Чернота внезапно раздвинулась — и я увидел свет: но был он всё какой-то неясный и мутный. Вдруг послышался пробирающий треск — и мои уши освободились от клея и наполнились звуками. Следом стянули утлую плёнку с моих глаз — и мир сразу же приобрёл объём и очертания. Запахло чем-то медово-сладким и шестигранно-вафельным. Меня аккуратно вытащили из тесной капсулы и передали в тёплые материнские руки.
— Вот гарантийный талон, — послышалось в стороне, но я уткнулся носом в сдобные груди и ничего не хотел замечать вокруг. Однако вскоре меня уложили спиной на мягкое ложе — я закричал, протестуя, — но когда плавные волны движения принялись меня убаюкивать, а сверху поплыли прямоугольники люминесцентных ламп, я успокоился и стал жадно наблюдать узорный мультфильм проносящихся потолков. И затем в моей жизни появилась другая коляска, в которой я сидел прямо и смотрел вперёд: мы ехали то по узким, витиеватым коридорам, то через гулкие, просторные залы — и всюду громоздились длинные, многоярусные полки с тысячами самых разнообразных и удивительных вещей.
Когда я подрос и научился ходить, коляска незаметно исчезла, но мать не выпускала мою руку из своей и не позволяла продбегать к стеллажам и прикасаться к мягким игрушкам, одетым в яркие шубки, — и я плакал, кричал и топал ногами — и таки однажды мне подарили премилого лягушонка.
Увлёкшись игрой с зелёнокожим другом, я не сразу заметил, что по обочинам замелькали полки с карандашами и тетрадками. Мне навесили на спину рюкзачок — ясно помню, что это случилось в канцелярском отделе. Я огляделся: рядом шагали другие дети — их острые голоса кололись и фехтовали друг с другом. Строгая женщина, чьё лицо было обезображено очками в ужасной оправе, постоянно выводила красными чернилами двойки и тройки в моём дневнике. Было стыдно перед родителями, но я изворачивался. И вот, обменявши гарантийный талон на пасс-пропуск в залы «16+», я взглянул через щёлочку на открывающиеся горизонты и вдруг понял, насколько важной была история, записанная чужими росчерками в дневнике, — и стал прилежно готовиться к трём пугающим буквам выпускного теста. Но всё оказалось вовсе не так страшно. Колокольчиком отзвенел радостный танец — и выросшие дети разбежались кто куда.
Я попал в большой зал, заваленный толстыми книгами и комплектами чертёжной бумаги. Мои родители показывались на глаза всё реже и реже, но зато я познакомился со многими молодыми людьми — и нам было весело и хорошо вместе. Но в минуты одиночества я любил бродить по залам электроники: плееры, телефоны, планшеты — их светящиеся экраны завораживали и манили к себе. Мониторы, телевизоры, плазмы... И возле большого рекламного полотна я встретил Жанну. В её глазах, словно искорки, отсвечивались все эти экраны, окружавшие нас. И во мне тоже загорелась искорка.
И с тех пор мы всюду ходили вдвоём. И однажды наведались в ювелирный магазин.
— Какое колечко! — воскликнула Жанна. — Тебе нравится?
Я не устоял: в золочёных колечках ведь тоже живут искорки!
А потом начались бесчисленные полки с продуктами и стеллажи с одеждой... Я даже выбирал стиральную машину, позабыв о любимых смартфонах и ноутбуках! Наши родители теперь встречались с нами изредка — и почти всегда на распродажах; мы, молодые, с азартом изучали красные ценники, а они, постаревшие, всё смотрели на нас и ничего не покупали.
Я никогда не забуду, как Жанна привела меня в полуподвальный зал, где всюду у стен были камеры хранения. Улыбчивая тётка в белом комбинезоне взяла у Жанны чек, открыла дверцу с номером «2009» и вынула младенца, завёрнутого в плёнки. Затем сняла с него хрустящий глянец — малыш вздохнул, зашевелился, вскрикнул. И снова в воздухе витал этот медово-сладкий запах с привкусом вафель!..
— Милый, — повернулась ко мне Жанна. Её руки держали масенького ребёнка. — Посмотри, какой он прелестный!
Я улыбнулся.
Вскоре у нас появилась коляска, чтобы возить Сашу. Памперсы, йогурты, молоко. Карандаши, тетрадки, рюкзак... Мне показалось, что Саша вырос намного быстрее, чем когда-то рос я. Или, может быть, время пролетело так незаметно. И вот Саша отправился в самостоятельное путешествие. Мы с ним теперь виделись в основном на распродажах, когда праздничные гирлянды украшали торговые залы. И я наконец понял, для чего нужны эти самые распродажи...
Сначала на кассу отошла моя мать: она получила свой чек и, помахав на прощание рукой, исчезла за выходной дверью. Потом за кассовой стойкой скрылся и мой отец — последнее, что он купил, была пачка сигарет.
Мне стало грустно, неуютно — но жизнь продолжалась. Множество чудесных товаров ждало меня на полках — и я их покупал.
Жанна ушла чуть-чуть раньше меня: очередь на её кассе двигалась на полшага быстрее. Прежде чем скрыться из виду, она послала мне воздушный поцелуй и помахала рукой нашему Александру.
Теперь подошёл и мой черёд. Меня охватило странное ощущение: вроде не школьник и не на экзамене — а нервы натянуты как струны. Кассирша взяла мою кредитную карту, ловко провела через прорезь считывателя — и с пунктирным жужжанием напечатался чек. Я посмотрел на длинный список покупок: тут было всё — моя прошедшая жизнь от начала и до конца. И финальное слово «Спасибо!»
Автоматически открылись двери — и в нос ударил необычайно свежий воздух, но с лёгким запахом заплесневелой некондиции и гнили. А ещё там, впереди, был другой, совсем не электрический свет.