Аннотация: - Господа, вы джеттинг обсуждаете?.. А можно, я к вам присоединюсь? Рядом с нашим столом застыла неслышно подошедшая - как это обычно у них водится - женщина-спектр...
В зале было скучно. Я глядел на стариков из городской управы, чинно рассевшихся по местам, и втайне (вотще!..) пытался понять, зачем Невилль меня сюда притащил. Ну не люблю я такие собрания, тем паче – присутствие моё здесь чисто формально, никому на самом деле не нужен ни я, ни труппа. Но мой друг-артист слишком уж настаивал, говорил, что это для нас важно – перед самым ревю показаться широкой публике, «засветиться» (если принять употребляемый им жаргон), став частью всеобщего обозрения.
Но почтенные старцы раздражали меня. Глаза их были пусты; я бы даже сказал – бессмысленны (не иначе, способность думать у господ ратманов отсутствовала с рождения!) Только у тех, кто восседал на небольшой полукруглой галерее в конце вестибюля, наблюдалось какое-то подобие интереса на лицах да и то лишь потому, что им не была слышна дурацкая болтовня других; ну и, кроме того, отсюда был неплохо виден город – всё-таки хоть какое-то развлечение…
– Терпи, Джим, – шепнула, сжав мою руку, верная Лотти. – Они и меня бесят… А что делать? – (я мрачно взглянул на молодую женщину; она – с едва заметной иронией – поджала губу, намекая, до чего противно ей тут находиться). – Мы ведь и для них тоже стараемся. Я надеюсь, ты об этом не забыл, друг зодчий? – тут она усмехнулась, пусть даже отчасти грустно, и у меня на миг отлегло от сердца. (А советники магистрата, как и раньше, обсуждали что-то своё; пока дойдёт до утверждения нашего супер-ревю, я – скорее всего – давно уж успею состариться, обрасти невероятной бородой, а потом тихо-мирно скончаться в этом, довольно-таки сыром, зале. От ревматизма или жабы).
Внезапно, продолжая в душе язвить над собой (а заодно и всеми прочими, кого я тут видел), и таким образом сосредоточившись только на своих мыслях, я вздрогнул, перестав нервно расхаживать туда-сюда, и застыл на месте, потому что узнал одного из мелких служащих, занимавших место на нижнем ярусе: это был альб Берти, или, как принято говорить у простых жителей города, Бертран; всем известно, что он работает на Госпожу. «Опять спецслужбы... Тор с ними, конечно, -- а всё равно приятного мало».
Под широкими сводами общего зала, на полу, покрытом тенью от изящных коррантийских колонн, которые в любой другой обстановке вызвали бы у меня только самые светлые чувства, было тихо и прохладно. Самое время (казалось бы) настроиться на спокойный, размеренный образ мыслей, отвлечься от всего неприятного… тем более, поволноваться я потом успею. Но вид старого недруга-альба не давал мне ни на секунду выбросить из головы дурные предчувствия.
Небо за колоннами приобрело теперь не голубой – скорее, салатовый оттенок, и в его глубине, где роились рыжие тучи, играл яркими бликами предвечерний свет. Повеяло сквозняком. Я думал, что нам с подругой ещё стоять и стоять в зале, но чиновники сами к тому моменту начали расходиться. Один из них поманил меня пальцем. Я подошёл, и наконец-то был «вознаграждён»; долгие часы ожидания не пропали втуне – он вывалил перед нами на конторку целый ворох сложнейших анкет, не слишком понятных для меня и Лотти формуляров, а также документов с гербовой печатью (видимо, я должен был просто с ними ознакомиться, даже не ставить подпись. Однако их было столько, что я вновь, против воли, ощутил явственную дурноту).
Тем временем Берти суетился, раскладывал перед собой какие-то бумаги, лихорадочно поглядывал то на свой карманный брегет, то на длиннобородых заседателей (а один раз, по-моему, даже и на нас с подругой бросил косой взгляд). Извлёкши из саквояжа письменный прибор, он упорно строчил на ходу, и не обращал внимания на кляксы (а они, как я мог видеть со своего места, уже обильно усеивали бумажный лист; со стороны это выглядело просто жутко). «Ох уж этот мистер Томас», – ворчал альв. – «А тем паче – его мистрисс…» И тут я перестал его слышать, ибо теперь он бормотал себе под нос, полностью перейдя на шёпот.
