Коротунов Михаил Викторович : другие произведения.

Мой дом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мы рождаемся, учимся, осваиваем профессии, воспитываемся и все готовимся к будущей жизни, а потом вдруг оказывается, что это и была настоящая жизнь. И когда вокруг нас выбывают из жизни дедушки и бабушки, а потом родители, мы объясняем это разницей в возрасте. А когда начинают выбывать наши друзья, сверстники мы растеряно оглядываемся и пытаемся объяснить себе это слабостью чьего-то здоровья, случайными обстоятельствами и прочими коллизиями жизни. Когда же вокруг из знакомых остаются только наши дети и внуки, а наши устремления сокращаются до простой прогулки по улице, мы вдруг понимаем, что стали обладателями бесценного дара Откровения, видеть что чем было, и что чем стало. Тогда более и более мы углубляемся в воспоминания, которые часто занимают только нас самих.
  Мой старый дом
   Дом, в котором я родился, практически не оставил никаких воспоминаний. Только время переезда, сбора вещей. Я стою у лестницы, а отец снимает с чердака разнокалиберные ящики. Особенно запомнился один, в котором были всякие погоны, фуражки, и непонятные предметы. Остатки прежней, военной жизни. Чем он привлек мое внимание? Скорее всего галуном погон. И кроме этого ящика с военным майном, который и сейчас, как будто перед глазами, я ничего не помню.
   Зато следующий дом я запомнил отлично во многих деталях. Начиная с кучи вещей на которую я был водружен, чтобы не путался под ногами. Новенькая блочная четырёхэтажка, последняя в городе перед степными просторами, гладью далёких ставков и пирамидами терриконов. Поначалу за малостью лет меня выпускали гулять на балкон, где я силился пролезть сквозь балконную решетку, которая была на редкость густой и всякий раз надёжно препятствовала моему падению с четвертого этажа.
   Здесь я познавал мир, искал место под солнцем и получал первые оплеухи от жизни, которая делилась на две неравные части. Одна протекала внутри дома, со строгими правилами, множеством нельзя, и неусыпным контролем со стороны моих домашних. Вторая часть жизни протекала во дворе(подъезде, чердаке, подвале) и самом заманчивом и полном приключений месте на земле - за домом, куда вход был строго настрого запрещен. Именно за домом я познавал самые драматические подробности жизни. Здесь я узнал, или скорее прочувствовал, что такое предательство. Дело в том, что соседний дом имел вход в подвал с уличной стороны, и крыша этого входа была покрыта рубероидом. Конечно, сверху лежал шифер, но изловчившись, можно было вырвать кусок, другой рубероида. Зачем нам рубероид в таком нежном возрасте? О, вы просто не знаете, как замечательно горит этот простой материал. Из него скручивался факел, поджигался, и двор наполнялся причудливыми отсветами в окнах и жутким черным дымом. Это было шикарно, для нашего возраста, разумеется. Именно к такой забаве меня позвали однажды ребятишки из нашей стайки. Не пойти за дом было просто не возможно. Последним аргументом были утащенные кем-то из дому спички. Отказать себе в удовольствии было просто не возможно и, убедившись, что в эту секунду никто с нашего балкона на меня не смотрит, я бросился навстречу удаче. Когда рубероид был успешно оторван, а факел начинал чадить едким густым черным дымом и праздник только начинался, я ощутил своё ухо в чьих-то железных руках и нехотя выпустил факел. Ухо ещё ничего! Во мгновение ока мои товарищи ткнули в меня пальцем и заявили, что это все придумал я и живу вот в этом доме и вот в этой квартире. Более того, они сейчас же покажут, где именно я живу, и как зовут родителей. На мне было сразу несколько обвинений, из которых я тут же признал, по крайней мере три! Я пошёл за дом! Это как минимум порка. Я взял в руки спички! Тут порки было маловато и на довесок полагалось стояние в углу или нечто подобное, до полного исправления. Я опозорил семью перед какими-то работягами, которые так живо вмешались в мое воспитание. Это на все сто предание анафеме и аутодафе со всеми вытекающими подробностями. Признаться, предчувствие близкого конца света притупляла жгучая несправедливость! Как же так! Мы же были вместе! Как же вы меня предали! Мы же друзья! Это было совершенно новое осмысление жизненных коллизий. Но при этом я не упустил всю дорогу клянчить себе прощение и где-то между вторым и третьим этажом, при сакраментальной фразе ,,Лучше сами побейте, только не ведите домой,, меня постигло помилование. Два, три дня я добровольно не ходил на улицу, чем вызвал подозрение родных, а когда появился во дворе, окружающие вели себя так, будто ничего не произошло. С той поры к человеческой породе я отношусь с известной долей недоверия.
   Отцовские погоны, щедро предоставленные мне в пользование, а позже погоны дяди Кимы, сильно разнообразили мои игры к моей радости и к неудовольствию бабушки. Нет, не тот дядя Кима, что жил через стенку от нас, а другой, майор Ким Борисович Клейнер. В ту далекую пору телевидение работало пару часов утром и час, другой вечером. В программе были новости и какой-нибудь фильм. За редким исключением в эпоху холодной войны показывали фильмы о войне. Как впечатлительный мальчик я хотел походить на киногероев, поэтому просил бабушку перешить погоны с пехотинских на летчиские и наоборот. С фуражками происходили подобные перемены, то мне требовались матросские ленточки, то снова пришивался козырёк. Понятно, такая метаморфоза вызывала недовольство обременённой домашними заботами бабушки, но я умел добиться своего. Настоящим праздником жизни был переход с чулочков на колготы. Небольшое интимное пояснение даст вам полную картину. Дело в том, что в моем детстве и мальчики и девочки носили одинаковые предметы нижнего белья. Называлось это лифчиком, который скорее напоминал безрукавку, состряпанную из старой отцовской рубахи. Внизу к ней крепились резинки, а резинки удерживали чулки. При всей нашей детской щепетильности тот факт, что мы носим девчачьи чулки, никого не интересовал. Другой одежды просто не было, а в деревнях вообще щеголяли в одной рубашке голяком, и ничего. И однажды из капиталистического рая дядя Леня, мамин брат, привез мне детские колготы. Что тогда началось! Совпал презент с показом фильма ,,Гусарская баллада,,. Дело было летом. Во двор я вышел в резиновых сапогах, колготках, вместо гусарских лосин, куртке с блестящими пуговицами, одетой на одно плечо, хворостиной с нанизанной старой крышкой от бутыля, которая заменяла холодное оружие. Вполне естественно, пришлось объяснить публике суть элементов одежды, после чего я занял местоположение лидера и аутсайдера в одном лице. Бесспорным лидером потому, что нельзя было отрицать некоего сходства с гусарским мундиром, а аутсайдером по вполне понятной причине, я вырвался далеко вперёд, в другую эпоху, меня нельзя было догнать и со мной сравниться. О чем вы говорите, у ребятни и колгот то не было! Как и все передовое, я подвергся абстракизму, причем сразу же после игры в войнушку! Мне ещё повезло больше, чем мальчишке из второго подъезда, который вышел во двор в настоящем римском шлеме, с щитом и мечом, и сразу же получил позорную кличку - "стиляга". Это в Хрущевскую эру, когда мы повторяли подхваченные где-то ,,сегодня он танцует джаз, а завтра родину продаст,,.
   Если мне не изменяет память, в детский садик из всего нашего дома я ходил один. Только нашей семье удалось добиться места в многочисленных садиках вокруг. В третьем или четвертом по счету меня таки приняли. Бумаги были собраны, нужные рычаги сдвинуты, и я стал посещать самый далекий от нас садик. Первый день прошел в слезах, поскольку я не понимал, почему от меня стараются избавиться. Только ближе к вечеру я осмелился попросить у мальчика машинку.
   В детском садике пахло кислой капустой, заставляли спать днем, и применяли инквизиторские методы коллективного воспитания. Мы лепили какие-то фигурки из глины - грязи из соседнего палисадника. Пытались рисовать. Но больше всего запомнились обеды и полудники. Продуктов не хватало, и мы чуточку голодали. Самым вожделенным блюдом была селедка! Когда на столах стояли тарелки с картофельным пюре и соленым огурцом, мы знали, что сейчас начнется раздача. Воспитательница раскладывала кусочки селедки каждому отдельно, а мы как завороженные следили, не моргая, за тем, кому сегодня достанется хвост, потому, что в хвосте, бесспорно, было больше всего селедки. Даже когда казалось, что все съедено, сам хвостик еще долго позволялось мусолить во рту. Контакты с дворовыми ребятами стали реже и это еще дальше развело нас по сторонам.
   Добавим немного персонажей, обитателей дома. Странно, но до сих пор я помню всех его жителей. Это был единственный, как выяснилось позже, дом, в котором мы знали всех по имени и отчества, кто и где работает, где они жили раньше, кем работали до войны, были на фронте или в оккупации, знали их далёких родственников, сотрудников, и много дополнительной информации, которая нам так и не пригодилась.
   В квартире номер один жила Анна Захаровна. Она была незаменима в своей готовности выдать нам прямо из окна чашку холодной воды, когда мы, набегавшись, оказывались в изнеможении. Она работала в медучреждения. То ли ЛОРом в психиатрии, то ли психиатром в ЛОР отделении. Частенько из ее окна выглядывали какие-то разновозрастные дети, которым по нашему глубокому убеждению удалили, или собрались удалить гланды. Анна Захаровна одиноко жила в двухкомнатной квартире, была словоохотливая с соседями, и даже поливала из шланга палисадник с цветами.
   Во второй квартире жила тётя Катя. Как и у Анны Захаровны у нее не было мужа, но были дети, Борис, старшеклассник, и Алла, ущербная девица, которая училась в интернете. Тётя Катя работала кладовщиком в неведомом учреждении и все соседи подозревали, что она страшно ворует, но все добро тщательно скрывалось, так что жилище ее было погружено в бедность. Борис неизменно был на стороне тех, кого обижают. Он решительно прекращал драки, которые редко велись по принципу "один на один", когда становилось горячо, я глазами искал этого поборника справедливости. Это был настоящий Второй фронт. Возможно, он симпатизировал моей старшей сестре, но хотелось верить, что он поступал вполне искренне. Часто его вмешательство запаздывало, как например, когда Сашка Бутримов бросил в меня ни с того, ни с сего кирпичом в голову. Он прибежал, конечно, но было слишком поздно, по лицу лилась кровьВ этом случае силы быстрого реагирования опоздали. Меня отвезли в больницу, где зашили рану, и уже на следующий день я гордо сиял белыми бинтами, практически не хуже Чапаева.
   Третью квартиру занимали учителя. Интеллигентные люди, выходцы с Урала. У них были не менее замечательные дети, Саша и Оля. Саша был едва ли не самым серьезным во дворе, посещал секцию бокса, учился на отлично и вообще был, во всех отношениях, положительным персонажем. За это его не любили дети из пролетарских семей. Они во всем конкурировали с ним и при всяком удобном случае подставляли, как могли, неизменно издевались при каждом удобно случае. В общем, наше положение было во многом схожим, и, если бы не разница в возрасте, мы точно объединились с ним в замечательный тандем. С Олей нас разделял целый год. Это катастрофическая разница в возрасте. Во дворе были дети максимум на год старше нас, остальные были старше на четыре и более года, а это уже ничем не заполненная пропасть. Младших на год-два мы еще признавали в своей стайке, но меньших с нами не было. И вот, в то время как вся наша диетическая группа щеголяла в босоножках с весны по позднюю осень, Оля выходит во двор в ботинках! Каким же было наше безутешное горе, поскольку до минимального размера ботинок наши ноги просто не доросли. В этом случае год разницы представлял целую вечность. Оля, кроме всего прочего, каждый день делала гимнастику под присмотром кого-то из родителей. Часто семья уезжала на север области, к озерам, и возвращается с румяными щеками и рюкзаками, полными рыбы. Это разделяло двор еще больше, поскольку остальная масса просто пробухивала выходные, а эти путешествовали своей идеальной семьей, создавая почву для пересудов.
   В четвертой квартире жил еще один учитель, он был одинок, воспитывал сына и подолгу отсутствовал в каких-то командировках. Сын Коля потерял мать во время родов, вызывал у сверстников жалость, не смотря на свое не пролетарское происхождение, и принимался на равных в любых компаниях.
   В пятой жила семья, успешно выскочившая из голодной деревни. Дядя Коля работает на шахте лесогоном, что означало, что работать забойщиком у него кишка была тонка. Да и этого было для него, деревенского парня, довольно смело. Тетя Валя работала кассиром в каком-то ЖЭКе. Дети, Юрка и Светка, оставались частью прослойки между интеллигентной и пролетарской составляющими населения дома. Иногда они, оторванные от привычного крестьянского уклада, примыкали к одним компаниям, иногда к другим. Так они и болтались впоследствии.
   Шестую квартиру также занимала семья Шумаковых из деревни. Видимо, из еще более голодной деревни. Да и тут у них царила нищета. Глава семьи кроме голой задницы, имел непомерное честолюбие. Никому не позволял советовать, помогать, даже просто вникать в их жизнь. Попав на работу, он понял, что в городе легко даются деньги, на которые можно много пить. Как прогульщика и пьяницу, его увольняли, он искал следующее место, получал первую зарплату и снова пил, пока деньги не кончались. Затем история повторялась. Укорачивалось время, проведенное на работе, удлиняется время поиска работы. От этого дядя Володя становится злее и злее. Маленькая, забитая тетя Лида избегала смотреть в глаза, носила затрапезную одежду из подаренного соседями и пыталась хоть как-то прокормить детей на зарплату почтальона, старшего Вовку, и младшего Андрея. Вовка был старше меня на год, тот самый год роковой разницы. Андрей был младше на два года, но в наших отношениях опирался на авторитет брата. А брат исключительно реалистично вырезал разные револьверы-пистолеты, причем, реализм растет до небывалой схожести, а к подростковому возрасту эти игрушки становятся металлическими и стреляющими мелкокалиберными патронами. Все это время, умение делать игрушечные пекали, которыми после играл весь двор, было для Вовки, как охранная грамота. Мне же строго настрого запрещалось якшаться с этими детьми.
   Седьмая квартира была пещерой садистов, дяди Саши, тети Аллы, и сына Сашки. Дело в том, что всякие сюсюкания с детьми во дворе неизменно заканчивались синяками. Настолько нежное отношение к человеческой плоти было странно, но избавиться от назойливых объятий дети не могли, ведь жесткие щепки предварялись располагающей лучезарной улыбкой. Дядя Саша работал сантехником и ходил со своей командирской сумкой, в которую были вставлены разные большие ключи. Тетя Алла работала маляром на стройке. Кроме них в квартире время от времени проживала сестра тети Аллы с дочкой Витой. Нам это не казалось странным до момента переходного возраста. Только тогда для нас стало понятно, что и Сашка и Вика дети одного отца, а тетя Алла и ее сестра суть небольшой гарем, расположившийся в квартире 7.
