Арден Том : другие произведения.

Сестры Синей Бури (главы 1-41)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   Том Арден
   СЕСТРЫ СИНЕЙ БУРИ
  
  
  
   ПРОЛОГ
  
   Написано, что некогда на свете жили пятеро богов, и сила их была запечатлена в пяти кристаллах, составляющих магический круг под названием "Орокон". Вспыхнувшая между богами война разлучила их, и кристаллы были утеряны. Теперь, когда мир лицом к лицу столкнулся с жутким злом, юноше Джемэни, сыну незаконно свергнутого короля Эджландии, предстоит отыскать кристаллы и воссоединить их.
   Антибожество, злобный Тот-Вексраг уже вырвался на волю из Царства Небытия. Он принимает личины своих приспешников ― Созданий Зла и копит силы, чтобы нанести сокрушающий удар верховному богу Ороку, который отверг его. Если Тот завладеет кристаллами, он уничтожит мир. Только Джем стоит на его пути.
   Джем родился беспомощным калекой и был совсем не похож на героя. Способность ходить он обрел, влюбившись в дикарку Катаэйн. Позже, лишившись памяти, Ката превратилась в утонченную леди, а Полтисс Вильдроп, заклятый враг Джема, собирался на ней женится. Вырвавшись из цепких рук своих мучителей, Ката ненадолго воссоединилась с Джемом, но вскоре обстоятельства разлучили их вновь. Сейчас Ката входит в отряд мятежников под предводительством Боба Багряного и борется за возвращение власти синемундирникам; Джему тем временем предстоит продолжить свои испытания.
   К этому моменту ему удалось разыскать три кристалла. Лиловый Кристалл Короса сейчас у Раджала, друга Джема, зеленый Кристалл Вианы ― у Каты, у него самого ― красный Кристалл Терона. Но опекун Джема, Лорд Эмпстер, больше не будет помогать им, а силы Тота растут все быстрее.
   Закончив свои испытания в Унанг-Лиа, Джем, Раджал и загадочный пес Радуга летят на ковре-самолете к далеким таинственным Островам Венайи, надеясь отыскать там пропавший Кристалл Джавандры. Им невдомек, что вслед за ними к островам плывет старый пират Капитан Порло, преследуя свои собственные цели.
   И Тот-Вексраг тоже сидит у них на хвосте.
  
  
  
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
  
   ДЖЕМ, главный герой, ищущий Орокон
   РАДЖАЛ, верный друг Джема
   МАЛЯВКА, их маленький товарищ
   КАПИТАН ПОРЛО, пират, капитан Катаэйн
   ГРЯЗНУЛЯ, его кабинетчик, которому вечно перепадает
   СЕЛИНДА, благородная леди на острове Ора
   МАЙУС ЭНИО, возлюбленный Селинды
   РА ФАНАНА, нянька - рабыня Селинды
   ТАГАН, евнух - еще один раб Селинды
   ЛЕКИ, совсем не похожий на Тагана
   АЧИУС, совсем не похожий на Леки
   ОДЖО, совсем не похожий на Ачиуса
   ДЖОДРЕЛЛ, отец Селинды, триарх на острове Ора
   ФАХАН и АЗАНДЕР, два других триарха
   ПРИНЦ ЛЕПАТО, жених Селинды (старожил)
   ЛОРД ГЛОНД, жених Селинды (переселенец)
   БЛАРД и МЕНОС, часовые на острове Ора, любители повеселиться
   КОМАНДИР АДЕК, которого они боятся
   САКСИС, то ли философ, то ли волшебник
   МОРСКОЙ УАБИН, знаменитый корсар, господин Смертельного Пламени
   СМОРЧОК, горбатый карлик, его приближенный
   ВЕРНИ, в прошлом - правая рука Морского Уабина
   МОЛОДОЙ ЛАКАНИ, старик - раб Смертельного Пламени
   КОСТЛЯВЫЙ и ПАНЧО, такие же рабы Смертельного Пламени
   РОБАНДЕР СЕЛСО,
   КИТЯРА, первый помощник капитана на Катаэйн
   МОРЖ, беззубый боцман на Катаэйн
   СВИНТУС, скользкий рулевой на Катаэйн
   МОРСКОЙ ЗМЕЙ, кук на Катаэйн с большим достоинством
   АЛАМ, который спасся из Смертельного Пламени
   МАЙУС КАСТОР ("ДЯДЮШКА КАСТОР"), отец Майуса Энио
   МИЛА, пропавшая сестра Раджала, дитя великой магии
   ШИА МИЛАНДРОС, стервозная девушка
   ФЭЙЗИ ВИНА, ее лучшая подруга
   ОТЦЫ Шии Миландрос и Фэйзи Вины
   КОФУ, обезличенный - воспитатель Оджо
   АРД АЙРЕД, обезличенный - воспитатель Ачиуса
   СЛАДКАЯ ЛАДОШКА и ее ПЯТЬ ДОЧЕРЕЙ
   КУКЛА БЛИША, кукла, которую мучала мать Селинды
   ПАРИУС ЭНИО, Династ островов Арока
   СВЯЩЕННИКИ АРОКА, их религиозные лидеры
   СОВЕТ ТРИДЦАТИ, правители Оры
   ХРАНИТЕЛИ ЗАКОНА на Оре
   И другие
  
