечных, помоек, общественных уборных и так далее, предвоенный Шанхай просто благоухал.
  Джао Да без труда отыскал отель "Сяо" - его показал первый же прохожий. На полутемной рецепции старая беззубая китаянка без видимого удивления выслушала условные слова от Келли "Пулемета" и приняла его фигурный окурок, а затем прошамкала летчику почему-то на английском:
  - Я провожу вас в комнату. Ждите, к вам придут.
  В такой же полутьме крошечного номера Джао Да, не снимая пиджака и ботинок, бросился на скрипучую кровать, подложил под голову портфель с посланиями парней из Алькатраса, и стал ждать. Несмотря на удачно обретенную свободу, в голову лезли невеселые мысли. Ждать - чего? Пока в эту хлипкую дверь вломятся "копы" и поволокут его обратно в камеру? Говорят, полиция в Чайна-таун не суется... Но где гарантия, что бывшие дружки Келли "Пулемета" не наплюют на указания своего босса-арестанта? Тогда, в лучшем случае, Джао Да окажется на улице очередного незнакомого американского города, где за ним будут гоняться все многочисленные службы псевдо-охраны псевдо-порядка США. В худшем же случае - гоняться "копам" будет уже не за кем. "Пулемет" рассказывал, как гангстеры избавляются от тех, кто случайно прикоснулся к их тайнам.
  Может, лучше просто встать и уйти, оставив проклятый чемодан с гангстерскими записками? Но Джао Да дал слово своему тюремному другу: "Из рук в руки!" Нарушить обещание он не вправе хотя бы потому, что без Келли "Пулемета" ему нипочем было не собрать планер и не улететь из проклятой тюрьмы на острове!
  "Карма, моя черная карма, опять ты - игрушка чести, опять - в руках чужих людей..."
  Дверь открылась без стука или предупреждения. На пороге возникли двое квадратных мужчин в твидовых костюмах и низко надвинутых на глаза шляпах. Под левой рукой у обоих угадывалась плечевая кобура. Джао Да не раз видел гангстеров в американских фильмах, но не думал, что в реальности они будут так похожи и узнаваемы.
  - Мистер Джао Да, известный как "Китаец", у вас есть нечто для нас от мистера Джорджа Келли Барнса, - сказал один из них, тщательно выговаривая условленные слова.
  - Известного как "Пулемет", - добавил другой.
  Джао Да не спеша поднялся со своего печального ложа и передал "крутым парням" портфель с бумагами. Гангстерская конспирация в иных условиях могла показаться ему смешной и вычурной, как в плохом фильме. Но сейчас от нее слишком многое зависело в его жизни.
  - "Пулемет" Келли - мой друг, - Джао Да намеренно подчеркнул последнее слово (играть роль киношного бандита - так до конца!). - Он обещал мне взамен помощь.
  Первый гангстер жестом, давно знакомым из тех же источников, прикоснулся к шляпе:
  - Мы люди чести, мистер Джао. Все обещанное будет сделано.
  Из-за широких спин посланцев потустороннего закону США мира выскользнула давешняя старая китаянка с широкой шелковой лентой в руках.
  - Завяжите глаза, сэр, - не допускающим возражений тоном, но предельно корректно велел один из гангстеров. - Это для общей безопасности. Идемте с нами, все будет ОКей.
  - Тазик с цементом вы тоже приготовили, парни? - пошутил Джао Да, завязывая узел на затылке.
  Однако парни в костюмах, как и положено было по сценарию гангстерского кино, не понимали юмора.
  - Не говорите дерьмовых глупостей, сэр, - они употребили американское идиоматическое выражение "bullshit", - Мы отвечаем за свои слова.
  "Американские фильмы про бандитов, оказывается, не такие уж сказки, - думал Джао Да, пока гангстеры заботливо вели его под руки к автомобилю. - Хотя, еще вернее, молодое поколение бандитов, насмотревшись кино, начало копировать модель поведения с экрана... Это Америка!"
   ***
  Автомобильное путешествие с парнями, преступавшими закон, продолжалось два дня. Джао Да сделал из этого вывод, что везли его очень далеко (американцы любили гонять по своим автотрассам с предельной скоростью). Уж не в Оклахому ли, место уголовных "подвигов" "Пулемета" Келли? Следить за сменой окрестных пейзажей летчику мешала повязка на глазах, и он либо спал, либо развлекал своих немногословных попутчиков разными воздушными историями. На ночь они остановились в типичном американском придорожном мотеле, персонал которого, похоже, был "в теме". Во всяком случае, никто не возмутился и не удивился, когда Джао Да с завязанными глазами провели в комнату. Там повязку сняли и принесли обильный ужин, но тщательно занавесили окно и настоятельно попросили не отодвигать шторы. В окно выглянуть не удалось даже ночью. Караульная служба у гангстеров была налажена надежнее, чем во многих армиях. Пока один дрых в своей комнате, второй сидел возле окна у ночника и просматривал комиксы; на половине ночи они поменялись.
  Наконец Джао Да привезли на типичное американское ранчо с изрядно постаревшим деревянным домишком и корявыми загонами для двух дюжин бычков и нескольких лошадей. О его географическом местонахождении судить можно было только по возвышавшимся на горизонте серым горам. Для иностранца, пусть и прожившего в США некоторое время, это место называлось просто: "где-то в Америке". "Сопровождающие лица" тоже понимали это, и сняли Джао Да повязку еще на подъезде. Вообще, они были не очень общительные, но вполне дружелюбные парни; или приятельство Джао Да со знаменитым "Пулеметом" Келли делало их таковыми.
  На ранчо Джао Да довелось соприкоснуться еще с одной сценой из гангстерской жизни, напоминавшей кино несколько менее. Его ждала встреча с несколькими "большими людьми", ровесниками "Пулемета". Они мало походили на "бандитских боссов", больше - на обычных "средних американцев"... А еще больше - на постаревших хищников, изрядно затравленных и постоянно оглядывающихся через плечо: нет ли погони? Как видно, "рука закона" в США была не всегда бессильна, и с годами все ближе подбиралась к их горлу.
  На столе лежали распечатанные письма, вывезенные при воздушном побеге с "острова дьявола". Непохожие на себя боссы много курили, но не "статусные" сигары, а обычные сигареты, пили не бутлегерский виски, а крепкий кофе из высоких чашек, и много спрашивали. Джао Да обстоятельно рассказывал о том, как "Пулемет" Келли и другие знакомые заключенные устроились в замкнутом и застывшем мирке Алькатраса, о тюремном режиме и известных путях его обхода, о тюремщиках и "безликом" начальнике. Особенно интересовал его собеседников предстоящий перевод "Пулемета" в тюрьму Ливенворт, откуда, как летчик догадался, ему планируют устроить побег. Однако назвать собеседниками этих непростых людей было сложно. Когда Джао Да пытался спросить что-то о своем будущем, следовал внешне мягкий, но не подразумевавший возражений ответ: "Вопросы задаем здесь мы, сэр".
  Когда допрос в тайном гангстерском логове был окончен, боссам подогнали автомобили, прежде скрытые где-то поблизости. Машины были сплошь надежные и быстроходные, но весьма среднего класса. Предпочтение отдавалось вполне универсальной для Америки фирме "Форд".
  - Поживите пока здесь, мистер Джао, - сказали на прощание "большие люди". - Слово нашего друга Джорджа Келли будет исполнено. Ждите, за вами приедут. Мы - люди чести.
  Джао Да подумал, что про честь гангстеры любят распространяться не меньше, чем военные. Теперь ему предстояло проверить на собственной шкуре, так ли мало соответствуют эти слова делу, как у офицеров.
  После отъезда боссов у Джао Да начался период жизни, который он, уставший удивляться превратностям своей кармы, называл "ковбойским". Владельцем ранчо оказался один из "больших людей". Летчик не сомневался, что ранчо было для немолодого гангстера прикрытием, и деньги текли к нему по иному руслу, однако жизнь он вел как самый настоящий скотовод Дикого Запада.
  - Можешь называть меня "Дробовик", - представился он для Джао Да. - Джордж Келли был "Пулемет", а я - "Дробовик". Молодыми мы вместе пускались в Оклахома-Сити в отчаянные чудачества!
  "Дробовик" выдал Джао Да поношенную ковбойскую одежду - джинсы с истертыми кожаными гамашами-чапами, выцветшую суконную рубаху в клеточку, старые кавалерийские сапоги и, разумеется, легендарную шляпу с загнутым полем.
  - Переодевайся, мистер Китаец, станешь похож на человека, - довольно бесцеремонно продолжал гангстер-ковбой. - Верхом ездить умеешь, или только летать на своей метле с пропеллером?
  - Детство и юность я провел в Синьцзяне, - ответил Джао Да. - Там я научился держаться в седле задолго до того, как научился летать.
  - Синьцзян, это что, штат в Китае типа нашего Техаса?
  - Очень точное сравнение.
  - Отлично! Поможешь мне гонять ленивую скотину.
  Теперь каждое утро Джао Да и "Дробовик" седлали лошадей, вооружались бичами и лассо, и выгоняли ревущих бычков на пастбище. Обед они варили на костре, как настоящие ковбои. Вернее, варили только кофе, в остальном выручали разогретые американские консервы, надоевшие Джао Да еще в "большую войну". Вечером, загнав упрямое стадо в загон, курили у камина. "Дробовик" разделял общую профессиональную черту местных гангстеров - был не болтлив, и больше о себе ничего не рассказывал. Однако он с интересом слушал байки китайского летчика о воздушных приключениях.
  Так продолжалось до тех пор, пока однажды на грунтовой дороге вдалеке не заклубилась пыль за автомобилем.
  - Твоя работа на ранчо закончилась, мистер Китаец, - сказал "Дробовик"; Джао Да так и не понял, догадался ли старый гангстер, или знал заранее. - Отправишься в Мексику, как все порядочные американские беглецы.
  Двое парней в костюмах и шляпах, как две капли воды похожие на тех, кто забирал Джао Да из Чайна-тауна, все так же крепко, но вежливо завязали ему глаза и усадили в машину. "Посмотреть на мир я теперь смогу только в Мексике, - подумал летчик. - Ну и прощай, Америка! Добра и зла я видел от тебя поровну, и ничуть не жалею тебя покидать!"
   ***
  На этот раз путешествие было недолгим.
  - Приехали, сэр! - сказал один из гангстеров и снял Джао Да повязку. - Дальше вас поведут другие.
  - Это благодарность за ваши услуги нашему делу, - сказал второй и протянул Джао Да тонкую пачку долларовых купюр, перетянутых обычной резинкой.
  Джао Да был не в том положении, чтобы отказываться. Кивнув провожатым и не задавая напрасных вопросов, он вылез из машины. Первое, что он увидел, был выцветший и сильно потрепанный американский флаг на покосившейся радиомачте - значит, он еще на территории США. Рядом скрипел, поворачиваясь на ветру, ржавый указатель направления ветра; такой был в ходу на аэродромах лет двадцать назад. По дырявым ангарам, бурно заросшим травой, Джао Да сразу узнал родную обстановку авиабазы. Очень старой, покинутой еще до "большой войны". Горький вздох невольно вырвался у летчика - он сейчас напоминал себе такое же старое аэродромное поле, с которого давно улетела жизнь.
  Где искать "других, которые поведут его дальше", Джао Да понятия не имел, но проводил умчавшийся автомобиль гангстеров без малейшего сожаления. Он был очень рад, что знакомство с подельниками тюремного друга-приятеля "Пулемета" Келли наконец закончилось, при чем без видимых потерь. Без сожаления Джао Да забросил за плечи холщовый мешок в форме колбасы, с какими обычно сходят на берег американские матросы. В нем лежал один единственный коричневый костюм от "Пулемета" да пара сэндвичей, которыми его снабдил в дорогу "Дробовик". Прогулочным шагом летчик направился в сторону ангаров. Хотелось еще раз побродить по аэродрому, прикоснуться к нижнему краешку неба. Неизвестно, когда он сможет взлететь снова!
  - Хэлло, старый приятель Джао, маленький крутой китайский дьявол! - вдруг раздался от ближайшего ангара на удивление знакомый хрипловатый голос. - Только я отошел помочиться, а эти быки тебя уже привезли! И свалили, слова не сказав.
  Из зарослей кустарника у проржавевшей стены появилась не менее знакомая фигура в легком летном комбинезоне, почему-то тоже с ковбойской шляпой на голове.
  - Шэф! Клэр Ли Шенно, генерал, сэр! - радостно воскликнул Джао Да. - Никак не ждал увидеть именно вас!
  Они крепко обнялись - скорее по-русски, чем по-американски, память о советских соратниках по боевому небу Китая... Генерал сильно постарел, поседел, и, несмотря на широкую улыбку, вид у него был какой-то несчастный. К тому же от него сильно пахало виски, а вместо вечной сигары в углу обветренных губ старого пилота торчал потухший окурок дешевой сигареты без фильтра.
  - Дела у вас тоже неважно, шеф? - с участием спросил Джао Да.
  - Дела у меня всегда превосходно! - захорохорился генерал Шенно, но это у него плохо получилось. Задор быстро улетел, и, провожая Джао Да вдоль линейки заброшенных ангаров, он рассказал:
  - Из армии меня вышибли. Теперь нужны воздушные громилы, чтобы сносить корейские деревни, а не старый воздушный боец. Зато дергали до отупения в чертов сенатский комитет , все пытались выяснить, что я сделал не так в Китае, почему чертовы коммунисты побили старого Чана, а теперь по чем зря колотят нас в Корее... Ничего вменить не смогли, но в приличном обществе стал я нежелательным знакомством. Сижу тихо, пишу мемуары, летаю по случаю воздушным грузовиком, а супруга безжалостно пилит меня китайским мечом за отсутствие денег!
  - Завидую вам, шеф, - Джао Да уловил в невеселой истории генерала только самый близкий себе аккорд. - Вы хоть можете летать... А я стал наземным червем.
  Клэр Шенно посмотрел на него и хитровато прищурился:
  - Не спеши с выводами. Так вот, я говорил - выполняю порой грузовые полеты, в том числе и для... серьезных парней. И вот на днях выходят они со мною на связь и говорят: "Твой летчик -китаец Джао Да?" Отвечаю: "Не только мой летчик, но и друг". Они мне: "Значит, ты должен ему помочь". И вот я здесь. И... Вуаля!!
  Воскликнув последнее слово на языке своих французских предков, генерал Шенно с видом волшебника взмахнул руками... В просвете между ржавыми полукруглыми сооружениями Джао Да увидел знакомый силуэт зачехленного истребителя Кертисс Р-40, стоявшего на заросшей ВПП.
  - Генерал! Шеф!! Дружище!!! - Джао Да снова бросился радостно обнимать старого боевого друга. - Неужели вы нашли бедному беглецу "Пэ-сороковой"?!
  - Ты еще всего не видел, - генерал просиял; чувствовалось, ему приятно выглядеть добрым магом. - Парни, расчехляй! Здороваться потом будете.
  Несколько человек, по виду и одежде - от офисного клерка до простого работяги, в которых Джао Да с радостью узнал бывших пилотов и механиков "Летающих тигров" (он не помнил ни одного имени, но был уверен - это славные парни, они не бросили своего опального командира и своего китайского соратника), принялись сдергивать с самолета брезент. Спустя мгновение, на окрашенном серебрянкой борту истребителя показался Крылатый кот. Он все так же дерзко ухмылялся и курил толстенную сигару.
  - Шеф, ребята, я никогда не забуду того, что вы сделали для меня, - сердечно поблагодарил американских друзей-авиаторов Джао Да. - Вы вернули мне крылья, вернули мне брата! Более того, вернули мне веру в то, что хороших людей в вашей стране больше... Только они не наверху!
  - Благодари лучше того, кто наверху! - растроганно сморгнув (к старости он стал сентиментален), нарочито грубо ответил Клэр Ли Шенно. - Говард Хьюз, главный покровитель авиаторов нашей великой страны, сохранил твой "Томагавк" в целости. Он сейчас очень болен душой, бедняга мистер Хьюз, дела у него идут скверно. Он разогнал прихлебателей и во всех видит угрозу... Но он сразу согласился отдать твоего "Крылатого кота" мне... то есть тебе! Я же просто получил удовольствие, еще раз полетал на истребителе, когда перегонял его сюда.
  - Мистер Хьюз - человек из той плеяды авиаторов, которым обязаны не отдельные люди, а все человечество, - убежденно заявил Джао Да.
  Вместе с боевыми друзьями они еще раз проверили технику старого верного Кертисса (она была в отличном состоянии, за самолетом хорошо "ухаживали"), заправку (полные баки, включая подвесной). Клэр Ли Шенно передал своему бывшему китайскому офицеру связи карту с маршрутом полета, как когда-то на войне.
  - Пойдешь вот на этот аэродром в Мексике, над границей стриги траву на бреющем, - сосредоточенно водя окурком, как указкой, показал он. - Состояние полосы у них похуже здешнего, зато там надежно отстаиваются все борта деловых парней, которые летают через границу. Обойдется в триста баксов за месяц, отдашь парню по имени Мастер Хосе, он там босс. Я ж говорю, цены в Мексике смешные, живи - не хочу!
  Джао Да внимательно изучил карту.
  - Так я и думал, что мы в Техасе, - задумчиво пробормотал он. - Штат, в котором собираются все, кто вольно или невольно преступил ваш закон...
  Уже когда Джао Да пристегнул парашют и, дружески распрощавшись с американскими летчиками, занял место в кабине, генерал Клэр Ли Шенно жестом попросил его подождать стартовать двигатель. С внезапной почти юношеской легкостью старый пилот заскочил на крыло и склонился к кабине, обдав перегаром.
  - Я увидел в твоих раскосых глазах знакомый боевой огонек, - сказал он с откровенностью, сдобренной дешевым виски. - Ты, маленький китаец, один из лучших асов, которых я знал. Я сам вернул тебе крылья. Не удивлюсь, если скоро ты окажешься в Корее, опять у этих красных, воюя против наших парней.
  Джао Да слишком уважал генерала Шенно, чтобы лукавить.
  - Не исключено, шеф, - только и сказал он в ответ.
  - И пускай! В конце концов, офицер и пилот должен воевать за своих! - генерал отчаянно отмахнул рукой. - Воюй, тебя для этого учили, воздушная война сидит у тебя в крови...
  - Скорее - справедливость, - попытался возразить Джао Да.
  - И я о том же. Прошу об одном, капитан Джао. Если окажешься в Корее, пусть никогда твоими крыльями не движет месть американцам! Какие угодно соображения, кроме мести. Молчи, ничего не отвечай. Заводи! Я сам скомандую тебе взлет. Помнишь, как тогда, в Китае? Когда это было... Лети, в следующий раз увидимся на том свете, черт тебя побери!
   ***
  Так сложилось, что Джао Да никогда до сих пор не интересовался Латинской Америкой в целом и Мексикой, ее североамериканский форпостом, в частности. От знакомых американских летчиков он слышал, что у этой страны есть собственные ВВС, которые даже участвовали во Второй мировой, правда, совсем слегка . Однако воздушную границу с США охраняли явно не они. Джао Да с удивительной легкостью пересек рубеж и приземлился на "контрабандистском" аэродроме в приграничном штате с абсолютно непроизносимым названием Тамаулипас. Аэродромные то ли механики, то ли охранники, мрачного вида темноволосые мужчины в невероятно широкополых шляпах-сомбреро, без всякого интереса посмотрели на приземлившийся американский истребитель ("очередной гринго") и на вылезшего из него пилота-китайца ("очередной чино "). Впрочем, когда старший из них, Мастер Хосе, получил условленную сумму за месячный "постой" самолета Джао Да и рекомендации "от самого хенераль Шенно", он оказался вполне услужливым сеньором. Кроме всего прочего, Хосе охотно помог Джао Да освоиться с местными обычаями. На ломаном английском говорили у границы почти все, так что они нашли общий язык.
  Итак, Мексика более всего напомнила китайском летчику его родину предвоенной поры. Официально она именовалась федеративной республикой и даже Соединенными Штатами (не путать с Американским!). Однако любой богач, сумевший набрать себе стаю головорезов и поднявшийся на контрабанде в соседние Соединенные Штаты (Американские!) либо переработке конопли в марихуану, был сам себе президент. Все они периодически воевали как друг с другом, так и с федеральным правительством, а доставалось в этих войнах всегда беднякам-трудягам да случайным людям. Знакомая история, рождавшая у Джао Да почти ностальгические чувства и заставившая первым делом купить револьвер.
  В остальном Мексика быстро очаровала своего китайского гостя. Своими знойными, как у смуглой сеньориты, природными красотами, не скупившимися на страстные яркие краски и заманчивые изгибы. Нарядной, хоть и изрядно облупленной испанской декоративностью своих городов, городишек и поселков. Веселым и жизнелюбивым нравом, с котором она смотрела на мир из своей живописной нищеты. И, конечно, лазурно-синим высоким небом, в котором почти всегда стояла летная погода.
  Однако Джао Да больше занимало не мексиканское небо, а омывавшие ее с обеих сторон моря и океаны. По ним можно было добраться до берегов родины, войска которой сейчас не на жизнь, а насмерть дрались против полу-мира за выживание своего маленького соседа - Северной Кореи. Поэтому Джао Да отправился не в блистающий столичный мегаполис Мехико, а в ближайший портовый и рабочий город Тампико на Атлантическом побережье. Оттуда, как говорили, периодически отходили к берегам Китая танкеры, наполненные местными нефтепродуктами. "Мексиканскую солярку" то ли международное коммунистическое движение, то ли сам Советский Союз закупали для питания десятков тысяч электрогенераторов, автомобильных, танковых и авиационных моторов Корейской войны. Некоторые из танкеров, которые не перехватывали в океане брандвахтенные корабли Флота США, даже добирались по назначению. Другого пути Джао Да не видел.
  На избранном пути его карма была счастлива. В Тампико китайскому летчику удалось свести знакомство с опытным мексиканским моряком, капитаном очередного танкера, готовившегося к отплытию в Шанхай. Джао Да дважды повезло с этим знакомством: во-первых, капитан-мексиканец оказался убежденным коммунистом и искренне желал помочь отправляющемуся защищать "мужественный корейский народ" пилоту, а во-вторых моряк очень любил деньги. После долгих торгов, был заключен товарищеский пакт, обильно политый местной текилой. За оставшуюся у Джао Да наличность морской волк обещал осуществить погрузку его истребителя в разобранном виде на борт своей нефтеналивной посудины и перевозку до самого устья реки Янцзы. Обеспечить "слепоту и глухоту" местных властей капитан брался с легкостью. В это верилось, учитывая, как самозабвенно брали "на лапу" мексиканские чиновники, а также то, сколько хапуга-коммунист запросил с Джао Да за "провоз крылатого багажа". Самого Джао Да для маскировки оформили на судно помощником штурмана - должность, в которой он был не совсем бесполезен на борту.
  Впрочем, несмотря на свои явно не пролетарские жадность и хитрость, мексиканский капитан оказался неплохим и компанейским малым. Пока баки его танкера под бдительным присмотром старпома заполнялись дрянной местной соляркой (вместо указанного в документах бензина; в чей карман пошла прибыль от замены - оставалось только догадываться), капитан развлекал летчика, показывая ему местные достопримечательности. Так они попали на выставку художников-коммунистов, вполне логичную в городе, большинство населения которого составляли рабочие нефтяной отрасли или порта, моряки и прочие "титулярные пролетарии". Джао Да, сам не чуждый художественным талантам, с холодноватым интересом рассматривал портреты трудящихся с жилистыми ручищами, аллегории в образе грудастой девы-свободы с красным флагом, лики усатого Сталина и козлобородого Троцкого (которые висели рядом и не ссорились на беленых стенах мексиканской выставки). Обычное красное искусство, интересное скорее потому, что оно красное, чем потому, что искусство.
  Джао Да в пол-уха слушал объяснения мексиканского моряка-жулика-коммуниста, когда его взгляд вдруг упал на картину, сюжет который был абсолютно необычным для этого большевицкого вернисажа. Более того, и сюжет, и несколько примитивная, но крайне выразительная и яркая манера исполнения были искренними до боли, что нечасто встречается в жанре соцреализма. На полотне была изображена грустная маленькая девочка с характерными черными бровями, которая с надеждой взирала на схематическое, но в целом толковое изображение самолета-биплана. За спиной у печальной героини виднелись большие и грубо сработанные крылья, но подол ее нарочито роскошного платья был накрепко приколочен к земле гвоздями. Малышке не взлететь на таком желанном аэроплане, ее крылья - не более, чем обман взрослых для рвущейся в небо детской душе. "Они просили аэропланов, а им дали лишь соломенные крылья", - гласила подпись под странной картиной.
  Джао Да остановился перед полотном, не в силах оторвать взгляда. Удивительная живопись, на вид простенькая, как картины латиноамериканских народных художников, могла передать целую бездну надежды, горя, разочарования. Это было прекрасно!
  - Что, товарищ летчик, нашел свою авиационную тему? - засмеялся капитан-мексиканец.
  - Кто художник? - спросил его Джао Да.
  - Неужели ты не знаешь? Это наш товарищ Фрида Кало , ее живописью восхищается весь мир, включая проклятую буржуазию! Вот, кстати, и ее автопортреты. Она часто рисует себя, говорит, что этот предмет знаком ей лучше всего.
  Джао Да встретился глазами с взглядом целой галереи портретов черноволосой и черноглазой женщины с выразительными густыми бровями, сведенными в дугу, словно в изумлении или в недоступном другим вопросе. Ее матово-смуглое лицо, от широких скул сужавшееся к овальному подбородку, нельзя было назвать идеально прекрасным - это было живое и подвижное лицо сеньориты из народа. Однако, раз увидев его, забыть было невозможно. Художница свободно и смело подбирала себе самые фантастические образы. То ее пышную черную прическу венчала целая клумба ярких цветов, то на ее голове уютно устроилась огромная зеленая ящерица, на плече - роскошный попугай, а вокруг порхали крупные бабочки. Вот из выписанного с почти анатомической точностью поверх платья сердца красотки протянулась кровеносная артерия к другому сердцу... в груди, кажется, ее "второго я".
  - Товарищ Фрида - удивительная женщина! - рассказывал между тем спутник Джао Да. - Она была возлюбленной самого товарища Троцкого, когда тот жил в доме ее мужа, тоже коммуниста и тоже нашего знаменитого художника Диего Риверы...
  - Веселая, чувствуется, дама, - усмехнулся Джао Да, он был чужд ханжеской псевдо-морали.
  - И сильная! - воскликнул мексиканец. - В детстве она пережила тяжелую болезнь, в юности - автомобильную аварию и страшную травму! Она может работать за мольбертом и вообще ходить только с помощью специального аппарата, поддерживающего ее торс. Каждое движение причиняет ей сильную боль. Фрида переносит все страдания стойко, как коммунист, и активно поддерживает нашу борьбу своими картинами и общественными действиями...
  На очередной картине почти обнаженную фигуру Фриды сжимал грубый корсет, похожий на средневековое орудие пыток. Джао Да невольно содрогнулся. Теперь ему была понятна упрямая жажда жизни этого прекрасного, но израненного тела, выражавшаяся в яркости красок и бурных романах с мужчинами-единомышленниками.
  - А почему на ее первой картине - самолет? - поинтересовался Джао Да.
  - Говорят, товарищ Фрида в детстве мечтала летать. Конечно, о самолетах пришлось забыть. Она половину времени проводит в больницах или прикованная к постели, какое там небо?
  - Не скажи, моряк. Перед портретом этой замечательной женщины даю клятвенное обещание. Когда кончится война в Корее, я обязательно вернусь в Мексику, найду Фриду, усажу самым бережным образом в свой самолет, и вдоволь покатаю по небу. Детские мечты должны сбываться. Особенно если есть тот, кто готов помочь в этом.
  - Смотри сначала не погибни в этой Корее, товарищ летчик. Американские газеты пишут: янки там сбивают красных пилотов десятками!
  - Врут. Но кого-то точно сбивают. Я очень постараюсь, чтоб меня не сбили. Ведь сеньорита... вернее - товарищ Фрида просила в детстве аэропланов.
  
  Глава 4
   Путь в небо Кореи.
  
  Знакомство с картинами чернобровой Фриды Кало, написанными скорее кровью сердца, чем маслом, настраивало Джао Да на волну художественных ассоциаций. Он качался на ней, как и на волнах Атлантики, Индийского, а затем и Тихого океанов, пока нефтеналивной танкер под мексиканским флагом нес его до порта Шанхая. Этот длинный путь считался для судов, шедших из атлантических портов Латинской Америки в "красную" Юго-Восточную Азию, более безопасным, чем прямиком в Тихий океан через Панамский канал - там проход плотно контролировали США.
  Если бы Джао Да хотел найти выразительный символ для своей кармы, он изобразил бы благородного тигра. Не потому, что считал себя схожим с этим опасным хищником - китайский летчик никогда не преувеличивал своих боевых качеств. И не потому, что его герб "Крылатый кот" приходился властелину дикой природы Азии в некотором роде родней. Исключительно из-за полос. Следом за черной полосой в судьбе всегда великодушно показывалась светлая полоса. И до хвоста своего тигра кармы Джао Да вроде бы еще не дошел... Конечно, можно было сравнить карму с полосатой зеброй, но назвать судьбу именем этой недолошади, к тому же африканской, выходило несолидно. Русский друг Коля Ли Си-Цин непочтительно сравнивал судьбу с индейкой, поэтому она обиделась на него и загнала служить на край советской географии!
  Мексиканский танкер сейчас шел явно вдоль светлой полосы. На горизонте несколько раз показывались американские боевые корабли, а на подходе к китайским территориальным водам старую посудину с подозрительным вниманием облетела пара самолетов, в которых Джао Да без труда опознал палубные истребители Флота США F4U-4 "Корсар". Однако все обошлось. Никто не пытался остановить или досмотреть их.
  Второй раз со времен путешествия в США в 1942 году с обратным конвоем Джао Да был не летчиком, а моряком. В новой функции помощника штурмана он в свою очередь нес вахту на зыбком мостике танкера, прокладывал курс и имел основания надеяться, что постиг по крайней мере азы морской навигации. Все свободное время летчик-моряк просиживал в обшарпанной кают-компании мексиканского нефтевоза и крутил ручку старенькой радиолы. Он ловил радио Пекина, советскую волну или британскую Би-Би-Си, и жадно впитывал все, что они передавали о войне в Корее. Китайское вещание было почти полностью заполнено триумфальными новостями "социалистического и партийного строительства" и бодрыми коммунистическими песнями. Только в выпусках новостей порой прорывались краткие сводки о "мужественной борьбе народа Корейской народно-демократической республики" и "зверствах кровавых американских империалистов". Советское радио уделяло событиям в Корее несколько большее внимание. Однако тональность его сводок была примерно такой же: отчетливая идеологическая окраска (красная), реляции о громких победах Корейской народной армии и вполне астрономических цифрах уничтоженной живой силы и техники "агрессоров под маской ООН". За относительную объективность и насыщенность информацией Джао Да допускал "вражеский голос" Би-Би-Си, хотя британскую радиостанцию нельзя было упрекнуть в симпатиях к северокорейской и китайской стороне.
  Постепенно вырисовывалась приблизительная картина малозаметных для остального мира боевых действий, третий год выжигавших маленький полуостров в Юго-Восточной Азии. Обе стороны конфликта отчаянно упрекали друг друга перед всем миром: "они первые начали!", словно драчливые мальчишки на школьном дворе. Однако, по здравому разумению, выходило, что северокорейский "джун-гун" Ким Ир Сен, улыбчивый толстяк с военной выправкой, в 1950 году решил использовать по назначению свою молодую, но хорошо вооруженную советским оружием Народную армию и разобраться с южнокорейским "американским марионеточным" коллегой Ли Сын Маном, седым джентльменом также с военной выправкой. Вскоре на помощь южнокорейцам, жестоко избиваемым северянами по всему фронту, высадились американские войска из Японии и контингенты еще полутора десятков стран (в том числе таких экзотических, как Эфиопия, Колумбия и Люксембург). Северокорейцев, в свою очередь, не бросил в беде товарищ Мао Цзэдун, двинувший им на помощь мощную 800-тысячную общевойсковую группировку, в целях политической конспирации скромно именовавшуюся Китайскими народными добровольцами. Товарищ Сталин скептически усмехнулся в прокуренные усы и тоже внес в оборону коммунистической Северной Кореи существенную лепту в виде крупного истребительного авиасоединения (британские комментаторы говорили: до нескольких авиадивизий ) с приданными зенитно-артиллерийскими частями.
  Прогнав одни других по Корейскому полуострову взад-вперед три или четыре раза и превратив цветущую аккуратную страну в мрачную обитель руин, окопов и братских могил, противоборствовавшие стороны к лету 1951 года залегли на укрепленных позициях вдоль пограничной 38-й параллели в полном изнеможении, словно две огромных израненных змеи. Несмотря на миллионные армии и армады боевой техники, сбросить друг друга с этого рубежа не получалось ни у коммунистов, ни у американо-ООНовской коалиции. 8 июля 1951 года противники впервые стороны сели за стол переговоров в Кэсоне. Безрезультатные прения вяло и злобно продолжались по текущий день без видимых подвижек. А пока дипломаты соревновались в твердолобом упрямстве, Корея продолжала пылать. Вдоль 38-й параллели не стихала канонада. Китайские, американские, северо- и южнокорейские полки и дивизии ожесточенно оспаривали друг у друга несколько квадратных километров выжженной и обильно политой кровью земли, изрытую воронками высоту, пару разрушенных до основания деревень. Над этим локальным адом день и ночь шла воздушная война, в которой превратно переплелись черты авиационных сражений уходящей поршневой и приходящей реактивной эпохи. Собирая воедино осколки информации, Джао Да выкладывал из них для себя мозаику воздушного сражения, в котором ему предстояло принять участие. Получалась устрашающая, отвратительная, но завораживающая своей мощью картина. За уничтожение Северной Кореи с неба отвечала 5-я воздушная армия США, поддержанная авиаподразделениями американского Флота и союзников по ООНовской коалиции, с переменным составом, но никак не меньше нескольких тысяч боевых самолетов. Американцы традиционно делали ставку на примитивную, но хорошо работавшую модель массированного воздушного наступления. Точно так же, как в конце Второй Мировой их четырехмоторные В-29 войны забамбливали в первобытный ужас Японию, "Супер-крепости" "работали" и в небе Северной Кореи. Эскадрильи тяжелых бомбовозов проплывали в недоступной вышине и обрушивая оттуда по площадям сотни тонн авиабомб, в том числе начиненных зловещим "демоном огня" - напалмом. Что могло после двух с лишним лет таких ковровых бомбардировок остаться от городов, сел, промышленных объектов и мирного населения Северной Кореи, Джао Да боялся себе представить. Не так давно он видел, как лежали в грудах развалин, смердели остывшим пеплом и гниющей плотью мертвые китайские города - а ведь их бомбила многократно менее мощная японская авиация!
  Над 38-й параллелью, поддерживая американские войска и их союзников, "по первому свистку" появлялась фронтовая авиация. То были как реактивные Локхиды F-80 "Шутинг Стар" и Рипаблики F-84 "Тандерджет", "разжалованные" в истребители-бомбардировщики из собственно истребителей за низкую результативность в воздушных боях, так и вполне знакомые по Второй Мировой двухмоторные поршневые бомберы В-26 "Инвэйдер" или те же палубные "Корсары". Американские пилоты могли позволить себе "висеть" в небе над Кореей 24 часа в сутки и 7 дней в неделю. В распоряжении янки были все аэродромы покоренной Японии, Южной Кореи и "традиционные" авиабазы США на Тихом океане с постоянным радионавигационным сопровождением самолетов с земли. Помимо того, у корейского побережья постоянно болталось в море несколько авианосных ударных групп Флота США. Довольно внушительную, но неопытную и исключительно винтовую северокорейскую авиацию американские пилоты выбили в самом начале войны. Зенитный огонь доставлял янки некоторые проблемы - но не более того. Китайскую авиацию война застала в процессе двойного переучивания - с американских, японских и канадских машин, доставшихся от Гоминьдана, на советские; а также с советских поршневых самолетов - на советские реактивные. "Не дай боги - жить в эпоху перемен", - говаривал мудрый Кун Фу-Цзы, и очевидно прозревал при этом именно судьбу авиации красного Китая. Китайским летчикам периодически удавалось показать янки, что с ними приходится считаться. Например, когда двухмоторные Ту-2 в ноябре 1951 года совершили отважные бомбовые рейды на ключевую радиотехническую базу врага на островах Хэдао, или когда прикрывавшие их винтовые Ла-11 мужественно дрались с американскими реактивными истребителями... Однако в целом китайская авиация не могла действовать в полную силу и часто несла неоправданные потери. Джао Да казалось: он с точностью "дежа вю" видит возвращение событий первого года "большой войны" - 1937-го... Что-то не складывается у его родины с развитием авиации в его отсутствие!
  Однако с появлением на корейской воздушной сцене новой прима-балерины - советского реактивного истребителя МиГ-15, ласково прозванного корейцами и китайцами "Ласточкой" (как некогда называли истребители Поликарпова в годы "большой войны"), янки были вынуждены танцевать с ней постоянное танго смерти. Русские выступали под маской "китайских добровольцев" и не имели права быть сбиты над территорией противника. Поэтому район действий советских летчиков, привязанных к аэродромам на территории Китая и отягченных запретом на пересечение 38-й параллели и береговой линии, был ограничен сравнительно небольшим воздушным пространством над пограничной с Кореей рекой Ялуцзян. У американцев этот островок войны же успел получить зловеще-красивое название "Аллеи МиГов". Несмотря на все громогласные заявления янки о десятках воздушных побед, это было признание. Товарищи товарища Ли Си-Цина в очередной раз заставили себя уважать. С чего бы иначе было американцам за пару лет последовательно "забраковать" два своих реактивных истребителя - "Шутинг Стар" и "Тандерджет", а налеты высотных "Супер-Крепостей" перевести на ночные часы? Тем не менее, в настоящее время у янки появился в Корее новый перспективный воздушный боец - Норт Американ F-86 "Сейбр", или в переводе с английского - "Сабля". Этот небесный клинок, похоже, рубил МиГи более успешно...
  Джао Да много слышал о реактивных самолетах, новых "богах грома и молний" воздушных полей сражений. И он до обидного мало знал о них. В последние годы, когда великие державы - СССР, США, Великобритания - развивали это направление боевой авиации, уставшего от войны китайского летчика слишком занимало иное, мирное освоение неба. За месяцы, проведенные в США, ему несколько раз приходилось видеть в небе серебристые истребители "Шутинг Стар", совершавшие учебные полеты. Со своими прямыми тонкими крыльями, в вышине они казались похожими на правильные равносторонние крестики. При снижении становились видны обтекаемые сигарообразные фюзеляжи с гармонично влитыми в них овальными кабинами и воздухозаборниками, оканчивавшиеся соплом реактивного двигателя. Они были стремительны, красивы... и невероятно далеки. Как опытный пилот, Джао Да понимал, что в технике пилотирования поршневого и реактивного самолета в силу различия аэродинамических качеств, двигателя и характеристик - много несхожего. Об этом же говорили Говард Хьюз и другие пилоты из авиакомпании ТWA, когда речь заходила о пресловутой авиа-новинке.
  По рассказам других летчиков, советских, с которыми карма еще раньше свела его на базе пограничной авиации товарища Ли Си-Цына, Джао Да знал: опытный и хладнокровный пилот на мощном поршневом истребителе типа советского Ла-11, американского "Корсара" или британского "Темпеста" способен побороться с реактивным противником за победу в бою. Но все равно: воздушный винт - это вчерашний день, а реактивный двигатель - сегодня и завтра. Если праведные предки семейства Джао не оставят своего легкомысленного потомка покровительством на выбранной им небесной дороге, ему предстоит освоить этот русский истребитель МиГ-15, как раньше он уже освоил другую сделанную в СССР "ласточку". Если не получится... Что ж, Джао Да готов сражаться в небе Кореи на своем верном "Крылатом коте" Кертиссе Р-40, они со стариной еще себя покажут! Как разведчики, как штурмовики, как ночные истребители, как придется!
  Американские пилоты, с которыми предстоит воевать - хорошие парни, влюбленные в небо, жизнерадостные, любящие свою страну, верные боевые товарищи. Джао Да разделил с ними множество часов в небе и на земле. Но, как и миллионы хороших парней на сотнях войн десятков веков, они сейчас осознанно или неосознанно делают очень злое дело. Их надо остановить.
  Где-то в Корее, в скальных пещерах, превращенных в бомбоубежища, в жалких землянках на пепелищах родных домов, в обсыпавшихся от бомбардировок окопах очень много незнакомых и ни в чем не повинных людей со страхом вслушиваются в звуки неба. Матери дрожащими голосами утешают плачущих детей. Старики роют могилы молодым. Солдаты с отчаянием досылают затвором патроны, слабое средство против крылатого врага. Рев самолета стал для них предвестником смерти. Что ж, Джао Да должен сделать так, чтобы небо снова приносило надежду. Он это сделает, или по крайней мере попытается сделать. Несчастные люди в Корее, скорее всего, не заметят его усилий. Но это нужно им. Это нужно самому Джао Да. Как там говорил очкастый Профессор из Алькатраса: "Интеллигентному человеку очень важно уважать себя". Значит, Джао Да - "интеллигентный человек", надо было прожить почти сорок лет, чтобы понять это...
   ***
  Пароход наш старый странный,
  Работяга неустанный,
  Словно вторя океану,
  Тяжко дышит на ходу.
  Так, сморкаясь и чихая,
  Доползет он до Шанхая,
  И причалит. И тогда я
  К всем чертям с него сойду , - задумчиво напевал Джао Да песенку неизвестного сочинения, наблюдая, как мексиканский танкер неловко втягивает свое ржавое грузное тело в устье реки Янцзы.
  Шанхай, который китайский летчик не видел много лет, был узнаваемым, и в то же время совершенно новым городом и портом. Монументальные здания колониальной архитектуры на набережной бывшего Международного Сеттльмента, в годы войны избежавшие серьезных повреждений именно в силу своего статуса (а потом - быстрой капитуляции "иностранной зоны"), возвышались над серо-желтыми водами реки с напыщенной гордостью. "Мы - сильнее войны, сильнее времени", - как бы чванливо кричали приходящим с моря гостям эти каменные компрадоры, в нелепой попытке сравниться с Египетскими пирамидами. Мрачным памятником войны глядела с противоположного берега гигантская бетонная коробка складов Сыхан, изъязвленная японскими снарядами. Там в октябре 1937 года держали четырехдневную оборону солдаты 524-го полка 88-й дивизии Национальной армии - событие несомненно героическое, но еще больше распропагандированное ...
  Беспечная пестрая толпа всех языков и национальностей, заполнявшая некогда набережные Сеттльмента до самого порта, исчезла без следа вместе с породивших ее "оплотом неоколониализма" (как сказали бы нынешние хозяева Шанхая). Малолюдней Шанхай не стал, несмотря на перенесенное в годы войны опустошение. Но сейчас в одежде жителей морских ворот молодой Китайской народной республики преобладали скромные пролетарские тона - серый, синий, коричневый. Женщины поснимали свои броские платья и переоделись в рабочие брюки и куртки - новая идеология диктовала новую моду. Обо всем этом Джао Да с энтузиазмом рассказывал капитан-мексиканец, разглядывавший берег в бинокль, пока лоцманский катер вел танкер к месту стоянки.
  Порт Шанхая был полон кораблями под флагами половины мира так же, как в довоенную пору, когда Джао Да довелось видеть его в прошлой раз. Но сейчас среди цветов морских держав на мачтах гостей напрочь отсутствовали "звездно-полосатый" флаг США, британский "Юнион Джек", французский "триколор" и символика прочих стран, участвовавших в интервенции в Корею под общим знаменем ООН. Зато почти половина судов, пришедших с грузами для коммунистического Китая и сражающейся Северной Кореи, несли государственный флаг СССР, который прежде реял на этом рейде нечасто. Помимо советских торговых судов, возле пирса расположился окрашенный в суровые серые цвета эскадренный миноносец под военно-морским флагом СССР с миролюбиво зачехленными стволами орудий. Вдоль его бортов, опершись на леера, стояли и разглядывали проходящие суда и город свободные от вахты матросы. В честь "заграничного визита" они надели чистые белые форменки с синими гюйсами и нарядные бескозырки с ленточками. Командный состав был в строгих парадных кителях с наградами на груди и золотыми погонами. Джао Да впервые видел советских товарищей такими военными щеголями. Что ж, государство рабочих и крестьян все больше превращалось в "красную империю", неудивительно, что "военлеты" и "военморы" становились блестящими офицерами...
  Помимо советских, на разгружавшихся судах встречались государственные флаги других стран "народной демократии", рожденной Второй мировой (если угодно - "советского блока", сути это не меняло) - бело-красный польский, сине-бело-красный с пятиконечной звездой югославский... Много было и судов под новыми китайскими флагами - красное полотнище, на котором большая желтая пятиконечная звезда была окружена четырьмя малыми.
  - Китайские товарищи говорят: большая звезда символизирует революцию, - пояснил капитан-мексиканец, по прибытию в Шанхай удобно превратившийся из торгаша в коммуниста. - А четыре малых - это рабочий класс, крестьянство, интеллигенция и армия .
  Джао Да неопределенно пожал плечами. Сословная структура коммунистического Китая представлялась ему проще: те, кто полезен председателю Мао; те, кто делает вид, что полезен; и все остальные, бесполезные. Летчика больше удивило, что совсем не было видно старых джонок, возивших грузы вверх-вниз по Янцзы. Разумеется, они никуда не исчезли с рек Китая, но в современном порту Шанхая этому пережитку прошлого не было места. Зато высились новые портовые краны, очевидно, советского происхождения а по пирсу сновали грузовики. Тем не менее, на разгрузке многих судов по-прежнему трудились вереницы носильщиков, как трудолюбивые муравьи шагавших по скрипучим сходням с тюками на плечах. Мускульная сила носильщика оставалась в коммунистическом Китае важным экономическим фактором, как прежде в Китае гоминдановском, как и в Цинской империи.
   ***
  Когда танкер пришвартовался к пирсу и перекачал содержимое своих баков в портовые нефтехранилища, что заняло почти весь оставшийся день, экипаж был наконец отпущен на берег. Для пограничного контроля прямо у трапа встали на пост несколько бойцов Народно-освободительной армии в знакомом защитно-салатовом обмундировании и с красными звездами на не менее знакомых мягких фуражках. По сравнению с годами гражданской войны, снаряжение красных вояк стало заметно новее и опрятнее, к тому же, по осеннему времени, оно было сшито из добротной шерстяной ткани. Как незыблемый символ коммунистической бюрократии, напротив сходен был водружен письменный стол. За ним сидел удивительно молодой то ли чиновник, то ли офицер, и оформлял отпускным морякам документы.
  Джао Да сердечно простился с капитаном-мексиканцем. Тот взял за провоз недешево, но в целости доставил Джао Да и его истребитель на китайские берега.
  - Если янки не собьют и не разбомбят тебя, друг, и ты все-таки решишь вернуться к нам в Мексику и покатать на своем самолете товарища Фриду Кало, найди меня и мою посудину здесь, в Шанхае, - сказал мексиканец. - Или в Даляне, или в Фучжоу, или в Дананге, или в Хайфоне, или еще где-нибудь ("Ничего себе географический разброс", - заметил Джао Да). Обратно я отвезу тебя и твой самолет с хорошей скидкой за дружбу! Должна же товарищ Фрида получить свои аэропланы!
  - Я обязательно сдержу свое слово, - ответил Джао Да. - Американцы меня не собьют и не разбомбят.... Скорее всего. Есть такое русское выражение: каши мало ели. Каша - это что-то типа пориджа или поленты, чтоб тебе было ясно.
  Из всех документов у Джао Да был только фальшивый мексиканский паспорт, который ему по сходной цене состряпал один проходимец в Тамаулипасе.
  - Не беспокойтесь, сеньор! - утешил его тогда мастер подложных документов. - У нас в Мексики половина паспортов поддельные, они здесь в ходу вместе с настоящими.
  Как видно, работа преступных дел мастера котировалась не только в Мексике, но и в Китае.
  - Товарищ Чарли Чино ? - формальным голосом спросил молодой страж границ народной республики, бегло посмотрев паспорт.
  - Нет, товарищ, я капитан авиации Джао Да, - ответил летчик и почувствовал, как его плечи по-военному распрямились, а голова гордо поднялась, сбросив бремя ложного имени. - Я вернулся на родину, чтобы снова вступить в ряды Народных добровольцев и сражаться в Корее.
  Молодой военный недоверчиво посмотрел на него, но вдруг - о чудо! - произошло узнавание. Встав из-за стола, парень чеканно отдал Джао Да воинское приветствие:
  - Здравствуйте, товарищ Джао! - отрапортовал он. - У нас много говорят про вас. Приветствую вас на земле Китайской народной республики.
  Воистину, сначала человек работает на свое имя, а потом имя - на человека, как говорил древний мудрец Лао... Впрочем, этого он тоже не говорил, подумал Джао Да и заявил по-деловому:
  - Я должен явиться в местную комендатуру, или куда там обратиться по вопросу поступления на службу. Дайте мне провожатого или конвоира, как угодно, товарищ. А к этому контейнеру поставьте часового - он содержит военный груз. Это мой истребитель Кертисс Р-40 "Томогавк". Его, как и себя, я предоставляю в распоряжение родины.
  В военном учреждении нового Китая, которое невозможно было спутать ни с каким другим по обилию часовых на каждом повороте коридора и кумача с воинственными лозунгами на стенах, Джао Да встретили двое вежливых военных рангом повыше. Званий в Народно-освободительной армии не было, их заменяли должности. Джао Да хорошо помнил это со времен красной авиашколы, а за прошедшие годы коммунисты так и не удосужились ввести знаки отличия. Поэтому о ранге принимающей стороны оставалось только догадываться. Джао Да придумал для них собственные обозначения: это были условный "комендант" и безусловный "особист" или контрразведчик. Над ними с плохонькой фотографии в толстой красной рамке сладко улыбался третий товарищ с пухлыми щечками и высоко зачесанными волосами, хорошо знакомый Джао Да по его прошлому добровольно-принудительному поступлению в Народно-освободительную армию.
  Товарищи (за исключением того, что на портрете) тщательно записали все, что Джао Да счел нужным рассказать им о своем пути на родину, и дали ему подписать, словно протокол допроса. Затем процедура зачисления в Народно-освободительную армию в точности повторила неопределенную паузу, знакомую по 1947 году. В красном Китае Джао Да опять преследовало подобие "дежа вю". Коммунисты не утруждали себя придумыванием новых схем - работает старая, и слава Третьему интернационалу, зачем что-то менять? Джао Да отвели в небольшую аккуратную комнату с беленым потолком и крашеными стенами, значительно превышавшую размерами американский "люкс" в Алькатрасе, но не дотягивавшую до гостиничного номера. Аккуратно заправленная солдатская койка, шкафчик для вещей, кувшин с тазиком для умывания и ведро с крышкой для иных нужд. Батарея парового отопления - это неплохо, ночи уже холодные. На окне - решетка, на двери - запирающийся снаружи замок. Все-таки камера, опять камера.
  - Вам придется подождать здесь некоторое время, товарищ Джао, - почти извиняющимся тоном сказал товарищ "особист". - Должны быть проведены надлежащие процедуры проверки вашей личности и деятельности. По партийной, военной, иностранной линии... За вами придут.
  - Чтобы отвести на расстрел? - невесело усмехнулся Джао Да; за время допроса энтузиазм с него заметно слетел. В ответ оба товарища совершенно одинаково заученно улыбнулись и не сказали ни слова. Все-таки у коммунистов что-то менялось... Дверь неслышно закрылась, и часовой зазвенел ключами в замке.
  Ожидание на этот раз заняло не несколько дней, как в 1947 году, а больше недели. Привычки к ожиданию у Джао Да после Алькатраса было сколько угодно. Времени не было у пылающего неба Корейской войны, куда ему надо было попасть как можно скорее.
  Следовало признать: условия вынужденного ожидания в Китайской народно-освободительной армии образца 1952 года были заметно комфортнее, чем в 1947 году. Воду в умывальнике и нуждное ведро молоденький боец-дежурный менял по первому требованию. Питание было по-коммунистически аскетичным - несколько чашек риса в день, суп из капусты и неплохо заваренный чай, но все было приготовлено с очевидной заботой о солдатском желудке. И, самое главное, каждое утро тот же дежурный приносил "товарищу летчику" пачку свежей, пахшей типографской краской коммунистической китайской прессы. Официальная до невозможности "Жэньминь жибао", обще-китайский орган Центрального комитета партии, шанхайская "Тефан люльбао" и даже армейская многотиражка местного гарнизона. Джао Да жадно набрасывался на чтение. Он пытался наверстать двухлетний пробел в знаниях о своей стране.
  Изобилие трескучей партийной риторики порой вызывало у него смех, в другое время - бешенство, но обычно он сразу пропускал передовицы и бросался выискивать по газетным "подвалам" и "обраткам" периодически появлявшиеся там статьи о боевых действиях Китайских народных добровольцев в Корее. Газеты восторженно повествовали о массовом героизме пехотинцев, разведчиков, артиллеристов, саперов, связистов, изредка - танкистов и моряков. Появлялись даже столь экзотические воинские специальности как "охотники за самолетами". Насколько Джао Да мог понять, это были специальные команды, которые, используя различные доступные средства от пулеметов до натянутых между вершинами сопок тросов, пытались противостоять массированному воздушному наступлению янки. Якобы они даже кого-то сбивали... О китайских летчиках писалось крайне редко и как бы вскользь. Это в очередной раз убеждало, что дела у авиации "народных добровольцев" идут не блестяще. От чувства собственного бессилия Джао Да хотелось лезть на одну из четырех одинаково окрашенных стен. Пока парням, многие из которых могли оказаться его курсантами по красной авиашколе, в небе над Кореей приходилось туго, он сидел в замкнутом пространстве. День за днем Джао Да любовался в зарешеченное окно утренней физзарядкой бойцов местного гарнизона и дневными постирушками в тазиках, жевал рис и не был уверен, что он выйдет в эту дверь - отправится на аэродром, а не к ближайшей стенке. Временами от отчаяния хотелось выть. Порой Джао Да позволял себе некоторое послабление - посреди ночи он принимался во весь голос исполнять самые жалостливые деревенские песни, которые знал, при чем сознательно затягивал гласные слоги до предела своих вокальных возможностей. Может быть, хоть так, перебудив всю местную казарму, он сумеет обратить на себя внимание красного начальства и ускорить бесконечную "проверку". Мерные шаги дежурного за дверью учащались и становились более нервными - бойцу не нравилось, что сон его товарищей прерывают столь грубым образом. Но часовому было настрого запрещено мешать "товарищу летчику" делать то, что ему заблагорассудится. Наутро в открывшейся двери снова появлялась приветливая мальчишеская рожица под красной звездой на картузе:
  - Доброе утро, товарищ! Свежие газетки и завтрак!
  - Иди к черту со своими газетами, малый, а рис можешь сожрать сам. Мне нужен только мой самолет! Я должен быть в небе над Кореей, в бою, ты это понимаешь?!
   ***
   В затянувшейся пьесе под названием "Путь в Корею", как успел иронично прозвать очередной поворот своего жизненного "дао" китайский летчик, внезапно наступил поворот к жанру триллера. За дверью загрохотали солдатские ботинки и залязгало оружие, как будто в тихий комендантский коридор вторгся целый взвод в полном боевом снаряжении. Раздраженно заспорили командные голоса, а потом дверь распахнулась настежь от сокрушительного удара - замок вылетел и повис на одном гвозде. На пороге во всем шике новенькой, с иголочки формы старшего командира Народно-освободительной армии, блеске высоких сапог с узкими голенищами (дверь явно пострадала от одного из них) и многочисленных ремней офицерской амуниции появился старый знакомый - бывший кавалерист Лю. Джао Да не видел его несколько лет, но сразу узнал не только по шелковой повязке на глазу (выбитом в рукопашной схватке здесь, в Шанхае, в 1937 году), но и по особой самоуверенной вертикальной манере держаться, присущей высоко выслужившимся и успешным военным. Откуда-то из подмышки у Лю выглядывал здешний комендант, имевший весьма бледный вид, а за спиной толпились автоматчики с советскими пистолет-пулеметами ППС и подпрыгивали, чтобы лучше видеть.
   - Здорово, старый боевой дружище! - кажется, Лю взял за правило начинать каждую их встречу с этой фразы и распахнутых объятий. На этот раз Джао Да был действительно рад видеть кавалериста, он уже почувствовал ветер свободы, ворвавшийся через сокрушенную дверь. Они обнялись, как братья.
   - Собирайся, выходи! - скомандовал Лю. - Когда до меня дошла весть, что эти тыловые крысы закрыли лучшего летчика в Китае, я вихрем примчался сюда со взводом добровольцев! Бросил на заместителя и комиссара свой корпус...
   - Так ты теперь командуешь корпусом, Лю? - спросил Джао Да.
   Кавалерист Лю приосанился, словно молоденький офицер в день выпуска; пройдя через годы сражений и походов, он не утратил мальчишеской бравады.
   - Мой героический 24-й корпус Китайских народных добровольцев лупит американских интервентов и лисынмановских шавок даже сейчас, пока мы с тобой разговариваем, - хвастливо заявил он. - Но, если начштаба с комиссаром опять облажались в мое отсутствие, янки с южнокорейцами лупят его... Поэтому не задерживай меня, летчик, едем скорее! Поступаешь в распоряжение фронтовой авиации моего корпуса. Ты, просиживающий стулья, - Лю повернулся к здешнему коменданту. - Оформишь мне перевод товарища Джао Да честь по чести. Задним числом...
   - Но товарищ еще не прошел проверку, - заикнулся тыловой служака.
   - Пройдет заочно, - отмахнулся Лю.
   Автоматчики бесцеремонно оттерли коменданта к стене. В присутствии своего любимого командира они были не прочь попинать чужое начальство.
   - Не хватало только, чтобы зажравшиеся формалисты сгоряча шлепнули тебя, - пояснил бывший кавалерист, когда они спускались по лестнице в сопровождении увешанного оружием взвода, а местные часовые брали "на караул". - Думаешь, ты первый такой офицер, который вернулся сейчас из-за границы воевать за нашу страну? Приезжали до тебя, и с Тайваня, и из Австралии даже... Первых из них партийные головотяпы попросту прислонили к стенке за прошлые дела. Потом опомнились и стали посылать рядовыми в пехоту. А тратить на рытье окопов такой ценный летный кадр, как ты, жалко! Мне в корпусе летчик пригодится.
   - У тебя есть своя авиация, Лю? - поинтересовался Джао Да.
   - Еще как! - товарищ командир корпуса самодовольно усмехнулся. - У меня собственный По-2. Я на нем летаю на рекогносцировку, в штаб армии и по прочим срочным надобностям. Летчик давно просился переучиваться в истребители, отпущу парня... Согласен меня возить, Да?
   - Вообще-то готовый истребитель - это я, - заикнулся Джао Да, но комкор Лю остановил его властным жестом.
   - Будет тебе истребитель. Я знаю о твоем самолете. Это все тот же, который в гражданскую войну мои парни везли по частям через полстраны? Ну, значит, и сейчас доставим твоего "Крылатого кота" на один из моих полевых аэродромов. У этих северокрейцев отлично работает транспортная служба!
   - Под бомбами?!
   - Под бомбами. Саперы мобилизовали сотни тысяч гражданских, на Севере и на Юге. Все коммуникации, которые янкесам удается разрушить, эти бедолаги аккуратно чинят. Им все равно помирать - накроет бомбой, или пуля в спину от конвоира, если побежишь. В Корее даже железная дорога работает, эшелоны ходят. Там, где американцы порушили мосты - делают понтонные переправы, разборные, на рыбацких лодках... Советские истребители и зенитно-артиллерийские полки прикрывают ключевые объекты, у них периодически получается отгонять американцев. Мы и русские поставили северянам тысячи грузовиков. Колонны снабжения идут по дорогам день и ночь, прямо через авианалеты, только разбитые машины на обочину сгребают. А где не пройдет автомобиль, вступает в действие наш универсальный азиатский транспорт: плечи носильщика. Моему корпусу так боевые припасы на позиции доставляют. Сбоев не было, как только противник накроет артиллерией одних кули - корейские товарищи уже гонят смену... Прикладами, чтоб не ленились!
   Джао Да выслушал рассказ о героической борьбе негероических тружеников "кровеносной системы войны" с интересом и с сожалением одновременно.
   - Похоже, бедному человеку снова негде укрыться от войны, - печально заметил он. - С неба бьют чужие, на земле свои...
   - Всегда так было, - отмахнулся комкор Лю. - Не думай о гражданских! Мы люди военные, у нас своя карма.
   Как просто устроен мир для военного человека, подумал Джао Да. Есть свои и враги. Существуют приказ, долг и свои соображения о чести, они позволяют не испытывать угрызений совести. Для миллионов подобных человеческих существ, которых логика мирозданья поместила вне границ замкнутого воинского сообщества, имеется растяжимое определение: "гражданские". До них, по большому счету, кадровому военному нет дела.
   - Скажи, Лю, ты женат? - спросил вдруг Джао Да, пока водитель комокора Лю подгонял им "виллис", а автоматчики "штурмовой группы" с шутками грузились в видавший виды "студебеккер".
   - А как же, женат, и сынок с дочкой родились, - легкомысленно улыбнулся старый боевой товарищ. - У нас, коммунистов, с этим строго. Построение семейной ячейки. У моей жены отец - ветеран Компартии, а дядя - знаешь кто? Член бюро Центрального комитета! В Пекине они живут... Я там нечасто бываю. Зачем часто? Меня и так вожделеют все красотки этой страны и обеих Корей! По детишкам скучаю изредка, - тут единственный глаз железного командира корпуса на мгновение по-доброму потеплел. - Но это лишнее. Расслабляет.
   - Если бы ты бывал у семьи почаще, Лю, может быть, больше думал бы о мирных людях, - произнес Джао Да. - Мне раньше казалось, что первый долг солдата состоит в том, чтобы защищать их...
   - Возможно! - легко согласился Лю, для "генерала" он вообще был покладистым малым. - Вот ты и защищай. У меня свои боевые задачи. У меня корпус - три дивизии, плюс части усиления. Это десятки тысяч душ, за вычетом ежедневных потерь, даже не знаю сколько точно.
   ***
   Не успел маленький автомобильный конвой командира 24-го корпуса выехать из ворот комендатуры, как путь ему с рискованным разворотом и визгом тормозных колодок преградил еще один защитный "виллис", примчавшийся с бешеной скоростью. Водитель комкора Лю отчаянно дал по тормозам, грузовик с охраной чуть не налетел ему на задний бампер. Сам Лю по-солдатски заругался, схватился за кобуру и выскочил из машины с видом, не обещавшим лихачу ничего хорошего. Навстречу ему уверенно вышел плечистый и рослый военный в американских (трофей?) темных очках. Его форма свидетельствовала о высоком ранге (в отсутствие у коммунистов знаков различия, Джао Да научился распознавать начальство по красным кантам и лаковым козырькам фуражек) и была красивого глубокого синего цвета с сероватым отливом.
   - Товарищ командир корпуса Лю, какая встреча! - пробасил он на не совсем чистом, как у иностранца, китайском языке. - Почему я не удивлен?
   - Здравствуйте, товарищ Ли Си-Цин, - поздоровался Лю и протянул руку, впрочем, без особой теплоты.
  А вот Джао Да стремительно выпрыгнул из "виллиса" прямо через бортик и радостно бросился к русскому другу:
  - Здравствуй, мой русский брат Ко-ля!
  - Здорово, Да-Нет! Что, сынку, помогли тебе твои янки? - последовал ответ. Насколько Джао Да помнил русскую классическую литературу в пересказах друга, это была видоизмененная цитата из романа о каком-то знаменитом казаке. Казаков Джао Да весьма уважал с детства.
  Сегодня был явно международный день братских объятий. Когда товарищ Лисицын, подняв и вдоволь помяв Джао Да, установил его обратно на грешную твердь земли, китайский летчик заметил:
  - Насколько я вижу, вас незачем представлять одного другому, друзья. Вы уже знакомы.
  - У нас нашелся общий знакомый, - кисло заметил комкор Лю, - Догадайся с трех раз - кто.
  - Конечно же ты, Да-Нет, - рассмеялся Николай Лисицын, наоборот, довольный донельзя. - И я не позволю нашему уважаемому сухопутному Лю просто так увезти тебя, прирожденного летчика-истребителя, и сделать из тебя своего воздушного извозчика!
  Кавалерист Лю дерзко выставил ногу вперед, словно молодой солдатик перед дракой в питейном заведении за честь полка:
  - Твой поезд ушел в Сибирь, русский! Я забрал его в свой корпус раньше!
  Товарищ Ли Си-Цин, не меняя радостного выражения на лице, извлек из кармана френча какую-то бумажку с красной печатью (коммунисты вообще считают любой документ со штампом чем-то вроде магического заклинания, подумал Джао Да), развернул ее и сунул кавалеристу-комкору под нос:
  - Вот это видел?! Приказ командующего Объединенной воздушной армией товарища Нэ Фэн-Чжи о прикомандировании бывшего капитана Джао Да в распоряжение авиации.
  - Плевать я хотел на приказы этого Фэн-Чжи! - захорохорился Лю, - Он сделал военную карьеру на партсобраниях, а самолет впервые увидел вблизи, когда жирный Мао назначил его в ВВС! Я боевой командир...
  - А Джао Да боевой пилот, - спокойно заметил Николай Лисицын. - Не упрямься, Лю, уступи его мне. Так и быть, пошлю твоему корпусу взамен пару вагонов советской тушенки и перловой крупы из нашего продрезерва. Ты же сам говорил: твои бойцы после нашей перловки как заводные в атаки бегают!
  Слушая этот торг, в ходе которого его оценили и продали, Джао Да сардонически усмехнулся. Вот он и узнал себе подлинную цену - два вагона перловки.
  - Так и быть, - сдался наконец комкор Лю. - Дай еще свой "виллис", товарищ Ко-ля, и забирай летчика.
  - По рукам! - сделка была скреплена сильным советско-китайским рукопожатием.
  - Вылезай, Пилипенко! - приказал товарищ Лисицын по-русски своему водителю, одетому в китайскую солдатскую форму, но с совершенно славянской веснушчатой физиономией. - Мухой слетай, организуй у китайцев нам перевоз до аэродрома.
  Советский солдат откозырял и опрометью бросился исполнять приказание. Комкор Лю с видимым удовольствием и плохо скрытым разочарованием залез на водительское сиденье приобретенного "виллиса".
  - Удачи тебе в небе, старый боевой дружище, - сказал он на прощение Джао Да. - Когда будешь пролетать на своем истребители над моими позициями, покачай крыльями! Мои зенитчики и пулеметчики всегда тебя прикроют, стряхнут врагов с твоего хвоста, как в тридцать седьмом, "Крылатый кот"! Помнишь?
  Лю резко стартовал мотор, дал по газам и по-кавалерийски сорвался с места в галоп автомобильных колес. На ходу он помахал рукой. Догоняя командира, следом помчались его прежний джип и грузовик с автоматчиками.
  Николай Лисицын проводил их взглядом и солидно заключил:
  - Обиделся сухопутчик. Ладно, добавлю третий вагон. За тебя, Да-Нет, и целого эшелона не жалко.
  - Спасибо тебе, Ко-ля, - искренне поблагодарил русского друга Джао Да. - В который раз в жизни я обязан тебе дорогой в небо.
  Товарищ Лисицын посмотрел на него с внезапным сожалением и, помолчав, признался:
  - Не благодари вообще, Да-Нет. Я вытащил тебя в авиацию потому, что твое место в небе, а нам очень не хватает опытных истребителей на этой новой воздушной войне... Но она теперь совсем другая, война в небе. Не та, что мы с тобой видели на Второй мировой. Может быть, ты еще пожалеешь. Или, может быть, я просто постарел для воздушного боя. Но мне здесь совершенно не нравится...
  Джао Да впервые не узнавал этого сильного и уверенного в себе человека, который долгие годы был для него не только первым наставником в летной науке, но и образцом безупречного военного летчика-истребителя. Сейчас в русском друге появилась какая-то новая черта, едва заметная, но разрушающая монолит силы и твердости, как малая трещинка постепенно точит фундамент большого здания. Это была неуверенность... Может быть - страх? Нет, только не страх. Ко-ля Ли Си-Цин и страх всегда жили на противоположных сторонах планеты.
  - Мы... проигрываем эту войны? - осторожно, чтобы ненароком не оскорбить наставника, спросил Джао Да.
  - Не сказал бы, - ответил после небольшой паузы товарищ Лисицын. - Но и не выигрываем. Здесь господствует реактивная авиация. Здесь все по-новому. Поначалу мы даже побеждали. В 1950-м, в 51-м, когда товарищ Сталин бросил сюда цвет советской авиации, отборные гвардейские истребительные полки, которые наши ребята между собой называли "парадными"... Летчики там были один к одному, орлы, соколы, многие - с боевым опытом Великой Отечественной. Тогда нашим удалось здорово накостылять янки, американцы теряли по несколько своих самолетов на один наш сбитый МиГ. Однажды наши уронили за один бой 15 "Шутинг Старов", обменяв их всего на три поврежденных МиГа. Другой раз раздолбали бомбовую группу "Суперфортрессов" - истребительное сопровождение у америкосов задержалось - и воткнули в землю 12 штук, плюс четыре "Тандерджета", когда те все-таки явились к шапочному разбору .
  - Ого, дела идут не так скверно, как я думал! - воскликнул Джао Да; батальное полотно из дюжины падающих "Сверх-крепостей" выглядело грандиозно даже в воображении.
  - Дела идут хуже, чем большинство наших и ваших начальников рапортуют своим начальникам, - угрюмо сказал советский ас. - Мы не в силах перехватить у янки господство в воздухе и реально снизить интенсивность бомбежек ... У нас в строю сотни самолетом, у них - тысячи. Мы насбивали кучу янкесовских "стратегов" днем, так они перевели стрелки на ночные налеты - и понеслось! От несчастной Кореи уже осталась выжженная земля... А еще у америкосов появились эти новые истребители, "Сейбры". Они по крайней мере не хуже наших МиГов!
  - Ты же сам учил меня, Ко-ля, авиатехника решает не все, - счел уместным заметить Джао Да. - В кабинах сидят люди! Убежден, что советские летчики...
  - Советские летчики бывают разные! - с видимой досадой перебил китайского друга полковник Лисицын. - Думаешь, от хорошей жизни меня выгребли из пограничной авиации и поставили сюда на целый истребительный авиаполк? Василий Сын Самого Хозяина ничего не забывает и не прощает, гад! Но когда на новую смену в Корею отправились обычные авиаполки ПВО из Крыжополей, Урюпинсков и Жопы Мира, уровень нашего летного состава отвесно пошел вниз! Мои ребята считают большой победой, если воткнут в землю двух янки за одного своего сбитого... А ведь мы сшибаем немало расходного поршневого сырья, типа всяких "Инвэйдеров" и "Твин-Мустангов", а теряем полноценные новые МиГ-15!!
  - Ты теперь командуешь авиаполком и летаешь на знаменитом советском реактивном МиГе? - с легким оттенком зависти переспросил Джао Да, услышав только то, что ему хотелось. - Прости, Ко-ля, я никогда не поверю, что ты, матерый воздушный тигр, даже в одиночку не можешь поправить статистику побед своего полка...
  - Издеваешься, Да-Нет! Каждый раз, когда взлетаю на боевое, я молюсь - да, молюсь, как в детстве бабка учила! - чтоб не изгадить моим ребятам статистику сбитым комполком... В воздушных боях бывал раз пятнадцать! Стреляю - не могу попасть, долбаные америкосы как выпадают у меня из прицела. Неделю назад наконец повезло - уронил-таки один "Шутинг Стар"... Так даже о своей победе я узнал из просмотра кадров фотокинопулемета на разборе, я совсем не заметил, как сбил его!! Меня атакуют - кручусь, как уж на сковородке... Но такое впечатление, что самолет маневрирует по собственной воле, не по моей, едва успеваю исправлять отклонения! Я впервые в жизни стал чужим в кабине своего истребителя, ты понимаешь?! - голос советского летчика чуть не сбивался на крик, и в нем зазвучало отчаяние.
  Вот в чем дело, подумал Джао Да, его наставник сам оказался в положении неопытного новичка на новом типе авиации!
  - Неужели в СССР вас так плохо переучили на реактивные самолеты с поршневых? - деликатно спросил он.
  - Я бы сказал - херово! Теорию дали поверхностно, книжечку выдали - читай не хочу! Летных часов выделили недостаточно , формалисты хреновы! - Николай Лисицын сжал кулак и сделал перед собой движение, сокрушительное для воображаемой бюрократии в ВВС Советской армии. Потом как-то сник и тихо добавил:
  - Тем не менее, почти все молодые летчики быстро схватили реактивную науку. А у старшего поколения "винтовиков" вышло не у каждого, даже у самых опытных. Признаюсь только тебе... и себе: я среди худших. Смотри и ты не облажайся, хороняка, я всегда считал себя лучше тебя в небе...
  - Ты не можешь знать, кто из нас лучше в небе, Ко-ля, - вежливо, но со скрытым вызовом поправил русского друга Джао Да. - Мы никогда не летали с тобой в паре или в группе.
  Подъехал небольшой остроносый грузовичок-пикап, по виду и степени изношенности унаследованный Китайской народной армией от Японской императорской. Возле солдата-шофера гордо восседал советский водитель полковника Лисицына, а больше мест в маленькой кабине старого автомобиля не наблюдалось. Советский "водила" открыл дверцу и сделал подчеркнуто почтительный жест, в котором Джао Да уловил тайную насмешку подчиненного над командиром:
  - Прошу в кузов, товарищи офицеры!
  - Совсем наглость потерял, Пилипенко! - рявкнул Лисицын, который был не менее догадлив. - А ну вылазь из кабины, и китаец - тоже! Сами в кузове остудитесь, я поведу.
  Он сел за руль, Джао Да поместился на сиденье рядом.
  - Куда теперь, товарищ Ко-ля? - спросил он.
  - Поедешь становиться пилотом-реактивщиком, Да-Нет, - ответил полковник Ли Си-Цин. - Мы с командующим Нэ Фэн-Чжи не для того вытащили тебя из-под расстрела, чтоб ты летал на своем Кертиссе фронтовым разведчиком с полевого аэродрома. У вас, китайцев, летчиков с таким опытом, как у тебя, можно по пальцам пересчитать! При чем одной руки...
  - Неужели вернулись времена нашей юности, и ты снова станешь учить меня летать, Ко-ля?
  - Размечтался! Мне свой полк водить надо! Наши ребята-инструкторы из 106-й авиадивизии тебя натаскают. Здесь, километрах в пяти от Шанхая, на аэродроме Хунцзяо...
   ***
   Джао Да с живым интересом смотрел из кабины автомобиля, как возрождается Шанхай. В пригородах, разрушенных войной, развалины еще попадались на каждом шагу. Но всюду уже работали, не покладая рук, тысячи людей, одетых почти одинаково, словно и они принадлежали к армии коммунистического Китая, только их цвет был серым. Строились новые дома, расчищались завалы. Там, где устояли стены, их перекрывали стропилами, и дом обретал новую жизнь. Этот красный Китай умел не только разрушать, но и строить!
   Однако когда автомобиль миновал контрольно-пропускной пункт и после необходимых формальностей (караульная служба у коммунистов была налажена что надо!) въехал на территорию аэродрома, Джао Да разом забыл о постройках. Вдоль взлетной полосы выстроились серебристые крылатые машины необычных для глаза очертаний.
  - Здесь пригодная для МиГов двухкилометровая бетонная ВПП, - объяснял, крутя "баранку", товарищ Ли Си-Цин. - Наши еще на первом году войны перебазировали сюда четыре "утенка" Як-17 и десятку МиГ-15, чтобы школить ваших китайцев. Несколько штук с тех пор раздолбали, но остальные летают... Гляди!!
  С неба наплывал, нагнетая гул и усиливаясь, тяжелый, густой рев турбореактивных двигателей. В синеве сверкнули серебром стреловидно скошенные крылья, необычно короткие фюзеляжи (обрезанные спереди воздухозаборником, а сзади соплом), дерзкие очертания высоких килей, словно перечеркнутых поперечными стабилизаторами. Пара МиГов красиво выписала круг над аэродромом и снова стремительно вонзилась в высоту.
  - Ну, так я тоже могу, - ревниво скривился товарищ Лисицын. - Посмотрим, как они будут летать в бою.
  Джао Да заметил, что МиГи несли опознавательные знаки Китайской народной армии - пятиконечные звезды, вписанные в поперечную прямоугольную "шпангу". Выстроившиеся в линейку толстозобые "утята" Як-17УТИ с длинными двухместными кабинами были маркированы северокорейскими звездами в сине-бело-красном круге. Полковник Лисицын поймал удивленный взгляд китайского пилота.
  - Вы летаете под своими "опознавалками", а мы - под северокорейскими, маскируемся, видишь ли, - недовольно сказал он. - Это еще что! Поначалу пытались заставить наш летный состав вести радиообмен на китайском... Намучился я тогда со своими двоечниками, скажу я тебе! Плюнул и перешел на русский с матерным!
  Возле приземистого здания командного пункта уже ждали двое офицеров в синей форме ВВС КНОА. Тот, что повыше - с характерной широкой честной русской физиономией, второй - китаец.
  - Знаменитый Джао Да прибыл, - сказал полковник Лисицын и бесцеремонно вытолкнул китайского друга из кабины. - Сделайте мне из него аса реактивной авиации! Учись хорошо, Да-Нет, мне не хочется краснеть за тебя.
  
  
  Глава 5.
   Реактивная эпоха.
  
  Аса-реактивщика из Джао Да, конечно, не получилось, но азы полета на МиГ-15 он освоил относительно быстро. Программа переподготовки летчиков Китайской народной армии у советских инструкторов была очень проста и почти в точности повторяла ту, по которой они сами когда-то пересаживались с винтовых самолетов на реактивные. Теорию давали по советской инструкции пилотирования МиГ-15, тоненькой книжечке, которая была поспешно и не совсем точно переведена на китайский язык. Но картинки были такими подробными и понятными, а все силы, действующие на самолет на разных этапах полета от взлета до посадки, даны формулами на международном языке цифр и латинских обозначений, так что хороший летчик понимал многое и без перевода.
  Затем наступала пора "вывоза" на "утятах" с советскими инструкторами - очень короткая. В среднем на освоение "спарки" отводилась неделя, а в некоторых случаях советские пилоты считали достаточными всего несколько полетов, чтобы допустить курсанта к самостоятельному пилотированию МиГ-15. Места для инструктора в кабине этих машин не было: учебный вариант МиГа советская промышленность еще не запустила. Так что наставник, исходя испуганно-раздраженными воплями, сопровождал своего ученика на шедшем с ним в паре истребителе, а потный от усердия переводчик на земле транслировал в шлемофон китайскому новичку:
  - Советский командир очень огорчен твоим боевым разворотом, товарищ. Он сравнил его с блюдом русской кухни - это что-то вроде наших блинчиков. Потом еще о твоей уважаемой матушке...
  Занятия шли порой по 12 часов в день. Китайское командование допускало для курсантов только оценки "хорошо" и "отлично", получившего "посредственно" ждало многочасовое самобичевание на партсобрании. Советские инструкторы по-братски жалели своих учеников и всегда набавляли им один балл. В результате "неуд" получить у них было невозможно, а в "троечниках" оказывались те, кого в иных обстоятельствах надо было гнать в пехоту.
  Порой для поднятия духа "аудитории" советские учителя вылетали группой и демонстрировали над аэродромом такие умопомрачительные каскады фигур высшего пилотажа, что у зрителей (особенно у девушек с радиоузла) дух захватывало.
  - Не бзди, товарищ! - грубовато утешали русские китайцев после приземления. - Повоюешь месячишко, и так же сможешь. Янки научат! Если не собьют, что более вероятно.
  Описанная система подготовки была несовершенной, но позволяла поставить переучивание на поток и готовить китайские кадры сразу целыми эскадрильями и авиаполками .
  С Джао Да советские товарищи держались предельно уважительно - даже старшие из них оказались намного младше его и летали намного меньше. По результатам занятий Джао Да неизменно получал одобрительную оценку:
  - Хорошо, товарищ Джао. Очень даже ничего себе.
  Китайский летчик хорошо понял советскую систему баллов, и врать самому себе было незачем. Его уровень в освоении новой авиатехники - "удовлетворительно", и, как он не старался, забраться выше не получалось. Многие приемы пилотажа реактивного истребителя, которые молодые летчики осваивали с легкостью, становились для Джао Да сложностью: сказывалась выработанная двумя десятилетиями полетов привычка "винтовика", да и силы были уже не те - тридцать восемь лет...
  Джао Да старался компенсировать недостаток мастерства кропотливым изучением воздушной тактики и тщательным сравнением тактико-технических и летных характеристик советского МиГа и его основного противника - американского "Сейбра". Чтобы сбивать врага и не быть сбитым самому, нужно в точности знать, на что способен твой самолет и самолет противника. Учить Джао Да этому краеугольному принципу воздушной войны было излишне, он давно был прописан на его коже. Советские инструкторы с готовностью делились со старшим из китайских пилотов боевым опытом. Им импонировало, что этот взрослый серьезный человек, ставший асом еще на прошлой войне, так вдумчиво изучает их технику.
  Много лет спустя, прочитав воспоминания лучшего советского аса Корейской войны, командира 196-го истребительного полка Евгения Пепеляева , Джао Да был рад узнать, что преимущества и недостатки самой массовой реактивной машины советской истребительной авиации они оценили примерно одинаково.
  Истребитель МиГ-15, на первый взгляд, имел небольшие преимущества над F-86 в вертикальном маневре, в практическом потолке и в мощном вооружении (одна 37-мм и две 23.мм пушки и полуавтоматический прицел у советского истребителя против 6 пулеметов "Браунинг М2" и прицела "автомат с дальномером" у американского). МиГ уступал "Сейбру" в горизонтальном маневре, критической скорости и дальности.
  Так, критическая скорость самой новой модификации МиГ-15 бис составляла около 1 100 км/ч, или 0,92 Маха, как было принято считать в реактивной авиации. Когда МиГ разгонялся до этих пределов, наступала "валежка": самолет становился неуправляем. "Сейбр" мог потянуть и 0,95 Маха, после чего начиналась тряска, но пилот справлялся с управлением. Вертикальную скорость и практический потолок МиГ-15 имел несколько выше: 16 000 метров против 15 000 метров у "американца". Зато в горизонтальном маневре на виражах даже новейший МиГ-15 бис был слабее; у "Сейбра" время виража было меньше за счет отличной механизации крыла - американский авиапром поддерживал свою репутацию "мастера летающей игрушки".
  В сравнении с "Сейбром" существенным недостатком в летных качествах МиГ-15 было очень плохое скольжение самолета, а в воздушном бою летчику оно бывает очень необходимо при стрельбе по самолету противника и особенно когда противник стреляет по твоему самолету. Причиной плохого скольжения МиГа были аэродинамические ножи на плоскостях, установленные советскими авиаконструкторами для лучшей поперечной устойчивости на малых и особенно на больших скоростях полета. В свою очередь, у "Сейбра" вместо аэродинамических ножей на плоскостях имелись предкрылки, которые абсолютно не мешали скольжению, но увеличивали устойчивость самолета.
  Электронное, пилотажное и навигационное оборудование на американском истребителе также было более совершенным, чем на МиГ-15.
  Сравнивая боевые возможности двух самолетов, советские летчики нехотя признавали преимущество американца, но обязательно оговаривались: в основном характеристики истребителей весьма близки. Поэтому успех в воздушном бою МиГ-15 с F-86 в огромной степени зависел от мастерства и отваги летчиков, от выбора маневра и взаимодействия в групповом бою .
  - В реактивной истребительной авиации, как в колхозе, надо работать бригадой, - посмеиваясь, говорили советские пилоты, не скрывая своего крестьянского происхождения, - А ломить в бою лучше бандой, как в уличной драке! - своего беспризорного детства, из которого их вытащила и привела в авиацию Советская власть, многим тоже было не скрыть...
   ***
  Завершив обучение и худо-бедно отлетав "экзамен" перед советско-китайской комиссией, Джао Да впервые удостоился чести "аудиенции" у командующего Объединенной воздушной армией товарища Нэ Фэн-Чжи. Это был второй важный коммунист, которого китайскому летчику довелось встречать в жизни. Генералов приходилось видеть немало, и Джао Да имел все основания недолюбливать их. К сожалению, новый Китай не смог привнести в образ высокопоставленного военного ничего нового. В сравнении с командиром армейского корпуса бывшим кавалеристом Лю, энергичным и хищным фронтовым "Наполеоном", авиационный командующий являл собою тип "кабинетного" генерала. Правда, в его кабинете не было бюро из дорогого дерева, шелковых портьер и коллекции фарфора династии Мин. Зато там присутствовали многочисленные модели и картинки самолетов, которые должны были подчеркнуть его причастность авиации. Высокомерные же движения пухлых рук, благополучная упитанность выше среднего уровня и особый взгляд хозяина чужих судеб недвусмысленно показывали в "товарище воздушном командарме" классического генерала, даже без лампасов и золотого шитья.
   - Мы решили оказать вам доверие, товарищ Джао, - сказал коммунистический генерал; было неясно, имел ли он в виду под этим "мы" группу ответственных товарищей, или уже перешел на царственную привычку говорить о себе во множественном числе. - Вы назначаетесь заместителем командира авиационного полка. Мы учли ваш опыт и особенно рекомендации нашего советского товарища полковника Ли Си-Цин. Цените это и оправдайте наше доверие. Ваша часть будет дислоцирована на том же аэродроме, что и истребительный полк этого советского товарища, чтобы вы могли продемонстрировать нашим северным союзникам высокое мастерство китайской истребительной авиации...
   - Товарищ командующий, о каком высоком мастерстве может идти речь? - дерзко перебил коммунистического аристократа Джао Да. - Наши люди едва освоили технику пилотирования. У них в самом лучшем случае считанные десятки часов налета на реактивных машинах... Они неопытные новички!
   - Именно поэтому вам предстоит принять должность замкомполка в совершенно особенном авиаподразделении. Выезжайте немедленно и приступайте.
   Джао Да выехал и приступил.
   ***
  Историки воздушной войны над Корейским полуостровом в 1950-53 годах разделились по сторонам конфликта столь же непримиримо, и так же упоенно накручивают своей стороне счет подлинных и вымышленных побед, как молодые летчики, которые когда-то летали и дрались в том небе. "Национальные опознавательные знаки" у пишущей публики разные, но лейтмотив один: "Только наши парни - настоящие герои, они сбивали пачками врага, который в бою никуда не годился; что же до наших союзников, то они были еще хуже". Джао Да на закате жизни еще застал отчаянную пикировку и умопомрачительные виражи бумажных асов на книжных полях. Он великодушно прощал ученым писакам северного соседа Поднебесной высокомерное презрение к китайским и северокорейским пилотам. Джао Да хорошо помнил исполненные уважения слова Николая Лисицына и других советских боевых товарищей - они были дороже, были настоящими! Джао Да никогда не одобрял унизительного отношения к противнику. "Если бы наш враг был плох, чего стоила бы гордость наших побед?" - мудро усмехаясь, говаривал знаменитый летчик. В таких случаях он напоминал слова советского фронтового поэта и писателя Константина Симонова:
  
  Да, враг был храбр.
  Тем больше наша слава!
  
  Джао Да воочию видел смертельные хороводы серебристых реактивных птиц в корейском небе, он танцевал в них собственную партию. Наверное, не очень удачно - но как мог. Расклад сил тогда представлялся предельно ясным. Американские пилоты были хорошо подготовленными и смелыми воздушными бойцами, профессиональные качества которых не приходилось подвергать сомнению. У всех сторон войны находились воздушные тактики и пилоты разного уровня - от очень хороших до удовлетворительных, посредственностям на Корейской войне не было места. Однако очевидное преимущество советских летчиков 64-го истребительного авиакорпуса состояло в воспитанном в СССР чувстве крепкого боевого товарищества и коллективизма. Янки гнались за индивидуальными результатами. Ради личных побед американцам случалось и ломать строй авиаподразделений, и истребителям бросать бомбардировщики без охраны. Советские летчики "работали бригадой", словно колхозники или сталевары, и прикрывали друг друга. При этом большее количество ветеранов Второй мировой в рядах советских авиачастей по сравнению с очень молодым составом ВВС США помогало не всегда - лучшие истребители винтовой авиации часто "снижали планку" при переучивании на авиацию реактивную.
  Китайские и северокорейские пилоты отличались своим мужеством и самоотверженностью с ощутимым привкусом коктейля из коммунистических идей и конфуцианского фатализма. По летным качествам их летчики-истребители сперва сильно уступали советским товарищам. На начальном этапе воздушная война над Корейским полуостровом явила миру почти фантастический парадокс: самыми эффективными авиачастями Китайских народных добровольцев и Корейской народной армии оказались ночные бомбардировочные полки, летавшие на "вечных" советских бипланах По-2. На малых высотах и под покровом темноты им удавалось наносить по военным объектам янки и южнокорейцев чувствительные удары. Среди пораженных "небесными тихоходами" целей оказалось немало новейших истребителей F-86 "Сейбр", дремавших на полевых аэродромах в обманчивой тишине корейской ночи.
  Уникальность боевой задачи советских авиаподразделений, дислоцированных на территории Китая в годы войны, заключалась в том, что, параллельно с защитой корейского неба, они осуществляли полноценное переучивание ВВС своих китайских и северокорейских союзников на современные крылатые машины, сделанные в СССР. Первыми наставниками китайцев в науке реактивной авиации стали летчики советской 106-й авиадивизии на аэродромах Цзянвань, Дачан, Сюйчжоу и Хунцзяо. Затем к "учебному процессу" присоединились офицеры многих других советских авиачастей. История повторялась - в Китае многие еще помнили, как в 1930-х годах инструкторы из великой северной страны помогали китайским курсантам осваивать поршневые самолеты Поликарпова и Туполева.
  Плоды советского учения сказались на второй и третий год войны. Боевая эффективность эскадрилий и полков китайско-северокорейской Объединенной воздушной армии ощутимо возросла. Один из советских воздушных наставников Герой Советского Союза Сергей Крамаренко писал о своих курсантах: "Впоследствии, в воздушных боях с американцами, они показывали чудеса. Один из них над сеульским аэродромом сбил за считанные минуты несколько американских самолетов". На смену героическому исступлению пилотов поршневых Ла-11 и Як-9, бросавшихся в бой против реактивных истребителей американцев и чаще погибавших, чем одерживавших победы, пришла сосредоточенная боевая работа нового поколения молодых авиаторов молодых республик на стремительных серебристых "ласточках" МиГ-15. Справедливости ради надо сказать, что старый добрый авиационный винт еще отнюдь не был списан китайскими авиаторами со счетов. Однако поршневые самолеты выполняли теперь посильные им задачи - фронтовых бомбардировщиков и штурмовиков, ближних разведчиков, ночных перехватчиков.
  Если для официального признания в России советских героев корейского неба должно было пройти несколько десятилетий, то Китайская народная республика с течением войны узнавала своих "орлов Мао" в лицо и по именам. "Драконом ВВС" называли молодого летчика Чжао Бао-Туна, в совершенстве освоившего удар с высоты. На пикировании разогнав машину до максимально возможной скорости, он выводил ее на высоте намеченной цели и наносил прицельный удар сзади . Восторженно прославляли "железного командира полка" Ван Хая , превосходного тактика, 9-й истребительный полк которого был рекордсменом по числу воздушных побед, и, кроме того, он сам - асом. Незадолго до конца войны прославился и молодой летчик Цзян Дао-Пин, который сбил лучшего американского аса, опытнейшего пилота капитана Джозефа Макконнелла, записавшего 16 воздушных побед, в то время, как у его китайского визави это был всего 20-й боевой вылет .
  Китайские летчики самостоятельно или в группе с советскими боевыми братьями десятки раз перехватывали американские бомбардировщики и штурмовики, прикрывая питавшие Северную Корею переправы на реке Ялуцзян, промышленные и военные объекты воюющей на пределе сил республики, войска на фронте. Они отчаянно дрались с американскими истребителями, одерживали победы и терпели поражения, сбивали врага и сами рушились на землю Корейского полуострова, оставляя зыбким надгробным памятником дымный след в небе... В отличие от пилотов советского 64-го авиакорпуса, самолеты Объединенной воздушной армии имели официальное разрешение командования на поиск в воздушном пространстве противника - за 38-й параллелью и за береговой линией. Они азартно дрались над морем с палубной авиацией США и Великобритании, и не один вражеский пилот ополоснул англосаксонскую гордыню в соленой воде Японского моря в ожидании спасательного вертолета...
   ***
  1-й интернациональный авиаполк, куда был назначен заместителем командира Джао Да, действительно был "особенным подразделением" Объединенной воздушной армии. Когда командующему ВВС народных добровольцев товарищу Нэ Фэн-Чжи удалось убедить партийное руководство, что мастерство летчика и верность генеральной линии КПК - вещи прямо не взаимосвязанные, поступило разрешение отозвать бывших летчиков Национальной армии Гоминьдана из пехотных и саперных рот с линии фронта. В отношении к числу тех китайских пилотов, кто в начале войны, движимые ностальгией, чувством вины или иными мотивами, устремился из эмиграции на помощь сражающемуся отечеству, в 1952 году людей набралось гораздо меньше, примерно на полторы эскадрильи. Американские "джи ай" и южнокорейцы на 38-й параллели стреляли метко... Оставшиеся штаты полка - еще полторы эскадрильи - помогли доукомплектовать советские товарищи. Они собрали летчиков-добровольцев из европейских стран "народной демократии" (или "советского блока"), которым по каким-то причинам не нашлось места в ВВС тамошних "народных армий". Так в этой странной пестрой части, помимо китайцев, появились ироничные и вечно полупьяные поляки, спокойные и похожие на основательных крестьян чехи и словаки, отважные черноусые болгары. Были даже венгр с румыном (которые терпеть друг друга не могли), и испанец из числа вывезенных некогда из павшей республиканской Испании подростков (его уволили в запас из ВВС СССР после 1945 года "за несоветскую национальность"). Летчики-интернационалисты были заметно старше строевых пилотов китайских авиачастей, все они имели за плечами боевой опыт Второй мировой, многие - воздушные победы. С одной стороны, это превращало полк в один из самых опытных летных коллективов. Однако, если посмотреть с другой стороны, это было сборище "винтовиков" из разных ВВС разных стран, наспех переученных на реактивные истребители, имевших слишком высокое мнение о своих боевых качествах, презиравших противника как "молокососов", и плохо понимавших друг друга из-за языкового барьера. Командование Китайских народных добровольцев последние обстоятельства ничуть не смущали. Оно было твердо намерено бросить "летную банду эмигрантов и иностранцев" в бой там, где было жалко терять собственных пилотов.
  Вступив в новую должность, Джао Да понял: ему предстоит быть не столько летчиком и даже не столько авиационным командиром, сколько "авиационным администратором", как некогда метко выразился американский друг генерал Клэр Ли Шенно. "Заместитель командира полка" в переводе с коммунистической терминологии на нормальный военный лексикон означало: "начальник штаба". Должность, на которой легче надорваться, чем прославиться! Тем более, что командиром и комиссаром интернационального полка назначили испытанных коммунистов, которые доказали свою преданность партии и Председателю Мао, но в ВВС служили соответственно второй и первый месяц. И, хотя "нет таких крепостей, которые не могли бы взять коммунисты" (Джао Да с печальной улыбкой вспомнил пухленькую шпионку Ляо, так вольно использовавшую эту цитату), высшее полковое начальство в авиации не смыслило ни черта.
  Интернациональный авиаполк получил истребители МиГ-15. К сожалению, все они были первой модификации, в то время как многие советские и китайские авиачасти уже вовсю пересаживались на более новые МиГ-15бис, имевшие лучшие летные характеристики. Машины были переданы как раз из одной из таких частей. Почти все несли на себе увечья прежних воздушных боев - заделанные пробоины и следы возгорания. Некоторые узлы были настолько изношены, что требовали замены, другие - основательной починки. Джао Да нипочем не удалось бы добиться необходимых комплектующих у командования ОВА, которое дрожало над запчастями как скупой рыцарь над златом. Помогли дружеские связи с советскими товарищами, с которыми интернационалисты делили аэродром. "При социализме все делается по знакомству!", - усмехнулся полковник Николай Лисицын, направляя в "хозяйство Джао Да" своих механиков. МиГи удалось худо-бедно привести в летное состояние в сжатые сроки.
  Пока шло восстановление авиатехники, "замкомполка" Джао Да отчаянно пытался собрать из разрозненной компании воздушных вояк хотя бы подобие того, что представляли собою по слетанности регулярные авиачасти. Но как, спрашивается, осуществлять управление при полете в группе, когда один из летчиков говорит по-китайски, другой - по-польски, а третий вообще на каком-то мадьярском наречии? Джао Да в точности повторил все этапы "языковой политики" командования советского 64-го авиакорпуса. Сначала он тщетно пытался заставить летчиков-славян и "иже с ними" разучить основные команды и сигналы на путунхуа. Когда же восточно-европейцы продемонстрировали полную лингвистическую безнадежность, решил сделать языком радиообмена в полку русский. По-русски худо-бедно понимали все славяне. "Язык Пушкина и Толстого" сносно знали двое или трое китайцев, обучавшихся у советских летных инструкторов еще в годы "большой войны". В любой "смешанной языковой группе" на задание надлежало обязательно отправлять одного русскоговорящего летчика-китайца.
  Вопреки всем стараниям, боевой дебют интернационального полка стал провальным именно из-за трижды проклятого "языкового барьера". Командование ОВК, по мнению Джао Да, поторопилось бросить летчиков-интернационалистов в бой в конце 1952 года, когда эскадрильи еще не завершили "слетывание". В первом же бою над 38-й параллелью молодые пилоты американских "Сейбров" поймали опытных воздушных вояк на примитивный прием - "подсадная" пара заманила интернационалистов в воздушную засаду. В последнюю минуту кто-то из летчиков-славян успел заметить опасность и на ломаном русском отчаянно выкрикивал в эфире предупреждение китайским товарищам, но, как выяснилось при разборе полета, китайский летающий переводчик просто не понял его. Американские F-86, лучше разгонявшиеся при пикировании, "упали" сверху, а потом навязали МиГам маневренный ближний бой на горизонтальных виражах, в котором они были сильнее. Интернационалисты потеряли два самолета и одного летчика. Еще один летчик выбыл из строя с серьезным ранением. Два тяжело поврежденных МиГа, хоть и дотянули до своего аэродрома, годились в лучшем случае на запчасти. Самое обидное заключалось в том, что, как показала служба воздушного наблюдения, все янки благополучно улетели из боя на собственных крыльях.
  Немногим удачнее закончился и второй бой. Разноплеменные "красные летчики" снова не понимали друг друга. Хотя интернационалисты на сей раз сами атаковали из выгодной позиции и имели численное превосходство, они опять не сбили ни одного "Сейбра", а сами привезли множество пробоин и еще одного тяжелораненого.
  После двух "косяков" (Джао Да находил это русское словечко очень уместным) состав 1-го интернационального авиаполка погрузился во вполне объяснимое уныние. Замкомполка стоило больших усилий не допустить массового применения классических славянских "антидепрессантов" крепостью 40 градусов и более. Командир полка разразился длительными стенаниями по поводу "утраты дорогостоящей социалистической собственности - сложных технологических машин-самолетов". Комиссар поступил по-коммунистически и помчался в особый отдел доносить о "заговоре империалистической агентуры в полку". Товарищи особисты оказались людьми рациональными и арестовали только одного человека - самого комиссара за паникерство.
  У Джао Да не было времени на "развлечения в красном стиле". Он собрал пристыженный личный состав и, призвав на память опыт формирования "Летающих тигров" в 1942-м, объявил:
  - Игры закончились, братья-летчики. Надо начинать воевать. Сейчас у нас две основных проблемы. Первая - вы переоценивали свой опыт прошлой войны и недооценивали противника. Смею надеяться, драчливые американские мальчишки на "Сейбрах" вылечили вас от мании величия. Вторая - вы не понимаете друг друга в воздухе. Это решу я.
  Джао Да расформировал "смешанную" 2-ю эскадрилью и оперативно подчинил всех китайских летчиков - 1-й, а восточно-европейцев - 3-й эскадрильям. Рабочим языком "межнационального общения" в полку остался русский, но, если на боевой вылет шли совместно китайцы и славяне, Джао Да решил каждый раз вести группу сам. Он был достаточно уверен в знании обоих языков, чтобы обеспечить доходчивость радиосообщений всем своим подчиненным. Джао Да учел, что парням на "Сейбрах" может повезти еще раз, и небесный путь китайского летчика Джао Да прервется раньше, чем он выполнит свое предназначение. Поэтому он на несколько дней освободил от полетов всех русскоговорящих китайских летчиков полка и направил их для полного языкового погружения в соседнее "хозяйство товарища Ли Си-Цина". Переводчики вернулись, владея в совершенстве летной и матерной терминологией русского языка, и стали скучать по наваристому борщу из советской столовки.
  Поначалу МиГи 1-го интернационального авиаполка получили на новом месте службы серо-зеленую "тигровую" маскировочную окраску. Это отлично камуфлировало их на фоне земли и до некоторой степени дезориентировало противника, атаковавшего из более высотного эшелона. Однако в маневренной "собачьей свалке" воздушного боя темные силуэты МиГов на фоне неба представляли собою прекрасные мишени. Поэтому Джао Да оперативно мобилизовал в хозяйственной части все запасы серебристой авиационной краски и приказал перекрасить машины по образу и подобию советских истребителей. Некоторые пилоты из восточно-европейских стран, воспользовавшись покраской, нанесли на фюзеляжи своих самолетов национальные эмблемы своих стран - польские "шаховницы", чешские трехцветные круги, болгарские Андреевские кресты , оставив опознавательные знаки ВВС КНР только на килях и на плоскостях. Джао Да думал, не перенести ли на борт своего штабного МиГ-15 эмблему "Крылатого кота", но мысль была какая-то вялая, вскользь. У него имелись куда более серьезные задачи.
  "Наверное, я начал стареть", - с мимолетной грустью подумал летчик.
  "Реформы" Джао Да в 1-м интернациональном авиаполку принесли быстрые, хоть и весьма скромные плоды. Следующий воздушный бой с "Сейбрами" интернационалисты закончили со счетом "один-один", разменяв одного сбитого американца на один МиГ, потерянный только потому, что летчик (тот самый испанец) увлекся преследованием врага и подставил свой хвост. Оба сбитых пилота катапультировались над расположением Китайских народных добровольцев. Испанец был в тот же день с почетом привезен на аэродром в штабном "виллисе" пехоты, а янки отправился в лагерь для военнопленных.
  В четвертом воздушном бою интернационалисты наконец взяли полноценный реванш, если не по качеству, то по количеству сбитых самолетов. Взлетев на выручку попавшей под бомбежку транспортной колонне, они подловили эскадрилью увлекшихся штурмовкой поршневых "Корсаров" авиации Корпуса морской пехоты США и вогнали в землю четыре толстых тяжелых штурмовика без единой своей потери . Еще несколько "Корсаров" ушли с серьезными повреждениями, изрешеченные, со "шлейфом", горящие... Насколько далеко они улетели - следовало спросить американскую сторону. К концу боя в небе появились пресловутые "Сейбры", вызванные разносимыми в пух и прах "летучими морпехами". Однако на сей раз они вели себя крайне осторожно и даже робко: ограничились тем, что прикрыли и увели уцелевшие "Корсары", не ввязываясь в бой.
  Джао Да участвовал в обоих этих боях. Это был его дебют в войне реактивных истребителей. Возвращаясь на свой аэродром, он каждый раз испытывал двоякое чувство. Своей работой, как командира группы и координатора взаимодействия между китайским и славянским контингентами воздушных интернационалистов, он был вполне удовлетворен. С годами не ослабли наблюдательность и умение быстро находить правильное решение в воздушном бою. К ним добавились зрелая осторожность и командные качества. Благодаря отличной форме кабины МиГ-15 и воспитанному с юности умению "крутить в небе головой на 360 градусов" (спасибо урокам Коли Ли Си-Цина) ему удавалось постоянно держать под контролем воздушную обстановку. Знание языков давало возможность моментально предупреждать подчиненных об всех ее изменениях. Из Джао Да получился неплохой "летающий командир", чего он никогда от себя не ожидал.
  Но летчик-истребитель Джао Да явно оставил свой звездный час в прошлом. В бешеной круговерти реактивных самолетов ему еще удавалось угадывать опасность и уводить свой МиГ из-под атаки. Но новые скорости воздушной войны делали каждое движение ручки управления откровением - в какой вираж войдет после этого самолет, словно бешеный конь, Джао Да часто не мог предугадать. Несколько раз за два боя он мог поймать в установленный на советском истребителе автоматический прицел АСП-3Н хищный ширококрылый силуэт "Сейбра" или массивный фюзеляж "Корсара"... Но при энергичных маневрах сетка прицела не успевала реагировать и уходила из поля зрения летчика, а, если он выпускал тормозные щитки и сбрасывал скорость - уходила цель. Джао Да расстреливал большую часть боезапаса, но беспристрастный фотокинопулемет не фиксировал попаданий. Видимо, пришло время привыкать к тому, что в воздушной войне он уступит победы молодым.
   ***
  За несколько месяцев воздушной войны 1-й интернациональный истребительный полк ОВА "сгорел" в боях почти наполовину. Летчики знали, на что шли, и отправлялись на самые безнадежные задания спокойно и даже весело. Джао Да мог гордиться своей многонациональной воздушной командой - у нее сложился собственный боевой стиль, отважный до бесшабашности и несгибаемый. Опытные вояки, оказавшиеся после "большой войны" в положении отверженных, благодарили судьбу за возвращение в привычную семью военных летчиков. Даже славную гибель в небе они принимали как знак расположения летной Фортуны. Ни китайцы, ни славяне, ни кто другой из полка никогда не говорили об этом вслух, но Джао Да чувствовал: эти взрослые и не нашедшие себя в мирной жизни мужчины были рады, что принимают на себя часть опасности, отводя ее от китайских и северокорейских пилотов, большинству из которых было немногим за 20 лет. А уж как радо было командование Объединенной воздушной армии, затыкая интернационалистами самые черные дыры воздушного фронта!
  Джао Да продолжал летать на боевые задания со "смешанными языковыми группами" своих летчиков. По мере того, как росли потери, все группы становились смешанными. На своей реактивной машине он принял участие во множестве больших и малых воздушных сражений, все с тем же результатом. Руководить получалось лучше, чем сражаться самому, а уворачиваться - лучше, чем бить. Ни одной воздушной победы за эти месяцы лично одержать не удалось. Более того, Джао Да стал замечать с незнакомым прежде чувством стыда, что подчиненные прикрывают и защищают его в боях.
  - Чтоб я больше не видел этой навязчивой опеки, - сердился он на разборе полетов. - Я способен позаботиться о себе сам!
  - Как и каждый из нас, - отвечали пилоты. - А вот командовать у тебя получается лучше всех. Поэтому командуй и будь спокоен, мы присмотрим за твоим хвостом.
  - Только не давайте при этом себя сбить, мы и так теряем слишком много хороших парней...
  Потери до некоторой степени удавалось пополнить бывшими летчиками Национальных ВВС Китая, которые иногда добирались с Тайваня и из французского Индокитая. Из Аннама прибыл даже один французский коммунист, законченный хвастун, пьяница и враль. Он утверждал, что во время оборонительной войны Франции против нацистской Германии в 1940 году летал в одной разведывательной эскадрильи с Антуаном де Сент-Экзюпери. Джао Да хватило пяти минут беседы, чтобы понять, что новоприбывший никогда не был знаком с его знаменитым другом-литератором и в военной авиации не служил. Зато француз феерически, с почти поэтическим вдохновением управлялся на кухне. Джао Да, к всеобщему удовольствию, сделал его полковым шеф-поваром.
  Летный состав полка пополняли нерегулярно, однако нового комиссара прислали взамен арестованного почти сразу. Это был очень молодой человек, лицо которого показалось Джао Да знакомым. Коммунист первым подошел к "замкомполка" и с широкой улыбкой протянул руку, которая двигалась не совсем свободно, очевидно, после увечья.
  - Здравствуйте, товарищ Джао! - приветливо сказал он. - Рад видеть вас снова в наших рядах. Вы помните нашу летную школу?
  - Лучший курсант Бао! - Джао Да искренне обрадовался встретить своего ученика, которого видел в последний раз тяжело раненым после бомбежки авиацией националистов красной авиашколы в Муданьцзяне. - Я часто вспоминаю, как мы летали с вами.
  - К сожалению, с полетами пришлось проститься после того ранения, - вздохнул новый комиссар. - Но я счастлив, что смог быть полезен авиации нашей родины, перейдя на работу политического руководителя.
  - Что ж, политично руководите моими воздушными пиратами сколько Председателю Мао угодно, товарищ Бао, только не мешайте воевать.
  - В этом можете быть уверены, учитель Джао!
  Услышать такой эпитет от своего бывшего питомца было приятно.
  Хуже обстояло дело с пополнением авиатехникой. Советские авиачасти передавали полку истребители МиГ-15, списанные с деформацией плоскостей и оперения из-за перегрузок в воздушных боях, основательно изрешеченные 12,7-мм пулями американских "Браунингов". Даже с помощью механиков полка Николая Лисицына, умевших творить чудеса, "вернуть к жизни" удалось далеко не все машины.
  С Николаем Лисицыным Джао Да сейчас сталкивался почти каждый день. Командные пункты их авиаполков находились друг от друга на расстоянии короткой аллеи на краю аэродрома, обсаженной приземистыми деревьями гинкго.
  - Тебя тоже еще не сбили, Да-Нет? - спрашивал русский друг мрачно, в последнее время он все чаще находился в подавленном состоянии духа. - Вот и я жив-здоров... Вчера "Сейбр" меня очередью прошил. Заметил, только когда долетел. А молодые ребята гибнут!
  - Не изводи себя, Коля, - говорил ему Джао Да. - Я знаю, ты делаешь все, чтобы спасти своих. Ты отличный командир.
  - Это правда, - товарищ Ли Си-Цин был не из тех, кто из скромности отрицает свои безусловные достижения. - Но я превратился в какой-то летающий командный пункт. Ни одной победы с того несчастного "Эф-восьмидесятого"... Я дрался в Испании! Я сбивал немчуру над Волгой, над Кубанью, над Балатоном, как маленьких! А ведь немец был сильнее, как летчик, чем янки...
  - Не знаю, я не воевал с немцами в воздухе, - честно отвечал в таких случаях Джао Да. - По мне, так янки вполне ничего себе, - утешал он друга. - Не переживай, ваш лучший ас Иван Никитович Кожедуб, когда командовал здесь 324-й авиадивизией, не гонялся за личными победами. Он не переживал, что стал воздушным командным пунктом . Или ты считаешь себя асом лучше Кожедуба с его 64 победами, товарищ Ко-ля?
  - Кожедуба, когда он шел на рекорд, прикрывал целый полк, чтоб он мог грохнуть еще парочку фрицев! Я все свои победы одерживал сам!
  - Мне кажется, ты просто ревнуешь его к славе, Ко-ля. Пришло время, и мы с тобой выросли из наших юных воздушных лихачеств. Каждой поре - свои плоды, так говорил наш великий учитель мудрости Кун Фу-Цзы...
  - Я тут, кстати, почитал его книжку, там нет таких слов. Признайся, Да-Нет, ты придумал это прямо сейчас.
  - Да, мой друг, но ведь ты улыбнулся. Значит, оно стоило того.
   ***
  Несмотря на все потери, тяготы и разочарования, воздушная война над Кореей постепенно превращалась в подобие повседневной работы. Джао Да заметил: для советских и китайских летчиков она не имела того привкуса личной трагедии, которым была для его летного поколения "большая война", она же - Тихоокеанская, она же для всего мира - Вторая мировая. Американские самолеты, как правило, не пересекали рубежа пограничной реки Ялуцзян и не наносили бомбовых ударов по территории Китайской народной республики. Где-то сгорала в адском пламени напалма Северная Корея, истекали кровью и вгрызались в землю на 38-й параллели сухопутные войска... А на аэродромах советского 64-го авиакорпуса и китайско-северокорейской ОВА шла обычная летная служба и повседневная гарнизонная жизнь. Если бы не постоянные боевые вылеты и не почти ежедневные поминания погибших товарищей в столовой, можно было бы подумать, что летчики союзных стран собрались здесь на большие учения. Они крепко дружили и ссорились по мелочам, ходили в увольнения и заводили романы с местными женщинами, развлекались или скучали в свободные часы.
  Джао Да использовал редкие часы досуга для того, чтобы восстановить прежние дорогие связи, которые оборвал, бросая несколько лет назад родную страну. Несколько писем улетели с военной почтой в далекий округ Синьцзян (так в коммунистическом Китае именовалась его малое отечество) повзрослевшей и очень серьезной младшей сестренке Хун и старому отцу Джао Сэ. Блудный сын и брат мало писал о своей жизни (армейским цензорам незачем о ней знать!), но много спрашивал: как там они, живы ли, оставила ли им прежний дом и прежнюю жизнь эпоха больших перемен? Письма ушли, словно в никуда. Сначала Джао Да думал: плохая работа почты - такая же давняя традиция Китая, как выпечка сладких рисовых шариков танъюань на Новый год. Однако товарищи из китайских авиачастей регулярно получали письма из дома. Значит, либо старалась цензура, либо... В сердце поселилась томительная ежедневная тревога. Джао Да дал себе слово: если он переживет войну, он обязательно разыщет своих родных, или хотя бы их последний след в этом изменчивом материальном мире.
  Не лучше обстояло дело и с прошлыми боевыми друзьями. Тех из них, кто служил в Национальной армии и кого пощадили "большая" и гражданская войны, разбросали по миру шальные ветры эмиграции. На весь интернациональный полк нашлось двое пилотов, с которыми Джао Да был шапочно знаком по последним месяцам службы в 4-й истребительной авиагруппе перед перелетом к красным. Немногие уцелели и из его учеников и товарищей по первой авиашколе Народной армии. Вчерашних красных курсантов, изначальный костяк кадровой авиации коммунистического Китая, чудовищно проредили первые месяцы Корейской войны, когда ВВС КНР несли тяжелые потери. Друг и сподвижник, начальник красной авиашколы Линь Ми-Илан исчез бесследно, словно растворился во времени.
  - О товарище Лине ничего не знаю, - развел руками комиссар полка Бао. - Я пытался его найти. Но он просто пропал. То ли наши органы ликвидировали его без огласки, то ли сбежал сам... Он всегда был неискренний коммунист, не хотел разоблачиться перед партией. Сказывалось чуждое классовое происхождение.
  - Он был прекрасный начальник авиашколы и очень много сделал для возрождения авиации в нашей стране, - смело ответил Джао Да. - Когда-нибудь его заслуги будут признаны!
  - Товарищ Джао, не говорите так ради собственного блага, - бывший ученик Бао изобразил на своей честной физиономии сложную гамму эмоций из раздражения, сочувствия и страха. - Ваше буржуазное происхождение и контрреволюционная деятельность не забыты. Хочу предупредить вас об этом, как друг. Или вы совсем не боитесь?
  Джао Да действительно совсем не боялся и не заглядывал за край этой войны. Он был совершенно один, словно стоял посреди давно заброшенного аэродрома. Беречь себя было не для кого. Да и не очень хотелось...
   ***
  - Рассказывают, что твои небесные сорвиголовы не боятся ни врага, ни собственного командования, - со значением заявил командир советского истребительного полка Николай Лисицын заместителю командира 1-го интернационального полка ОВА Джао Да. - Это правда?
  - Про врага я бы не стал утверждать так категорично, - усмехнулся Джао Да. - Но на собственное начальство им определенно плевать! Это я знаю по себе.
  - Твои люди и машины нужны мне для выполнения задания, за которое ни твое, ни мое начальство не похвалит, - решительно сказал полковник Лисицин. - Зато сотни, а, может быть, тысячи людей останутся живы.
  - Отсюда поподробнее, - Джао Да заинтересованно посмотрел на русского друга. Такая постановка боевой задачи ему нравилась.
  Николай Лисицын по-хозяйски забрал себе карту полетов 1-го интернационального полка.
  - Вот наша дислокация, а вот береговая линия Японского моря, - показал он. - Моим ребятам запрещено ее пересекать. Но ее можно пересекать твоим. Я знаю, как вы гоняетесь над морем за палубной авиацией янки и бритишей! Вот густонаселенная индустриальная зона Северной Кореи за рекой Ялуцзян: гидростанции Фусен, Чанчжин, Кесен и Супхун, основные промышленные города: Пхеньян, Нампхо, Кемипхо, Синыйчжу и Тонжу. Это - главные цели американских "Бэ-двадцать девятых", чертовых "Суперфортрессов", мать их растудыть... После трех лет бомбежек там все лежит в руинах, корейская промышленность работает чисто символически... В общем ей иначе и не надо - северян всем необходимым худо-бедно обеспечивают наши и ваши. Но янки продолжают ежесуточно высыпать по этим площадям по 800 тонн бомб. Для устрашения, что ли?! Другой задачи у них я представить не могу, сколько не ставлю себя на место генерала ЛеМэя ... Но там, среди развалин и могил, остались миллионы гражданских! Знаешь, что говорит по радио это ЛеМэй? Грешен, слушаю порой вражьи голоса, всегда полезно знать, в какую дудку дует дьявол... "Мы сожгли каждый город в Северной Корее... Мы убили двадцать процентов населения" , - говорит. Вроде как сожалеет, что не удалось достичь результата меньшими жертвами, но бомбы продолжают падать!
  Джао Да выслушал пылкую речь русского друга с внешним спокойствием. Ему часто приходилось водить свои эскадрильи над Северной Кореей. Города сверху напоминали массивы серо-черной оплавленной массы, сквозь которую, как на раскопках античных Помпей под пеплом Везувия, угадывались очертания улиц и фундаментов домов. Китайский пилот представлял себе размеры разрушений и жертв. Раньше ему казалось, что остановить это уничтожение - выше человеческих сил. Или хитроумный русский друг и наставник все-таки нашел путь?!
  - Защита городов и промышленных объектов КНДР является сферой ответственности советского авиакорпуса, наша воздушная армия и так прикрывает войска на 38-й параллели и воюет с морской авиацией, - осторожно сказал китайский летчик, и все же не удержался, чтобы не подпустить сарказма (слишком уж часто советские летчики преуменьшали заслуги китайцев и превозносили свои). - Кто виноват, что "гордые сталинские соколы" не справляются со своей главной задачей? Единственное, что вы смогли, это заставить "Суперфортрессы" летать по ночам. Применяйте тактику ночных истребителей. У вас в боевом расписании есть целый ночной полк , а любой советский летчик 1-го класса "подготовлен к ведению боевых действий в сложных метеоусловиях в любое время суток", так, кажется? У нас в ОВА ночью воюют поршневые Ла-11, а характеристики МиГ-15бис это тем более позволяют. Или только на бумаге?
  - Порой мне хочется обругать тебя по матери, Да-Нет, язва китайская, - искренне заметил полковник Лисицын, и сказал, не скрывая досады: - Думаешь, я не водил ребят на перехват ночью? Мы часами шарились в самых высотных эшелонах эскадрильей, двумя... Без никакого результата! Мои не любят летать в темноте, сбиваются в кучу, начинают осторожничать, и я тоже. Самое большее, нам удавалось увидеть на рассвете маркированные хвосты "двадцать девятых", когда они уходили над морем... У наших ночников результаты ненамного лучше, они сбили всего нескольких отставших или поврежденных зенитками ... А главные силы "двадцать девятых" раз за разом уходят!
  - Американцы всегда будут на шаг впереди, потому что отслеживают все наши взлеты радиолокационными станциями на островах Хэдао, а вы до сих пор полагаетесь на корейца с биноклем вместо радаров! - не щадя гордости советского авиационного командира, заметил Джао Да.
  - У нас тоже радары имеются, - процедил полковник Лисицын, которого здорово бесила злая ирония китайского друга. - Я договорился с командиром новоприбывшего 133-го радиотехнического батальона , я же говорил: при социализме все делается по знакомству! У них есть наши новые станции П-8 "Волга", они достанут янкесовских "стратегов" даже на восьми тысячах метров!
  - Это не панацея, - безжалостно заметил Джао Да. - У В-29 практический потолок - 12 тысяч, они пройдут выше ваших радаров, и их опять придется искать методом тыка.
  - Ты будешь помогать мне, Да-Нет, да или нет? - Товарищ Ли Си-Цин выглядел рассерженным. - Я все рассчитал! На обратном пути от цели, за береговой линией, "Суперфортрессы" снижаются... Знают: нашим "ястребкам" туда дорога заказана, а ваши, китайцы, заняты мелкой дичью. И у истребителей сопровождения пересменка - флотские "Скайнайты" передают бомберы "Сейбрам" с авиабаз в Японии... Именно тогда "двадцать девятые" можно и нужно бить! Служба ВНОС и зенитчики оповестят о присутствии "стратегов" над целью по факту бомбардировки, а радарщики выведут нас на их пути отхода над морем. Я убежден, получив хорошую трепку там, где раньше чувствовали себя в безопасности, янки надолго приземлят "Супер-крепости". Если бы я командовал воздушными операциями, я бросил бы на них на этом этапе все китайские истребители!
  - Тогда подкинь эту идейку товарищу Нэ Фэн-Чжи, командующему ОВА, - предложил Джао Да.
  - Знаешь, что ответил мне этот гребаный партаппаратчик?! - вскипел полковник Лисицын - "Если вы, советские, не можете справиться, не надо перекладывать ответственность на нас"! Вам, китайцам, что, доставляет удовольствие, когда русские лажаются?!
  - Не всем, не мне во всяком случае, - честно признался Джао Да.
  Русский полковник удовлетворенно улыбнулся. Он верил в своего порой насмешливого, но надежного китайского летного брата.
  - Вот почему мне и понадобились твои интернациональные пираты... Сможешь собрать эскадрилью для перехвата завтра по времени восхода?
  - Размечтался, Ко-ля, нас всего-то осталось от полка чуть больше эскадрильи, - вздохнул Джао Да, вспоминая погибших и пропавших друзей. - Большинство самолетов я у полка не заберу. Но восьмерку тебе обещаю. При условии, что полетим ты и я.
  - Иначе быть не может! - Николай Лисицын был очевидно доволен, что этот этап организации боевой группы пройден такой легкостью. - Найди мне в своем хозяйстве штабной МиГ, у тебя все равно комполка с комиссаром не летают. Я поведу звено, атакующее бомберы, а ты - второе, которое пойдет эшелоном выше и подловит истребители сопровождения...
  - Нет, для маневренного боя с охотниками янки нужен пилот помоложе, поэнергичней, - не согласился Джао Да. - Контр-истребителей поведет поляк Болеслав, он воевал еще в 303-й эскадрилье Королевских ВВС во Вторую мировую, знает англосаксонскую натуру изнутри. Ведомым пойдет его земляк Казимеж, а второй парой - болгарин Христо и словак Роман, эти сражались с янки еще в сорок четвертом ...
  - А ты?
  - Разреши мне воплотить мечту моей молодости, Ко-ля! Я полечу в паре с тобой. С нами пойдут китайцы Циу и Тэнг-Фэй, отличные ребята. В войну оба служили в китайско-американских эскадрильях, знают, где у янки уязвимое место!
   ***
  Восьмерка МиГов 1-го интернационального авиаполка оставила позади черную кромку объятого тьмой берега и пошла над серебрящейся рябью волн Японского моря. Рассвет едва начинался. Впереди, над горизонтом вод, который в лобовом стекле кабины представал выпуклым, небо уже окрасилось желтым. Выше этот цвет переходил в нежно-зеленоватый, затем в фиолетовый, а в зените еще господствовала густая синева ночи. Там медленно угасали звезды, словно последние угольки в пожарище, или чьи-то жизни... Джао Да мог поручиться: такие живописные рассветы он видел только здесь, в Юго-Восточной Азии!
  Ночь летчики провели в тесных кабинах истребителей, ожидая приказа на взлет. Но усталости Джао Да не чувствовал - только бодрящее бурление адреналина в крови, как в молодости, когда так же взлетал навстречу лучам восходящего солнца... и пилотам страны восходящего солнца.
  Полковник Лисицын вел свою группу на предельно малой высоте, поддерживая полное радиомолчание, чтобы обмануть американские радары и посты воздушного наблюдения. На цель их наводил офицер советского 133-го радиотехнического батальона. Его ровный, спокойный голос, звучавший в наушниках шлемофона, вселял уверенность и твердость. Местонахождение и курс цели он выдал четко. Дикция у советского товарища была прекрасная, словно у преподавателя языка. Возможно, он знал, что ведет пилотов-иностранцев, и потому проговаривал все слова предельно отчетливо.
  - Это точно "Бэ-двадцать девятые". Отметки от них огромные. Похоже, это те, что отработали по Пхеньяну. Фиксирую три, растянулись... Странно, обычно у них в звеньях по четыре машины. Зенитчики сегодня никого не сбивали. Истребительное сопровождение только что отвалило. Работайте, товарищи...
  Бить бомбовозы, идущие без истребительного прикрытия - заветная мечта любого истребителя. Однако В-29 отнюдь не беззащитен. Он обладает приборами для дальнего обнаружения самолетов противника, включая обзорные РЛС AN/APQ-13 или AN/APN-4. "Сверх-крепость" смотрит во все стороны четырьмя дистанционно управляемыми пулеметными турелями, в каждой - по два или четыре ствола 12,7-мм "Браунингов М2", плюс - кормовая установка, в которой еще два-три пулемета, а в некоторых вариантах в дополнение к ним - и 20-мм пушка. Бортстрелки на "стратегах" - умелые и мужественные парни, их не напугать видом атакующего истребителя. Немало силуэтов краснозвездных МиГов, изображенные на серебристых бортах "Суперфортрессов" вместе с грудастыми девками и мультяшными утятами, свидетельствуют о сбитых или поврежденных горе-охотниках.
  К тому же, как внезапно выяснилось, американцы не настолько беспечны, чтобы надолго оставлять свои возвращающиеся дальние бомбардировщики без прикрытия. Пересменка истребителей продолжалась меньше минуты.
  - Фиксирую истребители противника, идут на пересекающемся курсе с бомберами, - таким же ровным голосом сообщил советский радарщик. - Встретились. Разошлись. Идут к вам. Дистанция... Примерная скорость... Их много, гадов, - в словах офицера впервые зазвучала тревога. - Фиксирую три звена.
  Ведущий группу Николай Лисицын покачал крыльями. Система условленных сигналов при полете строем была заранее отработана летчиками еще на аэродроме, чтобы не нарушать радиомолчания. Четверка контр-истребителей, сбросив подвесные топливные баки, резко ушла из построения с набором высоты - навстречу американским "коллегам". Если план сработает, "Сейбры" не упустят удовольствия развлечься воздушной охотой и уйдут за ними. Даже если уйдут не все, четверке Лисицына и Джао Да будет проще прорваться к бомбардировщикам...
  Закинув голову, Джао Да увидел, как в высоте пронеслись, оставляя расходящиеся белые следы, крошечные серебристые уголки - американские истребители. Реактивные скорости оставляли на оценку воздушной обстановки мгновения, но привычным делать "моментальные снимки" глазом опытного воздушного тактика китайский летчик сразу определил три звена - одиннадцать самолетов, ведущее было неполным. У янки новое увлечение неполными звеньями, или самолеты у них наконец начали кончаться (во что не верилось), или, скорее всего, один ушел на базу с какой-то технической неисправностью...
  Радиоэфир сейчас взрывали азартные крики молодых американских пилотов. Они заметили на встречных курсах четверку МиГов и предчувствовали упоительную игру сражения, новые воздушные победы. Некоторые уже прикидывали, как будет смотреться на парадном мундире новенькая Медаль ВВС. Обернувшись на мгновение, Джао Да успел увидеть: инверсионные следы реактивных истребителей переплелись, выткав в небе смертельно-красивую пряжу воздушного боя. Четверка славян уже дралась против имевшего почти троекратное превосходство противника!
  - Вижу "Бэ-двадцать девятые", - передал Николай Лисицы; хранить радиомолчание было уже незачем. Джао Да автоматически перевел целеуказание командира своим китайским подчиненным.
  Он сразу заметил тройку американских дальних бомбардировщиков, шедших с превышением на несколько тысяч метров курсом на восток. Их строй действительно сильно растянулся пеленгом. Раньше Джао Да видел эти мощные четырехмоторные самолеты с массивными фюзеляжами, в который было влито с носа остекление гермокабины экипажа, с высокими горделивыми килями, на аэродромах Китая в последние годы "большой войны". Тогда это были союзники в общей борьбе против империи Ямато. Китайские пилоты по-дружески зубоскалили с американскими экипажами, одетыми в теплые, на меху, короткие куртки, которые даже получили прозвище: "бомбер"... Теперь он впервые смотрел на В-29 как на воздушные цели.
  - Атакуем на вертикали! - скомандовал полковник Лисицын. - Всем сбросить баки... У нас только один заход, затем сбор звеном и переключаемся на "Сейбры". "Второй", перестроение фронтом! - по советской воинской традиции, все они несли порядковые номера, и "вторым" был Джао Да. - Бьем ведущий бомбер, я по левой плоскости, ты по правой... "Третий", "четвертый", разобрали цели. Переводи, ведомый!!
  Джао Да ограничился коротким приказом соотечественникам из второй истребительной пары:
  - Работайте по замыкающим!
  Он был уверен в своих летчиках. Чуть меньше был уверен в себе, как в ведомом командира. Летать в такой роли не приходилось с юности.
  "Крути головой перед атакой за меня и за себя, Ли Квай", - когда-то не уставал напоминать Джао Да своему боевому другу первых лет "большой войны", отличному парню, но самому худшему ведомому.
  Джао Да не мог позволить себе быть плохим ведомым - обязывал многолетний боевой опыт, и прикрывал он не кого-нибудь, а своего первого летного наставника! Поэтому, прежде чем перейти в атаку, китайский летчик быстро просканировал всю верхнюю полусферу взглядом. Сверху были только В-29. "Сейбры" дрались с отчаянной четверкой славян где-то на горизонте. Там, за много километров отсюда, похожий на одинокую падающую звезду, рушился чей-то объятый пламенем самолет...
  - Задерживаешь, ведомый!! - голос у товарища Ли Си-Цина был злой. Как видно, все ведомые фатально не нравятся всем ведущим, подумал Джао Да.
  Стараясь быть хладнокровным, словно под ним был не норовистый реактивный пегас МиГ-21, а послушный "Крылатый кот" Кертисс Р-40, Джао Да перевел двигатель на максимальные обороты, приборную скорость на 700 км/ч. Затем плавным, но четким движением ручки управления вывел самолет на угол подъема, уже заданный рванувшимся к цели ведущим. Сейчас, пока машина набирает высоту и выходит на цель, для Джао Да должны были существовать только авиагоризонт, по которому он следил угол атаки, указатель скорости и ручка управления... И, разумеется, бортстрелки В-29, которые, прилипнув к своим обзорным блистерам в фюзеляже, уже крутили навстречу врагу турели спаренных пулеметов Браунинга. Их заградительный огонь надо выдержать. Если заметаться, начать уходить - сорвется атака, и сам подставишься под струи 12,7-мм пуль!
  Экипаж американского бомбардировщика начал уклоняться, перейдя резкое в снижение с правым разворотом. Джао Да отчетливо видел, как сверкнуло в первых лучах солнца гигантское брюхо В-29, покрашенное глянцевой черной краской, чтобы сливаться с ночным небом, обманывая зенитчиков и прожектористов.
  Соразмерным движением педали и ручки управления от себя и в сторону, Джао Да прервал набор высоты и ввел свой истребитель в разворот, преследуя врага по курсу. Беглый взгляд на приборную панель показал: скорость упала до 450, потом до 400 км/ч... МиГ начал отставать, его почти 40-тонный противник на четырех 2 200-сильных двигателях "Райт" R-3350 даже с полной бомбовой нагрузкой делал почти на "сотку" больше.
   Дистанция до цели была еще солидной, но прицел АСП-ЗН, который Джао Да так часто проклинал в воздушных боях, на этот раз хорошо ловил крупную цель. "Обрадовался соотечественнику, наверное", - злорадно усмехнулся Джао Да, вспомнив истории о том, что это изделие советских оружейников по сути является копией американского гидроприцела. Отличное вооружение МиГ-15, автоматические пушки Нудельмана и Суранова калибром 37 и 23 мм, выплевывавшие от 400 до 600 снарядов в минуту, обеспечивали летчику прицельную дальность стрельбы около тысячи метров. При непрерывной длине очереди в 40 выстрелов что-то точно попадет в цель. Даже несколько таких крупнокалиберных дырок могут нанести "Суперфортрессу" фатальный ущерб.
   - Это личное парни, вы убиваете слишком много людей, - процедил Джао Да сквозь стиснутые зубы. Рука в летной перчатке мстительно нажала гашетки пушек. Длинная очередь трех стволов. Шестисекундный перерыв. Еще очередь. На правой плоскости американского бомбардировщика рвалась и разлеталась крупными клочьями обшивка. Оделся яркими языками пламени внешний двигатель - и моментально погас: не растерявшиеся янки перекрыли доступ топлива. На обеих нижних турелях бомбера трепетно бились огненные точки - В-29 огрызался пулеметами. Две механических высотных птицы отчаянно клевали друг друга. Но в маленький МиГ-15 было сложнее попасть, чем в 30-метровый "Стратофортресс" с размахом крыльев 43 метра... Хотя рев реактивного двигателя глушил стон металла, Джао Да видел, как 12,7-мм пули хлестнули по плоскости его истребителя и пересекли ее дорожкой аккуратных круглых пробоин.
   Вдруг по толстому днищу фюзеляжа В-29 пробежали вспышки разрывов, и на их месте разверзлись рваные раны. От разбитого киля оторвался и полетел, переворачиваясь с воздухе, огромный руль направления. Набравший высоту раньше, чем Джао Да, полковник Лисицын, русский друг Ко-ля, пришел на выручку и расстрелял бомбардировщик с пикирования. Грузно, словно нехотя опустив тупой остекленный нос, американский "Суперфортресс" перешел в быструю потерю высоты. Это было уже не снижение, а падение. Стремительность реактивных скоростей моментально "съела" дистанцию, и Джао Да увидел, как на фоне рваных клубов дыма за падающим "бомбером" распускаются один за другим купола парашюта.
   Их там четырнадцать в чреве летающего левиафана, этих американских летчиков. Сейчас Джао Да от всей души хотел, чтобы как можно больше из них спаслись. Наверное, китайский летчик слишком близко был знаком с янки. Он мог презирать их высокомерную и ограниченную нацию... Но не мог желать зла конкретному Джимми или Билли, который сейчас из последних сил полз к спасительному люку внутри изуродованного и рушащегося в море фюзеляжа.
   - "Второй", торопыжничаешь! Ты подставился, все крылья в дырках, - сдержанно выбранил его в эфире Николай Лисицын. - "Третий", "четвертый", прекратить атаку. Доложите!
   Джао Да переводил, как автомат, не в силах оторвать взгляда от гибнущего гигантского самолета, пока тот не скрылся из зоны видимости.
   - Я "четвертый"! Насверлил моему дырок, а он как не заметил! - возбужденными голосами рапортовали китайские пилоты МиГов. - Я "третий". Мой задымил...
   - Звено, сбор! - передал приказ полковник Лисицин. - Атакуем "Сейбры", поможем нашим.
   Радиооператоры атакованных бомбардировщиков отчаянно вызывали "Сейбры" к себе. Но, в который раз, американские истребители были слишком увлечены зарабатыванием личных результатов и игнорировали сигналы бомберов. Однако с результатами у них не очень складывалось. Бой между десятком "Сейбров" и четверкой МиГов, к удивлению, шел почти на равных. Славянские летчики, с которыми завихрилась в реактивной "собачьей свалке" боевая группа истребителей ВВС США, были взрослыми и уверенными в своих силах мужчинами лет немногим за тридцать, проведшими в небе треть жизни. Они были гораздо опытнее и хладнокровнее молодых американских пилотов, да и просто физически крепче - легче выдерживали перегрузки при маневрировании. По несчастной превратности войны, своего лучшего бойца, командира группы, янки потеряли от огня МиГа на встречных курсах в самом начале боя.
  Раскачиваясь на стропах парашюта, сбитый капитан ВВС США видел вдали падение бомбардировщика. Он один мог оценить реальную картину воздушного боя. Сейчас американский капитан последними словами проклинал свою самонадеянность, безответственность своих подчиненных и коварство "безбожных коммунистов", но изменить ничего был не в силах. Капитан зябко поджимал ноги, предчувствуя холод соленой купели Японского моря, и молился, чтобы спасательный вертолет выдернул его из воды поскорее... Перемежавшаяся сквернословием молитва прервалась, когда над ним пеленгом стремительно пронеслись в сторону воздушного боя еще четыре реактивных истребителя с изящно скошенными назад крыльями, коротковатыми фюзеляжами и характерным крестообразным оперением. Даже не различив на плоскостях красных звезд Китайской народно-освободительной армии, капитан сразу узнал "чертовы проклятые красные МиГи".
  - Мои мамкины бойскауты разбегутся по всем румбам, - обреченно пробормотал американский пилот. На мгновение ему захотелось утонуть и не видеть позора.
   ***
  Перепутать очертания американского "Сейбра" с советским МиГом невозможно даже в стремительно меняющемся калейдоскопе боя реактивных истребителей. У обеих машин стреловидные крылья, но на этом сходства заканчиваются. Классическое хвостовое оперение "Сейбра" нипочем не перепутаешь с крестообразно расположенными двухлонжеронными килем и стабилизатором МиГа. К тому же фюзеляж "Сейбра" заметно длиннее, а характерная форма верхнего края головного обтекателя американского истребителя, загнутая над воздухозаборником, придает ему в профиль сходство с хищной птицей. И полетная окраска, конечно. Янки сами постарались, чтобы их истребители были узнаваемы в небе. Помимо ярких опознавательных знаков эскадрилий на киле, фюзеляжи "Сейбров" косо пересекает широкая желтая полоса с черной окантовкой.
  Джао Да сразу опознал "Сейбр" в первом истребителе, встреченном в воздушном бою. Полковник Лисицин, шедший ведущим, лег в резкий боевой разворот, чтобы подловить янки на пересекающихся курсах... И с доскональной точностью повторил ошибку самого Джао Да: "перекрутил" разворот на реактивной машине, выпустил противника из прицела, открыл огонь со слишком большим упреждением. "Сейбр" быстро свалился в пикирование и вышел из-под удара. А вот "третьему" в их звене, опытному китайскому пилоту Циу, повезло больше.
  - Одного сбил! - радостно крикнул он в эфир.
  Джао Да, выполняя вираж, чтобы не потерять хвост Ли Си-Цина, успел заметить в небе расплывающуюся дугу сероватого дыма и еще один купол парашюта. Мимолетом подумалось, что катапультироваться над морем совсем не хочется. Хотя поверх летных курток все летчики-интернационалисты на случай приводнения надели пробковые спасательные жилеты, им не приходилось ждать спасательного вертолета - у ОВА просто не было таких машин. Единственная слабая надежда оставалась, что подоспеют китайские или северокорейские сторожевые катера...
  Джао Да выругался и выпустил длинную 23-мм очередь в направлении садившегося сверху между ним и ведущим "Сейбра". Отогнал, но не сбил и даже, скорее всего, не попал (надо будет просмотреть пленку фотокинопулемета - а вдруг?). Тотчас самому пришлось уходить в нисходящую спираль, уклоняясь от полетевших вдоль фюзеляжа трассеров. Другой американец заходил сзади...
  - Держись, ведомый, я его отцеплю, - передал полковник Лисицын; сейчас они поменялись местами, и он прикрывал своего китайского ведомого.
  Воздушный бой окончился стремительно и совершенно неожиданно, словно тропа обрывом. "Сейбры", мгновение назад отчаянно "бодавшиеся" с МиГами на виражах, вдруг стали один за другим выходить из боя и разлетаться в разных направлениях. Этот излюбленный стиль отступления американских пилотов, на первый взгляд беспорядочный, был вполне логичным. МиГи обычно не решались преследовать их поодиночке при фактическом господстве в воздухе авиации противника.
  И все равно Джао Да пришлось дважды повторить строгий приказ товарища Ли Си-Цина, чтобы оба увлекшихся погоней китайских подчиненных вернулись. Славяне, утомленные неравным боем, сами не горели желанием гоняться за противником.
  - Джень-куэ, - прохрипел по-польски в эфире командир четверки Болеслав, и поправился по-русски; голос у него был измученный: - Спасибо, товажыщи... Брали нас юж за гардло !
  - Сбор, возвращаемся, - скомандовал полковник Лисицин. - Головами вертим, бдительности не теряем...
  Взглянув через плечо, Джао Да увидел, как над выгнутым горизонтом моря едва показался сияющий верхний край светила. Бой, казавшийся бесконечным, продолжался всего несколько минут...
   ***
  Аэродром встречал усталую многонациональную восьмерку как героев. О результатах боя все уже знали из радиообмена. Китайские механики, солдаты и рабочие сбежались к самолетам еще прежде, чем под шасси успели поставить тормозные колодки, а пилоты - вырубить "движки". Просто чудо, что при таком вопиющем нарушении техники безопасности никто не угодил под горячий выхлоп реактивного двигателя. Поприветствовать победителей пришли все свободные от боевых заданий товарищи по полку. Явилась и делегация советских летчиков. Они не скрывали зависти, но деликатно отворачивались, когда из китайского истребителя вылезал их собственный полковой командир товарищ Лисицын.
  Победа, между прочим, была полной. Хотя каждый из восьми МиГов привез на плоскостях, оперении и фюзеляже пробоины от пуль американских "Браунингов", ни один из них не был сбит. Самой серьезной потерей оказался один из славян, легко раненный в руку и мужественно не покинувший боя. Однако подлинными героями дня были китайские пилоты. Они записали на свой счет один сбитый в группе и два подбитых американских бомбардировщика, а также один сбитый "Сейбр", в то время как их товарищи-славяне могли похвастаться только одним уничтоженным истребителем противника.
  - Хреновый из тебя ведомый, Да-Нет, - ворчливо сказал полковник Лисицын; непослушными пальцами он с усилием расстегнул ремешок шлемофона, на шее остался багровый след. - Но звездочку на фюзеляже ты сегодня все-таки нарисуешь, поздравляю!
  - Я нарисую только контуры звездочки, Ко-ля, и не стану ее закрашивать внутри, - улыбнулся другу Джао Да. - Так у нас в ОВА обозначают групповую победу или подбитый самолет. Для меня честь разделить победу над B-29 с тобой. Последний удар в этой дуэли нанес ты.
  - Закрашивай звездочку, дарю "Суперфортресс" тебе со всеми четырьмя движками! - с грубоватым добродушием пробасил русский друг. - Будет у нас с тобой хоть по одной победе на брата в этой новой войне...
  - Но так не честно, Ко-ля, мы же летали сегодня вместе...
  - Кто тебе сказал, что я сегодня летал? - заговорщически подмигнул товарищ Ли Си-Цин и на очень короткий миг снова стал похож на озорного вихрастого "военлета" из 1933 года. - Истребитель-то китайский. И вообще, как бы я мог нарушить приказ? Нам через береговую линию перелетать - ни-ни!
  Он дружески хлопнул Джао Да по плечу:
  - Ладно, пошел я объяснительные писать. Кто-то из моих орлов точно стуканул комдиву, что меня всю ночь в расположении не было...
   ***
  На следующую ночь американские бомбардировки стратегических объектов в КНДР продолжились. "Но "Бэ-двадцать девятые" сегодня не летали, по площадям не бомбили", - с хорошо объяснимым облегчением доложили посты ВНОС. Не появились в небе "Супер-крепости" и днем позже, и через два дня, и во все последующие дни. Огромные американские небесные корабли смерти, которые высыпали свой страшный бомбовый груз с такой высоты, что даже звук их моторов был едва слышен, вернулись на поля сражений Корейской войны только 29 апреля 1953 года. Тогда они рассеяли над Северной Кореей не напалм, а миллионы листовок. Любому, кто доставит американцам исправный МиГ-15, была обещана награда в 50 тысяч долларов...
  
