Аннотация: Не рекомендовано к прочтению для несовершеннолетних!
Назад в Атлантиду
Рассказ.
Я yзнаю тебя по тайномy знакy
Ты yзнаешь меня по пеpстню на пальце
Наша память хpанит забытые песни
Мы yмеем плясать пеpвобытные танцы
Сколько лет я не слышал язык зтот дpевний
Этот шепот любви никомy не понятный
На какyю-то ночь в нашем вечном бессмеpтьи
Мы веpнемся с тобой в Атлантидy обpатно
Наутилус, Атлантида.
Семенов грелся на пляже. Старый, добрый Мармарис... Весь год Семенов упирался рогами, пахал как папа Карло, весь на нервы изошел. Какая сейчас жизнь у предпринимателя? Правильно говенная, е.... крайсис. И никто ничего не делает, кроме топов. О! Топы потирают ручки и загребают жар, как заведено, чужими руками. А потом, надо полагать, будут плясать на наших костях. На костях того самого среднего класса, поднявшегося на кредитах и кредитами же скошенного. Несчастная страна... Правильно говорили америкосы в фильме "Американская дочь", пюэ рашен бастард, на что он надеялся? Но ладно, ладно, мы еще посмотрим, мы еще поборемся... Ну, нафиг, нафиг, нафиг. С работой на время отпуска покончено, магазины и склад брошены на верного Ростика. А Семенову теперь можно целый месяц блаженствовать. И он блаженствовал. Оттягивался. Семенову все здесь нравилось. И море, и воздух, и обслуживание. И соседи по отелю и пляжу. Отель был расположен у подножья гор и окружен сосновой рощей. Что особенно нравилось здесь Семенову так это уединенность. Здесь, в роще, дыша прохладным и в жаркий день, смолистым воздухом, он мог чувствовать себя вдали от набитых людьми и машинами, суетливых улиц, домов и служебных помещений Киева. Пляж в отеле "Мармарис-парк" был необычный, в отличие от прочих пляжей, он был выложен плиткой. Но Семенову и это нравилось. Рисунок плитки что-то ему напоминал. Семенов сделал добрый глоток хайнекена, и присмотрелся к узору. Круги как круги, но... Было в них что-то такое, давно забытое, еще может быть в детстве. Но это безымянное, безвидное предвспоминание (воспоминанием его нельзя было назвать пока оно не вспомнится), манило словно бы Семенов мог вспомнить что то очень важное, для себя, смысл своей жизни, что ли? О-хо-хо, смысл жизни, да какой смысл может быть в этой жизни? Бежать, бежать, бежать вверх по эскалатору, тянущему вниз, лавируя между прокуратурой и налоговыми ментами, санстанцией и пожарными, в мерзостном ожидании очередных неприятностей, преследуемый страхом, этим вечным спутником разочарованного предпринимателя, при очередном повороте законодательства или смене начальства в инстанциях, или иной какой гадости, потерять дело и быть списанным в таксисты. Но и то, что имеешь, не ценишь, все стерлось , приелось, успехи мелочны, а горизонтов никаких... Как у Шнура в этой песне:
Не жизнь, а работа, не пьянки, а рвота
Мы, вроде, пехота, а в небо охота...
Семенов допил пиво и отставил бутылочку. Вот так и жизнь, выпьет из себя все соки и в урну...
Но это, связанное с узором на плитке, предвспоминание, которое Семенов воспринимал достаточно мутно, без слов: так, серебряная паутинка какая-то пролетела в расслабленных мозгах, оно, вроде бы, сулило какую-то перспективу. Семенов, раздраженно отвел взгляд и стал смотреть в небо, он задумался, а если бы судьба поманила бы куда-то в гору? Кинулся ли бы он, как в молодости? Ухватился ли за призрак удачи, как хватался раньше? Хм... Смотря о чем речь! Э, да о чем тут говорить. Не до жиру... тут сохранить бы то, что есть...
