Аннотация: Всего словами не пересказать.Но, пусть еще один рассказ о той войне поможет сохранить память о событиях и людях, в них участвовавших.
Практически сразу, как началась война, объявили, чтобы приемники, у кого есть, сдали. Пока сдавали, пока собирались вывезти, лежали они кучей на Советской улице. Просто насыпом. При отступлении, никто их не вывез, тем более, не уничтожил, не вернул обратно. Но три дня в городе не было никого, ни своих, ни немцев. Кто посмелей, взял с кучи и сволок домой приемник, какой захотел. Но это кто посмелей.
Война докатилась до Донбасса. Был потерян Донецк. До обидного быстро. 383-я шахтерская после боя под Александровкой разошлась по домам. Но в 74 стрелковой дивизии знали, что и враг смертен. Отступление от границы, Киевский котел, дальнейший откат на восток - весь путь был покрыт не только позорным сообщением - пропал без вести на марше - но и трупами врага. При каждом удобном случае не упускали возможности еще и еще огрызнуться. Вот, под Днепропетровском как красиво мост отправили в Днепр, вместе с танками и мотоциклистами. Хоть и пришел приказ отойти больше, чем на 200 километров, чувство, что враг смертен, скрашивало жизнь. И теперь, вгрызаясь в землю под Горловкой, бойцы уже не паниковали, не терялись, не мучила их тоска от поражения, но знали, что врага можно бить, и били все лучшее.
В конце октября по раскисшим дорогам немец пер уже не так прытко. А ночами подмерзало и падал снег. При дивизии был сформирован 130 отдельный моторизованный батальон под командованием капитана Браславца. И люди там подобрались замечательнейшие. Опыт позволял им делать свою работу не просто по долгу службы, но с каким-то озорством. От Донецка тянулось, выжимая части Красной армии, южное воинство итальянских берсальеров. Итальянский экспедиционный корпус генерала Мессе. Для них война становилась все печальнее. От границы они не встречали серьезного сопротивления и шли за Вермахтом, поедая в селах кур, грабя города. А тут, во второй половине октября, пошел снег, и начались морозы. И движение замедлилось одним дневным переходом от села к селу. В Михайловке это чирикающее воинство расползлось по хатам, перепроверило сараи и огороды и, угревшись у печей, дремало, скучая по далекой Италии. Никто не ожидал никакого подвоха от неприятеля, потому караулы также безмятежно дремали, зарывшись куда-нибудь в теплое.
Треск мотоциклов в ночи мало изменил картину зимней спячки. Но треск автоматов, взрывы гранат выгнали первых проснувшихся на улицу под пули и осколки. А те, что поумней и боязливей выскочил в выбитые рамы на огороды и стремглав пустились в темноту ночи. Их, беспрестанно чирикающих, преследовали только пули, которые зло вжикали рядом и со шлепками сталкивались с кем-то в темноте. И кто-то падал, на него наступали, спотыкались, падали, перепрыгивали и неслись дальше и дальше. До Беева леса.
Здесь стайка чужеземных птиц зачирикала с большей энергией и возмущением, перебивая, и, не слушая друг друга, делились переживаниями. Поскольку, продолжали прибывать отставшие, перекличку решили отложить до утра. Убедившись, что противник больше не преследовал их, стая разбилась на пары-тройки и щебет потихоньку стих... До утра берсальеры жались друг к другу, пытаясь согреться, возбуждение скорого отступления долго не давало заснуть, но к утру сон взял свое, и воинство в полу дреме встретило рассвет.
Чем больше солдат просыпалось и решало встать на ноги, тем громче возобновлялся птичий щебет иностранных слов. С новой страстью обсуждали вчерашнее нападение. Перекличка определила, что отсутствует около двух сотен берсальеров. Одни восприняли счет нейтрально, другие зачирикали об этих идиотах, которые за всю ночь не смогли найти большинство. У некоторых глаза стали печальными от догадки, что же могло произойти с отсутствующими... Галдящая толпа желала немедленной сатисфакции и в таком гудящем строю двинулась показать этим русским, что берсальеры настоящие воины и не боятся неприятеля, тем более уже разбитого на границе.
Степь была светла и просторна, колея дороги плавно поднималась к селу, невидимому из низинки. Все было как вчера, только откуда-то взялись эти занесенные снегом бугорки. Их сначала по запальчивости пытались обходить, но затем рассмотрелись, что это не природные образования, а их друзья, брошенные при вчерашнем бегстве.
