УЛЬ-ГУЛЛИМ

Это бесплотное, невидимое обычному глазу существо ветер принес в окрестности Дашице к вечеру. Оно долго медлило перед тем, как опуститься на ветку старой липы на краю леса, с которой небольшая деревенька открывалась, как на ладони. И если бы сторонний наблюдатель мог видеть, как оно трепещет на ветру, ему бы почудилось, что это удивительное нечто раздумывает или колеблется. Однако уль-гуллимам не свойственны раздумья, колебания и прочие порождения человеческого ума. Просто в нежной прохладе летнего вечера он уловил новую дрожь этого мира: незнакомую, непознанную, и от этого бесконечно интересную. Необычайно полная самыми разными сочетаниями сочетаний, она пронизывала все его маленькое существо, заставляя трепетать в преддверии соединения. Едва ощутив эту дрожь, малыш оставил ветер, чтобы влиться в новый поток, тянущийся к нему из пространства.

Легкий ветерок, что услужливо привел его сюда, стал теперь помехой, и уль-гуллим упал на липовую ветку, мокрую от недавнего дождя, сросся с корой и листьями, впитывая их дрожь. Там, где он опустился, тут же родилась маленькая веточка. Она ничем не отличалась от остальных, разве что размерами. Та же сочная зелень листьев, тот же шелест на ветру, и даже легкий восковой налет оттенял молодую кору пришелицы. Как будто она была тут всегда. И вдруг качнулась и исчезла, обернувшись уль-гуллимом.

Нет, источником нового неизведанного оказалась не старая липа. Разные деревья дрожат на ветру по-разному, и размеренное дыханье листьев волнует по-разному, у них разный шелест, а напряженные скрипы в старых костях деревьев совсем не похожи друг на друга. Но все это уже бывало, и много раз: он долго исследовал этот лес и узнал о нем достаточно.

И уль-гуллим стек ниже по стволу, туда, где раздавалось щелканье и цоканье желтогрудого пустельника, отчаянно призывавшего пару. Птицы гораздо интереснее деревьев - потоки той дрожи, что они отдают пространству, куда сложнее, и гость без устали их исследовал: и птичью беспечность, и беспокойство, и упоенье полетом, и резкие неприятные крики опасности, что заставляли его содрогаться от внутренней дисгармонии. Он усвоил многие звуки птичьего мира, но отчаянье самца, который не может найти пару, оказалось для него внове - и уль-гуллим стал его песней.

Если бы глухой и слепой от тщетных стараний пустельник не был так занят своим делом, он мог бы приметить играющее пятно над головой, повыше своего белесого хохолка. Желтовато-белое грустное пятно дрожало от пронзительной игры бледных искр. Они то расползались далеко в стороны, превращая песню пустельника в полупрозрачное бесформенное облачко, то вихрем скатывались в упругий непослушный шар. Вдруг живой свет побледнел, а потом и вовсе исчез - это пустельник закончил свой неблагодарный труд последней горестной нотой, и искры разбежались, беззвучно угасая в воздухе.

Несчастная птица вспорхнула с ветки, так и не встретив понимания ни у кого, кроме уль-гуллима, но сам малыш-путешественник еще не утратил интерес. Он перетек еще ниже, туда, где недавно сидела птица, и сам стал пустельником, расцокавшись и растрещавшись на всю округу. Ничуть не хуже, чем настоящий, но громче, полнее, интереснее. Совсем освоившись, он завибрировал гармоничнее, подправил песню и отдался ее силе. Это не ощущалось как состояние чистого счастья, но и плохо тоже не было. Было интересно.

Новообретенную гармонию нарушила самка пустельника, прилетевшая на зов. Она ворвалась в песню, и малыш снова стал собой, несказанно удивив глупую птицу, исчезнув прямо перед ее щелкающим клювом. Оскорбленная, она тут же вспорхнула с ветки, но уль-гуллиму было уже не до нее. Он опять почувствовал новое.

Уже несколько дней, с тех самых пор как довелось попасть в этот мир, маленький путешественник жил им. Как и любым другим до этого. Звучать с этим миром было интересно, радостно. Здесь гораздо реже уживались сталкивающиеся сочетания, прямые и резкие, болезненные для тела уль-гуллима. Зато отовсюду пленяли своей округлостью гармоничные вибрации, новые и разные, и гость без конца запоминал, бросаясь из стороны в сторону, отдаваясь потокам, манящим своей красотой.

