Когда человека спускают с лестницы, его память отчетливо фиксирует два момента: момент толчка и момент приземления. Другие подробности, возникнув на мгновение, тут же исчезают, оставляя после себя рвущую душу неопределенность и трепетание. Хотя именно они определяют суть
того, что происходит. Влияют на восприятие индивидуума, который силою обстоятельств превратился из более или менее почтенной личности с ее устремлениями и амбициями в физическое тело, подчиненное исключительно законам гравитации.
Пока вы летите вниз, ударяясь о ступени и стараясь зацепиться за перила, в глубинах вашего мозга происходит бешеная оценка ситуации и прогнозирование последствий:
Голова - ссадины, шишки, сотрясение мозга, кровоизлияние туда же, потеря сознания.
Жорику Кейлину повезло. Он приземлился на задницу в самом конце лестничного марша, не ощутив ничего, кроме тупой боли и противного саднения.
Защиты от худых заношенных брюк не было, и часть удара приняла на себя кожа.
В смысле последствий это было не слишком серьезно, если бы не постыдные обстоятельства, которые предшествовали полёту.
Усатый амбал в семейных трусах вырвал у Жорика из рук букет купленных на цветочном базаре роз. Молча прошелся ими по физиономии из стороны в сторону. Потом, тоже молча, придал телу Жорика удобную для толчка позицию. Пнул его, что есть силы, ногой в то место, на которое Жорик упал. И закрыл дверь.
Случилось это не где-нибудь, а перед входом в квартиру, которую Жорик с детства привык считать своей и имел там разнообразную собственность, включая жену.
Жорик вскочил на ноги. Рванулся было наверх, выкрикивая матерные угрозы. У злополучной двери он остыл, осознав неубедительность своих аргументов. И спустился вниз, намекая уравновешенным видом, что произведенный шум к нему не имеет отношения.
Жорик подобрал оброненный кем-то гвоздь. И, сосредоточенно сопя, и облизывая губы, нацарапал на стенке известное всем слово, стоящее во главе списка из 150 синонимов названия женского полового органа, составленного знатоками эротического фольклора.
Немного ниже он приписал имя отчество и фамилию жены. Дабы никто из живущих в доме представительниц прекрасного пола не принял это на свой счет.
Потом, чтобы поставить точку, Жорик помочился в углу. И не застегнув ширинку ушел в дождь, который, как нарочно, начался в эту минуту. Как хэменгуэевский герой.
ПОЛЁТЫ ВО СНЕ И ЗАЛЁТЫ НАЯВУ.
Абсолютное невезение - вещь редкая. Даже законченным неудачникам судьба что-нибудь подбрасывает. Какую-нибудь мелочь в виде компенсации за причиненный ущерб и терзания души.
У Жорика был пакет. В пакете лежали яблоки и бутылка шипучего пойла. Пойло должно было сойти за шампанское. Чтобы чокаться во время примирительных тостов и здравиц.
При падении яблоки рассыпались. Зато "шампанское" не пострадало.
С бутылкой в руках Жорик залез в подвал соседнего дома. Сел на выброшенный за ненадобностью колченогий диван. И начал пить "из горла", давясь пеной и отрыгиваясь.
То ли шипучка была с подлянкой; то ли от обиды в крови у Жорика образовалась месячная норма адреналина, только после выпитого он впал в полусонное оцепенение. Конечности лежали неподвижно, как у паралитика. Зато перед глазами происходил такой театр, такое представление, что на его фоне все другие режиссеры выглядели серыми. И "голубые" режиссеры тоже.
Жорик парил в воздухе, порхая крыльями. Над Жориком висели пронизанные солнцем облака. Внизу зеленела земля. Было слышно, как шелестят листья деревьев. Жорик ощущал приятное дуновение ветра и травяной запах.
В эту минуту Жорик был Богом. Самым главным. Не каким-то бесплотным метафизическим придурком, найденным подвинутыми докторами физико-математических наук с помощью дифференциальных исчислений и теории относительности, а вполне конкретной божественной личностью, "иже еси на небеси".
