Каждый, будь то мальчишка, девчонка, муж, дева, старик или старуха, знает - Бог неустанно глядит за своими детьми сверху. Он бывает жесток, а бывает добр, забирает все или же дарует многое. Все знают разноглазого Бога. Один его глаз - солнце, другой - луна. И лишь один глаз закроется, как тут же открывается другой.
Каждый знает и Богиню. Как же забудешь любящую мать? Все делает она для своих детей. Все, что позволяет Бог. Расстилает она ковры земляные, растут на них травы да деревья. Разливает она водицу, что стекает ручейками в огромные озера. Родит она животных, птиц и рыбу. И любой, живущий в Белом краю знает это.
Не в силах она наказывать детей, а отец же следит за ними. А когда сердится он, забирает из Белого края тепло свое. И приходит зима. Лютая, белоснежная. Оттого и зовется край белым. Не в силах согреть своих детей Богиня, не может видеть их боли и засыпает, чтобы проснуться, когда спадет гнев его. Тогда и наступает весна.
И бывает, раскаивается в своей жестокости Бог. Шлет на землю особое дитя, чтобы исправило оно ошибки его. Бывает это редко, но воцаряется счастье в тех селениях, где появится дитя разноглазое.
Крупные капли стучали по крыше, заглушая стоны роженицы. Роды шли третьи сутки. Никто не был в силах ей помочь, а бабки-повитухи отчаялись спасти и ребенка. Кровь пропитала простыни и сам воздух. Никто не приближался к дому семейства Моленар. Сама смерть стояла у кровати, грустно глядя на девушку. Темные кудри ее пропитались потом и прилипли к лицу. От того оно выглядело еще более бледным, чем было. Голос ее сорвался и хрипел. Гримасы боли искажали ее лицо. И без того вытянутые черты лица, казалось, вытягивались еще больше. Губы Розалии приобрели синюшный оттенок. Когда между схватками у нее появлялась возможность вдохнуть воздуха, она шептала:
- Спасите. Спасите дитя. Я готова.
Ее мужа пригласили к ложу. За эти дни он не сомкнул глаз. С ужасом он прислушивался к стонам и крикам, молясь, чтобы они прекратились и одновременно боясь этого. Его Розалия, милая Розалия, умирала. Это было ясно еще предыдущим днем, но он боялся признаться себе. И сейчас, когда его пригласили в эту жуткую комнату, Норберт не мог сдержать слез. Он не стеснялся их, как стеснялся бы в любой другой ситуации. Муж упал на колени, а она положила руку ему на плечо.
- Пока.
Он содрогнулся. Голос ее был чужим. Хриплым, бесцветным и едва грустным. Она хотела уйти, понял мужчина и отпустил ее.
- Увидимся на той стороне неба.
Ее губы тронула улыбка, тут же застывшая чудовищной маской. Боль была слишком сильной для одного человека. Норберт поднялся и, кивнув повитухам, скрылся за дверью.
Крики раздались с новой силой. И были они до тех пор, пока голос совсем не покинул его жену. А после и дух. Смерть получила свою плату и ушла, хлопнув ставней. Холодный ветер ворвался в комнату, прогоняя запахи, врываясь дыханием жизни, новым криком.
Этот крик был другим, чистый и звонкий. Зажмурившиеся дитя, дрыгало ножками, когда повитуха, обтирала его от крови. И только прикоснулась она к лицу девочки, как распахнулись из под кровавой маски два глаза.
- Разноглазая, - выдохнула бабка.
И шепот этот разлетелся по всему селению. Из уст в уста. Подхваченный новым ветром, он летел вперед, чтобы каждый знал: счастье пришло. Бог милует своих детей.
И даже убитый горем Норберт Моленар ворвался в покои, с беспокойством глядя на вою дочь. Она глядела на него в ответ. Один глаз ее был карим, а второй бледно-голубым. Он засмеялся. Смех его походил на безумие. Никто в тот день не мог сказать, счастлив ли он или убит горем. Одно точно, когда смех замолк, было сказано имя: