-- А... Ну, ладно. Хотя, если не хочешь... Короче, смотри сам.
-- Ну, мы ведь обо всем с тобой договорились. Паспорта уже готовы, нужна только виза.
-- Что, мать тоже едет?
-- Пока нет, только я. Грибным человеком. Ты ж понимаешь, жара. Мы то уже немолодые.
-- Ладно, дней через десять перезвоню.
Связь у нас односторонняя. Сын вот уже два месяца в Тель-Авиве. Планы, конечно, были поехать всей мишпахой-семьей. Пока не получается: квартира, работа, здоровье. Решили, сначала поеду я на примерку климата, условий, ну и всего остального.
... Небольшой офис на третьем этаже громадного серо-голубого почти небоскреба в Пятигорске. У входа меня проверяют на наличие или отсутствие чего-либо подозрительного двое в форме с автоматами.
-- Арсенал с собой не ношу -- пробую отшутиться я...
... В довольно просторной комнате за почти биллиардным по размеру письменным столом, напротив меня сидит консул серьезный, утомленный с мешками под глазами.
-- Какие документы вы привезли?
Я с гордостью выкладываю на стол свидетельство о рождении -- копию тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года на мове. Там четко обозначена национальность моих батькив. -- Кругом шестнадцать, довольно улыбаюсь я.
-- Еще какие документы? -- не поднимая головы, интересуется консул. На стол ложится паспорт на П.М.Ж., диплом, трудовая книжка, справка ВТЭК бессрочная и уже не серпастый и молоткастый, а с двуглавым орлом новый паспорт гражданина России без указания принадлежности к роду Авраамову.
Внимательно все изучив, справа налево и слева направо консул с траурным лицом сочувственно говорит:
-- Этого, к сожалению, мало.
Минуту сижу с отвисшей челюстью.
--
Я привез все, что мне продиктовал ваш помощник.
-- Сейчас, к сожалению, требования ужесточились.
Сквозь два траурных венка смотрят на меня скорбные глаза консула, вот-вот заплачет. Моему возмущению нет передела.
-- Если не я, то кто же? У меня не только до седьмого колена, а со времен Адама в роду все евреи и с той и с другой стороны. Я с детства "жидовская морда". Убрав с враз похолодевших глаз траурные венки, консул продиктовал еще целую страницу документов, которые я должен привезти в следующий раз для окончательного подтверждения своей принадлежности...
Расстроенный приезжаю домой.
-- Что, Иванушка, невесел, буйну голову повесил? -- улыбается жена.
-- Точно, -- говорю, -- Иванушка и есть. Не признали за своего, и показываю "скорбный" список.
Жена хватается за голову. Неделя ушла на поиски подтверждающих документов. Среди них; комсомольский билет, свидетельства о смерти родителей, свидетельство рождения моей старшей сестры, у которой давно уже своя семья и они никуда не едут, и, верх беспредела, -- виньетка институтской фотографии.
Повторный визит к консулу был на уровне мизансцен. Молча, вывалив на "биллиардный" стол кучу документов, я стоял в ожидании. Счастливый консул, даже не взглянув на них, удовлетворенно потирает руки, ставит визу. Ухожу по- английски, не попрощавшись. В душе проклинаю день и час нашего с ним знакомства.
Дома составляю завещание на оплату квартиры, ЖКХ -- что, где, когда и на двух страницах подробный перечень вопросов и ответов по поводу возможных неполадок в бытовых мелочах и их устранения, чуть ли не с какой ноги утром вставать -- в конце небольшая приписка -- пошутилка:
Перво-наперво
Запомни, Маруся,
Что один я у тебя
В целом свете!
Не смотри по сторонам --
Разозлюся,
Коль узнаю, что есть кто на примете!
Убивай тоску
Игрой на рояле,
С кошкой бегай
Взапуски по квартире,
Да смотри,
Чтобы цветы не завяли
И ключи, чтобы в дверях не забыла.
Ну, и, в общем,
Не грусти и не кисни,
Фрукты ешь,
Сырые овощи, рыбу.
Жди вестей,
А я, придет время, свистну,
И мы враз перевернем жизни глыбу.
Ты, мой друг, не суетись, --
Я ведь рядом,
Пусть не телом,
Но душой все же вместе,
И Израиль
Не в укор, а в награду
Не Стеною плача
Встретит нас, -- песней.
