Выходя из электрички, люди поспешно прятались под зонтиками от теплого июльского дождя. Мой зонт отдыхал на крючке в прихожей. А я шла по улице Шишкина и вдыхала аромат мокрых сосновых иголок, упиваясь сыростью и возрастающим счастьем. Медленно шла и думала о том, как иногда бывает приятно чувствовать нежное прикосновение небесных капель к лицу, к ресницам, к волосам и как бывает приятно оказаться в родных местах. Там, где выросла, где знаешь каждую выбоину на дороге, каждый поворот, каждую калитку, каждое дерево, каждое, каждое... Я никуда надолго отсюда не уезжала, просто мне стало хорошо от того, что я вспомнила. Вспомнила, что дома и что могу не торопиться и помечтать. Мечты мои, как всегда, были туманными, но это мне в них и нравилось. Я не придумывала себе какого-то определенного будущего, не строила планов. Жизнь я любила прежде всего за ее непредсказуемость, ее постоянное "вдруг". Так, однажды я влюбилась в белобрысого парня из соседнего подъезда, так внезапно его разлюбила, так перешла из первой школы во вторую, так не поступила в один институт и поступила в два других. Всё выходило "так", а не иначе. И "сегодня" не было исключением.
Сашка сидел, довольный, на диване рядом с моей мамой, которая обожала его, как только мать может обожать молодого человека, подходящего в женихи её единственной дочери. Более того, когда год назад я уверила ее в том, что никакой свадьбы у нас с Сашкой не предвидится, она стала обожать его пуще прежнего. С тех пор в нашем доме его всегда принимали как высокопоставленную особу: на стол стелилась белоснежная скатерть, из серванта доставался гжельский чайный сервиз, из ниоткуда появлялся шоколадный торт, включался обычно не работающий диковинный фонтан, привезенный нам в подарок тетей Валей из-за границы "для успокоения нервов", зажигалась верхняя иллюминация.
До окончания школы мы часто виделись с Сашей, однако после, поступив в медицинскую академию, он переехал с родителями в Москву, чтобы не тратить на дорогу каждый день уйму времени. В выходные же наведывался в гости, и мы с ним болтали до ночи, а утром вместе ехали учиться.
Отец был при галстуке или галстук был при нем - без разницы. Но в любом случае галстук странно смотрелся на толстой шее отца. Он не висел, он болтался, раскачивался, мешал расслабиться моему горячо любимому родителю, сдерживая его движения и сковывая их. Гнусная петлевидная змея! Я была зла на нее, зла на весь свет за то, что допустил такое...такое безобразие (другого слова я не нашла, да и в слове ли дело?). Ну, скажите, кого ради окольцовывать себя, озмеевывать? Зачем эта излишняя официальность в кругу давних знакомых? Разве она не отдаляет людей друг от друга, не принуждает к неискренности? Так или иначе, но мама считала, что галстук необходим, и отец покорно нацепил его, пытаясь скрыть свое отвращение. Не к маме. И даже не к галстуку, а к чему-то необъяснимому и невыразимому, витающему в воздухе во время подобных приемов.
Тихо сказав "всем привет", я плюхнулась на диван и за весь вечер не проронила ни слова. Мама изредка на меня поглядывала, качала головой и устремляла свою улыбку в сторону не замолкавшего гостя. Отец пил крепкий чай и тщетно старался вникнуть в суть сашиной болтовни. Но, увы! Это было нереально, отчего он потел и суетливо вытирал лысину, лицо и толстую шею.
Вечером, когда чаепитие в Мытищах закончилось, мне как всегда пришлось уступить Сашке нижнюю полку, а самой забраться наверх и лицезреть открытый потолок. В таких случаях детская двухъярусная кровать очень удобна для наших маленьких квартир - не мучаешься вопросом, где поместить гостя. Я молчала, настроение было испорчено, искать же причину этого не было желания.
- Пух, ты спишь? - ласково спросил Саша.
- Да, - коротко ответила я.
- Мне сообщили, вы опять влюбились... - Сашка всегда переходил на официальный тон, когда пытался подавить распиравший его смех.