Семенов отшвырнул от себя мрачные и мутные мысли, и заворочался в шезлонге стараясь войти в боевое состояние. Несколько преуспев в этом, он обозрел пляж соколиным взором. Вот еще что притягивало Семенова в Мармарисе. Девушки! В свое время он попробовал несколько разных городов, и исключительно везло ему именно в Мармарисе, в этом самом Мрамарис Парке. Здесь у него были такие романы! Такие женщины. И именно здесь все эти романы завязывались остро, протекали бурно и сладко и заканчивались, самое приятное, благополучно, "без слез угроз и крови", так сказать. С поцелуйчиками и приятными словами, Семенов и его прекрасная избранница расставались и никогда больше не встречались. У Семенова было еще одно сердечное увлечение, помимо женщин. Стихи. Эти два увлечения пересекались. Женщины помогали вдохновиться на стихи, а стихи вдохновляли женщин... Вот и сейчас, увидев в пяти шагах от себя очаровательную брюнетку, еще не загорелую, как и Семенов, сидевшую в голубом шезлонге, вытянув длинные, стройные ноги, и читавшую Космополитен, представьте, на английском, он почувствовал вдохновение. Семенов незаметно оглядел объект аттракции: ну , конечно, пока она сидит, представление о фигуре может быть обманчивым, но, по первому впечатлению, женщина казалась очень даже ничего. Вполне стоило вложиться в такую женщину.
Ей было, пожалуй, лет тридцать. Она была стройна, тонка, тело ее казалось даже хрупким, но вот она встала, грациозно прошлась к бару за коктейлем, и (Семенов сделал стойку), стало видно, что как она налита силой, женской мягкой силой... Мышцы ее ног округло переливались при ходьбе, животик был подтянут, чуть ли не до кубиков, но сильные мышцы были укрыты округлыми женственными линиями тела. Она двигалась, как танцовщица, спинку и шейку держала прямо, как гимнастка. Глаза были прикрыты темными очками, но губы говорили сами за себя, - пухлые, чувственные, яркие и без помады, в меру крупный, щедрый рот. Крупный нос и чуть выдающиеся скулы совершенно не портили лицо, напротив, в этом был какой-то шарм. Конечно, окончательно можно было судить о привлекательности ее лица, лишь сняв очки и увидев глаза, но Семенов уже решил для себя. Тело ему нравилось, этого довольно. И волосы!.. У нее были чудные волосы, блестящие, иссиня-черные, как вороново крыло, как южная ночь, и густые, замечательно густые. Семенову даже показалось, что до него долетел запах ее волос, тонкий, слабый, дразнящий, напоминающий запах жасмина и корицы. Женщина вернулась и снова погрузилась в шезлонг. Семенов, поглядывая на нее, достал блокнот и стал быстро накидывать стихотворение. У него были, конечно, заготовки. Но лучше всего были, конечно же, свежие новые стихи, дышащие чувством, животрепещущие. Они покоряли. А заготовка могла и не выстрелить. Семенов заметил, вернее, почувствовал, что женщина тоже поглядывает на него. Вот она охорошилась, пригладив волосы. Пальцы ее задумчиво поиграли черной прядкой. Затем она, как бы небрежно, уронила руку на подлокотник шезлонга, так что внутренняя часть запястья обратилась к Семенову. Семенов вздрогнул, сердце его забилось. Это был знак! Кто изучал язык тела, знает, что наши тела говорят друг с другом на своем языке. Когда женщина в вашем присутствии поправляет прическу, и, как бы случайно, показывает вам запястья, - значит она заинтересована, не против познакомиться. Надо было спешить. В таких делах важно не останавливаться, действовать по наитию, поймав волну. Стихотворение, кажется, не очень подходило к случаю, но стихи есть стихи, а случай есть случай. Семенов спрятал блокнот, плавно, как тигр (брюшко только начинало намечаться, а так он был вполне себе в форме) поднялся с места, и охотничьей походкой направился к незнакомке.
- Знаете, - как бы, между прочим, бросил Семенов, - у Вас очень поэтическое лицо.
- Что? - девушка удивилась, или сделала вид, что удивилась.
- У Вас поэтическое лицо, - терпеливо проговорил Семенов.
Женщина засмеялась.