Вечный кайф наступит,
Будем есть цимес,
И вся наша мишпаха
Будет вместе.
Верь, надейся,
Ну а я еду к сыну,
И, дай Бог, чтоб были добрые вести.
Ну, вот и все. Можно ехать.
... Но в светофоре моей судьбы опять зажегся красный фонарь. Оказывается, в связи с угрозой терроризма рейсы Минводы -- Тель-Авив откладываются на целых три месяца! Вот незадача! Теперь лететь мне аж из Ростова, хорошо, Володя Древинский договорился с ребятами из Эвен-Эйзер -- "камень помощи". Меня, как посылку, переправили в Ростовский аэропорт. Сначала Володя, дай Бог ему здоровья, посадил в Невинномысске на поезд до Ростова, и там уже его друзья переправили меня в Аэропорт и усадили в самолет. Еще и в гостиницу устроили на ночь. Тода раба -- спасибо.
Самолет, нежно коснувшись земли, слегка подрагивая, легко катится по аэродрому. Подруливает к стоящему наготове трапу, останавливается. Хана, мелькает в голове. Хана -- это на иврите припарковался.
Пассажиры двигаются к выходу. Проходя мимо стюардессы, негромко говорю,
-- Передайте "спасибо" Чкалову за мягкую посадку.
Она улыбается, слегка изогнув брови. С юмором здесь, похоже, все в порядке. Мы садимся в низенький автобус. Вот и аэропорт Бен-Гурион. Смуглый молодой человек мягко, без тени улыбки, приглашает следовать за ним. С небольшими остановками, проехав на двух эскалаторах, оказываемся в уютном офисе.
Бутерброды, конфеты, сок, чай, кофе на выбор. Все бесплатно, детям -- большие пакеты с конфетами, печеньем и фруктами.
"Матана" -- подарок на иврите. Часа через два, оформив документы, получаем первое удостоверение личности Теудат -- Оле и по две тысячи семьсот шекелей, примерно, шестьсот долларов. Это тоже матана. В большом конверте, кроме документов в банк и на оформление медицинской страховки, брошюры на тему "Что" и "Как" и "Где". Получив багаж и бесплатный талон на такси, прохожу на выход. Там уже ждет сын с букетом желтых роз. У меня ведь день рождения 9 апреля. Вышло, что совпал с приездом.
Сын что-то говорит таксисту на иврите. Несколько раз повторяет "Цидон" -- это, оказывается, название гостиницы для вновь прибывших. Сутки проживания -- тридцать пять шекелей, сравнительно недорого. Поужинали. -- Море метрах в пятистах, -- говорит сын, -- сходим?.. Теплый вечер. Мы стоим на берегу. Глухо рокочет Средиземное море, пенные валы накатывают один за другим, густой соленый запах совсем не похож на запах Черного моря. Он какой-то особенный Может это эмоции?.. История мира, история христианства, крестоносцы, Европа и Африка. -- Рядом! С берега видно, как мигают кипрские маяки. Гул самолетов, идущих на посадку в Бен-Гурион, заглушает шум моря.
Сон. Не верится.... Как-то так получилось, что я зазевался, и мы с сыном разминулись. Проблукал часа три, пока не наткнулся на русскоязычного охранника в кафе.
-- Так вот же он, "Цидон" ваш.
-- Тода раба! -- Спасибо! -- демонстрирую я свой сейчас уже ненужный иврит. Поднимаюсь в номер. Сына нет. Приходит через час с опухшими глазами, держится рукой за сердце.
-- Ну, ты даешь. Это же чужая страна, и языка не знаешь. Я тут всю миштару на ноги поднял! (Миштара -- это полиция).
-- Будь аккуратней. Пожалуйста!
-- Я постараюсь!
Не у всех репатриантов, а по-местному олимов, хватает пороху взлететь на крыльях вновь обретенной судьбы в Земле Обетованной, но стартовая площадка в Тель-Авиве одна -- гостиница "Цидон".