– Эхе-хе, – вздохнул я. (Преданная инженю, как и раньше, с сочувствием сжимала мой локоть, за что я был ей от всей души благодарен). – Господин Мак-Хольм, объясните, биттен зи, более внятно: что; я должен писать, и в какой графе?
Он объяснил. Невилль выжидающе смотрел на меня, и я – делать нечего – так же сосредоточенно углубился в изучение пожелтевших листков. А когда (спустя, наверно, полчаса… или около того) наконец-то поднял голову, альб уже куда-то скрылся. В зале было почти пусто; мне, конечно, полагалось бы по всем статьям обрадоваться — еще один скучный, сплошь рутинный день канул в вечность! Но я почему-то ощущал одну лишь заботу. Похоже, упустив Бертрана, я одновременно упустил нечто важное. ОЧЕНЬ важное… Пока я не узнаю тайну старого альба, и не пойму, кто такие мистер Томас с женой, так рассердившие Берти, – интрига, плетущаяся вокруг нашей труппы, а также настоящий ее виновник, по-прежнему будут такой же неразрешимою загадкой для меня…
Вздохнув, я передал Мак-Хольму заполненные бумаги. Пора было возвращаться к нашему супер-ревю, невзирая, насколько это хорошо – или плохо…
Середина лета. В окрестностях столицы жарко, но, несмотря на это, многие рокенбридджцы (как молодые, так и не очень) стремятся туда – на природу. Сейчас самое время «pour le picniques», для любви и сладких поцелуев… Пожилые автоматоны везут таких же пожилых рантье в прогулочных шарабанах. Хорошо сложенные мужчины в пляжных нарядах, а также дамы, которые тоже – при случае! – способны похвастать великолепным телом, бредут по щиколотку в тёплой, мягкой пыли. За ними следуют сиделки и гувернёры, несущие подмышкой (или на плече) доски для серфинга. В небе – лёгкие белые облака. По просёлочной дороге, ведущей к Улонскому лесу, гордо шествует семья: немолодой, но ещё крепкий спектр в светлой рубахе навыпуск, туранских шальварах, соломенной шляпе и очках. Его дети – резвый ясноглазый мальчик, тихая и скромная девочка… И – жена.
«Какой же она была тогда? Клянусь Тором, не помню!..»
Стройная, сильная, белокожая… Гордая, решительная, часто – злая (но по виду не скажешь!) Чопорный котелок украшает нежные, пышные кудри. Лёгкие башмачки, длинная юбка в полоску (сейчас уж не сообразить, какого цвета). Изящнейшая вязаная кофта. Стан, талия – всё как у древней алланки (насколько он их себе представлял по картинам). Прекрасные плечи; такая же прекрасная шея. Губы. Вот губы он, наверное, помнил лучше всего. Глаза… Тёмные, страстные, подчас – было, было! – даже развратные. И лоб. Вернее… чело. По-гернийски это будет «brow».
Двое малышей цепляются за её юбку, семенят следом. Солнечный луг. Сухая трава. Ужи, мелькающие в ней (Лидия ахает, зажимает рот ладошкой… Он хватает её на руки, несёт. Дети отстали. А он идёт, покачивая жену в объятиях; она счастливо оперлась на его рамена, сунула руку за ворот рубахи… Её ладонь нежно касается мощных мышц. Томас и Лидия, …о улыбнувшись друг другу, целуются).
«Папенька, папенька!» – кричит Чак. – «Маменька… Вы куда?!»
(Томас делает вид, что не слышит. Сейчас ему хочется, чтобы весь Рокенбриддж, кроме них с женой, прекратил своё существование. Чтобы остались только они).
…а потом – все четверо, вместе с малышами, лежат в душистом сене. Томас поит Лидию из глиняного сосудца; та улыбается, послушно придерживая флягу…
«Я плохо помню тебя, любимая».
В тот день они были так близки к всамделишному, доподлинному счастью…
Но жена сказала: «Томас, я должна тебе признаться». И кашлянула. Негромко, не сильно. Тем не менее, он всё понял.
Чак с сестрой – не поняли, и он был рад этому.