Так случалось всегда, с каждым новым миром, пока не иссякал его интерес. Как только болезненной дисгармонии в неизведанном становилось больше, чем усвоенного счастья, уль-гуллим оставлял свой старый мир ради нового. Но сюда он попал недавно, исследовал бесконечно мало и пока что исчезать не собирался. Ведь он узнал только лес, а впереди во все стороны лучилось необычными вибрациями то загадочное нечто, которое еще только предстояло разложить и запомнить. Это явление, сложное и непонятное для уль-гуллима, оказалось простенькой деревенькой Дашице, что сотню лет назад раскинулась у кромки леса.

Настроившись на новые волны, изливавшиеся широким потоком в пространство, уль-гуллим поплыл в их сторону и сразу же попал в ловушку. Из общего хора он едва успел вычленить то, что уже изучено, извлечено из многочисленных вибраций этого мира. Если бы можно было перевести все уль-гуллимские сложности на человеческий язык, это звучало бы так: шумела листва, пели птицы, бегали звери. Но подлетев еще ближе, он словно натолкнулся на стену, перестал различать и потому оглох и ослеп, стал беспомощным и бесполезным. Там было слишком много всего... разного, нового и сильного, и оно неслось отовсюду, заставляя оглушенное существо метаться из стороны в сторону.

Стоило приблизиться к той нити потока, что отдавалась внутри вихрем счастья, как пришельца тут же накрывало волной, от которой он уносился прочь. Слишком много непонятного, слишком мощно дрожал этот поток, чтобы его мог выдержать маленький уль-гуллим, но он уже попал в ловушку собственного интереса, и покорно несся туда, подобно мотыльку, летящему в свечное пламя.

Над деревней зажегся огонек, едва заметный в легких сумерках. Он метался над Дашице, уже не управляя своим полетом, по воле могучего вихря, игравшего уль-гуллимом. Менялся цвет, звук, плотность, - все. Огонек то визжал, то хрипел, то шипел. В стороны брызгали искры и не возвращались, покидая растерянное существо. Светлячок еще пометался немного над избами и огородами, и, наконец, никем не замеченный, упал во двор Смечко-плотника, прямо между мшистой бревенчатой стеной избы и высоким забором, отделявшим дом, да и всю деревню, от небезопасных лесных угодий. Упал и потух.

Столь удачное паденье успокоило уль-гуллима, потому что две глухие стены, ослабили, скрыли часть небезопасного потока. Да и двор, на который он упал, оказался спокойным и тихим. Скотина была уже в хлеву, птица - в птичнике, верный сторож подремывал в будке, не замечая явления незваного гостя. Отверстие в стенке сруба, затянутое к вечеру неплотной домотканкой, легко выпускало наружу звуки и другие колебания тамошнего мирка в четырех стенах. Интерес заставил уль-гуллима приблизиться, а затем и проскользнуть сквозь грубую ткань. Никто ничего не заметил. Как будто дуновение ветра слегка всколыхнуло занавесь.

Семья Смечко ужинала. Сейчас их более всего занимало торопливое насыщение, разве что Иглицу, хозяйку дома, что-то тревожило. Так, немного. Уже не захлебываясь, уль-гуллим медленно поплыл за здешними токами, упиваясь новыми ощущениями, привыкая к людям. Постоял за спиной у Смечко, коренастого чернявого малого, еще не старого и бугристого от работы, потом повисел блаженным коричневым шаром его сытого наслаждения, и по рыхлому облаку уль-гуллима побежала легкая зыбь. Ему стало хорошо, как и самому хозяину, который уже наелся, и выгребал остатки каши из своей большой глиняной миски.

Все остальные ели из общего горшка, норовя зачерпнуть побольше. Иглица в грубом перештопанном сарафане, не такая темная, как Смечко, чрезмерно рослая и худоватая. Две девчушки: быстроглазая Агата да Маришка, помладше, всего-то семи годиков от роду, но уже спокойная и обстоятельная, не чета сестрице-заводиле. Смечко-младший копошился на лавке рядом с матерью, громко сопя. Никто из них не излучал довольную сытость так ярко, как хозяин, и уль-гуллим на время к нему прирос.

Но вот девчонки завозились, перешептываясь и подзадоривая друг друга. Иглица встала убираться, вздохнув навстречу вновь насевшим дурным мыслям. Шар уль-гуллима рассыпался на волнах ее беспокойства.

Агата с Маришкой тоже подхватились вслед за Иглицей, помочь.

- Че вздохи роняешь, мать? - Смечко зевнул, развалясь на лавке.

- Праздник завтра, - опять вздохнула вслед хозяйка. - Тесто надобно с утреца творить. На пироги.

- И че?

- И че! - повторила она, всплеснув руками. - А то запамятовал? Сдавна Лесного Хозяина в Солнцеворот привечаем. Милости просим, дабыть не охальничал!

- Ну и че?

Волна его недоумения, смешанного с неудовольствием, накрыла уль-гуллима, и малыша сразу потащило подальше от Смечко, в сторону снующих туда-сюда девчонок.