Две главных улицы Бен-Иегуда и Дизенгоф ведут туда, куда нужно от самой гостиницы. По рехов Бен-Иегуда можно выйти к банку, где милая русскоговорящая Александра поставит вас на учет и выдаст кредитную пластиковую карту, а также толково и вежливо ответит на все вопросы, порой тупые. На этом функции рехов Бен-Иегуда не кончаются, на ней по правую и левую сторону -- множество зданий посольств разных стран, в том числе и Российское консульство -- дом номер один, тоже очень нужная организация. Здесь можно получить временный паспорт на два года. Лессе-Пассе или Даркон -- на пять лет, это чтоб с визой не морочиться. Показал свой лессе-пассе или даркон и катись на все четыре стороны.
Буквой "Г" тут же начинается рехов Аленби. Она выходит прямо из моря и изгибается под прямым углом в сторону вектора Бен-Иегуда, является как бы ее продолжением, но уже с другим названием. Аленби ведет на шук -- рынок. В этом районе можно снять дешевую квартиру -- "мышеловку", "склеп", "нору" и всего-то за четыреста-пятьсот долларов. Но я пока не тороплюсь выписываться из гостиницы. Корзина абсорбции, правда, не закончилась, но работу я себе еще не подыскал. Неподалеку от гостиницы по рехов Дизенгоф в почтовом отделении можно зафиксировать медицинскую страховку. Чуть дальше, перпендикулярно Дизенгоф -- рехов Базель. Там поликлиника, где вас уже давно ждет мишпаха рофе -- семейный врач. Ему можно вполне откровенно поведать обо всех своих болячках и получить направление к врачам-специалистам. Заметьте, на первом году это бесплатно, в смысле лечения, или с очень приличной скидкой. Дальше хитрая рехов Дизенгоф плавно переходит в рехов Каплан, без всяких поворотов, как бы "продолжение следует". Пройдя по Каплан метров семьсот, вы упретесь в голубой из стекла и бетона небоскреб здания МВД. Тоже очень нужная контора. Главное, что все это пешком, без всяких там "Сусаниных", в смысле гидов. Да, еще одна мелочь, конец Дизенгоф, прямо возле гостиницы Цидон, тут же, почти через дорогу -- супермаркет "Баба", а за ним речка Иркон. Так что ваша Тель-Авивская весна начинается на Заречной улице.
Салат Олимье
Первые шекели, как первые ласточки, разлетаются очень быстро.
Ну, во-первых, халява: сразу в аэропорту ни за что, ни про что, чуть не с неба, как манна небесная, почти три тысячи шекелей. Ну, обломилось. Ну, ни за что. А тут столько соблазнов. Во-первых, фрукты экзотические. Как не попробовать? Потом шорты, джинсы, рубашки, все соtton, натюрель и конечно же "Маген Давид" -- звезда Давида либо в перстне, либо в кулоне. Как удержаться? Ты ведь уже не "жидовская морда", а гражданин Израиля. Проходит неделя, другая, от силы месяц, и уже считаешь, сколько агорот у тебя осталось. Пятьдесят агорот -- полшекеля -- коробка спичек. Булка хлеба, самого дешевого -- пять шекелей, столько же -- литр молока, или один килограмм сахара. Пачка самых дешевых сигарет на шуке -- десять шекелей.
Снимаем розовые очки и мысленно цитируем классиков, например, Брежнева "Экономика должна быть экономной". Пора что-то решать с работой.
Пособие по старости -- две тысячи шекелей, но я еще не дорос. Здесь на пенсию уходят в шестьдесят семь лет. А пока что приходится рассчитывать лишь на корзину абсорбции, и тут выручает она -- российская смекалка. Капуста, лук, лимон, бейцы куриные, сваренные вкрутую, и немного порошка Ролтон. Все ингредиенты по вкусу. Да, еще масло для олимов, по восемь шекелей пол-литра. Масло, конечно, настоящее, соевое, но если долго смотреть на этикетку с маслинами, и не обращать внимания на вкус, вполне сойдет за оливковое. Итак, рекомендую -- "Салат Олимье". Вполне прилично, дешево и сердито, а, главное -- ПОЛЕЗНО для олимов.
Якорь
В Израиле, и в частности в Тель-Авиве, хорошая традиция -- выставлять ненужные, но довольно приличные мебель, одежду, обувь, посуду, прямо на улице, аккуратно, в пакетах или, как на витрине -- Матана -- подарок.
