Аннотация: То, что не принадлежит к лучшим моим произведениям, но вовсе удалить -- жалко...
Три нянюшки
Жил когда-то мистер, коего имя было Эдвард Фанни. Так и звали: мистер Фанни. Забавный, то бишь; "весельчак". Сам-то он, увы, полностью равнодушен был к значению своей фамилии: "Я", - говорил, - "человек степенный, мне не до таких глупостей". Но вот жена его, мадам Дженет, была - совсем наоборот - румяная хохотушка, вполне ещё молоденькая. Её всё веселило. И то, что младший сынок (третий из близнецов, второй мальчик в семье) предпочитает не порридж, а толокнянку. (Признайтесь, читатель, вы помните - тогда ещё, из детства - вкус толокнянки? Не правда ли, от него так и пляшут в горле какие-то весёлые чёртики, так и пробивает на радость, на смех, причины которого вам самому непонятны? Просто: "Ух, ха-ха-ха, да у нас же сегодня на завтрак толокня-анка!" И это так умилительно, так по-доброму, что не повизгивать от смеху во время завтрака просто нельзя!..)
Ну вот. Я вам, собственно, сам того не желая, почти всё и рассказал о семье Фанни. Только не добавил, что у их детей - Нэнни, Джима и Джона - было три нянюшки. Одна приехала из-за пролива Ла-Манш, где когда-то гусарствовала во время войн злого Усача, вторгшегося с острова Корсика. (На самом деле он был не такой уж злой, да и не такой уж страшный. Ну а усищи, торчавшие из его рта всю войну, на самом деле принадлежали... омару, которым он на пиру в честь начала той войны подавился! Да так и ходил с тех пор. Не знаю, многие ли смеялись над ним за это; если и были такие смельчаки, то слухи про них не доходили до тогдашнего светского общества - ведь сами дерзкие наверняка пропадали в трюмах судов, отправлявшихся на Восток. Но сие к делу отношения не имеет - я же вам собирался про нянюшку Розалинду поведать). Так вот: в свои тридцать восемь она была весьма милой незамужней дамой, и единственное препятствие, что мешало куче соседских сквайров тут же завалить её предложеньями сердца и (дай Бог) руки - это отсутствие у неё глаз и языка. На войне-то, сами знаете, и не такое случается.... Пострадав под час своего безудержного гусарства, пока ещё юна да неразумна была, мисс Розалинда потом очень раскаивалась. В битве у Саккарема, где под копытами Механических Коней пали её отец, удалой черноусый кузен и все девять братьев, наша героиня весьма отличилась. И даже взяла в плен вонючего краснобрюхого дьявола Мефисто, узурпатору-Корсиканцу немало помогавшего. Однако ж, когда она везла ценную добычу в штаб англичан, небеса вдруг разорвал страшный грохот, и сверху на прекрасную леди обрушился дождь картечи.
Придя в себя, Розалинда поняла, что ничего не видит - - её окружала тьма. Молодая женщина пыталась закричать... но во рту вместо языка шевелилось нечто куцее. Затем она почувствовала, что её ведут под руки, затем - - что нагло пихают сапогом в спину... И вылетела в дверь.
Больше никому ни в английской, ни во французской армии Рози-калека не была нужна; про неё забыли.
Переночевав в канаве, на следующий день она кое-как добралась до деревни Сент-Айвс. Там отыскался добрый человек, что усадил её на паперть местной церкви, и народ даже подавал милостыню (пусть - небольшую). Священник нашу героиню не гнал прочь, и она несколько дней просидела там, надеясь, что Господь не выдаст - хоть кто-нибудь явится, и поможет ей. Впрочем, молилась Рози не только Христу и Пресвятой Деве. Давным-давно, ещё когда маленькой была, отец её научил старому гимну, коего предназначение было - вызывать лесных и горных фей. С грустью вспоминая своего батюшку, несчастная леди едва слышно стенала и мычала, но уповала, что её нечленораздельный плач всё же достигнет цели - обитатели Блаженной Страны услышат.
А потом явился пронырливый гном. Был он родом из здешних холмов, водил знакомство с герцогиней эльфов, и - всего лишь за краткий миг запретной любви - вызвался свести Розалинду к своей покровительнице. "А уж она", - гоготал бородатый жирдяй, обняв страдалицу леди в стогу сена, - "наверняка знает, как помочь в такой беде!"
Рози провела у фейской владычицы немного времени, но ей показалось - годы, а может, и вовсе столетия. Надо сказать, внутри холма её прекрасно понимали даже и без слов; спокойные, хладнокровные служительницы-пикси помогли нашей девушке сменить одежду, ибо гусарский доломан был изрядно потрёпан, обожжён войной (и то же самое можно было сказать о сапогах, в коих, как увидели горные феи, просто-таки зияли тысячи дыр). Затем, отдохнув на мягкой софе, бедняжка отправилась в апартаменты самой герцогини.
- Сядь здесь, - сказала эльфесса, похлопав чем-то (на звук похоже, что веером) по мягкому пуфу (Рози догадалась: это - пуф). Затем герцогиня прошла в дальний угол комнаты, и залешестела страницами книги.
- Вот, нашла. Слушай и запоминай!
На самом деле наша героиня мало что запомнила из мелодичного речитатива феи; но слова её, хоть и неясные, были нежны, изящны, рождали странные ассоциации в человеческом мозгу... Вдоволь наслушавшись декламаций своей новой госпожи, Розалинда устала - и сама не заметила, как погрузилась в сон.
Спустя некоторое время эльфесса растолкала её:
- Ну всё, всё. Пора ученичества кончилась, - грубовато, но беззлобно буркнула она. - Теперь иди в мастерскую; там тебе подберут новые части тела. Толстячок гном проводит тебя...
Сказать по правде, страдалице не очень-то хотелось снова побывать в компании гнома. Однако, трезво решив, что из двух зол надо выбирать меньшее, девушка согласилась на это сопровожденье - и не прогадала. Ибо у гномов в мастерской достался ей бесценный дар (два дара, если быть точным): очки из хрусталя, - сквозь них она видела, как ни в чём ни бывало, хоть глаз у неё и не было, - а также хрустальный язык, которй, будучи подвешен как следует, трезвонил даже лучше настоящего. Но проблема с замужеством (про неё я упоминал чуть выше) заключалась не в самих протезах - сквайры были слишком солидны и разумны, чтоб из-за такой мелочи мисс Рози отказывать; дело в том, что протезы эти напоминали о военном прошлом нашей милашечки, а она сама этих времён стеснялась, и хотела быть как все - просто чопорною леди в кринолине... Словом, не получалось у неё найти себе мужа, невзирая на заливистый голосок. Вот тогда-то и решила она стать няней: больше некуда себя деть, а всё от одиночества страдать не придётся.