«Чахотка?» – шепнул Томас на ухо жене. И та кивнула, уже не скрывая, что плачет…
Тогда он достал платок и заботливо вытер её слёзы. Думая прежде всего не о ней, – о детях. Впрочем, ни мальчик, ни его сестра сейчас не глядели в сторону матери; их куда больше занимали юркие скворцы, копошившиеся в кустах.
«Это я не забыл. А вот её лицо, каким оно было в тот день… ускользает из памяти.
Отдельные фрагменты – помню, но в цельную картину они не складываются. И вряд ли сложатся, пока я не буду т а м, вместе с ней…»
Мистер Томас сидел на узких нарах, скрестив ноги по-оссамански. Полосатая сорочка и подштанники, ободранные у лодыжек, были испачканы белёсой пылью. По углам раздавались странные звуки – кто-то из обитателей притона полоскал горло, кто-то пел (как мог, надрывно и заунывно), кто-то пускал ветры или же, с громким причмокиванием, посасывал кальян. В тесной комнатке пахло луком, и старый спектр чувствовал: ещё день-два – на большее его не хватит. Придётся бежать (но куда – неизвестно).
Чья-то рука легла ему на плечо. Это был Толстый Мик.
– Пошли, – шепнул он. – Берти ждёт.
Спрашивать, откуда вор узнал имя Берти, спектр не решился. Он чувствовал странное томление – и волнение, можно даже сказать, мандраж; его лысина сейчас, должно быть, полыхала всеми цветами радуги. И всё-таки мистер Томас позволил толстяку взять его под руку, отвести в самый дальний угол и оставить там. В молчаливом ожидании, пока не появится альб. (Он появился, кстати, довольно скоро).
– Ну-с, Джонсон, – голос Бертрана звучал насмешливо, но спектру было наплевать, – вы хотите знать, получил ли Лорд Роберт ваше прошение?.. Так я вас обрадую. Получил. И даже – соблаговолил поставить утвердительную резолюцию. А я бы на вашем месте обдумал всё это ещё раз десять… И то как минимум!
Томас улыбнулся. Грустно – как человек, давно понявший, что выхода нет.
– Не надо, господин альб. Скажите лучше, куда я теперь должен…
– Я всё вам сообщу, – посланец Саймонсона достал из портфеля листок бумаги. – Итак, ваши права и обязанности как эмигранта – то есть, кхе-кхе, «уходящего в бездну»…
***
«Ты, конечно, прав, старик», – сказал однажды Антуан. – «Джеттинг прекрасен. И как искусство, и как вид спорта! Только… во всём надо меру знать».
На ринге снова творилось что-то адское. Ракеты и снаряды Джулии Боткинофф вдребезги разносили ту небольшую защиту, что я успел создать: непрочные стены из моей ауры, какое-то время не подпускавшие чересчур энергичную девицу ко мне поближе. А вот теперь, похоже, защита исчерпала себя; Джулия пускала в ход «Моллардов коктейль», жгучие «жёлтые слёзы» и всякую подобную дрянь, которой у цивилизованных людей вообще названия нет. Спектры в зале галдели и ревели, вскакивая с мест; было похоже, что овладевшее ими возбуждение связано совсем не со мной. Впрочем, я их не винил — моя противница, как уже было сказано, всегда вызывала у них симпатию. Пусть даже и не слишком сильную… Quum suicue, как говорил мой знакомый философ из Лузиньена, с коим меня однажды свела судьба за игрой в вист.
Сейчас, впрочем, верного Жана-Вальдемара со мной не было; да и вряд ли бы помог. А наша дуэль близилась к развязке. Джулия присела, готовясь выпустить последний поток энергии по моей броне. Броне, которая в то же время была укрывищем – единственным, какое я мог создать… Такой чувствительной натуре, как моя, даже во время джет-матча нужно было хоть как-то прикрыться; ведь Джулия, очевидно, собиралась считывать меня на ходу, самым откровенным и наглым образом. И почти добилась этого.
Впрочем, тут мои двойники загалдели ещё громче. Они опять вскакивали с мест, хлопая в ладоши; взгляды их были устремлены на меня (не на Джулию!) Чёрные глаза Кормана-семнадцатилетки яростно блестели; ещё один спектр – кажется, беглец из моей актёрской трудовой книжки – грозно потрясал кулаками. Да и другие гости в зале были в невероятном мандраже; никогда не думал, что я сам на такое волнение способен, а уж тем паче — мои двойники.