Перед Жориком лежала, принесенная шестеркой архангелом бумага. На ней была начертана судьба суки-жены и хахаля в семейных трусах. Их ждала геенна огненная. Ужасные муки со стенаниями, зубовным скрежетом и другими малоприятными подробностями.
С высоты Жорику было видно, как эта парочка кается в грехах и вымаливает снисхождение.
Он наслаждался зрелищем, ловя необычный даже для Бога кайф.
- Идиоты, - думал Жорик, - не с вашими, разжиревшими на моем доб-
ре жопами, пролезть через оставленное для праведников игольное ушко. Я лично позвоню Вельзевулу, и он приготовит для вас что-нибудь эксклюзивное. Что-нибудь такое, после чего поджаривание на сковородке покажется райским наслаждением.
Любая нимбомания, имеет свои корни. И так, с кондачка, не формируется. Для того, чтобы устроить тараканьи бега у себя в голове, нужны серьезные предпосылки. У Жорика они появились в роддоме.
Когда Жорик родился, все обратили внимание на его голову. По своим размерам голова Жорика была намного больше, чем у других новорожденных. Такая голова могла принадлежать будущему Эйнштейну.
Продолжительное время родители Жорика находились в ожидании первых признаков гениальности, хотя имели совершенно противоположное.
Жорик не спешил развиваться до такой степени, что скорее отставал от сверстников, чем обгонял их. За исключением задницы.
И если в роддоме у Жорика была самая большая голова, то в детском саду он превосходил всех размерами этой хоть и важной, но не столь престижной части тела. Именно поэтому к Жорику прилипло прозвище "жопа", которое уже не отлипало.
В первом классе Жорик остался на второй год. Он чересчур конкретно относился к изучаемым предметам. Когда речь заходила о количестве съеденных яблок и их перемещении от одного лица к другому, Жорик не хотел делиться, и вносил в решение арифметических задач много личного.
Учителя заподозрили у Жорика олигофрению и решили показать его врачам и психологам, чтобы те отправили Жорика во вспомогательную школу.
Мама впала в депрессию и несколько раз пыталась выпасть из окна.
Папа повел себя как мужчина. Он сказал, что Эйнштейн, Эдисон и Пастер - эти величины и зачинатели направлений в науке и технике, тоже в детстве напоминали дебилов. Но им не мешали развиваться, что дало свои плоды в виде мировой известности.
На учителей эти доводы не произвели впечатления. У них были другие педагогические задачи. И направлять усилия на выдавливание из дебила дремлющего гения учителя не собирались.
Тогда папа пошел с козырей. У папы были связи. И эти связи подействовали.
Директору школы позвонили сверху и спросили:
- Какая вам разница? Дураком больше, дураком меньше?
Директор подумал и согласился. Во первых, он был человеком толерантным. Во вторых, директору нужно было думать не только об интеллектуальном уровне воспитанников, но и о ремонте здания школы. А от того, кто звонил, это зависело.
И Жорика оставили в покое, не доводя дело до крайностей. Дурак, как все - это одно. А дурак, выпускник вспомогательной школы, официальный дурак - другое.
Тем более что заключения светил, которым Жорика время от времени показывали, позволяли надеяться.
- Он не дурак, - сказал один продвинутый светила. - Он просто эконо-
мит нервные клетки, чтобы иметь задел для будущих свершений. Мальчик вырастет и что-нибудь откроет. После чего благодарное государство бросит к ногам своего героя большую номенклатурную должность, престижную премию и служебный автомобиль. Нужно терпеливо ждать и надеяться.
Жорик не хотел ждать. Вместо того, чтобы в ожидании будущих благ заниматься тригонометрией и изучать статью критика Добролюбова "Луч света в темном царстве" он выдумал свой мир. И жил в нем более или менее комфортно с детских лет и до последнего времени.
В мире, придуманном Жориком, в противовес реалиям, грустным и маловыразительным, как рыбные консервы "Ставрида в собственном соку", главенствовали принципы марксизма-ленинизма. Будучи "никем" Жорик стал "всем". Причем сразу и без особых усилий.