Две другие сиделки, помогавшие Дженет Фанни нянчить тройняшек, приходились друг другу кузинами; происхождение у них было самое заурядное. Мисс Натали любила по утрам, взяв зонт и широкополую шляпу, отдыхать на крыше дома в нежарких солнечных лучах (при этом она почитывала древний, измызганный до крайности томик Китса - но не только вкушала высокую поэзию, а ещё... заедала бисквитами или фруктами). Мисс Виктория таких удивительных пристрастий не имела - она любила возиться в саду, подстригая кусты ежевики. Но всё-таки, несмотря на очевидную разницу во вкусах, привычках и темпераменте, нянюшки очень хорошо ладили друг с другом. Дженет тоже с ними ладила; а что до детей - те и вовсе от восторга визжали. Но никогда, никому наши три красотки не признались бы, до чего любят этих детей. Предпочитали делать свою работу, как положено степенным дамам, не пылко (даже, можно сказать, флегматично). За это супруги Фанни - оба! - крайне уважали их.
Однажды - было это, когда в театре на Эгберт-Сквер давали "Римлянок" Моррари, и вальяжный, ленивый муж нашей Дженет не мог устоять перед искушением пойти послушать старую, хорошую музыку (а заодно - полюбоваться на прекрасных дам, и супруга об этом знала, но скрепя сердце прощала его, ибо очень была к нему расположена!) - так вот, в ту самую пору и мадам Дженет тоже ушла из дома. Дав кухаркам задание - приготовить на утро пирог со свежею рыбой - и проверяя на всякий случай, что у неё лежит в буфете, она вдруг обнаружила почти полное отсутствие муки. "Не послать ли кого-нибудь из сиделок в лавочку, к тётке Гарриет?" - подумала госпожа Фанни. Но, по зрелом размышлении, решила: "Они заняты, укладывают деток спать. Схожу сама!"
Собралась по-быстрому; нацепила через плечо сумку на ремне, облобызала по очереди всех трёх нянь, крепко пожала им руки и напомнила: "Теперь весь дом на вас остаётся!" И - с самыми чистыми, невинными помыслами - отправилась в путь; наши прекрасные барышни тем временем укладывали в постельку её детей.
Но, сколь бы ни были великолепны людские намеренья, не всегда они обращаются в хороший результат. Человек "предположе" - ну а Бог, как известно, "расположе". Вышло так, что как раз в это время мимо ихнего дома шёл Сикль-Фут. Кто такой он был, не спрашивайте - я и сам не очень знаю. Зелёный, весь в чешуе, в грязи; пахучий и противный. Может быть, сын болотной жабы, или змеи, согрешившей по дурости ещё с каким-нибудь гадом. Идёт по улице Сикль-Фут, облизывая губы (он вечно голоден), и думает: "Где мне найти, чего съесть на ужин, послаще да посытней? Хорошо бы попался какой-нибудь пухлый розовый младенчик..."
Так, размышляя о грядущем злодействе, заметил он, что мадам Дженет не заперла ворота усадьбы. Тихо-тихо, на цыпочках, проник во двор; подкрался к окну... И что ж вы думаете: видит он в полутёмной зале, прямо под тем окном, колыбель, а в колыбели - малыша Джимми! Простёр к нему злой обжора свои загребущие лапы, ухватил поперёк пояса, и прежде, чем хоть одна из нянек увидела, пустился по двору, как извозчичья лошадь.
Вернулись Натали с Викторией, глянули - старшенького-то ребёнка нету... Ахнули, бегают туда-сюда - нету! Завыли они, что твои подзаборные шавки. Забились, как пташки в силке, и не знают, что делать. Да, слава святой Бертранде, вовремя поспела на подмогу мисс Розалинда (а была она из них самой расторопною).
- Известно мне, - говорит, - кто тут разбоем промышляет. Слыхала я, и не раз, о его мерзких делах. Не волнуйтесь, милые подруги - я до ненасытного чучела доберусь, малыша отниму и назад принесу!
А две другие няньки всё воют... Поняла наша леди, что их увещевать мало толку. "Чем вот так зря расходовать пыл, собирайся-ка ты, лапонька, в дорогу!"
Тут она резво скинула фартушек, в один миг избавилась от туфель ("Только помешают в погоне за этим зелёным чудаком - он ведь бос, он ведь помчит быстрей ветра!") Обвязала кудри косынкой, чтоб не били по плечам, и, не сказавши даже "God be with ye!" двум другим нянюшкам, ринулась прочь из дома. Только увидали соседи через кирпичный забор, как мелькнула её тень. Только слышала тётка Гарриет в своей лавочке, как протопотали пятки по мостовой...
- Ох, да это, кажется, наша Рози! - вскрикнула Дженет. Обняла старую тётку-лавочницу на прощанье, бросила в сумку пакет муки - и домой, как нельзя более спешно. Материнское сердце ей подсказывало: раз нянюшка отлучилась, значит, беда какая-то с детьми.
Тем временем мисс Розалинда прибежала в рабочие кварталы. Волшебное зрение, которым её наделил подгорный народец, в ночной тьме не совсем хорошо работало - но всё-таки это было ВОЛШЕБНОЕ зрение, а потому она смогла разглядеть на глинистом склоне, ведущем к сточному каналу, следы ног (или - лап?..) странной формы. "Знаю, знаю, кто тут побывал! Ох, негодяй, смотри, - перепадёт тебе и от мистера Фанни, и от жены его!"
Бросилась нянька к подножию склона, пролезла на корточках под решётку канализации, зашлёпала по туннелю... Недолго шла - может, полчаса, может, и меньше; для сдержанной, чопорной англичанки это - не великий срок. Вышла она в итоге к развилку, и подалась туда, где туннель становился шире. Вскорости увидала свет.
- Что же это? - притворно ахнула Рози. - Кто в такой грязище живёт?
- Я живу, - захохотал старый Сикль-Фут. Сидит он под стенкой, на гончарном круге что-то лепит; вертит его туда-сюда своими длинными пальцами... А рядом сидит малыш Джимми, играет шерстяною пряжей. Шерсть на ушах у большого кота намотана, и наш пузан из неё нитки сучит.
"Даже в норе у нечисти должно быть уютно", - поняла мисс Хрустальные Глаза, - "если эта нечисть - наша, родная, английская!" Умилилась до крайности. Подошла к Сикль-Футу и, не открывая ему, зачем вторглась в логово, тихо сказала:
- Пустите меня посидеть у вас немного, сэр. Я иду издалека. Устала, измучилась. А вы, наверно, знаете: ничто так не придаёт свежих сил, как творческая работа.
- Что ж, - проквакал гоблин, - если ты чуток потрудишься над гончарным кругом, пока я буду, хе-хе, готовить всё для ужина - мне будет о-очень приятно!
И ушёл за ширму. Стала Рози круг вертеть; лёгкой ножкой по камню - "тук" да "тук"!
