Все говорят, что я прирожденный общественник. В нашем институте никто не может себе представить, чтобы какое-нибудь собрание, комсомольская свадьба или коллективный поход за грибами прошли без моего участия. Я вхожу в состав девяти комитетов, исполняю обязанности трех председателей. Дома над моей кроватью висят тридцать две благодарности и пятнадцать почетных грамот, три кубка и большая памятная ваза стоят на самом видном месте в переднем углу, придавая комнате торжественный вид. Это моя биография с моих первых комсомольских субботников до последних заслуг на общественной работе. Недавно наш начальник отдела, член партии с двадцать четвертого года, узнав, что я записался вместе с другими членами НТО сдавать кандидатский экзамен по философии, сказал мне, дружески хлопнув по плечу: "Послушай своего товарища, Витя, не как начальника, а как человека с немалым жизненным опытом. Не стремись в кандидаты... . Счастье не в этом. Аспирантура тебе не поможет... . Твое истинное призвание - только на службе у масс. Ты у нас в институте сейчас видная фигура. С тобой сам директор считается. Умеешь зажечь человека... . А лучшего председателя месткома нам, кроме тебя, не найти... . Да и не надо!". Такая оценка работы, конечно, ко многому обязывает, поэтому я стараюсь изо всех сил. Ни дня не хватает, ни ночи. Популярность моя стала настолько широкой, что я опасаюсь, как бы не сделаться культом... . Но в каждой работе бывают свои подъемы и спады. Со мной такое тоже случилось. Помню, поползли у меня разные мысли... . Стал анализировать свои личные связи с людьми. Перебрал все знакомства, которые сохранились в памяти. Со всеми отношения оказались исключительно деловыми. Тоскливо мне стало и одиноко. Другие идут на концерты, в кафе, гуляют с друзьями по паркам, а я должен всегда заседать, заседать, разбираться в персональных делах и дежурить. Мне захотелось быть таким же, как все... . Теперь при каждой встрече со своими знакомыми я старался свести разговор к чему-нибудь постороннему и даже абстрактному, но каждый неизменно считал своим долгом спросить меня, чем закончились выборы в комитет ДСО или сколько отпущено средств на строительство детского сада. Однажды я шел в институт и по дороге встретил Верочку Савину, техника из отдела труда и зарплаты. Чтобы взять разговор в свои руки, я поспешно начал о том, какие удивительные шедевры искусства привез Лувр к нам в Москву: полотна Моне и Ван Гога... . "Какая прелесть!" - взвизгнула Верочка, хлопнув в ладоши - "Вы хотите организовать поход на выставку в рабочее время?! Не забудьте, пожалуйста, меня внести в списки!". Я посмотрел на нее с молчаливым отчаянием и, сказав, что забыл дома портфель, тут же свернул в переулок. Неужели не найдется ни одного человека, способного понять мою душу, способного поговорить со мной о чем ему будет угодно, пусть о смерти своей двоюродной бабушки, только не касаться моих профсоюзных или досаафовских дел?! Мне вспомнилась Грета, очень милая девушка, с которой я познакомился в прошлом году на конференции наших институтских дружинников. Я купил два билета в кино и, придя на работу, вызвал ее в коридор.
- Я хотел поговорить с вами, Грета..., - сказал я, чувствуя, что ляпнул явно не то - точнее, хотел предложить вам... .
- Я понимаю, - улыбнулась она - но бежать в кроссе к сожалению на этот раз не смогу: у меня простудилась мама... .
- Какой кросс! У меня два билета! - завопил я на весь институт, смахнув кулаком со лба капли пота.
- Два билета... . Я спрошу в нашей комнате. Может, пойдет кто... .
- Грета, я предлагаю вам пойти со мной на премьеру.
"Какой ты осел, остолоп, примитив!" - ругал я самого себя - "Разве можно так грубо, так в лоб...".
Может с испуга или от удивления Грета сразу же согласилась.
"А вдруг не придет, подумает и не придет...," - беспокоился я целый день - "так и останешься на всю жизнь холостым...".
Грета пришла, но я в тот вечер пойти с ней не смог. К концу рабочего дня случилось именно то, чего я больше всего боялся. Подходит ко мне начальник и говорит: "Сегодня, Витя, партком... . Смотри, не забудь...". Сами знаете, от парткому в кино не уйдешь. Пришлось перед ней извиниться. "Жаль," - сказала она с огорчением - "придется пойти одной". С тех пор, я заметил, что она стала обходить меня стороной, бросая холодно "здравствуйте", при каждой случайной встрече. Казалось, уже никакие силы не вернут наши лучшие отношения. Однажды с утра подходит ко мне сияющая, радость так и рвется у нее из груди, а взгляд - как небо - бездонный и чистый. У меня даже дух перехватило. Неужели вернулась?!
- Я хотела сказать вам... .
- Зачем прямо здесь? - остановил я ее, догадываясь, что о тех вещах, о которых хотела сказать Грета, не говорят в коридорах, где повсюду снуют сослуживцы - Давайте встретимся после работы в кафе... .
- Но у вас сегодня собрание агитаторов... .
- Один раз без меня обойдутся, - сказал я, удивляясь собственной смелости.
- Хорошо. Я приду в восемь и долго не стану задерживать вас.
Ровно в восемь Грета, запыхавшись, вбежала в кафе.
- Вы меня извините, мне так неудобно отрывать у вас время, тем более по личным вопросам.
- Для того я и сбежал сюда от собрания. Надо хоть немножко уделить внимания нашим личным делам.
Я наполнил бокалы портвейном. Мы выпили. Легкий хмель окончательно настроил меня на лирический лад.
- Не забудьте, - прошептал я чуть слышно - вы хотели... сказать... .
- Конечно. Ведь только поэтому я решилась оторвать у вас несколько минут времени. Скоро у меня отпуск, - сказала она, смущенно опустив глаза - мы с мужем собираемся поехать на юг. Но с местами в домах отдыха сейчас трудно. Мы будем вам благодарны, если вы поможете достать для нас две путевки в профкоме.
Я долго не мог понять, о чем она говорит. Мысли путались. Я был точно в бреду. Наконец, сообразив, в чем дело, я пообещал сделать ради нее все, что возможно.
- В можете еще успеть к агитаторам, - сказала она, еще раз извинившись, и вышла.
Но мне уже никуда не хотелось идти. Я одиноко склонился над столиком, временами глотая густой кровянистый портвейн.