  
  Глава 6.
   Доблестные обломки.
  
   - Бао, ты что, действительно веришь, что кто-то из наших парней может угнать МиГ-15 к американцам? - Джао Да приводила в бешенство патологическая подозрительность красных. - Пилоты нашего полка совершили сотни боевых вылетов, сражались с этими американцами в небе десятки раз, теряли товарищей...
   - Они не являются членами партии, товарищ Джао, - строго ответил комиссар полка. - У руководства к ним нет доверия. Буржуазно-националистическое воспитание может взять верх при отсутствии коммунистической сознательности, которая не наблюдается у абсолютного большинства летного состава полка.
   - А я когда-то считал тебя своим лучшим курсантом, - разочарованно вздохнул Джао Да. - Как видно, зря. Ты так и не стал думать, как летчик. Иначе не приземлил бы наш полк сейчас, когда решается судьба войны и мира!
   - Вы переоцениваете роль личности, товарищ замкомполка. Сразу видно, что вы не знакомы с марксистко-ленинской философией. Это было коллективное решение руководства.
   - Пошел ты, Бао, со своим коллективным руководством!
   Несколько американских листовок с посулами полусотни тысяч "баксов" за угнанный МиГ-15 оказались в расположении 1-го интернационального истребительного полка ОВА явно стараниями американской агентуры. То, что на врага работала разветвленная сеть шпионов и диверсантов на территории КНДР и КНР, ни для кого не было секретом. Но, по твердому убеждению Джао Да, если и надо было кого-то наказывать, за то, что листовки попали к летчикам полка, так это бойцов аэродромного охранения, допустивших "дырку в периметре".
   Пилоты-интернационалисты прочитали "подметное письмо", позубоскалили в столовке, что 50 тысяч "америкэн долларз" решили бы все проблемы - и забыли об этом. Никто из этих отчаянных парней не допускал мысли о воздушном дезертирстве даже наедине с собой, Джао Да хорошо знал натуру своей боевой братии. Хуже было, что воспитанные в свободных дореволюционных нравах летчики полка имели опасную привычку не думать, что шутка при коммунизме - это не только шутка. После тех несерьезных разговоров 1-й интернациональный полк срочно передислоцировали на один из запасных аэродромов и отстранили от боевых вылетов .
   - ...А впрочем, подожди, красный комиссар, - Джао Да передумал уходить с тоскливого КП сидящего на земле полка и резко повернулся к Бао. - Вы в своем "коллегиальном руководстве" до усрачки боитесь, что у вас из-под носа угонят новый МиГ-15? Потому, вместо того, чтобы поддерживать с воздуха наши войска на 38-й параллели и защищать Корею, мы сидим на аэродромах?
   - Партия не может допустить попадания в руки империалистического врага оружия, представляющего военную тайну, - напыщенно ответил полковой комиссар; когда коммунисты начинали говорить по инструкции, у них был важный и глупый до невозможности вид.
   - Ты забыл, Бао, что у меня осталась единица авиатехники, которая известна американцам с 38-го года! Это мой собственный Кертисс Р-40 "Томогавк", который я имел несчастную глупость подарить вашей Народно-освободительной армии... А вы имели счастливую глупость не найти ему применения, и он стоит в ангаре в "хозяйстве товарища Ли Си-Цина".
   - Что вы имеете в виду, товарищ Джао?
   - Я подаю рапорт о переводе во фронтовую авиацию вместе с моим самолетом. Командир 24-го корпуса товарищ Лю давно хотел видеть меня в своем распоряжении. Я ему кое-что должен, теперь пришло время вернуть долг.
   Полковой комиссар чопорно пожевал губами и помассировал здоровой рукой другую, искалеченную, которую инструктор красной авиашколы Джао Да когда-то перетягивал ему, раненому молодому курсанту, своим шелковым шарфом в ледяной щели на аэродроме под Муданьцзяном... Быть может, в эту минуту коммунист и человек вели в душе Бао незаметный посторонним спор. Однако верный партиец никак не проявил своих колебаний внешне.
   - Вы можете подать рапорт в установленном порядке, товарищ Джао, - суховато произнес он. - Предупреждаю, что решение будет приниматься на уровне командующего ОВА товарища Нэ Фэн-Чжи.
   Командующий Объединенной воздушной армии товарищ Нэ Фэн-Чжи, наслаждавшийся обретенным положением высокого военачальника, относился к исполнению своих служебных обязанностей с прохладцей, достойной классических генералов Цинской эпохи. Рапорт какого-то "среднего командира" он навряд ли счел бы достойным своего вальяжного внимания между обильным обедом и приятной верховой прогулкой на пленэре. Однако Джао Да был осведомлен о Цинских привычках товарища Нэ не хуже него самого, и потому решил штурмовать эту цитадель бюрократии в таком же Цинском стиле - привлек полезные знакомства.
   На радиограмму в штаб 24-го корпуса с просьбой о поддержке, которую милая девушка из радиослужбы полка не смогла отказать "дорогому товарищу Джао" послать в обход правил радиообмена, с удивительной быстротой пришло ответное послание.
   "Готовь "Крылатого кота" к перелету", - передал командир корпуса Лю; как истинно военный человек он был предельно краток и конкретен.
   Товарищ Ли Си-Цин ответил на аналогичную просьбу в своем неповторимом стиле:
   - После войны с тебя два ящика коньяка, Да-Нет! Потому что твой перевод обойдется мне в один ящик настоящего армянского, из нашего "Военторга"... Паленый американский бурбон не предлагать, от него башка трещит.
   Джао Да так и не узнал, что заставило командующего ОВА наложить благосклонную резолюцию на его рапорт - заступничество влиятельных друзей или международная обстановка вокруг столкновения двух мировых систем на многострадальном Корейском полуострове... Но раздумья товарища Нэ Фэн-Чжи над рапортом своего неудобного подчиненного прервались в десятых числах июля 1953 года. В эти роковые дни над Кореей спустились густые темные облака, в сочетании с жаркой погодой накрывшие полуостров безнадежным, томительным зноем. Возможно, под влиянием невыносимой жары и влажности, в душных павильонах на многосторонних мирных переговорах в Пханмунджоме наметился прорыв. Китайские народные добровольцы на 38-й параллели срочно ответили на дипломатический прорыв прорывом фронта. Части 9-й и 20-й китайских армий в вечерние часы 13 июля перешли в массированное наступление против южнокорейских войск, ставшее последним крупным сражением Корейской войны. Оно вошло в военную историю на китайском языке как "Завершающее июльское наступление", а в англоязычной версии именовалось скромнее: "Битва за Кумсонг".
   После этого Джао Да получил долгожданное предписание поступить вместе с "неучтенным фронтовым истребителем Кертисс Р-40 с ответственного хранения" в распоряжение штаба 24-го корпуса старого боевого друга кавалериста Лю. При этом китайский летчик убедился, что коммунистические администраторы умеют не только придумывать самые нелепые и ходульные эпитеты для простой вещи, но и неплохо решать одним ходом несколько вопросов. Джао Да было предписано совершить промежуточную посадку на полевом аэродроме близ Пхеньяна и под расписку сдать северокорейским товарищам запломбированный мешок с "денежной массой". Верность заветам Ким Ир Сена - само собой, но денежное довольствие бойцам героической народной армии выплачивать тоже надо! Выпуск северокорейских вон, как и многие другие вопросы обеспечения КНДР, в военные годы взял на себя красный Китай...
   ***
   С того дня, как старый мексиканский танкер вошел на рейд Шанхая, Джао Да провел на обочине Корейской войны восемь или девять месяцев, из них большую часть он летал над этой несчастной землей. Результаты американских бомбардировок он видел с воздуха. Разрушения в Корее потрясали его своими гигантскими масштабами, но прикоснуться рукой к ее ранам, почувствовать запах ее смерти сверху было невозможно.
   Джао Да впервые увидел изуродованный полутруп того, что когда-то было одной из прекраснейших стран Юго-Восточной Азии, когда приземлился на маленьком полевом аэродроме в пригороде Пхеньяна. Все пространство вокруг было изрыто старыми или свежими бомбовыми воронками. Своей правильной формой они напоминали лунные кратеры. Некоторые из них в диаметре насчитывали не менее полутора десятков метров - это явно поработали "стратеги" В-29. На дне плескалась мутная вода, и множество работавших на аэродроме рабочих-корейцев в грязно-белой домотканой одежде наполняли там свои баклажки, стирали какие-то тряпки или мылись сами. Стараниями этих людей-муравьев все воронки на летном поле были тщательно заровнены, а сверху, точно по диаметру, присыпаны песком - чтобы обмануть американские "бомберы" видимостью того, что воронка на месте. Корейцы заслужили славу мастеров маскировки. Несколько поршневых ночных бомбардировщиков По-2 и Як-18, базировавшихся на аэродроме, были укрыты не только земляными капонирами, но и настолько тщательно закамуфлированы, что один из них походил со стороны на скирду рисовой соломы, другой - на раскидистый куст, третий - на развалины деревянного домика. Взлетную полосу, как только "Томагавк" Джао Да закончил пробег, северокорейские солдаты сразу же закрыли тележками с высаженной на них буйной зеленью - она стала походить на огород, а не на военный объект.
   Джао Да впервые видел северокорейских пехотинцев. В своих плоских кепи с кокардами, с яркими погонами на плечах, они казались щеголями по сравнению со скромными китайскими добровольцами. Бросилась в глаза одна особенность: на их гимнастерках и головных уборах были зигзагообразно нашиты какие-то шнурки. Увидев, как невысокий молодой сержант вставляет в них свежесрезанные зеленые ветки, Джао Да понял: это еще одно средство для маскировки. Офицеры Корейской народной армии подражали советским коллегам: они носили почти такие же защитные кителя со стоячими воротниками, золотые погоны с просветами и латунными звездочками, сине-серые галифе с выпушками и начищенные до блеска сапоги хромовой кожи. Только нарядные кепи с красным кантом у них были собственные.
   Джао Да выбрался из кабины, обменялся воинскими приветствиями с северокорейским начальником аэродрома, расписался в надлежащих ведомостях (скрывая вечную усмешку над наивной и громоздкой красной бюрократией) и передал запечатанный сургучом денежный мешок. Возле "материальной ценности" тотчас заступили в караул двое солдат с автоматами наперевес.
   - Заправьте меня под завязку... По самое горлышко, понимаете? - объяснил Джао Да северокорейскому офицеру. - Меня ждут в расположении 24-го армейского корпуса.
   - Отставить! - категорически отказал кореец. Он говорил по-китайски неправильно, но вполне понятно, и легко употреблял знакомые военные термины:
   - Светло лететь отставить. Запрет. Янки перехватчик опасность. Ночью полетишь. Горючее no problem! - офицер шиканул знанием вражеского языка. - Сейчас гулять. Увольнение. Пхеньян посмотри.
   Джао Да понял, что спорить бесполезно. К тому же он прекрасно понимал опасность встречи своего истребителя, считавшегося устаревшим уже к концу Второй мировой, с каким-нибудь скоростным "Старфайтером" или флотской "Пантерой" .
   До разбитого бомбами шоссе Джао Да дошел пешком. Возле дороги было тесно от сброшенного с нее лома разбитых машин. Некоторые из остовов были совсем свежими и еще пахли гарью, другие успели поржаветь. Сбитые взрывами телеграфные столбы валялись, как павшие великаны. Оборванные провода переплелись и проросли травой. Неунывающий северокорейский связист с катушкой за спиной тянул вместо них кабель полевого телефона и напевал веселую песенку. Его товарищ вбивал вешки для кабеля и визгливо бранился: видимо, считал веселость неуместной. Джао Да вышел на полотно шоссе и огляделся. Безоблачное июльское небо было чисто; это не столько радовало, сколько вселяло опасение внезапного воздушного налета. Похоже, ехать сейчас никто не решится, и придется маршировать до северокорейской столицы пешком, решил летчик. Однако он ошибался. Лихо огибая воронки, по дороге катилась закамуфлированная свежими ветками дребезжащая советская "полуторка" ГАЗ-АА, автомобиль насколько легендарный, настолько и незаменимый. Джао Да поднял руку, голосуя. Водитель охотно затормозил. Джао Да совсем не удивился, когда из кабины высунулся коротко стриженый парень классической славянской внешности (разумеется, в китайской форме) и что-то приветливо сказал на ломаном корейском языке. Значения слов Джао Да не понял, потому что, в отличие от фронтового водителя, мало общался с корейцами и не знал их языка. Поэтому он ответил по-русски:
   - Привет, товарищ! Подбросьте до Пьхеньяна.
   - По-нашему говоришь, товарищ? - просиял парень. - Конечно, запрыгивай в кузов! Там всё в крови, извини...
   Водитель помрачнел. Через плечо у него заглянул еще один советский товарищ, загорелый, лет сорока, с аккуратной военной стрижкой, но в гражданском костюме и с чехлом фотоаппарата на груди.
   - Подождите-ка, - в его голосе прозвучала легкая настороженность. - Кто вы такой, товарищ? Покажите документы.
   Джао Да с пониманием представился и предъявил удостоверение - в зоне боевых действий осторожность никогда не бывает лишней. О дерзкой работе южнокорейской агентуры он был наслышан. Старший из советских товарищей придирчиво изучил документы, старательно делая вид, что понимает китайские иероглифы, удовлетворенно кивнул и позволил себе улыбнуться:
   - Хорошо, товарищ. Извините, мы должны проявлять бдительность. В качестве компенсации за неудобства я составлю вам компанию в кузове - в кабину мы все не поместимся.
   С молодой легкостью штатский подтянулся на бортике кузова и по-спортивному ловко запрыгнул туда.
   - Меня зовут Сергей, Сергей Борзенко , - представился он, подавая Джао Да руку и помогая забраться в грузовик. - Я нахожусь здесь как специальный корреспондент газеты "Правда".
   - Это многое объясняет, - ответил Джао Да. - И ваш фотоаппарат, и вашу... предусмотрительность.
  На дне кузова засыхали свежие лужи крови, от них уже распространялся тошнотворный запах; хорошо, что при движении грузовика его относил ветер, как и стаи жирных зеленых мух. Советский журналист поймал вопросительный взгляд Джао Да.
  - Пхеньян сегодня ночью опять бомбили, - скорбно сказал он. - Его бомбят каждую ночь... Одна из бомб попала в блиндаж советских зенитчиков возле электростанции. Погибли четверо ребят - лейтенант, старшина и двое рядовых. Рядовые - совсем мальчишки, да и лейтеха немногим старше... Мы доставляли их тела в дислокацию части. Теперь их повезут в Китай, хоронить будут там.
  - Я знаю, наших советских товарищей летчиков тоже хоронят там, - Джао Да стянул с головы летный шлем. - Советские воины очень храбрые. О них сейчас нельзя говорить вслух... Но, поверьте, товарищ журналист, пройдут годы, возможно - десятилетия, и о них в вашей стране вспомнят с гордостью.
  - Допускаю, что так, - без особого энтузиазма согласился товарищ Борзенко. - Но мне кажется, что главные герои этой войны все равно - миллионы простых людей Кореи. Научиться выживать под бомбами тяжело, но возможно. Для меня это не первая война, товарищ летчик. Я видел в руинах многие города моей Родины и половины Европы... И их людей. Важно не только существовать в бомбоубежищах и землянках, но сохранить при этом в себе человека со всем его величием души и многообразием талантов! Мне кажется, у корейского народа эти качества присутствуют в превосходной степени. Потому я и сравниваю в своих репортажах героизм Пхеньяна с героизмом Сталинграда, блокадного Ленинграда, осажденного Севастополя, многострадальной Варшавы...
  В глазах специального корреспондента "Правды", в которых еще мгновение назад было очень много от профессионального военного, вспыхнул вдохновенный пламень. Джао Да часто видел его у людей искусства и у товарищей-пилотов, но очень редко - у наземных солдат.
  - Я слабо разбираюсь в журналистике, - признался китайский летчик. - Для меня журналисты всегда были орущими ребятами, которые лезут всюду со своими камерами и сочиняют разные небылицы или нелепицы... Однако почему-то мне кажется, что вы напишите об этой войне и об этой стране именно так, как надо, товарищ Сергей.
  - Подождите, мы въезжаем в Пхеньян, - не слушая, оборвал летчика журналист. - Вернее, в то, что осталось от этого прекрасного города. Смотрите и запоминайте, чтобы рассказать всем. Мир должен узнать об этом!
   ***
   Пишет советский журналист Сергей Борзенко :
  "Со стесненным сердцем я иду среди леденящих душу развалин, по кускам асфальта с остатками рельсов, напоминающими, что когда-то здесь были улицы большого города. Серая глыба обвалившейся стены преграждает путь. На ней сохранились яркие полосы - следы красного креста. Когда-то здесь был госпиталь. Об этом говорят скрученные прутья обгоревшего железа - все, что осталось от кроватей. Госпиталь уничтожен. А чуть дальше, на месте родильного дома, зияют огромные ямы.
  Прекрасное, веселое лицо города словно побито черной оспой...
  Вот уже третий год продолжается варварская бомбардировка населения героической столицы Корейской Народно-Демократической Республики. Были дни, когда американцы специально били по бомбоубежищам. В планшете одного разбившегося летчика найдена карта города с довольно точно нанесенными на ней целями - укрытиями для населения. В этот траурный день несколько бомбоубежищ, до отказа набитых женщинами и детьми, было завалено. Тот, кто не был убит, оказался заживо погребенным. Бомбежка длилась несколько мучительно длинных часов. (...)
  Ежедневные бомбежки вынудили жителей покинуть родной город. За чертой Пхеньяна, у подножия холмов, ютятся тысячи крохотных землянок, по крышу врытых в крепкий каменистый грунт. Город разлился на десятки километров вокруг, как огромная живая река, в половодье вышедшая из берегов. Лишенные крова погорельцы ютятся в шалашах, шатрах, трубах для стока воды; как солдаты, они используют каждую складку местности, где можно укрыться от пулеметной очереди пикирующего "Мустанга". Дети страдают от ночных морозов. Но даже и эти многочисленные кочующие поселки американский военно-воздушный флот не оставляет в покое, каждую ночь бомбит и поливает напалмом. (...)
  До войны Пхеньян считался по праву одним из красивейших городов Азии. Сейчас Пхеньян похож на огромную каменоломню. Здесь все разрушено, вырваны из земли, деревья, сожжена трава. И только в замусоренном дворе одного дома, у фонтана с каменным мальчиком, сидящим в цветке лотоса, чудом уцелела плакучая ива. Воздушная волна от разорвавшейся невдалеке бомбы повернула мальчика так, что лицо его обратилось к небу - словно он, каменный, с тревогой ждет появления самолетов. В городе все рушится, железо и камни превращаются в тлен и прах. Только человеческие сердца выдерживают кровавую бурю, разыгравшуюся над страной.
  Сожжено красивое здание балетной студии Цой Сын Хи, разбит театр, где с успехом исполнялась национальная опера "Чун Хян"; словно гигантским мечом расколот на две половины католический костел: его искалечили пилоты, исповедующие христианство, верящие в страшный суд. Этот день настанет для них, но вершить суд будут не на небе, а на земле. Не архангелы будут судить извергов в офицерских мундирах, а слепая женщина с мертвым младенцем на руках в белоснежном платье, побагровевшем от крови.
  Много ужасов пережило многострадальное население Пхеньяна. Но город, построенный из камней, оказался таким же крепким, как горы. Он, как герой, продолжает жить и бороться. В нем мужественно работает правительство, здесь ежедневно выходят газеты, продаются книги и продовольствие, отсюда можно послать телеграмму. Здесь не только гибнут, но и рождаются дети. С каждым днем народ приобретает все новый и новый опыт защиты против варварских бомбардировок. Как только раздается пронзительный сигнал воздушной тревоги, женщины и дети, поспешно бегут в убежища, пробуравленные в холмах. Тысячи людей, которые не хотят расстаться с родным городом, спят в освещенных электричеством извилистых проходах капитальных бомбоубежищ, созданных по приказу Ким Ир Сена. В них холодно и неуютно, но зато голову надежно защищает каменный потолок толщиною в десятки метров.
  Древний город Пхеньян расположен как бы в огромной, изумрудной от зелени чаще - среди холмов, окружающих его со всех сторон. Корейцы любовно, по камешку создавали его целое тысячелетие, а интервенты разрушили его до основания за два года. Был день, когда американская авиация совершила налеты на исторические памятники столицы. Тогда летчики получили приказ - превратить в пыль все, что беспредельно дорого каждому корейцу.
  В этот день "летающие: крепости" разбомбили шестиярусную пагоду, построенную в XI веке, снесли с лица земли ажурный павильон, построенный в XVII веке и являвшийся шедевром корейского зодчества. У дозорной башни, воздвигнутой в XVIII веке, упала фугасная бомба весом в тонну. (...) Мне рассказали, что архитектор О Сам Ен во время бомбежки исторических ценностей прибежал к знаменитым западным воротам города и рыдал на их развалинах. Если бы можно было, он телом своим прикрыл бы эти дорогие каждому корейцу исторические ворота.
  Со знакомым летчиком я приехал в гости к О Сам Ену. Молодой архитектор жил в лесу за Пхеньяном. В землянке его на столе лежал приготовленный для премьер-министра вычерченный на ватманской бумаге генеральный план восстановления и развития Пхеньяна. Не зная сна и отдыха, он создавал этот план вместе с архитектором Но Сик по указанию правительства Корейской Народно-Демократической. Республики. Архитектор развернул чертежи, и я увидел Пхеньян таким, каким он станет в будущем".
   - Вот таким я вижу мой новый город, прекрасный возрожденный социалистический Пхеньян, - мечтательно произнес архитектор О Сам Ен, разливая Сергею Борзенко и Джао Да чай из помятого медного чайника. Заварку предоставил из своего аварийного пайка китайский летчик, сахар - советский журналист, и только вода была местного происхождения, мутноватая. Они сидели в жалкой землянке пхеньянского архитектора, крытой пробитым осколками листом кровельного железа и слушали его восторженные рассказы о том, как поднимутся из руин широкие проспекты, зеленые сады, дворцы съездов и Центрального комитета победоносной партии товарища Ким Ир Сена, дома, школы и больницы для трудящихся народно-демократической Кореи...
   - Эй, очкастый! Архи...тектор! - в дверной проем заглянул пожилой солдат с винтовкой в руках. - Живо бери лопату и марш засыпать воронки! Пошел!! А вы, товарищи, возвращайтесь в свою дислокацию. Нечего иностранным гостям по норам этих оборванцев шляться.
   ***
   Джао Да вылетел к 38-й параллели, едва сгустились сумерки, с душой, наполненной или, наоборот, опустошенной зрелищем руин Пхеньяна и агонии его жителей. Теперь он почти ненавидел американцев. Даже не тех, кто сидел за штурвалами "Супер-крепостей", а тех, кто каждое утро пил кофе в семейном кругу на кухне собственного дома, ходил в офис, сытно отрыгивал соусом чили, посещал авто-кинотеатры, жарил воскресное барбекю на лужайке после церковной службы... И не хотел знать, что где-то корчится в муках целый народ, и что американские парни там тоже погибают!
   Джао Да мог определить курс без навигационных приборов - впереди в темном небе вспыхивали зарницы дальних разрывов. Там ударные дивизии Китайских народных добровольцев пробивали оборону южнокорейцев южнее и юго-восточнее Кимсона. Всю дорогу Джао Да наводили на полевой аэродром радисты 24-го корпуса. Китайский летчик был вынужден признать: идти по приводной радиостанции на реактивной МиГе-15 было легче. Там помогал замечательный советский радиокомпас АРК-5, оставалось только посматривать за авиагоризонтом и вариометром, контролируя режим полета по указателю скорости и высотомеру. Но на Кертиссе Р-40 было привычнее! Тысячу раз прав Коля Ли Си-Цин с его горьким признанием: "Из хороших винтовиков не всегда выходят хорошие реактивщики". Ну и ладно, думал Джао Да, мы со стариной "Крылатым котом" еще не сказали последнее слово поршневой авиации в этой войне.
   Благополучно избежав встреч с американскими "ночниками", он приземлился в полной темноте при сильном боковом ветре. Взлетно-посадочную полосу с земли непосредственно перед посадкой грамотно подсветили фальшфейерами (видимо, трофейного происхождения), которые сразу погасили, как только самолет Джао Да закончил рулежку. Война быстро учила своих сынов обманывать приходящую с неба смерть!
  На крошечном прифронтовом аэродроме Джао Да встречал сам командир корпуса товарищ Лю.
   - Ты очень вовремя, - сказал он вместо приветствия. - Сегодня вечером я остался без своей фронтовой авиации...
   - Что случилось?
   - Проклятый янкесовский всепогодник подловил на взлете мой По-2... Зенитчики зевнули! Летчик и наблюдатель, к счастью, выжили, их увели в госпиталь... Но самолет расстрелян в труху! Я специально увел тебя на запасной аэродром - надеюсь, янки о нем не знают - и понатыкал на окрестных высотах зенитных точек. Капонир для твоего самолета перекрыли третьим накатом и высадили сверху живую зелень, а тебя ждет персональная палатка. Гордись, тебя встречают как супер-звезду!
   Джао Да изобразил артистический поклон, вызвавший сдержанные смешки у собравшихся вокруг молодых солдат и командиров.
   - Я особенно ценю, что ты нашел время сказать привет старому другу, генерал Лю, - церемонно произнес он. - Представляю, сколько у тебя сейчас хлопот с разгромом этих злополучных южан!
   - Прямо сейчас не очень много, - буркнул Лю. - Мы в целом дожали оборону лисынмановцев за двое суток. Разведка сообщает: они бросают свои позиции и отступают по шоссе Кумхуа на Кимсон. Мы беспокоим их артиллерией, но не атакуем, чтобы не злить напоследок. Если их разозлить, эти южане способны упереться рогом! В конце концов, они тоже сражаются за свою страну... Пусть уйдут. Завтра займем их позиции и начнем преследовать. Пинать под зад всегда легче, чем драться лицом к лицу.
   - Вот это и называется истинная стратегия, достойная Юлия Цезаря, - не без иронии заметил Джао Да.
   - Мне больше по душе Наполеон, - ответил бывший кавалерист. - А ты, воздушный шутник, иди-ка лучше поешь да поспи пару часов до рассвета. Тебе предстоит в одиночку обеспечивать мне господство в воздухе... Или хотя бы воздушную поддержку.
   - Сделаю все, что смогу, - от сердца пообещал Джао Да. - А можем мы с моим "Крылатым котом" немало.
   - Знаю, помню по Шанхаю в тридцать седьмом, - сдержанно кивнул Лю; в эту минуту он действительно стал похож на полководца, который предвидит ход битвы и ведет за собой людей. - Вот тогда у нас были настоящие враги, с которыми было не стыдно воевать. Японцы! Эти собачьи дети заставили себя уважать.
   Как давно это было, подумал Джао Да. Еще он подумал, что боевое братство сплачивает людей намертво. Столько лет прошло, а они с Лю снова стоят плечом к плечу и прикрывают друг друга, как тогда, когда прорывались с ополченцами через японские позиции.
   В крошечной палатке солдат-повар поставил перед Джао Да котелок с дымящейся лапшой на красном перце. Похоже, у кавалериста Лю тоже существовали некие ритуалы дружбы.
   ***
   Джао Да удалось поспать часа два, не больше. Перед рассветом его разбудила близкая интенсивная перестрелка с применением всех видов стрелкового оружия и артиллерии. Добавляла своего леденящего душу воя боевая машина залпового огня БМ-13, проще говоря: советская "Катюша". Джао Да не считал себя специалистом в сухопутных боевых действиях, но для захвата покинутых позиций или преследования бегущего противника это было как-то слишком.
   Ясность внес комкор Лю, который на этот раз послал за Джао Да утыканный зелеными ветками для маскировки джип с водителем и молодым адъютантом... Или как там у красных называлась эта должность? Всю недолгую и вившуюся между холмами дорогу до КП командира корпуса они обгоняли бежавшие трусцой в направлении стрельбы пехотные роты. Бойцы были увешаны оружием и снаряжением, густо закамуфлированы свежесрезанной зеленью и удручающе юны. Обратно уже везли раненых.
   Комкор Лю заседал в надежном железобетонном бункере на господствующей высоте, обратившем в сторону боя узкие наблюдательные щели. Там было тесно от усердной беготни штабных и гулко от охрипших голосов радиотелефонисток (кстати, вполне симпатичных, если бы не мешковатое защитное обмундирование и коротко обрезанные волосы). Лю выглядел озабоченным и азартным одновременно, как, наверное, и должен смотреться в бою настоящий вождь войск.
   - Получай боевую задачу, летун, - сказал он Джао Да. - Проведешь глубокую воздушную разведку расположения неприятеля.
   - Есть! - по-военному ответил Джао Да, и добавил в вольном стиле: - А можно поподробнее? Разведка подразумевает, что надо что-то искать. Что именно?
   - Главные силы Армии США мне найди, будь они прокляты! - комкор Лю действительно злился. - Сегодня с рассветом мы сунулись занять оставленные южнокорейцами позиции. Нас встретило интенсивное сопротивление, ребята не ожидали его, в общем - атака захлебнулась. Конечно, я сразу развернул артиллерию, подтянул подкрепления. Сейчас мы берем рубеж с боем, и, полагаю, к вечеру возьмем. Хуже другое. Мои разведчики просочились сквозь их оборону, осмотрелись в ближнем тылу. Лисынмановцы действительно ушли. Ночью их сменили самые настоящие янки, они орут по-английски. Пока это передовые боевые группы, но, насколько я выучил за три года их подлую манеру - на подходе точно целая дивизия, или две. Мои девчонки ловят их радиопереговоры о том же... Вопрос - насколько далеко эта чертова американская дивизия или две? Разведчики доносят, что в ближнем тылу противника классический оперативный вакуум: одни ушли, другие еще не пришли. Мне бы хотелось спокойно разгромить американские передовые части, занять оборону в укреплениях и завершить наше маленькое победоносное наступление в том же духе, а не столкнуться через час-два во встречном бою с целой дивизией янки...
   - У тебя вообще-то своих дивизий - три, мой уважаемый китайский Наполеон, - с хорошо замаскированной насмешкой заметил Джао Да.
   - Не обманывайся статистикой, - отмахнулся Лю. - У дивизии янки много танков, гораздо выше огневая мощь. Не факт, что мои три справятся с одной такой на встречке. Так что найди мне этих янки и передай точные координаты, чтоб я мог высчитать время их подхода. Карту мои умники тебе подготовили, известную обстановку нанесли. Мои девчонки будут держать с тобой постоянную радиосвязь. Они же приведут тебя обратно, если заплутаешь, здесь все горы похожи одна на другую...
   - Шифр для радиообмена? - уточнил Джао Да.
   - Не заморачивайся, передавай открытым текстом. Мы на этой войне как в большой деревне, ха-ха. Все друг о друге всё знают, но это мало помогает... Взлетай немедленно, твоего "Крылатого кота" заправили и "облизали". Авиатехник-то у меня остался, только самолет сбили... Облачность сегодня низкая, в случае чего нырнешь туда от янкесовских перехватчиков. Но они сегодня еще не появлялись. Погода, что ли, для них нелетная.
   - Для меня - летная. И положись на меня, генерал Лю, я найду эту американскую дивизию.
   ***
   Джао Да поднял свой верный Кертисс Р-40 "Томагавк" с крошечного полевого аэродрома 24-го корпуса, который при свете утра показался ему еще меньше - едва хватило полосы для разбега. Весь местный персонал выстроился в честь него и приветственно махал фуражками, провожая на задание. Наверное, такова была постоянная местная традиция, но это было трогательно! Лишь бы Джао Да повезло больше, чем тому незнакомому пилоту По-2, которому так же махали вчера...
   Линию фронта Джао Да "перепрыгнул" на большой высоте, пробив низкий плотный слой облаков. Ребята на позициях с обеих сторон нервные, ведут бой, не хватало еще, чтобы подстрелили в самом начале задания. Поставленный на истребителе советский мотор отлично тянул на вертикали, где "родной" американский "Эллисон" давно бы оборвался.
   Оставив позади зону сухопутных боевых действий и не забывая крутить головой во все стороны на случай возможной опасности от истребителей противника, Джао Да отдал ручку управления от себя и перевел машину в плавное пикирование. "Крылатый кот" опять пронизал завесу облаков, разрывая их тяжелые бока в клочья своим пропеллером. Почти сразу на шоссе Кумхуа, змеившимся грязной лентой между зеленых холмов и серых каменистых предгорий, летчик заметил отступавшие скопления южнокорейев. Именно скопления, а еще вернее - толпы, но никак не колонны. Снизившись до полутора тысяч метров, Джао Да увидел устало бредущих солдат, перемешавшихся с гражданскими беженцами, выделявшимися белым цветом домотканой корейской одежды и тащившими за собой тележки со скарбом. Грузовикам с ранеными мешали проехать запряженные медлительными быками крестьянские повозки... При виде одиночного самолета никто не бросился бежать или залегать на обочинах; людьми внизу владела какая-то смертельная апатия. По Джао Да немного постреляли из винтовок, скорее чтобы отогнать, чем сбить.
   Набрав высоту, китайский летчик вышел на связь со штабом 24-го корпуса и передал координаты отступавших лисынмановцев.
   - Нас интересуют только американцы, товарищ, продолжайте поиск, - капризным голосом ответила штабная радистка.
   - Сам знаю, барышня, - Джао Да намеренно остудил самомнение эфирной кокетки старорежимным обращением. - Ждите.
   Дальше шоссе снова пустело, лишь попадались отдельные мчавшиеся с большой скорости в направлении от фронта легковые машины и джипы. Это летели куда-то с рапортами офицеры связи и, обгоняя свои войска, драпало южнокорейское начальство.
   Пристроив на колене планшет с картой и постоянно сверяясь с навигационными приборами, Джао Да продолжал полет. Ориентироваться по местности было положительно невозможно. Лю был тысячу раз прав: здешний гористый ландшафт многократно повторял одни и те же очертания. Не исключено, что даже такой опытный навигатор, как Джао Да, случайно заложил над этими "сотнями миль ничего" несколько бесполезных кругов. Полет продолжался уже второй час. Чередование зеленого и серого внизу, серого и темно-серого вверху стало вызывать сонливость (сказывался вчерашний ночной перелет), когда боковым зрением Джао Да увидел в просвете между двух холмов полотно дороги и на нем - серо-зеленые коробки техники. Заложив крутой разворот, он направил свой Кертисс Р-40 к цели... Низкая облачность, которая защищала от перехватчиков врага, теперь играла против него: на небольшой высоте китайский истребитель был легко досягаем для зенитного огня. Но это было не главное. Чутье воздушного охотника подсказало - Джао Да нашел тех самых янки!
   По дорогам, вытянувшись в линию, пылили громоздкие, с высоким корпусом и круглыми приплюснутыми башнями, танки "Шерман" - главная "рабочая лошадка" и основные молоты американских прорывов на этой войне (как и на прошлой). Упираясь в пределы видимости, катились крытые брезентовыми тентами грузовики с пехотой, с боевыми припасами для ненасытного зева фронта. На буксире они вели компактные гаубицы с собранными для транспортировки станинами.
   - Штаб корпуса, прием! - звал в микрофон шлемофона Джао Да. - Просыпайтесь, барышня! Я нашел этих янки.
   - Принимаю! - голос связистки был на этот раз деловым и тревожным.
   - Бронетехника, артиллерия на мехтяге, автоколонны, - методично диктовал Джао Да, наблюдая на земле движение массы войск. - Визуально действительно крупное соединение. Бригада, дивизия... Передаю координаты!
   - Принимаю!
   Джао Да тщательно продиктовал в штаб 24-го корпуса дислокацию американских колонн, и еще раз повторил, чтобы легкомысленная девушка на той стороне радиообмена ничего не напутала. Американские наблюдатели уже изучали неизвестно откуда взявшийся самолет в бинокли. Они должны были рассмотреть на плоскостях "Крылатого кота" красные звезды Китайской народной армии и, наверное, сейчас вызывали истребители. При лучшем для Джао Да раскладе, ВВС США отвечали, что ради одного "чокнутого чарли" не будут в нелетную погоду поднимать самолеты, при худшем - перехватчики уже шли на взлет. Боевая задача была выполнена, пора уносить ноги, вернее, крылья.
   Но в эту минуту Джао Да вдруг вспомнил сосредоточенные юные лица народных добровольцев, их смешную пробежку к фронту, согнувшиеся под тяжестью снаряжения щуплые фигуры, которые еще не успели набрать мужской силы... Он должен подарить этим храбрым мальчишкам хотя бы несколько дополнительных минут, чтобы сбить американские авангарды, занять укрепленный рубеж и приготовиться к встрече с броне-механизированной силой янки!
   - Сейчас я приторможу продвижение этой "великой армады", - передал летчик в штаб 24-го корпуса. - Перехожу в атаку.
   Положив свой Кертисс Р-40 в отвесное пикирование, Джао Да промчался над американской колонной из конца в конец, поливая ее пулеметным огнем из всех шести стволов. Внизу суматошно тормозили и наезжали одна на другую американские машины, крошечные фигурки защитного цвета разбегались двумя волнами в стороны от дороги, торопливо залегали... По атакующему истребителю вели огонь десятки стволов. Длинными очередями лупили тяжелые 12,7-мм "Браунинги" с башен "Шерманов", ловили в прицел стремительный силуэт "чокнутого чарли" расчеты счетверенных самоходных зенитных установок М-16, и, конечно, "джи ай" вовсю палили в небо из своих самозарядок и ручных пулеметов... Джао Да слышал звонкие удары и скрежет, с которыми пули прошивали дюралюминиевое тело "Крылатого кота". Ему было больно, словно это была его плоть. Но летчик, штурмующий огнем бортового оружия наземные войска противника, сознательно бросает кости в игре со смертью. Кому выпадет выигрыш - не дано знать наперед...
   Приняв ручку управления на себя и выходя из атаки с разворотом, чтобы его укрыли от стрелков вершины ближайших гор, Джао Да понял: в этот раз смерть играла хуже. Ошеломленные внезапной штурмовкой американцы плохо целились и неточно стреляли. Многострадальный (и никогда не жаловавшийся на судьбу) "Крылатый кот" получил десятка полтора крупнокалиберных пробоин в плоскостях и фюзеляже, но слушался управления и уверенно продолжал полет.
   Летчик привычно бросил взгляд на топливомер. Ощущение победы тотчас сменилось нехорошим предчувствием: стрелка быстро ползла к нулю. В зеркале заднего обзора Джао Да увидел густой шлейф из капель авиационного бензина, который тянулся за самолетом. В тщетной надежде, что горючее утекает только из одного пробитого топливного бака, летчик поработал их переключателем. Напрасно! Горючее продолжало стремительно вытекать. Значит, перебит трубопровод топливной системы... Зловреднейший из всех демонов - врагов рода человеческого, Мара, с которым у Джао Да были давние счеты, похоже, процарапал когтистой лапой доступ к бензопроводу самолета: проклятая трубка подводила уже не в первый раз!
   - Я подбит, теряю топливо, - доложил Джао Да по радиосвязи. - Постараюсь перетянуть через фронт, но не уверен, что смогу.
   Радистка в штабе корпуса, кажется, забеспокоилась больше, чем сам Джао Да.
   - Товарищ, дорогой, дотяните, пожалуйста! - голос девушки задрожал, готовый вот-вот сорваться. - Чем мы можем помочь вам?
   - Только вашими лучшими пожеланиями, барышня...
   ***
   Уровень горючего упал до нуля раньше, чем рассчитывал Джао Да. Скорее всего, пробоина в топливопроводе расширилась под давлением потока горючего. Двигатель еще немного поработал "на парах", а потом стрелка тахометра остановилась на том же безнадежном нуле. Равномерная песня мотора захлебнулась, лопасти винта повисли, едва колеблемые встречным воздушным потоком.
   Некоторое время Джао Да планировал по прежнему курсу, используя аэродинамические качества самолета. Но с остановившимся механическим сердцем его Кертисс Р-40 быстро терял высоту. Джао Да внимательно изучал местность внизу, ища площадку для вынужденной посадки. Даже нескольких сот квадратных метров ровной местности может хватить, если к умению опытного пилота подключится фактор удачи! Но каверзный Мара сегодня прочно держал карму китайского летчика за горло. Внизу холмилась, бугрилась и высилась типичная Корея - горная страна. Придется прыгать, обреченно заключил Джао Да.
   Можно было попытаться протянуть еще несколько километров - по расчетам Джао Да до линии фронта оставалось немногим больше. Но покидать самолет на виду у ведущих бой американских пехотинцев не сулило ничего хорошего - расстреляют в воздухе или схватят при приземлении. Если оставить определенный "люфт" до зоны боевых действий и положиться на прочность парашютных строп сейчас, может быть, удастся остаться незамеченным, затаиться где-нибудь до темноты, а там попробовать перейти фронт пешком. Наземные приключения Джао Да не пугали - он испытал их довольно в своей кочевой жизни!
   - Движок сдох, выбрасываюсь с парашютом, - передал Джао Да по рации и отключил связь, чтобы не слушать ответа штабной связистки. Расслаблять себя женским сочувствием сейчас не к чему.
  Летчик прикоснулся рукой к приборной панели самолета. Он ощутил ладонью не вибрацию машины, а дрожь живого существа, отчаянно боровшегося со смертью, не хотевшего сдаваться неизбежности. Они столько перенесли вместе. Теперь придется расстаться. Так расстается с умирающим боевым конем всадник, чтобы продолжать жить - человек важнее! Хотя это решил для себя сам человек...
   - Прощай, мой крылатый друг, мой брат! - тихонько сказал Джао Да. - Прости, что платишь смертью за мою жизнь! Спасибо за все, и лети в вечность!
   Он рванул рычаг сброса фонаря кабины. В лицо ударил ветер высоты. Через шлемофон Джао Да слышал, как он свистит в плоскостях. Летчик отстегнул ремни безопасности, энергичным движением ручки управления перевернул самолет и оттолкнулся ногами. Ощутив всем телом пустоту свободного падения, он обостренным зрением успел увидеть, как улетел вперед, сверкнув серебристым брюхом, покинутый им "Крылатый кот", верный Кертисс Р-40 "Томогавк"... Они шли вместе небесной дорогой с 1942 года...
   Джао Да затянул прыжок насколько возможно и раскрыл парашют только перед самой землей, чтобы не привлекать внимание врага парящим в небе куполом. Приземлиться ему удалось идеально, на пружинисто согнутые в коленях ноги. Наполненный воздухом купол, обидевшись, что ему подарили такой короткий полет, отказался сдуваться, он сбил летчика с ног и потащил за собой по земле и камням. Ладони сразу набились противными мокрыми комьями почвы - как видно, под утро прошел дождь, а Джао Да даже не заметил его...
   Отчаянно натягивая стропы, летчику наконец удалось погасить парашют. Поднявшись с земли, весь перемазанный в грязи, он с проклятиями начал собирать шелковый купол и запихивать его обратно в ранец. Парашют - первая примета, по которой враг может взять след сбитого летчика; его надлежит надежно спрятать. Кое-как управляясь с парашютом, Джао Да тревожно оглядывался по сторонам. Он приземлился на пологом склоне холма, обильно усеянном зараставшими травой старыми воронками. Неподалеку змеилась осыпавшаяся брошенная траншея, над нею, беспомощно задрав в небо ствол своей 85-мм пушки, ржавел выжженный корпус северокорейского танка Т-34, возможно - с первых месяцев войны. "Засуну парашют в танк, хрен кто найдет", - подумал Джао Да, почему-то по-русски, как с ним всегда случалось в тяжелых жизненных ситуациях. На соседнем холме виднелись развалины каких-то жалких сооружений, наверное - простых крестьянских хижин. "Спрячусь там, забьюсь в какой-нибудь погреб, досижу до темноты, а потом..."
   Внезапный выстрел и пронзительный визг пули над головой заставил Джао Да от неожиданности распластаться на земле. Вверх по склону холма, растягиваясь на ходу цепью, бежали несколько солдат с винтовками наперевес. Он сразу опознал их. Не маленькие, оборванные, обносившиеся за годы войны южнокорейцы, а рослые янки в серовато-оливковом обмундировании...
   Джао Да схватился за кобуру скорее механически, чем осознанно. В руку легла бакелитовая рукоятка пистолета, восьмизарядного тяжелого советского ТТ. Это оружие имело весьма неоднозначную репутацию. Джао Да хорошо знал историю молодого советского летчика 18-го гвардейского истребительного полка Евгения Стельмаха. Сбитый в воздушном бою и раненый, он выбросился на парашюте и приземлился в расположение северокорейских пехотинцев, по трагической случайности принявших его за американца, как и он их - за южан. Не надеясь на боевые качества своего ТТ, советский пилот, имевший приказ любой ценой не попадать в плен, пустил пулю себе в висок ...
   Джао Да слишком любил жизнь и презирал смерть, чтобы так просто застрелиться. Если янки хотят убить его - что ж, зачем делать работу за них? Хотят взять в плен - им придется здорово постараться! Направив в сторону врага вороненый ствол ТТ, Джао Да расстрелял первую обойму одной струей. Американцы быстро и очень охотно залегли.
   Джао Да вскочил и, что было сил, бросился бежать в сторону сгоревшего танка. Его броня казалась самой надежной защитой. Американцев не очень много, человек шесть или семь, заметил пилот. Если удержать их на расстоянии, можно попытаться сделать следующий рывок к развалинам, а оттуда уйти в холмы. Если повезет...
   Не повезло! Видя, что сбитый летчик уходит, янки ударили по нему пачкой из своих "Гарандов". Вокруг истошно засвистели пули, и Джао Да вдруг почувствовал удар, словно крепкой палкой его хватили повыше колена. Он полетел на землю, по инерции перекувыркнулся через голову, сгоряча попытался вскочить... Острая боль пронзила ногу, и он упал с мучительным стоном. По раненой ноге обильно заструилась горячая кровь.
   Янки с радостными криками вскочили с земли и бросились вперед. Джао Да непослушными пальцами достал из кармашка на кобуре запасную обойму, вставил ее в пистолет, передернул затвор, досылая патрон. Он быстро расстрелял по американцам еще восемь патронов. Наверное, не попал ни разу, но янки снова залегли. Понапрасну лезть под пули солдатам Армии США не нравилось.
   Патронов больше не было, затворная рама ТТ съехала назад, открыв голодный зев ствола. Теперь даже не застрелишься... Джао Да позволил себе заняться своей раной. Выходного отверстия не было видно, пуля сидела в ноге и, видимо, задела кость: было очень больно. Кровь текла из раны толчками. Летчик сорвал с шеи шелковый шарф и накрепко перетянул им раненую ногу. Больше ничего он не мог сделать. Осмелев, пехотинцы-янки осторожно приближались к нему на полусогнутых ногах, наставив взятые наизготовку винтовки.
   - Бросай пушку, чарли! - крикнул кто-то по-английски и повторил приказ неумелым набором псевдо-корейских фонемов.
   - У меня патроны кончились, парни, - примирительно сказал Джао Да также по-английски и продемонстрировал американцам открытые ладони; поднимать руки он считал ниже своего достоинства. - Я ранен. У вас есть аптечка?
   - Я полевой медик, сэр! - вежливо представился толстоватый солдат с добродушным лицом и знаком Красного креста на каске. - Давайте, я посмотрю...
   Присев на корточки возле Джао Да, он раскрыл полевую аптечку и занялся раной.
   Пока санитар делал перевязку, оставшиеся янки с азартом принялись обыскивать Джао Да. Они забрали пистолет, с видимым удовольствием разделили между собой часы и компас летчика, с ловкостью прирожденных грабителей вытащили у него портмоне и заспорили о дележе трофейных денег. Расческу и пачку сигарет, угостившись по одной, вернули. Один из пехотинцев, с двойными нашивками капрала на рукавах, попытался было одернуть других, чтоб не мародерствовали. Он был тотчас послан ко всем чертям в несколько голосов. Вставать между американским солдатом и его "военной добычей" было дохлым делом. Без особого интереса янки отобрали у Джао Да документы ("Эх, надо было оставить их у Лю в штабе!", - запоздало огорчился летчик) и передали капралу, как воинскому начальству.
   - Предупреждаю, идти сам я не смогу, - сказал летчик, как только американское отделение собралось выступать. - Если бы мог, все равно бы не пошел. Очень мне надо самому топать в плен.
   - Расслабься, чарли! Мы дотащим тебя в штаб на плечах лучше, чем любые кули. Ты - "Бронзовая звезда" для каждого из нас, за что тебе и спасибо.
   ***
   Штаб американского авангарда, в который Джао Да доставили с тыла, а с фронта ломились штурмовые группы китайских добровольцев, располагался в железобетонном бункере, как две капли воды похожим на тот, где помещался командный пункт 24-го корпуса кавалриста Лю. Джао Да подумал: фортификацию по обе стороны 38-й параллели вполне могли проектировать инженеры, учившиеся по одними тем же учебникам. Обстановка воинственного хаоса тоже была идентичной. Только военная форма на людях вокруг теперь была вражеская, американская, а за штабными радиостанциями у янки сидели не девушки, а радисты-мужчины.
   Сухощавый военный с золотыми орлами на воротнике защитной полевой куртки (полковник) на минуту оторвался от перископа, в который он озирал поле сражения, и подошел, чтобы посмотреть на "пленного красного пилота". Лицо у полковника было простое, солдатское, усталое, седеющие усики - коротко подстрижены, глаза спокойные и уверенные. К такому можно попасть в плен, подумал Джао Да, он будет вести себя корректно.
   - Сэр, вы пленный армии США, - полковник коротко козырнул, бросив ладонь в черной перчатке к своей присыпанной пылью каске; документы Джао Да он держал в другой руке. -Будете ли вы отвечать на вопросы?
   - Не буду, сэр, - Джао Да так же небрежно откозырял в ответ. - Мое имя и звание вы можете прочитать в документах с помощью переводчика, а мне больше нечего вам сказать.
   - И черт с вами, - легко отступился полковник. - У меня нет времени, идет бой. Пускай с вами возится этот тип из военной разведки, которого принесло сюда на мою задницу...
   Он вернулся на свой наблюдательный пункт, по пути раздраженно сунув удостоверение пленного летчика в руки офицеру в новенькой полевой форме, у которого на воротнике были заметны спаренные "шпалки" капитана. Тот бегло пробежал их глазами и плотоядно улыбнулся. Дело, похоже, принимало для Джао Да нежелательный оборот.
   Военный разведчик армии США приблизился к Джао Да все с той же довольной улыбкой. Физиономия у него была гладко выбритая, розовая, холеная, как будто взятая с рекламы какого-нибудь гольф-клуба для джентльменов.
   - Я несказанно рад видеть вас нашим гостем, майор Джао Да, - с тонкой издевкой в голосе сказал офицер. - Назову вас майором, это звание более-менее соответствует вашему дурацкому коммунистическому: "заместитель командира полка"...
   - Могли бы назвать меня подполковником для солидности, - буркнул Джао Да, морщась от боли в раненой ноге.
   - Подполковником вам уже не стать, мой дорогой друг, - американец театрально развел крепкими волосатыми руками с аккуратно отполированными ногтями. - Однако позвольте представиться и мне. Я - капитан военной разведки Армии США Джеймс Лэдлоу.
   - Хотел бы я сказать, что мне очень приятно...
   - Вы не глупы, майор. Ничего хорошего после встречи со мной вас не ожидает. Мог ли я, простой капитан военной разведки, отправленный с рутинной миссией на передовую, рассчитывать, что мне в руки попадет заклятый враг Америки, коммунистический шпион, свершивший преступный побег из Алькатраса?.. Комитет по расследованию антиамериканской деятельности проявляет к вашей судьбе, мой китайский друг, самое живое участие.
   Тут военный разведчик резко сменил тон и навис над Джао Да как коршун, обдав запахом хорошего табака и мужского одеколона:
   - Отвечать!! С какой целью вы совершали полет над расположением Армии США?! Кто вас послал?!
   - Катитесь к черту, капитан, - от всего сердца пожелал военному разведчику Джао Да.
   - Визит к дьяволу ждет другого из нас двоих, - не скрывая злобы, оскалился капитан Лэдлоу. - Как только ослабнет артиллерийский огонь, которым накрывают шоссе ваши желтопузые, вернее краснопузые товарищи, я лично доставлю вас в расположение штаба IX корпуса Армии США. Там вами займутся мои коллеги. Вам понравятся их методы, уверяю вас!
   Джао Да вспомнил о "бережном обращении" агентов ФБР в мрачном доме в Нью-Йорке, и на душе сделалось тоскливо. Но показать слабость торжествующему врагу было нельзя, и он ответил с вызовом:
   - С интересом познакомлюсь, что еще изобрела великая американская демократия. Надеюсь, бронь на мой уютный номер в отеле Алькатрас еще действует?
   Капитан Лэдлоу скрыл раздражение от непокорности пленного издевательским смехом:
   - Американские налогоплательщики не так богаты, чтобы тащить каждого красного шпиона через Тихий океан. Уверяю вас, у нас в Японии отличные военные тюрьмы. Ваше пребывание там будет крайне насыщенным, но, смею надеяться, недолгим...
   - Конечно, - согласился Джао Да. - Вы в двух шагах от поражения в этой войне. Вот облажаетесь окончательно, и как миленькие разменяете меня на ваших американских героев, которые сейчас мучаются запором от риса в северокорейских лагерях военнопленных...
   - Вы не увидите конца этой войны, - с ледяной яростью бросил военный разведчик. - Будь я проклят, если вас не ждет смертная казнь за измену нашей великой стране!
   - Изменить можно лишь тому, кому присягал на верность, - с философским спокойствием ответил Джао Да. - Я не боялся смерти в бою, и, как вы только что выразились, будь я проклят, если испугаюсь ее у стенки.
   - Расстрел не для таких как вы, богомерзких коммунистов и презренных шпионов! - ярость капитана Лэдлоу медленно нагревалась из ледяной стадии до точки кипения. - Вас повесят, высоко и коротко, как простого уголовника, как мерзкую собаку!!
   Смерть в петле некрасива, позорна, подумал Джао Да. А еще она мучительна, если палачи пожелают сделать ее такой. В том, что добрые американцы позаботятся, чтобы он подольше промучился, китайский летчик не сомневался.
   - Знаете, капитан, - хладнокровно заметил он, - Вы, американцы, очень любите унижать людей. Но в вашей англосаксонской и протестантской гордыне вы не видите, что тем самым в первую очередь унижаете самих себя. Не удивляйтесь, что вас ненавидят на всех пяти континентах, хоть, вроде бы, вы такие замечательные парни. У вас в глазу сидит осколок кривого зеркала, и еще один - в сердце...
   - Заткнитесь, майор! - прикрикнул капитан Лэдлоу. - Не желаю выслушивать высказывания вашего дурацкого Конфуция!
   - Вообще-то мудрейший из смертных Кун Фу-Цзы этого не говорил, - Джао Да доставляло почти физическое удовольствие окунать чванливые физиономии янки в лужу их провинциальной ограниченности. - Про осколки кривого зеркала слова Ганса Христиана Андерсона!
   - Какого такого Ганса?! Так вы и с германской разведкой сотрудничали, мистер красный шпион? Эй, охрана! Глаз с этого "чарли" не спускать!
  ***
  Джао Да находился в штабном блиндажа передовой американской полковой группы уже несколько часов. Артиллерийский барраж Китайских народных добровольцев за это время усилился, стал интенсивнее и точнее. Снаряды ложились совсем рядом. С бетонных перекрытий струйками сыпалась белесая пыль, покрывая каски и плечи штабных чинов цементным налетом. Рации хриплыми голосами кричали о поражении. Авангардные части китайского 24-го корпуса сильно нажимали на всем протяжении фронта от Бонми до горы Хиньбау-сан, один за другим сбивая с перевала передовые американские батальоны. В то же время отступавшие колонны снятой с позиций южнокорейской Столичной дивизии по стечению обстоятельств, досконально подтверждавшему американскую поговорку "sheet happenes", лоб в лоб столкнулись на дорогах с двигавшимися им на смену главными силами 3-й американской пехотной дивизии. Сейчас там царили полная неразбериха и дикое месиво из войск, техники и тылов. Контрнаступление "войск ООН" откладывалось на неопределенный срок, авиация 5-й армии ВВС США еще бездействовала после недавних дождей, а победоносное продвижение Китайских добровольцев продолжалось. Все это становилось ясно Джао Да из обрывков фраз и лихорадочных выкриков американских военных, которые долетали в угол, где он сидел на земляном полу под охраной двоих солдат - пленный раненый вражеский летчик с руками, связанными армейской веревкой цвета хаки.
  Его рана чувствовала себя очень скверно. Летчика беспокоила сильная боль, и нестерпимо хотелось пить; начинался жар - верный признак инфекции. Повязка на подстреленной ноге, наспех наложенная полевым медиком, совсем промокла кровью. Мимо постоянно сновали американцы. Кто-то вбегал с донесением, кто-то выскакивал исполнять приказ. Озабоченно прошагал военный врач с красным крестом на каске. Поджав губы, просеменил капеллан с походной дарохранительницей под мышкой - как видно, провожать тяжелораненых в последний путь. Джао Да пробовал обратиться за помощью и к первому, и ко второму - безрезультатно. Более того, янки не давали пить - то ли по медицинским показаниям, то ли капитан военной разведки Лэдлоу решил так отомстить дерзкому пленному. За все время Джао Да удалось сделать только несколько быстрых глотков воды из фляги, которую тайком протянул ему один из солдат-охранников, пока другой отлучался по нужде. Спасибо, конечно, доброму парню, но жажда скоро вернулась.
  Американский полковник отрывался от наблюдательного перископа только для того, чтобы отдать несколько кратких приказаний, и все больше мрачнел. Наконец он подозвал к себе капитана Лэдлоу.
  - Наша оборона развалилась ко всем чертям, "чарли" будут здесь с минуты на минуту, - без обиняков сказал он. - Я постараюсь организовать сопротивление вокруг КП, наше Аламо , чтоб его... Если наши чертовы ублюдки перейдут в контратаку, это здорово им поможет. Немедленно увозите отсюда вашего важного пленного, мистер Лэдлоу. Пока дорога не перекрыта противником, и наплюйте на обстрел... Это последний шанс доставить его в штаб IX корпуса!
  - Да полковник! Прямо сейчас.
  Военного разведчика по сравнению с новой опасностью уже не беспокоила простреливаемость дорог. Он энергичной походкой направился к Джао Да.
  - Пить, перевязать ногу и обезболивающее сейчас, иначе никуда не поеду! - твердо завил при его приближении китайский летчик.
  - Получите все в расположении IX корпуса Армии США, - отмахнулся Лэдлоу. - Эй, охрана, ведите его наружу.
  Джао Да был не в том состоянии, чтобы сопротивляться, к тому же выйти под небо и солнце (пусть комбинированные с артобстрелом) было облегчением после гнетущего полумрака блиндажа. Наверху пришлось то и дело пригибаться. Китайские снаряды рвались слева и справа от хода сообщения, на голову летели земля, дерн и осколки камней. Американские легкие гаубицы, укрытые за брустверами из набитых землей снарядных ящиков, часто огрызались огнем. Раздетые по пояс номера с бранью таскали снаряды, заряжали, откатывали гильзы...
  К удивлению, капитанский джип, стоявший в земляном капонире, уцелел при обстреле, хотя вокруг горели разбитые штабные автомобили.
  - Билли, к машине! - крикнул капитан Лэдлоу.
  Из укрытия проворно выскочил развязанный черноглазый солдатик с неизменной жевательной резинкой в зубах.
  - Заводи и гони, как на ралли! - приказал ему военный разведчик. - Придется прорываться под огнем, чтоб его.
  - Расслабьтесь, сэр, я был самым крутым гонщиком на дорогах Огайо, - словоохотливо отозвался водитель. - Билли вывезет вас даже из ада, раз плюнуть! А правда, что этот красный чинк умотал из самого Альктраса? - он с интересом посмотрел на Джао Да.
  Капитан буркнул что-то неразборчивое, но Джао Да счел уместным скромно ответить:
  - Правда, сынок.
  Водитель по-американски белозубо ухмыльнулся, заскочил на свое место и стартовал мотор; капитан с проклятьями уселся радом с ним. Солдаты-охранники бесцеремонно закинули связанного Джао Да на заднее сиденье. Рядом с ним втиснулся плечистый сержант с повязкой военной полиции на рукаве и физиономией, словно высеченной из камня, как у одного из президентов с горы Рашмор . "Виллис" рванулся с места, как дикий бычок под ковбоем на родео, и выскочил на простреливаемое пространство.
  Надо отдать должное шоферу Билли: быстро ездить он действительно умел, и выписывал при этом немыслимые зигзаги. Джао Да хотел было сказать, что пока в этом нет смысла - китайские артиллеристы не видели их, они стреляли с закрытых позиций по координатам вражеского штаба - но раздумал, ибо зачем помогать врагу везти его в плен.
  Когда они выехали на шоссе, ситуация изменилась. Все полотно дороги было завалено военным имуществом, брошенным беспорядочно отступавшими южнокорейскими и американскими войсками. Всюду валялись ящики из-под боеприпасов и снаряжения, какой-то хлам, из-под колес отлетали солдатские каски, и, главное, повсюду стояли покинутые автомобили, как поврежденные, так и совершенно целые на вид. Уверенные в легком пополнении техники мощным заокеанским автопромом, бравые водители "сил ООН" бросали свои машины при малейшей поломке. Теперь Джао Да понимал, как Китайские добровольцы, придя на эту войну пешком, быстро пересели на трофейные колеса... Попадались оставленные трупы солдат и гражданских беженцев, только живых не было видно до самого горизонта.
  - Божье проклятие, где же наши войска? - выругался капитан Лэдлоу.
  - Скорее всего, они драпают так быстро, что обогнали вас, капитан, - Джао Да, несмотря на мучавшую его рану, нашел силы для иронии. - Зато наши войска не заставят себя ждать.
  - Вам лучше помолчать, майор...
  И тут перед джипом разорвался первый снаряд. Китайские артиллерийские корректировщики заметили их, и противотанковая батарея добровольцев быстро взяла мчащийся "Виллис" в вилку. Ветровое стекло брызнуло от взрывной волны множеством хрустально сверкнувших на солнце осколков, машина въехала колесом в воронку и уткнулась в землю бампером. Седоки кубарем полетели со своих мест на полотно дороги. К счастью, все отделались ссадинами и ушибам. Автомобильное путешествие было жестоко прервано, а вместо артиллерии теперь открыли огонь знаменитые 60-мм минометы, всегда сопровождавшие подразделения китайских добровольцев на поле сражения. На шоссе густо посыпались горячие осколки.
  Капитан Лэдлоу недаром служил в военной разведке. Под огнем он не потерял присутствия духа и сохранил способность трезво оценивать ситуацию.
  - Берите пленного, и за мной - в канаву! - скомандовал он.
  Бесцеремонно схватив Джао Да за руки, за одежду, сержант военной полиции и шофер Билли мигом затянули его в раскисший от дождей кювет. Там можно было найти какое-то укрытие от минометного огня и продолжать движение в нужном направлении, скользя ботинками в жидкой грязи.
  - За мной, - Лэдлоу махнул подчиненным рукой. - По канаве до поворота, дальше наверх и броском - в заросли, в холмы... Там должны быть наши патрули.
  - А они там есть? - усомнился шофер Билли.
  - Не разговаривать, рядовой! Следите за пленным.
  Пригибаясь, они двинулись по канаве. Вернее, двинулись только американцы, а Джао Да предоставил им тащить себя волоком.
  - Мне не платят, чтоб я таскал твою желтую задницу, - злобно кричал на него шофер Билли и тыкал острым кулаком по ребрам. - Двигай ногами, чинк!
  - И не подумаю, - мужественно перенося побои (впрочем, скорее демонстративные) ответил Джао Да. - По своей воле в плен не пойду.
  - Он действительно не пойдет, - мрачно сказал сержант. Он волок Джао Да, не высказывая возмущения. Как настоящий полицейский, он умел угадывать характеры.
  Так они успели пройти метров сто, много - полтораста. Минометный обстрел вдруг прекратился. Вместо хлопков мин запищали сигнальные свистки, коротко пропел армейский рожок. Заливая все пространство, раздался согласный многоголосый крик: "Вансу-у-уй!", еще отдаленный, но приближающийся с каждой секундой.
  - Что за черт? - растерянно обернулся капитан Лэдлоу.
  - Наши пошли в атаку, - хрипло ответил Джао Да, у него совсем пересохло во рту. - Вам конец.
  Лэдлоу жестом остановил подчиненных и высунулся из канавы, чтобы сориентироваться. В то же мгновение раздался отвратительный чавкающий звук, и капитанская каска вместе с верхней частью черепа отлетела в сторону. Горячими брызгами крови густо обдало Джао Да и обоих конвоиров. Полу-обезглавленное тело военного разведчика неуклюже, как паяц, рухнуло на дно канавы. Билли с испугом вытаращил на него глаза.
  - Занять позицию, песья рожа ! - прикрикнул на шофера сержант. - Открыть огонь!
  Матерый служака сдернул с плеча свой "Гаранд" М1, щелкнул предохранителем, коротко повернулся к Джао Да и бросил с вежливой, но явной угрозой:
  - Вам лучше смирно сидеть внизу, сэр!
  - ОКей, - пробормотал пленный летчик, вытягивая поудобнее раненую ногу. - Наши скоро прикончат вас без моего участия.
  Оба янки положили свои самозарядные карабины на настил шоссе и встретили наступающих китайцев беглым огнем.
  - Отсекай их, не подпускай на бросок гранаты. Внимание, обходят на три часа, - время от времени подавал команды сержант, довольно толково.
  Билли сопровождал свою пальбу азартными воплями:
  - Получи, "чарли"! Уноси отсюда желтую задницу, ты, ублюдок! Попал, я попал в него, сардж!!
  Джао Да нашел на откосе канавы более-менее чистую лужицу дождевой воды и жадно напился из нее, втягивая воду губами, как раненое животное. Затем окунул в нее свое пылающее лицо, это принесло некоторое облегчение. Теперь летчик мог оценить ситуацию и подумать, что он может сделать - раненый, со связанными руками.
  Главные силы атакующей волны Китайских добровольцев уже обтекли очаг сопротивления, перевалили через шоссе и ушли дальше - развивать успех своего наступления. Чтобы разделаться с парочкой упрямых "джи-ай", осталось небольшое подразделение, взвод, или даже меньше. Оно смогло завершить окружение, и сержант теперь отстреливался с фронта, а Билли - с тыла. Но сосредоточенный огонь двух "Гарандов" все еще удерживал атакующих на солидном расстоянии. Он был эффективнее, чем у китайцев, стрелявших из недостаточно скорострельных магазинок и пистолет-пулеметов, дававших большое рассеивание пуль. Один ручной пулемет мог бы быстро сломить сопротивление американцев, подумал Джао Да. Но, несмотря на насыщенность частей Китайских добровольцев этим видом оружия, в данном случае пулемета не оказалось. Тем не менее, одна пуля отстригла Билли мочку уха - он испуганно заругался, вытирая кровь. Вторая прошила мякоть плеча сержанту - тот едва поморщился, быстро перетянул рану шейным платком, помогая себе зубами, и продолжал стрелять.
  Несколько гранат разорвалось неподалеку. От них было больше грохота, чем результата - как видно, народные добровольцы бросали их с предельной дистанции. Но потом атакующие сумели подобраться ближе, и гранаты стали прилетать точнее. Первую из них успел перехватить и швырнуть обратно сержант, вторую, которая шлепнулась в грязь на дне канавы, отфутболил наружу здоровой ногой Джао Да. Он успел узнать ее, это была советская наступательная модель, похожая с виду на короткий усеченный цилиндр . Погибать от оружия своих, когда спасение было в двух шагах, казалось нелепо...
  - Я пустой, подбрось патронов! - крикнул сержант.
  Билли одной очередью расстрелял последнюю обойму, с характерным звоном вылетела пачка.
  - Я тоже, сардж...
  Еще пару минут янки продержались, отстреливаясь из "кольтов": сержант - из своего, Билли - из принадлежавшего покойному капитану. Потом патроны кончились и в пистолетах.
  Неожиданно прекратилась стрельба с китайской стороны. Народные добровольцы перегруппировывались перед решающим броском.
  - Что мы будем делать, сардж? - плачущим голосом спросил Билли. - Чертов ад, наши не идут... Смилуйся Господь! Святое дерьмо, мы пропали!!
  - Не богохульствуй, песья рожа, я пну твою позорную задницу! - одернул его сержант. - Штыки примкнуть! Заколем этого пленного и встретим врага, как должно солдатам США.
  На каменной физиономии сержанта не дрогнул ни один мускул, только в глазах болотного цвета стало очень много смертной тоски.
  "Дежа вю какое-то, - отрешенно подумал Джао Да. - Стоит попасть в плен, как меня собираются убивать холодным оружием... То япошка мечом, то янки штыками".
  Билли трясущимися руками с третьего раза попал стволом карабина в отверстие на крестовине штык-ножа.
  - Но сардж, я не могу тыкать железкой в живого человека, - захныкал он. - Даже если это проклятый чинк и красный!
  - Расслабься, сынок, тебе не придется, - голос у сержанта стал почти теплым. - Пленного сработаю я. Потом нас просто пристрелят.
  - Но я не согласен, мне за это не платили!! - отчаянно заверещал Билли и бросил карабин в грязь. - Я не хочу умирать, сардж!!!
  - А придется. Подбери пушку, сынок, не то шею сверну. Ну, сэр, - сержант обратился к Джао Да и отвел штык назад для удара, - Ничего личного. Стойте смирно, как хороший офицер и джентльмен. Я сделаю это быстро, со всем уважением...
  - Постойте, сержант, я предложу вам другой вариант, - Джао Да остановил его спокойным и твердым взглядом. - Никому больше не нужно умирать. Предлагаю вам сдаться мне в плен.
  - Как это, черт..
  - Освободите мне руки и отдайте оружие, - Джао Да сам удивился властным ноткам, появившимся в его голосе. - Вас, как моих личных пленных, я не дам в обиду. Слово чести.
  - Слово чинка? - ошеломленно пробормотал Билли.
  - Я почти американец, - сказал Джао Да. - Моему слову верили Говард Хьюз и "Пулемет" Келли, а это стоит миллион долларов, джентльмены.
  Сержант неагрессивно выдвинул штык вперед и жестом пригласил Джао Да подставить руки. Острым, как бритва, лезвием, он перерезал ему веревки, а потом протянул оружие прикладом вперед.
  - Я поверил вам, сэр, - обреченно сказал он. - Будьте прокляты, если вольно или невольно обманите нас. Рядовой, мы сдаемся.
  Билли охотно поднял руки.
  - Помаши какой-нибудь белой тряпкой, - приказал ему Джао Да. - Будет обидно, если прилетит граната.
  Пока водитель размахивал в воздухе несвежим носовым платком, сержант снял с запястья наручные часы и разбил их о камень.
  - Не будет никто их носить, - проговорил он. - Мое время остановилось. Остановилось до освобождения... или до смерти.
  Джао Да посмотрел на вражеского военного полицейского заинтересованно.
  - Вы никогда не пробовали писать стихи, сержант? - спросил он.
  - Нет, сэр...
  - У вас получится. Попробуйте в плену, это позволит скоротать время.
   ***
  Когда автоматчики штурмового пехотного батальона Китайских народных добровольцев осторожно приблизились к канаве, им предстало удивительное зрелище. На склоне сидел коренастый человек с типичными китайскими чертами лица в кожаной куртке летчика, у которого нога выше колена была обмотана окровавленным бинтом. Он держал наизготовку американский карабин с примкнутым штыком, а перед ним с поднятыми руками стояли двое военных Армии США - рядовой и сержант военной полиции. Третий американец, со знаками различия капитана, лежал на дне кювета в луже крови с простреленной головой.
  Летчик посмотрел на пехотинцев в хлопчатом обмундировании яннаньско-зеленого цвета налитыми кровью глазами - рана давала себя знать, он держался из последних сил - и хрипло, но отчетливо сказал:
  - Я Джао Да, заместитель командира 1-го интернационального авиаполка народных добровольцев. Если мое имя ничего не говорит вам, объяснит командир корпуса товарищ Лю... Эти американцы - мои личные пленные. Кто тронет их хоть пальцем, будет иметь дело со мной.
  Командир автоматчиков щегольнул выправкой, встав смирно и вскинув ладонь к мятой желтой фуражке:
  - Здравствуйте, товарищ Джао! Для нас большая честь! По корпусу отдан специальный приказ искать вас и оказать всякое содействие.
  - Тогда нам нужен медик. Всем троим.
  Невысокая и очень коротко стриженая девушка с повязкой Красного креста и объемистой санитарной сумкой через плечо подбежала через минуту. Она была поблизости, оказывая помощь нескольким бойцам, раненым в перестрелке. Первым делом она хотела заняться ногой Джао Да, но тот остановил ее:
  - Сначала американцев, красавица...
  - Но товарищ замкомполка, вы ранены тяжелее всех, - с бесцеремонностью медика попыталась настаивать санинструктор.
  - Все равно, американцев сначала, - ответил Джао Да; его действительно начинало сильно мутить. - По тому, как мы относимся к пленным, весь мир будет судить о новом Китае.
  Девушка послушно козырнула. В новой китайской армии вообще козыряли очень часто, все и всем. Она быстро наложила перевязки на плечо сержанта (тот перенес процедуру стоически) и на ухо Билли (он испуганно болтал без умолку, пока китаянка нарочно не затянула бинт у него под подбородком). Автоматчики окружали их и с почтительным любопытством наблюдали за действиями медика, как солдаты всех времен и всех войн.
  Осмотрев рану Джао Да, девушка-медик не сказала ничего нового:
  - Пуля осталась внутри, товарищ замкомполка, большая потеря крови. Рана инфицирована, у вас сильный жар. Срочно надо в госпиталь.
  - Сам знаю, - ответил летчик. Когда напряжение прошло, начала наваливаться смертельная усталость. Подступал свинцовый сон, которым хотелось забыться и больше не пробуждаться. Но Джао Да сделал над собой усилие и отдал приказ:
  - Командиру корпуса сообщите, что я нашелся. Новых разведданных после крайнего радиообмена у меня нет, я был в плену... Давайте, что ли, носилки, сам уже не смогу. Неите в госпиталь, но только после того, как провожу моих славных янки до сборного пункта пленных. Удостоверюсь, что вы их довели...
  Дальнейшие пути этого дня были не лишены некоторой приятности. Недалеко гремела канонада, это было подобно триумфальному салюту: 24-й армейский корпус старого приятеля Лю теснил и трепал отступающих южнокорейцев и авангарды подходивших американцев. Носилки приятно покачивало в такт шагам четырех сильных бойцов. Молоденькая санинструктор семенила рядом, участливо осведомлялась о самочувствии "товарища командира" и давала сколько угодно вкусной прохладной воды.
  На полковом сборном пункте военнопленных Джао Да настоятельно повторил инструкции по гуманному обращению тамошнему начальнику и распрощался со своими подопечными янки. Многословные благодарности шофера Билли он пропустил мимо ушей (пленные всегда заискивают перед победителем, их сложно в этом винить), зато скупые слова сержанта были приятны:
  - Прощайте, сэр. Вы действительно офицер и джентльмен.
  В корпусной госпиталь Джао Да отправили с повышенным комфортом - на недавно захваченном у южнокорейцев медицинском "Виллисе" (для опознания едва успели вывесить красный флаг), в сопровождении персонального санитара и на оснащенном амортизацией лежачем месте. Всю дорогу его будили от забытья мучительные стоны лежавшего рядом молодого командира батальона, час назад тяжело раненного в живот на передовой. Джао Да, желая хоть как-то поддержать парня, грел в своей горячей руке его холодеющую жесткую ладонь и думал:
  "Карма незаслуженно жестока к людям, ко мне же она до сих пор, несмотря на все гримасы, поворачивалась счастливой стороной. Когда я исчерпаю свой кредит удачи?"
  
  
  Глава 7.
  Конец или начало?
  