И есть спрос. На первых порах многих это выручает. Иду как-то по рехов Базеля в поликлинику и наткнулся на столик журнальный из оргстекла. Почти новенький, только столешница чуть потерта. Блестит на солнце, как хрустальный, голубизной переливается. Попробовал поднять -- чуть спину не сорвал -- тяжелый. Но уже вошел в азарт. Халява! Выпросил в магазине тележку, припер в гостиницу.
Олимы ахают -- ах какой красивый. Хрустальный? Да, говорю, хрустальный.
-- А где взял? Купил, говорю, и смеюсь. Номер в гостинице -- особо не разгуляешься, но кое-как пристроил в углу. Сижу, любуюсь. Соседи заходят, завидуют, языками цокают. Утром эйфория прошла. Выбрасывать -- рука не поднимается. Подарить -- жалко, почти с километр пер чуть не на себе. Сниму, думаю, квартиру, может, и кстати будет. А если не приживусь, если назад, в Россию? В самолет -- дороже обойдется, чем билет, и оставлять жалко. А, может, никуда не поеду, буду тут с этим столиком хрустальным на пару горе мыкать. Короче -- якорь.
Метапель
Как-то сын говорит, -- я тебе работу нашел, как раз по твоим физическим возможностям. Собирайся, пошли. Приходим. Контора называется Алеф-Шин -- первая помощь, а должность моя метапель -- надзирать за больными или пожилыми людьми. Ставка, как и везде, -- двадцать шекелей в час.
-- Это пока на месяц, -- предупреждает инспектор Лена. Оформился. Сказали адрес и имя, Арье.
-- Его метапель сейчас в отпуску. -- Жена говорит по-русски, -- а вам его погулять выводить в скверик и за продуктами с женой на шук съездить.
-- А как мне с ним общаться?
-- А никак, он все равно по-русски не понимает. Пусть сидит и газетку читает.
Ладно. Сын повел меня по адресу, познакомил.
-- Ну, все, отец, теперь я за тебя спокоен. Завтра уезжаю.
-- Куда?
-- В Иерусалим. Я там уже договорился.
Итак, я работаю метапелем. Мой подопечный Арье. Ему девяносто пять лет. Газеты читает без очков, на свой третий этаж поднимается чуть не бегом. При ходьбе на палку не опирается, а тащит ее за собой. На всякий случай. При переходе улицы осматривается и порой даже тормозит меня, когда я сломя голову кидаюсь под машину. Когда-то, в молодости он держал пекарню, потом магазин. Детей у него нет, и жена Аня его досматривает. Она лет на тридцать моложе и когда-то была у него метапелет. Потом они поженились.
Пять раз в неделю мы ходим с ним в парк неподалеку. Арье добросовестно отсиживает свои три часа на свежем воздухе. Читает газеты. Иногда пробуем общаться. С трудом. Он знает польский, иврит и идиш, я -- только русский. Мы многозначительно смотрим друг на друга и молчим.
И все же я нашел крючок.
-- Еще польска не сгинела? -- спрашиваю я не без лукавства.
Улыбается. Потом вдруг неожиданно запел. Мне понятно только "польска не сгинела". Оказывается, это слова польского гимна. Я внимательно слушаю, пытаюсь подключиться. Сидим. Опять молчим. И тут я завожу "Подмосковные вечера". Он встрепенулся и стал подтягивать. Без слов. У него, оказывается, неплохой тенор. Был. Мы оба радостно смеемся. Эврика!
В сквере, несмотря на обилие деревьев, душно, жара градусов, наверное, сорок, и хотя мы сидим в тени огромного платана, пот заливает глаза. Арье вынимает носовой платок и вытирает лоб. А я, о Боже, затягиваю "Ой мороз, мороз?".
-- Мороз? -- понимающе переспрашивает Арье. Я согласно киваю и продолжаю "Не морозь меня, не моро-озь меня-а-а, моего-о коня".
-- Коня, -- говорит Арье. -- И-го-го! -- и в шутку поеживается от холода.
Над сваренным заживо от неистовой жары Тель-Авивом гремит удалая русская песня, от которой веет прохладой бескрайних снежных полей. Прохожие, вероятнее всего бывшие россияне, откровенно хохочут.
-- Польска... Снег... Зима, -- с трудом подыскивает слова Арье. Довольные идем домой. Сегодня мы поговорили по душам.