- Такого комплимента мне еще никто не делал, - она с очаровательной непосредственностью потрясла головой, и вдруг протянула ему руку:
- Альбина. Тащите сюда Ваше кресло, или так и будете стоять?
Семенов ошеломленно пожал крепкую ладошку...
Когда он устроился рядом с Альбиной, та сняла очки. У Семенова замерло сердце, пропустив удар. Глаза у нее были чудесные, они придавали лицу, трогательное, чуть удивленное выражение. Они завершили внутренний портрет, который каждый мужчина пишет для себя, перед тем как впасть во влюбленность. Портрет любви, да. Не напишешь, - не влюбишься. И пусть этот портрет имеет весьма отдаленное отношение к реальной женщине, пусть. Это не важно. Пусть мужчина пишущий этот портрет не всегда добросовестен... Не будет портрета - не будет любви. Чайные глаза Альбины были последним штрихом...
Пользуясь возникшей паузой, Альбина сказала:
- Ну, что же Вы? Читайте свои стихи.
- Но... Откуда...
Альбина расхохоталась, и поправила перстень на безымянном пальце левой руки, перстень метнул в него комком солнца, который попал Семенову в глаз, и, может быть, от этого, в голове у него все смешалось.
- Но это же элементарно, Ватсон, Вы смотрели на меня, я на Вас. Я видела, что Вы что-то пишете в блокнотике. А потом Вы подходите ко мне и говорите, что у меня лицо поэтическое. Ну, конечно же, Вы будете читать стихи. Неплохо! До цветов здесь довольно далеко... - она с инстинктивным добродушием по-настоящему сильных натур, похлопала Семенова по колену. - Читайте же.
А перстенек-то у нее очень даже интересный, - подумал Семенов и стал читать.
Улыбнитесь! Вы так ослепительно-женственны.
Что за прихоть - покачивать розой в руках?
Вы бранили меня совершенно божественно,
не приняв покаяния в несерьезных грехах.
Ваши доводы, право же, так убедительны,
да и голос, признаться, непреклонно-суров.
Ах, подайте хоть лучик надежды спасительной,
я сумею его прочитать между слов...
http://www.stihi.ru/avtor/fenlx, Дмитрий Громов, Донецк.
- Очень даже неплохо, неожиданно хорошо для экспромта, - задумчиво сказала она.- Хотя розы у нас нет, я Вас не бранила и пока не собираюсь, да и вообще, все не так уж и плохо... Кстати, как Вас зовут, нечаянный поэт?
Семенов растерянно представился. Все шло не то чтобы плохо, но как-то необычно. Это ничего, подумал он, - главное, что события развиваются в нужном ключе. А перстенек-то...
- Давно пишете?.. - Альбина не давала ему задумываться. Впрочем, он ведь и хотел говорить с ней. Он хотел говорить и хотел всего, к чему приведет его разговор с этой спортивной длинноножкой. - Почитайте еще что-нибудь... - попросила она. И он прочел еще несколько миниатюрок.
А она, пожалуй, не спортсменка, - думал он, рассыпая свои рифмы, как самоцветы, не слишком дорогие, но самобытные, живые и прелестные камушки. Спортсменки у него были. Здесь что-то другое, но ее тело определенно было тренированным. Откуда она такая? И перстень... Не шел у него из головы ее перстень...
Он прервал чтение на полстроке и неожиданно для самого себя спросил:
- Но как Вам удается так изумительно поддерживать форму?
Она рассмеялась, сказала непонятно, - "Апо-тлонта", - и испытующе посмотрела на него, - Вам это говорит о чем-нибудь? -
- Нет, простите, никогда не слышал, - удивленно ответил Семенов. Удивленно потому, что для своего круга общения он был знатоком боевых искусств. Да, занимался он немного, и был, скорее, теоретиком... Но все же он слыхал даже об экзотическом кайцзанаты, а вот ни о какой тлонте никогда и ничего... Он отбросил неуместные сейчас мысли и сосредоточился на разговоре...