  Последующие несколько дней почти выпали из сознания. Пока военные хирурги вырезали пулю и чистили рану, пока Джао Да отходил от наркоза, а медсестры обкалывали его обезболивающим и трофейными антисептиками, череда времени остановилась. Джао Да просыпался, чтобы с жадностью напиться воды, обменяться несколькими фразами с дежурным врачом, пройти надлежащие процедуры и снова погрузиться в блаженную дремоту. Организм, истощенный невероятным напряжением последних месяцев, измученный болью и потерей крови, теперь властно брал свое. Джао Да спал и видел сны.
  Сны снились на удивление приятные и радостные. Он видел своих друзей и возлюбленных, живых и мертвых. Они были вместе, были молоды, красивы и пребывали в сияющем волшебном мире, который рождал воспоминания о сказках, читанных в детстве мамой Мин-Су. Маленькая француженка Софи гуляла по лазоревому лугу с Ли Квай-Танем, хорошим парнем и плохим ведомым; она собирала звездные цветы, он говорил ей что-то удивительно приятное, и оба лучисто улыбались. Маньчжурский нотабль и начальник красной авиашколы Линь Ми-Илан танцевал вальс с пышнотелой воспитанницей католического пансиона парторгом Ляо; они больше не ссорились. Генерал Клэр Шенно в ковбойской шляпе катал на розовом коне юную монголку Жаргал по холмам из облаков. Француз Антуан де Сент-Экзюпери, отложив рукопись, любовался, как легко крутит фуэте младшая сестренка Хун, а старый отец Джао Сэ благосклонно взирал на них обоих и приколачивал каблук к крылатому сандалию для бога торговли Меркурия. Говард Хьюз увлеченно объяснял подтянутому советскому военлету Ван Ю-Шину конструкцию фантастического летательного аппарата, показывая чертеж в золотой раме. А "Пулемет" Келли сидел в кресле-качалке и с довольным видом чистил пистолет-пулемет Томпсона. Из всех, кого Джао Да хотел бы видеть, в этом сне отсутствовали только русский друг товарищ Ли Си-Цин и командир корпуса кавалерист Лю; наверное потому, что они были очень близко наяву. Друзья видели Джао Да и радостно махали ему руками, а девушки посылали воздушные поцелуи, но не могли преодолеть разделявшую их грань. Вокруг цвели дивные растения и ходили добрые звери, которых не было ни в одном атласе живой природы. В изумрудном небе вились райские птицы и кружились все погибшие самолеты Джао Да - и Р-5, на котором он хотел пролететь под мостом через реку Таир, и Кертисс III, сбитый над Шанхаем, и оба И-16, и лучший небесный друг старина Р-40 "Крылатый кот"... Еще выше, там, где в сказочной вышине надлежало быть светилу, лучилось мягким и ласковым светом лицо его матери, прекрасное, как у дев с картин старинных европейских художников, и такое доброе, как никогда не бывает у живущих людей. Мин-Су величественно выпустила из рукавов-облаков ослепительную руку и нежно сделала своему раненому сыну приветственный жест. Но она не манила его к себе, а словно останавливала. "Не сейчас, сыночек, остановись, оставайся"...
  Джао Да проснулся обновленный и счастливый, хоть подушка была мокра от слез. В госпитале шла привычная суета. Только что привезли новых раненых, и медперсонал пытался пристроить их на немногие свободные места. Из перевязочной неслись стоны и страдальческие вскрики, из операционной - раздраженная брань хирурга на нерадивых сестер. Легкораненые и выздоравливающие праздно прогуливались, ища развлечения, дожидаясь обеда, или читали газеты, или играли в настольные игры. В госпиталях Китайских добровольцев в коммунистическом уравнительном духе не было строгого разделения на офицерские и солдатские отделения. Командиры и бойцы, китайцы и сверокорейцы, и даже южнокорейские пленные лежали вперемежку. Но Джао Да, как пациента, пользовавшегося особым расположением командира корпуса товарища Лю, отгородили старой шелковой ширмой с изображением хвостатого дракона. Возле ржавой кровати (роскошь, многие раненые лежали на полу на циновках) было сложено старое стиранное солдатское обмундирование, которое заменяло здесь госпитальную пижаму. Поиски обуви успехом не увенчались. Ходить, видимо, предстояло босым, но полы были чистыми - санитары у коммунистов старались.
  Джао Да поморщился от боли в раненой ноге, отметил про себя, что болит она так, как заживающие раны, и с усилием оделся. Костыли, без которых перемещаться было пока сложно, одолжил сосед, одноногий боец, который меланхолично посасывал потухшую крестьянскую трубочку. Летчик поблагодарил его и, ковыляя, отправился узнавать новости.
  Это не составило труда. Товарищи Джао Да по несчастью, бойцы и командиры Китайских народных добровольцев, которых привозили в госпиталь все эти дни, в красках открыли перед ним хронику боевых действий "пропущенных" дней. Хроника, вопреки ожиданиям, производила далекое от триумфа впечатление. Вечером того же дня, как Джао Да освободился из плена, картина на фронте резко изменились. Американское командование с присущей ему примитивной изобретательностью нашло простейший выход из сложной ситуации с блокировавшими путь к фронту 3-й дивизии Армии США отступавшими южнокорейскими войсками. Под угрозой оружия янки развернули своих "кули" и погнали их в контратаку. Следом на растянувшиеся боевые порядки 24-го китайского корпуса приятеля Лю обрушились сами американские части, и, главное, в небе появились самолеты 5-й воздушной армии США. Понеся большие потери под ударами с воздуха и с земли, китайские войска перешли от наступления к обороне, а от обороны - к отступлению. Только на северном берегу реки Кимсончхен добровольцы смогли закрепиться и, в свою очередь, остановили продвижение противника. Результаты блестящего четырехдневного китайского наступления в конечном итоге свелись к выравниванию небольшого выступа фронта. Большая часть захваченных трофеев была либо уничтожена с воздуха американской авиацией, либо оставлена при отступлении бывшим владельцам. Джао Да не удивился бы, узнав, что его "подопечные" сержант военной полиции и шофер Билли, проведя в плену менее суток, были освобождены американским контрнаступлением. Карма зеркально вернула им его счастливую участь.
  - Похоже, мой давнишний приятель кавалерист Лю заигрался в Наполеона, - задумчиво произнес летчик. - На пути каждого Наполеона обязательно окажется Березина, только имя ей Кимсончхен. Надеюсь, он сумел унести за нее свою одноглазую башку в целости... Тем более жаль моего старину "Крылатого кота", который сложил крылья во имя этой авантюры!
  Оправляясь от раны, отдыхая и обдумывая призрачные планы на будущее, Джао Да провел в госпитале еще несколько дней. А потом на часах истории пробило 10.00 утра 27 июля 1953 года. Склонившись в Пханмунджоме над листками бумаге, отпечатанными на обычной штабной печатной машинке на трех языках - корейском, китайском и английском, генерал Армии США Уильям Гаррисон, генерал Корейской народной армии Нам Иль и командующий Китайских народных добровольцев Пэн Дэхуай подписали соглашение о перемирии.
  "Командующие противоборствующими сторонами отдают приказ и обеспечивают полное прекращение всех военных действий в Корее всеми вооруженными силами, находящимися под их контролем..., начиная с двенадцати часов после подписания настоящего Соглашения о перемирии", - гласила печатная строка. И хотя кое-где на 38-й параллели южно- и северокорейские войска еще продолжали ожесточенные бои, используя "оставшиеся до мира 12 часов", чтоб занять лишний клочок земли или сопку, над истерзанной страной пролетел вздох облегчения.
  Когда весть о перемирии дошла до госпиталя, всех охватило ликование. Раненые китайские добровольцы, северокорейские военные и даже южнокорейские пленные радостно обнимались, как братья, и поздравляли друг друга с миром и с жизнью. Те, кто мог, танцевали от радости. Даже бойцы с ампутированной ногой пытались приплясывать, подпрыгивая на уцелевшей. Многие, особенно женщины-медики, плакали, не стесняясь своих слез. Кто умер от ран в этот солнечный день, покидал мир с улыбкой радости. Начальнику госпиталя стоило немалых усилий предотвратить салют из всех стволов, который уже готовились дать те, у кого было оружие. Джао Да казалось: окончание этой "малой войны" люди его народа встречают с большей радостью, чем конец "большой войны" в 1945-м. Очевидно, думал он, это так, потому что сейчас мы бесспорные победители, а тогда только разделили победу, одержанную нашими союзниками.
  Джао Да поздравил своих товарищей-раненых и врачей, вежливо поулыбался им, выпил с ними чашку обжигающего пищевод корейского рисового вина. Потом незаметно покинул общее веселье, нашел уединенный уголок и невесело закурил. На душе было тяжело. Этой "маленькой", но удивительно кровопролитной и разрушительной войне он принес в напрасную жертву своего крылатого друга, свой верный Р-40 "Томагавк", "Крылатого кота", с которым прошел столько небесных дорог и опасностей. Крыльев нет. Он ранен и устал. Он один под небом. Надо попытаться найти семью, отца и сестру, или хотя бы их след... Но как? В родной стране он нежеланный гость. Бои окончились, Джао Да стал не нужен. Товарищи товарища Мао сейчас с удовольствием припомнят ему и побег из красной авиашколы, и нелюбовь к партии. Путь в Америку окончательно закрыт после того, как он воевал здесь против американцев. В СССР Джао Да тоже никто не ждет, он убедился в этом еще в пятидесятом году. Придется начинать все с самого начала... Где-нибудь, еще не ясно, где...
  - Вот ты где, старый шанхайский боевой дружище! - раздался вдруг зычный командирский голос командира 24-го армейского корпуса бывшего кавалериста Лю. - Почему не веселишься?
  - Чего нос до самого окурка повесил, Да-Нет? - в тон ему подхватил насмешливый баритон полковника Николая Лисицына.
  Джао Да искренне улыбнулся старым друзьям. Сейчас он был рад видеть их больше, чем окончанию войны.
  Последние бои явно не прошли для них даром. Рукав красивого, с красным кантом френча комкора Лю был распорот до самого плеча, а согнутая в локте загипсованная рука торчала на обмотанной шелковым платком распорке. У полковника Лисицына была перевязана "чепчиком" бинтов голова, а под глазами густо налились синевой кровоподтеки. Но оба широко улыбались, и вид у них, несмотря на ранения, был сияющий и победный.
  - Приветствую, друзья! - сказал им Джао Да, протягивая руку. - Втроем мы составим одного идеального раненого, у которого подбиты все важнейшие части тела - голова, рука и нога. Где это вас так?
  - Чепуха, попал под штурмовку американской авиации, - легкомысленно отмахнулся комкор Лю. - Вместе передовым бронеотрядом корпуса... Поломал кости в двух местах, когда выпрыгнул из горящего танка и приземлился на злополучную руку... С этого Ис-2 лететь, как с крепостной башни!
  - А я не мог прикрыть товарища Лю с воздуха, - вздохнул товарищ Ли Си-Цин. - У нас в дислокации авиадивизии диверсанты, крысы, главный склад с боеприпасами на воздух подняли. Как только пробрались?! Осколками много МиГов продырявило... Вот, и мне досталось, когда командовал эвакуацией авиатехники... Но комдива, валенка, теперь точно отстранят, - недобро усмехнулся советский полковник. - А на его место кого, угадай?
  - Ты давно заслужил генеральские погоны, Ко-ля, - уклончиво ответил Джао Да.
  - Это да, - без ложной скромности ответил советский друг. - А ты что такой смурной? Победа же!
  - Победа, - согласился Джао Да. - А моей машины нет. Вы же знаете, этот самолет был мне как брат...
  Комкор Лю сочувственно положил Джао Да здоровую руку на плечо.
  - Я видел его доблестные обломки, - мрачным и торжественным голосом, словно речь шла о погибшем воине, произнес он. - Когда доложили, что найдено место катастрофы, я оставил КП и специально приехал туда, чтобы убедиться, что твоего трупа там нет. Стало быть, ты жив, надо искать и выручать.
  - Спасибо, - поблагодарил Джао Да. - Твои бойцы действительно выручили меня. Жаль только, что меня сбили напрасно...
  - Не скажи! - отозвался комкор Лю. - После твоего радиосообщения о местонахождении американских походных порядков мы в командовании 9-й и 20-й армий смогли точно рассчитать их время подхода. Это позволило нам нанести сокрушительное поражение не только южнокорейским дивизиям, но и передовым частям американцев...
  - Подожди, - оборвал комкора Джао Да, не совсем понимая, о чем тот ведет речь. - Ребята в госпитале в один голос твердят, что потерпели поражение как раз мы...
  - Пораженцы проклятые, ничего не видят дальше своего окопа! - раздраженно буркнул товарищ Лю. - Июльская наступательная операция стала великой победой Китайских народных добровольцев, которая позволила нашей делегации на переговорах в Пханмунджоме выступать с позиции силы!
  - Разве что так, - сказал Джао Да, которого всегда отличал критический склад ума. - Тогда ты действительно Наполеон, дружище Лю, находишь победу даже на дорогах отступления.
  Комкор Лю самодовольно улыбнулся: сравнение с харизматичным полководцем польстило ему.
  - Какое такое отступление? Небольшой тактический отвод войск на заранее подготовленные рубежи, обусловленный оперативной необходимостью и полным господством противника в воздухе, - он назидательно поднял указательный палец здоровой руки. - Главное, мы сумели вывести наши войска в полной боеготовности, потеряв какие-то двадцать... в худшем случае - тридцать тысяч людей . Так, мелочи!
  При виде уверенной физиономии командира 24-го корпуса Джао Да предпочел промолчать, что гибель даже одного человека для него не "так, мелочи". Наверное, военно-стратегическое мышление выше моего понимания, подумал летчик, и благодарение за это Будде Шакьямуни.
  Между тем комкор Лю, приняв гордую позу военачальника, отчеканил:
  - Замкомполка Джао Да! За выдающийся вклад в разгром американских империалистов и их приспешников в ходе июльского наступления командование Китайских народных добровольцев приняло решение наградить вас!
  - Только не надо вручать мне почетное знамя или дудку с красным вымпелом, как у вас, коммунистов, заведено, - поморщился Джао Да. - От ордена тоже откажусь. У вас есть двадцать или тридцать тысяч человек (так, мелочи), которые больше заслужили ордена!
  Товарищ Лю в ответ хитро сощурился и сделал приглашающий жест советскому полковнику. Николай Лисицын заговорил шутливо-официальным тоном:
  - Китайские товарищи действительно сначала предлагали все три указанных варианта сразу. Однако мы с товарищем Лю, хорошо зная тебя, пошли другим путем. Мы тут поднажали на командующего ОВА товарища Нэ Фэн-Чжи, напомнили ему, кто единственный оказывал воздушную поддержку наступающим частям, пока его авиаполки сидели по аэродромам...
  - Ко-ля, умоляю, ближе к делу! - попросил Джао Да, хотя сердце его уже наполнилось радостью. "Самолет!" - понял он; душа запела, как встречные потоки в плоскостях.
  - Словом, Нэ Фэн-Чжи покопался в ангарах и извлек оттуда оставшийся от войны с япошками в неплохом техсостоянии Р-40 "Томогавк"! - голосом волшебника, приносящего детям подарки, провозгласил полковник Лисицын. - Сейчас мои мехи доводят его на нашем аэродроме. Советских комплектующих к поршневой авиации здесь осталось немного, но что-нибудь покрасивее американского исходника мы изобразим.
  - Спасибо, Ко-ля! Брат не сделал бы для меня больше! - Джао Да бросился обнимать советского друга. - Хотя ты и так мне брат.
  Командира корпуса Лю, взиравшего на эту сцену с глубоким сочувствием, летчик обнимать не стал исключительно чтобы не потревожить его раненую руку. Товарищ Ли Си-Цин несколько сконфуженно откашлялся и завершил раздачу волшебных сюрпризов:
  - Наслышан я, как ты в кабине Пэ-сорокового девушку возил...
  - Это была моя сестра, Ко-ля.
  - Не суть. Так вот, чтобы тебе больше не пришлось усаживать прекрасных дам на колени или запихивать на пол, препятствуя управлению самолетом, мы тебе в горгот врежем еще одну кабину, пассажирскую. Был у нас в войну такой опыт, делали из "Пэ-сорокового" учебную спарку . Тогда тесновато получилось, но сейчас, за счет отсутствия дублирующей системы управления - вполне удобненько. Девушку малых или средних размеров сможешь катать с комфортом, девушке больших габаритов, конечно, придется ужаться.
  И заслуженный советский ас захохотал заразительным мальчишеским смехом, на минуту возродившим удалого веснушчатого Колю Ли Си-Цина из авиашколы в Урумчи.
  - Тебя, товарищ Джао, между прочим, очень хотел видеть в Пекине один высокопоставленный партийный товарищ, с которым ты однажды уже беседовал, - перевел разговор на более серьезную тематику комкор Лю. - Но сейчас я не стану настаивать на вашей встрече, в отличие от того раза на гражданской войне.
  - И правильно сделаешь, - ответил Джао Да. - Не понравилось мне с ним болтать, да и незачем. Свой лимит пребывания в тюрьмах я исчерпал в Алькатрасе...
  - Зря ты так, Да-Нет, - еще не остынув от смеха, заметил Николай Лисицын. - Товарищ Мао явно хотел предложить тебе кресло министра авиации!
  - Спасибо, нет, - едко усмехнулся Джао Да; давние воспоминания разбудили в нем горечь. - Это кресло давно протерто тощей задницей старой Сун Мэйлин. После нее я побрезгую.
  - Ладно, товарищи, друзья, довольно ворошить прошлое, - примирительно заметил комкор Лю, в котором тоже на мгновение проглянул прежний отчаянный кавалерист. - Ты, Джао Да, не создан для чинов и почестей, я тебя знаю... А если другой вариант... В неволю тебя во второй раз я никогда не отправлю! Долечись и лети себе куда знаешь. Пойдемте лучше веселиться вместе со всеми! Люди празднуют. Там столько моих раненых бойцов и командиров. Такие молодые, как мы когда-то... Давайте и мы помолодеем на один вечер, товарищи! Победа ведь.
  ***
  Джао Да мог поручиться, он никогда раньше не видел таких красивых девушек. Не встречал равной по обе стороны океана. Ее красота была не сродни той природной агрессивной женственности, которая рождает в мужчине страсть и вожделение, будь ее обладательница одета в наряд светской дамы или в рубище крестьянки. Это была не изысканная искусственная красота, взращенная ее обладательницей в оранжерее моды и женских секретов, как хищная и прекрасная орхидея. И не нежная акварельная красота, которую поэты, художники и просто восторженные юноши, еще не постигшие мерзостей мира, почему-то называют "одухотворенной"... Хотя чужая душа - потемки, а женская - вдвойне, резонно полагал Джао Да. Это была даже не та особая, редкому взгляду заметная красота - телесный отблеск красоты духа; летчику доводилось видеть ее у многих женщин, не сломленных в страдании и лишениях...
  Красота этой девушки была совершенно не земной - в астрономическом понимании этого поэтического термина. Такими лицами писатели и художники-фантасты наделили прекрасных обитательниц дальних галактик! Джао Да не удивился бы, если, сняв обтягивающую ее овальную голову косынку медсестры, девушка открыла бы не гладкую прическу, а гребнеобразный костяной нарост, или световой венец, или что там бывает в физиологическом строении инопланетянок?
  Празднования по поводу окончания войны плавно перетекли в госпитале Китайских народных добровольцев за полночь. Начальнику не без труда удалось разогнать по койкам, вернее, по циновкам тех "ходячих", у кого ранения были более серьезными, а дежурную смену медиков отправить на рабочие места. Но на легкораненых, выздоравливающих, на комсостав и, конечно же, на стосковавшихся по празднику жизни женщин госпиталя никакие самые строгие призывы к дисциплине не действовали. Тем более, что пример непослушания показывали целых два старших командира - советский Ли Си-Цин и китайский Лю. Под брезентовым навесом, где обычно принимали с грузовиков раненых, и на цементном полу никогда не удавалось окончательно замыть следы крови, теперь развернулась импровизированная танцплощадка. Пары белых халатов и солдатского хаки, хромающие и ампутированные конечности, повязки на ранах и косынки медсестер согласно и радостно двигались под зажигательную трофейную музыку грампластинок. В госпитале имелся не какой-нибудь заезженный граммофон, а настоящий эклектический проигрыватель американского производства, захваченный когда-то во временно занятом и снова отданном армией КНДР "капиталистическом" Сеуле. Звучали модные во всем мире фокстрот, танго, буги-вуги, вальс. Идейно-сознательные бойцы и медработники с удовольствием копировали танцевальные движения героев "буржуазных" кинофильмов. В прострелянных, обожженных, изувеченной войной телах этих очень молодых людей бурлила жизнь и властно требовала движения, веселья, любви...
  Товарищ Ли Си-Цын закружил в танце кокетливо смеявшуюся зампотыла госпиталя, женщину (очень напрашивалось устаревшее определение: "дама"), обладавшую весьма внушительными для китаянки формами. Командир корпуса Лю, хоть и был сухопутчиком, орлом спикировал на одну молоденькую санитарку, очаровал и утащил в подсобку... Семейная верность в число гусарских доблестей бывшего кавалериста не входила.
  Джао Да с мудрой печалью наблюдал эту картину и покуривал, сидя в сторонке. Костыли он прислонил к стене. В своем застиранном госпитальном обмундировании, с коротко стриженной седеющей головой, с перевязанной ногой и босой, со стороны он был похож на немолодого и многое повидавшего в жизни пехотинца из крестьян... Поэтому неузнаваемый летчик скорее заинтересовался, чем удивился, когда прекрасная санитарка-инопланетянка (про себя он успел назвать ее "Аэлитой" - память еще об одном пересказе Коли Лисицына из русской литературы), недолго протанцевав с двумя молодыми северокорейскими офицерами, стремительным шагом направилась к нему. Это может означать только какое-то дело, подумал Джао Да.
  - Товарищ воздушный ас, позвольте пригласить вас на тур вальса! - девушка грациозно, но без тени заигрывания склонила изящную головку; голос у нее был мелодичный и сильный, что называется: вокальный.
  Джао Да молча показал на свои костыли. В молодости он неплохо умел и любил танцевать; хотелось верить, что не разучился и сейчас. Китайский летчик мог бы попробовать изобразить нечто похожее на вальс даже с раненой ногой, но хотелось поскорее узнать - что же нужно от него "Аэлите".
  - Я все-таки настаиваю, - она протянула Джао Да тонкую ручку. - Идемте танцевать. Не бойтесь, я буду вести аккуратно. Я профессиональная танцовщица, - "Аэлита" сделала многозначительную паузу и прошептала чуть слышно: - Как ваша сестра, товарищ Джао, как Хун.
  Джао Да сам не заметил, как, презрев свою рану, вскочил и встал в позицию вальса. Одна его рука теперь крепко держала руку инопланетянки, а вторая взяла в железный захват ее тонкую талию.
  - Я не отпущу вас, пока не расскажете мне о сестре все, что знаете, - морщась от боли в раненой ноге, прошипел он; непроизвольно, от телесного страдания, голос стал жестоким и угрожающим.
  В ответ "Аэлита" только мимолетно улыбнулась, сделала какое-то неуловимое движение своим гуттаперчевым телом - и выполнять танцевальные па раненому Джао Да стало легче: она теперь незаметно поддерживала его. Хрупкость девушки была лишь внешней, у нее оказались стальные кости и крепкие жилы настоящей балерины.
  - Я помню вас, а вы меня не помните, - произнесла она с легким оттенком ностальгии. - Я видела вас в Урумчи на вокзале, когда учительница Хун вывела наш класс встречать вас с большой войны. Помню вашу куртку с такими красивыми эмблемами! И фуражку... У нас в народной армии таких уже нет!
  - Скажите, умоляю, что с Хун, что вы знаете о ней? - взмолился Джао Да; боль в ноге удивительным образом изменяла интонации голоса, теперь они стали жалобными.
  - Она жива и здорова! - милосердно поспешила с ответом девушка. - Я видела ее меньше месяца назад, когда ездила домой на побывку после ранения. Раньше я служила в агитационном батальоне 20-й армии, сейчас меня перевели в госпиталь долечиваться... Мы попали в марте под ужасную бомбежку, а вы, летчики, нас не защитили... Как же хорошо, что все осколки попали мне только в грудь!
  Джао Да понял причину странной радости "Аэлиты" и не смог скрыть изумленного восхищения. Вот что значит настоящая балерина! Она пережила тяжелое ранение, но радуется, что не пострадали ноги, руки и другие органы, необходимые в ее искусстве...
  - Простите, я не был тогда рядом, иначе поставил бы свой МиГ между бомбой и вами, - с уважением сказал летчик. - Но, прошу вас, рассказывайте, рассказывайте! Как там моя сестренка, как отец...
  - Постойте, - "Аэлита" ловко вывернула из ладони Джао Да свою кисть и приложила к его губам тонкие, огрубевшие от работы пальцы. - Молчите, нас слушают!
  Она внезапно прильнула к Джао Да всем телом, это было настолько неожиданно, что его плоть властно рванулась ей навстречу. От инопланетянки в хаки пахло дешевым мылом, сигаретным дымом, "госпитальным коктейлем" из хлорки, йода и еще какой-то медицинской химии, чуть-чуть женским телом. То был обычный запах женщины-военного медика...
  - В кармане у вас письмо! - раздался возле уха ее горячий шепот.
  Она демонстративно отстранилась от Джао Да и громко, чтобы быть услышанной всеми, сказала с дерзкой насмешкой:
  - Летаете вы явно лучше, чем вальсируете, товарищ ас!
  Затем элегантно вильнула бедрами, стройность которых не могли скрыть даже мешковатые солдатские брюки, и затерялась между танцующих пар.
  - Что, Да-Нет, не получилось сбить ее на виражах? - хохотнул товарищ Ли Си-Цин, не выпуская из объятий своей тыловой толстушки. - Надо было сразу сажать на свой аэродром... То есть в койку!
  - Ничего, я рад был снова прикрыть твою атаку, - ответил Джао Да.
  Кое-как он доковылял до своих костылей. Нога сильно болела. Этот танец, вне сомнения, обеспечил ему пару лишних дней лечения. Летчик с трудом заставил себя прямо сейчас, при всех, не искать письмо из дома, которое передала ему отважная "Аэлита". Чтобы немного успокоить боль и нервную дрожь в руках, Джао Да выкурил еще одну сигарету, потом с усилием поднялся и поковылял в какое-нибудь уединенное место. Весточка от семьи нетерпеливо жгла его через ткань обмундирования.
   ***
  "Здравствуй, мой неразумный старший братишка, - писала Хун; почерк у нее был все такой же, учительский, но, кажется, стал еще тверже и отчетливей. - Почему я совсем не сомневалась, когда началась эта война в Корее, что тебя потянет на нее, как магнитом? Я гадала - на какой ты будешь стороне, и была очень рада, когда мне рассказали, что на нашей. Не удивляйся, что я пишу об этом так свободно. Чужие глаза, которые сейчас присутствуют в каждой переписке, этих строк не коснутся. Мое письмо обещала передать тебе из рук в руки моя лучшая ученица, умница и очень хороший человек. Она тоже выступала во фронтовом ансамбле перед нашими бойцами, как я когда-то, и в отношении боевого ранения тоже повторила мою судьбу.
  Я знаю, ты захочешь увидеть свою семью, мой храбрый и неосторожный братишка, будешь пытаться приехать в Урумчи. Заклинаю тебя именем семейства Джао, не делай этого! Не задерживайся в нашей стране долго после того, как кончится война. Уезжай куда глаза глядят, если не хочешь пополнить список печальных потерь нашей семьи. Здесь все очень изменилось, и это совсем не те перемены, о которых мы с моими товарищами мечтали в годы революции. На фронте это может не так бросаться в глаза, но тебе придется поверить мне на слово ради своего же блага. Не станешь же ты отрицать, что из нас двоих я всегда была умнее!
  А теперь приготовься плакать, братик, потому что я намерена рассказать тебе все, ничего не скрывая. Наверное, мои потери сделали меня слишком жестокой. Но я буду писать по порядку, так мне легче. Сразу после твоего отлета разнесся слух, что к городу подходят наши войска - Китайская народно-освободительная армия. Тогда мы ждали их, как освободителей. Три дня мы ходили встречать их на окраину города, и ждали увидеть могучие воинские колонны. Шел снег, было холодно, и мы страшно озябли. На третий день наши наконец появились - как же мы были разочарованы, когда вместо мощной армии увидели маленькую кучку солдат, таких же замерзших, как и мы...
  С приходом коммунистов уйгурским мятежам и грабежам был положен предел. Но вместо этого пришла очередная беда - политика "перевоспитания", которую практиковали новые власти. Ты оказался прав, братик: мое членство в партии и участие в революции не убедили товарищей. Здесь, в Урумчи, я стала для них "буржуйкой, классовым врагом, чуждым элементом". И вот я испытала на себе политику "пяти нарушений" в отношении зажиточных слоев населения (для кадровых работников было чуть лучше - "три нарушения"). В принципе, среди "нарушений" значились явления, которые действительно надо искоренить, например - коррупция и растрата казенных средств, однако исполнение доходило до абсурда. Начались бесконечные собрания с разоблачениями "нарушителей", которые проводили партийные руководители. На них принудительно собирали людей со всего района, и заседания продолжались часто до самой ночи. Нашего отца, как состоятельного человека, регулярно стали вызывать на эти сборища. Он переносил издевательства стойко, как подлинный конфуцианец. И все-таки я видела, как тяжело дается ему, привыкшему быть уважаемым человеком в городе, видеть такую смену отношения к себе, часто - со стороны тех людей, кого мы считали друзьями, добрыми соседями. Поэтому часто вместо отца ходила я. Так продолжалось два месяца. Основное содержание этих собраний заключалось в том, чтобы каждый "признавал свои ошибки" и публично каялся. Мы называли это проще: "сдавать свои грехи". При этом все это происходило так долго, так монотонно и так скучно, что к концу собрания меня начинало неудержимо клонить в сон.
  Поначалу мы смогли уклониться от вступления в созданный товарищами кооператив и продолжать наш бизнес, но расплачивались за это на собраниях, где они требовали отвечать: "Как ты торгуешь? Как ты обманываешь?". Я всегда отвечала, что мы торгуем честно. Единственная ошибка, в которой я "разоблачилась перед партией", произошла при продаже керосина. Мы продавали обычно по две бочки керосина в месяц, при этом расчет веса шел тогда не в килограммах, а в традиционных китайских мерах - цзинях, примерно пятьсот грамм в пересчете на метрическую систему. Я посчитала объем мерной лейки, которой мы отпускали покупателям керосин, и обнаруживала, что из-за разницы веса воды и керосина мы на каждый цзинь обсчитывали людей примерно на 20 грамм. Когда я призналась в этом, партийные товарищи на собрании были настолько впечатлены моей честностью, что нашему магазину даже выдали грамоту "Честные торговцы". Я повесила эту грамоту в магазине, и после этого нас на некоторое время оставили в покое.
  Тем не менее, на первых порах при коммунистах наши дела шли успешно. Благодаря связям с советскими внешторговскими организациями, у нас всегда были в продаже русская водка и вино из СССР, пользовавшиеся большим спросом. Вообще, люди после войны стали пить очень много. Только байцзю мы продавали в месяц по триста-четыреста литров. При этом все местные любители выпить шли к нам, а не к конкурентам, потому что мы никогда не разбавляли это крепкое питье, продавали его чистым.
  Отец очень хотел, чтобы я продолжила семейное дело, помогая ему с магазином. Но я всегда понимала, что заживо похоронить себя среди прилавков - не моя карма, хотя кармы не существует. Может быть, я сделала фатальную ошибку, когда твердо сказала отцу: "Я капиталистом не буду! Рано или поздно кооперативы заберут у нас все, и мы останемся ни с чем. Я пойду работать". Я не могу простить себе, что не смогла предугадать и предотвратить безжалостный ход событий. Новая власть очень много строит, вернее - я теперь понимаю это - больше делает вид, что собирается строить. У нас в Урумчи появилось новое учреждение - Проектный институт. Поначалу он вселял мне столько надежд на то, что наш степной и горный Синьцзян превратится из края пастбищ и пустошей в развитый промышленный и энергетический район, с фабриками, электростанциями, новыми дорогами. Я устроилась в него работать. Я же все-таки учительница, хоть и бывшая, и меня приняли секретарем. Я снова начала петь в клубе, в нашей институтской самодеятельности. Мне дали место в общежитии, среди моих товарищей по работе, молодых, образованных, веселых людей. Я почти перестала бывать дома, у отца. Мне казалось, что там уже не осталось будущего, только бесконечное прошлое. Как ужасно я ошибалось! Прошлое оказалось конечным, и конец его был трагическим.
  Ты помнишь наших ленивых толстощеких кузенов, сыновей несчастного дяди Ци, убитого уйгурскими мятежниками? Эти проходимцы работали у отца коммивояжерами больше из милости. Когда я реже стала бывать дома, эти мерзавцы однажды ночью ограбили кассу и сбежали в неизвестном направлении, оставив нашего бедного отца практически в нищете. Это окончательно подкосило нашего старика, и хотя он еще пытался бодриться и даже утешал меня словами о "мудрой бедности", оправиться отец уже не смог. Вскоре его разбил инсульт, осложнившийся тяжелым заболеванием легких. Он уже не мог позаботиться о себе сам, и, как всякого сильного человека, сознание этого убивало его больше, чем болезнь. Я пыталась лечить его и у дипломированных медиков, и у традиционных китайских врачей, которым он больше доверял, но ничто не помогло. Разрываясь между заботами о нашем бедном отце и работой, я больше не могла быть таким исполнительным и сосредоточенным сотрудником Проектного института, как раньше. На работе я начала многое забывать и делать ошибки. Разумеется, мое дело вынесли на собрание, где товарищи поставили вопрос ребром: "Выбирай, или семья, или работа". Я выбрала семью, потому что не имела права сделать другого выбора. Меня уволили из института и выгнали из общежития с вечным клеймом "индивидуалиста и мелкобуржуазного элемента".
  Через несколько дней умер наш отец, человек, которого я никогда не понимала, но безмерно уважала и ценила. Я не буду утешать тебя, братик, ложью, что в последний час он вспоминал тебя. На смертном одре старый Джао Сэ был верен себе - он потратил последние силы, чтобы объяснить мне, где и что из нашего имущества можно выгоднее продать, и на сколько времени мне хватит вырученных денег. И только потом, как мне показалось, прошептал имя нашей матери. Или это был последний вздох? "Мин-Су".
  Наш отец лежит на городском кладбище. Если времена изменятся, и ты сможешь приехать, а меня уже не будет, ты найдешь его могилу по кладбищенским записям. Слезы застилали мне глаза, когда он умирал, и я плохо слушала наставления искушенного торговца. Денег, которые я выручила, продав остатки имущества, хватило только на памятник на могиле. Зато он большой и красивый, из благородного черного камня, и на нем с четырех сторон изображены драконы счастья. Отцу бы такой понравился, он бы сказал: "Как у настоящего мандарина".
  Обо мне не беспокойся, братик, я не пропаду. Я еще молода, сильна и не гнушаюсь никакой работы. Это даже к лучшему, что я так решительно рассталась и с капитализмом, и с коммунизмом. Зато теперь я принадлежу к тому классу, о счастье которого мечтала романтичной гимназисткой - к пролетариату. Прости, что только в последних словах своего письма, такого грустного, я говорю тебе: я очень люблю тебя, братик, и ты всегда со мной. Я не прошу тебя беречь себя, потому что мужественного и доблестного летчика, как ты, такая просьба только обидит или рассмешит".
   ***
  Джао Да встретил рассвет, сидя на том же месте, где читал письмо сестры. Он смотрел, как небо, словно придворная модница эпохи Цин, постепенно одевается в цвета изысканных шелков - охристого, голубого, фиолетового, и слушал тишину. На 38-й параллели впервые за долгие месяцы молчала артиллерия. Наслаждаясь долгожданной тишиной, спал госпиталь; только дежурные санитары уже выносили и грузили в повозку умерших за ночь тяжелораненых, зашитых в мешковину.
  Джао Да вспоминал отца. Его спокойную и немного хитроватую улыбку. Его разумную речь, в которой звучала то приземленная практичность деревенского богача, то мудрость Даосского философа. Его сильные руки, познавшие каждодневный труд и заслуженную праздность. Джао Да вспоминал, как плачущий отец когда-то привез из города известие о кончине матери и меленький живой сверток, который спустя много лет лихо крутил фуэте, читал Маркса и получил боевое ранение в красной армии - сестренку Хун. Он вспоминал, как отец спал на узлах и чемоданах, пока поезд нес их в Урумчи - к новой жизни. И то, как отец лишил юного Джао Да первой любви в ее жизни - маленькой монгольской наездницы Жаргал. И то, как отец сшил "Синьцзянскому князю" Шэн Шицаю кавалерийские сапоги, протоптавшие для Джао Да дорогу в небо. И то, как...
  Пора снова отправляться в полет, подумал Джао Да. Небесная стихия поможет затянуть раны - в душе и на теле. Небесная дорога уведет его из отечества, которое так изменилось без него, и которому он, к сожалению, больше не нужен. Такова карма - китайскому летчику Джао Да принадлежит весь мир, и он принадлежит всему миру.
  Русский друг Николай Лисицын, без пяти минут советский генерал, говорил, что его механики врезали в фюзеляж нового Кертисса Р-40 "Томагавк" пассажирскую кабину... Неплохо бы посмотреть и облетать! Ведь Джао Да дал слово помочь замечательной художнице из Мексики Фриде Кало, женщине с цветочной клумбой в волосах и несчастливой судьбой, воплотить детскую мечту и поднять ее в небо на своем самолете. Джао Да всегда держал слово!
  
  
  
  Глава 8.
   Они просили самолетов...
  
   Прежде чем надолго расстаться с родной Юго-Восточной Азией, в 1953 году Джао Да предпринял две короткие и неудачные попытки вместе со своим новым двухместным Кертиссом Р-40 "Томагавк" найти работу в небе Индокитая. Весь мир, кроме коренных жителей Индокитая, еще по привычке этот полуостров называл "французским". Поэтому Джао Да, по примеру своего друга Антуана де Сент-Экзюпери, сначала пытался поработать во французской колониальной почтовой авиации в Сайгоне, но оттуда его моментально уволили, узнав, что в Корее он летал за красных. Не разочаровавшись неудачей, летчик сказал: "За красных - так за красных!" и перелетел на север, в Ханой. Там он поступил личным пилотом к лидеру тамошних коммунистов Нгуен Ай Коуку, он же Ли Цуй, он же Товарищ Выонг, он же Нгуен Шинь Кунг, он же Нгуен Тат Тхань, он же Хо Ти Мин или Хо Ши Мин . Этот тщедушный старец, носивший крестьянские сандалии и жидкую бороденку, тоже уволил Джао Да, якобы за то, что тот летал во французской почтовой авиации, а на самом деле потому, что китайский летчик никак не мог выучить его многочисленные имена. Вождь вьетнамских коммунистов очень гордился ими и считал, что они продлевают ему жизнь.
  Оставив Вьетнам, в борьбе за обладание которым мертвой хваткой вцепились друг другу в горло местные коммунисты во главе со своим многоименным старцем и французские колонизаторы со своим Иностранным легионом, Джао Да разыскал в одном из портов Индокитая старого приятеля капитана-мексиканца.
   - Помнишь, сеньор-товарищ, ты обещал мне с моим самолетом перевоз обратно за океан в счастливый край ацтеков? - спросил Джао Да, щедро отстегнув моряку свои скромные сбережения с пилотского жалования. - Я должен сдержать обещание, которое дал в душе одной прекрасной женщине и прекрасной художнице.
   - Мой долг помочь соотечественнику вернуться на родину, - усмехнулся предприимчивый морской волк, намекая на фиктивный мексиканский паспорт летчика, - За твои славные дела в небе Кореи я хотел сделать тебе скидку, но кто же отказывается от гонорара? Даже товарищ Фрида Кало, хоть она национальная гордость Мексики, берет гонорары за свои картины! Знаешь, какие? Нам и не снилось, летчик ...
   Нового "Крылатого кота", который внешне отличался от прежнего только удлиненной двухместной кабиной, разобрали, упаковали в контейнеры и со всем надлежащим почтением установили на палубе старого нефтеналивного корыта. Океан снова раскинул перед Джао Да колеблемые стихией просторы и постелил ему под ноги ржавые решетки знакомого мостика. После океанского перехода, в котором их изрядно потрепало штормами у мыса Доброй Надежды, Джао Да чувствовал себя в своей морской роли помощника штурмана вполне уверенно.
   - Из тебя выйдет неплохой моряк, летчик, - сказал ему, прощаясь, капитан. - Если тебе когда-нибудь наскучит небесный океан, поступай ко мне на судно! Сделаю вторым помощником и положу хорошее жалованье...
   - Знаю я твое жалованье, сплошные вычеты, - усмехнулся Джао Да. - Последи-ка лучше, чтоб портовые бичи не грохнули о пирс контейнер с моим самолетом!
   Его властно манил к себе океан неба, берегов которого еще никто не познал!
   Мексика опять гостеприимно приняла Джао Да. Она благосклонно принимала всех беглецов и радушно делилась с ними своей бедностью, своим неунывающим жизнелюбием, переперченной фасолью и едкой пылью дорог. Неба в Мексике было хоть отбавляй, от перешейка Теуантепек на юге до Техасской границы на севере, и, главное, в нем легко было найти применение любому, кто умел летать, и кому было на чем летать. Регламентирование воздушного движения со стороны местных авиационных властей было весьма гибким. Его флексибильность измерялась взаимоприемлемыми суммами в песо с изображением гербового орла... В Мексике сей гордый символ державы отличался от его американского соседа однотонной окраской и тем, что не сжимал в лапах пучка молний, а скромно сидел на кактусе и терзал змею.
   Отдав должное безобидным пристрастиям служителей мексиканского орла и заполнив баки "Крылатого кота" сомнительным горючим здешней перегонки, сеньор Чарли Чино, каковым значился по паспорту Джао Да, проложил воздушный курс в большой Мехико. О Фриде Кало приходили самые неутешительные известия. Художница, которую многие сравнивали с душой Мексики, сильно страдала от старых ран и тяжело переживала очередные жизненные невзгоды. Очевидно, запас жизненных сил, отведенный этой несгибаемой женщине, все же подошел к концу - у всего в этом мире есть предел. Джао Да знал: полет помогает расширять пределы, отведенные человеческой жизнью. Возможно, небо станет для чернобровой женщины с цветами в волосах спасительнее славы, признания и популярности. Потому летчик так торопил события.
  Мексиканская столица потрясала невероятными размерами даже повидавших мегаполисы американцев, как некогда ее предшественник ацтекский Теночтитлан поразил воображение провинциальных испанских бандитов-конкистадоров. "Этот мексиканский городок местами можно принять за Нью-Йорк", - скрепя сердце, говорили янки; в их устах это действительно звучало высшим признанием. Но для Джао Да главным преимуществом мексиканской столицы являлись не высотная роскошь делового Мехико-Сити и не вычурная, словно заварной крем на торте, красота колониальных испанских дворцов и соборов, а удобная сеть аэродромов в агломерации города. Помимо одного из новейших аэропортов в Латинской Америки, построенного в 1952 году двух-полосного "Бенито Хуареса", который располагался всего в восьми с четвертью километрах от городского центра, имелось несколько частных, полугосударственных и еще непонятно каких взлетно-посадочных полос. Многие из них принимали легкомоторную авиацию явочным порядком: "прилетел и видишь место - приземляйся!"
   На удивление, прославленная Фрида Кало проявила такое же демократичное отношение к воздушному гостю. Ее небольшой одноэтажный дом с плоской крышей и доходившими до земли окнами, по здешнему обыкновению являвшимися также дверями, окруженный дюжиной пальм, ничем не напоминал бы жилище жрицы изобразительного искусства, если бы не необычный цвет стен. Окрашенный в ярко-бирюзовый тон, с темно-красной отделкой, дом выделялся на фоне похожих друг на друга зданий в Кайокане (так именовался район, где жила художница, в переводе - неромантично, "место койотов") примерно так же, как его хозяйка среди обычных людей.
   - Проходите, сеньор, - просто сказала девушка в форме медицинской сестры (художница действительно очень больна, раз медики дежурят в доме, понял летчик). - Фрида принимает любых гостей, но может попросить вас не задерживаться.
   ***
   Хозяйка, самая известная из дочерей Мексики, оказалась невысокой смуглой женщиной, на очень живом и свежем, несмотря на недуг, лице которой первыми привлекали внимание не знаменитые атласные брови, а очень внимательные темные глаза. Они смотрели твердо и пристально. Этот взгляд можно было бы назвать мужским, если бы в нем не читалось столько скрытых эмоций. В губах Фриды, чувственных и полных (или они припухли от того, что художница кусала их от боли?), не потухала сигарета. Ее движения были энергичными, порывистыми, и крупные затейливые серьги покачивались им в такт. А вот знакомых по портретам цветов на голове Фриды, к немалому разочарованию Джао Да, не оказалось - ее блестящие черные волосы были гладко зачесаны на две стороны и заплетены в косу, как носят женщины-индианки. Индейским, крестьянским был и наряд художницы, очень просторный и очень яркий, в сложных геометрических узорах и фантастических цветах. Джао Да отметил про себя, что сеньора Кало уже не молода, на вид лет 45 , но особый пламень души, который горит под этой матовой кожей и питает отважную борьбу с недугом, не дает ее знойной красоте увядать.
   Джао Да представился своим китайским и мексиканским именем и коротко, по-военному, поклонился. Он с первого взгляда понял, что эта женщина из высших сфер богемы предпочитает простоту в общении и не признает лицемерной "галантности". Прославленная мексиканка встретила летчика полулежа на широченной кровати в колониальном стиле, над которой посверкивала никелем сложная конструкция, отдаленно напоминающая спортивный снаряд. С его помощью художница поднимала свое изувеченное тело. Домотканое покрывало, вышитое индейскими узорами, которым Фрида была укрыта до пояса, смутно обрисовывало ампутацию правой ноги ниже колена. Перехватив взгляд Джао Да, невольно упавший на это увечье, женщина улыбнулась печально, но без жалости к себе, и негромко сказала:
   - Я не пытаюсь скрывать этого изъяна плоти, хотя знаю: он отталкивает некоторых мужчин. Несколько месяцев назад доктора отняли мне ногу, чем положили предел целому веку моих страданий и, возможно, сохранили в целости рассудок - он уже мутился от постоянной боли. Теперь я готова немного задержаться здесь ... По крайне мере чтобы услышать, что привело вас ко мне!
   - Я повидал достаточно ран на войне, - сдержанно ответил Джао Да; их беседа велась по-английски. - Это никак не может оттолкнуть меня от человека, который переносит их так доблестно, как вы. Я здесь не только, чтобы воздать должное вашему таланту, но чтобы сделать вам одно крайне непристойное предложение, сеньора Фрида... Или вы предпочитаете, чтоб я обращался: товарищ Фрида?
   - Сойдет и сеньора. Я не обижаюсь, мой коммунизм больше для эпатажа! - по-мужски прямо ответила Фрида, но ее взгляд оживился любопытством и стал совершенно и безмерно женственным. Джао Да давно не помнил, чтобы на него так смотрела женщина. Словно щупальца некого волшебного существа протянулись из темных глаз красавицы и обвили его, нежно, но крепко - не вырваться... Что ж, образ очень в духе картин несравненной Фриды Кало!
   - Так что же за непристойное предложение, сеньор Чино, или вам угодно: товарищ Джао? - нетерпеливо спросила Фрида. - Обожаю разные непристойности!
   - Я хочу подарить вам полет на аэроплане, о котором вы мечтали в детстве, вместо соломенных крыльев! - торжественно провозгласил Джао Да. - К вашим услугам мой двухместный Кертисс Р-40, который ждет вас на одном из летных полей поблизости.
   Джао Да выдержал уместную паузу и добавил:
   - Разумеется, если сеньор Диего Ривера даст согласие.
   - Оставьте, - Фрида отмахнулась от этого имени почти с ненавистью. - Сеньор Ривера слишком занят очередным адюльтером, чтобы его смутили такие мелочи, как мои развлечения. Я все равно не взяла бы его в полет, он такой толстый, с ним мы точно потерпели бы катастрофу... Мне довольно одной катастрофы длиной в жизнь, связанной с этим именем! Как и другой катастрофы, сделавшей меня такой...
   Тут из бесстрашных глаз Фриды вдруг заструились обильные слезы, которые она, не стесняясь, утирала широким рукавом своего одеяния. Джао Да почувствовал неловкость, что напоминанием о безумной любви-ненависти заставил плакать эту женщину, вдоволь изведавшую страданий тела и души. Но слезы у Фриды высохли так же внезапно, как и полились. Она требовательно посмотрела на Джао Да и сказала тоном повелительницы:
   - Так мы летим или нет? Я прикажу подать авто до аэродрома.
   Странная натура, подумал Джао Да, выслушивая, как Фрида в пух и прах разносила сиделку, а затем и высунувшегося из соседней комнаты молодого человека в белом халате (Джао Да уже достаточно понимал испанский, чтобы оценить поток отборных ругательств из этих нежных уст), пытавшихся возразить против полета. В знаменитой художнице столько же артистизма, сколько и искренности, столько же простоты, сколько и привычки управлять людьми. Наверное, таковы гении из мира высокого искусства. Джао Да пока приходилось встречать немногих людей из этих сфер, и все они были как-то связаны с авиацией - и Антуан де Сент-Экзюпери, и Глен Миллер... Что ж, сегодня Фрида Кало тоже сможет с гордостью сказать: "Я познала чувство полета!"
   Фриду Кало в Мексике по-настоящему уважали и берегли, как хрупкое национальное сокровище. В этом Джао Да убедился, когда для "транспортировки сеньоры на аэродром" был подан удобный лимузин из университетской клиники со специальным лежачим местом для почетной пассажирки. Усатый водитель и молодой врач порывались подать знаменитости носилки, но Фрида остановила их жестом:
   - Не надо! Я надеюсь, сеньор летчик доставит мне удовольствие покататься у него на руках прежде, чем на крыльях.
   Джао Да не нужно было второго приглашения. Он подхватил Фриду на руки и понес к автомобилю, его не смутила бы более тяжелая и менее приятная ноша. Тело женщины было молодым и на удивление упругим, как у спортсменки. Летчик понял, что только постоянными упражнениями мускулов она придавала ему подвижность при тяжких увечьях и физической боли, преследовавших ее всю жизнь. Может быть, восхищение этой великой душой не позволило сразу почувствовать тот зов плоти, искусством которого Фрида владела не хуже, чем кистью.
   - Я связался по телефону с сеньором профессором, лечащим врачом, - почтительно сказал молодой врач, когда они усаживали, вернее, укладывали Фриду в автомобиль. - Он сказал, что новые эмоции могут оказать положительный терапевтический эффект, и короткий полет не противопоказан. Если, разумеется, пилот будет очень осторожен.
   - Я буду вести самолет мягко, как если бы вез драгоценный сосуд с гениальностью! - пообещал Джао Да.
   - Ну уж нет! - решительно возмутилась Фрида. - Я хочу попробовать все виражи! И обязательно эту... мертвую петлю!!
   ***
   - Вау!!! - совсем по-американски воскликнула художница, когда шасси самолета Джао Да оторвались от полосы. - Я лечу!!! Зачем мне ноги, если у меня есть крылья, чтобы летать!
   Она разразилась длинной тирадой счастливых и восторженных ругательств по-испански, настолько крепких, что они вряд ли вошли бы в официальную биографию мексиканской художницы или китайского летчика даже в переводе на третий язык. Джао Да слышал в шлемофоне участившееся дыхание женщины, казалось, испытывавшей от полета физиологическое наслаждение. Летчица из Фриды вышла бы превосходная. Не хуже Амелии Эрхарт или тех отважных русских девчонок, летавших в ночных бомбардировочных полках на Второй мировой войне! Если бы не трагедия в юности...
   Кажется, Джао Да сказал это вслух, потому что Фрида ответила:
   - Самая смешная вещь в мире - это трагедия! - интонация у нее была легкомысленная, восторг полета целиком владел ею. - Сейчас я хочу не рыдать, а смеяться и петь!
   Перед полетом ему удалось уговорить Фриду надеть второй шлемофон и подключиться к переговорному устройству, чтобы они могли разговаривать в полете. Но от летной куртки она категорически отказалась ("Я вышла из периода увлечения мужской одеждой!") и, чтобы не замерзнуть на высоте, завернувшись в шерстяное индейское пончо.
   Джао Да хорошо помнил переданные лечащим врачом наставления. Наверное, никогда он не вел свой истребитель с большей осторожностью, чтобы не повредить своей хрупкой пассажирке. В то же время, с целью создать у Фриды ощущение полноценных маневров самолета, он заложил несколько пологих разворотов, а петлю Нестерова заменил более щадящей петлей Иммельмана, которая позволила Фриде несколько упоительных секунд лицезреть землю через фонарь кабины у себя над головой.
  Недостаток фигур высшего пилотажа Джао Да решил компенсировать увлекательной воздушной экскурсией над огромным и очень разным Мехико. Сначала он вдоволь покружил над плоскими крышами окраин, заодно потешив видом снизившегося самолета тамошний небогатый и соскучившийся по развлечениям люд. Внизу головы задирались так, что широкополые шляпы, излюбленные головные уборы всех без исключения мексиканцев мужского, а нередко и женского пола, летели на землю. Особенно радовалась детвора, и так же, как Фрида когда-то, мечтала об игрушечных самолетиках. Но в дырявых карманах родителей не всегда находилась пара песо на желанную игрушку... А ни одна юная сеньорита мечтательно затосковала, устремив к небу тонкое личико. Фрида радостно смеялась и махала людям на земле рукой. Джао Да не стал разочаровывать ее тем, что они вряд ли заметят это.
  Потом они пролетели над университетским городком (чтобы передать воздушный привет заботливому профессору из клиники), над переполненными автомобилями проспектами и высотными зданиями "American Style " делового Сити. Джао Да продолжил свою воздушную экскурсию проходом на бреющем полете над величественным трехглавым Кафедральный собором Успения Девы Марии. В завершение он дерзко снизившись над квадратным и гигантским Национальным дворцом Мексиканских Соединенных Штатов, местом расположения не утруждавшего себя трудом правительства и трудоемких фресок упомянутого Диего Риверы. Часовые у парадного подъезда, забыв о дисциплине, разинули рты и позадирали головы - вчерашние крестьянские парни нечасто видели в небе свою авиацию; а комендант начал дозваниваться на авиабазу с претензиями - и получил ответ, что у летчиков сиеста, пока не погасят долги по денежному довольствию и не подвезут бензин.
  Джао Да никогда прежде не сажал свой самолет так мягко и осторожно, как в тот день, возвращая Фриду Кало на прогретую щедрым солнцем землю мексиканской столицы. Он бережно извлек свою блистательную спутницу из пассажирской кабины и поднял на руки. Она обняла его шею своими смуглыми руками несколько теснее, чем требовали обстоятельства, и прошелестела ему на ухо пахнущими цветами и сигаретами припухшими губами:
  - Ты показал мне свое небо. Теперь я покажу тебе свое! Не беспокойся, простой твоего самолета оплатят владельцу аэродрома...
  Любовницей самая знаменитая дочь Мексики действительно оказалась такой же знойной и яркой, как краски на ее картинах. Тяжкие увечья и повседневные страдания, опутавшие это прекрасное тело узами медицинского корсета, не мешали ему свободно совершать в постели самые страстные и бесстыдные движения... Или в своей безудержной латиноамериканской любви Фрида просто забывала о боли, и потому искала плотских радостей так жадно?
  Врач и сиделка, те де самые, или уже другие, деликатно удалились в дальние комнаты, благо в "Бирюзовом доме" Фриды их было 10 или 11. Они давно привыкли к чувственным прихотям своей знаменитой пациентки.
   ***
  Утренний сон утомленной страстью китайско-мексиканской пары был преступно прерван заполошным грохотом в двери-окна "Бирюзового дома" и истерическим мужским криком:
  - Фрида, открой, низкая изменница! - орал мужчина извне, и явно любовался производимым эффектом. - Ты изменила мне! Растоптала чуткое сердце художника, который бросил его к твоим ногам... То есть к твоей одной ноге. Вместе со всеми лаврами вселенской славы и догмами мировой революции! О позор, о стыд, о ужас!!! Открывай немедленно, змея, скорпионица, самка кайота!
  Джао Да познал в жизни немало сердечных приключений. Много меньше, чем воздушных, но достаточно, чтобы считать себя опытным мужчиной. Тем не менее, в роли рокового разлучника, уведшего у мужа законную жену, он выступал впервые. От этого летчику почему-то нестерпимо захотелось рассмеяться, но он сдержался из уважения к любовным прихотям титулованной богемной пары. Вместо него заливисто, удивительно искреннее и весело, несмотря на драматизм театральной мизансцены, засмеялась Фрида.
  - Представляю тебе, мой друг! Это пожаловал Диего Мария Консепсьон де ла Ривера и так далее собственной персоной! - сказала художница своему недавнему авиа-любовнику с легким сарказмом. - Я так и знала, что наши вчерашние полеты не прошли незамеченными. Распутный Дон Жуан бросил очередных потаскушек и немедленно обратился обманутым мужем!
  Между тем первый художник Мексики, оскорбленный изменой первой художницы, сменил тактику.
  - Прячешься, Фрида, подлая лицемерка? - возопил он. - Прячься, и прячь получше своего коварного соблазнителя! Меня не удержат запоры! Я войду и пристрелю вас обоих, клянусь бессмертным учением Маркса-Ленина-Сталина!
  - Ага, Диего снова притащил свой здоровенный пиратский "кольт", - начала рассказывать, как о чрезвычайно увлекательных вещах, улыбающаяся Фрида. - В прошлый раз он вот так же грозился пристрелить самого Льва Троцкого, который гостил у нас и якобы пользовался моим расположением, а до этого - еще одного бедолагу, американского скульптора...
  - Постой, - Джао Да остановил художницу. - В меня за мою жизнь целились сотни серьезных парней из сотен серьезных стволов... Но если сеньор Ривера любит пострелять, позволь мне выйти и объясниться с ним, чтобы не подвергать тебя опасности...
  Фрида только усмехнулась с выражением бескрайнего пренебрежения, которое Джао Да предельно точно отнес на счет рогатого мужа. Но, прежде чем она успела что-то сказать, донесся спокойный голос молодого врача:
  - Сеньор Ривера, отложите вашу пушку, пока не прострелили окно или, не дай Бог, себе ногу... Кстати, вы курок не взвели. Фрида откроет вам, как только сочтет нужным.
  - Пойди к дьяволу, недоносок, и медсестру с собой забери! - обругал его Диего Ривера и безутешно зарыдал. - Фрида, Фрида, любовь моя, как ты могла? Открой, мое ацтекское солнце, и все забыто! Прости своего блудного неверного Диего, я точно больше никогда-никогда не буду встречаться с этой бразильянкой... И с той студенточкой... И с той рыженькой... Я же только твой своим верным сердцем! Я люблю тебя одну, моя Фрида, а во всех других ищу твой лирический образ! Обнимемся, и все забыто!
  Фрида послушала эти трагикомические излияния, и вдруг, словно растроганная девчонка, захлюпала носом. Пресловутый ловелас знал, чем растопить гордое сердце художницы. Джао Да тем временем успел полностью одеться, и даже завернуть досадливым узлом на шее любимый шелковый шарф. В этом спектакле знаменитостей он решительно не понимал своей роли. Фрида оставалась в кровати, импозантно задрапированная по самые плечи одеялом с народными узорами. Художница даже не попыталась потянуться к одежде, и это наводило летчика на мысль, что сеньор Ривера вскоре займет его место в постели без особых интермедий. Наконец роковая мексиканка одарила Джао Да взглядом, который был таким долгим и глубоким, что слегка защемило сердце.
  - Сейчас уходи, мой дорогой, - произнесла она тихо, - Пьеро вернулся к Коломбине, и Арлекин с достоинством удаляется через окно. Наши предки, наверное, для того стали делать окна до самой земли, чтоб облегчить ретираду при тайных свиданиях.
  Джао Да не нашел, что ответить, только с подчеркнутым драматизмом поклонился. Он не мог отделаться от мысли, что он на театральных подмостках, играет эпизодическую роль в чужой пьесе. Но, взявшись за ручку наличника, выполнявшего также роль двери, он не нашел сил сразу уйти, и обернулся.
  - Извини, я не могу встать, чтобы проводить тебя, - сказала Фрида с неизбывно печальной улыбкой. - Не хочу, чтобы ты видел мои увечья при свете дня. Спасибо тебе за полет вчера днем и сегодня ночью. И за то, что помог мне вернуть Диего - тоже спасибо. Ненадолго, но до моего ухода этого хватит. Большего и не надо, потому что я не намерена здесь задерживаться.
  Джао Да почувствовал, что у него внутри все переворачивается, как незакрепленный груз в салоне Дугласа "Дакоты", вошедшего в штопор. Он сделал порывистый шаг к Фриде, но она остановила его, властно выставив ладонь.
  - Лети дальше, мой дорогой, и оставь меня на земле, которой я уже не принадлежу. А теперь вылезай, пока Диего не наделал в стенах дырок 45-го калибра... Этот мальчик, медик, зря напомнил ему, что надо взвести курок!
   ***
  В следующий раз Джа Да и Фрида Кало встретились 13 июля 1954 года, когда над Мехико стояла безветренная духота. Здешняя природа тоже погрузилась в скорбь и забыла развеять смог и пыль над огромным городом свежим ветерком. В тот день мексиканские утренние газеты вышли с броскими заголовками на первых страницах. Фрида Кало мертва! Жадные до сенсаций журналисты упражнялись в своем скользком искусстве, приводя "шокирующие подробности", что знаменитая художница могла уйти из жизни по собственной воле. Дежурившая в ее доме медсестра уверяла, что накануне Фрида, страдавшая бессонницей из-за обострения хронического бронхита, приняла не семь прописанных ей таблеток снотворного, а одиннадцать. В ее дневнике нашли последнюю запись: "Надеюсь, мой уход будет удачным, и я больше не вернусь".
  Джао Да с грустью отложил газету и вспомнил прощальные слова чернобровой красавицы после дня и ночи их упоительного полета. Она была из той породы сильных и волевых людей, которые любят быть хозяевами не только своей жизни, но и своей смерти.
  - Луис, заправь меня под завязку, - обратился китайский летчик к проворному мексиканцу, выполнявшему обязанности старшего авиатехника на небольшом грунтовом аэродроме, где "Крыталый кот" отдыхал от полетов в компании еще нескольких частновладельческих и не совсем законных воздушных судов. - Вылетаю в Мехико, прямо сейчас. Оплата по возвращении...
  - Си, сенор, - белозубо оскалился латиноамериканский умелец и накачал в баки несчастного Кертисса Р-40 ужасной местной солярки; качественный авиабензин он заливал только по предоплате.
  Из провинциального городка в одном из пограничных штатов Мексики, где временно обосновался со своим крылатым другом "майор авиации Чарли Чино, воздушные перевозки, любые и конфиденциальные", до Мехико было почти полторы тысяч километров. Это и есть предельная дальность полета "Пэ-сорокового". Но Джао Да почувствовал, что должен быть там. Что-то осталось незавершенным между ним и этой самой странной женщиной в его жизни...
  Он приземлился в Мехико на последних каплях горючего.
  - Сеньор Чино, прилетели проститься с великой Фридой? - сразу спросил его владелец аэродрома; в Мексике слухи распространялись со скоростью пожара в прерии. - Она лежит во Дворце изящных искусств... Поторопитесь, сеньор Ривера настаивает, чтобы уже завтра состоялась кремация в Гражданском пантеоне де Долорес. Это не очень в католических традициях, но у левой художницы были сложные отношения с религией! А правда ли, сеньор Чино, что вас связывали с покойной...
  - Все это слухи, сеньор, не имеющие под собой основания! - ответил Джао Да.
  Он не стал менять летной куртки и белого пилотского шарфа на цивильный костюм, хоть в них и было жарковато. Фрида видела его именно в этой одежде, так ей будет проще узнать своего летчика.
  Мексиканский дворец изящных искусств, он же оперный театр, он же художественный музей, своими монументальными формами и сверкающим куполом более всего напоминал какой-то старинный византийский или римский храм. Однако более всего он был известен, как один из самых дорогих долгостроев в Мехико. На постройку было вбухано столько средств, что, наверное, хватило бы покрыть его немаленький купол настоящим золотом... Если бы золоту у разных распорядителей строительства не нашлось бы более уютное вложение.
  Стоя в толпе у входа, скорбной и шумной одновременно - такое сочетание Джао Да доводилось видеть только у латинских народов! - летчик убедился, насколько всенародной была любовь к этой замечательной женщине, смело сочетавшей в своих картинах высокое искусство с простонародной манерой письма и сказочными образами, доступными пониманию даже неграмотного крестьянина-индейца. Траурные платья от кутюр богатых дам и богемных красавиц мешались в толпе с цветастыми свободными нарядами простолюдинок, точь в точь такими, какие носила сама Фрида. Господин в безупречном черном костюме с тростью и оборванец в стоптанных сандалиях и старом сомбреро со слезами на глазах беседовали об утрате, как братья. Никто не был удивлен увидеть среди оплакивавших звезду Мексики коренастого человека в одежде пилота с азиатскими чертами лица. Более того, в некоторых взглядах читалось узнавание: Джао Да понял, что сохранение сердечных тайн не входило в привычки знаменитой художницы...
  Фрида была накрыта на своем смертном ложе коммунистическим красным знаменем. Ее неподвижное лицо стало еще выразительнее, чем при жизни. Заострившиеся черты подчеркивали упрямую гордость индейских скул и бескомпромиссную складку сомкнувшихся навеки полных губ, а поблекшая смуглость оттеняла прекрасный изгиб густых дугообразных бровей. Сейчас, когда бессмертная душа художницы, наверное, выясняла соответствие потустороннего мира принципам диалектического материализма, в этом лице было даже больше Фриды, чем при жизни. Джао Да на мгновение остановился, лишь на несколько секунд, чтобы не задержать лившийся мимо гроба поток искренне или деланно скорбевших людей.
  Неподалеку, в кучке важных гостей, он сразу узнал Диего да Ривера, которого много слышал в то утро, но сегодня видел впервые. Очень тучный немолодой сеньор с крупными чертами лица и несколько заплывшими глазами стоял, сложив пухлые руки на объемистом чреве. Своим видом он выражал надлежащую печаль и важность одновременно. Великий художник сдержанно наклонял массивную голосу, принимая соболезнования от подходивших к нему лиц, и хорошо отрепетированным жестом каждую минуту прикладывал с слезящимся глазам платок кумачового советского цвета. Их взгляды встретились. Джао Да увидел по глазам главного мужчины в жизни Фриды, что узнан: еще бы, сколько могло быть среди публики летчиков, да еще и китайцев? Диего Ривера слегка покривил сочные губы и великодушно кивнул мимолетному сопернику одними глазами - похоже, его тоже полностью устраивала роль, которую сыграл Джао Да в этом высокохудожественном любовном треугольнике...
  Спустя несколько лет, когда мятущаяся душа Фриды Кало, покинувшая ее измученное тело, обрела гармонию с Вселенной, а прах упокоился в старинной вазе индейской работы в спальне "Бирюзового дома" в Кайокане, Джао Да случайно увидел репродукцию картины художницы, называвшейся "Катастрофа самолета". Первый план занимали прорисованные со всей физиологической точностью изувеченные тела жертв, выброшенных из кабины разбившегося авиалайнера. Потерпевший аварию самолет полыхал на заднем плане удивительно красивыми желтыми, красными, оранжевыми языками пламени. У погибшей женщины, лежавшей ближе всего к зрителю, на нетронутом ранами прекрасном лице выделялись широкие черные брови. Возле разбитого самолета виднелась одинокая фигура единственного выжившего, одетого в форму пилота.
  
   Глава 9.
   Кубинский кавардак.
  
  - Сеньор Чарли Чино? Я хотел бы поговорить с вами! - очень высокий человек лет тридцати с приятным овальным лицом и аккуратными темными усиками слегка приподнял шляпу. Приветственный жест был вежливым и исполненным достоинства. Он сам отыскал Джао Да в небольшом китайском ресторанчике в Мехико, куда летчик любил захаживать на чашку чая, когда бывал по делам в мексиканской столице.
  Чай был здесь не многим лучше, чем когда-то в курсантской столовке Центральной авиашколы Цзяньцяо - Ханчжоу, прочая кулинария имела единственное достоинство в том, что именовалась "китайской", но именно это рождало ностальгию по пилотской юности. К тому же хозяин заведения знал "деловых людей". Выживание крошечного авиационного предприятия Джао Да в безжалостном и очень старомодном Новом Свете всецело зависело от наличия заказов. На третий год пребывания под сенью крыл потертого ацтекского орла Мексики Джао Да успел привыкнуть к своему новому имени и обращению "сеньор", облетать на верном Кертиссе Р-40 "Томогавк" все страны Карибского бассейна и добрую половину Латинской Америки (чаще без полетных документов), прекратить задавать вопросы о законности "заказов" и снова надолго проститься с мечтой о кругосветном перелете. Год назад Джао Да исполнилось сорок (для пилота - отнюдь не молодость!), возраст его самолета в пересчете на человеческую меру был не меньше. В том мире, куда превратности кармы забросили китайского летчика, все решал упоительный хруст банкнот. Им измерялось положение человека в обществе, "публичность" (тоже очень важный фактор) и даже протяженность путей, которые он мог себе позволить. Джао Да пока далеко не накопил на кругосветку, даже если принять план расходов по минимуму - только оплату горючего, использования аэродромов и неизбежные "бонусы" при пересечении государственных границ. К тому же приходилось существовать, что называется, "на птичьих правах". Еще одно меткое русское выражение, но, оказывается, не так уж приятно летчику сравняться в правах с птицей! Подобное существование было возможно только в географическом и философском пространстве, именовавшемся: "Латинская Америка", где отношение к официальным документам и актам было легкомысленным. Стоило пересечь границы этого пространства, и о себе настойчиво напоминали охранители "величайшей демократии" от "антиамериканской деятельности", поклонники Председателя Мао да и попросту авиационные власти. У всех них были к Джао Да давние претензии, и всем им он очень не нравился.
  - Вы позволите, сеньор Чино? - высокий незнакомец указал на свободный стул напротив Джао Да. Не дожидаясь приглашения уселся на него, по-американски закинув ногу на ногу.
  Джао Да смерил чересчур настойчивого собеседника взглядом. Тот принадлежал к типичной породе светлокожих креолов - прямых потомков испанских колонизаторов, не смешавшихся за поколения в Новом Свете с чернокожими неграми или оливковыми индейцами. Само по себе это могло говорить о его высоком положении, летчику еще не доводилось встречать креола-бедняка. Одет он был просто, но со вкусом: в элегантный светлый льняной костюм. Однако наилучшим образом незнакомца характеризовал его серьезный и самоуверенный взгляд, который Джао Да не раз приходилось встречать у здешних "деловых людей" самого разного рода. Но в данном случае на дне спокойных глаз молодого человека как бы пылал тщательно скрытый, но неистребимый огонь. Сразу было не понять, разрушение, вдохновение, то и другое вместе, либо что-то иное поддерживало это пламя души.
  В считанные мгновения богатый опыт общения с различными категориями "местных заказчиков" подсказал Джао Да: в этом человеке слишком много огня для смелой, но алчной природы криминальных боссов, хитрой двуличной повадки "слуг закона" или прямолинейной жестокости военных. Перед летчиком сидел человек, обуреваемый демонами некой идеи, политической, личностной или, возможно, даже религиозной. У таких всегда достаточно опасных предложений для воздушных перевозок Джао Да и недостаточно денег.
  - Я вижу, вы знаете мое имя и благополучно устроились за моим столиком без приглашения, - поцедил Джао Да не особенно приветливо. - Не мешало бы и вам представиться.
  - Охотно! - ничуть не смутившись, молодой человек энергично протянул летчику руку. - Будем знакомы! Мое имя - Фидель Алехандро Кастро Рус . Можете называть меня только по имени. Просто Фидель!
  Китайский летчик немало слышал об этом опасном вольнодумце с туристического Карибского островка. Об этом кубинце ходили самые противоречивые слухи. Одни называли его "сумасшедшим", другие - "авантюристом", а третьи - "героем". Джао Да никогда не занимался политикой, однако был вынужден изучать ее климат на континенте в качестве среды своей деловой активности. В мексиканской столице собрались политэмигранты со всей Латинской Америки. Джао Да был знаком и с пуэрториканским борцом против засилья США Хуаном Хуарбэ, и с гватемальским революционером-марксистом Хосе Фортуни (вопреки своей фамилии, законченным неудачником), и с перуанскими апристами, и с борцами за свободу, и с душителями свободы. Все они живо обсуждали отчаянного парня с Кубы и то, что за свою кровавую акцию 26 июля 1953 года в казармах Монкада тот отделался всего 22 месяцами не очень строгого заключения . Популярность очередного из бесконечной череды региональных революционеров представлялась чрезмерной и слишком рекламной.
  - Я тоже знаю вас, - заметил Джао Да несколько раздраженно. - Вы тот тип с Кубы, который с кучкой несчастных желторотых заговорщиков имел достаточно наглости и глупости напасть на главные военные силы "сержанта Батисты" ...
  - Преувеличиваете, - легко махнул рукой Фидель. - Когда я с моими храбрыми компаньерос атаковал казармы Монкада, там были расквартированы только 1-й полк "Антонио Масео" и эскадрон конной полиции, к тому же большинство солдат загуляли на карнавале в Сантьяго. Мы имели все шансы на успех. Только по трагической случайности наше выступление завершилось...
  - Гибелью десятков молодых парней, как ваших сторонников, так и солдат ! - оборвал красноречивого кубинца Джао Да. - Извините, сеньор Кастро, но я не желаю продолжать беседу с человеком, который оставил за собой целое кладбище и спокойно наслаждается скандальной известностью в Мехико.
  В ответ Фидель белозубо улыбнулся. Несмотря на разговор, принимавший для кубинца неприятный оборот, улыбка у него осталась дружелюбной. Не торопясь с ответом, он достал из футляра сигару "Портагис" (сорт не дешевый, отметил про себя Джао Да, деньги у кубинца есть) и со вкусом закурил.
  - Вы не совсем верно информированы обо мне, - заметил он. - Единственное наслаждение, которое я себе оставил - эта сигара. В остальном мое настоящее и будущее целиком посвящено свободе Кубы. И я намерен перевернуть ее до основания! Я убежден, что только тогда можно сделать счастливым всех ее обитателей !
  - Где-то я уже слышал эти слова, - саркастически усмехнулся Джао Да. - Дайте подумать, где... Ах да, так говорили в моей стране, а еще раньше - в России, во Франции, да не все ли равно где! Ваши революции век за веком начинаются со сказок о счастье, а плодят несчастных людей. Вам не кажется, что заметна некая тенденция?
  - Наоборот, великие революции в истории вдохновляют меня потому, что всегда означают победу тех, кто стремится к счастью и благополучию огромного большинства! - горячо, но без вспыльчивости парировал Фидель. - Как иначе решить социальные проблемы? Государство должно изъять деньги у богачей, обложить налогом владельцев роскошных дворцов, аристократические клубы, усадьбы для развлечений... Для этого государство должно стать нашим!
  - Вижу, вы не только нацелились захватить злополучное государство, но еще и являетесь законченным коммунист, просто Фидель, - невозмутимо заключил Джао Да.
  - Я меньше коммунист, чем вы, сеньор Чино! - теперь Фидель по-настоящему вспыхнул, но одновременно проявил хорошую осведомленность. - Я, в отличие от вас, ни дня не служил ни одному из коммунистических режимов. Ваше обвинение меня в коммунизме старо! Коммунистами называют всех, кто берет в руки оружие из-за того, что они устали от нищеты, в какой бы стране это не происходило... Демократами называют себя все те, кто убивает простых людей! Как весь мир похож на наш несчастный континент ... Не мне вам рассказывать, вы видели это в Корее...
  Джао Да хорошо научился отличить сердечную убежденность от лицемерной позы, даже при самом умелом ее исполнении. Фидель действительно верил в то, о чем говорил. Искренняя пылкость собеседника несколько примирила Джао Да с его опасными взглядами.
  - Положим, в Корее я стал свидетелем того, что простых людей без зазрений совести убивали как так называемые демократы, так и коммунисты, - сказал летчик. - Хотел бы я никогда не видеть этого... Однако, просто Фидель, вы пришли ко мне явно не слушать мои рассказы. Выкладывайте, зачем я вам понадобился!
  - Вы готовы говорить со мной как деловой человек? - Фидель пристально посмотрел на Джао Да. При почти европейской внешности, глаза у него были черные, как у истинного "латино".
  - Сейчас готов.
  - Тогда предлагаю перенести эту часть нашего разговора в другое место, - кубинец решительно поднялся. - В таких заведениях обычно пасутся ищейки, а вокруг меня - особенно. Так что предлагаю вам пройтись со мной в гости... к "бабушке"!
  Джао Да невесело усмехнулся:
  - После этого вы считаете себя серьезным человеком, просто Фидель? Вмешивать сеньору почтенного возраста в ваши дела еще худшая безответственность, чем атаковать войска Батисты с оравой школяров...
  - Вы еще не знаете нашей "бабушки", компаньеро, - Фидель обратился к Джао Да как к одному из своих единомышленников. - Идемте скорее, я жду.
  - Иду, иду...
  Джао Да сам не понял, почему он послушно пошел за этим молодым и ранее неприятным ему человеком. В личности "просто Фиделя" заключался какой-то мистический магнетизм. Этот странный кубинец притягивал к себе даже далеких от его убеждений людей, лишь бы они были способны к такому же горению души, как он сам. Так бушующий огонь поджигает все вокруг...
   ***
  Всю дорогу Фидель Кастро не умолкал ни на минуту, рассказывая Джао Да о своем острове и своих идеях.
  Фидель любил и умел говорить. Джао Да вообще везло в жизни на ораторов, спикеров, празднословов, сказочников. Он сам всегда был не прочь и поговорить, и послушать. Ведь, если бы законоучитель Кун Фу-Цзы и просветленный Будда Шакьямуни не были наделены даром слова, как бы распространилось их учение, сказал... Впрочем, это сказал сам Джао Да, только что придумал.
  Большинство говорунов, с которыми сталкивали китайского летчика пути его кармы, слушали в первую очередь самих себя. Русский друг Николай Лисицын рассказывал о большой дикой птице, обитающей в лесах его родины - глухаре, который, когда токует, якобы напрочь теряет слух и осторожность. Фидель Кастро Рус был не из породы "глухарей". Когда говорил он, осторожность теряла его аудитория, потому что обращалась в слух. Что-то Коля Ли Си-Цин рассказывал и о русском сказочном персонаже под названием "Кот Баюн"... Не попасть бы "Крылатому коту" под опасное обаяние кубинского "Кота Баюна"!
  - Вообще-то, я был неплохого мнения о вашем противнике Фульхенсио Батисте, - вставил свою ремарку Джао Да, воспользовавшись мгновением, пока Фидель замолчал, раскуривая потухшую сигару. - Вы называете его диктатором, но это своего рода региональный колорит. Многие страны в Новом свете управляются режимами, которые можно в той или иной мере назвать "диктаторскими". "Сержант Батиста", по крайней мере, много строит, он сумел реально привлечь на Кубу американские капиталы!
  - Шулер тоже привлекает капиталы к игровому столу, - гневно воскликнул Фидель. - Отели, казино и ночные клубы для извращенных увеселений богатых янки, которые понастроил вдоль побережья этот тиран - декоративный фасад! Ими он прикрывает нищету и несовершенство Кубы! Наш остров создан самой природой или Провидением для процветания, он наделен уникальными природными богатствами, большими залежами ценных руд и нефти. Так почему же при Батисте на нем полмиллиона нищих, 20% взрослых людей не имеют работы, 37% населения неграмотны, 50% ютятся в "бохио", временных хижинах, где нет не только электричества, но часто даже окон... Наша земля плодородна и изобильна! Но около половины ее принадлежат всего полутора процентам землевладельцев, которые часто не умеют и не желают использовать ее. Огромные поля стоят заброшенными в то время, как голод - частый гость у наших беднейших гуахирос ... Пока диктатура Батисто бросает в застенки всех, кто выступает против властей, продажные чиновники переводят свои капиталы в банки США и Европы. Но никто из людей, которые крадут миллионы от имени правительства, ни разу не провел ночь в тюрьме!
  - Печальная картина, - согласился Джао Да. - Однако назовите мне хоть одну страну, о которой нельзя сказать то же самое, или почти то же самое.
  - Советский Союз! - убежденно заявил Фидель.
  - Ну да, возможно...
   ***
  Дверь им открыла миловидная дама средних лет, с интересом остановившая подведенные тушью до абсолютно противоестественной длины глаза на импозантном азиате в длинном шелковом шарфе.
  - Вы к нам из Пекина, компаньеро? - спросила она глубоким томным голосом, который принято называть "грудным"; тем более, что часть торса, из который он исходил, была в данном случае выдающейся.
  - Вынужден разочаровать вас, сеньора, не оттуда, - ответил Джао Да и церемонно поцеловал протянутую ему пухлую ручку. - Года три назад я мог бы сказать вам: прямо из Кореи, но это тоже не совсем соответствовало бы действительности. Майор авиации Джа... то есть Чарли Чино, к вашим услугам.
  Фидель Кастро искренне засмеялся и довольно бесцеремонно вручил манерной даме пиджак и шляпу.
  - Представляю вам нашу "бабушку", - сказал он. - Это компаньера Мария-Антония Гонсалес Родригес, гостеприимством которой, как и ее супруга, мы давно злоупотребляем. Прошу пожаловать в приют изгнанников кубинской свободы!
  По "приюту", весьма просторному и обставленному в традиционном для мексиканского среднего класса полу-колониальном стиле, без видимого дела слонялись с полдюжины молодых людей обеих полов. С вида большинство из них принадлежали к студенчеству левых убеждений, при чем не из самых бедных.
  - Это мой младший брат и заместитель Рауль, это Камило Сьенфуэгос, - походя представил некоторых из них Фидель Кастро.
  - А это... хм, Аргентинец, что ты творишь с хозяйским котом?!
  Невысокий темноволосый парень с волевым и несколько наглым лицом, зажав коленями толстого белого кота, пытался подстричь ему когти медицинскими ножницами . Животное жалобно мяукало и оказывало отчаянное сопротивление.
  - Че , Фидель, не мешай! - буркнул "Аргентинец", начав свою речь с типичного для его страны словечка-"паразита". - Хозяйка просила сделать маникюр ее зверю, чтоб не драл обивку...
  - Может, лучше просто отнести к ветеринару и кастрировать, чтобы стал спокойней? - предложил Джао Да, пожалев усатого.
  - Че, обойдусь без советов, - ответил мучитель кота. - Я сам дипломированный врач! Местные ветеринары постарались до меня... И вообще, че, я делом занят!
  - Это наш медик, Эрнесто Гевара, - представил "занятого" компаньеро Фидель Кастро. - Мы называем его Аргентинцем.
  - Че, Фидель, я и есть из Аргентины... Че, проклятая скотина царапается!!
  Джао Да усмехнулся про себя. Серьезные ребята, ничего не скажешь. Сейчас домучают кошака, и кубинская революция - дело решенное, трепещи, Фульхенсио Батиста.
  - Компаньеро Чино, - прервал его скептические размышления Фидель Кастро, - Пойдемте на кухню, это единственное место, где можно поговорить без лишних ушей. Моих компаньерос не загонишь стряпать под угрозой расстрела, а я, знаете ли, люблю это дело.
  Молодой революционер закатал рукава, повязался полотенцем и стал похож на заправского кулинара. Джао Да все еще сомневался в его способностях лидера повстанцев, но на кухне Фидель управлялся мастерски.
  - Вы умеете варить рис, китайский компаньеро? - усмехнулся он, ловко шинкуя лук.
  - После множеств нарядов по кухни в курсантские годы могу это утверждать, - ответил Джао Да.
  - Тогда займитесь рисом, а я фасолью. Приготовим "морос и кристианос" ... А заодно побеседуем о деле.
  - Я весь внимание, - ответил Джао Да.
  - Вам ведь приходилось летать через воздушную границу США? - посерьезнел Фидель. - Мне нужно попасть в уютный городок Мак-Аллен на той стороне и вернуться обратно... Без лишней огласки.
  - В Техас полечу только за пять сотен "баксов"!
  - Но почему, компаньеро...
  - Потому что во столько мне в прошлый раз обошелся ремонт моего самолета. Янки научились охранять воздушную границу. На обратном пути мне на хвост сел "Мустанг" без опознавательных знаков, но с шестью пулеметами в крыльях... Я едва выкрутился на пилотаже, я же летаю без вооружения. Пришлось моему пассажиру, какому-то контрабандному боссу, открывать фонарь и отстреливаться из револьвера, как в начале Первой мировой... А потом я неделю искал запчасти и две недели простоял, пока латали пробоины и меняли тяги с закрылками. Здесь не умеют работать быстро! Так что пять сотен, половину вперед, или разговор окончен.
  Фидель заметно помрачнел и в тягостных раздумьях перемешал лук с растительным маслом. Затем отложил поварешку, решительно достал потертый бумажник, вытащил две мятые стодолларовые банкноты и протянул Джао Да:
  - Задаток. Остальное по выполнению. Но если снова встретитесь в небе с этим "Мустангом", когда я буду на борту, не получите больше не цента.
  - Сразу видно человека дела, - Джао Да слегка кивнул. - Можете положиться на меня, и не только в варке риса. Сообщите дату перелета, а я назначу вам место встречи.
  Однако, не успел кубинский революционер раскрыть рта, как на кухню ворвался его аргентинский соратник с расцарапанной в кровь щекой:
  - Че, Фидель, зверюга порвал мне физиономию и удрал под шкаф, пусть "бабушка" сама стрижет ему когти... Где у нас йод, черт побери?!
  - Эрнесто, ты наш врач, ты должен знать лучше, где хранятся медикаменты, - начал было выговаривать горе-медика Фидель, но потом не удержался и от души рассмеялся:
  - Ну и рожа у тебя, Гевара! Смотри, как бы твоя милая Ильда не возревновала, а то подумает, что тебя обработала другая девчонка...
  - Че, Фидель, следи за словами! - раздраженно бросил Аргентинец-Гевара. Он отыскал в буфете початую бутылку текилы, сделал изрядный глоток, а остатками намочил салфетку и приложил к раненой щеке.
  - Я завалил десятки девок, пока дважды проехал по континенту из конца в конец, и не одна из них, че, так и не добралась до моей рожи! - похвастался он, морщась от боли. - Тут главное что: разворачиваешь ее спиной, нагибаешь... А чтоб не орала, лучше сразу заткнуть ей пасть. Потом ей понравится, че, еще благодарить будет! Че, Фидель, тебе пора бы уяснить, что в революционной борьбе и с массами нужно так! Разворачиваешь их, нагибаешь и имеешь, как тебе надо! И чтоб не смели вякать, че!!
  С этими словами молодой аргентинский теоретик борьбы масс допил остатки текилы, бросил бутылку в угол и удалился.
  Фидель Кастро проводил его тяжелым взглядом.
  - Послушай, просто Фидель, - Джао Да перестал помешивать рис и положил кубинцу руку на плечо. - Может быть, тебе лучше стать хорошим кулинаром, чем плохим революционером? Этот "Че" очень правильно понимает суть любой революции... Ты хорошо говоришь о счастье, справедливости... Но захочешь победить - придется подминать под себя и насиловать собственный народ. Так было всегда, я видел...
  Фидель Кастро тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, светло улыбнулся и спросил:
  - Как ты назвал Аргентинца?
  - Че, - повторил Джао Да. - Он постоянно повторяет это словечко.
  - Отлично! - просиял Фидель. - Теперь не отмоется от этого прозвища, доктор несчастный! Будет Эрнесто Че Гевара до скончания века! А ты, компаньеро Чино, лучше следи-ка за рисом. Кубинская революция заплатила тебе за искусство пилота, а не за рассуждения о роли масс в борьбе. Я остановил свой выбор на тебе именно потому, что ты человек надежный и не из нашего круга. Следовательно, тебе не должно быть интересно, чем мы занимаемся. Ты летай!
   ***
  Джао Да дожидался своего необычного кубинского заказчика на маленьком пыльном полевом аэродроме в штате Тамаулипас, неподалеку от мексикано-американской границы. Рубеж между двумя странами пролегал здесь вдоль реки Рио-Браво-дель-Норте. В названии этого водного кордона, в переводе с испанского языка звучавшего вычурно: "Северная Река Храбрых", китайский летчик усмотрел доброе предзнаменование. Однако, будучи ответственным человеком, заботившемся о своей деловой репутации, он подошел к подготовке очередного перелета в Техас с нелегальным кубинским пассажиром со всей тщательностью. Во-первых, во избежание лишней огласки, Джао Да воспользовался не хорошо знакомым ему "контрабандным" аэродромом, с которого после побега из Алькатраса началась его мексиканская эпопея, а заброшенной полосой в пустынной местности. Механик Луис, обслуживавший полет, получал от Джао Да сдельную плату и умел держать язык за зубами. Во-вторых, чтобы не повторилась неприятная встреча с американским пограничным "Мустангом" Р-51 и его шестью 12,7-мм стволами, Джао Да разработал новую тактику перелета границы. Вполне вероятно, "анонимного убийцу" контрабандистских летательных аппаратов наводили на цель ближайшие радарные станции на американской стороне. Поэтому идти следовало на предельно малой высоте, на бреющем полете, ниже эффективной зоны их видимости. На случай же, если перелет будет зафиксирован наземными постами Пограничного патруля США, следовало приземлиться как можно быстрее, прежде, чем они поднимут "воздушного шерифа", и надежно замаскировать "Крылатого кота" на земле. Древние мудрецы (хотя это был недавний английский писатель Честертон) учили: "Где умный человек прячет лист? - В лесу!". С этого момента на помощь приходили пограничные знакомства Джао Да. Его самолет за умеренное вознаграждение ждали на аэродроме городка Мак-Аллен, буквально в десятке километров от границы. Там всегда было полно легкомоторной авиации, легальной, не очень и совсем не легальной. В воздухе находиться предстояло всего несколько минут - идеальный формат для незаметного "перескока".
  Досадной жертвой, которую пришлось принести преодолению окрепших южных рубежей "величайшей демократии", стала красочная эмблема "Крылатого кота" на фюзеляже. О ней стражи государственных границ Латинской Америки за последние годы были слишком хорошо наслышаны. Герб аса Джао Да пришлось закрасить. Теперь верный Кертисс Р-40, воздушный друг и деловой партнер "майора авиации Чарли Чино, воздушные перевозки, любые и конфиденциальные", нес обычную серебристую окраску и опознавательные знаки, менявшиеся в зависимости от направления полета. В данном случае его плоскости украсили белые звезды США . "Крылатого кота", превратившегося за годы воздушного извоза в фирменную марку, или, как модно было говорить в Новом свете, "бренд", Джао Да пришлось оставить только на визитных карточках и рекламных проспектах... Нужда быстро учила бывшего военного пилота быть бизнесменом от авиации!
  Ну а на самый крайний случай в потайном кармане летного комбинезона Джао Да носил компактный шестизарядный револьвер "Смит & Вессон" 15-й модели, ставший за годы, проведенные в Латинской Америке, постоянным элементом его костюма.
  Фидель явился на пыльном длиннющем "Бьюике Лимитед 39-90", который со своим салоном на восемь мест считался бы верхом автомобильного шика году этак в 1940, но сейчас представлял собою престарелый рыдван. Сеньор Кастро восседал за рулем в гордом одиночестве.
  - Опоздание на час простительно только для кубинца, - суховато заметил Джао Да, сверившись с часами.
  Фидель словно не заметил упрека.
  - На таком автомобиле я штурмовал казармы Монкада 26 июля! - гордо воскликнул он. - На нем я еду в историю свободной Кубы сегодня!
  - Сегодня ты полетишь куда тебе надо на моем "Пэ-сороковом", столь же не новом, - заметил Джао Да, которого злило излишнее красноречие делового партнера. - Теперь понятно, почему вас разбили наголову в Монкадо, если вы полагались на столь ненадежную штурмовую технику! Это я говорю как офицер и участник трех войн.
  - Как офицер и военный герой ты еще нам еще пригодишься, - обнадежил пилота Фидель. - А сейчас, компаньеро Чино, не задерживай меня больше, полетели же, я спешу!
  - По-моему, это ты задержал меня на час, - проворчал Джао Да больше для себя, помогая кубинцу забраться в пассажирскую кабину.
  Учитывая специфику короткого полета на малой высоте, Джао Да после взлета вывел рычаг управления двигателем на "малый газа", обеспечивавший минимальный устойчивый режим работы двигателя, и создающий, что немаловажно, самое небольшое "шумовое сопровождение". Оглашать окрестности ревом мотора на форсаже, нарушая блаженный покой Пограничного патруля США, в планы летчика не входило. При этом для поддержания тяги "движка" авиатехник перед полетом специально увеличил до максимума угол поворота дроссельного крана гидросистемы. Так что, переходя на понятный дилетанту Фиделю Кастро язык, долететь планировалось и "тихо", и "быстро".
  Полет "туда" прошел гладко. "Крылатый кот" благополучно приземлился на полосу аэродрома, носившего гордое название "Аэропорт Мак-Аллен Интернешнл". На самом деле "аэропорт" представлял собою грунтовое летное поле с несколькими плохонькими служебными постройками, с неизменными скрипучим указателем ветра, покосившейся радиомачтой и ржавым флагштоком под "звездно-полосатым". Теперь можно было сделать промежуточный облегченный вздох.
  - Поторопись управиться с делами, просто Фидель, - напутствовал Джао Да кубинца, бодро выскочившего из кабины. - Помни, цены за простой здесь не мексиканские, особенно когда нет полетных документов!
  - Вернусь как смогу, мне предстоит решить жизненно важные для нашего движения вопросы, - легкомысленно отмахнулся нелегальный пассажир и в утешение протянул Джао Да мелкую потертую купюру. - Сходи пока в забегаловку, пива попей.
  - Я за рулем не пью, - сквозь зубы ответил летчик и невольно затосковал.
  Думал ли влюбленный в небо мальчишка из деревеньки Лайан-Цися, думал ли собравший махокрыл "Леонардо" подросток из Чугучака, думал ли лучший курсант авиашколы в Урумчи и, наконец, думал ли герой воздушной войны капитан Джао Да, что его мечта обернется ремеслом воздушного таксиста? Превратности кармы выше понимания смертного! Даже ее благоприятный поворот не всегда сулит душевный покой и гармонию. Словом, нирвана, стремление к которой должно отличать доброго буддиста, китайскому летчика Джао Да в этой жизни явно не грозит. Действительно, напиться что ли?
  Спрыгнув на землю с плоскости и бросив мелочь "на чай" негру в линялой спецовке, ставившему упорные колодки на аэродроме, Джао Да бросил мимолетный взгляд на выстроившиеся неровной линейкой самолеты самых различных моделей и окрасок... И с недобрым изумлением заметил стоявший через два каких-то раздолбанных "Пайпера" от его Кертисса Р-40 тот самый "Мустанг" Р-51 без всяких опознавательных знаков, зато с закопченными стволами шести "Браунингов М2" в крыльях. Сомнений быть не могло: именно этот анонимный истребитель не так давно гонял его над границей. Еще более настораживающим обстоятельством оказалось, что возле "Мустанга" делал "внушение в американском стиле" (с бешеной жестикуляцией и еще более неудержимым потоком сквернословия) ленивому механику-латиносу белый мужчина в летной куртке с яркими нашивками прославленных эскадрилий ВВС США. Это, несомненно, был пилот пограничного воздушного пирата. Не обратить внимание на посадку знакомого "Пэ-сорокового" его заставила только крайняя степень раздражения нерадивым обслуживанием его истребителя...
  Джао Да еще мучительно раздумывал, что делать в этой щекотливой ситуации, как вдруг пилот "Мустанга" резко обернулся, словно почувствовал на себе недобрый взгляд. Первыми бросились в глаза совсем необычные для пилота очки у него на носу; не летные, а самые обыкновенные, какие носят люди со слабым зрением - в роговой оправе и с толстыми стеклами. И только потом - хорошо знакомая типично американская физиономия под стриженным по-военному ежиком седеющих рыжих волос.
  - "Тэкс"! Том Риордан, "Браво-один", ведущий... Вот так новая нежданная встреча!
  - Кровавый ад, Джао Да!! "Браво-три"! Собственной персоной...
   ***
  У североамериканцев принято потягивать пиво прямо из бутылки, через горлышко. На грязном столике в кафе при аэродроме техасского городка Мак-Аллен справа высилась солидная шеренга пивных бутылок, выстроенных в шеренгу по две, словно взвод новобранцев, а слева - не менее солидная куча пустых, толпившихся, как недисциплинированные гражданские. За ними восседали, уже изрядно навеселе, два бывших боевых товарища по 16-му американо-китайскому авиасоединению Второй мировой, разведенные превратностями кармы по разные стороны законов США и мексиканской границы и занесенные воздушными потоками на один аэродром.
  - Я бросил ВВС ко всем чертям ада вскоре после твоего прилета на Аляску, приятель, - признался американец. - Сидеть в аэродромных службах меня не грело, а летать они меня не пускали: зрение стало падать. На гражданке легче! Был бы свой самолет и башка на плечах, а дело найдется! Влез в долги, купил этот "Пэ-пятьдесят первый". Возил почту, развлекал пилотажем над Великими Равнинами туристов... Пока не залетел в родные края, в Техас. Здесь Пограничный патруль не припахал меня гонять воздушных нарушителей над границей. Летаю, стреляю разный крылатый антиквариат с наркотой и прочей нелегальной ерундой, платят наличными в конверте. Выходит: и траффик контрабандистам сбиваю, и доблестный Пограничный патруль США вроде как не при делах, дальше получает откаты с той стороны! Хотя... Не мне их судить, я сам теперь воздушный наемник!
  - Как и я, - признался китаец, - Я тоже после всех злоключений превратился в воздушного извозчика. Но знавал и лучшие времена! Я летал через Атлантику в Париж на Локхидах "Констеллейшн" у самого Говарда Хьюза, в Корее - на русских реактивных истребителях...
  - Ты всегда был не дурак прихвастнуть, "Браво-третий", - не поверил невероятной и правдивой истории Джао Да бывший командир его звена. - Но летчик ты остался, как и был - номер один! Хотел бы я сказать, что недавно узнал тебя в небе и отпустил по дружбе... Ни черта подобного! Меня сбила с толку вторая кабина у твоего "Пэ-сорокового" и отсутствие кошака на фюзеляже! Ты тогда "перекрутил" меня на виражах, это была честная игра, поздравляю!
  - Поздравления приняты...
  Крепкое трансграничное американо-китайское рукопожатие и звон столкнувшихся в приятельском тосте бутылок были прерваны тирадой отборных испанских ругательств. Над пивной выставкой на столике вырос во весь свой почти двухметровый рост компаньеро Фидель Кастро с потухшей сигарой в зубах.
  - Чино, тысяча чертей, когда я говорил: "выпей пива", я не имел в виду опустошение всех пивных запасов Мак-Аллена!
  - Ага, имею честь представить вас, сеньоры... джентльмены, - невозмутимо, хоть и не совсем отчетливо произнес Джао Да. - Это мой компаньеро... просто Фидель, поборник счастья для несчастных. А это мой боевой друг мистер... "Текс", ковбой с крыльями вместо седла и пулеметами вместо "кольта".
  - Парень, ты явно кубинец! - "Текс" Риордан проявил неожиданную проницательность при первом же взгляде на Фиделя.
  - Впервые вижу янки, который разбирается в акцентах латинос, - процедил Кастро и стал раздраженно раскуривать сигару.
  - Ни черта не понимаю в ваших акцентах, - признался Том Риордан. - Но даже последнему мальчишке в Мак-Аллене известно, что в отеле "Каса де Пальмас" окопался экс-президент Кубы Прио, и к нему потянулись клянчить денег кубинские беглецы с обеих Америк! Ну что, парень, подкинул тебе упрямый старикан пару баксов на сигары?
  Неожиданное разоблачение заметно озадачило компаньеро Кастро, но следовало признать: самообладание у него было отменное. Он глубоко затянулся дымом и начал пускать аккуратные колечки. Затем мастерски выдул сквозь них тонкую струю и заметил недовольным голосом:
  - Для того, что у других наций называется "тайной" или "секретом", на моей несчастной родине принято использовать выражение: "релахо кубано" . Однако я не знал, что существует идиоматически близкое выражение "релахо чино" ... Так что на счет выполнения второй части нашего контракта, компаньеро Чино?
  Джао Да решительно поднялся, завязал шарф, надел шлемофон и принялся тщательно застегивать ремешок летных очков.
  - Все в силе, просто Фидель! - заявил он важно. - Я покажу, что даже пьяный летаю лучше, чем все трезвые идиоты...
  - А я обеспечу вам почетный эскорт авиации США! - "Текс" встал следом, заметно пошатнулся, но мужественно устоял на ногах. - Давно мечтал побывать в стране сомбреро и прекрасных сеньорит, а еще почувствовать себя в шкуре воздушного нарушителя. Эй, красотка, - он решительно обернулся к немолодой барменше, взиравшей на все с профессиональным равнодушием. - Сохрани-ка мне оставшееся пиво, оно оплачено! Завтра, а скорее послезавтра, когда прилечу назад из мексиканской Рейносы , допью для прочищения мозгов... Чем я хуже русских пилотов, кровавый ад?!
  Не так уж много лет спустя, Джао Да довелось познакомиться с официальной биографией вождя кубинской революции Фиделя Кастро. Китайский летчик хитровато улыбнулся, прочитав, что в сентябре 1956 года отважный революционер, чтобы получить деньги на борьбу от экс-президента Прио, проявил чудеса изобретательности и нелегально преодолел вплавь пограничную Рио-Браво-дель-Норте, а обратный переход границы совершил инкогнито, под видом мексиканского рабочего-поденщика с нефтяных приисков. Джао Да вспомнился бесшабашный каскад пьяных фигур высшего пилотажа, который закрутили над американо-мексиканской границей винтовые истребители уходящего поколения - Кертисс Р-40 "Томагавк" с пилотом Джао Да и пассажиром Фиделем Кастро, а также "Мустанг" Р-40 с американским пограничным ковбоем Томасом Риорданом по прозвищу "Текс"... Быть может, в памяти нашего героя ожили и сцены их не менее колоритных развлечений на мексиканской стороне, в которых потерялся счет ближайшего времени. Однако вставить это в официальную биографию вождя свободной Кубы было положительно невозможно.
   ***
  Джао Да постепенно начал забывать о своем забавном пограничном приключении в кубинско-ковбойском стиле, обошедшемся ему в половину "гонорара за проезд". Брать с кубинского мечтателя Фиделя Кастро всю сумму после имевшего место на обратном пути "релахо кубано-чино-американо" китайский летчик постеснялся. Несомненно, такие люди, как Фидель, делают жизнь ярче. Они обладают бешеной энергией стремления к своей мечте и щедро делятся ею с теми, кто рядом. Однако собственного счастья на стремлении ко всеобщему не построишь, а вот сложить крылья (и голову) в процессе представляется весьма возможным. Так думал Джао Да, к которому в сорокалетнем возрасте пришла наконец разумная осторожность.
  Но однажды мексиканские утренние газеты, которые Джао Да привык бегло просматривать примерно с тем же смешанным ощущением интереса и брезгливости, с которым он пил здешний пережженный кофе, принесли сенсационную новость об аресте полицией "банды опасных кубинских заговорщиков". Джао Да почти не удивился, увидев на первых полосах фотографию рослого молодого человека с аккуратными усиками и его еще более молодого товарища с упрямо наклоненной взлохмаченной головой. Это были ни кто иные, как Фидель Кастро Рус и аргентинский горе-медик Эрнесто Гевара, которого Джао Да прозвал: "Че"... На другом фото шеф федерального управления безопасности Мексики полковник Кастильо с довольной улыбкой демонстрировал захваченное у "либеральной кубинской группы" оружие - какие-то неубедительные охотничьи винтовки.
  Борзописцы со вкусом смаковали подробности. Оказывается, Фидель и его сторонники занимались не только рассуждениями о всеобщем счастье и стрижкой когтей коту в гостях у "бабушки", но и подготовкой к вооруженной экспедиции на Кубу. Для этого они арендовали ранчо "Санта-Роса" у ветерана Гражданской войны в Испании полковника Байо, который обучал их тактике партизанской борьбы... Там заговорщиков и накрыла полиция, Фиделя же задержали прямо на улице в Мехико. Во всяком случае так писали газеты. Фидель, Че Гевара и еще два десятка их сторонников были схвачены по наводке "дружественных спецслужб Кубы", и газетчики не скрывали, что им грозит перспектива экстрадиции. Прочитав это, Джао Да погрузился в невеселые раздумья. Первое, что приходило в голову: нужно поскорее заправить самолет и смыться от греха подальше на один из "контрабандистских" аэродромов, пока кто-нибудь из арестованных кубинцев на наболтал полиции черте что о сотрудничестве с китайским летчиком (сразу вспомнят, что "сеньор Чино" служил у китайских коммунистов). Однако Джао Да прогнал мысль о бегстве как недостойную конфуцианца и буддиста, а также офицера и джентльмена. Молодым ребятам, заигравшимся в революцию, в случае выдачи на Кубу грозила смерть. Диктатор Батиста второй раз не станет сохранять жизнь Фиделю и его соратникам, доказавшим твердость в намерении попытаться свергнуть его. Джао Да был меньше всего склонен демонизировать "сильного человека Кубы" Фульхенсио Батисту, респектабельного сибарита с самодовольной физиономией, увлеченного мечтами о превращении Кубы в "карибский Лас-Вегас" не меньше, чем Фидель всеобщим счастьем. Однако Батиста - прагматичный и жесткий политик, он смолоду взял власть своими руками и не намерен отдавать ее. Из чувства самосохранения "сержант Батиста" прикажет уничтожить молодых "смутьянов", дабы они не нарушали его спокойствия в уютном президентском кресле цветущего островка.
   Можно было просто пить утренний кофе, читать газеты и ждать развития событий. Фидель, Че и человек двадцать молодых ребят проделают назначенный им путь. Однако карма Джао Да не даром переплелась с их кармой, и летчик видел в этом особый смысл; он всегда видел его, если так хотелось.
   "Для того, чтобы восторжествовало зло, достаточно, чтобы добро пило дрянной кофе и ничего не делало!", - сказал себе Джао Да, без сожаления отставил кофейник и велел механику готовить "Крылатого кота" к полету.
   - Куда летим на сей раз, сеньор Чино? - спросил любопытный мексиканец. - Снова в Техас, к гринго?
   - Прямо в противоположном направлении. В Мехико. Работай, Луис, и поменьше задавай вопросов, я плачу тебе не за это!
  Разумеется, слово китайского летчика с фиктивным паспортом и подозрительными источниками доходов весит немного. Но Джао Да знал тех, чья защита поможет Фиделю и его друзьям выйти на свободу. По крайней мере, он знал одного такого человека. Если только тот не пристрелит Джао Да раньше, чем он успеет что-то объяснить.
   ***
  Диеего Мария де ла Консепсьон Хуан Непомусено Эстанислао де ла Ривера и Баррьентос, Акоста и Родригес (Джао Да никогда не понимал, как можно жить с таким именем), человек, которому принадлежали мировая слава художника, фрески в Национальном дворце Мексики, а также сердце несчастной Фриды Кало и еще сотен женщин, величественно восседал за обильным столом и меланхолично жевал. Судя по внушительной толщине знаменитого живописца и приверженца левых взглядов, завтрак у него гармонично перетекал в обед, а недоедание неимущих классов не вызывало потери аппетита. Однако нездоровый цвет одутловатого лица Риверы, на котором желтизна дряблых щек переходила в свинцовые набухшие мешки под глазами, не свидетельствовал ни о физическом здоровье, ни о душевном благополучии. Некогда этого большого человека поэт Пабло Неруда сравнил с "вершиной Анд". Сейчас вершина высилась одиноко, слишком гордая, чтобы замечать меньшие возвышенности, окутанная облаками собственных печалей и постепенно осыпающаяся.
  В первую минуту Джао Да стало неловко, что он решился побеспокоить человека, переживающего тяжелую пору угасания . Однако, раз уж Диего Ривера согласился принять посетителя (у видного члена Мексиканской компартии были домашние слуги, включая дворецкого, доставившего визитку), надо было идти до конца.
  - Здравствуйте, Чино, или как вас там, - сказал знаменитый художник желчно; Джао Да не удивился, будучи узнан и встретив в мутноватых глазах Риверы живое выражение неприязни. - Если вы явились соболезновать мне об уходе Фриды Кало, то опоздали на два года. Кроме памяти этой великой женщины нас ничего не связывает. Если пришли просить денег - напрасный труд.
  Все-таки эта "вершина Анд" ревнива, злопамятна и по-буржуазному мелочна, подумал Джао Да. Фраза про деньги была явным "неспортивным поведением". Диего Ривера не смог отказать себе в удовольствии мимоходом оскорбить бывшего соперника. Джао Да стоял перед трапезой мировой знаменитости в положении просителя, примерно на таком же расстоянии от стола, что и камердинер. Пилот и не рассчитывал на иной прием. Речь шла о двадцати трех жизнях молодых и не совсем пропащих людей, а не о рефлексиях постаревшего прославленного сердцееда.
  - Не вижу смысла соболезновать о Фриде, - дерзко ответил летчик. - Она никуда не ушла из мира, только ее израненная телесная оболочка прекратила страдать. Я пришел, чтобы вы встали из-за этого стола и поступили как человек, которому не безразлично видеть, как в Мексике готовится расправа над двадцатью тремя молодыми кубинскими патриотами. Правда, среди них один аргентинец, и он довольно неприятный малый, но...
  - Вы говорите о группе выскочки Фиделя Кастро? - пухлая волосатая рука Риверы не донесла до рта жареную куриную ножку. - Почему меня должна волновать их судьба? Они даже не коммунисты, а что-то среднее между социальными утопистами и революционными националистами. Их арестовали исключительно из-за фетишизирования ими заговорщических форм борьбы, что противоречит марксистко-ленинской стратегии !
  Диего Ривера с раздражением швырнул куриную ножку обратно на тарелку, вытер жирные губы белоснежной салфеткой, отбросил и ее.
  - Гори они в аду, этот Кастро и кто с ним, - искренне пожелал он кубинским бедолагам. - О них и так говорят на каждом перекрестке. Потом, может быть кубинцев еще отпустят... Почему я должен что-то делать для них?
  - Например для того, чтобы на каждом перекрестке начали говорить о благородстве Диего Риверы, - осторожно заметил Джао Да.
   Скандальный художник-коммунист снова подобрал салфетку и принялся с подчеркнутой тщательностью вытирать руки. Покончив с этим, он поднял массивную, как у льва, голову и в упор посмотрел на Джао Да. По тому, что в повадке этого рыхлого обжоры вдруг появилось что-то львиное, дикая природная мощь, летчик понял: Ривера будет действовать. Художник-коммунист еще не до конца понял свой выбор, но уже принадлежит ему. Известного эпатажника уже ведет его карма, которая не раз бросала его в самые отчаянные авантюры.
  - Но смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы спасти этих несчастных? - с деланной неуверенностью спросил Диего Ривера. - Вам следовало обратиться к кому-нибудь из наших левых политиков. Например к экс-президенту Карденасу, или к Ломбардо Толедано из ассоциации профсоюзов... Я скромный служитель искусства.
  - Вы - Диего Ривера, - Джао Да пустил в ход самый мощный из своих аргументов, который бросил на чашу весов Фиделя Кастро огромное честолюбие мексиканского гения. - Я не знаю здешних политиков, но их знаете вы. Там, где мое слово не будет услышано, ваше прозвучит как зов трубы!
  - Хорошо, я вступаю в борьбу! - Диего Ривера поднялся с легкостью, какой Джао Да не ожидал от этого обрюзгшего больного тела. Сейчас в нем действительно было очень много от вырвавшегося из клетки льва, разжиревшего и постаревшего в сытой неволе, но все еще сильного и свирепого хищника.
  Салфетка снова отлетела на стол, опрокинув по пути жалобно звякнувший фужер, но Ривера уже не обратил на это внимания.
  - Эй, товарищ, выходной костюм и шляпу, - прикрикнул он на камердинера. Оказывается, он называл слуг "товарищами".
   ***
  - Ола , Чино! - Фидель Кастро заметил Джао Да, едва выйдя из ворот тюрьмы, и приветливо помахал ему рукой. За месяц заключения кубинец заметно похудел и оброс мягкой кучерявой бородкой, но улыбка у него осталась прежняя, удивительно ясная и обаятельная.
  Волна общественного негодования вольнолюбивых и вечно бунтующих мексиканцев, которых разозлил арест в их стране борцов за свободу по наводке иностранного тирана ("сержанту Батисте" было теперь не избавиться от этого определения), вынесла на свободу Фиделя и его товарищей. Диего Ривера наслаждался новым витком популярности. Молва приписывала ему и еще нескольким левым деятелям главную заслугу в освобождении молодых кубинцев. Джао Да предпочитал скромно держаться в стороне. Ему было достаточно знать: он сделал то, что должен, или, как говорили в Новом свете, "оказался в нужное время в нужном месте и нашел нужного человека".
  Они обнялись с Фиделем, как старые друзья. Хотя, почему как? Джао Да чувствовал причастность к жизни этого кубинца. Следом бросились с объятьями соратники Фиделя. Летчик узнал бородатого Камило Сьенфуэгоса и еще нескольких, кого видел на квартире у "бабушки"... Аргентинца Че Гевары среди них не было: ко всему прочему, у него оказались не в порядке въездные документы; сейчас он разбирался с новым обвинением, но более мягким. Остальных Джао Да не знал или не помнил. Латиноамериканцы вообще большие любители бурно проявлять эмоции, а кубинцы особенно. Что ж, ребят можно понять, подумал Джао Да, вместо маячившей за тюремной решеткой расстрельной команды Батисты, перед ними распахнули свои радужные горизонты жизнь и свобода.
  Как были намерены распорядиться этими перспективами молодые кубинцы, стало известно очень скоро. Едва освободившись от объятий встречавших его у тюрьмы соратников и соратниц и стряхнув с себя ворох цветочных лепестков, Фидель Кастро потряс над головой алой розой, словно это было его оружие в вожделенной борьбе.
  - Компаньерос, сегодня на Кубе только мы знаем, куда идем, и не зависим от последнего слова диктатора, - воскликнул он. - Со всей ответственностью заявляю: в этом в 1956 году мы будем или свободными, или превратимся в мучеников !
  По ликующим крикам и рукоплесканиям соратников Фиделя Джао Да понял, что те расслышали только первую часть обещания своего вожака.
  - Послушай, просто Фидель, - Джао Да воспользовался тем, как кубинцы бурно делились впечатлениями, и отвел Кастро в сторону. - Ты отдаешь себе отчет, что до конца года осталось несколько месяцев? Если ты вознамерился угробить себя и своих, этого вам должно хватить. Но, если собираешься за это время с двумя десятками людей свалить "сержанта Батисту", ты явно переоцениваешь свои силы!
  - А ты недооцениваешь, - Фидель заметно злился, он уже считал Джао Да "своим". - У нашего "Движения 26 июля" множество сторонников и революционных ячеек на Кубе, они готовы поддержать нас всеобщим восстанием... Здесь, в Мексике, до сотни подготовленных бойцов. Мой брат и помощник Рауль сумел спасти большую часть людей и склады оружия от ареста. Нам нужно всего лишь добраться на родину, и наша экспедиция станет тем "стартером", который запустит мощный мотор народного гнева!
  - Фидель, а не лучше ли тебе организовать какую-нибудь сельскохозяйственную коммуну? У вас и ферма имеется, в газетах писали, - Джао Да предпринял смелую попытку перевести мысли кубинского революционера на другие рельсы.
  Однако Фидель Кастро Рус был несгибаем.
  - Не морочь мне голову, компаньеро Чино! - воскликнул он, приняв позу бронзового Цезаря (она могла не понравиться некоторым товарищам из-за сходства с известной римской статуей из кабинета Батисты). - Наш жребий брошен, остается только перейти Рубикон, вернее пересечь Мексиканский залив и Карибское море...
  - Я знаю, тебе хватит сумасбродства предложить мне сделать на моем "Пэ-сороковом" сто рейсов на Кубу и обратно и перевезти туда сто твоих людей, - вздохнул Джао Да.
  - Конечно нет! Пока я скучал в одиночке, я посчитал радиус действия твоего самолета, он не подходит! - горячо возразил Фидель. - К тому же у нас тяжелое оружие, пулеметы и базуки, боеприпасы, продовольствие, медикаменты... Я планирую арендовать тяжелую летающую лодку "Каталина", она берет на борт до нескольких десятков людей. Понадобятся всего четыре, может быть даже три рейса, чтобы доставить нашу экспедицию к берегам провинции Ориенте, где некогда ступил на родную землю апостол кубинской свободы Хосе Марти ! Ведь ты сможешь управлять "Каталиной", компаньеро Чино? Мы заплатим, у нас большие средства...
  Джао Да посмотрел на кубинца с сожалением. В эту минуту его мучила мысль, правильно ли он поступил, вытащив этих ребят из-за решетки. Если мексиканские власти не выдали бы их Батисте, они, по крайней мере, остались бы живы. Джао Да, конечно же, не повезет никого из "фиделистов" (так они уже называли себя) по воздуху. Во-первых, Ориенте - самый удаленный от Мексики восточный край Кубы, перелет туда на тяжелогруженом гидросамолете сам по себе опасная затея. Во-вторых, никто не отменял фактора "сержанта Батисты". Диктатор очевидно не будет в восторге от таких гостей, а в кубинских ВВС имеются не новые, но вполне надежные истребители Рипаблик Р-47 "Тандерболт" в количестве эскадрильи или около того. И в третьих...
  - Я никогда не летал на "Катилине", и не полечу, по крайней мере не в твоем предприятии, - сказал Джао Да. - Я не стану больше отговаривать тебя, просто Фидель. Это все равно, что пытаться переубедить религиозного фанатика. У того - вера, а у тебя - всеобщее счастье, свобода, что еще? Если у тебя есть деньги - найми для своей экспедиции десантное судно, пиратскую шхуну, еще какое-нибудь корыто... Так у твоих бедняг будет по крайней мере больше шансов добраться до Кубы, чтобы батистианцы закопали вас в твердой земле. А меня уволь. Я наемный пилот, а не твой "компаньеро". Я сам выбираю заказчиков, и не собираюсь участвовать в бессмысленном убийстве людей. Я, видишь ли, тоже мечтаю. Мечтаю о том времени, когда в небе будут летать ради жизни, а не ради смерти...
   ***
  Вечером 25 ноября 1956 года над прибрежным городом Туспан в мексиканском штате Веракрус разыгралась шторм. Волны с гулким плеском бились о старый бетонный причал, сильно штормило даже в порту. Ветер косо укладывал на набережную капли дождя. Пузыри на грязных лужах, согласно народной примете, не обещали скорого прояснения. Рыбаки повытаскивали на берег свои жалкие посудины, густо облепленные с днища морской растительностью, а сами покуривали трубки в дешевых портовых кабаках и ворчали в бороды:
  - Только сумасшедший выйдет в море в такую штормягу!
  Именно на этот час вождь кубинского "Движения 26 июля", борец за социальную идиллию и непримиримый враг тиран Батисты Фидель Кастро назначил выход своей экспедиции в плавание на Кубу. Его люди ехали в Туспан на личных автомобилях, на рейсовых автобусах, с провожавшими их друзьями и девушками, по одному и группами. Они собирались долго, и отплытие в очередной раз задерживалось.
  - Релахо кубано, - ругался сквозь зубы Фидель и раскуривал постоянно потухавшую сигару под капюшоном дождевика.
  К счастью, портовая полиция, получившая накануне взятку, смотрела в тот день в другую сторону. Впрочем, даже будь местные стражи порядка сплошь неподкупны, в такую проклятую погоду они не высунули бы носа из участка - это Мексика, сеньоры и сеньориты!
  Джао Да был уверен, что Фидель Кастро сильно обиделся на него при их прошлой встрече у ворот тюрьмы. Поэтому летчик был тем более удивлен, когда его разыскал один из молодых кубинцев и передал настоятельную просьбы Фиделя Кастро, по форме более напоминавшую приказ, прибыть к назначенному часу в рыбачий порт в Туспане. Джао Да не понадобилось долго размышлять, чтобы догадаться: Фидель Кастро решился на морской десант на Кубу по примеру кумира всех тамошних революционеров Хосе Марти. И он выбрал для этого один из самых неудачных портов отплытия. Его экспедиции предстояло пересечь весь Мексиканский залив, пройти через патрулируемый брандвахтами "сержанта Батисты" Юкатанский пролив, потом - еще добрую половину Карибского моря. Только так она могла достичь вожделенного побережья провинции Ориенте...
  - Это то, о чем я подумал? - осторожно спросил Джао Да посланца Фиделя, ожидая уклончивого ответа конспиратора-самоучки.
  Однако парень просиял в ответ типично кубинской улыбкой во все 32 зуба и с простодушной гордостью выложил все, что знал:
  - Да, сеньор Чино, Фидель очень ценит вас! Он специально хотел переговорить с вами перед тем, как все мы отчалим на Кубу выпускать кишки этой свинье Батисте!
  - Послушай, парень, у меня плохое предчувствие. Как бы Батиста, наоборот, не выпотрошил вас, - попытался воззвать кубинцев к голосу разума китайский летчик. - Отмените все, пока не поздно!
  - Что вы, сеньор, как можно отменить?! Уже есть договоренность с нашими товарищами из Ориенте, с отважным Франком Паисом, с компаньерой Селией Санчес , они руководят там ячейками "Движения", с сержантом "Псом" Пересом из военного подполья! Они поднимут всеобщее восстание в Сантьяго-де-Кубы точно через пять дней после отплытия и будут дожидаться нас с грузовиками и оружием прямо у места высадки на побережье! Представляете, как они будут разочарованы, если мы не приплывем? Не беспокойтесь, сеньор, нас же почти целая рота. У нас есть два противотанковых орудия, четыре тяжелых пулемета и почти настоящий боевой корабль... Дни диктатуры сочтены, иначе быть не может !
  Уровень конспирации в "Движении 26 июля" просто зашкаливает, подумал Джао Да. После такой подробной лекции о планах повстанцев первому встречному не оставалось сомнений, что и "сержант Батиста" в курсе их диспозиии лучше самого Фиделя. Конечно же, диктатор приготовит злосчастным идеалистам теплую встречу по всем правилам военного искусства. Что бы не говорили о Батисте, служакой он в свое время был исправным, и до сих пор под настроение цитировал боевой устав "на зубок"...
  - Передай Фиделю, я приеду, но как частное лицо, и оставлю свой самолет на аэродроме, - мрачно сказал Джао Да; в эту минуту он понял, что ничего не может изменить.
  Когда китайский летчик сошел с ветхого рейсового автобуса в Туспане, порывы ветра охватили его и подняли полы его плаща в воздух, словно крылья. Ветер толкал Джао Да в спину, подгоняя к неизбежному. Воспоминание вдруг пронзило его, словно электрический ток. Точно так же ветер выл и плакал в далеком 1933 году над Урумчи, когда сдул с обрыва все самолеты его первой авиашколы. Среди крупных капель дождя в вечерней мгле сейчас носилось похожее предчувствие трагедии...
  Следующим мрачным вестником стало загробное видение, которое представлял из себя "боевой корабль" Фиделя. Встретив эту лохань в море, иной неопытный моряк мог подумать, что со дна всплыло погибшее судно . Возле пирса, нещадно колотимое о него волнами так, что, несмотря на проложенные вдоль борта автомобильные покрышки, жалобно стонали ветхие борта, стояло нечто среднее между рыбацким баркасом и прогулочным катером. Громоздкий и сплошь покрытый потеками ржавчины корпус был не более двенадцати или тринадцати метров в длину и пяти в ширину. Почти всю палубу занимала нелепая надстройка с частично выбитыми стеклами иллюминаторов. На плоской корме сквозь плеши в краске читалась английская надпись: "Бабуля" .
  "Везет на бабушек этому Кастро Русу", - подумал было Джао Да, вспомнив хозяйку "конспиративной" квартиры фиделистов в Мехико. И тут он увидел Фиделя. Рослый кубинец шагал по пирсу, не обращая внимание на осыпавшие его с него до головы соленые брызги. Отчаянно жестикулируя, Фидель Кастро Рус спорил о чем-то с человеком лет 35 в мокрой морской зюйдвестке.
  - Почему я впервые увидел этот плавучий гроб за час до отплытия, Фидель? - негодовал моряк. - Он рассчитан десять, самое большее - двадцать человек... Как я запихну на него восемьдесят с лишним душ с грузом?! Выйти в открытое море на этой рухляди само по себе похоже на самоубийство, а ты требуешь, чтоб я доставил тебя за пять дней к побережью Ориенте... Надо все отменять, если не хочешь пойти на корм рыбам!
  "Хоть один здравомыслящий человек нашелся", - подумал Джао Да. Однако Фидель тотчас навис над моряком всей тяжестью своей огромной фигуры и прошипел угрожающе (оказывается, он умел угрожать, и получалось весьма убедительно):
  - На корм рыбам пойдешь ты, Норберто ! Я объявлю тебя предателем революции и ликвидирую на месте, если немедленно не вернешься на корабль и не займешься своим делом! Это приказ! Ты же лейтенант флота...
  - Лейтенантом флота я был десять лет назад, - обреченно отмахнулся шкипер "Бабули". - Ладно, я пошел командовать... Хочешь утонуть, Фидель - твой выбор!
  Заметив, что Джао Да стал свидетелем наведения "революционной дисциплины", Фидель Кастро ни мало не смутился. Его лицо стремительно, без всякого перехода, поменяло выражение с угрожающего на радушное. Он широко зашагал навстречу пилоту, протягивая для пожатия большую ладонь.
  - Я рад, что ты пришел проводить нас, компаньеро Чино! - сказал он.
  - Лишь бы не в последний путь, - буркнул Джао Да. Он чувствовал себя совершенно лишним на этом штормовом причале, и тем более неловко, что понимал свое бессилие.
  - Этот путь не будет последним, битва за свободу не может быть окончена никогда! - ответил Фидель. - Если мы погибнем, нам на смену придут другие. А если нас снова постигнет неудача, но я сумею вернуться в Мексику, я опять соберу надежных людей и возвращусь на Кубу, десантировавшись с самолета в горах .
  - Только, пожалуйста, не десантируйся беспарашютным методом, - грустно усмехнулся Джао Да. - Говорят, русские пробовали такое, когда обороняли Москву от немцев. Ни чем хорошим это не закончилось, а ведь там были снежные сугробы вроде подушки ...
  - Пошел ты к дьяволу со своим азиатским черным юмором! - от души "послал" китайского летчика Фидель. - Я не за тем рассказал тебе об этом, чтоб ты упражнялся в иронии. Знай, я хорошо отдаю себе отчет в риске и недостатках планирования нашей экспедиции... Но я твердо намерен возвращаться на Кубу и вступать в борьбу снова и снова, пока меня не убьют, или пока мы не освободим нашу родину от тиранов и эксплуататоров! Я должен предусмотреть все варианты. Ты готов стать моим пилотом, если в будущем мне придется прыгать с парашютом над Кубой или высаживаться посадочным способом?
  Джао Да посмотрел в горящие глаза кубинского революционера и понял, что сейчас он должен сказать: "да". Хотя бы для того, чтобы этот человек, охваченный своей наивной и благородной фантазией, отправился в самоубийственную экспедицию со спокойным сердцем. Все-таки бесшабашный, кидающийся из одной крайности в другую, идеалист Фидель Кастро Рус был симпатичен китайскому летчику.
  - Древний мудрец говорил: "Если кто-то твердо вознамерился прыгнуть в огонь, его бесполезно удерживать, он прыгнет", - вздохнул Джао Да (цитату он придумал на ходу, пользуясь слабым знакомством с китайской философией в Новом свете). - Никуда уже я от тебя не денусь, просто Фидель. Понадобится - выброшу тебя с парашютом на твой дивный остров, будь спокоен. Ты только бензин туда и обратно оплати...
  - Тогда и оплачу! - просиял Фидель. Он схватил руку Джао да своими широкими горячими ладонями и триумфально поднял ее вверх, примерно как рефери поднимает руку победившему боксеру. Роста в Фиделе Кастро было без малого два метра, силой его природа тоже не обделила, и Джао Да на мгновение повис в воздухе, оторванный от грешной тверди могучими руками кубинца.
  - Компаньерос, вот настоящий друг кубинской революции! - громовым голосом возвестил Фидель своим мокрым сподвижникам, таскавшим по пирсу ящики с тяжелым снаряжением и грузившим их на "Бабулю". - Компаньеро Чино, пилот!
  - Да здравствует Чино! - вразнобой отозвались несколько голосов. - Да здравствует революция!
  Командовавший погрузкой (вполне толково) младший брат Фиделя Рауль Кастро, который выглядел совсем мальчишкой, но, тем не менее, при штурме Монкадо зарекомендовал себя хладнокровным и смелым бойцом, даже подошел и пожал китайскому летчику руку.
   "Опять меня записали в друзья очередной революции", - уныло подумал Джао Да и пошел искать укрытие от дождя. Он не знал, почему ему хотелось досмотреть этот акт человеческой комедии до конца, вернее, до отплытия экспедиции Фиделя. Скорее всего, чтобы убедиться, что дряхлая "Бубуля" не затонет до выходя из порта...
  Наконец, после долгого ожидания, на попутной машине появились пятеро отставших, включая аргентинского горе-лекаря Че Гевару. Тот надсадно кашлял, спотыкался и был похож на мертвеца. "Астма! - прохрипел Че, отвечая на вопрос Фиделя. - Ингалятор дома забыл... На врача в походе не рассчитывайте, я загибаюсь..."
  Вождь экспедиции проводил его на борт увесистым пинком и проклятиями. Экспедиционеры с видимым страхом перед морем один за другим поднимались по зыбким сходням. В цивильной одежде, нагруженные рюкзаками и свертками с провизией от провожающих, они походили на сумасшедших туристов, вздумавших пуститься в морской круиз в разгар шторма. Почти все были еще так молоды... Джао Да провожал их мрачным взглядом. С каждым новым "компаньеро", ступившим на обшарпанную палубу "Бубули", он все больше понимал, что теперь не сможет бросить эту толпу сумасбродов на произвол судьбы. И никогда не простит себе, если они погибнут, а он не попытается предотвратить этого.
  "Ненавижу свою натуру, по крайней мере ее буддистскую половину, - мрачно выругал себя китайский летчик. - Вечно она лезет спасать мир! Вторая, конфуцианская половина этого бы не одобрила".
  - Восемьдесят два человека на месте. Двое не приедут, они арестованы, - доложил брату Рауль Кастро.
  Престарелая "Бабуля" издала тяжкий, почти человеческий вздох, уловимый даже сквозь свист ветра и шум дождя, осела выше ватерлинии, черпнула бортом, но передумала тонуть возле причала.
  - Отдать концы, запустить мотор! - браво скомандовал Фидель Кастро.
   Как и подобает руководителю экспедиции при отплытии, он стоял на корме, картинно скрестив руки на груди. На пирсе сгрудилась жидкая кучка провожающих, в основном женщин, которые махали руками, посылали воздушные поцелуи и принимали ответные от уплывавших борцов за свободную Кубу. На фоне этих вечных знаков любви, из уст звучали экзальтированные лозунги:
   - Да здравствует революция! Да здравствует свободная Куба! Смерть Батисте! Долой диктатуру!
   Но на лицах многих "подруг революции" капли дождя смешивались со слезами. То одна, то другая из них, не в силах сдержать рыданий, отворачивалась и крпасноречиво прятала лицо в ладонях. Обостренным женским чувством они осязали смерть, уже витавшую над головами тех, кто уходил во власть природных и политических бурь.
   - Patria a muerte! Родина или смерть! - донесся сквозь шум стихии раскатистый голос Фиделя Кастро.
   Откликнувшись на него, мокрые до нитки люди на пирсе и с трудом удерживавшиеся на шаткой палубе "Бабули" экспедиционеры запели "Байамесу", гимн Кубы, с которым боролись за свободу их деды:
   Смело вперед, о Кубы сыны!
   Звуки трубы над Байамо слышны.
   Смерти в бою, патриот, не страшись -
  Смерть за свободу есть вечная жизнь!
  
   Смерть - это жизнь в рабстве, в цепях,
   Когда губят душу сомненье и страх.
   Цепи разбейте, о Кубы сыны!
   Звуки трубы над Байамо слышны .
   "Слишком много смерти в их словах", - подумал Джао Да. Шаткий силуэт "Бабули" скрылся среди темных волн и мглы. Пение на пирсе оборвалось. Летчик обвел глазами трагически поникшие фигуры женщин (тоже в большинстве своем очень молодых) и вежливо предложил:
   - Сеньориты, хотя мой выезд сегодня не при мне из-за нелетной погоды, я могу подвезти нескольких из вас до автовокзала на такси.
  
  
   Глава 10.
   Между небом, морем и революцией.
  