«Джим», – говорили их взгляды, – «не смей сдаваться!» И я понял: не стоило терять веру в них. Всё-таки поддержали, не бросили. Сказалось наше (кхе, кхе) близкое родство; и то, что они – спектры, а я человек, значения не имело.
В этот миг я воспринимал всё каким-то двойным зрением: словно ещё одна реальность, eine Faerie, совсем рядом (ведь недаром же я был мироформист; попробуйте лет семь, не разгибая спины, провозиться – не всегда, к тому же, удачно – с воплощением в жизнь таких вот «глюков», и вы сами всё начнёте видеть, как моя Лотта говорит, «наяву и одновременно во сне»). Вскоре увидел в этой другой плоскости группу спектров, жадно взиравших на меня; вскоре увидел и свою партнёршу: вот она, похожая на тонкокрылый силуэт чайки над волнами, багровыми от солнца (естественно, это были на самом деле никакие не волны, просто так в сознании отображались выхлесты нашей с нею обоюдной ауры…) За чайкой гнался тёмный, даже – тёмно-карминовый коршун, нечётко видный мне отсюда – мелькал там и сям, словно молния.
Спектры – теперь уже молча – стояли; ждали. Если б чайка победила, они бы ушли крайне разочарованные… и то мало сказать. А погоня не кончалась. Не могла кончиться. Умом я, конечно, понимал, что так недалеко и до энергоперегрузки, после коей ринг придётся, скорее всего, чистить от ошмётков чьей-то невезучей плоти – либо моих, либо её. Но это была вина самой Джулии Боткинофф; она меня вовлекла в нескончаемую игру реальностей, и это был естественный её итог, не говоря уж про то, что наш обоюдный азарт пока никуда не исчез.
След чайки вёл в облака. А там, за облаками, – как думала чайка, – ждёт первый приз в нашей Игре, бессмертие. Увековечивание собственного имени в истории рокенбридджских Ансамблей и прочих «творцов реальности». Хоть я и знал, что ничего там нет – чайку (и меня) могла ждать только гибель.
***
– Вот место, где упокоилась ваша жена, –- сказал альб. – Тут начинается вход в бездну; дальше вы сами найдёте, куда идти и как наконец слиться с нею в одно целое.
— Я н-не…
— Бросьте, сударь. Вы потратили много сил, чтоб подготовиться к желанному мгновению встречи с Лидией – а теперь всё насмарку? Не разочаровывайте нас.
— Я не могу… — трость из чёрного дерева дрожала в его руке; старик только сейчас осознал, что находится на грани смерти. Бессильно утирая слёзы цветастым шёлковым платком, спектр с затаённой ненавистью взирал на своего собеседника. Хоть и знал: тот ни в чём не виноват. Винить можно было лишь самого Томаса – как и говорил Берти, он согласился, не очень-то представляя себе, на что идёт.
— Вы же понимаете… –- альб вздохнул, пытаясь втолковать старому спектру, словно ребёнку, очевидную истину: – Всё равно, рано или поздно, вернётесь сюда. Будете долго ходить вокруг да около, а потом, не выдержав, сделаете-таки роковой шаг. Ведь вам не жить попросту… до той поры, пока соединитесь с Ли; так не лучше ли это сейчас устроить, когда ваш азарт ещё не прошёл?..
— Я не готов. Не готов, – он повторял эти слова, как заклинание, даже не замечая, что Бертран издевается: тот сказал «пока соединитесь» вместо «пока не соединитесь», и, будь Томас сейчас в лучшей форме, он, несомненно, одёрнул бы его. Не говоря уже, что не простил бы эту фамильярную «Ли»… – Я попросту не способен…
— Мистер Томас, — хмуро сказал альб, — вам ведь уже приходили документы? Лорд Роберт на той неделе подготовил выписку из вашего досье, проштемпелевал, как положено… Чего вы тянете канитель?
