Резкий пучок белого света пронзил темноту и осветил ряд вырезанных из камня ступеней, круто поднимающихся вверх. Лестница уходила в темноту в лихо закрученном винте. Еще луч света выхватил стены башни - старые как сам мир. Казалось, будто прошедшие через человечество катаклизмы безвременной печатью остались на этих каменных стенах. Густые и непрозрачные тени от неровностей камня создавали впечатление словно вечность глядит на тебя из каждого скрытого тьмой уголка. Холодный, почти могильный воздух башни усиливал это ощущение, а шаркающий шаг трех человек тонул в пространстве винтовой лестницы словно крик младенца в материнской утробе. Темнота ждала своих гостей и слегка подыгрывала им.
--
Сколько мы уже идем?
--
Точно не скажу, но примерно часа три-четыре...
--
Да ты чего? Совсем свихнулся?! Часов пятнадцать как пить дать...
Темнота затопляла в себе разговор трех путников. Она словно захлопывала им рты после очередной фразы. Лица она тоже прятала, лишь каменные ступени и часть стены - вот и все, что позволяла взять с собой темнота путникам.
--
Я так думаю, что пора бы и передохнуть. Как вам идея?
--
Вроде только недавно отдыхали... Так мы никогда до вершины не доберемся.
--
Я не против небольшого привала. Тем более, что был он часов пять назад...
--
Да бросьте вы! Идем не больше двух-трех жалких часов, а уже два привала сделали.
--
Я согласен с чукчей... Пора и передохнуть. А идем мы как минимум часов двенадцать, а то и больше.
Чукчей звали здоровенного детину под два метра ростом с раскосыми глазами. Может у него и были в каком-то пятом поколении предки чукчами, но в остальном он напоминал абсолютно городского жителя. Сейчас он принялся при свете фонарика обустраивать одну из бессчетного числа ступенек для привала: сначала чукча размотал брезентовую скатку, затем поверх нее постелил меховую подстилку. Свет фонаря переместился на бело-русого мужчину тридцати-тридцати пяти лет от роду. Поверх теплой хлопчатобумажной рубахи с большими квадратными карманами он носил меховой полушубок мехом наружу. Толстые ватные штаны были заправлены в высокие голенища лайковых сапог. Он распаковал свой рюкзак и достал оттуда газовую горелку и котелок.
--
Андрей, подержи фонарь, я достану воду.
Фонарик переместился в руки к Андрею - белокурому статному красавцу с эффектным профилем лица. Теперь луч света упал на последнего из трех путников - бородатого кавказца. Он также был одет в теплую шкуру зверя, но мехом внутрь. Из рюкзака он достал пластиковую двухлитровую бутылку и наполнил из нее котелок. В темноте что-то щелкнуло и газовая горелка зажглась синим пламенем. Фонарик буквально сразу погас. Первые секунды нельзя было разобрать вообще ничего. Затем голубовато-синее пламя осветило лица сгрудившихся на ступеньке людей. Они в ожидании наблюдали за кастрюлькой на газовой горелке.
Первым в синей темноте заговорил Андрей. Он говорил твердым в своей правоте голосом, непреступным как хорошая крепость.
--
И все-таки идем мы не больше четырех часов!
Фраза повисла в темноте. Никто не желал спорить. Вода закипела и чукча бросил внутрь кастрюли щепотку высушенных листьев и через несколько минут они пили уже крепкий чай в темноте передавая друг дружке котелок. Напиток согревал выхоложенные башней внутренности и слегка бодрил, словно вместе с иссушенными листками были брошены в кипяток мелко порубленные галюциногены. Темнота поглощала каждый звук, издаваемый тремя путниками. Она хотела оставить навсегда в себе этот запах высыхающего мужского пота и пряный аромат горячего напитка. Не так много путников доходило до сюда. Одни голые каменные стены и ступени, выбитые в камне с выщерблинами - вот и все, что удается наблюдать ей долгими веками. Запах плесени, загробного холода и пыли - такой букет запахов несет в себе башня.
--
Со стороны озера она кажется не такой большой, - перехватывая на каждом судорожном вздохе слова выговорил чукча. - По крайней мере, не настолько большой...