-О, Джузеппе - кто-то узнавал друга убитого и закоченевшего за ночь, ставшего холмиком. Это в них шлепались злые пчелы, вжикающие в ночи. Укус оказался смертельным. Постойте, так это Джузи захрипел и упал... Он, видать, просил о помощи, да кто же услышит последнюю просьбу остывающих губ, когда все неслись сломя голову в спасительный лес... Ну, русские, держитесь, теперь вам покажут, как умеют воевать итальянские берсальеры. Вам сейчас покажут, сейчас увидите...
Толпа проследовала селом, иногда раздавались горестные восклицания - о, мама, мия. Жажда мщения гнала их вперед, где в километре за селом виднелись две высотки, опоясанные ходами сообщений. Выкрикивая проклятия и галдя, масса, считавшая себя солдатами, приближалась все ближе и ближе к высоткам, и уже начала подбадривать себя выстрелами, как вдруг в этой массе вырос дымный серый цветок, затем другой, третий.
-Мама мия - откуда у русских минометы? Да это же наши минометы, они захватили их ночью и теперь убивают нас из нашего же оружия. Звуки боя глушили яростные крики наступающих, делая их очередными бугорками в ровной степи. И когда передние уже легли, задние поняли, что им предстоит снова бежать в спасительный лес, только теперь днем, на перегонки со злыми пчелами, которые вчера убили стольких друзей, а теперь прилетят, возможно, за тобой...
Солдаты 130 ОМСБ были рады такому случаю отомстить захватчикам, не вполне точно, но быстро закидывая итальянцев минами. Триязыков и еще кто-то сел на мотоцикл и попробовал догнать отступавших. Кто не смог быстро убежать, лег на улице Михайловки, некоторых взяли в плен. Проверили брошенный обоз, собрали оружие, боеприпасы и вернулись вполне довольными собой. Так бы воевать и воевать... Но вскоре пришел приказ отходить в город, поскольку с севера в город входила 9 пехотная дивизия итальянцев "Челере", с запада приближались немцы, группа Шведлера, с востока обошли, захватывая Рыково, берсальеры 52 дивизии "Посубио рома".
2 ноября пришлось оставить и центр города.
Такой же бой прошел в Андреевке. Спустя день было странным видеть, как по степи ходят группы русских и итальянцев и никто никого не трогает. Каждый хоронил, как мог, своих. У последнего здания за Штейгерской горной школой стояли кучкой женщины, ожидая группу мужчин, которые как казалось, тоже заняты похоронами. Они вернулись кто с сапогами, кто с брюками, или шинелью. Это были мародеры. Советской власти больше не было, армии было не когда, вот и осмелели всякие падальщики выворачивать карманы своих защитников, сдирая с убитых амуницию.
-Моего не видел - жалобно спрашивали солдатки, еще неделю назад проводившие мужей на войну.
-А ты сама сходи, глянь - огрызались мародеры.
-Да, боязно - вздыхали женщины и роняли слезу.
Во дворе дома 11 по Горького стояла пушка. Старая трехдюймовка на воловьей тяге. Два вола вытащили ее и потянулись за нею солдаты всех мастей куда-то на восток. А через день кто-то из командиров привел одного вола и, собрав жителей двора, объявил, что вернутся, обязательно вернутся, но сейчас предложил поделить вола на всех во дворе, поскольку как-то надо жить, а когда вернутся еще не известно... И застрелил вола. Повсюду шла метушня. Грабили базы и магазины, растянули сданные приемники, кучей лежавшие на Советской улице. Из 16-го дома Гриша Архипенко помогал матери запасаться провиантом на брошенной базе НКВД, но увидел художественные краски всех цветов в тубах и... не смог удержаться - пока мать таскала съестное, несколько раз сбегал, пряча в карманах художественные краски.
2 ноября в проулке застрочил пулемет. Бахнуло раз, два взрывами. Кто-то застонал. Его окликнул торопливый голос - "ранен, куда, ну держись, держись, поднимайся, давай сюда...".
Все стихло. На сковороде поджарили какие-то ошметки от вола и собрались обедать, как вдруг в окно постучали...