   Жители восьмой квартиры стояли на традиционных принципах устройства семьи. Папа, мама, дочка. Иван Андреевич работал завмагом. Это означало, что у Люды, дочери, появлялось многое быстрее, чем у остальной детворы. Кроме невесты в детском садике, у меня была невеста и в доме, и это, конечно, Люда. Она полностью была в моей власти. Я выменял у нее на индийский медяк первый железный рубль. Однажды, коснувшись предохранителя на задней стенке радиолы, я ощутил первый в жизни удар током. Предохранители тогда были в виде проволочки на небольшой картонке. Как только я сделал это чудное открытие, при первой же возможности я показал этот опыт Людмиле. Пока наши бабушки сплетничали на кухне, я подговорил Люду прикоснуться к предохранителю. Конечно, при этом я показал пример сам. Затем мы по очереди подвергались ударам тока, до момента, пока бабушки замечают воцарившуюся тишину. Это был верный признак крамолы, которую мы в очередной раз устроили.
   В девятой квартире жил одинокий дядя Саша, который каждый день шел на работу трезвым, и возвращался пьяным. Это был тихий пьяница, у которого иногда проживали разные мамзели, но ни одна из них так и не закрепилась в двухкомнатной квартире. Больше нам ничего не было известно об обитателях этой квартиры.
   Зато в десятой жили самые активные участники дворовой жизни. Дядя Саша, молчаливый и особенно индифферентный, где-то работал около угля. Зато тетя Женя оказывалась везде и всюду одновременно. Работала в какой-то конторе, часто бывала дома, умудряясь не только таскать необходимое домой, но и воспитывать двух сыновей, считавшихся лоботрясами. Старший, Сашка, полностью копировал своего отца. Ни к какой компании не примыкал, старшие его мальчишки, уже подростки, попросту не могли расшатать его стабильность до взрыва эмоций, и потому им было не интересно его задевать. А для младших он был отделен все той же разницей в возрасте, ставивших его вне интересов. Женька, младший, был более активным и соответствовал нашей возрастной категории. Но природная спокойная рассудительность позволяла ему выстраивать интриги тихо и незаметно до того момента, когда вдруг все становились втянуты в очередной скандал. Например, он мог подойти во дворе и сказать, что в "Спутнике" вчера были замечательные раскладные ножики всего по 50 копеек. Обязательно с двумя лезвиями и пластмассовыми накладками на рукояти. Естественно, что у нас загорались самые буйные фантазии в отношении этих ножиков. Затем он один на один говорил, что нашел рубль и готов потратить его на два ножа, причем один заочно дарит тому, кто пойдет с ним за покупкой. Магазин "Спутник" находился не то, что за двором, а за двумя кварталами от двора и был недосягаемым для меня объектом. Но перспектива получить ножик за здорово живешь, всего за нарушение одной единственной установки "нельзя", делала ноги послушными сторонниками интригана. Ощущая на затылке несуществующий разоблачительный взгляд с нашего балкона, я уже мчался с Женькой в пресловутый магазин с такими дешевыми ножиками. В магазине мы с глубоким прискорбием замечали, что ножи кончились еще вчера. Ну, конечно, такие ножики нужны были всем без исключения, и только мы с Женькой остались без них. И нарушение табу было напрасно, и утешить было нечему. Но! Тут Женька предлагал, поскольку мы уже в магазине, купить по пистолету! Это уже было кое-что, и на рубль нам полагалось два пистолета с кучей пистонов. Всю обратную дорогу мы яростно обстреливали всё, что попадалось на глаза. Еще постреляли во дворе. Как назло, никого из ребят во дворе не было, и праздник жизни хотя и получился, однако не совсем. Пора было возвращаться по камерам, то есть по квартирам и мы разошлись. Прощаясь, я заметил, что Женька свой пистолет домой не несет, а прячет под почтовый ящик, и удивился такой недальновидности. Ведь до следующей прогулки его мог найти какой-нибудь другой мальчуган! Ну, воля ваша, главное, что свой я не собирался оставлять без присмотра. Дома пришлось рассказать бабушке, откуда взялись деньги на покупку и что это за щедрость со стороны Женьки. Все эти вопросы оставили в душе нехороший осадок подозрительности, но постреляв вволю дома, я принялся за другие дела. Перед приходом родителей с работы я пытался спрятать пистолет и прокручивал возможные ответы на вопросы родителей. В моем понимании история не стоила выеденного яйца. Подумаешь, рубль, можно и сто рублей найти! Но тревога оставалась и терзала меня сомнениями, правильно ли я сделал, Женьку расспросы не нужные не пугали, он-то свой пистолет спрятал. Надо было и мне так.
   Родители в этой истории заподозрили неладное. Долго осматривали пистолет, будто в его черном теле могли прочитать историю, откуда у Женьки рубль. Затем, переключились на обед, и следствие по делу о пистолете было приостановлено. И вот, между вторым блюдом и компотом с ватрушками, грянул гром! Снизу пришла тетя Женя вся в слезах и поведала маме свою несчастную ситуацию.
  - Зина, - говорила она, - что с ним еще делать? Уже била, била, не помогает! До получки еще неделю жить, а Женька рубль последний украл. Спрашиваю - ты? Божится, что не он, но я же чувствую, брешет! От, горе! Такой негодяй растет!
   Мать дипломатично промолчала о своих догадках, на что пошел последний рубль, утешала тетя Женю, как могла, тихо, участливо поддакивая в коридоре. Когда тетя Женя наплакавшись и получив рубль взаймы до получки ушла, пришел мой черед. Я выслушал воспитательную беседу от матери, внушение по заднице от отца, был вынужден лично выбросить пистолет (подумать только, совсем новенький!) со всеми пистонами в мусорное ведро, отстоять свой срок в углу и получить дальнейшее внушение - что молчишь, как партизан, говори, будешь еще так делать? И как бы я осторожно не относился к проискам Женьки, спустя день, два попадал в следующую историю, часто сомнительного экономического характера.
   Ну, а в одиннадцатой квартире жили дядя Коля, столяр, и тетя Нина, работник столовой. Они были очень не заметны, как и их дети, Коля и Лена. В очередную моду на благоустройство жилья дядя Коля делал всему нашему дому, и, видимо, всему околотку, навесы над балконами. До этого была мода на пианино. Первое появилось сразу при вселении, у Зинаиды Яковлевны, учительницы музыки. Но это не в счет, это как напильник у слесаря, инструмент. А потом купили пианино в нашу квартиру. Это уже для занятий по музыке для сестры и меня. Правда, у меня дело пошло не так далеко. Я с легкостью пиликал всякие гаммы и сонаты, делал успехи, но это поскольку был абсолютный музыкальный слух. И все бы ничего, но однажды Зинаида Яковлевна неудачно пошутила, сказав, что я не умывался утром. Я помчался в ванную и внимательно осмотрел лицо, все было в порядке. Но учитель музыки настаивала, что глаза черные, немытые. Я снова бежал к зеркалу, никаких следов черноты. А она не унималась и утверждала, что я черен, глаза черные. Наконец, я понял, что она имела в виду мой природный цвет глаз. Возмутившись, я заявил, что больше к пианино не подойду, и учиться не буду! Так и случилось, позже учился в музыкальной школе, страдал от необходимости носить с собой кларнет, но на класс фортепиано не перешел по принципиальным разногласиям.
   За нами купили пианино в четвертую, восьмую, третью, тринадцатую квартиры. Потом была повальная смена мебели. Сначала разношерстную на комплектную, белую. Потом, белую мебель меняли на темную, на однотипные гарнитуры, большей частью, немецкие, из ГДР. От всей этой соревновательной реконструкции жилья мы извлекали пользу из картонной упаковки. Разноразмерные коробки мы напяливали на себя и становились рыцарями. Из кусков картона были и наши щиты. За неимением мечей, применялись универсальные хворостины с неизменной гардой в виде консервной крышки. Они подходили и для игры в мушкетеров, кавалеристов и прочих игр.
   В пору поголовного преобразования балконов дядя Коля свалился на шабашке с этажей и, хотя и упал на ноги, сильно побился. Все моё детство он перемещался на костылях, а когда мы перешли в старшие классы, он ходил, опираясь на палку. При нищенской пенсии дядя Коля продолжал лазить по этажам и строить крыши над балконами.
   В двенадцатой квартире жила семья евреев. Семен Захарович работал на заводе им. Кирова инструментальщиком. Он воевал, попал в октябре 41-го года в плен, как-то там выжил, выдавая себя за татарина. Его жена, Зинаида Яковлевна, была учителем музыки. Нас связывала тяга к прекрасному, меня к прекрасным металлическим грузовикам с такими же металлическими колесами, а Зинаиду Яковлевну к музыке, чему она совсем не бескорыстно обучала многочисленных учеников, тренькавших гаммы с утра до ночи. "Зиночка, - говорила она маме, - я вас умоляю, нельзя ли играть чем-нибудь другим, а не этими ужасными машинами? По крайней мере, пока у меня ученики. Это же невозможно слушать, как из конца в конец потолка перемещается этот скрежет!" Увещевания были напрасны, и Зинаида Яковлевна стала источником замечательных импортных машинок с каучуковыми колесами. Моя мать кроме труда инженера в комбинате "Артемугль" еще шила дома. Поскольку в магазинах ничего не было, всякие там наволочки, пододеяльники и платья приходилось делать самим. У мамы была машинка, которая выручала в этом отношении. Зинаида Яковлевна была постоянным заказчиком. То подшить, то перешить. На этой почве они и сблизились. Мать внимательно выслушивала приходящих, а людям много ли надо. Они делились своими бедами, победами, происшествиями. После обрастания всякими вещами, соседи потянулись друг к другу и с удовольствием встречали вместе Новый год и Первомай. Летом столы выносили на улицу и там устраивали длинный общий стол. Потом расползались по квартирам, а те, кто еще стоял на ногах, неизменно дрались. Поскольку в одну квартиру жители подъезда не помещались, а праздники бывали и в холодное время года, стали формироваться коллективы меньшего размера. Наша квартира оказалась в дружеских отношениях с двенадцатой и четырнадцатой. Тем более, что у них были дети, почти ровесники меня и моей сестры.
   В тринадцатой жил дядя Сережа с женой Инной и сыном Сергеем. Дядя Сережа был горноспасателем, а его жена гулящей. В его отсутствие квартиру посещали разные любители прелюбодейства. Все осуждали и ненавидели тетю Инну. И как же обрадовались, когда они, наконец, расстались. Тетя Инна уехала в Харьков, а дядя Сергей женился на другой, нормальной. У нее уже был сын, который на попытку его проверить на бздо, пустился в рассуждения о дружбе и получил за это кличку "Друг".
   В четырнадцатой жил начальник участка шахты дядя Ваня, его жена Анна, сын Юрка и дочь Наташа. У них был фильмоскоп и мы часто запирались в темной кладовке и просматривали, пересматривали диафильм о каких-то драконах. Тетя Аня работала на шахте в медпункте. Отмечания праздников перемежались то с двенадцатой, то с четырнадцатой квартирой. С четырнадцатой мне было интересней, но кто меня спрашивал?
   Пятнадцатая квартира манила странными существами и предметами. Там жили шахтерки пенсионерки тетя Катя и ее сестра. Огромное чучело филина мигало красными горящими глазами. Тетя Катя работала на сыром динамитном складе и там испортила себе ноги, поэтому на пенсии летом и зимой ходила в валенках. А еще нас разделяла тоненькая стенка, и мы жили будто бы вместе, только не видели друг друга.
   Наконец, наша шестнадцатая квартира. Здесь жили папа, мама, бабушка и мы с сестрой. Из квартиры мы выходили погулять, когда подросли - в садик, позже в школу. Тогда суббота была рабочей, и мы только в воскресенье могли спать сколько пожелаем. Но желали мы меньше, чем могли. В воскресенье мы не в силах дальше лежать в кроватях, тихонько выползали в коридор, где висела мамина шуба и, укрывшись ею, ползли в спальню к родителям. Маму это нисколько не пугало, а папа продолжал спать, даже когда мы вдвоем прыгали по нему. Самое большее, что нам грозило, это его палец, которым он пытался нас урезонить. Мама вела нас в кухню, где мы принимали самое активное участие в приготовлении завтрака. Часто мама спрашивала, что мне приготовить, на что я неизменно отвечал - котлет и пирожков. Но котлеты получались слишком мясные и невкусные, а пирожки слишком светлые. Ел я их без всякого энтузиазма и на вопросы отвечал, что котлеты вкусные в садике, а пирожки в садике золотые, а тут все не так. Мне возражали, что в садике котлеты из хлеба, а пирожки золотые, потому что их жарят в старом масле, которое не выбрасывают, хотя и следовало бы. Для меня это были слабые аргументы, не вкусно и точка.
   Выше нас никто обычно не жил. Там был чердак, но иногда поздно вечером слышались чьи-то шаги, кто-то хрустел тамошним шлаком.
  
   Итак, жильцов нашего подъезда мы представили, теперь примемся за второй.
   В семнадцатой квартире жила Сало-сало с семьей. Они были выходцами из Кировской области. В первый же день заселения дома она позвонила в дверь и ввела родителей в ступор. Она так частила и окала, что понятны были только слова сало-сало. Она предлагала сало жильцам, но было не то время, не тот момент. После этого её называли у нас не иначе как Сало-сало. Муж ее работал электриком на шахте. Росли в семье двое сыновей. Сергей был сверстником сестры, Колька моим. Жили они угрюмо и бедно. И это было странно, поскольку на шахте платили неплохую зарплату даже электрикам.
   В восемнадцатой жила семья Жулинских. Это была фамилия и жизненное кредо членов семьи. Дядя Ваня, монтер связи, приворовывал совершенно незаметно. Тетя Алла была нечиста на руку, когда бывала у кого-то в гостях. Старший сын, Сергей, выручал любого, кто терял ключ от квартиры. За минуту он вскрывал дверь, получал обещанный рубль, уходил, а жильцы теряли покой и сон. Шутка ли, то в одной квартире пропадало что-то пока жильцы были на работе, то в другой. Средний, Вовка, в открытую не крал, больше был на стреме. Зато меньший, Васька, не скрывал желания стырить все, что плохо лежит. Квартира напоминала цыганский табор, где смешались люди, собаки, кошки. Зато Вовка, мой одноклассник, часто приносил в школу разные ювелирные украшения и щедро одаривал нас брошками, браслетами. Видимо, сложно было со сбытом таких предметов.
   В девятнадцатой жил одинокий журналист, Кондратович. Он не менялся во времени. Пижамные штаны, майка и тюбетейка. Всё! Всегда!
   Двадцатую населяла семья полковника Цыбульского, начальника зоны. Старший сын, Вова, был недосягаемо старше нас. Снисходительно он позволял наблюдать за процессом изготовления электрогитары, или появлению бронемашины из куска мыла, или кастета из расплавленного пугача. Для нас он был непререкаемым авторитетом. Его брат был балбесом и очень быстро загудел в тюрьму.