"Надо же - злыдень злыднем, а как хорошо воспитан! И, главное, заботится об ужине для меня... Но расслабляться пока рано. Дай, святой Джон, силы, ловкости и ухватки, чтобы эту работу до поздней ночи справить, а заодно и нам с малышом отсюда живыми уйти! Дай, святая Берта, ногам моим быстроты, а ладоням - резвости, проворства..."
Тут раздался шорох. Шевельнулась над большою водопроводной трубой серая занавесь; полетели от неё хлопья сажи со ржавчиной пополам. Наша героиня перепугалась; сидит сама не своя. Да только не случилось ничего из ряда вон выходящего. Просто из-за трубы появился древний Ворон, весь от времени седой, ни единой тебе чёрной пушинки. Оглядел няню, аккуратно высморкал свой клюв в батистовый платочек, а потом говорит:
-- Берегись! Ты в страшной опасности.
- Да-а?
- Разумеется! Зелёный гоблин съесть мальчишку желает. Пошёл зубы точить. Тебя слопает за компанию - целиком, вместе с кофтой и серёжками. Так что молись, бедолажка, Господу, да побыстрее, и кайся во всех грехах, какие за собой только помнишь, да поспорнее - ибо твой час настал!
Заплакала наша мисс Розалинда, затужила:
-- Ах-ах, черт возьми, несчастная я! Ах, ну и ничтожная, ну и невезучая! Как я могла этому страшилищу поверить? И ведь сама же себе говорила: НЕ РАССЛАБЛЯЙСЯ! Пропали мы, Джимми. Что делать теперь?
Жалеет она свою кофточку красную, стонет по изумрудовым серёжкам.... А Ворон поглядел на неё странным глазом. Хрипло откаркался (уж не смех ли это был?). Перья на груди снова пригладил, и вещает, невозмутимый, будто один из важных лондонских богачей:
Она так и сделала. Схватила Джима в охапку, ринулась прочь...
А Сикль-Фут - сами понимаете - услышал. Уши у него - дай Бог каждому. Выбежал из-за ширмы, застучал зубами (ненаточенными). Замахал грязной лапой на Ворона: ты что, мол, тут делаешь вообще... Побежал по канализации; рычит, хрипит, едкой слюной на землю брызжет.
Наша героиня тем временем мчалась, ног под собой не чуя... Но - уже когда няня с мальчиком из рабочих кварталов выбралась, он её догнал. Вырвал Джима из объятий молодой женщины. Грубо толкнул её наземь, ударил лапой в спину - и к себе, под землю, пока та от падения не оправилась.
Розалинда пришла домой вся в слезах; "хорошо, что Эдвард пока не вернулся!" - сказала мадам Дженет. - "А то влетело б тебе, как следует... и как не следует, увы. На вот, дорогая, глотни анисовых капель. Успокойся, сядь, будем вместе решать, как сейчас поступим".
- Да что тут решать! - вскричала вторая няня, мисс Натали. - Я пойду, и сама всё сделаю. Вот увидите!..
Сорвала передник, за неимением косынки накрутила себе над темечком хитрый-прехитрый тюрбан из полотенец, да и в погоню за страшным Сикль-Футом. Видели её в Кленовом Переулке, видели у Вестминстерского аббатства, а потом - на Восточной стороне города...
- Держись, мой маленький! Крепись! Я скоро; я уже. Приду... и спасу!
Только (вы, читатель, наверняка уже догадались) и у неё не получилось абсолютно ничего. Даже - хуже. Пришла одна, без Джима, вся исцарапанная; а на лодыжке багровеют следы зубов.
Рози гневно сплюнула. Сгребла мисс Натали в охапку, будто куль с крупой, бросила её в кровать. Велела:
- Спи! Чтоб сегодня ночью больше никаких авантюр!!
А та, конечно, и сама не рада, что пошла без спросу. "Ох, горе мне с вами", - думала про себя мадам Дженет. Покачала головой, но ничего не сказала.
Что же делать, - "Пойду теперь я..." Обвязала мисс Виктория волосы платочком; рванула, как кеб по мостовой.
Нога - правая - у ней была на ручном приводе. Подкрутивши его как следует, промчалась третья нянька до рабочих кварталов, и почти до самой подземной решётки уж добралась...
Вдруг - вышел завод! Был, да весь вышел!
Стоит она, вцепилась застывшими ладонями в люк канализации, а открыть не может - "missing velocity, сэры и леди! And... none of the former activity!"
Грязномордое страшило увидело, услыхало - рёв-то такой поди не расслышь... Ну и приползло, что твой таракан на кусок кремового пирога. Из-под люка клычищи скалит, ухмыляется и поет:
- О, я зубы точу - мои хищные, жадные зубы -
Чтоб девчонку сожрать, заодно и с парнишкою глупым,
Разорвать до костей, насладиться податливой плотью...
Пусть вам всем будет худо, а мне - хорошо! И не может быть, братцы, иначе.
Но тут, видно, молитва третьей нянюшки (а может, и первой, и второй, и всех их вместе) дала свои плоды. Ещё кое-кто к ним на помощь явился: сам мистер Фанни, меч свой зазубренный, в Индии добытый, гордо на плечо вскинув. И леди Дженет, немедля сумкой по голове негодного Сикль-Фута стукнувшая.
А потом - глядишь - мисс Розалинда и мисс Натали через перекрёсток мчатся. Одна ведёт за собой гнома (а гном - толкает дрезину, а на той дрезине госпожа горных фей стоит, из широкого карамультука бабахает!) Другая - тоже не одна, с соседями. Бакалейщик наготове держит банку солёных огурцов, кого ни попадя готов ими бомбить... а мясник размахивает громадной свиной костью, "сейчас", кричит, "будем всех мерзавцев и подлецов по голове благословлять!"
Ну как при подобном раскладе, скажите, было малыша Джима не спасти?
Спасли-то его, конечно, любящие родители - но и нянь всех более чем щедро наградили. За старание.
Гном с феей и мясник с бакалейщиком тоже обделены не остались.
Тут наша сказка и кончится. Ибо, когда всем по заслугам, лучше финала быть не может.
А кто хотел трагедии, крови да слёз - пусть возьмёт с полки томик Чапмена, перечитает.
И тоже не уйдёт обиженным.
Король Апчхирус
Дон Антонио однажды встретил прекрасную донью Исабель гуляющей по лужам в окружении семи достопочтенных матрон (кто был ей двоюродным, а кто внучатым - неизвестно), пушистой болонки и двенадцати кавалеров, в которых легко было узнать кадетов Шестнадцатого морского офицерского училища.
Через день, дописав сонет 'На встречу доньи Исабель ранним утром в сквере Сан-Паулос', он узнал, что прекрасная донья подхватила апчхирус. Все, сопровождавшие её, также лежали в лёжку.