- И вовсе не влюбилась, - начала я оправдываться.
- Ну, конечно! Конечно...ты влюбилась, - радовался он, - Наша милая принцесса вновь одела свои очёчки и ждёт принца.
- Неправда, я давно их уже сняла. А любовь не миф, она в самом деле существует.
- Только в какой форме?
- В какой захочешь, - не замечая иронии, серьёзно отвечала я, - Всё зависит только от тебя.
- И это не розовые очки? - он явно издевался.
- Нет. Розовые очки - плёнка ... уверенности на глазах, типа: " Мир идеален и прекрасен", - когда ты даже не подозреваешь, что мир может быть грубым и жестоким. А я знаю это наверняка и всё же продолжаю верить в Любовь с большой буквы.
- Хорошо, но тебе не кажется, что верить в сказку и знать правду - невозможно. Ты сама себе противоречишь!
- Алексан! Ты не понимаешь, о чём я. Я просто говорю, что верю - любовь существует, несмотря на то, что убедилась в обратном. Оттого моя уверенность не плёнка уверенности, а ясный взгляд. Короче, я несу бред! Ну, не могу я этого объяснить, - возникла пауза, Сашка, видимо, обдумывал услышанное.
- И кто он?.. Твой возлюбленный, - спросил он.
- Хороший молодой человек, с которым приятно пообщаться, умный, трудолюбивый, пловец, кстати, учит меня плавать и умеет слушать...
- Они у тебя все хорошие, - усмехнулся Сашка, - Вначале. Потом ты сама находишь в них изъяны.
- Вечно ты издеваешься, - зло буркнула я.
- Ну, Пух!
- Я давно не Пух. Не называй меня так! Я похудела, стала другой...
- Более подвижной и до ужаса болтливой, - перебил он.
- Отстань от меня, - я готова была кинуть в него подушкой, но сдержалась и примирительно спросила - Ладно. Что у тебя новенького?
- Я её бросил, она меня достала.
- Веронику? Ту, которую приезжала с тобой в прошлый раз? - от удивления я чуть не свалилась с кровати, забыв, что нахожусь на втором этаже - падать было бы не очень приятно! Странная потребность есть у некоторых людей - менять возлюбленных, как перчатки. То они искренне восхищаются своей новой пассией, пишут ей стихи, посылают любовные письма, дарят цветы, встречаются и днем, и ночью.... Но однажды всё исчезает вслед за чувствами. А главное - каждый раз они, сумасбродные казановы, уверены, что это их последнее увлечение. Эх, Сашок, Сашок!
- Кстати, я по тебе соскучилась, - сменила я тему.
- Я тоже. Давай спать, уже поздно.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи.
II
Завтракала я в одиночестве: мама еще рано утром уехала с Сашей, а отцу было некогда составить мне компанию - он как всегда опаздывал. Перед глазами у меня стояла картинка, красивая и до того отрадная, что самой становилось смешно. Мы гуляли с ним по Арбату, по старому Арбату, который я знала с детства и который любила за его непередаваемую атмосферу бардовских песен и плачущих осенью камней. Мы медленно шли по Арбату, и Кирюшины глаза отражали фонарные огни и меня. За минуту до прощания он признался мне в любви, я ему поверила и села в электричку с глупым выражением счастья на лице. Теперь я с таким же выражением всё это вспоминала. Раздался дребезжащий звонок. Алло, я слушаю....Нет, вы ошиблись номером. Умеют же люди испортить прекрасные моменты! Вечно что-нибудь да придумают: то на ногу наступят в автобусе, то позвонят не по тому номеру и возмутятся - где же Катя? - то подсунут какую-нибудь гадость в магазине, а еще лучше - обругают ни с того, ни с сего за нерасторопность - давайте, девушка, что вы здесь стоите? И постоять спокойно не дадут: бегут, торопятся, расталкивают друг друга, грубят, живут в постоянном страхе упустить жизнь и упускают ее, каждый день, без сожаленья, без раздумья.
