Аннотация: Нечто вроде школьного сочинения по Достоевскому
Гражданин кантона Ури
Намертво привязав веревку к торчащему под самым потолком крюку, Ставрогин помедлил, пожал плечами, слез со стула и подошёл к столику в противоположном углу. Решение было обдумано и принято им давно, и сейчас он не чувствовал ни сожаления, ни лихорадочного возбуждения, как бывает, когда действуешь сгоряча. Даже в этот момент он полностью себя контролировал. "Верховенский стал бы на колени при виде такого "совершенства"," - брезгливо подумал Ставрогин и отогнал видение. Он всегда хотел уйти из жизни именно так: показав им всем, что и в смерти ему наплевать, что о нём подумают. Решил - и никому нет дела.
Тем не менее, одна мысль не давала ему покоя, и уходить из жизни, не разрешив её, почему-то казалось глупым. Немного постояв, он сел за стол и задумался: спешить и в самом деле было некуда. Ставрогин думал о Кириллове, о его маниакальной идее самоубийства по идейным соображениям. Тщательность, с которой несчастный отшлифовывал свою "философскую систему", ясно обнаруживала всю бредовость затеи. Кириллов не замечал чего-то прямо у себя под носом, какого-то простого, но сильного мотива, которому его ум не мог противиться. Похоже было, что именно этот, пока не ясный, мотив толкнул Кириллова на безумный шаг.
Ставрогин поднял глаза на висящую в углу петлю, но вид её не отвлёк от мыслей о Кириллове. "Чёрт знает, что лезет в голову. В романах перед смертью герой вспоминает всю свою жизнь, подводит итог, а я и в такую минуту не могу отрешиться от пошлых мыслей." Бесцельно Ставрогин покрутил фитиль, стоявшей на столе керосиновой лампы, наблюдая за язычком пламени, который то увеличивался, то уменьшался, повинуясь его прихоти. Проблема Кириллова постепенно предстала с неожиданной стороны. "Интересно как получается, у Шопенгауэра самоубийство есть наиболее могучее проявление воли к жизни. Ясно (прав Шопенгауэр!), что Кириллов отчаянно хотел жить, но настоящая жизнь его не устраивала. Чего же хотел от жизни Кириллов?" Ставрогин встал и зашагал по комнате. Мысль его несколько изменила направление.
"С мерзавцами куда проще. Вот Верховенский жаждет власти, и ему всё равно над кем: пока его устраивает и шайка полуобразованных идиотов нашего Богом забытого городка. Но на этом Петр Степанович, конечно же, не остановится: кончит либо в секретной полиции одной из столиц, либо, благополучно пережив романтизм молодости, женится на какой-нибудь богатой вдове. Непременно вдове, - усмехнулся Ставрогин, - и непременно глупой, которая будет его обожать. Здесь всё ясно. А вот Кириллов был не так прост, хотя и не умнее Верховенского." Он вдруг непроизвольно остановился и прислушался. С улицы донёсся пьяный крик; то ли били там кого-то, то ли человеку стало весело, и он возвестил об этом на всю округу. Ставрогин досадливо поморщился. "Впечатлительной натуре такие сцены противопоказаны, - подумал он, - а никуда не денешься - это вам не Швейцария."
"Да, да, далеко искать не нужно, вот она разгадка, прямо под носом, - сказал он себе, - Кириллов был достаточно умён, чтобы понимать несостоятельность мечтаний о "переустройстве общества" (пьяный вопль повторился, но уже дальше), и на его беду недостаточно циничен, чтобы паразитировать на низости окружающих, как Верховенский. Оказался в одиночестве, замкнулся и сошёл с ума. Нынче модно говорить - среда заела." Ставрогин сделал ещё несколько шагов и остановился перед петлей. "Ну хорошо, Кириллов, с тобой всё ясно. Не подлец, но и в Бога не веровал, места себе в жизни не нашёл, жить тем не менее хотел, вот и "нашёл философский смысл" в самоубийстве, ибо в метафизике был слаб."
"Ну да, а сам что задумал?" - напомнил себе Ставрогин, подняв глаза. Веревочная петля слабо качалась, отбрасывая большую тёмную тень на стену и потолок. "Вот он - конец своеволию." Неожиданная мысль поразила его как молния: "Выходит, и я в петлю лезу не по своей воле?!" У него вдруг закружилась голова. На мгновение мотивы человеческих поступков предстали перед ним во всей своей страшной простоте, и его озарило, что собственный цинизм - не более чем жалкая попытка спрятаться, отвернуться - смотреть, но не видеть. И тут Ставрогин ощутил почти непреодолимое желание вскочить на стул, сунуть голову в петлю и повеситься, что-то физически толкало его к петле. Он уже было сделал шаг, но, сделав над собой нечеловеческое усилие, остановился. Если бы он стоял на берегу обрыва, то упал бы вниз непременно. Изо всей силы зажмурив глаза и сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, он простоял около минуты перед качавшейся над головой петлёй. Наконец, суицидальный импульс отпустил его.
Холодная ярость овладела всем его существом, ведь сам только что чуть было не попался, как и Кириллов. "Ну нет, Ставрогин, - тихо с ненавистью произнёс он. - Так дёшево тебе не отделаться." Мысль о том, чтобы провести остаток дней гражданином кантона Ури теперь вызывала только отвращение и непереносимый стыд. "Сбежать, значит, захотел? Маленький домик в уютной долине, любимая женщина, старый слуга..." Ощутив слабость в ногах, он снова сел за столик в углу, закрыл лицо руками и долго сидел так, шепча: "Ох, дурак, дурак...". Потом встал, влез на стул и, торопясь, ломая ногти, отвязал крепко привязанную веревку. Сунув её в карман, чтобы выбросить по дороге, он вышел из дома и пошёл по направлению к железнодорожной станции. Больше в нашем городе его никто не видел. Уехал ли он за границу или же начал жизнь под новым именем в одном из городов империи, - так и осталось неизвестным.