Антонио, незван и непрошен, явился в маленький дом за Эскориалом. Там сидели высокие ведомственные чиновники; множество из них просто хватались за голову, когда речь заходила об апчхирусе. Дон Антонио взял справку, что ему разрешается действовать на собственный страх и риск, и отправился в путь.
В трактире у сеньора Хорхе ему дали очки, с помощью которых он видел чётче, а главное - проницал своего собеседника насквозь, сходу различая, говорит тот правду или лжёт.
В трактире у сеньора Диаса ему дали саблю, бьющую без промаха. С одним лишь условием: эта сабля легко находила путь к виновному сердцу, но не могла поразить чистое.
В трактире у синьора Руэса он имел любовное приключение с двумя дамами сразу. Одну из них также звали донья Исабель. 'Свой успех на этом поприще я посвящаю тебе, о далёкая моя возлюбленная', - сказал он портрету той, первой девушки, прежде чем отпустить вторую донью. И отправился в далёкий путь по горам и прериям...
В то же самое время красавица Белла, подхватившая злой вирус, сидела дома в обществе своих тёток и собаки. Тётки налили горячей воды в большой таз, и Исабель парила в нём ноги. Обе - до колен: как фарфоровую, так и деревянную.
Но всё равно издвала 'ап-чхи!'
Кадеты-мореманы по очереди, затянув лица до рта широкими листьями гуайявы, внсили тазы поменьше, прикрытые тряпками. В них прекрасная сеньорита парила руки. Обе - до локтей: как золотую, так и серебряную.
Но апчхирус не сдавался.
Вечером пришёл великий импрессионист Мане и, вместе со своим другом Эдуаром, замалевал грубой чёрной краскою балкон.
Однако же один маленький апчхирус был выкашлян доньей Беллой сквозь чёрную краску, и пошёл гулять по району.
Тем временем Антонио достиг цитадели на Сьерре-Морене. Там хозяйка, благородная Аньес, у которой были не только серебряная рука и фарфоровая нога, но и искусственное ухо из дамасской стали, глаза и рот из морских ракушек (что сразу делало её умильной и неповторимой)... так вот, Аньес заставила нашего дона разделить с нею ложе. А потом указала ему дорогу за горы, вышив жемчугом на платке орнамент, что должен был служить путеводителем к замку злого короля Апчхируса.
Скача на своей лядащей (и, надо сказать, не в меру ледащей!) лошадёнке, Антонио развлекался тем, что читал новый роман графа Вентурреса, совсем недавно вышедший в "Edicion Independiente". Роман был донельзя пошлым, удовольствия не доставлял, но, по крайней мере, помогал хоть чем-то занять время.
---
В синих сумерках было уютно и приятно, хоть я здесь одна. Совсем одна...
Давно прошли те времена, когда мы с Марком гуляли по холму. Теперь мой прекрасный, благородный лорд, наконец-то, явил своё звериное нутро -- больше он не скрывает, что ему на меня плевать. Стоило подхватить 'паутинку' (а не ходила бы ты, Агни, по холодной росе на ночь глядя! Ну да что уж плакаться попусту... Глупая была. Наивная. Искренне верила, что серебристые нити сквозь гортань не прорастут, а даже если прорастут, и укоренятся до такой степени, что будут видны на шее -- мой друг все равно меня не выкинет за ворота). Ну вот и... Доигралась. От нашего романа (некогда -- весьма пылкого!) мне остались только платье -- белое, как волосы моего, гхм, дорогого друга (м-мать его!), -- да сапоги. Впрочем, я до сих пор стараюсь держать себя в руках. Не плачу. Где-то в старом моём доме -- сундук с одежкой; я и во дворце у Марка любила принарядиться, бывало. Дайте мне только дойти до избы! Уж как начну перебирать эти платья, вмиг все горе забуду.
Ну то есть нет, конечно. Нити на шее -- не дадут о себе забыть. Но, по крайней мере, я не стану грустить насчёт утерянной любви. Чёрт бы её побрал. Да и лорда Марка заодно.
...Стебли травы на холме чуть шевелились от слабого ветра. Раньше бы я не смогла на них глядеть, потому что в памяти сразу возникали нити 'паутинки'. Такие же тонкие, серебристо-серые. А сейчас -- 'бугурт', как говорит Павел с Земли, уже минул. Прошла злая обида. Ну, болячка; ну, делать нечего... Что с того, Орм меня заешь?! Смирилась, братцы, с тем, как мне плохо; и что вы думаете -- сразу полегчало.
Высокую фигуру на краю склона я заметила не сразу. Должно быть, он подошёл (тихо-тихо), пока я упивалась бессолнечным небом (а оно и впрямь смотрится... впечатляюще!), да вечерней прохладой. Правду говоря, когда я разглядела силуэт Феры в сумраке, то чуть от ужаса не шарахнулась прочь. Хоть мы и давно знакомы, а все-таки... Все-таки... Вот это осознание, что еле видный, зыбкий контур передо мной -- не просто сгусток ночной тьмы: КТО-ТО там стоит. КТО-ТО огромный, с ужасно длинными, как палки, руками. Именно его тело казалось тебе только что продолжением тёмной линии горизонта...
В общем, непередаваемо. Это можно только почувствовать на собственной шкуре. Мурашки по спине; холодный ветер становится ещё противней.. Ты стоишь, не надеясь уцелеть, совсем беззащитная, -- а ОН широкими шагами бредет по склону; чуть-чуть, пол-минуты, не больше -- и ты, конечно же, не успела заметить, что ОН -- рядом.
-- У-у-у, -- сказал Фера. -- Сье-ем. Проглочу!
Я прыснула.
-- Ты все такой же, старик!.. Рада тебя видеть.
-- А я рад, что ты снова смеешься, -- глубокомысленно заметил он.
- Что ж мне ещё делать-то? -- я присела на корточки. Шлепнула ладонью по большой чёрной ступне. -- Плакать? Это было бы уж слишком.
-- Да, я знаю. Ты сильней, чем кажешься, девочка. Ведь обрела в конце концов силу, чтобы пережить разрыв с ним... -- лешак, должно быть, хотел сказать 'со своим другом', да не решился. -- Со своим мужчиной. И ты сумела выдержать вот это, -- длинной лапой он прикоснулся к моему горлу.
-- Но-но-но, -- я прищелкнула языком. -- Не шути с этой хворью, Фера! Ещё сам подцепишь -- как я тебя, здоровилу такого, выхаживать буду?
-- Я не боюсь 'паутинки', -- лешак покачал массивною головой. -- Зря волнуешься... Я бы на твоём месте больше про Марка думал!
- Марк?.. Да при чем тут вообще Марк?
-- Он человек, как и ты, -- туманно пояснил Чёрный. -- Значит, не застрахован от заразы.
Последующие дни, проведенные у Феры в норе, были до ужаса тихими, спокойными; я даже не ожидала. Ничего не делала -- просто лежала, забыв обо всем, что окружает меня. В сытости, в блаженном уюте... И, если б не 'паутинка' (а горло по-прежнему першило и ныло!), я могла бы сказать, что лучше, чем сейчас, мне не было и не будет никогда.