Они встретились снова вечером в баре. Уже после брудершафта, Семенов отметил для себя что Альбина относится к тому типу женщин и людей вообще, после знакомства с которыми тут же кажется, что знал их всю жизнь. А может действительно он ее где-то видел? Чертов ее перстень не выходил из головы. Это слегка портило вечер. Капелька дегтя в бескрайнем океане меда...
Разговор их катился по ровной гладкой дороге, как-то само собой установившейся взаимной приязни. Какую бы пробную тему не поднимал осторожно Семенов, любую могла поддержать удивительная Альбина. От темы "О себе", исчерпавшейся вполне удовлетворительно, Семенов перешел к стандартному пакету женских тем.
- Знаешь что, друг мой, - остановила его Альбина, - не надо таких жертв, я же вижу, тебе тяжело говорить о тряпках, а я практически всеядна. Хочешь, поговорим о футболе?
Семенов расхохотался, и они поговорили о футболе, и о политике, и об экологии и об оружии (Альбина знала даже, что израильские боевики в 1948 году собирали первые автоматы из водопроводных труб, и про корнершуты современного спецназа, а уж в знании холодного оружия она могла любому среднему мужику дать сто очков вперед - понимала разницу даже между палашом гусиное перо и мечами-бабочками). Женщина нравилась Семенову все больше и больше. Где такие водятся? И почему раньше не попадались? - думал он. Она была умной, но ее ум был хорошо закамуфлирован, и не вызывал у собеседника чувства интеллектуальной приниженности. Свои мысли она высказывала несколько обезличенно, как бы не от себя, а так, словно это было общее, ее и собеседника, достояние. Свои слова она словно бы брала прямо из воздуха, где они носились вместе с пресловутыми идеями. Ее твердый директорский характер смягчался отменным юмором и умением слушать в разговоре.
Прямая (простой такую, пожалуй, не назовешь) и открытая, веселая и дружелюбная, но в то же время не лишенная таинственности и загадочной кошачьей грации. Глядя на нее, с удовольствием слушая ее голос, Семенов вдруг вспомнил , как его племянница признавалась как-то в разговоре, что в детстве думала, что собака - кошкин муж (вполне резонная мысль), и подумал , что его новая знакомая, пожалуй сочетает лучшие черты собачности и кошачности какие могут быть воплощены в человеке. Все это, разумеется, располагало Семенова к ней. Но было что-то еще, какой-то могучий призыв, слишком сильный, чтобы противиться, но слишком тонкий, чтобы заметить и распознать его, тогда, когда сопротивляться влечению еще можно.
Продолжая неспешную беседу, они оказались в сосновой роще. Как-то вдруг, само собой, без всяких методов Хитча, получилось так, что Семенов пришел в себя во время поцелуя. Истаивая от сладкого пламени в крови, он порывисто охватил одной рукой упругую ягодицу Альбины (эта часть тела легла в ладонь так ловко, словно там и была, или часто бывала), другой же рукой попытался расстегнуть блузку своей возлюбленной. Женщина с силой, но деликатно, остановила его. Часто дыша и щекоча ему ухо, бархатно шепнула:
- Не здесь. Мы будем шуметь...
Они поспешно переместились в отель. По пути Альбина хихикала, как девчонка. Семенов тоже чувствовал как озорной, радостный, неудержимый смех поднимается в нем, вырываясь наружу, как пена из бутылки шампанского. Ворвавшись в номер, они, не зажигая свет, повалились на кровать и яростно целовались, катаясь в темноте, и сладостно стискивая тела друг друга, ставшие невесомыми и воздушными. Альбина покусывала его за ухо. Он услышал, как упали на пол ее туфельки и неуклюже стал стаскивать свои, цепляя задник одной туфли носком другой. Вдруг, отскочив друг от друга, как разлитые водой во время драки, кошки, они сорвали друг с друга одежду и бросились навстречу пожару, пожравшему их в то же мгновение. И они ударили друг в друга как молот и наковальня, как кумулятивный заряд бьет в броню, как тунгусский метеорит ударил некогда в тектоническую плиту восточной Сибири. Семенову показалось, что само пространство содрогнулось, когда они слились в одно-единое, как малые речушки, впадая в великую реку. А потом разразилась буря, огненная буря. Горели леса, полыхали города, большие и малые, и села и поселки, леса и реки, и моря и горы. О, горы! Горы, все до одной превратились в вулканы, и все они начали извергаться, и метать в небо тучи раскаленной светящейся от жара золы и огонь. И самое небо загорелось, и огонь перекинулся на черный космос, и вспыхнул вакуум, сухой как порох, и звездный свет не стало видно за огнем и дымом горящей галактики. И они вдвоем, почти не дыша, летели через пламя, через черную обгоревшую пустоту и звезды, снопами искр разлетались в стороны, спеша убраться с их пути. И их движение все ускорялось и ускорялось, пока они не догнали скорость света, и их масса стала бесконечной, длина и ширина тоже. И тогда они - "Чшахххх!!!" - взорвались и исчезли в ослепительной безумной термоядерной вспышке. И все. Все тоже исчезло...
