-- Нет -- говорит мой тесть с неистребимым цейским акцентом, -- наша мать все-таки была чистотка, а эта -- гризуля.
Гризуля -- грузная женщина в мятом, кое-где порванном, выгоревшем на солнце халате -- кормит собак. Она стоит спиной к нам, совершенно не подозревая о грустных эпитетах, которыми награждает ее новый супруг.
Тесть потерял любимую свою Наташу, с которой прожил больше пятидесяти лет, три года назад. Ему восемьдесят три, но он полон сил и энергии и, вместе с тем, достаточно автономен, никогда никому не "падает на хвост" и, тем более, не "садится на шею". Мы живем в трехстах километрах от него, а с сыновьями, живущими рядом, отношения как-то не сложились. Может, он и сам в этом виноват -- вспыльчив, горец, ну и нашла коса на камень. Приезжать часто мы не в состоянии, а разбавить тоску-печаль кому-то же надо. Вот тесть и женился пару лет назад.
Сейчас-то он понимает, что опростоволосился, да и нам его жена не нравится, но что поделаешь, назад хода нет. Он же мужчина -- говорит, тем более, делает один раз.
Гризуля держит свору собак и трех-четырех котов. На одну пенсию такой "зверинец" не прокормишь. Вот она и заарканила старика. Он -- инвалид войны, и пенсия волне приличная.
Живут они каждый сам по себе и особой радости от общения друг с другом не испытывают, жалуются нам по очереди, когда мы изредка их навещаем. Она-то для нас чужая, а за тестя обидно.
Жизнь никогда его не баловала. Рано остался сиротой. Работа в колхозе, военное училище, война. Женился. Трое детей, правда, с любимой женой. Жили, в общем, как все, впроголодь и впрохолодь, но на судьбу не жаловались и о лучшей жизни не мечтали. Золотую свадьбу мы им отметили, пропустив между пальцев свою -- серебряную, а через пару лет теща заболела, и спустя год, умерла. Переехать на жительство к нам он отказался: "На кого я Наташу брошу?" Ходил на кладбище через день.
Мы, насколько позволяли ресурсы и время, навещали его. Да много ли наездишься, когда нет своей машины. Дед затосковал.
-- Надо б найти ему кого, -- говорю жене.
-- Да я уже намекала.
-- А он?
-- И да, и нет, ничего определенного.
-- Мать он крепко любил, Наташу.
-- Да. Тоска его заест.
Женился тесть как-то наспех и... безрассудно, и она оказалась, как иногда говорят, не его женщина. Да она его и не любила -- решала свои проблемы. Как-то очень быстро продала хату-развалюху и вместе с нищенским своим барахлом и лающим и мяукающим зверинцем перебралась жить к старику. Ладу между ними не было с самого начала, но и пути назад тоже не было.
Не -- выгоню же, я, ее на улицу, -- отвечал он на наши укоризны.
Так старик и жил. Плакал по ночам, все вспоминал любимую свою Наташу -- чистотку и красавицу. Новая жена -- гризуля и собачница делала его жизнь невыносимой.
"Уеду в Цей" -- стал поговаривать он и даже писал об этом в письмах. Отметили восьмидесятипятилетний юбилей. Скромно, без особой радости, ведь он хоть и с женой -- один. Тоска.
Развязка наступила совсем неожиданно. В две тысячи втором году Кубань вышла из берегов. Старая станица, где проживал тесть была почти полностью затоплена.
Наводнения случались тут и раньше, и мы с женой однажды по телеграмме отпросившись с работы, прибыли на место происшествия на такси. Вшивенькая дамба не выдержала паводка, и вода, сбивая все на своем пути, хлынула в поселок. Тестя мы застали по пояс в воде выкачивающим ее со двора с помощью насоса с длинным шлангом. Насос время от времени надо было выключать. Этим занималась теща, так как розетка электрическая была в глубине двора, в сарайчике. Тесть стоял со шлангом на выходе и, срывая голос, во всю глотку орал. "Ната-а-ша-а!" Шум воды и грохотавшего насоса порой забивали этот крик, и дед сорвал-таки голос. Нужно было срочно что-то делать. Я не замедлил прийти на помощь.
С трудом, разыскав в сарае электрический провод, я перенес выключатель на позицию деда, он-то и выполнял теперь функции Наташи. Все были довольны, и появилась еще одна пара свободных рук. К вечеру, где с помощью насоса, где вручную ведрами двор был освобожден от воды, а за насосным выключателем закрепилось прозвище "Наташа". В дальнейшем мы не без юмора вспоминали эту ситуацию, и я как-то даже в связи с этим обозвал деда многоженцем.