   Неожиданное знакомство с расстроенными до слез "подругами кубинской революции" не только укрепило Джао Да в уверенности, что он не разучился нравиться женщинам, но и позволило держаться в курсе событий последующих дней. Проникшиеся доверием к личному другу Фиделя, девушки делились с ним всеми новостями, которые долетали с Кубы по нелегальным каналам эмигрантов быстрее, чем в газетах и по радио. Их связывала общая тревога за отплывших на "Бабуле" молодых радикалов. Но, если у Джао Да она была чисто филантропической, то на примере молодых кубинок он впервые увидел, как умеют страстно ждать известий и разрываться между надеждой и отчаянием влюбленные женщины. Порою летчику становилось досадно, что его никто никогда так не ждал, но он гнал от себя мелочное чувство зависти. Положение "друга революции" обязывало к великодушию.
   Франк Паис и подполье "Движения 26 июля" на Кубе честно выполнили свои обязательства. 30 ноября 1956 года, на пятый день с отплытия "Бабули", они попытались поднять восстание в Сантьяго и еще нескольких городах, чтобы поддержать высадку экспедиции Фиделя Кастро. Поначалу повстанцы даже имели успех, а "Пес" Перес с грузовиками ожидал Фиделя в условленном месте на побережье. Однако ни на пятый, ни на шестой день аляповатый силуэт морского "шарабана" с авангардом кубинской революции на Карибском горизонте не замаячил. "Сержант Битиста", человек военный, быстро перебросил в мятежный Сантьяго подкрепления. Над головами у повстанцев Франка Паиса, убивая волю к сопротивлению, ходили на бреющем полете реактивные Локхиды Т-33 батистианских ВВС. Джао Да знал: эти учебно-тренировочные машины издавали устрашающий рев, но были абсолютно бесполезны в городском бою, однако люди на земле этого не знали! 1 декабря восстание на Кубе захлебнулось, не дождавшись Фиделя. А с рассветом 2 декабря на поиски потерявшейся на соленых просторах яхты "Бубуля" вылетел Джао Да.
  В эти наполненные мучительным ожиданием дни он совершил несколько перелетов по Мексике. Сначала пришлось перегнать свой самолет на один из аэродромов под Мехико, чтобы быть поближе к оставшемуся в мексиканской столице эмигрантскому центру "Движения 26 июля", вокруг которых инстинктивно собирались растревоженные "боевые подруги" экспедиционеров. Затем, по договоренности с ними, перелетел на аэродром в Канкуне на полуострове Юкатан, самой ближней к Кубе точке мексиканского побережья. Верный Кертисс Р-40 "Томагавк" верно служил своему "всаднику", но, как и всякий боевой конь, исправно пожирал надлежащие количества корма, то есть авиатоплива. За "стойло" на земле тоже приходилось платить. Поначалу Джао Да, заразившись молодым альтруизмом, тратил на это собственные скромные средства. Брать плату с симпатичных женщин, охваченных страшным беспокойством о судьбе своих любимых, казалось ему недостойным. Благодарение Будде Амида, хоть "поисково-спасательную операцию" брались профинансировать кое-кто из состоятельных кубинских политэмигрантов.
   Быстро, но тщательно (как привык делать все в жизни), планируя свой полет, рассчитывая курс, ресурсы и возможности самолета, Джао Да в очередной раз убеждался в совершенно феерической самонадеянности молодых ребят, пустившихся в дальнее и опасное плавание на утлой моторной яхте. Ему бы такую веру в себя, как у Фиделя и его людей, и такую веру в них, как у их подруг и соратников! Или это просто фантастическое кубинское раздолбайство, пресловутый "релахо кубано"?
   От мыса Юкатан до побережья крайней восточной провинции Кубы Ориенте, куда держала курс перегруженная "Бабуля", по прямой было около 1 100 километров. Принимая в расчет максимальную дальность полета Кертисса Р-40 с подвесными топливными баками примерно в 2 200 километров и крейсерскую скорость 435 км/ч, от варианта полета "туда и обратно" пришлось отказаться сразу. Горючего хватило бы в обрез, к тому же Джао Да был бы совершенно лишен возможности маневра и поиска затерянной в море "Бабули". Обнаружить среди водных просторов 13-метровую посудину отнюдь не легко. При полете на малых и средних высотах относительно невелик сектор обзора, а если забраться под практический потолок, невозможно будет разглядеть внизу такую кроху. Поэтому Джао Да вычертил свой маршрут на полетной карте зигзагом, чтобы охватить поиском как можно большую акваторию, особенно у берегов Ориенте. В воздухе он мог держаться около четырех часов, пока не опустеют баки. Потом летчик планировал приземлиться для дозаправки на соседнем острове, на одном из аэродромов Гаити. В этом островном государстве якобы существовала демократия (как выяснилось вскоре - ненадолго ), то есть заправляли всех, кто платил хрустящими зелеными банкнотами с прекрасными ликами Авраама Линкольна или Бенджамина Франклина. Если утлое суденышко Фиделя не удастся отыскать на пути "туда", можно было повторить поиск на пути "обратно", светового дня должно хватить.
   Для злополучных кубинских мореходов Джао Да погрузил в кабину вымпел с посланием, заботливо изготовленный "подругами революции". "Гостинец" надлежало сбросить как можно ближе к борту "Бабули", чтобы Фидель и его товарищи заметили и подняли его. Прикрепленное к яркому поплавку, письмо было написано на клеенке несмывающимися чернилами и надежно упаковано. В нем оставшиеся в Мексике соратники и подруги заклинали экспедиционеров именем мировой революции и своей любовью лечь на обратный курс. Восстание на Кубе провалилось, Батиста привел в готовность свои военные силы, и на острове экспедицию ждет только смерть, писали они. А в море "Бабулю" встретит спасательное судно с горючим и провизией на борту. Для этой цели в Канкуне самоотверженными женщинами уже была нанята рыбацкая шхуна. Наводить спасателей на "Бабулю" предстояло опять же Джао Да в следующем вылете.
   Китайский летчик отлично понимал: задание предстоит не из легких, а оплата едва покроет расходы на сожженное "Крылатым котом" авиатопливо. Однако Джао Да брался за него с удивительно легким сердцем, ибо что может быть достойнее и благородней, чем спасение восьмидесяти молодых жизней? Беспокоили только два обстоятельства, и первое из них - что ржавая "Бабуля" могла уже лежать на дне Карибского моря вместе со своим экипажем; в последние дни сильно штормило... Второе же обстоятельство - авиация "сержанта Батисты", которая тоже станет искать этот "корабль дураков" в том же районе. Разумеется, статуса войны не существовало, и кубинским правительственным пилотам было нечего "предъявить в обвинение" неопознанному самолету в международном воздушном пространстве. Но латиноамериканские летчики - ребята непредсказуемые. Вполне в их духе было сначала сбить "воздушного визитера", а потом начать разбираться. Джао Да так и не решил для себя, сразу ли начинать уклоняться с маневрированием, если встретятся кубинские военные самолеты, или подождать радиоконтакта и попытаться "уболтать" агрессивного визави на своем прекрасном американском английском. Карма сама подскажет путь, успокоил себя китайский летчик. Он кивнул из кабины провожавшим его на аэродроме заплаканным "подругам революции", убедился, что мексиканский механик не сунется сдуру под винт, и стартовал двигатель.
   ***
   Несколько раз Джао Да принимал за "Бабулю" небольшие рыбацкие суда и убеждался в своей ошибке, только снизившись для метания вымпела. Простые труженики моря радостно махали самолету шляпами. Их забавляло, что выходец из другой безбрежной стихии обратил внимание на скромные кораблики. Наверное, пилот представлялся этим людям, зарабатывавшим на жизнь ежедневной тяжелой и опасной работой на узких палубах, "чистым сеньором", счастливчиком, баловнем судьбы...
  Покачав рыбакам крыльями, Джао Да снова уходил в набор высоты. Хорошо, что снизу не было видно выражения разочарования на его лице, а то сардиноловы и добытчики губки обиделись бы. Единственная же воздушная встреча была с мирным пассажирским Дугласом DC-3 британских колониальных авиалиний, который следовал куда-то с Ямайки. Из вежливости пришлось обменяться с его экипажем рутинными приветствиями в радиоэфире, назвавшись американским воздушным туристом: если батистианские радисты слушают переговоры, им незачем знать, что именно делает у побережья Кубы одинокий Р-40.
  Полет пошел уже на четвертый час, когда Джао Да боковым зрением разглядел внизу неказистый разлапистый силуэт небольшого судна, шедшего тихим ходом в десятке морских миль от побережья Ориенте. Его тесная палуба была сплошь усыпана как будто зеленой крупой - это могли быть собравшиеся наверху для десантирования люди в защитном обмундировании. В движении суденышка даже с высоты отчетливо ощущались неуверенность и растерянность. Джао Да знал: в этом районе вдоль берега Кубы на много километров тянутся мангровые болота, делающие его совершенно непригодным для высадки. Шкипер внизу тоже был прекрасно осведомлен об этом и мучительно гадал - куда бы приткнуться?
  Заложив пологий разворот, Джао Да плавно отдал от себя ручку управления и начал снижение. Надо было окончательно убедиться: под ним именно "Бабуля", каким-то чудом, а, скорее, фанатичным упрямством Фиделя Кастро добравшаяся до берегов Кубы с опозданием на два дня. Только тут летчик вспомнил, что из всех кубинских экспедиционеров только один Фидель визуально знает, как выглядит его самолет. Не приняли бы шебутные инсургенты его за воздушный патруль батистианских ВВС и не встретили бы стрельбой! Однако у измученных семью днями в море людей вряд ли получится быстро развернуть тяжелый пулемет, да и Фидель должен узнать "Крылатого кота" и остановить товарищей, успокоил себя Джао Да. Винтовочного огня он не боялся с 1937 года...
  - Фидель, кажется, нас преследует какой-то самолет, - Рауль Кастро, почти такой же зеленый от морской болезни, как и его рубашка, ткнул в бледное небо дрожащей рукой. Его старший брат и командир медленно повернул тяжелую голову. Только что он стоял, навалившись на истертый фальшборт яхты и налитыми кровью глазами озирал берег родного острова, весь утопавший в безнадежно-однообразной мангровой зелени.
  В ожидании высадки экспедиционеры, полумертвые от качки и голода (ящики с продовольствием полетели за борт в первый день, когда кто-то принял незакрытый кран в туалете за течь корпуса), выбрались из трюма и попытались облачиться в повстанческое снаряжение. Кому-то не хватило сил зашнуровать ботинки, кому-то - затянуть ремни... "Судно представляло собой трагикомическое зрелище, - записал позднее один из немногих уцелевших сподвижников Фиделя. - Люди сидели с печальными лицами, обхватив руками животы, одни - уткнувшись головой в ведра, другие - распластавшись в самых неестественных позах в одежде, сплошь покрытой рвотой. Из 82 человек только два или три бывших моряка да еще четыре или пять товарищей не страдали от морской болезни" . Аргентинец Че Гевара, единственный медик на судне, вместо того, чтобы облегчать страдания несчастных, валялся с землистым лицом, скрученный жесточайшим приступом астмы, и страшно вонял: его не только рвало.
  - Самолет, Фидель, - повторил Рауль, пытаясь бодриться. - Воздушный разведчик Батисты? Будем стрелять?
  Несколько человек вяло придвинули к себе винтовки.
  - Огня не открывать, - слабым, но твердым голосом приказал Фидель Катро. - Не станем выдавать себя раньше времени.
  Пролетев почти над самой радиомачтой "Бубули" (бесполезной, так как рации на яхте не было), самолет покачал крыльями. Из кабины выпал какой-то яркий сверток, плюхнулся в воду в десятке метров от борта и закачался на волнах.
  - Он сбросил нам сигнальный вымпел с письмом, - пояснил, высунувшись из рубки, шкипер Норберто Абреу. В отличие от своих сухопутных "коллег", старый морской волк ободрился в родной стихии, и его небритая физиономия излучала энергию. - Я подведу яхту поближе, поднимем на борт, прочтем...
  - Я запрещаю! - отрезал Фидель. - Это провокация диктатуры. Мы не станем читать, что пишут нам приспешники Батисты. Курс к берегу, Норберто! Мы будем высаживаться прямо здесь!
  - Но, Фидель, мы или сядем на мель, или упремся в проклятое мангровое болото, или то и другое сразу...
  - Курс к берегу, Норберто! Это приказ! Эй, вы, сборище мертвецов! Поднимайесь, родина близка! Приготовиться к высадке.
  Шкипер пожал плечами и с обреченным видом скрылся в рубке. Неуклюже развернувшись и разгоняя тупым носом слабые буруны, "Бабуля" под надсадный стук изношенного мотора пошла к берегу. Летчика этот маневр явно не устраивал. Сверкнув в вышине серебристыми плоскостями, самолет заложил крутой разворот и помчался наперерез яхте. Когда они поравнялись, пилот резко положил самолет на крыло, и сгрудившимся на носу "Бабули" повстанцам стало видно, что фонарь кабины открыт. Человек в кабине истребителя, круглоголовый в летном шлемофоне и напоминавший фантастическое существо в больших летных очках, отчаянно махал экспедиционерам рукой. Он указывал им направление - назад, в открытое море! Прочь от обманчиво близкого берега, где между хитрыми переплетениями мангровых корней плещется жирная рыжая жижа, где нет прохода ни кораблю, ни пешему...
  - Сдается мне, это наш друг, пилот Чино! - осторожно заметил Рауль Кастро. - Он дает нам понять, чтобы мы не высаживались, а разворачивались и уходили...
  Фидель с неожиданной силой схватил брата за плечи и крепко встряхнул:
  - Послушай, парень, если тебе все это не по душе - я выкину тебя за борт, и плыви обратно в Мексику. Я пойду до конца. Родина или смерть!
  В этот миг, заскрежетав днищем по песчаной отмели, "Бабуля" остановилась, как вкопанная, и стала крениться на левый борт. Несчастные повстанцы со стонами и проклятьями попадали друг на друга.
  - В воду, дохлые крысы! - закричал на них Фидель. - Оружие, патроны держать над головой. Приступить к высадке!
  - Это не высадка, это кораблекрушение , - резонно заметил Рауль и первым прыгнул за борт, держа на вытянутых руках винтовку и патронташ. Невысокого, в отличие от рослого старшего брата, Рауля вода покрыла с головой. Ему пришлось подпрыгивать, отталкиваясь от дна, чтобы глотнуть воздуха. Следом один за другим посыпались за борт другие экспедиционеры. Аргентинца Че Гевару бойцы с удовольствием мокнули целиком и некоторое время подержали под водой, чтоб с него смыло нечистоты...
  Джао Да кружил над берегом и изо всех сил пытался придумать, что он еще может сделать. Как спасти эту кучку бесшабашной молодежи, которая твердо вознамерилась совершить героическое самоубийство? Он видел, как от накренившейся яхты к берегу протянулась цепочка крошечных точек, над которыми торчали какие-то жалкие палочки - это по шею в воде брели повстанцы, спасая от воды личное оружие. Тяжелое снаряжение, кажется, пытались грузить в крошечную шлюпку. Однако по тому, как она стремительно исчезла под водой, Джао Да понял: перегрузили, потонули Фиделевы пулеметы...
  Повинуясь руке пилота, Р-40 заложил еще один разворот. Джао Да первым заметил новую смертельную опасность, грозившую Фиделю и его "компаньерос". Вдоль берега, отбрасывая форштевнем длинные усы пены, на полном ходу шел серо-стальной сторожевой катер, своим стройным корпусом напоминавший клин. Наверное, это было одно из брандвахтенных судов Батисты, которое отстаивалось где-нибудь в прибрежных зарослях и поджидало прибытия "радикалов". Военные моряки со своей стоянки заметили маневры самолета Джао Да. Сам не желая того, он выдал им место высадки Фиделя Кастро. Вполне возможно, на катере даже приняли его за самолет своих ВВС...
  На корме военного корабля трепался ветром скорости кубинский флаг - белые с синим полосы и одинокая звезда на красном угольнике; с высоты он казался не более яркой почтовой марки. На носу возле скорострельной пушки или крупнокалиберного пулемета готовился к бою расчет в белых форменках. Если длинные очереди хлестнут по бредущим к берегу по грудь в воде людям, не спастись будет никому.
  - Вот этого я позволить не могу! - решительно заявил Джао Да.
  На бреющем полете он промчался над патрульным катером так низко, что рев самолета заставил всех на палубе пригнуться. Затем заложил "свечу", взмыл ввысь, сделал боевой разворот и снова сымитировал атаку на батистианский корабль. Оружия на борту "Крылатого кота", разумеется, не было. Однако зрелище атакующего на бреющем полете истребителя произвело на матросов достаточное впечатление, чтобы они забыли о своих намерениях. Осыпая "проклятого кретина из ВВС" самыми забористыми ругательствами, моряки грозили ему кулаками. Командир катера лихорадочно вызывал по рации ближайшую авиабазу и пытался выяснить, кто из пилотов "чудит" над его палубой. Они все еще принимали Джао Да за свой самолет, и только поэтому не открывали огня.
  Призывая праведных предков семейства Джао и всех революционеров прошедших эпох поддержать в батистианских моряках это заблуждение, Джао Да повторял агрессивные заходы на катер до тех пор, пока последняя зеленая фигурка не скрылась под непроницаемыми мангровыми кронами. Только тогда он набрал высоту и взял курс на Гаити. Горючее было на исходе, летчик чувствовал, что садиться придется "на парах в баках". Зато Фидель Кастро и его товарищи не были убиты. По крайней мере, не сейчас. По крайней мере, не на его глазах!
  - ВВС говорят: их самолетов в этом районе нет, сеньор лейтенант! - доложил радист командиру патрульного катера.
  - Все-таки надо было двинуть по нему очередью, - офицер в сердцах сорвал с головы военно-морскую фуражку и стукнул ею по перилам мостика. - Я так и знал, этот "Томагавк" работает вместе с богомерзкими фиделистами! Всех упустили!! Ладно, никуда мятежник Кастро не денется, у нас по всему побережью посты.
   ***
  О том, насколько далеко удалось уйти экспедиционерам Фиделя Кастро, увязая в мангровых болотах, Джао Да узнал уже на Гаити. Летчик не планировал задерживаться на соседнем острове дольше пары часов. Однако давний неприятель, коварнейший из всех демонов и враг человечества Мара, подстроил очередную каверзу. При посадке на местную ВПП (вполне сносную, ее строили в тридцатых годах американцы) лопнула камера шасси. "Крылатого кота" развернуло и вынесло за полосу. Хотя Джао Да сразу вырубил рычаг управления двигателем, лопасти винта задели грунт и погнулись. Пострадало и крыло, которым истребитель пробороздил землю - консоль оказалась почти оторвана. К счастью, собственные увечья пилота ограничились разбитым коленом, которым он врезался в приборную панель.
  Беглого осмотра повреждений Кертисса хватило, чтобы понять: ремонт предстоит серьезный и дорогостоящий. Об этом же между выражениями сочувствия на ужасном колониальном французском языке твердил сбежавшийся к аварийному самолету персонал местного аэродрома. То были сплошь негры и мулаты, здоровенные и с удивительно хитрыми рожами. Военные авиатехники устранили бы такие повреждения в течение нескольких часов. Здесь, на Гаити, черные авиа-умельцы больше восклицали: "О-ля-ля!", качали кучерявыми головами и требовали "Боку-боку аржан" .
  Джао Да пересчитал свои немногие доллары (он рассчитывал их на заправку, не на ремонт) и понял, что ему с гарантией хватит только отправить телеграмму в Мехико с просьбой о помощи. А заодно и успокоить отважных "подруг революции", что он видел их возлюбленных живыми. Вернее, они были живы, когда он видел их в последний раз. Пилот от души выругал по-французски здешние порядки, плюнул и, припадая на ушибленную ногу, похромал искать телеграф.
  Пока в Мексике собирали и переводили в банк Порт-о-Пренса средства на ремонт "первого самолета кубинской революции", пока гаитянские механики искали необходимые запчасти и выкуривали неимоверное количество сигарет вместо работы, Джао Да застрял на острове на несколько дней. Гостиница неподалеку от аэродрома, носившая красивое название "Туссен-Лувертюр", представляла собою длинное здание барачного типа. Оно было неряшливо сколочено из подручных средств, начиная с кровельного железа и заканчивая фанерным листом. Местные жители вообще строились удивительно легковесно. Сильных холодов на Гаити не было, зато его частенько потряхивало землетрясениями, а из-под легких обломков и выбираться легче. Хозяйкой "отеля" оказалась чернокожая матрона примерно одних с Джао Да лет. На ее полной эбонитовой груди мирно уживались католический крестик и амулеты зловещего культа Вуду. Она была так любезна, что вместо недостающих денег приняла с летчика в качестве платы за постой часы, револьвер и кое-какие услуги интимного характера. Это обеспечило двухразовую кормежку и место для ночлега в собственном будуаре "гаитянской бизнес-Венеры". Там можно было спокойно разуваться и раздеваться на ночь: вход охраняли от суеверных воришек строгие заклинания. Остальные постояльцы предпочитали спать, не снимая одежды: нищета на Гаити была беспросветная, и воров она плодила исправно.
  По вечерам, вдоволь накричавшись на нерадивых гаитянских технарей и смирившись, что вылет откладывается еще на сутки, Джао Да сидел в пыльном баре отеля и слушал радио. Он жадно ловил новости с соседней Кубы. На третий день радиоволны принесли трагическое известие. Диктатура Батисты самодовольно сообщала о "полном уничтожении войсками всех радикалов-акционеров и их главаря Фиделя Кастро". Сообщалось, что среди десятков убитых повстанцев опознан и Рауль Кастро...
  - Проклятье, вот ты и доигрался в свою революцию, просто Фидель, - пробормотал Джао Да и мрачно посмотрел перед собою в грязный стол. - Бедные ребята... Бедные девчонки в Мехико...
  Закончив, наконец, ремонт своего Кертисса Р-40, Джао Да нежно, но без сожаления простился с гостеприимной хозяйкой отеля, и оторвался от сухой и невезучей земли Гаити. Торопиться ему теперь было некуда. Тягостная перспектива встречи в Мехико с "подругами кубинской революции", потерявшими своих любимых, наполняла сердце тоской. Однако уже над Наветренным проливом летчик имел живую возможность убедиться, что дела у Батисты обстояли не так триумфально, как вещало радио. В кубинском воздушном пространстве дежурила пара "Тандерболтов" национальных ВВС. Заметив в воздухе самолет Джао Да, батистианские истребители довольно ловко выписали боевой разворот и пошли на пересекающихся с ним курсах, красноречиво выдворяя "чужака" из своего неба. Интересно, зачем такие предосторожности, если повстанцы якобы уничтожены, и диктатору нечего бояться?
  До Мексики Джао Да вел свой самолет самым прямым курсом, насколько позволяли превратные очертания кубинского воздушного пространства. Пара "Тандерболтов" проводила его до самого Гуантанамо, не сближаясь, но и не позволяя оторваться. На радиопереговоры кубинские правительственные летчики не выходили.
  В Мексике Джао Да был поражен и изумлен, застав вместо горя и отчаяния "подруг революции" и кубинских эмигрантов почти победное ликование.
  - Фидель Кастро жив!! - экзальтированно восклицали молодые революционерки и заключали китайского "друга Кубы" в пылкие, но целомудренные объятия. - В горах Сьерра-Маэстро бьется сердце кубинской революции! Фидель и Рауль, Камилло и агрентинец Че, а с ними еще двенадцать наших ребят ускользнули из капкана кровавой диктатуры и ушли в горы! Они подняли там знамя восстания! Родина или смерть!!!
  - А что шестьдесят с лишним остальных? - осторожно спросил Джао Да.
  - Пали, как герои, в борьбе за свободу...
  Джао Да понимал: каждой из этих влюбленных женщин безумно хочется верить, что именно ее Хуан или Пепе оказался в числе двенадцати живых, а не тех, остальных...
  - Похоже, ты не закончил играть в свою революцию, Фидель, и дело принимает серьезный оборот...
   ***
  Последующие два года, 1957-й и 1958-й, Фидель Кастро и Джао Да продолжили играть в кубинскую революцию вместе. Фидель исполнял свою партию в живописных горах Сьерра-Маэстро на юге провинции Ориенте. Биллиардным полем китайского летчика стало воздушное пространство от побережья Мексики до Гаити, или небо над Островом свободы. Именно так стала называть Кубу в те годы пресса всего мира. Наверное, борьба за свободу, о которой любили рассуждать в клубах табачного дыма молодые романтики на эмигрантских квартирах, все-таки имела смысл!
  Из Фиделя Алехандро Кастро Рус, мечтателя о всеобщем счастье из прокуренной гостиной и феерически неорганизованного типа, на удивление, получился довольно неплохой партизанский командир-практик. Джао Да отдавал себе отчет: "неплохой" по латиноамериканским меркам. В Китае или где-нибудь на Восточном фронте с таким легко справился бы любой карательный батальон; но в масштабах Кубы Фидель оказался что надо! В течение нескольких месяцев он сумел развернуть на основе своих "12 апостолов свободы" небольшой, но вполне годный к действиям Повстанческий отряд, худо-бедно наладить связи с городским подпольем "Движения 26 июля" и превратиться для "сержанта Батисты" из "песка в ботинке" в болезненный "геморрой в заднице".
  Батистианские генералы регулярно "уничтожали" фиделистов на страницах газет и в радиовещании, но скоро их победным реляциям перестали верить даже сторонники режима. Правительственные солдаты, плохо обученные, скверно оплаченные и еще хуже мотивированные, вступали в бой почти исключительно когда на них нападали фиделисты. В остальное время бравые вояки, вместо того, чтобы мотаться по горам в поисках партизан, предпочитали пьянствовать в крестьянских бохио и флиртовать с молоденькими поселянками. Крестьяне, как всегда и везде, занимали мудрую позицию: когда приходили солдаты - восхваляли Батисту, а когда появлялись партизаны - славили Фиделя.
  Между тем, бородатых партизан Фиделя на Кубе начали поддерживать не только радикальная молодежь и городская беднота, но даже вполне серьезные состоятельные люди, уставшие от душной многолетней атмосферы диктатуры Батисты и засилья его "близких" у власти. Среди последних был образованный землевладелец и производитель риса Убер Матос Бенитес , у которого имелись собственная "авиаонетка" и личная взлетно-посадочная полоса в живописном местечке Сьенагилья близ отрогов Сьерра-Маэстро. Именно эта грунтовая полоса среди зелени рисовых полей превращала компаньеро Матоса в незаменимого сторонника кубинской революции. У Джао Да, когда ему приходилось приземляться на нее с грузами для партизан Фиделя, она вызывала тихую ностальгию по полевым аэродромам Китая его молодости.
  Китайскому летчику, по большому счету, не было дела до кубинской революции. Фидель Кастро импонировал ему своей истовой верой в идеалы человечности, которым и сам Джао Да был не совсем чужд, но больше - личным обаянием. Против Фульхенсио Батисты Джао Да не имел ничего личного. Да, диктатор был казнокрадом, демагогом и запятнал себя расправами над политическими противниками, но числились за ним и благородные поступки. Земля носила и многократно худших тиранов.
  Джао Да испытывал необходимость принадлежать какому-то делу, быть нужным людям, приносить им на крыльях своего самолета добро и надежду. С годами эта потребность обострилась. К тому же он чувствовал себя обязанным кубинским эмигрантам в Мехико и особенно милым и отважным "подругам революции" - если бы не их перевод в банк Порт-о-Пренса, изнывать бы им с "Крылатым котом" до сих пор в знойных объятиях Гаити! "Наверное, мне рано стареть", - подумал летчик, и перешел в отвесное пикирование в кубинскую авантюру.
  Справедливости ради следовало признать: Джао Да со своим верным Кертиссом Р-40 "Томагавк" не один поддерживал "небесную дорогу жизни", как несколько пафосно называли партизаны Фиделя Кастро свое снабжение по воздуху. Несколько летчиков, сочувствовавших кубинской революции, тайно перелетали на остров из соседних стран и привозили Повстанческому отряду медикаменты для госпиталя (в том числе новый ингалятор для астматика Че), оборудование для нелегальной радиостанции "Радио ребельде", и даже такие необходимые в партизанской жизни вещи, как брезентовые гамаки. Снабжать повстанцев по воздуху зачастую было проще, чем везти тайные грузы по перекрытым постами войск и полиции дорогам Кубы. Свои первые крупнокалиберные пулеметы, взамен утопленных при высадке с "Бабули", партизаны также получили по воздуху, трудами Убера Матоса. Джао Да возил из Мексики собранные тамошними сторонниками "Движения" Фиделя грузы чаще, чем остальные пилоты-"фрилансеры", но брать на борт "Крылатого кота" оружие он категорически отказался. Он не собирался вооружать одних кубинских парней для того, чтобы они убивали других кубинских парней. Зато китайский летчик никогда не забывал прибавить к своему грузу коробку сигар "Портагос" для вожака кубинских партизан; "Команданте просил высказать вам свою благодарность, сеньор Чино", - неизменно передавал ему потом Убер Матос. На обратный путь в пассажирскую кабину "Крылатого кота" летчик брал раненого или больного партизана, нуждавшегося в лечении на континенте, или курьера, летевшего с поручением к товарищам в эмиграции.
  Чтобы избегать воздушных патрулей кубинских правительственных ВВС, которые периодически перехватывали кого-то из "воздушных фрилансеров" , Джао Да разработал собственную тактику полетов на Остров свободы. Его самолет теперь нес серо-голубую маскировочную окраску "под волны Карибского моря", лично разработанную летчиком не без влияния живописи Фриды Кало и Диего Риверы. Взлетая с одного из мексиканских аэродромов в штате Юкатан, Джао Да сразу за береговой линией прижимался к воде и шел на минимально безопасной высоте по кромке кубинского воздушного пространства. Это требовало большого напряжения внимания. Из кабины было видно только волны, приходилось ориентироваться исключительно по приборам и ни на миг не ослаблять контроль за авиагоризонтом и высотомером, чтобы случайно не "приводниться". Однако "бреющий волны" Кертисс Р-40 был невидим как для батистианских береговых и военно-морских постов ПВО, наводивших истребители, так и для британских радаров на Ямайке и Каймановых островах, в отношении которых имелись серьезные подозрения о сотрудничестве с режимом бывшего кубинского сержанта. Непосредственно над побережьем Ориенте Джао Да делал внезапный "прыжок", набирая высоту, чтобы "перескочить" горы, затем снова снижался и сразу уходил по глиссаде на посадку. Это был самый опасный момент полета: можно было нарваться на визуальный контакт с самолетами правительственных ВВС, выискивавших партизан над горами или штурмовавших их лагеря (обычно воображаемые) с воздуха. Заметив в небе толстые тупоносые "Тандерболты" или длиннокрылые двухмоторные В-26, Джао Да сразу прекращал выполнение задания, чтобы не демаскировать партизан, и начинал уходить в направление Наветренного пролива и Гаити.
  Несколько раз правительственные истребители бросались преследовать его, и приходилось уклоняться с маневрированием. Летные характеристики у Рипаблик Р-47 "Тандерболт", выпущенного авиапромом США в серию много позднее, чем устаревший Кертисс "Тамогавк", были заметно лучше: выше максимальная скорость, посолиднее скороподъемность за счет более мощного "движка" и характерной "Рипабликовской" формы крыльев. Однако все-таки грузный "Корсар" был гораздо тяжелее, отставал на крейсерской скорости, хуже маневрировал и вообще являлся "истребителем с характером бомбардировщика". В этом он уступал "истребителю по крови" Кертиссу Р-40 настолько же, насколько не имевшие боевого опыта батистианские пилоты уступали старому бойцу неба Джао Да. Китайский летчик знал такие приемы пилотирования и выхода из-под атаки, которые положительно ставили его необстрелянных преследователей в тупик. Даже выполнить классическую полубочку с уклонением, как правило, бывало достаточно, чтобы зашедший в хвост для стрельбы "Тандерболт" потерял цель. После этого Джао Да не мог отказать себе в удовольствии самому зайти в хвост противнику и мстительно "расстрелять" его из пальца: "Тра-та-та-та! Ты сбит!". Оружия "Крылатый кот" по-прежнему не нес, но пилоты режима этого не знали и начинали уклоняться, заученно "падая" в пикирование. Это получалось у них неплохо, но давало Джао Да необходимую фору для не совсем героического, но спасительного бегства из кубинского воздушного пространства. Над Наветренным проливом он набирал высоту и вел свой самолет на Гаити.
  Там у китайского летчика имелась запасная база, представленная давним знакомством с местным аэродромным персоналом и экзотическими прелестями хозяйки обшарпанного отельчика "Туссен-Лувертюр". Переночевав и дозаправившись, Джао Да повторял попытку приземлиться на Кубе в предрассветные часы следующего дня. Батистианские летчики в это время не летали. Они спали долго и со вкусом пили утренний кофе - ведь они тоже были настоящими кубинцами!
  Так продолжалось до тех пор, пока личные связи во власти прогрессивного латифундиста Убера Матоса, подкрепляемые уместными "подарками", обеспечивали неприкосновенность его частного аэродрома - подобным образом на Кубе делались все важные дела. Затем фонды для "подарков" иссякли, защита "сильных людей" прекратилась, на аэродром нагрянули солдаты Батисты, а самому Матосу пришлось срочно бежать в Коста-Рику. Приземляться в Сьерра-Маэстро было больше негде. Теперь Джао Да приходилось сбрасывать грузы партизанам в назначенной по координатам точке. Технически это проще всего было делать, загрузив надежно упакованный "подарок Фиделю" в пассажирскую кабину. Над "целью", определив локацию по навигационным приборам, а чаще - по ориентирам на земле, разложенному партизанами вымпелу или взлетевшей сигнальной ракете, летчик снижался, открывал фонарь кабины, переворачивал самолет, и тюк свободно выпадал из кабины...
  - Опять этот Чино сбросил груз, как бомбу! - ругался на земле Фидель. - Твоей медицине, Че, вместо ампул с морфином перепадет мелкое стеклянное крошево...
  Затем, в 1958 году, Повстанческий отряд Фиделя Кастро набрал силу и превратился в Повстанческую армию. Новый образ "команданте" с кудрявящейся бородой, "выдающейся вперед как волнорез броненосца" , с незатухающей сигарой в углу подвижного рта, вошел в моду в Новом и Старом свете, благодаря побывавшим в Сьерра-Маэстро проворным журналистам. Кастро наслаждался мировой славой прежде, чем мог насладиться победой. "Барбудас" - шутливое прозвище обросшего бородой кубинского повстанца - звучало в устах восторженной левой молодежи от Парижа до Буэнос-Айреса как "герой".
  Отряды Кастро Руса теперь контролировали целые районы Кубы. Как военный вождь революции, он рассылал по стране колонны во главе с другими "команданте", вернейшим из которых был его брат Рауль, а самым кровожадным аргентинец Че. У них удивительно легко получалось громить батистианские гарнизоны и брать целые города. Хрипловатый голос на волне повстанческого "Радио ребельде" с благоговением ловили в эфире многочисленные поклонники и поклонницы во всех соседних странах, не исключая США. Говорить часами, заражая слушателей своей энергией и очаровывая их красноречием, Фидель умел!
  В распоряжение фиделистов теперь было семь полевых аэродромов, на которые, почти не опасаясь истребителей Батисты, садились самолеты снабжения. Убер Матос первым отважился совершить из-за границы перелет в "партизанскую зону" на тяжелом транспортном самолете. 31 марта 1958 года он посадил на своем бывшем аэродроме в Сьенагилья широкофюзеляжный транспортный С-46 "Коммандо" с пятью тоннами снабжения на борту.
  Позже в арсенале "барбудос" появились даже боевые самолеты - разведчик "Кингфишер", истребитель Р-51 "Мустанг" и другие, залетевшие в распоряжение революционеров самыми различными, порой весьма запутанными путями. Спрыгнув с плоскости "Мустанга", который он только что пригнал на Кубу от "иностранных поклонников революции", Джао Да усмехнулся и сказал бородатому "команданте":
  - Помнишь, просто Фидель, нашу отчаянную эскападу в Мак-Аллен, в Техас? Именно на этой машинке, - тут китайский летчик любовно похлопал американский истребитель по плоскости, - тогда лихо крутил виражи мой американский боевой друг, когда провожал нас обратно в Мексику! А до этого он по недоразумению наделал в моем "Крылатом коте" дырок вот из этих пулеметов!
  - Разве такое забудешь, компаньеро Чино! - Фидель добродушно скусил кончик сигары и протянул ее Джао Да. - Признаться, тогда я принимал тебя за обычного воздушного авантюриста, пилота-наемника, как твой американский приятель...
   - Я такой и есть! - ответил Джао Да. - Кстати, Том Риордан велел передавать тебе привет. Он нисколько не революционер, но уважает храбрых людей, а еще он очень нуждался в деньгах... Это оказалось весьма кстати к укреплению твоей воздушной мощи его бывшим истребителем.
  Фидель серьезно сдвинул брови под длинным козырьком зеленого кепи.
  - Воздушная мощь не моя, а кубинской революции и угнетенного народа, - сказал он, ему нравилось изображать альтруистическую скромность. - Она многократно возрастет, если ты, вместо того, чтобы возить нам на своем древнем аэроплане консервированные сосиски из Мексики, снова влезешь в кабину этого "Мустанга" и прикроешь с воздуха выдвижение колонн Повстанческой армии на Санта-Клару и Сантьяго...
  - А ну-ка слезь с меня, просто Фидель! - шутливо прикрикнул на "команданте" Джао Да; всегда, когда Кастро Рус делал ему слишком серьезные предложения, летчик предпочитал отшучиваться. - Мой "Крылатый кот", может быть, "древний аэроплан", но я к нему привык, и не собираюсь надолго пересаживаться в кабину никакого другого. Кстати, я оставил его на Гаити... Распорядись-ка, чтобы меня подбросили туда хоть на моторной лодке, пока черные мальчишки не развинтили мой самолет по гаечкам!
  - Жаль, очень жаль, Чино. Я думал, ты действительно друг кубинской революции.
  - Я предпочитаю быть другом просто Фиделя, чудаковатого парня, с которым мы встретились в Мехико.
   ***
  Вождь кубинской революции выполнил просьбу своего китайского авиационного соратника дословно. Он отправил Джао Да через Наветренный пролив на Гаити на самом старом и рассохшемся рыбацком баркасе, который только имелся в Ориенте.
  "У Фиделя просто дар находить самые дохлые посудины", - подумал Джао Да.
  Декабрь 1958 года отсчитывал последние часы перед наступлением нового годового астрономического цикла. Погода стояла ветреная, штормовая. Для того, чтобы пересечь 77-километровую полосу воды, отделявшую Кубу от Гаити, утлому суденышку потребовались целые сутки. Старый мотор баркаса постоянно ломался и захлебывался. Пожилому подслеповатому рыбаку нипочем было бы не починить его, если бы не технические навыки Джао Да. Пока оба путешественника с отборной бранью на испанском и китайском языках приводили в порядок изношенное "сердце" баркаса, волны вынесли его, как скорлупку, в открытое море. Наступление 1959 года Джао Да встретил в кромешной тьме, закрываясь от соленых брызг дырявым брезентом и балансируя при жесткой качке, без точного понятия, куда его влечет морская стихия. Моряк из него, несмотря на некоторый опыт помощника штурмана на корабле, объективно вышел хуже, чем летчик.
  Только с рассветом измученным мореходам удалось взять курс на Гаити. Баркас шел, "рыская" и ныряя носом в пенистые волны. Старый рыбак стоял у руля, а Джао Да из последних сил откачивал соленую воду ведром. Словно в насмешку, в небе раздался знакомый размеренный рокот авиационного двигателя. На высоте нескольких тысяч метров над Наветренным проливом шел двухмоторный самолет. Бросив вверх тоскующий взгляд, Джао Да отметил сужавшиеся к консолям чуть скошенные назад крылья и широкий фюзеляж, напоминавший двусторонний конус. По этим особенностям конструкции в самолете безошибочно определялся тяжелый транспортник С-47 "Коммандо"; кстати, старший собрат "Крылатого кота" по семейству Кертисс. Эти машины использовали на Кубе вместо более распространенных Дугласов DC-3.
  "Идет на Гаити, еще вернее - на Доминикану , летит себе и летит", - мимоходом отметил про себя Джао Да; в этот миг его больше занимала заливавшая баркас морская вода.
  Прошло немного времени (вода еще не успела набраться снова), и тем же курсом прошел еще один точно такой же С-47, а затем, почти без перерыва, пронеслась стайка легкомоторных самолетов.
  - Разлетались, будь они прокляты, - процедил сквозь зубы старый шкипер.
  - Наверное, это "сержант Батиста" со всеми своими отправился поздравлять Трухильо с новым годом, - невесело сыронизировал Джао Да.
  Только когда, чудом не потонув по дороге, промокший до нитки Джао Да высадился на берег Гаити, он узнал, насколько пророческой оказалась его шутка. Наверное, приверженность летчика древней китайской философии периодически приносила дивиденды в виде способности постигать суть вещей.
  - Мой милый, этот свинья Батиста бежал с Кубы и приземлился в Доминикане! - эмоционально воскликнула чернокожая хозяйка отеля "Туссен-Лувертюр", бурно потрясая амулетами Вуду на бюсте, как только увидела на пороге своего любимого постояльца-летчика. - Твой Фидель марширует по Кубе от победы к победе, мой китайский дракон! - и она заключила Джао Да в объятия, жаркие, как Африка, в которой эта правнучка черных рабов никогда не бывала.
  "Надо же, она знает о китайских драконах".
   Никого женщины в Латинской Америке не ласкают так страстно, как революционеров, даже если они не совсем революционеры, думал пилот, исполняя свою роль в любовном азиатско-негритянском дуэте. После холодной купели Наветренного пролива теплая постель "гаитянской бизнес-Венеры" была очень кстати. Никого женщины во всем мире не ласкают так страстно, как победителей...
   Через несколько дней в тесном баре отеля Джао Да разыскали двое хорошо одетых мужчин. Он заметил их сразу, едва они переступили порог, слегка пригнувшись, чтобы не задеть трухлявую притолоку модными шляпами. Рослые, подтянутые "латинос" с аккуратными усиками, носившие свои отменно сшитые штатские костюмы с той особой повадкой, которая сразу выдает многолетнюю привычку к офицерскому мундиру.
   - А вы не прячетесь, сеньор майор авиации Чарли Чино, - по-испански холодно сказал тот, что постарше, слегка прикоснувшись пальцами к шляпе. - Азиата в одежде летчика в Порт-о-Пренсе заметно отчетливо, как если бы вы ночью вышли под фонарь.
   - Именно по этой причине я не прячусь, - хладнокровно ответил Джао Да. - К тому же конспиратор из меня никудышный. Если бы вы хотели убить меня, сеньоры, вы бы давно сделали это. Выкладывайте, что нужно от меня двум кубинским офицерам... Но, простите, определение "кубинский" теперь прочно закрепилось за сторонниками Фиделя Кастро Рус... Что за дело ко мне у двух бывших офицеров беглого диктатора Батисты?
   Сеньоры с военной выправкой переглянулись, но не удивленно, а скорее разрешая какой-то спор между собой.
   - Нас тоже заметно, как если б мы явились в парадной форме, - усмехнулся тот, что помладше.
   - Без комментариев, Эстебан, - одернул его старший. - Вы, майор Чино, вхожи в круг этого Фиделя Алехандро Кастро, и в то же время не член его так называемого "Движения 26 июля". Поэтому его превосходительство президент Кубы Фульхенсио Батиста, - офицер в штатском особенно подчеркнул голосом титул диктатора, - Счел вашу кандидатуру приемлемой, чтобы передать Кастро свои комплименты.
   - Очень по-спортивному, комплименты от побежденного победителю! - одобрил Джао Да, и махнул рукой хозяйке, с заметной тревогой наблюдавшей за их разговором из-за стойки. - Красавица моя, спрячь револьвер в ящик и подай рома сеньорам офицерам...
   - Отставить! - старший сделал рукой отрицательный жест, живо напомнивший Джао Да маневр, которым выходили из-под атаки батистианские истребители. - Комплименты это формула вежливости. После того, как его превосходительство президент Батиста исключительно для прекращения кровопролития великодушно подарил Кастро Рус власть на Кубе, он вправе рассчитывать на ответный жест доброй воли...
   "Ого, вот и пошла секретная дипломатия", - заинтригованно подумал Джао Да, а вслух сказал почтительно:
   - Я весь внимание, сеньоры, и сделаю все, что в моих силах.
   - Покидая свою возлюбленную Кубу, его превосходительство был слишком озабочен размещением в самолетах всех своих родных и близких, а также некоторых материальных средств для их обеспечения, - важно заговорил офицер. - Поэтому остались забытыми несколько безделиц. Они не представляют государственной важности, однако дороги президенту Батисте как напоминание о счастливых днях. Его превосходительство готов просить Кастро послать эти предметы в его новую резиденцию в Санто-Доминго. Президент Батиста уверен, что вы, как честный офицер и известный воздушный перевозчик, организуете их доставку...
   - О каких сувенирах былой жизни идет речь? - осведомился Джао Да, изо всех сил скрывая издевательскую улыбку, как всегда при встрече с человеческой мелочностью и скаредностью. - Надеюсь, это старомодный сержантский мундир Батисты из пыльного шкафа?
   - Вы почти угадали, майор! - воскликнул офицер. - Его превосходительство президент не чувствует себя спокойно в новой резиденции без своего позолоченного телефона, по которому он привык отдавать распоряжения, а также без важнейшего предмета его спальни... Серебрянного судна для неких потребностей. Эти вещи дороги его превосходительству как память, они были подарены его личным другом Меером Лански. Если вы не знали, майор Чино, мистер Лански - богатейший американский предприниматель, авторитетнейший человек...
   - Я знаю, кто такой Меер Лански, - не скрывая раздражения, оборвал многословного адъютанта Батисты (должность определялась безошибочно) Джао Да. - Мне рассказывал о нем в Алькатрасе мой личный друг, Джордж Келли Барнс, известный как "Пулемет", к сожалению, ныне покойный... Он характеризовал этого человека несколько иначе, как вора и убийцу. Такие друзья не делают Батисте чести. У вас все, сеньоры?
   Старший из батистианцев сухо кивнул. Младший переминался с ноги на ногу и прятал взгляд; очевидно, ему было стыдно участвовать в этом фарсе.
   - Я передам Фиделю Кастро просьбу Фульхенсио Батисты, - Джао Да поднялся, давая понять, что разговор окончен. - Я сделаю это потому, что мне свойственно испытывать к проигравшему жалость. Но, кажется, теперь я понимаю, почему ваш патрон проиграл...
   - Это не вашего ума дело, майор! - отрезал старший адъютант. - Летите к Кастро. Ваши услуги хорошо оплатят. По возвращению вы найдете нас в лучшем отеле Порт-о-Пренса. Вы сами не хотите поменять на него этот сарай? Его превосходительство платит за все...
   - Благодарю, - сдержанно кивнул Джао Да и улыбнулся своей гаитянской подруге за стойкой. - Я предпочитаю останавливаться там, где мне рады.
   Она ответила по-негритянски ослепительной улыбкой.
   ***
   8 января 1959 года Гавана принимала триумф Фиделя Кастро. С автоколонной Повстанческой армии вождь кубинской революции прошел по своему острову, который поэты сравнивали с зеленым кайманом, лениво нежащимся вреди серебристой глади моря. На каждом шагу армия обрастала новыми бойцами. Бои с батистианцами повсеместно прекратились, теперь записаться в герои революции можно было без риска для жизни. В кубинской столице уже хозяйничал аргентинец Че Гевара со своим отрядом, к прибытию "кабальо Фиделя" набивая камеры столичной крепости и тюрьмы "Сан-Карлос-де-ла-Кабанья" сторонниками бежавшего диктатора.
   Впервые совсем не опасаясь батистианских истребителей, Джао Да пролетел вдоль всего Острова свободы и снизился над приближавшейся к столице колонной победителей. Он прошел ее из конца в конец, покачивая крыльями людям, с которыми на очередном переходе жизни его сблизила карма, и с которыми вскоре предстояло расставание.
   Внизу, растянувшись по шоссе, обгоняя друг друга и сталкиваясь бамперами, без всякого ордера ехали защитные армейские джипы, помятые фермерские грузовички, длинные открытые лимузины ярких цветов из "трофеев революции" (кубинцы очень любят дорогие и разноцветные машины), мотоциклисты и велосипедисты. В середине колонны внушительно следовал захваченный в Санта-Кларе танк "Шерман". Боевую машину, по слухам, оседлал сам Фидель Кастро. Бойцы гроздьями висели на автомобилях, всюду развивались флаги Кубы и красно-черные знамена "Движения 26 июля". Узнав самолет "компаньеро Чино", люди радостно приветствовали его. В то же время другие открывали хаотический огонь из винтовок и пистолет-пулеметов, полагая, что их атакует вражеский истребитель. Словом, на земле творилось подлинное "релахо кубано", "кубинское раздолбайство".
  Получив несколько незначительных пробоин от "дружественного огня", Джао Да предусмотрительно набрал высоту и направил свой Кертисс Р-40 "Томагавк" в сторону международного аэропорта Гаваны "Хосе Марти". Принимавший множество туристических рейсов из США, воздушный порт кубинской столицы буйно расцвел в годы правления Батисты на месте скромного аэродрома "Гвавна-Колумбия". Он считался одним из лучших региональных аэропортов в Латинской Америке. Садиться на Кубе в таких благоприятных условиях Джао Да предстояло впервые.
   Но китайский летчик недооценил революционный порыв кубинского народа. Все полосы "Хосе Марти" были густо заставлены частными легкомоторными самолетами и военными бортами Повстанческой армии, с которыми мирно соседствовали истребители, бомбардировщики и транспортники бывшей правительственной авиации. Встречать Фиделя Кастро в Гавану прилетело все, что на Кубе имело крылья и мотор. Покружив некоторое время в поисках места для приземления, Джао Да в итоге положился на не раз доказанную прочность своего Р-40 и зашел на буйно заросшее зеленью старое грунтовое летное поле "Ранчо Бойерос".
   Охранявшие аэропорт "милисианос", т.е. ополченцы, созданные из разнородной революционной публики вместо попрятавшейся полиции, были счастливы подвезти "компаньеро пилота Чино" до столицы на своем автомобиле. Впрочем, Джао Да показалось, что они больше обрадовались перспективе смыться со скучного поста и увидеть въезд Фиделя.
   Гавана поражала резкой сменой лиц. Пригороды, которые занимали нищенские хижины-бохио, где роль дверей часто выполняла прибитая на косяки тряпка, а вместо канализации было принято использовать улицу, вдруг обрывались вычурной и узнаваемой по всему континенту испанской колониальной архитектурой и современными виллами с тенистыми садами и бассейнами. А ближе к одетому камнем побережью Мексиканского залива высились во всей североамериканской красе фешенебельные отели, казино и клубы, где туристы из США год за годом оставляли свои отпускные накопления. Следовало отдать должное владельцу золотого телефона "сержанту Батисте": построено было со вкусом, и технология извлечения "американ долларз" из кармана "гринго" продумана до мелочей... Но дальше что-то явно пошло не так, иначе у Фиделя не осталось бы шансов!
   Джао Да заплутался в шумной, многоцветной, пляшущей и поющей, пахнущей женскими духами, потом и ромом толпе гаванцев и опоздал к вступлению колонны Фиделя Кастро в город. Поэтому предоставим слово очевидцу, который описал это знаменательное событие в подлинно кубинском стиле: "Наконец показалась колонна, получившая имя "Хосе Марти". Сразу же раздались аплодисменты в честь женщин-партизанок, ехавших в первой машине, через несколько мгновений показался трофейный танк. На нем стоял Фидель Кастро, придерживавший своего четырехлетнего сынишку, Фиделито, которого он не видел уже более двух лет. Под звуки громогласной овации на танк падал ливень цветов. Фидель галантно целовал пойманные цветки и возвращал их женщинам из первых рядов, стоявших возле дороги... Народ, который уже знал о его героизме и высоком чувстве самопожертвования, теперь получил возможность убедиться в другом его человеческом качестве - в скромности. Повсюду были слышны комментарии по поводу его простоты и человечности... Колонна была остановлена встречающими, и ехавшим в ней партизанам была устроена получасовая овация".
   Джао Да отыскал Фиделя только вечером в ресторане блестящего отеля "Гавана Хилтон". Вождь кубинской революции, отнюдь не выглядевший утомленным после многочасовых выступлений перед жителями Гаваны, с аппетитом поедал толстый бифштекс. Не успевшие сбежать туристы попрятались по своим номерам. За столиками ресторана, на бархатных дивана и просто на полу расположились несколько десятков вооруженных до зубов бородачей в защитном обмундировании с красно-черными нашивками и повязками "Движения 26 июля". Они жадно курили и смотрели на своего "команданте" голодными глазами, но революционные бифштексы здесь полагались только Фиделю. Среди бойцов были несколько молодых женщин, тоже с оружием и в повстанческом снаряжении. Увидев Джао Да, две или три из них радостно поприветствовали его - то были "подруги революции", возвратившиеся из Мексики на родину и отыскавшие своих прежних или новых возлюбленных в рядах партизан.
   Напротив Фиделя расположился аргентинец Че со стаканом коктейля в одной руке и ингалятором в другой, весь заросший неопрятной клочковатой бородой и взлохмаченной шевелюрой. Сбоку пристроился какой-то очкарик интеллигентного вида и с интересом слушал разглагольствования обоих "команданте", периодически делая заметки в блокноте.
   - Ола, компаньеро Чино! - воскликнул Фидель Кастро Рус с набитым ртом, заметив китайского летчика. - Ты опоздал, я уже назначил командующего революционными ВВС!
   - Мне и не надо, - ехидно улыбнулся Джао Да. - "Сержант Батиста" предложил мне пост министра авиации в кубинском правительстве в изгнании, если я привезу ему золотой телефон и любимый ночной горшок!
   Фидель захохотал так, что чуть не подавился. Че посмотрел на Джао Да с нескрываемой неприязнью, но тоже криво усмехнулся. Они оценили его шутку. Один лишь очкарик с блокнотом озабоченно уставился на летчика и спросил:
   - Батиста формирует эмигрантский кабинет?
   - Успокойтесь, компаньеро Альенде, этот китайский пилот известный шутник, - процедил Че Гевара, а Фидель хлопнул очкарика по плечу так, что тот чуть не слетел со стула, и пророкотал:
   - Знакомься, Чино, перед тобой доктор Сальвадор Альенде , чилийский политик близких нам взглядов. Будь я проклят, если он не станет революционным президентом Чили!
   От этих слов чилиец честолюбиво блеснул очками, он был амбициозен.
   - Кстати о революционных президентах, - деликатно заметил Джао Да. - Тебя, Просто Фидель, уже можно поздравить со вступлением в должность?
   - Нет, президентом мы назначили Мануэля Уррутию, это... один тип, - легкомысленно отмахнулся Кастро Рус. - Я остаюсь главнокомандующий Повстанческими вооруженными силами...
   - Главнокомандующим? - переспросил Джао Да, впервые совсем не понимая этого человека. - Но ведь война закончилась!
   Фидель смачно чавкнул и сверкнул глазами.
   - Война еще даже не начиналась! - он выплюнул хрящ на стол и энергично рубанул воздух ладонью. - Мы начинаем самое большое наступление! Наступление на коррупцию, неграмотность, болезни, голод, эксплуатацию, несправедливость. Это революция для школ, для больниц, для учителей, для врачей. Это революция для народа! Впервые в нашей истории земля будет принадлежать всему народу Кубы ...
   Джао Да устало придвинул себе стул, стряхнул с него на пол чью-то автоматическую винтовку "Армалайт" и уселся за столик.
   - Я наслушался этой красной фразеологии на моей несчастной родине и изрядно устал от нее, - вздохнул он.
   Но Фидель уже впал в то состояние поэтического упоения, которое охватывает талантливых ораторов при обращении к любимой теме.
   - О нет, Чино, цвет нашей революции не красный, - "команданте" демонстративно оттянул клапан своей куртки расцветки "хаки". - Он оливковый! У нас не будет ни капитализма, ни социализам. Это демократическая революция бедноты и во имя бедноты!
   - С беднотой ты попал в точку, - Джао Да почувствовал, что, вопреки желанию, его заразил ораторский запал Фиделя; поговорить на умные темы летчик и сам любил. - Беднота будет единственным результатом твоей революции. Вы, кубинцы, славные и веселые люди, но не трудяги... Извини, я говорю, как есть! Ты можешь начать сто, тысячу самых прогрессивных реформ, но все они закончатся ничем, потому что переделать кубинцев тебе не удастся. Они предпочтут плясать и петь вокруг тебя, а когда устанут - сидеть на заднице. Поэтому бедность никуда не денется! И тогда люди обвинят тебя, что ты обещал им лучшую жизнь и не сдержал слова. Тебе придется уйти, как ушел Батиста. Или подчиниться американцам, или русским, чтобы они кормили Кубу, а взамен устроили у тебя соответственно - капитализм или коммунизм.
   Аргентинец Че злобно посмотрел на Джао Да, затем на Фиделя, и положил руку на кобуру с пистолетом:
   - Чино ведет контрреволюционные разговоры, - начал он тоном, не предвещавшим ничего хорошего, но Фидель остановил его властным жестом.
   - Я никогда не уйду, я никогда не предам свою революцию, - ответил он неожиданно спокойным и даже слегка печальным голосом. - Даже если я узнаю, что 99 процентов населения Кубы не поддерживают меня, я не прекращу борьбы. Даже если я останусь один... Я буду одиноким революционером !
   Джао Да посмотрел на Фиделя с сочувствием.
   - Если останешься одиноким революционером, сообщи мне, - сказал он по-дружески. - Я прилечу на своем самолете и увезу тебя в какое-нибудь счастливое место, где ты сможешь спокойно мечтать.
   - Фидель, разреши, я арестую этого Чино? - деловито спросил Че. - Раз он здесь, значит его самолет у нас, а сам он уже не нужен.
   - Когда я впервые увидел тебя, аргентинец - ты увечил кота у "бабушки" в Мехико - я понял, что от революции тебе нужна только власть над жизнями других, - холодно заметил Джао Да. Он никогда не боялся жестоких и злобных людей, они вызывали у него скорее брезгливость, как животные-падальщики.
   - Не принимайте скоропалительных решений, - неожиданно вступился за Джао Да очкастый доктор Альенде, до сих пор молча слушавший собеседников. - Компаньеро Чино слишком пессимистичен, но в его суждениях много рационального. На вашем месте я бы сделал его советником революционного правительства, нелицеприятный критик бывает необходим...
   Фидель ненадолго задумался, "повесив над головой Джао Да тягостный меч ожидания", как сказали бы риторы эпохи первой династии Цинь.
   - Хорошо, Че, что не тебе решать судьбу нашего друга Чино, а то ты бы и его расстрелял, - произнес он наконец, пытаясь облегчить ситуацию своей обаятельной улыбкой. - И в советники он не годится, компаньеро Альенде. Чино не политик, а вольная птица. Пускай себе летит!
   Че Гевара нервно поправил на патлатой голове засаленный черный берет и хотел что-то возразить, но в это время к столику подошел здоровенный повстанец в соломенной крестьянской шляпе и растерянным басом доложил:
   - Команданте, я привез целый грузовик пойманных врагов, приспешников Батисты... Я сам не местный, из Ориенте, дорогу к тюрьме никак не найду. А вечереется... Может, пристроите пока сукиных детей при гостинице?
   - Ты свихнулся, парень, или ты сам враг? - Че Гевара порывисто вскочил и снова схватился за кобуру. - Этих свиней в гостиницу?! Кхе, кхе!...
   Он задохнулся от ярости, зашелся астматическим кашлем, прыснул себе в рот из ингалятора и залил туда остатки коктейля.
   - Я сделал тебя комендантом тюрьмы "Ла Кабанья", Че, - заметил Фидель. - Вот и займись своим непосредственным делом, арестованными врагами революции.
   Че метнул на старшего товарища короткий, но исполненный злобы и зависти взгляд, потом оделил не менее красноречивым взглядом Джао Да, закинул на плечо автомат и быстрыми шагами направился к выходу.
   Джао Да показалось, что, несмотря на витавшие в воздухе клубы табачного дыма и испарения немытых партизанских тел, атмосфера под сводами роскошного заведения сразу стала свободнее. Из нее удалили главный излучатель ненависти.
   - Батисте телефон и ночную вазу вернешь? - спросил Джао Да без особой надежды. - В конце концов, это его собственность.
   - Они собственность народа Кубы, - с пафосом ответил Фидель. - Этим символам гнилого сибаритства диктатуры место в музее нашей революции.
   - Не возражаю, - развел руками Джао Да. - Захвачу бывшему диктатору бутылочку кубинского рома в виде утешения, чтоб ему лучше спалось без серебряной лоханки под кроватью...
   Фидель снова засмеялся. Ни два года кровопролитной партизанской войны, ни его нынешнее положение не разучили его смеяться, как прежде - весело и заразительно.
   - Куда ты теперь, Чино? - полюбопытствовал он довольно отстраненно, скорее из вежливости.
   - Облечу вокруг света, я давно хотел, - ответил Джао Да.
   - Ты не сможешь пересечь Тихий океан даже с подвесными топливными емкостями, твоему "Пэ-сорок" не хватит радиуса действия, - Фидель проявил достаточно глубокие познания в авиации.
   - Я знаю, - легко улыбнулся Джао Да. - Поэтому сейчас я отправлюсь в Мексику, сделаю некоторые приготовления, доработаю конструкию самолета и анонсирую свой полет - в наше время без рекламы никуда! А потом все-таки начну с последнего пути знаменитой Амелии Эрхарт - через Тихий океан, с промежуточными посадками на островах... Это нелегко, но возможно! Я все просчитал. Затем - в Советский Союз, давно мечтал пролететь через его гигантскую территорию. К тому же там у меня лучший друг, летчик, мой учитель. О возможностях пересечении Атлантики подумаю, когда доберусь до старушки Европы. Там мне тоже обязательно надо побывать. Во Франции есть женщина, которая очень много значит для меня. А я даже не знаю, жива ли она.
   - Ты такой же законченный романтик, Чино, как и я! - снова засмеялся Фидель, но смех у него теперь был с едва уловимой ноткой грусти. - Теперь я понимаю, почему не сложились твои отношения с революцией! У тебя уже есть другая любовь: небо, полеты, да еще, оказывается, француженка...
   Прервав его фразу, с улицы долетели несколько длинных автоматных очередей, короткие вопли ужаса и боли перемешались с ними - и прервались. Затем раздался визгливый голос Че Гевары, он что-то возбужденно кричал. Оратором аргентинец, в отличие от Фиделя, был посредственным, дикция у него была невнятная, голосовые связки слабоваты. О чем он вещал повстанцам, отсюда было не разобрать. Но слово "убивать" донеслось совершенно отчетливо.
   - Вот подлинные звуки любой революции, - сказал Фиделю Джао Да. - И отношения с ней у меня не сложились именно поэтому.
  
  
  Глава 11.
   Кругосветный бег "Крылатого кота".
  
   - Сеньор Чино, кругосветные полеты перестали быть сенсацией еще в тридцатые годы, - мексиканский журналист хорошо усвоил подлое правило репортерского ремесла: надо посильнее обидеть интервьюируемого, тогда он сгоряча выболтает всю подноготную. - Амелии Эрхарт понадобилось погибнуть, чтобы о ее попытке облететь вокруг света заговорили погромче! Может быть, вы тоже задумали совершить такое оригинальное самоубийство? Знаем мы вас, азиатов, харакири и все такое...
   - Вы нас не знаете, и я предпочту, чтобы меня теперь называли моим настоящим именем, - Джао Да поправил узел любимого белого шарфа на шее. - Я отлично прнимаю опасность моего предприятия. Не хуже мне известно, что по кругосветному пути в небе я иду вослед многим смельчакам. Однако группа майора Фредерика Мартина и лейтенанта Лоуэлла Смита из авиации США в 1924 году летела на четырех гидросамолетах дальнего действия Дуглас "Уорлд Крузер". Сэр Чарльз Кингсфорд Смит с австралийским экипажем в 1930-м облетел наш "шарик" на трехмоторном "Фоккере". Даже несчастная и героическая Амелия Эрхарт бросила вызов пространству на двухмоторном Локхиде "Электра" со штурманом... Лучше бы она была без него! Я собираюсь совершить кругосветный перелет на одномоторном фронтовом истребителе Кертисс Р-40 "Томагавк", с предельным радиусом действия около двух тысяч километров... А вашими сенсациями пускай станут новое увлечение Мерлин Монро, с которой у меня было краткое, но приятное знакомство, или испытания новой атомной бомбы, будь она проклята. Я же испытываю пределы прочности мира исключительно для себя!
   "Крылатый кот", стоявший наготове на аэродроме Акапулько, ради своего главного полета был снова выкрашен в серебристую краску и нес на борту одноименную красочную эмблему, в которую Джао Да вложил все свои способности художника. Сам летчик надел любимую кожаную куртку с эмблемой "Летающих тигров", завязал на шее пилотский шелковый шарф и сознательно придавал каждому слову и движению некоторую театральность. Местная и иностранная пресса проявила к "воздушной кругосветке" немалый интерес и собралась в изрядном количестве. Жизнь научила Джао Да общаться с журналистами, а в данном случае это было небесполезно. Слава имеет материальный эквивалент! Если китайского летчика узнают на очередном пункте посадки, то больше вероятности, что технические службы проверят технику и заправят "Крылатого кота" "из любви к летному искусству". В денежных средствах Джао Да после убыточной работы на кубинскую революцию был очень стеснен...
   - Почему ваш самолет несет опознавательные знаки свободной Кубы? - спросила смуглая журналистка какого-то левого издания с "политической" красной гвоздикой в волосах. - Вашим кругосветным полетом вы хотите поддержать справедливую борьбу кубинского народа и команданте Фиделя Кастро?
   - Команданте не имеет отношения по крайней мере к моему полету, - Джао Да саркастически улыбнулся. - Кубинскими звездами я обязан великодушной помощи президента сеньора Уррутии, который распорядился приписать мой самолет к аэропорту Гаваны "Хосе Марти". Человек может быть гражданином мира, но судно должно иметь порт приписки. Даже воздушное...
   Левая девушка зачирикала ручкой по блокноту, явно расстроенная ответом. Президент Кубы Уррутия считался в ее кругах "недостаточно революционером". Но на Джао Да он, наоборот, произвел самое благоприятное впечатление: то был редкий кубинец, который умел не только говорить, но и думать.
   На место "левачки" вылез зубастый янки в обуженном клетчатом пиджаке:
   - Ваша авантюра обречена на провал! - радостно закричал он. - Две непреодолимых для самолета вашего типа дистанции это Тихий океан, более четырех тысяч километров водного пространства до островов Океании, и Атлантика, я забыл, сколько там, но вас она проглотит! Имеете что-либо сказать?
   - Вы уже составили завещание? - зачастили остальные борзописцы. - Вас не волнует, что вас скоро забудут? Вы запаслись надувным плотом?
   Скептический настрой журналистской братии начинал слегка раздражать Джао Да. Он поднял руку, призывая к молчанию.
   - Сеньоры и сеньориты, дамы и господа! - произнес он. - По поводу пересечения беспосадочного пространства Тихого океана я разработал техническое решение, которое обещаю огласить, когда благополучно приземлюсь на французских Маркизских островах. О пересечении Атлантики я подумаю, когда долечу до Европы. Мое последнее слово перед стартом таково: я посвящаю свой кругосветный перелет славной летчице Амелии Эрхарт. Я дал ей обещание совершить то, что не смогла она, когда... При обстоятельствах, которые я не стану разглашать, вы все равно не поверите. Счастливо оставаться!
   Уже сев в кабину, китайский летчик тихонько сказал заскочившему к нему на крыло бессменному механику-мексиканцу:
   - Луис, все мое барахло забирай себе в счет того, что я недоплатил!
   - Какие могут быть у нас счеты, сеньор! Пусть хранит вас Дева Мария!
   - Я вообще-то буддист, но все равно спасибо.
   "Крылатый кот" заложил прощальный круг над аэродромом Акакпулько и взял курс на юго-запад. Он начинал свой кругосветный бег.
   ***
   Первая часть пути представлялась Джао Да самой простой. Он держал курс на небольшой атолл в 1240 км от побережья Акапулько, французскую заморскую территорию Клиппертон. "Большой утес, скалистый и с острой вершиной, в южной части совершенно плоский", - описал его два столетия назад французский капитан Бокаж. С тех пор на атолле периодически пытались добывать полезные ископаемые и промышленный птичий помет с неблагозвучным названием "гуано", в другое время он грустно стоял посреди волн ненаселенным. Так было, пока вездесущие янки в годы Второй мировой войны не прибрали его к рукам. Они развернули там метеостанцию и построили аэродром. Джао Да очень любил американские аэродромы. На них можно было безопасно садиться даже после того, как они несколько лет не эксплуатировались, к тому же они всегда были досконально нанесены на карты.
   В настоящее время на Клиппертоне снова гордо реял выцветший французский триколор и не было постоянного населения. "Так даже лучше, - думал Джао Да, сверяя курс по карте. - Не будут мешать советами!"
   На атолле Джао Да ждал французский исследователь мирового океана и такой же романтик пересечения пределов, бывший военно-морской летчик и резистант Жак-Ив Кусто. Они познакомились заочно и нашли друг в друге родственные души. Месье Кусто на своем списанном тральщике под названием "Каллипсо", который был для него чем-то вроде "Крылатого кота" для Джао Да, доставил на Клиппертон запасы авиационного бензина и бригаду французских авиатехников со всем необходимым оборудованием. Французам, нации пионеров мировой авиации, Джао Да мог с большей надежностью доверить переделку своего самолета для предстоящего дальнего перелета, чем обаятельным растяпам-мексиканцам.
   Атолл, стосковавшийся по человеческому присутствию, на несколько дней превратился в авиамастерскую под высоким тихоокеанским небом. Пока мсье Кусто предавался любимому делу - нырял с аквалангом для изучения морских глубин, Джао Да и французские механики занялись глубокой модернизацией старого, но надежного Кертисса Р-40. Фронтовому истребителю, имевшему неплохой радиус действия для своего класса, но не предназначенному для трансокеанских перелетов, предстояло совершить небывалое - пересечь четыре тысячи километров до ближайшего клочка суши, Маркизских островов.
   Джао Да понимал трудоемкость и многогранную сложность этой задачи. Первой проблемой являлся запас топлива. Стандартная топливная система Кертисса Р-40 "Томагавк" состояла из трех бензобаков, бензопроводов и насосов. Главный топливный бак находился в центральной части крыла под кабиной и вмещал 191 литр бензина. Резервный бак располагался перед главным баком, отделенный от него противопожарной переборкой, и его общий объем составлял 133 литра. Третий бак, объемом 237 литров, находился в фюзеляже за креслом пилота; советские авиатехники в Корее, врезая пассажирскую кабину, перенесли его глубже в фюзеляж. Имелся также небольшой расширительный бачок. Бензопроводы и насосы помещались под крыльям; их закрывал обтекатель, доходивший до задней кромки крыльев и создававший профилю самолета характерный "кертиссовский зоб". Суммарную емкость встроенных баков можно было довести до 507 литров. Под фюзеляжем имелась возможность подвесить дополнительный бак, вмещавший еще 655 литров бензина. Однако даже в этом случае дальность полета Кертисса Р-40 оценивалась примерно в 2 200 километров. До Маркизских островов после этого оставалось пролететь еще 1 800. С учетом манипуляций с дроссельным краном и прочих технических хитростей, обеспечивавших меньший расход топлива на крейсерской скорости, можно было надеяться выиграть еще сотню-другую километров, не больше...
   Для того, чтобы решить проблему недостатка топлива, предстояло разместить в самолете дополнительные емкости вместимостью по крайней мере еще 800 литров и интегрировать их с существующей топливной системой. Здесь возникала вторая, не менее важная проблема. Вес пустого Р-40 составлял от 2 636 килограммов, стандартная загрузка топливом и подвесной бак "съедали" еще более 1,2 тонн. При этом максимальная взлетная масса, с которой Кертисс "Томагавк" мог рассчитывать оторваться от полосы и двигатель не "обрывался" в полете составляла 4 тонны. Джао Да знал: перегружать машину больше - не реально, иначе она не полетит или, хуже того, не долетит. На дополнительные топливные емкости и их содержимое при стандартной комплектации самолета оставались "смешные" 200 килограмм. Существовал единственный выход, к которому в свое время без альтернатив приходили для трансокеанских перелетов и Шарль Нунжессер (он все равно погиб), и Чарльз Линдберг (долетел), и та же Амелия Эрхарт... Ради размещения дополнительного топлива нужно максимально облегчать машину за счет демонтажа всего, что не представляет неизбежной необходимости для поддержания воздушного судна в полете. "По минимуму нужно оставить только корпус, двигатель и систему управления, - поставил Джао Да задачу своим французским помощникам. - И радио, чтоб я хотя бы мог сообщить миру, что терплю бедствие". "О-ля-ля, се манифик !" - воскликнули французы... и не только выкинули из самолета все, что можно и нельзя, но оснастили "Крылатого кота" системой сброса шасси, как на немецких реактивных перехватчиках времен Второй мировой Me.163 "Комет". Сказался опыт работы одного из механиков на заводах "Мессершмитта", куда он угодил военнопленным. Задействовать сброс шасси следовало, как только произойдет отрыв от ВПП, чтобы резко облегченный Р-40 "прыгнул" вверх. На Маркизах предстояло садиться "на брюхо"...
   - Не переживайте, мсье Джао, после вашего вылета "Каллипсо" со всей технической бригадой на борту тоже пойдет на Маркизы, - утешил китайского летчика любезнейший Жак-Ив Кусто. - Мы привезем туда ваши шасси и снова их установим, а заодно подлатаем вашему "Коту" шкуру, если он обдерет ее при посадке.
   - Доктора прихватите, чтоб подлатал мне ребра, если я их переломаю, - буркнул Джао Да; затея нравилась ему все меньше с каждым часом.
   - Это возьмут на себя местные службы, они уже получили надлежащее распоряжение из Елисейского дворца, - мсье Кусто сделал многозначительную физиономию. - Президент республики генерал де Голль держит ваш перелет на контроле, Франции импонирует, что вы начинаете его с наших заморских территорий. Взамен нужна меленькая любезность с вашей стороны, мон ами . Если вы погибнете при перелете, Франции хотелось бы, чтобы ваша символическая могила находилась на Маркизах... Это повысит туристическую привлекательность архипелага.
   - Надо же, какой я знаменитый, - процедил сквозь зубы Джао Да. - Хороните, где хотите. Впрочем, не дождетесь!
   ***
   Вопреки неприятному предчувствию, взлет с атолла Клиппертон прошел удачно. "Первое пошло, второе пошло, полет нормальный!" - передал по радио Джао Да, сбросив шасси.
   - Бон шанс, мон брав ! - напутствовал его из радиорубки "Каллипсо" мсье Кусто.
   Несчастный поношенный двигатель "Эллисон" жалкой мощностью всего 1 150 "лошадок" был тщательно "облизан" авиатехниками, но все равно тянул четыре тонны модернизированного "Крылатого кота" с натугой. Джао Да прислушивался к его работе, как "сердечник" к неровному биению своего "моторчика". При такой нагрузке, вместо неплохой крейсерской скорости Р-40 в 435 или даже 450 км/ч, самолет выдавал максимум 350... Джао Да посчитал время в полете до Маркизов, и заметно приуныл. По мере того, как будет расходоваться топливо, скорость, конечно, увеличится за счет облегчения машины, но все равно ему предстояло проболтаться в небе 11 или 12 часов. Как и всякий пилот, много летавший над морем, он знал: картина монотонной ряби внизу имеет обыкновение усыплять лучше, чем колыбельная матери. В худшем случае пробуждение после этого наступит при встрече с матерью в загробном мире, в лучшем - когда собьешься с курса. Допустить отклонения от прямого маршрута, прочерченного красным карандашом на карте полета, Джао Да не мог: горючего впритык хватало на перелет от Клиппертона до Маркизов только при идеальной ориентировке. Значит, надо смотреть только на приборы, не смотреть за борт. И пить крепчайший кофе из термоса.
   - Привет, "Крылатый кот", я радиорубка аэродрома Нуку-Хива, Маркизские острова Французской Полинейзии, - раздался в шлемофоне приветливый мужской голос. - Мне приказано вести вас до посадки...
   - Бесполезно, - недовольно отозвался Джао Да. - Амелию Эрхарт по радио тоже вели, и куда привели? При старом радиооборудовании оборудовании на самолетах нашего класса - бесполезно.
   - Я знаю! - честно признался французский радист. - Я здесь, чтобы ты не заснул за рулем и не отчаивался, мон ами.
   - Я никогда не отчаиваюсь, - огрызнулся Джао Да, но губы сами собой расплылись в улыбке. Славный все-таки народ французы, с человеческим голосом в огромном пустом небе над пустым океаном ему будет легче!
   До того дня Джао Да навряд ли мог сказать, какой полет в его пилотской жизни был самым тяжелым. После, не задумываясь, отвечал: "Летом пятьдесят девятого, когда я шел между Клиппертоном и Нуку-Хива на Маркизах. Без французов я бы нипочем не справился!"
   Часы сливалось в бесконечное и монотонное "долго". Океан подавлял своим безразличным простором. Порою Джао Да казалось, что они с "Крылатым котом" заплутали между временем и пространством, и этот полет будет вечным. Летчик был искренне рад, когда внизу пару раз мелькнули какие-то суда - это давало понять, что он не вылетел за пределы этого мира... А вдруг корабли тоже заблудились в безбрежном безвременье и идут вечно, а берега не видят?
   Тогда на помощь приходил голос француза с аэродрома Нуку-Хива. Он начинал болтать без умолка, с чисто галльским вкусом к жизни смакуя слова об очаровательных женщинах и красотах прекрасной Франции (радист был "континентальным" французом), затем легкомысленно мешал истории о своих сердечных победах с рассказами о подвигах в рядах Сопротивления...
   - Слушай, Нуку-Хива, теперь каждый француз гордо называет себя "героем Резистанса", - Джао Да не считал нужным беречь самолюбие собеседника. - Где вы все были, когда немцы с собаками загоняли маленькую разведчицу Софи, как дикого зверя?
   - Лично я собирал собственные зубы с окровавленного пола в Лионском гестапо, - интонации француза, тем не менее, остались жизнерадостными, - Но в целом ты прав, "Крылатый кот". После сорок четвертого года в Резистанс записались даже те, кто раньше лизал задницу бошам!
   Главное не спать, главное не заснуть. Смотреть на приборы, как на звезду спасения в пустыне...
   - "Крылатый кот", если ты не сбился с курса, подлетное время к аэродрому Нуку-Хива составляет около двух часов, - обрадовал наконец французский радиооператор. - Тебе на встречу отсюда пошел на взлет мой друг Жан Мюлер на своем "Девуатине" D.520. Это машина примерно однотипная твоей, так что жди визуального контакта с ним примерно через час. Он отведет тебя на посадку... Цени, "Крылатый кот", это не приказ из Парижа, а дружеский подарок тебе от авиаторов Французской Полинезии!
   - Ценю, - ответил Джао Да, с опаской поглядывая на катастрофически быстро падавшую отметку топливомера. - Если я промахнулся, то буду кричать "Вив ля Франс!", когда пойду ко дну...
   Он был так измучен десятью с лишним часами в небе, что почти не обрадовался, заметив на горизонте элегантный силуэт французского "Девуатина", такого же разжалованного из военной авиации истребителя, как и его Кертисс "Томагавк".
   - "Крылатый кот", вижу вас. Следуйте за мной на аэродром Нуку-Хива.
   - Вас понял, подстраиваюсь.
   - Я радиорубка Нуку-Хива. Увидимся завтра утром, "Крылатый кот", я пошел спать. Вымотался, как будто сам летел... Мягкой посадки!
   Летчик на "Девуатине" действительно был классный. Он отвел Джао Да на посадку по четко разработанному для последних капель бензина в баках Р-40 экономичному алгоритму, грамотно показывая все маневры и смену эшелонов высоты. Все было рассчитано до мелочей. Когда "Элисон", надсадно почихав, с облегчением "сдох", прямо по курсу среди сочной зелени обрамленного золотой песчаной каемкой острова уже появилась серая полоска ВПП. "Бетонная, лопасти винта в спираль закрутятся, а вал треснет", - отрешенно подумал Джао Да и подкорректировал ручкой управления естественную потерю высоты опустошенного "Крылатого кота".
   Тем не менее, посадку на брюхо удалось осуществить довольно бодренько. Лопасти винта ожидаемо погнулись. Но это было единственным серьезным повреждением самолета, которое визуально отметил Джао Да, когда с помощью сочувственно квакающей толпы французских и полинезийских механиков выбрался из кабины. Вялым движением сомнамбула он снял летные очки, по лицу потекли теплые струйки. "Кровь? - недоуменно подумал летчик. - Я, кажется, не стукался о приборную панель..."
  Это был пот, который набрался под прорезиненной оплеткой очков за время многочасового перелета.
   ***
  Жак-Ив Кусто имел об обязательности и пунктуальности чисто французское представление. Он больше десяти дней добирался до острова Нуку-Хива на Маркизских островах со своенй "Каллипсо", бригадой техников и запчастям к самолету Джао Да. Манящие тайны морских глубин не раз заставили его сделать крюк.
  За это время Джа Да успел как следует выспаться после полета, и был принят практически в каждом доме немногочисленной французской общины Нуку-Хива. Из европейцев здесь постоянно жили лишь те, кто служил или работал на острове, давшем название одноименному, самому лучшему в местном масштабе, аэродрому. В здешней коммуне также дали званный обед в честь "почетного гостя и прославленного аса мсье Джао" (с ударением на последний слог). В меню были в изобилии представлены дары моря и экзотические плоды, а также горячительные напитки, до которых здешние жители оказались большие охотники. Туземцы, сплошь рослый, красивый народ с приятным темно-золотистым цветом кожи, были потомками могучих воинов. Но под благоприятным влиянием французской цивилизации, более ста лет не спрашивавшей, нужна она здесь, или нет, они превратились в обычных чудаковатых колониальных трудяг. Связь с гордым прошлым сохранилась только в приверженности традиционным жутковатым обрядам и затейливым татуировкам; а еще в завораживающих взгляд каменных изваяниях богов или демонов, у которых любили фотографироваться заплывавшие на острова туристы. Туземки были вызывающе красивы, смелы и жадно стремились к новому чувственному опыту. За это Джао Да сохранил им отдельную благодареность.
  Пока капитан "Каллипсо" постигал где-то секреты подводного мира, Джао Да собственными силами занялся восстановлением пострадавшего при посадке "Крылатого кота". За эти дни он сдружился с французским радистом Симоном, который оказался веселым малым с золотыми зубами взамен выбитых в гестапо, и пилотом "Девуатина" Жаном Мюлер, который оказался эльзасцем, и предпочитал, чтобы его называли Ганс Мюллер. Технический персонал аэродрома Нуку-Хива, наполовину французский, наполовину туземный, был неплох и знал свое дело. Недостаток необходимых запчастей компенсировала щедрость Жана/Ганса Мюлера/Мюллера, который позволил демонтировать некоторые необходимые узлы со своего "Девуатина" D.520, самолета одного поколения и схожей конструкции с Кертиссом Р-50 "Томагавк". Джао Да пытался возразить, но эльзасец заверил его, что легко выпишет новые комплектующие из метрополии, а летать в здешних условиях чаще приходится на гидросамолете, и "Девуатин" все равно простаивает. Оставалось с чувством неловкой признательности согласиться. Вспомнились мудрые слова русского друга Николая Лисицина: "Все пилоты мира могли бы быть братьями, если бы политики и военные слишком часто не делали их врагами".
  "Крылатый кот" теперь нес в своем американском теле благоприобретенные французские органы. Незначительные повреждения фюзеляжа и плоскостей механики легко выправили и залатали, а вот воздушный винт пришлось менять. Влечь самолет Джао Да в воздушном пространстве отныне предстояло французскому трехлопастному пропеллеру Ratier 1606M. Кто-то из местных инженеров предложил также установить на Кертисс Р-40 вместо шасси поплавки, превратив его в гидросамолет. Это значительно повысило бы его шансы во время перелета между тихоокеанскими островами. Однако от этой идеи пришлось отказаться. Опыта посадок на воду у китайского летчика не было, и он решил полагаться в своем маршруте только на сухопутные аэродромы.
  Приятной неожиданностью стало то, что все технические работы и горючее предоставлялись Джао Да на острове "в порядке французского гостеприимства", то есть совершенно бесплатно.
  - О вашем полете осведомлен президент республики генерал де Голль, - делали многозначительные лица здешние чиновники. - Он проявил личный интерес.
  Надо будет заложить над Парижем круг почета в знак признательности "долговязому Шарлю", решил Джао Да. В том, что до Парижа он доберется, сомнений теперь не было.
  После того, как на рейде Нука-Хива наконец бросила якорь "Каллипсо", "Крылатому коту" были возвращены его прежние шасси. Совершив несколько пробных полетов на обновленном истребителе, Джао Да тепло простился с новыми французскими и полинезийскими друзьями и отправился дальше по своему курсу. Он был проложен по карте тихоокеанской Океании толстой зигзагообразной линией, не собьешься!
  Путь пролегал теперь на Острова Кука, находившиеся под управлением Новой Зеландии. Там имелся ряд аэродромов с труднопроизносимыми названиями: Раротонга, Аитутаки, Мауке... Все они были примерно одного класса и подходили для посадки в качестве взаимозаменяющих вариантов - промахнешься на один, можно будет зайти на другой. Расстояние от Маркизов до Кука составляло около двух с половиной тысяч километров. После одиннадцатичасового броска над Тихим океаном, да еще с дополнительными топливными емкостями, эта цифра казалась Джао Да вполне приемлемой.
  Главная проблема состояла в том, что надо было не промахнуться и не залететь по ошибке на острова американского Самоа. На своем горьком опыте китайский летчик знал: везде, где реет "звездно-полосатый", у янки обязательно найдется "большая дубинка", в том числе и воздушная, и тюремная камера с крепкими решетками. Знакомые американцы рассказывали, что в последние годы "охота на ведьм" в США пошла на спад. Однако у Джао Да совершенно не было желания выяснять, все так же охотятся за ним "федеральные агенты", или бросили это дело. Готовясь к кругосветному перелету, летчик посетил в Мехико дипломатические представительства Французской республики, стран Британского Содружества, Индонезии, Филиппин, а также Японской империи, воздушное пространство каковых ему предстояло пересекать над Тихим океаном. Он уведомил власти "дружественных государств" о своем маршруте и предполагаемых пунктах промежуточных посадок, терпеливо дождался от них согласия и обзавелся надлежащими визами и полетными документами. В посольство США Джао Да даже не заворачивал. Он твердо решил, что будет избегать территорий США, как зачумленных.
  Перелет с Нуку-Хива на острова Кука занял несколько часов, однако не показался утомительным. Джао Да благополучно приземлился на одном из аэродромов с экзотическим названием; годы спустя, чтобы вспомнить его, нужно было заглянуть в потертую полетную карту, обновить память кругосветного авиапутешествия. Новозеландцы оказались вполне приятными людьми. С англосаксонской натурой они усвоили пунктуальность и ответственность, но показались напрочь лишенными британского высокомерия и чванства. В их манерах было что-то крестьянское, по-хорошему провинциальное. Хозяева не стали долго утруждать Джао Да формальностями и предоставили "Крылатому коту" и его седоку необходимый отдых. За сутки в маленьком пыльном отеле с китайского летчика взяли честно, не дорого и не дешево. Однако заправку и обслуживание самолета новозеландцы провели "за счет резервов аэродрома". Об этом с радушной улыбкой заявил, провожая Джао Да в новый полет, старший из местных авиатехаников. В кабину он пристроил несколько банок с консервами из знаменитой новозеландской говядины, пожелав, чтобы пилоту никогда не пришлось воспользоваться этим "аварийным пайком".
  "Я снова начинаю верить, что добрых людей в мире больше, - растроганно подумал Джао Да, когда закладывал над аэродромом прощальный круг. - Или это только в авиации?"
  Следующим перевалочным пунктом Джао Да избрал британскую колонию Фиджи, лежавшую примерно в двух тысячах километров на Запад. Это было крупное, хорошо развитое и густонаселенное владение, располагавшее отлично оборудованной авиабазой. Взлетно-посадочная полоса аэродрома Нади была возведена в 1939 году новозеландской строительной компанией за счет средств британских колониальных властей. В годы Второй мировой войны аэродром использовали ВВС США, он принимал тяжелые бомбардировщики и транспортную авиацию. В 1946 году аэропорт Нади был передан в Управление гражданской авиации Новой Зеландии, а в начале следующего года оно открыло несколько регулярных пассажирских рейсов из Нади в Окленд. Словом, впервые с вылета из Акапулько Джао Да ждал полноценный аэропорт. Радиоконтакт был идеальным, воздушный коридор для посадки выделен в свою очередь, технические службы уже ждали на аэродроме. Немного испортил настроение только гнусавый британский чиновник, который так нудно и педантично изучал все документы, что Джао Да давно подумал бы, что он вымогает взятку, если бы имел дело не с британцем. К удивлению, вопрос был действительно разрешен стодолларовой купюрой, которую британец непритязательно накрыл своим пробковым шлемом. "Не все благополучно в Соединенном королевстве", - решил Джао Да. В его молодости в Бирме англичане так открыто взяток не брали, а если брали, то уж намного больше, чем сто долларов.
  В Суве, столице Фиджи, Джао Да позволил себе передохнуть несколько дней. Азарт увлекал его в полет немедленно, но летчик приказал эмоциям молчать. Он прекрасно понимал, что для исполнения своего безрассудного предприятия он должен быть в отличной физической форме, а годы, кочевой образ жизни, и, главное, многочисленные раны и увечья начинали понемногу отвоевывать свое у здоровья.
  В отеле Джао Да позволял себе подольше поспать по утрам, спускался к утреннему чаю в гостиничном халате и тапочках, а днем бродил, словно турист, по шумным, ярким и не всегда хорошо пахшим улицам колониальной столицы. Вечера он проводил в клубе новозеландской гражданской авиации за сигарой, стаканом виски с содовой и приятной беседой в самой лучшей компании - в обществе других летчиков. Некоторые из них были очень молоды и полны дерзких надежд, как он когда-то, другие - опытны, слегка циничны и слегка усталы. Как и везде в мире авиации, английские и новозеландские пилоты беседовали о полетах, о новых и старых машинах, рассказывали о войне и мире, вспоминали о доме и о семье. Джао Да слушал других и охотно делился своими историями, мимоходом грустил, что домом так и не обзавелся, и никто его не ждет - но грустил лишь чуть-чуть.
  Однако интерес к воздушному кругосветному путешественнику проник и сквозь плотные двери пилотского клуба. На второй вечер к нему подсел британский журналист, оказавшийся достаточно сдержанным и корректным джентльменом для этой пронырливой беспокойной профессии. Сказывалась врожденная холодность англичан. Может быть, именно в силу этой сдержанной манеры британца держаться, Джао Да разговаривал с ним без обычного напряжения, охотно рассказывал будущим читателям о своем полете.
  - Вы знаете, что из-за ваших планов облететь вокруг света в Англии вас называют "китайским сэром Джоном Гринвиллом Кукером"? - мимоходом спросил журналист.
  - Постойте, Джон Гринвилл Кукер - это тот бравый бородатый моряк Королевского флота, с которым я в сорок втором году встречался в Вашингтоне на приеме у "первой леди"? - радостно изумился Джао Да. - Так значит этот славный чудак выполнил свою мечту и совершил кругосветное плавание... На чем он там собирался плыть? На плоту?
  - На точной копии древнего финикийского корабля, - поправил англичанин. - Сэр Джон с командой из двенадцати своих бывших матросов отплыл год назад из Ливерпуля. Он не стал брать в плавание рации и тому подобного современного оборудования. О ходе его экспедиции британская общественность может судить только когда его судно заходит в какой-нибудь порт. Последний раз капитан Кукер выходил на связь три месяца назад со Святой Елены, где он со своими людьми посетил поместье Лонгвуд, место заключения Наполеона Бонапарта. В Великобритании очень обеспокоены долгим молчанием, но супруга сэра Джона леди Вера исполнена уверенности в его благополучном возвращении.
  - И я тоже, - тепло улыбнулся Джао Да. - Когда доберусь до Европы, обязательно залечу на ваш туманный остров. Если капитан Кукер к тому моменту закончит свой кругосветный парусный круиз, с удовольствием пожму ему руку. Если нет, выражу свое восхищение его супруге, как настоящей жене моряка. Мы с сэром Джоном проговорили буквально один час, но почувствовали друг в друге роднящую нас страсть к переходу пределов.
  После этого разговора, если, пролетая над океаном, Джао Да замечал внизу трепетный лоскуток паруса, он обязательно снижался и облетал судно, чтобы посмотреть - не финикийский ли это корабль старого знакомого Джона Ли Кукера, не мелькнут ли на палубе его белая фуражка и густая борода.
   ***
  Покинув Фиджи, Джао Да совершил перелет на британские Соломоновы острова, затем на Папуа Новую Гвинею (подмандатную территории Австралии), затем на острова Индонезии (независимой), а оттуда нацелился на Филиппины, свою последнюю "остановку" перед Страной восходящего солнца.
  Однако шторм, о котором не предупреждала метеосводка, разразившийся над Целебесским морем (известным также как Сулавеси), пригнал изрядно потрепанного "Крылатого кота" на остров Калимантан, к самому шаткому владению поблекшей Британской короны в регионе - Малайзии. Джао Да не совсем понимал статус этого образования, находившегося как бы между британским колониальным владычеством и получением независимости . Но он хорошо знал: в джунглях здесь водятся партизаны, и эти партизаны, как положено, коммунисты. Партизан и коммунистов в жизни Джао Да уже хватало. Но выбора не было, горючее катастрофически подходило к концу. После нескольких часов борьбы со стихией самолет дрожал, словно в лихорадке, двигатель работал с перебоями. Пришлось садиться на первый же полевой аэродром, замеченный на побережье.
  Неприятности начали на подлете, когда из джунглей навстречу "Крылатому коту" вдруг понеслись трассеры пулеметных очередей. Заложив противозенитный маневр, Джао Да начал выполнять уклонение, но пули все-таки с отвратительным лязгом прошили фюзеляж и плоскости. А когда, наконец, шасси коснулись размокшей от ливня взлетно-посадочной полосы, со всех сторон самолет окружили австралийские солдаты в широкополых шляпах, угрожающе наставив на летчика стволы автоматических винтовок. Джао Да потом не раз с благодарностью вспоминал о разумной выдержке австралийцев, этих самых доблестных солдат Британской империи периода упадка. Гарнизон полевого аэродрома давно находился в осаде красных партизан, и кубинские звезды на фюзеляже Кертисса Р-40 вызвали у его защитников первую ассоциацию с коммунистами.
  - Спасибо большое, что не расстреляли меня сразу после посадки, - сказал Джао Да британским офицерам, когда недоразумение было выяснено.
  - Всегда пожалуйста, - с изысканной издевкой ответили они. - Прилетайте еще.
  Зато Джао Да был приятно удивлен, встретив на отдаленном британском аэродроме в Малайзии множество своих соотечественников. Как выяснилось, британские власти намеренно завозили на Калимантан китайских рабочих, как и индусов, в противовес "мятежным" малайцам. Посреди джунглей и британских окопов, Джао Да сидел в окружении этих оборванных людей, по виду типичных китайских крестьян из какой-нибудь провинции Гуанси или Хунань, угощал их сигаретами и с удовольствием рассказывал на родном языке, о том, как живется китайцам за океаном, в Новом свете.
  - Разбирай лопаты, и марш по работам, лентяи! - прикрикнул, разгоняя несчастных "кули", рослый и дюжий надсмотрщик, тоже китаец, но в аккуратном британском обмундировании. - Пошевеливайтесь, а то вместо "корн-бифа" палкой получите!
  Подогнав двух-трех недостаточно проворных толстой дубинкой, "британский китаец" неожиданно встал перед Джао Да по стойке "смирно" и с широкой улыбкой на еще более широкой роже приложил ладонь к берету цвета "хаки":
  - Здравствуй, дорогой командир! Я сразу узнал твой самолет, хотя он немножко изменился, как и ты.
  - Здорово, Сюнь Те-Дань! - Джао Да с изумлением узнал в силаче своего механика из красной авиашколы, с которым расстался лет десять назад, когда улетал с сестрой в Урумчи. Воистину, Будда Амида не так уж безразличен в своей нирване к путям людей, если так затейливо переплетает их нити.
  - Ты как здесь оказался? - спросил летчик, пожимая толстую, как лапа тигра, руку своего бывшего наземного помощника; за эти годы пожатие у Сюнь Те-Даня стало еще крепче.
  - Долго рассказывать! - вздохнул здоровяк. - Когда коммуняки победили, я сбежал из Китая, понял: ничего хорошего не жди, последнее отберут! Подался на Гонконг, работал, перебивался, как мог. Потом англичане завербовали меня сюда, в Малайю. Я им говорил, я авиатехник! А они меня поставили землячков подгонять, чтоб живее траншеи ковыряли. Вот, подгоняю...
  - Не обижайся, пожалуйста, Сюнь Те-Дань, но мне спокойнее от того, что на этом аэродроме не ты в механиках! - засмеялся Джао Да. - Представляю, как бы ты меня отремонтировал...
  Дальнейшее недолгое пребывание в Британской Малайе, вопреки колониальному мужеству австралийцев неотвратимо становившейся независимой Малайзией, еще раз убедило Джао Да, что его кругосветная миссия не напрасна. Она приносит людям мечту, заставляя задуматься о более высоком, чем война и власть. Красные партизаны по своим каналам (скорее всего, информировал кто-то из китайских землекопов) узнали, что на аэродром приземлился "знаменитый герой кубинской революции, ас Корейской войны против империалистов". Лесные марксисты объявили о прекращении огня, пока ремонт самолета Джао Да, продырявленного их пулеметчиком, не будет завершен, и воздушный странник не продолжит свой путь. Британцы воспользовались передышкой и вывезли на вертолете раненых из полевого госпиталя. Джао Да с интересом понаблюдал вблизи работу санитарного вертолета, этого нового типа авиации, с каждым годом все более уверенно завоевывавшего себе место на полевых и грунтовых аэродромах.
  Британские механики были люди военные, привыкшие латать простреленные тела авиатехники. "Крылатый кот" был готов к полету уже через несколько часов. Джао Да намерено остался на аэродроме на ночь, чтобы бойцы по обе стороны позиций проспали хотя бы одну ночь без стрельбы. Наутро, выйдя из палатки, он наскоро умылся, попил чая с солдатами, ознакомился с метеосводкой и собрался в путь. Британские офицеры с пренебрежением отвернулись от оплаты за авиационный бензин:
  - Мы не бензоколонка, сэр. Мы гарнизон Королевских ВВС.
  - Возьмите! - Джао Да почти насильно всунул им в руки несколько крупных купюр. - Купите пива вашим ребятам за мой счет. У них здесь немного развлечений. Я был на войне, джентльмены, и знаю, как много значат для солдата простые радости.
  Бывший механик Сюнь Те-Дань проводил Джао Да до самолета.
  - Все повторяется, командир, - сказал он. - Опять ты улетаешь, а я остаюсь! Если будешь когда-нибудь на родине, кланяйся ей от меня. Мне уже в Китай не вернуться...
  "Крылатый кот" уверенно оторвался от полосы и набрал высоту над густыми кронами джунглей, над острым обрывом в море малайского берега, над ощетинившимся огневыми позициями осажденным аэродромом и скрывавшимися в зарослях коммунистами. Как только самолет Джао Да взял курс на северо-восток, в сторону Филиппин, из зарослей взахлеб застрочил партизанский пулемет. Австралийцы не заставили себя ждать и ответили ураганным огнем. Война, о которой большая часть человечества даже не слышала, продолжилась.
   ***
  С Филиппин, которые, в отличие от Малайзии, уже добились бесспорной независимости, Джао Да взял курс на владения Страны восходящего солнца. Пожалуй, это часть пути беспокоила его после пересечения Тихого океана больше всего. С японцами Джао Да приходилось в своей жизни иметь дело больше, чем с любой другой нацией. При чем при таких обстоятельствах, которых бы он не пожелал врагу. Хотя именно врагом японцы для него и являлись с 1937 по 1945 годы. Почти все японцы, которых летчику приходилось встречать до сего дня, стреляли в него из разных видов оружия с воздуха и с земли, а в Шанхае еще пытались рубануть катаной или пырнуть штыком. Японцы были повинны в страшных злодеяниях на земле его родины, восемь лет они буквально купались в крови миллионов несчастных соотечественников Джао Да. Однако летчик достаточно хорошо знал человеческую природу, чтобы не сомневаться: японский народ с удивительной легкостью забыл о чудовищных гекатомбах китайцев, однако очень хорошо помнит каждого "воина микадо", павшего от китайской руки.
  Нынешняя Япония, пережившая атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки, унизительную капитуляцию в войне и американскую оккупацию, конечно, демонстративно отказалась от вооруженных сил и идеологии милитаризма... Но как бы иначе янки оставили ее в покое? На Хризантемовом троне сидел все тот же очкастый император Хирохито, что и в годы войны. По улицам в огромном количестве шатались озлобленные общим и личным поражением здоровые мужчины, сменившие ряды Императорской армии на постылую контору или шумный цех. В сотнях тысяч домов еще не выплакали слезы стареющие вдовы и дряхлые матери... На подходе было и молодое поколение сынов Ямато, которое почти не помнило своих погибших отцов, зато отлично помнило истории об их подвигах.
  Личность Джао Да приобрела достаточную публичность, чтобы японцы знали, какой гость спустился к ним на старом Кертиссе Р-40 "Томагавк". В небе над Японией Джао Да, конечно, никто не собьет; а вот где-нибудь на улице засунуть под ребро отточенный танто , или без национальных затей стрельнуть в затылок, вполне могут.
  "Ладно, в свое время я не боялся всей Императорской армии, а заодно флота, - подумал Джао Да. - Уж как-нибудь не испугаюсь их осколков!"
  И он взял курс на острова Рюкю, они же Ликейские, первую японскую территорию на его пути. Эта цепочка из 96 живописных скалистых клочков суши самой разной величины, от крошечных до очень крупных, с десятками тысяч жителей и городами, словно ожерелье протянулась на 1 200 километров от Тайваня до самого южного острова "главной" Японии - Кюсю. В годы Второй мировой архипелаг стал ареной ожесточенных боев между американскими и японскими вооруженными силами, известных как битва за Окинаву. С тех пор в прибрежных водах зарастали водорослями корпуса затопленных кораблей, берега островов усеивали разрушенные укрепления и ржавый лом войны, а равнины - братские могилы. Джао Да с печалью думал о смерти и разрушениях, которые принесли люди на эти уединенные кусочки земли в океане, но важнее ему было другое. На островах имелась неплохая сеть аэродромов, развернутых в свое время японцами для своей военной авиации. Они были существенно повреждены американскими бомбардировками, но частично восстановлены и вполне годились для приземления. Кроме того, на архипелаге царило "двоевластие". С оккупационных времен американцы сохранили там собственную администрацию, а японская префектура упрямо противопоставляла ей свое гражданское управление. Была и третья сила, выступавшая за создание на островах самостоятельного государства, но Джао Да она заботила мало. Для приземления на Рюкю летчик специально выбрал один из отдаленных от столичной Окинавы островков, где имелись только аэродром, рыбацкий поселок и маяк. Предварительное согласие местных японских властей на посадку было получено еще через консула в Мехико. Но летчику все равно нужна была двойная удача: чтобы не сцапали янки, и чтобы не зарезали японцы. Дозаправку "Крылатого кота" нужно было провести максимально быстро, застав враждебные силы врасплох, и взлететь, прежде чем они успеют отмобилизоваться. Об отдыхе и сне предстояло забыть, но после одиннадцати часов в небе над Тихим океаном Джао Да был готов и к этому.
  Японские аэродромы Джао Да тоже любил. Он немало взлетал и садился на них после "большой войны" у себя на родине. Оборудованы они были хуже американских, гораздо реже можно было встретить полосы с бетонным покрытием. Однако грунтовые ВПП японцы строили на редкость надежно. Даже если с годами их сплошь покрывала буйная зелень, приземляться на них можно было спокойно. Если не промахнешься мимо, то под шасси будет все тот же утрамбованный плотный грунт, а система дренажа и водоотводных канавок даже спустя многие годы безотказно уберет с полосы атмосферную влагу, или, проще говоря, лужи от дождя. Технических средств у япошек, в сравнение с янки, было значительно меньше, зато сказывалась азиатская культура строительного искусства, опыт который исчислялся тысячелетиями.
  Аэродром на меленьком островке, как убедился Джао Да, был именно таков, и содержался в отличном состоянии. Летчик заходил на посадку со стороны океана, специально уклонившись после взлета с Лусона на Филиппинах к востоку, чтобы не "светиться" перед американскими наблюдательными постами на архипелаге.
  - Посадку разрешаю, - неожиданно сообщил радиоузел японского аэродрома мелодичным женским голосом. - Удачного приземления.
  "Надо же, как приятно приветствует меня империя Ямато", - усмехнулся Джао Да, и перешел к снижению по глиссаде.
  На земле, возле рулежной дорожки аэродрома, уже ждали автозаправщик с цистерной и группа "аэродромных служителей". Джао Да вылез из кабины, спрыгнул с плоскости на землю и изобразил вежливый поклон по-японкски; это вычурное и нелепое движение он хорошо запомнил со времен войны.
  - Добро пожаловать на Рюкю, Джао-сан, - по-английски сказал японец в простой рабочей спецовке, на вид ровесник летчика, и без затей протянул Джао Да руку. - Я начальник аэродрома, и я же старший авиационный техник. Наш мэр просил передать извинения, что не пришел встретить кругосветного путешественника лично, ему нездоровится. Мы обслужим ваш "Пэ-сорок" как можно быстрее. А вот бухгалтер нашей общины, Ито-сан. Он оформит оплату, пока мы будем работать.
  Еще один японец средних лет слегка кивнул (поклоны здесь явно были не в обиходе) и пригласил Джао Да вовсе на американский манер:
  - Прошу за мной в оффис, мистер Джао.
  Подшитый пустой рукав бухгалтерского пиджака обнаруживал отсутствие правой руки по самое плечо. Но лицо его было обычным приветливо-скучным лицом клерка, ни тени воинственности или вызова.
  В маленьком опрятном домике, где помещались все аэродромные службы островка, однорукий счетовод провел Джао Да в маленькую контору. Напротив располагался радиоузел. За аппаратурой там сидела миловидная японка лет 35 с короткой модной стрижкой, одетая в мужские бриджи и яркий свитер. Не так представлял себе Джао Да женщин Страны восходящего солнца! Она молча улыбнулась летчику и помахала ручкой - совсем по-европейски.
  Бухгалтер предложил Джао Да отлично заваренного зеленого чая, а сам принялся за работу. Отсутствие правой руки "старшему по деньгам" не мешало, он отлично выучился писать левой, к тому же вел бухгалтерию на общепонятном английском языке. Японец скрупулезно посчитал стоимость бензина и работ, перевел для летчика цену в иенах на американские доллары и тщательно выдал сдачу - уже иенами. Пока Ито-сан выписывал квитанцию, в дверь заглянул молодой американский морячок с нашивками петти-офицера - жвачка в зубах, руки в карманах и никакого оружия. Он протянул Джао Да отпечатанный на машинке листок:
  - Сводка с нашей метеостанции, сэр. Погода олл-райт, долетите на Кюсю, как по Пятой авеню прогуляетесь!
  Не спросив разрешения, янки плюхнулся на стул, нога на ногу, налил себе чая и принялся беззаботно болтать о том, как "покуролесил в увольнении" на Окинаве. Он был развязанный, нагловатый, как настоящий американец, но вполне добродушный. Оказывается, американский пост на островке все-таки стоял и, более того, был в курсе прилета Джао Да.
  - Ваш "Пэ-сорок" заправлен на девятьсот литров, Джао-сан, - постучал в пыльное окошко начальник аэродрома. - Можете лететь дальше. Счастливого пути!
  "Это какие-то другие японцы, - несколько оторопело подумал Джао Да, когда его самолет набрал высоту, оставив позади гостеприимный островок. - Не такие, каких я видел на войне".
  Понимание пришло чуть позже, уже когда он спустился на землю "основной" Японии, встретившую воздушного путешественника очень вежливо, по-деловому и совершенно не враждебно. Японцы были те же самые. Начальник аэродрома вполне мог когда-то летать на "Зеро" и ловить в прицел зеленый И-16 китайского лейтенанта Джао Да. Бухгалтер потерял руку на фронте, быть может - в Шанхае или в Нанкине. Приветливая радистка, возможно, служила в противовоздушной обороне. Просто Джао Да встречался с ними на войне, а здесь они были у себя дома, в повседневной жизни, занятой самыми обыденными мирными делами. Здесь, а не там, они были настоящими. Если бы не война, большинство из японских солдат никогда не совершили бы тех злодеяний, от которых стонала земля Китая. Они даже не задумались бы, что способны на это. И сейчас они так же, как Джао Да, изо всех сил старались забыть о злобе и страданиях пятнадцатилетней давности.
  "Пусть прошлое будет прошлым, - с философским спокойствием заключил Джао Да и простил японцев. - Но забывать войну все-таки не надо, потому что тогда она возвращается!"
  Ему очень захотелось разыскать в Японии своего бывшего противника, "аса из асов" "Тэцу" Ивамото, с котором они в далеком 1942-м обменялись вызывающими стихотворными посланиями и ураганным встречным огнем из бортового оружия. Вместе вспомнить боевую молодость, поговорить, может быть, проложить какой-то новый путь в небе... Но поиски принесли печальную новость. Офицер авиации Императорского флота Тэцедзо Ивамото, не сумев простить себе и стране поражения, после войны принялся топить горе в алкоголе, сильно болел, и в 1955 году нашел последний приют под скромным надгробием на своем родном Хоккайдо. Рассказывали, что, уже сгорая от болезни, он сказал: "Когда я поправлюсь, буду летать снова".
  В этой жизни они так и расстались врагами.
   ***
  Советский консул в Токио как две капли воды походил на всех дипломатов, которых довелось встречать Джао Да. Он был одет в безукоризненный костюм, отлично причесан, осторожен глазами, красноречив и умел мягко обтекать острые углы.
  - Конечно, товарищ Джао, Советский Союз будет рад приветствовать вас на своей территории, - сладко проворковал он и спрятал за обаятельной улыбкой острый взгляд. - Советские люди знают вас, как большого друга нашей страны. Вам будет предоставлено всяческое техническое содействие для выполнения вашего кругосветного перелета во имя мира во всем мире. СССР является лидером всей планеты в борьбе за мир, и высоко ценит ваши усилия.
  - Я тоже высоко ценю Советский Союз и исполнен признательности, - Джао Да, в свою очередь, попытался быть дипломатом. - Будет ли мне разрешено....
  - Вашего полет должен проходить только по заранее намеченному принимающей стороной маршруту, - дипломат вежливо занял все пространство вокруг Джао Да. - Вы не должны отклоняться от него, наши воздушные и наземные службы помогут вам найти дорогу. Вас будут сопровождать советские воздушные суда самого современного класса. В местах промежуточных посадок вы проведете серию встреч с трудящимися. Чтобы облегчить вам задачу, мы заранее подготовили вам методическое пособие по вопросам и ответам. Наши компетентные товарищи всегда будут рядом с вами с целью сделать пребывание на советской территории взаимно полезным.
  - А если я не захочу... - начал было Джао Да.
  - Советский Союз высоко ценит свободу выбора, - сокрушенно вздохнул консул. - Вы можете продолжить ваш маршрут над Индийским океаном. В свете наметившихся, к нашему глубочайшему сожалению, расхождений в ряде ключевых идеологических и внешнеполитических вопросов с руководством Китайской народной республики, мы считаем своим долгом предупредить вас: воздушное пространство вашей родины для вас закрыто. Ряд весьма высокопоставленных фигур в Коммунистической партии Китая проявляют резкую враждебность к вашему начинанию.
  - Без вас знаю, что на родине меня не ждет ничего хорошего, - резко ответил Джао Да. - Наверное, вы правы, мне стоит скорректировать мой маршрут через страны Индокитая, Индию и Ближний Восток...
  Советский дипломат на единственное краткое мгновение позволил своему подлинному лицу выглянуть из-под идеальной актерской маски, и на нем летчик прочитал озабоченность, даже испуг.
  "Ага, ты заинтересован, чтобы я полетел именно по вашей территории, - решил Джао Да. - Вернее, заинтересовано твое начальство, а тебе дадут по шапке, если я откажусь".
  - Товарищ Джао, прошу вас не делать скоропалительных решений, - советский консул сменил тактику. - Ваша дружба с советской страной могла бы оказать существенное влияние на судьбу кое-кого из близких вам людей.
  - Поясните, - жестко потребовал Джао да и посмотрел на диппредставителя СССР с открытой неприязнью. Коммунисты - везде коммунисты, подумал летчик, и методы у них одинаковые. Чтобы добиться своего, они начинают шантажировать участью тех, кто тебе дорог.
  - Дело в том, что по нашим консульским каналам прошла информация от коллег из города Урумчи, Синьцзян-Уйгурского автономного округа КНР, - дипломат заговорил медовейшим голосом, с которым контрастировал его напряженный взгляд. - Ваша родная сестра, гражданка Китая Джао Хун с ее супругом подали документы на въезд на постоянное место жительства в СССР...
  Джао Да от нечаянной радости чуть не бросился обнимать этого неприятного скользкого человека. Каждая весть от единственной в этом огромной мире родной души была для него драгоценна.
  - Спасибо на добром слове, консул! Так моя сестренка наконец выскочила замуж? Давно пора было... Надеюсь, ее муж - человек хороший?
  - Этого по консульским каналам не известно, - дипломат едко прищурился, - Но доподлинно известно другое: он наполовину русский, сын дочери железнодорожника, работавшего на КВЖД , которая вышла замуж за китайца. Кроме того, он подающий большие надежды переводчик русской технической литературы на этот ваш язык... путунхуа. То и другое обстоятельство дают им с вашей сестрой основание рассчитывать на благоприятное рассмотрение их дела и помощь наших дипломатических работников... Но исключительно если и вы, товарищ Джао, подтвердите вашу дружбу и совершите перелет по советской территории. Подумайте, въезд в СССР стал бы для ваших родных спасением! В Синьцзяне, в связи с неверной политикой китайского руководства, уже начинается голод, а у вашей сестры в этом году родился ребеночек...
  - Так у меня появился племянник... или племянница! - возликовал Джао Да. - Кровь старого Джао Сэ получила новое рождение!
  Он двумя пальцами со всей возможной деликатностью взял консула за галстук и слегка потянул на себя:
  - Конечно, я обязательно продолжу свой перелет через территорию СССР! Но вот мои встречные условия, консул! Сестренка Хун с мужем и ребенком должны въехать в Советский Союз как можно скорее. С места не тронусь, пока не получу от сестры письмо со штемпелем советской почты! Маршрут моего полета мы с вашими товарищами будем разрабатывать вместе. Сопровождать меня в небе должны только советские любители авиаспорта на своих машинах. Говорить на встречах с вашими людьми я буду то, что думаю... И еще! Сообщите моему другу генералу авиации Николаю Лисицыну, что я прилетаю.
  - А кто это?
  - Не делайте вид, что не знаете. Узнайте по вашим консульским каналам. Про мою сестру же вы узнали.
  
  
  Глава 12.
   Бескрайнее советское небо.
  