   ЗА КУЛИСАМИ
  
   КАТА, главная героиня, возлюбленная Джема
   ПОЛТИ (ПОЛТИСС ВИЛЬДРОП), его заклятый враг
   БОБ (АРОН ТРОШ), преданный друг Полти, возлюбленный Раджала
   ЛЕДИ УМБЕККА ВИЛЬДРОП, злобная двоюродная бабка Джема и Каты
   НИРРИ, ее сбежавшая служанка, поддерживающая Джема
   ЭЙ ФИВАЛЬ, друг и духовный наставник Умбекки
   КОНСТАНЦИЯ ЧЕМ-ЧЕРИНГ, некогда - хозяйка высокосветского салона
   ТИШИ ЧЕМ-ЧЕРИНГ, ее дочь, "синий чулок"
   САЙЛАС ВОЛЬВЕРОН, отец Каты, не такой уж и мертвый
   ВАРНАВА, таинственный карлик, который уж точно не мертв
   ЛОРД ЭМПСТЕР, вероломный опекун Джема (см. также АГОНИС)
   ТРАНИМЕЛЬ, злобный премьер-министр Эджландии (см. также ТОТ-ВЕКСРАГ)
   ЭДЖАРД СИНИЙ, король-узурпатор Эджландии
   КОРОЛЕВА ДЖЕЛИКА, его жена, в девичестве Мисс Джелика Венс
   БОБ БАГРЯНЫЙ, разбойник, предводитель мятежников
   ХЭЛ, его соратник, некогда - великий ученый
   БАНДО, друг Хэла, ветеран Сопротивления
   РЭГЛ и ТЭГЛ, сыновья Бандо
   ЛАНДА, юная красавица, зензанская жрица
   БЕЙНС, известная также как "Одноглазая красавица"
   ДОСТОЧТИМЫЙ ОЛЬХ, муж Нирри
   МОРВЕН и КРАМ
   И многие другие СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ и ВРАГИ
  
   В ЦАРСТВЕ МЕРТВЫХ
  
   АДРИ, нервный худой мальчишка
   НИКАНДЕР, известный также как "малыш Никандер"
   ИНФИН ИДЖАС, витающий в облаках мальчишка с плохим зрением
   ЗАП, шутник и балагур, не отличающийся большим умом
   ДЖУРОС ИКО и ДЖЕНАС ИКО, певцы-близнецы
   ЛЕМЮ, моряк в полосатой тельняшке
   КАПИТАН БИЗЕР, некогда - капитан Катаэйн
   СУЛТАН КАЛЕД, некогда - правитель Унанг-Лиа
   РАДЕНИН, сын Династа Париуса Энио
   АНИАНИ, юная дева, его возлюбленная
   БЕЛРОНД, ее отец
   ТРИАРХ СПЕКО, дед Селинды по материнской линии
   ВИЛИ ВАН ВО, распорядитель замка Глонда
   МАНИ, дочь ВИЛИ ВАН ВО
   МАТЬ СЕЛИНДЫ, которая мучала куклу Блишу
   ШУВАРТ и ХАНДЕН, великие композиторы
   ТЕЛЛ, античный писатель, автор "Джавандрома"
   ЖЕРТВЫ Синей Бури, ЖЕРТВЫ триурга и другие
  
   РАЗНЫЕ ЖИВОТНЫЕ
  
   РАДУГА, самый необычный пес
   обезьянка БУБИ
   СИНИЙ ВОРОН
   КИРА, корова, которой не повезло
   ЭДЖАРД ОРАНЖЕВЫЙ, мармеладный кот
   И другие
  
   БОГИ И НЕОБЫЧНЫЕ СОЗДАНИЯ
  
   ОРОК, верховный бог, отец всех богов
   КОРОС, бог мрака, почитаемый ваганами (лиловый кристалл)
   ВИАНА, богиня земли, почитаемая зензанцами (зеленый кристалл)
   ТЕРОН, бог огня, почитаемый в Унанг-Лиа (красный кристалл)
   ДЖАВАНДРА, богиня воды, почитаемая в Венайе (голубой кристалл)
   АГОНИС, бог воздуха, почитаемый в Эджландии (золотой кристалл)
   ТОТ-ВЕКСРАГ, злобное антибожество
   ЛЕДИ ИМАГЕНТА, его таинственная дочь
   СИБИЛ ЗАРО, стена со множеством дыр
   СИБИЛ ИНОРКИС, еще одна такая же стена
   ГРОМОВЕРЖЕЦ АРОК ЗАРО, таинственный вулкан
   ГРОМОВЕРЖЕЦ АРОК ИНОРКИС, еще один такой же вулкан
   ТРИУРГ, жуткое чудовище, обитающее на суше
   МАНДРУ, жуткое морское чудовище
   И другие
  
  
  
   ПЕСНЬ СЕСТЕР
  
   Буйным вихрем кружат в небесах грозовых,
   Вспышки молний метают на землю они.
   Нам проститься осталось ― не выживем мы!
   Как близко они! Я вижу фигуры ―
   Сестры Синей Бури!
  
   Раньше ярко сияла священная цепь,
   Их теперь завлекла нечестивая сеть.
   Что ждать нам от них? Лишь горе и смерть!
   Как близко они! Ветра злые задули ―
   Сестры Синей Бури!
  
   Исчезают с морей целиком острова,
   Не оставив ни джунглей, ни гор, ни песка.
   Все навеки пропало! Надежда мертва!
   Как близко они! Рой из жуткого улья ―
   Сестры Синей Бури!
  
   Жажда власти их гонит по южным морям,
   И глухи они к стонам, нытью и мольбам.
   Убегай поскорей ― смерть идет по пятам!
   Как близко они! Страх они чуют ―
   Сестры Синей Бури!
  