Фера являлся в нору, хоть и нечасто. Обнимал меня, тыкал в плечо своим кабаньим рылом. Конечно, сейчас совершенно не приходилось выбирать, однако же любовник из него был, по меньшей мере, неплохой...
---
'Ох уж этот апчхирус', - подумал дон Антонио. - 'Даже в романах теперь про него пишут'. И, проклиная бездарных писателей, он пришпорил своего коня.
На отрогах Сьерры-Морены он встретил Чёрного смерча. Тот пытался нашего сеньора поглотить, но, наткнувшись на острую шпагу, ещё немного покуражился для отвода глаз, а потом и сдался.
-- Я вручу тебе, о храбрый молодой кабальеро, - сказал он, - свои крылатые сандалии (у меня-то ещё одни есть!) С ними ты легко преодолеешь горы и попадёшь в замок короля Апчхируса.
-- А можно... кхе-кхе... такую же обувь, но коню? - рассудительно спросил сеньор Антонио (и рассудительностью своею, нетипичной для столь юных лет, поставил в тупик сеньора Вихря).
-- Ну-у... Это так быстро не получится, - пробормотал тот. - Это я сперва должен домой слетать, за запасными. Хочешь - жди меня на этом месте; хочешь - потом нагоню.
Антонио ничего не ответил. Он вновь пустил коня галопом; только их и видели.
Потом уже, на Сьерре-Рохе среди ночи, кто-то большой и чёрный, склонясь над нашим героем, тихонько и вежливо спросил: 'К вам можно, дон Антонио?' Проснувшись, юноша увидал вместо грабителя, на которого он рассчитывал (бывают же вежливые разбойники, и, кроме того, разбойники-хуглары, больше дружные с лютней, чем с оружием...)
Так вот, вместо бандита с большой дороги он увидел всё того же сеньора Вихря. Тот показал ему две пары крылатых сандалий, которые нежно и бережно обул на лошадь. Антонио улыбнулся. С горячностью, свойственной его возрасту, сжал смерч в крепких объятиях. И, пожелав ему зря не хворать апчхирусом, вновь пришпорил свою лошадёнку.
Преодолев Сьерру-Верду, наш герой почувствовал себя куда увереннее: ведь он был намного ближе к цели! И прекрасная донья Соль, глядя на статного кабальеро из окна донжона, что на Зелёной горе, нет-нет да и улыбалась. Светила ему своими лучами, насылала тепло...
Сеньор Антонио отсалютовал ей саблей, затем -- помчался дальше.
У Сьерры-Биолеты ему стало не по себе. Он понял, что где-то здесь и сокрыт вход в королевство его врага; начал простукивать скалы, одну за другой, и действительно нашёл глубокую полость. Вставив клинок в расселину, он надавил как следует - и открылась перед ним ниша, а в той нише - дверь.
Пока он стучал, никто с другой стороны не озаботился подойти и спросить, что ему надо. Тогда сеньор Антонио уселся на приступочке и, греясь в лучах доньи Соль, продолжил читать. Книга, как мы уже сказали, не развлекала; граф Вентуррес не был хорошим писателем). Но юноша не роптал.
Подчас, отвлекаясь от книги, он лицезрел на жаре мираж (или, может, это просто ему снилось): сеньорита Исабель гуляет по саду, и верные тётушки, затянув лица пёстрыми мавританскими платками, поддерживают её под руки и ноги. Как под фарфоровую, так и под золотую.
-- Ап-чхи, - стонет прекрасная сеньорита. - Где-то он там, глупый Антонио? Надеется ли, что я его ещё жду? А ведь жду; кто бы мог подумать... Ибо он - наше единственное избавление.
Кадеты же из морского училища на каждом шагу полируют её парчовые, затканые пурпуром туфельки, а болонка нервно лает.
...Усмехаясь в усы (ибо искренне верил, что это ему не показалось - всё так и есть), юноша перелистывал очередную страницу романа (в то же время прислушиваясь, не открыл ли кто-нибудь наконец).
Наконец они открыли. Пару дней и ночей минуло, прежде чем кто-то с другой стороны обратил внимание на гостя. Сеньор Антонио заглянул в приоткрытую дверь - и никого там не увидел. Вздохнул; привязал свою лошадку у самого дверного косяка (покрепче). И шагнул внутрь; во тьму кромешную...
Оттуда приближался некий источник света - крохотный, полуразличимый снаружи огонёк. Когда он стал ближе, Антонио узрел, что это король Апчхирус. Со свечой. Лысый, в застиранном ночном одеянии, в тапочках на босу ногу и сам (очевидно) простуженный: он то и дело подносил к носу платок.
-- А я-то думаю, - говорил старый повелитель микробов и болезнетворных бацилл, сардонически улыбаясь, - кто тут ходит? Кто гремит у нас над головою? Кто мне, бедному больному старику, спать не даёт? А это...
-- А это друг страдающей Беллы явился! - грубо оборвал его дон Антонио. - Как она, кстати? Надеюсь, ей не хуже?
-- Изабеллочка-то?.. Сейчас глянем, - засуетился король. - Сейчас глянем... Так вот ты за кем пришёл! Что ж, была бы звонкая монета -- и пара конфет, просто чтоб приятней было, -- тогда всякую вашу проблему, сеньоры влюблённые, легко уладить!
Вместе они шли по тёмным лабиринтам; не зная, что на уме у короля (он ведь мог подстроить ловушку!), Антонио не снимал руку с эфеса своего клинка.
-- Вот она, твоя Изабеллочка, - Апчхирус указал на высокий девичий силуэт в лиловом платье, повисший прямо в воздухе среди комнаты. Рядом были тётки, солдаты из Морского училища и болонка. - Как видишь, на самом деле все они - здесь. А то, что в вашем мире - не более чем иллюзия, хе-хе!
-- Ну хорошо, - Тонио не поверил до конца, но готов был играть (пока) по правилам, которые предлагает ему враг. - Что я должен сделать, дабы освободить их из-под власти хворо...
-- Что ж, тогда ты останешься здесь. С ними вместе. А в мире, коий вы называете реальным, появится ещё один дон Антонио - твой двойник, кашляющий и сопливый как я не знаю кто.
-- Не очень-то благородные условия, - молодой кабальеро рефлекторно огладил рукоять сабли.
-- Уж какие есть. Ты будешь слушать загадку?
-- Извольте, - он прикрыл глаза; погрузился в мысли. - 'Хуже не будет, по-любому!' И улыбнулся неподвижно висящей Белле: 'Держись, милая!'
-- Загадка, кхе-кхе, такая, - сказал Апчхирус. - Почему прекрасные сеньориты, даже кашляя, чихая и сморкаясь - всё равно прекрасны?