Инстинкт благородства
Когда мы говорим об инстинкте, невольно в связку просится самосохранения. Летит, к примеру, камень в голову, еще не осознал, а уже сморгнул глазом, или рукой закрылся. Но есть еще понятие сопричастности к судьбе или ситуации, связанной с кем-то другим; человеком, животным, не важно. Порой неосознанно и жизнью рискуешь, протягивая руку помощи.
... Мы сидим у Анатолия -- моего нового знакомого, тоже олима. Небольшая комнатка в гостинице. Стол, кровать, тумбочка, а в углу -- большой как знамя, флаг США.
-- Что за дела, -- спрашиваю, -- мы в Тель-Авиве или в Нью-Йорке? -- и я иронично прищурясь, ищу глазами портрет президента Буша.
-- Вчера, понимаешь, пошел на шук, на Аленби, -- рассказывает Анатолий, поглаживая свежую ссадину возле уха, -- и вот, наткнулся.
-- На флаг, что ли?
-- И на него тоже. Я даже сам не ожидал. Ну, там террористы -- отморозки. Понятно. А тут четверо подонков, по внешности явно не семиты, над этим флагом издеваются; орут, что-то фломастерами пишут, окурками в него тычут и один... зажигалкой поджечь пытается... Я, естественно, шумнул, вы чего, мол, творите, мать -- перемать. А ну, пошли вон отсюда! И рукой за флаг, чтобы вырвать его у этих садистов. Тут один меня и "приласкал" палкой по голове. Я рукой прикрылся, но все равно отметина вот осталась. Короче, сцепились мы. Я тоже машу палкой своей инвалидской, разошелся..., да силы, видать, неравные. Если б грузчики на шум не прибежали, лежал бы сейчас в морге.
А теперь вот..., трофей -- и он, улыбнувшись, кивнул в сторону флага. Потрясенный, я невольно встал и пожал ему руку. Помолчали...
-- Ты гражданин Израиля? -- спросил я.
-- Да. Я тут уже четыре месяца.
-- Нравится?
-- Привыкаю, -- он улыбнулся. -- Не ко всему, правда.
Уходя, я подошел к раненому флагу. Посмотрел на него. С уважением. А в голове молнией "Могли ведь и убить. Обоих. Как солдат в бою". И я подумал -- будь моя воля -- присвоил бы Анатолию за этот подвиг звание гражданина мира. Наверное, любое государство с радостью назвало бы своим почетным гражданином шестидесятилетнего олима -- молодого гражданина Израиля.
Рашен -- Абрашен или Юра and гиюр
Если Вы по жизни лохэс*
Ваше нахэс** будет в тохэс***.
*Лох -- дырка (иврит).
**Нахэс -- счастье (идиш).
***Тохэс -- задница (идиш).
Репатрианты или, как их здесь называют, олимы приезжают из России на ПМЖ. Кто насовсем, кто заработать пенсию, кто просто подработать. Более обстоятельные едут всей семьей, но не редкость и одиночки. Не всех судьба гладит. Прибыл как-то в Тель-авивскую гостиницу Sidon один москвич лет примерно сорока пяти-пятидесяти с явно славянской внешностью. Бо-ольшой мастер поговорить. Представился киношником, юристом, бывшим зеком, естественно невинно пострадавшим. Здесь в Израиле уже три года живет его приемная мать. Иногда он ей звонит в Беэр-Шеву. Вроде как из Москвы. Говорит, чтоб не волновать (?). Отец приемный умер три года назад в Москве в звании генерала от медицины. Меня немного смущает, что на единственной семейной фотографии приемному сыну не нашлось места, хотя усыновили его пятилетним ребенком.
Юра человек -- монолог.
В диалоге с ним принимают участие только уши собеседника. Надо признать -- рассказывать он мастак. Биография приемных родителей, точнее, ее интерпретация потрясает: Гражданская война, сталинские лагеря с тридцать шестого по сорок второй, Великая Отечественная, побег из фашистского плена в сорок третьем, победная подпись на Рейхстаге и, наконец, уже в Москве, в госпитале им. Бурденко тридцатилетний капитан медицинской службы Гриша Фельдман соединяет свою судьбу на всю оставшуюся жизнь с совсем еще юной санитарочкой из хирургического отделения того же госпиталя Цилей Перлиной... и тд. и тп...