   Двадцать первую занимали старые партизаны-подпольщики с двумя детьми. Старший, Толик, был серьезен и все сидел на балконе, совершенствуя искусство рисунка, а младший, Жорик, норовил исподтишка выкинуть какую-нибудь гадость. То забросит тюбик брата с краской кому-нибудь за шиворот, то найдет другой изуверский способ пугать малышей или разыгрывать сверстников.
   В двадцать второй жили две сестры работницы домоуправления.
   В двадцать третьей жил Вовка-стиляга. Отец его работал художником, а мать парикмахером.
   В двадцать четверной жил дядя Коля шахтер. Его жена работала всю жизнь завхозом различных учреждений. Сын их, Виктор, носил звучное погоняло Моряк. Ему удавалось входить в компании более взрослых парней, отсидевших или готовящихся сесть, в общем приблатненных.
   В двадцать пятой жил орденоносец, начальник участка, дядя Володя с женой тетей Валей и детьми Вовкой и Иркой и бабушкой Борисовной. Вовку называли почему-то Вовунькой. А меня дядя Вова дразнил Мишель-Вермишель.
   В двадцать шестой жила тетя Клава с Надей, Сашей, Валей. Самая младшая была старше нас и очень изредка проявляла интерес к нашей стайке. Саша был слишком самостоятельным. Они, вся их семья, привыкли сами решать свои проблемы, твердо зная, что им от жизни требуется. Трудились с самого детства, чем-то постоянно были заняты, куда-то мчались на велосипеде, что-то все время тащили в свое логово. Это была крепкая семья, знавшая голод, войну, оттепели и серьезно относилась только к простым человеческим потребностям. Саша по возрасту дистанцировался от всех наших передряг. Но, никогда не проходил мимо наших внешних неприятностей. Когда мы стали способны расползаться в целях изучения мира по соседским дворам, а чуть позднее по ближайшим хуторкам за городом, Саня как-то мимоходом отмазывал нас от тамошних взрослых и не считал для себя зазорным вмешиваться в драки, которые неизменно возникали между аборигенами и нами, пришлыми. Не понятно, почему так остро стояла проблема защиты своего двора от чужих. В ряде случаев местная детвора поддерживалась более взрослыми, которые ловили нас, держали, и предлагали меньшим нас аборигенам бить, часто с поучением, мол, бей под дых, или в нос, или в глаз. Что побуждало так не гостеприимно встречать нас, нет ответа до сих пор. Мы не претендовали на их квартиры, что было плохого, если бы мы прошли через их двор. Ну, ладно, получали мы и по делу, когда рвали в чужих дворах зеленые абрикосы и яблоки или смородины с кустов в палисаднике.
   В двадцать седьмой жили страшные люди, почти как в седьмой, даже хуже. Рекуны, у которых отец работал на опорном пункте, или детской комнате милиции, или еще где-то, где привык руками быстрее отвечать на вопрос, чем языком, а мать на какой-то доходной должности, то ли продавцом, то ли кладовщиком. Их сын Сергей мог запросто обстрелять с балкона из воздушки детвору во дворе. Ничего ему за это не было. Как мы все остались с глазами? Видимо он плохо умел стрелять. В компании он был самым не надежным участником. Легко переходил от поддержки одних, тут же предавал их идеалы другим, снова втирался в доверие к первым, цинично переходил на сторону вторых и никто никогда не знал, что у него на уме. Видимо, сказывалась потомственная особенность быть конформистом и на всякий случай не иметь своего мнения. Такая некая гибкость, которая полезна только её носителю.
   В двадцать восьмой квартире жили тетя Лида и дядя Саша. Дядя Саша каждый день уходил на работу с авоськой, в которой угадывался завернутый в газету тормозок. Все знали, что дядя Саша работал электриком на стройке. Простенький хлопчатый пиджак, кепка восьмиклинка, тихий, незаметный, скромный. Такая же была и тетя Лида. Детей у них не было.
   В двадцать девятой жила совершенно очаровательная семья. Дядя Кима с тетей Раей, их дети Сергей и Дина представляли уголок Одессы в отдельно взятом доме. Дядя Кима работал на шахте. О тете Рае было неизвестно, чтобы она когда-нибудь, где-нибудь работала. Она была женщиной легкого поведения, а он пил. Ежедневно они развлекали двор очередным скандалом. Побитая тетя Рая искала поддержки с балкона, но женщины двора ее не поддерживали. Секса тогда еще не было в общеупотребительном смысле. Конечно, если где-нибудь, случайно, с кем-то и происходило, только не на работе и не в доме, а так ни-ни, с этим было строго. Мы же из всех скандалов вынесли одну альтернативу:
  - Не гуляй, - кричал дядя Кима, использую более твердые выражения.
  - А ты не пей! - парировала тетя Рая.
  - Я пью, потому что ты гуляешь! - оправдывался дядя Кима.
  - А я гуляю, потому что ты пьешь! - заключала тетя Рая и круг замыкался.
   Скандалы разнообразили скучную жизнь двора и развивались от плохого к худшему. Синяки и ссадины становились чем-то будничным. То ли дело как все оживилось, когда дядя Кима воткнул в супругу нож! Посреди двора полулежала умирающая тетя Рая и скорбным голосом повторяла:
  - Смотрите, люди, что сделал этот изверг! Он же разрезал мою восхитительную шею! Как же теперь носить декольте? Какой кошмар! Он меня убил насмерть!
   Соседи несли воду, полотенце, чтобы вытереть кровь и погасить истерику. Машина скорой помощи была настоящим событием! Высыпала куча санитаров, фельдшер с чемоданом, пошли кружить в хороводе вокруг тети Раи вместе с соседями. Потом ее увезли, народ рассосался, никаких резолюций не принималось, да и что тут скажешь? Кому-то надо начинать первым, или он пусть не пьет, но как же? Или она пусть не гуляет, у всех пьют, но не все так гуляют, чтобы весь двор сбегался!
   Спустя какой-то час с небольшим дядя Кима гулял, как ни в чем не бывало, куря папиросу, а с балкона, с которого только что чуть не упала отрезанная голова тети Раи, она же громким голосом звала:
  - Кимуля, иди скорей домой, дорогой, я поджарила котлетки! Приходи скорей, котик, а то они быстро остынут.
   Нет, ну бабушка еще могла меня скомпрометировать таким призывом, типа иди кушать. Но взрослые люди, и так безответственно звать, совсем сразу после скандала! Безобразие!
   Больше всего страдали дети, ох уж и родители им достались.
   А насчет призывов идти кушать, то они всегда сопровождались дружным осмеянием, к кому бы они не относились. Но это нисколько не мешало, самым голодным взглядом, сопровождать в чьих бы то ни было руках кусок хлеба, политый постным маслом и посыпанный солью. Если обладатель куска хлеба тянул резину, ко взгляду присоединялась не двусмысленная просьба. Тут медлить было нельзя, поскольку тот час же следовали обвинения в жадности. И все вокруг с осуждением повторяли: "Жадина, говядина, соленый огурец" и так далее. Хуже того, жадину какое-то время не брали в игры, а этого никак нельзя было допускать.
   Как-то дядя Кима стоя на балконе задумчиво вертел голову тети Раи, как будто выискивая истоки её порочного поведения. В ужасе мы переглянулись, неужели, все таки, отрезал? Тут же скорбная весть полетела во все квартиры, возбуждая наиживейший интерес к происходящему. Все, кто мог, высыпали посмотреть на этот катаклизм. Еще бы! Не каждый день в нашем доме отрезали головы своим неверным женам. Но спустя некоторое время, инцидент был исчерпан и народ с сожалением и разочарованием вернулся к своим обычным делам. То, что мы приняли за голову тети Раи, оказалось деревянным болванчиком с париком на нем. Что там разглядывал дядя Кима?
   Такие форс мажоры происходили довольно часто. Как-то мы сопровождали маленький самолет "самолет, самолет, забери меня в полет", как вдруг, в самый момент, когда самолет поравнялся с крышей соседнего дома, там произошел взрыв, полетели вниз выбитые стекла. Мы с криками "война, война!" помчались искать укрытия в своем доме. Представляю, как были напуганы домочадцы, когда их при всеобщей истерии холодной войны известили о начале горячей! Паники не было предела! Хорошо, что тогда еще наш дом не был телефонизирован.
   В квартире 30 жили разные люди. Будто командировочные, они менялись как в калейдоскопе.
   За то в тридцать первой жили Ковальчуки, папа, мама и сыновья. Еще была бабушка. Валерка был на год старше, на тот самый год. А Пашка, на год младше нас. Это обстоятельство вынуждало Валерку водить дружбу с нашей кампанией. Иначе он не взглянул бы на нас дважды. Но вот братец, он тянулся к нам, а мы к Валерке и это сплачивало наши ряды.
   В последней тридцать второй квартире жила семья Серобабы. Дядя Ваня работал на шахте. Он был, пожалуй, самый старший из всех мужчин в доме. А тетя Женя работала квасницей, то есть продавала из бочки квас. За это ее так и звали, Женька-квасница. Где она работала в зимнее время, никто из нас не знал. Дочь Валя дружбы ни с кем не водила.
   Дома глянуть было некуда, кроме телевизора и балкона. Окна никакой информации не несли. А с балкона были видны поля, ставки, рощи, пока наш дом был крайним. Потом часть пейзажа загораживали вновь построенные дома. Бабушка, стоя на балконе, кричала кому-то вниз:
  - Почем помидоры везут?
  - По пять,- снизу отвечали.
  - Подождем, завтра по три должны привезти. Или взять чуток, килограмм пять.
   До сих пор не перестаю удивляться дружной сплоченности жильцов дома. Намучавшись летним солнцем, от которого никакого спаса не было, мужчины собрались, взяли лопаты и пошли в ближайшую рощу за деревьями. Я тоже участвовал в этом походе, меня даже обнюхала собака охранника и ткнулась своим мокрым носом. Оказалось, что роща, не роща вовсе, а лесопитомник, в котором выращивали саженцы. Нас готовы были задержать, но после того, как выяснилось, что саженцы нужны нам домой, все разрешилось самым благоприятным образом. Накопали сколько надо, принесли, высадили и еще разбили палисадники вокруг всего дома. Женщины наперебой высаживали разные цветы, жители первых этажей безвозмездно лили воду на растения, заботливо собирали семена на следующий сезон.
   Мы же искали, как себя занять и быстро выучились играть в прятки, войнушку, мазилу или клё-клё и коли коло. Это не считая запрещенных игр в пристенок, триньку, ножичка.
   Прятки знают, конечно, все. Отличие составляют многочисленные считалки, которые мы с удовольствием меняли на новые, при всяком удобном случае. Изредка задавались новые условия. Кроме, "не прятаться под маслом, около масла", и т.д., запрещалось еще какое-нибудь действо. Например, играли мы как-то в "панаса". Это когда кто-то водит с завязанными глазами, а остальные пытаются увернуться. Часто мы играли на площадке детского сада, с которой нас постоянно гнал сторож, а мы с завидным упрямством лезли и лезли через забор. И вот, в просторной беседке я мне пришло в голову подтянуться на стропильной балке, удерживающей крышу. Моему примеру последовали другие участники игры. Бедняга, водивший в тот раз, был особенно неудачлив. Он слышал наши голоса, звуки ног, перебегающих из угла в угол, но не мог взять в толк, куда деваются люди в закрытом пространстве. После этого некоторые наотрез отказывались играть, если будут прятаться таким вопиющим образом. Хотя они не прочь были использовать этот метод, если включался новый игрок, который о новой методе пребывал в безвестности.
   При игре в войнушку делились, как правило, по подъездам. Если был значительный перевес сил, кто-то добровольно или принудительно переходил в стан противника.
   Дома заботливо сберегалась тонкая, миллиметров пять, сталистая арматурина, которой играли в мазилу. Мазила, это когда ставились одна на другую две жестяные банки, на разном удалении проводились черты, и указывалось, какого уровня мастерства могут пытаться этим стальным прутом попасть в банки. Мазила, лейтенант, капитан, снайпер. У кого не было прута, тот мог отломать ветку, или найти подходящую палку, правда, при условии, что строгая комиссия одобрит сей предмет.
   Особо нас интересовали игры с транспортом. Старшие дети зимой цеплялись за борт редких грузовиков и мчались на подошвах по укатанному снегу. Нашей возрастной группе это было не по росту. Зато мы с радостью оглашали окрестности самодельными самокатами из двух досок, одна их которых имела подшипники. Подшипники тщательно вываривались дома на печке в солидоле, после чего конструкция собиралась и эксплуатировалась. Я долго приставал к отцу с просьбой построить и мне самокат, но просьба была выполнена не адекватно. Самокат мне купили. Был он немецкий, с надувными колесами, тормозом и регулируемой высотой руля. Такая модель повергла в шок всю дворовую ребятню, каждый хотел прокатиться, но разочарованно возвращал назад. Самокат был бесшумным, тормоза, руль, конечно, хорошо, но как быть с неповторимым драйвом езды на подшипниках? И я продолжал ездить на нем один до того возраста, когда все начали пересаживаться на велосипед.
   Разочарования следовали одно за другим. И лучшее по качеству, ни каким образом не означало лучшее в игре. Вот, в первом классе объявили конкурс на лучший костюм утренника. К этому времени мой военный гардероб пополнился гимнастеркой, брюками и даже настоящей буденовкой с большой красной матерчатой и маленькой металлической звездой. Лучшего костюма Мальчиша-Кибальчиша ни у кого не было. И вполне естественно, ввиду отсутствия всякой конкуренции, первое место было за мной. Так я полагал. Для достижения максимального реализма на конкурсе я еще и разулся, хотя учителя громко протестовали. Предстояло выбрать победителя среди бурых медведей, зайчиков и снежинок. Мальчиш-Кибальчиш был вне конкуреции! Идеологически выдержан, патриотичен, реалистичен, до слез. Но, выбрали девчонку, назвав ее Мальвиной! Неслыханная аполитичность! К тому же не было Буратино! Или хотя бы Артемона! Все учителя тут же были признаны мной белогвардейцами, фашистами и Бармалеями в одном лице. Нет, они были значительно хуже! Исключение составляли математичка, которая имела ко мне подход, химичка, потому что каждый урок сопровождала взрывами и пожарами, ну, на худой конец, красивыми кристаллами. И историчка, которая иногда замещала нашу, законную, и всякий раз рассказывала удивительнейшие истории о старых замках с привидениями или о пиратах. Остальные учителя до самого выпуска несли на себе несмываемое пятно ничего в жизни не понимающих людей, поборников вопиющей несправедливости.