-- Вот это -- ВСЯ загадка?!
-- Да. Так ты будешь её решать?
Наш герой потёр взопревший лоб...
Их было много -- милых дам, которых он встречал в своё время, будучи матросом на "Леопарде." Корабль заходил в самые разные парты, и величавые чопорные леди из страны англов, так же, как красавицы меровенгского происхождения, не говоря уже о статных руисских женах или вульгарных америкаэнс, были все до одной... нет, не прекрасны. Умение видеть в каждой сеньоре красавицу Тонио потерял вместе с юношескими иллюзиями, когда достиг солидного возраста -- восемнадцати с половиной лет. Тем не менее, он не мог не признать очевидного: все эти сеньоры были каждая по-своему неповторимы. Даже отсутствие симпатичной внешности у многих не делало их заурядными; так и хотелось сказать: "каждая -- единственна в своем роде". Конечно же, он задумывался, почему; ответ не лежал на поверхности...
Наш герой, размышляя о женщинах и любви, иногда вспоминал своего друга с далёкого севера -- поэта по имени Яльмар. Тот, кажется, сравнивал любовь с различными цветами. " Роза? Анемона? О нет, все эти сравнения однобоки!" Как нет двух похожих растений ("и мак совсем не напоминает крапиву", смеялся бородатый стихотворец), так все женщины, являясь поистине удивительными созданиями, не сводимы к какой-то одной... э-э-э... "парадигме".
И все-таки что-то роднит их меж собою...
-- Я отвечу тебе песней, - сказал он.
-- Женские наряды, рюши, кружева,
Кофточки, оборочки и платьица!
Женщина не хочет знать - и она права -
Сколько денег за наряды платится!
Женские наряды, рюши, кружева,
Сумочки, браслеты, ожерельица...
Женщина не хочет знать - и она права -
Сколько стоит то, во что оденется!
(*стихи Леонида Дербенёва)
-- Ух ты, - возопил король Апчхирус, - это ж надо, ответ правильный! Чтоб так сразу, с первой попытки... - и он щёлкнул пальцами, освобождая связанных пленников. Невидимые путы спали; Изабелла бросилась к своему другу. Руки, деревяннная и фарфоровая, сгребли его в охапку, яростно сдавили рёбра.
-- Как вы узнали, маркиз? Как вы поняли, что именно в этой песне -- секрет? Э-э, дайте угадаю. Тоже наряжаться любите. В этом всё дело, да?
-- А вот и нет, - ухмыльнулся юноша, - просто... читал много!
-- Читали? ЧТО, para Bacco?!
-- Да так, книги всякие умные... -- (Он снова ухмыльнулся). -- В частности, и про дамскую психологию.
-- Пчхи-хологию, -- хохотнула донья Белла.
Король Апчхирус вжался в стенку, когда Тонио с освобождёнными пленниками шёл мимо него. На древнего властителя злых хворей смотреть было, по чести говоря, страшно. Стан его, и так от природы сгорбленный ('Не от лет, а от бед', - любил шутить сам король) сейчас вовсе был сплющен в три погибели; из глотки лился поток слёз пополам с соплями...
-- Назад, - наш герой сделал широкий жест, указывая на просвет в устье пещеры. - К свободе! В наш город.
-- Ура-а, - завопил стоголосый хор - моряки.
-- О сча-астье, - застонали женщины.
И лишь один юнец из числа кадетов, по прозванию сеньор Ожо, вполголоса молвил:
'Радость - глоток воды в жаркий день, уютное кресло вечером после тяжелой работы, долгая беседа, когда ты истосковался по умному собеседнику. Счастье - совсем другое. Путешественник счастлив, поднявшись на высокую гору. Но он не радуется, он знает, что ему предстоит долгий и тяжкий обратный путь. Радость - это итог. Счастье - это путь'.
Но наш бравый кабальеро вмазал ему по шее как следует, и он заткнулся.
...В городе им предстояла долгая возня с выправкой документов у нотариуса. Явление всей толпой к лже-Изабелле (та спокойнёхонько нежилась в кровати, не представляя, что за молнии и громы уже несутся на её несчастную голову). Потом - явление в судоходную школу... Потом дон Антонио пожелал им всем удачи, пришпорил коня и помчался на поиски новых приключений. Однако всё это было ни к чему. Пока он торчал в скалах, у злого короля, вирус уже успел распространиться по невезучей стране Па-де-Спань. А там и до Меровенгии добрался, а там - через Ламанжер, и в страну англов... Понемногу весь континет оказался заражен. Но это уже совсем другая история, и надлежит ей быть рассказанной совсем в другое время.
Зарина, или Дракон и Бес
Меня зовут Зара. Мне двенадцать лет, у меня есть брат и сестра - они совсем ещё маленькие. Я люблю, когда солнце опускается за горизонт, втихомолку смыться с вечерней молитвы и бежать на крепостную стену. Заберусь, бывало, в нишу. Пятки поставлю на тёплый камень - и блаженствую... Можно так сидеть до глубокой ночи: в Бахчисарае дневная жара уходит медленно.Наш учитель, хаджа Ахмет, как-то пошутил - дескать, ханский дворец вовсе и не дворец. Это большой змей, которого старик Хызр пленил и мудрым словом заставил замереть на месте. Превратил в камень, ежели по-простому. (Я, конечно, не поверила. Про себя посмеялась - но виду не подала; изображала, что слушаю с интересом). А потом Ахмет, понизив голос, добавил: "Будь готова, девочка - скоро тебя призовут этому дракону служить..."
Что он имел в виду, я не знаю. И не хочу знать, если честно. Какие-то тёмные дела, взрослые хитрости. Ну их.
Мне тринадцать. Я лежу на топчане, под рогожкой. Наша хижина - у самого моря, её со всех четырёх сторон продувает ветер. Большой паук сидит на стене. Скребет ножками: вжик-вжик-вжик. Я боюсь его, так что прикрыла глаза. Но сон не идёт.
В соседней комнате кто-то с кем-то говорит; оба шепчутся тихо, должно быть, чтоб я не слышала. Правда, одного из говорящих я все-таки узнала: это Ахмет. Второй... не помню. Знаю, но не помню. Трудно догадаться, когда он так понизил голос.
- Они заберут её. Все равно заберут, понимаешь, хаджа? Вот за Али с Айшой можно не беспокоиться - глупые дети, талантов им от природы не досталось, и хану незачем их тревожить! А Зарина... Зарина -- девочка одарённая; чувствительная к тому же. Я уверен, ее возьмут туда служить. Неважно, может она услышать или нет.
- "Девочка, которая слышит Большого Змея", - Ахмет вздыхает. - Кто-то мне такое рассказывал. Или я в ваших мудрых книгах читал...
- В наших книгах, - бурчит другой, - ничего такого не написано. Но вот вчера, на молитве, я помню...