Мой отец тоже торопится, только не жить, он спешит умереть - и завещание у него уже готово. Правда, об этом никто не знает, так как обычно для запирающегося ящика нужен ключ, а ключ всегда у отца. Однако иногда у дочери может быть и дубликат (на всякий случай), которым она когда-нибудь и воспользуется, при необходимости. Как-то у меня возникла такая необходимость, и, открыв ящик, я наткнулась на завещание, прочитала его. Приглушенная боль и досада - горький привкус во рту - моего отца стали мне вдруг настолько близки и понятны, что я хотела ему признаться в моей бескрайней любви и просить прощения... не знаю за что, но хотела, многого, и ничего не сделала. Сейчас я, конечно, жалею об этом, быть может, те наивные признания стали бы для отца "лишними" минутами радости и счастья, судя по найденной исповеди, так ему недостающими. Я не сделала ничего, кроме того, что пожалела его, потом жалость уступила место обиде, которая осталась у меня и поныне. Несбывшиеся мечты человека всегда обидны, особенно если этот человек твой отец.
В последнее время мне стало тяжело находиться с ним наедине, в обществе отца я чувствую себя подавленно и неуютно. Обычно он возвращается раньше матери, берет себе какой-нибудь бутерброд и заваливается на диван смотреть телевизор. За весь вечер отец лишь изредка пытается заговорить со мной, да и то, не отрываясь от экрана: "Милая, как дела? Что делала? С Кириллом сегодня общалась? Когда договорились встретиться? Как он?" Набор вопросов, не требующий ответов. Я это знаю и не отвечаю, просто говорю: "Все замечательно", - и ухожу в другую комнату. Когда-то я пыталась рассказывать ему обо всем, но через несколько минут его глаза казались уже не такими внимательными, как вначале, будто он думал о чем-то своем и не слышал меня. Так что вскоре я прекратила эти попытки, и наше общение вдвое сократилось. Он не стремился что-то изменить - дочь была взрослой, с ней уже не нужно было играть и рассказывать на ночь сказки. Отец даже не задумывался о том, что я смогу ему помочь и выслушать, а я... Я не хотела его разочаровывать, боялась. Страх - мерзкая вещь.
На часах половина двенадцатого. Пора бы мне поторопиться, а то, не дай бог, опоздаю на урок! Моя ученица, восьмиклассница, очень прилежна, и по большинству школьных предметов у нее стоят пятерки, по русскому тоже, однако ее родители явно помешаны на том, чтобы их девочка была самой-самой. И вот уже месяц, два раза в неделю, мы повторяем с ней правила, пишем диктанты и... болтаем. При этом обе довольны, и каждый находит в общении свои плюсы: Вика видит во мне старшую сестру, с которой можно поделиться секретами и посоветоваться, а я в ней - младшую, требующую внимания и заботы. Всегда мечтала о младшей сестре, мечтала о том, как буду защищать ее, учить, играть с ней - особенно в детстве, когда летом все друзья разъезжались, а я оставалась одна и гуляла во дворе в гордом одиночестве. Может, и Вика мечтает, о сестре, о друге, о родном человечке в маленьких одежках, за которого нужно нести ответственность, кто знает?
- Мне бы хотелось узнать поподробнее, как Соединенные Штаты стали такими, - это Вика насмотрелась передач про экономику и хочет услышать от меня рассказ о США и их развитии.
- А ты иди на исторический учиться, - не оправдываю я ее ожиданий, не хочется мне тратить время на всякие глупости.
- Да нет, что я там забыла, - смущается она. И через минуту удивляется - А разве есть такой - исто-о-о-орический?
- А как же? - парирую я, - Еще и не такое бывает! - пытаюсь изо всех сил не рассмеяться.
- Н-ну, да, учителя истории и все такое. Нет, на исторический я не пойду, сейчас им мало платят...историкам-то, - наше новое поколение быстро ориентируется.
- Не скажи, - улыбаюсь я, - Если мозги работают, можно книжки, статьи писать, проводить исследования...