   - Напомните, город Фрунзе, это столица вашей республики Киргизия? - спросил Джао Да советского консула. - Той, которая граничит с Синьцзяном?
   В последние недели китайский летчик стал постоянным гостем в советском консульстве в Токио, не давая сотрудникам загранпредставительства СССР забыть о своем обещании помочь с въездом младшей сестренки Хун. Которая, как ни удивительно, была уже совершенно взрослой женщиной, женой и матерью...
   Чтобы быть поближе к событиям, Джао Да переехал из токийского отеля в скромную гостиницу при советском торгпредстве. Так "советские товарищи" видели, что он никуда не денется, а им, в свою очередь, было некуда деться от него. Кроме того, так выходило дешевле: цены в едва поднявшейся из военного пепла новой Японии были заоблачные, а финансовые возможности летчика подходили к концу. С каждым днем улыбки сотрудников советского консульства становились все более натянутыми и достигли наконец того резинового состояния, которое Джао Да привык видеть у японцев.
   - Подождите, товарищ Джао, не так просто оформить въезд семьи граждан КНР на пэ-эм-жэ (этой тягучей аббревиатурой в СССР называлось проживание), - упрямо твердили чиновники страны социализма.
   - Сначала в СССР въедет Джао Хун с семьей, а только потом влечу я, - не менее упрямо твердил Джао Да.
   Наконец, советский консул, не скрывая облегчения наконец избавиться от назойливого визитера, а заодно и радости от выполненного "ответственного задания руководства", вручил Джао Да конверт, испятнанный почтовыми печатями. Письмо было подписано хорошо знакомым учительским подчерком сестренки. Обратный адрес Хун написала уже по-русски.
   - Вы правы, город Фрунзе - столица Киргизской Советской Социалистической республики, - ответил консул с выражением невинного мученика на гладко выбритой сытой физиономии. - Ваши родственники сейчас проживают там. Об остальном вы можете прочитать сами...
   Не скрывая радости, Джао Да поднес конверт к губам. Послание пахло бумагой, клеем, еще чем-то конторским, но для летчика сейчас не было аромата благоуханней.
   "Как давно мы с тобою общаемся одним письмом в несколько лет, сестренка, - с острым чувством вины подумал Джвао Да. - Не получилось из меня человека, который был бы опорой нашей семье... Пусть будет мне свидетелем вероучитель из рода Шакья, вина обстоятельств в этом больше, чем моя".
   Он торопливо вскрыл конверт и углубился в чтение.
   "Я рада, что наконец могу начать это послание с радостного известия, и даже с трех, - писала Хун; привычка излагать семейные новости почти изысканным литературным языком у нее сохранилась. - Главным из них для меня всегда будет то, что у меня родился сын, твой племянник, новый мужчина рода Джао. Он появился на свет крепким и выносливым, с круглой рожицей, чем очень похож на тебя и на нашего незабвенного отца, Джао Сэ. Второе известие связано с первым известием тесными узами брака. Твоя сестра, вдоволь наскучавшись в старых девах, вышла замуж. Мой муж - честный и хорошо образованный человек, а самое главное, я люблю его так, как женщина должна любить мужчину своей жизни. Тебе он обязательно понравится, когда мы встретимся. Уверенностью, что наша встреча близка, меня наполняет то, что я с семьей покинула наш бедный Урумчи и нашу несчастную страну. Я пишу тебе эти строки с советской земли, где впервые за много лет меня наполняет уверенность в будущем.
  Я обязательно расскажу тебе обо всем при встрече как можно подробнее. Мне так хочется наговориться с тобою за те почти десять лет, которые мы не виделись. Пока же я вверяю свои слова бумаге. Мы познакомились с моим будущим супругом, Юн-Цзэном, в 1956 году. Он был переводчиком с русского языка во Внешнеторговом институте в Сиане, а я перебралась туда из нашего степного Урумчи, чтобы найти работу. В Сианем меня никто не знал, и надо мной не довлело проклятие "буржуазного происхождения". Мой супруг очень хорошо владеет иностранными языками. Хочу с гордостью сказать, что ему принадлежат переводы на китайский язык с русского многих учебников - по высшей математике, машиностроению, другим дисциплинам, по которым занимаются наши студенты. Русский язык для него родной, его мать была русской, дочкой инженера, много лет, еще с царских времен, работавшего на Китайско-восточной железной дороге. Она вышла замуж за китайца из богатой и знатной шанхайской семьи, который увез ее к себе. Русский язык мой супруг впитал с любовью матери, которая умерла в его раннем детстве. Английский он хорошо знает потому, что с девяти лет воспитывался в знаменитом тогда Американском интернате в Шанхае. После окончания интерната он продолжил образование в институте в городе Далянь, и там в совершенстве овладел техническим переводом.
   Наше знакомство произошло при весьма романтических обстоятельствах, и мне особенно дорого, что мы встретились на танцах. Раненая нога и иные обстоятельства закрыли мне путь на балетную сцену, но я до сих пор очень люблю танцевать! Уже тогда к нашим с ним отношениям очень враждебно отнеслось разнообразное начальство. После того, как в 1956 году произошло обострение отношений между СССР и Китаем, последователи Мао начали с подозрением смотреть на всех, в чьих жилах текла русская кровь. Меня за связь с "нежелательным полурусским" даже отправили на год в деревню на "перевоспитание", то есть на тяжелые сельские работы. "Товарищи" не знали, что после войны и всех перенесенных лишений мне было не привыкать трудиться руками. Мой будущий муж благородно поддерживал меня всем, чем мог, и каждую неделю вырывался проведать меня из города. Наша любовь оказалась сильнее политики! Тогда и я приняла решение поехать в СССР, понимая, что в Китае нам уже не дадут спокойно жить и работать. Я рассказала о своих планах мужу, и он полностью поддержал меня.
  В нашей злополучной стране сейчас в разгаре так называемая "вторая волна революции". Собрания делались все более длительными и многочисленными, занимали зачастую и выходной день. Постоянной повесткой были "критика и самокритика", та самая пресловутая "сдача грехов". Кроме того, приходилось ежемесячно выдерживать экзамен на знание "политической ситуации", штудируя для этого центральные газеты. Мне кажется, недостаток продуктов и товаров, который все больше чувствуется в Китае, стал следствием этих непрерывных заседаний. Они не оставляют людям времени нормально работать. Особенно это чувствовалось в селе, где собрание идет за собранием. При этом председатели постоянно рапортовали наверх о своих воображаемых успехах. Когда же приходило время сдавать государству продукцию, которой оказывалось гораздо меньше "доложенной", то приходилось отдавать последнее. Людям после этого было просто нечего есть.
   После того, как окончился срок моей ссылки в деревню, мы с будущим мужем вынуждены были уезжать уже из Сианя, где нас считали "неблагонадежными". В 1958 году мы вернулись в Урумчи, где нам снова удалось устроиться на работу в Проектный институт. Партийных активистов всегда хватало, а вот в хороших специалистах чувствовался недостаток, но надо же кому-то было работать! В Урумчи состоялась наша свадьба. Предварительно нас заставили сдать анализ на совместимость групп крови. Таково распоряжение председателя Мао. Считается, что только при совместимых группах крови родятся здоровые дети, иначе в заключении брака отказывают. Лично мне это очень напоминает евгенику, которую практиковали нацисты. К счастью, наши группы крови сложились благополучно. Наконец нам разрешили пожениться. Это была типичная для нашего времени "коммунистическая свадьба" - на столах, накрытых по такому случаю в Проектном институте, были только арбузные семечки, дешевые конфеты и чай, зато за столом - все ученые и партийные. Ничего более серьезного мы не могли себе позволить, чтобы не прослыть "растратчиками"... Но мы все равно были очень счастливы!
  В этом году у меня родился сын. В связи с этим на меня пролился дождь благодеяний, которыми председатель Мао осыпает каждую молодую семью после появления ребенка. Мне полагалось 56 дней декретного отпуска после рождения ребенка. Нужно признать, что нам, как молодоженам, государство сразу дало комнату и кое-какую мебель: кровать, стол, два стула и шкафчик для книг. Мы получили жилье в одноэтажном общежитии барачного типа, построенном сразу позади здания Проектного института. Там мы с супругом и жили.
  На нашего сына мы получали продуктовый паек, но он был очень скудным. В месяц на ребенка давали 3 килограмма муки, полкило печенья, полкило сахара, 250 грамм масла и 250 грамм "мясных продуктов". Этого было явно недостаточно. Взрослым полагалось по талонам гораздо меньше, а некоторые продукты, например, сахар, можно было получить, только представив справку от врача, что они тебе "необходимы для жизни". Питались мы преимущественно в столовой Проектного института. Там за один талончик на питание давали маленькую легонькую пампушку и чашку какой-то бурды, голод был нашим постоянным спутником. Из-за недостатка питания мой маленький сын часто болел - корью, воспалением легких, желтухой. Я должна была сидеть с ним, пропускала работу, что вызывало "резкую критику партийных товарищей". Меня снова и снова обвиняли в пренебрежении "общественными интересами ради личных". Сразу вспомнили и мое "капиталистическое происхождение", упрекали даже моими простенькими ситцевыми платьями, "товарищам" это казалось "роскошным образом жизни". Наша жизнь в Китае стала невыносимой, а жизнь ребенка и вовсе была под угрозой. Так что мы с мужем твердо нацелились на выезд в СССР.
   Наш выезд в СССР, между тем, столкнулся с серьезными проблемами. На работе меня предупредили - меня вызывают на собрание нашего отдела, на котором меня за мои намерения будут "разоблачать" как "предателя родины". Я обратилась за советом к своему супругу. И он сказал мне: "Будем бить наших недоброжелателей их собственным оружием! Ты газеты читаешь? Тогда должна помнить, что глава Госсовета КНР Чжоу Эньлай заявил: члены семей граждан иностранного происхождения не должны ни в чем обвиняться".
   Приняв наставления мужа, я пришла на собрание, встала и твердо заявила, что они не имеют право судить нас, так как таков приказ главы Госсовета КНР. И мои недоброжелатели, что называется, проглотили язык. Моего мужа маоисты тоже мучили постоянными собраниями и обвинениями в течение двух недель. Доходило до абсурда. Ему ставили в вину, в частности, что он позволил мне просидеть дома после рождения сына три месяца вместо положенных 56 дней декретного отпуска - маоисты увидели в этом "индивидуализм и пренебрежение интересами государства". Ему предъявили восемь пунктов обвинений, и в конечном итоге сказали: "Если любишь родину - оставайся в Китае строить коммунизм". На это мой супруг твердо ответил: "Жену и сына я люблю больше, вы меня не удержите". Тогда ему повесили ярлык "изменника", но, что удивительно, оставили в покое. Вскоре после этого мы получили разрешение на выезд из Китая в СССР.
   И вот мне с мужем и с маленьким сыном удалось выехать в Советский Союз, в город Фрунзе. Жизнь в СССР кажется нам очень простой по сравнению с играми Председателя Мао в Китае. Первое время я не могла нарадоваться тому, что нет постоянных собраний с "критикой" и "саморазоблачениями". Положение с продуктами здесь гораздо лучше. Я не преувеличиваю, что чувствую себя здесь очень свободной, и только удивляюсь, что советские граждане жалуются на жизнь, не понимая своего счастья!
   Пока нам с мужем приходится трудиться на заводе, но я не оставляла мечты устроить моего мужа, как высококлассного китайско-русского переводчика, на работу по специальности в Москву. Недавно я написала письмо в Гостелерадио СССР, рассказав в нем, что мой муж владеет в совершенстве русским языком, пекинским и шанхайскими диалектами китайского языка, и, кроме того, отлично знает английский..."
   Прочитав восторженные строчки Хун о жизни в СССР, Джао Да испытал двойственное чувство. Конечно, хорошо, что сестра с семьей вырвались из цепких лап Председателя Мао, он все равно не дал бы им жизни. Но, с другой стороны, Советский Союз представал в ее изображении какой-то страной абсолютного благополучия, чем-то вроде сказочной Шамбалы. Сестренка осталась собой: воспитанная советскими учителями, она была влюблена в Страну Советов еще с детства. Не стало бы слишком болезненным для нее постижение истины, когда пройдет первый восторг на новом месте! Или она понимает все и сама, просто написала эти слова не под диктовку специально для Джао Да, чтобы заманить в СССР и его?
   Неприятные раздумья Джао Да прервал советский консульский работник, вошедший с телеграфной лентой в руках:
   - Товарищ Джао, для вас получено еще одно сообщение с приглашением из Советского Союза, телеграмма...
   - И от кого же, не иначе от самого товарища Хрущева?
   - Нет, позвольте я лучше зачитаю. "Прилетай в Москву зпат друг тчк Встречу зпт отметим тчк Замкомандующего Московским округом ПВО генерал-лейтенант Николай Лисицын тчк".
   Джао Да помолчал, задумчиво глядя в бледное небо через плохо вымытое оконное стекло советского консульства.
   - Мой полет в СССР предопределен кармой, и будь что будет, - сказал он.
   ***
   Серебристый Кертисс Р-40 "Томагавк", несущий эмблему "Крылатого кота", опознавательные знаки Республики Куба и китайского летчика Джао Да, взлетел с аэродрома на северном острове Японии Хоккайдо и взял курс на северо-запад, в советское воздушное пространство. Начался самый занимательный этап кругосветного полета, о котором наш герой многие годы спустя неизменно вспоминал с улыбкой - теплой и слегка ироничной.
   Перелет через территорию СССР очень сильно отличался от пройденного им до сих пор воздушного пути по окружности Земли. Это стало ясно с первых промежуточных приземлений, с первого знакомства с советскими воздушными и аэродромными службами, с первых встреч с советскими людьми. Раньше Джао Да видел живой, но довольно отстраненный интерес к своему отчаянному предприятию, искреннюю, но эпизодическую помощь братьев-авиаторов; но он сам выбирал курс и шел по нему. В СССР китайского летчика открыто "вели". Но вели с такой дружеской заботой, с таким неподдельным сердечным участием, по такому занимательному маршруту и настолько мастерски с точки теории и практики авиации, что обижаться на эту опеку не приходилось. К тому же, что там говорил неистощимый на русские пословицы и поговорки Ко-ля Ли Си-Цын? - "Дома хозяин - барин!". "Баре" это что-то вроде русских мандаринов, знал Джао Да, их по идее должна была уничтожить Октябрьская революция... Но "свято место пусто не бывает", гласила еще одна пословица, и новых "бар" встречалось в СССР немало.
   Однако первым, на что китайский летчик сразу с одобрением обратил внимание, была четкая и регулярная организация воздушного движения в советском небе. Пожалуй, даже в США, где авиация была развита несколько лучше, такого порядка в небе не было; в основном неразбериха происходила за океаном из-за хаотических перелетов многочисленных малых и средних бортов, которым и Федеральное управление авиации не указ. В СССР все крылатые суда двигались по отведенным воздушным коридорам и согласно указанному расписанию, поддерживали радиосвязь между собою, а также с пунктами взлета-посадки. На страже порядка в небесном траффике стояли хорошо отлаженные диспетчерские службы, как регулировщики на оживленных перекрестках. Гражданская авиация, для удобства представленная единственной мега-авиакомпанией, охватывавшей и территорию всей страны, и международные рейсы, не тормозилась в развитии мелкими дрязгами и каверзами конкуренции. ВВС СССР четко придерживались своих маршрутов патрулирования и районов проведения учебных полетов. С путями гражданских самолетов они практически не пересекались, благо простора было хоть отбавляй! Учебная и спортивная авиация, объединенная вокруг всесоюзной полу-гражданской и полу-военной структуры ДОСААФ, располагала собственной технической базой, своим парком машин самых разных классов и аэродромами, зачастую, эксплуатируемыми только ей. Именно с представителями этой очень многослойной и непростой, как и все в Советском Союзе, организации Джао Да приходилось чаще всего иметь дело. Несшие окраску ДОСААФ Як-18, которые китайский летчик помнил еще ночными бомбардировщиками Корейской войны, и Ан-2, внушительные и массивные бипланы новой конструкции, наследники незабвенного У-2 и По-2, провожали "Крылатого кота" с аэродрома на аэродром. Карты полетов и метеосводки были всегда подготовлены советскими специалистами так, что держать курс по ним было истинным наслаждением - сказывалось военно-воздушное прошлое большинства инструкторов и руководителей ДОСААФ.
  Однако острому и критичному взгляду Джао Да сразу становились заметны и некоторые "сугубо-политические" моменты. Маршруты его перелетов по советской территории были проложены так, чтобы внизу взгляду воздушного гостя открывались бескрайние живописные просторы. Масштабы их потрясали почти так же, как масштабы промышленных строек, над которыми тоже частенько пролегал курс. Однако почти никогда не было заметно объектов военного назначения, следов разрухи и неустройства, пресловутых сибирских лагерей для заключенных. Джао Да был недостаточно наивен, чтобы поверить, что в Советском Союзе не имеется того, другого и третьего.
   В противовес "рафинированной" картине внизу, большое удовольствие доставляли китайскому летчику встречи с людьми, особенно с молодыми ребятами, постигавшими летное искусство в ДОСААФ и летных училищах. Джао Да с радостью видел в этих мальчишках такое же страстное и смелое стремление к небу, тот же азарт к преодолению пределов, которые в юности отличали его самого. "Пока в молодости не остыла искренняя любовь к небу, профессия летчика никогда не превратится в просто ремесло, - думал Джао Да. - Она останется искусством, как ей и должно!"
   Советская публика очень живо интересовалась революцией на Кубе. Почти на каждой встрече Джао Да просили рассказать о Фиделе Кастро. Предводитель кубинских "барбудос" был для советских граждан чем-то вроде "поп-звезды" для американцев, или сказочного персонажа. Нередко звучал вопрос: "А вторая часть его фамилии, "Рус", не значит ли, что предок Фиделя был из наших моряков?"
   - Вынужден огорчить вас, товарищи, - отвечал Джао Да. - Фамилия моего друга Фиделя, это просто фамилия. Что же до русского предка, то сам он никогда не рассказывал. Но, судя по некоторым чертам характера... Не исключено!
   Ответом всякий раз были бурные аплодисменты. Аплодировать в СССР вообще любили, и залпы энергичных хлопков в ладоши раздавались по любому официальному поводу.
   А вот про войну в Корее, казалось бы, совсем недавнюю и куда теснее прикоснувшуюся к судьбам советских людей (тысячи сражались там, сотни погибли!), в СССР почти не знали. Внимательные мужчины в штатских пиджаках, которые повсеместно сопровождали Джао Да от имени самого секретного из советских секретов, самого страшного из советских страхов, именовавшегося "ка-гэ-бэ", вежливо предупредили:
   - Тема войны на Корейском полуострове не приветствуется, товарищ Джао. По некоторым событиям там действует государственная тайна.
   Однако потом, во время одного из банкетов у "местного партийного и советского руководства", которые тоже нередко случались по пути следования Джао Да, один из этих "пиджаков", подвыпив, сам стал рассказывать анекдоты о "корейском летчики Ли Си Цине". Слушатели от души смеялись с явным знанием дела. Из этого эпизода Джао Да вынес два заключения о советской жизни. Первое: "государственная тайна" здесь не такая уж тайна, если говорить вполголоса и среди "своих". И второе: его русский друг Николай Лисицын уже превратился в легендарную фигуру. В СССР вообще было очень много "легендарного": крейсер "Аврора", герои Октябрьской революции, Первая Конная, летчик Валерий Чкалов, летчица Марина Раскова, танк Т-34, Днепрогэс, Сталинградский тракторный... Теперь, похоже, скромному китайскому воздушному путешественнику тоже выпадал шанс отнестись к этому "пантеону".
   Репортеры областных многотиражек активно способствовали тому, что серебристые крылья "Крылатого кота" приобретали с каждым перелетом бронзовую монументальность. В отличие от своих коллег из Азии и Америки, журналисты в СССР были лучше воспитаны, никогда не лезли с вопросами, отталкивая друг друга, а задавали все строго по протоколу, с заискивающей оглядкой на "пиджаков". Чтобы сделать фотографию Джао Да, его самолета, или их обоих, они всегда спрашивали двойного позволения - сначала у "сопровождающих товарищей", затем у самого летчика. Имелось только одно досадное обстоятельство: писали они потом совершенно не то, что говорил им Джао Да.
  ***
   Опыт Джао Да в международных политических играх до сей поры сводился к тому, что он со своим самолетом занимал на их шахматной доске положение где-то между "слоном" (он же "офицер", что символично!) и "конем". Подчиняясь воле одного из сошедшихся в матче за мировое господство гроссмейстеров, он маневрировал и наносил удары по таким же фигурам неприятельского цвета. С момента прилета в СССР Джао Да оценивал свой статус примерно на уровне "ладьи", или "туры". Здесь он выполнял прямолинейные проходы из конца в конец поля, расчерченного клетками меридианов, и опять по чужой воле. Китайский летчик хорошо понимал заинтересованность советской стороны в его крылатой фигуре. Международный воздушный путешественник, летающий по стране, повышал престиж СССР в "джентльменском клубе" великих держав. Советский Союз относился к этой условной категории с серьезностью, присущей только новичкам; завсегдатаи, типа США или Великобритании, легко позволяли себе "неджентльменское" поведение.
   Однако, как истинная страна-джентльмен, СССР не только требовал, но и давал взамен. Под предлогом посещения союзных республик, здешние вершители судеб милостиво позволили Джао Да направить воздушный бег "Крылатого кота" из необъятной Сибири в столицу советской Киргизии город Фрунзе и навестить сестренку Хун, самого близкого ему по крови и родству человека во вселенной. Хотя с замужеством сестры и рождением ее ребенка количество родных у летчика резко пошло на взлет.
   Республики советской Средней Азии, Казахстан и Киргизия, очень напомнили Джао Да край его юности - Уйгуристан. Не столько безбрежием степей, сменявшимся серыми крепями горных цепей, и не только понятным для него с юности языком жителей (в китайском Синьцзяне издревле проживали этнические казахи и киргизы). Скорее самобытным смешением приобретенной цивилизации и вольной дикости, встречавшимся здесь на каждом шагу. Но здешние большие города, почти все из которых выросли на этих просторах в советское время, совместными усилиями вольнонаемных, ссыльных и осужденных переселенцев из России, производили впечатление гораздо более развитых и благоустроенных, чем в китайском Синьцзяне. Сравнение с родиной Джао Да было явно в пользу Советского Союза. Как и в отношении сети аэродромов, содержавшихся в советской Средней Азии в хорошем состоянии, особенно по сравнению с полузаброшенными площадками по ту сторону границы.
   Конечно, увидеться с сестрой и ее семьей наедине Джао Да никто не позволил. С аэродрома его помчал по улицам города Фрунзе кортеж из четырех ведомственных легковых автомобилей. В их пропахшие бензином и кожзаменителем солоны плотно поместились четверо мордатых водителей, несколько человек местного "партийного и советского руководства" (про себя Джао Де величал их: "советские чиновники"), примерно столько же "пиджаков", корреспондент и фотограф городской газеты, немаленький по объему чин из здешнего ДОСААФ (по весу и габаритам, под него лучше было сразу подавать биплан Ан-2 или вертолет Ми-4), а еще зачем-то делегация "активистов" с какого-то завода. Когда кортеж был готов тронуться в путь без Джао Да, летчик тщетно понадеялся, что про него наконец забыли. Он был достаточно уверен в своих знаниях русского языка и общетюркских слов, чтобы рассчитывать самому найти дорогу к дому сестры по обратному адресу на конверте. Однако задняя машина в последний момент затормозила, из нее выпрыгнул перепуганный "пиджак": "Китайского товарища летчика, его самого оставили!!". После этого толстого ДОСААФовца, невзирая на его протесты, высадили, а Джао Да запихнули на его место.
   Местом жительства сестры с семьей оказалось новое кирпичное семейное общежитие какого-то завода. Там они занимали опрятную, но очень небольшую комнатку на этаже, где, как соты в пчелином улье, помещались десятка два точно таких же "ячеек советского общества". Кухня и туалетные помещения полагались общие на всех. С таким социализмом в быту приходилось мириться, в Советском Союзе существовали серьезные проблемы с жильем. Это была, конечно, не Америка, где даже очень бедная семья могла рассчитывать на собственный домишко, но все же лучше, чем кубинские "бохио" с удобствами на улице.
   Хун, которую Джао Да запомнил миниатюрной стройной девушкой, танцовщицей агитбригады Народно-освободительной армии и без пяти минут звездой сцены, за прошедшие годы превратилась в коренастую женщину с привыкшими к работе крепкими руками и подернутыми ранней сединой волосами. Только знакомые милые черты лица и хромота от боевого ранения роднили ее с прежней повзрослевшей маленькой сестренкой. Еще ее светлая улыбка и искрящиеся радостью глаза показались Джао Да совершенно такими же, как когда она со стайкой учениц встречал его на вокзале в Урумчи с "большой войны". Сестра протянула Джао Да маленького, словно живая куколка, ребенка, одетого не только добротно, но и на удивление нарядно - в СССР вообще были очень хорошие вещи для детей.
   - Дорогой братишка, вот мой сын! - были ее первые слова. - Дэ-Чун, Рожденный Весною!
   Бережно взяв на руки крошечного племянника, Джао Да внезапно почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Точно так же их отец, мудрый Джао Сэ, пусть пребудет он в мире, когда-то передал ему маленькую, спеленатую в кокон сестричку: "Это твоя сестра, имя ей - Хун". Род Джао продолжится в мире! Целуя румяные щечки младенца, Джао Да незаметно вытер об его мягкую шапочку сначала один глаз, а затем второй. Нечего советским товарищам смотреть на его слезы.
   - Какая ты стала взрослая, моя маленькая сестренка! И все такая же красивая...
   - Товарищ Джао Хун - передовица производства на Фрунзенском машиностроительном заводе, одна из лучших заготовщиц предприятия, - с важным видом рассказывал, между тем, советский руководящий товарищ; он явно чувствовал главным действующим лицом себя. - Фрунзенский горком КПСС рекомендовал ее руководству предприятия как нашего иностранного товарища, верного идеалам марксизма-ленинизма. Теперь она висит на доске почета рядом со своим мужем, он знатный фрезеровщик предприятия, и тоже там висит...
   "Ну и фразеологические обороты у советских чиновников, - усмехнулся про себя Джао Да. - И понятно, почему с нами поехала делегация от завода".
   Муж Хун, которому, если верить партийному чину, следовало сейчас где-то висеть, в это время скромно предстоял фотографу. Он сразу расположил Джао Да к себе: очень высокий, худощавый, с тонким лицом, которым он больше походил на русского, чем на китайца. Сдержанной и исполненной глубокого достоинства манерой держаться, он напомнил летчику китайскую интеллигенцию старой школы. Подобно ей, он не чуждался никакой работы и спокойно шел трудиться на завод, принимая путь кармы с твердостью. Примерно так Джао Да всегда представлял себе идеального мужа для своей непутевой сестрички, хотя втайне опасался, что она выскочит за какого-нибудь фанатичного комиссара.
   - Вот мой любимый, его китайское имя - Юн-Цзэн, но я называю его по-русски, Гриша, - сестричка Хун нежно приникла к плечу мужа, до которого она едва доставала макушкой.
   Джао Да едва успел перемолвиться со своим новообретенным зятем несколькими фразами, когда того взяли в оборот активисты завода и нарочито громко, чтобы услышали "товарищи из горкома", стали обсуждать социалистические обязательства. Однако летчик был доволен, что сам оказался только поводом, чтобы здешние власти обратили внимание на достижения его родных. Улучив момент, когда никто не торчал у него за спиной, Джао Да тихонько спросил у Хун:
   - Как тебе живется здесь, сестренка? Только по-настоящему, без всяких горкомов и досок почета.
   - У меня есть семья, муж и ребенок, - очень серьезно ответила она, укачивая заплакавшего малыша. - Это важнее всего. Рано или поздно понимаешь, что нельзя постоянно тянуться за мечтой. Пора остановиться и обрести свой дом.
   - У меня тоже есть дом, - заметил Джао Да. - Небо и весь мир.
   - Значит та несчастная идиотка, которая полюбит тебя и родит тебе детей, обречена жить в воздушном замке, мой летучий братик! - язычок у Хун остался по-прежнему острым.
   ***
   Пара серебристых МиГов с красными звездами на стреловидных крыльях пронеслась в опасной близости от самолета Джао Да. Они изрядно тряхнули его старый Р-40 мощной реактивной струей и потерялись из вида. Советские летчики досконально повторили главную ошибку Корейской войны: не сопоставили скорость своих реактивных машин с темпом поршневой эпохи, в котором двигался к столице СССР "Крылатый кот".
   Джао Да специально взлетел перед рассветом с Сталинградского аэродрома ДОСААФ, не ставя в известность никого из "пиджаков" или "чиновников", отсыпавшихся после вчерашнего банкета. Ему хотелось, чтобы на главном отрезке своего полета в советском небе, на этих девятистах километрах, которые отделяли его от Москвы, никто не мешал ему в небе мелочной и досадливой опекой. Он лег на курс к городу, о котором знали в любом уголке земли, и который с не меньшим основанием, чем Париж, можно было назвать "столицей мира". Летчику хотелось снизиться и заложить круг почета над его парадными проспектами и рабочими окраинами, каскадом фигур высшего пилотажа заставить жителей советской столицы забыть о заботах и уставиться в синеву, пролететь над легендарной Красной площадью и отдать летное приветствие покачиванием крыльев рубиновым звездам на башнях Кремля... Не без задней мысли показать своему высоко залетевшему в чинах, но приземлившемуся за письменным столом другу и наставнику Николаю Лисицыну, что Джао Да еще не постарел!
   Разумеется, не постарел. И даже не повзрослел. Джао Да понял, что его легкомысленные планы воздушного шоу над советской столицей были полным мальчишеством, когда в шлемофоне раздался настороженный голос радиооператора Московского округа ПВО:
   - Неопознанный винтовой самолет, вы нарушили воздушное пространство Москвы. Назовите себя и следуйте на посадку...
   Джао Да попытался представиться и объясниться - он иностранный пилот, совершаю кругосветный перелет во имя мира, и все такое. Но добился он только того, что радист на земле перешел на плохой английский. Язык предполагаемого противника советские офицеры честно учили, но плохо выучивали...
   - Наши истребители сопроводят вас на посадку. Не уклоняйтесь, или вы будете сбиты.
   "Ага, собьете вы меня, недоучки", - буркнул Джао Да, злой в первую очередь на себя за непростительную глупость, когда пара советских истребителей снова пронеслась где-то в недоступной высоте, явно потеряв на него визуальный контакт.
   - Ведущий МиГ, я на высоте трех с половиной тысяч, 70 градусов к востоку от вас, - по рации Джао Да начал наводить ведущего пары не особенно ловких советских истребителей; по-русски он говорил намного лучше, чем тот радист по-английски. - Покажите, куда там мне садиться.
   - Вижу вас! - радостно воскликнул советский пилот, судя по голосу, совсем молодой парень. - Ждите, мы сейчас!
   МиГи свалились сверху, пикируя, как на цель, и снова проскочили мимо на своей бешеной скорости. На этот раз они обрушили на злополучный Кертисс Р-40 китайского летчика такой мощный удар реактивной струи, что он сорвался в штопор. Скрипя зубами, Джао Да вывел машину в ровный полет через полтора витка, потеряв не более пятисот метров. В свои сорок четыре года на истребителе начала Второй мировой он был лучше, чем эти молодые пижоны на современных машинах! Но это мало утешало.
   - Вы целы? - голос советского пилота звучал довольно ошарашенно. - Я извиняюсь... Никак не можем к вам подстроиться...
   - МиГи, слушай меня, вам надо замедлиться до моего уровня. РУД на малый, приборную скорость на пятьсот и выпустите тормозные щитки! - процедил Джао Да; он еще вынужден был работать летным инструктором для этих птенцов, которых подняли ему на перехват. - Ищите контакт сами, вы ушли эшелоном ниже меня, не вижу вас... Особенно не сближайтесь! Каждый раз вы лупите меня своей струей, как дубиной!
   - Вас понял... Ага, вижу вас снова!
   - Кто вас только летать учил, МиГи?!
   - Сам товарищ генерал-лейтенант Лисицын!
   - Меня он учил лучше...
   На этот раз советские истребители выполнили сближение вполне толково. Они сверху взяли самолет Джао Да "в полу-коробочку" и стали теснить к земле, своим курсом указывая ему направление. Приходилось признать: кое-что молодые советские летчики все-таки умели... Но, если бы выбор был за Джао Да, в бой бы он их не выпустил: воздушная война не оставит времени на "раскачку"!
   Внизу, словно рассыпанные кубики, мелькнули подмосковные деревеньки, бурые квадраты сжатых колхозных полей, заблестело какое-то водохранилище или озерцо. Кажется, где-то на самом горизонте Джао Да успел различить далекие городские кварталы. Москва, в которую не так-то легко попасть воздушному гостю! А затем показалась взлетно-посадочная полоса. Джао Да шел на посадку с тяжелым сердцем. Теперь он понимал, насколько безответственно злоупотребил доверием принимающей советской стороны; предстояло выяснить, как сильно она обиделась.
   Советские военные с голубыми авиационными петлицами на шинелях, перетянутые портупеями с пистолетными кобурами, встретили "воздушного нарушителя", едва его самолет, следуя за защитным ГАЗиком, вырулил на стоянку. Они вели себя сдержанно, но настороженно. Принимать никаких объяснений они не стали, а препроводили в дежурное помещение и усадили на стул в углу. Напротив встал безмолвный часовой с красной повязкой на рукаве.
   - Ожидайте, - неопределенно бросил немолодой старший офицер с двумя просветами и большими звездами на погонах, и вышел.
   Вот я и опять под арестом, подумал Джао Да, и винить остается только себя.
   Однако, в отличие от всех предыдущих заключений китайского летчика, это продлилось совсем недолго.
   Неподалеку рассерженно загрохотал знакомый с юности раскатистый бас. Прежде, чем Джао Да успел обрадоваться, в дежурное помещение, пыхтя, как паровоз, ворвался русский друг Коля Лисицын. Его раздавшаяся вширь физиономия под генеральской фуражкой с небесно-голубым авиационным околышем была багровой от злости, а обозначившееся под кителем окладистое "штабное" пузо угрожающе тряслось.
   - Ты что, хороняка, карьеру мою закопать вздумал?! - взревел он и набросился на Джао Да как разъяренный вепрь. - Ты куда через периметр ПВО поперся, Да-Нет, совсем мозги прогадил?!
   Он сграбастал Джао Да за ворот, оторвал от стула, приподнял до уровня своей злой рожи, несколько раз встряхнул и вернул обратно на стул.
   - Я тоже рад тебя видеть, друг Ко-ля, - пробормотал помятый Джао Да.
   - Пошел ты, Да-Нет, мне еще тебя от КГБ отмазывать! - зло бросил генерал Лисицын.
   Медвежьей походкой он шагнул к столу дежурного, опрокинул графин с водой в стакан, половину расплескал, а вторую выпил залпом, от чего на его толстой, как бревно, шее судорожно подпрыгнул сизо-выбритый кадык.
   - Старлей, лужа на полу, пусть вытрут! - рявкнул он на стоявшего по строевой стойке смирно офицера с красной повязкой, однако потом повернулся к Джао Да, уже более похожий на человека.
   - Ты вообще понимаешь, что творишь, дурень ты китайский? - Николай Лисицын постукал себя костяшками по лбу; генеральский череп отозвался пустым гулким звуком. - Это тебе не Нью-Йорк, над которым кто хочет, тот и летает, и не Гавана, которую полтора зенитных пулемета охраняют! Это Москва, ты вдумайся, Москва!! Столица нашей советской Родины! Сюда так просто не прилетишь! У нас тут в округе такие силы ПВО - муха злонамеренная не проскочит...
   - Ко-ля, я не злонамеренная муха, - робко вставил слово Джао Да. - Я думал только пролететь над вашей столицей в знак уважения, и покрутить для москвичей пилотаж... Меня же ваши никуда не пускали!
   - И правильно сделали! - Генерал Лисицын раздраженно снял фуражку и принялся вытирать вспотевший лоб большим носовым платком в цветочек. - Это советское воздушное пространство, мы здесь всяких-разных не приветствуем! Скажи спасибо, что я чего-то подобного от тебя ожидал, быстро среагировал... Слава Богу, командующий округом мне друг, фрицев с ним вместе когда-то сбивали. А то запустили бы по тебе "летающий телеграфный столб" - пиши пропало. Остались бы от твоего "Пэ-сорокового" только клочья дюралюминия по всей Московской области!
   - Что у вас за такие опасные телеграфные столбы летают? - прищурился Джао Да; он хорошо знал своего русского друга, и чувствовал, что "заряд злости" прошел, и все теперь снова будет хорошо.
   Генерал Лисицын едва заметно шевельнул пальцем в сторону двери: дежурного офицера и солдата с тряпкой, вытиравшего воду с пола, выдуло командным ветром.
   - Мы так называем наше новейшее оружие, - с довольным видом сказал он. - Секретное! Но тебе скажу. Зенитные ракеты! Обеспечивают два кольца ПВО вокруг столицы нашей Родины, гарантируют отражение массированного налета авиации противника силами до 1 200 самолетов! Разумеется, только вместе с моими истребительными полками...
   - Если у тебя все истребители такие, как те ребята, которых подняли на меня, они ничего не гарантируют, - грустно заметил Джао Да. - В воздушном бою их собьют в первую минуту. Только не наказывай их! Их надо доучивать...
   - Еще чего! - отмахнулся генерал Лисицын. - Незачем из каждого летчика 2-го класса аса создавать. Мы делаем ставку на массовое применение истребительной авиации и боевые качества наших машин! Кстати, как тебе новые "ястребки"? Это дальнейшая модернизация наших корейских машин, МиГ-17!
   - Скоростные, - согласился Джао Да. - Может быть, я устарел, но ты меня не переубедишь. Все решают личные качества летчика!
   - Ладно, поспорим в ресторане, а заодно и встречу отметим, - Николай Лисицын приосанился и сразу как-то помолодел. - Время, конечно, ранее, но у меня от тебя, хороняка, в глотке пересохло. Могу позволить себе расслабиться, генерал я, или нет?!
   - Ты генерал, - согласился Джао Да. - И твои золотые погоны с шитыми зигзагами нравятся мне больше, чем звезды на воротнике у моего безвременно ушедшего из мира друга Клэра Ли Шенно, или петлицы с галунами, как были у старого Чана.
   Николай Лисицын самодовольно ухмыльнулся и расправил мясистые плечи. В своем новом образе он очевидно нравился себе и наслаждался обретенным положением.
   Когда они садились в генеральский лакированный ГАЗ-12 (по мнению Джао Да, этот автомобиль все-таки уступал изделиям американского автопрома в роскоши), генерал Лисицын жестом подозвал уже знакомого немолодого офицера с двумя просветами на погонах.
   - Степан Петрович, озаботься, - сказал ему Лисицын как бы по-дружески, но не предусматривающим выражений тоном. - Оформи пролет нашего иностранного гостя по всей форме. Ты знаешь как. Никакого ЧП не было, уразумел?
   - Сделаю, Николай Фомич, будьте надежны.
   - Ко-ля, а что такое "чэ-пэ"? - спросил Джао Да, когда автомобиль мчался по подмосковному шоссе, к удивлению, довольно неплохому. - Вы, советские, очень любите разные сокращения...
   - ЧП в масштабах моей жизни - это ты, Да-Нет!
   ***
   Генеральский автомобиль с китайским гостем и самим хозяином на просторном заднем сиденье и мордатым старшиной за рулем катился по красавице-Москве.
   - Не плющи о стекло твой плоский нос, Да-Нет, - засмеялся Николай Лисицын.
   Джао Да действительно почти прижался лицом к окну, с восхищением глядя на пролетавшие мимо городские кварталы.
   - Мне нравится твоя Москва, Ко-ля, - сказал он. - Она очень красивая.
   - Не вижу ничего красивого, - с притворным пренебрежением отмахнулся генерал, которому, на самом деле, было приятно это слышать. - Типовая застройка, фабрично-заводские хулиганские окраины... "Хрущобы", мы их называем, по имени нашего генерального секретаря и председателя президиума. Он завел моду собирать дома из блоков. А вот, смотри, "сталинки"! Эти кирпичные, посолиднее, их еще при Усатом ставили!
   Джао Да провожал взглядом почти правильные ряды четырех-пяти-этажек, заботливо обсаженных тоненькими голыми деревцами, заводские трубы, неизбежные заборы и много, очень много новых строек.
   - Москва молодеет, а не стареет! - заключил он.
   - Строимся много, - не скрывая гордости, ответил генерал Лисицын, словно он сам был строителем. - Расселяем бараки, общаги. Пора народу дух перевести, жизнь почувствовать... Набедовались с войны! Миллионы людей обеспечить жилплощадью надо! Сколько трудящихся в Москве, бездельников тоже пруд-пруди... Вон, смотри, утренняя смена давно началась, а они по улицам шатаются, милиции на них нет!
   Рабочая окраина осталась позади, и машина покатилась по широкому проспекту, тщательно присыпанному песком от гололеда. Вместительных автобусов, "рогатых" троллейбусов и звонких трамваев попадалось все больше. На взгляд Джао Да, они были значительно удобнее и практичнее, чем те, которые он видел в Новом и Старом свете. А вот легковых автомобилей было гораздо меньше. Здесь их могли позволить себе только самые состоятельные или чиновные люди. Здешние авто носили явные следы подражания иностранным моделям, но на вид казались заметно более неказистыми, грубыми. Точно так же, как и одежда московской публики.
   Массивные кирпичные дома по сторонам проспекта были конструктивны на вид, но обильно украшены лепниной, вазами, орнаментами и тому подобными декоративными элементами. В их отделке обильно применялась советская символика. Другие копировали классический стиль архитектуры прошлого века и выделялись разными окрасками оштукатуренных стен.
   - Это напоминает мне Рим, Древний, - признался Джао Да. - Каким я его на картинах видел.
   - В точку, Да-Нет! - хлопнул его по плечу генерал Лисицын. - Знаешь, как мы этот стиль называем? "Советский ампир!". Империя, типа...
   Империи в Стране Советов было действительно очень много, и с каждым годом становилось все больше. С этим Джао Да не мог не согласиться.
   - А вот и наш ресторан, приехали, - плотоядно промолвил русский друг, потирая руки. - Подруливай к подъезду, Сердюк, генералы пешком не ходят! Грузинская кухня, Да-Нет, почему-то у нас считается самой козырной. Но и правда вкусно, попробуешь, угощаю! А настоящей китайской кухни в Москве не сыскать, жаль! Есть ресторан "Пекин", но это жалкое подобие...
   Очевидно, товарищ генерал-лейтенант Лисицын был в этом советском заведении частым и любимым клиентом. Весь персонал суетился вокруг него, наперебой стараясь услужить. Часть этой услужливости перепадала и Джао Да. Так отблеск светильника падает на окружающие предметы, или ряд королевских почестей достается свите. "Дорогой Николай Фомич, товарищ генерал" держался высокомерно, но благодушно. Он называл всех "халдеями" и оделял мелкими желтоватыми купюрами. Джао Да давно понял, что капиталистические отношения в быту на территории СССР распространены повсеместно.
   Стол, застеленный идеальной крахмальной скатертью, моментально наполнился яствами - горячими и холодными блюдами, разнообразными закусками и "нарезками" (бытовало в советском "общепите" такое слово). Большинство из кушаний Джао Да не только никогда раньше не пробовал, но не мог предположить состав ингредиентов. Однако все выглядело настолько аппетитно, испускало такие соблазнительные ароматы специй и приправ, что рот сразу наполнился слюной. Китайский летчик вспомнил, что не ел ничего с прошлого ужина в Сталинграде.
   В маленьких изящных графинчиках был подан алкоголь, в больших пузатых графинах - прохладительные напитки, газированная вода - в бутылках зеленого стекла. Прислуживал за столом официант, ничуть не менее умелый, чем его парижские коллеги, но куда более подобострастный и льстивый. Явился и сам заведующий, жгучий горбоносый брюнет в идеально сшитом костюме, который мог показаться испанцем или мексиканцем, если бы не изъяснялся по-русски с характерным гортанным акцентом. Такой выговор Джао Да приходилось слышать у некоторых советских летчиков, которые были родом с Северного Кавказа.
   Франт-кавказец с изысканной вежливостью, но с достоинством осведомился, "всем ли доволен уважаемый иностранный гость", и только затем, "доволен ли товарищ генерал-лейтенант". Он был не чужд хорошего воспитания, за это был вознагражден купюрой позначительнее и одобрительным генеральским: "Все вкусно, Гоги, старайся дальше!"
   Генерал Лисицын ел не как в столовой на полевом аэродроме, торопливо и жадно, а вальяжно, смакуя каждое кушанье и предлагая Джао Да лучшие куски. Пил, лихо опрокидывая в рот хрустальную стопку, и не забывал сопроводить коротким и емким тостом:
   - За наше здоровье! За авиацию! За друзей-товарищей!
   Запивал минеральной водой с приятным кисловатым вкусом, в фужере бежали кверху крошечные пузырьки газа.
   - Ты стал настоящим... как это у вас говорят... русским барином, дорогой Ко-ля, - сказал Джао Да, с интересом наблюдавший в старом друге перемену повадки.
   - Имею право, за тем я и генерал, - ответил, развалившись за столом, товарищ Ли Си-Цин. - Спасибо родной авиации и Советской власти, они меня в люди вывели! Я вот о твоей семье все знаю, а о своей ни разу не рассказывал. Я же от самой земли пошел, из деревеньки Кузнечиха, что на Тверьщине... Отец мой кузнецом был, но я его почти не помню, - генерал пригорюнился совсем по-мужицки, подпер большой ладонью начавшую лысеть голову. - Сгорел батя в кузне, я еще совсем малец был. Мать другого мужика нашла побогаче; я ее не виню, молода была. Своих детей они завели, а меня маманя на бабку спихнула. С бабкой я жил бедно, голодно. Потом пионерская организация меня приняла, колхоз, техникум, а из него - в летное училище по комсомольской путевке! Вот так я в небо взлетел, Да-Нет!
   Джао Да впервые в жизни посмотрел на русского друга с сочувствием.
   - Прости меня, Ко-ля, я спрошу: жива ли твоя мать сейчас?
   - Жива, как не жить, - почти легкомысленно отмахнулся Николай Лисицын, подставляя рюмку официанту. - В Казахстане живет, раскулачили их, сослали. Деньги ей перевожу, посылки посылаю, мать же! Она письма мне пишет, гордится, генерал же... Такая вот материнская любовь.
   - Ты хороший сын и хороший человек, хоть и генерал! - растрогавшись от выпитого спиртного, признался Джао Да.
   - Ах ты, черт китайский, дружок мой закадычный, с юности нашей летной! - генерал даже прослезился и принялся жмакать Джао Да в своих тверских крестьянских объятиях. О том, что он генерал, Николай Лисицын слышал постоянно, а вот о том, что хороший человек, в последнее время как-то реже.
   Минуту спустя они, как ни в чем не бывало, снова говорили о том, что больше всего интересовало обоих - об авиации.
   - Я так тебе скажу, Да-Нет. По сравнению с нашей с тобой винтовой молодостью, советская авиатехника, особенно военная, огромный рывок вперед сделала! - с важным видом утверждал генерал. - Новые наши МиГи ты видел, они глубокая модернизация "пятнадцатого", но это не предел. В разработке новые перспективные модели истребителя с вооружением, знаешь каким?
   - Полагаю, ваши пушки Нудельмана и Суранова еще долго замены не потребуют, - отозвался Джао Да, принадлежавший к категории авиаскептиков. - Мощные, дальнобойные, скорострельные... Помнишь, как мы из них американский бомбер разделали?
   - Еще бы не помнить, - довольно ухмыльнулся Николай Лисицын. - Но пушки - это такой же вчерашний день, как поршневой двигатель. У нас на вооружении теперь ракеты "воздух-воздух" с радиокомандной системой наведения!
   - Тоже мне, удивил! - отмахнулся Джао Да. - Еще немцы во время "большой войны" что-то такое разрабатывали, янки тоже, британцы... Все это ненадежно, скорости реактивной авиации не оставляют шанса , ракетами только по наземным целям пулять! Пушка, пулемет - вот главное оружие истребителя в воздушном бою! Надо совершенствовать систему прицелов и наведения, а не изобретать этот ракетный велосипед.
   - Не скажи! - Николай Лисицын многозначительно подмигнул. - Представь себе ракету с тепловой головкой самонаведения, ее правда пока нет... Она сама захватывает реактивную струю самолета противника, а ты просто нажимаешь кнопку на ручке управления, пускаешь ее - и бабах!!!
   - Теоретически представляю, - Джао Да вдруг стало грустно. - Только, скажи мне, зачем тогда будут нужны асы? Такие, как мы с тобой... Летчик превратится просто в оператора своей техники.
   - Асы, дорогой мой друг, будут нужны всегда! - Николай Лисицын щелкнул пальцами, вызывая официанта, и снова подставил рюмку. - В будущем у них будет другая задача. Не сбивать самолеты, а покорять высоту, о которой мы с тобою еще не мечтали! Стратосфера уже освоена, это неинтересно! Что ты думешь, например, о пилотируемых полетах на околоземную орбиту?
   - Я читал "Первые люди на Луне" Герберта Уэллса еще в школе, - Джао Да чокнулся с русским другом и тоже выпил. - Но там шла речь скорее о неуправляемом полете с помощью свойств атмосферы....
   - А мы, русские, советские, собираемся применить принципиальное иное решение, и с помощью ракетной техники вывести летательный аппарат на околоземную орбиту! Уже создается отряд из наших лучших молодых летчиков. Я бы хотел, чтобы они познакомились с тобой, чтоб ты рассказал им об этом, как ты говоришь... Преодолении пределов!
   ***
   В завершении пиршественного дня, плавно перетекшего в пиршественный вечер, генерал-лейтенант Лисицын, наверное, предположил, что для начала его китайскому другу будет уместно завести несколько иное знакомство.
   Наутро Джао Да проснулся в номере гостиницы "Москва" с видом на башни Кремля и с лопающейся с похмелья головой в объятиях совершенно незнакомой миловидной девы с высветленными перекисью водорода волосами. У незнакомки было достаточно тонкое, даже отчасти интеллигентное лицо, а ее формы еще более впечатляли размерами, чем таковые у незабвенной женщины-парторга-шпионки Ляо в красной авиашколе. Друг Коля выбирал девушку по своему вкусу. Джао Да при всем желании не мог вспомнить ни единого мгновения "ночи любви", хотя смутно помнил, как они в сумерках подъезжали к гостинице на генеральском лимузине. Своим нагромождением архитектурных квадратов это здание тогда напомнило ему знаменитые склады Сыхан в Шанхае...
   "Опять русские умудрились напоить меня до больной головы, - посетовал Джао Да и потянулся за графином с водой на тумбочке. - Перед девушкой неудобно".
   К счастью, по довольному лицу сладко посапывавшей работницы советской индустрии развлечений, можно было заключить, что она осталась удовлетворена, если не мужеством китайского гостя, то щедростью его советского друга.
   Напившись из графина, Джао Да отправился в душ. Вода в лучшей советской гостинице имелась только холодная, вместо горячей из крана вырвалось издевательское шипение. Но это было только к лучшему; летчик залез под ледяной душ и наслаждался им, пока мозги не прояснились.
   - Вon matin , - приветствовала Джао Да пробудившаяся девушка, почему-то по-французски.
   - Доброе утро, гражданочка, - ответил он по-русски. - Вообще-то, я неплохо говорю на вашем языке.
   - Не знаю, не знаю, - она грациозно потянулась на смятой постели. - Вчера вы говорили только по-французски и почему-то называли меня Софи...
   "Могла же прийти в мою пьяную башку такая безумная фантазия, - ошалело пробормотал Джао Да, - Софи раза в два меньше!"
   - А как вас зовут на самом деле? - вслух осведомился он.
   - Валерия! - томным голосом представилась нимфа и профессионально опустила ресницы в густой туши советского производства.
   - Валерия? Действительно, Римская империя какая-то... Архитектура - ампир... Пиры Лукулловы... Девушки с римскими именами...
   Выпроводив Валерию, насколько возможно вежливее, Джао Да оделся и спустился в ресторан. Там он напился крепкого черного чаю - зеленого в гостинице не было. За все, судя по предупредительности обслуги, было заранее заплачено принимающей стороной. Спасибо щедрому другу Коле! Впрочем, думал Джао Да, бедный генерал - это нонсенс, тем более в империи. Жаль только, юный курсант Джао Да не мог принимать своего русского учителя с такой же роскошью в Урумчи 1933-го года.
   У выхода его ждал очень улыбчивый молодой человек в пальто из шерстяной ткани, которое за границами СССР сочли бы мешковатым, и в шапке из кроличьего меха.
   - Здравствуйте, товарищ Джао Да, - сладко проговорил он. - Я ваш экскурсовод по Москве, а внизу ждет машина.
   "Знаю я, какой ты "экскурсовод", - подумал летчик. - Но без таких здесь никак".
   - Я бы с большим удовольствием прогулялся пешком, - сказал он, тщетно надеясь избавиться от опеки очередного "пиджака".
   - С удовольствием пройдемся, Москва в начале зимы так красива, - в голосе улыбчивого молодого человека прозвучали хорошо отрепетированные поэтические нотки. - Я проведу вас по историческим и культурным достопримечательностям столицы СССР, по ее памятным революционным местам и музеям. А вечером вас снова ждет товарищ генерал-лейтенант Лисицын...
   "Ничего, крепче чая, на сей раз пить не буду!" - твердо решил Джао Да, и не поверил себе.
   ***
   Генерал Николай Лисицын выглядел совершенно бодрым и полным сил. В отличие от Джао Да, сохранившего некоторые неприятные воспоминания о вчерашнем Лукулловом пире до вечера.
   - Поехали! - он широким жестом пригласил Джао Да в свое авто, а перед "пиджаком" демонстративно захлопнул дверцу: - Ты свой пост сдал.
   - Снова "гулять"? - Джао Да с некоторым опасением вспомнил подходящее слово из русского лексикона.
   - Гулять в ином роде! - успокоил его товарищ Лисицын. - В Доме Советской армии концерт самого Леонида Утесова! Поехали, хочу вас познакомить, я ему о тебе рассказывал.
   - Извини, Ко-ля, а кто такой этот..., - поинтересовался Джао Да. - Этот достойный человек? Я так понимаю, ваш артист или музыкант?
   - Это наш Глен Миллер, король советского джаза, - Николай Лисицын сразу нашел подходящие слова. - И, ты правильно сказал, это просто достойный человек!
   - Когда-то я имел честь видеться с настоящим Гленом Миллером, мир его душе, - вздохнул Джао Да. - Что ж, джаз всегда был мне приятен, я нахожу в нем много общих тем с полетом! Но я не знал, что эту "капиталистическую музыку" можно играть у вас в СССР.
   - Леониду Утесову можно!
   ***
   Джао Да в жизни довелось послушать немало джаз-бандов, от предвоенных кафе-шантанов Международного Сеттльмента в Шанхае до Нью-Йоркских концерт-холлов и Карибских набережных. Советский джаз первого маэстро эстрады СССР Леонида Утесова китайский летчик не назвал бы джазом в прямом понимании этого музыкального направления. Скорее, это была эстрадная песня с элементами джаза. По мелодике она была гораздо мягче и не содержала тех захватывающих дыхание переходов, которые были характерны для виртуозных негритянских джазов Америки. Скорее, это была творческая смесь французского шансона и американского джаза, видоизмененная согласно самобытному творческому вкусу маэстро Утесова, запросам русской души и советской идеологии.
   Советские джазмены, с неизбежными для их профессии галстуками-бабочками, с ярким лаком и отполированной медью музыкальных инструментов, несомненно, были отличными исполнителями. Но до мистического вдохновения музыкой, свойственного чернокожим музыкантам, впитавшим эти мелодии с африканской кровью предков, они, как и большинство "белых" джазменов, не дотягивали.
   В самой большей степени главный советский джаз-банд держался на могучем очаровании и неповторимом исполнительском стиле самого маэстро Леонида Утесова. Мэтр эстрады Советского Союза сразу понравился Джао Да. Не очень высокий ростом, с крупными и резкими чертами лица, со сдержанными и даже скуповатыми дирижерскими движениями, Леонид Утесов, тем не менее, весь излучал надежность и добродушие. Когда, раскачиваясь всем корпусом в такт музыки, он мановениями одних кистей рук управлял оркестром, музыканты понимали каждое его движение. Пел маэстро выразительным глубоким голосом, с обаятельным мягким южным акцентом. В его манере было больше не от сценического вокала, а от задушевной дружеской беседы, которая так нравится русским. Он не просто пел, он вел неторопливый мелодичный рассказ, который спускался в зал и говорил с каждым. Публика не раз начинала подпевать Утесову. В эту минуту все казались друг другу друзьями-товарищами, а жизнь, несмотря ни на что, замечательной штукой.
   Публика, собравшаяся на концерт оркестра Утесова в Доме Советской армии, была интересна Джао Да по-своему. Такого количества советских генералов и старших офицеров в полной форме китайский летчик никогда еще не видел, хоть вообще-то навидался разного военного начальства. Многие среди зрителей были в штатском, но обязательно с переливавшимися и звеневшими рядами наград на груди.
   - Ваши офицеры заслужили больше боевых наград, чем в любой другой армии, - сказал вполголоса Джао Да генералу Лисицыну.
   - Но не у всех награды за боевые заслуги, - так же тихо ответил русский друг, в его слова излилась изрядная порция желчи. - У нас, как и везде, ордена легче всего получают в штабах, а медали за выслугу годов...
   Не с меньшим любопытством рассматривал Джао Да советских дам, спутниц орденоносцев и офицеров. Большинство из них, несмотря на не самый юный возраст, были достаточно красивы и импозантны. Китайский летчик отметил, что женская мода в СССР была несколько скромнее иностранной и отставала как минимум на несколько лет. Однако, в отношении количества украшений из благородных металлов и драгоценных камней, дамы высшего света Страны Советов оставили далеко позади большинство француженок или американок. Выставлять напоказ свое богатство в стране победившей социалистической революции отнюдь не считалось зазорным. Кроме того, крутые бюсты нескольких красавиц также украшали ордена и медали.
   - Ко-ля, извини, а у дам ордена тоже не только боевые, но и за... иные достижения? - полюбопытствовал Джао Да так, чтобы не услышал никто, кроме генерала Лисицына.
   - Есть боевые, есть трудовые, - на этот раз без всякого ехидства ответил русский друг. - Я, вообще, привык говорить о женщинах либо хорошо, либо никак.
   Как видно, эта привычка генерала, еще не старого и интересного собой мужчины, была хорошо известна женской части зала. Джао Да заметил, как несколько дам украдкой бросали на товарища Лисицына весьма нежные взгляды. С интересом посматривали и на Джао Да, но на него скорее как на некий экзотический экспонат.
   После окончания концерта последовал обильный банкет. Он был сервирован в другом зале, своей вычурной имперской архитектурой и простором действительно достойном Древнего Рима. Николай Лисицын скомандовал Джао Да: "Держись ведомым, ордер - догоном" и бесцеремонно протолкался к маэстро Утесову. Тот оживленно беседовал с толпой поклонников и поклонниц.
   - Здорово, Леонид Осипыч! - генерал авиации с военной фамильярностью пожал руку мэтру джаза, тот ответил дружеским пожатием. Из этого Джао Да сделал вывод об их давнем дружеском знакомстве.
   Ухватив Джао Да за ворот (тот был заметно ниже ростом), генерал Лисицын решительно выдвинул его вперед:
   - Вот мой китайский друг, знаменитый ас Джао Да, залетевший к нам на огонек во время воздушной кругосветки! Прошу любить и жаловать, он с Гленом Миллером был приятель, и сам поет неплохо...
   Маэстро, который вблизи выглядел гораздо старше, лет за 60, с чувством протянул китайскому летчику руку:
   - Для меня это уже превосходная рекомендация!
   Джао Да почувствовал некоторую неловкость под взглядами блестящих советских офицеров и их дам, рядом со звездой советской эстрады.
   - Маэстро, не то, чтобы я был приятелем с Гленом Миллером, - не очень уверенно произнес он. - Я имел честь беседовать с ним однажды, во время войны, на авиабазе в США. В том числе и о его джазе...
  Леонид Утесов не обратил на скромность китайского гостя ни малейшего внимания. Как всякий выдающийся актер, он играл на публику.
  - Вот эту песню вы тогда точно знаете, как военный летчик-ас, - Утесов снова завладел вниманием публики и негромко напел:
  - Мы летим, ковыляя во мгле,
   Мы к родной подлетаем земле.
   Бак пробит, хвост горит, но машина летит
   На честном слове и на одном крыле.
  - Конечно знаю, ее любили у нас в ВВС Китая, - обрадовался Джао Да. - Но мы пели ее на английском языке. "Comin' in on a Wing and a Prayer" , называли ее мы. Однако это не Глен Миллер...
  - А мы называем ее "Бомбардировщики!", - воскликнул Леонид Утесов и по-приятельски приобнял Джао Да за плечи. - Вот и я говорю, товарищи, Глен Миллер - это мировая величина в джазе! Джаз служит делу мира. Смотрите, мы играем и поем его в СССР, и в Америке, и в Китае тоже. Языки у нас разные, а музыка одна.
  Джао Да воспользовался тем, что маэстро снова переключил внимание на себя, и счел за благо ретироваться в толпу. Главный советский джазмен был очень душевным и обаятельным человеком, но, как и многие великие артисты, слушал преимущественно себя.
  Затем внимание Джао Да привлекла группа совсем молодых людей, на вид лет по 25, не больше. Они были самыми младшими в этом зале. Парни держались вместе, оживленно беседовали с женщинами и угощались бутербродами, но воздерживались от алкоголя. Отличная выправка, стрижки с коротко подбритыми затылками и офицерские манеры выдавали в них военных. Однако одеты они были в штатские костюмы, весьма дешевые, но прекрасно сидевшие на них благодаря атлетическому телосложению. Эти молодые люди были не похожи на вертлявую шпионскую породу "пиджаков". Скорее, они напоминали хорошо сплоченную команду, объединенную общим делом, но немного соперничающую за первенство в своей среде.
  Поймав заинтересованный взгляд Джао Да, один из парней, очень невысокий, с простым русским лицом и улыбкой, которая могла по обаятельности соперничать с Утесовской, подошел и спросил:
  - Простите, вы тот китайский товарищ, летчик, который совершает кругосветный перелет?
  - Именно так, - ответил Джао Да.
  - Мы тоже летчики, товарищ, - парень приветственно кивнул, у него получилось и по-приятельски, и по-военному одновременно. - Каждый из нас тоже мечтает облететь вокруг Земного шара!
  - Желаю, чтобы ваша мечта воплотилась, - Джао Да ободряюще улыбнулся молодому человеку. - Возможно, мы встретимся с вами в небе!
  - Благодарю вас за такое пожелание, товарищ, - обрадовался тот. - Но мы с вами будем идти в разных высотных эшелонах, мы - во много, во много раз выше!
  Николай Лисицын, разумеется, уже с фужером в руке, подошел и заговорщически подмигнул Джао Да:
  - Это как раз те ребята, о которых я говорил тогда, в ресторане. Наши лучшие летчики, проходящие отбор в первый советский Отряд космонавтов. Их сейчас обследуют в Центральном авиационном госпитале, потому они ничего не пьют крепче водички...
  - Я сразу понял, что эта команда замечательной летной молодежи, отобранной для особого задания, - сказал Джао Да. - Кто знает, может быть, я только-что пожелал удачи первому человеку в мире, который полетит в космос!
  
  
  Глава 13.
   Летчик без границ.
  
   - Оставайся у нас подольше, отметим Новый год, - звал Джао Да русский друг и советский генерал авиации Николай Лисицын. - Дата на сей раз круглая, 1960-й! Увидишь, как мы умеем гулять в новогодние праздники!
   - Спасибо, Ко-ля, как вы в Советском Союзе умеете гулять в любые праздники, а также в будни, я уже прекрасно знаю, - вежливо ответил Джао Да. - Мне пора лететь дальше, замыкать колечко вокруг нашей уютной планеты. Поэтому я отправлюсь в полет поскорее... Мне еще улаживать визовые дела с консульствами половины стран Европы, пока они не ушли в новогодний загул за компанию с вами.
   - Ну, за страны народной демократии не беспокойся, - важно ответил генерал Лисицын, умело скрывая, что расстроен предстоящим расставанием. - Их гостеприимство советская сторона берет на себя.
   И советская сторона взяла все на себя, как и обещала.
   Народная Польша встретила кругосветного воздушного путешественника Джао Да со славянским радушием. Едва ли не первыми словами, которые он услышал от принимающей стороны, было: "Пускай мы живем в советском лагере, зато наш барак самый веселый!"
   Насколько Джао Да знал поляков (а он знал их только на примере нескольких товарищей летчиков по 1-му Интернациональному авиаполку в Корее), они вообще привыкли иронизировать по любому поводу. Однако жизнь в "польском бараке советского лагеря" показалась китайскому летчику, как стороннему наблюдателю, гораздо более вольной, чем в СССР. Благодаря щедрой помощи "старшего советского брата", Польша избавилась от разрушительных последствий Второй мировой, в том числе подняла из руин почти уничтоженную гитлеровцами красавицу-Варшаву. Теперь бодро шагала по социалистическому пути развития. Несмотря на это, частное предпринимательство в стране также процветало, а подпольное предпринимательство - и в еще больших, чем в СССР, размерах. Поляки вообще были людьми, успешно сочетавшими слабо сочетаемые крайности - гордый романтизм в душе и крайнюю оборотистость в делах. К "Советам" в стране относились с разной степенью неприятия: от безобидных анекдотов за кружкой пива до лютой ненависти за "поруганную вольность Речи Посполитой Польской". Однако советское материальное содействие крайне охотно принимали, совместные индустриальные проекты активно развивали. В частности, местные летчики успешно осваивали поставленную из СССР авиатехнику, военную и гражданскую. В то же время польские авиаторы активно восстанавливали национальное производство самолетов, существовавшее под маркой PZL еще с 1928 года, и делали это не в последнюю очередь, чтобы "показать проклятым большевикам, что еще Польша не погибла". Джао Да с интересом познакомился с самолетостроительными мощностями этой относительно небольшой страны, которая, тем не менее, сумела перед "большой войной" построить себе авиацию на собственных предприятиях . Гоминдановский Китай, возможно, сделал ошибку, что в 1930-е годы не пошел тем же путем, подумал китайский летчик. После нескольких плановых встреч и экскурсий, поляки провели весьма качественное техобслуживание Кертисса Р-40 Джао Да и радушно проводили его дальше в полет - в Восточную Германию, она же ГДР.
   "У немев в социалистическом лагере самый образцово-показательный барак", - позубоскалили они напоследок.
   При посадке Джао Да убедился: аэродромы в ГДР содержались в идеальном порядке. В "образцово-показательном" народно-демократическом государстве восточногерманских "арбайтеров и бауэров" , которые в с приходом в 1945 году Красной армии-освободительницы мимикрировали из нацизма в коммунизм, Джао Да встретил наступление 1960-го года. Пожалуй, из короткого пребывания в этой "шлюзовой камере" между Восточной и Западной Европой китайскому летчику больше всего запомнилось, что советских военных на заснеженных праздничных улицах было едва ли не больше, чем местных жителей. Эти молодые парни в погонах веселились и дурачились посреди Германии совершенно по-русски.
  Джао Да не стал задерживаться в ГДР. Он спешил покинуть Восточную Европу. В эти дни его занимали две идеи. Чем ближе приближался он к побережью Атлантического океана, своего последнего водного препятствия на пути к завершению воздушного кругосветного путешествия, тем больше времени занимали расчеты, как самолету класса "фронтовой истребитель" преодолеть межконтинентальное расстояние в четыре тысячи километров. Еще больше времени занимали мысли, сможет ли он отыскать во Франции следы своего вашингтонского увлечения 1942-го года, отважной и очаровательной француженки Софи с каштановыми локонами и лучистыми карими глазами, пути которой затерялись еще в годы "большой войны"... Наверное, именно потому, что она исчезла так бесследно и так безнадежно, ее образ начинал заполнять в душе Джао Да все большее место. Или это было нечто другое, что он пока не был в силах объяснить себе? Так или иначе, воздушная дорога Кертисса Р-40 с эмблемой "Крылатого кота" на фюзеляже и кубинскими звездами на плоскостях лежала к Франции, "стране любви". Это игривое название приобрело для Джао Да неожиданно серьезный смысл.
  Но на пути была еще одна "промежуточная остановка" - Западная Германия.
   ***
  Джао Да всегда считал себя человеком, волей прихотливой кармы оказавшимся на пересечении трех культур - азиатской, европейской, американской. Тем не менее, как сын Азии (хоть и блудный сын!), он был втайне убежден: ни европейцу, ни американцу никогда до конца не овладеть образом мысли его великого континента. В то же время пониманию азиата вполне доступно прагматичное сознание жителей Европы и обеих Америк. Вероятно, в чем-то Джао Да все-таки заблуждался. Набор фанаберий и комплексов европейцев оказался для китайского летчика сюрпризом.
  Насколько поляки были поглощены идеей доказать Москве свое: "Еще Польска не сгинела", настолько западных немцев обуревала фанатичная идея убедить весь мир, что "подлинная священная Германия" - именно они, а ГДР - остаточный довесок "советской системы". Еще в Москве педантичные и подозрительные консульские работники посольства ФРГ, узнав о том, что кругосветный воздушный путешественник направляется во Францию, не хотели давать ему пролета над своей территорией. Другой застарелый германский комплекс заключался в том, что скучные и сумрачные немцы, несмотря на множество военных побед над легкомысленными французами, смертельно завидовали их привлекательности для иностранцев. "Гансы и гретхен" старались мелочно напакостить любому, кто ехал во Францию посуху, по морю, либо по воздуху. Ситуация в корне изменилась, когда стало известно, что Джао Да по пути приземлится в ГДР. Земля Гессен, один из внушительных федеральных лохмотьев, из которых Союзники после войны сшили Западную Германию, сама направила "настоятельное приглашение воздушному путешественнику вокруг Земли ради мира герру Да фон Джао посетить древнюю немецкую территорию". Звучало это громко, железно и устрашающе, словно лязг доспехов тевтонских рыарей или скрежет танковых траков Вермахта. Но "Да фон Джао" решил не отказываться: облетать ФРГ через Чехословакию, Австрию и Швейцарию представлялось сложнее.
  Аэродромно-диспетчерские службы у западных немцев работали не хуже, чем у восточных, а Рейн-Майнский Аэропорт по праву считался крупнейшим и одним из самых благоустроенных в Федеративной республике. Ничуть не умаляя достоинств советских и восточноевропейских воздушных гаваней, Джао Да должен был признать: такого блестящего технического и информационного сопровождения посадки у него не было уже давно. Но главное театрализованное представление "по Гете и Шиллеру" началось, когда, следуя за ярким автомобилем с интернациональной надписью "Follow Me", "Крылатый кот" вырулил к стоянке. Колодки под шасси и трап к кабине появились как бы сами собой, но это было только начало. Едва изрядно смущенный китайский летчик ступил на перрон аэропорта, его окружила восторженно верещащая толпа детишек в немецких национальных костюмах и засыпала цветами. По меньшей мере, несколько зимних садов в Висбадене и Франкфурте были полностью опустошены, подумалось Джао Да. Затем настал черед дебелых волооких "фроляйн". Облачены они были, несмотря на зимнее время, в легкие традиционные женские наряды "дирндль" с лифами, перетянутыми настолько, что богатое женское достояние "брунгильд" волнообразно выперло вверх из декольте. Они поднесли Джао Да литровую кружку пива, которую пришлось, приложив некоторые усилия, опорожнить одним духом.
  - Оденьтесь, милые дамы, а то замерзнете, - отдышавшись, сказал Джао Да, изрядно повеселевший, но не утративший бдительности. Потому говорил он по-английски, французского языка ему бы не простили.
  Третьей очередью последовала череда официальных господ с важными надутыми рожами. Им надлежало долго пожимать руку, выслушивать косноязычные приветствия и пытаться запомнить: "герр земельный министр-президент", "герр бургомистр" и так далее... Все они были очень одинаковые и напоминали Джао Да дорогих заводных кукол. Последним подошел представиться прямой и худой старший офицер, примерно одних лет с Джао Да, в серо-стальной шинели с охристыми военно-воздушными петлицами. Его костистое лицо, чем-то напомнившее стервятника, единственное показалось Джао Да живым. В выцветших голубых глазах немца читалось знакомое: тоже пилот, когда-то сражался в небе, сбивал советских и американских парней и, возможно, где-то оспаривал победу на виражах у русского друга Коли Лисицына... Немецкий и китайский асы взглянули друг на друга с пониманием и интересом, но без тени дружелюбия.
   В Западной Германии Джао Да постарались удержать подольше. С тем же мощным германским упорством, с которым кайзеровские и гитлеровские Нибелунги намеревались завоевать соседей, нынешние христианско-демократические Зигфриды вознамерились доказать "свободном миру", что их Федеративная республика - миролюбивая и гостеприимная страна.
  "Как вам понравилось в новой Германии?" - настырно спрашивали китайского летчика журналисты. И, вне зависимости от ответа, писали: "Es ist Fantastisch!"
  Приглашения в ратушу, в земельный парламент, в общество христианской молодежи, в клуб домохозяек сыпались как из рога изобилия. Джао Да скоро пресытился пугающим немецким гостеприимством, словно жирным "айсбаном". Летчик старался под благовидными предлогами отговориться от очередной нудной церемонии и поскорее продолжить свой путь. Но от одного из пунктов программы отказаться он был не в силах - от показательных полетов и демонстрации фигур высшего пилотажа на удивление и восхищение здешней публики. Искусство полета значило неизмеримо больше, чем все торжественные речи. Много раз Кертисс Р-40 "Томагавк" с эмблемой "Крылатого кота" выписывал виражи и мертвые петли над острыми черепичными крышами и покрытыми жидким снежком аккуратными полями, срывался в штопор, заставляя зрителей ахнуть от ужаса, а потом вновь взмывал вверх красивой "свечой", вызывая вздох восхищения. Несколько раз с Джао Да соревновались немецкие летчики-спортсмены на легкомоторных самолетах. Как о профессионалах, он мог отозваться о них исключительно с похвалой...
  Однако наиболее запомнившееся соревнование в Германии произошло у Джао Да не в небе, а на земле. Вылетая на "воздушные представления", китайский летчик заметил, что на автобане, пролегавшем вдоль взлетно-посадочной полосы, прямо за сетчатым ограждением территории аэропорта, его всякий раз дожидается ослепительно-белый автомобиль BMW 507. Своим удлиненным, прихотливо обрисованным корпусом он тоже напоминал самолет. Как только Кертисс Р-40 Джао Да выруливал на взлетную полосу и начинал разбег, BMW 507 срывался в места и, подобно скаковому коню на ипподроме, мчался наперегонки с набирающим скорость истребителем. На первых порах, благодаря мощному двигателю в 150 лошадиных сил, немецкому родстеру удавалось вырваться вперед, но, по мере того, как "Крылатый кот" набирал взлетную скорость, борьба начинала идти на равных, и в итоге наземный игрок все равно проигрывал небесному . После того, как самолет Джао Да отрывался от земли, незнакомый гонщик всегда выглядывал из машины и по-спортивному приветствовал его взмахом руки.
  Заинтригованный вызовом, который бросал автомобилист, Джао Да твердо решил встретиться со своим соперником. Он уважал людей, ценивших в жизни умопомрачительную скорость и спортивную борьбу. Однажды, заметив у полосы знакомый белый автомобиль, ждущий новой гонки, Джао Да подошел к машине. Навстречу ему из двухместной кабины вышел подтянутый молодой человек в аккуратной форме сержанта Армии США. В этом не было ничего удивительного: американцы рассматривали Западную Германию в качестве своего аванпоста в "холодной войне", точно так же, как СССР - Восточную. Войск у янки здесь было не меньше, чем у Советов по ту сторону границы; американцы же прирожденные спортсмены и поединщики. Румяное овальное лицо молодого военного, с привлекательными и даже несколько слащавыми чертами, обрамленное темными волосами и коротко подстриженными бачками, показалось Джао Да узнаваемым. Так умеют примелькаться черты эстрадных и кино-див, которые по многочисленным рекламным образам отпечатываются в памяти даже у постороннего в среде их поклонников человека.
  Красавчик-сержант сам ответил на немой вопрос летчика.
  - Так ты тот самый король неба? - ослепительно улыбнувшись, спросил он с фамильярностью, которая могла бы показаться бестактной, не будь в ней столько природного добродушия. - Привет, коллега! Рад знакомству, я тоже король - но рок-н-рола, временно скучающий здесь на военной службе в "третьей танковой" США...
  Так Джао Да свел знакомство с Элвисом Пресли . Будучи сторонником классического джаза, Джао Да прислушивался к новомодному течению в музыке с отстраненным интересом, но это имя было ему, конечно же, знакомо. Слишком много и громко говорили, кричали и вздыхали о "короле Элвисе" и всех блистательных чудачествах, окружавших его.
  На деле "король" оказался славным и простым парнем, конечно, избалованным славой, но вполне приятным. Они разговорились за чашкой кофе в одном из многочисленных по-обывательски уютных немецких ресторанчиков.
  - Когда меня призвали в армейку, я честно хотел тащить службу, как все, - пожаловался Элвис. - Но начальство дает мне послабления на каждом шагу. Конечно же, ведь в дивизию пожаловал сам король! На базе я вечно "освобожден от обязанностей". Позволили даже обзавестись этим чудом немецкого автомобилестроения и снять домишко в Бад-Наугейме вместо койки в бараках. Нужен же королю свой дворец, тем более за мной притащился целый "двор" прихлебателей и бездельниц... Как они все меня достали! Скука смертная! Развлекаюсь тем, что уезжаю от всех и гоняю наперегонки с взлетающими самолетами. Вот узнал, что в эту сонную Германию прилетел "король неба", как пишут о тебе в газетах, и решил: отчего бы нам не устроить королевские гонки?
  - Гонки получились замечательно интересные, - признался Джао Да. - Спасибо за отличный спорт!
  - Всегда пожалуйста, - легкомысленно улыбнулся "король" и отхлебнул большой глоток кофе. - Не скажу, что в Европе кофе совсем не умеют варить, но настоящего кофе можно выпить только у нас в Америке!
  - Согласен, - кивнул Джао Да. - Что мне всегда нравилось в Америке, так это кофе! Нигде больше такого не пробовал.
  - Так приезжай ко мне в Грейсленд , угощу кофейком! - хлопнул его по плечу "король-сержант". - Заодно меня послушаешь. Рок-н-рол, это для меня все равно, что гонки наперегонки с самолетом, вернее - с самим собой, со временем, с судьбой! Такой же драйв, даже больше! И мне, знаешь ли, всегда приятно, когда у меня в зале есть непредвзятые, искренние люди.
  - А федеральные агенты меня прямо с твоего концерта не уволокут? - прищурился Джао Да. - Если ты помнишь, мое прошлое пребывание в Штатах закончилось именно так.
  - Пустяки, "охота на ведьм" уже в прошлом, - легко махнул рукой Элвис. - Тебя никто не посмеет тронуть, если за тебя замолвит слово сам "король". Приезжай, у нас в США настоящая жизнь, не то, что в старушке-Европе, где мухи с тоски дохнут!
  - Я подумаю, но ничего не обещаю, - честно сказал Джао Да. - Сначала мне надо завершить свой кругосветный полет... А еще я должен лететь во Францию и обязательно найти одну женщину, которую я очень давно не видел, и которая... Очень много значит для меня!
  - О, тогда я понимаю! - "король Элвис" игриво подмигнул "королю Джао". - Мне остается пожелать тебе самой лучшей удачи!
  На прощание два короля обменялись демократичным рукопожатием, изобретенным, кстати, в Старом свете.
   ***
  "Крылатый кот" одиноко стоял в парижском аэропорту Ле-Бурже, словно экспонат на всемирной выставке. Джао Да пил европейский кофе, недавно раскритикованный "королем Элвисом", в гостиной элегантного шато Коломбе-ле-Дез-Эглиз в департаменте Верхняя Марна. Его специально доставили туда французским вертолетом "Аэроспасьяль Алуэтт II", головастым и ажурным, похожим на стрекозу.
  Воздушного путешественника пожелал видеть в своей сельской резиденции всемогущий генерал Шарль де Голль, который, как когда-то предупреждал Джао Да водоплавающий Жак-Ив Кусто, "проявлял личное участие в проекте кругосветного перелета". Стояла промозглая и сопливая среднеевропейская зима. В старинном камине жарко пылали дрова. Мадам де Голль, супруга и соратница президента Франции, больше напоминала не светскую даму, а рачительную пожилую французскую селянку. Она уютно болтая, разливала ароматный напиток по барочным чашкам севрского фарфора. Сам семидесятилетний хозяин, создавший для себя "Пятую республику" и взявший верховную власть по-молодому цепкими руками, сидел напротив в теплом халате и домашних тапочках, непринужденно закинув одну длинную тощую ногу на другую, и очаровывал гостя беседой. Генерал любил развлекать себя новыми людьми. Чтобы они потом рассказывали всем, как он красноречив и обаятелен, как доступно принимает гостей, и какой он первый друг несчастной прекрасной Франции, одним словом: Grand Homme, великий человек... Но французы - экие неблагодарные негодяи - все равно его не любят!
  Джао Да был хорошо осведомлен о привычке генерала де Голля "забалтывать" своих гостей. Некоторое время он поддерживал светскую беседу исключительно из вежливости. От самого влиятельного человека во Франции, державшего в руках все нити управления страной и владевшего судьбой каждого из ее жителей, ему было нужно нечто иное, чем лицемерные похвалы.
  - Мой генерал, пользуясь вашим любезным приглашением, я хотел бы просить вас о помощи в личном деле! - сказал летчик, воспользовавшись паузой, пока де Голль серебряной ложечкой размешивал в своей чашке сахар.
  Генерал умело изобразил на своем вытянутом лице надлежащую композицию эмоций: великодушное внимание, сердечное расположение, живой интерес. Мадам де Голль любопытно склонилась к гостю. Она тоже слушала, как хороший актер второго плана, подчеркивая своей игрой каждый жест президентственного супруга.
  - Буду рад помочь вам, мой друг! - величаво, но благодушно произнес президент "Пятой республики".
  - Мой генерал, я прошу вашего участия в судьбе одной достойной француженки, бойца Сопротивления, которой я, в свою очередь, многим обязан, - начал Джао Да.
  - Именно обязаны? - обаятельно улыбнулся де Голль; он любил вставлять свои ремарки в речь собеседника. - У вас лицо азиата, но сердце француза.
  Джао Да никогда не задумывался о национальности своего сердца. Зато он имел лаконичный и емкий стиль речи летчика, привыкшего к кратким сеансам радиообмена. В нескольких фразах он изложил генералу все, что было известно ему о Софи из города Тюль, от их знакомства на приеме в Белом доме до расставания длиной в почти два десятилетия.
  Мадам де Голль достоверно прослезилась. Генерал оказался практичнее. Он взял со стола авторучку Sociеtе Bic, новинку французской промышленности, и быстро набросал в блокноте несколько строк. Затем нажал электрическую кнопку вызова; вместо дворецкого вошел дежурный адъютант. Генерал молча протянул ему исписанный листок. Офицер так же молча прищелкнул каблуками и ушел исполнять поручение. Одна черта великого лидера у де Голля все же есть, подчиненные научились понимать его без слов, подумал Джао Да.
  Сейчас все решится, думал летчик. Он старательно изображал внимание, слушая изъяснения де Голля о достоинствах новой конституции, дарованной им французам:
  - В моей Франции наступит эра кристально чистой республики, истинной демократии и всеобщего процветания, а во французском Алжире будет положен решительный конец прискорбным беспорядкам...
  "Пусть она будет жива! - молился про себя Джао Да, - Пусть просто будет жива!"
  Он не осмеливался обращать свое моление ни к одной из известных ему сверхъестественных сил отдельно. Он просил о Софи их всех.
  Адъютант появился очень скоро, минут через пятнадцать-двадцать, не более, неся в руке бумагу с коротким машинописным текстом. Французы таки умели работать, если их гальванизировал сам де Голль. Генерал идеально срежиссированным жестом большой холеной руки принял у офицера документ. Он быстро прочитал его, и, несмотря на напряжение этой минуты, Джао Да поразился перемене, произошедшей в физиономии президента Франции. Очарование радушного хозяина исчезло сразу, без всякого перехода. Теперь напротив летчика сидел жестокий и желчный старый генерал, привыкший приказывать и не считаться с жизнями тех, кто ниже его.
  Де Голль вытянул пергаментные губы трубочкой и издал сиплый свистящий то ли вдох, то ли выдох. Этот звук произвел эффект ветра, сметающего паль - с такой скоростью мадам де Голль и адъютант вылетели вон из гостинной.
  - Женщина, о которой вы просили, - неприятным скрипучим голосом произнес президент, - Софи Аркур, 1924 года рождения... Виновна в том, что гестапо в октябре 1943 года арестовало ячейку Сопротивления в депортаменте Коррез. Она была схвачена нацистами после высадки с английского самолета и выдала на допросе свои контакты. После освобождения из немецкого лагеря осуждена за предательство, но этот безвольный слизняк, этот псевдо-президент Ориоль помиловал ее. Проклятое французское мягкосердечие и прекраснодушие... При мне с этим будет покончено железной рукой!
  Де Голль рывком поднялся с кресла и выпрямился во весь противоестественно высокий рост, звучно хрустнув суставами.
  - Месье, вы свободны, - властно сказал он, обращаясь к Джао Да. - Потрудитесь вернуться к вашему самолету своими силами. Администрация аэропорта приготовит вам счет за обслуживание и начислит штраф за простой на аэродроме, об этом позаботятся. Франция более не задерживает вас.
  Де Голль раздраженно притиснул длинным пальцем кнопку вызова слуг. За спиной у Джао Да неслышно вырос один из телохранителей президента. При официальном костюме, слегка топорщившемся на плечевой кобуре, он тоже был в домашних тапочках.
  - Благодарю вас за любезность, мой генерал, - Джао Да церемониально раскланялся, не скрывая издевательской улыбки. - Я задержусь во Франции столько, сколько сочту уместным, потому что в моем паспорте стоит виза вашей страны... Вернее, страны, которую вы называете вашей. Здесь достаточно свободных аэродромов, где меня и мой самолет примут за умеренную сумму в франках. И, как везде в мире, здесь достаточно порядочных людей, которых незаслуженно осуждают.
  На душе вдруг стало удивительно легко, как перед взлетом. По крайней мере, теперь он знает фамилию и год рождения Софи, этого будет достаточно, чтобы разыскать ее след. Джао Да ни на секунду не сомневался, что маленькая отважная резистантка не делала того, что приписывал ей этот злой и двуличный старик. А еще он отчетливо чувствовал, что Софи нуждается в помощи и в справедливости. Не это ли желание - помочь человеку и служить истине - вело Джао Да на дюралюминиевых крыльях через несколько континентов?
   ***
  Джао Да приземлился на аэродроме Брив-ля-Рош, главной воздушной гавани департамента Коррез. Местные служащие с гордостью сказали ему: "Здесь можно принимать даже международные рейсы!". Впрочем, в настоящий момент единственным международным путешественником на этом летном поле оказался сам Джао Да с его Кертиссом Р-40, и все радушие аэродромных служб (оплаченное франками) было обращено только на них.
  Оставив своего крылатого друга попечению французских механиков, летчик сел на рейсовый автобус и отправился в столищу департамента, славный городок Тюль, насчитывавший целых 15 тысяч жителей и 13 веков истории . Он точно знал, куда и к кому едет. Недолгие поиски по официальным инстанциям принесли известие, что мадемуазель Софи Аркур все так же проживает в своем родом городке, в доме, где жили ее родители, родители ее родителей, и так далее. У нее нет детей, и она не замужем. Это все, что знал Джао Да. Этого было достаточно, и в то же время так мало. Летчик не питал особых иллюзий по поводу "не замужем", зная, что институт "гражданского брака" быстро набирает популярность во Французской республике. Тем более, он не мог знать, как встретит Софи пришельца из прошлого; для нее он мог остаться просто мимолетным увлечением далекой юности.
  Город Тюль оказался точно таким, как представлял его себе Джао Да - очень небольшим, уютным, слегка сонным, слегка по-провинциальному чопорным. Здешние дома, сложенные из слоистого серого камня или оштукатуренные в пастельные цвета, были древнее, чем все города в Америке, если не считать цивилизаций инков и ацтеков. Маленькие частные шале были окружены фруктовыми садиками, живописными даже в февральскую слякоть. Над городом господствовал строгий шпиль романо-готического собора, называвшегося, разумеется, Нотр-Дам-де-Тюль. Горожане, точь в точь такие, как Джао Да воображал себе жителей французской "глубинки", оборачивались на него с нескрываемым изумлением - здесь не часто видели летчика, но еще реже - китайца. Несмотря на то, что в чемодане, закрепленном в пассажирской кабине верного Кертисса "Томагавк", лежали пальто и костюм классического стиля, которыми Джао Да обзавелся в СССР, он предпочел остаться в летном комбинезоне и кожаной куртке, с любимым шелковым шарфом на шее. Лётная одежда отменяла многие условности в общении с местными и, к тому же, ему, как мальчишке, хотелось предстать перед Софи именно пилотом.
  - Это же месье Джао, путешественник вокруг света, будь я проклят! - летчика заставил обернуться мужской голос, не совсем трезвый и не совсем молодой, зато исполненный искренней радости.
  На пороге ближайшего кафе появился невысокий краснолицый старичок, с истинно галльским темпераментом размахивавший графинчиком с аперитивом и газетой, социалистической "Юманите". К удивлению, пожилой читатель левой прессы и поклонник Бахуса был одет в сутану священника и коротко острижен, как стригутся католические клирики.
  - Я сразу узнал вас по фотографии в газете! - священник подкатился к Джао Да и попытался пожать ему руку; это было нелегко, потому что выпускать ни газеты, ни графинчика он не хотел. - Тысяча чертей, превосходно вы вмазали старому пердуну де Голлю, когда он хотел выпереть вас из страны! А я здешний кюре, отец Лепель, рад познакомиться! Слушайте, приходите завтра в собор, расскажете моей пастве о небесных путешествиях... Обычно здешних чертовых лежебок на мессу дубиной не загонишь, но ради такого необычного гостя набьются битком!
  Джао Да несколько отступил под напором служителя католической церкви и скромно поклонился:
  - Я очень польщен, святой отец, но вряд ли смогу. Видите ли, я буддист.
  - Не беда, никогда не поздно обратиться к Христу, - махнул рукой с графинчиком старый кюре. - Заодно примете католическую веру. За это я получу премию от епископа, дьявол его раздери, а вы - спасение души!
  - Сожалею, но я пока не думал о смене религии, - ответил Джао Да. - И я не планирую публичных выступлений. Я приехал в Тюль по личному делу, я должен видеть одного человека...
  - Кого именно, сын мой? - ничуть не расстроившись, отозвался священник; он производил впечатление весельчака, добряка и выпивохи. - Быть может, я смогу помочь вам. Католическая церковь знает все обо всех лучше, чем тупые бездельники жандармы!
  - Мадемуазелль Софи Аркур, - тихо сказал Джао Да. Возможно, священник действительно сможет рассказать что-нибудь о ней, подумал он. Возможно, после этого придется садиться на обратный автобус...
  - А, бедная отважная мадемуазель Софи! - кюре сочувственно сморгнул и приложился к графинчику; затем предложил выпить летчику, но тот отказался. - Она не часто бывает у мессы, неудивительно, после всего, что она пережила... Недавно она похоронила мать, а ее отец еще до оккупации сбежал куда-то за другой бабой. А еще - война, лагерь у богопротивных бошей и эти обвинения, что она сдала резистатнтов...
  - Вы думаете, Софи действительно их сдала? - спросил Джао Да.
  - Не знаю, возможно, - вздохнул старый священник. - В гестапо ее били, пытали. Мне самому грязные боши пересчитали ребра, когда украли богослужебные сосуды. Я хорошо знаю, как эти свиньи умели бить! Пытки может выдержать только святой, мы же всего лишь люди. Софи была тогда совсем девочкой...
  Священник снова вздохнул, еще более сокрушенно, и затянулся из графинчика еще глубже.
  - Будьте спокойны, месье Джао, здесь живут мирные и понимающие люди, - успокоил он Джао Да. - Мы даже после освобождения не стали стричь наголо глупых шлюх, спавших с похотливыми бошами, просто собрали всех вместе и вышвырнули из города. Софи Аркур здесь жалеют и помогают ей, как могут, многие знали ее с детства. Не смею дольше задерживать вас, месье пилот, если хотите видеть ее. Не знаю, за каким чертом вам это надо, но мадемуазель Аркур будет рада встретить знаменитого человека.
  Джао Да открыл скрипучую калитку, прошел по коротенькой садовой дорожке, заботливо расчищенной от падавшего с утра мокрого снега, и постучался в деревянную дверь старенького одноэтажного шале. Как всегда перед решающим поворотом в жизни, на душе было спокойно, а разум повторял сам себе: я готов ко всему.
  - Я увидела тебя в окно и сразу узнала! - сказал из-за двери знакомый мелодичный голос; он совсем не изменился, только, вместо жизнерадостного девичьего кокетства, в нем стало очень много твердости. - Почему я верила, что ты когда-нибудь прилетишь ко мне? А ты не очень торопился.
  Дверь распахнулась. Софи стояла на пороге, такая же маленькая и очень изящная даже в бесформенном шерстяном платье. Лицо ее, на которое падала легкая тень, казалось молодым и прелестным, как прежде, но очень грустным, а в густых локонах струились седые пряди. Женщина не обняла Джао Да, а почему-то стеснительно спрятала руки за спину.
  - Там сплошные шрамы, - извиняясь, сказала она. - Боши поработали... Ногтей долго совсем не было, потом выросли такие уродливые, что на люди выхожу в перчатках в любую погоду.
  Она улыбнулась, и с этой улыбкой на мгновение воскресла прежняя юная Софи.
  Джао Да мягко, но властно, завладел ее правой рукой и нежно поцеловал тонкие пальцы в старых шрамах и стяжках. Это было вместо слов. Никогда в жизни не приходилось признаваться в любви, подумал летчик, чувства побеждали как-то сами собой. И сейчас он тоже надеялся на их силу, а не на обманную завесу красноречия, такую же трескучую и неэффективную, как заградительный огонь ПВО. Софи была удивительной женщиной - она тоже умела понимать и чувствовать без лишних слов.
  Больше не пряча своих пальцев, она взяла Джао Да за руку и проводила на меленькую кухню.
  - Я сварю тебе кофе, - просто, как будто они не расставались вовсе, сказала она. - Если ты голоден, могу приготовить омлет. Увидишь, как я отвратительно стряпаю! Наверное, поэтому меня до сих пор никто не взял замуж, - она коротко рассмеялась, Джао Да послышались знакомые юные нотки женского лукавства.
  - Ничего страшного. Я, как всякий старый солдат, неплохо умею готовить сам, - ответил он. - С радостью возьму кухню на себя.
  - Это самое странное предложение руки и сердца, которое мне приходилось слышать, - Софи посмотрела на летчика так, что он был не в силах понять, шутит ли она, или, наоборот, слишком серьезна. - Или я ошибаюсь?
  - Ты нисколько не ошибаешься, черт побери, как сказал бы ваш милейший кюре. Надеюсь, ты не заставишь меня принимать католическую веру? Франция - светская страна, и для короткой церемонии в мэрии религию указывать не нужно.
  - Я не имею ничего против конфуцианства... Или что там у вас?
  - Можно сказать и так. Хватит болтать, Софи, я не видел тебя тысячу лет!!
   ***
  Старая кровать семейства Аркур с облупленными никелированными шарами и скрипучей панцирной сеткой оказалась не готова к буйству азиатско-французской любовной страсти, и в самый ответственный момент развалилась. Джао Да яростно доломал "европейскую рухлядь", превратив ее в подобие плоского ложа на полу, чтобы она больше не мешала им. Софи смеялась...
  Потом, как когда-то в вашингтонском отеле, где они вместе курили в постели в свое первое утро, Джао Да потянулся за сигаретой.
  - Отставить, капитан! - шутливо остановила его Софи. - Курить на крыльцо! Здесь столько пороха, как полыхнет - все шале взлетит на воздух.
  Встретив изумленный взгляд Джао Да, Софи указала на рабочий стол, представлявшей собою нечто вроде мастерской сельского оружейника:
  - Здешний народ любит поохотиться в холмах на кроликов и перепелок, я снаряжаю и продаю патроны охотникам дешевле, чем фабричные. Если надо подорвать каменный монолит на строительных работах - тоже ко мне. И фейерверки для праздников... Неожиданный заработок для девушки, правда? Англичане отлично научили меня обращаться со взрывчаткой, когда готовили к выброске во Францию в сорок третьем году. Тогда я не успела использовать свои навыки, боши схватили меня при приземлении. Зато сейчас школа взрывных работ британского SOE меня кормит! Если не считать велосипеда, я продолжаю участвовать в соревнованиях от нашего голодка, изредка удается выиграть приз.
  - Чего-то подобного я от тебя и ожидал, - признался Джао Да. - Взрывоопасная Софи, ты не похожа ни на одну из других женщин! Но раз уж ты первая заговорила о войне... Знаешь, я приехал не только сделать тебе предложение, но и восстановить твое доброе имя, чтобы генерал де Голль и ему подобные больше не смели обвинять тебя в измене...
  - А это надо? - грустно перебила его Софи. - Столько лет прошло...
  - Тем более надо! - отрезал Джао Да. - Чем дальше от нас война, тем больше подлецов лезут в герои, и тем больше достойных людей забываются. Мириться с этим - вот настоящая измена! Поэтому рассказывай мне все по порядку, даже если тебе тяжело, и мы постараемся восстановить истину. Как говорил древний мудрец...
  Софи слегка ударила Джао Да по губам своей исчерченной шрамами ладонью:
  - Только не надо твоей китайской философии, друг мой! Философия - самая неточная из наук. Подожди, я оденусь. Я не могу рассказывать об этом в постели.
   ***
  - Английский летчик совершил грубейшую ошибку, - спокойно и четко, словно делая рапорт в штабе, говорила Софи; Джао Да снова и снова изумлялся силе духа этой хрупкой и женственной на вид француженки. - Он десантировал меня с напарником (его звали Гонзало, он был испанский республиканец), на костры бивуакировавшей в поле маршевой роты вермахта, шедшей занимать позиции на Атлантический вал. Англичанин принял их за сигнальные костры, которые должна была разложить та самая злополучная группа резистантов из Брив-ла-Гайарда... Брив-ла-Гайард - самый крупный город у нас в Коррезе. Боши схватили нас, едва мы коснулись земли. Гонзало, когда солдаты навалились на него, сумел дотянуться до гранаты, подорвал себя и нескольких гитлеровцев. Я тоже могла бы раскусить капсулу с ядом, она была зашита в воротнике, тем более, после взрыва поднялась суматоха, немцы открыли стрельбу во все стороны. Но я не нашла сил. Наверное, была слишком растеряна, или слишком хотела жить. Сколько раз потом я пожалела об этом! Боши привезли меня в комендатуру Брив-ла-Гайарда, допрашивать меня приехали гестаповцы. О дальнейшем расскажут мои руки... Я знала, рано или поздно меня сломают, боши ломали всех! Пока мне уродовали пальцы, я твердила себе: продержись до утра, за это время ребята, которые были нашим контактом на земле, сумеют уйти! Затем повторяла: продержись еще немножко... Думаю, я начала говорить где-то около полудня. Я была уже в таком состоянии, что точно не помню - ни когда заговорила, ни что говорила. Но я уверена, что дала подпольщикам в Брив-ла-Гайард достаточно времени, чтобы скрыться. Однако там произошло нечто необъяснимое. Насколько я знаю, наших парней и девчонок схватили у них дома, никто не пытался бежать. Они были совсем молоды, мои ровесники, так неопытны и неосторожны...
  - Здесь действительно что-то не сходится, - прервал ее рассказ Джао Да. - Ты говоришь, что когда немцы брали вас с напарником, были взрыв и стрельба, несколько солдат были убиты или серьезно ранены. Подпольщики, встречавшие вас, помимо того, что вы не приземлились к ним - а это уже сигнал тревоги, не могли не заметить стрельбы. Как бы неопытны они не были, они поняли бы, что надо уходить. Произошло что-то непредвиденное. Клянусь, что узнаю, как все было на самом деле.
  - Если тебе так надо...
  - Так надо тебе, Софи! А еще тебе надо приготовить лучшее платье, а мне арендовать где-нибудь приличный костюм, потому что мой остался в самолете. Не идти же в мэрию в летной куртке! Завтра я буду иметь честь сочетаться с вами, мадемуазель Аркур, браком по законам Французской республики. А послезавтра отправлюсь восстанавливать твое доброе имя. Если надо, я поставлю на рога всех этих пузатых шаркунов в галстуках из вашего правительства, но узнаю правду!
   ***
  Городок Тюль действительно был населен в основном благожелательными добрыми обывателями, настоящими французами старого времени. Как вскоре убедился Джао Да, несмотря на неоднозначную репутацию Софи, многие горожане относились к ней с уважением, как к своеобразной местной достопримечательности, а некоторые - с искренней симпатией. Мэр городка был несказанно удивлен неожиданной перемене в семейном статусе мадемуазель Софи Аркур, словно по взмаху волшебной палочки, вернее, крыла самолета, превратившейся в мадам Аркур-Джао (Софи выбрала двойную фамилию), но в то же время не скрывал сердечной радости. Чувствовалось, что захолустному чинуше действительно приятно, что его небезызвестная землячка выходит замуж за еще более известного человека - городку это только прибавит популярности. Вчерашний знакомец кюре явился поприветствовать молодых (которых было сложно назвать "молодыми") прямо к мэрии и снова попытался использовать это для новой безуспешной попытки обратить Джао Да в католицизм.
   До самого вечера Джао Да и Софи не могли остаться наедине, принимая поздравительные визиты ее соседей и знакомых. Китайский летчик никогда в жизни не видел столько цветов зимой, даже когда его встречали в Германии. Оранжереи Тюля, несомненно, пережили в этот день опустошение, а цветочная торговля в городке получила небывалые кассовые сборы. К исходу дня у Джао Да ощутимо болели скулы от постоянного изображения благодарной улыбки, и он сбился со счета рукопожатий. Граждане Тюля выглядели приятными людьми, но были как бы все на одно лицо. Их жизнь размеренно протекала в родном городке, уютно разместившемся у реки среди живописных холмов. Один день был похож на все остальные, а один человек - на всех других. Софи и, пожалуй, пьяница-священник, были самыми колоритными персонами. Джао Да не сомневался, что большинство визитеров пришли не столько поздравить Софи, сколько посмотреть на залетную знаменитость. Ему довелось невзначай услышать такую реплику, обращенную одной из местных дам в возрасте, каковой почему-то принято называть в честь французского писателя Оноре де Бальзака, подруге:
   - Не стоит завидовать этой Софи, милочка! Ну и что, ее муж знаменитый летчик, но наши - добропорядочные состоятельные буржуа, это куда надежнее. И к тому же он... китаец! Кто знает, может у них все устроено иначе, чем у нормальных мужчин?!
   Обыватели, они и во Франции обыватели, подумал Джао Да.
   На следующее утро он покинул городок Тюль и начал свой "крестовый поход" за реабилитацией Софи. Она не удерживала его, и только сказала на прощание:
   - Я понимаю, что отпустить тебя значит сохранить, а пытаться остановить значит потерять. Лети, куда захочешь, и совершай, что считаешь должным, мой крылатый ветер. Но - умоляю - всегда возвращайся!
   - Обещаю! - летчик поцеловал ее теплые губы и про себя благословил карму, пославшую ему самую необычную женщину мира, возвращаться к которой ему будет хотеться всегда.
   ***
   Мэр Брив-ла-Гайарда, самого крупного города в департаменте Коррез, где некогда гестаповцы допрашивали и пытали юную Софи, был еще не старым и, по-видимому, порядочным человеком. Он принимал известного воздушного путешественника приветливо, чтобы оставить благоприятное впечатление о своем городе, и в то же время несколько настороженно.
   - Сейчас каждый второй француз изображает из себя бывшего резистанта, но я в Сопротивлении не участвовал, - с подкупающей откровенностью сказал он, угощая Джао Да очень сладкой и крепкой персиковой наливкой; кофе среди народа департамента Коррез, похоже, пила одна Софи. - Во время оккупации я просто выживал, работал и старался держаться в стороне от опасных дел. Поэтому я мало что могу рассказать вам. Мой предшественник в этом кресле, как и бывший начальник жандармерии служили бошам. Они вписались в патриоты после того, как Союзники высадились в Нормандии, и сумели сохранить свое положение после освобождения. Как вы понимаете, месье Джао, городские архивы были скорректированы ими соответственно, и там мало полезного. Мы поставили памятные таблички нашим юным героям из подпольной ячейки, в гибели которой некоторые обвиняют вашу супругу. Это самое меньшее, что мы могли сделать. Обстоятельства их провала окутаны тайной. Известно, что их было всего девятеро. Я не открою Америки, признав, что наше Сопротивление до сорок четвертого года было очень малочисленным, чего не скажешь о коллаборантах. В операции по встрече парашютистов из Англии должны были участвовать и того меньше, всего семеро. Один юноша из группы тогда уехал на свадьбу к другу в деревню, а девушка поехала за платьем к известному портному в соседний кантон...
   - Веселое у вас было Сопротивление, - скептически заметил Джао Да.
   Мэр сделал вид, что не заметил его злой насмешки, и продолжал:
   - Эти двое успели уйти в отряды маки и пережили войну, но потом разъехались из нашего города, о них мне больше ничего неизвестно. В тот роковой день их не было на месте событий, они вряд ли смогли бы рассказать что-то полезное. Известно, что семеро остальных были арестованы и доставлены в гестапо, где подверглись жестоким мучениям. После этого троих парней, командира, радиста и того, кто печатал листовки, оккупанты расстреляли после короткого судилища... Им даже не назначили адвокатов!
   - Каких адвокатов?! - не сдержался Джао Да. - У сотен тысяч людей, расстрелянных нацистами в Советском Союзе, в Югославии, в Польше не было даже подобия суда! У евреев, шедших в лагеря смерти... Простите, я не хотел оскорбить память ваших юных героев, просто это не укладывается в моем понимании войны!
   - Увы, оккупация Франции имела свои трагикомические гримасы, - печально признал мэр. - Однако судьба молодых резистантов была от этого не менее трагичной. Самого юного из мальчишек, ему было едва семнадцать, и трех девушек приговорили к заключению в концлагерях, где, как мы считали до недавнего времени, все они погибли. Однако недавно одна из участниц группы приезжала к нам по печальному поводу: скончался ее отец. Оказывается, после войны она вышла замуж в Бельгии и проживает там. Вот, месье... Мадам Мари-Роз Янссенс, урожденная Шаброль. Она одна может пролить свет на обстоятельства гибели группы, если, конечно, пожелает. Я узнал ее нынешний адрес, я сам хотел все разузнать, но до сих пор как-то не доходили руки...
   "Или, скорее, не хватало смелости", - подумал Джао Да. Но все же он был благодарен мэру Брив-ла-Гайарда. Тот указал нить, потянув за которую, можно было вытащить на свет жутковатую историю недавнего прошлого, историю войны, которая оставалась тогда для Джао Да за гранью его материка. Сейчас он возрождал для себя ее кровавые призраки во имя чести и славы любимой женщины. Старая Европа всегда была помешана на рыцарстве, думал летчик. Что-то в ней идет не так, если роль благородного рыцаря приходится играть пришельцу из Китая! Поэтому завершение воздушной "кругосветки" может подождать. В жизни Джао Да впервые появился человек, значивший для него больше, чем собственная мечта.
   ***
   Мари-Роз Шарболь оказалась похожа на типичную домохозяйку и мать семейства средних лет. Располневшая, но еще довольно привлекательная, вся какая-то домашняя и теплая, не наделенная ни одной яркой чертой, она совсем не походила на отчаянную девчонку, сражавшуюся когда-то в подполье и испытавшую ужас гитлеровских концлагерей.
   Узнав, кто такой Джао Да, и какое дело привело его в тихий бельгийский городок, где она вела тихую семейную жизнь, женщина посмотрела на него со спокойной обреченностью, как будто давно ждала его. В ней вообще не осталось ничего острого, импульсивного, яркого; но в ее акварельных тонах чувствовалась сила.
   - Не впутывайте моего мужа и детей, они ни о чем не знают, и не должны знать, - сказала она. - Встретимся в кафе на площади через час. Я чувствовала, что рано или поздно прошлое настигнет меня, я готова к встрече с ним.
   Джао Да прекрасно понимал стремление этой обыкновенной женщины скрыться от своего необыкновенного прошлого, в котором было слишком много страха и страданий. Он попытался быть предельно мягок и корректен с Мари-Роз, носившей новую фламандскую фамилию, не ту, под которой ее когда-то ломали в гестапо и везли в лагерь. Ей же становилось легче от каждого слова, с ними из нее выходило страшное напряжение, таившееся полтора десятка лет под резиновой маской незаметной жены мелкого буржуа и матери ухоженных детишек.
   - Мне повезло больше, чем вашей супруге, - сказала Мари-Роз. - Может быть, боши пожалели меня, если только они умели жалеть. Мне было всего шестнадцать... Мне не вырывали ногтей, не прижигали сигаретами, не пытали водой и электрическим током, как других. Просто орали на меня и били несколько часов подряд. Били не очень сильно, понимаю я теперь. Сломали только нос, потом мне его вправил в лагере один еврей, голландский хирург, - она указала на едва заметную горбинку на своем овальном носике. - Но мне было очень страшно! Бессмысленно скрывать, я не выдержала, сдала все наши тайники, все каналы связи. Но, можете верить или нет, о предстоящей высадке Софи и ее товарища с английского самолета я не сказала ни слова...
   - Предстоящей?! - воскликнул Дажао Да. - Значит, вы оказались в руках у нацистов еще до выброски парашютистов?
   - Да, нас всех взяли в первой половине того дня, когда мы должны были встречать десантников, - ответила она, несколько удивленная таким оборотом. - Нас выдал местный жандарм. Накануне ночью мы проводили диверсию на железнодорожном полотне, он нес там караул. Наши парни разоружили его и отпустили. Он был пожилой, казался таким безвредным... Знал нас всех много лет, гонял нас еще детьми, когда мы лазили за персиками. Не убивать же его, решили мы. А утром за нами пришли. Не боши, а местные жандармы. Потому мы не защищались, думали, можно будет отговориться или откупиться... А они сдали нас в немецкую комендатуру.
   - Значит Софи Аркур не могла выдать вас хотя бы потому, что когда она десантировалась, все ваши товарищи были уже в гестапо? - еще не до конца веря успех своего предприятия, осторожно спросил Джао Да.
   - Наоборот, мы потом решили, что кто-то из нас не выдержал мучений и рассказал бошам, когда ждать парашютистов! - ответила Мари-Роз; ее бархатные темные глаза впервые оживились, в них появился агатовый блеск надежды. - Поэтому мы не решились после войны вернуться домой, думали: как сможем смотреть в лицо людям?
   - Мы? Значит, вы выжили не единственная из группы?
   - Нам повезло. Невероятно повезло, наверное, один случай на сто тысяч... После того, как трех наших ребят расстреляли, а Симон, самый молодой из мальчишек, погиб, пытаясь бежать, когда нас отправляли в лагерь, мы с девчонками сумели остаться вместе. Так мы и пережили все, в одном бараке, на одном топчане, прижимаясь друг к другу, утешая и поддерживая одна другую. Красная армия освободила нас, полуживых от голода, больных... Но мы выжили, все трое! Уже у русских в госпитале мы узнали, что в боши схватили парашютистов, которых ждала наша группа. Мы были уверены, наши ребята вынесли всё и не заговорили, они были такие храбрые! Значит, проговорилась одна из нас, посчитали мы, но никто не хотел в этом признаться. Как же страшно мы поругались тогда, даже поссорились, истощенные, обритые наголо, едва живые... Русские врачи просто обалдели! А мы разъехались по разным странам, унося чувство вины. Я - сюда, Сюзанна - в Канаду, к родственникам, а Жанна, она полуеврейка, ее мать замучили боши - отправилась в Израиль, даже воевала там, якобы...
   Джао Да заказал официанту шаманского, затем встал, перегнулся через столик и церемониальным жестом поднес к губам пухлую ручку Мари-Роз, пахшую стиральным порошком. Она посмотрела на него с радостным ожиданием во взгляде; на самом деле она была очень умна, и уже об многом догадывалась.
   - Мадам, я отправлялся в этот путь, чтобы спасти честь одной отважной женщины, а выходит, что спасу целых четырех! - сказал летчик. - Рад сообщить вам, что вы не виновны в аресте Софи Аркур так же, как и она невинна в провале вашей ячейки. Софи была схвачена случайно, из-за ошибки английского летчика, никто не выдал ее. В итоге все вы оказались героями... или, по крайней мере, честными людьми. За это предлагаю нам сейчас поднять бокалы... Я позабочусь о том, чтобы вашей страной были сняты все ложные обвинения, и по заслугам оценена ваша жертва ради нее .
   ***
   Деревья по всей Франции уже оделись нежной апрельской зеленью, а птицы пели по-весеннему триумфально, когда моложавый мэр Брив-ла-Гайарда вручал Медали Сопротивления и поздравительный адрес от самого президента Республики генерала де Голля трем бывшим участницам подпольной ячейки, съехавшимся в родной город с разных конов света. Всё было до невозможности торжественно и официально, присутствовали "лучшие люди города" во фраках и их жены в вечерних туалетах, а также тамошнее воинское и жандармское начальство (включая тех, кто в 1943-м крутил руки молодым резистантам) в парадной форме. Освещать событие прибыли многочисленные представители свободной французской прессы. Последние принялись растроганно щелкать фотокамерами, когда три женщины с новенькими медалями на груди обнялись, словно сестры, и заплакали, то ли о своих погибших товарищах, то ли об ушедшей юности.
   В тот же день на менее торжественной, но гораздо более сердечной церемонии в мэрии города Тюль (Джао Да не мог понять, почему ратушу во Франции принято называть Hоtel de Ville - "городской отель"), местный мужиковатый мэр вручил Медаль Сопротивления мадам Софи Аркур-Джао. "В признание ее смелости, о который мы все хорошо знали и без войны", - сказал он. А местный кюре, в виде исключения совершенно трезвый, но от этого сквернословивший ничуть не меньше, сказал: "Наконец-то эта награда вручена кому надо, а не очередному чертовому коллаборанту, вовремя перескочившему на нужную сторону, когда дела у бошей пошли дерьмово". Генерал де Голль поздравительного адреса в данном случае не прислал. Он не умел проигрывать достойно, хотя на французском опыте Второй мировой и войн в Индокитае и Алжире пора бы было научиться.
  Джао Да скромно стоял в зале среди приглашенных горожан. Ему было радостно чувствовать, что Софи окружена их уважением и участием, а правда восстановлена. Не без его помощи, разумеется, но ведь для этого и существует любовь!
   На следующее утро Джао Да упаковал вещи и сказал жене:
   - Нам придется снова расстаться на некоторое время. Мудрец Лао Цзы говорил: для совершенства круг должен быть замкнут, иначе это уже другая фигура. Я должен осуществить задуманное, завершить свой кругосветный перелет, хотя бы потому, что благодаря ему мы с тобой встретились.
   - Встретились, а теперь снова расстаемся, - в словах Софи прозвучал едва заметный упрек. - Мне остается только ждать и надеяться, что эта разлука продлится гораздо меньше, чем предыдущая.
   Когда, нежно обняв и поцеловав Софи на прощание, Джао Да шагнул за порог, она прошептала ему вслед:
   - Теперь у тебя есть дом, мой крылатый странник!
   ***
   Взлетев с аэродрома Брив-ля-Рош, Джао Да взял курс на север, в сторону пролива, который весь мир называет Ла-Манш. Только обосновавшиеся по ту сторону его вод снобы-британцы упрямо придерживаются собственного наименования: "Английский канал". К ним-то и направил Джао Да воздушный бег "Крылатого кота".
   Помимо того, что с Великобританией был связан его новый дерзкий проект пересечения Атлантического океана, Джао Да часто вспоминал о другом отчаянном путешественнике, который сейчас так же огибал Земной шар, но только по водному пути, на точной копии корабля древних финикийских мореплавателей. Китайский летчик хотел навестить поместье сэра Джона Гринвилла Кукера в графстве Мерсисайд близ Ливерпуля и, если не удастся застать возвращения самого отважного капитана (как писали газеты, он уже обогнул западное побережье Африки), по крайней мере засвидетельствовать почтение его семейству, в особенности супруге леди Вере. В жизни Джао Да и сэру Джону Кукеру довелось встретиться только раз, в далеком 1942-м году на приеме в Белом доме, но летчик с тех пор чувствовал некую духовную связь с отважным английским капитаном, столь же влюбленным в свою стихию и в сказку странствий.
   Британцы недаром пользовались репутацией азартных спортсменов и одной из первых авиационных наций в мире. Над Ла-Маншем, вернее, уже той его частью, которая бесспорно была "Английским каналом", Кертисс Р-40 с эмблемой "Крылатого кота" встречала целая дюжина английских летчиков-спортсменов на легкомоторных самолетах. Они демонстрировали мастерский групповой пилотаж, приветствуя Джао Да и вызывая его на состязание. С одномоторного высокоплана Уэстленд "Лайсандер", напоминавшего откормленную утку, выпустившую в полете перепончатые лапы-шасси, оператор снимал воздушное шоу на кинокамеру.
   Приземлившись на бывшем военном аэродроме близ Ливерпуля (со времен знаменитой "битвы за Англию" Второй мировой войны Великобританию покрывала густая сеть неплохих летных полей) и уладив необходимые формальности, Джао Да переоделся в классический костюм и отправился с визитом в поместье Кукер-холл. Родовое гнездо сэра Джона представляло собою непоколебимый, как скалы Дувра, образчик английского духа. Красивое здание в викторианском стиле, напоминавшее нечто среднее между феодальным замком и семейным домом, стояло в глубине ухоженного английского парка. Перед его фасадом располагался бархатный густо-зеленый газон, который являл собой воплощение безупречности, но наемный работяга в кепке все равно усердно стриг его. По безукоризненно ровной дорожке из мелкого гравия навстречу Джао Да не выбежал, а с достоинством вышел рыжий ирландский сеттер. Пес с истинным чувством собственного достоинства обнюхал брюки летчика и сдержанно изрек:
   - Ав. Ав.
   - Мне тоже приятно познакомиться, - вежливо приподнял шляпу Джао Да, однако на этом хваленая английская галантность оказалась исчерпана.
   - Пошел прочь, Барни, пока не подцепил какую-нибудь заразу от узкоглазого! - рявкнул сочный раскатистый бас, и пес послушно ретировался.
   К Джао Да, переваливаясь с боку на бок, шустро приближался плечистый джентльмен со свирепой физиономией и седыми бакенбардами, напоминавший тоже пса, но другой породы - бульдога. Он был одет в старомодный черный костюм с белым виндзорским воротничком, а в руке держал трость с массивным набалдашником, занесенную угрожающим жестом.
   - Убирайся отсюда, желтая обезьяна, - орал он. - В этом добром христианском поместье не нанимают на работу вшивых "кули"! Проваливай!!
   Джао Да печально усмехнулся. Сколько раз в "свободной" Америке ему приходилось выслушивать нечто подобное из-за своей азиатской внешности. Оказывается, и в "цивилизованной" Европе дела обстояли не лучше. Летчик уже привык к напыщенному чванству "белых аборигенов" и разработал собственную тактику противостояния.
   - Вы здешний дворецкий, любезный? - ледяным тоном спросил он, осадив ретивого человека-бульдога взглядом. - Вот моя визитная карточка. Я майор авиации Джао Да, кругосветный путешественник и друг сэра Джона Гринвелла. Доложите обо мне леди Вере Кукер.
   - Я Пирбрайт, управляющий, - недовольно буркнул горластый служитель, его манеры не стали дружелюбней, но карточку он взял. - Не убежден, что вас примут, мистер.
   Приниженное обращение "мистер" вместо "сэр" от слуги в набитом условностями английском обществе показалось бы оскорбительным, но Джао Да привык мыслить шире, чем жители Старого Света.
   Тем не менее, гостя принял сам хозяин Куекр-холла, каковым по вековой английской традиии являлся старший мужчина в семействе. Престарелый отец мореплавателя сэра Джона Гринвилла звался сэр Джулиан, он был отставной адмирал, водивший по морям британские крейсера в Первую мировую войну. Старый лорд сидел в кресле-каталке, по пояс укрытый клетчатым шотландским пледом, несмотря на теплый день. Он едва слушал гостя, его мысли витали где-то очень далеко. Старая леди Кукер, его супруга и мать Джона, разливала чай, очень строгая и очень чопорная, как подлинная английская аристократка. Жена английского друга, леди Вера, на правах представительницы младшего поколения семейства Кукеров, появилась попозже, однако в ней Джао Да сразу увидел человека, на котором безраздельно держался консервативный и сложный мирок поместья. Даже наглый дворецкий Пирбрайт при виде этой женщины подтянул брюхо и перестал бурчать, что "китаец сейчас что-нибудь испортит в доме".
   Леди Вера, высокая и худощавая блондинка средних лет, была несомненно красива, даже очень красива, но той холодной и высокомерной красотой типичной англичанки, которую Вальтер Скотт сравнил с красотой мраморной статуи. В жесткой складке ее тонких губ, в прямом и остром взгляде очень светлых глаз было что-то мужское. Она говорила мало, негромко и крайне веско. В ее речах звучали разум, четкий расчет и глубокое чувство ответственности. Такова была идеальная жена английского моряка. На такую муж мог оставить семью, дом и хозяйство, пускаясь по воле волн и ветров. Своего супруга она называла исключительно "сэр Джон"; чувствовалось, что в основе их семьи лежит скорее подлинное взаимоуважение и договор двух равных сильных людей, нежели любовная страсть. Плод этой любви, дочка Джейн, уже подросток, училась сейчас в одной из престижных женских школ с пансионом.
   Леди Вера показала Джао Да большую фотографию в строгой раме - на ней густобородый и загорелый сэр Джон Кукер, облаченный в форму морского офицера Ее Величества, улыбаясь, обнимал двух подчеркнуто серьезных белолицых блондинок в строгих платьях - взрослую и совсем юную, жену и дочь. На другой фотографии, сделанной английским корреспондентом на Африканском Роге и недавно переданной семье, сэр Джон предстал в шортах и пробковом шлеме, на котором сидел ослепительно-белый попугай. Он был заснят вместе с дюжиной других бородачей пиратского вида на фоне деревянного парусного корабля, словно сошедшего с барельефов эпохи Древнего Мира.
   - Это мой супруг и его экипаж, - со спокойной гордостью сказала леди Вера. - Их кругосветный переход близится к завершению. Я надеюсь скоро приветствовать сэра Джона в нашем родовом поместье.
   - Почту за честь быть рядом, когда мой дорогой друг вернется к вам, - сказал Джао Да; в этом окружении он невольно усвоил правила светского этикета и чувствовал себя неловко, что одет в советский шерстяной костюм, а не в уместную на дневном приеме визитку.
   ***
   Втреча воздушного и морского путешественников так и не состоялась. Шторма, разыгравшиеся возле Канарских островов, жестоко потрепали и отогнали утлое деревянное судно сэра Джона Кукера обратно к африканскому Кабо-Верде. Дорога домой затянулась для капитана Кукера еще на несколько месяцев. За это время Джао Да покинул Англию, ведь теперь, продолжая свой кругосветный перелет, он тоже торопился домой.
   Тем не менее, каким бы кратковременным не было пребывание китайского летчика в Туманном Альбионе, оно принесло ему несколько полезных открытий. Первое из них состояло в том, что англичане - непревзойденные мастера заваривать черный, или, как говорят в Азии, "красный" чай, точно так же, как зеленый чай лучше всего заваривают соотечественники Джао Да. Второе открытие вытекало из первого, подобно струйке чая из фарфорового носика чайника. За чаем англичане способны часами поддерживать светскую беседу совершенно ни о чем, даже не касаясь таких острых тем, как политика, футбол или взаимоотношение наций. Хотя при этом британцы и умельцы плести политические интриги, и родоначальники футбола, и создатели многонациональной империи... которая благополучно развалилась. Убедиться во всех этих качествах англичан Джао Да представилась возможность во время визитов в дома нескольких аристократических семейств, с которыми состояли в родстве родители лорда Кукера, в качестве экзотического гостя. Точно такие же разговоры вели за точно таким же чаем и родственники жены английского друга, леди Веры, урожденной Дейримпл. Она оказалась вовсе не дворянкой по праву рождения: ее отец всю жизнь проработал мелким клерком в Ливерпульском порту. Там когда-то юная Вера и встретилась впервые с лейтенантом Королевского флота Джоном Гринвиллом Кукером.
  Сшитый по мерке смокинг и завязанный виндзорским узлом галстук, привычка пить чай в пять часов пополудни, умение держать крикетную клюшку и поддерживать вежливую болтовню с дамами делали "настоящего английского джентльмена" из кого угодно. Самым компанейским парнем во всей этой компании родовитых (и не очень) чаехлебов Джао Да показался герцог Эдинбургский Филипп Маунтбаттен, муж "правящей, но не управляющей" королевы Елизаветы II. Джао Да встретился с ним на одном из великосветских "файф-о-клоков". Моложавый, подтянутый и спортивный, прин-консорт Великобритании был профессиональным военным моряком, участником Второй мировой войны. Он оказался боевым товарищем не только сэра Джона Кукера, но и отчасти самого Джао Да. В последние годы "большой войны" герцог служил первым помощником на эсминце "Вэлп", участвовал в боях с японцами на Тихом океане и присутствовал в Токийском заливе при подписании акта о капитуляции Японии. После обязательных при встрече ветеранов воспоминаний, герцог Эдинбургский по-приятельски предложил Джао Да сыграть в футбол с ним и группой молодых аристократов. "Крикет не волнует мне кровь!" - признался он. Матч вскоре состоялся, и Джао Да, гоняя мяч, с радостью вспомнил юность и футбольные поединки между эскадрильями 4-й истребительной авиагруппы прямо на летном поле в перерывах между полетами... Теперь раненая в Корее нога уже не позволяла двигаться с прежним проворством. Команда герцога Эдинбургского проиграла, но все остались довольны матчем и друг другом. "Спасибо за отличный спорт!", - сказал "главный муж" Соединенного королевства китайскому летчику, прощаясь. Прошло много лет, и на досужие вопросы, знаком ли Джао Да с британским принцем-консортом, он неизменно отвечал: "Я знаком с герцогом Эдинбургским, а с Филиппом Маунтбаттеном мы играли в одной команде!"
   Однако прежде, чем Джао Да удалось воплотить в жизнь план завершения воздушного кругосветного путешествия, у него состоялось в Англии еще одно знакомство, о котором его потом выспрашивали во много раз чаще.
  Джао Да осматривал свой Кертисс Р-40, отдыхавший на аэродроме близ Ливерпуля, когда к нему подошли четверо юных длинноволосых англичан, одетых как денди, но державшихся слишком живо и непринужденно для скучных "proper gentlemen" . Джао Да с первого взгляда узнавал людей такого типа по особому выражению непринужденной легкости и стремления к совершенству, которое сквозило в каждом их взгляде, каждом движении. Таковы были те, кто жил ради воплощения красоты и смело переходил пределы. Джао Да сам был таков, но искал гармонии в полете, а эти молодые чудаки больше походили на людей искусства, музыкантов или художников, только начинающих свой путь. Возможно, на нем их ждала слава, возможно - безвестность, но их стремление сейчас было прекрасно.
  - Забавный у тебя летающий жук, приятель, - сказал один из молодых чудаков, словно был знаком с Джао Да уже давно; слегка прищурив близорукие карие глаза, он с интересом рассматривал самолет китайского летчика.
  - Я называю свой самолет "Крылатым котом", это мой личный герб и очень давняя история, - в тон ему ответил Джао Да, указав на красочную эмблему на фюзеляже. - Но твое название - "жук", "битл" по-английски, мне тоже нравится. А как зовут тебя и твоих друзей?
  - Я Джонни, - парень приветливо кивнул красивой головой с копной темно-рыжеватых волос. - Это Пол, это Джордж и Пит, а есть еще Стюарт, но он сегодня не пришел . Мы с парнями лабаем рон-н-ролл, но можем и блюз, и джаз, и даже старую эстраду для папиков... В газетах писали, что ты недавно встречался с "королем Элвисом", а мы, значит, наследные принцы музыки в стиле рок. Его американское величество вышел в тираж, и публика скоро коронует нас!
  Остальные трое согласно закивали с потешной серьезностью.
  - Старушка-Европа - какой-то рассадник коронованных особ, - усмехнулся Джао Да, его позабавила наивная самонадеянность ребят. - Так что у вас за дело ко мне, наследные принцы рока?
  - Пишут, что ты прилетел из Франции, - ничуть не смутившись, ответил Джонни. - Отвези нас в Париж, у нас есть несколько композиций, которые прославят наши имена! Авиабилеты стоят дорого, мы пока не богаты, а что стоит тебе сгонять через "канал" и обратно? Когда мы станем миллионерами, мы обязательно заплатим!
  Джао Да подумал и ответил шутливо:
  - Все вы не поместитесь в кабину, четверо из Ливерпуля. Чтоб перевезти вас, четверых, со всем инвентарем через Ла-Манш понадобится целая подводная лодка. Париж же пресыщен развлечениями. Путь к славе не лучше ли начинать у себя дома? Так делали и я, и "король Элвис".
   Ребята ушли с аэродрома расстроенные. Позднее Джао Да узнал, что, вопреки его совету, известность пришла к ним именно во время зарубежных гастролей - в Гамбурге в 1960-61 годах. Когда в полете приходилось нелегко, Джао Да не раз насвистывал "Yellow Submarine", вспоминая о встрече с безвестными тогда молодыми ливерпульцами, назвавшими его P-40 "жуком".
   ***
   Через Атлантический океан между Старым и Новым пролегала торная воздушная дорога, по которой величаво плыли дальнемагистральные авиалайнеры и тяжелые грузовые воздушные суда. Однако для устаревшего фронтового истребителя Кертисс Р-40 "Томагавк" это была весьма внушительная дистанция. Поначалу Джао Да рассматривал Североатлантический маршрут, по которому в годы Второй мировой войны перегонялись из Америки в Англию боевые самолеты, только в обратную сторону: Англия - Ирландия - Исландия - Гренландия - Канада. Два самых длинных перегона: между Дублином и Рейкьявиком, а затем до аэропорта с труднопроизносимым названием Кангерлуссуак или до одного из построенных янки в годы войны на Гренландии аэродромов, составляли соответственно около 1 500 и более 1 600 километров. Это было по силам Кертиссу Р-40 "Томагавк" в комплектации с дополнительными подвесными баками и в хорошем техническом состоянии. Однако, несмотря на то, что металлический организм "Крылатого кота" функционировал по-прежнему исправно, Джао Да, сжившийся со своим самолетом, всем естеством ощущал его огромную усталость после полета длиной почти в земную окружность. У опытных пилотов бывает такое чувство: когда результаты технического осмотра в норме, они все равно подсознательно ощущают опасность аварии. Заставить крылатого друга проделать последний отрезок пути на пределе сил Джао Да не мог. Тем более, с некоторых пор Джао Да не чувствовал за собою права рисковать ради собственных амбиций, даже для воплощения мечты всей жизни облететь вокруг света. Впервые появился человек, которому жизнь Джао Да принадлежала в той же, или в еще большей мере, чем ему самому. Ради возлюбленной Софи пришлось искать компромиссные варианты последнего перегона кругосветки.
  - Я знаю, старина, ты бодришься и хочешь бросить вызов ревущей Атлантике, - сказал летчик своему самолету, примирительно погладив его по усталой плоскости. - Но, как видно, придется тебе снова смириться с ролью пассажира. Хочу тебя утешить: на этот раз ты не поплывешь, а все же полетишь, хоть и не на собственных крыльях.
  Английские авиамеханики разобрали "Крылатого кота" на комплектующие для перевозки и составили подробные спецификации. Теперь крылатый боец и путешественник представлял собою набор контейнеров и ящиков, в которых спал почти мертвым сном. Джао Да было нелегко видеть свой самолет таким, однако времени на сантименты не оставалось. Пора было отправляться в путь.
  Универсальная летающая лодка PBY "Каталина" имела отличные характеристики для трансатлантического перелета и славу одного из самых массовых и лучших самолетов-амфибий мира, завоеванную как на морских театрах Второй мировой, так и на гражданских авиалиниях. Но от варианта использовать эту машину пришлось отказаться из-за ее недостаточно емкого транспортного отсека. Джао Да остановил свой выбор на огромном четырехмоторном гидросамолете Шорт "Сандерленд", гиганте с 29-метровом фюзеляжем и размахом крыльев более 34 метров, с перегоночной дальностью в 4,5 тысячи километров. Он легко брал на борт 3 205 килограмм полезного груза, что вполне позволяло погрузить разобранный Кертисс Р-40. "Сандерленд", некогда легендарный патрульный самолет и морской бомбардировщик Королевских ВВС, гроза германских подлодок на океанских просторах, внезапно оказался не у дел после 21-летней истории. Британские военные вывели гиганта из эксплуатации примерно год назад. Оставшиеся машины без дела стояли на аэродромах, печальные и обреченные, как старые слоны. Часть из них раскупили "цивильные" владельцы, но на фоне более современных и комфортабельных гражданских аналогов середины ХХ века, "Сандерленд" явно проигрывал конкуренцию. Перспективные молодые пилоты считали ниже своего достоинства летать на "мстодонтах". "Старик ждет старика", решил Джао Да, и выбрал "Сандерленд".
  Нынешний владелец того "Сандерленда", во чреве которого Джао Да намеревался перевезти через океан своего "Крылатого кота", ирландский предприниматель, отчаялся найти "киту с крыльями" полезное применение и отыскал нового покупателя в лице частной канадской авиакомпании. Ирландец был счастлив, когда Джао Да предложил ему свои услуги в качестве командира корабля при перегонке злополучного гиганта в Новый Свет, и взял в качестве оплаты всего лишь "провоз до пункта назначения частного груза".
  Водить тяжелые воздушные суда такого класса Джао Да еще не приходилось, однако он рассчитывал на отличную подготовку дальнемагистрального пилота, которую получил в "авиакомпании Говарда Хьюза". Китайский летчик набрал себе экипаж из безработных британских и ирландских авиаторов (в небе они не ссорились, несмотря на зачерствевшую вражду между их народами), собиравшихся начать новую жизнь в Америке. Немолодой английский летчик по имени Тобиас, тихий алкоголик и прирожденный пилот, давным-давно водивший "Сандерленды" на защиту конвоев, стал в команде вторым пилотом. Вместе они совершили несколько тренировочных полетов, отработали взлет-посадку на сухопутной ВПП и на воде. Джао Да понял, что чувствует четырехмоторный летающий корабль, а тот слушается его. Сколько раз в его жизни происходило подобное "обручение" с новым самолетом, и всякий раз это была незабываемая радость!
  Загрузив разобранного "Крылатого кота" в объемистое нутро "левиафана" и получив от владельца соответствующие доверенности и документы на его продажу в канадском Галифаксе, в один из солнечных июньских дней 1960 года Джао Да вылетел замыкать свой круг. Тяжело груженый "Сандерленд" шел трудно, четыре изношенных многолетней службой Его и Ее Британским величествам двигатели Bristol Pegasus XVIII толкали воздушный корабль со скоростью ниже крейсерской - не более 250 км/ч. Джао Да решил не испытывать старую машину и новый экипаж на прочность. Он запросил промежуточную посадку для техобслуживания и дозаправки в Рейкьявике. Тамошний аэропорт Кефлавик, построенный американцами в годы "большой войны", как и множество летных полей на островах по всему миру, находился ныне под совместным военно-гражданским управлением. Он мог спокойно принимать тяжелые самолеты, подобные четырехмоторному летающему ангару с "Крылатым котом" внутри.
  Отведя усталый "Сандерленд" на стоянку и передав его техническим службам аэропорта, Джао Да отпустил экипаж отдыхать, а сам отправился познакомиться со столицей Исландии. Китайскому летчику никогда не доводилось бывать в скандинавских странах. Он слышал, что в главном городе этого островного государства, основанном в старину норвежскими и кельтскими мореплавателями, отразился оттиск их континентальной культуры. Рейкьявик был похож на сильно разросшийся рыбацкий поселок. Янки и британцы, в годы войны собиравшие здесь свои атлантические конвои, добавили в эту "песнь о Норвегии" заметные джазовые нотки. Китайскому летчику город показался очень милым и приветливым, а здешний кофе со сливками - вполне сносным. На почтамте он даже смог послать телеграмму с приветами и словами любви Софи, ничуть не удивив телеграфистку сочетанием своей азиатской физиономии, английского языка и французской адресатки. Как и в любом порту на оживленных океанских магистралях, здесь привыкли к смешению рас и наций.
  Гораздо сложнее решали национальной вопрос англичане и ирландцы из набранного Джао Да экипажа. Вернувшись в аэропорт, вместо своих товарищей летчик застал сурового представителя здешней полиции. Оказывается, авиаторы оценили предложение командира корабля "отдохнуть" в настоящем британском духе - отправились в бар, напились, поспорили о принадлежности Ольстера и передрались между собой. Современные потомки викингов, добрые жители Рейкьявика, отличались мирным нравом, дебоширов не любили и были намерены наказать их по всей строгости островного законодательства. Джао Да пришлось употребить всю свою настойчивость, чтобы вызволить горе-летунов из каталажки. В утренних газетах воздушный путешественник предстал в качестве нарушителя спокойствия, прилетевшего на остров с "бандой воздушных пиратов".
  Джао Да пришлось срочно разрешать межнациональный конфликт. Он объявил протрезвевшим драчунам, что, если они немедленно не помирятся, он оставит их в Исландии навсегда, а сам продолжит полет с одним только вторым пилотом. Тобиас в драке не участвовал, потому что к ее началу был пьян в стельку. Перспектива застрять на скалистом холодном острове посреди океана возымела должное педагогическое воздействие. На втором перегоне до канадского Галлифакса экипаж вел себя образцово. Приземлившись, Джао Да сфотографировался со своими мимолетными товарищами на память возле огромного самолета и от души пожелал им найти в Новом Свете то, чего они искали.
  Охочая до всего нового и скандального пресса, которая в начале кругосветного полета проявляла к скромной личности китайского летчика живой интерес, едва заметила завершение его путешествия. Джао Да летел слишком долго: журналисты успели привыкнуть к этому, и не испытали профессионального всплеска адреналина, когда он приземлился. Местный телеканал снял про него небольшой сюжет, а в газетах появилось несколько коротких заметок. Кто-то из наиболее въедливых репортеров спросил, не считает ли Джао Да кругосветный перелет проваленным из-за того, что завершил его на другом самолете, а собственный привез в разобранном виде.
  - Не считаю, - спокойно ответил Джао Да. - Мой "Крылатый кот" облетел вокруг света, не важно, в каком виде.
  Вечером того же дня, сидя в гостинице за чашкой чая, китайский летчик с интересом рассматривал свою говорящую физиономию на экране телевизора. Пока Джао Да занимали высокое небо, судьбы человечества и служение истине, этот квадратный ящик с мерцающим экраном, из которого лились потоки информации (не всегда правдивой), успел стать властелином умов и хозяином свободного времени обывателя. Теперь маленькому человеку не надо было стремиться к прекрасному, задумываться о смысле жизни и составлять собственное мнение. Достаточно было повернуть переключатель, и телевизор погружал своего адепта в уютный самодостаточный мирок.
  Критически покачав головой и в очередной раз убедившись, как управляемо сообщество людей, Джао Да предпочел заняться устройством жизни на новом месте. Кругосветное путешествие по воздуху принесло ему определенную известность, но совершенно исчерпало финансовые резервы. Теперь Джао Да стал женатым человеком, ему надлежало думать о бюджете семьи. Софи была самостоятельной и сильной женщиной, но Джао Да не хотел возвращаться в ее дом в качестве свалившегося с неба крылатого нахлебника. Подобно многим увлеченным настоящим делом и влюбленным в свою мечту людям, он не заметил когда-то, как юность сменилась молодостью, а молодость - зрелостью. Теперь, достигнув сорока пяти лет, предстояло наконец "повзрослеть"...
  Завершив формальности по продаже "Сандерленда" и потратив жалкий остаток капитала на сборку и приведение в порядок своего самолета, Джао Да в который раз открыл новую страницу книги жизни, на которой предстояло написать иероглифы событий. В Канаде было сильно влияние франкоязычной общины, выходы из Франции некогда появились на этих лесистых берегах первыми из европейцев. Несмотря на то, что большинство местных французов никогда не бывали на исторической родине, чувства родства с нею и особенностей галльского характера они не теряли. Джао Да, как человек, женатый на настоящей француженке из Франции, был для них почти "своим". Нашлись деловые люди, говорившие на языке Вальтера и Руссо, которые с удовольствием воспользовались профессиональными навыками опытного пилота с репутацией отчаянного храбреца и честного человека. Около года Джао Да проработал, доставляя срочные грузы и важных пассажиров в труднодоступные арктические районы Канады. В зависимости от миссии, он менял свой Кертисс Р-40 на безотказный Дуглас "Дакоту" или на гидросамолет, а шасси - на лыжи или поплавки. Эмблему "Крылатого кота" теперь знали и радостно приветствовали жители суровых районов Юкона, Канадских Северо-Западных территорий, Нунавута и островов Канадского Арктического архипелага. Эскимосы и инуиты, увидев в азиатских чертах Джао Да родство с собственными, даже сочинили о нем песню. Они называли летчика "сыном всполохов северного сияния от общих предков" - здесь вообще легко смешивали реальность с легендой. Некоторые биографы нашего героя полагают, что именно в байках коренных народов Арктики берет истоки история о том, как, работая на научно-исследовательскую полярную экспедицию, Джао Да пролетел на своем верном Кертиссе Р-40 над Северным полюсом и сбросил на эту "макушку земли" вымпел с изображением "Крылатого кота". Другие полагают, что все доподлинно было так, только Джао Да воспользовался более подходящим канадским Дэ Хэвиллендом DHC-2 "Бивером", созданным специально для работы в сложных условиях неосвоенных районов. Сам Джао Да, когда его спрашивали об арктической экспедиции, только улыбался своей немного лукавой улыбкой и рассказывал, как однажды в августе 1961 года над Северным магнитным полюсом вертикальное магнитное поле вывело из стоя все навигационное оборудование на борту. Однако Джао Да не пал духом, он набрал высоту и пробил слой облаков. Он знал, что в августовскую пору особенно ярко сияют звезды Южной Короны, по которым можно найти путь. Но день был далек от заката, и звезд еще не было видно. И вдруг над горизонтом среди ясного неба вспыхнуло созвездие дивной красоты, затем еще и еще. Очарованный зрелищем, Джао Да направил туда свой самолет, словно герой Антуана де Сент-Экзюпери. Оказалось, что это устроили салют советские полярные летчики, которые отмечали День Воздушного флота СССР. Джао Да приземлился на взлетную полосу советской арктической станции, и радушные хозяева сразу пригласили его к праздничному столу. Советские авиаторы прекрасно знали китайского летчика и тоже считали "своим".
  "Как говорил один из древних и мудрых, звезды всегда укажут путь, если ты хочешь их видеть, даже среди дня", - обычно завершал эту историю Джао Да. Скептики могут возразить, что этот афоризм китайский летчик придумал сам.
   ***
  Когда завершился контракт на работу в Арктике, Джао Да отремонтировал и переоснастил свой незаменимый Кертисс Р-40 "Томагавк" на авиационном заводе канадского авиапроизводителя Дэ Хэвилленд в Дуансвью и лично обновил на фюзеляже красочную эмблему "Крылатого кота". Он пустился в обратный путь через Атлантический океан, чтобы воссоединиться со своей возлюбленной супругой Софи во Франции, а заодно доказать, что замкнутый круг вокруг Земного шара по силам его самолету. Из Канады летчик взял курс на аэродром Кангерлуссуак на Гренландии. Выговорить такое название было довольно проблематично, поэтому при радиообмене с тамошним диспетчером пришлось зачитывать его по бумажке. Оттуда дозаправленный и отдохнувший "Крылатый кот" "перепрыгнул" в Исландию.
  - На этот раз я лечу один, и могу заверить добрых исландцев, что дебоша не случится! - с иронией сказал Джао Да местному чиновнику в аэропорту Кефлавик, памятуя о происшествии с англо-ирландским экипажем "Сандерленда". Взамен летчик получил очередную дозаправку и пожелания доброго пути, не особенно, впрочем, сердечные.
  Следующим пунктом посадки стала Ирландия. "Изумрудный остров" был прославлен, помимо всего прочего, многовековым дерзким неприятием британского владычества, и обрел независимость только в 1921 году после кровопролитной войны. Поэтому ирландцы не скрывали радости, узнав, что известный воздушный путешественник отправится от них прямо во Францию, минуя ненавистную им Великобританию. Сам Джао Да был далек от вражды между европейскими островитянами. Он был не прочь залететь в Ливерпуль и повидать в чопорном Кукер-холле своего друга мореплавателя сэра Джона Гринвилла Кукера. Однако беспокойный капитан, быстро заскучав от педантизма аристократов-родителей, холодности супруги леди Веры и занудства дворецкого Пирбрайта, снова бросил вызов родной морской стихии. Джао Да узнал, что недавно сэр Джон вместе с командой единомышленников отплыл в море на своем новом детище - копии "Ниньи", меньшей из каравелл Колумба. Их встреча в очередной раз не состоялась.
  Ничто больше не задерживало Джао Да на пути к любимой Софи. Оставив позади изумрудную от зелени Ирландию, серебристо-серые воды Кельтского моря и Ла-Манша, Кертисс Р-40 китайского летчика вошел в воздушное пространство Франции. Отвечая на запрос наземного диспетчера, Джао Да почувствовал, что радуется игривым звукам французской речи, словно родному языку, а живописные долины и холмы под крылом самолета дороги его сердцу. Это была дорога домой. Спустя всего несколько часов летчик постучался в дверь старого маленького шале в городке Тюль.
  - Налицо значительный прогресс. В прошлый раз ты отсутствовал восемнадцать лет, а сейчас только чуть больше года, - улыбнулась Софи. Снова она удивила Джао Да своим умением встречать, говорить и любить не как все остальные женщины.
  Они прожили вместе несколько счастливых месяцев. Однако Франция, которая была мила сердцу Джао Да, не спешила платить ему взаимностью. Президент генерал де Голль был злопамятен и не мог простить китайскому летчику дерзких возражений по "делу Софи Аркур". В Республике де Голля решал он один, бесцеремонно вмешиваясь в работу всех институций власти. Сначала у Джао Да не вышло открыть авиатранспортную компанию в департаменте Коррез. Затем начались проблемы с видом на жительство и регистрацией самолета. Местные чиновники выглядели виноватыми и почти извинялись, но сделать ничего не могли. "Не давать воздуха" китайскому пилоту пришел приказ с самого верха иерархии "Пятой республики". Отчаявшись пробиться сквозь ведомственные баррикады, Джао Да заключил, что остается единственный путь: заработать французское гражданство своими заслугами.
  - Я слишком стар для Иностранного легиона, к тому же в нем нет военно-воздушных подразделений, - сказал он Софи. - Поэтому я поступаю работать во французский Красный крест и отправляюсь в Африку вместе со своим самолетом. Надеюсь, когда я вернусь оттуда, никто больше не помешает мне быть рядом с тобой.
  - Это мне никто не помешает быть рядом с тобой, - решительно ответила Софи. - Я не сумею стать тихой женой, ждущей у окошка. По крайне мере, не сейчас.... Я еду с тобой. В Красном кресте найдется работа и для меня, а о тебе всегда будет кому позаботиться.
  Джао Да не стал удерживать возлюбленную. Во-первых, знал, что это бесполезно, а во-вторых он был счастлив, что у него такая жена, и им не придется снова расставаться. Наутро старый шале грустно посмотрел вслед Джао Да и Софи наглухо закрытыми ставнями и дверьми. Они ушли в свое странное свадебное путешествие, обнявшись, как юные возлюбленные, с легкими чемоданчиками, словно новобранцы.
  Супруги Джао-Аркур, как называли их коллеги, несколько лет проработали вместе на "Черном континенте". Сначала они оказались в Алжире, который еще недавно являлся французской территорией, а ныне переживал кровавые родовые муки независимости. К 1962 году война за Алжир была проиграна Францией вчистую, и генерал де Голль нашел выход из патовой ситуации в лучших традициях французского генерального штаба - полной капитуляцией , замаскированной под референдум о самоопределении. Покрытые алжирским загаром, запыленные парашютисты и легионеры грузились на корабли, загоняли в трюмы тяжелое вооружение и технику, распихивали по каютам чемоданы с трофейным барахлом и отплывали домой. Их ждала неласковая встреча: президент Республики лично позаботился, чтобы на этих парней легло клеймо позора. Сотни тысяч алжирских французов, большинство из которых родились и выросли в этой стране, в панике бежали следом. Повстанцы-арабы дышали им в спину, они были полны решимости сполна отплатить европейам за все унижения колониального владычества и добавить еще кое-что от себя. Генерал де Голль с легкомысленной забывчивостью старого бонвивана предоставил соотечественников в Алжире их собственной судьбе. Французские войска получили приказ "не двигаться с места", даже когда началась резня. Последней надеждой на спасение для беженцев оставался Красный крест. Тогда-то Джао Да и Софи впервые вдохнули знойный воздух Африки, пропитанный запахами отчаяния и насилия. Кертисс Р-40 китайского летчика получил новые опознавательные знаки на крыльях - красные кресты и полумесяцы. Джао Да совершал вылет за вылетом, отслеживая продвижение колонн алжирских повстанцев из Фронта национального освобождения, пока в портах шла лихорадочная погрузка беженцев. С земли стреляли: знаки международной гуманитарной организации не внушали здесь уважения. Софи в это время помогала устраивать на борту людей, бросавших все и отплывавших в неизвестность. В который раз на пути человеческой цивилизации повторялась эта история, в который раз человечеству не было до нее дела...
  После того, как бегство из Алжира было закончено, а те, кто не успел бежать, расплатились перед победителями за чужие грехи, миссиям французского Красного креста не пришлось отдыхать: для их труда во имя человечности нашлось применение в континентальной Африке. Ее раздирали войны и мятежи, она погрязла в голоде и болезнях, которые были наследственными бедами колониального прошлого. Работа здесь была тяжелой и опасной, зачастую грязной и неблагодарной, а быт - спартанским и неустроенным. Джао Да доставлял медикаменты и продовольствие в охваченные эпидемиями или военными действиями районы, осуществлял воздушную связь между отдаленными миссиями Красного Креста и миротворческих сил, вел воздушную разведку и наблюдение. Ему много раз приходилось менять своего верного "Крылатого кота" на самолеты других типов, часто находившиеся в таком скверном техническом состоянии, что казалось - они развалятся еще на земле. Взлеты и посадки на неподготовленных, заброшенных или разрушенных площадках стали для него обычным делом, а в "благодарность" за гуманитарные миссии с земли часто открывали ураганный огонь из всего, что могло стрелять.
  Выпадали китайскому летчику и совсем экзотические задания. Однажды вождь племени Уше, на территории которого приземлился Джао Да, попросил поднять его в пассажирской кабине повыше, чтобы он мог попросить у неба дождя.
  - Почтенный вождь, прокатить вас на моем Кертиссе Р-40 над угодьями вашего племени для меня не проблема, - ответил Джао Да туземному лидеру. - Но что если мы взлетим, сделаем пару кругов, приземлимся, а дождь так и не пойдет?
  - Вы читали вчерашнюю метеосводку из Найроби? - ответил вопросом на вопрос вождь.
  - Не хватило времени, - признался Джао Да.
  - Если бы вы ее читали, то узнали бы, что завтра ожидаются сильные осадки, - вождь поправил очки в золотой оправе. - А мне надо поддерживать авторитет среди своих подданных. Можете представить себе, какое впечатление произведет на них наше воздушное шоу. Так что потрудитесь подготовиться в полету.
  Джао Да посадил хорошо информированного африканского шоумена в пассажирскую кабину, и они совершили показательный полет, к которому Джао Да добавил от себя несколько фигур высшего пилотажа. Все племя Уше наблюдало за ними с земли и танцевало ритуальные танцы.
  На следующий день пошел дождь.
  - Благодарю вас, что подыграли мне, - сказал вождь Уше китайскому летчику. - Видите, какими методами приходится управлять! А ведь я образованный человек, выучился в Европе на врача... Увы, пока моим соплеменникам колдуны нужны больше, чем медики.
  Однажды импозантный угандийский диктатор Дада Уме Иди Амин пригласил Джао Да стать его личным пилотом, обещая звание маршала авиации, десять жен и львиную шкуру. Джао Да ответил: "Ваше превосходительство, с вашей комплекцией и амбициями нечего делать в тесной кабине моего Кертисс P-40, львиная шкура отлично дополнит ваш парадный мундир, и, к тому же, я уже женат".
  Софи работала на станции Красного Креста, ей приходилось и ухаживать за больными, и готовить еду, а порой - вспоминать навыки военной поры и обезвреживать мины. Случалось, что они расставались с Джао Да на много дней и даже недель, но всегда встречались у выцветшей палатки, служившей им семейным очагом. Под щедрым на жару и скупым на отдых небом Африки они были счастливы и не стеснялись этого чувства. Мужчина и женщина, давно вышедшие из молодости, радостно дарили друг другу нерастраченную за годы разлуки любовь. Софи, как истинная француженка, была неистощима на слова ласки. Джао Да в этом отношении приходили на помощь строчки из классической китайской поэзии, которую он помнил с детства благодаря первому учителю из родной деревни, чудаку Зоу.
  Однако готовила Софи по-прежнему скверно.
  - Кофе у тебя неплох, - Джао Да деликатно начинал с похвалы. - Но... что это? - он осторожно тыкал вилкой в размазню подозрительно-серого цвета.
  - Кус-кус, основной гарнир современной французской кухни! - с достоинством отвечала Софи.
  - Знаешь, любимая, если ты кормишь этим своих черных сироток, не удивительно, что они разбегаются, - с иронией замечал Джао Да. - Давай-ка лучше поужинаем в походном стиле, галетами и консервированной ветчиной! - и тянулся за аварийным пайком.
   ***
  Супруги вернулись во Францию, когда Софи почувствовала, что носит ребенка. 20 августа 1965 года под крышей их дома в городке Тюль раздался здоровый крик младенца, возвестивший о рождении нового человека. Софи наотрез отказалась ехать в больницу. Она рожала дома, по примеру многих поколений женщин ее семьи, в присутствии врача и акушерки. Джао Да был выставлен за дверь. Как некогда его отец, мастер-обувщик Джао Сэ, при его собственном появлении на свет в деревне Лайан-Цися, летчик нервно ходил вокруг шале и прислушивался к доносившимся изнутри голосам. Софи не кричала и не стонала, как другие роженицы; но Джао Да раньше не догадывался, что его жена умеет так виртуозно ругаться. А потом прозвучал триумфальный плач новорожденного ребенка.
  Дипломированная французская акушерка вышла на крыльцо и сказала Джао Да в точности те же слова, что и темная китайская повитуха его отцу пятьдесят лет назад:
  - У вас мальчик, мсье Джао. Он здоровый и крикливый. Роды прошли нормально. Вот счет за акушерские услуги.
  Улыбающаяся сквозь слезы (значит, она все же плакала от боли!) Софи показала Джао Да младенца. Тот смотрел осмысленными карими глазами. Есть поверье, что дети рождаются мудрыми и все понимающими, забвение приходит к ним позже, с взрослением.
  - Вот твой сын, мой ас!
  - Имя ему выберешь ты, любимая, - сказал Джао Да, нежно целуя мать и дитя. - Он родился от французской матери, скажет первые слова на твоем языке, вырастет и возмужает во Франции. С меня довольно, что в его жилах течет кровь рода Джао, она подскажет ему путь в жизни.
  - Мадам и месье, почему бы не назвать малыша Бернар? - в окошко заглянул старик-кюре, он был тут как тут при умножении своей паствы, надеясь на премиальный стаканчик вина. - Сегодня день памяти святого Бернарда Клервоского. Он был любитель пофилософствовать, типа вас, месье Джао, познал опалу, как вы, мадам Джао-Аркур, и всегда стремился в дальние страны, как вы оба!
  - Бернар, мне нравится, - сказала Софи.
  - Имя нашему сыну будет Бернар, что значит "сильный", - сказал Джао Да, заключая повторявшуюся из века в век в его роду традицию именования новорожденного.
   ***
  После рождения сына в жизни Джао Да наступил период, который сам он называл "наиболее спокойным". Не отказался бы назвать и "самым счастливым", но не хотел искушать карму, зная, что ее планы не поддаются прозрению и, не исключено, лучшее еще впереди.
  С присущим ему умением иронизировать над собой, Джао Да говаривал, глядя, как радостная и помолодевшая лет на десять Софи играет с малышом Бернаром:
  - Стремление к преодолению пределов закономерно привело к тому, что сын китайского буржуа стал китайским асом, ас стал летчиком без границ, а летчик без границ сам изобрел для себя границу и стал французским буржуа. Цикл замкнулся, и дракон Уроборос укусил себя за хвост.
  Франция в конце концов смирила напускную галльскую гордость и нехотя приняла в свое гражданство знаменитого воздушного путешественника Джао Да. Вручая летчику паспорт с фасцией, дубовыми ветвями и заветной аббревиатурой RF на корочке, чиновник в форменном трехцветном шарфе напыщенно провозгласил:
  - Надеюсь, вы будете достойны Франции, гражданин Джао Да!
  - Надеюсь на взаимность, - скромно сказал летчик.
  В новом статусе дела у Джао Да стали налаживаться с неожиданной легкостью. Ему удалось создать компанию срочных авиаперевозок, на печати и визитных карточках которой расправлял крылья и длинные усы гербовый кот с фюзеляжа Кертисса Р-40 "Томагавк". Сам Кертисс неутомимо сновал в небе Франции и ближайших стран, исполняя заказы клиентов. Поначалу Джао Да летал один, но, когда у фирмы появился кое-какой капитал, он обзавелся еще несколькими подержанными легкомоторными самолетами и пригласил в компаньоны нескольких местных пилотов. Людей Джао Да подбирал под стать себе - опытных и выше всего в жизни ценивших чувство полета. Софи, растившая маленького Бернара, смогла найти время и заочно выучиться на финансиста; ей было недостаточно считаться просто женой, она хотела быть помощницей. С тех пор, как она занялась финансами и делопроизводством, бумажные и денежные дела фирмы были в полном порядке.
  По вечерам, возясь возле камина с сыном, наблюдая его первые шаги, затем - принимая первые слова, видя лучистую улыбку Софи, Джао Да мог признаться себе: он обрел родных людей, родной дом и, наверное, новую родину. Возможно, он не смог сохранить верности по отношению к далекой огромной стране в Азии, в которой он родился, стал мужчиной, поднялся в небо и впервые попытался изменить мир к лучшему (неудачно).
  Но что бы ждало его в нынешнем Китае, где набирал силу новый опасный эксперимент Председателя Мао, "культурная революция для борьбы с внутренним и внешним ревизионизмом"? Подопытными животными для "великого кормчего китайской революции" в этом эксперименте выступал весь народ, а его карающей рукой стали навербованные среди молодых фанатиков отряды "красных охранников", или "хунвэйбинов". Бежавший из Китайской народной республики профессор, с которым случай свел Джао Да в Марселе, рассказывал ужасные вещи. Он говорил о массовых арестах, публичных унижениях и пытках всех, кто осмелился противоречить Председателю Мао, или так показалось "красным охранникам". То, что поведал нищий беженец с академической степенью, выглядело чудовищным абсурдом. И Джао Да наверняка счел бы это преувеличением пережившего потрясение человека, если бы среди жертв не прозвучало имя старого друга. Кавалерист Лю, боевой товарищ по страшной битве в Шанхае в 1937-м, красный комполка Гражданской войны, командир корпуса в Корее, человек, не раз становившийся исполнителем воли кармы в судьбе Джао Да... Честолюбивого и самостоятельного в суждениях командарма Лю настигло обвинение в "ревизионизме, бонапартизме и индивидуализме", вполне ожидаемое в стране, где в фаворе были приспособлены или тупые исполнители. "Красные охранники" схватили заслуженного старшего командира и поставили его, связанного и оплеванного, перед ревущей от восторга толпой фанатиков. На его непокорную голову они, по своему обыкновению, хотели надеть шутовской бумажный колпак с записями его "преступлений", а затем заставить его встать на колени и "саморазоблачаться". Кавалерист Лю остался тверд. Он стряхнул позорную шапку и дерзко отказался признавать вину. Тогда хунвэйбины выбили ему палками единственный глаз и переломали ноги. Семья отреклась от искалеченного и опозоренного слепого генерала. Лю нашел приют у своего бывшего ординарца в селе. Сейчас, чтобы заработать себе на жизнь, тот, кто некогда водил в бой дивизии, вслепую мелет зерно и дробит уголь для печей... На него опустилась вечная ночь, но руки его все так же сильны, а дух по-прежнему не сломлен.
  Выслушав беглого профессора, Джао Да ужаснулся страшной судьбе боевого друга, и в то же время признался себе: он не сомневался в том, что старый кавалерист выстоит наперекор всему. После этого Джао Да создал банковский счет помощи эмигрантам из красного Китая, в который каждый месяц отчислял деньги; но только из своей части прибыли, чтобы не обидеть партнеров.
   Рассказы о страшных вещах, творящихся на родине, разбередили семейную память Джао Да. Он вспомнил, как младшая сестра Хун писала ему о том же, и как она отчаянно стремилась вырваться из сползающей в бездну страны. Какая же она все-таки мудрая и решительная женщина, его маленькая сестренка! Если наследственная храбрость и честь семейства Джао избрала серебряные крылья летчика, то житейская мудрость и умение не склоняться перед невзгодами перешли от старого мастера Джао Сэ по женской линии! Джао Да почувствовал зов своего рода. Его снова потянуло в путь из мирного и сонного городка Тюль. Захотелось навестить сестру и ее семью в Советском Союзе, вспомнить вместе упокоившихся в вечности отца и мать, город юности Урумчи, молодые годы. И, конечно, повстречать еще одного человека из юности, друга и наставника в летном искусстве, советского военлета Колю, теперь - Николая Фомича Лисицына... Он, наверное, уже генерал-полковник ВВС, не меньше!
  Осенью 1967 года Джао Да отбил родным и друзьям в СССР телеграммы: "Еду, встречайте!" и собрался в туристическую поездку в Советский Союз. Благо, у Франции с СССР всегда были куда более теплые и близкие отношения, чем у большинства стран так называемого "свободного мира". На этот раз бесстрашному летчику предстояло стать невзыскательным пассажиром знаменитой советской авиакомпании "Аэрофлот" на рейсе Париж-Москва. "Крылатый кот" должен был дожидаться своего пилота в ангаре на аэродроме Брив-ля-Рош. Супруге Софи Джао Да поручил временное руководство фирмой "Майор авиации Джао Да и Ко" в свое отсутствие. Прощаясь с женой и двухлетним сыном, он был совершенно уверен, что покидает их на месяц, самое большее - на два.
  Но женское сердце Софи, наделенное недоступной мужчинам способностью через свою любовь познавать будущее, предчувствовало иное.
  - Постарайся на этот раз отсутствовать меньше, или хотя бы не намного дольше, чем в прошлый, - сказала она и героически попыталась сдержать слезы. - Я не хочу, чтобы Бернар забыл, как выглядит его отец!
  - Папа! - пролепетал детским языком Бернар и маленькой шаловливой ручкой попытался ухватить Джао Да за короткие седеющие волосы.
  Держась за мягкую ручонку сына, Джао Да вдруг испытал приступ необъяснимой тревоги.
  "Не уезжай", едва слышно шепнул внутренний голос.
  "Не искушай", ответил ему Джао Да и ступил за порог. Он попытался внушить себе, что внезапное беспокойство не стоит внимания. Просто отвык путешествовать и слишком привык к дому.
  