- Да сам-то че?! - вспылила Иглица, и уль-гуллима словно ветром отнесло от ее напряженной дрожи. - Не разумеешь? Пирожки-то Леснику с лесною ягодой подносим! А не другие какие!

Она насупилась, Смечко набычился тоже, воздух в избе сгустился. Уль-гуллим уже давно бы выпорхнул обратно, туда где приятно лучилась вечерняя прохлада, если бы на пути к окошку не клубился туман недовольства ссорящихся хозяев. Тогда он забился с сестренками в дальний уголок, к печи. Сюда почти не достигали колыхания родительской брани, и уль-гуллим присел за спиной у девочек, прикинувшись неуклюжей миниатюрной копией Маришки.

- Да че взъерепенилась? - встал хозяин для пущей серьезности, чтобы не смотреть на жену снизу вверх. - Ну, с ягодой твори! Че когтями вцепилась?

- А ягода, она-то ить в лесу-то!.. Сама в пирог не полезет! - с едкостью выпалила женщина, уперев руки в бока.

- И че? - никак не понимал Смечко. - Вона, горе великое! Да девчушек пошли спозаранок! Али мне прикажешь за бабским делом в лес тащиться?

- А неохота-то... - вкрадчиво встряла Иглица.

Муж только молча насупился.

- Девчушек! - взвизгнула хозяйка, так и не дождавшись ответа. - Детишек загубить надумал, злодей окаянный! Рожа твоя бездельная! Всю память начисто выело... вы ж сами тока третьего дня обернулись!.. - продолжала она нападать. - Двое ден лесом рыскали! Да все без толку! А ты девчушек! Ишь че удумал! Не пущу!

- Вона ты об чем... - протянул Смечко.

Он успокоился. Глупая баба припомнила, что третьего дня в лесу сгинул Нарич, охотник местный. Да и не охотник вовсе, а так, выскочка малоумная. Два дня его всей деревней искали - не нашли.

- Сама не разумеешь, че гундишь, хозяйка. Тока деток стращаешь, - уже миролюбиво пробасил он. - Нарич, он же на голову двинутый завсегда был. "Во, тудыть пойду, на Темный Лог!" - передразнил он Нарича. - Как же, пойдешь тудыть... Ему ж люди степенные че сказывали? Нихто тудыть не лазает! Али не сказывали?

Иглица качнула головой, еще не примирившись, но уже без прежнего запала.

- Темный Лог-то - Лесного Хозяина вотчина, - продолжал Смечко. - Его хозяйство. Нам пути заказаны. Там лешаки его бродют. Мы кругами и мотали подле Лога, кадыть за Наричем ходили. А тудыть, по самому-то следу в Лог кидаться, дураков нету. И все, как один, целые! А с чего девчушкам нашенским стращаться? Лес, вона, большой, топай, кудыть пожелаешь. Во, на Балку можна, али в Сосенник... Тока обережно. И от Лога подалече. А то так понабиваю, - он перевел взгляд к печи, - два дня ходить не смогете! Ясен сказ?

И тут Смечко-младший прозвенел колокольцем, протягивая ручонку к припечку:

- Куколка!

Смечко обмер. В углу стоял сумрак, но что-то вроде куклы он усмотрел. Его неприятное внимание и страх ударили в уль-гуллима с такой силой, что он мгновенно утратил форму, вспыхнув серо-черным облачком. Упав с припечка, незваный гость затаился у самого низа, втягивая вибрации сестер, возившихся возле печи.

- Де, де куколка? - Агата с Маришкой повскакали с лавки и с усердием принялись разыскивать то место, куда указывал братишка.

Но уль-гуллима там уже не было. Иглица тоже не успела ничего приметить и теперь рыскала взглядом с печи на мужа и обратно, воображая нехорошее: уж больно Смечко оторопевший с виду.

- Нечистый! - прошипела она. - Правду сказывают: нечистые бродют, людей добрых напастют.

- Ты того совсем, - Смечко ел стыд за свою недавнюю оторопь, ведь на припечке-то ничего не оказалось. - Какой нечистый-то? Вона, малый наш играется, - он кивнул на младшего Смечко.

- Сам ты сбрендил совсем! - снова зашипела она. - Нечисто в округе, а ты - кабыть колода бездельная. Не пущаю в лес Агату с Маришкой!

- А мой сказ: пущай идут! - возвысил голос хозяин. - Че я, дитяткам своим лютый враг? Али лешаку их дарить заказался? Вона другие, люди как люди...