Они поднимались еще какое-то время молча. Каждого грызли жуткие сомнения. Но они шли. Одни в темноте. Энергию батарей фонаря приходилось экономить. Поначалу они спотыкались и падали и даже чуть было не скатывались вниз, но затем с опытом определили на какую высоту надо поднимать ногу дабы ступить далее на ступень выше. Технология проста: шаг, выдох, шаг, вдох. По запаху во тьме пот катился с путников в три ручья. Они давно разделись до рубашек, а меховые одежды заткнули под лямки рюкзаков - чтобы поменьше натирали лямки.
--
Кто-нибудь знает историю этой башни? А?
Андрей будто сам себе задавал вопрос. И сам же рвался ответить на него.
--
Я что-то слыхал в преданиях о горах, - тяжело вымолвил кавказец. - Словно раньше на этом месте была каменная гора, а вокруг ни души. И проезжал как-то... Вот, черт!
И он выругался на своем родном языке. Кавказец чуть не потерял равновесие при очередном шаге, и плотно набитый рюкзак чуть было не перевесил во тьму. Судя по голосу шел он последним.
--
Ну так вот, - продолжил кавказец. - Проезжал здесь в незапамятные времена принц со своей избранницей. И сказала она ему, что выйдет за того, кто эту гору-скалу превратит в башню, с которой стала бы видна вся земля. И принц принялся в тот же день рубить кайлом проход на вершину. Прошли два-три дня. Друзья принца да и сама избранница принялись уговаривать его оставить это бесполезное занятие. Но он с неистовым упорством продолжал врубаться в камень...
Кавказец остановился и попробовал отдышаться. Андрей дал команду ненадолго спешиться и передохнуть. Даже сквозь темноту проступали мощные формы кавказца, вздымающиеся при каждом вздохе. Он был самым достойным из своего народа, но всего лишь одним из достойнейших здесь и сейчас. В темноте можно было разобрать как каждый дышит: Андрей - тяжело и глубоко, чукча - отрывисто, а кавказец - с присвистом.
--
...Вот так прошла пара-другая недель, а принц все вырубал и вырубал ступень за ступенью и поднимался вверх день ото дня. Все королевство впало в панику. Его даже силой пытались оттуда увести, но он раскидал всех королевских стражей словно перышки. И продолжал вгрызаться в камень. Рассказывают, как после нескольких месяцев безуспешных попыток вытащить сына из скалы, король приказал замуровать вход в пещеру с принцем, а королеве сказал, что сын их умер от изнеможения. Но как было на самом деле никто так до конца и не знает. Одни говорят, что принц взял с собой в пещеру не одну тысячу кайлов и всех их стесал. Другие говорят, что когда вход замуровали, принц работал при свете высекаемых из камня искр, и всполохи настолько часто освещали пещеру, что можно было запросто читать книгу. Еще я слышал будто работал он почти круглые сутки, а когда уставал, то отрезал от себя наросшие за день мускулы и питался ими...
--
Да, - задумчиво подытожил чукча. - Слышал я такую историю от своей прабабки. Там еще в конце говорилось, будто когда он прорубил выход и солнечный свет наполнил верхнюю залу о двенадцати колоннах, то исторг крик, который до этого не слышал ни один человек на земле. А потом принц спустился и весь в лохмотьях вместо одежды и заросший с головы до ног принялся искать свою суженую по всему свету. Люди, видевшие это странное создание, утверждали, будто принц своими мозолистыми руками мог запросто раздавить камень размером с годовалого ребенка...
--
...А еще от него шел кристальной чистоты свет и как только он узнал, что не только его суженая, но и все королевство давно вымерло, он взошел на башню и умер в зале о двенадцати колоннах, - саркастически закончил Андрей. - И вы, избранные своим народом, верите в эту ветхозаветную чушь?
Повисло томительное молчание. Никто не хотел спорить. Ведь если не веришь в эту хорошо сохранившуюся легенду, тогда зачем было подниматься сюда. Ведь если нет веры в то, что делаешь, все усилия будут тщетными. Вера - это тот единственный источник, из которого питаются души живущих.