Немного погодя все начало проявляться сначала легкими и призрачными гранями, лишь штрихами, эскизом мирового каркаса. Они становились все грубее, все плотнее, все ощутимее, пока, наконец, все не стало, как было.
Семенов медленно открыл глаза. Весь он был мокрый. Его трясло. От холода ли?
- Никогда... Никогда-никогда, никогда... - билось у него в голове.
Альбина, милая, чудесная Альбина, пристроив на локте тяжелую голову, смотрела на него в темноте глазами-звездами.
- Мне нужно кое-что тебе сказать... - неясно улыбаясь, проговорила она.
Семенов потянулся к ней, намереваясь сказать что-то... ...что-то из глубины сердца, бывшего еще недавно звездным огнем и еще не вполне остывшего, но она остановила его.
- Погоди, - и нежно провела рукой по его шее. Перстень, чертов перстень царапнул его за ухом, уколол... От места укола по телу быстро распространилось странное ощущение, шея одеревенела, минуты через две он стал икать. Потом брюшные мышцы дернуло судорогой, судорога повторилась, став сильнее, на третий раз он покатился на пол, сдавленно мыча от боли в сведенных мышцах и задыхаясь.
Альбина склонилась над ним, положила на лоб теплую ладонь.
- Потерпи, сейчас пройдет. -
- Что пройдет, б..? - прорычал он в агонии, и вдруг увидел ее. И понял, что видит в темноте. И то, что он видит, довольно не обычно. Альбина виделась в темноте сплетенной из фиолетовых огненных кружев, глаза ее светились холодным, как иней, прекрасным синим огнем. И он вспомнил. И его тело распахнулось. И рассыпался весь мир, сотканный его прежней земной жизнью, вернее ложью об этой жизни. Семенов понял, что он всю жизнь видел ложь, ел ложь, спал на лжи и по лжи ходил. Все в жизни было не так, как ему казалось, и прежде всего не таким был он. Должно быть, однажды на рыбалке, бросая в садок наивного карасика, Фридрих Энгельс сказал Карлу Марксу: "Жизнь есть способ существования белковых тел". Что до Семенова, то он хоть и чувствовал себя более чем живым, явно не был в тот момент белковым телом. Он был причудливо и изысканно спутанным клубком фиолетового пламени. И летела к черту жалкая и гнусная, унылая и пошлая бессмыслица его прошлой жизни, увечная и несчастная, и вставали в глазах живые воды и горы, города и светлые, из голубого стекла, боевые башни Атлантиды, ее победоносные армии и воздушные армады, ночные огни и звезды. Соленые, как вкус слез на губах, слова ее песен, ее небо и Солнце, ее великая славная история и ее величественная страшная гибель.
Альбина (он помнил теперь, что ее зовут Лайнеа) приблизилась к нему с мечом в руках, почтительно удерживая прозрачное, переливающееся тело оружия кончиками длинных изящных пальцев. Опустившись на колени, она с поклоном подала ему меч.
- С пробуждением, бессмертный Вер-Норто! Пришло время. Гольфстрим теряет силу и тепло. Скоро мы сможем возродить мощь империи. Совет хранителей призывает Вас для дела.