В зависимости от обстоятельств, он воображал себя то чемпионом мира по боксу и карате, то лауреатом нобелевской премии, то кинематографическим красавцем. И в этом качестве находил отдохновение и уравновешивал удары судьбы.
Это был поцреализм. С такими выкрутасами, что психоаналитическое объединение какой-нибудь Бельгии потратило бы три годовых бюджета, прежде чем разобралось, в чём тут дело. В комплексе неполноценности, как досадной частности. Или в неполноценности комплексов вообще, в связи с врожденным мозговым плоскостопием и заворотом извилин.
На крыльях мечты летают. Подзалететь на них тоже можно.
Пока Жорик тешил свою полусонную душу картинами припадочного величия, внутри у него что-то лопнуло.
Всё смешалось, вздыбилось, разошлось в разные стороны. И Жорик полетел вниз, сквозь облака, скользя по ним задницей и хватаясь руками за края и выступы.
Он врезался в камни. И пришел в себя.
Возле Жорика стоял милиционер с дубинкой в руках. У милиционера была фигура Шварцнегера. Но не такого, каким его показывают в кино. А другого обходящегося без утренней гимнастики. Способного, при случае, выпить бутылку водки и заесть ее куском сала.
- Вставай, придурок! - Сказал милиционер. - Здесь тебе не гостиница
со звездочками! - И ударил Жорика по спине дубинкой.
По дороге в отделение милиционер пугал Жорика рассказами о своем поразительном чисто собачьем нюхе.
- Я, бляха-муха, - говорил милиционер, - как спаниель. Носом по ветру. Нюх-нюх. И "руки вверх"!
Жорик тихо скулил и просил обратить внимание на смягчающие обстоятельства.
Во первых, он ничего такого не сделал, и в подвале очутился случайно. Во вторых, он малокровный и может опьянеть от газированной воды. В третьих, у него больные почки и кто-нибудь здорово ответит, если в результате дурного обращения, из них пойдут камни.
Милиционер не вступал с Жориком в полемику; но, когда тот повышал голос, требовал:
- Кончай телепередачу, Якубович занюханый! - И толкал его дубинкой в
спину, вырабатывая необходимые манеры.
В ЛАПАХ МИЛИЦИИ.
В райотделе дежурил старый мент дядя Миша. По прозвищу Мегрепа.
Жорик знал дядю Мишу с детства. Двенадцатилетним шкетом он слямзил блок сигарет.
Жорик начал курить и ужасно страдал из-за отсутствия курева.
Его вычислили и принялись таскать по комиссиям. И тогда дядя Миша, в ту пору перспективный старлей Михаил Григорьевич Репа, посоветовал Жорику взять на себя акт вандализма.
Какой-то закомплексованный мудак влез в полусекретную связанную с высокими технологиями лабораторию, и довел её, разбив вдребезги необходимую для научных работ аппаратуру, до уровня пещерного века.
себя лабораторию, а я с него, как с малолетки, все спишу, включая сраный блок.
Перспектива колонии для малолетних, о которой дядя Миша говорил вполне определенно, как об альтернативе отказа от сделки, ввергла родителей Жорика в шоковое состояние. И они согласились
Дядя Миша оказался приличным человеком. С Жорика списали все. Кроме одной малости. Астрономического счета за причиненный лаборатории материальный ущерб.
Родители Жорика ударились в амбицию. Разразился скандал. Приехало большое начальство.
Какой-то столичный полковник долго изучал дело, сравнивая жалобы и объяснительные записки. И вынес вердикт: дело как совершенно дурацкое и позорящее органы замять, а старшего лейтенанта Михаила Григорьевича Репу держать на милицейских задворках и до больших должностей не допускать.
- Тоже мне Мегрепа нашелся, - сказал полковник на прощанье. - Вы за этим Мегрепой приглядывайте. А не то я вас под неполное соответствие подведу.
Дядя Миша, которого начали затирать и обходить в должностях и званиях, смертельно обиделся и доставал Жорика, где только мог.