--
Почему мы должны каждый раз делать привал как только ему захочется помолиться своему богу? - Андрей внимательно при свете газовой горелки осматривал удручающее состояние портянки на левой ноге. - Мои религиозные убеждения никому не мешают, а его - затягивают наше восхождение!
Белокурый Андрей указал в сторону молящегося на коленях кавказца. С минуту назад они выяснили, что компас больше не функционирует: кавказец хотел было попытаться сориентироваться по сторонам света, но стрелка упрямо не хотела останавливаться, а лишь вертелась вокруг своей оси с бешеной скоростью. Это указывало на правильность слов, выбитых в стене напротив Андрея. Надпись гласила:
И когда Восток поменяется с Западом,
А звезды замедлят свой ход,
Тогда трое избранных войдут в залу
Что о двенадцати колоннах.
Надпись прочитали все и поэтому Андрей чувствовал себя слегка неправым. Поэтому он и грубил кавказцу, пытаясь вызвать ответную агрессию. Кавказец встал с коленей. В сине-голубой темноте чувствовался стойкий запах мужского пота. Сырость и пыль куда-то исчезли, а холод каменных стен с выщерблинами проникал теперь даже сквозь кости. Тем не менее все трое были раздеты до исподнего - майки и трусов. Жар валил в темноту густыми клубами. Кавказец уселся рядом с Андреем и снял закипевшую в кастрюльке воду. Он бросил, чуток приоткрыв крышку, щепотку своих высушенных листьев и, поплотнее закрыв кастрюльку, спокойным голосом проговорил:
--
Не прав ты, Андрей. Поэтому и злишься. А у нас старики молодежь учат жизненной мудрости присказками и остротами вроде этой: "Злому человеку даже птичка на голову не какнет".
Чукча и кавказец весело засмеялись, а Андрей принялся деловито отхлебывать горяченный чай, едва сдерживая жгучую боль. Потом они открыли по тушенке и стали не спеша, укрывши плечи тулупами намазывать тушенку на ломти черного кругляша и есть бутерброды.
--
Вот ты говоришь, что мол мы зря верим в легенду о принце и горе, - кавказец произносил слова и казалось проглатывал их обратно вместе с хлебом и тушенкой. - Твоя позиция мне хорошо понятна. Но посмотри сам на себя со стороны. Если ты не веришь в легенду, то поднимаешься вместе с нами, избранными своими народами, значит и ты точно такой же избранник. А поэтому глупо отрицать легенду о принце и горе... это словно говорить: "Я знаю куда иду, но не вижу дороги".
--
Может ты и прав, только речь сейчас не об этом, - Андрей отпил из котелка и передал его чукче. - Мы не будем здесь рассуждать кто во что верит и как себе он представляет то, к чему мы приближаемся с каждой ступенькой каменной лестницы. Это дело каждого в отдельности как и поручение своего народа. Я лишь попытался воззвать к твоему разуму - останавливаясь так часто мы не доберемся до нашей цели и за неделю... Вспомни, ведь мы вспоминали какой башня выглядит снаружи. А мы все идем и идем и еще неизвестно когда дойдем до конца. Может через несколько десятков ступеней, а может - и через тысячу. Кто знает.
Андрей прислушался к своим словам, отражающимся эхом в пустой как бездонный пересохший колодец башне, но расслышал в темноте лишь чавканье своих спутников.
--
Поверьте мне, я верю - мы втроем сможем одолеть башню как бы холодно в ней ни было. Но... частые остановки убивают мою веру и надежду. Они тревожат меня...
--
Хорошо, что ты предлагаешь? Идти до потери пульса? Но тогда придется дольше делать привалы... - кавказец достал откуда-то тоненькую палочку и принялся ею ковыряться в зубах.
--
Нет. Я просто не знаю когда мы дойдем и хватит ли нам еды. И религия здесь ни при чем, - полу обидчивым голосом закончил Андрей.
Тишина и темнота. Как странно - обе и на букву "т". Может совпадение, а может и нет. Но именно эти два слова воцарили в башне. А еще холод. Правда, он на букву "х".