   Вспышки молний искрят в грозовых небесах.
   Сестры бросились вниз и явили себя.
   Вот и все! Что ж, прощайте ― прощайте, друзья!
   Они здесь, они здесь! Страшны их фигуры ―
   Сестры Синей Бури!
   Сестры Синей Бури!
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   Мальчишки в беде
  
  
  
   Глава 1
   ОГНЕННАЯ ГОРА
  
   Подобно множеству ярких цветов, небрежно разбросанных по поверхности моря, острова Венайя растянулись от земель Эль-Орока большой неровной дугой. Где именно они заканчиваются ― тайна, по крайней мере, для моряков Эль-Орока: эджландцев, зензанцев и унангов. Одни говорят, что за островами лежит другой, еще более обширный материк, другие ― что там и есть край света, где море с шипением обрушивается в огненную бездну. Рассказывают о людях с рыбьими головами, чудовищных морских змеях и куда худших тварях. Понятное дело, суеверия. Но даже на многопалубных кораблях Эджландии, самого могущественного государства Эль-Орока, моряки дрожат от страха, рискнув заплыть вглубь водных лабиринтов Венайи. От островов и окружающих их морей веет черной магией.
   Об этом принц Джемэни читал в книгах о путешествиях, давным-давно, скучными вечерами в библиотеке лорда Эмпстера. Тогда, в Агондоне, Джем едва ли мог представить, что однажды отправится к этим островам, а уж тем более полетит на ковре-самолете.
   Вздохнув, он вытянулся на теплой материи, прикрыв глаза от резкого утреннего солнца. От мягкой шерсти исходил аромат восточных благовоний. Как роскошно он провел ночь, утонув в душистом ворсе! Магия джинна укутывала его и защищала от страхов. Теперь, конечно, волшебство рассеивалось. Почему не могло оно длиться чуть дольше?
   Теплый ветер обдувал его растрепанные белокурые волосы, и Джема снова одолела сонливость. Он приобнял Радугу. Тяжело дыша и светясь, полосатая собака положила голову на свои лапы, новый серебряный ошейник ярко блестел. Его подарила принцесса Бела Дона, странная, красивая девушка, с которой Джем и его товарищи познакомились в Унанг-Лиа. Принцесса заверила их, что ошейник обладает магической силой. Но волшебство, если и было, еще никак себя не проявило. Сквозь сон до Джема доносились голоса Раджала и Малявки. Те размышляли о том, где приземлится ковер.
   Хороший вопрос.
   ― Ты что-нибудь видишь, Малявка? ― спросил Раджал.
   Тот сидел со скрещенными ногами, ссутулившись над Волшебным Шаром, своим собственным загадочным подарком от Бела Доны. Молодого унангского паренька мало волновали места, которые проносились внизу. Уставившись в новый мерцающий талисман, он пытался выяснить, куда они направляются. В Венайю, да ― но куда точно?
   С тех пор, как джинн Джафир поднял ковер-самолет в воздух и разогнал, Джем и его товарищи мчались на всех парах и тому были рады. Они не задумывались, где закончится их путешествие.
   Теперь у них начали появляться сомнения, знал ли об этом сам Джаффир.
   Малявка впился глазами в шар. Принцесса Бела Дона, если и знала, не объяснила, как им пользоваться. Может быть, нужно смотреть под определенным углом? Внутри мелькали голубоватые блики.
   ― Кое-что... ― пробормотал он. ― Что-то голубое...
   ― Это небо, дурачок, ― сказал Раджал. ― Дай мне посмотреть.
   ― Руки прочь! Шар мой!
   ― Тогда смотри лучше.
   В раздражении молодой ваган теребил свой талисман, Амулет Тухана, которые он носил на запястье, как браслет. Могло ли это защитить его от неприятностей? Если и так, размышлял Раджал с горечью, то, судя по выпавшим на его долю приключениям, амулету еще предстояло пройти проверку. В Унанг-Лиа он вплотную подбирался к смерти и к вещам, вероятно, еще худшим, чем смерть.
   Раджал взъерошил свои черные волосы, чтобы отогнать тягостные мысли, но едва ли преуспел.
   ― Уже скоро мы должны приземлиться, правда? ― спросил он с нетерпением.
   ― Да, ― ответил Малявка, ― но где?
  