  
  Глава 14.
   Летчики-пассажиры.
  
   Летчику никогда не стать благодарным авиапассажиром, думал Джао Да, расположившись в жестковатом кресле на борту советского реактивного авиалайнера Ту-104. Серебристый самолет, несший опознавательные знаки "Аэрофлота" и полную загрузку пассажирского салона туристами, взял курс из аэропорта Париж-Орли на столицу Советского Союза.
   Советская пассажирская машина, в отличие от французских гражданских самолетов, способная покрывать расстояние между двумя столицами без промежуточной посадки в Варшаве, была наделена неплохими техническими характеристиками, но ощутимо тяжела в полете. По первому впечатлению, Ту-104 был неустойчив и склонен к раскачке. При этом у самолета оказались слабоваты центровка и рули высоты, что, как говорили опытные летчики, уже привело к нескольким трагическим катастрофам. В манере самолетовождения советского экипажа Джао Да безошибочно угадывал почерк бывших военных летчиков, переучивание которых на пассажирские самолеты не сумело изжить привычку к резкому и даже рискованному маневрированию. Это была черта, необходимая для боевого пилота, но нежелательная для капитана пассажирского лайнера, отвечающего за безопасность и удобство пассажиров. "Потому Ту-104 и бьются ", мелькнула у Джао Да неприятная догадка.
  Обстановка на борту, особенно в сравнении с трансатлантическими воздушными кораблями "компании Говарда Хьюза", выглядела по-советски скромной. Конструктивизм салона дополняла специфика обслуживания. Стюардессы, облаченные в элегантную синюю униформу, которую вполне можно было назвать сшитой по последним веяниям мировой моды, были обворожительны и старались вовсю. Однако им не хватало той едва уловимой естественности, которую Джао Да помнил в бортпроводницах по своей работе на американских трансатлантических линиях. Советские девушки были похожи на вышколенных красивых солдатиков, которых держит в строю внутреннее напряжение и страх перед ошибкой. Крошечная порция курицы с рисом-размазней, которую подали на борту в обед, только укрепила военные ассоциации. У СССР, как истинной мировой империи, строгий налет воинского духа чувствовался во всем!
  Ту-104 жестковато, но вполне благополучно приземлился в новом московском аэропорту Шереметьево. Даже в сравнении с лучшими европейскими аэропортами, эта воздушная гавань Советского Союза, переданная от военных гражданской авиации только в 1959 году, показалась Дажао Да отлично спроектированной и неплохо оборудованной. Пассажиров принимал сверкавший огромными окнами современный аэровокзал "Шереметьево-1", импозантный снаружи и удобный внутри. До Москвы отсюда можно было добраться на набитом людьми и дорожной кладью автобусе, или на такси, с ветерком, но по грабительской цене. Впрочем, для "интуристов" подавали особые автобусы - венгерские "Икарусы" с тремя рядами сидений. Иностранцев в СССР всегда ждало обслуживание по высшему разряду. Социалистическая восточная империя любила нравиться западным гостям. Джао Да находил в этой ее черте характерное начало "инь", чисто женское.
  Джао Да был рад новой встреча с советской столицей. За годы их разлуки она еще больше раздалась вширь за счет кварталов блочных новостроек. Он любил этот огромный город, сочетавший в себе десятки различных стилей и культур, объединенных каким-то особенным общим "московским" духом. Еще больше радовало ожидание встречи с близкими людьми. Карма Джао Да была такова, что подобные свидания происходили у него в среднем раз или два за десятилетие, но сердечной связи и теплоты от этого не становилось меньше. Младшая сестра Хун в ответной телеграмме лаконична сообщила, что ее мечта наконец стала реальностью. Они с мужем меньше года назад были приняты на работу в Москве.
  "Маленькая сестренка", которая стала еще взрослее и еще жестче, вместе с супругом и сыном обитали в крошечной однокомнатной квартирке в "спальном микрорайоне" на окраине города. Их микро-жилище показалось бы любому европейцу или американку недостаточно просторным даже для чулана. Но многие москвичи, все еще ютившиеся в "коммуналках" сталинской эпохи, позавидовали бы собственной квартире. Здесь была своя кухонька, на которой, расставив руки, можно дотронуться до обоих стен, и - подлинная роскошь - раздельный "санузел" (так в СССР именовались ванная комната и туалет).
  Хун и ее муж выглядели очень собранными, дисциплинированными и готовыми к броску, словно парашютисты перед прыжком. Он был принят стажером на советское радиовещание для Китая; контроль там был тем более жестким, что отношения между СССР и КНР обострились с "разногласий в трактовке марксизма-ленинизма" до пограничных инцидентов. Она, верная своим педагогическим традициям, сумела поступить учительницей китайского языка в престижную московскую школу-интернат для детей дипломатов; "товарищи" проверяли и ее. Будущее могло оказаться для них как самым счастливым, так и катастрофическим.
  - Москва слезам не верит, - сказал летчику муж сестры, по-русски он говорил без акента и любил к месту употреблять пословицы и поговорки. - В этом городе можно завоевать себе место только упорной работой и силой духа. Слабых он отторгает.
  Даже сорванец-племянник, ходивший в московскую школу, пропитался духом борьбы за свое место:
  - Когда меня дразнят "косоглазым", я сразу дерусь, - сказал он важно.
  Джао Да потрепал малыша по наследственным непослушным черным волосам:
  - Молодец, дружок. Я тоже так поступал всю жизнь.
  Так Джао Да узнал, что Москва умеет быть жестокой.
  Он не стал отягчать родных своим долгим присутствием. Хун и ее мужу и так было нелегко. Сердечно обнявшись с ними и призвав им на помощь духов праведных предков семейства Джао, летчик покинул крошечную квартирку в блочном доме на задворках великой советской столицы.
  - Харя желтая, понаехало вас тут! - сказал ему нетрезвый растрепанный мужик у подъезда. - Русскому человеку вдохнуть не даете...
  - Это ты прав, - улыбнулся Джао Да и уложил хама ударом в кадык.
   ***
  Москва на этот раз была городом горьких разочарований.
  - Нет такого, - коротко ответил дежурный офицер, когда Джао Да пытался найти генерала Николая Фомича Лисицына в штабе Московского округа ПВО. Дальше КПП его не пустили. Солдаты со штык-ножами на ремнях и красными повязками на рукавах проводили азиата недобрыми взглядами. Хорошо, хоть не заломили руки, как китайскому шпиону, подумал Джао Да и проклял грязные политические игры, которые разводят по враждебным станам не только государства, но и народы. Не случилось ли с другом Колей Лисицыным злой беды? Он ведь не ответил на телеграмму...
  - Товарищ Джао Да, китайский товарищ! - вдруг окликнул его приятный мужской голос.
  Джао Да обернулся. Молодой советский майор с голубыми военно-воздушными петлицами на серебристо-серой шинели улыбался ему, как старому знакомому. Но китайский летчик был уверен, что видит этого офицера впервые.
  - Вы меня не узнаете, это понятно, - советский военный смело протянул китайцу руку, не боясь, что с КПП заметят этот крамольный жест. - Я вас в шестидесятом году на посадку сопровождал, я тогда на МиГе-семнадцатом летал, старлеем был! Помните, вы еще нас на визуальный контакт по радио выводили? Я вас потом с товарищем генералом, с Николай Фомичом видел!
  - Теперь помню, - Джао Да пожал офицеру руку. - Здравствуйте.
  - Николая Фомича ищите? - спросил майор, и сам ответил: - Здесь не ищите, он два года как в отставке.
  - В отставке? - изумился Джао Да. - Он же еще совсем молод... То есть не молод, но ему еще служить и служить!
  - По состоянию здоровья, написали, - помрачнел майор. - У нас так бывает. Ну, вы меня понимаете... Он к себе на родину поехал. Матом всех накрыл, и поехал. Деревня Кузнечиха Калининской области. Запишите или запомните?
  - Запомню.
   ***
  Джао Да впервые видел русскую деревню. Это было откровение.
  Китайская деревня, в которой он родился, была бедна и плохо устроена, но работала в поте лица. Европейские деревеньки были опрятны и трудолюбивы. В Америке деревня смыкалась с маленьким городком.
  Русская деревня Кузнечиха Калининской области производила впечатление беспробудной депрессии. Здешние дома нельзя было назвать хижинами, но эти добротно сработанные много лет назад деревянные избы выглядели так, будто их обитателей совершенно не волновал внешний вид жилища. Главная (кажется, единственная) улица была покрыта липкой осенней грязью, посреди нее самодовольно возлежала большая свинья, высокомерная, как дама большого света. Местные жители мужского пола имели страдальческие физиономии такого характерного оттенка, что в причинах этой "достоевской тоски" не возникало сомнений. Массовым местом скопления мужиков являлся сельский магазин. На двери красовалась кривая табличка: "Закрыто". Оставалось надеяться, что в период сельской страды все выглядит несколько иначе; но сейчас урожай был собран, и колхозные хлеборобы предавались единственному доступному здесь развлечению. Развлечение задерживалось - машина с товаром опять не пришла.
  Женщины, неряшливо одетые и бесформенные, без энтузиазма ковырялись на огородах или бесцельно смотрели в пространство из-за заборов. Тем не менее, первая же из них, спрошенная Джао Да, дружелюбно и толкова объяснила, как найти дом "генерала Кольки Лисицина", добавив от себя: "Странный он мужик!"
  Вскоре Джао Да понял причину этой характеристики из уст "прекрасной поселянки". Изба русского друга, классический бревенчатый пятистенок с двускатной шиферной крышей, выделялась на унылой деревенской "авеню", как он сам выделялся бы в шеренге лопоухих резервистов. Стены старый летчик покрасил в лазоревый цвет неба, а для наличников и конька крыши выбрал колер перистых облаков. Дом выглядел уютным и окруженным заботой. Как и огород, разделенный на идеальные грядки, своей конфигурацией рождавшие аналогии с разметкой летного поля. Посреди участка, "ради обережения от воздушных пиратов", возвышалось пугало, наряженное в старый генеральский китель - так товарищ Лисицын выместил обиду на неблагодарную службу. У ворот, где была предусмотрительно сделана песчаная отмостка, чтобы не скапливались лужи, собрался клуб деревенских собак всех размеров и окрасов. Они напряженно ждали выхода хозяина дома; Джао Да понял, что русский друг нашел воплощение своей нерастраченной бобыльской нежности, подкармливая здешнюю живность.
  Рыжий лохматый кобель, председатель собачьего клуба, заметил приближавшегося незнакомца и продемонстрировал преданность генеральскому дому - громко, но беззлобно забрехал.
  - Цыц, Мессершмитт! - прикрикнул на него из-за забора хозяин. Джао Да сразу узнал голос русского друга. Кому бы еще пришла в голову идея так называть пса!
  - А Юнкерс и Хейнкель у тебя тоже имеются, Ко-ля? - радостно окликнул он невидимого пока Николая Лисицына.
  Широкая физиономия генерала (теперь в отставке) показалась из-за забора и расплылась в улыбке:
  - Есть и такие, а соседского кошака я Кертиссом зову, в честь твоего "Крылатого кота"!
  Походка у Николая Лисицына была бравая, объятия медвежьи; ни больным, ни сломленным внезапным "низвержением с Олимпа" он не выглядел. Но злая обида на несправедливость начальства все равно чувствовалась, она проступила в первых же словах, после приветствий.
  - По состоянию здоровья, сволочи! - желчно бросил он. - Я и сейчас все нормативы лучше любого призывника сдам... Разве что кроме бега, потяжелел я в генеральском кресле.
  - Но почему? - не скрыл горького изумления Джао Да. - Ко-ля, я знал тебя как летчика. Лучше тебя было мало! Уверен, и командующим ты был отличным!
  - Отличные не нужны, Да-Нет, - вздохнул отставной генерал. - Нужны "свои". Как Хруща поперли, Бровастый стал всюду своих людей ставить, а прежних - пинком под зад. И до меня добрались...
  Джао Да с трудом понял, что речь идет о двух советских руководителях; говорили, что прежнего, Хрущева, сверг в ходе дворового переворота новый, Брежнев - действительно обладатель кустистых бровей. Что ж, в империи как в империи...
  Но Николай Лисицын уже увлекся новой идеей. Не скрывая гордости, он обвел рукой ровные ряды грядок, фруктовый деревья, заботливо обвязанные еловым лапником перед зимой.
  - Вот, крестьянствую. Дом от бабки достался, упокой ее душу, навыки тоже, из детства. Каждый день ее теперь добром поминаю. Ну, идем в дом, Да-Нет, зябко. Угощу... Все собственное, кроме водки и хлеба!
  Угощать гостей до отвала - очаровательный русский обычай, подумал Джао Да. Он смотрел, как бывший генерал-лейтенант советских ВВС раскладывает по тарелкам дымящуюся вареную картошку, расставляет на столе миски с солеными огурчиками и квашеной капустой, прочие сельские разносолы - теперь Джао Да понимал подлинное значение этого русского слова.
  - Мяса нет, извини, - виновато предупредил хозяин.
  - Ты примкнул к течению буддизма, отрицающему поедание плоти животных, Ко-ля? - иронично сощурился Джао Да.
  - Отчасти, - Николай Лисицын был, наоборот, совершенно серьезен. - Я скотины не держу. Жалко мне ее живую душу. Даже курица, глупая недоптица вроде, а зарезать не могу! Скажу тебе, я на войне, если случалось, всегда говорил себе: я не убиваю, а уничтожаю противника. Но там человек, он сам тебя убить хочет, и он против твоей страны, против народа. А животное зла не знает...
  Джао Да посмотрел на друга с изумлением. Раньше он думал, что знает все об этом большом, сильном и смелом человеке, а, оказывается, есть еще такая сторона.
  - Ты очень добрый человек, Ко-ля, - сказал китайский летчик с уважением. - Из тебя вышел бы буддист лучше, чем из меня.
  - Ладно, мясо-то я ем, когда у соседей выменяю, или тушенку в сельпо подвезут, - смутился товарищ Лисицын. - Эй, мы будем водку пить, или разговоры разговаривать?!
  - И то, и другое.
   ***
  Главный разговор состоялся, когда уже было выпито и за друзей-летчиков, живых и мертвых, и за авиацию, и за здоровье Софи и Бернара, появлению которых в жизни Джао Да товарищ Лисицын искренне обрадовался, но оговорился, что сам "в неволе не размножается".
  В углу опрятной сельской горницы фоном работал телевизор. Джао Да давно привык к тому, что этот "ящик пропаганды" стал обязательным участником любой беседы. Советское изделие было более громоздким, чем западные аналоги, изображение "плавало", а звук прерывался помехами. С экрана вещал советский руководитель с жабьим зобом и густыми бровями, Бережнев, или Брежнев, или как там его. Несмотря на нестарый возраст, дикция у него была отвратительной, он мямлил, причмокивал и проглатывал согласные. Но было вполне понятно, что он говорил:
  - Если агрессия США против Демократической республики Вьетнам будет усиливаться, советское правительство в необходимом случае, при обращении Правительства Демократической республики Вьетнам, даст согласие на выезд во Вьетнам советских граждан, которые, руководствуясь чувством пролетарского интернационализма, выразили желание сражаться за справедливое дело вьетнамского народа ...
  Ах, русские, у вас национальное хобби ездить сражаться за чужую свободу, подумал Джао Да. И тотчас одернул себя: он начал думать как семейный французский буржуа, и это ему очень не понравилось. Давно ли он сам был таков, и рвался в бой везде, где чувствовал несправедливость?
  Генерал-лейтенант в отставке Николай Лисицын слушал речь "дорогого товарища Брежнева", нервно гоняя желваки. Он залпом опрокинул рюмку водки и спросил глухим голосом:
  - Что у вас во Франции говорят о войне во Вьетнаме?
  - Если честно, ничего не говорят, - признался Джао Да. - Свою войну во Вьетнаме французы проиграли еще в пятьдесят четвертом году, нынешняя напоминает им о собственном поражении.
  - А у нас только о ней и разговоры, - сказал товарищ Лисицын. - Даже у здешних мужиков по пьянке. Союз оказывает Вьетнаму большую военно-техническую помощь, прямо потоком льем, у них уже есть наши самолеты, зенитные ракеты, радиолокационные станции... Скажу тебе больше, во Вьетнам направлена Группа советских военных специалистов, среди них много моих подчиненных, сослуживцев... теперь бывших!
  - Вы хотите повторить там Корею? - полюбопытствовал Джао Да.
  - Нет, сейчас у нас принципиально иной стратегический подход, - генерал Лисицын был не совсем трезв, но предельно конкретен. - Тогда мы сделали ставку на ограниченное авиасоединение, и потому не смогли выиграть у янкесов воздушную войну. Теперь ставка на новейшие системы ПВО, радиоэлектронной борьбы, они должны выкинуть американцев с неба!
  Тут товарищ Лисицын выдержал паузу, которая сделал бы честь хорошему актеру, и с чувством продекламировал:
  - Кто драться не может за волю свою,
  Чужую отстаивать может.
  За греков и римлян в далеком краю
  Он буйную голову сложит!
  - Я узнал, это стихи Байрона, я читал их в китайском переводе, - сказал Джао Да. - Ты хочешь сказать, Ко-ля, что тебя решили отправить туда?!
  - Для наших перестраховщиков я отработанный материал, пенсионер, - досадливо отмахнулся отставной генерал. - Но не для себя, и, тем более, не для вьетнамцев!
  Джао Да положил локти на стол и уперся подбородком в ладони. Эта поза означала повышенное внимание.
  - Отсюда поподробнее, - попросил он. Китайский пилот не сомневался в серьезности намерений советского друга и знал: если тот что решил - обязательно добьется своего.
  Николай Лисицын решительным движением отставил рюмку. Это было знаком того, что говорить он намерен о важном.
  - Сажать картошку с капустой, выращивать огурцы и лук, конечно, дело достойное, - начал отставной генерал. - Но я военный летчик первого класса с четырехзначной цифрой боевых вылетов, командир авиасоединения с опытом командования в боевых условиях. Копаясь на грядках, чувствую себя соколом с перебитыми крыльями из Максима Горького... Ну, я тебе рассказывал! Словом, посмотрел я посмотрел на голубом экране, как янки творят во Вьетнаме что им вздумается... Там действительно страшные дела, представь себе вторую Корею, но с возросшей во много раз точностью и эффективностью авиаударов, с применением химического оружия, которым они джунгли выжигают, да еще с карательными операциями на земле в стиле фашистов! Так вот, посмотрел, повозмущался и пришел к логическому выводу: без меня там никак не отобьются. Начал думать, чем реально могу помочь. Летчики-истребители у вьетов свои... Наши учили, конечно, но летают вьеты. ПВО и так укомплектована нашими советниками и инструкторами. К тому же это не мой профиль: я все же авиацией ПВО в Москве командовал. И решил я тряхнуть стариной, вернее, вспомнить молодость. Догадываешься, о чем речь?
  - Не совсем, - признался Джао Да. - В молодости мы летали на винтовых, начинали на бипланах. Такие сейчас остались разве что в транспортной авиации.
  - Вот, все понимаешь ведь! - просиял товарищ Лисицын. - Транспортная авиация у Северного Вьетнама для маленькой страны довольно сильная , и в основе - хорошо знакомые тебе Ан-2 и Ли-2. Не смотря на полное господство янки в воздухе, вьеты пытаются ее активо применять. Для внутренних полетов и, главное, для снабжения своих партизан на Юге, где хозяйничают американцы и борьба идет не по-детски. У них это называется: "операция свободное падение" . Нельзя было назвать лучше и осуществить хуже! Грузы кидают с самолетов прямо на джунгли. Партизаны не умеют наводить, летчики боятся снижаться, чтоб свои случайно не обстреляли... На выходе: контейнеры падают куда угодно, кроме как куда надо, или бьются. А там - медикаменты, радиостанции, оптические приборы, хрупкие они! Вот я и набросал планчик, как из операции "свободное падение" сделать операцию "воздушный мост". То есть доставлять партизанам грузы посадочным методом, а обратными полетами забирать раненых, беженцев, детишек. У нас в Союзе с Великой Отечественной богатый опыт остался! Прикинул по картам, где на Юге есть заброшенные японские или французское аэродромы, которые подальше от центров. Привести их в состояние, пригодное для приема легкой авиации, партизанам по силам без применения строительной техники. Людей там хватает, а как у вас в Азии умеют работать мотыгой, я сам видел. И пойдут на юг транспортные борта каждую ночь...
  - А что американцы? - недоверчиво спросил Джао Да. - Думаешь, они не смогут перехватить транспортники?
  - В том и дело, что не смогут! - воздушный стратег товарищ Ли Си-Цын все больше впадал в азарт. - Вспомни, каково было гоняться в Корее на реактивных МиГах за винтовыми тихоходами! Мы просто проскакивали мимо! А сейчас реактивные скорости стали еще выше, перейден сверхзвук! Чтобы заметить на такой скорости низко летящий над джунглями закамуфлированный, к примеру, Ан-2 - нужна чертовская удача. А если янки даже заметят и промахнутся с первого захода - а они обязательно промахнутся на такой скорости - то , делая боевой разворот для новой атаки, снова потеряют цель, опять проскочат. Так что игра стоит свеч!
  - Теперь согласен, - Джао Да видел все больше рационального в отчаянном прожекте советского друга.
  - Замкомандующего вьетнамскими объединенными ВВС и ПВО генерал Данг Тинь тоже согласен! - с довольным видом заявил советский генерал в отставке. - Мы хорошо знакомы по его поездке в СССР... Передал ему мой проект через вьетнамского военного атташе, пришлось ради этого в постылую Москву съездить. Конечно, выполнять план без меня я вьетам нипочем не доверю. Так и прописал: первое авиаподразделение "воздушного моста" готов возглавить лично!
  - Я не сомневаюсь, что у тебя получилось бы превосходно, друг мой, - заметил Джао Да. - Однако же, насколько я понимаю, сейчас тебя навряд ли отпустят во Вьетнам. Я чувствую здесь, в СССР, новые жесткие веяния... Извини, в твоем новом положении....
  - Военного пенсионера! - неожиданно радостно подхватил Николай Лисицын. - Самое время съездить отдохнуть и подлечиться по путевке Минобороны на курорты Болгарии!
  - ?!
  - Болгария - соцстрана, входит в Варшавский договор, она участвует в снабжении Демократической республики Вьетнам морским путем, - снисходительно пояснил "военный пенсионер", собравшийся на войну. - Оттуда и доплыву до Хайфона, болгары помогут, а вьетнамцы уже ждут. Понимаешь, Да-Нет, это мой последний шанс снова летать, снова быть полезным, сделать правильное дело... Вернуться в свою летную юность, если угодно!
  - Ты всегда был законченным авантюристом, Ко-ля, - сказал Джао Да.
  Он тщательно застегнул ворот рубашки и оправил складки, словно стоял перед своим генералом.
  - Я не отпущу тебя во Вьетнам одного, - сказал Джао Да. - Я еду с тобой. Будем строить "воздушный мост" с Севера на Юг вместе.
  - Ты чего, напился что ли уже с полулитры, Да-Нет? - Лисицын посмотрел на Джао Да, как на умалишенного. - И не думай! У тебя жена, сын...
  - Во Вьетнаме ни у кого нет жены и сына, Ко-ля? - просто спросил Джао Да. - Софи знала: она выходит замуж за летчика, а не за лавочника и не за офисного клерка. Я очень не хочу превращаться во французского обывателя, даже в летающего обывателя. Софи поймет, а Бернар еще ничего не поймет... Может быть, это жестоко, но жене некогда будет грустить по мне, я оставлю ее руководить нашим авиапредприятием.
  - Высокие у вас отношения, - протянул Николай Лисицын. - Для летчика - что надо! Начинаю жалеть, что мне в жизни не попалась такая Софи. А то я смотрел, как товарищи женились... Все так скучно - магазины, детсад, дача, борщи, скандалы, разводы... И самому не хотелось. А вот оно, оказывается, как бывает!
  - Ты не завидуй чужому счастью, Ко-Ля, а лучше давай-ка составим еще один план под названием "Здравствуй, Вьетнам". Сейчас я вернусь во Францию, я должен. Хотелось бы точно знать, где нам потом встречаться и как туда добираться...
  Джао Да не сомневался: Софи отпустит его. Она знает, что взяла его взаймы у неба. Наверное, поэтому у них каждая ночь - как в последний раз!
  Он тоже должен взять нечто взаймы у кармы. Возвращение в свою летную юность, метко все-таки выразился советский друг Коля. Пусть возвращение ненадолго. Пусть в последний раз. Пусть этот долг придется оплатить с процентами...
  Лишь бы эти проценты не оказались слишком высокими!
   ***
   Как и было условлено по плану конспиративного маршрута "Здравствуй, Вьетнам", Джао Да отправился из Франции в Берлин. Там в представительстве Болгарской Народной республики он приобрел туристическую путевку в эту балканскую "страну народной демократии", а заодно и билет на тамошнюю авиакомпанию "Балкан - Болгарские воздушные линии". Правда, для посадки на воздушное судно болгарской авиакомпании пришлось сначала купить железнодорожный билет до Франкфурта: по каким-то своим причинам болгары протянули авиасообщение с ФРГ не до федеральной столицы, а до этого города.
  Далее все пошло по накатанной. Не новый, но вполне комфортабельный Ил-18 (болгарская авиация летала на советских самолетах - на каких же еще?) с болгарским триколором и стилизованной под птицу пятиконечной звездой на киле благополучно доставил временно ставшего пассажиром китайского летчика в аэропорт "София" одноименной столицы Болгарии. Там его уже ждали Николай Лисицын, одетый типичным туристом, и пара старых товарищей-болгар, летавших с ними когда-то в Интернациональном авиаполку Китайских народных добровольцев. Вернуться в ВВС своей страны по возвращению из Кореи у них тогда не получилось. Но один из них неплохо устроился функционером упомянутой авиакомпании "Балкан". Второй работал где придется, а больше пил, гулял и грустил по небу, зато имел брата - морского капитана, в скором времени отплывавшего во Вьетнам с грузом болгарской помощи.
   После первых братских объятий и традиционных при встрече боевых друзей: "А помнишь...", "А как тогда...", Николай Лисицын твердо взял ситуацию в свои надежные генеральские руки. Заодно он взял и такси до здешнего посольства Демократической республики Вьетнам.
   - Не сказать, что мы, русские, плохие гуляки, - строго заметил он, - Но по части прогулять и пропеть все дела нам с болгарами не сравниться. Поэтому волевым решением отложим на вечер проявления балканского гостеприимства и ознакомление со здешними достопримечательностями. Нам назначен прием у вьетнамского военно-воздушного атташе.
   Тем не менее, любознательная натура Джао Да, которая с возрастом ничуть не устала интересоваться красотами и пейзажами дальних стран, позволила составить первое впечатление о Софии, пока "таксомотор", как говорили здесь, катился по удивительно просторным шоссе и проспектам. Из туристических путеводителей, с которыми китайский летчик ознакомился заранее, он знал, что софиянцы любят называть свой город "Балканским Парижем" (на такое же прозвище претендуют Белград и почему-то Бухарест). Не превратным взглядом Джао Да находил отдаленное сходство с Парижем только в девизе болгарской столицы: "Растет, но не стареет" по ассоциации с парижским: "Качается, но не тонет". Однако это не значило, что София, над которой с трех сторон нависали величественные громады синих гор, не была красива. Со своим красочным "балканским барокко" исторической части города, со "сталинским ампиром" правительственных зданий и с по-советски молодыми и оптимистичными кварталами новостроек, София была похожа... только на Софию, иначе не сказать. Разумеется, почетное место в центре города занимали мощный, как крепость, многоэтажный "Партийный дом". Неподалеку располагался громоздкий мавзолей Георгия Димитрова (местного соратника товарища Сталина), перед которым застыли на карауле гвардейцы в гусарских (!!!) мундирах и шапочках с пером. Первое впечатление о "болгарских аборигенах" также было благоприятным. Публика была одета по столичному нарядно, замено богаче, чем в СССР (сказывались балканские контрабандистские тропы). Мужчин отличала спокойная и уверенная манера держаться, женщин - гордая, дерзкая, даже вызывающая стать.
   Вьетнамский военно-воздушный атташе встретил будущих иностранных добровольцев у ворот посольства и предложил побеседовать не в кабинете, а в маленьком зимнем садике, что также сразу расположило к нему. Офицер, носивший, скорее всего, звание полковника или подполковника (у вьетнамцев были погоны, но Джао Да в них пока не разбирался), был невысок, худ и тщедушен с виду, хотя, видимо, крепок физически. Он имел простое и некрасивое лицо вьетнамца из народа: оливковая кожа, слишком вздернутые нос и скулы, странный разрез глаз. Однако речь его выдавала образованного и умного человека, наделенного дипломатическим тактом и политическим чутьем. Здесь, на загранработе в союзной социалистической стране, он выглядел гораздо более на месте, чем во главе какой-нибудь эскадрильи МиГ-17, пытающейся отбивать американские авианалеты на Ханой или Хайфон. Беседа шла по-русски, этим языком владели все ее участники, а в столице одной из стран "советского блока" это было уместно.
   С товарищем Лисицыным вьетнамец держался очень почтительно, даже с некоторым колониальным подобострастием, но едва сказал ему несколько слов: похоже, они успели поговорить раньше. Однако перед Джао Да атташе спешил блеснуть красноречием и осведомленностью, не упустив и некоторых тонкостей, вернее, колкостей трехсторонних вьетнамско-китайско-советских отношений.
   - Товарищ Джао, вьетнамский народ никогда не забудет бескорыстной помощи, которую ваша страна оказала нашей республике в самые черные дни империалистической агрессии, при чем когда неоценимая советская помощь еще не начала прибывать, - вьетнамец тонко польстил Китаю и не менее тонко уязвил СССР. - Ваша великая страна и лично Председатель Мао Цзэдун первыми откликнулись на призыв о помощи свободолюбивого вьетнамского народа. Сотни тысяч сынов и дочерей Китая внесли и продолжают вносить неоценимый вклад в развитие инфраструктуры, транспорта и технического оснащения Вьетнама. Это имеют первоочередное значение для победы в современной войне, всем нам, как военным, это очевидно. Железные дороги и шоссе, аэродромы и бомбоубежища, построенные китайскими военными строителями во Вьетнаме, останутся вечным свидетельством вашего величия духа и нашей благодарности . Очень знчительная доля нашего тыла создана китайскими руками! Не говоря уже о ваших доблестных зенитчиках, которые своим телом заслонили мирные города Вьетнама на первом этапе бомбардировок, когда мы еще не стали получать современные советские зенитно-ракетные системы, позволившие нам самим успешно противостоять в небе американским воздушным палачам...
   Это был уже двойной "пинок" - советской стороне было указано, что опоздала с поставками, а китайской - что теперь она может убираться, справляются без нее. Джао Да с неподдельным интересом следил за словесной игрой военного дипломата молодой республики. Еще недавно она была известна миру только под растяжимым понятием "Французский Индокитай"! Колониальное владычество прошло не даром, школа тонкой французской дипломатии была налицо.
   - Какой огромный ущерб наносит обороноспособности нашей героической республики недопонимание между вашими великими странами, КНР и СССР, - вьетнамец сделал скорбное лицо, и "приложил" обе страны с изяществом тысячелетней вьетской культуры: - Пока Москва и Пекин вовлечены в прискорбное для стран победившего социализма идеологическое противостояние, не могут работать эффективно транспортные коридоры, по которым в вены нашей истекающей кровью страны вливаются животворящие соки братской помощи! Не следует забывать: наш героический и многострадальный народ один находится сейчас на переднем крае борьбы с американским империализмом и неоколониализмом...
   "Вот как, то есть пока советские с китайцами грызутся, вьетнамцы одни воюют с янки!" - Джао Да мысленно аплодировал вьетнамскому атташе за мастерскую игру. Николай Лисицын тоже все понимал, но невозмутимо изучал дивную растительность посольского зимнего сада, в миниатюре повторявшего джунгли. Политика никогда не входила в сферу его интересов. Для того, чтобы быть абсолютно в ладах с собственной совестью, отставному генералу ВВС СССР было достаточно попасть в небо Вьетнама самому, а вопросы с поставками пусть решает этот новый советский руководитель с кустистыми бровями.
   "Вот теперь мой черед", - решил Джао Да, также имевший со времен Второй мировой некоторый дипломатический опыт, и вставил свою фразу:
   - Благодарю за теплые слова о моей родине, колонель, - он намеренно употребил французское звание. - Но я теперь гражданин Франции.
   Военно-воздушный атташе был заметно ошарашен (видимо, его действительно забыли предупредить), но позволил себе эту эмоцию только на краткий миг.
   - Почетно, что гражданин страны, под гнетом которой Вьетнам находился около сотни лет, готов помочь нам отстоять свою независимость, - улыбнулся он, однако "лирическую" часть встречи поспешил свернуть.
   Далее последовали необходимые формальности относительно оформления въездных виз (мелочи, типа несоответствия направления в выездной визе товарища Лисицына, вьетнамскую сторону не смущали) и вьетнамец церемонно пожал немолодым волонтерам вьетнамской авиации руки:
   - Добро пожаловать в ряды защитников Демократической республики Вьетнам, товарищи!
   ***
   "Добро пожаловать" во Вьетнам было не так уж просто. Пока только Болгария приветствовала Джао Да и его русского друга из всех радиоприемников чистым задушевным голосом местной эстрадной певицы Паши Христовой: "Добре дошел, приятелю млад, добре дошел, другарю..." И предлагала взять на память одну болгарскую розу. Джао Да давно перестал считать себя молодым, но принять розу из нежных ручек певицы не отказался бы... Однако во-первых был не сезон роз, а во-вторых его мысли гораздо больше занимало то, как бы не опоздать с оформлением виз и проездных документов к отплытию из Бургаса в Хайфон болгарского теплохода. Корабль ждать не станет... Те же самые мысли, вероятно, роились и под крепким черепом товарища генерала в отставке Лисицына. Тот даже "гулял" с принимающей болгарской стороной в пол-накала, чтобы всегда быть готовым заскочить в поезд на Бургас.
   К счастью, вьетнамцы успели как раз впритык. Оба немолодых воздушных волонтера, радостно похватали паспорта со свежими штемпелями ДРВ, взяли чемоданы и бросились на Софийский вокзал. Под не совсем трезвые напевы одного из болгарских боевых друзей: "Черен влак се композира от София до Бургас" , Джао Да и Николай Лисицын сели в тот самый ночной поезд, и через несколько часов были уже в отправной точке своего полукругосветного плавания до Хайфона.
   Как выяснилось на месте, болгарские друзья умели неплохо организовывать дела. Джао Да в точности не знал, как в Болгарии улаживались пограничные формальности, но очень подозревал: по знакомству, как при социализме делалось все. Главный из стражей болгарской границы, встретивших летчиков в порту, узнал их, не глядя ни в какие бумаги, молча откозырял и велел одному из своих солдат помочь затащить багаж по сходням на борт теплохода. В густых сумерках Джао Да, человек не новый для моря, успел окинуть взглядом пришвартованную к пирсу громаду корабля. Его стройный корпус был окрашен в темный цвет с аккуратным белым обводом по фальшборту. Массивная надстройка в кормовой части и две грузовые мачты, похожие на гигантские арки, были также выкрашены белым. На борту читалось четко выведенное название: "Георги Бенковски". Джао Да, привыкший вникать в подробности окружавших его вещей и событий, уже знал, что этот корабль был спущен на воду на французских верфях по заказу морского пароходства народной Болгарии, недавно вернулся из кругосветного плавания, а название носит в честь знаменитого героя освободительной борьбы против турок.
   На пирсе, в свете прожекторов, скрипе грузовых кранов и отчаянных воплях из мегафона, лихорадочно шла погрузка. Как всегда в "советском лагере", что-то затянули до последней минуты и пытались наверстать отчаянным штурмом.
   На борту китайского и советского летчиков встретил сам капитан, брат одного из болгарских друзей Джао Да по Интернациональному авиаполку Корейской войны. Это был подтянутый человек лет за 45, которому аккуратно подстриженные бакенбарды и усы придавали сходство с идеальным флотским офицером какой-нибудь из великих морских держав. В том, что в последние часы перед отплытием их счел возможным приветствовать сам "хозяин корабля", чувствовалось уважение, и это было лестно.
   - Здравствуйте, товарищи, - капитан слегка подкозырнул к фуражке с белой тульей, он неплохо говорил по-русски. - Мое имя Асен Бояджиев , путь вам предстоит проделать под моим флагом. Вас проводят в каюту, отдыхайте. Момче, придружи гостите!
   И зашагал по палубе цепкой походкой морского волка, на ходу распекая нерасторопного вахтенного начальника.
   - Пошли, Ко-ля, не станем мешаться под ногами перед отплытием, - сказал Джао Да.
   - Раздолбайник, ля! - сдержанно рыкнул Николай Лисицын и отобрал свой чемодан у просевшего под тяжестью щуплого юнги. - Вся наша соцсистема - один большой раздолбайник! Ничего успеть вовремя и сделать толком не умеют... Все с толкача, с помощью мата, блата и туфты!
   Джао Да не вполне понимал значение последнего из этих русских этимологических выражений, зато прекрасно знал китайскую поговорку: "Молчание есть одежда ума".
  Или как это будет по-русски?
   ***
  Когда они снова поднялись на палубу, день уже вступил в свои права. Теплоход "Георги Бенковски" шел средним ходом, рассекая мощным форштевнем серые волны Черного моря, "самого синего в мире", если верить Леониду Утесову. По зимнему времени сильно штормило, с неба сыпалась мелкая снежная "крупа". Экипаж, погруженный в привычную работу, защищался от снега и ветра штормовками с капюшонами, похожими на знакомые по картинам художников-маринистов легендарные "зюйдвестки". Несмотря на скверную погоду, на судне чувствовалось то радостное возбуждение, которое охватывает моряков при выходе в дальнее плавание. Тяготы монотонного труда, скука и испытания еще будут впереди; а пока - только соленые брызги в лицо, ветер и манящий простор.
  На палубе шеренгами возвышались контейнеры с грузами для сражающегося Вьетнама, не поместившиеся в трюм. На некоторых из них виднелся штампованный лик болгарской красавицы с розой и надпись "Булгарплодэкспорт". Джао Да примерно догадывался о содержимом, и, зная гастрономические пристрастия Юго-Восточной Азии, сильно сомневался, что вьетнамцам придутся по вкусу консервированные томаты. Впрочем, солдат и беженец не выбирают, что им есть, им бы утолить голод! Контейнеры были тщательно закреплены тросами, и, тем не менее, крикливый боцман гонял матросов, заставляя еще раз проверять крепеж.
  Джао Да, который по воле кармы сделался не только летчиком, но и немного моряком, видел в деле несколько судовых экипажей. Он мог судить, что болгарские матросы были очень неплохи для маленькой страны, никогда не считавшейся "титулярной морской". Капитан отлично знал свое дело: прокладывал курс так, что тяжелогруженый корабль совсем не испытывал качки. Большая часть экипажа приняла участие в недавней "кругосветке", и, едва побывав дома, снова с готовностью бросались в объятия родной стихии и неопределенного будущего. Любовь к морю сродни любви к небу, думал Джао Да. Однако летчик по своей природе больше одиночка, а моряк - командная работа.
  - Мы, болгары, стали бы известными на весь мир моряками, если Болгария имела бы больше кораблей, больше денег и меньше комплексов союзника великих держав, - словно отвечая мыслям Джао Да, произнес сильный мужской голос, привыкший отдавать приказы и перекрывать шум ветра.
  Капитан Бояджиев, несмотря на непогоду не прятавший под капюшон своей фуражки, оставил мостик на старпома и подошел поприветствовать заслуженных пассажиров.
  - Мой брат много рассказывал, как вы летали вместе в Корее, как вы отлично командовали, - сказал он Джао Да и Николаю Лисицыну. - У нас об этом не принято говорить вслух. Может, поэтому брат так переживает. Хороший человек мой брат, только много пьет...
  - Кому другому это расскажи, - буркнул Николай Лисицын и отвернулся; он сам попал сейчас в подобное положение. - Я с ним в Софии еще вчера бутылки выдаивал, и по той же самой причине. Башка трещит...
  - Потому приглашаю в кают-компанию, выпить чашку кофе, пока есть свободный час, - улыбнулся капитан.
  В кают-компании, обставленной в типичном стиле советской столовой, не исключая даже цветную клеенку на столах и наглядную агитацию на пластиковых панелях стен, было неожиданно многолюдно. Двое немолодых авиационных волонтеров оказались не единственными пассажирами "Георгия Бенковского". Работать в больницах Вьетнама плыла группа болгарских медиков, совсем молодых ребят и девчонок, по виду - вчерашних студентов. Вокруг них было шумно и весело, молодость всегда ищет и находит развлечение в себе. Джао Да подумалось, что, если Болгария хотела действительно помочь Вьетнаму, стоило отправить опытных врачей, а не этих "практикантов". Однако, как и в случае с томатами, вьетнамской стороне выбирать не приходилось. Кроме того, на корабле следовали несколько представителей болгарских предприятий, сопровождавшие свою продукцию - сплошь пузатые усачи официального вида, а также "универсальная" корреспондентка газеты "Работническо дело". Импозантная брюнетка средних лет с незатухающей сигаретой в уголке губ была вооруженная сразу и блокнотом, и пишущей машинкой, и фотоаппаратом, и кинокамерой; последние два - разумеется, "Зенит" и "Нева" производства СССР.
  "Сухопутная команда" "Георгия Бенковского" быстро перезнакомилась и передружилась между собой, в первую очередь потому, что это было лучшее средство от неизбежной скуки для праздных по необходимости людей, собравшихся в опасный морской путь через половину земного шара. Николай Лисицын в первый же день отправился "давать интервью" в каюту к журналистке, откуда оба появились только на следующее утро, вполне довольные собою и друг другом. Впоследствии "интервью" повторялось множество раз. Джао Да без зависти посмеивался над русским другом и пылкой газетной дамой, что им впору писать книгу. Сам он проводил дни, пытаясь передать неопытным медикам сколько мог своих знаний о регионе, в котором им предстояло работать, и о войне. Китайский летчик надеялся, что это поможет ребятам быть полезными во Вьетнаме, а, быть может, и сберечь свою жизнь. Свой небольшой опыт моряка Джао Да, тяготившийся ролью пассажира, предложил болгарскому капитану.
  - Вам предстоит много потрудиться во Вьетнаме, - ответил Асен Бояджиев. - Пока наслаждайтесь морским круизом, если наш поход можно так назвать... У меня хорошая команда, ни штурман, ни сигнальщик, ни радист сверх штата не нужны.
  Перед проходом через Босфор и Дарданеллы, стягивавшие не столько горло проливов между Черным и Средиземными морями, сколько горло региональной дипломатии, теплоход "Георги Бенковски" взял под охрану сторожевой корабль "Смели" военного флота Народной республики Болгария. Назначение и груз судна были прекрасно известны, и при прохождении вдоль берегов Турции - члена блока НАТО и "врага крови" Болгарии (как говорили в кают-компании) - болгары опасались провокаций. Формально ни Североатлантический блок, ни Турция во Вьетнамской войне не участвовали, однако, если на то пошло, свое участие еще недавно не очень спешили официально признавать и в США.
  "Смели", еще одно изделие советской промышленности на болгарской службе , по сравнению с массивным теплоходом казался игрушечным военным корабликом, который повзрослевшие мальчишки от политики запускают в международной луже. Он действительно был нарядным и красивым, как игрушка. Выкрашенный в защитный серый цвет, который в болгарском флоте был с красивым синеватым оттенком, сторожевик нес на корме пестрый национальный военно-морской флаг, а на носу - совершенно советского вида красный гюйс с пятиконечной звездой. Он задиристо мчался по волнам, то обгоняя "Георгия Бенковского", то следуя в кильватере. На взгляд Джао Да, "Смели" был несколько перегружен артиллерийским, торпедным и противолодочным вооружением. Однако для маленькой страны, маленький флот которой составлял ее большую гордость, именно такие корабли подходили идеально: размеры и экипаж сравнительно невелики, а боеспособность солидная.
  Черноморские проливы, вопреки всем страхам, оба корабля прошли совершенно спокойно. Турки, старинная и очень невезучая морская нация, твердо блюли международные правила судоходства. Стоя на палубе вместе с другими пассажирами, Джао Да и товарищ Лисицын любовались видами Золотого Рога и гигантским нагромождением домов, дворцов, точеных минаретов и садов огромного и шумного Истамбула... Шум мегаполиса, в котором встречались Европа и Азия, едва долетал на корабль. Болгарские медики, воспользовавшись случаем, хором исполняли под гитару патриотическую песню про какого-то средневекового болгарского царя, который тоже приколотил щит к здешним воротам, когда город еще назывался Царьградом-Константинополем ...
  - Как наш Вещий Олег, - заметил Николай Лисицын. - Чьих только щитов здесь на воротах не болталось...
  Средиземное море, над которым Джао Да ранее не приходилось даже летать, встретило их свинцовым небом и новыми штормами. Сезон для "морского круиза" до Хайфона был выбран объективно самый неудачный. Сразу же на горизонте появился греческий эсминец, который не шел на сближение, но сопровождал маленький болгарский конвой неотвязно, как хвост собаку. На следующий день "грек" передал вахту французскому фрегату (Джао Да с удовольствием помахал флагу своей новой страны и мысленно послал поцелуи Софи и малышу Бернару), а тот - фрегату итальянскому. Корабли союзников США планомерно подавляли союзников СССР своим присутствием. Между тем, "нырнуть" от них в Суэцкий канал, который сократил бы путь до Вьетнама на целую Африку, было невозможно. Во время недавней арабо-израильской войны, которую уже прозвали Шестидневной, авиаторы еврейского государства на своих "Скайхоках" и "Миражах" потопили там несколько кораблей и напрочь заблокировали судоходство в канале . Поэтому "Георгию Бенковскому" приходилось последовательно дефилировать мимо территориальных вод одной страны НАТО за другой. "Главное веселье", как испуганно поговаривали на корабле, ожидалось при выходе в Атлантику через Гибралтар, где на древних стенах развевался британский "Юнион Джек". Некогда метрополия Североамерикнских колоний, в своем нынешнем положении Великобритания превратилась в их самого послушного союзника, потому именно от "томми" предстояло ожидать основных гадостей.
  Больше чтобы отогнать страхи своего экипажа, капитан "Георгия Бенковского" ежедневно устраивал учения по отражению нападения "условноего противника". Матросы раскручивали на палубе рукава брандспойтов, из которых предполагалось смывать за борт "проклятых империалистов", а выстроившаяся вдоль борта боцманская команда орудовала баграми, как заправские средневековые копейщики. Молодые медики разворачивали и сворачивали в кают-компании дополнительный лазарет. Корреспондентка бегала по кораблю с фотоаппаратом и снимала репортаж о "буднях торгового флота страны социализма в водах капиталистических волков". В то же самое время сторожевик "Смели" рискованно маневрировал, репетируя прикрытие теплохода то с левого, то с правого борта, расчеты поворачивали во все стороны его 100-мм орудия и зенитные автоматы, а с носа на корму носилось крошечное подразделение морской пехоты.
  - Теперь я наконец понимаю, что такое "холодная война", - признался Николаю Лисицыну Джао Да, который с мудрым спокойствием взирал на эту суету, опершись на поручни мостика. - Никто еще не начал стрелять, а всем уже страшно.
  - К сожалению, Да-Нет, стрелять периодически начинают и на "холодной войне", - мрачно ответил Лисицын. - Вот тогда становится страшно по-настоящему, что от стрелкового перейдут к артиллерии, от нее - к авиации, и покатится по нарастающей до применения ОМУ ...
  - Будем надеяться, человеку хватит ума не уничтожить собственный род, - заметил Джао Да; приверженец мудрости Востока, он никогда не терял веры в разум.
  - Человечеству не всегда хватает ума даже задницу себе подтереть, - желчно сказал отставной генерал.
   ***
  Когда до прохождения Гибралтарского пролива оставалось не более 30 морских миль, со стороны европейского берега появился эскадренный миноносец ВМС Великобритании - угловатый, с высокими бортами, с квадратными орудийным башнями, каждая из которых щетинилась стволами 113-мм орудий. Сотни глаз на всех трех кораблях приникли к биноклям, к стереотрубам и бинокулярам, пытливо и недобро изучая друг друга.
  - Тип "Дэринг", название пока не определяю, - заметил капитан Бояджиев, сохраняя хладнокровие. - Это скверно, товарищи. Он немногим быстроходное нашего "Смелого", но гораздо мощнее. Он может устроить нам неджентльменскую игру.
  Легко сократив разрыв с "Георгием Бенковским", внушительный "британец" начал круто забирать на эюйд-тень-вест, или, говоря обычным языком, навис справа, постепенно тесня в сторону африканского берега. Серо-синий болгарский сторожевик, оправдывая свое название, смело поставил себя между теплоходом и "англичанином", который был заметно длиннее и массивнее его. Издавая воинственные гудки и врубив из всех динамиков "Интернационал", "Смели" принялся резко маневрировать на курсе у "Дэринга", мешая вести преследование. Британский эсминец, в свою очередь, молчал и угрожающе целился в "болгарина" острым форштевнем, чтобы заставить уклониться. Опасные игры моряков противоборствующих блоков давно были не внове обеим сторонам этого "мужского спорта на воде".
  - "Бенковски", следуйте прежним курсом, продолжайте выполнять задание, я сброшу британца, - передавал командир "Смелого" световой связью; вести радиообмен вблизи британского корабля, обладавшего современной аппаратурой радиоперехвата, он не решался. Джао Да, немного помнивший азбуку Морзе с курсантской юности, в очередной раз убедился в сходстве моря и неба, их обычаев и кодекса чести. Так истребитель сопровождения бросился бы защищать тяжелый самолет, который должен довести до базы.
  Ходовой мостик корабля - его мозг и главный орган управления, потому он и именуется в обиходе "капитанским"; вход "сухопутным пассажирам" туда заказан. Однако капитан болгарского сухогруза, человек опытный и все понимающий, умел делать различие между "сухопутной" и "небесной" публикой, и справедливо полагал вторую кастой, близкой к морякам. Поэтому оба летчика на "Георгии Бенковском", Джао Да и Николай Лисицын, стояли сейчас вместе с сигнальщиками на крыльях мостика и с азартом наблюдали за зрелищем морской погони. В пределах видимости находились еще несколько торговых кораблей под флагами разных стран, следовавших в Гибралтар или из него. Их команды собрались на палубах и также забавлялись соревнованиями "вассалов сверхдержав". Никто на "Георгии Бенковском" не ожидал, что "неджентльменское поведение", которого опасались от британцев, ударит со стороны этих скромных "купцов".
  Сигнальщик с левого крыла ходового мостика, вертлявый смуглый парень, похожий на цыгана, вдруг что-то панически заорал по переговорному устройству, указывая рукой в сторону. Маленький неряшливый сухогруз под марокканским флагом, рыжим с зеленой звездой, резко сменил курс и полным ходом пошел наперерез болгарскому теплоходу, явно грозя протаранить его крутые борта своим ржавым носом. Джао Да понял: чтобы остановить доставку болгарской помощи во Вьетнам (акт, имеющий скорее символическое, чем практическое значение), американские "компетентные службы" проработали трехступенчатую провокацию. Они спустили задание британцам, а те, в свою очередь, как признанные мастера тайных операций, завербовали эту утлую мазутную посудину. Эсминец отвлек корабль конвоя, и "марокканец" принялся за свое подлое дело.
  На "Георгии Бенковском" отчаянно выла сирена, начались беготня аварийной команды и свистки боцманов.
  - Сейчас шаланда въедет нам в бок, и конец пути, - констатировал Николай Лисицын. - Медленные эти лоханки... Эх, жаль не самолет!
  Если произойдет столкновение, и хотя бы одно судно получит даже небольшие повреждения, морские власти Гибралтара откажут "Георгию Бенковскому" в проходе через пролив, или, хуже того, задержат его для разбирательства... В Хайфон тогда не попадут ни консервированные томаты, ни более важные медикаменты, электроприборы и строительная техника, ни двое пожилых воздушных авантюристов, для которых это последний шанс вернуться в свою молодость! Потом, пытаясь разобраться в своих мыслях, Джао Да понял: именно этот последний фактор сыграл решающую роль.
   Китайский летчик стремительно бросился к сигнальщику, вырвал у него из рук микрофон внутренней связи, и закричал в него:
   - Капитан, идите в лобовую атаку! Разворачивайтесь ему навстречу! Он не выдержит и отвернет...
   Предложенный маневр был скорее авиационным, чем морским, но капитан Асен Бояджиев, как решительный командир, сразу оценил его по достоинству. Взбивая мощными винтами высокую волну за кормой, теплоход начал поворачиваться навстречу маленькому ржавому "марокканцу". Огромная туша корпуса тяжелого грузового корабля, массивная и устрашающая, словно кит, двинулась навстречу провокатору, грозя подмять и утопить своим весом. Все на "Георгии Бенковском" стояли по местам и в напряженном молчании впивались глазами в приближающиеся очертания встречного судна. Сейчас наступит развязка... Уже было видно, как по грязной палубе "марокканца" метаются несколько мешковатых фигур в замасленных спецовках. В самый последний момент грязное маленькое судно под флагом Марокко вдруг резко изменило курс и начало отваливать в сторону, чтобы уйти от лобового столкновения. "Георгий Бенковски" разошелся с ним на такой маленькой дистанции, что болгарские матросы не смогли отказать себе в удовольствии забросать неприятельскую палубу всем тяжелым, что подвернулось под руку.
   Капитан Бояджиев вышел с мостика и приблизился к Джао Да с облегченной улыбкой человека, лучше других представлявшего опасность и счастливо ее избегнувшего.
   - Мне понравилось играть в воздушный бой, товарищ летчик, - сказал он. - Ваш истребительный маневр оказался весьма кстати, удивляюсь, как мы успели его исполнить!
   - Это потому, что у вас прекрасная команда, а у нас - прекрасный капитан, - Джао Да слегка прикоснулся рукой к шляпе.
   ***
   После этого приключения "холодной войны" на море закончились. "Героги Бенковски" в свою очередь дождался разрешения на движение в проливе и благополучно прошел Гибралтар, отсалютовав флагом старинной крепости с британским "Юнион Джеком" на квадратной башне. Сторожевой корабль "Смели" разрешения на проход в Атлантику не имел, и покачивался на якоре у входа в пролив. Выстроившись на палубе, его экипаж, сколько было видно, махал вслед уходящему в Хайфон теплоходу бескозырками и фуражками. "Счастливого пути, "Бенковски"!", - поднял сигнал командир сторожевика. С кормы теплохода пассажиры и свободные от вахты моряки сердечно прощались со своим маленьким защитником. Неподалеку мирно стоял знакомый британский эсминец. Его матросы с интересом глазели на прощание двух кораблей "советского блока", а офицеры вышли на навигационный мостик и наслаждались чаепитием на воздухе. Военные игры на некоторое время закончились. Корабли противоборствующих систем спокойно уживались рядом в одних водах.
   Дальнейшая морская дорога до Хайфона показалась пассажирам "Георгия Бенковского" монотонной и скучной, но, к счастью, не очень долгой. Капитан Бояджиев вел свой корабль в обход берегов Африки и Индии как можно скорее, без заходов в порты. Сражающийся Вьетнам ждал помощи, поэтому было не до красот Африканского побережья или индийского Бомбея. Замполит корабля, по совместительству младший штурман (капитан Бояджиев настаивал, чтобы эту должность совмещал один из офицеров, не создавая вакансии "профессионального пассажира"), прилагал немалые усилия, дабы убедить соскучившихся по берегу матросов в срочном характере выполняемой интернациональной задачи.
  В море, уже пройдя Индийский океан и минуя острова Индонезии, встретили наступление нового 1968 года. Торжество было скромным, но, тем не менее, с искуственными елочками в кубриках, в кают-компании и театрализованным появлением самого волшебного персонажа советской культуры - "деда Мороза". В него, как наиболее подходящего по этническому типажу, нарядили отставного генерала Николая Лисицына, прицепив бороду из технической пакли. Его вечная спутница Снегурочка была, в виде исключения, не светлокосой, а жгучей брюнеткой - ее с удовольствием сыграла корреспондентка "Работнического дела", облачившаяся в свою приталенную шубку из искуственного меха. Впрочем, упомянутый предмет дамского гардероба был нужен ей исключительныцыо в качестве карнавального костюма: в южных широтах погода очень потеплела, и все на борту с радостью перешли на легкую одежду.
  Когда "Георгий Бенковски" находился в 120 милях от побережья Южного Вьетнама, в небе впервые появился гидросамолет с опознавательными знаками ВМС США. По характерной форме фюзеляжа с округлым тупым носом и днищем как у глиссера, по высокому расположению крыла с двумя массивными двигателями и двумя поплавками, Джао Да определил модель: Мартин Р-5 "Марлин".
  - "Марлин" - базовый, а не авианосный летун, - сказал он капитану Бояджиеву. - Это может означать только одно....
  - Что мы под колпаком у янки, и этот "Марлин" только первая ласточка, - договорил за Джао Да Николай Лисицын, и с досадой плюнул за борт.
  - Мы ко всему готовы, - ответил капитан, но голос его звучал не совсем уверенно. - Согласно международному морскому праву, нам не имеют права препятствовать... Перед плаванием я беседовал с советскими и польскими коллегами, ходившими во Вьетнам. Они рассказывали, как американцы провоцировали их. Один советский моряк дал мне прекрасный совет по-русски: "Делай рожу кирпичом и продолжай следовать своим курсом". Сейчас самое время скорчить кирпичную физиономию.
  Сделав несколько кругов над теплоходом, гидросамолет улетел, а когда стемнело - появился опять. Несколько раз осветив судно прожектором, он выписал в небе весьма рискованный для своего класса разворот и просигналил прожектором кому-то, находящемуся за горизонтом. Вскоре сигнальщики на "Георгии Бенковском" заметили огни встречного судна.
  - Товарищи сухопутные, расходитесь по каютам, - занервничал капитан, разгоняя собравшихся на палубе встревоженных пассажиров. - Вы, товарищи летчики, можете остаться...
  Когда расстояние между кораблями уменьшилось, со встречного замигал красный сигнальный прожектор. "Название судна? Порт назначения? Какой груз?", - настоятельно запрашивали оттуда.
  - Не зенитные ракеты, не беспокойся, - проворчал болгарский капитан. - Ничего более стратегического, чем консервированные томаты...
  - Вы забыли о двух военных пилотах с таким опытом, что каждый стоит эскадрильи, - заметил Джао Да.
  - Бери выше, авиаполка! - добавил товарищ Лисицын. - Но янкесам про это знать не обязательно.
  Пока сигнальщики болгарского теплохода "перемигивались" со встречным кораблем, который принял декларацию, но на ответный запрос не ответил, в синих сумерках восточноазиатской ночи проступили его темные очертания, стремительно приближавшиеся по курсу. И хотя темнота скрадывала тонкости, было очевидно - это крупный боевой корабль. Когда оба корабля поравнялись, он развернулся и последовал за "Георгием Бенковским" на расстоянии не более двухсот метров, неотступно, словно тень, и никак не определяя своих намерений.
  Джао Да и Николай Лисицын провели всю ночь на мостике вместе с капитаном. На теплоходе отчетливо, словно электрические разряды в грозовом воздухе, чувствовалось напряжение. Кто стоял на вахте, были взвинчены и тревожны, как перед боем. Никто из свободных от вахты матросов в кубриках и пассажиров в своих каютах не сомкнул глаз до рассвета.
  Когда рассвело, военный корабль, оказавшийся эсминцем США, перешел на правый борт и на таком же расстоянии стал идти параллельным курсом. По тактическому номеру, нанесенному на его выкрашенный серым борт белыми цифрами, подведенными черным для придания визуального объема, капитан Бояджиев, сверившись с морским справочником, определил название: "Ричард Б. Андерсон". На "американце" были отчетливо, без бинокля, видны фигуры матросов в характерных шляпах с выгнутыми вверх полями, высыпавших на палубу посмотреть на "коммунистическое судно". Один из них продемонстрировал классический оскорбительный жест янки - вытянул руку с оттопыренным средним пальцем. Джао Да в ответ вежливо приподнял шляпу, он считал ниже своего достоинства опускаться до хамства. А вот кое-кто из болгарских матросов, не выдержав напряжения, злобно грозили в ответ кулаками.
   Не заставили себя ждать и американские самолеты, этот постоянный атрибут "политики канонерок", которую "величайшая демократия мира" все больше переводила в воздушный океан. Первым прилетел все тот же патрульный гидросамолет "Марлин", а через некоторое время над судном с ревом стала носиться пара палубных реактивных штурмовиков А-5 "Виджилент" со стреловидными крыльями и точеными формами, завораживавших взгляды своей смертоносной красотой. Их сменили патрульный самолет Р-2 "Нептун" с характерно вытянутым фюзеляжем и выступавшим далеко назад позади киля "хвостом" и два авианосных истребителя F-8 "Крусейдер", грубоватых на вид, с массивными "зобами" воздухозаборников.
  Джао Да и Николай Лисицын впились в бинокли, внимательно и даже с какой-то охотничьей жадностью изучая авиатехнику будущего противника. Для них каждый маневр, каждое движение воздушных пиратов с белыми звездами на фюзеляжах и плоскостях имели осмысленное значение.
  - Со времен Кореи янки не изменили своим привычкам, - сказал Джао Да, сопровождая взглядом боевой разворот американских самолетов. - Нагнали устрашающую размерами авиагруппировку из самолетов всех возможных типов и моделей, прессуют господством в воздухе.
  - Вьетнамская авиация демонстрирует свое полное отсутствие, по крайней мере, пока, - не скрывая досады, ответил советский летчик. - Вроде бы, им не запрещено залетать за береговую линию, как нам в Корее... Могли бы хоть катера нам в сопровождение выделить, Хо Ши Мины хреновы, у них вроде имеются. Патрульные, торпедные...
  - Этот эсминец мигом отправил бы катера вьетнамцев к Нептуну в гости, погляди на его пушки! Правильно делают, что не посылают их в море.
  Когда совсем стемнело, над судном снова закружился американский гидросамолет, освещая палубу прожектором. Он появлялся несколько раз в течение ночи, однако болгарский экипаж уже привык к присутствию вооруженного до зубов врага, а также к тому, что тот не нападает. Несколько матросов, как только луч прожектора скользнул по контейнерам на палубе, быстро растянули простыню, на ней с помощью краски и крепких английских выражений, бытовавших в большом ходу в портовых кабачках всего мира, выражалась общая мысль: "Янки, убирайтесь!". Капитан вызвал нарушителей морского этикета к себе и подверг дисциплинарному разносу, однако не смог скрыть довольной улыбки.
  Наутро, когда болгарское судно вошло в Тонкинский залив, погода испортилась. Ветер усилился до 10 баллов, небо закрыли низкие тучи, пошел холодный дождь. Эсминец ВМС США, упорно шедший рядом с "Георгием Бенковским", глубоко зарывался в волну носом, то поднимаясь, то опускаясь всем своим узким, как клинок меча, корпусом. Палуба его опустела, экипаж стоял по боевым постам или скрывался от непогоды в кубриках. На теплоходе, обладавшем хорошей остойчивостью, качка чувствовалась меньше. Моряки и пассажиры то и дело подбегали к леерам, чтобы посмотреть, как "валяет американца", и обменивались злорадными шуточками. В непосредственной близости от берегов ДРВ эсминец наконец повернул назад, провыв на прощание гудком какой-то неопределенный сигнал, то ли приветственный, то ли угрожающий.
  - Передать прожектором: "USS "Ричард Б. Андерсон", благодарим за отличное сопровождение", - распорядился капитан Асен Бояджиев. - Останемся джентльменами, товарищи.
   Судно подходило к Хайфону, и погода, словно по заказу экипажа, утихла. По ряби волн залива Бакбо побежали блестящие солнечные блики, словно приветственный салют морякам маленькой страны, проделавшим большой путь с грузом помощи для другой страны и ее народа в беде. На "Георгии Беноквском" началась веселая и торопливая работа, как всегда бывает на судне перед приходом в порт назначения. Лицах людей сияли довольными улыбками, и каждая из них говорила: "Мы смогли! Мы сделали это". Экипаж принялся раскреплять палубный груз, решив помочь докерам Вьетнама, корабельные механики приступили к вооружению тяжеловесной стрелы.
  Пассажиры заканчивали сборы перед тем, как сойти на берег. Молодые медики, ставшие вдруг очень серьезными и молчаливыми, собрались тесной кучкой и напряженно вглядывались в синеватую извилистую линию, которой обозначился на горизонте берег Вьетнама. Корреспондентка газеты "Работническо дело" сосредоточенно готовила свою аппаратауру, не забывая периодически бросать на Николая Лисицына выразительные взгляды с печалью неизбежного расставания. Представители предприятий суетились, сверяя по документам свой груз; хотя в походе ничего не могло пропасть, кроме нескольких ящиков уворованных матросами консервов.
  - Да-Нет, будь другом, иди в каюту, покидай мой шмот в чемодан, и не забудь бритву с помазком на столике! - попросил Джао Да его русский друг. - Пойду-ка я разомнусь, а то всю дорогу только в кают-компании брюхо набивал!
  Товарищ Лисицын спустился на палубу и с большой охотой стал помогать болгарским матросам в работе. Глядя на это, Джао Да подумал, что, не зная морской службы, отставной генерал авиации больше мешает, даже несмотря на свою большую физическую силу. Однако моряки великодушно давали ему "поучаствовать" и почувствовать свою полезность. Настроение у всех было приподнятым.
  Когда, волоча за собой два чемодана, свой и товарища Лисицына, Джао Да снова поднялся на палубу, судно уже входило в устье Красной реки, известной также как Хонгха. Китайский летчик с интересом осмотрел открывшуюся перед ним панораму морского порта Хайфона. Главные морские ворота Северного Вьетнама были совершенно не похожи на Шанхай или на какой-либо другой из морских портов Азии и Нового света, где ему приходилось бывать. Огражденный сбегавшими прямо к воде живописными холмами и скалами в зеленой опушке леса, порт представлял собою обширный и совершенно плоский пирс. Он сплошь был заставлен складскими и портовыми сооружениями, резервуарами для промышленных жидкостей, рельсовыми и стреловыми кранами и, разумеется, кишел автомобилями самых разных размеров и темными фигурками грузчиков и портовых рабочих. Многие из людей на берегу - это было видно даже издалека - как на картинках из туристических путеводителей, действительно носили плетеные шляпы "нон ла" в форме расплющенного конуса, этот символ Вьетнама. При ближайшем рассмотрении в бинокль оказалось, что обуты большинство местных в легкие сандалии: январская погода во Вьетнаме - мягкая и теплая, особенно для уроженца Европы (или Китая), хотя вьетнамцы и считают этот месяц самым холодным в году. На берегу повсюду виднелись следы недавних бомбежек - сгоревшие остовы сооружений, разбитое оборудование (один рухнувший кран как раз поднимали из воды при помощи другого), воронки, вокруг которых кучковались засыпавшие их рабочие. С укрепленных мешками с песком позиций смотрели в небо тонкие стволы зенитных установок, возле них виднелись фигурки цвета хаки в тысячу раз виденной Джао Да позе: руки поднесены к лицу, торс поворачивается вокруг собственной оси - наблюдатели с биноклями.
  Несмотря на постоянную угрозу авианалетов, в порту было тесно от торговых кораблей, стоявших у пирса или дожидавшихся очереди на разгрузку. На значительном большинстве из них развевались советские красные флаги или китайские, тоже красные, с желтым созвездием. Встречались также красно-белый польский (вторая по значимости "морская нация" советского блока) и даже британский "Юнион Джек", происхождение которого объяснялось портом приписки Гонконг, указанным на корпусах кораблей. Совсем экзотичными выглядели очень старый, но свежевыкрашенный пароход под флагом свободной Кубы ("Привет Фиделю, но мог бы послать что-нибудь более презентабельное", - подумал Джао Да) и массивный серый транспорт типа "Либерти", в прошлом - неутомимый труженик конвойных путей Второй мировой, пришедший под итальянским триколором.
  Только флаг ДРВ - красный с одинокой золотой звездой в центре - был представлен преимущественно портовыми буксирами, лоцманскими судами, грузовыми джонками под косыми парусами да небольшим патрульным катером, охранявшим вход в акваторию порта. С собственным океанским флотом у Северного Вьетнама было туго. Для доставки стратегических материалов и щедрой помощи из-за морей, равно как для торговых рейсов с собственными грузами в соседние страны, ДРВ предпочитала пользоваться услугами судов формально нейтральных стран, которые американцы не имели права атаковать... Впрочем, янки все равно плевали на морской закон и периодически атаковали "нейтралов". Немало моряков разных стран расплатились жизнями или увечьями за свою благородную службу на морях этой "полу-объявленной" войны.
  Маленький катер под флагом ДРВ доставил на болгарский корабль вьетнамского лоцмана, пожилого моряка со сморщенным, как сушеное яблоко, смуглым лицом. Он говорил по-французски совершенно свободно, даже с некоторым шиком, и прекрасно знал фарватер. Лоцман провел болгарский корабль к стоянке у длинного и широкого пирса. "Это сооружение еще французской постройки, очень удобное", - с удовольствием заметил старый моряк, спускаясь обратно в свой катер; колониальное прошлое, по-видимому, было связано у него с ностальгическими воспоминаниями. "Георгию Бенковскому" было определено место напротив советского теплохода "Переславль-Залесский", сходного по тоннажу и даже по конструкции - только рубка у советского сухогруза была смещена к центру корпуса, а форштевень имел более острые очертания. На палубе советского судна было пусто, экипаж отсыпался по кубрикам после ударной работы по разгрузке и не менее ударного труда над банкетом, организованным накануне благодарными вьетнамскими товарищами. Только с носа была пришвартована плоская и широкая вьетнамская баржа, на которую вьетнамские же рабочие сгружали огромные мешки в белой пыли, вероятно, с мукой. На корме, возле советского флага, виднелись фигуры нескольких вахтенных, которые курили и лениво поглядывали, как рядом швартуется "братушка". Русские, не исключая Николая Лисицына, почему-то называли болгар этим необидным уменьшительным прозвищем. Болгары, в свою очередь, утверждали, что в их языке такого слова нет, но ничего против "братушкания" не имели.
  "Георги Бенковски" встал к причалу. Малорослые, но ресторанные портовые рабочие-вьетнамцы сноровисто приняли швартовочные концы и подали трап. Все пространство перед судном с удивительной быстротой заполнили люди в темных спецовках (или национальных костюмах, служивших рабочей одеждой?), на натруженных плечах которых держалась логистика Хайфона. Техника, как и во многих портах Юго-Восточной Азии, играла здесь вспомогательную роль. Свободные от вахты члены экипажа спустились в трюмы и раскрепили груз, а затем встали на лебедки стрелы и помогли выгрузить тяжеловесные контейнеры на берег. Первый же из них сорвался и с грохотом разбился о причал. Из трещин засочился на пыльный бетон ярко-красный сок консервированных томатов.
  - Как кровь, - невесело заметил Джао Да. Он вместе с остальными пассажирами, за исключением мешавшей грузчикам корреспондентки с фотокамерой, стоял у лееров и ждал, когда за ними поднимутся представители принимающей стороны.
  - Сплюнь три раза через левое плечо, можно на палубу... - начал было Николай Лисицын, которому сразу не понравилась мрачная ассоциация китайского друга.
  Его слова заглушил переливчатый, свистящий, многократно умноженный рев реактивных двигателей, упавший с неба на порт Хайфона. Со стороны моря, переходя в пологое пикирование, заходили четыре стремительных силуэта. По остроносым фюзеляжем, обрывавшимся сзади широким соплом, по широким и коротким, скошенным назад крыльям, под которыми виднелись вытянутые тушки подвешенных бомб, Джао Да узнал американские истребители-бомбардировщики Рипаблик F-105 "Тандерчиф". "Основная рабочая лошадка ВВС США во Вьетнаме", - рассказывали про эти самолеты сведущие люди.
  - Они не могут бомбить акваторию порта, здесь иностранные суда! - закричал, задрав голову так, что слетела фуражка, капитан Асен Бояджиев. В голосе этого смелого моряка впервые прозвучал первобытный ужас человека, беззащитного перед небом.
  - Ложись!!! - крикнул Джао Да, которому показалось, что американская четверка несется прямо на "Георги Бенковски". Впрочем, он слишком часто бывал под авианалетами, чтобы знать: всегда кажется, что бомбы летят прямо в тебя.
  - Куда ложиться?!
  - На палубу...
  Разумеется, если корабль будет поражен с воздуха, такие примитивные меры безопасности его не спасут, однако укрыться от осколков помогут.
  Все вокруг бросились на палубный настил, некоторые инстинктивно закрывали головы руками. Только бесстрашная, возможно, в силу своей неопытности, болгарская корреспондентка, припав на одно колено, ловила силуэты атакующих "Тандерчифов" объективом камеры. Остался стоять во весь свой немаленький рост и Николай Лисицын - ему было стыдно "ползать на брюхе", когда не стала залегать женщина.
  С мостиков кораблей под китайским флагами по самолетам ударили крупнокалиберные пулеметы ДШК, кое-кто из матросов упоенно стрелял в небо даже из карабинов.
  "Узнаю привычки соотечественников", - подумал Джао Да и невольно улыбнулся, хотя улыбка распластавшегося на палубе человека и выглядела со стороны неуместно.
  Но вьетнамская зенитная артиллерия на берегу молчала. Несмотря на показную готовность, авианалет застал ее врасплох. Из всех военных сил ДРВ в порту, стрелял по самолетам только маленький патрульный катер, но что могли против реактивной авиации его пулеметы? Грузчики на пирсе бросились врассыпную, что-то крича тонкими плачущими голосами...
  Джао Да не мог оторвать глаз от четких, словно на учении, движений вражеских самолетов. Теперь было ясно: целью для них являлся советский "Переславль-Залесский", большой и красивый корабль, выделявшийся среди других судов в акватории порта. В мгновение, когда американские самолеты начали выходить из пикирования, от них отделились продолговатые корпуса бомб и понеслись вперед, словно продолжая прежний курс самолетов. Четверка "Тандерчифов" лихо ушла в вираж и понеслась прочь, по-прежнему провожаемая только трескотней ружейно-пулеметной стрельбы с китайских кораблей. Отрикошетировав от воды, одна из бомб с гулким звуком пробила обшивку кормы советского корабля и ушла в его недра, оставив небольшую рваную пробоину. Вторая нырнула под его носовую часть. Еще несколько выбили пенистые всплески воды, зарывшись в волны у борта "Переславля-Залесского". Одна пробила насквозь вьетнамскую баржу с мукой, и та сразу начала "садиться", заполняясь водой. Ни одного взрыва, вопреки ожиданиям, не последовало.
  - Не сработали взрыватели? - изумленно спросил капитан Асен Бояджиев. Он первым поднялся на ноги и принялся отряхивать брюки от воображаемой пыли: палубу на "Георгии Бенковском" драили до блеска, запачкаться о нее было невозможно.
  - Ложитесь-ка обратно, капитан, - Джао Да потянул его за полу кителя. - Сейчас рванет. Подлая американская тактика со времен Кореи. Янки ставят на бомбы механизм замедленного действия, чтобы убить побольше народа, когда люди подумают, что опасность миновала. Пусть сигнальщик просемафорит на советское судно...
  Впрочем, на "Переславле-Залесском" были уже знакомы с неджентльменскими обычаями летчиков-янки. Палуба тотчас заполнилась моряками, поспешно выскакивавшими из внутренних отсеков и бежавших к трапу. Многие из них были только в тельняшках и широких трусах, которые, насколько знал по своему опыту пребывания в СССР Джао Да, почему-то назывались "семейными". Как видно, бомбардировка застала экипаж во время отдыха... Получив попадания, капитан советского сухогруза принял не очень героическое, но вполне верное решение увести людей с судна, пока "гостинцы" от ВВС США не взорвались. Для спасения грузчиков с тонувшей баржи за борт вывалили шторм-трап. Сильные советские матросы за одежду вытаскивали лезущих по нему миниатюрных вьетнамцев на палубу. Раненых спускали на причал в брезентовых люльках.
  - Аварийная партия на помощь "Переславлю-Залесскому", помогите эвакуировать людей, - распорядился капитан "Георгия Бенковского".
  Боцманская команда быстро расхватала спасательные средства. Молодые болгарские медики, похватав санитарные сумки, бросились на причал, чтобы помочь раненым. Опередив всех, по трапу вихрем слетела корреспондентка газеты "Работническо дело" и принялась фотографировать поврежденный корабль под красным флагом.
  - Рубить швартовы, сбросить трап! - продолжал командовать капитан Бояджиев. - Машинное, даем малый назад. Надо выйти на рейд, пока не взорвались бомбы... Может задеть и нас, осколками или обломками.
  - Постойте, капитан, - сказал болгарину Джао Да. - Подождите сбрасывать трап, мы с товарищем Лисицыным тоже сходим на берег. Мы задержим вас только на секунду.
  Сейчас, когда счет шел на деления в часовом механизме американских бомб, у них не было времени проститься. Капитан был слишком занят спасением своего корабля, груза и людей (именно в этой последовательности расставлены ценности настоящего моряка), и оба немолодых летчика только сердечно кивнули ему и поспешили к трапу. Как только Джао Да и Николай Лисицын ступили на вьетнамскую землю, вернее, на пыльный бетон причала, болгарские матросы баграми оттолкнули трап. Заработав машиной, "Георги Бенковски" отходил от пирса, где ждал своей участи заминированный "Переславль-Залесский".
  Экипаж советского теплохода и спасенные с баржи вьетнамцы, болгарские моряки и медики дружно бежали по пирсу в поисках укрытия.
  - Эх ты... воробей! - Николай Лисицын легко подхватил на плечо мальчишку-вьетнамца, который ковылял, волоча раненую ногу в полу-оторванном сандалии, и поспешил следом за другими.
  Джао Да повел под локоть усатого советского моряка в тельняшке; бедняге паром из перебитого трубопровода обожгло глаза, и он не видел, куда идти.
  - Мужик, ты кто? - спросил матрос, опираясь на плечо китайского летчика. - По речи видно: не наш...
  - Я китаец, сынок, - ответил Джао Да. - Или француз, если угодно. Ты, главное, глаза кулаком не три, хуже сделаешь!
  Люди укрылись за грузовыми вагонетками, залегли тесной кучей, в которой перемешались национальности и ремесла. Джао Да передал советского морячка с обожженными глазами болгарской девушке-врачу, а сам, осторожно выглянув из-за укрытия, стал ждать развязки. Он не мог отказать себе в завораживающем и страшном зрелище разрушения.
  Грохот взрывов потряс причал и поднял с него клубы цементной пыли. Над бортом советского теплохода выросли гигантские столбы воды и с плеском обрушились на него. На корме вздыбилась палуба, из недр корабля вырвались языки пламени, полетели в воздух обломки... "Переславль-Залесский" грузно, словно тяжелораненый, накренился и навалился крутым бортом на пирс, кроша и дробя бетон.
  Советский капитан матерно заругался, брань его мешалась со слезами. Призывно взмахнув рукой, он грузно побежал по пирсу к своему кораблю. За ним бросились русские, вьетнамцы, болгары - спасать судно, если его еще можно спасти . Только сейчас запоздало открыла заполошную стрельбу вьетнамская артиллерия ПВО, приняв отсроченные взрывы бомб за новый авианалет... Потом в небе над портом Хайфона совсем уже "к шапочному разбору", как проворчал Николай Лисицын, появилась пара северовьетнамских МиГов-17. "Серебряные ласточки" пронеслись над устьем Красной реки на бреющем полете, сверкнув стреловидными крыльями и гордыми высокими килями. Мгновение спустя по ошибке открыли огонь несколько зенитных орудий, и истребители ушли с резким набором высоты, очень красивые и очень бесполезные.
  - Хотя бы пилотажники они неплохие, - с полуулыбкой заметил Джао Да, привыкший искать хорошую сторону в любом событии.
  - Я бы с большим удовольствием посмотрел на их пилотаж против давешних "Эф - сто пятых", - проворчал Николай Лисицын.
  В суматохе, начавшейся после бомбежки советского теплохода, представители принимающей стороны так и не появились. Оба пилота-добровольца сидели на чемоданах и с интересом посматривали на новое действо, разворачивавшееся на пирсе. Там открывался митинг протеста против бомбежки "подлыми империалистами мирного парохода". Вьетнамские рабочие, со стороны выглядевшие почти одинаковыми в своей темной мешковатой одежде, собрались тесной толпой. Они и послушно скандировали что-то нудными квакающими голосами, повторяя за взобравшимся на превращенный в трибуну контейнер товарищем во френче с накладными карманами - этой негласной форме одежды всех коммунистических функционеров Юго-Восточной Азии. В толпу, больше из любопытства, замешались несколько советских и болгарских моряков, которым после первоочередных аварийных работ не хотелось оставаться на обесточенном, накренившимся на правый борт и пропахшем пожаром "Переславле-Залесском". Возле партийного вьетнамца на контейнере тотчас возник второй, представлявший его уменьшенную копию, и начал повторять на русском языке с характерным гнусавым акцентом:
  - Под знаменем партии и товарища Хо Ши Мина к новым победам над американским агрессором!
  Послушав его, Николай Лисицын, который становился все более раздраженным от увиденного, желчно бросил:
  - С таким бардаком представляю, какие у них победы!
  Джао Да не ответил. Он внимательно присматривался к международной встрече иного рода, происходившей на окраине митинга. Плотный советский моряк в тужурке с галунами торгового флота на рукавах, по-видимому, один из офицеров или замполит поврежденного теплохода, угрожающе надвигался на невысокого китайца в морской фуражке.
  - Сколько раз тебе было сказано: не стреляй из своих пукалок по американским самолетам! - побагровев от ярости, кричал советский товарищ по-русски. - Все равно никого не собьешь, мать твою, только провоцируешь! Нас сегодня из-за тебя разбомбили!!!
  Китаец не понимал ни слова по-русски, но отлично догадался, о чем идет речь.
  - Мы защищаем свои суда зенитным огнем, - невозмутимо ответил он на родном языке. - Это ошибка, что вы не устанавливаете противовоздушного вооружения.
  Джао Да хотел было предложить морякам свою помощь в качестве переводчика, тем более, что суждения обоих не были лишены здравого смысла. Однако советская сторона решила прибегнуть к более веским аргументам.
  - Что ты башкой вертишь, как обезьяна? - окончательно выйдя из себя, закричал краснолицый советский товарищ. - Отвечай по-человечески! - И он крепкой оплеухой сбил с китайца фуражку. Тот издал яростный боевой вопль и, изобразив что-то отдаленно напоминающее прием кунг-фу, влепил своему обидчику пяткой в пузо. С ног в результате полетели оба: русский от удара, а китаец - потеряв равновесие.
  - Наших бьют!!!
  Тотчас несколько советских и китайских матросов бросились друг на друга с кулаками и устроили шумную потасовку .
  - Не суйся, а то я на тебя обижусь! - предупредил Джао Да Николая Лисицына, который уже начал азартно сжимать кулаки. Отставному генералу, вырвавшемуся на свободный простор далекой страны, не терпелось продемонстрировать свою удаль, все равно как.
  Разнимать дерущихся бежали вьетнамские милиционеры в синей форме наподобие комбинезонов и советских касках. Резиновых дубинок здешние стражи порядка не носили, считали пережитком капитализма, зато ловко орудовали прикладами карабинов.
  - Вот видишь, правильно сделал, что не полез, - назидательно сказал Джао Да русскому другу, когда избитых в кровь участников потасовки "синие" вьетнамцы бесцеремонно поволокли по пирсу. Оба капитана, советский и китайский, бросились следом - выручать своих из-под ареста.
  - Лучше бы полез, - буркнул товарищ Лисицын. - Так бы нас хотя бы заметили. А сейчас - что? Сидеть и ждать у моря погоды? О нас тут все забыли...
  Митинг уже закончился и грузчики разошлись по работам. Капитаны с бранью прогнали обратно на суда освобожденных из-под стражи драчунов. Несколько раз без всякого повода начинала вести хаотичный огонь зенитная артиллерия, а потом замолкала. Высоко пролетел одинокий американский самолет-разведчик, и ПВО порта снова "прозевала" его. Поврежденный советский теплоход посетила делегация портового начальства, среди которой выделялись несколько мужчин серьезного вида с совершенно русскими физиономиями. Они обменялись с Николаем Лисицыным многозначительными взглядами, сразу узнав в нем советского человека в немалых чинах, однако заговаривать не стали: каждый выполнял здесь свою работу. День клонился к закату, а Джао Да и Николай Лиицын все так же сидели на чемоданах посреди старого пирса, курили, изредка перебрасывались парой фраз и ждали неизвестно чего. Было видно, как на рейде порта "Георги Бенковский", их недавний плавучий дом, отгружал контейнеры на грузовые вьетнамские баржи. Капитан Бояджиев после воздушного налета разумно опасался швартоваться снова, чтобы не лишать свой корабль единственного доступного оружия - маневра.
  - Похоже, друг Ко-ля, мы никому не нужны в этом Вьетнаме, - разочарованно проговорил Джао Да. - На что мы рассчитывали - два старика?
  - Если молодые здесь все воюют так, как мы видели, то два старика будут очень кстати! - попытался бодриться Николай Лисицын. Но лицо у отставного генерала авиации было расстроенное и даже жалкое.
  - Можно поискать коменданта порта, - предложил Джао Да. - Тогда нас, по крайней мере, задержит первый же патруль, и о нас доложат наверх. Если там о нас не забыли. Или можно нанять лодчонку и вернуться на "Бенковски". Капитан Бояджиев не откажет в любезности прокатить нас назад до Варны или Бургаса...
  - Стыдоба! Были боевые летчики, а стали пассажиры... И у кого? У каких-то болгар!!!
  Словно отвечая исполненным горького разочарования словам советского генерала в отставке, раздался звонкий женский голос, окликнувший их на мелодичном языке тех самых болгар:
  - Другари, искате ли транспорт за Ханой ?
  У основания пирса затормозил легковой автомобиль, затянутый маскировочной сеткой, довольно нелепо смотревшейся на городском лимузине. Очертания, угадывавшиеся под ней, безошибочно указывали на ГАЗ-21 "Волгу"; впоследствии при ближайшем рассмотрении обнаружилось клеймо вьетнамского автозавода "Chan Thang", но сути это не меняло . Из открытой дверцы высовывалась ослепительно улыбающаяся корреспондентка газеты "Работническо дело" и призывно махала забытым летчикам рукой. Наверное, в эту минуту честолюбивая болгарка, несмотря на свой коммунистический интернационализм, наслаждалась чувствовом превосходства над двумя представителями мировых держав: местное "министерство пропоганды" оперативно прислало за ней авто с сопровождающим, а Джао Да с Лисицыным все так же торчали на причале.
  Николай Лисицын моментально просиял и послал своей черноокой симпатии смачный воздушный поцелуй:
  - Подожди, мы мигом! - в устах генерала авиации это выражение приобретало двойной смысл.
  - Вот что значит вовремя обаять правильную женщину! Не отставай, Да-Нет, - самодовольно усмехнулся старый повеса и, легко подхватив свой чемодан под мышку, зашагал к авто.
  - Самое время вспомнить поговорку: "Если Хо Ши Мин не идет к горе, то гора идет к Хо Ши Мину", - Джао Да всегда вольно обращался с речениями древних.
   ***
  А морской порт Хайфон продолжал работать под бомбами. И в него продолжали идти с грузами для ДРВ суда, несущие советские, китайские, польские, болгарские, британские (гонконгские), итальянские, мальтийские, кипрские, сингапурские флаги, флаги любой страны, готовой помочь. Советский капитан Юрий Пудовкин, в годы войны во Вьетнаме водивший туда теплоход "Ванино", вспоминал: "Обстановка была очень сложной. В нейтральных водах суда встречали американские военные корабли - все вокруг них было заминировано, проход во вьетнамские порты - строго по указанному американскими военными фарватеру. В случае подозрений на военные грузы могли судно осмотреть и задержать".
  "Во время бомбардировок столбы дыма и огня, поднимаясь над Хайфоном, застилали небо, - рассказывал "стармех" теплохода "Большевик Суханов" Аркадий Хасин. - Судно содрогалось от взрывов бомб, на палубу и крышки трюмов со звоном падали осколки зенитных снарядов. А после отбоя, когда выгрузка судов возобновлялась, над рекой еще долго стоял удушливый запах гари, и мимо нашего борта проплывали обугленные бревна, перевернутые лодки и обломки развороченных взрывами плоскодонных вьетнамских барж..."
  