--
Моя бабка была старой веры чукчей. Она любила рассказывать разные истории из их религии. Так вот, у чукчей есть такое существо, называемое Танантон Гии или как-то так. То бишь, если перевести, то звучит это как "Сострадательное Бытие". Когда чукча несколько полярных ночей едет по тундре начинает уставать так, что сознание затуманивается пеленой галлюцинаций. И вот, когда силы уже на исходе, чукча призывает в помощь Танантон Гии. Тогда Бог сходит вниз, на землю и вселяется в оленей, дабы побыстрее и покороче довезти упряжь до людей. Часто слышал я в детстве как какой-нибудь погонщик плутал в тундре дня два или три из-за снежных буранов, а потом внезапно оказывался в своем поселении. И непременным атрибутом такой истории было то, что упряжка из оленей тут же, как довозила ездока, погибала выдохшись и замерзнув насмерть. Считалось, именно это и свидетельствовало о схождении "Сострадательного Бытия" на землю. Под конец своих старушечьих россказней моя бабка говаривала: "Вот так всегда: если силы на исходе, а ты все равно движешься к своей цели, то знай - Танантон Гии смотрит на тебя в данный момент".
Чукча пожал плечами, словно хотел сказать: "Я рассказал вам притчу, а ваше дело решать правда это или нет. Я умываю руки", и принялся паковать рюкзак.
Свет ударился в шершавую, словно наждачная бумага стену. Затем он переместился чуть ниже и проник чуть глубже. В стене была ниша. Выбитые у камня в нутре ступеньки все круче поднимались вверх. Это означало одно из двух: либо близок конец пути, либо скоро взбираться вверх станет просто невозможно. Андрей пошарил лучом по темноте ниши, и та послушно расступилась. Троица спешилась и уселась прямо в нише на свои пожитки, тяжело дыша.
--
Сколько мы уже идем?
--
Наверное, часов шесть...
--
Шесть часов! Ребята, мы по-моему сутки или двое взбираемся по этой проклятой лестнице!
Тишина сомкнула свои зубы над избранными. Они сменили уже не по одной исподней одежде и не одни портянки изорвали. Отчаяние стало захлестывать их веру.
--
Интересно, для чего это укрытие...
--
Надо что-то решать...
--
Наверное, принц здесь спал. Видишь какие ступеньки стали узкими...
--
Еды у нас хватит лишь на обратную дорогу - спуск вниз.
--
Чувствуешь, вроде как стало тянуть сквозняком...
--
Ребята! Вы абсолютно не слушаете меня. Я же дело говорю! Надо срочно сворачивать.
--
Я иду до конца. А ты?
--
Я тоже!
--
О, Боже... - Андрей уронил лицо на раскрытые ладони. - И какой бес меня попутал вызваться для подъема на эту гору!
--
Не расстраивайся, скоро конец.
Тишина обступала со всех сторон отчаянием, граничащим с паранойей. Где же ты, Сострадательное Бытие?
--
Конец всем нам скорее придет, чем этой лестнице, - Андрей встал и размял спину. На долю секунды он потерял равновесие и, упав, прокатился ступенек десять. Мышцы настолько затекли от непрерывного подъема, что практически не слушались хозяина.
--
С тобой все в порядке? - луч ударил в лицо задремавшего на секунду на ступеньке.
--
Порядок, - он нехотя поднялся. - Подкиньте рюкзак.
Фонарь цеплялся за каждое движение Андрея: поймать рюкзак, закинуть одну лямку на плечо, затем продеть во вторую лямку свободную руку и начать спуск.
--
Я пошел! - Андрей скрылся за лестничными ступеньками. - Кто со мной, догоняйте.
--
А как же пророчество?..
--
Байки все это!
Словно перетянутая гитарная струна, разорвался на две части внутренний мир башни. Тревожное ожидание повисло в неизвестности что ожидать, темнота грозной тучей опутывала фигуры чукчи и кавказца. Они онемели от неизбежного принятия решения. Пустота наполняла их души. Вера стала оттеняться безысходностью.
--
Ну что? Пошли?
--
Пошли...
И они уже вдвоем продолжили свой подъем.