   ***
  
   В зарослях джунглей повисла жара, будто тая в себе необъяснимую угрозу. Испарявшаяся влага клубилась от земли и каплями стекала вниз с буйно разросшихся растений, жавшихся друг к дружке цветов и ядовитых грибов с гигантскими шляпками. Даже в самые ясные дни солнечные лучи блекли, еле пробиваясь сквозь густую зелень.
   Откуда-то донесся треск. Затем раздались голоса ― разговаривали юноши.
   ― Это наша последняя возможность, ― сказал один из них.
   ― В прошлый раз ты говорил то же самое, ― сказал другой, тот, что вел за собой упрямую корову.
   ― Но мы ведь живы, Ачи. Не будь таким болваном.
   ― Я болван? Оджо, ты про Леки подумал?
   ― Он покруче болвана ― настоящий безумец.
   ― Я не это имел в виду. Что он скажет, когда узнает о наших с тобой делишках?
   Их было двое, обоим, быть может, четырнадцать-пятнадцать орбит. Впереди шел коренастый приземистый Оджо, следом худой, болезненного вида Ачиус тащил за веревку молодую корову. Кожа у обоих парней отливала бронзой, на головах черные, давно не чесаные волосы: копна непослушных кудряшек у Оджо, будто сноп грубо скошенной соломы у его товарища. На верхних губах у них пробивался молодой пушок, а руки и ноги покрывала сеть царапин. Юноши были грязны, а их туники, некогда красивые, с вышитыми узорами, давно превратились в лохмотья. Они с трудом пробирались сквозь обступившие со всех сторон джунгли.
   ― Леки должен быть рад, что кто-то принял решение и взялся за это дело, ― сказал Оджо.
   ― Он считает, раз он главный, то и решения принимать ему, ― недоверчиво сказал Ачиус.
   ― Да, и смотри, в какой переплет мы попали.
   С этим не поспоришь. Ачиус прикрыл рот и молча продолжил путь. Иногда он останавливался и все сильнее и сильнее тянул за веревку, обвязанную вокруг тощей шеи коровы. Как неловко было смотреть в ее большие грустные глаза! Он надеялся, что сможет избежать этого взгляда, когда Оджо перережет ей горло, ну или, по крайней мере, что именно Оджо будет перерезать ей горло. Пусть Ачиус и провел больше времени на ферме дяди Кастора, все же Жрецом Арока был отец Оджо.
   Быстрее бы все закончилось.
   ― Кира, ну давай уже!
   ― Обязательно было придумывать ей имя, болван? ― закатил глаза Оджо.
   ― Я всем животным даю имена. Ты разве не помнишь, чему нас учили в Священной Школе? Имя ― это заклятие против злых сил.
   ― Которое не действует.
   ― Для Киры, похоже, да.
   ― Как и для нас.
   ― Почему?
   ― У всех наших были имена. И теперь все мертвы.
   ― Не все, ― сказал Ачиус. ― Мы-то живы. Ты сам раньше говорил.
   ― Семеро из нас ― нет, ― Оджо протиснулся через вездесущие лианы.
   ― Семеро? Нет, Оджо, шестеро.
   ― Майус Энио? Ты все еще жалеешь, что не ушел с ним?
   ― Конечно, жалею, ― мрачно произнес Ачиус.
   ― Майус Энио утонул, Ачи, ― резко сказал Оджо, ― утонул в первый же день. Леки, во всяком случае, в этом уверен.
   ― Леки? Ты же сказал, он безумец!
   ― На этот раз он прав. Смирись, Ачи.
   Худой юноша опустил глаза. Как Оджо мог такое говорить? Может, все эти сомнения у него появились из-за постоянных неудач? Ведь если кто и должен был остаться в живых, так это Майус Энио ― славный, удивительный Майус Энио. Нет, не мог он погибнуть в море. Разве не он был среди них лучшим пловцом? Он был лучшим во всем! Доберись Майус Энио до острова Оры, он наверняка бы вернулся с подмогой. А что, возможно, сейчас он уже на обратном пути оттуда. Ярость закипала внутри. Если бы только у Ачиуса хватило мужества броситься на Оджо, повалить его на землю и заставить взять назад все сказанные им глупости.
   Но ничего хуже драки между ними нельзя было вообразить. Нет, только не сейчас.
   Земля под ногами угрожающе затряслась.
   ― Громовержец зол на нас, ― прошептал Ачиус.
   Больше не переговариваясь, юноши быстрым шагом продолжили свой путь к Плато Голосов, прокладывая дорогу сквозь сумрачные тени.
   Кира сопротивлялась все сильнее.
  
   ***
  
   ― Кристалл Джавандры? ― пробормотал Малявка.
   ― Именно это я и сказал, ― в голосе Раджала сквозила ирония. ― Просто поищи его ― так мы сэкономим кучу времени. Ведь не думаешь же ты, что чары Джафира доставят нас прямо туда и приземлят ковер аккурат на Голубой Кристалл?
   Малявка, внимание которого было сосредоточено на шаре, ничего не ответил.
   Раджал тоскливо посмотрел по сторонам. Как надоел ему этот ковер-самолет! Надоела ходящая волнами ткань под ними, на которой они все едва умещались, надоел хлестающий по лицу ветер, надоели теснота, жара и голод... К этому времени Раджал был уже зверски голоден.
   Юноша уныло пошарил в кармане и вытащил мешочек с золотом, который Рыба всучил ему перед самым полетом. Старина Рыба! Столько всякой вкуснятины можно было набрать, окажись поблизости уютный кабачок.
   Был бы хоть один шанс.
   Прошлым вечером, на закате, они оставили позади пустынные земли. Ночью внизу тускло мерцала водная поверхность с разбросанными по ней бугорками островов и слабыми, то тут, то там, вспышками огня. Сейчас ярко-голубое море искрилось, словно было усеяно россыпью алмазов. Какое-то время островов внизу не было. Может, ковер пролетел Воды Венайи? Раджал осторожно высунулся за украшенный кисточками край ковра. По одну сторону простиралось открытое море. Затем он повернул голову и увидел клубы дыма.
   ― Смотрите! ― он резко выпрямился.
   ― Что... что такое?.. ― Джем начал просыпаться.
   ― Эй! Не тряси ковер! ― возмутился Малявка и схватил шар, пока тот не скатился за край.
   ― Та гора, ― Раджал жестом показывал направление, ― она горит!
   Все повернули головы. Дым тянулся с вершины горы ― самой высокой точки покрытого лесами острова ― и облаком плыл по небу. До острова им еще лететь и лететь, а другой земли поблизости не было видно.
   ― Радж, это всего-навсего вулкан, ― потягиваясь, зевнул Джем.
   ― Чего? ― спросил Раджал. ― Джем, ты когда-нибудь видел такую гору?
   ― Ну, на картинке, ― признался Джем. ― Она дымится, вот и все.
   ― Как сигара? ― произнес Раджал с сомнением. ― Но почему?
   ― А еще взрывается, да? ― вставил Малявка. ― Ну, иногда. Я посмотрю в шаре.
   ― Я сейчас выкину эту штуковину отсюда, ― сказал Раджал. ― Она все равно не работает.
   ― Конечно, работает, ― Малявка уселся поудобнее и снова уставился в стеклянную поверхность. ― Просто мы пока не поняли, как.
   Раджал закатил глаза.
   ― Как так вышло, ― удивился он, ― что джинн, который сумел отправить нас по небу за тридевять земель, не смог помешать одному надоедливому сопляку ― я уже молчу про его собаку ― забраться к нам на ковер? Как мы разыщем Кристалл Джавандры, если все время возимся с этим паразитом?
   ― Малявка ― наш верный друг, ― сказал Джем.
   ― Он еще ребенок ― и он притащил эту псину с собой!
   Глаза Малявки вспыхнули. За свою короткую, но насыщенную жизнь он сносил обиды и посильнее. Он не боялся Раджала.
   ― Не я один никогда не слышал о вулканах, ― фыркнул он. ― Джем, я помог тебе выбраться из Зазеркалья, помнишь? Могу поспорить, что вам на двоих не выпало столько неприятностей, как мне одному, и я из всех выпутался. Сколько себя помню, я всегда был вором. Я хорошо соображаю, быстро бегаю, а теперь, ― добавил он с гордостью, ― у меня есть волшебный шар. Вот увидите, я на вес золота.
   Раджал взвесил мешочек с золотом в своей руке.
   ― Джем, как думаешь, сколько весит Малявка? ― усмехнулся он.
   Джем никак не отреагировал.
   ― Я уверен, что ты нам еще пригодишься, Малявка. И Радуга тоже, да?
   Он с улыбкой взъерошил полосатую шерсть собаки. Помогут им Малявка и его цветастый друг или будут мешаться под ногами ― не имеет значения. Пути назад нет. Теперь они были вчетвером и направлялись навстречу опасностям.
  