(«Я бы и ещё сказал, что на твой счёт думаю», – мысленно прибавил он, – «да просто жаль тебя». Ну а мистер Томас, видимо, каким-то шестым чутьём уловил эту недосказанность. Во всяком случае, чувствовал он себя очень неуютно)…
Старик вздохнул; потёр переносицу (сейчас ему воистину недоставало любимого пенсне. Увы, оно осталось дома. А возвратиться в город он уже не мог — здесь, на краю бездны времени, действительно было его место. Он этого ещё не понимал, но уйти ему не хватало сил: ведь те, кто имел разрешение на «эмиграцию» – и те, кто ещё не получил, но были по статусу приравнены к ним – по закону лишались частички своего сердца. То, что когда-то в прошлом связывало их с землёй Рокенбридджа, умирало, едва Триумвират Теней (а он шутить не любил!) запечатлевал свою визу на бумаге. Люди и спектры, отправляющиеся в бездну, сами на это соглашались; хотя подобная «эмиграция» и была не вполне законной, вожди Сопротивления не боялись. Привлечь их к ответу вряд ли кто-то мог.
Мистер Томас грустно улыбнулся; возможно, Бертран и видел эту улыбку, но никак не отреагировал.
По лысине старого спектра бежали цветные сполохи. Он стоял, улавливая всеми клетками своего полувоздушного тела «шумы», исходившие из бездны, и молча, теперь уже – осознав грядущую гибель, наслаждался последним мгновением, которое ему дано от природы.
— Да, Берти, — не сразу сказал старик. — Я их получил, и прочёл внимательно.
— Что ж вы тогда боитесь, друг?.. Всё в лучшем виде сделаем. Подготовим вход в бездну, как положено; а там уж вы доберётесь – не скажу, что быстро – но доберётесь – до вашей жены, и…
— Ох, знаю, Берти! Я всё отдам, лишь бы с ней снова быть.
— «С ней»… –- альб тщательно промакнул глаза платочком, затем в него же высморкался. – Мой друг, уж вы-то должны понимать: в бездне времени от бедной женщины остался лишь голос. Посмертного единения вам никто не обещал. Вечный крик в пустоту; вечное страдание – вот всё, что ждёт вас… вместе с ней.
– Лучше так, чем никак, – уверенно молвил Томас. (И тоже, сняв монокль, протёр воспалённые глаза). Они с альбом пожали на прощанье руки; тот буркнул что-то вроде «удачи!»
(«Лидия, Лидия!..» — вздохнул он про себя. Всегда холодная и чопорная, благородная до отвращения… Чистая, как ранний рассвет. Без единого пятнышка на совести. Без единой крапинки в душе. Она была настолько выше его, настолько сильнее духом, что умереть не боялась. Пусть даже чахотка. Пусть – ко всему – ещё и частые смены настроя, приступы необъяснимой грусти… Земля Рокенбридджа не могла удержать эту женщину; да ей и не хотелось. Единственное, что хоть сколько-то привязывало её к этому миру – дети. Он тоже не мог их оставить, по крайней мере, до той поры, пока не выросли.
Но Чарльз и Габриэлла были спектрами только по отцу, так что их дальнейшая судьба, по идее, не должна сложиться плохо. И теперь его тоже мало что держит на рокенбридджской земле; «пора».
Брюки и сюртук мистера Томаса переливались радужными отсветами; гнилой, парализующий холод коснулся его старых ботинок, пронзая ноги мириадами игл. Спектр закрыл глаза, дабы не видеть неизбежного, и шагнул в пропасть. Бертрану на миг показалось – рядом с рокенбридджцем возникла фигура в потрёпанном пальто. Она зловеще нависала над ним, не обращая, впрочем, особого внимания на слугу Лорда Роберта.
«Снова это существо», – думал альб. – «Тор меня раздери, почему оно является всякий раз, как кто-нибудь уходит в межвременье?» Но – уже секунду спустя – там никого не было; если б не постоянные явления человека в сером до сей поры, Берти сказал бы, что его обманула («то есть подвела!») собственная мнительность.
Тем временем мистер Томас уже канул в серо-белую мглу. Туман пожрал старое тело; окутал противным киселём сюртук и штаны… Изнемогший и настрадавшийся, он стал частью бездны, как многие до него. В самой же бездне, в сердце безмолвия был ещё кто-то: по крайней мере один человек, незримый, но дававший о себе знать, поскольку исходил пронзительным воплем. Трудно было сказать, что это: живая душа – или некий след, оставшийся от неё… Но всё равно перед ним была она. Его Лидия.