Голова начала кружиться от быстрого спуска, и Андрей присел на ступень. Холод за секунду сковал его тело. Спускаться было намного холоднее, чем подниматься. Он распаковал рюкзак и достал оттуда рубашку с большими квадратными карманами. На ощупь она была холодная и сырая. Но майка на нем казалась еще сырее и холоднее. Андрей переоделся и в рубашку, и в теплые ватные штаны и, немного посидев, начал спускаться. Ноги словно специально не слушались хозяина и то и дело подгибались, а еще чаще они просто не сгибались в суставах, словно железные. Холод проникал сквозь рубашку и врезался в кости, прикрытые лишь тонкой пленкой кожи да обросшие мясом. Боль стенаньями разрывала все изнутри. Андрей замедлил шаг и вытащил из-под лямок полушубок. Затем он снял рюкзак, поставил его на ступень и принялся одеваться. В этот момент до его ушей сквозь толщу камней и холода дошел слабый звук. Он не понял его природу и поэтому вслушался. Звук повторился. Словно далекое эхо тысячекратно повторенного отзвука где-то далеко в горах. И больше ничего. Андрей присел. Он секунду вращал головой, освобождая уши от плена воротника тулупа. Затем наступила тишина, обволакивающая все вокруг, и темнота, скрывающая каждый сантиметр башни. А потом снова пришел, словно из-под километровых толщ вод океана слабый, но уже ровный звук. Это было нечто среднее между звуком флейты и скрипки. Андрей напряг весь свой слух, и тишина стала давить на уши, вызывая слуховые галлюцинации. Теперь появилась мелодия, незнакомая и далекая, но по сему еще более дорогая. Андрей пытался определить откуда идет звук: сверху, где он покинул товарищей, или снизу, куда направлялся он сам. Но чудилось, будто звук лился ниоткуда и отовсюду сразу. Он настолько гармонично вписывался в эти выщербленные тяжелые каменные ступени, что те буквально резонировали нота в ноту далекой флейте-скрипке. То ли от холода, то ли от неустанного спуска у Андрея защемило в сердце. Далекая мелодия своей наивной красотой завораживала и будоражила сознание. Далекие, как ушедшие годы, воспоминания всплывали в его голове. Андрей провел рукой по трехдневной щетине и съежился от того, что его внезапно всего передернуло, а кожа покрылась мурашками. Волны мелодии флейты-скрипки постепенно стали затухать, а сердце не хотело отпускать душу. Тогда Андрей упрямо встал, нацепил рюкзак на плечи и шагнул вниз на одну ступень. Он не знал, что дальше ступени обрывались в черную бездну.
Как только чукча с кавказцем услышали далекие, пока неясные звуки мелодии, они решили сделать привал и вскипятить чайку. Когда заработала газовая горелка, лишь шум сжигаемого газа мешал двоим спутникам внимательно вслушаться в наведанную и далекую как сами звезды мелодию. Суровые, словно выбитые в камне ступени лица освещались голубым пламенем горелки. Глаза смотрели как бы сквозь темноту, а губы застыли в вечном изгибе, неподдающимся ни времени, ни темноте с холодом. Они оделись как только почувствовали, что зря раздевались: холод пробирал все тело - от головы до пят. И самым болезненным оказывался холод, врезающийся сквозь хрупкую человеческую плоть прямо в кости. От такого ощущения путники скрежетали зубами и пытались ускорить шаг. Но так они лишь еще больше выбивались из сил. Каждый думал о своем. Но никого из них не покидала общая мысль, которая пугала обоих. Мелодия пошла на убыль. Вода вскипела, и чукча ссыпал в кастрюльку щепотку высушенных трав.
--
Интересно, откуда шла мелодия? - задумчиво и несколько наигранно произнес кавказец.
--
Меня больше занимает автор этой мелодии, - чукча попробовал отхлебнуть горячего чаю, но сразу же обжегся языком. От таких ожогов приятели имели во рту неприятную сухость, боль в деснах и распухший язык.