  
  
   Глава 2
   ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ СИНЕВА
  
   ― Осторожней с копьем, болван!
   ― Что-то с моими глазами. Меня ослепило.
   Оджо и Ачиус стояли на Плато Голосов. По правде говоря, не такое уж это было и плато ― самый обычный каменный выступ в скале, возвышающийся над ослепительной синевой моря. Ачиус выпустил из рук свое копье, но по-прежнему крепко держался за веревку Киры. Он сморщил лицо и заслонил глаза. Он знал, что высоко над ними дым из вершины вулкана неторопливо уплывает в безоблачное небо. Внизу, мягко сталкиваясь с камнями, пенились морские волны.
   ― Таким утром, ― прошептал Ачиус, ― не верится, что здесь бушевала Синяя буря.
   ― Посмотри на нас, ― с горечью сказал Оджо. ― Разве наш вид не говорит тебе о том, что нам пришлось пережить?
   С этим Ачиус не мог не согласиться. С той ночи минул лишь один лунный цикл, но казалось, что с жизнью до шторма их разделяла целая вечность. Он устремил взгляд в морскую даль, в который раз вспоминая о неистовых завывающих ветрах, сверкающих синих огнях, которые поглотили Иноркис, их остров-близнец.
   ― Иногда у меня такое чувство, что он все еще там. Где-то там, просто мы его не видим.
   ― Ты о чем? О шторме?
   ― Об Иноркисе, разумеется. О чем же еще?
   Ачиус вздохнул, за ним и Оджо - одно лишь упоминание об их потерянном доме навевало грусть. Коренастый парень покорно взял веревку и привязал Киру к камню возле жертвенной плиты.
   ― Ачи, ― произнес он мягче, чем раньше, ― нужно набрать веток для костра. Леки, скорее всего, уже проснулся. Если он обнаружит пропажу Киры, он догадается, чем мы тут занимаемся.
   Они трудились в тишине, с силой выдергивая сухие сорняки, когда-то проросшие в трещинах каменного выступа. Рядом с плитой чернело небольшое углубление; солнце и ветер еще не успели развеять пепел от бесчисленных костров. Когда они наполнили ямку, Оджо вынул из кармана туники лупу и враскорячку нагнулся над ветками и листьями. Он сосредоточенно фокусировал солнечный свет, скривив лицо так, будто не яркие лучи, а его сознание должно было разжечь огонь.
   Кира жалобно мычала, словно догадываясь, для чего разводят костер. У нее, казалось, совсем не осталось сил на сопротивление. Ачиус сглотнул, не осмеливаясь смотреть ей в лицо, в ее огромные грустные глаза. За плитой невозмутимо зияла сотня ртов Сибил, или вернее, это была сотня отверстий в отвесной стене скалы, большая из которых размером, вероятно, с человеческую голову. Ачиуса не впервые бросило в дрожь рядом с этими дырами, такими темными, такими зловещими, по сравнению с залитым солнцем плато. Поговаривали, что отверстия тянутся вглубь моря, доходя, быть может, до самой преисподней.
   Листья начали дымиться, и Оджо убрал лупу в карман. Юноши обменялись взглядами. Оджо сглотнул. Хватит ли у него мужества выполнить задуманное? Его отец, Жрец Арока, не раз совершал жертвоприношения, но что это меняло? Сам юноша никогда в этом не участвовал, он даже не видел, как происходит обряд. На Иноркисе присутствовать на нем разрешалось только тем, кто прошел Испытание Мужества. Но сейчас Оджо должен взять инициативу на себя. Если Ачиус безоговорочно верит в одного лишь Майуса Энио, то он ему покажет... Оджо ему еще покажет!
   Парень подобрал с земли свое копье. Кира отшатнулась.
   ― Не копьем, Оджо, ― протараторил Ачиус.
   ― Ты прав. ― У Оджо на поясе висел кинжал, единственный, оставшийся у них троих. Ачиус давным-давно потерял свой, а Леки сломал, разделывая свинью. Какая бы сила ни убила их шестерых товарищей, никакого оружия после себя она не оставила. Оджо крепко сжал в руке плоскую, покрытую трещинами рукоятку кинжала, проверил остроту лезвия.
   Не заточено. Но деваться некуда.
   ― Держи ее, Ачи.
   На то, что должно было произойти дальше, Ачиус не мог смотреть и закрыл глаза. Если бы он только мог заткнуть уши ― и нос заодно! Раньше ему доводилось убивать свиней и кроликов ― пустяки, по сравнению с этим. Сейчас это была Кира. Вздрогнув, он услышал ее отчаянный вопль. Корову начало беспощадно трясти, его негнущиеся руки задрожали следом. Липкий страх окружил Ачиуса, смешиваясь с едким дымом костра. Что было сил, навалясь всем телом, он старался удержать корову.
   ― Быстрее, Оджо. Быстрее!
   ― Я пытаюсь.