- Кого мы видим? - Сказал дядя Миша и поднялся со стула.- И кто к нам
пожаловал в такое позднее время и в таком расхристаном виде?
Он посмотрел на шварцнегероподобного мента, приглашая его принять участие в представлении.
Мент пожал плечами. Задержал, доставил, а дальше, хоть трава не расти.
- А пожаловал к нам в таком расхристанном виде и в такое позднее время, - продолжал дурачиться дядя Миша, - хорошо известный Жорик Кейлин по кличке Жопа.
Жорик потупился. Не в силах справиться с волнением он начал сопеть и дергаться.
Дядя Миша обошел Жорика со всех сторон. Крякнул. Коротко засмеялся. Помолчал немного. И кивнул менту. Дескать, можешь топать, если ты такой умный.
Мент не прореагировал. Он думал. Он не мог решить, куда ему идти. В пиццерию, где к пицце подавали водку. Или в сосисочную.
Хозяйка сосисочной, кроме водки и сосисок готова была предоставить в распоряжение мента главное блюдо. Самое себя.
Ничего толком не решив, мент постоял еще немного и вышел. Вышел, чтобы вести жизнь достойную настоящего мужчины.
Защищать не готовый к отпору слабосильный город. И брать за это дары в виде водки и женщин
- Ну! - Угрожающе произнес дядя Миша. - В чем будем колоться? Убийство?
Ограбление? Квартирная кража?
- Вы что!? Вы что!? Михаил Григорьевич! - Затараторил Жорик.- Меня
утром из дурки выписали. Я пошел к жене. Мириться. А там хахаль. Он
меня с лестницы шуганул! Вот я и выпил в подвале! С горя! Самую малость!
- Проверим! - Сказал Мегрепа и набрал номер телефона.
- Психбольница? Это капитан Репа. Насчет Кейлина Георгия. Утром выписали? Что он натворил? Есть кое-какие агентурные разработки. Возьмете назад? Добренько. Сейчас доставим.
Во время переговоров Жорик выдавливал из себя слезы и просил обратить внимание на то, что его подорванные медикаментами нервы второго поступления не выдержат.
- Твое счастье, Жопа, - огорченно сказал дядя Миша, - не признай тебя
дурка, как пить дать, на кичу запраторил бы. Там на киче из-за дефицита калорий и всеобщего похудания ужасный спрос на большие жопы. Тамошние петухи выходят из себя и пишут письма в правозащитные органы, умоляя о помощи.
Идти назад в психбольницу Жорику не хотелось. Скоропостижное возвращение вызвало бы у психиатров закономерные вопросы. Чего это вдруг псих возвращается на круги своя, так быстро и в таком сопровождении? Выходит, проводя психотерапевтические беседы и назначая лечение, мы в чем-то не разобрались. Не заметили чего-то главного и в силу этого здорово обмишурились.
А раз так, то одеть на такого сякого этакого больничную робу. Посадить его, такого сякого этакого, на больничный паек. И поить его лекарствами до целебного посинения. Как говорится "на веки веков" и "аминь".
Дядя Миша строчил бумагу наполняя, её ядом, накопившимся за долгие годы малоуспешной службы в органах
- Кейлин! - Брезгливо протянул он, записывая фамилию. - Кейлин, а не жид. Странно! Почему это при такой фамилии ты проходишь за украинца? Колись, Жопа!
- Наш род, - сказал Жорик значительно, - берет начало от героя войны
со шведами, коменданта Полтавской крепости полковника Кейлина. Наш прапрадедушка Варфоломей Кейлин был знаком с Котляревским.
Свою родословную Жорик знал с детства. Он заучил его со слов отца, которому приходилось оправдываться.
- Это даже смешно. - Говорил папа. - Кейлин - типично западноевропейская фамилия. И то, что евреи начали перенимать и присваивать себе такие фамилии, так на то они и евреи. Как у большинства исконно дворянских родов, у нашего были не то немецкие, не то шведские корни. Как у Ленина, например.