Потом в темноте они допили чай и принялись собираться. Мелодия зародила в каждом из них зерно надежды. И они торопились не упустить данный небом шанс. Кавказец включил фонарь, который осветил все те же знакомые, испещренные оспинами первопроходцев стены. Ступени все так же круто взбирались вверх. Никто из них, конечно, от усталости не заметил, но диаметр башни значительно сузился: можно было достать, растянув руки, стены и, одновременно, центральной каменной опоры лестницы.
Андрей здорово расшибся, когда упал. И почти сразу отключился. Ему начались видения. Первое - чистое, белое. Он и прекрасная девушка на коне. Он - весь в рыцарской амуниции, она - при белом платье и с маленькой короной на голове. Он ведет лошадь под уздцы по ослепительно белому снегу береговой линии полу замерзшего озера, вдали виднеются белоснежные горные вершины. И на их фоне чернеет высокая башня. Андрей ведет коня с девушкой к ней. Сразу за башней простирается хвойный вечнозеленый лес аж до самых горных вершин. Посередке озера осталась полынья, и там плавают лебеди. Андрей ведет коня все дальше и дальше, к башне.
Второй - черный и грязный. В этом видении Андрей был покрыт с ног до головы грязью. Она заливала глаза. Он пытался откидывать затекающую жижу руками. Заполняла уши, хотя он мог все слышать, заливала легкие, хотя он и дышал. Липкая, клейкая масса поглощала его тело, и он чувствовал, что теряет привычные очертания человека, постепенно превращаясь в однородную с грязью массу. Он попытался из последних сил откинуть жижу с глаз и в тот же момент увидел свет.
Луч фонаря врезался в стену, а затем прошелся по ступеням, на которых примостился Андрей.
Трое путников продолжали свой изнурительный подъем. Двое все еще могли идти, а третьего они волочили на тулупе. Каждый последующий шаг давался все труднее и труднее. Распаренные изнурительным подъемом кавказец и чукча с еще большей неистовой яростью поднимались все выше. И пусть их одежды были давно пропитаны потом и от этого трещали по швам, и пусть на ступнях образовались кровоточащие мозоли, а спину ломили рюкзаки - они все равно шли. Но даже когда они останавливались и делали короткий привал и, тяжело дыша, отдыхали на ступеньках, даже тогда они думали об одном - об конечной цели их путешествия. Андрей начал отходить от болевого шока и проснулся. Он увидел темноту и услышал голоса своих товарищей, доносящихся сверху. Они вели неторопливую беседу, но о чем Андрей поначалу не мог разобрать. После падения в мозгу у него еще звенело множество колоколов, сливаясь в какофонию звука. Поэтому поначалу он вгляделся в темноту над головой. И неожиданно для самого себя различил в вышине звезды... Холодные сияющие звезды. Он было хотел сказать своим спутникам что-то и указать рукой, но во рту у Андрея сильно пересохло, а язык пылал словно уголек. Поэтому он просто стал смотреть вверх. Они притягивали его и манили. Их холодный блеск завораживал. Когда смотришь туда, в черную вышину, понимаешь одну единственную вещь - ты смотришь в вечность. У Андрея навернулись слезы, и, то ли от этого, а может и на самом деле, звезды начали медленное круговое движение. Они вытанцовывали вычурные узоры, а потом внезапно остановились и замерли. Завеса шума спала с ушей Андрея, и он услышал:
--
Можно ли дотронуться рукой до вечности? - говорил один.
--
Я думаю можно, если очень хотеть и двигаться в нужном направлении, - ответил другой.
Андрей ничего не сказал им, хотя он-то как раз и знал сейчас ответ. Почему-то он так думал. Он думал: если хорошенько протянуть руку, освободив ее из толстого и плотного рукава тулупа, то запросто можно было бы захватить между пальцев одну из тех сияющих звезд. Вот только не слишком ли они холодные?
--
Я конченый человек, - Андрей задержал на несколько секунд дыхание и выдохнул лишь после того, как они перевалили за очередную ступеньку. - Если вам интересно, о чем думает конченый человек, я вам скажу. Он думает, что все им пережитое и передуманное полная херня! И что нет в этом мире более вечных, незыблемых ценностей. Все рушится под напором времени, ничто не вечно... Наши жизни наполнены отчаянием и страхом до краев. Нет выхода, а мы обязаны смириться и жить.