Старшая женщина приоткрыла занавеску и увидела итальянского солдата, который что-то тарахтел на не понятном языке подкрепляя слова жестами, из которых поняли, что он придет потом жить сюда, чтобы место никто больше не занимал.
-Так они же с ружьями придут, как же я не пущу?- возражала хозяйка.
Но, снова у базара бахнуло, и солдат побежал туда. Побежал, да и не вернулся больше. Может лучше нашел, а может...
В первой квартире этого дома родился мальчик - Костик. Через год его мать напишет донос на мою бабушку, что, мол, у нее брат коммунист, и нельзя ли по такому случаю переехать в ее квартиру, большую.
Утром 3 ноября пошли за водой - водопровод взорвали при отступлении - а у колодца на улице Технической уже толпа баб. Но там же, у колодца, человек с ружьем. Все стоят притихшие, на расстоянии. Через время одна, кто по бойчей, подошла и словами, а больше жестами попросила набрать воды, на что солдат не русский сказал, указывая на колодец -Прего, Прего. По-итальянски, пожалуйста, пожалуйста. Но, не искушенные в языках бабы нахмурились, одна из них, глядя решительно, сказала:
-Сам прыгай, черт нерусский!
Так началась оккупация...
Немцы пришли и в декабре объявили новый порядок, одним из требований которого было - приемники сдать! Ну, сдать, так сдать.
Бывало, немцы, обычно грязные солдаты с передовой, выгоняли всех в сарай, а сами оставались в квартире, хозяйничая, как им вздумается...
Но такие оставались не долго, вскоре их вновь подхватывал вихрь войны и они уходили, как и приходили, ни здрасьте, ни до свиданья.
Но, в основном, первым появлялся денщик, или какой-нибудь порученец, осматривал все комнаты, решал, подходит или нет, определял, где будет жить постоялец, а где жильцы, и что от них ожидалось.
Однажды пришел такой- то ли денщик, то ли интендант какой-то. Все посмотрел, удовлетворенно по - улыбался, распорядился убрать лишнее на его взгляд из большой комнаты, и переставить в неё то, что ему казалось, там пригодится.
Вечером он привел нового постояльца. То почтительно забегая вперед, то пропуская вперед старшего, о чем ясно говорило его поведение, офицера. Наконец, показал подготовленные апартаменты. Старший легко кивнул, гут, окинул взором всех, от прабабушки до внучки и, определившись, поманил старшую женщину к себе- "матка, ком". Коротко распорядился, что, когда ему подать. Затем подвел к приемнику размером с шифоньер, принесенному двумя солдатами, и жестами вполне доходчиво объяснил- к приемнику не прикасаться, иначе, палец продемонстрировал, как петля затянется на шее провинившегося - "капут".
Был он строг и черен. Такой черной формы еще не приходилось видеть. Позже соседи в полголоса сказали, что ходит на работу этот немец то ли в гестапо, то ли в СД. Во всяком случае, нечто страшное о его работе вполне соответствовало его черной униформе. Всегда сдержан, опрятен, подтянут, никак не выдававший своей заинтересованности в разговоре с домочадцами, когда приходил, все невольно притихали.
Но, ко всему привыкает человек, и к страху тоже. Целый день немца нет, а приемник стоит себе. Разве вечером постоялец включит его не надолго, и то приглушено, для себя, только через закрытую дверь слышно эфирные звуки.
Жажда новостей одолела осторожных женщин и однажды, проводив немца на службу, прабабушка тихонько прошла в комнату и, набравшись смелости, включила приемник.
Тихо-тихо, едва ловя ухом шум эфира, она нашла знакомую волну, и чуть погодя прослушала сводку Совинформбюро.
Впечатлений хватило сполна на этот вечер, и следующий день. И от избытка чувств, женщины делились ею с соседями и знакомыми на рынке.
Так и пошло. Немец на работу - бабушка к приемнику. Не злоупотребляли особо, и не кукарекали на всю ивановскую, а только стали веселей от сопричастности к великим событиям, происходящим где-то на фронтах Второй мировой.
Все бы и ничего, но однажды привычную картину нарушил строгий голос немца, пришедшего с работы - "матка, ком"
Может чего надо ему? Без задней мысли бабушка с готовность подошла к постояльцу - чего изволите?
Фашист взял её за руку, подвел, притихшую и начинающую пугаться, к приемнику, и приложил ее ладонь к радиолампам, огромным, как пол-литровые банки.