- Ну и дурак твой папа, царство ему небесное, - неожиданно добродушно
заметил Мегрепа, - происходил бы твой род от какого-нибудь Иоськи Кейлина, державшего шинок на Зиньковском тракте, уехал бы в Израиль. А шведам, в отличие от Израиля, нет никакого дела до своих корней. Особенно таких задрипанных.
И вызвал машину.
НА КРУГИ СВОЯ.
Врачи в психиатрической больнице дежурят по очереди. Так уж там заведено. Традиция такая.
Из возможных вариантов Жорику достался самый отвратительный.
В приемном покое сидел его лечащий врач Борис Петрович Бондарь.
Борис Петрович обладал редкой, даже среди врачей-психиатров, занудливостью. Привязавшись к чему-либо, он уже не мог отвязаться. И говорил, как заведенный. Люди балдели от его монологов, но не могли повлиять на словоизвержение.
Нет, попытки предпринимались. Но толку от них было мало. Борис Петрович либо не замечал противодействия; либо раздражался до чрезвычайности.
- Вот, - произнес Борис Петрович тихо, - коллектив отделения приложил
массу усилий, чтобы поставить вас на ноги. А вы, больной Кейлин, не оценили
нашей помощи. Я бы понял, - голос Бориса Петровича задрожал, - я бы по-
нял, поступи вы сюда повторно, вследствие каких-то душевных разногла-
сий, или в результате неприятия окружающей действительности. Но вот так, -
Борис Петрович скорбно покачал головой, - в сопровождении милиции, которая задержала вас в тот момент, когда вы, судя по всему, были готовы совершить дерзкое противоправное деяние ...
- Борис Петрович! - Не выдержал Жорик. - Сука-жена привела хахаля и
меня выперли! Из моей же квартиры!
- Больной Кейлин, - не повышая голоса, продолжал Борис Петрович, -
ваше утверждение, будто жена завела себе очередного любовника, сделанное
в оскорбительной форме и свидетельствующее, в силу этого, о наличии неиз-
житой агрессии, подтверждает справедливость слов основателя современной психиатрии мюнхенского профессора Крепелина и отечественного корифея Ганнушкина о том, что идеи ревности, однажды проникнув в голову, уже не выходят оттуда полностью и препятствуют восприятию реальности.
- Борис Петрович! - Закричал Жорик. - Какая ревность! Какой Ганнушкин!
Хахаль самый натуральный! Усатый! В семейных трусах! Он меня с лестницы спустил!
- Да, - протянул Борис Петрович, - в трудах основателя современной психиатрии мюнхенского профессора Крепелина и отечественного корифея Ганнушкина говорится о крайней трудности определения истинных намерений патологических ревнивцев из-за их лживости и изворотливости. Вы нам лгали, больной Кейлин, когда утверждали, будто все поняли. - Борис Петрович ещё раз укоризненно покачал головой. - И это несмотря на психотерапевтические беседы по поводу фонарного столба - единственного с кем, как вы имели неосторожность высказаться, вам не изменяла ваша супруга.
- Борис Петрович! - Надрывался Жорик. - Весь квартал видел! Я ее в постели
застукал!
- Больной Кейлин, - вздохнул Борис Петрович, - в сложившейся ситуации я
вынужден поместить вас в отделение, чтобы ещё раз разобраться в вашем состоянии. Врать до бесконечности, больной Кейлин, нельзя. В психбольнице это не проходит.
Борис Петрович тяжело вздохнул и вызвал санитаров.
По дороге Жорик бубнил насчет того, что сейчас другое время и почем зря людей в дурку не бросают.
Он пошел дальше и намекнул, что сука-жена кому-то здорово дала на лапу и этот кто-то ответит по всей строгости закона.
Сказки Жорика санитары проигнорировали и не снизошли до переговоров. Это были люди многоопытные. И на треп не покупались. Они привели Жорика в отделение и сдали его по всей форме дежурной смене вместе с документами. Жорика раздели наголо. Наскоро осмотрели, как на предмет наличия повреждений на теле, так и по поводу мандавошек.