Они продолжали ругаться. Уль-гуллим выплыл в сени. Мурса, рыжая хозяйская кошка, заглянувшая в избу к обеду, с наслаждением облизывала лапы, излучая мягкие спокойные сочетания. Но как только уль-гуллим приблизился, чтобы в них раствориться, она так и застыла с занесенной лапой. Сощурившись, кошка поглядела на уль-гуллима, вернее, на то место, где он бесформенно присутствовал, никак себя не обозначив, потом зашипела, напряглась и бросилась на непонятное существо. Ее зубы клацнули, а лапы ударили в воздух.

Уль-гуллим завибрировал от боли, вызванной не столько близким присутствием кошки, сколько волнами ее яростного азарта. Каким-то кошачьим чувством она почуяла в незваном госте то ли добычу, то ли врага. Неловко приземлившись от потрясения, Мурса повернулась и опять кинулась к пришельцу, сразу же воспарившему под деревянную потолочную балку. Кошка снова зашипела, уже от унижения. Прыгнула вверх, пытаясь достать уль-гуллима. Загрохотал тяжелый ухват, повалился глиняный кувшин, в сенях полилось молоко, посыпались черепки. Смечко с Иглицей вместе возникли на пороге.

- Вона, твой нечистый! Мурса, зараза! - рявкнул хозяин и потянулся за рухнувшим ухватом.

- Не бей, не бей... ну не бе-ей, - суетились девочки у него под локтями, норовя тоже в сени пролезть.

Мурса жалась к дверям, жалобно глядя на хозяев, и в то же самое время не упуская из виду непрошенного гостя. Смечко пожалел таки ее, сменил гнев на милость, а ухват на веник: раза два только вытянул и выпер за двери. Успокоился.

- А Миа де? - снова засуетились сестры, заглядывая под лавки.

- Тож, небось, проказит. Туды ж его, к Мурсе, - Смечко уже не злился: все равно Иглице убираться, а горшка и не очень-то жалко, старый он был да надколотый.

- Не, не, ну не-а, - жалобно тянули девочки хором, лазая по полу.

- Агатка, подол загваздаешь, - Иглица озирала поле боя в сенях. - Черепье, давайте, сметайте!

- Щас, мам! - Агата тут же схватилась за веник, Маришка собирала крупные черепки в ладошку. - Мы щас приберемся! Ток не нужна Миа выгонять! Мы тишком!

- Поубираетесь, тады пущай будет, - Иглица неожиданно остыла, махнула рукой.

Как только родители вернулись в горницу, Агата вытащила Миа из-под лавки. Он таращил перепуганные глазенки на уль-гуллима. Маленький, ушастый, рыжий, с белою полоскою на спинке, Миа прижался к Агате и скоро перестал бояться. Странный пришелец, шипенье и яростная атака Мурсы, грохот разбитой посуды, брызги молока, - все забылось на груди у девочки, и его сердечко застучало ровнее. Этот маленький пушистый комочек понравился уль-гуллиму. Вернее, маленькое сердечко его дрожало так нежно и приятно, что разбудило в госте новый интерес.

Котенок тронул лапой нос Агаты, девчушки рассмеялись, и звон их смеха раскатился по сеням, наполнив уль-гуллима счастьем, ярким и дрожащим, изливавшимся внутрь незнакомыми волнами. Он стал смехом Агаты, розово-золотым и мелко искрящимся, а потом Маришки - серебряными вспышками. А сестры возились с котенком, заливаясь смехом и не замечая, как из-под лавки на них глядит другой котенок, такой же как Миа. Как две капли воды.

Уль-гуллим осваивал деревенскую округу, спящую в предрассветной прохладной серости. Зарево уже показалось из-за горизонта, обещая скорый восход, когда до него донеслись счастливые волны знакомого смеха, и он поспешил за ними.

- Дурка, - шептала Агата, - побудишь всех.

Миа увязался за сестрами, подпрыгивая на коротких лапках, но угодил в густую траву, всю в росе, и теперь смешно подскакивал, пытаясь выбраться из мокрой западни.

- Оно смешное такое, - подхихикивала, давясь и закрывая рот рукой, Маришка. - Давай возьмем? А?

- Ты в уме, с собой?.. Нам обернуться скорше нужна, - поблескивая бесенятами в глазах, шептала Агата, опасаясь до времени разбудить родителей. - Пока не прознали, кудыть нас унесло. - Она взялась за калитку. - А коли с ягодой обернемся, они сами скажут: вона, какие добрые у нас помощницы!

И побежала по тропинке.

- Погодь! - громким шепотом в спину вернула ее младшая сестренка. - А ну заругают... Кабыть не прознали... ну, про лес-то...

- Да брось, - Агата вернулась, старательно затворила калитку вместо Маришки, стоявшей столбом. - Ох, и боягузка ты! Кабыть знала наперед, сама бы ягодок насобирала. Меня б хвалили!