- У меня не работают, - безразлично (каким трудом дается ей это безразличие!) Вика обрывает мои размышления о тяжелом заработке историков. Разговор закончен, она, как в убежище, прячется за учебником, старательно правит что-то карандашом, не поднимая головы.
Не работают...
III
- Не работает тот, кто не хочет работать, главное - желание, все остальное приложится, - говорит моя подруга, перелистывая газету с объявлениями.
- Ага, и работа на тебя свалится с неба, прямо такая, какую ты хочешь, с пятьюдесятью долларами в час, с навороченной медицинской страховкой и всеми прибамбасами. Сейчас хорошие места только для своих, и простым смертным туда трудно пробраться.... Хотя я не исключаю доли везения.
- Пессимистка, - упкает меня Лена и невозмутимо продолжает поиски. Скоро она погрязнет в этой рутине и ей потребуется моя помощь, а пока я наблюдаю за посетителями кафе и радуюсь жизни.
На улице дождь, а небо напоминает крышку. Все мы под крышкой: и богатые, и бедные, и оптимисты, и пессимисты. И кто знает, что будет потом? кто возьмет на себя нелегкий груз всезнания? кто решит эту головоломку о бытии, и когда? Посетители заказывают пирожки и, расплачиваясь, уже предвкушают воздушное, подрумянившееся тесто, теплое, растекающееся во рту, сладкое повидло или обжигающую картошку с грибами и горячий чай. В забегаловке. Рядом, за соседним столиком, сидит молодой человек лет двадцати, перед ним две кружки пива, голова опущена на руки, так что не видно лица, ему плохо. Может, у него что-нибудь случилось? Первый вопрос, возникающий у меня. "Лен, посмотри, давай подсядем к нему!" Мне уже не безразлична его судьба. "Давай он лучше сам к нам подсядет, а то мы так уютно здесь устроились... к тому же нас двое, а он один - ему будет проще это сделать. Правда, ведь".
- Здравствуйте, вы позволите составить вам компанию? - парень поднимает лицо, - Мы с подругой сидим вон там, не присоединитесь? - он медленно встает, пододвигает стул к нашему столику и, улыбаясь, садится.
- Чем занимаетесь? - пытается он продолжить беседу.
- А-а, читаем газету, - отмахиваюсь я.
- Ищем работу, - поясняет Лена.
- Хорошее дело, - говорит он и в раздумье добавляет: "Иногда полезное, иногда опасное..."
- Что значит "опасное"? - интересуюсь я. Парень ухмыляется: "Побить могут".
- Как побить? - удивляется Лена. - В смысле?
- Очень просто. Меня побили, когда я искал работу. Дал объявление: обращаться по такому-то телефону в случае чего, - опять эта ухмылка! - Мне позвонили, сказали, что есть свободная вакансия, специально для меня. Я туда приехал, ну, и задержался на три дня...
- И что?
- Ничего. Били нещадно: по лицу, животу - куда только фантазии хватало. Потом я сбежал. Заявил в ментуру, родители наняли адвоката. Дальше неинтересно. Короче, их посадили, - сказал он, уже снова улыбаясь. - Не будем о грустном.
- Ты где-нибудь учишься?
- Нет. Полгода назад учился, на юридическом, но меня исключили, за не-по-се-ща-емость, - он произнес это слово по слогам и весело заключил - Теперь я свободен.
- Что собираешься делать? Опять поступать?
- Зачем? Разве надо? Сейчас можно и без образования отличные деньги получать, стоит ли напрягаться? - на меня потянуло тоской.
- А мечта у тебя есть? - включилась в разговор Лена.
- Глупое понятие, и без него хорошо живется.
- Но ты, наверное, работаешь, пиво-то за просто так не купишь?
- Нет, деньги родители дают, мне хватает, - он сделал большой глоток из второй кружки. Дождь, как не странно, закончился, и я демонстративно посмотрела на часы и на Лену.
- Вы куда-то торопитесь, - озабоченно спросил меня этот зануда.