Ну, а что касается личных приключений самого рассказчика, то их хватило бы на три автобиографии. Шолоховский Гришка Мелехов отдыхает.
-- Чего ты книгу не напишешь, -- наивно развесив уши, спрашиваю я.
-- Пишу, -- не сморгнув, отвечает он, -- книга воспоминаний об отце уже в наборе. На зоне Юра был в авторитете, т. к. помогал на заказ составлять кассационные жалобы несправедливо осужденным. Дело, возбужденное против него, вскоре закрыли по ходатайству отца-генерала. Справедливость восторжествовала. Его выпустили на свободу после года отсидки. Но зона из памяти не выветрилась, и шикарную двуспальную кровать в номере гостиницы он по инерции называет шконкой.
-- Я киношник, -- говорит Юра новым знакомым, доверительно повествуя о своей такой не простой работе администратора в доме киноактера. Ему верят. Легко. Еще бы, столько ярких и красочных подробностей из жизни актеров и истории кинематографии в его высокохудожественном трёпе. И как он все успевает, поражаюсь я, и фильмы снимать и в сценариях сотрудничать и даже преподавать историю государства и права в каком-то институте. Надо отдать должное -- Уголовный кодекс он знал. Не знаю -- чтил ли?
-- Бевакаша! Слиха! Бокер-тов! -- кланяясь налево и направо, озвучивает Юра жителям Тель-Авива начала своих скромных познаний в иврите.
-- Признайся, -- говорю я, -- ты ведь не еврей.
-- Де-факто -- да, -- отвечает он, ничуть не смутившись. --
Ну а де юре?
Он молча вытаскивает из кармана фотографию -- талисман, с которой никогда не расстается. Печальные семитские глаза приемных родителей молча подтверждают его якобы принадлежность к колену Израилеву.
Подозреваю, что биографию он купил... или украл вместе с фото-талисманом.
Как-то в общем разговоре в холле гостиницы коснулись темы гиюра. Юра внимательно прислушивается. Заметив это, Анатолий из Питера, человек не без юмора, бросает вскользь, между прочим.
-- Все равно придется делать обрезание. Гиюр!..
Юра весь аж напрягся.
-- Больно ведь!
-- Зато, какой аргумент! -- парирует Анатолий.
Да, -- подытоживаю я, -- лучшего удостоверения еврейской личности еще не придумали. Юра глубоко затягивается сигаретой.
... Утром он выходит из своей комнаты с мешками под глазами.
--
Что, бессонница? -- ехидничаю я.
-- Да ну вас с вашим гиюром!
Вечером меня "пробило". И вот что я написал по этому поводу:
"Евреи", в том числе и Юра,
Всю жизнь прожили без гиюра.
Им и де-факто и де-юре
Не в кайф такая процедура.
Гиюр*! Как много в этом звуке
Для члена русского слилось
И болью в нем отозвалось!
В Ростове, Пензе и Рязани
Нет к крайней плоти притязаний.
Будь мужем там или отцом
И с необрезанным концом.
Но в Тель-Авиве, слухи ходят,
Такие штуки не проходят.
Вынай, клади на стол и режь.
Затем, хоть выброси, хоть съешь,
Хоть сдай на память в синагогу,
Но дань отдай в угоду Богу.
Ну, олимы, молодцы,
Русской мафии гонцы.
На пятнадцать миллиметров
Пообрезали концы.
Алия еще грядет,
Рабин новых русских ждет.
"Арсенала" из "обрезов"
Хватит, разве что, на год.
*Гиюр -- процедура-обряд посвящения в евреи, как крещение в православии.
P/S В ближайший после приезда в Тель-Авив выходной наш новый Рашен Абрашн приобрел на скупке совсем недорого массивный серебряный перстень со звездой Давида (Маген Довид). Был безумно счастлив и всем его демонстрировал по поводу и без.
На столике в номере гостиницы на черной пластмассовой подставочке красуется у Юры государственный флаг Израиля. Точно такой же, но раз в десять побольше, гордо реет в окне. Смотрите, мол, и завидуйте.
Через три месяца Юра получил-таки теудат зеут и, соответственно, двойное гражданство. Так что все мицуян*! Обошлось. И остался Юра рашен целомудренным Абрашн.
*Мицуян -- прекрасно (иврит).