   В доме часто было темно. Темнота в комнатах. Опять выключили свет. Раньше очень часто и надолго выключали свет. Телевизор и так работал пару часов утром и несколько передач вечером. Все, кроме отца, собрались на кухне. Зажжены все конфорки печки и при этом освещении домашние делают какую-то работу и ведут оживленную беседу. Мне по малолетству приходится сидеть рядом и скучать. Редкие проезжающие двором машины заставляют всех бросаться к окну. Может монтеры едут включать свет? Но, нет. Снова нет. Калят нож на огне и подрезают, подплавляют капроновые ленты моей сестры, концы которых каждый день растрепывались вновь. Отец в соседней комнате спит перед ночной сменой. Тоска.
   Вдруг раздалась музыка и голоса!
  - Свет дали?
  - Так, нет света, темно везде!
  - А, что ж это?
   А это в соседней комнате вдруг заработал собранный отцом транзисторный приемник. Молчал-молчал, и тут вдруг заговорил! Собраный навесным монтажом на политурке какой-то старой книги. Из затрапезного динамика едва слышно доносился репортаж с хоккейного матча. Сколько радости это принесло всем домашним!
   А начиналось это так. Отца забрали с приступом аппендицита в больницу. После операции мы навещали его в больничной палате. Рядом с ним лежал человек без ног. Как позже выяснилось, это был уличный фотограф дядя Володя. Одновременно Владимир был еще и радиолюбителем. Из больницы отца привезли домой с журналом "Радио". Помню, заходили как-то к Владимиру домой, разговора не помню, но после этого в отцовском столе появились зеленые диоды ДГ-Ц, шляпки с ножками транзисторов П-401 и МП-25 и прочий радиолюбительский набор. Стали накапливаться журналы "Радио", схемы на тетрадных листках бумаги. Апофеозом был заработавший ни с того, ни с сего приемничек. Потом были различные елочные гирлянды, антенны для второй программы телевидения, ещё что-то. Но, эффект от приёмника превзойден не был.
   Взрослея, я изучал старые радиолампы, какие-то железки от радиобуя, подаренные однополчанами на летнем отдыхе. Перелистывал журналы "Радио" и начал мечтать собрать приемник, чтобы не хуже отцовского разговаривал.
   Как-то теоретическая подготовка перешла в практику. Набравшись смелости, я собрал детекторный приемник, который так и не заработал. За ним последовал однотранзисторный приемник. Тишина.
   Затем на двух транзисторах. Молчок.
  На трёх. Не работает.
   То же самое с приемником на четырех транзисторах.
   На такой же книжной картонке как у отца, навесным монтажом я собрал схему на пяти транзисторах. Без особой надежды подключил старенькие батарейки и тут же услышал шум эфира! Покрутил настройку и нашел "Маяк"! Затем еще несколько станций. Приемник работал до той поры, пока батарейки окончательно выдохлись.
   Потом был генератор для изучения азбуки Морзе, усилители и конвертеры и прочий доступный репертуар. Накопив детальки и материалы, проштудировав статью о пятнадцатиламповом приемнике коротковолновика, я начал постройку с того, что испортил лист гетинакса, вырезав из него шкалу и разметив на ней килогерцы пяти диапазонов. Надо ли говорить, что этот приемник не только не заработал, но и до конца не был собран.
   Потом была школа радиотелеграфистов при СЮТ. Коллективная радиостанция. Первый позывной. Первый передатчик из генератора сигналов и усилителя мощности, от которого пел соседский утюг и светились пуговицы огнями Святого Эльма. Антенна, чуть не утащившая меня с крыши девятиэтажки. Первые радиосвязи и первые QSL карточки. Разные трансиверы, приемники.
   Но первый приемник, мой первый заработавший приемник на пяти транзисторах, безусловно, был подобен первому шагу человека на Луне. И, если бы батарейки не были таким дефицитом...
  
   Дом мы покидали редко. Разве что когда уходили в детсад, позже в школу, или когда уезжали в отпуск. Это всегда было неожиданностью, хотя мы ждали этого прекрасного момента еще с зимы. Но вдруг родители приходили раньше времени с работы и заявляли, что сегодня едем в отпуск. За малостью лет я был освобожден от сборов и только путался под ногами. Потом подъезжала машина, обычно "Волга", и мы катились на вокзал. Часто в аэропорт. Поездом было тоже интересно ехать. Мы с сестрой искренне удивлялись самым разным цветам мороженого, которое отец покупал на всех остановках. Особенно нравились синие, белые и красные огоньки, мелькавшие за окном в темноте. Путь наш лежал в Очаков, на последнее место службы отца и где оставались его сослуживцы. Очаков неизменно оставлял самые солнечные воспоминания. В отличие от Евпатории, куда нас занесло однажды, так сказать, для разнообразия. Евпатория не понравилась сразу и навсегда. Причин тому было множество. Во-первых, мы взяли с собой Людку из восьмой квартиры. Она оказалась мямлей и по каждому поводу ныла. Дома она годилась на роль невесты, но на отдыхе была невыносима. Во-вторых, в Евпатории я впервые увидел реактивные самолеты и они меня страшно испугали. Представьте, я, ничего не подозревая, гулял среди цветов и кипарисов во дворе, как, вдруг, раздался сильный свистящий шум, и над крышами промчалась тройка МИГ-15, дребезжа каким-то металлом внутри двигателей. Я бросился в дом ища защиты, весь в слезах и истерично крича: "война, началась война!". Для меня, четырех лет от роду, реактивная авиация была слишком большим испытанием. В-третьих, на пляже и в городе было полно детей инвалидов, Евпатория считалась курортом именно для них. Зрелище увечных детей оказывало мрачное воздействие. В-четвертых, дети эти постоянно терялись и гнусавый голос репродуктора бесконечно повторял: "потерялась девочка Надя, родителей просят подойти к спасательной станции, потерялся мальчик Сережа, родителей ждут на спасательной станции". В-пятых, в Евпатории нечего было есть. Это в то время, когда родители перенесшие голод, пичкали своих деток с утра до вечера, а самый популярный вопрос знакомых, звучал так: "где отдыхал? На сколько поправился?" И тут малюсенькие невкусные порции и отсутствие доппайка в виде рыночной еды, никакой рыбы, никакого мяса! В один голос мы заявили, что хотим в наш Очаков, даже согласны на обеды в кафе "Чайка", только бы отсюда уехать. Поскольку мы все были единодушно против Евпатории, на третий или четвертый день собравшись, очутились на пароходе в Одессу. И это было в-шестых, почему никогда нас больше не тянуло в Евпаторию. Пароход грузился весь день и отошел от пристани только в сумерках. Только мы расположились в каютах, только начали знакомиться с окружающим пространством и пытаться открыть иллюминатор, нас стали грызть блохи и клопы, чего мы не видели за всю свою жизнь. Вдобавок ко всему, не успели мы поужинать, как раздалась пронзительная сирена, сигнал тревоги. В панике все бросились на верхнюю палубу, в коридорах толчея, дети плачут, взрослые в истерике. На палубе капитан объявил, что это была учебная тревога, чтобы все знали как себя вести в случае настоящей, как надеть спасательный жилет, куда выходить на палубу. Кое-кто хотел набить ему морду, а может и набил, не помню, меня отвлекала продолжающаяся паника, только обратно в каюту мы решительно отказались следовать, расположившись в шезлонгах на палубе. Я угрелся и уснул, а когда окончательно проснулся, оказалось, мы уже были на берегу в славном городе Одессе. И вы хотите, чтобы мы хоть раз еще побывали в Евпатории? Да ни за что на свете! Из Одессы в Очаков летал маленький самолетишка Ан-2, и это тоже было мучением, поскольку кроме гигиенического пакета я ничего не видел и ничего не помнил. Зато в Очакове...
   Очаков моего детства был большей частью одноэтажным. От Слободки до Черноморки все знали единственную трехэтажку - казарму военных моряков. Напротив нее мы и жили. Каждый день дорога на море дарила новые названия и подробности событий давно минувших лет.
  - А что это за дом?
  - Это дом офицеров.
  - Они тут живут?
  - Нет, это как клуб. Они тут встречаются.
  - И папа тут встречался?
  - Когда тут служил - встречался.
  - А что там написано на стене?
  - Написано, что здесь судили лейтенанта Шмидта.
  - А за что его судили?
  - За то, что поднял восстание на своем судне.
  - А это какая улица?
  - Чижикова.
  - А кто такой Чижиков?
  - Революционер.
  - А кому этот памятник?
  - Суворову.
  - А что кричит Суворов?
  - Он кричит: "На турка!"
   Это был тот прелестный возраст, когда тебе все интересно. И Чижиков, и Хоста Хетагуров, и почему судили Шмидта здесь, а расстреляли там, на Березани. И многое, многое другое.
  Например, музей.
  - А куда мы идем?
  - В музей.
  - А что мы там будем делать?
  - Смотреть ротозеев.
  - А кто такие ротозеи?
  - А посмотришь в музее, они там.
   Мы были едва ли не единственными посетителями. Нам позволялось все. Буквально ВСЁ!
  Сидеть на золотой скамейке, залезать на цепи и пушки у памятника Суворову, трогать практически всё из экспонатов. Со временем, поход в музей превратился чуть не в ежедневную процедуру. Начиналась она с плача от жгучей несправедливости, поскольку сегодня была моя очередь лежать за "Максимом". Но Ленка, моя старшая сестра, никогда не придерживалась достигнутых договоренностей и четыре года разницы были решающим моментом в вопросе, кто первый добежит до пулемета, стоящего как раз напротив входа. Утешение приходило на следующем экспонате - корабельной зенитке, у которой было два сиденья и каждому - по штурвалу! Один крутил вверх-вниз, другой вправо- влево. Отец подстраховывал и я САМ держал кривой турецкий ятаган, примерял кольчугу, поднимал очередное ядро (а ну, посмотрим, сколько ты каши съел). И даже карабкался на рогатую мину, стоящую на тележке с тросом.
   Наверняка не каждый день, но в детской памяти отложилось, что именно каждый, в гости к отцу приходили его однополчане. Чаще всех дядя Коля из отцовой эскадрильи. Для меня находились звездочки, пуговички, старые погоны и прочая амуниция. Верхом вожделения был летный шлем с выпуклыми, как у лягушки, очками. Но он никогда не доставался, все какие-то преграды возникали между мной и им. Доходило до плача, если мне ничего не перепадало. Но иногда бывали хорошие деньки и я щеголял на выбор в парадной или повседневной фуражке, с превосходным вышитым крабом, хочешь в черной, хочешь в белой.
   А если меня требовалось утешить, то находились причины и доводы, осушающие слезы сразу.
   Как-то раз, прекращая мою очередную истерику по поводу "позабыт - позаброшен", дядя Коля говорит:
  - Завтра у нас полеты. Ровно в 10-00 я зависну над двором и помашу тебе из кабины вертолета.
   Вам никто не махал из кабины настоящего вертолета? В детстве? Из настоящего военного вертолета?
   Было это ранним вечером. Застолье было еще где-то в середине. Но поскольку мне ЭТОТ вечер уже ничего не сулил, я затребовал сон. Хочу спать - и все! Никакие уговоры не действовали, никакие кары или, наоборот, бонусы, как сказали бы сейчас, не работали. И мне выгорело раньше лечь в постель, и мгновенно уснуть - ведь завтра в 10-00 ко мне прилетит вертолет!
   Проснувшись, я мгновенно выскочил из-под одеяла и бросился во двор. Дядя Коля не обманул.
  Вертолеты поднимались в небо и по глиссаде уходили куда-то далеко в море, на выполнение задания.
   - А еще не 10 часов?
  - Да что тебя подбросило? Спи еще, рано, ложись.
  - А сколько часов?
  - Спрашивать надо - "который час".
  - Ну, который час?
  - Еще пол - седьмого.
  - А когда будет 10?
  - Еще полежи, затем встанем все , умоемся, позавтракаем, погуляем чуток, и потом будет 10-00.
  - Я уже полежал. Я буду умываться, и кушать.
  - Еще все спят.
  - Нет, я буду умываться и кушать.
  - Еще рано.
  - Есть хочу!
  - Ну, иди, умывайся, только тихо. Приходи на кухню, я приготовлю завтрак.
   Я спешил исполнить весь утренний ритуал, надеясь, что время как-то пройдет быстрей. Еще ежеминутно я донимал своих близких вопросом - "а еще не 10-00?".
   Я измучился ожиданием и измучил родню, которая специально устраивала какие-нибудь дела, чтобы 10-00 наступило позже.
   Уже весь двор был перегорожен веревками с постельным, свежевыстиранным бельем. Уже несколько раз садились то за завтрак, то за чай. Уже усталые вертолеты возвращались из-за моря
  и плавно заходили по глиссаде на взлетную полосу. А 10-00 все не наступало.
   Я издергал всех вопросом "а когда?". Бежал в конец огорода встречать очередной борт. Мчался назад - "а еще не 10-00?". Получил, наконец, нагоняй, и тихо хлюпал носом в обиде на весь белый свет. Горестно возил пыль в кузове маленького грузовичка и был готов снова идти спать, устав от всего пережитого.
   Знаете очаковскую пыль? В Очакове особая пыль. Она мелкая настолько, что если кто проехал по улице, за ним стоял долго не оседающий столб удушливой рыжей пыли. Она пахла полынью.
  Зачем я так подробно о пыли? Да, пока я удрученно возил её туда, сюда по двору, один вертолет пошел чуть левее глиссады. Он плыл медленно, снижаясь все ниже и ниже, и вскоре загрохотал над самым двором. Я было испугался, но после, вглядываясь в нависшую машину различил детали. Из открытой кабины выглядывал пилот и приветливо махал рукой в перчатке.
  - Дядя Коля! Дядя Коля прилетел! Вон, смотрите, рукой мне машет! Это же дядя Коля!
   Я скакал по двору в туче пыли, а над нами плавно разворачивалась винтокрылая машина.
  Мой восторг, однако, не разделяли взрослые. Баба Ксена отчаянно крутила какую-то тряпку над головой, будто хотела сбить жужжащую машину.
  - Я вот твоему дяде Коле, придет он еще в гости, паразит такой, я ему сделаю, шутки тут устроил, маленький мальчик нашелся, ума нет совсем. Вот я еще к командиру пойду! Я тебе покажу!
  Все белье перестирывай теперь! Что учудил, негодный, игрушки ему!
   Баба Ксена долго еще причитала, собирая с веревок порыжевшее от пыли белье. А мне было радостно, что меня не обманули, что 10-00, все же, существует в сутках и наконец-то пришло.
   А дядя Коля все удалялся в сторону аэродрома. Конечно, он ничего не слышал из всего того, что кричала баба Ксена.
   А белье, что ж, переполоскали, и конец.
  Ну, да без порошка, который изобретут позже, руками, а не в стиралке "Indesit", её тоже потом изобретут. И с водой было не просто, привозная была. Да кто сейчас вспомнит трудности быта того времени.
   Ведь главное - дядя Коля пообещал и прилетал ко мне, и махал мне рукой из зависшего вертолета. И, поверьте, это было почти как настоящий летчиский шлемофон. А может и лучше.