- Да, немного, нам еще нужно заехать в пару мест. Чай допит, пирожки съедены, пойдем, Лена, - мы попрощались с горе-юристом и выбежали из кафе. На улице светило солнце, а небо уже не вызывало во мне страха перед смертью - я на время забыла о ней.
IV
Спускаюсь вниз по лестнице, в воздухе пыль, под ногами песок - Здрасте, баба Нюсь! Она поднимает голову, веник замирает, пахнет мокрой уличной грязью - Здравствуй! Из-под платка выбились седые прядки, она вытирает пот со лба. Старая, одинокая, без родных, живет на первом этаже, ухаживает за цветами под своими окнами, подкармливает кошек. Вечерами сидит у подъезда и желает всем проходящим доброго вечера, по утрам ходит в церковь. Бывает, я захожу к ней, приношу яблок. В комнате у нее стоит нафталиновый дух, по плинтусам белые меловые полоски, чтоб тараканы не бегали, в углу - деревянная прялка и овечья шерсть в мешочке, везде развешаны черно-белые фотографии. Она благодарит меня за гостинец, сажает за стол. Мы пьем чай, она ест перележавшие конфеты из стеклянной вазочки, смотрит на меня и радуется, что есть с кем поговорить.
В войну, во время блокады в Ленинграде, у неё погибло пятеро детей, год назад умерла дочь. Со смертью тех пятерых она давно смирилась, а о дочери рассказывает.
- Сонечка умерла в своей постели. В тот день пришла домой поздно - юбилей у них был. Пошла в ванну. Я говорю: "Сонечка, ты уж не долго. На работу ведь". Хорошо, говорит, мам, не буду. Переоделась во все чистое, легла, свет не выключила: "Мам, я еще почитаю немного". Утром поднялась я, чайник поставила, смотрю, лежит всё. Свет не погашен. Дочиталась, думаю, дурёха, встать не может. Ну, соня! Вставай, говорю, а сама подхожу, гляжу, нога у неё как-то странно из-под одеяла торчит. "Соня-я-я, вста-а-вай",- трясу ее за плечо, поднимаю одеяло, рот у нее раскрыт. И глаза. Скорую, скорую, кричу. Увезли.... Верить долго не хотела, что она умерла. Всё казалось, вернется, а у нее инфаркт случился. Пережила я дочь, всех детей, мужа, нет у меня никого, - по щеке бабы Нюси каждый раз, когда она рассказывает это, змейкой катится слеза, тяжело ей от воспоминаний, а без них вообще не может, говорит: "Больше не за чем жить". Вот и вспоминает, и плачет, и ругает себя за то, что жива.
- Здрасте, баба Нюсь, как живете?
- Ничего себе - живу. А ты на работу?
- Да. Вам что-нибудь привезти из Москвы?
- Нет, спасибо, всё есть. Заходи в гости.
V
На работе пахнет краской. По офису ходят зачумленные люди. Беда.... У нас стряслась беда. Начальник уехал на один день в командировку. Уехал и попросил маляров покрасить окна, в его отъезд. Когда он вернется, все уже выветрится, за сегодняшний рабочий день. И окна будут как новенькие. Он пройдет мимо меня, добродушно улыбнется, снимет свои маленькие очечки, протрет невидимые следы от пальцев, похвалит окна - хороши! - и направится размеренной хозяйской походкой в кабинет. Вот кожаное крутящееся кресло. Он развалится в нем, взглянет на часы и вздохнет, скучая. Начнется новый день с новыми чашками кофе, расспросами о том, где можно приобрести приличный холодильник с тремя холодильными камерами и где лучше отдохнуть - на Курилах или Канарах. Незаметно подкрадется обеденный час, начальник растянет его на два, собирая накопившиеся у поварихи сплетни, а там уже скоро и домой. "До свиданья, Юрий Саныч, до свиданья".