  
  Глава 15.
  Недоброе утро, Вьетнам!
  
   Дорога от Хайфона до столицы ДРВ славного города Ханой недалека. Джао Да помнил это со времен своего первого краткого пребывания во Вьетнаме в 1953 году. Километров 90, не более, если по прямой, а с коррективами на живописные извивы местной дорожной сети - раза в полтора больше. Джао Да рассчитывал, что в Ханой они прибудут еще до ночи. Тем более, что китайские военные строители не зря потрудились во Вьетнаме и спрямили кое-где извилистое наследие колониального транспорта.
   Однако дорога, вернее ожидание, когда ее откроют, затянулась на всю ночь. Сначала задерживал разрушенный в течение дня американской авиацией мост на какой-то речушке. Пока горластые саперы Вьетнамской народной армии налаживали наплавной, используя в качестве понтонов под настилом крестьянские джонки, скопившиеся у переправы автомобили военные регулировщики разогнали по окрестным зарослям девственного леса, чтобы укрыть от глаз американской авиаразведки. Поздно вечером переправа наконец заработала. Поток машин с грузами из Хайфона, в котором преобладали изделия советского автогиганта ЗИЛ, но встречались и старенькие плосконосые французские "Рено", стронулся с места... И тут с неба излился совершенно неожиданный плотный проливной дождь. Дорога моментально превратилась в реку, и пришлось пережидать, свернув на укрепленную щебенкой обочину.
   Крупные капли барабанили по крыше автомобиля, как град, по стеклам вода стекала сплошной прозрачной пленкой. Болгарская корреспондентка закрутила ручку на дверце, опуская боковое стекло, чтобы освежить руку под дождем.
   - Не советую, товарищ, - сказал вьетнамский водитель, молодой парень со смешным ежиком стриженых черных волос, - Американцы распыляют над джунглями какие-то химикаты, чтобы вызвать образование дождевых облаков и размыть тропы, по которым идут на Юг наши бойцы. Очень вероятно, сюда принесло именно такое химическое облако. Сейчас не сезон дождей, до января они у нас на Севере редко затягиваются.
   Болгарка испуганно подняла стекло обратно и брезгливо смахнула несколько капель, попавших на одежду.
   Вьетнамский сопровождающий, официальный товарищ в костюме с галстуком, всю дорогу молчал, словно камень. Как видно, его мучали сомнения, правильно ли он поступил, пойдя на поводу у подопечной журналистки и согласившись подвезти до Ханоя "товарищей летчиков". Зато водитель живо болтал без умолку, ничуть не стесняясь присутствием начальства. Многие ведомственные шоферюги отличаются дерзким и независимым нравом, этот явно принадлежал к такой породе. Ни по-русски, ни по-болгарски, ни по-китайски он не говорил, зато, как всякий мало-мальски развитый вьетнамец, свободно объяснялся на "местном французском", очень неправильном и очень понятном.
   Дождь прекратился перед рассветом так же внезапно, как начался. Вода, заливавшая дорогу, грязными потоками уходила по сточным канавкам, предусмотрительно проложенным строителями. Автомобильный поток возобновился, водители спешили успеть в Ханой, или обратно в Хайфон до рассвета. Но американская авиация работала и ночью, воздушная война во Вьетнаме велась в круглосуточном режиме. "Раскаты грома" от ВВС, авиации Флота и авиации Корпуса морской пехоты США гремели над Вьетнамом ночью и днем, при любой погоде. Впереди, где надлежало быть вьетнамской столице, небо озарялось заревами пожаров, тянулись ввысь трассеры очередей, посверкивали россыпью разрывы зенитных снарядов. Из джунглей совсем неподалеку от дороги вдруг взмыли вверх две длинных огненных стрелы и понеслись к зениту, выписывая красивую дугу.
   - Наши ракеты "земля-воздух" работают, С-75 "Двина"! - возбужденно закричал Николай Лисицын, следя за их полетом. - У нас в Московском округе ПВО такие были, сейчас во Вьетнам гоним...
   Огненные хвосты ракет скрылись в темной небесной синеве.
   - На этот раз мимо, - разочарованно сказал Николай Лисицын. - Но страху на янкесов нагнали, верняк! Когда станция предупреждения в самолете орет, это здорово на нервы действует.
   ***
   В Ханой они въехали ранним утром. Вьетнамская столица храбро бодрилась после бессонной ночи под бомбежками перед новым днем, полным привычных трудов и ставших обыденными опасностей. Совершенно неожиданно для города, который третий год переживал массированные бомбардировки, улицы густо заполнялись людьми, спешащими на работу. Публика здесь была одета почище и ярче, чем грузчики в порту Хайфона. Однако некоторые традиционные элементы сельского и народного Вьетнама, типа соломенных шляп "нон ла" и сандалий, были в большом ходу и в столице. Главным транспортом являлись велосипеды, на которых крутили по проезжей части и по тротуарам, которые вели "в поводу" или катили, нагрузив вещами.
   Болгарская журналистка с воодушевлением принялась делать фото прямо из окна автомобиля. На это впервые проявил живую реакцию сопровождающий вьетнамец в галстуке, который предупреждающе поцокал языком и сделал запрещающий жест: "Никаких фотографий!". Болгарка сразу искренне послала его ко всем чертям на своем родном языке, для понимания перевела адрес по-русски и по-французски, и продолжала фотографировать. Шофер злорадно усмехнулся: ему понравилось, как смелая иностранка осадила его начальника.
   Джао Да и Николаю Лисицыну запомнились страшные разрушения и мертвое безлюдье разбомбленного Пхеньяна в годы Корейской войны. Здесь, во вьетнамской столице, все выглядело совершенно иначе. Жуткие следы бомбардировок - развалины, остовы сгоревших сооружений, часто встречались и в Ханое, но в основном в промышленной зоне города. Жилые кварталы пострадали гораздо меньше. Не то, чтобы американские пилоты щадили их, просто они имели основную задачу поражать военные, транспортные и индустриальные объекты, и не видели в городской застройке достойных целей. Авиационные боеприпасы стали технически более совершенными, следовательно, обходились бюджету США гораздо дороже. Тратить их, чтобы целенаправленно разнести дом с семьей или пагоду с молящимися, было нерентабельно.
  Столица Вьетнама научилась жить под бомбами, и не только жить - она боролась, не унывала и сдаваться не собиралась. Вот как описывал это специальный корреспондент "Известий" Юрий Косюков: "Окна учреждений расписаны толстыми полосками бумаг: предостережение на случай взрывной волны. Вдоль тротуаров круглые цементные трубы, глубоко посаженные в землю, - индивидуальные укрытия. Они растут на глазах, словно побеги бамбука после весеннего дождя. Число их, наверное, уже превысило количество жителей.
  На деревьях, окаймляющих главные магистрали, подвешены железные балки и рельсы. Вместе с репродукторами они призваны извещать население о грозящей опасности. Берега рек и искусственных озер опоясаны окопами для группового огня.
  Другая особенность - быстрый перевод всей пропагандистской работы на военные рельсы. В фойе каждого кинотеатра фотовыставки. Темы: борьба армии и населения ДРВ с налетами американской авиации, решительная поддержка этой борьбы социалистическим лагерем и прогрессивной мировой общественностью. На большой карте страны два постоянно меняющихся листка. Первый обозначает число и месяц года, на втором указано количество сбитых американских самолетов. Возле городского театра и центрального универмага огромные красочные панно, повествующие о недавних блестящих победах патриотов Южного Вьетнама. Здесь же великолепно оформленные стенды: увеличенные репродукции рисунков сатирических журналов. Они едко критикуют тех, кто сейчас еще не проникся должной ответственностью, дают популярные советы населению, как быстрее и лучше строить убежища, оказывать пострадавшим первую помощь, что делать во время пожара. Воспитание у людей чувства повышенной бдительности и правильной оценки обстановки - дело исключительно нужное".
  Мосты через Красную реку, почти такую же широкую, как в Хайфоне, и несущую неимоверное количество разного мусора, ремонтировались после очередного авианалета. Автомобиль проехал в центральную часть города по понтонному мосту, наведенному военными.
  - Очень удобно, - водитель отнял от руля правую руку и показал большой палец. - Номер один! Когда бомбят, саперы просто отводят понтоны в укрытия, а янки стараются, бьют по главным мостам... Там давно уже никто не ездит, даже железнодорожные составы пустили по наплавному мосту!
  - Советского производства и конструкции генерал-лейтенанта Бакарева Петра Иваныча, - добродушно проворчал Николай Лисицын; ему было приятно подчеркивать, что все технические достижения ВНА - детище советского военно-технического гения.
  В центральной части города, соседствуя с огневыми точками и наблюдательными пунктами ПВО, уцелели даже витрины магазинов. За их оклеенными крест-накрет стеклами уже выстраивали художественными пирамидками знакомые банки болгарских томатов. Груз с "Георгия Бенковского" ночью обогнал Джао Да и его спутников в пути. Увидев продукцию Болгарии, корреспондентка "Работнического дела" просияла, заставила остановить машину и долго снимала витрины. Поблизости работала парикмахерская, где местные модницы с противогазными сумками через плечо делали себе куафюры. Болгарка сфотографировала и их, с видимым сожалением уселась обратно в авто и принялась придирчиво рассматривать в зеркальце свои растрепавшиеся черные волосы.
  На площадях и перекрестках улиц шла бойкая рыночная торговля, продавали фрукты, рыбу, разную мелочевку. Рядом были выставлены искореженные обломки сбитых американских самолетов, отдельно экспонировались кресла-катапульты и парашюты поверженных пилотов, их шлемы с красочными личными эмблемами.
  - Очевидно, не все вьетнамские расчеты ПВО действуют так позорно, как мы видели в Хайфоне, - заметил Джао Да. - Раньше я видел столько самолетного лома в одном месте только на авиасвалках.
  - Не факт, что вьетнамские расчеты сбивали, - буркнул вечный дух противоречия товарищ Лисицын. - Здесь сотни и тысячи наших советских ребят, специалисты, инструкторы, советники . Поначалу вообще приходилось самим воевать, особенно на ЗРК, РЛС, РЭБ... Конечно, теперь вьетнамцам уже подготовили их собственные кадры, летчиков, зенитчиков... Но, кто вернулся из ДРВ, рассказывали: нашим до сих пор часто и густо приходится становиться за пульты управления самим, когда у местных большие потери, или когда доставили новую технику.
  Вьетнамский сопровождающий снова попытался предупреждающе зацокать на запретную тематику языком, но товарищ Лисицын продемонстрировал ему кулак внушительных размеров и дружелюбно попросил:
  - Сиди и молчи.
   ***
  Учитывая выборочный характер разрушений в ДРВ и еще более выборочный характер целей авиации США, обещания американского антипода Николая Лисицына, тоже генерала авиации в отставке Кертиса ЛеМея "вбомбить Вьетнам в каменный век" оставались больше угрозами. Но по военным объектам на территории Северного Вьетнама янки работали прицельно и интенсивно, не считаясь с сопротивлением ПВО и даже с собственными потерями. В этих условиях у ВНА было только два варианта: забираться в подземные убежища или рассредоточиваться по тщательно замаскированным дислокациям в джунглях и в горах. Штаб ПВО-ВВС ДРВ, единственное место, куда имело смысл держать путь двум забытым немолодым воздушным добровольцам, выбрал первый путь - под землю.
  Китайцев во Вьетнаме могли любить или нет, но их постройкам доверяли с древнейших времен. Штабной бункер, построенный искусными руками военных инженеров из КНР, представлял собою нечто вроде айсберга. Малая часть - входы, вентиляционные колодцы, караульное помещение и пост дежурного офицера - находились на поверхности. Командный пункт, узел связи, зал для совещаний и столовая, электрогенератор с запасом топлива и помещения для личного состава - уходили тщательно укрепленными бетоном и арматурой этажами в толщу грунта. Веками воюя ради уничтожения себе подобных, человек не придумал более надежного укрытия от смерти, чем земля.
  Джао Да ожидал долгого объяснения сначала с часовыми, затем с дежурным офицером, которым предстояло растолковать, откуда взялись два немолодых человека в летных кожаных куртках и с вместительными чемоданами, а также какое у них дело лично к заместителю командующего ПВО-ВВС генералу Данг Тиню. Однако молодой вьетнамский лейтенант с голубыми "небесными" петлицами, бегло просмотрев документы, взял под козырек:
  - Здравствуйте, товарищи! Очень рад, что вы добрались сами. Товарищ генерал вчера отправил за вами машину, но она попала под бомбежку на переправе. Я доложу о вашем прибытии.
  Дежурный взялся за телефон и, едва обменявшись с абонентом парой коротких фраз на вьетнамском, вызвал солдата и велел проводить "иностранных товарищей к товарищу замкомандующего".
  - Что меня всегда умиляло в вас, коммунистах, это слишком частое употребление слова "товарищ", - заметил Джао Да.
  - Вот и ответ на вопрос о том, нужны ли мы здесь, - довольно ухмыльнулся генерал Лисицын.
  - Прощайся со своей болгаркой, Ко-ля, я не стану мешать. Но поторопись, генералы не любят долго ждать.
  - Знаю, я сам генерал.
  Седовласый советский генерал и черноволосая газетная "другарка" (это тоже "товарищ", но по-болгарски и женского рода) простились тепло, однако без видимого сожаления. Так расстаются случайные любовники, которых свела вместе тоска, а разлучают новые большие события впереди. Или они надеялись вскоре встретиться вновь? Встреча не состоялась. Через два дня корреспондентка газеты "Работническо дело" была смертельно ранена при взрыве американской бомбы замедленного действия, когда фотографировала разрушения Ханоя . Вьетнамские власти не разрешали своим журналистам снимать результаты бомбардировок, чтобы не деморализовать население, но запретить отчаянной иностранке полезть в самое пекло никто из сопровождающих не решился. Запаянная в холодный цинк, она совершила обратное путешествие на том же болгарском теплоходе "Георги Бенковский", чтобы лечь навсегда в родную землю. Николай Лисицын больше никогда не говорил о ней с Джао Да, и китайский летчик тоже молчал, уважая чувства друга.
   ***
  Генерал-полковник Данг Тинь отлично говорил по-русски. С генерал-лейтенантом Николаем Лисицыным его связывало давнее приятельство со времен пребывания в СССР с официальным визитом. Джао Да не был удивлен этим: он знал, как легко сходился с людьми, тем более с коллегами-летчиками, его друг, в превосходной степени наделенный бурным и грубоватым обаянием настоящего русского офицера. Китайский летчик сразу оценил тактический ход товарища Лисицына, который с первой минуты разговора попытался поставить себя наравне с вьетнамским генералом, не в качестве зарубежного посетителя, а в качестве боевого друга, единомышленника.
  После первых приветствий, советский генерал в отставке без церемоний заявил:
  - Я видел ПВО порта Хайфона, товарищ генерал. Она никуда не годится. Зенитные батареи прозевали появление американских самолетов, зато начали палить, как бешеные, когда воздушного противника не было. Следовательно, служба ВНОС работает отвратительно, а зенитчики предоставлены своим фантазиям. Истребители проявили себя еще хуже, они появились через час после налета!
  - Через полчаса, - мягко поправил вьетнамский генерал; он был в курсе событий не хуже своего бывшего советского коллеги.
  - Не суть, главное, что МиГи непростительно опоздали, - входя в азарт, оборвал вьетнамца Николай Лисицын. - Я хочу предложить действенную помощь, товарищ генерал. Я старый боевой пилот, летчик 1-го класса и командир авиасоединения, я налетал туеву кучу... извиняюсь, очень много часов на МиГ-15, и на МиГ-17, который по сути является глубокой модернизацией "пятнадцатого". Мой китайский боевой друг Джао Да летал и дрался на "пятнадцатом" в Корее, фактически водил авиаполк. Он овладеет "семнадцатым" в совершенстве за несколько летных часов! Попрошу не указывать нам на возраст, товарищ генерал. Мы оба в отличной физической форме, самая строгая медкомиссия засвидетельствует это.
  Джао Да с интересом посмотрел на друга, не вмешиваясь в разговор. Похоже, в генеральской голове Николая Лисицына прямо на ходу родился новый план тактической воздушной операции. "Есть генералы двух типов, которые не способны ни на что, и которые способны на все", вспомнил китайский летчик старинную максиму кого-то из теоретиков войны. Товарищ Ли Си-Цин явно относился ко второй категории. Джао Да почувствовал, как азарт советского друга начинает увлекать его. Снова оказаться в кабине реактивного истребителя и броситься в опасную круговерть воздушных боев представлялось куда заманчивее, чем летать на тихоходном транспортном биплане.
  Вьетнамский генерал слушал горячие речи советского гостя, стоя у письменного стола с непроницаемым лицом. За этой маской, очищенной от страстей и эмоций, было невозможно угадать, о чем думает сейчас заместитель командующего воздушной обороной Вьетнама. Джао Да сам умел делать такое лицо, считавшееся классическим психологическим приемом азиатской культуры. Но читать мысли, скрытые за "азиатским лицом", он не умел.
  - Если я не ошибаюсь, на МиГах-17 у вас летает 921-й истребительный полк "Сао Дао"? - генерал Лисицын, между тем, продолжал свое словесное наступление, не забывая попутно показывать осведомленность в делах вьетнамской авиации. - Направьте нас с товарищем Джао Да в распоряжение его штаба. Я попрошу у вас две недели, нет - десять дней на ознакомление с обстановкой. После этого мы с майором Джао подберем лучших ваших пилотов, разработаем и лично возглавим серию таких истребительных засад силами звена и отдельной пары, что у янкесов отпадет охота шляться в Хайфон! Мы навяжем им "собачьи свалки" в стиле Корейской войны...
  - Это совсем другая война, очень отличная от Корейской, о которой вы рассказывали нам в Москве, - вдруг негромко и очень спокойно сказал генерал Данг Тинь. - У нас нет сильных авиасоединений двух великих социалистических стран, чтобы противостоять воздушному варварству США. Только два истребительных полка небольшого состава и считанные десятки истребителей МиГ-17 и МиГ-21, которых, к сожалению, становится все меньше из-за боевых и технических потерь. Мы не можем рисковать ими в затяжных воздушных боях. Наши летчики идут на взлет только когда есть реальная возможность поразить воздушного противника и, что еще важнее, благополучно вернуться на свой аэродром. Вы правы, товарищ генерал, наша система ПВО далека от совершенства. Мы не имеем права подвергать советские радиолокационные станции опасности и вынуждены часто отключать их, чтобы избежать поражения этими дьявольскими противорадарными ракетами "Шрайк", которые имеются на вооружении у агрессора. Наблюдатели с биноклями не могут заменить современные средства ВНОС, к тому же линии связи с зенитными подразделениями часто разрушаются противником. Вы правы, зенитчики часто предоставлены сами себе и действуют на свой страх и риск, не всегда адекватно обстановке...
  - Но так не выигрывают воздушные войны! - горячо воскликнул Николай Лисицын.
  Вьетнамец посмотрел на него почти ласково. Железная воля этого низкорослого, щуплого человека в простой солдатской рубашке была облечена в защитную оболочку внешней мягкости.
  - Товарищ Ли Си Цин, - сказал он с улыбкой. - Здесь вас будут звать именно так, в три слова, как принято писать имена у моего народа. Просмотрите правде в глаза. Выиграть воздушную войну блестящей победой мы не можем из-за огромного неравенства сил. "Не заноситесь от своих побед, - учит нас мудрый вождь товарищ Хо Ши Мин. - Но пусть не остановят вас трудности выбранного пути" . То, что в наших силах - это устоять вопреки огромной разрушительной мощи, обращенной против нас империалистами США. Поддержать силу нашего сопротивления и нанести агрессору такой урон, который заставит его самого объявить о своем поражении. Смею надеяться, у нас неплохо получается.
  - Битого железа вы выставили напоказ много, - согласился новопроизведенный товарищ Ли Си Цин. - Но я, наверное, окончательно устарел... Я не разделяю и не понимаю вашей ползучей стратегии, товарищ генерал. Во все времена воздушные войны выигрывали асы в небе!
  - Мы не исключаем фактора наращивания личного боевого счета наших пилотов и феномена "рождения асов", - легко согласился вьетнамский генерал. - Однако гораздо выше мы ставим дух коллективизма и грамотное тактическое руководство авиаподразделениями в воздушном бою. Наши лучшие пилоты-истребители капитан Тран Хань и старший лейтенант Фам Нгок Лан получили награды из рук вождя именно за блестящее командование своими звеньями . Я ценю вашу готовность сражаться плечом к плечу с нами, товарищ Ли Си Цин. Но молодые вьетнамские офицеры, подобные Тран Ханю и Нгок Лану, развили достаточные лидерские качества, чтобы самостоятельно водить в бой наши МиГи. Ваша помощь будет более уместна в осуществлении вашего проекта "воздушного моста" между ДРВ и партизанскими аэродромами на Юге нашей страны. В настоящий момент этим занимаются несколько экипажей самолетов Ан-2 919-го транспортного авиаполка, нашего старейшего авиаподразделения, в которое вы и получите направление, товарищ Ли Си Цин.
  Товарищ Лисицын только горько усмехнулся, он умел проигрывать достойно:
  - Наверное, это правильно, товарищ генерал. Нам, старикам самое место в старейшем авиаполку, возить партизанам тушенку и противозмеиную сыворотку на старом биплане... Не переживай, Да-Нет, сбить нас могут и там, - советский генерал в отставке несколько театрально обернулся к китайскому майору в вечном запасе. - Пойдем отсюда, дружище, поищем попутный транспорт до этого 919-го полка. Аудиенция для пенсионеров у замкомандующего ПВО-ВВС окончена.
  - Зачем вы так, Николай Фомич, - с ненавязчивым упреком остановил Лисицина генерал Данг Тинь, и даже чисто выговорил его имя и отчество. - Я выделю вам автомобиль до аэродрома Донг Хой, где дислоируется штаб вашего полка. Пока работники штаба готовят сопроводительные документы, зайдите в нашу столовую, пообедайте. Вот вам талоны на питание...
  Вероятно, направление в столовку считалось здесь чем-то вроде награды или аванса. Джао Да, так и не произнесший ни слова, счел уместным на прощание отвесить генералу вежливый полупоклон вместо воинского приветствия. В его неопределенном статусе "иностранного специалиста на работе в авиации ДРВ" это представлялось китайскому летчику более уместным.
   Но генерал Данг Тинь, как выяснилось, не забыл и о Джао Да. Он остановил его округлым, даже несколько женственным жестом тонкой желтой руки.
   - Товарищ Джао Да, а вам я должен передать личное приветствие нашего уважаемого вождя Хо Ши Мина. - произнес генерал почти светским тоном. - Товарищ Хо Ши Мин помнит, как вы работали у него личным пилотом в пятьдесят третьем году. Однако наш руководитель не счал возможным пригласить вас встретиться лично, учитывая ваши трудности с усвоением его полного имени. Видите ли, очень важно, чтобы коммунист помнил наизусть полное имя вождя партии и президента нашей республики товарища Хо Ши Мин Нгуен Шинь Кунг Нгуен Тат Тхань Нгуен Ай Куок Ли Цюй Выонг Тхау Тин Хо Ти Минь от начала до конца.
   Генерал Тинь мягко улыбнулся, и не было понятно, иронизирует ли он над "маленькой слабостью" облеченного высшей властью старца, заставлявшего приближенных учить два десятка своих имен и псевдонимов, или говорит серьезно.
   - А я так старался выучить все его имена, отправляясь во Вьетнам, - вздохнул Джао Да и сделал сокрушенное лицо. - И все равно запомнить целиком не получилось. Наверное, потому, что я не коммунист.
   - Что ж, никто не совершенен, - развел руками вьетнамский генерал.
   В столовой штаба ПВО-ВВС Северного Вьетнама кормили болгарскими консервами. Штабные ковырялись в них с таким страдальческим видом, как будто их заставили есть отраву.
   ***
   Северовьетнамский 919-й транспортный авиаполк, имевший на вооружении самолеты Ан-2, Ли-2 и Ил-14, был разбросан по нескольким тщательно замаскированным аэродромам в джунглях. Там его машины днями отстаивались в земляных капонирах, а экипажи отсыпались, чтобы с наступлением темноты началась напряженная воздушная работа. "Транспортники" полка совершали внутренние рейсы со стратегическими грузами и важными депешами внутри страны, летали с миссиями снабжения к партизанам Вьетконга через "демилитаризованную зону", по которой и проходила линия фронта этой необычной войны, а изредка отправлялись на задания в качестве ночных бомбардировщиков. Современная американская авиация, опиравшаяся на радиолокационное покрытие всей вьетнамской территории, могла легко засечь вылеты транспортных бортов в любой час дня и ночи. Нередко "ночники" янки устраивали охоту на тихоходные северовьетнамские машины, а при пересечении "демилитаризованной зоны" их ждали зенитные засады американских и южновьетнамских войск. Но полк все равно летал в темное время суток, наверное, потому, что люди психологически чувствовали себя более защищенными ночью. Работа у них была не менее опасная и гораздо более интенсивная, чем у истребительных авиаполков. Летчики "изнашивались" очень быстро. С усталостью и моральной опустошенностью экипажей в транспортном авиаполку пытались бороться "дисциплинирующими" партсобраниями и, как на всех войнах, неумеренным потреблением алкоголя и утешительными ласками женщин из вспомогательных военных служб. Получалось это с разной степенью эффективности. Когда Джао Да и Николай Лисицын прибыли в штаб 919-го полка, они застали печальную церемонию: наскоро хоронили молодого пилота, который нашел для себя простой выход: пустил пулю в висок.
   - Похоже, Ко-ля, скучная тыловая служба нам не грозит, - заметил Джао Да Николаю Лисицину. - Генерал Тинь знал, что делал, направляю сюда двух испытанных ветеранов.
   Николай Лисицын мрачно смотрел, как несколько солдат, по буддистскому обычаю встав на колени и сложив ладони перед лбом, отдают последнюю почесть могиле покончившего с собой летчика.
   - Жалко, что мы не приехали днем раньше, - сквозь зубы проговорил он. - Могли бы отговорить парня от смертельной глупости, или полететь вместо него...
   - Полететь вместо него теперь все равно придется.
  Командир и комиссар 919-го авиатранспортного полка были уже немолодыми офицерами, сильно удрученными тщетными усилиями сохранить боеспособность полка. Они не совсем понимали, зачем, вместо пополнения свежими кадрами, Ханой прислал им двух ветеранов авиации в непонятном полу-гражданском статусе. Однако редкий летчик старшего поколения в Юго-Восточной Азии не слышал имени Джао Да, да и псевдоним "товарищ Ли Си Цин" (с дефисом между Си и Цином, или без) был далеко небезызвестен. Оба вьетнамца справедливо решили, что от прежней яркой славы этих двух асов должен остаться по крайней мере отблеск, и "их полку прибыло" - в дословном значении этой русской поговорки.
  - После трагической гибели лейтенанта Во остался без летчиков один из наших Ан-2, - сказал командир полка, дословно исполняя предсказание Джао Да. - Его второй пилот был убит вчера над проклятой "демилитаризованной зоной", их обстреляли, не могу ручаться, что не наши партизаны... Вас как раз двое. Принимайте машину, товарищи. Она в летном состоянии, в нее попало только несколько пуль через остекление кабины.
  - Я думал, мы с товарищем Джао Да сгодимся по крайней мере в качестве командиров двух экипажей, - брюзгливо заметил товарищ Ли Си Цин; с приездом во Вьетнам его генеральское самолюбие переносило один удар за другим.
  - Чего вы хотите, товарищ? Два летчика - один самолет, такова комплектация экипажа Ан2, - резонно заметил вьетнамский полковник. - Мы не будем вас особенно торопить, пара дней на знакомство с машиной и несколько пробных полетов у вас будут. Затем поступайте к работе на "воздушном мосту" с партизанами Юга. Если я не ошибаюсь, это же ваш проект?
  - Только моего советского друга, - скромно заметил Джао Да. - Я здесь за компанию.
  - К слову, о компании, - с видимым неудовольствием сказал Николай Лисицын. - Бортмеханик и стрелок, оставшиеся от прежнего экипажа, нам не нужны. После самоубийства командира и гибели второго пилота они будут постоянно рефлексировать и тормозить боевую работу.
  Джао Да бросил на друга выразительный взгляд. Насколько китайский летчик был знаком с техникой пилотирования легких транспортных самолетов, двух пилотов было достаточно для управления, справиться мог даже один. Но летать в боевых условиях без бортмеханика и стрелка оборонительного пулемета, с его точки зрения, было чересчур самонадеянно.
  Вьетнамские офицеры поняли заявление отставного советского генерала по-своему.
  - Вы правы, - вздохнул комиссар полка. - Люди очень деморализованы потерями. Хорошо, будут вам новый бортмеханик и бортстрелок, товарищи. Из самых лучших. Из уважения к вам.
  Оба вьетнамца встали, давая понять, что разговор окончен.
  - Ко-ля, раз мы будем летать одним экипажем, нам пора решить, кто будет первым пилотом, а кто вторым, - предложил Джао Да, когда они вышли из штабной палатки.
  - И решать нечего, командовать буду я, - попытался настаивать отставной генерал, но на этот раз Джао Да был непреклонен.
  - Я летал у тебя ведомым в Корее, а раньше, на заре нашей летной жизни, был твоим курсантом, - сказал он. - Тогда ты был на действительной службе, старше меня по званию и положению, я подчинялся. Сейчас мы оба наравне, оба частные лица и бывшие военные. Мы оба в равной степени опытны, чтобы стать как командиром экипажа, так и вторым пилотом. Поэтому я предлагаю: пусть старшего из нас выберет карма, или случайность, если тебе угодно.
  - А пускай! - Николаю Лисицыну идея неожиданно понравилась. - Давай скинемся на "камень, ножницы, бумага", как в детстве!
  - Я слабо знаком с этой игрой, Ко-ля, в моем детстве мы больше играли в камушки и шарики, - улыбнулся Джао Да. - Предлагаю потянуть международно признанный жребий на спичках.
  Джао Да вытащил из коробка две спички, надломил одну и спрятал обе в кулак концами наружу.
  - Если вытянешь длинную, командовать тебе, - сказал он Николаю Лисицыну. - Вытянешь короткую - будешь моим вторым в команде.
  - Была не была! - советский генерал в отставке решительно потянул, и в руке у него оказалась короткая спичка.
  - Шулер ты, Да-Нет, - разочарованно вздохнул товарищ Ли Си Цин. - Ну да ладно. Похоже, этот Вьетнам создан специально для того, чтобы унизить мою гордость. Вот я и попал в подчинение к своему курсанту... Командуйте, товарищ командир экипажа.
  - Пойдем посмотрим наш самолет, Ко-ля.
   ***
  Молодой солдат из штаба полка, с интеллигентным лицом, хорошо говоривший по-французски, по виду писарь или ординарец, показал Джао Да и Николая Дисицину простую хижину, в которой им предстояло жить, еще одну - побольше, являвшуюся одновременно столовой полка и офицерским клубом. Несколько попавшихся навстречу вьетнамских пилотов были изрядно навеселе - время было ранее, и до вылета они надеялись отоспаться, а после вчерашних ночных полетов хотелось расслабиться.
  - Пьют, как зюзики, - проворчал товарищ Лисицын.
  - Не суди их строго, Ко-ля, - вступился за вьетнамцев Джао Да. - Им приходится летать на машинах прошлого поколения, да еще транспортных, в войне против самой сильной и современной авиации мира.
  - Самая сильная и современная - наша, советская, - назидательно сказал Лисицын.
  - Если так, то почему ее здесь нет, как в Корее? - ехидно прищурился Джао Да.
  - Не умничай, Да-Нет, хоть ты теперь и начальник, - огрызнулся уязвленный представитель ВВС СССР. - Зато здесь есть мы!
  Солдатик-провожатый подвел их к земляному капониру, в котором, тщательно задрапированный маскировочной сеткой и утыканный свежей зеленью, стоял окрашенный в серо-зеленый цвет Ан-2. На фюзеляже и на нижней плоскости он нес опознавательные знаки ДРВ - желтая пятиконечная звезда, вписанная в красный круг посредине красной же горизонтальной шпанги. На хвосте был изображен флаг ДВР. Со своими двухъярусными крыльями, массивным угловатым фюзеляжем, широкой кабиной и пирамидальными стойками стационарных шасси биплан имел удивительно уютный и совсем не военный вид. Он казался наивным пришельцем из прошлых лет, безнадежно оспаривающим место в небе у реактивной авиации.
  Тем не менее, это был боевой самолет, недавно вернувшийся из полета, рокового для его экипажа. На боковом остеклении кабины виднелись несколько пробоин от пуль непривычно малого калибра. Наверное, в самолет стреляли из этой новой американской автоматической винтовки М16 , сделанной под 5,56 мм патрон, подумал Джао Да. Когда летчики поднялись в кабину, в нос ударил неприятный запах киснущей в жарком замкнутом пространстве крови. Спинка сиденья второго пилота была густо окровавлена, а на полу грузовой кабины виднелись бурые разводы, повторявшие путь волочения мертвого тела.
  - Механики здесь мышей не ловят, бездельники, - озлился Николай Лисицын. - Давно надо было замыть, а стекло поменять! Они что, не знают, как окровавленная машина на аэродроме влияет на моральный дух летного состава? Великой Отечественной на них нет!
  - У них сейчас своя Великая Отечественная, - резонно заметил Джао Да. - Но непорядок налицо. Нам, кстати, двух технических членов экипажа обещали... Где они?
  Словно в ответ на его слова, слегка стукнула алюминиевая съемная лесенка, этот неизменный атрибут грузо-пассажирской двери в левом борту Ан-2, и в кабине появилась маленькая худенькая фигурка в летном комбинезоне. Она, или он, или оно, было настолько крошечным и щуплым, что в отнюдь не просторной грузовой кабине Ан-2 смогло свободно вытянуться по стойке смирно и отдать воинское приветствие без опасности задеть локтем за борт.
  - Бортмеханик лейтенант Фам Тхи Нгон , прибыла в ваше распоряжение! - пискнула фигурка тоненьким голосом на ломаном, но вполне понятном русском языке; так говорили все вьетнамцы, прошедшие подготовку у советских инструкторов.
  Джао Да и Николай Лисицын уставились на маленькое создание с соперничающим друг с другом изумлением.
  - Это что, подросток? - вопросил, наконец, китайский летчик.
  - Мне двадцать четыре года! - оскорбилась крошка, не отнимая узенькой лодошки от форменного кепи. - Я заняла второе место по результатам в выпуске Авиационного училища No2 , и заняла бы первое, если бы не была женщиной! В авиации первыми позволено быть одним мужчинам, равенство полов даже при социализме существует только на бумаге!
  - Ого, воинствующую феминистку прислали, - обреченно бросил Николай Лисицин.
  - Феминизм это пережиток буржуазного общества, а в нашей республике женщинам должно быть позволено становиться летчиками! - смело набросилась на него малютка-авиатехник; теперь Джао Да разглядел под кепи туго завязанные в узел густые черные волосы, пожалуй, единственное красивое, что в ней было.
  - Так что же вы не стали летчиком? - любезно поинтересовался Джао Да.
  - Я отлично выдержала экзамены в летное училище, но меня перевели учиться на техническую специальность приказом! - почти зарыдала бортмеханица - Потому что я женщина, к тому же из бедной семьи, где много братьев и сестер... Все мужчины считают, что мне прилично только сидеть дома и мыть полы!
  - Кстати о полах и о приказах, - Джао Да предельно корректно, но красноречиво указал девушке-бортмеханику на засохшие кровавые разводы. - Мойте своими руками, или пригоните солдата. Пробитое остекление кабины поменяете сами, а я посмотрю и сделаю выводы о вашей квалификации. Не как женщины, а как специалиста, лейтенант Нгон.
  - Слушаюсь, товарищ командир! - Нгон снова блеснула отличной выправкой; удивительно, но приказ о грязной и отвратительной работе она восприняла с радостью, как признание своего равноправия.
  - Да что вы, девушка, - с виноватым видом попытался остановить вьетнамочку Николай Лисицын. - Не возитесь в крови, я уж сам помою, я кровищи-то навидался...
  - Это кровь человека, который был мне хорошим товарищем и погиб, как настоящий летчик! - сверкнула узкими темными глазами Нгон. - Для меня будет честью смыть его кровь.
  - Кажется, из нее выйдет неплохой бортмеханик, - заметил Джао Да. - Пойдем-ка, Ко-ля, посидим, покурим, пока лейтенант Нгон приводит все в порядок.
  Они присели на откосе капонира, словно на деревенском косогоре, два пожилых, но так и не постаревших человека в кожаных куртках, два боевых пилота уходящей эпохи. Джао Да достал пачку сигарет. По праву командира он угостил Лисицына. Они курили молча, как умеют только старые друзья, которые знают все друг о друге.
  - Гляди-как, Да-Нет, это, кажись, наш бортстрелок топает! Здоров, зараза! - Николай Лисицын указал на приближавшегося солдата необычайно высокого для вьетнамца роста. Довольно громоздкий ручной пулемет советского производства РП-46 с ленточным питанием и несколько коробок патронов боец нес легко, как детские игрушки.
  За недолгое пребывание во Вьетнаме Джао Да навидался немало военных этой маленькой воюющей страны, но солдата, носившего форму с таким уставным шиком, он встретил впервые. Хлопчатое обмундирование цвета хаки было тщательно отглажено и не давало ни одной лишней складочки, брезентовые ботинки с резиновыми подошвами - идеально чисты. На вскинутой, как на параде, голове лихо сидела панама с новенькой кокардой, левое поле щеголевато приподнято вверх. Большой клетчатый платок, этот полуофициальный, но незаменимый атрибут униформы ВНА, был завязан на шее красивым узлом, бляха на поясе вычищена до блеска, штык-нож эффектно сдвинут несколько вперед, а латунная фляга - назад. На вид парню было лет двадцать, но он был очень крепок и мускулист не только для своего возраста, но и для своего народа. Хотя, своего ли? Лицо пулеметчика походило на вьетнамца только широковатыми скулами и разрезом глаз, черты же были почти европейскими, и даже загар - коричневатым, а не оливковым, как у местных.
  - Сержант Маршан Вьет Лонг , лучший стрелок парашютно-десантной роты , потомственный пулеметчик, прибыл на должность бортстрелка, товарищи офицеры! - отчеканил парень с той едва отличимой от субординации самоуверенной дерзостью, которую могут позволить себе только очень хорошие солдаты. Этот говорил по-французски, совершенно гладко и, кажется, даже с какой-то диалектной спецификой, только не колониальной, а континентальной, из самой Франции.
  - Во-первых, мы здесь не офицеры, а иностранные специалисты-добровольцы, - прищурился Джао Да, устремив на пулеметчика испытующий взгляд. - Во-вторых, так уж и лучший стрелок? И в третьих - что это за фамилия такая странная для вьетнамца?
  - Разрешите доложить, товарищи добровольцы, фамилия у меня французская, - не растерялся сержант. - Французом был мой папа, - он произнес это слово с характерным ударением на последний слог. - Папа служил здесь в Иностранном легионе Франции, лучшим первым номером пулеметного расчета, когда женился на моей маман. Я пулеметчик во втором поколении, это у меня в крови, потому и стреляю без промаха.
  - И где сейчас твой отец, Маршан? - полюбопытствовал Джао Да.
  - Когда Хо Ши Мин, как его дальше, выгнал всех французов, папа тоже был вынужден уехать, хоть он давно уже был гражданским, - со скрытой обидой рассказал солдат. - Маман не решилась поехать с ним, сколько он ни звал. У нее здесь свое дело, мастерская, заказчики, она лучшая художница по шелку в Ханое.
  - Выходит, в их французско-вьетнамской семейке все лучшие, - хмыкнул Николай Лисицын.
  Сержант Мархан то ли не понял, то ли не захотел понять иронии и расплылся в широкой белозубой улыбке:
  - Так точно, товарищ доброволец, самые лучшие! Вот разобьем янки, и я тоже поеду во Францию, разыщу папа... А потом поступлю в Иностранный легион, как и он. Нашу страну я уже всю видел, и Север, и Юг, когда посылали к партизанам. Теперь охота остальной мир посмотреть!
  Джао Да тактично умолчал, что "остальной мир" для солдата Иностранного легиона, как правило, ограничивается укрепленным периметром его базы где-нибудь в песках или в джунглях. Пулеметчик ему положительно понравился. Но, чтобы парень не очень задавался, Джао Да отправил его в грузовую кабину Ан-2 помогать бортмеханику Нгон. Оттуда вскоре донеслись их голоса. Девушка на правах командира визгливо покрикивала на пулеметчика, а он отвечал с изысканной воинской дисциплиной, но с такой откровенной насмешкой в голосе, что Нгон бесилась и кричала еще громче.
  - Ого, у молодежи любовь начинается, - со стариковской ворчливой добротой в голосе заметил Николай Лисицын.
  - Кажется, с младшими членами экипажа нам повезло. В полку больше ни у кого таких нет, - заключил Джао Да.
  ***
   Ан-2, последний из знаменитых бипланов ХХ века, по своей универсальной функциональности и надежности вполне мог считаться правопреемником По-2. Однако, детище обобщенного опыта советских авиаконструкторов и авиастроителей, он не только унаследовал все лучшие качества "нестареющего Поликарпова", но вывел их на технически совершенно иной, более современный и эффективный уровень.
   Джао Да раньше не приходилось летать на самолетах такой модели, однако в конструкции и управлении Ан-2 все было предельно понятно и удобно. В этом крылатое изделие КБ Антонова досконально повторяло главную особенность По-2, который пилоты многих стран, не сговариваясь, прозвали: "Самолет для летчика".
  Ан-2 столь же успешно эксплуатировался на местных воздушных линиях и в вооруженных силах государств "Советского блока" и дружественных СССР стран с конца 40-х годов. Оснащенный девятицилиндровым бензиновым двигателем АШ-62ИР мощностью в одну тысячу "лошадок", он мог спокойно летать на расстояние 1000 км, которое благополучно преодолевал за 5 часов при крейсерской скорости в 180-200 км/ч. Двигатель запускался очень удобным инерционным электростартером, который раскручивал до высоких оборотов небольшой маховик; при резком сцеплении с валом 9-цилиндрового двигателя его энергии вполне хватало для нескольких оборотов, до первых вспышек, а дальше прекрасный мотор "схватывался" моментально. При запуске надо было не забыть сразу включить магнето - прибор для создания искры на свечах; однако для напоминания об этом существовал второй пилот Николай Лисицын, имевший определенную практику полетов на Ан-2.
  Биплан обладал довольно вместительной грузопассажирской кабиной (которую у Джао Да, летавшего на роскошных трансатлантических лайнерах компании Говарда Хьюза, язык не поворачивался назвать "салоном"). Он был способен брать на борт 12 пассажиров (в военное время трансформировавшихся в бойцов с полным снаряжением) или до полутора тонн груза.
  Фюзеляж Ан-2 был сделан из дюралюминия, крылья обиты полотняной обшивкой. Топливные баки, расположенные в верхнем крыле, заполнялись объемом 1 200 литров. Но, учитывая вес конструкции самолета, вес его загрузки, вес экипажа и, конечно, топлива - все это в сумме не должно было превышать предельного полетного веса 5 250 кг.
  Кабина многофункционального биплана, как показалась Джао Да, была создана советскими авиастроителями специально для азиатских летчиков. Приземистый китаец находил ее достаточно просторной, а вот Николаю Лисицыну в его ростом "метр-восемьдесят-пять" было невозможно забраться в кресло второго пилота, не отклонив от себя ручку управления до упора. Но расстояние от сиденья до педалей было вполне удобным для обоих.
  Штурвалы на Ан-2 были несколько непривычные для пилота, привыкшего к ручке управления истребителя, но достаточно простые. Как обычно, в основе была качающаяся вперед-назад колонка, на которой устанавливался собственно штурвал: из трубки были выгнуты закругленные вверх рога-рукоятки. На каждой рукоятке имелось по кнопке для связи. Наружные кнопки - для радиосвязи, а внутренние - для переговоров членов экипажа между собой по СПУ. Управлять машиной в полете было легко: колонка от себя - на себя; рога влево - рога вправо; левая педаль - правая педаль. Более того, на педалях были заботливо закреплены ремешки, чтобы ноги летчика не соскальзывали. Однако для пилотов Ан-2 имела значение и физическая сила: при сильном ветре нельзя было бросать штурвал, потому что иначе рули-элероны могло опасно повернуть воздушными потоками. Потому-то, несмотря на простоту пилотирования, в большинстве случаев второй пилот был необходим для страховки управления машиной или удваивания усилий в критической ситуации.
  На всех самолетах основные приборы примерно одинаковы: авиагоризонт, указатель скорости, высотомер, вариометр, компас. Однако приборная доска старого По-2 и даже знакомого Джао Да лучше всего американского истребителя Кертисс Р-40 "Томагавк" показались бы примитивными по сравнению с усовершенствованными изделиями советских приборостроителей, установленными на Ан-2.
  Например, авиагоризонт АГК-47Б можно было назвать классикой наглядности при полетах на транспортных самолетах, не предназначенных выполнять сложный пилотаж. Если силуэт самолетика был выше линии горизонта - значит, шел набор высоты; ниже - означало снижение. Самолетик накренился влево - пора выравнивать машину штурвалом вправо, при этом градус крена отсчитывался крылышком самолетика по шкале сбоку.
  Отдельного упоминания заслуживала система компасов, которая, по мнению Джао Да, вполне подошла бы и для дальнемагистрального авиалайнера. На самолете были установлены два компаса, не считая резервного. Главный компас, дистанционно-индукционный, постоянно показывал курс самолета относительно магнитного меридиана. Радиокомпас АРК-У2 наводил самолет на приводную радиостанцию. Кроме того, на рамке остекления кабины удобно угнездился "дедовский" простой магнитный компас - на случай отказа двух других, он хотя бы покажет, в какую сторону лететь.
  Правую часть приборной доски занимали приборы контроля работы двигателя, измерявшие такие параметры, как наддув, обороты, температура головок цилиндров, давление топлива, давление масла, температура масла. Регулируя определенным образом наддув двигателя и его обороты, опытные пилоты могли добиться наивысшего коэффициента полезного действия четырех-лопастного винта, тянувшего Ан-2 в воздушном пространстве.
  На средней приборной доске помещались включатели всех систем самолета, питающихся электричеством. Тоже ничего сложного, главное - включить аккумулятор и генератор.
  Выстраивая свою четырехкрылую машину с любовью, с искусством и, как уже говорилось выше, для летчика, авиаинженеры конструкторского бюро Антонова позаботились и об аварийных системах. Над приборной доской были расположены противопожарная система и тревожная лампа сигнализации пожара, рядом контрольная лампа готовности системы и кнопка пожаротушения под красным колпачком. Прежде чем нажимать кнопку тушения горящего бензина, следовало выключить двигатель и перекрыть подачу топлива - иначе тушить бьющую под давлением струю бензина будет бесполезно. Потому и пульт запуска двигателя предусмотрительно находился на расстоянии вытянутой руки. Красные "клыки", расположенные по бокам от резервного компаса на оплетке остекления, являлись ручками аварийного сброса верхней части фонаря для аварийного покидания самолета. Правда, использовать этот вариант представлялось возможным только на земле, а в полете терпящему бедствие экипажу пришлось бы прыгать с парашютами через пассажирскую дверь салона. Кроме того, над топливомером установили лампочку аварийного остатка топлива: по 45 кг в левом и правом баке.
  Некоторую сложность представляла только система связи Ан-2. Радиостанций на самолете было две, как шутил Николай Лисицын, "специально, чтобы летчику служба медом не казалась". Ультракоротковолновая (УКВ) была предназначена для ближней связи, в пределах 150-200 км, в зависимости от высоты полета. Управление ею было очень простое: набрал частоту в окошечке - и говори, слышимость прекрасная. Но для дальней связи полагалась коротковолновая (КВ) радиостанция, она находилась в кабине справа, за вторым пилотом . Перед сеансом связи ее приходилось каждый раз кропотливо настраивать, но слышимость все равно была скверная, как в испорченном телефоне.
  Словом, Ан-2 был для своего класса совершенной в техническом отношении и простой в управлении машиной. Чтобы овладеть всеми секретами пилотирования биплана, Джао Да понадобилась одна ночь на изучение растрепанной книжечки "Руководство по летной эксплуатации самолета Ан-2" издания Минобороны СССР на языке оригинала (для вьетнамцев имелся достаточно халтурный перевод) и несколько пробных полетов под руководством Николая Лисицына. Отставной советский генерал авиации на время снова превратился из второго пилота в инструктора и был несказанно доволен таким оборотом. Его уязвленное командирское честолюбие утешилось чувством собственной незаменимости.
  К Ан-2 товарищ Ли Си Цин относился с трогательной нежностью.
  - Аннушка, тебя зовут Аннушка, моя красавица, - ласково приговаривал он, поглаживая большой рукой борт фюзеляжа.
  В покладистом летном характере Ан-2 старый советский ас находил нечто от безотказного трудолюбия русской крестьянки. Джао Да счел эту ассоциацию очень меткой, и потому под фонарем кабины их самолета появилась не эмблема "Крылатого кота", а выведенное славянской вязью слово: "Аннушка". Самолеты любят, когда у них есть имя собственное. Джао Да, как подлинный сын Азии, был склонен твердо верить в существование живых душ у предметов, которые прагматичная западная культура привыкла называть "неодушевленными". Николай Лисицын был полностью согласен с китайским другом; в конце концов, он тоже провел в Азии много лет. Как и многие европейцы, он научился любить Азию, но был достаточно мудр, чтобы не пытаться постичь ее до дна...
   ***
   "Воздушный мост", по проекту товарища Ли Си Цина связавший социалистический Север Вьетнама с его партизанскими форпостами на "капиталистическом" Юге, на практике представлял собою нечто совершенно иное, чем мнилось отставному советскому теоретику воздушной войны за его письменным столом в деревне Кузнечиха. Несмотря на то, что мосты бывают разные, в сознании обычного человека понятие "мост" ассоциируется с чем-то надежным, прочно соединяющим два берега. "Воздушный мост", поддерживавшийся силами экипажей нескольких северовьетнамских Ан-2, напоминал скорее отдельные выпады фехтовальщика, пытающегося пробить сильную оборону своего соперника. Когда позволяла обстановка, полеты 919-го транспортного авиаполка ВВС ДРВ пронзали воздушное пространство над разделявшей Север и Юг "демилитаризованной зоной"... Названной так явно в насмешку, потому что рейдовые подразделения противоборствующих сторон во множестве бродили по ней, преследуя друг друга и, кстати, обстреливая все, что летело достаточно низко. По сравнению с легендарной Тропой Хо Ши Мина (северовьетнамцы и вьетконговцы предпочитали называть ее "тропой Чыонгшон" ), по которой с Севера на Юг лился в ненасытную глотку войны бесконечный поток людей и грузов, летчики осуществляли в сотни, а может и в тысячи раз меньший объем поставок для партизан НФОЮВ (или, проще говоря, Вьетконга). Много ли может взять в грузовую кабину Ан-2 с топливными баками, залитыми под завязку, чтобы хватило на обратную дорогу? Тысячу, в лучшем случае, полторы тысячи килограммов. Емкие и срочные грузы, которые нужны партизанам прямо сейчас - медикаменты, включая антибиотики для раненых и всегда необходимую в кишащих змеями джунглях сыворотку от укусов, радиоаппаратуру и блоки питания для радиостанций, конечно - офицеров ВНА со срочными заданиями и технических специалистов взамен погибших или вышедших из строя... Редко остававшийся в салонах "люфт" заполняли пресловутыми болгарскими консервами.
   Однако главным значением воздушного моста было нечто иное. Обрадовавшись новой рации для разведгруппы и лекарствам для своих подземных госпиталей и тихо прокляв томаты в собственном соку, партизаны Вьетконга укреплялись в уверенности, что небо этой войны принадлежит не только врагу. Похожий на гигантскую стрекозу зеленый биплан и отважные парни в летных кожанках, приведшие его на заросшую полосу среди джунглей, вдыхали в бойцов товарища Хо Ши Мина веру, что и воздушную стихию они не сдали. В ней тоже идет борьба, как в джунглях и на улицах городов. Пропагандистскому фронту у "премудрого дядюшки Хо" придавали особое значение. Он существовал на правах равноправного театра военных действий, и работал очень успешно, особенно в сравнении с уже начавшей "ржаветь на ходу" советской пропагандистской машиной.
   Командир и комиссар 919-го северовьетнамского транспортного авиаполка ничуть не преуменьшали интенсивность воздушной работы, когда обещали Джао Да и Николаю Лисицыну перед первым боевым заданием "пару дней" на ознакомление с обстановкой и облет новой машины. К южновьетнамским партизанам "Аннушка" со смешанным китайско-советско-вьетнамским экипажем впервые вылетела на третьи сутки после прибытия ветеранов-добровольцев в полк, и на пятый день после того, как они сошли с корабля на вьетнамскую землю. Подобная спешка в иных обстоятельствах могла бы показаться безрассудной, но и Джао Да, и Николай Лисицын прекрасно понимали, что времена и войны меняются быстрее, чем стареет человек. Скорости реактивной и ракетной воздушной войны во Вьетнаме не оставляли запаса времени, тем более для северовьетнамской авиации. Она должна была выполнять свои боевые задачи, отвечая одним вылетом на десятки и даже сотни американских. Впрочем, перед первым вылетом интернационального экипажа "вьетнамскими товарищами" все-таки были приняты определенные предосторожности: грузовой отсек Ан-2 забили грузами, которые было бы не так жалко терять с тактической точки зрения, если постаревшие асы не сумеют вписаться в новую боевую реальность и будут сбиты. Экипаж Джао Да отправился в первый полет на Юг, имея на борту двести пачек со свежеотпечатанными брошюрами, содержащими пространные тексты докладов товарища Хо Ши Мина, а также киномеханика из политуправления ВНА с его аппаратом. Этот невзрачный парень в скромной звании младшего сержанта, но испытанный партийный товарищ, летел поддержать боевой дух партизан эпической советской кинокартиной "Судьба человека", дебютом перспективного режиссера Сергея Бондарчука с ним же в главной роли, в переводе на вьетнамский язык.
   - Видал я этого Бондарчука, - со знанием дела провозгласил, узнав о содержимом коробок с кинолентой, товарищ Ли Си Цин; он всегда гордился знакомствами среди советской богемы. - Мужик он фактурный, талантливый, далеко пойдет и как актер, и как фильмодел. И кино мощное, сильнее, чем литературный прототип Михаила Шолохова, я бы сказал!
   - Ты вне конкуренции в качестве кинокритика, дорогой друг, - иронично улыбнулся Джао Да, - Главное теперь благополучно довезти этот шедевр советского кино до аудитории.
  - Не бзди прежде смерти, Да-Нет, первому пилоту это не положено, - почти презрительно бросил Николай Лисицын. - Довезем, куда мы денемся.
  В своей новой должности второго пилота, но в прежних генеральских привычках, он придирчиво проверял, не оставила ли маленькая бортмеханица Нгон в рулях и элеронах крепежные струбцины, которыми они стопорятся при стоянке самолета на аэродроме. По опыту советских ВВС, отличавшихся как высоким летным мастерством, так и не менее высокой степенью безалаберности, товарищу Лисицыну были известны многочисленные случаи взлета с забытыми струбцинами, кончавшиеся катастрофами. Но контролировать работу Нгон было напрасной тратой времени. Девушка относилась к своим служебным обязанностям не просто с усердием, а с каким-то восторженным наслаждением. В работу она погружалась с таким счастливым выражением лица, какое раньше Джао Да доводилось видеть только у взаимно влюбленных женщин. Под ее крошечными золотыми ручками все конструкции и механизмы Ан-2 буквально пели; тихонько пела и сама Нгон, занимаясь предполетным техобслуживанием машины. В эти минуты даже рослый бортстрелок Маршан, которому очевидно доставляло удовольствие подтрунивать над девушкой-офицером, замолкал и почти любовался ею с непонятной полуулыбкой на полуевропейском лице.
  "Рули-элероны?" - на всякий случай рыкнул отставной генерал Лисицын. "Проверены, свободны", - точно, как по технической карте, отчеканила Нгон. Тем не менее, Джао Да все-таки поработал штурвалом и педалями, отклонив все органы управления "Аннушки" до упора. Перед первым боевым вылетом на новом самолете он хотел лично убедиться, что все неприятные неожиданности, которые могут ждать его в небе, придут исключительно извне организма его машины.
  Бортсторелок Маршан, выглядевший беззаботным и веселым, как молодой парижанин перед вечеринкой, устанавливал в проеме двери свой пулемет. Он тоже был мастером своего дела, и даже в некотором роде изобретателем-рационализатором. В отличие от остальных пулеметчиков авиаполка, крепивших свое оборонительное оружие на жесткой турели, "потомственный пулеметчик" подвесил РП-46 на брезентовых стропах, так, что мог поворачивать ствол в любую сторону. На Ан-2, где дверь и грузовой люк, в которой она врезана, предусмотрены только с левой стороны, "защитнику хвоста" и так фатально не хватает сектора обстрела, зачем же еще больше сокращать его железным крепежом? С другой стороны фюзеляжа можно вести огонь только через открытый иллюминатор, а там обзор еще хуже... Словом, лучше всего с воздушным противником вовсе не встречаться, вернее - всеми силами избегать встреч. Джао Да знал по опыту общения с другими пилотами полка: реактивные американские истребители, истребители-бомбардировщики и штурмовики представляют довольно относительную опасность. На своих трансзвуковых и сверхзвуковых скоростях они, скорее всего, просто не заметят низколетящий над джунглями "чарли-биплан"; а, если заметят, атаковать его будет нелегко из-за огромной разницы в скоростных режимах. За всю предыдущую историю войны только два северовьетнамских Ан-2 были сбиты реактивными самолетами янки . Реальную угрозу создавали винтовые штурмовики типа Дуглас A-1 "Скайрейдер", такие же поздние выходцы из эпохи поршневой авиации, как и Ан-2. Со своим мощным вооружением и высокой скоростью, они могли устроить северовьетнамским бипланам настоящую воздушную бойню в лучших традициях Второй мировой.
  Именно потому, чувствуя свою ответственность за экипаж, машину и пассажира-киномеханика, беззащитно скорчившегося на своем откидном сиденье, Джао Да шел на первый боевой вылет во Вьетнаме с заметной тревогой. Он был достаточно хорошим пилотом, чтобы знать: опасения не мешают ему действовать в небе быстро и принимать решения молниеносно. Они становятся его ангелом-хранителем, защищающем от греха, присущего слишком многим опытным пилотам - самонадеянной гордыни и, как следствие, потери бдительности.
  Джао Да вылетел за три часа до рассвета. По его расчетам, ориентируясь в темноте по приборам, если не уклоняться от нанесенного на карту маршрута, на крейсерской скорости они должны были выйти к партизанскому аэродрому за два с небольшим часа. Солнце тогда еще не покажет из-за горизонта лоб своего огненного лика, однако небо уже осветится его отраженным светом. В этот час раннего света завершающую стадию полета и, главное, посадку, можно будет осуществить при хорошей видимости. Садиться в темноте на затерянную среди джунглей взлетную полосу, построенную когда-то то ли французами, то ли японцами, не хотелось. Опыт других экипажей 919-го авиатранспортного полка, летавших по "воздушному мосту", изобиловал примерами, когда, не найдя в темноте партизанский аэродром, летчики были вынуждены приводить назад загруженные самолеты. Бывало и хуже: выйдя на полосу, недостаточно искусные пилоты не могли правильно определить высоту при посадке и разбивали машины. Груз тогда попадал к вьетконговцам, но отнюдь не окупал потерянного Ан-2 и хлопот по выводу экипажа по Тропе Хо Ши Мина пешим порядком.
  Вьетнамские летчики, обученные советскими инструкторами, грешили противоположной крайностью по сравнению с китайскими пилотами из юности Джао Да. Они чересчур привыкли полагаться на приборы и команды с земли. Оказавшись в ситуации, когда надо действовать "на глазок и по наитию", они часто терялись. При рутинных заходах на посадку диспетчер с аэродрома обязательно задавал им по радио показатели атмосферного давления на земле. Дело в том, что на Ан-2 основной высотомер был барометрическим, и перед приземлением необходимо было выставить на нем давление, по которому производится измерение высоты. В воздухе на всех самолетах устанавливается одинаковое давление: 760 мм ртутного столба, что примерно соответствует уровню моря. Однако аэродромы расположены на разных высотах, и давление на них может быть очень разным, чем выше над уровнем моря - тем ниже Если не выставить давление аэродрома, высотомер будет давать неверные показания высоты, а один миллиметр в его шкале соответствует 11 метрам... Из-за этого у не наводимых с земли вьетнамских пилотов было много катастроф.
  Партизаны Вьетконга, в принципе, были неплохо обеспечены радиостанциями и имели с "большой землей" довольно стабильную связь. Но их радисты вынуждены были кочевать по джунглям, постоянно меняя место выхода в эфир, чтобы не быть запеленгованными американцами и накрытыми скорым и убийственным ударом с воздуха. К тому же в небе постоянно болтались самолеты радиоэлектронной борьбы ВВС США EC-121 "Уорнинг Стар", которые не только осложняли работу северовьетнамских радаров, но не гнушались глушить и партизанские сигналы из Южного Вьетнама... Поэтому партизаны не могли "привязать" к своим взлетно-посадочным площадкам приводные радиостанции. По той же причине поддерживали радиомолчание в полете экипажи Ан-2 на "воздушном мосту", выходя на связь с управлением полетами только в критической ситуации. Равно безуспешными оказались попытки северовьетамского командования перебрасывать на Юг своих авиатехнических специалистов для координации полетов. У НФОЮВ, как у любых партизан, хронически не хватало людей. Офицеры и сержанты ВВС ДРВ, авиадиспетчера и синоптики, слишком часто оказывались в боевых порядках с автоматами в руках и погибали; или их просто не было в нужное время в нужном месте. Единственное, чем могли помочь партизаны экипажу А-2, это выпустить в небо несколько сигнальных ракет, обозначавших начало и конец ВПП, заслышав в небе приглушенный рокот мотора.
   ***
  Джао Да вел самолет над джунглями на предельно низкой высоте, едва не касаясь брюхом реликтовых крон, плотных, словно роскошный ковер восточной работы.
  - Смотри, пальмы не постриги, - ворчал со своего кресла второго пилота Николай Лисицын; он быстро усвоил вечную привычку "второго в экипаже" - всегда быть недовольным действиями командира.
  Джао Да не удостоил советского генерала в отставке ответом. Как старый летчик, Николай Лисицын сам был достаточно опытен, чтобы понимать: чем ближе прижимается Ан-2 к верхушкам деревьев, тем меньше вероятность быть обнаруженным американскими РЛС, и, тем более, воздушным патрулем - на фоне земли самолет всегда менее заметен, чем на фоне неба. Так что ворчал русский друг больше ради самоуважения, пусть ворчит дальше.
  Чтобы сделать самолет менее заметным, Джао Да не включал не только бортовые огни, но и электрическое освещение кабины. Над приборами призрачно мерцали только фонарики ультрафиолетового освещения, при таком облучении цифры и стрелки ярко обозначались контрастным зеленоватым светом. Бортмеханица Нгон сосредоточенно застыла на своем откидном сиденье, вся погруженная в наблюдение за приборами; она подаст голос только если что-то пойдет не так. Стрелок Маршан, пристегнутый стропами рядом со своим пулеметом в отрытом проеме двери, сканировал взглядом темный склон неба, ища воздушного противника. Единственный пассажир - киномеханик политуправления, затих, прижавшись к своему аппарату; ему было очень страшно. Кажется, он молился, хоть это было недостойно молодого коммуниста.
  Отсвет грядущего дня уже быстро захватывал небо, когда Джао Да, сверившись с картой, сказал экипажу:
  - Подлетное время - пара минут, если мы не "пустили пузыря" .
  - Не должны... - не совсем уверенно начал было Николай Лисицын, но Нгон внезапно грубо презрела летную субординацию, перебила его и возбужденно закричала:
  - Сигнальные ракеты по курсу, смотрите, смотрите!!
  Над зеленой мозаикой джунглей высоко взмыли две искристых белых звездочки.
  - Нас уже ждут, - облегченно улыбнулся Джао Да. - На этот раз долетели ровно. Все молодцы, - похвалил он экипаж, сейчас это было важно. - Нгон, при посадке внимание на радиовысотомер, докладывай показания постоянно.
  В отличие от барометрического, радиовысотомер, основанный на отраженном землей радиосигнале, измеряет не условную высоту от уровня моря, а живое расстояние до земли на малых высотах. Вот почему он так важен при посадке, если нет наведения с земли.
  Посадочная полоса выплыла из массива зарослей внезапно, обозначившись на нем длинной четырехугольной прорехой. Увидев ее, Джао Да был почти уверен: ее строили японцы во время "большой войны"; они умели мастерски прятать аэродрому подскока для своей авиации в самых неожиданных местах. Скорее всего, партизаны обычно маскировали старую ВПП зеленью или давали зарастать (в буйных влажных джунглях это дело нескольких дней!), и очистили специально для прибытия воздушного груза с Севера.
  - Садимся с закрылками на 40 градусов, с торможением, - предупредил Джао Да второго пилота.
  - Есть, командир! - Николай Лисицын прекрасно понимал важность момента и не стал напоминать в очередной раз, кто из них генерал, а кто майор; и все-таки нашел повод позубоскалить: - На 40 градусов я всегда согласен!
  Для взлета-посадки Ан-2 достаточно полосы длиной в 700 и даже в 650 метров. Хотя, заложив круг над партизанской ВПП, Джао Да видел, что это расстояние пробега у них есть (японцы строили под свои "Зеро"), кататься по незнакомому грунту хотелось меньше всего. Отклонив закрылки до 40 градусов, можно сократить расстояние пробега почти в три раза.
  Выровняв курс вдоль полосы, экипаж "Аннушки" зашел на снижение и начал выдерживать самолет. Бортмехаица Нгон слегка взволнованным голосом докладывала высоту. Легкий толчок - есть приземление, шасси коснулись земли. Пробег был на редкость мягким, и Джао Да в очередной раз отдал должное японским военным инженерам: с "большой войны" прошло уже два с лишним десятилетия, а аэродромы Императорских армии и флота во всей Юго-восточной Азии еще работают!
  - Тормоза! - приказал Джао Да.
  - Есть тормоза, - товарищ Ли Си Цин частыми легкими нажатиями красной гашетки на колодке руля подавал воздух в тормозные механизмы колес.
   Уже выполняя руление, Джао Да заметил множество бежавших к самолету темных фигур со сбитыми воздушными потоками от еще работавшего винта на затылок плетеными шляпами.
   - Селяки хреновы, под винт не сунулись бы, - выругался Лисицын. - Глуши пламенный мотор, Да-Нет! Они нас куда надо на руках откатят.
   Действительно, прежде, чем четыре лопасти пропеллера закончили инерционное вращение, десятки коренастых людей в просторных черных одеждах навалились на задние кромки нижних плоскостей Ан-2, на стойки шасси, подлезли под хвостовую часть фюзеляжа и своим крестьянским физическим усилием принялись толкать многотонную машину в укрытие, под сень раскидистых пальмовых крон. Выставившись в дверь, Нгон и Маршан в два голоса орали по-вьетнамски на "кули" (у девушки получалось несерьезно и пискляво, зато полу-француз бранился, как настоящий колонизатор); видимо, они распоряжались движениями человеческой тягловой силы и угрожали всеми карами трибунала за порчу дорогостоящей авиатехники.
   - Если они нам что-нибудь отломают от усердия, придется уходить в партизаны, - обреченно заметил Никола Лисицын.
   - Не отломают, - возразил Джао Да. - Знаешь, в чем общее заблуждение всех европейцев, даже вас, русских, самых лучших среди них? Вы заведомо считаете нас, азиатов, не способными чувствовать технику! Наши древние цивилизации демонстрировали высокие технические достижения, когда вы еще лазили по деревьям...
   - Это так, но сейчас по деревьям лазаете вы, - резонно парировал советский товарищ и указал на партизана-наблюдателя с биноклем на шее, с интересом глазевшего на перемещение самолета с бамбуковой площадки, устроенной среди ветвей.
   Партизаны закатили Ан-2 в грамотно построенный земляной капонир между экзотически переплетенными стволами местной растительности. Полосу тотчас начали маскировать зеленью, используя для этого систему блоков и подвижных тележек. Взявшись за веревку из переплетенных лиан, несколько низкорослых вьетнамцев тянули ее, и на ВПП начинал выползать кусок джунглей. Николаю Лисицыну пришлось признать отличный уровень здешней механизации. Нгон уже начальственно покрикивала, распоряжаясь грузчиками, спускавшими из салона пачки с печатными трудами президента Хо Ши Мина. Маршан, вооружившись автоматом Ак-47, спрыгнул на землю и занял пост у грузового люка. Киномеханик политуправления ВНА, натерпевшийся страху в полете, оказался на твердой почве раньше него и сейчас рассерженно хватал партизанских "кули" за их черные пижамы и что-то кричал на повышенных тонах. Должно-быть, требовал чтобы вне очереди разгрузили его оборудование.
   - Пойдем и мы, разомнем ноги, пообщаемся со здешними аэродромными службами, - предложил Николай Лисицын, и добавил, на сей раз с издевательской интонацией: - Командир.
   Он нацепил кобуру с пистолетом ТТ китайского производства и, расталкивая грузчиков, по-медвежьи стал протискиваться через грузовую кабину к люку. Джао Да последовал за ним; оружия китайский летчик не носил во Вьетнаме принципиально, вместо него захватил планшет с картами.
   На земле пилотов тотчас подошел поприветствовать упитанный выше среднего человек в аккуратном темном френче и мягкой фуражке без знаков различия, которые и не были нужны, чтобы по этому специфическому костюму безошибочно определить типаж азиатского коммуниста-политработника. Нетипичной была только клиновидная бородка на его волевом лице. Джао Да знал, что растительность на лице у вьетнамцев от природы гораздо беднее, чем у его соотечественников, но этот партийный товарищ явно тщательно отращивал ее, подражая своему вождю Хо Ши Мину.
   - Здравствуйте, товарищи иностранные летчики! - коммунист говорил по-французски, демонстративно не скрывая квакающий вьетнамский акцент, чтобы не походить колонизатора. - Приветствую вас на освобожденной территории Южного Вьетнама по поручению комиссара 9-й дивизии Национально-освободительной армии !
   Последовал полуоборот в сторону сразу притихшего киномеханика и короткое властное приказание по-вьетнамски; тот послушно квакнул и шустро полез в салон - выгружать свой аппарат сам.
   - Мы очень ценим доставленный вами груз первостепенного политического значения, - после приветственных рукопожатий заявил вьетконговский политрук голосом, прочувствованно дрогнувшим в соответствии с протоколом. - Забота партии и товарища Хо Ши Мина о наших бойцах делает их дух непобедимым.
   - Это да, но чтобы они при этом не оголодали, мы с Маршаном контрабандой запихали за пятнадцатый шпангоут пять ящиков с советской тушенкой, - усмехнулся Николай Лисицын и иронично глянул на Джао Да. - Извини, командир, ты не знал.
   - Не знал, - легко согласился Джао Да. - Но милая Нгон любезно помогла мне приобрести в медсанчасти полка несколько упаковок пенициллина, они уместились в боковые карманы моего комбинезона. Вот...
   Летчик протянул политруку коробки с медикаментами. Вьетнамец снова бросился благодарить, на этот раз, судя по чувствительному дрожанию его бороденки, вполне искренне.
   - Ваша машина сейчас будет замаскирована нашими бойцами, в этом искусстве нам нет равных, - сказал пилотам вьетконговский комиссар, когда разгрузка была окончена. - Мы освободим для вас взлетную полосу с наступлением сумерек, так будет безопаснее для взлета. Пока день - вы гости Национально-освободительный армии, товарищи иностранные добровольны. Прошу вас пройти в расположение сил 9-й дивизии.
   Джао Да с недоумением огляделся. Вокруг, в шалашах из больших пальмовых листьев, в выцветших старых палатках, располагалось чуть более сотни босяков, вернее, сандальников в рваных черных пижамах и крестьянских соломенных шляпах, вооруженных кто старой французской или японской магазинкой, кто китайским пистолет-пулеметом времен Корейской войны. До дивизии этот партизанский отряд явно не дотягивал. Комиссар заметил удивление китайского гостя и триумфально улыбнулся:
   - Вы не видите наших главных сил, товарищ? Вот и американские агрессоры их не видят. В этой войне они господствуют в небе... Не в обиду нашим доблестным летчикам и особенно вам, товарищи. Мы уходим от их глаз под землю, и оттуда наносим удары по врагу. Под нами сейчас расположен целый подземный город, вернее, целый подземный военный лагерь. Он уходит в глубину на 10-15 метров, а ходы сообщения протянулись на целые километры. Его построили наши люди в годы борьбы против французских колонизаторов, и сейчас он снова спасает нас. Прошу спуститься со мною в преисподнюю Вьетнамской войны, товарищи!
   - Спасибо, но это без меня, - наотрез отказался Николай Лисицын. - Под землю я в свой черед всегда успею. А то застряну у вас в катакомбах своими молодецкими плечами, придется проход расширять. Я лучше у "Аннушки" под крылом подремлю, москитов покормлю, змей погоняю... А ты Да-Нет полезай в эти норы, ты старый китайский крысолов!
   - Я посмотрю с интересом, - согласился Джао Да. - Пойдемте, месье!
   Вьетнамский коммунист недовольно поморщился на такое обращение, однако сделал рукой широкий приглашающий жест.
   ***
   По протоптанной тропинке Джао Да и его гид партизанской жизни углубились в джунгли. На небольшой расчищенной от растительности площадке под бамбуковым навесом курила кучка бойцов. При виде комиссара они, как один, обернулись к нему и вытянулись по стойке смирно не хуже настоящих регулярных солдат. Китайский летчик сразу заметил разницу между "селяками" на летном поле и этими партизанами. Эти выглядели даже более воинственно, чем бортстрелок Маршан, они были буквально увешены оружием. В руках - автомат Калашникова или карабин Симонова с откидным штыком, за плечами - сумка-рюкзак с выстрелами для советского гранатомета РПГ, на бедре - тесак-мачете в ножнах, на другом - кобура с пистолетом, на груди - брезентовый подсумок для патронов и гранат, именуемый "чиком" (Джао Да уже знал: он называется так от первых букв английского словосочетания "Chinese сommy" , в честь его красных соотечественников). Одеты эти вояки были также в черные пижамы и сандалии (редко у кого - ботинки на резине), но носили эту одежду с явственной военной выправкой, а на их панамах поблескивали штампованные кокарды: желтая вьетнамская звезда на красно-голубом поле, символ Вьетконга.
   Двое бойцов услужливо распахнули деревянный люк, открывавший узкий лаз, в который едва мог пролезть человек. Больше ничего не выдавало входа в подземную крепость вьетконговцев. Если снести навес, замаскировать тропу и люк - пейзаж будет неотличим от девственного южновьетнамского леса, особенно в невнимательных глазах иностранца. В глубину вела простенькая деревянная лестница. Спустившись по ней, Джао Да оказался в длинном коридоре с утоптанным тысячами ног полом и полукруглым сводом, выкопанном в красноватой глинистой почве. Проход был совсем узким, два человека с трудом могли разойтись в нем, наклонив головы, чтобы не задеть за потолок. Однако по стенам вились электрические провода и через каждые 10-20 метров горели тусклые мерцающие лампочки.
   - Генератор у вас работает на солярке? - деловито осведомился Джао Да у провожатого.
   - На бензине! - с гордостью ответил вьетнамский комиссар.
   - Ясно, если при следующих полетах не будет хватать горючего на обратный путь, буду знать, где взять, - практично заметил Джао Да.
   Вьетнамец промолчал. Делиться топливом ему явно не хотелось.
   Воздух в подземном лагере был на удивление свежим.
   - Вентиляция у вас тоже на электричестве, как на линии Мажино? - полюбопытствовал Джао Да.
   - Лучше! - снова похвастался вьетнамец. - Испытанная веками система бамбуковых трубок, выходящих на поверхность из каждого помещения. Ее невозможно полностью разрушить даже ковровыми бомбардировками...
   В следующую минуту они оба должны были прижаться к стене, чтобы дать дорогу взводу бойцов в полном вооружении, почти бесшумно скользивших по галерее, словно подземные призраки.
   - Я понял, месье, - безжалостно вынес свое суждение Джао Да. - Главные силы вы держите под землей, а на поверхность выставляете бедолаг-крестьян, которых не так жалко, если разбомбят.
   Вьетнамец довольно осклабился:
   - Вы правильно понимаете суть тактики Национально-освободительной армии, товарищ летчик. Здесь мы сохраняем наши основные силы для решающих операций против врага. Это лучшие, идеологически надежные и хорошо обученные бойцы, среди них много добровольцев из ДРВ. На поверхности действуют народные и региональные силы, про которые наши враги говорят: "Крестьянин днем, партизан ночью". Чтобы расставить мины и ловушки, вести разведку и обеспечивать снабжение, хватает и их.
   На глинистых стенах попадались таблички указателей. Письменность у вьетнамцев была латинской, но Джао Да все равно ни черта не понимал, что написано.
   Вскоре они вошли в просторный подземный зал, где на стенах были развешаны портреты козлобородого "дядюшки Хо", красно-голубые флаги и какие-то лозунги. Сидя прямо на земляном полу, несколько десятков бойцов упоенно повторяли нараспев лозунги, которые декламировала из привезенной по воздуху брошюры очаровательная девушка-агитатор. Практику ставить на политработу только красавиц местные "комми", очевидно, позаимствовали у Председателя Мао.
   Вьетнамский политрук с явным одобрением посмотрел на партийную учебу и назидательно изрек:
   - Товарищ Хо Ши Мин говорит: аргументированное убеждение - для образованного человека; чем ниже уровень грамотности, тем важнее внушение и заучивание наизусть.
   На дальней стене двое юных партизан, почти мальчишек, под руководством знакомого киномеханика растягивали экран из простыни. Следующим пунктом повестки ожидалась демонстрация "Судьбы человека" режиссера Бондарчука. Джао Да представил, какой мощный эффект произведет история борьбы и страданий советского солдата, перенесенная в этот мрачный подземный зал... Но представить себе героя фильма, заговорившего по-вьетнамски, все равно не удалось.
   Комиссар вел его дальше по подземным галереям. Встречные дисциплинированно отдавали им честь, Джао Да козырял в ответ, задевая локтями утрамбованные стены. За полуоткрытой шторкой из солдатской плащ-палатки в очередном помещении показались сосредоточенно склонившиеся фигуры в белых халатах, свет там был ярче. В подземном госпитале шла операция, даже с анестезией, судя по молчанию пациента. О соблюдении гигиены при лечении раненых в подземелье китайский летчик старался даже не думать. Словно отвечая его словам, под ногами скользнула крыса, не менее упитанная, чем политрук-провожатый. Она деловита волочила добычу - окровавленный тампон.
   В следующем помещении жарко горели сделанные из железных бочек кухонные плиты. Полуголый потный повар священнодействовал над котлами, распространявшими тошнотворный дух. Питание у партизан Вьетконга, судя по "аромату", было очень специфическим, в ход шли даже протухшие продукты. "Будем обедать аварийным пайком", решил Джао Да, а комиссар, словно не замечая отвращения гостя, в очередной раз похвалился:
   - Мы выводим дым из кухни через яму с мокрой травой, она рассеивает его, и американским вертолетам с тепловизорами нас не засечь. Еще одна мудрость наших предков пришла на помощь в современной войне!
   От подземного помещения отдыха для особо важных персон, где стояли железные койки и отсыпались после ночных рейдов несколько партизанских командиров, Джао Да отказался. Он отправился отдыхать под крылом Ан-2, вместе со своим экипажем. Заметить самолет удалось только подойдя вплотную. Партизаны действительно были мастерами камуфляжа: из советской маскировочной сетки и свежесрезанных веток они устроили над крылатой машиной нечто вроде зеленого шатра. Дополнительная польза была в том, что это сооружение худо-бедно задерживало назойливых насекомых. Под крылом, забыв о вечных пикировках и трогательно склонив головы на плечо друг к другу, спали утомленные ночным полетом бортмехница Нгон и пулеметчик Маршан. Николай Лисицын, сидевший на страже с автоматом на коленях, посматривал на них почти с умилением.
   - Пусть поспят ребятки, умаялись, - шепотом сказал он Джао Да и приложил толстый волосатый палец к губам.
   - Ко-ля, как жаль, что у тебя нет детей, - тем же тоном ответил Джао Да. - Ты стал бы отличным отцом.
   - Надоест жить в Союзе, эмигрирую во Францию, буду твоего сына воспитывать, - отозвался товарищ Ли Си Цин; он не умел быть серьезен дольше одной минуты.
   ***
   Они взлетели с партизанского аэродрома в сумерках. Джао Да ожидал, что на борт загрузят раненых партизан из подземного госпиталя, которым на Севере можно будет обеспечить лучшие условия лечения, чем в этой вьетконговской преисподней. Но командиры Национально-освободительной армии, видимо, полагали, что отсылать легкораненых нецелесообразно, а "тяжелые" все равно обречены, и нашли на обратный рейс особенных пассажиров. Дрожа и плача от страха, в грузопассажирский салон поднялись несколько беременных партизанок, самая "ранняя" из которых была уже месяце на седьмом. Здешнее начальство считало деморализующим фактором рождение детей, властно напоминающих о жизни, в кругу людей, которым следовало непоколебимо идти на смерть, и спешило услать будущих рожениц подальше. Несчастные вчерашние крестьянки в своей жизни видели только самолеты, сыпавшие бомбы им на голову или распылявшие над джунглями тлетворный "эйджент орандж". По приставной лесенке Ан-2 они поднимались, как на эшафот. Одна молодая женщина даже потеряла сознание от страха, едва оказавшись в чреве "летающей смерти", и Нгон пришлось оказывать ей помощь.
   - На время полета аптечка поступает в твое распоряжение, а ты переквалифицируешься в медсестру, - приказал бортмеханице Джао Да, не ожидая ничего хорошего. - За приборами уследим сами, не курсанты... Пилотировать придется нежно, будто везем ящик с яйцами. Спаси нас Будда Амида, если кто-нибудь начнет рожать или сбросит плод на борту!
   - Это еще не все, Да-Нет, - мрачно отозвался Николай Лисицын. - Гляди, пленного волокут.
   Несколько партизан втащили по трапу и передали бортстрелку Маршану избитого до неузнаваемости парня со скрученными назад руками. Он был одет в тигровую камуфляжную форму с дырами от вырванных "с мясом" шевронов и рваные носки - его высокие ботинки красовались на одном из конвоиров. Лицо было обезображено зверскими побоями и распухло настолько, что расовая принадлежность не угадывалась, но по элементам формы в пленном можно было узнать солдата одной из отборных частей армии Южного Вьетнама. Джао Да уже слышал, что, несмотря на общее невысокое качество южновьетнамских вояк, их подразделения специального назначения дерутся не хуже янки и выпустили Вьетконгу немало крови. Беременные партизанки, как одна, перестали рыдать и посмотрели на южанина с тяжелой ненавистью. Маршан грубо бросил пленного на откидное сиденье и принялся намертво приматывать тросом, так, чтобы бедняга не мог шевельнуться. Тот угрюмо молчал и только сипел разбитым носом, на колени ему срывались тягучие красные капли.
   - Бортстрелок! - жестко одернул Маршана Джао Да. - Твое отношение к военнопленному не является признаком храбрости. Немедленно отвяжи!
   - И не подумаю, командир, - дерзко ответил полуфрануз, в котором сейчас господствовала его вьетнамская половина. - Это не военнопленный! Американцы не объявили нашей стране войны, поэтому на них не распространяется Женевская конвенция, они все военные преступники. А южане - просто предатели . Ты иностранец, командир, тебе не понять.
   Джао Да не успел ответить. Южновьетнамец тоже понимал по-французски; набрав полный рот кровавой слюны, он из последних сил харкнул на пулеметчика, прямо на его щегольской клетчатый шарф. Маршан машинально отскочил, свирепо выругался и бросился на пленного с кулаками, а кулаки у него были европейские, увесистые. И тут между ними вдруг решительно бросилась маленькая Нгон. Она что-то рассержено заверещала по-вьетнамски и даже топнула крошечной ножкой по полу салона. Неожиданно бортстрелок "сдулся" и послушно вернулся к пулемету, огорченно рассматривая испачканный платок. Нгон была старше его по званию, она могла приказывать.
   - Пигалица-то наша бывает орлицей, - хмыкнул товарищ Ли Си Цин. - Хотя предателей и мы в Великую Отечественную за пленных не считали.
   - Предателей нигде не любят, - согласился Джао Да. - Но бывают предатели, а бывает гражданская война, или когда один народ, но две разных страны, как здесь и в Корее... Полетели-ка отсюда поскорей, Ко-ля. Нам бы довезти эту веселую компанию в целости! При взлете - триммер на пикирование, чтоб скорее задирал хвост на отрыве.
   При наборе высоты откуда-то из темного массива джунглей вдруг взлетели стремительные святлячки трассирующих пуль и пронеслись мимо плоскости "Аннушки". Маршан, не долго думая, ответил длинной очередью вниз из бортового пулемета. Это был Вьетнам, здесь было сложно понять, где свои, а где чужие, в небе и на земле.
   ***
   С тех пор экипаж Джао Да совершал полеты по "воздушному мосту" или обратно практически каждую ночь. Такой напряженный график не выдержали бы многие молодые пилоты 919-го авиатранспортного полка, но два ветерана авиации с радостью вкладывали все силы в эту опасную и тяжелую летную работу. Казалось, оба они, и китаец и русский, не только вернулись в свою летную молодость, но и сбросили с плеч лет по двадцать. На восстановление сил хватало краткого сна днем под крылом самолета где-нибудь на партизанском аэродроме или на циновке в хижине в расположении полка, после чего Джао Да и Николай Лисицын снова были готовы к боевому заданию. На душе у обоих было ясно и весело. Оба смеялись и шутили, напевали песни своей юности, по-приятельски подначивали друг друга и даже не всерьез, но галантно ухаживали за девушками из аэродромных вспомогательных служб. Черное ночное небо Вьетнама с яркими трассерами пуль и стремительными тенями американских самолетов щедро изливало в их души счастье полета.
   С младшими членами экипажа Джао Да и товарищу Ли Си Цину тоже несказанно повезло: благожелательная карма свела их с родственными, несмотря на огромную разницу в возрасте, душами. Маленькая Нгон была так же влюблена в самолеты и всегда стремилась быть лучшей в своем небесном ремесле. Джао Да верил, что должность бортмеханика для девушки - промежуточная остановка. Со своим типично женским упорством и трудолюбием она рано или поздно воплотит мечту - станет пилотом. Пулеметчик Маршан унаследовал от папаши-иностранного легионера дерзкую и жизнерадостную жажду приключений парижского уличного мальчишки, хотя ни разу в жизни не видел города на берегах Сены. Он был готов на самые отчаянные дела, и не знал уныния.
   Для того, чтобы занять неформальное лидерство среди северовьетнамских экипажей на партизанском "воздушном мосту", "иностранным специалистам-добровольцам в авиации ДРВ" понадобилось не более десяти вылетов. Сказывался огромный опыт пилотирования и взлетов-посадок в сложных условиях, выработанное тысячами часов полета умение смело импровизировать в критической ситуации вместо набора шаблонных инструкций. Вьетнамские пилоты признали это не без скрытой зависти (летчики всех народов честолюбивы), а командование - с открытой радостью. "Аннушка" с ее интернациональной командой начала выполнять полеты за "демилитаризованную зону" с самыми важными грузами. Однажды Джао Да довелось свозить на совещание командиров Вьетконга генерала Во Нгуена Зяпа, самого влиятельного из воинских начальников Северного Вьетнама, большого поклонника японской тактики "банзай-атак", выступавшего за массовые нападения партизан на американские объекты с бамбуковыми пиками и самодельными гранатами. С генералом Нгуеном летела такая внушительная свита высших офицеров, что пришлось высадить из самолета Маршана (к его бурному возмущению) и поставить за оборонительный пулемет одного из адъютантов. На обратном пути генерал пребывал в приподнятом настроении (приходилось отдать ему должное - американские перехватчики и огонь с земли его совершенно не пугали), оживленно беседовал с сопровождающими, а на прощание крепко пожал всему экипажу руки и заявил:
   - Вам довелось участвовать в исторической миссии, товарищи! Мы приняли судьбоносное для объединения нашей страны решение. Скоро, очень скоро, на вьетнамский новый год мы сделаем нашему народу революционный подарок!
   Джао Да не придал этому особого значения. Генералы всегда произносят напыщенные обещания, превозносят свои хитроумные диспозиции и сулят победу над врагом уже завтра, а воевать приходится простым солдатам на земле и в небе. Но Николай Лисицын озадаченно поскреб подбритый потный затылок и сказал:
   - Помяни мое слово, Да-Нет, этот "буденновец" устроит на ихний новый год всеобщее наступление. И обязательно прогадит его... Знаю я таких "буденновцев", им бы только кучу народа уложить, чтобы новую звезду себе повесить!
   Советский генерал авиации, несмотря на отставку, лучше понимал все типичные порывы и стремления генеральской души. Он оказался прав. Партизаны Вьетконга выступили по всему Южному Вьетнаму уже через несколько дней, вразнобой, не согласованно, получая противоречивые приказы с Севера и от своих командиров, напрасно надеясь на массовую интервенцию строевых частей ВНА им в помощь ... Но со своим непреклонным мужеством, фанатичным упорством и типичным азиатским презрением к смерти. Или даже с высоким презрением к жизни, которым некогда восхищался в уроженцах "Желтого континента" знаменитый американский генерал МакАртур.
   Так началось печально знаменитое наступление "Тет", поименованное в честь названия вьетнамского нового года, или "Новогодее наступление". Ему было суждено стать если не решающим, то одним из самых жестоких и кровавых сражений Вьетнамской войны. 70 или даже 80 тысяч бойцов Вьетконга вышли из своих подземных крепостей, из чащей джунглей и из бедняцких трущоб Южного Вьетнама. С безрассудной отвагой они атаковали базы и опорные пункты вооруженных сил США и армии Южного Вьетнама, окружные и провинциальные столицы, ключевые государственные объекты . На острие удара шли испытанные подразделения основных сил Вьетконга, вооруженные, разумеется, не крестьянскими пиками и самодельными бомбами, а современным стрелковым и тяжелым пехотным оружием. Имелось даже несколько советских плавающих танков ПТ-76, с большими предосторожностями доползших на Юг по Тропе Хо Ши Мина. Поначалу бесстрашие и самопожертвование партизан кое-где принесли им временный успех. Двадцать отчаянных саперов из отборного вьетконговского батальона С-10 даже прорвались на территорию посольства США в Сайгоне, где и погибли, отбиваясь до последнего человека (последний сдался). Однако янки и их союзники (помимо южновьетнамцев, это были также австралийские, новозеландские, южнокорейские и таиландские войска), благодаря разобщенности действий партизан, оказались готовы к удару. Эффект неожиданности "Тетского наступления" испарился вместе с облачками выхлопов бездымного пороха от первых очередей вьетконговских Калашниковых. Не встало "на революционную борьбу как один" и население Южного Вьетнама; выяснилось, далеко не все там горели желанием броситься в костлявые объятия "дядюшки Хо". Свободно применяя авиацию и вертолеты, бронетехнику и артиллерию, а у побережья - 127-мм стволы эсминца "Маккормик", американцы и южновьетнамцы удержали свои позиции. Коммунистам удалось на некоторое время захватить только приморский город Хюэ, на который были брошены просочившиеся с Севера регулярные войска ВНА. После провала первого штурма, атаки Вьетконга продолжались, то ослабевая, то вновь обретая силу, словно волны прилива; и как волны прилива они каждый раз откатывались от рубежей противника, теряя сотни и тысячи жизней... "Банзай-атаки" в стиле японских самураев, грезившиеся северовьетнамскому стратегу Во Нгуена Зяпу в его честолюбивых генеральских снах, обрели новую историю в джунглях и болотах Южного Вьетнама в 1968 году... До конца августа с перерывами бушевали бои, стоившие партизанам и северовьетнамцам 45 тысяч погибших. Жертвы местных жителей точно подсчитать не удосужилась ни одна из сторон .
   "Воздушный мост" между ДРВ с партизанами в первые два месяца "Тетского наступления" заработал буквально по принципу "до последней машины". На Юг с грузами, которые были нужны сражающемуся Вьетконгу, как воздух, летали почти все способные держаться в воздухе Ан-2 ДВР. Вместе с ними к операциями снабжение теперь привлекались северовьетнамские вертолеты Ми-4 (довольно успешно), а изредка и тяжелые двухмоторные транспортники Ил-14 и Ли-2 (которые часто бились или сбивались ). Американцы, интенсивно контратакуя на земле и в воздухе, одну за другой захватывали или выводили из строя партизанские взлетно-посадочные полосы. Северовьетнамским летчикам все чаще приходилось возвращаться от "воздушного моста" к операции "свободное падение". Грузы сбрасывали на парашютах, а то и без них на узкие прогалины и небольшие поляны, которые партизаны обозначали ракетами и фальшфейерами. Высота сброса по условиям безопасности составляла для Ил-14 - 240-250 метров, для Ли-2 - 180-200 метров, а для Ан-2 - 90-100 метров. Однако в действительности, чтобы не разбить контейнеры с ценными боевыми материалами, приходилось снижаться к самым верхушкам деревьев, из-за чего часто случались катастрофы. При этом каждый партизанский отряд, получавший снабжение по воздуху, следил за тем, чтобы парашютов на деревьях к утру не оставалось, иначе американская воздушная разведка сразу же засекала их и всю округу заливали огненосным напалмом или ядовитыми дефолиантами.
   Джао Да и Николаю Лисицыну несколько раз приходилось уклоняться от американских реактивных самолетов и уходить, прижимаясь к самой земле. В темном небе над ними на фантастических скоростях проносилась крылатая смерть, тщетно искавшая умело маскировавшийся дозвуковой "кукурузник". Еще чаще "Аннушка" попадала под огонь с земли и привозила пробоины и повреждения. Тогда бортмеханица Нгон лечила раны самолета бережно и усердно, словно своего ребенка. Наступала следующая ночь, и они снова вылетали с воздушной поклажей на Юг, каждый раз не зная, вернутся ли назад.
   Если удавалось приземлиться а одной из вьетконговских ВПП, в обратный путь загружали раненых, из одежды которых еще не выветрился запах пороха, гари и болотной тины, а на поспешно наложенных повязках проступали свежие пятна крови. Глухими, сбивчивыми голосами людей, переживших страшное потрясение, некоторые из них рассказывали Нгон и Маршану последние новости боевых действий, и те потом пересказывали пилотам. Ничего обнадеживающего. Атаки Вьетконга захлебываются под огнем противника, партизаны несут колоссальные потери. Из этих рассказов Джао Да сделал вывод: на "сухом пути" янки стали воевать лучше по сравнению с Кореей, по крайней мере - самоотверженней и упорней. А вот американские летчики, наоборот, были меньше готовы рисковать и больше полагались на достижения своей авиационной техники. Впрочем, может быть, так и надо в современной авиации...
   Несколько раз в самолет сажали южновьетнамских перебежчиков, которых следовало доставить на Север. Бортстрелок Маршан не делал разницы между ними и давешним "тигровым" пленным и каждый раз намертво приматывал их тросом к сиденьям.
   - Все приспешники американцев - предатели вьетнамского народа, а те, кто изменил и американцам - предатели дважды! - говорил "потомственный пулеметчик".
   В конце марта Джао Да и его экипаж приняли на партизанском аэродроме дюжину оборванных крестьян, в основном тощих стариков и рано увядших от тяжелой работы женщин. Это были уцелевшие жители деревушки Сонгми, в которой американские солдаты роты "Чарли" 20-го пехотного полка, мстя за гибель любимого ими сержанта, учинили зверскую расправу. Тогда были убиты более 500 беззащитных селян. Несколько несчастных чудом спаслись бегством лишь потому, что пилот американского разведывательного вертолета ОН-23, которого ужаснуло истребление женщин и детей, приземлился между убийцами и их жертвами и разделил их воздушными потоками вращающегося винта . Органам пропаганды ДРВ понадобились уцелевшие из Сонгми, чтобы на их примере показать всему миру военные преступления Армии США. Темные забитые крестьяне, видевшие гибель своих родных и односельчан, теперь даже радовались, что отправляются на Север на настоящем самолете и станут известными людьми.
   - Крестьяне врожденные индивидуалисты, своя рубаха ближе к телу, - проворчал, глядя на них, товарищ Ли Си Цин. - Что с них возьмешь, во всех странах одинаковые!
  Экипаж Джао Да благополучно довез очевидцев трагедии в Сонгми на базу и сдал прибывшим офицерам политуправления ВНА.
   А следующий полет на Юг оказался для "Аннушки" последним...
   ***
   Над "демилитаризованной зоной" пришлось огибать противовоздушную засаду, о которой их успели предупредить по радио. Когда Ан-2 вышел на взлетно-посадочную полосу, рассвет уже властно вступал в свои права. Небо над сплошным покровом джунглей было тревожно багряным. Край солнца выползал из-за горизонта, как клинок из ножен. Тогда-то у Джао Да появилось неприятное предчувствие. Ничто еще не предвещало опасности, но каким-то особым чутьем старого пса войны летчик понял: ничем хорошим этот рейс для них не закончится.
   Краем глаза, чтобы не выдавать беспокойства, Джао Да глянул на второго пилота. Николай Лисицын надежно восседал в своем кресле, целиком сосредоточенный на пилотировании и воплощавший уверенность. От этого стало несколько спокойней.
   - О Будда Амида, единство жизни и света, я обращаюсь к тебе и молю о тех, кто живет в каждой части мира, - Джао Да начал тихонько бормотать моление Будде о даровании благополучной кармы, душа от этого наполнялась твердостью.
  "Удивительно, всю жизнь я вспоминал о религии только в тяжелый час, а Амитабха еще не обиделся на меня", подумал летчик.
  В этот день "Аннушка" должна была приземлиться на знакомом по самому первому полету на Юг старом японском аэродроме возле "подземного города" 9-й партизанской дивизии с особым грузом. В длинных зеленых ящиках, закрепленных в грузовой кабине, лежали новенькие советские гранатометы РПГ-7 и боекомплект к ним. Они давали Вьетконгу шанс противостоять тяжелому оружию врага.
  С земли взвились сигнальные ракеты, и Ан-2 уверенно пошел на посадку. Однако уже на снижении Джао Да почувствовал неладное. Между кронами деревьев в стороне от полосы ему показались какие-то смутные беловатые дымки, ползущие вверх между ветвей. Не дым ли это от выстрелов, не идет ли на земле бой?
   - Ко-ля, на земле что-то неладно, - предупредил Джао Да второго пилота. - Может, уйдем на обратный?
   - Не бзди, Да-Нет, садимся ровно, - ответил Лисицын в своем неповторимом жанре. - Видишь, партизаны внизу уже кучкуются, нас ждут.
   Коснувшись полосы, "Аннушка" привычно завершила пробег и начала выруливать к разгрузке. Уже тогда Джао Да заметил, что партизаны-грузчики бросились к самолету суматошнее и поспешней, чем обычно. Еще прежде, чем оборвался рокот двигателя, до слуха летчика долетели звуки близкого интенсивного пехотного боя - частая стрельба автоматического оружия, разрывы гранат или мин. Впрочем, любой наземный бой во Вьетнаме имел тенденцию быстро превращаться в воздушно-наземный, и нетрудно было догадаться, к какой из сторон по запросу подоспеет авиационная поддержка.
   Как только Маршан и Нгон открыли грузовой люк и приставили к нему лесенку, в салон самым первым проворно заскочил знакомый замкомиссара 9-й дивизии с бородкой под Хо Ши Мина. Прикрикнув на грузчиков, чтобы пошевеливались, он бросился к кабине пилотов. Лицо у вьетнамца было потное, злое и испуганное, на него налипли частички пороховой гари, аккуратный френч покрывали пятна глины.
   - Не глушите мотор! - не совсем профессионально с точки зрения авиации, но крайне убедительно закричал политработник. - Как закончим выгрузку, сразу взлетайте! На нас полчаса назад вышла диверсионная группа "зеленых беретов", наша охрана ведет с ними бой! Радисты перехватили их обмен, они вызывают бомбардировщики...
  - Так я и знал, - спокойно ответил Джао Да и не стал отстегивать ремни безопасности. - Тогда не паникуйте и ускорьте разгрузку. Вам надо успеть затащить гранатометы под землю не менее срочно, чем нам унести отсюда крылья.
  - Поземные ходы больше не спасают, американские агрессоры сбрасывают тяжелые бомбы с этих ужасных "Бэ - пятьдесят два" ! - почти зарыдал вьетнамец. - Через несколько минут здесь разверзнется ад! Я буду уводить носильщиков с грузом через джунгли, может быть, мы сумеем проскользнуть мимо "беретов"... Наши главные силы ждут гранатометов! А подземная база теперь потеряна, потеряна!!
  - Тогда быстро приготовьте к погрузке раненых, мы увезем, сколько сможем, - предложил Джао Да.
  - У меня нет на это людей, - жестоко отмахнулся политработник. - Все, кто не в бою, понесут со мной ящики с оружием. Раненые разделят общую судьбу!
  Он повернулся спиной к пилотам и визгливо заругался на нерасторопных селяков, уронивших ящик с боезапасом. Бросился на помощь, ухватился за ручку и волоком потащил ящик к люку. Как видно, несгибаемому последователю Хо Ши Мина не терпелось как можно скорее убраться из самолета и вовсе с аэродрома, где он уже чувствовал себя мишенью.
  В остеклении кабины Джао Да видел, как вереница низеньких и щуплых людей в просторных черных одеждах и соломенных шляпах споро потащила в заросли зеленые армейские ящики. Замкомиссара бегал взад-вперед и подгонял отставших тычками. Успеют ли они уйти на безопасное расстояние, прежде чем на подземные ходы обрушатся 750-фунтовые бомбы американских "стратегов"? Не скосят ли их в чаще пулеметные очереди притаившихся в засаде "зеленых беретов"? Джао Да не было времени думать об этом.
  - Экипаж, приготовиться к взлету, - приказал он. - Маршан, при наборе высоты веди заградительный огонь по джунглям, не жалей патронов! Мне нужно, чтобы все, кто там есть, пригнули головы. Сухопутные янки, похоже, очень близко. Не хватало, чтобы нас издырявили на взлете...
  Набирая высоту, Джао Да слушал бешеную трескотню оборонительного пулемета. Бортстрелок поливал густой свинцовой струей джунгли, в дебрях которых насмерть дрались защищавшие свою подземную базу вьетконговы и отборные американские головорезы.
  - Гляди, Да-Нет, вот он "стратег" плывет! - вдруг воскликнул Николай Лисицын и показал рукой вперед и вверх.
  Слегка наклонив голову, чтобы козырек кабины не загораживал обзор, Джао Да заметил, как в недосягаемой вышине, казавшийся отсюда величаво-неторопливым, красиво шел к цели на своих четырех реактивных двигателях американский тяжелый бомбардировщик В-52. Вернее, виден был только широкий белый инверсионный след, который оставляла в небесах 120-тонная машина, загруженная тридцатью тоннами смерти.
   А затем позади, где маленький биплан оставил аэродром, загрохотал раскатистый гром воздушной войны и во много раз выше крон деревьев выросли отвратительные грязные шапки гигантских взрывов. Там сейчас рушились партизанские туннели и превращались в жуткое месиво земли, обломков конструкций и обрывков человеческой плоти.
   Мощная взрывная волна догнала в небе улетавший Ан-2 и властно тряхнула его, словно пытаясь задним числом утащить и его в число жертв мощной бомбардировки. Джао Да и товарищ Ли Си Цын навалились на штурвалы, выравнивая самолет.
   - Не фига себе вдарил "стратег", - вытирая пот со лба, сказал потом советский пилот, - Бедняги партизаны, там вряд ли кто уцелел. Не удивлюсь, если и "зеленые береты" под раздачу попали. Вызвали бомбер на свою голову!
   - Я знаю янки, они стараются беречь своих людей, - резонно ответил Джао Да. - Скорее всего, "береты" предварительно отошли и где-нибудь пересидели бомбежку. Сейчас нам главное не встретиться с вертолетами, которые пошлют, чтобы вывезти их. Делать там больше нечего, там теперь только воронки с выгибом к центру земли...
   Ощущение близости беды не оставляло китайского летчика.
  
  
   Глава 16.
   Летчики-партизаны.
  