Железный Феликс
С утра позвонила Лена. -- Есть клиент, русскоязычный, -- она продиктовала адрес и телефон. Я еще продолжаю работать с Арье. К сожалению, со все более затухающим интересом. Барьер, языковой. Обидно!
Вечером иду знакомиться. Он живет недалеко, мой новый подопечный. Его зовут Феликс и он совсем не похож на еврея, жена Рива -- наоборот. ... Кажется, я произвел неплохое впечатление. Договорились. -- Они мне нравятся, -- радостным голосом информирую Лену по телефону.
-- Ну и Слава Богу. Ваш контракт с Арье заканчивается, кажется, через неделю?
-- Да. Но я уже приступаю к новой работе. С завтрашнего дня. Здесь с утра, а там с 16.00.
-- Удачи!
После тоскливого безмолвного дежурства у Арье не без радости спешу на новую работу.
-- Что так рано? -- улыбается Рива, -- Мы ведь договаривались к четырем. Еще куча времени. Обедать будете? Я сварила зеленый борщ. С мясом! -- она хитро прищуривается.
Я уже успел рассказать им, что я тут один, без жены и живу в гостинице. На всякий случай пытаюсь отказаться от обеда, деликатничаю. Рива продолжает уговаривать. Подключается Феликс. Меня чуть не за руки сажают за стол. Борщ действительно вкусный. С говядиной! Мне по карману пока только тарнаголет-- курица, и то не каждый день.
Феликс смотрит на часы.
-- Пора.
Он уже одет.
-- Рива, где моя палка?
-- Да вот же она, в углу.
Феликс протирает салфеткой очки, надевает кепи, и мы под ручку спускаемся к лифту. Я усаживаю его в такси. Через минут пятнадцать уже на месте. Больница Ихилов, где Феликс три раза в неделю принимает диализу, здесь все так называют гемодиализ, совсем рядом. Пешком даже быстрее, много времени забирают светофоры и выезд на рехов Вейсмана (улица им. Вейсмана). Проезжаем шлагбаум с охраной и миноискателем. Здесь с этим ух! Строго! У подъезда коляски на цепочке пристегнуты к барьеру. С этой системой я уже знаком. Опускаю монету в пять шекелей в щель замка. Подъезжаю, усаживаю и к лифту. Наш этаж второй. Взвешиваемся, снова на коляску и в палату. Там уже ждут.
-- А, Феликс! Йом тов, ма нишма?
-- Беседер, -- криво усмехается Феликс.
-- Слава Богу.
Обычный обмен любезностями! -- Добрый день. Как дела? Все в порядке.
-- Ну, я пока погуляю, когда подключат, приду. -- Кивает.
Прогуливаюсь по длинному светлому коридору. По обеим сторонам -- палаты. Чистые, светлые. Кругом цветы. Медицинский персонал в основном русскоязычный, но есть и аборигены. Старшая медсестра по-русски ни бельмеса, зав. отделением араб -- тоже.
Все улыбаются, спокойно делают свое дело. Легко, без напряжения. Знакомлюсь потихонечку. Медсестра Люда почти землячка, из Армавира.
-- Очень приятно. Так ваша жена тоже Люда и тоже из Армавира?
-- Да, из Старой Станицы.
-- Ах, там же наводнение было. Боже, какой ужас! И много погибло?
-- Много и мой тесть тоже.
-- Вейзмир*! Примите мои соболезнования.
-- Люда! Люда! -- зовут ее.
-- Ах, я убегаю. Слиха, извините. Потом еще поговорим.
Вейзмир* -- Боже мой (идиш).
Алекс тут главный Рофе. Он тоже из России. По-русски говорит с чуть заметным акцентом, в Израиле уже больше двадцати лет. С персоналом общается в основном на иврите. Думаю, для солидности. Но шутит по-русски.
-- А, Феликс! Бокер тов. Вы один, без Ривы? Что, надоела?
-- Беседер. Рива дома. Ждет уже шестьдесят пять лет... и только меня.
-- Слиха, извините. Я рад за вас.
Я пошутил. Слиха.
-- Беседер.
... Сегодня было прощание с Арье. Выходит из отпуска его Метапель. Он знает иврит. Арье немного опечален.
-- Еще польска не сгинела?..
Мы обнимается. Кто знает, встретимся ли? Ему ведь девяносто пять!