   Как заправский мясник, Оджо нанес резкий рубящий удар, потом продолжил бить кинжалом в рассеченное горло коровы. Плита оросилась кровью, которая сначала брызнула, будто молоко при дойке, а затем хлынула горячим, зловонным потоком. Ачиус ощутил липкие брызги на своих руках, теплая жидкость лужицей собралась вокруг его босых напряженных ног. Тут кишечник Киры отказал. Живот у Ачиуса скрутило, рвота заполнила его рот. Парень было уже отпустил корову, но Оджо, сыпля проклятиями, приказал ему не двигаться.
   Ачиус стиснул зубы, с трудом сглотнул, изо всех сил стараясь не дышать, в то время как корова сначала взбрыкнула, потом вся сжалась, затем в конвульсиях повалилась на землю. Наконец, дрожь в ее шее утихла. Ачиус отшатнулся в сторону. Дым застлал его глаза. Он услышал хлопающих крыльями птиц, которые, подобно камням, резко обрушивались вниз.
   ― Иди сюда, черт бы тебя побрал!
   ― Но все уже закончилось, правда?
   ― Закончилось? Все только начинается!
   Оджо был прав. Ачиус, спотыкаясь, вернулся к корове. Первым делом они перевернули теплую тушу, вверх выменем, которое Ачи столько раз доил. Молокосос ― так другие его прозвали. И хотя худой парень не любил эту кличку, сама работа ему нравилась. Когда Кира заболела и перестала давать молоко, ему и впрямь пришлось сосать ее грубые соски. Этому он давно научился у своего кузена Майуса Энио, на ферме дяди Кастора. Раньше Ачиус любил вспоминать о тех временах, но теперь любая мысль о прошлой жизни превращалась для него в сущую пытку.
   ― Держи ее за ноги, ― Оджо снова взялся за копье.
   Ачиус задержал дыхание, словно собираясь нырять, пока его коренастый друг сначала копьем проделал в туше несколько дыр, потом кинжалом неуклюжими рубящими движениями вспорол брюхо. Новые волны еще более отвратительной вони обрушились на юношей. К этому времени они оба были покрыты кровью. Она капала с их волос и век, с их губ и пальцев, пропитала насквозь их туники. Но останавливаться было нельзя. Прежде, чем работа завершилась, они еще долго надрывали руки, отдирая скользкую шкуру, вырывая теплые кости.
   Наконец, внутренности коровы были разложены на плите, ее мясо сгорало в костре. Птицы совсем обезумели. Ачиус, всхлипывая, едва мог дышать. Оджо выпрямился, сжав сердце Киры в дрожащих руках. Шатаясь от усталости, он подошел к стене с сотней отверстий.
   Парень прикусил губу, отчаянно подбирая слова. Оджо никогда не присутствовал на подобном обряде, но он все же заглядывал в священные тексты, слушал отца, когда тот с другими жрецами Арока читал молитвы в Священной Школе. Оджо не знал, будет ли его речь хотя бы на половину правильной, но чего уж теперь. Они столько сделали, осталась самая малость. Парень решительно шагнул вперед и рухнул ниц, больно оцарапав колени.
   ― О, Многоголосая Сибил, ― начал он с придыханием, ― наимудрейшая Сибил, приходящаяся сестрой Сибил с Иноркиса, дочери Громовержца Арока Иноркиса, приходящегося братом Громовержцу Ароку Заро ― пред тобой мы склонили головы с даром плоти... Услышь нас, Сибил с Заро, и поведай, о чем мы вопрошаем. Ты наша последняя надежда. Пусть возвестят твои сто голосов, Сибил, суждено ли нам когда-нибудь вернуться на Иноркис. Пребудет ли Громовержец с нами? И как преодолеть нам эти суровые испытания?
   Оджо тяжко вздохнул, следом и Ачиус. Птицы, будто испугавшись, внезапно исчезли. Тишину нарушали лишь шипение мяса на костре, да бившиеся о берег волны. Ачиус лежал на алой скользкой плите, смотрел в бескрайнюю даль спокойного моря. Как странно. Сейчас верилось с трудом, что раньше на синей глади лежал другой остров, точь в точь как этот, и на его склонах процветали селения и фермы! Он снова вспомнил о шторме. Что такого могла сказать Сибил, чтобы помочь им теперь?
   Лучше бы они спросили о Майусе Энио!
   ― Ачи, ― наконец, простонал Оджо, ― все без толку...
   ― Нет! ― встрепенулся его друг. ― Быть такого не может!
   Ачиус был прав: внутри скалы что-то шевелилось. Поначалу этот звук едва достигал их сознания. Юноши могли принять его за порывы ветра, что метался над безмятежным морем, или за таинственный рокот, который доносился из нутра дымящейся горы. Только когда Оджо опустил окоченевшее сердце по-видимому бесполезной жертвы, когда Ачиус отполз к краю обрыва и встал, готовый нырнуть в очищающие воды океана ― только тогда песня Сибил настигла их.
   И юношей обуял ужас.
  