   Бывало, родителям было не до нас. Дела важные или что. Как-то, чтобы нас занять, дали маленький парашютик, вытяжным называется. Он основной купол вытягивает. Но это у взрослых. А нам дали побросать чего, отвлечься. Не мешали чтоб.
   А чего бросить? Привязали камень - маловат. Другой - в пору, но не подкинуть высоко, тяжело. А тут кот на солнышке пригрелся.
  - Попробуем кота?
  - Лови его!
   Поймали, привязали, понесли в конец огорода, там круча начиналась. Метров 10 - 15 обрыв. С этой кручи кот и полетел. Парашют надулся, правильно летит, не спеша. Но коту не в радость, мяучит, головой крутит. Сдрейфил, сразу видно. А тут еще после приземления от нас подался. На другую кручу, что напротив. Быстро так помчал. Парашют весь в пыль выделал. Хорошо еще, что этим парашютом кот в кустах запутался. А не то, ищи его потом. Не годится кот в парашютисты. Погоревали немного, попробовали то, сё, не нравится! Тут вспомнили про щенка! Кот ведь убежал. Щенок остался во дворе. Неизвестно, кто кому больше обрадовался. Щенок скучал себе, а тут мы!
  Привязали - пуск!
   Этот настоящим парашютистом выявился. Приземлился в расчетную точку, и, не мешкая, к нам, наверх мчит с веселым лаем. Совсем не против еще полетать. И мы не против были. Совсем не против. Бросали его с кручи не упомнить сколько раз. А он возвращается опять. Бросали, пока родители не освободились. Потом другие дела нашлись.
   А кот слабак!
   Вот у отца в полку кот был, вот это да. У него на шейной ленте знак был. Мастер спорта международного класса! И маленький щиток внизу. Если кто на прыжки шел, обязательно кота с собой брал. Кот боевой! Привычный. Совсем не нервничал. Тихонько сидел за пазухой. Все при нем, парашют вытяжной. Прямо, как у нас. Его впереди себя выбрасывали. Сами потом, уже когда парашют раскроется, искали в небе летящего мурчело. Люди тяжелее, они быстрей к земле летят. К приземлению кота на земле уже все готовы. Встречают, угощают вкусненьким. Ну, и в часть привозят. А в части на щиток новые цифры бьют. Ни у кого в полку по количеству прыжков больше не было. Кот рекордсмен был.
   На бомбоскладе харчился. Как вкусно ни кормили - мышей ему подавай! Ну, известно, кот!
  
   Бывало, доставалось, как говорится, на орехи. На Госпитальном пляже прямо в полосе прибоя из песка торчал стабилизатор неразорвавшейся авиабомбы. К нему строго настрого запрещалось подходить. Но перспектива стать на него и оказаться в море, как на острове, омываемом волнами, была настолько привлекательна, что мне влетало по несколько раз в день за нарушение порядка. Утешала какая-нибудь другая игра. Отец доставал из пол воды ржавую каску и я, набрав глины, лепил голову воина, русского, румына или немца, в зависимости от того, чья в этот раз оказывалась каска. Проблема возникала, когда все собирались домой.
  - А каска?
  - Оставь, никому она не нужна. Завтра придем и будешь опять играть.
  - Ну, да! Её заберет какой-нибудь мальчик!
  - Где ты его видишь? Все ушли по домам!
  - Возьмите мою каску, чтобы не потерялась!
  - Нет, хочешь, сам неси.
   Каска была тяжелая, от долгого лежания под водой она была покрыта шершавым налетом, я отставал от своих, она больно терла по ногам, я все чаще и чаще останавливался. Наконец, мне предлагался компромисс:
  - Спрячь ее тут, в кустах, завтра будем идти на пляж, заберем.
   Надо ли говорить, что завтра ни в этом, ни в других кустах каски не оказывалось, горе становилось безутешным, я ныл до самого пляжа, и никто не хотел меня утешить. Только спустившись с кручи, расстелив подстилку и расставив сумки с провиантом, отец шел купаться и приносил вынутую из воды очередную каску.
  - На, не плачь, смотри какая, румынская!
   Я придирчиво осматривал новое приобретение, конечно, каждая следующая оказывалась хуже предыдущей, но жизнь есть жизнь, и я увлекался новой игрой.
   Мы, пожалуй, были единственными в доме, кто ездил на отдых. Видимо, тогда это было не столь популярно. Помнится, как соседи из двенадцатой квартиры присоединились к нам в один год. Семену Захаровичу очень понравилась рыба, которой тогда было огромное количество. Но больше одного раза они с нами не ездили. Пятигорск, Кисловодск манил их в большей степени. Домой мы возвращались с неизменными мешками рыбы. Сушеные бычки, судаки, рыбец, чехонь заполняли все наше купе. Поезд отходил уже поздним вечером, приезжали мы в Николаев еще до обеда. В промежутке мы слонялись улицами города, заглядывая во все магазины, пили отвратительную газировку из автоматов с сильным запахом сероводорода и томились в ожидании отъезда. Где-нибудь на лавочке в сквере, нас ожидал бутерброд из городской булки с молочной колбасой. Только что, в Очакове, была сплошная обжираловка. Рыба жареная, рыба вареная, просол из скумбрии, тройная уха, котлеты, отбивные, заливное и прочее. Но бутерброд из шестикопеечной булки с дешевой молочной колбасой оказывался неизменно вкуснее. Срабатывал эффект каши для короля. Доходило до того, что еще дома, услышав, что едем в отпуск, мы интересовались самым главным для нас - будет ли тот самый бутерброд на обратной дороге? Дурашки, мы не понимали, что к концу отпуска проедались все деньги, и после покупки обратных билетов оставалось только на булку с ломтиком колбасы.
   Дома не прекращались рассказы в виде отчета для ребят со двора. Больше половины наиправдивейших воспоминаний встречалось скептическим: "врешь". Двор был страшно недоверчив и представлял скорее колонию малолетних преступников. Причем в детсадах и школах все были октябрятами, пионерами, подчиняясь вектору воспитания будущих граждан СССР, но во дворе царили совсем другие законы.
   Вот, дядя Леня приехал из Индии. Был он там в командировке и привез массу рассказов, разных диковинных предметов, подарков. И "Волгу".
   Кажется, каждые выходные у нас были гости. Или мы у кого-то в гостях. Когда мы бывали у дяди Лёни, любовались стереоскопическими видами Индии. Держали в руках настоящий кокос. Силились натянуть настоящий лук. И, конечно, слушали его рассказы.
   Нам с сестрой он подарил по рупии, которые позже оказались самой мелкой индийской монетой, и по одежке. Мне досталась рубаха с коротким рукавом, и шорты.
   Выпуская во двор погулять, меня хотели нарядить в эти одежки.
  - Рубашку я носить не буду!
  - А в чем дело?
  - На ней пуговицы квадратные.
  - Такие фартовые пуговицы, давай-ка наденем.
  - Нет, меня во дворе задразнят! Где вы видели квадратные пуговицы?
  - Вот, видим замечательную рубаху с прекрасными квадратными пуговицами. Их вся Индия носит.
  -Так это Индия! А здесь такие носить нельзя! Нельзя и все.
  - Глупость какая-то! Из-за пуговиц рубаху не носить! Это кто придумал? Вовка с шестой?
  - Почему обязательно Вовка? А хоть бы и Вовка, не буду носить эту индийскую рубаху! Не буду и всё!
   Никакие уговоры так и не помогли. Рубаха провисела в шкафу какое-то время и была задарена кому-то из родственников. Та же участь ждала и шорты. Ну как можно носить эти подштаники? Как не понять? Не носят нормальные мальчики такие короткие штаны.
  - Да мы сами такие носили, до войны носить рады были всё, что дадут. Не хватало.
  - То до войны, а не сейчас. Сейчас в таких штанах никто не выйдет во двор.
  - Глупые ваши правила! Носить надо то, что дадут.
  - Не пойду гулять в них! Никогда.
  - Ну и не ходи!
   А еще дядя Лёня подарил нам жевательную резинку.
  - Смотри, это такая конфета, которую нельзя глотать. Жевать можно, но глотать нельзя! Ты понял?
  - А зачем такая конфета, которую глотать нельзя?
  - Такая она особенная. Ну что, будешь пробовать?
   После самого строгого инструктажа резинку дали, но тщательно следили, чтобы пожевав, я отдал ее назад.
  - Положим ее в спичечный коробок, потом, когда опять захочешь, снова дадим.
   Через время непонятная резиновая конфета, которую нельзя глотать, стала привычным делом. Она покоилась на спичке в спичечном коробке. Было даже интересно, что она никогда не кончается.
   Как-то раз, выходя во двор, я умудрился захватить с собой чудесную конфету.
  - А у меня есть бесконечная конфета.
  - Как это, бесконечная?
  - Её можно пожевать-пожевать и положить в коробок. А потом, когда опять захочешь, достать и всё!
  - Дай попробовать!
  - Только, чур, не глотать!
  - Давай!
  Все с замиранием сердца смотрели, как приятель жует бесконечную конфету.
  - Ну как? Вкусно?
  - Угу!
  - Дай и мне!
  - И мне.
  - Я на очереди!
   Все, кто оказался во дворе в это время пробовали странную конфету. Каждый новый эксперт проходил строгий инструктаж. Правда, это не помогло. Не в этот день, в какой-то другой, уже опытные жевальщики, профукали таки резинку! Один из нас сглотнул чудо конфету к большому разочарованию остальных.
   А монетку я удачно сменял на первый железный советский рубль! Увидел у своей невесты Людки из восьмой квартиры и сделал предложение, от которого она не могла отказаться. Я сказал, что монета золотая, а рубль только железный. Твой папа завмаг еще принесет, таких рублей будет скоро как грязи. А где ты рупию найдешь?
   Наконец, её сердце дрогнуло. Только выйдя во двор, и убедившись в её согласии, мы поспешили домой, что вызвало недоумение вездесущей бабушки.
  - Вы куда?
  - Мы дома играть будем, на улице нет никого.
  - Ну, играйте.
   Заветная шкатулка сестры, не свою же рупию отдавать, пряталась в кладовке, и, улучив момент, я произвел обмен. Рубль лежал в нагрудном кармане, индийская копейка тоже, поскольку у Людмилы кармана не оказалось. После процедуры обмена мы поспешили на улицу, а этого не стоило было делать.
   - Вы куда?
  - Мы гулять на улицу.
  - Там же нет никого?
  - Уже вышли.
   Я боком пробирался к двери рукой прикрывая карман.
  - А что у тебя в кармане?
  - Ничего!
  - Дай, посмотрю!
   И я засыпался со всеми вытекающими подробностями.
   Но время шло, и мы из детсада перекочевывали в школу. В первый же день 1 сентября я был оставлен на попечительство сестры, потому не стоит удивляться, что мы к открытию опоздали и меня просто с разгона втолкнули в класс. Оттого школа закрепилась в памяти как нечто не вполне серьезное. Я занял место у парты и после приветствия учитель сказал:
  - Садитесь, дети.
   Но человек пять, и я среди них, посчитали, что одного слова "садитесь" не достаточно. Мы стояли в твердой уверенности, что поступаем правильно, а остальные просто поторопились. Бедной Софье Александровне пришлось каждого сажать отдельно, сопровождая слова руками. В классе оказался мальчик с нашего двора, Жулинский Вова. Начались поиски новых друзей и приобретение новых врагов. Во враги попали близнецы, которых было сразу две пары. Братья Беланы постоянно менялись со мной пальто, книгами, чернильницами и сумками со второй обувью. Хорошо, что пальто было маркировано вышитыми инициалами, но уличить в подлоге было не всегда легко. Когда, в очередной раз, я видел на вешалке пальто с покроем, как у моего, но во много раз потертее, я шел на поиски беспокойных близнецов, и вступал с ними в конфронтацию. С книгами было проще, подлог обнаруживался почти сразу, и мне достаточно было просто улучить момент и поменять шило на мыло. Братья Беланы были хитрыми и на моих книгах отыскивали тайные знаки, стирали их и ставили свои. Но и это было для меня не помеха. Так время от времени мы совершенствовали игру новыми тонкостями. Другие близнецы были братья Родовичи. С ними отношения не отличались стабильностью. То мы были приятелями не разлей вода и прятали дневники друг друга от учителя, что бы тот не вписал очередную двойку, то вступали в непримиримые противоречия и тузили друг друга на каждой перемене. Сложные отношения складывались с девчонками. Три, четыре из них были единодушно определены мужской половиной в красавицы. Это было карикатурно, когда на праздник мы наперебой стремились воткнуть свои подарки одной из них под парту. И надо же среди этой конфликтной ситуации учительнице посадить меня с первой красавицей за одну парту! Что тогда началось! Я старался отвоевать свою часть парты, чтобы на неё и тень чужая не падала. В ответ моя тетрадь была сброшена на пол. Тогда я незаметно бросал куски промокашки в чернильницу своей визави и с наслаждением смотрел, как с пера ручки падает жирная клякса в ее тетрадь. Она вымазывала меня зеленкой, поскольку относилась к санитарной звездочке. И мне ничего не оставалось, как влепить ей в волосы кусок пластилина. Видя нашу решимость извести друг друга, Софья Александровна, наша учительница, рассадила нас на разные ряды. Воцарился мир. Теперь только на переменках вдруг сверкала вспышка немотивированной агрессии, но звонок, как боксерский гонг, останавливал бой.
   Учиться в школе было скучно и не интересно. Знала, как меня занять только учительница математики. Она давала мне книгу по литературе и требовала, чтобы я выучил очередное стихотворение на целый лист. Для меня это было раз плюнуть, так как я знал все школьные стихотворения, которые до меня задавали сестре. Она учила вслух, а я просто возился с игрушками на ковре и мотал на ус. Когда же мне приходилось учить стихи в свое время, оставалось только напомнить суть, и дело в шляпе. Но заняв меня стихами, математичка отвлекала меня и моих приятелей от баловства, и это позволяло вести спокойно урок. Но так поступала только одна учительница. Остальные боролись обычной записью в дневник "Родители, придите в школу, ваш сын баловался". Это повторялось ежедневно, и к среде получать по незажившей попе уже было невмоготу. Кроме прочего экзекуция усугублялась угрозами применить широкий флотский ремень, висящий в кладовой. Это сильно воздействовало на мой рев, но абсолютно никак на поведение в школе, за которое ежедневно получал двойку. Создавалось угрожающее положение, осложнявшееся тем, что утром меня ждали старые, рваные спортивные штаны. Мне объяснялось, что нормальная одежда таким негодным ученикам не положена. В слезах я вымаливал отсрочку приговора на сегодня, но в школе все повторялось заново. После очередной записи "Поведение на уроке 2", пришло простое решение потерять дневник. Дома весть о потере приняли скептически, мать по странному стечению обстоятельств оказалась дома и проявила интерес к истории с дневником до того живо, что отправилась в школу со мной на его поиски. В школе дневник, как ни странно, нашелся. Уборщица будто специально нас ожидала в фойе и торжественно вручила маме дневник со словами, "А, это ваш двоечник потерял". Я навсегда возненавидел персонал школы за их безучастность к проблемам педагогики. Дома ждала порка, а завтра все повторялось вновь. Ноги не хотели нести меня домой, и до самого подъезда я не знал, как пережить эту неприятность. Единственное, что скрашивало дорогу, проходящую мимо Госбанка, было то, что мы приставали к конвоирам с нелепым вопросом: "дяденька, покажи пистолет" и часто нам показывали, что удивительно. На мое счастье, как я думал, у дома я заметил маленькую кирпичную тумбочку вокруг газовой трубы, выходящей из-под земли. А у той тумбочки было маленькое отверстие в кирпичном теле. Вот туда-то я и поместил дневник, который упал на дно тумбочки. Дома ждал наскучивший диалог.