Чувствуя, как закипают в глазах счастливые, радостные слезы, Вер-Норто, один из двенадцати имперских Защитников-макклонгов, также преклонив колени, принял на руки Ледяного дракона (таково было имя меча) и прижался губами к вечно холодному волшебному клинку.
Он поднялся на ноги и, ощутив в теле, гудящую, как ураган, пойманный в колдовском кувшине (так делали маги ветра), рвущуюся на волю, силу, неуловимым движением встал в боевую стойку. Апо-Тлонта - прекраснейшая из существовавших систем боя! Вер-Норто сделал серию мощных но утонченных взмахов мечом, сделавших бы честь и великому художнику клинка Эйлиру: это была строфа из его фехтовальной поэмы "Приоткрывшийся бутон".
Было видно, что Лайнеа впечатлена его искусством, ничуть не ослабевшим за минувшие тысячелетия. Однако девушка взяла себя в руки и, выглядя внешне почтительно, иронически (или это только казалось одному из двенадцати?) сказала:
- Бессмертный! Совет призывает тебя для дела...
Не хотела ли она сказать, что в этом эоне военное искусство стало излишним?
- Какое же еще дело может быть у меча, кроме искусной пляски? - удивился Вер-Норто. - И какое дело может быть у воина кроме, как направлять полет меча сквозь вихри жизни?
- Это довольно сложно объяснить так сразу, о великий воин! - Лайнеа явно пребывала в затруднении, - но у нас с Вами будет время не только для "огненных полетов", но и для полезных бесед, в которых я передам Вам всю мудрость Совета, всю, какая вместилась в этом хрупком сосуде... - она танцевальным жестом из языка отрицаний указала на свою голову. - Могу сказать только, что время меча и ярости еще не пришло, и скорее всего не придет. Нам с Вами предстоит контролировать стратегические отрасли Украины, вернее то, что от них осталось, и еще приглядывать за рядом перспективных направлений в науке, которая все еще жива, несмотря на все усилия здешнего правительства.
- О! - сказал бессмертный воин, - О! Это должно быть непостижимо тяжкая, и даже невозможная задача - контролировать, что бы то ни было, на Украине, нашей древней прародине!
- Да, это так! - откликнулась она, - Совет не будит бессмертных по пустякам. Но я помогу Вам освоиться, я буду рядом... - она сказала это, как живое воплощение вечного долга. Но было видно, что Лайнеа рада этому назначению.
Вер-Норте улыбнулся ей. Она и раньше, десять тысяч лет назад, когда они вместе зачищали зону Трехполья (это была нелегкая задача), нравилась ему, а после того, что случилось... Ему было приятно, что теперь они будут работать вместе. Не только из-за "огненных полетов"... Но вдруг благородное чело его омрачилось, черная мысль ядовитым туманом вползла в сердце, только что радостное, как трехмесячный дельфин.
- Послушай, Лайнеа, - натянутым тоном начал он, не сумев найти более осторожных слов,- послушай, а ты всех спящих пробуждаешь поцелуями?
В голове его бесшумно взорвался фонтан разноцветных праздничных фейерверков. Он не понял, что случилось и почему он сидит под стенкой, а в голове у него звенит, и левая часть лица горит огнем.
Лайнеа стояла над ним с оскорбленным видом, гордо уперев руки в бока, по местному женскому обычаю. Затем она засмеялась и, протянув ему руку, помогла встать.
- Вот что я тебе скажу, воин, - все еще сердито, но, уже посмеиваясь, ответила она, - поцелуями я пробудила только тебя, а ты, если еще раз мне что-нибудь такое скажешь, так я не посмотрю, что ты один из двенадцати...
Лайнеа показала ему крепкий кулачок. Вер-Норто знал, что угроза не была пустой. У Лайнеа характер, гордость и военная выучка. Но все же... Раньше такого не случалось... Он тоже рассмеялся, и потряс головой...
Она ушла в ванную. Вер-Норте стоял, глядя в темноту, в которой мог, но сейчас не хотел, видеть. Потом несколько растерянно повторил жест Лайнеа - вот этот - руки на бедра, и снова рассмеялся. Да, похоже, за последние десять тысяч лет многое в мире изменилось...