Томас глухо зарычал – или даже взревел – в пароксизме нежданного, но такого желанного (и такого болезненного) удовольствия, сливаясь воедино с тусклым ничто, которое раньше было женщиной. Миг Ухода был коротким, но оттого не менее прекрасным.
И только шёпот звучал под сводами проклятого портала: «Вернись ко мне, дорогая… Вернись…» А потом раздался другой голос – старый, хриплый и грубый: «Как же может вернуться то, что не исчезало?!» Шуршание потрёпанного сукна, стук лёгкой тросточки… После этого Старик в сером удалился — медленно и, (судя по шагам), припадая на левую ногу.
Но альб не слышал. Точнее, просто не слушал. Увидев, что дело сделано (и врата закрылись), альб пошёл прочь. Бледно-жёлтый свет еле пробивался сквозь облака на том месте, где только был проход в межвременье.«Что ж, ещё один »эмигрант» счастливо отбыл в нети. Триумират Теней будет доволен: план по спектрам выполняется, и отчётность не нарушена».
***
– Друг, – сказал я, – хочу тебе сообщить кое-что про твою девушку-спектра.
– Она не «моя», – с готовностью отозвался Гэри. — Она — Графини. Лорд Роберт не зря её к тебе шпионкой приставил, он знал: у тебя дивный дар проникать сквозь белое безмолвие, прямёхонько в сердце преисподней. «Разве может вернуться то, что не исчезало?!» Найти тех, от кого давно остались одни только «шумы» в бездне, кроме тебя, никто не умеет… — (Тут он увидел мои глаза — и осёкся). — Да ты что, братец, не знал разве? — И снова попытался вернуться к относительно безобидной теме: – Так ты говорил, эта девушка-спектр, Джулия…
– Её уже нет, Гэри, – я печально потряс головой. – Вчера мы снова сошлись на ринге… и произошло страшное; я сам не ожидал…
– А… что случилось-то? – непонимающе уставился Гэри. – Ты применил не тот приём, из разряда запрещённых… или что?
– Хуже, друг. Она… слишком высокого мнения была о своих способностях… и банально не выдержала перегрузку. Просто-напросто лопнула, как надувной шарик. Я, конечно, в курсе: все борцы, тем более – спектры, этому риску подвержены; однако ж, Тор меня побери, это очень досадно! Словно я сам виноват – не уберёг…
– Н-да, – мой компаньон скорчил расстроенную гримасу. – И что, ты теперь думаешь, с реактивной борьбой – всё?
Мне оставалось лишь пожать плечами:
– …Если не найду хорошего партнёра, то конечно.
– Кто-то здесь, кажется, произнёс слово «партнёр»? – внезапно прозвучал над самым моим ухом звонкий девичий голос. – Господа, вы джеттинг обсуждаете?.. А можно, я к вам присоединюсь?
Рядом с нашим столом застыла неслышно подошедшая – как это обычно у них водится – женщина-спектр. В платье с пышным кринолином, белых лайковых перчатках, и даже с новомодным зонтиком – в виде плоского круга с нежными розовыми и салатовыми узорами на таком же белом (можно сказать, «чисто алланский стиль»).
– Карандашефф, – незнакомка очаровательно улыбнулась. – Надя Карандашефф. Так вы, сударь, изволили намекать, что изнываете от тоски без новой соперницы для матча?
– Старик, – Гэри пнул меня локтем, – соглашайся, пока не поздно, а? Хорошенькие девушки на дороге не валяются.
Тщательно изучая новоприбывшую (и делая вид, что занят смакованием глинтвейна), я размышлял. С одной стороны, без джет-противника плохо… особенно когда нужен отдых, хотя бы небольшая разрядка; а с другой – барышня, уж не знаю почему, внушала куда больший страх, чем безвременно погибшая Боткинофф. Ну и что-то мне в последнее время вся эта борьба вообще поднадоела. Позволить себе zeitauss? Пусть ненадолго… Кто бы меня упрекнул?
– Я подумаю, госпожа Карандашефф. Я подумаю.
![Stock Photo []](/img/m/minstrell_m_a/zodchye4/quote-2020-03-10-1583806560.jpg)