  - Как дела?
  - Нормально!
  - Опять двойка?
  - Нет, ничего не поставили.
  - А дневник где?
  - Потерял!
  - Не раздевайся, искать идем.
  - Я уже искал, был в парте, потом исчез. У уборщиц спрашивал, они не видели.
  - Ладно, садись кушать.
   На пятой ложке супа в дверь позвонили.
  - Это тут двоечник Миша живет? А мы тут тумбу перекладывали, дневник, вот, нашли. Нужен?
  - Конечно, давайте, спасибо.
   Снова меня воспитывали битьем. Снова нервы, плач, боль. И чего они туда полезли? Нормальная же тумба была! Новенькая совсем. Но вслух я взывал к милосердию, искренне, но бесполезно.
   Наступил следующий день, следующая двойка, следующая беспросветно надвигающаяся беда. Уже дойдя до самой двери, я подняв голову увидел открытую ляду чердака. Решение пришло тот час. Поднявшись по лестнице, я обследовал чердак и узнал много интересного. Пол чердака был густо засыпан шлаком. Шлаком, с которого все началось. Дневник был зарыт в этот шлак. Настроение сразу поднялось и, бодрее обычного, я спустился и позвонил в дверь. Мать снова была дома. Это не предвещало ничего хорошего. Сначала трепки давала она, потом вечером лупил отец. Два в одном. Или два вместо одного. Но дневник зарыт надежно! Найти его тяжелее, чем отрыть пиратский клад! Бояться нечего!
   После сакраментального вступительного диалога сажусь за стол есть, по привычке затылком вслушиваюсь в происходящее. Мать стирает постельное белье. Ничего не предвещает беды. И тут она берет веревку, таз с постирушкой и выходит на площадку. Я ожидал, что она пойдет на улицу, а она полезла на чердак. Я низко склонился над тарелкой, но это не помогло! Как ей удалось найти дневник с двойкой в шлаке, так же все хорошо начиналось.
   Окончательно разуверившись в возможности потерять дневник, я перевернул очередную страницу истории. Теперь после уроков я тщательно переписывал страницу дневника и переносил все оценки и подписи, кроме двоек, конечно. А испорченую двойкой безжалостно уничтожал. Неделю мне удавалось лавировать в мутной воде просвещения, а потом дневник стал тоньше обычной тетради, что вынуждало применять новые технологии. Но и неделя без порки была большой трудовой победой! Позже я применял последовательно лезвие, хлорку, аммиак, подставной дневник для родителей и прочие ухищрения и так бы и продолжалось, но я рос и, видимо, вырос из этих шпионских приключений. Двоек стало меньше, доверие росло, залеты случались по другому поводу.
  
   Ребята из нашего двора попали в три школы, потому одногодки оказались в разных углах города. Придя с занятий, мы тот час забывали обо всем и начинали увлекательные игры до позднего вечера пока не придут родители с работы. Учить уроки до их прихода решительно не было никакой возможности. Когда нас пытались лишить этой возможности, мы выдумывали такие невероятные истории, на которые нельзя было не отреагировать в нашу пользу. Долгое время мы отобедав после школы, сообщали, что вынуждены идти на сбор металлолома. И крыть было нечем, приходилось отпускать. А мы топали на террикон ближайшей шахты и с риском для жизни поднимались на самый верх. Уже было известно, что одна вагонетка сбрасывала породу влево, а следующая вправо. Когда порода летела в нашу сторону, мы падали и замирали в канавках, вымытых дождями. Камни проносились вниз и мы спешили вверх, зная, что у нас есть резерв по времени. Наверху мы рылись в местах, от которых поднимался смрадный серный дым, и собирали серу. А еще нас интересовали разные отпечатки папоротников и хвощей на породе, лучшими из которых мы набивали свои карманы. Дома мы старательно прятали свои трофеи. Конечно, время от времени предательский запах серы выдавал нас с головой.
  - Зин, ты слышишь, горит что-то.
  - Да странный запах какой-то. Чем-то пахнет таким, не пойму.
  - Это не у тебя там горит что-то?
  - Нет, я ничего не поджигал.
  - А ну иди поближе, в чем у тебя брюки?
  - Ни в чем, мы металлолом собирали.
  - И много насобирали?
  - Надо будет и завтра идти.
  - Ну-ка снимай штаны.
  - Зачем?
  - Посмотрю в чем они у тебя.
   Запах был стойкий, а ванна воды, в которую опустили брюки, тот час окрашивалась в черный цвет. Из-под ванны вынимались куски породы с отпечатками и драгоценную серу. Все после внушения выбрасывалось на улицу, я был бит, лишался возможности добывать ископаемые, и садился за уроки. Сера нужна была для пороха. В третьем классе я, Генка Измайлов и Саня Быстров освоили учебник по химии за четвертый класс, а там, в старом учебнике первая формула приводила процесс горения черного пороха. Оставалось добыть серу на терриконе, размолоть уголь в ступке и добавить купленную садовую селитру. Дальше следовали опыты по производству пороха и его использованию. Оптимально было бы достичь взрыва, но нам это не удавалось. Компоненты были химически не чисты, от того кроме дырки в столе, на котором готовились уроки, ничего плохого не случилось.
   Мы росли, а вместе с нами росли все жильцы нашего дома. В первой квартире ничего не менялось длительное время. Анна Захаровна все также поила водой разгоряченную детвору, понемногу поливала палисадник и потихоньку старела.
   Во второй квартире Борис ушел на другую квартиру и я остался без помощника в жарких спорах. Аллу определили в интернат и мы ее подолгу вообще не видели. К тете Кате по темному приходил какой-то мужчина, но он приходил с большими перерывами на год, три. В третьей все также бодро занимались всем подряд, особенно туризмом и рыбалкой. В четвертой все было по прежнему. Дядя Коля из пятой квартиры постепенно становился настоящим городским жителем, уверенным в себе. Хорошо одевался, в компании соседей все чаще рассказывал о шахтерской жизни.
   Шестая квартира сотрясалась пьяными скандалами с жалобами на то, что дядя Вова уже почти все вынес из дому и пропил. Вовка младший строгал пистолеты и нес на себе последствия пьянства в семье. Однажды, по пьянке, дядя Вова поджег елку, сам не смог справиться с огнем и дым окутал весь подъезд. Кто-то из соседей вызвал пожарных, а мы пережили стресс, оставаясь в неведении, лезть на чердак или прорываться на улицу сквозь огонь. Но пожарные налили столько воды, что два этажа долго стояли мокрые, с потеками мела на панелях. Седьмая квартира время от времени являла вспышки жестокого обращения с улыбкой на лице. Восьмая, дружественная нашей квартира, практически не менялась. Да что я говорю, такой стабильности можно только позавидовать. С утра двор наш был, в руках детворы, безраздельно почти. После обеда двор наполнялся хозяйками, справившимися с домашним объемом работ. Они рассаживались на скамейках у подъездов и обменивались новостями. Так неторопливо вялились на солнышке, встречая своих домочадцев с работы.
  - Вот, смотри, твои с работы идут.
  - А, ну я пошла встречать-кормить.
  - Ну, иди, Савельевна, скоро и наши придут.
   Позже всех являлся Иван Сергеевич. В нашем подъезде он был из тех, кто в галстуках ходил. Но это не всегда. Было два варианта появления Ивана Сергеевича с работы.
   Один - при галстуке. На машине. Шофер выскакивал и торопливо заносил ящики, коробки, свертки, пока Иван Сергеевич чинно и неторопливо становился на не ровную землю, ища равновесие. Затем, он, наклонившись вперед резко нырял между рядами скамеек в открытый зев подъезда. И тишина. Это когда на машине.
   Второй вариант был скромнее. Иван Сергеевич появлялся пешком, в рабочем халате, с авоськой в которой болтался тощий газетный сверток. Стеснительно буркнув "Здрасьте", он стремительно скрывался в подъезде.
   Столь значительная разница объяснялась весьма просто. Иван Сергеевич был завмагом. И немного грузчиком. Или грузчиком и немного завмагом. Это как кому нравится.
   Когда он был в зените карьеры - машина, шофер, ящики, галстук. Когда дела, как думается, шли не очень, - рабочий халат, авоська, "Здрасьте".
   И если вы так и подумали, что частая смена профессий от невезения, то это ваша ошибка. А его искусство. Ну, не только его. В этой драме было много персонажей, но нам, в скамеечном партере показывали только один эпизод - приход Ивана Сергеевича с работы. Один актер, одно действие, все равно, что роль статиста с репликой "кушать подано".
   Вы смотрели фильм "День сурка"? Сюжет помните? Герой все возвращался на круги своя. Так у нас день сурка с двойным дном был.
   Иван Сергеевич был завмагом одного странного магазина. Небольшой, как сельмаг, и такой же универсальный, от трусов до шубы. Чего там только не было. Но странность не в этом. С завидным постоянством магазин горел. Горел регулярно, календарными периодами в квартал, полугодие, год.
   Магазинчик был далековато от города, взорвись там хоть бомба атомная, мы бы не увидели. Только рабочий халат Ивана Сергеевича семафорил в очередной раз - пожар! И это стеснительное "Здрасьте". И нырок в подъезд. А кому было бы приятно, за плечами очередной приказ - снят с должности за бесхозяйственность. Понятное дело - вон, сколько народного добра сгорело.
   Но, видимо ,завмаги нарасхват были. Особенно такие заслуженные. И спустя неделю, другую Иван Сергеевич снова приезжал на машине, в галстуке, снова шофер, ящики.
   Снова строка в приказе: "в связи с производственной необходимостью перевести грузчика такого-то в завмаги". И вскоре другие строки: "за бесхозяйственность снять с занимаемой должности и перевести в грузчики". И снова "Здрасьте", халат рабочий, авоська.
   И было это как волны прибоя, неотвратимо одна идет за одной. С тоской Соломона "что было, то и будет, и если кто скажет, "смотри, вот новое", то и это было в прошедших веках".
  "Снять с занимаемой должности с удержанием средств на ремонт магазина"- ага, научат Родину любить!
  "В виду отсутствия кадров назначить заведующим..." - да, мало подготовленных кадров, кадры решают всё!
  "Понизить в должности с удержанием 20 % зарплаты" - о, это крепкий пожар случился!
  "В связи с производственной необходимостью..." да что ж у них других Иванов нет! Не найти, что ли, другого. Никак нет. Необходимость. Производственная.
   И так всё мое детство, отрочество и юность. Галстук - халат, ящики - авоська.
   И весь районный отдел рабочего снабжения спал спокойно. Ни тебе недостач, ни краж, ни поломок.
   Только Ивану Сергеевичу беспокойство.
   В девятой квартире годами ничего не происходило. Дядя Саша появлялся на балконе, или возвращался навеселе с работы и всё!
   Зато десятая квартира продолжала быть источником всяческих злоключений. Дело в том, что с появлением гарнитуров темного дерева, оказалось, что некоторое пространство нечем заполнять.
  Набили книжные шкафы, заставили часть серванта азартно скупаемыми предметами из хрусталя, но оставался еще какой-то шкафчик неизвестного назначения, который заполняли в каждой квартире по своему усмотрению. В нашей его занимали разные геологические экспонаты. С чего все началось, никто не вспомнит, то ли дядя Кима,(нет не тот, что через стенку, а другой, муж тети Беллы), подарил кусок янтаря, привезенный с Сахалина, то ли отец привез из командировки в Осетию куски свинцовой руды, а возможно, мои куски породы с отпечатками папоротников надоумили, но совсем быстро непонятный шкафчик заполнился различными кристаллами, рудами, даже колбой с нефтью. Понятно, что такое добро не могло долго оставаться в тайне, и однажды в кругу дворовой детворы я заявил, что у нас есть кусок алмаза. Конечно, я имел в виду кусок янтаря, но старшее поколение в силу разницы в год или более, никогда к нашему лепету не прислушивавшееся, вдруг напряглось. Далее последовал стандартный развод:
  - Гы-гы, вот брешет!
  - Правда, есть!
  - Да, ладно, свистишь опять!
  - Да точно!
  - Покажи!
   И я метнулся на четвертый и назад, умудрился вынуть и незаметно вынести спорный кусок и предъявил высокой комиссии. Откуда им было знать, как выглядит алмаз, но хватило пол взгляда, чтобы вокруг поднялся шабаш ведьм с призывом тут же меня линчевать за вранье. Никакие доводы не принимались в расчет. И тут, Женька с десятой перевел стрелки на себя.
  - Подумаешь, янтарь, у нас золото в резине есть!
   Пара, тройка сакраментальных фраз вынудила теперь уже его шмыгнуть на третий этаж и принести на всеобщее обозрение артефакт. Действительно, это был кусок резины величиной с кулак, из которого торчал округлый бок желтого металла. Естественно, старшего брата, Сашки, в этот момент не было рядом, иначе ничего бы этого не случилось. Старшие вертели в руках вещицу и пытались определить пробу. Сомнений в отношении металла не было. Нам приходилось довольствоваться взглядами из-за спины, в руки драгоценность так и не попала.
  - А у нас еще и монета золотая есть!- безразлично бросил Женька.
   Подбадриваемый старшими, теперь уже товарищами, Женька сгонял домой еще раз и предъявил общественному сознанию три рубля в золоте. Монета пошла по рукам и это не предвещало ничего хорошего для тети Жени, которая в неведении о происходящем продолжала находиться на работе. Монета могла выпасть их чьих-то рук, виновника точно не нашлось бы и монеты тоже. В общем, включился тот сценарий, при котором десятая квартира сильно материально пострадала бы. Но тут появился из ниоткуда Саша, отвесивший пару подзатыльников братцу и, собрав предметы роскоши из рук восхищенной публики, погнал Женьку домой, для более пристрастного разбирательства. Мой кусок янтаря был тайно возвращен на место.
   В одиннадцатой, тринадцатой, четырнадцатой и пятнадцатой квартирах ничего существенного не происходило.