Во время обследования Жорик продолжал бубнить, что мандавошки из воздуха не рождаются. Что переспи он с сукой-женой; тогда другое дело. А так, все это чистой воды выпендреж и показуха. Что, естественно, не повлияло на процесс.
Психбольничный ветеран фельдшер Гурович, человек, задавленный годами и алкоголизмом, делал свое дело молча.
Психбольница учреждение с одной стороны закрытое, а с другой, подверженное постороннему влиянию и в силу этого уязвимое. Поэтому, кто-то должен препятствовать заносу микробов и проносу чего угодно. От наркоты до тех же мандавошек.
Жорик трендел больше по привычке, чем из принципа. Это была его вторая ходка на дурку. И он не хуже Гуровича знал, что на дурке положено, а что нет.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ПСИХБОЛЬНИЦА.
В психиатрическую больницу Жорика привела женитьба. Жорик долго телился. И как часто случается с людьми переборчивыми и нерешительными, сразу же влип.
Свел Жорика с будущей женой спившийся преподаватель истории.
- Форменная Нефертити, - говорил он, облизывая сухие похмельные
губы, - мечта фараона.
Мечта фараона торговала чебуреками и тягалась со всем базаром.
Жорик покорил Нефертити с первого взгляда. Он её убил на повал трехкомнатной квартирой улучшенной планировки. Квартира досталась Жорику от покойных родителей.
И Нефертити произвела на Жорика выгодное впечатление.
Это была не женщины, а торжество плоти. В старых неденоминированных пропорциях. У нее были не нуждающиеся в силиконе груди. И задница типа "неужели это всё моё".
То, что Нефертити торговала чебуреками, Жорика не смутило. Помимо любви можно было рассчитывать на изысканный стол.
Вместо заливного мяса с хреном и голубцов в белом соусе, молодая жена посадила его на макаронную диету.
И пока Жорик сдабривал кетчупом этот мало аппетитный продукт, трендела ему о своих правах на свободную любовь и задавленные браком чувства.
- Давай смотреть в корень, - сказал Жорик.
- Я уже смотрела. - Ответила жена. - Корень не смотрится. - И ушла к
подруге, чтобы за бутылкой перцовки поплакаться на свою горькую женскую долю, которая свела её с макаронным маньяком, импотентом и собственником.
Подруга утешала, как могла.
- Ты, - говорила она, - признанный секс символ нашего базара. Его, коллективный, говоря откровенно, половой орган. Сделай ему рога. Пусть себе бодается.
И Жорик начал бодаться. Роли Отелло ему было мало. И он стал Шерлоком Холмсом. По совместительству.
На роль доктора Ватсона Жорик пригласил спившегося учителя истории.
В поисках вещдоков эти придурки шмонали, где только можно. Их интересовали голые факты.
Начались семейные разборки. Из-за ужасных криков и грохота передвигаемой мебели соседи вызывали милицию.
Чтобы сэкономить на бензине и избавиться от хлопотных поездок, на Жорика завели дело.
Большие срока Жорику не грозили. И он бы довольно скоро вернулся домой. Если бы не судебные психиатры.
Психиатры решили, что Жорик не просто затурканный семейными обстоятельствами и вызывающим поведением жены ревнивец; а личность шизофреническая и крайне примитивная в одно и тоже время.
В силу этого он должен находится в психбольнице, из-за общественной опасности, которую ежеминутно представляет.
Жорик качал права. Он угрожал пожаловаться в "нидерландский" трибунал.
В "нидерландском" трибунале, утверждал Жорик, всех виновных в нарушении прав человека сажают в тюрьму. Чтобы они на своей шкуре почувствовали, что из себя представляют гражданские свободы. Точнее, их отсутствие.
Потом Жорик отупел. Но не полностью. Не до степени полного пофигизма. А так, чуть-чуть.
Жорик понимал. Чем больше лекарств он примет в пересчете на одну "душу мать" населения, тем меньше у него будет шансов вернуться домой с полноценными внутренними органами.