- Так мамка ж не велела, - все еще в нерешительности тянула Маришка, не решаясь выйти за калитку, - заругает. Встанет спозаранок - а нас нету...

- И че? - по-отцовски беспечно протянула Агата. - Ну, всполохнулись досвету да заигрались! Праздник ведь. Зато как обернемся, она ягодки приметит... Радости-то будет! А тять, он скажет: "А че я сказывал? Ниче там нету, в том лесу!" Еще больше мамки зарадуется!

Она повернулась к лесу. Маришка нерешительно шагнула за ней.

- А коли не зарадуется...

Только и успела затянуть она, как сестрица топнула ножкой, едва обернувшись.

- Ну и сиди, - бросила она через плечо, - я сама пойду.

Маришка сдалась и, подхватив свое лукошко, побежала догонять. Уль-гуллим поплыл за ними, меняясь на ходу в тон их разговору. Особенно млел он от всплесков смеха, и каждый раз, когда один или другой серебристый голосок начинал так приятно вибрировать, он подлетал как можно ближе, чтобы без помех купаться в этих потоках.

- А кудыть нам двинуть? На Балку?

Они уже вошли в лес, и Маришка вновь принялась допытываться у Агаты: видно ведь, что совсем не на Балку та держит путь. Для Маришки, на целую голову ниже старшей сестры, ходка Агаты оказалась чересчур прыткой, потому приходилось то и дело семенить следом.

- Не, на Балку далече. И неягодные там места. Долгонько по кустам шарить, пока полные туеса насбираем. Полдня так по лесу прорыскаем, - она нетерпеливо отмахнулась.

- А тять на Балку наказывал... - остановилась Маришка нерешительно. - А кудыть?

- Чрез Байкины Поляны дернем, - деловито пояснила Агата, увлекая сестренку за руку. - Там тех ягод - страсть! И вежки, и малинки. И близехонько отседова.

Маришка дернулась, высвобождая рукав из цепких ручонок сестрицы.

- Так то ж... аккурат подле Темного Лога будет! Де Нарич сгинул! Тять вчерась тока сказывал! Али не слыхала? Не пойду тудыть, обманка ты!

Она уперлась. Уль-гуллим отлетел подальше. Сестры ссорились незло, но за все время, пока невидимый путешественник ловил их сочетания, ему первый раз захотелось удалиться от своих новых источников.

- Ну, Мариш, - Агата принялась уговаривать сестренку, боясь, что та побежит домой и с перепугу все расскажет, - че может статься-то? Мы ж не в Лог, мы тока на Поляны, а там разве хто пропадал? Места ж там все знакомые... и ягодные страсть... Ну, Мари-иш!.. - тянула она.

Младшенькая шморгнула носом. Задумалась. И это не ускользнуло от Агаты.

- А мы не станем про Поляны сказывать. Скажем, на Балку пошли, да в пути насбирали, вот скорехонько и обернулись. А?.. Рано обернемся - скорше пирожков накушаемся!..

Последние посулы довершили дело. Маришка была большая охотница до пирожков с малинкой, да и с кисленькими вежками тоже. Агата вновь потянула ее за рукав, и сестренка нерешительно сделала первый шаг. Потом они побежали, толкаясь и радостно смеясь, и за их спинами, чуть выше, опять обозначилось воздушное серебристо-золотое пятнышко, что бойко плыло за ними, пульсируя на лету.

Сестры споро продвигались лесом: быстро шагала Агата, за ней семенила Маришка. Задержались они лишь у крохотного лесного озерка, но как же было не состроить рожицу-другую своему отражению, потом третью, потом еще... Это ведь лучше, чем друг другу кривиться. Все видно, у кого бойчее получается.

- Ладно, неча тута играться, - наконец опомнилась старшенькая, - торопиться след.

На прощанье Агата сложила ладошки лодочкой и плеснула в Маришку. Та в ответ - в нее. И уль-гуллим рассыпался водяными брызгами, летая от сестры к сестре. Девчушки побежали дальше, Маришка - все еще с водой в ладошке, в надежде догнать и окатить напоследок проворную сестрицу.

Россыпи ягод появились задолго до Байкиных Полян, но Агата торопила. Нечего тут копаться, коли скоро вежек вообще видимо-невидимо будет. Знай - ссыпай в туесок.

Девчушки пробежались еще немножко. Солнце поднялось уже высоко, его лучи пробирались сквозь густую листву, ярко расцвечивали полянки, серебрили малюсенькие лужицы, оставленные вчерашним дождем. Птичьи голоса, распевавшие на рассвете, успели смениться другими, дятлы выбивали заливистую дробь. Полянки пошли кучнее. Лиловые вежки укрывали их манящим ковром, кусты малинки клонились от спелых крупных ягод, вот-вот готовых лопнуть.