Чукча сказал, что при падении Андрей сломал себе пару ребер, обе ключицы и тазобедренную кость. Идти он дальше не мог и предлагал двоим товарищам бросить его здесь. Он потерял слишком много сил и почти упустил надежду, но чукча с кавказцем ужасно обрадовались, когда увидели того, лежащего на ступеньках в отключке. Теперь они поднимают Андрея вверх на тулупе, волоча его по ступенькам.
--
Я не верю в легенду... Она создана такими же как и мы, - Андрей чувствовал как кости дробятся при каждом шаге чукчи и кавказца. - Я уже не выйду отсюда живым. Поначалу я пытался бодриться, но затем сколь быстро мы бы ни поднимались, я понимал - вершины нам не достичь. Поэтому, пока не поздно, я решил повернуть назад. А вот зачем вы за мной спускались - это непонятно. Скорее даже безрассудно.
Андрею не стали объяснять, что за ним специально не спускались. Это скорее всего он их нашел, лежа на ступеньках в бессознательном состоянии. Но и это было сейчас не так важно. Башня играла с ними в игру, путники платили ей тем же. Башня писала на своих каменных, выщербленных временем, словно оспой стенах: "Chi Mi Ama Mi Segua". И они шли вверх, "ибо кто любит меня, последует за мной". Ни холод, ни темнота не смогли остановить трех товарищей. И пусть один из них сдался, и пусть он побежал вниз сломя голову, все равно башня вернула его обратно. Ибо только она одна знала как все должно быть. Потому, что и это восхождение станет частью легенды, и все, что сейчас происходит с ними, и все, что они сейчас делают уже становится легендой. И как не башне, да разве еще темноте с могильным холодом не знать лучше кого либо другого чем закончится восхождение троих смельчаков, бросивших вызов каменному истукану. Камни - они будут стоять вечно. И даже когда человек будет давным-давно гнить под могильным холмом и его кости начнут рассыпаться под действием временем - даже тогда камни будут нести в себе вечность, которая складывается из легенд, подобной этой. И даже когда солнце на небосводе вспыхнет последний раз и погаснет, даже тогда в невыносимом холоде камни смогут рассказать все - от сотворения мира, через его угасание к неизбежной смерти - превращения из нечта в ничто. Возможно, одна из рассказанных камнями историй, наряду с миллиардами других, не менее захватывающих, будет и о восхождении троих храбрецов поднимающихся все выше в неизвестность. А когда пред ними откроется зала о двенадцати колоннах и свет зальет их изнеможенные бородатые высушенные подъемом лица, камни запомнят как человек с раскосыми глазами в меховом тулупе с мехом, вывернутым внутрь, называемый чукчей скажет:
--
Кажется пришли...
И тот, другой, лицо которого подобно куску неприступного гордого базальта ответит:
--
Да, похоже на то.
А третий, белокурый статный красавец, которого называют Андреем, будет в это время спать от тяжести боли, которую несут его раны. Он будет видеть сны о доме, о жене, о румяном сынишке, о своей богатой на урожай долине... Он не узнает, как они все втроем зайдут в залу о двенадцати колоннах и как каждый из них попросит то, чего достоин. Лишь с утра, проснувшись в своей теплой постели, Андрей вспомнит, что двое его товарищей остались там навсегда, а он, живой и невредимый, поймет, в действительности ради чего они проделали свой путь. И то, что за свои желания его товарищи отплатили сполна, уйдя в вечность, к звездам. И то, почему его плата оказалась меньше. Он поймет это, и об их путешествии сложат легенду. Но там не будет Андрея. А будет другой, такой же храбрый и мужественный воин, достойнейший из своего народа и достойный из избранных. Ведь если нет веры в то, что делаешь, все усилия будут тщетными. Вера - тот единственный источник, из которого питаются души живущих. Ибо мертвым, ушедшим в вечность, нет нужды в вере - они ушли и стали частью легенды, запечатленной в загробном холоде, глубокой темноте и в выщерблинах каменных стен башни.