-- Почему? -- подыгрывая мне, как бы удивился он.
-- Но у вас теперь ведь две Наташи.
-- Выходит, я почти султан?
Мы дружно рассмеялись.
На этот раз дело было гораздо серьезнее. Вода поднялась на пять метров и сплошным потоком ринулась в атаку, на беззащитных людей. Ночью! Тестя с его женой спасли на резиновой лодке ребята из МЧС. Что он пережил, одному Богу известно! -- плавать так ведь и не научился. МЧСовцы сняли их с крыши затопленного дома. Животные все погибли.
Пострадавших от наводнения расселили в школе. Люди лишились всего. Стихия отняла у них дома, одежду и все нажитое за долгие годы. В один миг нищими стали сотни семей. Десятки больных стариков и детей утонули.
Как-то дед, как и все пострадавшие "школьники", посмотрел по телевизору "Новости". Естественно, он стал требовать от местных властей обещанной по телевизору компенсации, но те, купаясь в миллионах, отказали несчастному старику, наверняка присвоив себе то, что причиталось другим. Инвалид войны, расписавшийся на Рейхстаге, кавалер Ордена Славы, он был возмущен беспределом чиновников и сказал им об этом открыто, не стесняясь в выражениях. Те, нимало, не смутившись, упекли его в "психушку". Проверенный метод. Забрать его из больницы было НЕКОМУ.
Когда мы, спустя некоторое время, приехали за ним, наша "доблестная" медицина уже привела его в "надлежащий" вид.
Изголодавшийся, предательски брошенный всеми, тесть плакал от счастья, что его наконец-то вызволили из вражеского плена. К сожалению, болезнь была необратимой. Он очень быстро угасал. Помраченное сознание не давало возможности эффективно бороться за жизнь. Он страдал, и мы страдали вместе с ним.
Гризуля тем временем нашла приют у племянницы. Завела она себе и новый "зверинец", деньги Слава Богу, были -- получала дедову пенсию по доверенности. -- У отца все хорошо, -- сообщала она в коротких письмах, -- лечат. Врачи тут хорошие. Хожу в больницу через день. Врала, конечно, как потом выяснилось.
...Шестнадцатое октября. Из промозглых серых туч сеет мелкий дождик. Собираясь на ресницах, он крупными каплями скатывается по щекам, словно слезы. Прошел ровно год, как похоронили тестя. Я иду с полными сумками: печенье, конфеты -- в церковь и на кладбище. Жена дома, готовит поминальный обед. На душе непонятная тревога, может, ее настроение передается, ...печальная дата... Я ускорил шаг, под ногами мягко шуршат мокрые листья, с легким шумом они продолжают осыпаться с серых от дождя деревьев. Людей на улице мало; погода, или рано еще -- спят, сегодня выходной. Впереди маячит тяжелая фигура женщины в стареньком демисезонном пальто. Она медленно переставляет, больные, по-видимому, ноги. Обгоняю ее. Господи, это же Гризуля! Она меня не узнает... или делает вид... Подхожу.
-- Здравствуй. Какими судьбами?
-- Да, вот по наследству, -- она мнется, отводит глаза, -- сестра у меня ... тут, двоюродная... умерла... пол года назад... Дом у нее, -- она махнула рукой в сторону Кубани, -- за мельницей, хозяйство небольшое соседи присматривают.
-- Так ты ее похоронила?
-- Да нет, вызов пришел... через полгода. Пока разыскивали, ...то, се...
-- А что у нее из родни только ты?
-- Выходит так.
Я не стал приглашать ее на поминки, жива была еще обида за тестя, и все же не удержался, спросил.
-- Что ж ты пенсию дедову получала, когда он у нас два месяца жил?..
Ничего не ответила. Мне совсем не хотелось быть ей судьёй.
-- Как твои новые собачки?
-- А ты откуда знаешь?
-- Да уже знаю.
-- Племянница присмотрит.
И ни слова о муже, как будто и не было этого года, пусть и нерадостной для обоих, но все же совместной жизни: наводнения, психушки...
-- Ну ладно, пока, -- я прошел несколько шагов и почему-то оглянулся. Она стояла и вытирала платком глаза.
Плачет!?. А может это дождь... стекает с ресниц...