Огоньки на телефоне не горят, никто не звонит, тишина. Мёртво, хоть вешайся. Ещё и краской несёт. Боже, когда это кончится? А Лида как всегда жалуется: и одежда-то у нее не та, и прическа не супер, и в Турцию не пускают, отпускные не дают - отвратительно. У нее постоянно "отвратительно", ни дня без слова - ОТВРАТИТЕЛЬНО. Просто человек такой. Лида водит тряпкой по монитору, не замечая, что я печатаю, и рассказывает мне о своих проблемах. Я пытаюсь уловить ритм ее речи, чтобы вовремя поддакнуть или чему-то удивиться. Вдруг, будто ее ущипнули, она оборачивается назад, смотрит на стену - там висят часы - и неожиданно вспоминает, что ей нужно срочно позвонить по очень важному делу. Уже на ходу Лида что-то бормочет о том, что еще обязательно сегодня забежит и составит мне "приятную" компанию. Она наталкивается на людей, судорожно просит прощения и бежит дальше, куда подальше, чтобы кто-нибудь случайно не услышал ее разговор по телефону. Мало ли о чем она может говорить, в любом случае приятно общаться "приватно", даже когда обсуждаешь с подругой новую покупку или сделанный утром маникюр, ведь посторонний может не понять, осудить. А это Лидочке не нужно, вот и ищет она свободную комнату, чтобы пообщаться с подругой. Общение никогда никому не помешает - и Лидочка свято придерживается этого правила.
Вокруг - люди, как заведенные роботы, ходят туда - сюда, отсылают факсы тому, этому, устают, вздыхают, заходят на кухню, пьют кофе, идут опять работать, потом опять пить кофе, опять работать.... И так до бесконечности. До шести часов. До ухода домой, когда они выйдут прочь - из надоевшего офиса - сядут в троллейбус/машину и забудутся или, наоборот, начнут думать о своих проблемах. У кого что. Привычка. Всё дело в привычке. Кто к чему привыкает, то и имеет. И неважно плохо это или хорошо - чужая жизнь не подлежит обсуждению, каждому своё. Мне нравится думать о Кирилле, нравится писать на листе его имя, смотреть на его фотографию, подносить к носу флакончик с его одеколоном и часто звонить. Зачем же это обсуждать?.. Совершенно незачем.
Скоро я его увижу, мы, как обычно, встретимся в переходе и пойдем гулять по вечерней Москве. Телефонный звонок. Наконец-то - кто-то, видимо, к вечеру проснулся. Конец тишине, да здравствует шум!
- Здравствуйте, фирма... Что? Кирилл, это ты? Я тебя плохо слышу.... Ничего не понимаю. Почему?.. Ну, как же так - мы с тобой не виделись почти неделю... Я не закатываю истерик. Ты просто не знаешь, как мне с тобой надо ... Конечно, да, да. Ты уезжаешь? На месяц? Что? Положил трубку. Замечательно. На часах шесть - через полчаса мы должны были встретиться на нашем месте. Должны.... Никому мы ничего не должны - он уезжает на месяц. К жене. Какой жене? Я о ней ничего не знала, он мне не говорил, а я не спрашивала, даже не думала об этом. Кирилл и женат? Шутите? Нет. Его жена реальна, она болеет, она существует, в Петербурге. Он едет её навестить. Существует - я не верю. Вот сейчас закрою глаза, досчитаю до трёх, и он перезвонит, скажет, что пошутил и .... Может, он вообще не звонил, может, кто-то ошибся номером или я заработалась. Надо ехать, на встречу, на нашу встречу. Я уже опаздываю, но Кирилл подождет, он меня любит, я его люблю. Всё это ложь, этот звонок - чья-то злая шутка, - я выбегаю с работы, - Там, в переходе, мы договорились встретиться...
Передо мной вдруг возникает милиционер: "Девушка, туда нельзя". Я вижу жёлтые ленточки на колышках, переход оцеплен, оттуда выходят чёрные клубы дыма. Выносят тела, раненых. Взрыв. Прогремел-гремел-мел. Все превратилось в мел, траурный мел, черную копоть. Переход, палатки, люди - всё - в мел, черный мел. Мел был в школе белый, здесь - черный. Разница в цвете-те-те.... Черно-белое кино. Бывает. Есть. Сейчас. И больше ничего.