И он изменил тактику. Начал утверждать, что все может быть. Что, возможно, он в чем-то заблуждался. И если бы не доктор Ватсон, он же спившийся учитель истории с его голыми фактами, наверняка вел бы себя более сдержано.
Под диктовку Бориса Петровича Жорик написал жене письмо. В письме он упирал на то, что многое понял и только сейчас оценил, кого в её лице потерял.
Жена письмо проигнорировала. Она была занята торговлей. И потом у нее появился усатый хахаль. Тот самый, который спустил Жорика с лестницы, в первый же день после выписки из больницы.
ПЕТР ПЕРВЫЙ, ТАРАС ШЕВЧЕНКО, ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ и другие.
Палата была большая и светлая. Даже не светлая, а яркая. Яркая до рези в глазах. Свет шел от большой ввинченной в патрон лампочки.
Дурдомовское солнце в переводе на свечи тянуло штук на пятьсот. И не хуже чем настоящее высвечивало подробности обстановки.
Больные лежали на массивных, чтоб, не дай Бог, не сдвинули; или, что еще хуже, не использовали бы в качестве оружия, кроватях. За неимением других, более пригодных для драки предметов.
Часть больных спала. Они уже получили свою дозу.
Остальные бродили, предвкушая. И мучались из-за несоразмерности ещё неизжитых желаний и фона.
У двери на стуле сидел санитар, приставленный следить за порядком. Он был под бухом. И мурлыкал себе под нос что-то созвучное хорошему расположению духа.
- Принимай пополнение! - Сказал Гурович.
Санитар положил руку Жорику на плечо и подвел его к свободной кровати.
Жорик знал санитара как облупленного. Санитара звали Рупьпучок. Такая у него была кликуха. Когда-то давно санитар торговал на базаре не то редиской, не то ранним луком. Он стоял со своим товаром и выкрикивал: - "Рупь пучок! Рупь пучок!"
В те давние идиллические времена ранние овощи стоили "рупь пучок". И это было безумно дорого. Позднее, такие редисочные радости казались невозможными и даже фантастическими. А вот кликуха осталась.
Жорик сел на кровать и огляделся. Рядом с ним у самой стенки возле зарешёченного окна лежал огромный мужик с кошачьим лицом.
- Кейлин! - Сказал мужик. - Комендант Полтавской крепости, полковник Кейлин! Птенец гнезда Петрова! Твой император приветствует тебя!
- Только этого мне хватало, - подумал Жорик. И посмотрел на санитара.
Рупьпучок пребывал в состоянии блаженной отрешенности и умиротво-
ряющих душу мечтаний. Он видел себя монополистом редисочного бизнеса. Вокруг него стояла толпа любителей этого огородного продукта. Люди были готовы платить любую цену, лишь бы заполучить к завтраку приправленный сметаной салат.
На лице у полуголого соседа было особенное выражение. С таким выражением идут в последний бой. Или, на худой конец, лезут в драку с превосходящими силами противника
- Полковник Кейлин! - Приказал он. - Собирай под мои знамена полтавских орлов! И идём бить жидов!
- Кого? - Переспросил Жорик.
- Жидов! - Раздраженно повторил мужик. - Ты, что забыл? Жиды Россию продали! - И пристально посмотрел на Жорика.
Под его взглядом Жорик почувствовал себя маленьким и беззащитным, как в детстве.
Он понял, что, несмотря на ирреальность происходящего, всё это может окончиться вполне земным мордобоем и членовредительством.
- Ты готов? - Спросил новоявленный царь Пётр. - И приподнялся на кровати.
- Тогда слушай диспозицию! - Петр вскочил с кровати и предстал перед
Жориком во все в своем двухметровом величии.
- Меньшиков идет на Биробиджан! Шереметев на Москву! Там главные силы жидомассонов. Репнин возьмет Киев! В Петербурге под колокольный звон и при всеобщем ликовании народа будет казнен подлый изменник жид Шафиров вместе со своими подельщиками: Березовским, Гусинским и Смоленским! А мы двинем на приспешника мирового сионизма редисочного короля Рупьпучковича!