Все сразу стало на место. Вот он - фашист, оккупант, не абы какой, а в черной форме, с его страшной работой где-то там. Вот запрещенный приемник, предательски нагревшийся, а ведь чуть-чуть и послушала. Вот этот жест пальцем вокруг шеи. А, ведь предупреждал, и чего лезть надо было. Вот виселица, мимо которой приходится чуть не каждый день прошмыгивать на рынок...
Немец строго посмотрел на перепуганную в смерть бабушку, погрозил пальцем и повторил жест вокруг шеи, возведя руку выше и, видимо показывая, что если повесить повыше, то будет больнее... Отвел за пределы комнаты и закрылся в своей фашистской норе. Сволочь!
Больше приемник не включали, и старались как можно меньше ходить возле закрытой двери немца, даже когда его не было дома.
Чаленко возглавил Донбассэнерго. Это очень заметная должность. Одно не так. При немцах.
Николай Яковлевич объяснял бабушке, которая также работала в бухгалтерии энергетиков, что он не ЗА немцев. Он ПРОТИВ большевиков. Немцы не останутся навсегда, говорил он, а мы останемся. Теперь думается, не рассуждал бы а просто работал, может и жив был бы...
Он был не за немцев.
В январе 1941 начали наводить порядок. Евреи ,коммунисты должны были зарегистрироваться. Евреи так и сделали. Коммунисты не стали. Евреев начали стрелять. Ночами. Коммунисты, не дураки, подставлять шеи- прятались.
Чаленко вызвал бабушку и сказал:
-Александра Ионовна, как живется, голодно?
-Да, как всем...
-Вот что- я вам дам машину. У вас есть какие-то вещи на обмен? Дам еще машинки швейные, дам документ, поедете от Донбассэнерго в Марьинский район. Вы же знаете, там у нас русская Греция. Возьмете помощников, я распоряжусь. И, вот еще, возьмете одну семью, я дам бумаги, что это греческая семья, едет к родственникам на юг. Ну, как, справитесь?
-Так я не знаю, что хоть за семья?
Николай Яковлевич написал на бумаге фамилию "Рафаль"
Сколько было в дороге проверок- не известно. Бумаги были составлены грамотно, сработали. Старый Рафаль воевал. Его жена с двумя детьми-грудняшками была перевезена в деревню, в русскую Грецию, где никого не смущали черные кудрявые волосы, нос с горбинкой, странный диалект. Там она благополучно дождалась освобождения в 1943-ем.
Евреев стреляли ночами. Возле железной дороги. На пустыре. После войны там, как на многих скорбных местах сделали мусорник...
Заслуженный фронтовик-еврей Гродзинский разыскал это место. Там расстреляли его жену и дочку, маленькую Эллочку. Хотел увековечить как-то. Но послевоенные хлопоты всё не давали возможности. Приближался 1965 год. Впервые готовились по крупному праздновать Победу. Ему разрешили поставить в 300 метрах в стороне от места расстрела памятный знак. Сказали, что будут строить большой сквер с кинотеатром в честь годовщины Победы.
Мне нравился сквер с танком на насыпанном кургане, кинотеатр, проспект Победы. В кинотеатре большая картина на всю стену- парад победы на Красной площади. Бравые солдаты швыряют под ноги стоящим на мавзолее фашистские знамена.
Картина время от времени темнела.
"А почему дядю закрасили?"
"Тише, так надо, потом объясню, идем лучше в буфет"
Спустя несколько лет, картину заменил какой-то натюрморт.
За бои сорок первого Григорий Филиппович Триязыков получил орден Ленина. Стал интендантом. Прошел всю войну и в 1985 году получил орден Отечественной войны первой степени, уже юбилейный.
Командир 130 ОМСБ капитан Иван Степанович Браславец был награжден за оборону Горловки орденом Боевого Красного знамени. Дошел до Белоруссии. 21 июля 1944 года заместитель командира 348 стрелковой дивизии полковник И.С. Брасловец, возглавляя атаку, был убит в бою за деревню Ялувка, Васильковского района, Белостокской области.
Николая Яковлевича Чаленко взяли сразу после освобождения города. Никакие доводы о том, что он помогал людям, спасал евреев- ничего не помогло. Ему дали 25 лет за измену Родине. Вроде бы и ничего по тем временам. Но, как и многие другие он так и не вернулся...