   ***
  
   ― Та гора приближается, ― пробормотал Раджал.
   Клубы дыма скользили по небу.
   ― Ты хочешь сказать, мы приближаемся, ― Малявка вскочил на ноги и начал возбужденно вертеться.
   ― Ты что делаешь? ― спросил Раджал.
   Похоже, совсем забыв про свой шар, Малявка простонал:
   ― Ах, удалось бы нам исследовать все эти таинственные острова...
   Он прыгал и скакал.
   ― Сядь на место, дурачок, - Раджал оттащил его от края ковра. ― Не волнуйся. Мы точно побываем на каждом из островов Венайи прежде, чем все это закончится. Сколько, ты говорил, их всего, Джем?
   Но Джем не слушал. Ковер под ними раскачивался на волнах ветра, и юноша с дурным предчувствием рассматривал его замысловатые узоры. Там были завитки и спирали; глаза павлинов; реки, деревья и кометы. Загадочные фигуры в халатах и тюрбанах протягивали вперед руки со сверкающими камнями. Джем отыскал один из них, небесно-голубой, который источал яркие лучи света, вышитые лазурной нитью. Несомненно, это был Кристалл Джавандры.
   Ощущение приближающейся опасности у Джема росло, и он дотронулся до камня под своей туникой. Кристалл Терона теперь принадлежал ему. Юноша закрыл глаза, и перед его мысленным взором снова возник Тот-Вексраг. То же самое видение поглотило Джема за миг до того, как он завладел красным кристаллом. Если верить безумным речам Тота, силы анти-бога невероятно возросли, вскормленные всей той божественной энергией, что, как вода из обвалившейся плотины, прорвалась после разрушения самого священного храма Унанг-Лиа. Джем тяжело вздохнул, сильнее сжав в руке кристалл. Лишь день назад он нашел его, но уже чувствовал частью себя. И он знал, что так и будет, пока не разыщется голубой кристалл.
   В этот момент ковер слегка накренился, и Волшебный шар покатился в сторону Джема. Юноша дотянулся до него и уже было схватил, чтобы не дать ему сорваться вниз, как его глаза внезапно пронзила острая боль. Из глубины стеклянного шара на него злобно смотрело лицо Тота-Вексрага...
   ― Шар! ― завопил Малявка.
   ― Да забудь ты о шаре, ― сказал Раджал. ― Смотри!
   Ковер мотало из стороны в сторону. К нему неслась стая морских птиц, их длинные когти сверкали, а крылья были широко расправлены.
   ― Они летят прямо на нас!
   ― Держись!
   Все вцепились в ковер. Радуга вонзила когти глубоко в ворс. Подобно грому, сотни крыльев били над ними, воздух наполнил визг, и ковер, вздрогнув, начал кружиться. Джем стиснул зубы. Он был уверен, еще мгновение ― и на него посыпятся удары, а острые, как лезвия, когти разорвут на нем тунику. Однако, когда птицы их настигли, ковер резко отклонился и камнем упал вниз. Он несся сквозь ослепляющую синеву, и птицы его не преследовали.
   ― Они вернутся? ― задыхаясь, спросил Раджал.
   ― Они не нападали, ― ответил Джем. ― Они... сами спасались от чего-то!
   ― Значит, они улетели? Хвала Коросу!
   ― Хвала твоему амулету, ты хочешь сказать, ― подал голос Малявка.
   Подарок принцессы Бела Доны ярко блестел на темном напряженном запястье Раджала. Возможно, он действительно защищал от темных сил, и парень был готов поверить в это, но лишь на краткий миг. Птицы исчезли, но ковер по-прежнему, головокружительно вращаясь, падал вниз. Под ним со свистом проносился вихрь всех оттенков синего. Радуга лаяла. Раджал зажмурился и обхватил себя руками ― но брызг так и не почувствовал.
   Ковер, продолжая пике, резко ушел в сторону. Будто выросшие из ниоткуда, показались лесистые склоны острова. Малявка благодарил амулет; Раджал восхвалял его, но затем снова проклял, как только вокруг них, подобно черной удушливой завесе, стянулся дым из вулкана. Их легкие наполнились серой. У них меркло сознание; они кашляли; слезы хлынули у них из глаз. Они услышали где-то внизу зловещее шипение из жерла вулкана.
   ― Мы пропали! ― закричал Раджал. ― Пропали!
  
  
  
   Глава 3
   ГУДЕНИЕ МУХ
  
   Среди сотни голосов одни были высокие, другие ― низкие, одни были мягкие, другие ― грубые, но все они пели одну пронзительную песню. Оджо медленно возвел глаза к Сибил, убрав с лица свои влажные окровавленные волосы; Ачиусу не хватило храбрости даже повернуться. Кто мог исполнять подобную песню? Ачи был в ужасе от одной мысли об этом и продолжал смотреть на море, на бледный безоблачный небосвод. Удивительно, просто немыслимо! Дочь Громовержца была с ними на Заро с самого начала, ровно как и ее сестра на Иноркисе ― это призрачное нечто, обитающее внутри скал. Они сомневались, боялись, жаждали ее благословения. Ни за что на свете не могли представить они себе, что она существует здесь, в этом мире.
   Песня, наполнив своим ужасающим ритмом закоптелый воздух, громыхала вокруг них.
  
   Все дети, чей к славе своей слышу зов,
   На суд вы приплыли ― на остров штормов.
   Как всем здесь до вас, вам кружиться и падать
   В воды сомнений и в истины пламя.
   Чему утонуть, что сгорит за мгновенье -
   Все тайны хранит колеса лишь вращенье.
  
   Все дети, чья смелость позволит сыграть,
   Весь ужас, что ждет вас, мне не передать.
   Дрожите! Ведь воды возьмут ваши души.
   Лишь только один на земле им не нужен.
   Кто будет на суше, а кто захлебнется ―
   Узнаем, когда колесо повернется.
  
   Все дети, кто песне моей удивлен,
   Для всех ваших судеб один есть закон:
   Сразите пилота, что к свету несется,
   Он с воздуха в воды мои окунется.
   Но где небеса, а где воды бурлят ―
   Секреты ветра вихревые таят.
  