  Экипажу Джао Да и раньше приходилось встречаться над Южным Вьетнамом с американскими вертолетами. Эти винтокрылые машины издали казались похожими на дельфинов с игриво поднятыми хвостами, легко скользящих над зелеными волнами джунглей. Знаменитая "воздушная кавалерия", безотказные Белл UH-1 "Ирокез", ставшие для американцев таким же символом Вьетнамской войны, как для вьетнамцев - автомат Калашникова. Нередко "Ирокезов" наводили на цель их младшие товарищи - маленькие юркие разведчики OH-58 "Кайова". Американцам нравилось называть свою вертолетную технику в честь покоренных индейских племен...
  Партизаны Вьетконга не то, чтобы боялись вертолетов - эти отчаянные парни вообще ничего не боялись - но относились к ним с опасением и вполне объяснимой злобой. Благодаря "Ирокезам", янки могли в любое время появляться в самых неожиданных для северовьетнамцев местах. Кроме того, вертолет-"ганшип" всегда мог поддержать ведущее бой подразделение залпом реактивных снарядов, огнем 7,62-мм пулеметов М60 (по одному с каждого борта), а то и сбросить емкость с напалмом.
  Однако на одиноко летящий Ан-2 американские вертолетчики до сих пор не обращали никакого внимания. То ли просто не замечали, то ли не считали подходящей для себя целью. Их враг был на земле. Джао Да и Николай Лисицын, как большинство пилотов старшего поколения, всегда относились к "вертушкам" с некоторым недоумением. Эта странная авиация с винтом сверху была столь же привязана к земле, как летчик самолета - к небу.
  - Командир, вижу звено американских "мельниц", - доложила по СПУ Нгон; когда у бортмеханика не было непосредственных задач, как сейчас, она становилась дополнительным наблюдателем. - Идут левее и ниже, встречным, дистанция три тысячи, скорость - двести.
  Джао Да нажал на штурвале кнопку переговорного устройства и похвалил девушку:
  - Молодец, продолжай наблюдение. Маршан, приготовь пулемет на случай... Уклоняемся вправо на 90 градусов, - и нажал правую педаль руля направления.
  - От греха подальше, - заметил Николай Лисицын, положив руки на рога штурвала.
  "Аннушка" плавно накренилась на крыло, выполнила крутой поворот, и заскользила подальше от четверки американских вертолетов. Маневр не особенно смелый, но для транспортного Ан-2 при встрече с воздушными судами противника наиболее логичный.
  - Задний американец оторвался от ордера, - голос Нгон в переговорнике зазвучал тревожно. - Он повторил наш разворот... Преследует нас! Зачем?
  - Атаковать хочет, вот зачем! - раздраженно бросил Джао Да.
  Особенности обзора кабины Ан-2 не позволяли ни одному из пилотов "Аннушки" видеть американский вертолет, но особым чутьем многолетнего воздушного бойца Джао Да уже почувствовал агрессию и азарт своего противника. Сам ли командир "Ирокеза" Армии США принял решение об атаке "чокнутого чарли-кукурузника", или получил приказ от ведущего, китайский летчик не знал. Но он прекрасно понимал, что надо поскорее уносить ноги, то есть крылья. В поединке с вертолетом, более скоростным, вооруженным двумя пулеметами с огромным сектором обстрела, у тихоходного транспортного биплана мало шансов. Есть только одно преимущество: высота. Практический потолок Ан-2 - пять тысяч метров, но хватит и четырех: "Ирокез" со своим несущим винтом при всем желании не заберется выше трех с половиной тысяч. Только на предельной высоте поршневой "кукурузник" сможет оторваться от своего винтокрылого противника. Существует опасность, что на пяти тысячах Ан-2 заметят американские РЛС и наведут истребители, но сейчас это не важно, думал Джао Да. Истребители - возможная угроза, а вертолет - реальная. Видеть вертолет в воздушном бою Джао Да или кому-то из его экипажа еще не приходилось. О боевых качествах врага оставалось только догадываться, это было хуже всего.
  - Уходим под потолок! - скомандовал Джао Да, вывел переключатель триммера руля высоты в положение взлета и взял штурвал на себя. - Ко-ля, задираем нос сколько возможно.
  - Двигатель в номинальном режиме, 2 100 оборотов, скорость сто сорок, сто пятьдесят! - как старательный второй пилот доложил Лисицын, когда-то наставник Джао Да, когда-то генерал авиации.
  Ан-2 послушно полез в зенит, деловито тарахтя своим надежным двигателем АШ-62ИР, вполне подходившим для крейсерского полета, для работы в сложных метеоусловиях... Не для воздушного боя! Советские авиаконструкторы из бюро Антонова создавали свою воздушную "Аннушку" не для этого... Как и многие образцы авиатехники СССР, Ан-2 проектировался с двойным назначением - военным и гражданским, однако все боевые варианты "зарубили" еще на стадии прототипов. В войска Советской армии биплан пошел только как легкий транспортно-десантный самолет. Более всего он подходил для пассажирских и грузовых полетов в самые отдаленные места Советского Союза, для посадок на грунтовые площадки, для мирного труда на авиалиниях и для учебы мечтающих о небе ребят. Американские же инженеры фирмы Белл изначально строили свой "Ирокез" для войны.
  Необходимость поддерживать радиомолчание теперь отпала, и Николай Лисицын на своем ужасном французском языке передавал в эфир по хрипатой коротковолновой радиостанции позывные и координаты "Аннушки".
  - Атакован вертолетом противника, повторяю: атакован вертолетом противника!
  Нгон продублировала радиограмму по-вьетнамски.
  - Выполняйте уклонение, уходите на нашу территорию! Желаю удачи! - ответил радиооператор с аэродрома. Чем еще база могла помочь тихоходному и почти беззащитному биплану? Вьетнамские истребители не имели разрешения углубляться так далеко на территорию противника; а если бы и имели, командование не стало бы поднимать ни одной из таких ценных для противовоздушной обороны страны реактивных машин ради спасения какого-то "кукурузника".
  - Нгон, Маршан, где вертолет? - спросил Джао Да.
  - Преследует, дистанция сокращается...
  Летчик-истребитель до мозга костей, Джао Да привык видеть самолет врага, крутя во все стороны шею в любимом шелковом шарфе, словно шарнир в смазке. Обернувшись назад в кабине Ан-2, он мог видеть только арку двери в салон и то, как висит на стропах у открытой двери Маршан, пристраивая свой пулемет. Дело принимало серьезный оборот.
  - Маршан, огонь! - скомандовал Джао Да.
  - Командир, янки держится в мертвой зоне, за хвостом, - доложил бортстрелок, в его словах звучала скорее досада, чем страх. - Я не могу его достать, доверни влево градусов на 35!
  - Мы потеряем в скороподъемности при повороте, - предупредил Николай Лисицын.
  - Сам знаю, - огрызнулся Джао Да. - Курс прежний. Маршан, огонь по возможности!
  Чтобы вывести мощность двигателя на предел, Джао Да увеличил, насколько было возможно, частоту вращение вала и давление наддува. Температура головок цилиндров стремительно перескочила рубеж в 200 градусов и увеличивалась, а температура масла подобралась к роковой отметке 80, хотя для охлаждения маслорадиатора Джао Да и открыл в полете его створки. Такого форсированного набора высоты хватит всего на несколько минут, думал Джао Да, а скороподъемность упрямо держится на 3-х метрах в секунду. Мало, катастрофически мало, чтобы перегнать в высотном режиме "Ирокез", который за секунду забирается на целых 7 метров! Набор высоты был ошибкой? Но что тогда?
  Как бы хотелось оказаться сейчас в кабине боевого истребителя, а не работящей, но мирной "Аннушки"!
  - Где чертов вертолет? - раздраженно спросил Джао Да. - Докладывайте постоянно...
  В шлемофоне голос Нгон пронзительно закричал что-то по-вьетнамски, и Николай Лисицын, услышав это, мрачно выругался по-русски.
  "Он нас догнал, - понял Джао Да. - Но где он?"
  Будь проклята транспортная авиация, в которой летчик лишен своего исконного права - видеть то, что у него на хвосте!
  Частый свиновый град забарабанил по плоскостям и по фюзеляжу биплана, и тотчас через рокот двигателя прорвалось частое стаккато чужих пулеметов. Самолет задрожал, как живой организм в страхе перед гибелью.
  - Виражом влево, кладем на крыло! - Джао Да уже привык, как командир воздушного судна, проговаривать все маневры. Но его второй пилот был не просто второй пилот, он был такой же испытанный истребитель "большой войны" и ветеран неба. Товарищ Ли Си Цин угадывал и выполнял единственно верные движения крылатой машины даже раньше командира.
  Элероны и рули поворота еще слушались, расстреливаемый Ан-2 с креном лег в разворот. Тут Джао Да впервые на мгновение увидел в боковом стекле кабины темно-зеленую, круглоносую тушу "Ирокеза", его несущий винт, вращающийся, как сабля в бешеном танце смерти и, кажется, даже фигуры пулеметчиков с круглыми шлемами на головах в проеме открытого транспортного отсека... Вертолет стремительно промчался на пересекавшемся курсе и с неожиданной для винтокрылой машины легкостью лег на боевой разворот. Джао Да продолжил уклонение влево. Высота и даже скорость были теперь не так важны, главное - повернуться к врагу левым бортом, где у двери приготовился Маршан со своим верным РП-46. А уж "потомственный пулеметчик" не упустит возможности...
  - Маршан, бей! Нгон, автомат в руки, к иллюминаторам правого борта!
  Ан-2 огрызнулся длинными очередями двух оборонительных стволов, и "Ирокез", не ожидавший сопротивления, отвалил, прервав атаку. Теперь американские вертолетчики поменяли тактику. Используя пилотажные возможности своей машины, которая могла и зависать, и карабкаться вертикально вверх "на ровном киле", они старались забраться эшелоном выше Ан-2, у экипажа которого был очень слабый обзор с верхней задней полусферы. Оттуда янки могли спокойно расстрелять "биплан коммунистов", сами оставаясь неуязвимыми.
  Джао Да и Николай Лисицын прекрасно понимали это и отчаянно маневрировали, бросая свой транспортный "кукурузник" в виражи с таким креном, который вызвал бы ужас у всего конструкторского бюро Антонова. Силуэт самолетика на авиагорзонте, показывающий положение воздушного судна, крутился, словно взбесившись.
  Маневрировать, класть машину на крыло с предельным углом! Во что бы то не стало держаться бортом к врагу, чтобы вертолет попал под обстрел пулемета Маршана или Калашникова девушки-бортинженера. Бортстрелок бил хладнокровными прицельными очередями. Когда экипаж бросал самолет в пике, в кабину сыпались горячие отстрелянные гильзы. А вот бедную Нгон, которая не успела пристегнуться ремнями безопасности, швыряло по салону от борта к борту. Толку от ее автомата было немного: даже когда вертолет оказывался в сфере видимости правых иллюминаторов, ушибленная и оглушенная, бортмеханица не всегда успевала открыть огонь.
   Ан-2 лихорадило от вгрызающихся в его лошадиную тушу и стрекозиные крылья американских пуль. Джао Да слышал, как с протяжным стоном, словно струны, рвутся тросы управления. Прошив крышу, рой свинцовых пчел ворвался в кабину, ударил по приборной панели. Приборы брызнули осколками разбитого стекла и россыпью электрических искр. Николай Лисицын застонал сквозь зубы и выругался. Одна из пуль прошила ему предплечье, из рукава летной куртки потекла струйка крови. Но широкая ладонь советского летчика продолжала твердо сжимать рукоятку штурвала.
  - Отдай управление и перетяни шарфом! - крикнул другу Джао Да.
  - Ничего, я держу...
  - Перевяжись, я сказал!
  Следить за тем, как русский пилот обматывает раненую руку шарфом, не было ни секунды. Вертолет снова выпадал за пределы обзора. Эти американские "вертушники" маневрировали так, будто их всегда готовили для войны в воздухе, а не на земле...
  - Маршан, Нгон, не выпускайте его!
  Самолетное переговорное устройство уже не работало, УКВ-радиостания замолчала, докричаться в салон при стрельбе и работающем двигателе - проблематично. Но уверенная строчка оборонительного пулемета успокаивала: молодежь экипажа жива, она дерется.
  Серия пуль застучала по плоскости. Они не просто пробивали обшивку, они рвали ее в клочья, и на крыльях "Аннушки" трепались бесформенные лохмотья, как на платье нищенки. Но вдруг огонь врага прекратился сразу. Джао Да показалось: сквозь рокот своего двигателя он услышал свитсящий звук работающих лопастей вертолетного винта.
  "Ирокез" еще раз промелькнул мимо кабины Ан-2. Он стремительно "проваливался" вниз, теряя высоту, нелепо вращался вокруг собственной оси, махал толстым зеленым хвостом, как агонизирующий дельфин. Белесый дым окутывал его двигатель. Вертолет падал, он был сбит! Стрелки грузопассажирского Ан-2, случайного ополченца воздушной войны, сумели нанести боевому "ганшипу" смертельный удар.
  - Закрутился, свинюка! - радостно заорал рядом Николай Лисицын и, забыв о ранении, огрел Джао Да по спине перетянутой шарфом рукой. - Ой, блин!!! Молодцы, молодежь!
  Что стало с падающим "Ирокезом", сумел ли американский экипаж посадить свой вертолет на вынужденную посреди джунглей, или разбился, погиб или выжил - Джао Да никогда не узнал. Враг перестал занимать его мысли, как только был побежден. Как командира экипажа, его куда больше встревожило внезапное молчание Нгон и Маршана. Джао Да быстро обернулся и бросил взгляд через арку двери кабины пилотов. В салоне отвратительно свисали клочья растерзанной обшивки. Фигуры стрелка у проема двери не было видно, бортинженер не бежала занять свое место.
  - Ко-ля, марш в салон, посмотри... - выдыхнул Джао Да, предчувствуя страшное. - Аптечку возьми...
  - Подожди, Да-Нет, - помрачнев, ответил русский друг, его сильные руки вцепились в "рога" штурвала, пытаясь остановить его хаотическое движение. - Мы не управляемся. Элеронов и рулей высоты нет, они сдохли.
  - Управляемся триммерами, - приказал Джао Да. От того же товарища Ли Си Цина он слышал о случаях, когда, при рассоединения штурвала и руля высоты, советские пилоты умудрялись совершить посадку, управляя одним триммером, небольшой отклоняющейся пластиной в хвостовой части руля или элерона. Однако зеленые индикаторные лпмпочки триммеров издевательски сигнализировали, что они намертво зависли в нейтральном положении.
  Джао Да попробовал взять управление на себя, результат был аналогичным. Двигатель, единственный неповрежденный орган самолета, еще влек в небе изрешеченное и изуродованное тело Ан-2. Но изодранные плоскости едва могли поддерживать аэродинамическую подъемную силу. Самолет болтало по кренам. Из пробитых баков в верхнем крыле вытекало горючее. Несчастный биплан доживал последние минуты. Он был как умирающий солдат, который уже чувствует смертельную рану, но еще отказывается верить в неизбежность конца и идет вперед - уже почти мертвый.
  Высотомер, чудом уцелевший на разбитой панели, показывал полторы тысячи и постоянное снижение.
  - Мы падаем, - холодно сказал Джао Да. - Если я попытаюсь держать управление, ты успеешь надеть парашют, Ко-ля. Или наоборот. Но высоты уже может не хватить.
  Николай Лисицын посмотрел на него в упор, и его широкое помятое лицо вдруг чудесным образом прояснилось. Из шлемофона на краткий миг посмотрел тот отчаянный молодой военлет, которым Джао Да впервые увидел русского друга в летной школе три с половиной десятилетия назад.
  - Не пори чепухи, Да-Нет! - ответил он. - Перекрывай баки, выруби движок и электросистему, будем садиться. Или падать. Все вместе.
  - Легко сказать, будем садиться...
  Протянув руку влево, Джао Да положил ладонь на желтую ручку управления краном питания топливных баков и перевел ее в режим "Баки закрыты". Почти все топливо уже израсходовано или вытекло через пробоины, и это к лучшему. С пустыми баками больше шансов, что при посадке не произойдет возгорания или, хуже того, взрыва. Затем выключил зажигание двигателя, вырубил генератор и аккумулятор, чтобы перебитая электропроводка где-нибудь не "подарила" разлившемуся бензину роковой искры, и обернулся ко второму пилоту:
  - Ветер?
  - Слабый, боковой, дует справа, - доложил Николай Лисицын, - Забудь о нем, из-за повреждений нас кренит в нужную сторону.
  - Закрылки?
  - Сам не видишь? Болтаются на соплях!
  Руководство по летной эксплуатации Ан-2, которое Джао Да доводилось читать и на языке оригинала, гласило: "При вынужденной посадке командир самолета обязан: выбрать площадку для посадки (...) Приземление с отклоненными закрылками на 40№ производить на скорости 80-85 км/ч, с отклоненными на 30№ на скорости 85-90 км/ч". Почему составлявшие инструкцию умные головы не предусмотрели еще один пункт: "Приземление с расстрелянными в труху закрылками"? Тем, кто проектировал биплан для летных школ ДОСААФ, для народного хозяйства Советского Союза, в страшном сне не могло пригрезиться, что по их детищу будет стрелять из пулеметов американский вертолет!
  Что там дальше в инструкции? "При посадке на лесном массиве предпочтение отдавать низкорослой густой растительности. При посадке на болото предпочтение отдавать площадкам, покрытым кустарником или камышом". Почему ни слова про джунгли, будь они прокляты?
  - Ко-ля, что у нас внизу?
  - Долина по курсу, Да-Нет. Маленькая, но долина!
  Вместе с небольшим изумрудным просветом в приторной густой зелени джунглей впереди замаячила надежда.
  - Штурвал от себя, Ко-ля! - скомандовал Джао Да и сам навалился грудью на неподатливую стойку штурвала.
  Может быть, рули высоты послушаются, может, остались рабочими хоть часть тросов управления, и мускульная сила летчиков сделает свое дело... Даже если они клюнут носом, падать на равнинное пространство лучше, чем садиться на джунгли, где вековые переплетения стволов реликтовых деревьев разорвут самолет в клочья!
   ***
  Израненный Ан-2 тяжело грохнулся плашмя на гребень холма. От удара тотчас подломились стойки шасси и колеса отлетели в стороны. Дальше самолет заскользил вниз по склону на брюхе, взрывая жирную почву лопастями винта и плоскостями. В кабине Джао Да и Николай Лисицын, не сговариваясь, приняли в пилотских креслах одинаковое положение: руки обхватывают голову, предплечья защищают лицо, согнутые в коленях ноги поджаты к груди. Когда человеку очень страшно, он как будто ищет надежного убежища в материнской утробе, повторяя позу эмбриона.
  Перед мысленным взором Джао Да на миг встали любимые лица Софи и маленького сына, и он подумал: "Так бывает, когда точно смерть".
  - Не жмись, хороняка, приехали! - рявкнул над ухом товарищ Ли Си Цин.
  "Аннушка" стояла, скособочившись. Нижние плоскости были оторваны, и самолет упирался в землю правым верхним крылом, которое, видимо, и погасило скольжение фюзеляжа. Над еще горячим двигателем из-под смятого капота поднимались клубы пара. Все четыре лопасти воздушного винта причудливо загнулись назад от ударов об обманчиво мягкую землю Вьетнама...
  - Аптечка где? - отставной генерал советской авиации рывком сбросил ремни безопасности и заметался по разгромленной кабине; но его заботила не своя раненая рука. - Там молодежь... Нгон, Маршан!
  Вдвоем они бросились в грузовую кабину.
  Прошитые пулеметными очередями тела младших членов экипажа лежали у самого порожка пилотской кабины. Они соскользнули туда по залитому кровью и засыпанному гильзами полу салона, когда самолет терял высоту. Миниатюрная Нгон и рослый Маршан переплелись в хаотическом движении смерти, как влюбленные на ложе страсти. Изящная головка девушки покоилась на широкой груди парня, словно она пыталась своими густыми волосами закрыть его рваные раны. Несколько пуль попали Нгон в лицо, и оно превратилось в неузнаваемую кровавую маску. А вот закинутая голова сына французского солдата и ханойской художницы по шелку была совершенно чистой, в его оскаленных зубах и полуоткрытых глазах еще читалась боевая ярость.
  Кто из них погиб первым, кто - вторым, или пули сразили обоих сразу, было уже не узнать. Как и то, Маршан ли послал в американский вертолет решившую исход боя очередь, или Нгон заняла место у пулемета, когда он погиб. Но бортстрелок американского вертолета в последний миг тоже успел убить того, кто сбил "Ирокез"...
  - Надо вынести и похоронить ребят, - сказал наконец Джао Да и не узнал своего голоса. Они с Ли Си Цином застыли, теснясь в дверном проеме, и несколько бесконечных мгновений не могли двинуться с места, глядя на убитых друзей.
  - Нет времени, - глухо ответил русский друг. - Тот "Ирокез" точно успел послать "Mayday" . Надо сматываться, пока не заявилась спасательная команда янки.
  - Но ребята...
  - Я знаю, - Николай Лисицын посмотрел на Джзао Да почти со злобой. - Они и мои друзья тоже! Я подожгу "Аннушку". Похороним их в пламени ладьи, как викинги своих воинов. Они заслужили. А сейчас...
  Русский решительно перешагнул через тела погибших, подобрал с пола измазанный в крови автомат, брезентовый подсумок-"чиком" с запасными магазинами и протянул их Джао Да:
  - Мухой наружу, Да-Нет, обеспечь периметр. Нам визитеры не нужны. Я пока тут соберу, что понадобится...
  Джао Да молча кивнул. Он взял автомат, стараясь не замечать, что пальцы скользят в смешавшейся крови Нгон и Маршана, и выбрался из накренившегося разбитого фюзеляжа наружу. Походя он заметил, что стропы, удерживавшие пулеметчика у раскрытой двери, расстегнуты. Маршан ли менял позицию к иллюминаторам противоположного борта, или Нгон оттаскивала его тело, чтобы встать к пулемету сама, останется одной из множества тайн войны. Так же мимоходом он вспомнил, каким смелым и веселым парнем был пулеметчик, какую обиду на несправедливый мир мужчин несла в себе девушка-бортмеханик, и тыльной стороной ладони смахнул слезу. Теперь надо было думать о живых и о спасении.
   Взяв автомат наизготовку и осторожно присев за изрешеченным хвостом Ан-2, Джао Да быстро огляделся по сторонам. Небольшая долина среди джунглей Южного Вьетнама, подарившая им с Колей Лисицыным спасение, а молодым членам экипажа - вечный покой, была обитаемой. Неподалеку поблескивало водой заливное рисовое поле, за ним виднелось несколько похожих на стога бедных хижин под крышами из рисовой соломы и высохших листьев пальмы. Жители, вероятно, разбежались при виде вынужденной посадки самолета - даже эти полудикие обитатели чащоб знали, что от пришельцев с неба не стоит ожидать ничего хорошего. Оставалось надеяться, что, когда появятся американские вертолеты, крестьяне продолжат скрываться, а не выйдут и не сдадут северовьетнамских летчиков за хрустящие зеленые бумажки, которые можно обменять на столько наслаждений.
   Осторожно двигаясь вперед, Джао Да проверял ближайшие заросли то ли низкорослого кустарника, то ли высокой травы - флора Вьетнама таила в себе немало неожиданностей! Как, впрочем, и вьетнамская фауна. Джао Да резко обернулся на звук движения тяжелого тела через буйные кущи и предупреждающе щелкнул предохранителем АК-47. Сочные стебли раздвинулись, на летчика глянули немигающие желтые глаза с узкими, как пламя свечи, зрачками. Показалась широкая морда тигра, до Джао Да донеслось тяжелое зловоние, которое источала огромная кошка. Хозяин здешних лесов, привлеченный падением тяжелой птицы и запахом крови, пришел посмотреть, есть ли чем поживиться.
   - Брысь, полосатый! - прикрикнул на хищника Джао Да. Его скромных познаний в поведении животных хватало, чтобы понять: если тигр не бросился сразу, он не станет нападать. Летчику тоже не хотелось начинать знакомство с наземной природой Вьетнама убийством ее царя.
   - Иди, иди отсюда!
   Тигр не спеша повернулся и удалился, показав напоследок свой длинный полосатый хвост, толстенный, как рука сильного мужчины.
  Кстати, как только они отойдут на безопасное расстояние, надо будет осмотреть и перевязать простреленную руку Коли Лисицына; сгоряча тот еще не чувствует серьезности своей раны...
  Между тем отставной генерал советских ВВС, он же второй пилот северовьетнамского Ан-2, выбрался из дверного проема в разгромленном фюзеляже. Несмотря на трагизм момента, он подготовился к продолжению борьбы за жизнь на земле крайне основательно. На плече у русского лежал тщательно очищенный от крови РП-46 Маршана с заправленной новой лентой, коробку для нее Лисицын нес в руке. Под мышкой у него была запасная канистра с горючим, за спиной - ранец с парашютом, на другом плече - солдатский вещмешок с аварийным комплектом, на бедре - кобура с китайским ТТ, а за поясом - мачете и саперная лопатка. Грузный и широкий, навьюченный воинственным снаряжением с ног до головы, товарищ Ли Си Цин представлял собою воинственное до комизма зрелище. Джао Да было саркастически улыбнулся при виде парашюта, но спрятал улыбку, вспомнив, какая удобная палатка выходит из парашютного шелка. А когда Николай Лисицын поставил канистру и патронную коробку на землю, поджег какую-то промасленную тряпку и бросил ее в кабину "Аннушки", охота смеяться пропала совсем. Внутри сразу поднялись языки пламени - в самолете всегда есть чему гореть! Джао Да старался не думать, как они лижут тела Нгон и Маршана на их почетном смертном ложе...
  Встав возле пылающего самолета плечом к плечу, Джао Да и Николай Лисицын отдали честь погибшим товарищам.
  - В ДРВ их обязательно должны наградить, - сказал русский. - Самыми высокими орденами, посмертно.
  - Если бы ордена могли вернуть человека к жизни, - сказал китаец.
  Сбитые летчики быстро распределили между собой поклажу и двинулись в сторону густо зеленевших зарослей таким скорым шагом, на который только были способны после всего пережитого. Оружие держали наготове. То, что они никого не видят, не значило, что за ними не следят недобрые глаза здешних жителей - людей и зверей .
   ***
  - Больше не могу, я сдох! - задыхаясь, прохрипел товарищ Ли Си Цин, сбросил на землю пулемет, рюкзак с парашютом и повалился следом.
  - Ко-ля, когда ты был генералом, надо было меньше пить, есть, и больше заниматься физкультурой! - назидательно заметил Джао Да; он тоже чувствовал усталость, но скорее моральную, и был способен шагать еще несколько часов.
  - Пошел ты, Да-Нет, со своей физрой, - отмахнулся Лисицын. - Я и сейчас тебя одной левой подниму...
  - Кстати, дай осмотрю тебе раненую руку!
  - Оставь, ерунда...
  - Не возражай. Командир в нашем экипаже - я.
  Джао Да достал аптечку, складной нож, размотал на предплечье друга промокший в крови шарф и хотел разрезать рукав куртки. Товарищ Лисицын резко возразил и, постанывая от боли, скинул кожанку сам.
  Джао Да знал о ранениях и их лечении ровно столько, сколько любой человек (не медик), побывавший на войне. Американская пуля калибром 7,62 прошила руку насквозь, оставив два аккуратных отверстия, до сих пор сочившихся кровью. Пальцы у товарища Лисицына двигались свободно, а мышц на руке было предостаточно, так что, возможно, кость не пострадала. Джао Да тщательно промыл и почистил рану. Как умел, туго перебинтовал ее индивидуальным пакетом. Теперь воспаление не должно было начаться. Опять же - возможно. Николай Лисицын перенес операцию стоически, только яростно грыз фильтр сигареты и глубоко затягивался дымом.
  Сквозь переплетенные в плотный зеленый покров кроны лиственных деревьев и бамбуковых растений раздался нарастающий стрекот вертолетных лопастей. Летчики знали, что невидимы сверху, но все равно придвинули к себе оружие. Судя по звуку двигателей, над ними прошли две винтокрылые машины, направлявшиеся в ту сторону, где догорала превращенная в погребальный костер "Аннушка".
  - Янки, кому еще быть, - процедил Николай Лисицын.
  Северовьетнамцы никогда не посылали за сбитыми летчиками вертолеты. Свои немногочисленные Ми-4 и Ми-6 они берегли для транспортных операций. Да и откуда им было знать, где совершил вынужденную посадку "партизанский борт": рация на Ан-2 была разбита прежде, чем экипаж мог передать сигнал бедствия.
  - Янки найдут место крушения по дыму и поймут, что мы не погибли при посадке. Будут искать, - сказал Джао Да. - Нам надо идти, Ко-ля!
  - Куда? - товарищ Ли Си Цын с большей готовностью дал бы бой взводу американских морпехов, чем продолжил изматывающий марш.
  Джао Да расстелил на коленях карту, не совсем уверенно показал пальцем:
  - Согласно последним показаниям приборов и моим счислениям, мы находимся... где-то здесь!
  - А, по-моему, здесь! - товарищ Ли Си-Цин ткнул грязным пальцем в противоположный угол.
  - В любом случае, когда мы пытались уйти от вертолета, мы углубились на территорию Южного Вьетнама, не долетев даже до реки Куанг Три , - Джао Да огорченно покачал головой. - Спасать нас не будут, придется выбираться самим.
  Николай Лисицын молчал. Возразить ему было нечего.
  - Я полагаю, Ко-ля, идти на север нам бессмысленно, - продолжал Джао Да. - Прежде, чем мы доберемся до демилитаризованной зоны, если доберемся, нам надо будет перебраться через три водных преграды - ту самую Куанг Три, Куа Вьет и собственно пограничную Бен Хай. На всех трех шакалят патрульные бронекатера янки... На южновьетнамские джонки тоже попадать не хочется. Мало ли, что у южан на уме!
  - Согласен, - мрачно кивнул тяжелой лысеющей головой Николай Лисицын. - Что ты предлагаешь, Да-Нет?
  - Мы пойдем на запад, в направлении Лаоса, - Джао Да решительно прочертил на карте курс, который двум немолодым летчикам, один из которых был ранен, надлежало прошагать пешком. - Там мы обязательно наткнемся на одну из дорог Тропы Хо Ши Мина, и нам помогут вернуться в ДРВ. Если раньше нам не встретятся партизаны...
  - Или америкосы, или южновьетнамцы, - подхватил товарищ Ли Си Цин, которого от усталости и потери крови стало клонить в уныние.
  - Тогда примем бой, или сдадимся, по обстановке, - сказал Джао Да.
  - Нет уж, сдаваться - это дудки!! - встрепенулся русский пилот, от негодования набираясь сил. - Колька Лисицын немчуре в сорок первом не сдавался, не то что каким-то южновьетским мартышкам!
  Он рывком поднялся на ноги, пошатнулся, но устоял. Джао Да помог ему пристроить на плечо пулемет, а парашютный ранец повесил себе за спину вместе с вещмешком. При небольшом росте и не такой сильный физически, китайский летчик был крайне вынослив, и сохранил это ценное качество организма до нынешних пятидесяти трех лет. Николай Лисицын, который был старше лет на пять-шесть, до сих пор был крепок, как бык, но от долгой сытной и ленивой генеральской жизни сильно обрюзг, страдал избыточным весом и одышкой.
  - Пошли, что ли, Да-Нет, - бодрясь, воскликнул товарищ Ли Си Цин. - Нам еще до Лаоса топать... Эх, сбросить бы нам сейчас лет по двадцать!
  - По-моему, Ко-ля, сбросить двадцать надо только тебе, и не лет, а килограмм. Уж это я тебе обещаю!
   ***
  Прежде Джао Да приходилось читать о джунглях Вьетнама только в старом туристическом путеводителе на французском языке.
  "Вьетнамские джунгли считаются одной из основных достопримечательностей для тех, кто обожает активно отдыхать, - смаковал подробности неизвестный французский автор. - Кроме изучения больших неизвестных территорий, в процессе походов по таким лесам можно ознакомиться с местной флорой и фауной. Вполне понятно, почему джунгли считаются одним из наиболее популярных маршрутов для приключенческого времяпровождения во Вьетнаме. Как на счет пути через густые дождевые, сосновые либо бамбуковые рощи? Либо возможность прогуляться возле шумящих потоков кристально прозрачной воды и тихих поселков?"
  Но составитель этого панегирика дикой природе, даже имея очевидную задачу заманить в эти гиблые леса побольше лопоухих бездельников с толстыми кошельками, не смог удержаться от предупреждения: "Джунгли - это уникальная и не похожая ни на что иное естественная среда, проживающая по собственным, сложным законам. Да, посетить такие места очень интересно. Прогулка такого рода, обязательно, будет весьма интересной и не оставит равнодушным никого. Однако, как и все сложные ситуации, путешествие по джунглям вынуждает к серьезной подготовке и внимательному отношению к собственной безопасности. Теплый и влажный климат располагает к размножению возбудителей различных инфекционных заболеваний. Перед тем как отправиться в страну, которая как раз находится в подобных природных и климатических условиях, необходимо внимательно поинтересоваться тем, какие заболевания там можно встретить. И большое значение имеет то, каким способом можно произвести профилактические меры для того, чтобы уберечься от них. Следует выяснить, как максимально убрать вероятность инфицирования. Порою стоит пройти курс специальных прививок против них, чтобы активировать иммунитет, порою нужно соблюдать определенные правила поведения. Порою, уже во время самого туристического путешествия, необходимо принимать какие-то таблетки для устранения угрозы недуга".
  Джао Да и Николай Лисицын пробирались через джунгли двенадцать дней.
  Кое-где лес был вполне проходимым, и сбитые летчики шли между высокими стволами, тянувшимися в небо, с которого карма столь жестоко низвергла их на землю. В других местах густые дождевые заросли буквально стояли стеной. Тогда через сплетение ветвей и лиан приходилось прорубаться с помощью мачете. Сначала впереди становился Николай Лисицын, он был сильнее, и прокладывал дорогу. Джао Да шел замыкающим и тащил на себе пулемет и снаряжение (направляющий всегда был вооружен атоматом). Часа через полтора русский выдыхался, и они менялись местами. После этого движение замедлялось: крушить одревесневшие хитросплетения местной растительности у китайского летчика выходило хуже. В результате в день они делали от силы несколько километров и, совершенно выбившиеся из сил, останавливались на привал.
  Каждую ночь приходилось разжигать большой костер, набрав кучу сушняка и полив его бензином из канистры. Огонь могли заметить враги с воздуха или с земли, но это казалось меньшей опасностью по сравнению с обилием хищного зверья, ядовитых змей... И еще более опасных насекомых, своими укусами покрывавших лица и руки опухшими, болезненно зудящими расчесами. Пиявки проникали под одежду и присасывались в самых невообразимых местах; заставить их отстать было возможно только раскаленным на огне лезвием ножа.
  К счастью, не было проблем с водой. Никогда не просыхая после сезона дождей, вьетнамский девственный лес изобиловал маленькими водоемами, лужами в низинах или в дуплах деревьев, заболоченными участками, где можно было набрать во флаги буроватой нечистой влаги. В аварийный комплект летчиков входили трофейные американские таблетки, обеззараживающие воду, подаренные одним партизанским командиром, но Джао Да и Николай Лисицын больше доверяли долгому кипячению в котелке. Хуже, что в условиях постоянной влажности ботинки промокали так, что их было сложно высушить даже за ночь у костра. Ноги от влаги опухали, прели и покрывались водяными мозолями, вызывавшими мучительную боль. Плохо заживала и неопасная на первый взгляд рана на руке товарища Ли Си-Цина, хоть Джао Да каждый день менял повязки и недолго давал ране "подышать" на открытом воздухе.
  Продовольствие из аварийного запаса кончилось быстро. Первую бутылку вьетнамской водки летчики выпили в первый же вечер за своих погибших молодых товарищей. Вторую, как ни планировали растянуть надолго для внутренней дезинфекции организма, опорожнили во второй. Консервы кончились на четвертый день, рис - на шестой. Оставалось немного сахара и чая, но на этом было долго не продержаться. Знакомых кокосовых пальм или манговых деревьев не попадалось, а экспериментировать с поеданием иной местной растительности скитальцы не решились - они в точности не знали, какие растения съедобны, какие - ядовиты.
  На седьмой день Николай Лисицын лег и твердо заявил, что дальше Джао Да может идти один, а он не сделает больше ни шага. Пришлось объявить внеочередной привал. Летчики лежали на расстеленном парашюте и сквозь крошечные прогалины в кронах деревьев смотрели в небо. Несколько раз в вышине проносились реактивные самолеты, их было слышно, но не видно. Воздушная война во Вьетнаме шла без них своим чередом. "Мы, наверное, здесь умрем, - спокойно думал Джао Да. - И станем частью этих джунглей".
  Усилием воли он заставил себя прогнать наваждение, которое посылал - не иначе - старый враг, злобнейший из демонов Мара. Китайский летчик встал, повесил на шею автомат и отправился собирать топливо для костра. И тут на него вышел второй тигр. Дальний родственник разумного властелина долины, этот хищник успел привыкнуть питаться плотью двуногих, которые услужливо убивали друг друга в этих джунглях ему на пропитание. Изредка он добивал еще живых. Тигр знал, что когда от людей пахнет так: усталостью, кровью ран и преющей кожей, они представляют собой желанную и легкую добычу. Хищник собрал свое мускулистое полосатое тело в кулак, чтобы распрямиться в смертельном прыжке и сокрушить двуногого могучими лапами и мощными челюстями... Невысокий хромающий человек в летной куртке быстро обернулся и выпустил ему прямо в морду длинную серию 7,62-мм свинцовых пилюль из автомата Калашникова. Тигр умер в прыжке, даже не поняв, что убит.
  "Хорошо, что он пошел на меня, а не на Колю Лисицына, - подумал Джао Да, глядя, как трепыхается в агонии полосатый хвост поверженного монстра. - Этот друг всего живого, пожалуй, не стал бы стрелять в киску, а принялся бы отмахиваться прикладом пулемета... Что удивительно, скорее всего, отмахался бы".
  Николай Лисицын приковылял на очередь с пистолетом наизготовку.
  - Ко-ля, я не хотел стрелять зверя, он первый начал! - предупредил Джао Да, зная, как трепетно относится его советский друг к жизни животных.
  Но товарищ Ли Си Цин, к удивлению, мечтательно протянул:
  - Мя-яско! Свежее...
  Джао Да уставился на него ошарашенными глазами, которые, несмотря на свой азиатский разрез, стали почти круглыми.
  - Что вылупился, Да-Нет? - прикрикнул на него бывший генерал авиации, с которого слетела вся хандра. - Марш сушняк для костра собирать. Я говорил, я же деревенский пацан! Разделать тушу тигра ничуть не сложнее, чем свинью.
  - Как же ты тогда курицу резать жалеешь? - не удержался от всегдашнего желания подпустить шпильку Джао Да.
  - Так кура живая, а тигра уже дохлая, - нашелся Лисицын. - Эх, жаль, шкура пропадет, а то были бы мы с тобою, как у Шота Руставели, витязи в тигровой шкуре!
  - Шота Руста... это кто?
  - Ты костер готовь, Да-Нет, за ужином расскажу!
  Остатки седьмого дня и вся ночь ушли на разделку тигровой туши, жарку и варку в единственном котелке филейных частей - для еды и впрок. Джао Да и Николай Лисицын превратились из летчиков цивилизованного ХХ века в древних охотников, победно пировавших мясом поверженного царя зверей. Забыв обо всем, кроме оружия, они смеялись и шутили, орали дикие песни и даже плясали на своих истерзанных ногах возле костра. Мясо тигра было очень жирным, жестким и приторным на вкус, но казалось им изысканным кушаньем. К счастью, оба изголодались еще не настолько, чтобы обильная трапеза причинила им вред. Джао Да в очередной раз благословил свою полосатую карму, так быстро подогнавшую им полосатую тушу...
  Неподалеку так же пировали остатками тигра местные звери помельче, птицы, рептилии и насекомые. Своими криками, писками и свистами они благодарили смелых двуногих за угощение и за избавление от лесного тирана.
  Утомленные сытной едой и ночной оргией первобытной кулинарии, Джао Да и его советский друг уснули только под утро, и потому пропустили момент, когда на запах их костра из леса вышли двое заросших парней в форме ВВС США. Экипаж американского самолета-разведчика RF-4C "Фантом II" из 16-й тактической разведывательной эскадрильи пять дней назад потерпел катастрофу во время полета над Лаосом. Пилотам удалось катапультироваться, но связаться с базой они не смогли из-за поломки аварийной рации, и сейчас точно так же выбирались к своим пешком через джунгли - в обратном направлении. Американцы некоторое время наблюдали из зарослей за двумя немолодыми летчиками, европейцем и азиатом, задремавшими у костра среди воткнутых в землю прутьев с коптящимся мясом. Вооруженные безотказными полуавтоматическими "Кольтами" М1911, янки могли бы легко перестрелять их. Однако они прекрасно знали, что воздушная война во Вьетнаме, помимо регулярных ВВС США и Южного Вьетнама, обслуживается изрядным количеством частных, полу-частных и совсем не частных авиационных компаний, работающих на ЦРУ, правительство в Сайгоне или самого "дядю Сэма". И в этих авиапредприятиях летает огромное количество отставных военных пилотов примерно такого возраста и вида, как Николай Лисицын и Джао Да. Словом, откровенно европейская физиономия товарища Лисицина сделала свое дело, и американские летчики пошли на контакт. Когда они поняли, что перед ними действительно парочка воздушных ветеранов, но летающих за Северный Вьетнам, автомат Калашникова уже лежал на коленях у Джао Да, а Николай Лисицын угрожающе опустил руку на рукоятку ТТ. Четверым людям, к тому же четверым летчикам, затерянным среди океана джунглей, было глупо убивать друг друга. Возле затухавшего костра было заключено временное перемирие.
  Американцы были очень молоды, особенно по сравнению со своими пожилыми визави. Пилоту, капитану ВВС США, было от силы лет 27 или 28, штурман-оператор был и того моложе. Они были типичными офицерами-янки, хорошими смелыми парнями, немного нагловатыми, исполненными наивной веры в абсолютную правоту своей страны, очень неразвитыми и несведущими во всем, что не относилось к их воинской и летной профессии. Оба слегка говорили по-французски и знали несколько слов по-вьетнамски, и оба были уверены, что воюют за справедливое дело. К Джао Да они отнеслись с уважением, узнав, что он сражался в войну в "Летающих тиграх", летал на трансатлантических рейсах в американской авиакомпании и знавал самого Говарда Хьюза. К русскому асу Николаю Лисицыну парни из ВВС США отнеслись как к заслуженному врагу в высоких чинах - очень почтительно, но подчеркнуто холодно. Они называли его "сэр", что звучало забавно в сочетании с их школьным французским (товарищ Лисицын английского языка не знал).
  Джао Да и товарищ Ли Си Цин щедро поделились с американскими пилотами запасами приготовленного тигриного мяса; те уже подъели свои шоколадки и начали голодать. Затем все вместе долго и сосредоточенно изучали карту, пытаясь установить, где они находятся, и кому куда дальше идти.
  - Может быть, предложим старикам пойти с нами вместе и сдаться Армии США? - шепотом предложил американскому капитану штурман-оператор, но Джао Да все же услышал его.
  Капитан порывисто вскочил и жестоко отругал своего напарника, назвав его "ослом" и "идиотом", а под конец добавил:
  - Эти двое прошли через такие войны, что не сдадутся никому и никогда!
  Похоже, он был совсем не таким ограниченным, как казалось, этот молодой американец.
  Летчики двух враждующих сторон расстались посреди джунглей почти друзьями. На прощение все крепко пожали друг другу руки. Ни к чему не обязывающий жест вежливости в ту минуту приобрел особое значение: на войне важно оставаться человеком!
  Каждый из двух экипажей пошел дальше своею дорогой - в разные стороны.
   ***
  На тринадцатый день пути Джао Да заметил змеившуюся среди кустарника тропу. Она выглядела довольно заросшей, но все же выделялась, значит - здесь периодически кто-то ходил.
  - Пойдем по ней, - решил китайский летчик. - Тропа нас куда-нибудь выведет.
  Куда - было уже, по большому счету, все равно. Как ни вынослив был Джао Да, он чувствовал, что его силы на исходе. Николай Лисицын едва ковылял следом, опираясь на бамбуковую слегу. Он поминутно жаловался, что не может больше есть "гнилого тигриного мяса" (действительно, оно уже отдавало тухлятиной), что его собственные ноги кто-то ест изнутри, а рана на руке нарывает. Перевязочные пакеты кончились два дня назад, Джао Да начал бинтовать руку друга отрезанными от парашюта лентами. Шелк не пропускал воздух, и рана под ним воспалилась. Товарищ Ли Си Цин держался из последних возможностей своего могучего организма и поминал матерно Вьетнам, Америку и Кузькину мать, но пулемета не бросал. И безобидную на первый взгляд сухую лиану, лежавшую поперек тропы, заметил тоже русский.
  - Стой, Да-Нет! - вдруг прохрипел он. - Три шага назад - марш!
  Затем вытянул вперед свой бамбуковый посох и осторожно поддел лиану. Где-то сбоку, в зарослях, раздался громкий щелчок. Там, где только что был Джао Да, в ствол дерева впилась короткая кованая стрела.
  - Самострел наладили, мать их вьетскую за ногу! - выругался Лисицын.
  Джао Да огляделся по сторонам и, еще отступив назад, стволом автомата осторожно шевельнул свисавшую на уровне лица ветку. На дорогу с глухим стуком упало спрятанное где-то в ветвях увесистое бревно. Летчики переглянулись. Они много раз слышали, какие мастера на подобные смертоносные ловушки вьетнамцы, но видели их в действии впервые.
  - Знаешь, Ко-ля, пойдем-ка мы лучше в обход тропы, - сказал Джао Да.
  Николай Лисицын, как ни был измучен, возражать не стал.
  Несколько часов сбитые летчики продирались сквозь чащу джунглей, стараясь держаться направления, в котором вела трапа. За это время они обнаружили и сняли еще два самострела, наиболее неумело поставленных. Очевидно, "обманок" было гораздо больше.
  - Вот ведь подлый народ! - ругался Лисицын. - Нет, чтобы воевать по правилам!
  - Как им воевать по правилам? - резонно заметил Джао Да. - У американцев реактивная авиация, вертолеты, химическое оружие...
  - Так ведь не на американцев-то эти самострелы ставлены, а просто на того, кто по тропинке пойдет!!!
  К вечеру, совершенно измученные, Джао Да и Николай Лисицын неожиданно для себя вышли из джунглей на окраину небольшой вьетнамской деревни в три или четыре десятка хижин, за которой просматривалась долина, занятая рисовыми полями.
  Николай Лисицын вдруг откуда-то обрел силы и ярость. Не спрашивая Джао Да, он отшвырнул палку, спустил на землю коробку с пулеметной лентой, и, взяв свой РП-46 в картинное положение "от бедра", выпустил над соломенными куполами крыш и соломенными шляпами их обитателей длинную яростную очередь.
  - Вот вам, Самоделкины хреновы, "мирные пейзане" со стрелами, мать-перемать!!! - взревел он. - Благодарите вашу Сайгонскую Богоматерь , что я не америкос, а то устроил бы вам второе Сонгми!!
  Ужасно хромая и еще ужаснее ругаясь, русский летчик зашагал мимо жалких хижин, периодически выпуская в небо короткие серии.
  - Все вон, пошли все вон! - кричал он на ломаном французском. - Убирайтесь отсюда, обезьяны! Аllez, allez!
  Язык бывших колонизаторов понимали даже в этой забытой упомянутой Божьей Матерью из Сайгона и вьетской богиней-матерью деревне. А если б не понимали, то вид грозного, вооруженного до зубов и заросшего бородой европейца в оборванной одежде был так страшен, что слов было не надо. Бедные селяне опрометью разбегались; с громкими криками мчались чумазые, почти голые детишки; жалобно причитая, ковыляли старики...
  - Шевелись, шаромыжники! - Николай Лисицын увлекся и перешел на русский. - По щелям, тараканы!
  Сунулся было какой-то тощий малый с самым настоящим арбалетом, но товарищ Ли Си-Цин вмиг отобрал у него средневековое оружие и со злобой разбил в куски о бамбуковый столб ближайшего навеса. Навес рухнул.
  Джао Да был настолько ошарашен внезапной выходкой русского друга, что не сразу сообразил догнать его и, с Калашниковым наперевес, начать прикрывать со спины. Впрочем, эта тактическая предосторожность была уже напрасной. Деревня опустела меньше, чем за минуту.
  - Ко-ля, ты что устроил? - несколько изумленно спросил Джао Да.
  - Ноги мои, ноги!! - вместо ответа застонал товарищ Лисицын и опустился на жалкую платформу из ветхого бамбука, заменявшую ближайшей хижине крыльцо.
  Он вытащил нож, разрезал шнурки ботинок, с усилием снял их и вышвырнул прочь, затем стащил превратившиеся в тряпье носки. Ноги у него были распухшие, покрытые кровавыми язвами, с нехорошо посиневшими пальцами. От них распространялся трупный запах.
  - Видишь? - Лисицын показал Джао Да на свои несчастные конечности. - Хватит, дотопались. Остаемся здесь, ждем спасения или последнего боя... Как выйдет. Теперь уже быстро, видал, как я местных распугал?
  - Но стрелять было зачем? - воскликнул Джао Да. - А если они теперь американцев или южан приведут? Можно было просто попросить помощи, выяснить, за кого эта деревня...
  - Да-Нет, ты ж вроде сам деревенский, - Лисицын посмотрел на китайского друга снисходительно. - Деревня ни за кого, она всегда за себя саму. Нас бы они по-тихому выпроводили, или, хуже того, зарезали бы во сне, и никого звать не стали. Теперь, как я их пугнул, точно серьезных парней приведут. Вот и узнаем - наших ли, ихних ли.
  Из хижины вдруг раздался истошный плач младенца. Николай Лисицын изменился в лице.
  - Ребеночка бросили, вот аспиды! - возмутился он.
  Едва не обвалив крышу, бывший генерал советских ВВС выжал себя вверх по стене и заковылял в дверной проем - дверей в общемировом понимании во вьетнамской деревне не водилось. Джао Да последовал за ним.
  В тряпичной люльке, подвешенной к потолку, исходил плачем новорожденный малыш, суча крошечными ножками и ручками.
  - Ух ты, маленький, желтенький, - умилился Николай Лисицын, осторожно беря в свои большие ладони крохотное тельце. - Девчушка. Обхезалась, бедная! Во что бы ее перепеленать, а, Да-Нет?
  - Вот, держи мой шарф, Ко-Ля, - Джао Да потянул с шеи пилотский шарф, но, не закончив движения, резко обернулся ко входу и вскинул автомат: снаружи раздались легкие шаги.
  Топоча узкими ступнями босых ног, в хижину вбежала юная худенькая крестьянка, почти девочка. Не обращая внимания на направленное на нее оружие, она бесстрашно забрала у огромного советского пилота своего ребенка, пролепетала по-французски: "Пардон, месье!", прижала дитя к себе и так же стремительно выбежала вон.
  - О-па, язык знает! - усмехнулся товарищ Лисицын, не скрывая восхищения отважной в своей материнской любви туземкой. - Вот так барышня-крестьянка.
  Он отыскал на сложенном из камней очаге закопченную кастрюлю с остывшим рисом и начал жадно жрать прямо из горсти.
  - Надоела кошатина, - промямлил русский друг с набитым ртом. - Давай и ты, Да-Нет, угощайся.
  - Что-то не хочется, - отказался от примитивного яства Джао Да. - Пойду-ка я подниму флаг ДРВ. По нему нас опознают и свои, и чужие.
  - Мы их сами опознаем.
  - Регуляров - да. А всяких партизан... Они здесь все одинаковые: в черном, в панамках и с Калашниковыми.
  Джао Да достал из брезентового солдатского ранца, еще хранившего остатки опостылевшей тигрятины, засаленный северовьетнамский флаг, включенный в аварийный запас именно для таких случаев. Затем прихватил свой АК-47 и вышел из хижины.
  Деревенские жители драпали в полной панике, захватив только то, что было надето на их тщедушных телах. Где-то в хижинах курились догоравшие очаги (только пожара не хватало, подумал Джао Да), всюду бродили грязные куры, в загородке хрюкали тощие черные свиньи, у рисового поля меланхолично жевал свою жвачку буйвол. Жуткий опыт несчастной Сонгми научил вьетнамских селян: хочешь спасти жизнь, бросай все и беги сразу! Только собаки, преданные без лицемерия, убежали с людьми.
  Китайский летчик напился воды из бочки, нашел подходящую жердь, укрепил на ней небольшое красное полотнище с желтой пятиконечной звездой и воткнул в землю перед хижиной. Теперь их бамбуковая крепость несла на себе государственный флаг Северного Вьетнама. Маятник кармы снова качнулся до предела в одну сторону и замер, раздумывая, продолжить ли свое поступательное движение, или оборваться вниз. Сколько раз уже так бывало.... Джао Да давно разучился мучиться сомнениями перед выбором: жить или не жить. Будет так, как угодно карме. Не самая плохая была жизнь. Если она сегодня закончится - что ж, спасибо ей за все. Если продолжится - тем более спасибо!
  - Я тут за очагом с пулеметом залягу, - обозначился из хижины товарищ Ли Си Цин. - Камни все-таки, прикрытие. И кастрюля с рисом рядом.
  - Я снаружи, Ко-ля, здесь сектор обстрела лучше, - отозвался Джао Да.
  - Будем ждать...
   ***
  "Гости" появились прежде, чем закат успел смениться ранними сумерками. Джао Да, не утративший с возрастом остроту зрения, заметил на краю джунглей осторожное и быстрое движение. Промелькнули несколько согнутых фигур, луч заходящего солнца предательски блеснул на оружии.
  - Ко-ля, приготовиться, к нам тут с визитом, - сказал китайский летчик русскому другу и выпустил по деревьям короткую очередь из АК-47. Он специально брал выше, чтобы ни в кого не попасть, но предупредить: мы здесь, мы видим, мы готовы драться.
  - Стой! Вы кто такие? - выкрикнул Джао Да заученные на это случай фразы на вьетнамском языке. Сложного ответа он все равно не поймет, но это, по крайней мере, вызов на переговоры.
  - Вьет Нам Конг сан ! - прокричал в ответ молодой голос. От сердца немного отлегло.
  Однако назваться "вьетконговцем", тем более заметив у хижины северовьетнамский флаг, мог кто угодно, тот же американский солдат, знающий несколько вьетнамских слов.
   Противоположная сторона, между тем, разразилась короткой фразой с вопросительной интонацией. Смысла Джао Да совершенно не разобрал, но прокричал в ответ то немногое, что знал на языке этой страны:
   - Демократическая республика Вьетнам! Да здравствует Хо Ши Мин! Я - летчик, китайский доброволец.
   Не теряя бдительности, Джао Да "сканировал" взглядом подступы к хижине. Не попытаются ли неопознанные пока визитеры под прикрытием переговоров скрытно подобраться поближе? Китайский летчик был не настолько опытен в наземной войне, в которой случайно участвовал несколько раз в жизни, но такие простейшие тактические ходы были для него очевидны. Как и для Николая Лисицына, который спокойно предупредил из глубины своей бамбуковой позиции:
   - Тыл я пасу. Там пока спокойно.
   Противоположная сторона, между тем, скорее всего, решала для себя проблему языкового барьера. Наконец на помощь, как всегда во Вьетнаме, пришел язык бывших колонизаторов. К счастью, его здесь еще не успели забыть.
   - Кто второй товарищ? - прокричали из зарослей на типичном "вьетнамском французском", упрошенном за счет полного отсутствия падежей и временных форм. - Он француз?
   - Нет, русский!!! - сам рявкнул из хижины вместо Джао Да "второй товарищ". - Советский!!!
   - Тогда скажи, как по-настоящему зовут товарища Ленина! - требовательно спросили заросли. Теперь Джао Да почти наверняка знал: там действительно вьетнамские коммунисты, кому бы еще пришло в голову проверять их таким методом "свой-чужой".
   - Ульянов, Владимир Ильич, - ответил Николай Лисицын и сразу взял инициативу в свои руки: - Эй, а ты скажи, как полное имя "дядюшки Хо", чтоб я знал, какой ты Вьетконг!
   Несмотря на беспримерное напряжение момента, Джао Да не смог сдержать иронической улыбки. Он представил, какая паника началась сейчас в невидимых рядах партизан. Не помнить полное "величание" лидера вьетнамских коммунистов было типичным проступком почти любого молодого партийца.
   - Хо Ти Минь Нгуен Шинь Кунг Нгуен Тат Тхань Нгуен Ай Куок, - сбивчиво забубнил голос из чащи и, наконец, честно признался: - Я дальше не помню!
   - Хорошо, подходи для опознания! - прокричал Джао Да. - Один. Стрелять не буду.
   - Иду, - смело согласилась противоположная сторона, и предупредила. - Мои люди наготове.
   Визуальный контакт разрешил все сомнения окончательно. Партизанами командовал невысокий молодой парень в очках, который был одет в полную форму Вьетнамкой народной армии, даже с новеньким пробковым шлемом на голове, и вооружен незаменимым АК-47. Его люди, которые, не дождавшись приглашения, высыпали прикрывать командира, были типичные партизаны-вьетконговцы: в просторных крестьянских робах, напоминавших пижамы, в сандалиях, в панамах или плетеных шляпах "нон ла", с брезентовыми "чикомами" на груди, с самым разнообразным стрелковым вооружением. Джао Да мало видел южновьетнамских вояк, и тех только пленными, но достаточно навидался партизан НФОЮВ, чтобы сразу опознать их.
   Первоначальная настороженность сменилась сердечной встречей союзников. Большинство партизан впервые видели и своих летчиков, и иностранных добровольцев на стороне Северного Вьетнама. О советских товарищах они только слышали, так что Николай Лисицын был моментально окружен бурным вьетнамским восхищением, которое очкастый командир едва успевал переводить. Товарищ Ли Си Цин принимал похвалы с грубоватым великодушием, как человек, уверенный, что заслужил свою славу.
   Однако партизаны были опытными бойцами. Восторги прекратились, и через несколько минут ситуация приняла чисто практический оборот. Командир партизан быстро сориентировал Джао Да по старой французской карте из своего планшета.
   - Вы шли правильно, направление правильное, - сказал он. - Но до Лаоса, до Тропы Чыонгшон , вы не дошли. Очень далеко. Хорошо, что встретили деревню. Хорошо, что встретили нас.
   Конечно, командир и его люди доставят "доблестных товарищей летчиков" на базу партизанского батальона (трехзначный номер которого для Джао Да ничего не сказал). Там есть настоящий доктор, он поможет "советскому товарищу". Командир батальона свяжется со штабом в Ханое, там решат, как лучше обеспечить сбитым летчикам возвращение на территорию ДРВ.
   Выступили немедленно. Полное господство противника в воздухе научило вьетнамских партизан мобильности. Для Николая Лисицына из нескольких бамбуковых жердей и одеял смастерили носилки. Четверо коренастых партизан напряглись, выдохнули - и бодро вскинули походное ложе грузного и тяжеловесного советского генерала в отставке на плечи.
   - Ничего, они парни жилистые! - Николай Лисицын приподнялся и поощрительно похлопал одного из вьетнамцев по обвязанному клетчатым платком загривку.
   Джао Да пошел в колонне партизан без посторонней помощи, с автоматом за спиной. Если бы не одежда летчика и не отличные от вьетов черты лица, мог бы сойти за одного из бойцов.
   На выходе из деревни отряд разошелся с толпой жителей, возвращавшихся к своим растревоженным очагам. Один сухой старик с такими размашистыми движениями, словно его длинные руки держались на шарнирах, одетый почище остальных, ухватился за командира партизан и разразился длинными гнусавыми фонемами, показывая на носилки с товарищем Лисицыным. Видимо, здешний староста жалуется на поведение иностранца, догадался Джао Да. Партизан отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Но Николай Лисицын щедрым жестом снял с запястья наручный компас и бросил его старику:
   - Держи, старина! За обиду.
   Упреки тотчас сменились такими же длинными гнусавыми изъявлениями благодарности: что такое компас, предводитель затерянной в джунглях деревушки, похоже, отлично знал.
   Однако по-настоящему растрогала летчиков знакомая молоденькая селянка с новорожденной девочкой на руках. Она с природной грацией легко подбежала к обоим и вручила им по огромному желтому цветку, похожему на лилии.
   - Мерси, камарад! Мерси, камарад! - повторила она, называя их уже "товарищами".
   А потом коротко приникла к плечу молодого крепкого бойца, несшего на плече старый немецкий пулемет MG34, и с гордостью сказала, подбирая немногие знакомые ей французские слова:
   - Мой муж! Партизан! Очень храбрый!
   Пока колонна не скрылась в густых зарослях и спускавшихся сумерках, Джао Да видел, как тоненькая вьетнамская девочка, уже жена и мать, смотрела вслед партизанам и поднимала над головой свою малютку. Парень с пулеметом, сколько мог, оборачивался и махал им рукой. Несколько шагов, прежде чем скрыться в чаще, он сделал, пятясь спиной, чтобы подольше видеть жену и дочь.
   - Не удивлюсь, если это она привела к нам партизан, - сказал с высоты носилок товарищ Лисицын. - Удивительная девчонка... Удивительная страна!
   В эту минуту Джао Да понял и полюбил Вьетнам.
   ***
   Путешествие с колонной партизан по джунглям затянулось до глубокой ночи. Бойцы легко двигались в темноте - то ли отлично знали дорогу, то ли умели видеть, как кошки. Джао Да бессчетно раз спотыкался о переплетения корней, оступался и падал, а вьетнамцы шли все тем же неутомимым пружинистым шагом. Изредка они оборачивались и знаками объясняли летчику, что надо пригнуться, либо принять в сторону - самострелы и прочие опасные сюрпризы стояли в этой части джунглей очень густо. Как Джао Да завидовал сейчас Николаю Лисицины - тот с комфортом путешествовал на плечах носильщиков и всю дорогу спал мертвым сном, выводя носоглоткой замысловатые рулады храпа...
   Когда молодой командир в очках сообщил: "Вот наше расположение батальона, товарищ", Джао Да от усталости и темноты решительно не замечал ничего вокруг. Он только потребовал, чтобы ему указали место для сна и, не снимая куртки и ботинок, завалился на предложенную циновку. Мимолетом поблагодарив карму, что не пришлось лезть в подземный ход, которые так любили рыть партизаны Вьетконга, летчик забылся глубоким сном смертельно уставшего человека - без эмоций и сновидений.
   Джао Да не знал, сколько он проспал - два часа, четыре, или десять. Разбуженный тонким и носовым женским голосом, монотонно повторявшим один и тот же набор слов (радиопозывные, догадался Джао Да), он машинально взглянул на запястье и пошевелил ногами. Тот, кто ночью заботливо снял с него промокшие ботинки и засыпал израненные ноги каким-то дезинфицирующим порошком, "премировал" себя за услуги, стащив часы. Над головой был низкий полог армейской брезентовой палатки. Как видно, здешние партизаны чувствовали себя довольно уверенно, чтобы не забираться под землю. Рядом девушка-радиооператор, сидя на корточках возле громоздкой советской радиостанции, знакомой еще по Корейской войне (кажется, А-7-Д), спокойно вызывала кого-то в эфире. Это тоже свидетельствовало, что партизаны чувствуют себя в относительной безопасности, не боятся быть запеленгованными. Увидев, что Джао Да проснулся, она приветливо улыбнулась ему - у нее было типичное лицо простонародной вьетнамки, скуластое, с широким носиком, несколько выдающимися губами и кожей оливкового оттенка, милое и страшненькое одновременно. Поверх радиостанции девушка сделала кому-то приглашающий жест рукой. К Джао Да тотчас подошел приземистый человек; он не мог быть никем, кроме командира партизанского батальона. Еще молодой, немногим за 30, коротко стриженный, он обладал сосредоточенным и твердым выражением лица, выдававшим привычку командовать и брать ответственность на себя. Командир был одет в защитную блузу с карманами на груди, такую носили старшие офицеры ВНА, но без знаков различия. Из-под полы виднелась кобура с пистолетом.
   Упредив все вопросы, Джао Да попросил закурить и получил половинку разломанной сигареты, вторую половину командир протянул радиотелефонисте. Вьетконговцы, как партизаны всех времен, привыкли экономить курево. Вьетнамец первым делом принялся расспрашивать Джао Да о коммуникациях противника, обнаружил ли он их во время перехода по джунглям. Здесь летчик мало чем мог помочь. Продираясь через чащу, он не видел ровным счетом ничего. По-французски вьетнамский комбат понимал плохо, говорить по-английски было неуместно, однако, к радости Джао Да, он прекрасно владел путунхуа.
   - Я учился в вашей стране, - похвалился вьетнамец.
   - В военном училище? - поинтересовался Джао Да.
   - Нет, на инженера-дорожника, - вздохнул вьетнамец. - Хотел строить дороги, у нас их всегда не хватает. Пока что больше минирую их ...
   Он очень удивился, узнав, что Джао Да не "красный", а "белый" китаец; таких среди многочисленных китайских добровольцев в его стране ему встречать еще не приходилось. Однако это не вызвало ни настороженности, ни враждебности у вчерашнего инженера и нынешнего офицера.
   - Мы сообщили в штаб о вашем спасении, - сказал он. - Там вас считали погибшими, и очень обрадовались. Поступило распоряжение доставить вас домой. Вы отправитесь на север по Тропе Чыонгшон, как только советский товарищ оправится после ампутации....
   - Неужели ваш коновал отпилил ему руку?! - с ужасом выдохнул Джао Да; он был уверен, что рана русского друга не требует такого радикального вмешательства.
   - Успокойтесь, товарищ, рука у него хорошо заживает, вы успешно лечили ее в джунглях, - спокойно ответил вьетнамец. - Но пальцы ног он потерял: личинки насекомых проникли в плоть, и доктору Хюиню пришлось резать, чтобы спасти стопы. Пойдемте, товарищ, навестим его.
   Партизанский батальон НФОЮВ, насчитывавший менее роты после затянувшегося и неудачного наступления Тет , бивуакировал в густом хвойно-бамбуковом лесу. Бойцы расположились в примитивных шалашах из веток, им хватало и такого удобства. Палаток, густо замаскированных свежесрезанной зеленью, было только две - штабная, из которой вышли Джао Да и командир, и госпитальная, в которую они направлялись. Возле последней расположились прямо на земле человек десять-пятнадцать ходячих раненых. Они негромко переговаривались между собой, курили одну сигарету на круг или дремали на воздухе. Джао Да заметил одного молодого бойца, у которого обе руки были ампутированы по локоть, и товарищ с перевязанной головой бережно подносил ему сигарету ко рту.
   В госпитальной палатке пахло страданием тела и стрекотали велосипедные педали. Прямо посредине был установлен велосипед со снятыми колесами, на котором изо всех сил накручивал жилистый санитар. Велосипедная электрическая фара, приводимая в действие примитивным генератором, подсвечивала операционный стол, где врач в несвежем белом халате менял перевязку тяжелораненому. Еще несколько бойцов, все замотанные бинтами в пятнах крови и гноя, лежали на полу на циновках, неподвижно или слабо шевелясь - эти были слишком плохи, чтобы выбраться наружу. Самым живым в этом мрачном месте казался Николай Лисицын; Джао Да увидел и услышал его, как только откинул брезентовый полог. Русский друг лежал на почетном месте, задрав на табурет перевязанные стопы ног, которые стали необычно короткими и тупоносыми. Миниатюрная санитарка поправляла ему повязки, а он здоровой рукой гладил ее пониже талии и отпускал бульварные французские комплименты. Девушка игриво хихикала и лопотала в ответ что-то по-вьетнамски; огромный импозантный европеец нравился ей, несмотря на свои почти шестьдесят лет.
   - Здравствуй, старый повеса! - радостно приветствовал его Джао Да. - Я счастлив, что ты бодр, несмотря на тяжкие раны.
   - Здорово, Да-Нет, - товарищ Ли Си Цин только сейчас заметил китайского летчика. - Теперь придется всю обувь газетами набивать! Не покупать же новую, на три размера меньше... Док говорил, два пальца еще можно спасти. А я ему говорю: режь все, только мешаться будут!
   Джао Да посмотрел на Николая Лисицына с уважением. Если таковы хотя бы половина, хотя бы треть русских, то понятно, почему они победили Наполеона и Гитлера, могут купаться в проруби, а умываться снегом.
   - Мы с тобой знаем друг друга вот уже 35 лет, а ты не перестаешь восхищать меня, Ко-ля, - сказал он.
   - Брось, Да-Нет, ерунда, ничего особенного, - смутился отставной генерал советской авиации; временами он бывал скромен.
   Партизанский командир, тем временем, проведал лежачих раненых, сказал каждому пару утешительных фраз (Джао Да сомневался, что умирающие услышали), коротко поговорил с врачом.
   - Ваш советский друг хорошо держится, - сказал он, вернувшись к Джао Да. - До ночи я дам вам отдых. С наступлением темноты отправлю вас с транспортом раненых в сторону тропы Чыонгшон. Нам давно пора менять дислокацию, только раненые держат. Здесь относительно спокойный уголок нашей войны, но партизаны, привязанные к одному месту, становятся уязвимы.
   Из его слов Джао Да мог заключить, что благодаря ему и товарищу Лисицыну партизанский батальон смог оперативно получить от штаба какую-то помощь в эвакуации раненых. Было неловко сознавать, что ради них спланирована целая операция боевого обеспечения. И в то же время приятно, что сражающаяся против мировой сверхдержавы и "забамбливаемая в каменный век" маленькая страна все-таки ценит вклад двух старых пилотов в ее борьбу.
   ***
  Поздним мартовским вечером 1968 года, где-то восточнее вьетнамо-лаосской границы и южнее 17-й параллели, из лагеря партизанского батальона НФОЮВ, номера которого история не сохранила, разошлись две колонны.
  Партизаны, навьюченные оружием и снаряжением, после короткого отдыха возвращались к границам "демилитаризованной зоны" - атаковать американские огневые базы и опорные пункты. Наступление Тет продолжалась, по инерции, без надежды на успех...
  Колонне раненых, ходячих и лежащих на бамбуковых носилках, предстояло проделать путь в обратную сторону - через границу, до системы сообщений Тропы Хо Ши Мина и далее на территорию Северного Вьетнама. К закату в лагере появилось человек тридцать местных жителей - типичных южновьетнамских крестьян, низкорослых, тщедушных на вид, с покорным взглядом, в несменяемых панамах, сандалиях и плетеных шляпах "нон ла". Это обличье делало женщин и мужчин издалека неотличимыми на взгляд. Мужчинам предстояло нести на плечах раненых партизан, женщинам - тащить мешки с припасами в дорогу.
  Джао Да сомневался, что тяжелораненые, которых он видел в госпитальной палатке, перенесут транспортировку; дорога только увеличит их мучения перед смертью. Партизанское командование, как убедился летчик, было того же мнения, и нашло свое страшное решение. Когда в лагере с неизбежной суетой и беготней готовились к выходу колонн, Джао Да заметил, что на месте свернутого медицинского шатра несколько бойцов угрюмо копают яму. У ее края лежали несколько тел, завернутых в циновки. Над ними со скорбными лицами стояли командир батальона и врач. Смертельной ли инъекцией или дозой яда прервали их страдания партизаны, но нести их в дорогу они не стали .
   - Война у них без пощады, Да-Нет, ни врагов, ни своих не щадят, - мрачно произнес Николай Лисицын, который ждал выхода колонны, лежа на единственных "цивилизованных" американских носилках (летчикам вообще было предоставлено все самое лучшее).
   Прощание было коротким. Комбат дал последние инструкции младшему командиру с рукой в лубках, которому предстояло вести раненых, кое-кто успел подбежать и пожать руку товарищу или обняться на прощание. Джао Да и Николаю Лисицыну пожимали руки знакомые и незнакомые бойцы, и в произнесенных по-вьетнамски словах искренней благодарности иностранным летчикам-добровольцам, им впервые не слышался "квакающий" акцент.
   Колонна раненых состояла из ходячих бойцов, которые шагали или ковыляли сами, часто поддерживая один-другого или опираясь на костыли, и нескольких лежачих, которых еще можно было спасти - их несли на носилках крестьяне. На каждые носилки полагалось по двое носильщиков, только большого и грузного товарища Ли Си Цина тащили четверо селян, а часто подставляли плечи еще двое шагавших рядом легкораненых. Единственным не раненым среди всех, кроме крестьян, был сам Джао Да. Поэтому он добровольно сменял то одного, то другого выбившегося из сил "грузоноса". Обеспечивать безопасность каравана надлежало маскировкой и скрытностью. На крайний случай у каждого раненого, кроме безрукого бойца и другого, которому напалмом выжгло глаза, имелось личное оружие. Вся медицинская службы была представлена единственным санитаром, тем самым, кто крутил велосипед-генератор в госпитальной палатке. Он не имел никакого образования, но, в силу богатой практики, мог худо-бедно сменить перевязку и поставить инъекцию обезболивающего или антибиотика.
   Вожатый колонны и многие бойцы прекрасно знали местность. Большую часть пути они проделали по ориентирам, лишь изредка сверяясь с картой. Шли ночами, а с наступлением светлого времени суток забирались в заросли. Чтобы укрыться от американских вертолетов, оснащенных новейшими газоанализаторами, способными определять скопления людей по запаху экскрементов, на марше все справляли нужду в герметические емкости, а перед дневкой создавали в стороне "ложную дислокацию", выплескивая их. Один раз там действительно подозрительно долго стрекотал вертолет-разведчик, а потом стремительно пронесся ревущий F-100 "Супер Сейбр", и над кронами джунглей поднялся крученый, плотный клубок напалмового пламени.
   - Американ боку-боку идиот, бомб мерд ! - хитро усмехнулся младший командир с рукой в лубке, общавшийся с Джао Да и Лисицыным при помощи пары десятков расхожих слов на французском и английском языках.
   Поход продолжался. Джао Да то шагал среди первых с автоматом в руках, то впрягался в носилки или поддерживал совсем обессилевшего раненого. Николай Лисицын с удобством возлежал на плечах носильщиков, ожидая, когда зарастут раны на его беспалых ногах. Впереди следовал авангард из легкораненых, дальше - носилки и ковыляющие калеки, завершали печальную кавалькаду женщины с тюками на плечах. Эти невзрачные, похожие одна на другую крестьянки, огрубевшие и согнутые от повседневных трудов, выполняли, тем не менее, и иную функцию, кроме переноски грузов. Нередко, просыпаясь во время полдневного сна, Джао Да слышал доносившиеся из кущей недвусмысленные женские вскрики, смешки и возбужденное мужское сопение. Партизаны, пользуясь случаем, наслаждались женским обществом.
   Огонь на привалах разводили не каждый раз, опять же опасаясь американской авиации. Партизаны и крестьяне жевали холодный или сухой рис, при этом выглядели вполне довольными. Для летчиков всегда были американские консервы. Попытки поделиться едой почтительно, но непоколебимо пресекал вожатый колонны, объясняя на своей забавной смеси языков:
   - Камарад пилот - гран ом. Ми, партизан, пти ом. Камарад манже боку-боку, ми манже литл .
   Джао Да оставалось только удивляться, насколько разным выглядел схожий путь по джунглям Южного Вьетнама в исполнении неприспособленных к местной флоре и фауне летчиков-иностранцев, и в исполнении людей, вышедших из глубин этого народа. Китайского и русского пилотов джунгли чуть не убили. Вьетнамские партизаны сделали переход безопасным, не особенно утомительным и даже не лишенным некоторого удовольствия. За все время караван не потерял ни одного человека, если не считать пары сбежавших носильщиков. Наконец, совершив многокилометровый марш по джунглям, колонна раненых перешла границу Лаоса и достигла первого северовьетнамского радиопоста вблизи Тропы Хо Ши Мина. Колонновожатый сразу же отправился посылать радиограмму, что "товарищи сбитые летчики прибыли на исходный пункт".
   Тропу Хо Ши Мина, или Тропу Чыонгшон только называли "тропой". Протянувшиеся от границ Северного Вьетнама по территории Лаоса и Камбоджи на более чем 20 тысяч километров в совокупности, сухопутные и водные пути непрестанно питали жадную гидру партизанской войны в Южном Вьетнаме людьми, вооружением, боевыми материалами, провиантом и медикаментами, а обратно забирали раненых и беженцев. По построенным северовьетнамскими и китайскими саперами дорогам, укрепленным гравием и камнями, через джунгли и горы катились колонны тяжело нагруженных автомобилей. По контрабандистским и крестьянским тропам сквозь чащу шагали бойцы и вели нагруженные велосипеды, тянулись караваны носильщиков и вьючных животных. Плыли по рекам джонки и моторные лодки, а некоторые плавучие грузы просто пускали по течению и в пункте назначения вылавливали сетями. В генеральном штабе в Ханое готовили амбициозный проект дальнего трубопровода через территорию Лаоса, чтобы перекачивать бензин и солярку прямо в канистры вьетконговским партизанам .
   Американское командование делало все, чтобы намертво пережать эту артерию, благодаря которой билось сердце партизанской борьбы на Юге Вьетнама. В зарослях караваны поджидали диверсионные группы сил специального назначения США, их местных союзников и наемников. Реактивная авиация массированно бомбила коммуникации и ключевые узлы Тропы. Поршневые штурмовики и разведчики гонялись на дорогах даже за отдельными автомобилями. Хитроумный гений американской стратегии разрабатывал новые виды химического оружия - чтобы превратить укрывавшие вьетнамцев джунгли в голый мертвый лес, чтобы стимулировать формирование дождевых облаков и смыть дороги внесезонными ливнями... Над Тропой разбрасывалось множество замаскированных мин и радиомаяков для наведения авиации. ВВС США применяли даже забытые с Первой мировой войны металлические стрелы со стабилизаторами, прошивавшие плоть насквозь. Однако из-за того, что большая часть путей проходила по территории формально нейтральных стран, решиться на крупную сухопутную операцию против Тропы Хо Ши Мина янки так и не смогли.
  "Если бы президент Джонсон утвердил запрос на вхождение американских войск в Лаос и блокирование Тропы Хо Ши Мина, Ханой не смог бы выиграть войну", - признал много лет спустя один высокопоставленный северовьетнамский офицер.
   Джао Да и Николай Лисицын проделали обратный путь в ДРВ по дорогам Тропы Хо Ши Мина. Они могли своими глазами видеть гигантские масштабы движения. Навстречу попадались колонны автомобилей советского, китайского, еще французского производства. Шагали маршевые роты - некоторые в форме Вьетнамской народной армии, другие в черной одежде Вьетконга. Бойцы и командиры прекрасно знали о колоссальных потерях, которые несут в Тетском наступлении их товарищи. Но они с решимостью борцов за родину и фатализмом обреченных на смерть упрямо шли затыкать бреши в боевых порядках и заполнять братские могилы.
  Повсюду виднелись следы американских бомбардировок: выжженные участки реликтового леса, обломки и остовы автомашин, гигантские кратеры воронок, быстро заполнявшиеся водой... Но везде, где был разрушен настил дороги или разбиты мосты, не покладая рук трудились, возрождая поток движения, северовьетнамские саперы, трудолюбивые, словно муравьи, круглоголовые в касках советского образца. Среди них Джао Да иной раз узнавал китайских военных строителей - по иным чертам лица, по более крепкому сложению, но больше всего - чувством земляка. "Нас здесь нет, - улыбаясь, говорили они летчику, когда он заговаривал с ними на родном языке. - Нас вовсе не существует, и потому нас невозможно убить".
  Вахту по защите неба над Тропой несли сотни расчетов с зенитными пулеметами, с автоматическим орудиями ПВО. Среди одеревеневших бамбуковых стволов джунглей можно было заметить изуродованные фюзеляжи и обломки плоскостей сбитых американских самолетов, которые быстро оплетали лианы, словно погребальные венки. Однако так же, как американцам не удавалось остановить ход Тропы Хо Ши Мина, ее защитники не могли снизить интенсивность бомбардировок. Обе стороны несли тяжелые потери в этой бесконечной борьбе.
  - Отлетался, стервятник, туда и дорога! - удовлетворенно бурчал Николай Лисицын, приподнимаясь в кузове грузовика, чтобы посмотреть на место гибели очередного самолета авиации США. Он стал очень зол, оттого что раны на ногах после ампутации пальцев никак не зарастали. Пока этот сильный и самоуверенный человек мог передвигаться только на четвереньках, как ребенок.
  Джао Да молчал. Молодых американцев, убитых во Вьетнаме, ему было жалко, как и тех, кого здесь, не задумываясь, убили эти улыбчивые парни из-за океана. Он видел и в тех, и в других жертв одного зла - войны. "Всю жизнь я хотел остановить войну, - грустно думал китайский летчик, глядя, как исчезает под колесами дорога. - Но выходило, что своими усилиями я только кормил ее. Пора возвращаться с войны!"
   ***
  Они вернулись с войны на самолете Ан-2 919-го авиационного транспортного полка ВВС ДРВ, точно таком же, как их "Аннушка", погибшая в Южном Вьетнами вместе с младшими членами экипажа. Биплан в камуфляжной окраске забрал Джао Да и Николая Лисицына с полевого аэродрома в северной части Тропы и доставил в Ханой. Там их встретило известие, что 31 марта президент США Линдон Джонсон объявил об ограничении бомбардировок ДРВ территориями южнее 20-й параллели, и призвал к переговорам о мире. Небо над большей часть Северного Вьетнама было теперь свободно от американских самолетов. Впрочем, всем было понятно, что ход войны давно обрел характер адского маховика, который будет крутиться, подталкивая сам себя, еще много лет. Но маленькая азиатская страна, отказавшаяся возвращаться под бомбами в "каменный век", могла перевести дух и отпраздновать промежуточную победу над мировой сверхдержавой.
  - Самое время выпить, Да-Нет! - сказал товарищ Ли Си Цин, у которого всегда был готов повод для подлинного русского офицерского загула. - Наша бедная "Аннушка" была маленьким воробьем в этой войне стервятников, но и она внесла в эту победу малую лепту... Лепту вдовицы, так сказать, - генерал в отставке любил порою козырнуть религиозными фразами, крамольными у него на Родине. - И наши молодые друзья, Нгон и Маршан погибли не напрасно!
  - Смерть в молодости всегда напрасна, какой бы доблестной она не была, - ответил Джао Да, которого после эскапады в джунглях все чаще тянуло на философию. - Я думаю, друг Ко-ля, никакие слова о подвиге не утешат мать Маршана, родителей и сестер Нгон...
  - Да, я знаю, - сразу забыл о веселье Николай Лисицын. - Я слишком часто говорил такие слова матерям и вдовам, и всегда не помогало! Но слова должны убедить командование ВНА наградить наших погибших товарищей самыми почетными орденами этой страны. Я намерен ставить на уши местное воинское, партийное и черт знает какое начальство, пока Нгон и Маршан не получат свои награды!!
  Летчик-ас, командир авиасоединения, генерал-лейтенант авиации Николай Лисицын, как многие люди, привыкшие жить яркой и полной жизнью, упрямо отказывался верить, что все это у него - в прошлом. В нынешней жизни он был простой военный пенсионер, решившийся на отчаянную авантюру, которая совсем не соответствовала его скромному положению. В день, когда расстрелянная "Аннушка" пошла на вынужденную посадку в южновьетнамской долине, приключения ее интернационального экипажа стали достоянием внимания высоких дипломатических сфер. Вторая сверхдержава мира, формально не участвовавшая в этой войне, не могла допустить, чтобы один из ее высших офицеров (пусть и в отставке), был захвачен в плен или опознан убитым на территории, подконтрольной США. С тех пор, как советские военные советники и специалисты появились в ДРВ, это было ночным кошмаром для пешеходов Кремлевских коридоров... А тут какой-то безумный отставник сам лезет к янки в руки!
  - Навести меня в госпитале, Да-Нет, - обыденно сказал Николай Лисицын, когда его перегружали из салона Ан-2 в медицинский ГАЗ-69. - Пусть лекаря сейчас посмотрят мои бедные ноги, не завелось ли там еще каких-то жучков, не надо ли что-то отрезать, - он нервно хохотнул. - Приедешь ко мне завтра утром, тогда начнем штурмовать вьетнамскую бюрократию. Езжай в штаб полка, рапорты пиши. Пока!
  Лисицын привычно протянул Джао Да руку, и тот так же спокойно пожал ее. Оба не знали, что превратности кармы, как сказал бы китайский друг, или "судьба-индейка", как сказал бы русский, разводят их в очередной раз на много лет.
  Джао Да написал все рапорта, поел в нормальной летной столовой, рассказал о своих приключениях шумно обступившим его молодым северовьетнамским летчикам, офицерам штаба, девушкам-радиооператорам. Вымылся под настоящим душем, выспался на настоящей кровати и, надев чистую форму (без офицерских знаков различия, разумеется, только с кокардой), отправился в Центральный военный госпиталь 108. Он располагался в столичном районе Хоан Кием, недалеко от озера Возвращенного Меча. Следы бомбардировок здесь были все еще ужасающими, однако на месте разбитых корпусов уже выросли новые временные боксы, были разбиты палатки, прием раненых и больных шел полным ходом.
  К Николаю Лисицыну китайского летчика не пропустили не вьетнамские врачи, а трое неулыбчивых советских товарищей. Несмотря на то, что одеты они были по теплой погоде только в брюки и рубашки, Джао Да сразу узнал в них "пиджаков".
  - К Николаю Фомичу нельзя, - сказал один из них, а второй угрожающе надвинулся сбоку, хотя Джао Да и не думал прорываться силой.
  - Николай Фомич улетает первым советским самолетом в Иркутск, - сказал второй.
  - Уходите, товарищ Джао, - сказал третий, не вставая с плетеного стульчика у двери палаты. - Ваша роль в том, как Николай Фомич, вместо турпоездки в Болгарию, оказался под угрозой захвата американцами во Вьетнаме, будет рассмотрена компетентными органами ДРВ и вашей страны.
   - Моей страны? - пожал плечами Джао Да. - Какой? Я - гражданин мира. Ладно, я уйду.
   Он направился к выходу, но, улучив минуту, обернулся и крикнул во всю мощь легких:
   - До свидания, друг Ко-ля!!!
   - Бывай, Да-Нет, не поминай лихом! - донесся из-за двери знакомый неунывающий бас.
   - Где комендант госпиталя, позовите патруль! - засуетились "пиджаки", словно здешняя охрана понимала по-русски. - Хулиганит китайский товарищ!
   Советские товарищи в штатском сами оттеснили Джао Да и выпроводили вон из госпиталя. Вьетнамские медики в белых халатах, выздоравливающие пациенты со следами страшных ран и ожогов, солдаты ВНА в пробковых шлемах из охраны не вмешивались. Они с интересом, но без особых эмоций смотрели на то, как выясняют отношения иностранцы, которых "дядюшка Хо" не очень звал на помощь их стране.
   Джао Да было больше некуда идти. Он вернулся на аэродром, попутно еще раз огорчив сердце и душу зрелищем разрушений вьетнамской столицы. На душе было скверно. Китайский летчик чувствовал свою степень ответственности за то, что не сумел отговорить русского друга от его вьетнамской экспедиции. Вероятно, Николаю Лисицыну, генералу в отставке, теперь придется пережить на Родине немало неприятных моментов.
   Несколько дней Джао Да прожил среди северовьетнамских офицеров, окруженный всеобщим вниманием и уважением, однако не совсем понимая свой новый статус.
   - Товарищ Джао, вы можете принять гражданство нашей страны, - сказал ему потом заместитель командующего ПВО-ВВС Северного Вьетнама.
  Голос у генерала, по традиции этой страны неотличимого в своем легком обмундировании от простого солдата, был приятный, но холодноватый. Он выполнял формальность перед заслуженным иностранцем, не более.
   - Вы уже немолоды, но богатый опыт боевого летчика отчасти компенсирует это, - продолжал северовьетнамец. - Можете получить какую-нибудь должность в командовании нашей авиации... Не очень высокую, но ведь вы не гнались за карьерой, насколько я знаю. Зато сможете принести некоторую пользу Демократической республике Вьетнам, ее героической борьбе. Потом, по выслуге лет, уйдете в отставку, получите заслуженную пенсию.
   - Благодарен за такое заманчивое предложение, но на пенсию я пока не собираюсь, - ответил Джао Да. - Если возможно, я предпочел бы должность командира экипажа Ан-2 и возвращение на воздушный мост с партизанами...
   - У нас достаточно молодых летчиков для выполнения таких боевых задач, - мягко, но безапелляционно сказал генерал.
   - Тогда я хотел бы напомнить о подвиге двух ваших молодых летчиков, - сказал Джао Да, понимая, что в этой стране у него остался последний долг. - Бортмеханик лейтенант Фам Тхи Нгон и бортстрелок сержант Маршан Вьет Лонг ценой своих жизней сбили американский вертолет. Они должны быть награждены, а их семьи - получить обеспечение...
   - Республика помогает всем семьям погибших защитников, - еще мягче сказал генерал, а его узкие глаза стали еще жестче. - Сейчас погибают десятки тысяч таких, как они, сынов и дочерей вьетнамского народа. Партия и правительство рассмотрят вопрос увековечения памяти их всех. Сначала нам надо победить в этой войне, освободить наших братьев в Южном Вьетнаме и выпроводить из страны американских империалистов и их приспешников.
   - Вы уверены, что вам это удастся? - честно спросил Джао Да.
   - Совершенно уверены, - ответил северовьетнамец. - А вы, товарищ Джао, если не уверены, можете найти себе другое применение. Например, отправиться в новый полет по странам мира и везде рассказывать о героической борьбе и неисчислимых жертвах вьетнамского народа.
   - Билет на корабль, отплывающий из Хайфона, купить мне поможете? - спросил Джао Да, поняв, что пришло время говорить без условностей. - Я не знаю, как там у вас сейчас с пассажирскими перевозками...
   - Поможем, - охотно согласился его чиновный собеседник. - Выпишем вам направление в соответствующее ведомство и проездные документы по стране как военнослужащему ВНА. В благодарность за вашу бескорыстную помощь.
   - И на том спасибо, - благодарность Джао Да была искренней.
  Что еще мог немолодой летчик-доброволец просить от вовлеченной в титаническую битву страны?
   ***
   Месяц спустя Джао Да сошел с поезда на старом вокзале тихого французского городка Тюль, лежащего между семью живописными холмами над рекой Коррез. Здесь его ждала любимая Софи и крошка Бернар. Ожидая отплытия из Вьетнама, Джао Да успел отбить Софи телеграмму из Хайфона о своем возвращении. Потом он звонил ей из Гданьска, куда доставил его обратный польский корабль, и еще раз после прилета во Францию, из Парижа. Жена и сын уже знали о его возвращении и ждали его, но встреча с семьей все равно представлялась летчику нечаянной радостью. Оглядевшись по сторонам с непривычным чувством умиротворения, Джао Да по-солдатски закинул на плечо потертый чемодан, спустился с перрона и зашагал по Рю Морис Какот в сторону реки.
   Нежная и роскошная франузская весна щедро рассыпала ему свое яркое цветение и изысканные ароматы; она явно вознамерилась доказать стареющему китайскому искателю приключений, что земной рай существует, и что он именно здесь. Джао Да вдруг поймал себя на мысли, что эти сады в персиковом и яблоневом цвету, эти истертые мостовые, не которых модные современные автомобили заменили скрипучие фиакры, эти дома с приветливыми окнами-глазами и древний романо-готический собор чужой ему веры приятны и долгожданны сердцу. Оказывается, он скучал по ним в разлуке.
   На улицах было немноголюдно, впрочем, как всегда в Тюле, за исключением дней городских праздников. Знакомые горожане, попадавшиеся навстречу, с интересом, но без удивления смотрели на загоревшего и похудевшего "месье Джао". Они уже привыкли, что их необычный сосед ведет кочевую жизнь за пределами уютного городского мирка. Кто-то приветствовал летчика, вежливо прикасаясь к шляпе, кто-то дружески подавал руку. Женщины улыбались ему, и не без кокетства, как настоящие француженки.
   В уличном кафе у фонтана посиживал за столиком давний знакомец, старичок-кюре. Перед ним стоял полупустой графинчик с аперитивом, он смаковал из рюмки крепкую ароматную жидкость и насвистывал какую-то старомодную песенку. Граждан Тюля не отличало чрезмерное благочестие, по будням в соборе было пусто. Старый пастырь пренебрегал обедней, предаваясь в послеполуденный час безобидному греху пьянства.
   - Салют, майор Джао! - воскликнул он, заметив летчика, и шутливо откозырял двумя пальцами, - Спешу узнать, сколько самолетов врага вы добавили к себе на счет во Вьетнаме?
   - Ни одного, отец мой, увы! - ответил Джао Да, и не погрешил против истины: его экипаж в своем последнем бою сбил не самолет, а вертолет.
   - Присаживайтесь, месье Джао, хоть вы и проклятый язычник, пропустим по стаканчику! - радушно пригласил служитель "матери - католической церкви" не совсем трезвым голосом.
   - Сердечно благодарю за приглашение, кюре, но я спешу обнять жену и сына!
   - Истинно благочестивый порыв, майор, и я одобряю его, черт побери! Передавайте поклон очаровательной мадам Софи и сынишке...
   Софи ждала мужа у калитки под старым каштаном, покрытым аккуратными свечками цветов. Мелкие белые лепестки опадали на ее платье и на густые волосы с ранней серебристой сединой. На руках у нее важно восседал малыш Бернар, нарядный, как маленький принц из сказки Антуана де Сент-Экзюпери. Увидев мужа, Софи с улыбкой спустила мальчугана на землю, и он весело побежал навстречу отцу, крича: "Бонжур, папа!" звонким, как колокольчик, голоском. Затем остановился, уставился на чемодан Джао Да любопытными круглыми глазенками, явно ожидая подарка, и старательно выговорил по-китайски: "Здравствуй, отец!". Как видно, Софи специально разучивала с ним эту фразу по разговорнику. Это было трогательно.
   Джао Да подхватил сына на руки и расцеловал в румяные, как яблочки, щечки:
   - Здорово, Джао-младший! Ты правильно глядел прямо на чемодан, я привез тебе из Хайфона настоящую вьетнамскую соломенную шапочку. А еще игрушечный автомат, его вырезал для тебя из дерева один польский матрос, когда мы плыли обратно. Сможешь играть в партизана Вьетконга!
   Софи подошла и мягко прижалась к плечу Джао Да. Он обнял жену с тихим чувством вечной вины за то, что опять улетал в огромный мир, оставив ее одну.
   - Здравствуй, моя единственно возлюбленная Софи, - сказал он по-китайски, повторяя слова, которые некогда говорил его отец мастер Джао Сэ его матери Мин-Су.
   - Я смотрела по телевизору все репортажи из Вьетнама, но там показывали только американские самолеты, - просто сказала Софи; она умела говорить о любви, не произнося этого слова. - Знаю, это смешно, но каждую ночь я оставляла лампу в восточном окне, чтобы ты скорее нашел дорогу домой.
   - Свет твоей лампы показывал мне дорогу в джунглях, когда американцы сбили нас, - ответил Джао Да.
   - Бернар в феврале переболел ангиной, - рассказывала Софи о своем самом важном, пока они шли по садовой дорожке к дому. - К нам ходил доктор Делорш, выписал кучу дорогущих лекарств, как назло, американских. Но, мне кажется, больше помогли липовый мед, травы и, конечно, Дева Мария! На фирме дела без тебя пошли чуть хуже. За первый квартал у нас небольшое отрицательное сальдо между доходами и расходами, но я уверена, что это временное явление, - жена явно хотела щегольнуть своим новым бухгалтерским образованием. - Аэропорт Лиона отказал нам в продлении договора на прием самолетов, у них там не только самая скверная погода во Франции, но и самый плохой характер! Зато у нас новый перспективный клиент, один богатый ювелир из Амстердама, он открыл здесь свой магазин. Встречает груз на аэродроме лично его представитель с четырьмя жандармами, все серьезно! За его камушками в Нидерланды у меня летают только Жан-Луи и Стефан, они самые опытные. Твоего "Крылатого кота" я тоже позволяла облетать только им, по два раза в месяц. Твой самолет ждет тебя, мой странствующий ас. Ты сможешь снова лететь на нем, куда захочешь...
   В голосе Софи прозвучал ненавязчивый упрек, и Джао Да поцеловал ее в сладко пахнущие волосы:
   - В ближайшие годы я планирую летать только по делам нашей фирмы!
   В доме Софи усадила его за дубовый стол, за которым вкушали свой трудовой хлеб много поколений семьи Аркур, и принялась хлопотать по кухне, разогревая обед.
  - Никакого риса, только кус-кус! - лукаво улыбнулась она.
  - Рис надоел мне в столовке на аэродроме Донг Хой, - ответил Джао Да. - А вот болгарские консервы, наоборот, нравились.
  Малыш Бернар, между тем, бесцеремонно залез в отцовский чемодан, извлек оттуда вьетнамскую шляпу "нон ла" и водрузил к себе на голову. Затем занялся деревянным автоматом Калашникова и принялся деловито отламывать у него рожок.
  - Вот я дома, - сказал Джао Да счастливо.
  
  
  Глава последняя.
  
   Биографы нашего героя до сих пор спорят, в какой год китайский летчик Джао Да в последний раз прилетел в СССР. Некоторые даже утверждают, что это произошло уже когда на политической карте мира вместо гигантского розового монолита появился его заметно сократившийся с краев правопреемник с надписью: "Россия". Однако автор берется утверждать, что случилось это на закате смятенной и полной напрасных надежд эры, которую в верхах называли: "Перестройка", а в низах в основном величали матерно. Тогда в советское воздушное пространство повадились шляться кто попало, так что в сравнении с ними антикварный Кертисс Р-40 "Томагавк" старого друга нашей страны аса Джао Да был особенно почетным гостем. Впрочем, интересы тех, кто властвовал судьбами народа и государства, лежали тогда не в воздушной, а в сугубо земной сфере. Словом, официальная часть визита не затянулась.
   Однако Джао Да мало заботили почести. В пору осени своей жизни он пришел к тому состоянию духа, который конфуцианцы назвали бы обращением к истокам. Сам летчик предпочитал определение из иной системы познания мира: "Время собирать камни". В одном из новых высотных районов, которыми бурно приросла Москва, он встретился с самым близким из живущих членов семейства Джао - любимой сестрой Хун. Джао Да с радостью отметил, что "маленькая сестренка", которая была уже пожилой и много испытавшей женщиной, может насладиться воплощением своих мечтаний. Ее супруг стал ведущим специалистом на китайском вещании Гостелерадио СССР и пользовался авторитето как прекрасный диктор и переводчик. Сама Хун преподавала путунхуа и китайскую культуру на курсах советского МИД. Дипломаты позднего Советского Союза учились скверно, зато отлично платили. Конечно, юношеские мечты Хун о балете и сценическом вокале в основном так и остались мечтами. Однако, по крайней мере, она могла заставлять своих дипломатических учеников разучивать китайские песни и танцы, и вдоволь потешалась над их неуклюжими телодвижениями. Сестра и ее семья теперь жили в удобной и обширной квартире на двенадцатом этаже нового дома, с замечательным видом на урбанистические пейзажи Москвы из окон. У Хун с мужем было двое дочерей, уже студентки, а их старший сын, дипломированный инженер, женился на русской красавице, и от их брака недавно появились на свет сын и дочка, милое воплощение лучших черт двух народов.
   Однако при встрече с сестрой, за всеми подчеркнутыми проявлениями фамильного радушия и изъявлениями радости, Джао Да впервые не почувствовал того родства душ, которое связывало его с Хун с самого детства. К закату жизни они стали совсем разными и даже чужими людьми. Каждый из них жил в собственном мире, и эти миры не пересекались. "Такова карма каждого из нас, ибо общей кармы у нас более нет", - подумал Джао Да скорее со смирением, нежели с досадой. Чтобы не обижать родных, он погостил у них денек-другой, раздал французские подарки, и поспешил раскланяться. Сестра и ее домашние проводили Джао Да более вежливо, нежели тепло.
   Джао Да оставил Москву, которую нашел во много раз более увлеченной материальным благами (которых хватало не всем) и куда более грязной, чем ранее, но значительно сблизившейся с иным мегаполисами мира. Он поднял свой самолет с Тушинского аэродрома и взял курс на аэродром сельскохозяйственной авиации в Калининской области. Предстояла другая встреча, которую Джао Да ждал теперь с некоторой робостью - с русским другом и учителем товарищем Ли Си-Цином. Вдруг старость разведет и их по иным мирам еще прежде, чем они покинут этот мир?
  Совершив посадку, которую никто не сопровождал с земли, потому что местный диспетчер полетов ушел в кооператоры, а авиатехник был пьян, Джао Да, сетуя на досадную старость, сам выбрался из самолета и сокрушенно покачал головой. Вид заброшенных летных полей всегда навевал ему грусть. Но видеть такое в стране, которую он по праву считал одним из моральных и технических лидеров мировой авиации, было особенно тяжело. Как ни стар был Кертисс Р-40 китайского летчика, летавший уже пятый десяток лет, но, тщательно восстановленный и поддерживаемый руками европейских авиамастеров, он был в отличном техническом состоянии и сверкал новой серебристой окраской с эмблемой "Крылатого кота" на фюзеляже. Несколько раздолбанных и растащенных на запчасти Ан-2, не стоявших, а лежавших на краю аэродрома, по человеческому счислению лет годились бы ему в сыновья. Но то были уже трупы самолетов.
   Ходко раздвигая высоко отросшую траву (Джао Да, несмотря на почтенный возраст, был скор в ходьбе), летчик зашагал к проходной. Там скучала ярко размалеванная тетка в форме ВОХР с обшарпанной кобурой на боку. Она уставилась на пришельца с небес мутными длинно подведенными глазами, которые сразу стали осмысленными, как только Джао Да протянул ей мелкую долларовую купюру. Летчик знал, что в СССР французские франки не в ходу, и предварительно совершил обмен.
   - Присмотри за моим небесным конем, красавица, - сказал китайский летчик на чистом русском языке. - Если с ним что-нибудь случится, спрошу по полной! И пускай тот тип в спецовке, который дрыхнет у полосы, когда проспится, проведет техобслуживание и зальет полные баки, я оплачу в кэш.
   - Баки он заливать умеет, - согласилась вооруженная тетка. - Слушай-ка, дядя летчик, если ты дашь мне еще одну такую бумажку, я сама тебе проведу такое предполетное обслуживание, что лет двадцать скинешь!
   Тут она изобразила позу, которую, вероятно, считала очень соблазнительной. Но у Джао Да, знававшего подлинных обольстительниц со всех обитаемых континентов, это вызвало саркастическую улыбку.
   - От тебя мне нужна только охрана самолета, - сказал он. - Вторую бумажку получишь, если постережешь хорошо. Скажи-ка, ходит ли до сих пор автобус до деревни Кузнечиха?
   - Шут его знает. Ходил, вроде...
   Автобус действительно ходил. Для этого Джао Да пришлось лично явиться на автобазу пешком и договориться с водителем. Тот оказался на редкость симпатичным парнем, мало знавшим об авиации (как и обо всем другом), но преисполненным уважения к летчикам, которые представлялись ему выходцами из сказочного героического мира. Водила был готов домчать "товарища китайского ветерана" до Кузнечихи с ветерком и без остановок, но Джао Да заставил его открывать двери и подвозить всех местных жителей, ждавших на остановках часами.
   - Знаю я товарища генерала Лисицына, - сказал водитель на прощание. - Ух, сердитый старикан! Типа как вы, тоже всегда требует, чтобы все как положено на маршруте было... Только вот что я думаю. Странный он какой-то генерал, раз в райцентр на автобусе ездит и в деревне живет. У настоящих генералов дачи вон какие! За кирпичными заборами.
   - Он самый настоящий генерал, - ответил Джао Да. - Генерал авиации.
   ***
   Деревня Кузнечиха изменилась очень мало, несмотря на то, что прошло около двух десятков лет. Не будь глаз Джао Да, как у профессионального военного летчика, наделен способностью фиксировать самые мелкие детали и запоминать их, он бы вообще не заметил ничего нового, кроме старения домов и заборов.
   Главная улица, гордо называвшаяся в честь Октябрьской революции, покрылась асфальтом. Но, судя по тому, что он успел прийти в полную негодность - заасфальтирована она была уже давно, и ни разу не обновлялась. Два дома на ней сгорели, появился один новый. По-прежнему рылись в пыли разноцветные куры, деловито шагал по своим делам тощий кот. Бабы все так же копались в огородах, а мужики сидели возле неработающего "сельпо", страдали похмельем и ждали автолавку.
   - Эй, монгольский космонавт, дай пятеру на опохмелку! - крикнул Джао Да самый задиристый из них, белобрысый, с подбитым глазом.
   - Почему сразу не десятку? - Джао Да смерил его презрительным взглядом. - Скажешь, как звали монгольского космонавта, тогда дам.
   Тот только похлопал белесыми телячьими ресницами под смешки и подначки других.
   - Жүгдэрдэмидийн Гүррагчаа его звали, - снисходительно сказал Джао Да. - Отличный, между прочим, был специалист по авиационной технике до космического полета .
   И пошел дальше, провожаемый не очень дружелюбными взглядами местных. Во все времена в деревнях не любили чужих, особенно другой народности. Джао Да сам был деревенским, и прекрасно знал это.
   Родовая изба генерала в отставке Лисицына за прошедшие годы несколько осела к земле, зато покрылась железной крышей. Стены русский друг продолжал красить в небесный цвет, ставни и конек - в цвет облаков, и его дом отличался от остальных деревенских, предпочитавших унылый зеленый, или вообще забывших о покраске. У калитки (на ней теперь красовалась искусно выпиленная эмблема ВВС, как будто это были ворота авиачасти) все так же полеживали на солнышке деревенские псы, посматривали добродушно и глодали вареные кости. Видимо, Николай Фомич разжился у соседей мясом, а свою доброту он по-прежнему щедро раздавал четвероногим обитателям мира.
   Сам хозяин, нацепив старое полевое обмундирование и повязав поясницу шерстяным платком, стоял кверху "пятой точкой" на огороде и что-то сосредоточенно творил на своих грядках. Грядки у него были идеальны, как строй эскадрильи на параде в День авиации.
   - Здравия желаю, товарищ военлет-инструктор Ко-ля Ли Си-Цин! - по-молодому четко отчеканил Джао Да, как когда-то перед учебным полетом в авиашколе Урумчи.
   Отставной генерал авиации разгибался и оборачивался долго, и от того с видимым достоинством - это давалось его разбитым ревматизмом костям нелегко. Затем приветливо замахал рукой и зашаркал к калитке, опираясь на тросточку из авиационного алюминия, спокойный и радостный, словно расстались они только вчера.
   - Что торчишь у ворот, как рябина у тына, Да-Нет? - пробасил он на ходу. - Открывай и проходи, не заперто. Я тебя который день жду, ты ж дату прилета не отбил...
   Джао Да вспомнил, что, посылая другу телеграмму из Франции, действительно забыл указать точный день. Оказывается, тот все это время ждал.
   Они обнялись, но на этот раз Николай Лисицын уже не стал отрывать своего китайского друга от земли и поднимать на воздух - силы были не те. Однако генерал в отставке был все так же гладко выбрит и благоухал любимым "Тройным" одеколоном - редкая аккуратность для сельского пенсионера!
   - Привел Бог, свиделись-таки, дружище!
   - Карма благоприятна, друг Ко-ля!
   Они направились в дом. Джао Да шел твердо в своих новеньких французских летных ботинках. Николай Лисицын едва передвигал искалеченные во Вьетнаме ноги в каких-то бесформенных чунях. Однако поддерживать русского друга под руку китайский летчик не стал: понял, что тот сочтет это обидой.
   Николай Фомич быстро собрал на стол угощение, как человек, который всю жизнь привык вести свое хозяйство сам. Залез в холодильник (Джао Да отметил: это все тот же "ЗИЛ-Москва", что был и в шестидесятых, дизайном напоминающий ретро-автомобиль), вытащил огромную миску с холодцом.
   - Соседи хряка забили, - пояснил он. - Мясо хряка в еду не очень, но из мослов, если долго варить, первосортный студень выходит!
   Джао Да с улыбкой наблюдал, как генерал в отставке вытащил из шкафа пару граненых рюмок и бутылку "Московской" - он хорошо усвоил обычай товарища Лисицына.
   Они уселись за стол и принялись "гулять". Джао Да слишком хорошо знал русский язык и русских людей, чтобы понимать, что в России этот глагол чаще означает отнюдь не променад на свежем воздухе. За прошедшие годы Николай Лисицын сильно одряхлел, оплешивел, но водку пил по-молодецки, а его квашеная капуста и соленые огурцы стали еще вкуснее.
   - Ну расскажи, Да-Нет, как жил все эти годы, где летал? - слегка захмелев, спросил товарищ Ли Си-Цин, и грустно подперев брыластую щеку ладонью, стал рассказывать сам: - Я то уже не летал со Вьетнама... И мог еще летать, но не пускали, даже в ДОСААФ. Так меня пропесочили за нашу с тобой вьетнамскую экспедицию, что - поверишь? - несколько лет дальше райцентра носа не совал, чтоб топтунов не кормить... Это дело прошлое, я все равно ни о чем не жалею. Разве только о том, что ребятишки из экипажа нашего тогда погибли! Часто их вспоминаю. Пигалицу эту маленькую, Нгон, кажется, и бортстрелка, полу-француза этого; вот такие были ребята!! Сколько летал, воевал, скольких боевых друзей-товарищей потерял, а этих двоих почему-то чаще других жалею... Почему бы, а, Да-Нет?
   - Я тоже очень часто вспоминаю наших юных вьетнамских друзей, - признался Джао Да. - Наверное, потому что они были последними в череде боевых братьев, которых нам довелось потерять. Последняя потеря на войне всегда самая горькая, говорил мудрый...
   - ...китайский летчик Джао Да! - захохотал Николай Лисицын, легко, как в юности, перейдя от печали к веселью. - Я тебя давно раскусил, все твои цитаты из китайской философии ты сам придумываешь!
   - Не все, - улыбнулся Джао Да.
   - Так рассказывай, как жил-был, как там твой сын, как Софи? - Николай Фомич выжидающе захрустел огурцом.
   - Сложно поверить, друг мой, но большую часть прошедших лет я жил, как все, - Джао Да с мудрым смирением положил себе в тарелку изрядный кусок холодца и зацепил на конец ножа хрена. - Просто вернулся к семье во Францию, в сонный городок Тюль, и у нас была обычная жизнь, год за годом. Каждое утро я говорил Софи и Бернару: "Bonjour, bien-aimés!" , а они отвечали: "Bonjour, Papa!" . Бывало, и ссорились, не без этого. У меня сначала было небольшое предприятие срочной авиаперевозки грузов. Освоил вертолет, перспективнейшая машина, кстати. Потом дела пошли, появилась своя авиашкола; сейчас я оставил ее на Софи, она лучший управляющий моими делами все эти годы. Случалось, я рисковал, летал с гуманитарными грузами в Африку, в высокогорные районы, пару раз терпел бедствие... Но, в целом, это была самая обычная жизнь, хорошая и простая. Мы с Софи состарились вместе, хотя она и сейчас очень хороша, и вместе увидели, как наш сын отправился в самостоятельный полет.
   - А что, твой Бернар пошел по нашим стопам? - просиял Николай Фомич. - Ты воспитал в нем летчика?
   - Нет, я предоставил ему сделать собственный выбор, - ответил Джао Да. - Он выбрал иное искусство, кулинарию. Во Франции это действительно высокое искусство, и очень национальное. Он окончил Высшую школу кулинарного искусства в Париже, и сейчас работает у моего друга Поля Бокюза ... Это тоже прославленный ас, только не в небе, а в высокой кухне. В прошлом он солдат "большой войны", как и мы, но воевал на земле, разведчиком во французской пехоте. Мы очень хорошо сотрудничали с ним много лет, я развозил блюда от шефа Поля Бокюза богатым французским гурманам по воздуху, однажды даже в Елисейский дворец . Поль говорит, мой Бернар сам непременно станет известным шефом.
   Николай Лисицын не сдержал несколько насмешливой улыбки, но разлил водку по рюмкам и поднял тост:
   - Выпьем за твоего сына Бернара, в будущем - аса среди кастрюль и мастера высшего пилотажа на поварешках!
   - Спасибо, Ко-ля, я тронут! Когда-нибудь он обязательно приедет в Москву и обязательно пригласит тебя на презентацию своих блюд...
   - А что, на французскую кухню я схожу с радостью, генеральский мундир обновлю, - захорохорился Николай Фомич. - Париж вспомню, заезжал я туда с товарищами в 36-м году по пути в Испанию, прекрасный город! А то совсем закис здесь в деревне. Ну, за Париж!.. Ну, за авиацию!.. Ну, за авиашколу Урумчи!.. Ну, за прикрывавших нам спину!..
  Из ниоткуда, словно атакующий истребитель на хвосте, на столе выросла вторая "Московская". Джао Да, едва успевая за зачастившим генерал-лейтенантом авиации в отставке, отчаянно соображал, что ему надо бы расспросить старого друга, как тому живется в его глуши, не одиноко ли, и чем утешается его душа. Быть может, им нужно что-нибудь придумать снова... Но потом понял, что в этот вечер они будут слишком заняты, и решил отложить беседу до утра, за чаем. Старый китайский летчик отчаянно спикировал в русский загул, как когда-то молодой лейтенант 4-ой истребительной авиагруппы с советскими военлетами, приехавшими в Китай сражаться против самураев...
   ***
  Джао Да проснулся от того, что русский друг Ко-ля Ли Си-Цин, теперь Николай Фомич Лисицын, генерал-лейтенант авиации в отставке, громко шаркал по дощатым полам своими чунями, раскочегаривал самовар. Несмотря на то, что электричество пришло в советское село лет пятьдесят назад, он оставался верен старому пузатому медному "туляку", унаследованному от бабки и топившемуся шишками.
  Скинув с себя летную куртку, под которой спал на обшарпанном диване, Джао Да сосредоточенно поискал на полу ботинки, выгнал из одного из них маленькую черную мышку. Удивительно, но зверек не юркнул от него куда-нибудь в темное место, а потешно уселся на задние лапки, с любопытством разглядывая крошечными бусинками глаз. В доме у Николая Лисицына даже мыши не боялись людей.
  - Марш на крыльцо, я там вашему брату крупы насыпал, - прикрикнул на мышь товарищ Лисицын, и она послушно убралась.
  - Кормлю их понемножку, мышье, хомячье разное, чтоб не шуровали мне по грядкам, как ночные бомбардировщики, - пояснил Николай Фомич, подмигнув Джао Да. - Типа договор у нас с ними, мелкие тварюшки, а понимают! Чтоб люди всегда так... Ну, садись, Да-Нет, чаевничать будем, а то башка со вчерашнего трещит.
  Генерал, хлебосольный хозяин, выставил на стол вазочки с домашним вареньем нескольких видов. Вероятно, с похмелья он сделался говорлив, сам спешил рассказать старому другу о своей тоскливой, но благородной старости. Дружба длиною в жизнь все же существует, подумал Джао Да, особенно если друзья встречаются раз в десятилетие или в два, а не надоедают друг другу каждый день. Но выдавать эту мысль за философское речение кого-то из древних и мудрых он, вопреки обыкновению, не стал. Во-первых, не был уверен, что мыслители старого времени одобрили бы такую мысль, а во-вторых, Николай Лисицын не дал бы вставить слова.
  - Извини, Да-Нет, конфет я не покупаю, - говорил он, подкладывая в чай китайскому летчику малинового варенья. - Не то, чтобы экономлю, военной пенсии хватает, не жалуюсь. Но я сам превосходное варенье варю, бабкины секреты помню. И ягодное, и даже яблочный конфитюр! Твой Бернар бы одобрил. А вообще, я здесь как человек средневековья живу, на натуральном хозяйстве, ха-ха! Сад-огород все с избытком дает, мясо, молочку у соседей меняю. В автолавку не хожу, о чем мне с местными мужиками говорить, о водке и о тяжелой жизни? Сижу у себя, как бирюк в логове. Раньше хоть сослуживцы, боевые спутники мои, как в песне поется, пару раз в год собирались, я ездил... Сейчас перестали - у всех болячки, дачки, внучата. В райцентр езжу раз в месяц, за пенсией, в Калинин-город того реже. Что мне там надо? Бакалейки купить, сигарет, удобрений, того-сего, только и всего... К пионерам-комсомольцам, в ДОСААФ меня не приглашают, там другие ветераны нужны, которые по-другому рассказывать будут. В совете ветеранов числюсь, но мне там неинтересно. Всех разговоров про то, какая молодежь скверная пошла. А я так скажу, молодежь нынешняя не хуже и не лучше нас! Дело в воспитании, а какое сейчас воспитание? Все о своем кармане думают, о том, как урвать побольше, залезть повыше... Тоскливо мне видеть такое, Да-Нет...
  Николай Лисицын повесил лобастую голову и шумно вздохнул. Джао Да стало до слез жалко этого мощного человека, сохранившего недюжинные силы души и разума, но быстро дряхлеющего телом и выброшенного черной кармой с огненного неба на деревенскую околицу. Но впервые у китайского летчика не было слов утешения, ни своих, ни заимствованных... От огорчения Джао Да не нашел ничего лучшего, чем тоже вздохнуть, еще горестнее, чем генерал.
  Однако, несмотря на преклонные годы и отшельническую жизнь, Николай Лисицын сохранил счастливую привычку своей молодости - он не умел унывать долго.
  - Весь огородный сезон мне скучать не приходится, однако! - мужественно усмехнулся отставной генерал авиации. - Бабка, все чаще ее сейчас вспоминаю, говаривала: безделье есть худший враг землероба. Потому у соседей ни хрена не растет, что работать ленятся, пьют. У меня на огороде не за генеральские погоны все из земли лезет, а за крестьянские мозоли - нажил их к закату жизни, поверх других, от ручки управления. Зимой скучновато, правда. Телевизор я мало смотрю, врут там... Разве что если фильм хороший, или концерт душевный. Сижу, книжки читаю... Столько всего еще прочитать надо! Жалко, библиотека в райцентре бедная. В Клин езжу, в книжные магазины, заказываю по почте.
  Книг у Николая Лисицын действительно было очень много. Они занимали целую стену, стоя на сработанном умелыми руками хозяина стеллаже плотно, словно хорошие солдаты в строю. На первый взгляд Джао Да опознал по корешкам техническую и научную литературу, полные собрания прозы и поэзии классиков, сочинения теоретиков марксизма-ленинизма, яркие издания фантастической и приключенческой литературы. Только военные мемуары о Второй мировой войне занимали самую маленькую полочку, и в большинстве были иностранных авторов, изданные советским Воениздатом крошечными тиражами "для своих" - британец Роскилл, немец Типпельскирх... Из советских мемуаристов нашлось место только для прижизненного издания "Воспоминаний и размышлений" маршала Жукова, "50 лет в строю" "советского графа" Игнатьева и еще нескольких уважаемых военачальников.
  Джао Да вдруг осенила блестящая идея, которая могла бы наполнить крестьянскую и отшельническую жизнь русского друга прежним высоким смыслом - служением авиации.
  - Ко-ля, а что если тебе начать писать мемуары? - осторожно предложил он.
  Генерал в ответ раздраженно плюнул:
  - Тьфу ты! Ничего лучше придумать не мог? Читал я, сейчас их каждый третий из нашего брата, военного пенсионера, пишет. Только они все друг на друга похожи! Напихают "курирующих литработников", как кости в горло, попробуй, напиши иначе...
  - А ты возьми и напиши иначе, сам, - закинул удочку Джао Да. - Тебе есть о чем рассказать. О нашей авиашколе в Урумчи, о твоих друзьях-военлетах в Китае, об Испании, о Корее, о Вьетнаме... Об офицерских пьянках, наконец!
  Товарищ Лисицын посмотрел на Джао Да как на наивного ребенка.
  - Ты в своем уме, Да-Нет? - спросил он, и даже повертел толстым пальцем у виска. - Кто ж у нас такое опубликует?
  - Сейчас навряд ли, - хитровато прищурился Джао Да. - Но позднее, может быть всего через несколько лет, опубликуют обязательно. И для вашей молодежи такая книга о воздушных приключениях и смелых героях-летчиках будет лучшим приглашением в небо, чем все речи официальных орденоносцев.
  Николай Фомич ничего не ответил. Но по выражению его не поблекших с возрастом глаз Джао Да понял: старый летчик-ас задумался над его предложением. Он еще будет думать некоторое время, но потом обязательно примется за работу. И в его жизни снова появится небо, придут прежние друзья-пилоты, и эскадрильи взмоют с полевых аэродромов, и пройдут чеканным строем сквозь закат его жизни.
  Генерал думал недолго. Он пошарил по полу, подцепил свою алюминиевую трость, с усилием встал, подковылял к серванту и достал потертое портмоне. Сосредоточенно пересчитал рублевые банкноты и с разочарованием пробасил:
  - Придется новой пенсии ждать.
  - Для чего?!
  - На печатную машинку сейчас не хватает, я уже приценивался. Почерк у меня командирский, разборчивый, но корявый. О таких вещах чеканной печатной строкой писать надо.
   ***
  - Каждый раз, друг Ко-ля, мы прощались надолго, зная, что встретимся вновь, в небе и на земле, - сказал китайский летчик Джао Да своему русскому боевому брату и наставнику Николаю Лисицыну. - На этот раз карма подсказывает мне, что на земле мы едва ли встретимся опять, только в небе.
  - Я думаю так же, - ответил генерал в отставке и крепко обнял Джао Да, чтобы спрятать от него блеснувшие в глазах слезы. - Но я все равно буду солить огурцы и квасить капусту из расчета на двоих. Вдруг ты прилетишь еще.
  Джао Да молчал всю дорогу из деревни Кузнечиха до заросшего аэродрома сельскохозяйственной авиации, где ждал его верный Кертисс Р-40 "Томагавк", несший эмблему "Крылатого кота". Едущие по своим повседневным делам местные жители, набившиеся в пыливший по проселочным и разбитым асфальтовым дорогам дребезжащий автобус, с удивлением разглядывали сидевшего у окна немолодого коренастого человека с азиатскими чертами лица, одетого необычно для здешних мест - в кожанку летчика с белым шелковым шарфом вокруг шеи. Однако на круглом обветренном годами лице иностранца под ежиком седых волос им не дано было прочитать ничего. Джао Да умел убирать свои эмоции под маску восточного бесстрастия. Сейчас он видел далекий 1933-й год и авиашколу в Урумчи, где молодому курсанту Джао Да указал дорогу в небо вихрастый и отчаянный советский военлет Коля, носивший китайский псевдоним Ли Си-Цин. Он видел многоцветное рассветное небо над Корейским морем и рушащийся в него гигантский бомбардировщик В-29 "Суперфортресс", который хлестали очередями два серебристых МиГ-15 - китайского летчика Джао Да и советского полковника Николая Лисицына. Он видел, как из последних сил пробираются через вьетнамские джунгли двое немолодых иностранных добровольцев - китаец и русский, оставившие за спиной свой сбитый Ан-2, пылающую могилу своих молодых друзей...
  На удивление, "Крылатый кот" был отлично обслужен перед полетом, баки залиты под завязку, к шасси установлены аэродромные упорные колодки, а мотор закрыт брезентовым чехлом. Авиатехник с заброшенного аэродрома был трезв и по-военному отдал Джао Да честь, вскинув руку к своему выцветшему рабочему берету. Свеженакрашенная охранница, натянув на толстые икры резиновые сапоги, бдительно вышагивала по периметру и честно отрабатывала "вторую бумажку". Неподалеку, устроившись на траве, оживленно болтала кучка местных пацанов, указывая руками на небывалый самолет, залетевший на их заброшенную авиабазу из фильмов о Второй мировой. По повадке одного из них, не вступавшего в разговор со сверстниками, а стоявшего прямо и из-под руки глядевшего в небо, Джао Да безошибочно понял: вот будущий летчик нового поколения авиации России.
  Щедро вознаградив маленький персонал аэродрома, Джао Да забрался в кабину по приставной лесенке из технического комплекта Ан-2, которую прекрасно помнил по своему вьетнамскому опыту. Вероятно, подумал он, даже без "гонорара" немногие оставшиеся здесь служители неба почувствовали бы себя достаточно вознагражденными. Воздушный гость подарил им то, чего не хватало в их внезапно пошедших наперекосяк жизнях - чувство собственной пригодности. Авиатехник старательно читал предполетную карту, четко повторяя все положения из "Инструкции по летной эксплуатации Ан-2".
  И тут Джао Да вдруг увидел, как через заросшее летное поле к самолету изо всех сил ковыляет Николай Фомич Лисицын, в кителе с голубыми петлицами и генеральскими "дубками", в фуражке с околышем цвета неба и авиационными "крылышками" на тулье. Старый ас издалека махал Джао Да рукой, а под мышкой держал наскоро сработанный флаг из куска синей материи на палке. Наверное, отставной генерал догнал автобус, спешно мобилизовав кого-нибудь из деревенских автомобилистов.
  - Погоди, Да-Нет, - крикнул он. - Давай отмахну тебе на взлет синим флагом! Как тогда, в Китае.
  Синее полотнище взлетело в воздух и резко упало вниз.
  Кертисс Р-40 с эмблемой "Крылатого кота", личным гербом китайского летчика Джао Да, пошел на взлет с забытого аэродрома в Калининской области.
  Заложив прощальный круг над летным полем, Джао Да размеренным движением ручки управления положил свой самолет на крыло, чтобы еще раз взглянуть на тех, кого оставил на земле. Он видел их лишь мгновение, но ему хватило. Авиатехник и охранница махали ему руками. Местные пацаны выбежали на полосу и прыгали от избытка впечатлений. И только двое стояли и спокойно смотрели в вечное синее небо, вслед самолету Джао Да. Это были генерал-лейтенант авиации в отставке Николай Лисицын и незнакомый русский подросток с выправкой будущего пилота.
   ***
  На этом можно было бы закончить историю жизни и приключений китайского летчика Джао Да. Но читателю, вероятно, будет любопытно узнать, чем закончился путь нашего героя.
  Сам Джао Да ответил бы, что у пути не бывает конца, если это настоящий путь, например - путь в небо. Автор же, к сожалению, не может сказать по этому поводу ничего определенного.
  Некоторые полагают, что Джао Да вернулся во Францию, в тихий городок Тюль, ставший его семейным аэродромом. Там они с его супругой Софи жили долго в добром согласии и, когда пришел их черед, умерли не в один день, но в один год. Однако на местном кладбище под старыми вязами рядом с мраморным памятником заслуженной гражданки департамента Корез, резистантки и узницы нацизма Софи Аркур-Джао, нет могилы ее супруга. Когда о причине этого спрашивают сына нашего героя, Бернара, он отмалчивается, и только улыбается наследственной улыбкой рода Джао - мудрой и слегка насмешливой. Впрочем, Бернар унаследовал от отца не только улыбку, но и любовь к небу, проявившуюся у него в зрелые годы. Будучи уже известным кулинаром, он неожиданно для всех поступил в летную школу, получил лицензию летчика и стал создателем благотворительного проекта "Летающий шеф". Однако это уже другая история.
  Иные биографы знаменитого летчика Джао Да рассказывают, что однажды он приземлился в деревне Кузнечиха Тверской области и поселился в доме, который завещал ему его русский друг Николай Лисицын, известный также как товарищ Ли Си-Цин, прославленный советский ас и военный мемуарист. На свои средства наш герой восстановил ближайший аэродром и создал небольшое сельскохозяйственное авиапредприятие, которое и сегодня успешно опыляет бывшие колхозные и фермерские поля со своих незаменимых Ан-2, несущих на фюзеляжах эмблему "Крылатого кота". Однако самого "Крылатого кота", знакомого небу всех континентов Кертисса Р-40 "Томагавк" летчика Джао Да, на этом аэродроме уже нет. Говорят, в 1999 году, узнав о начале бомбардировок Югославии силами НАТО, знаменитый летчик Джао Да прервал свой покой. Он поднял в воздух верный P-40, пролетел через пол-Европы, успешно избегнув всех опасностей, и прилетел в Белград, где участвовал в демонстрациях против войны. Покидая после войны Югославию, он подарил свой самолет музею аэронавтики в Белграде, а сам вернулся обычным авиарейсом. Сколько в этой истории правды, а сколько вымысла, автору неизвестно, но он своими глазами видел в белградском авиационном музее этот Кертисс Р-40 "Томагавк". Только эмблемы "Крылатого кота" на нем уже не было.
  Самые смелые из жизнеописателей нашего героя утверждают, что Джао Да живет в деревне Кузнечиха до сих пор. Долгими тихими вечерами он вспоминает свою жизнь, и на душе у него становится тепло. Эту историю автор считает обыкновенной сказкой. Тем не менее, каждый может съездить туда, и удостовериться сам.

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"