   Зато двенадцатая начинала открывать Тайны Магрибских волшебников. Вдруг у Сюзаны появился старший брат, Валерка. И не простой, совсем не простой. Его появление связано с приходом Зинаиды Яковлевны к маме, доверительным разговором полушепотом, и кучей ювелирки и сберегательных книжек на предъявителя, тщательно спрятанных в мамином шифоньере. Прошло немного времени, и в квартире раздался звонок. Дяденька в штатском пригласил маму спуститься в квартиру двенадцать и поучаствовать в обыске в качестве понятой. О причине этого явления и других подробностях дела, родители подолгу шептались у себя в спальне после отбоя. Мы довольствовались явным, а явным было исчезновение Валерки, такое же внезапное, как и появление. Он еще пару раз появлялся и исчезал, снова прятались ценности в мамином шифоньере, снова обыски, а с ними и поиск понятых. Однажды Валерку задержали после грабежа гостиницы "Родина" и мы тихонько потешались каламбуром, мол, Валерка Родину ограбил.
   У нас в шестнадцатой происходило поглощение знаний и постановка различных опытов на практике. С некоторых пор, нашей компашке, я имею в виду Генку, Саньку и себя, удалось получить доступ к кислотам, а это сильно расширяло возможности разрушить если не весь дом, то квартиру наверняка. Первое, на что я сподобился, это повторение опыта работы огнетушителя. На прожженном разными химикатами столе я приготовил два раствора, небольшой бутылек с узким горлышком и в дальней комнате дал старт. Кто же думал, что опыт с первого раза получится! Из бутылька поперла агрессивная пена, грозя залить спальню и вылиться в зал. Плотно зажав ладонью горлышко бутыли, я бросился из спальни, лихорадочно соображая, куда деть все это добро. Огнетушитель получился качественный, и ладонь не могла удерживать вырывающуюся струю. Спасением казался открытый балкон, но там я столкнулся с развешанным на просушку свежевыстиранным бельем! Прорвавшись сквозь его плотные ряды, я метнул готовый разорваться от давления бутыль и с удовлетворением отметил, как струя окатила третий, второй, первый этаж и еще долго, пенясь, вырывалась из лежащего на земле сосуда и окатывала палисадник. Опыт удался! Правда, спустя недели две я всеми силами старался сохранять спокойствие, когда домашние начали выяснять, откуда взялись дыры в практически новом постельном белье. Консилиум заключил, что виноват новый порошок, производства Казенного химического завода, и меня это более чем устроило.
   С другой стороны, химия никак не хотела становиться источником изобилия, как то писалось на транспарантах наглядной агитации, и даже в простом деле изготовления дымного пороха вставляла палки в колеса. Нет, порох, конечно, дымил, даже горел, но большего от него было трудно добиться. Никак порох не взрывался! А ведь в кино куруцы и лобанцы то и дело сажали друг друга на бочки с порохом и распыляли в атмосфере. Сериал "Капитан Тенкеш" не давал нам покоя. Санька Быстров как-то после каникул привез минометную мину. Подобная лежала в пионерской комнате в школе, и была не один раз уронена на пол, в состязании кто сколько раз поднимет. Позже, лет через восемь, какой-то ветеран, заметив мину, мирно лежащую в шкафу по военно-патриотическому воспитанию, с взрывателем на боевом взводе, с торчащим из него пыптиком с красной полосой, поднял шум. Вызвали саперов, которые через пару дней вывезли за город мину и там ее подорвали. Как после этого решались споры кто сильнее, остается догадываться. Так, вот, Санька привез из Пскова мину 82 миллиметрового миномета и мы потратили массу времени и сил, чтобы выковырять взрывчатку и разделить ее по-братски на троих. Дальше каждый шел своим путем. Были варианты использовать капсюля от охотничьих патронов, начинку хлопушек, дымный порох, неважно горевший. Ничего тротил не заводило. К счастью домочадцев, потому что опыты эти происходили в наших небольших квартирах, и если бы у нас получилось... трудно даже представить, что бы было. Часто нас спасала та самая разница в возрасте. Старшие ребята легко и непринужденно забирали у нас найденные патроны, запалы, взрыватели и это доводило нас до слез от вопиющей несправедливости. Мы совершенно не готовы были сопоставить разрозненные факты, утверждающие, что у представителей старшей группы ребятни вдруг оказывалось на пару пальцев меньше. А у другого после долгого отсутствия появлялся стеклянный глаз. Все это было из другой оперы, и мы азартно пытались снова и снова взорвать свои части тротила мины. Но, увы, так ничего и не вышло. Взрывалось все, что угодно. Найденные патроны при добывании капсюля, какие-то алюминиевые трубочки просто исчезали, оставляя легкую дымку в квартире и долгий звон в ушах, а как горела ракета! Красная, три звездочки ракета досталась по случаю и была разобрана, поскольку другого применения не нашлось. Порох пыхнул, обдав лицо колючими царапками. А потом пришла очередь начинки. Одно дело, когда в небе горит маленькая звездочка, а хотя бы и три, и желание одно - чтобы горение продолжалось подольше. Другое дело, когда горит у тебя на балконе, озаряя весь двор, да что там двор! Весь квартал погрузился в яркое красное сияние, и мысль лихорадочно стучала в голове - хотя бы не приехали пожарные! Как назло, горение длилось нестерпимо долго, так долго, что об этом стало известно не только бабушке на кухне, но и бдительным перепуганным соседям. Надо ли говорить, что после каждого случайного ба-баха безжалостно изымалась вся старательно сберегаемая коллекция гильз, патронов и других взрывоопасных предметов, всего, что хоть отдаленно относилось к военной тематике. Никакие мольбы, никакие убеждения, что это только пустые гильзы, не помогали. Я в очередной раз был бит, стоял в углу, и подвергался психологическому давлению - "Что молчишь? Не знаешь, что сказать? Партизан!"
   Все это мало влияло на нас. Если бы кто-то видел наши ежедневные маршруты из школы домой. Мы шли в совершенно противоположном направлении в соседний квартал, разглядывали коллекцию монет, наконечников стрел и прочего Генкиного отца, переходили в другой квартал в другом направлении, решали проблемы химии. Попутно разглядывали новые приобретения взрывчатых веществ Сашки. Заходили в открывшийся магазин "Мелодия", обходили по кругу все витрины и на сэкономленные две копейки покупали разноцветные гитарные медиаторы. Гитар, естественно, ни у кого из нас не было. Гитары висели в магазине на недосягаемой высоте, призывно маня ценником - 4р50к. Для нас это были баснословные деньги. Если мне и выдавалась какая-то сумма, то, как правило, её хватало на триста грамм масла по 3 рубля 50 копеек, буханку хлеба по 16 копеек и два литра молока по 20 копеек. Без сдачи. Откуда было взять 4, 50? И я клянчил у родителей гитару, ну хотя бы на день рождения. И получал постоянный отказ, мол, ты уже одну сломал. Когда? Маленьким на гитаре отцовской катался. Я такого не помнил, и всякие объяснения, что я уже достаточно для гитары вырос, что она совсем дешевая и т.д. ни к чему не приводили. А ежедневные инъекции лаковым блеском гитар в "Мелодии" побудили принести из бабушкиного сарая доску, отдаленно напоминавшую гитару, натянуть вынутые из папиных носков резинки, подстроить струны и часами музицировать на почти бесшумном инструменте. На родителей это никакого эффекта, к сожалению, не произвело.
   Вслед за лихорадочным производством ремонтов, замены мебели, непреодолимой тягой к музыке и полукриминальным накоплением хрусталя в доме началась эпидемия животноводства. Настолько поголовная, что во дворе полностью исчез песок в ЖЭКовских песочницах. И здесь второй подъезд далеко перещеголял первый. Кашка была в семнадцатой у Грачевых, кошка, кот, и две собаки ютились у Жулинских, кот у Кондратовича из девятнадцатой, овчарка у Цыбульских. Но первым этажом дело не ограничивалось, остальные дружно вступали во владение животными.
   К тому времени мы подросли настолько, что нас гоняли в пригородный колхоз на уборку редиса. И как-то раз, в ближайшей посадке, глядя на пустое воронье гнездо я глубокомысленно заявил, что вороны часто воруют драгоценности, их просто притягивает всякий блеск. А потом забывают в своих гнездах. Рядом были друзья из тех, что сначала делали, а потом говорили или думали. Кто-то уже вскарабкался на ствол и вниз полетели птенцы сороки. Нас было поровну, их трое и нас, так что деление прошло на высоком политическом и идейном уровне. Домой я принес черный с белыми боками комок перьев, который неистово орал. Видимо, думал я, родители их бросили, а голод не дает бедняге уснуть, и стремглав помчался на улицу, где вокруг газонов росли кусты волчьих ягод. Была как раз пора цветения и кусты кишели бабочками-капустницами. Я собрал их полную литровую банку и, вернувшись, стал заталкивать в прожорливый клюв это добро. Но пора цветения быстро отошла, а с ней закончились и бабочки. Вдруг выяснилось, что сороки плотоядны и по всем приметам должны есть мясо. Но мясо было не по моему карману, который не видел денег крупнее двадцати копеек на школьный завтрак. В дело пошел хек, тоже ведь мясо, который в ту пору стоил всего десять копеек. Сорока росла на нем не по дням, а по часам. Скоро ей стал тесен ящик на балконе, в котором она жила, и ее часто запускали в квартиру гулять. Тут проявилась ее страсть к блестящему. Она мгновенно отыскала шкатулку с мамиными кольцами, серьгами и разбрасывала их по всем комнатам. Сидя на плече, сорока заботливо чистила мои уши, заглядывала в глаза и готова была устроить гонки по вертикали. Возвращаясь из школы, я слышал ее пронзительный приветственный крик за три квартала. Откуда ей было известно, что в толпе школьников иду именно я, до сих пор вызывает множество вопросов. Но как бы хорошо нам с ней не жилось, пришло время прощаться. Меня убедили, что ей пора улетать в свойственную ей обстановку. И вот, мы отправились к нашей родне в Запорожскую область, в село, погрузив ее в картонный ящик с дырками. Всю дорогу сорока не издала ни звука, на отрез отказалась есть и спать. Когда же мы выпустили ее из ящика в сельском дворе, она быстро освоилась, но при всей нашей дружбе ближе, чем на метр больше меня не подпускала. На родственников наше действо произвело угнетающее впечатление.
  - Зачем вы ее сюда привезли? Она же всех цыплят пожрет!
   Но радость встречи, новые впечатления от сельской местности, скрасили печаль расставания с сорокой. Вскоре она улетела. Только поздней осенью пришло письмо, в котором сообщалось, что наша сорока прилетала во двор с еще одной сорокой. Покрутились, попрыгали по крышам, по деревьям и улетели. Наверное, цыплят искали, а они давно выросли. Мне больше нравилась мысль о том, что моя сорока приводила своего спутника познакомиться со мной, жаль, что я уже уехал домой.
   С неизбежным взрослением детворы ее шалости становились все менее безобидными. Однажды, шум во дворе оповестил, что ребята из второго подъезда залезли на чердак городской больницы и порылись там в архиве. По всему двору летали ленты кардиограмм, изучалось устройство человека по множеству рентгеновских снимков, кучами валялись истории чьих-то болезней. Все это не прошло незамеченым для администрации больницы и милиции. Поиск виновников не заставил себя долго ждать, и вскоре народный суд оштрафовал родителей большинства участников, а непричастные получили строгое внушение "сколько раз говорить, не якшайся с ними!" Робкие возражения, мол, с кем же тогда играть, в расчет не принимались. На всей ребятне отсвечивало клеймо позора. Надо сказать, что после эры совместных празднецтв и гуляний всем домом, после затаривания квартир гарнитурами и пианино, начала явственно вырисовываться некая черта, постепенно, но неуклонно разделяющая жильцов разных подъездов и квартир. Это не могло не отразиться на жизни детворы. Второй подъезд, как более пролетарский и свободный в своих устремлениях, все более отгораживался от первого. Ребята оттуда делали набеги на ближайшие сады, а вскоре стали резаться в триньку на деньги. Для нас это было строжайше запрещено.
   Наш старый приемник, Минск Р-7 перекочевал к бабушке Шуре, и его место заняла радиола "Чайка-66". Для нас с сестрой это было спорное улучшение, поскольку на старом Минске мы крутили большие пластинки с песнями Клавдии Шульженко, сопровождая звуки динамика нашим горластым пением. Это было как теперешнее караоке, только без текста на экране. Жилище бабушки Шуры использовалось не только как склад устаревших вещей. В сарае был замечательный подвал с древней историей. Еще до войны, спасая свои семейные сбережения, старшие женщины зарыли в этом подвале кое-какие ювелирные изделия, а также честно поделенную на всех членов семьи золотую медаль прадеда. Но при оккупации сарай сгорел. Немцы пригнали бульдозер, пленных и построили на месте сарая новый, ставший гаражом. Бабушки еле пережили эту стройку. Кто-то может найти спрятанные цацки, и что при этом будет? Но обошлось, правда и построенный сарай-гараж сгорел, уже при освобождении. На его месте построили уже после войны сарай, в котором оказался подвал того, самого первого сарая. В этом подвале родители хранили картошку. А позже подвал залило водой и пришлось искать новое хранилище. Таковое нашлось у тети Тони, маминой тетки. Когда я подрос, в мои обязанности вошло таскать из подвала картошку домой. А когда подрос еще больше, стал ездить к тете Тоне на работу в район КХЗ. Там она работала в столовой и снабжала нас дефицитами в виде гречневой крупы и подобного. Всякий раз, придя с работы, мать перевешивала принесенную крупу и сразу звонила тетке.
  - Тоня, ну как так можно! Мы же свои! А ты недовесила полкило!
  - Зина, не ругайся, пришли завтра Мишку, я тебе кроля дам, бесплатно! Ты же знаешь, если правильно взвешу, потом болеть буду! Я тебе еще подкину чего-нибудь, без денег.
   И я завтра снова ехал на коксохимзавод за новой авоськой еды. Тетя Тоня вошла в коммерцию при немцах, в оккупацию. Торговала крупой в магазине для русских и приучилась воровать. Сколько раз предупреждали ее, что немцы повесят за кражу, а она возражала, мол, пусть поймают сначала. Ни немцы, ни ОБХСС её ни разу не поймало.
   Однажды зимой в мороз я тащил очередную партию картошки домой. Лицу, особенно ушам, доставалось от кусючего мороза. Наконец, я решил опустить ушки шапки, предварительно потрогав свои уши. Мочки ушей были тверды как камень. Я нахлобучил шапку поглубже и зашагал быстрей. Уши начали оттаивать, и это причиняло невообразимую боль. Дома, едва я снял шапку, уши упали мне на плечи. Они стали мягкие и большие, как у слона. Хорошо, домашние натерли их гусиным жиром и привязали бинтами к голове. Было страшно представить, что они возьмут и отпадут совсем, или останутся такими большими навсегда. Но все оказалось не так печально.