- Ты какие будешь?

Это Маришка к малинкам примеряется. Агата ее хорошо знает: две в рот, одна в лукошко.

- Я-то? Вежки буду, я скорше с ними управлюсь, - снисходительно разрешила Агата.

- А я - малинки, - весело кинулась Маришка к ближнему кустику.

Спелые, спелые малинки. Вкуснющие. Одна в роток, другая в туесок, одна в роток, другая в туесок, одна в роток... От кустика к кустику... а вон тот еще краше.

Опомнилась только, когда голос Агаты услыхала. Далеченько за деревьями.

- Ау-у, Ага-атка, - закричала, - я ту-ута!

- Де-е? - выводила Агата, приближаясь.

- Ту-ута! - Маришка подняла голову от куста и обомлела.

А тут-то вежек! Видимо-невидимо, страшно на траву ступить. А там кусты малинки чуть не по земле распластались от тяжести. Она подалась к ним, забыв обо всем на свете.

- Де-е? - совсем близко закричала Агата.

- Да тута я! - уже тише повторила Маришка, потому что старшая сестра как раз показалась из-за кустов.

- Ты че? - спросила та грозно. - Я ж тя чуть не упустила! Вся в тревоге изошлась, -глянула на сестру с обидой. - Все облазила, до хрипоты нааукалась, насилу услыхала!

И тут она увидала поляну, сплошь засыпанную вежками, и потеряла дар речи.

- А ты погляди, че я тута выискала! - Маришка гордо огляделась вокруг.

- Да... - протянула старшая. - Ток, Мариш, - она с сомнением глядела на ягоды, - нам бы в тот бок не ходить... Тута уж и Лог... недалече.

Маришка кинула взглядом в ту сторону, откуда до Лога рукой подать. Там вежек и малинок было еще больше.

- Ну, недалече, - она тянулась уже к следующему кустику. Уходить отсюда, пока в туеске всего-то половина насыпана, ой, как не хотелось. - Да мы там враз полные туеса насбираем. А Лог подале зачинается...

- Де подале? - Агата с мукой разглядывала такую близкую ягодную полянку. - Тута край ему, близехонько. Там ужо и земля книзу идет. Там лешаки рыскают, Мариш.

- Де ты лешака углядела?

Маришкина мордочка, перемазанная красным соком, выглянула из-за куста.

- Ой! - вскрикнула Агата.

- Я это, боягузка! - покатилась младшенькая от хохота. - Ой, боягузка!

- И ниче не боягузка!

Агата присела на корточки и захватила с травы пригоршню вежек, сразу полной ладонью, и без того уже синей от сока.

- Ай! - взвизгнула Маришка из-за куста.

- Ну, че там? - нехотя откликнулась Агата.

- Агатка, я пригоршню насбирала, а они - возьми и щезни, ток две малинки и остались, - она плаксиво щурилась, разглядывая за кустом злополучную ладошку.

- Ой, врушка ты! - мстительно сказала Агата, продолжая зачерпывать вежки ладонью, ленясь даже выбрасывать из пригоршни былинки травы, попадавшиеся с ягодками.

- Не врушка, не врушка! - запротестовала Маришка.

- Стало быть, боягузка! Ты сама боягузка!

- Не боягузка, не боягузка, - рассердилась Маришка. - А туесок я раньше тебя насбираю. Давай, хто кого!

- Давай, - откликнулась Агата и быстренько перебежала к другой россыпи вежек.

Маришка - к другому кустику.

Уль-гуллим метался над ними, впитывая их веселый азарт. Интерес его не иссякал. Эти источники новых сочетаний никогда не повторялись, они звенели, дрожали, пыхтели, пылали, содрогались. И каждый раз это случалось по-новому. Дети - извечный клад для уль-гуллимов. И в той дрожи, которой они лучились, для путешественника была и радость, и счастье. Повисев и посияв над Агатой, он возвращался к Маришке и вновь обратно, вибрируя их азартом и заливистым смехом.

Но уль-гуллим чувствовал и другое - чего не могли ни видеть, ни слышать девочки. Там, куда они недавно тыкали пальцами, обозначая места, где лежит Темный Лог, изливались совсем иные потоки, несхожие с песнями этого мира. Зато уль-гуллиму они были хорошо известны. Другим миром тянуло оттуда. Тем самым, откуда малыш явился несколько дней назад, и где ему делать теперь больше нечего. Он не задержался там надолго. Плохой мир. Даже для уль-гуллима.