Царь Петр схватил полковника Кейлина. Приподнял его. И держа на вытянутых руках, бросился к мирно дремавшему на своем стулесанитару.
- Помогите! - Истошно заорал Жорик. - Убивают! Заберите от меня этого припадочного императора!
Санитар Рупьпучок, несмотря на загашенность и возраст, был парень хоть куда. Он бросился под ноги, прущему на него Петру. И все они, выдающий себя за царя Петра буйный псих; Жорик Кейлин, он же полковник, комендант Полтавской крепости, герой войны со шведами и прочее, прочее; и приспешник мирового сионизма санитар Рупьпучкович покатились по полу с грохотом и криками.
На шум прибежал Гурович. Он ввел в бой свежие силы. Группу захвата. Группа состояла из пяти-шести не совсем повернутых больных.
Во время заварушек они становились на сторону больничного персонала. Являя собою здоровые силы. Такие силы есть в любом сумасшедшем сообществе, включая сумасшедшее государство.
Петр первый был схвачен и его поволокли в процедурную. Там его ждала соответствующая степени буйства и комплекции доза аминазина.
- Дети мои! - Надрывался низвергнутый Петр. - Народ российский! Зри-
те, как вашего императора ведут, на лютую казнь жидомассоны проклятые!
Народ безмолвствовал. Больные лежали, уткнувшись носом в вонючие одеяла. Лезть в драку никому не хотелось. Хотя тех, кто считал себя жертвами евреев, было много. Включая легендарную психбольничную личность Витю Гринберга.
Витя утверждал, что в больницу его поместили по просьбе жены, - резидента МОСАДА, Риты Абрамовны, известной в городе парикмахерши.
Рупьпучок прошел по коридору гоголем, покрикивая на больных. Он толкал в спину, тех, кто, несмотря на отбой, всё ещё шастал по своим нехитрым делам
- Спать, спать! - Говорил Рупьпучок в нос. - Аминазина в больнице немерянно. На все жопы хватит!
ПРОДОЛЖЕНИЕ.
Для одного дня событий было предостаточно.
Неудачный визит домой. Полет с лестницы. Милиция. И, наконец, возвращение в психбольницу.
Жорика могли убить или здорово покалечить вследствие причин настолько дурацких, что любой суд, попади ему это дело, обалдел бы пытаясь проникнуть в суть. И не смог бы подобрать нужную статью в уголовном кодексе. - Ещё что-нибудь в этом роде, - думал Жорик, - и я не жилец на белом свете. Жорик не верил в Бога. Но в этой ситуации ему захотелось поплакаться в жилетку верховному существу. И он начал молиться.
Молитва Жорика больше напоминала сделку, чем бескорыстное моление. Но обращение к Богу в дурдоме многого стоило. И Богу это могло понравиться
- Боже, - бормотал себе под нос Жорик, - про меня ты знаешь, больше,
чем я знаю про себя сам. Все мои грехи были по неведению, а не из злости или корыстного умысла. Спаси меня. Забери отсюда. И я поставлю большую свечку в ближайшем храме. Как только выпишусь. В первый же день. То ли Господь услышал Жорика. То ли Гурович одумался. Только Жорика перевели из наблюдательной палаты на спокойный коридор. И положили, так далеко зашло Божье благоволение, в палату люкс.
В палате люкс было четыре койки. Предназначались они для больных, имеющих особые заслуги перед больницей. Частично благодаря личным качествам. Частично из уважения к высокому положению родственников.
По сравнению с наблюдательной палатой палата люкс казалась раем.
Райские условия обрадовали Жорика, но не сделали его счастливым. Жорика мучили перспективы.
Перспективы были хреновые. Без особых проблесков.
Комиссия могла решить, что Жорик до конца не выздоровел.
Она же могла выписать его на все четыре стороны. Буквально на следующий день. Подтвердив свое предыдущее решение. Дескать, мало ли что. Ну, забрался человек в подвал. Ну, выпил с горя. А дальше?
И в том и другом случае нужно было что-то делать. Причем в случае выписки сразу.