   С музыкой мне фатально не везло. Кроме того, что приходилось таскать на занятия свой кларнет, меня сопровождала куча других неприятностей. Сначала ничего не получалось с извлечением чистых звуков, но приноровившись, я стал с завидной легкостью играть разные Адажио и Андантины. Когда через сорок лет я перелистал свой учебник, я очень засомневался, играл ли я такие сложные вещи, как танец индийского гостя. Но пометки карандашом над непонятными теперь значками утверждали, что таки играл. Мой портрет висел на доске почета среди других отличников. Правда, пришлось помучиться с фотографом, который все перекручивал инструмент так, как ему бело выгодно, я же возвращал его на место, как надо. Мой учитель работал в музыкальной школе директором, и это обстоятельство сыграло со мной злую шутку. Грянули выпускные экзамены. В зале для прослушивания среди цветов сидела строгая комиссия, а нарядные педагоги торжественно заводили очередного выпускника и представляли почтеннейшей публике. Я по началу не очень переживал, поскольку мой учитель поехал в область, но к моему выходу, конечно же, вернется. Но время шло, ученики с разной степенью мастерства исполняли свои концерты, провожались педагогами домой, а я все стоял и ждал. До самого последнего момента я не верил, что директор не приедет. Как? Это же его ученик! Он же обещал! Но вот зашел предпоследний исполнитель, комиссия начала потихоньку собираться, а учителя все не было. Вышла Зинаида Яковлевна, с которой не получилось стать пианистом.
  - А ты почему домой не идешь?
   И тут меня потрясла истерика. Никому я был не нужен, ни учителю, ни всей школе, ни этой комиссии. Было от чего разрыдаться. Коридор наполнился людьми с цветами, в нем стало вмиг тесно, и совсем некстати ревел какой-то мальчуган. Зинаида Яковлевна как-то уговорила всех вернуться и прослушать меня, но бывший отличник раз и навсегда решил порвать с музыкой.
   К тому времени в мире появился в свободной продаже магнитофон. Порядок поквартирного приобретения очередной модной вещи был нарушен. Первым обладателем магнитофона стал дядя Слава, сантехник из седьмой. С раннего утра до позднего вечера двор раздирала увертюра к фильму "Земля Санникова". Надо ли объяснять, почему родители на мой пробный шар наотрез отказались от идеи приобрести магнитофон. Еще и отвалить за него пол зарплаты. Точку поставили проводы в армию Юрки из пятой квартиры. Весь день и всю ночь раздавалась " Sunny" группы Бони М, чем практически навсегда меня отвадили от этого ансамбля.
   Мы по-прежнему часто бывали в гостях. Или гости приходили к нам. Дядя Кима, который майор, а не тот дядя Кима, что живет через стенку, удивлял разными штучками из самых разных областей жизни. То предложит консервированных креветок, слоями лежащих в банке, с лапками и усиками, в мягких теперь панцирях. То покажет выкидной ножичек производства городской зоны. То медали, ордена на парадном кителе. Оказалось, он был противотанкистом и получил орден за подбитый танк. Мне было совсем не понятно, война шла столько лет, а он подбил только один танк. Тогда он уточнил, что по закону ему полагалась звезда героя, потому что он подбил советский танк. Теперь все вообще пошло кругом. И дядя Кима пояснил, что это был бывший советский, брошенный где-то танк, который немцы использовали, намалевав большущую свастику на его башне. А у самих немцев танки были тьфу! С тонкой броней, слабой пушкой. Вот они и пользовали советские Т-34 и КВ. Услышанное никак не вязалось с грозными фашистскими танками в наших фильмах, которые лавинами шли на горстку бойцов, и подбить их можно было только большой гранатой, с которой надо было геройски прыгать прямо под гусеницу. Но, сделав скидку на то, что разговор был после крупного застолья, мы поспешили на тему о том, как дядя Кима познакомился с тетей Беллой. Это было куда как понятней, чем вопрос трофейных танков.
   А познакомились они так. Дядя Кима приехал со службы на Сахалине в отпуск в Харьков, где и встретил тетю Беллу. Мгновенно женившись, поскольку отпуск заканчивался, он поехал с молодой женой назад. Пошел на службу, а тете Белле заказал накрыть стол, чтобы познакомиться с товарищами. Вот тетя Белла пошла на базар с мыслью о том, чем бы таким удивить сослуживцев мужа. И тут видит огромных камчатских крабов с огромными клешнями. Лучшего стола ей не накрыть, подумала она. Купила сколько-то штук, запихнула в авоську и пошла домой. Вредные крабы все никак не хотели попасть на стол и цеплялись своими ужасными клешнями за капроновые чулки тети Беллы. Что было делать? Она вытряхнула крабов из авоськи, поотрывала им длинные клешни, а корпуса загрузила обратно. Дома тщательно выварив крупные панцири стала укладывать на тарелки и сервировать стол. К приходу новых знакомых все было готово, но гости никак не могли взять в толк, чем же угоститься. Ну откуда тете Белле знать в Харькове, что едят только клешни краба, ведь живых крабов она отродясь не видала. Это уже когда мы бывали у них в гостях, она поражала нас изысканными кушаньями, а тогда... все только начиналось. Единственным темным пятном для меня была их дочь Наташа. Отличница, послушный ребенок. Бери с нее пример, говорили мне родители. Но, она же девочка, парировал я.
   Как-то внезапно девчонки вытянулись и я с неудовольствием заметил, что Людка из восьмой стала на голову выше меня. Вообще, все во дворе быстро взрослели. Ребята в раннем возрасте уже имели представление о том, кем будут в этой жизни. Тем, кому повезло с родителями, мечтали быстрее отдать долг родине, отслужив армию и поступить в горный техникум, а затем получить место горного мастера ВТБ на одной из шахт. Они знали, что через год, два, если все будет в порядке, перейдут на добычной участок, и получат власть над рабами, то есть рабочими. А еще через год, два власть над людьми умножится. И еще через год, два станет абсолютной над сотней с небольшим шахтеров. У кого не было шансов стать во главе коллектива, шли в бурсу и оттуда опять же в шахту, транзитом через армию. Был еще вариант продолжить трудовую династию на химзаводе, но в доме химиков не было, все так или иначе с пеленок готовились работать на угле.
   Все казалось логично, и работа на шахтах позволит завести семью, детей и спокойно попивать пивко в пивбарах, или водку в кабаках. Все были еще с детства одного мнения, что будущие жены обязательно будут лентяйки и изменницы, и потребуется регулярная профилактика в виде битья. Интересно, что друзья могли подбивать клинья к понравившейся кому-нибудь девчонке, и к ним на этот счет не было никаких претензий. Известно, что все жены слабы на передок и сами являются источником всякой беды в браке.
   За модой запихивать всякие товары народного потребления в квартиры, пришла мода на похороны. В течение года, двух перехоронили всех бабушек. За этим последовала мода на инфаркты, большинство мужчин обоих подъездов могли похвастать новым приобретением. За инфарктами пришла мода на ранние шахтерские пенсии, дачи на шести сотках в труднодоступных местах за городом и следующей чередой похорон. Теперь уже из числа наших родителей.
   Анна Захаровна вышла на пенсию, и оказалось, что она совсем выжила из ума, как и большинство психиатров. Она стала агрессивной, и в квартиру к ней попасть было решительно невозможно.
   Тетя Катя из второй квартиры уже было в открытую жила с прежним мужиком, который по прежнему исчезал на пару лет в зону, а появившись, выходил из дому только потемному. Это мало ему помогло, труп его с веревкой на шее обнаружился в ставке. Долго таскали Алку, но, видимо, все, что нажито непосильным трудом ее маменьки пошло на пользу милицейскому начальству. Тетя Катя не выдержала такую передрягу и умерла. Алла срочно продала квартиру и смылась не весть куда.
   Благополучная семья из третьей квартиры с треском распалась. Как только дети разъехались на учебу, начались громоподобные скандалы на почве измены, и вскоре квартира была продана, а жильцы исчезли. Теперь в первой, второй и третьей квартирах расположился магазин компьютерного железа.
   Иван Сергеевич из четвертой умер, а Коля уехал в военное училище.
   Дядя Коля из пятой вдруг не здорово потолстел, забюллетенил и умер. Юрка ушел в армию, Светка замуж.
   Шестая квартира сменила хозяев. Шумаков старший пошел к цыганам, у которых даже дворовой собаке в будке были вставлены золотые зубы. За сто грамм с горбушкой дядя Вова убирал двор, помогал, чем мог и где-то под забором загнулся. Вовка младший работал монтером связи. Говорят толковым, но пил, подражая отцу. Был нелюдим и зол на весь мир. Младшего брата Андрея похоронили после первой же производственной практики. По привычки он начал басить на танцплощадке, возникла драка с местными, но брата рядом не оказалось, и он получил за гонор под первое число, а после кто-то ткнул его ножом и попал в сердце. Виноватых не нашлось.
   Дядя Слава из седьмой все бегал со своей сумкой с инструментом, пытался кормить две семьи, надорвался и умер. Сашка отслужив срочную, пошел лесогоном на шахту. Азартно женился, расходился, снова женился, опять разводился. Во всем винил баб, о чем знал с самого детства, что такие достанутся.
   Иван Андреевич, завмаг, оказался в начале процесса сращивания торговой мафии с милицией и Людка пошла в дознаватели. Ну, какой из неё дознаватель?
   Дядя Саша из девятой как-то очень неудачно умер. Квартира досталась его трехдневной сожительнице.
   Дядя Саша из десятой тоже умер, дети разъехались, а тетя Женя уехала на родину в деревню. Квартира стоит пустая.
   Куда-то подевались жильцы из одиннадцатой.
   Сначала умер дядя Сеня из двенадцатой, потом тетя Зина. Сюзанка по тогдашней моде завела бизнес, но девяностые не предрасполагали к свободной жизни бизнес-леди. Даже сожительство с откинувшимся бандитом ни к чему хорошему не привели. Нет, в некоторых случаях он отмазывал от своих коллег, но постоянно требовались деньги на выручку его сына-наркомана. Тот залетал раз за разом, деньги уплывали как вода и бизнес вскоре перестал покрывать возросшие потребности. Потом внезапно бандит сел и потребовал заботы со стороны Сюзаны, вместе же зарабатывали! На передачи, на помощь следователю, товарищам по партии, и прочим кредиторам уходило столько, что Сюзанка решилась на отъезд в Израиль, хоть там и война.
   В тринадцатую заехали новые жильцы. Дядя Вова уж очень хотел понравиться местной публике и от этого получил нож в брюхо от Моряка. Чужой он и есть чужой. Дело привычно замяли. Дядя Коля только что приехал с заработков со Шпицбергена.
   Тетя Аня из четырнадцатой страдала сердцем и, наконец, умерла. Дети разъехались кто куда.
   В пятнадцатую заехали транзитом родственники одной из бабуль-шахтерок.
   Вымерли жильцы семнадцатой.
   Жулинские из восемнадцатой массово отравились грибами. Остался младший, Васька, которому грибов не хватило.
   Умер Кондратович.
  Канули в небытие жильцы двадцать первой, двадцать второй и двадцать третьей квартир.
   В двадцать четвертой оставалась вечная завхоз с Моряком, видимо этот тандем мог существовать только так. Моряк залетал то на большую, то на меньшую сумму. В промежутках работал на шахте.
   Остальное добавляла мать.
   Умер тихий дядя Саша, до последнего ходивший в кепке и фуфайке. Он поразил двор пышными похоронами, с красными знаменами, почетным караулом, салютом и подушечками с наградами. По лицам присутствующих и надписях на венках, было установлено, что никакой он не электрик на стройке, а один из руководителей секретного ведомства КГБ. Настолько секретного, что те, кто знал название, боялись произносить его вслух. Совсем скоро за ним умерла и тетя Лида.
   В разгар бандитизма девяностых двор заняли плотные ряды иномарок. Была воровская сходка, после которой Вовунька опознавался как воровской авторитет, решала, представитель спортивной составляющей преступного мира. Но мир набрал скорость в перестройке. И, вскоре его отодвинула более сильная депутатская мафия. Фигуры повыше просто уничтожались, а ему пофартило остаться в живых.
   Наташа Клейнер не даром была примером для подражания. Окончив школу на золотую медаль, она сдала вступительные экзамены в Киевский университет на отлично. Но шел 1968 год. На Ближнем востоке израильтяне только что разбили арабов. Сожгли почти тысячу танков из СССР и столько же инструкторов. Наташа напрасно ждала вызова в университет, но время шло, а вызова все не было. Кто-то подсказал причину и дядя Кима в парадной форме с орденами и медалями отправился в Киев, где долго и тщетно пытался попасть на прием ректору. Наконец, где-то перехватил ректора и потребовал объяснений. А что тот мог ответить? Такова была воля верхов и ректор подчинялся решению политбюро сократить число студентов-евреев в крупных ВУЗах страны. Возвратившись домой, дядя Кима долго пил, в том числе и с отцом, а потом ушел в отставку. Наташа пошла в ближний и совсем не престижный ВУЗ и вскоре после окончания вышла замуж за еврея таки, из числа тех, кого разыскала Инюрколлегия. Переехав в Израиль, они вывезли все, что не успела отнять советская власть.
   Уехали и растворились в Одессе дядя Кима и тетя Рая. Перед тем он вышел на пенсию, а она давно не пользовалась спросом и стала образцовой супругой.
  
  
   После нашего дома я жил во многих местах. Пять лет пролетели в десятиэтажном институтском общежитии. Я пожил в старом купеческом доме из которого с помощью фанерных перегородок сделали коммуналку. Комнаты были настолько малы, что в спальне помещалась одна не широкая кровать, над которой светила в далеком потолке единственная лампа. В вашу кастрюлю на общей кухне было принято плюнуть, просто так, для порядка. Дверь туалета подвергалась штурму, как только вы ее закрывали. А за окном днем и ночью гремели вагоны и свистел маневровый паровоз. Потом была квартира молодого специалиста на краю географии, среди бесконечной стройки, грязи под ногами, далекими остановками транспорта. Потом двушка в самом центре, заботливо поменянная родителями на новостройку. Потом малосемейка с ворами, ментами и проститутками и опорным пунктом правопорядка в подвале. И, наконец, теткин дом, которому мы с женой сделали евроремонт и который бросили, убегая от войны.
   Но, сколько бы ни было других жилищ, никогда я не знал о соседях, даже живущих на одной площадке, сколько знали о них в доме детства. Кажется, невидимая черта, разделяющая подъезды, квартиры и жильцов старого дома, неуклонно продолжает разделять весь мир на прошлое и будущее.
   Только мостик памяти иногда возвращает прежние черты прошлого. Тогда я слышу мелодию старой пластинки и голос Клавдии Шульженко:
  "Здесь моё когда-то детство
  Вниз съезжало по перилам
  И с мальчишкою соседским,
  Притаясь впотьмах, курило.
  Здесь, по лестнице покатой,
  Детство в школу торопилось,
  А потом ушло куда-то
  И назад не воротилось".
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"