Он чувствовал эти волны, этот старый знакомый поток, что становился все ближе, все мощнее. Девочки приближались к воронке, сквозь которую дышал иной мир, и уль-гуллим приближался вместе с ними. Оттуда сквозняком струились знакомые грубые сочетания, но сестер покидать было рано: еще не все освоено, еще много интересного. И он продолжал лететь вместе с ними, собирая свои сокровища.

- Ой, че там?

Маришка заприметила поистине роскошный куст, его ветки гнулись до земли под яркими ягодами. Вот она и доберет свой туесок до верха, да еще с горкой. И девчушка побежала к нему. Агата как раз поднялась с корточек, отряхиваясь, с полным лукошком.

- Мариш, не лазь дальше в тот бок!! - завопила она, но Маришка уже попала в невидимую воронку, не замечая ничего, кроме куста.

Агата кинулась за ней. Сердечко почему-то екнуло, в глазах стрельнуло, когда она почти добежала до кустика и до Маришки.

- Стой! Щас домой пойдем! - Агата обеспокоилась. - У меня и туесок полным-полнехонек.

- Ну и ладно, - протянула Маришка.

Она здорово расстроилась, проиграла. Уль-гуллим перелетел поближе к Агате, но и ее сочетания изменились тоже, потеряли прежний лад, и малышу пришлось прижаться к сестрам вплотную, чтобы здешние, набиравшие силу колебания не стали серьезной помехой.

- Тока кустик оберу.

- Поспешай, давай. Али помогнуть? - спросила Агата.

- Сама!

Маришка потянулась к малинкам.

- Ай! - взвизгнула. - Агат, они плохие! Гадкие!

Агата дотронулась сама и тоже вздрогнула. С виду как малинки, даже еще краснее, алые-преалые, только ягоды лопались от малейшего прикосновения, как водяные пузыри, истекая слизью. Неприятный запах распространился вокруг.

- А тот?

Агата подошла к другому кусту - то же самое, еще дальше - то же. Маришка уцепилась за нее, не отходя ни на шаг.

"Нечистый!" - оборвалась сердце у старшей, но вслух она ничего не сказала, ведь Маришка цеплялась за ее рукав, как за материн.

Она огляделась по сторонам. Странное дело, но раньше, вроде, ягод на окрестных полянках поболе было... Неужто это они с Маришкой так расстарались? А тут и солнышко за тучку зашло, посерело вокруг. Будто и места совсем другие. Агата нерешительно потопталась на месте, случайно глянула вниз. Трава под ногами сминалась плохо, словно это не шелковистая лесная поросль, а заросли острого болотного листа, только мелкого. Стало страшно. Маришка принялась потихоньку всхлипывать.

Агата крепко, до боли, взяла сестру за руку.

- Давай-ка отседова выбираться, - проговорила почему-то очень тихо.

- К-кудыть? - заикнулась Маришка.

Ее лукошко выпало из рук, и рассыпанные малинки ярким пятном алели на злобной траве, но никому не пришло в голову собирать их заново.

- Назад ворочаемся, - снова прошептала Агата, опасаясь, что нечистый услышит.

- А откедова м-мы прибегли? - Маришка озиралась, не замечая знакомых полянок.

Не отвечая, Агата повернулась назад и пошла наудачу, по-прежнему крепко держа сестренку за руку. С каждым шагом они невольно все больше и больше отдалялись от привычного мира, что знали раньше. Солнце совсем ушло за невесть откуда взявшуюся огромную тучу, стало сумрачно и, главное, холодно. Или это страх пробирал до костей? Маришка, уже обеими руками цеплявшаяся за Агату, запнулась ногой за корень и взвизгнула.

- Он мягкий, Агатка, мягкий он! - заревела она, сквозь слезы без надежды поглядывая на старшую сестру. - Он меня за ножку... за ножку было ухватил!

- Не ори, - тихо пробормотала Агата, - не можна... тута.

Свой туесок она уронила, когда подхватывала Маришку, и теперь прижимала к себе сестренку, успокаивая. Но придумать ничего не могла, страх захватил ее не меньше, чем Маришку, лишь с виду она держалась. А губы младшенькой тряслись, она рыдала, уже не переставая:

- Спаси меня, Агатка, спаси меня, спаси... - повторяла, как заведенная.

Агата лишь поглаживала ее по голове. Куда идти-то? Места уж вовсе незнакомые сделались, деревья скрючились, как недеревья совсем, и что ни шаг - все хуже и хуже. Внезапно липким холодом обдало спину и плечи, и она отпрянула. Рядом с девочками выпросталась из-под земли местная тварь, но в огромной воронке она была пока еще бесплотна и могла только чувствовать пришельцев. Агата тоже лишь почуяла неладное, но и этого хватило, чтобы ее сердечко забилось в ужасе, и дрожь сразу же передалась Маришке.