"Ой, так это же мулла", - догадываюсь я. - "Это Абдул-Хасан из нашей мечети!"
Какое-то время они еще беседуют; но слушать про вчерашний вечер скучно, и я потихоньку засыпаю.
В голову лезут про Большого Змея. Упорно. Я их гоню, а они все равно лезут. Страшный ли ты, Змеище?.. Голодный, наверно?
Скоро, скоро за мной придут Рашидовы слуги. Заберут во дворец -- служить Ему. Незавидная доля, ну да что ж делать...
Мне девятнадцать. Я во дворце. Хан временами зовёт меня к себе, но совсем не для того, о чём думают другие жёны. Он знает - у меня особый дар: я слышу. Для обычных людей Дракон мёртв, для меня - нет. Аллах отомстил мне за невнимание к словам учителя, я оказалась отмечена дланью Небес.
Иногда (но только тс-с, друзья мои! Никому ни слова...) я отваживаюсь нарушить запрет, про который сказано в Коране. Рисую. Почему-то дракон представляется мне совсем не чудовищем, а красивым молодым парнем. Я рисую его в просторных синих одеждах, с русыми волосами, на такой же синей траве (иногда - лиловой. Знаю, трава не может быть лиловой - но мне всё равно).. Наверно, он джяур; подчас я думаю, что за это Хызр и околдовал дракона. Верил бы тот в Аллаха - так сам бы попросился к нашим ханам на службу. Таскал бы камни, помогал строить порт... Да мало ли!
Правда, потом я все эти рисунки сжигаю. Только моя невольница, чернокожая Саида, знает о тайном пороке, коему я подвержена. Но Саида никогда никому не расскажет... надеюсь. Иначе - несдобровать мне, могу и поплатиться головой.
Недавно к хану привели новую рабыню. Она откуда-то с севера; крепкая баба, с головы до ног в волчьих шкурах. Кажется, сарматка. Хан хорошо относится к ней, потому что она - молчунья. Не в натуре Рашида любить тех, кто может возразить на любые его слова...
А, да: брата и сестру я давно не видела. Очень давно. Уже почти забыла, что они где-то есть. (Но хаджу Ахмета, как ни странно, и посейчас помню...)
Как вы там - Айша, Али? Вспоминаете меня хоть иногда?..
Мне двадцать два. Я во дворце... и, похоже, хан о моём существовании упорно не хочет думать. Северянка Мара - вот кто нужен ему. Не знаю, что за прелесть он находит в её обществе, но это так: Рашид часами коротает время, тупо уставясь на грузное волосатое тело. Мара молчит; Рашид тоже ни слова не проронит, - и оба довольны, как... как я не знаю, кто. Со мною он, по крайней мере, разговаривал. Мало, вяло, но тем не менее.
Саида сказала однажды:
- Он ещё не стал человеком... но уже перестаёт быть скотиной. В нём проснулся интерес к жизни! Теперь ему хоть что-то нужно.
Не знаю, может, это и так. Однако я тоскую по тому хану, которого знала раньше. По великолепной, царственной мрази (если такое сочетание слов вам что-то говорит).
Блуждая в недрах змеиного тела, я иногда вижу невольников. Как и я, они бродят по кишкам Чудовища без особой цели. Среди невольников есть косматые северяне; если я правильно поняла, они тоже эту Мару ненавидят. То ли сарматка была у них княгиней, а они на неё день и ночь пахали, как тягловый скот. То ли... то ли они её бывшие любовники, и толстуха "сдала" их новому своему дружку. Во всяком случае, северяне улыбаются мне, когда видят. У них хмурые улыбки, но я всё равно благодарна.
Одного из невольников зовут Н'дар.
Он мне очень симпатичен этот, невольник. В последнее время мы часто бываем вместе. Он говорит о сарматах и дальней Сибири, я ему - о наших обычаях. Потом он поёт, музицируя на арфе, как я хороша. И добавляет: "Ты лучше Анны, которой я "Чудные миги" посвятил!" Мы оба растроганы, умилены и готовы уже облобызаться... А потом он скидывает волчью шкуру, и начинается самое главное. После -- меня одолевает сон.
Но Рашид, которому я регулярно изменяю, не является ко мне даже во снах. Лишь наяву, и то нечасто, преследуют меня укоры совести, что виновата перед ним. А в грёзах... В грёзах-то я совершенно свободна! И слава Господу.
Небо над Бахчисараем весь день плачет. Тучи - несмотря на жару - висят почти над землёй. Но под вечер, говорит Саида, прояснится... И я пойду к своему Меджнуну.
На крепостной стене хорошо. Темно, тепло - всё как в давнюю пору моего детства. Мы с северянином сидим, обняв руками колени; я млею, отрешившись от неприятных мыслей. Он поёт какую-то заунывную песню на сарматском. Когда я прошу перевести, Н'дар говорит, что это - песня его няньки, старой Ромны. Про то, как женщины поутру идут к роднику за водой. (Ну, то есть, он говорит не "к роднику", как-то иначе. Но понятно).
А потом снова поёт. Я уже научилась кое-что разбирать по-сарматски - скажем, "буря", "мглою" и "небо". Хотя, конечно, всерьёз ничего уразуметь не могу. Но общение с этим парнем отлично вправляет мозги: до меня, пусть и не вдруг, дошло, что северяне - совсем не грубые дикари. Они такие же люди, как... как я. Как Саида. Или мой бедный хан.
- Среди нас, - говорит он между делом, - есть... как вы это называете? Меджнуни! Поэты, совсем обезумевшие от песен своих. Я, например, как раз таким безумцем у себя в посёлке слыл. Хочешь, могу и об этом спеть.
"Ага! То есть не зря я его так прозвала!" Вдвоём на стене, сидеть и рассуждать про высокие материи (например, творчество), - хо-хо, так здорово мне ещё никогда не было! Если бы не тот неприятный сюрприз, что я должна ему поведать...
- Н'дар, знаю, тебе будет грустно узнать об этом; однако ж - свершилось! В кои-то веки хан зовёт меня к себе.
- Чтобы... чтобы...? - голос его дрогнул. - Или я не так понимаю?
- Не так, - я с трудом удерживаюсь от усмешки. - Для этого он меня вызывал лишь один раз за все три года. Я нужна ему, дабы поговорить о Синем Джяуре.
- А-а, - северянин пожирает меня глазами, как я когда-то - нашего хаджу. - Ну конечно. Дракон! Про которого ты мне... И как, получилось? Вы с ним... того... сумели связаться?
- "Того, не того", - я смеюсь. - Нет, дорогой мой. Большой Змей как молчал, так по сей день и молчит. Но я тешу себя мыслями - льстивыми, пусть и зряшными, наверно! - что, бродя в туфельках по грубому чреву, я хотя бы доставляю Змею удовольствие.
- Ты не можешь знать точно...