Уль-гуллим отлетал все дальше, чтобы волны страха, исходящие от источников, не задевали его так сильно. Теперь они отталкивали его, и пришелец замер, улавливая уже знакомые сочетания, собираясь отправиться обратно в мир, только что покинутый сестрами.

Этот мир все еще изливался широким потоком из открытой воронки, оставалось только следовать в нужном направлении. Однако при тонкой настройке малыш ощутил, что прежние его источники все еще лучатся необыкновенным и до конца непознанным. Неизведанным. Это внутреннее пряталось очень глубоко и едва заметными нитями пробивалось через липкую корку страха. Уль-гуллим напрягся - уж очень неприятно дрожать сейчас их внешней дрожью. Страх перекрывал все, давил собою то заманчивое, интересное, что ему необходимо узнать, разложить, запомнить.

Но малыш все же жаждал добраться до их сердцевины. И если сделать это прямо не получается, то надо просто поддержать, очистить, усилить нужные колебания, чтобы затем извлечь их во всей полноте.

Память уль-гуллимов бесконечна, она помнит все. Первый раз он был смехом, необыкновенным и чистым, когда девчушки играли в сенях, и память услужливо развернула перед ним нужные страницы.

- Миу, - пискнул в сторону девочек маленький рыжий котенок с белой полоской на спинке.

- Слыхала? - в один голос воскликнули сестры.

Агата с Маришкой завертели головками. Еще "миу" и "миу". Наконец Маришка углядела маленький комочек.

- Наш Миа! Гляди, Агатка, за нами бег!

Корка страха потрескалась, слегка истончилась, и котенок подобрался поближе. И снова корка уменьшилась. Уль-гуллим излучал хорошо ему знакомые, "правильные" сочетания, усиливая полезные для себя колебания, как делал бесчисленное множество раз. Он уже гораздо лучше ощущал их сердцевину под налетом болезненной дрожи.

- Бедняжка, - Маришка даже о зловредных мягких корнях позабыла, когда, полная сочувствия, кинулась к беззащитному животному, таща за собой Агату.

- Миу.

Котенок повернулся и брызнул от них, перебирая ловкими маленькими лапками. Теперь, когда источники сами тянулись к нему, уль-гуллим устремился в сторону их родного мира и потек, вернее, побежал кошачьими лапами обратно сквозь воронку.

- Глупый, ну пропадешь же, - приговаривала Агата.

Им приходилось то и дело осторожно огибать кусты и нырять под ветки, поэтому угнаться за маленьким рыжим комочком не удавалось.

- Стой, Миа! - еще раз позвала Агата и почувствовала, как екнуло сердечко, когда она пронеслась мимо смутно знакомого куста малинки с давленными ягодами.

Котенок остановился на другой стороне полянки, возле дерева.

- Погодь, Мариш! - вскрикнула девочка, сама не своя от радости. - Мы ж тута были! Вона и травка примята! Это ж я! Ягодки собирала!

Маришка крутила головой.

- Точно, - кивнула она наконец. - Точно были.

- Выбрались, - выдохнула старшая. - Давай-ка отседова подале. Не ровен час, снова лешаки заморочут!

Не выпуская Маришкиной руки, она побежала в ту сторону, откуда они протопали до самого Темного Лога. На ягодных полянках отчетливо виднелись их следы.

- Это Миа нас вызволил, - задыхаясь на бегу, радовалась Маришка. - Не дал себя лешакам заморочить. А я и не углядела, как он за нами привязался... А де он, Агатка? Тута ж был...

Девочки остановились. Котенка нигде не было.

- Опять убег кудыть, - Агата снова дернула сестрицу за руку. - Ну, побегли и мы! Видала? Уж наш-то Миа себя лешаку в обиду не даст. Надобно сметанки для него выпросить у бабки Лушки. В праздник она завсегда добрая.

Они расхохотались, вспоминая смешную кругленькую бабку Лушку, и уль-гуллим над ними рассыпался розовыми и золотыми искрами, нежась в лучах своей нежданной славы. Впрочем, он даже не знал, что породило эти приятные сочетания. Он просто тянулся туда, где лучше, где интереснее.

Сестры вновь тронулись в путь, уже шагом.

- А че сказывать будем, кадыть обернемся? - спохватилась Маришка. - Тять прибьет, узнавши, как мы тута... чуть пропадом не пропали.

- А ты, дурка, молчи, - поучала старшая сестра, ведя Маришку за руку.

Теперь она ни миг ее не отпускала.

- Скажем... заигрались подле мельнички. Тока не спутайся, а то как есть нагорит.

- Мельнички... - повторила младшая, запоминая.

И сестренки двинулись дальше рука об руку, ведя за собой маленького уль-гуллима. Никто из них даже и не вспомнил о потерянных лукошках.