- Не могу. - Тут я на миг умолкла; Н'дар был чертовски прав... - Вот потому-то хан меня и зовёт. Мы снова будем пробовать! Понимаешь, друг, - всё-таки будем!
- Ах, Зарина. Что я сказать... скажу тебе? Рад. Очень рад. - Поэт придвинулся чуть поближе; опустил мне руку на плечо. Крепко стиснул: - Ты -- мой один... э-э-э...единственный друг в этой крепости. Если тебе хорошо - то и мне.
Я почувствовала: ещё немного - и взвою во весь голос: "Н'дар, не на-адо! Не рви мне сердце!" Только сейчас поняла, что этот парень для меня значит... Аллах! Я не хочу терять своего нового друга...
Но ведь я и хана не хочу терять. А если останусь с певцом, и буду весь век слушать песни его старой няньки - конечно, обрету большое наслаждение... может быть, даже счастье... Но к Рашиду больше не вернусь; дракона не разбужу. Цель моей жизни будет... того. В смысле, не этого. Стоит ли оно такой цены - счастье, данное отказом от самой себя?
- Удачи, милая! - страстно рыкнул Н'дар. Обнял меня; со всей своей сарматской дури приложился губами к щеке... Кажется, я и правда ревела.
- Иди.
Я высвободилась из его объятий; спешно кинулась прочь - во тьму.
Пока добежала до своей ложницы, мне всё мерещился тот, прежний знакомец: русокудрый, в синих шальварах, среди тёмно-фиоловых цветов... "Ты здесь, с нами, ведь правда?" - напористо вопрошала я. - "Ты никуда и не уходил!" Глаза Змея жарко блестели; он не сказал ни слова, но я приняла этот взгляд за согласие.
Саида отвлекла меня от грёз наяву. Раздела, закутала в халат; накормила липкою и тошной пахлавою... Потом я легла спать, и мне приснился Н'дар. Почему - а Эблис его знает... Вроде я о нём уже меньше думала в тот день.
Я видела странный сон. Снега Сибири; посёлок, где косматые мужчины валят лес, а потом вовсю орудуют зубастыми кремневыми пилами. Там же была и я сама. Стояла по щиколотку в грязном снегу; Н'дар читал мне стихи (верней, рычал. На северном своём диалекте. А я всё равно понимала. Сон ведь!)
- Как я завидовал волнам, - говорил он, -
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к её ногам!
- Волнам?.. -- я снова расхохоталась. -- Что ты, парень! Нету здесь никаких волн. Грязь одна.
- Ну так, лапушка, - молвил он, - на то я и песнопевец, чтобы... э-э-э... приврать немного. Там, где сюжет позволяет! "Тьмы низких истин мне дороже", ну и всё такое.
О чём это Н'дар, я не сообразила. Но на всякий случай осклабилась - мол, мне приятна его лесть.
- Мне тоже приятно... что ты рада, - сказал он. - Я ведь тебя, Зара, искренно и нежно люблю...
Потом добавил:
- Как друга.
("А не врёт ли?" - задумалась я. Но было уже поздно рассуждать о любви северянина. Я отдана другому - Рашиду. И буду верна лишь ему...)
Кажется, там, во сне, мы с поэтом даже целовались. Недолго, правда. А после того простились - тепло, сердечно, хоть и плакала я, как ханской жене со-овсем не подобает.
Еще одно видение, которому не дано сбыться.
- Аз... Зара, милочка, - Рашид смотрел на меня как бы вскользь, не обращая внимания, как я глупо лыбилась, узрев его. Лицо владыки было столь же каменным, как и статуя, на постаменте которой он сидел. В этой статуе я опознала Синего Джяура. Должно быть, ее делали не наши. Не правоверные... но хан, по каким-то своим причинам, решил статую не сносить.
- Знаю, - сказал Рашид, - ты по мне стосковалась. И надеешься, что мы продолжим наши опыты... по пробуждению Чудища. Однако, Зарина, ты должна понимать...
Он долго говорил, а я не вполне улавливала суть его рассуждений. Что-то насчёт недопустимости оживления Великого Змея, потому что его тело - это ханский дворец, и, если он вдруг начнёт двигаться... а то и - не приведи Аллах - взлетит... "Ты представляешь, красавица, что за суматоха в народе будет?!" Я представляла. Но также прекрасно помнила - мы всё это уже много раз обсуждали; Рашид был согласен пойти даже на такой риск.
- В общем, будь довольна тем, что имеешь - у тебя есть тёплая ложня, преданная рабыня-негритянка, ты пользуешься привилегиями ханской супруги... Ну (кхе-кхе) одной из супруг. Не надо, дражайшая моя Зарина, рассчитывать на большее. У меня есть княгиня Мара; мне с ней - вполне, так что... я вряд ли отныне захочу твоей помощи.
- Ты позвал меня, чтобы сообщить: больше никогда не позовёшь? - мне было плохо; очень плохо. Ради этого человека я отказалась от дружбы бедного Н'дара. Ради великолепного царственного мерзавца, подобных которому в целом мире нет... А он со мной - вон как.
Тем не менее, хоть мне и было плохо, я понимала, что вот-вот начну издевательски хохотать. До того всё это отдавало уличной клоунадой. Шутовством, "скоморошиной"...
Рашид, наверно, тоже почувствовал, что в речах его -- фальшь. Он скорчил жуткую рожу ("Нет, ну до чего потешен!..") - и молвил:
- А будешь противиться... или на княгиню как-нибудь косо взглянешь... велю евнухам тебя бросить в пучину вод. Так что подумай; трижды подумай, чтоб не было чего ненароком.
И отпустил меня.
Я пошла по галереям дворца. Нет, я не плакала. Сил, наверно, уже не осталось - реветь.
В подземелья, всё вперед и вперед. Парчовые туфельки оскальзываются на грязном камне, но я не замечаю. Назад, к моей служанке-негритянке. Она сейчас единственная, кто вообще может принять меня. Даже провинившуюся перед Рашидом, заблудшую... Как есть!
- Нет, не только она. Ты ошибаешься, Зара.
Из-за темной кривой колонны вышел мужчина в синем. Он улыбался: ласково, даже приторно; меня, по чести молвить, от его улыбки затошнило. Глядя на Джяура, я удивлялась: как могла - правда, давно, не сейчас - считать, что это он - Дракон? Вот же, вот - два крыла за спиной. Нежные, белые; ангельские.
"Доверчивая дурочка! Ну, расхлебывай теперь..."
- Ты ведь не ангел, - со злостью сказала я. - Но был им! Отец греха, вот ты кто. Враг лукавый.
Он улыбнулся.
Я не враг тебе, - у Беса был низкий, приятный голос. Куда более мужественный, чем о том говорила его внешность. - Напротив, помочь хочу.
- Нужна мне твоя помощь, - я обречённо махнула рукой. -- Теперь ведь ничего не исправишь. Так и буду жить... слыша голоса.