   Когда песня закончилась, воцарилась мертвая тишина. Дым рассеивался. Ачиус по-прежнему отрешенно смотрел в морскую даль; прошла вечность, когда Оджо медленно повернулся к нему. Мальчишки были знакомы, уже и не вспомнить, как долго. Когда-то они даже были лучшими друзьями ― до тех пор, пока Ачиус не встретил своего кузена Майуса Энио. Сейчас, казалось, они едва ли не стесняются друг друга. Дрожа, Оджо взял друга за его маленькую руку. Когда коренастый парень, наконец, заговорил, вся его бравада, все притворство испарились. Пусть многого из слов Сибил он не понял, все же ему трудно было не распознать скрытую угрозу.
   ― Ачи, ― прошептал он, ― мы умрем.
   В ответ тоже последовал шепот:
   ― Но она же нам... ничего не сказала.
   ― Мы умрем, ― повторил Оджо, ― все, кроме одного.
   ― Нет, Оджо, нет, ― Ачиус сглотнул. ― Майус Энио, он спасет нас. Есть вещи ― многое, чего ты не знаешь...
   ― Мы умрем, болван! ― голос Оджо сорвался. ― Вот увидишь.
   ― Ты совсем рехнулся? Как можно говорить такое?
   Теперь Ачиус тоже разозлился. Хватка его друга стала сильнее, и он вздрогнул, когда ногти Оджо впились в его кожу, но не стал вырываться, не отвернулся. Так они и стояли, пока в самый последний момент не увидели, как позади них нечто вырвалось из облака дыма на вершине Громовержца и, вращаясь, начало падать вниз. Оджо тут же отпустил руку друга. Он содрогнулся. Он ткнул пальцем в небо.
   ― Ачи, смотри... пилот с воздуха.
  
   ***
  
   ― Держитесь! ― закричал Джем. ― Только держитесь!
   Но внезапно их мучения закончились. Почерневшие, обессиленные, захлебываясь кашлем, они обнаружили, что находятся по другую сторону дымовой завесы. Ковер, уже не вращаясь, мягко скользил над джунглями. С опаской Джем и его друзья отцепили руки от покрытой пеплом ткани. Они протерли глаза, но еще некоторое время их зрение восстанавливалось, и они с трудом различали местность внизу.
   ― Да уж, действительно, ― сказал Джем, глубоко дыша, ― хвала амулету!
   ― Если это все благодаря талисману, ― Раджал с недоверием покосился на свое запястье, ― то лучше бы у меня был другой, который просто не допустил такой заварухи.
   ― Но твой хотя бы у тебя, ― сказал Малявка. ― А вот что с моим?
   ― Теперь от него уж точно никакой пользы.
   Малявка рассердился, но сдержал себя. Воцарилась тишина, в то время как ковер плавно снижался, приближаясь к лесистым склонам острова. За ними раскинулся бархатный пляж. Немного на свете столь умиротворенных мест, но Джем снова вспомнил, как Тот смотрел на него из шара. Возможно, то была всего лишь иллюзия, но в тайне юноша был рад, что они потеряли шар. С содроганием Джем подумал, что, если Тот следил за ними. Что, если он следит за ними сейчас?
   Вдруг, ни с того ни с сего: БУМ! ― и воздух словно сотряс раскат грома.
   ― Что за...
   ― Прыгайте!
   Откуда взялся огненный шар ― они не успели увидеть. Было ясно только, что он, словно пылающая комета, стремительно летит прямо на них. Шар безнадежно пробил ткань ковра, и спустя мгновение Джем с друзьями падал вниз в джунгли.
   Прошли долгие минуты. Тишина.
   ― Ч-что произошло? ― подал голос Раджал.
   Он бросил угрюмый взгляд на свой амулет. Пышные заросли папоротника смягчили падение, но его руки и ноги были распростерты в разные стороны, и наверняка он весь был покрыт синяками. Неуклюже барахтаясь, юноша попытался встать на ноги.
   ― Думаю, и так понятно, что произошло, ― Джем с трудом выпутывался из паутины лиан. ― Вопрос в том, кто это сделал и зачем.
   Их обступали густые тропические джунгли. В горячем влажном воздухе раздавались щелчки и странные шорохи. С ветки свисал все еще дымившийся волшебный ковер, вернее то, что от него осталось. Джем с грустью смотрел на почерневшую ткань.
   ― У тебя такой взгляд, как будто мы потеряли друга, ― сказал Раджал.
   ― Вообще-то потеряли, ― Джем в тревоге посмотрел по сторонам, ― и не одного, а двух. Где Малявка? Где Радуга?
   Они начали звать их, но хотя шорохи и щелчки затихли, ни крика, ни лая в ответ не последовало. Джем дотянулся до занавеса из лиан и раздвинул их. Вдали, сквозь проблески в листве мелькал ослепительный пляж. Юноша прищурил глаза.
   ― Наверняка они где-то близко.
   Стали звать их снова.
   По-прежнему тишина.
   ― Похоже, у нас проблемы, ― нахмурился Раджал.
   ― Может быть, а, может, и нет. Все это напоминает Робандера Селсо. Как думаешь, мы одни на этом острове?
   ― Может быть, а, может, и нет. Радуга!
   ― Малявка!
   Их крики унеслись прочь и тут же утонули в тропических зарослях. Вокруг царил сумрак, сквозь который юноши пытались разглядеть хоть что-нибудь. Ветки и листья заслоняли небо, но не спасали от безжалостного зноя.
   ― Джем, ― чуть погодя спросил Раджал, ― кто такой Робандер Селсо?
   ― Да ладно, Радж, это же известная история и к тому же правдивая. Он был моряком и однажды после кораблекрушения оказался на острове, прямо как этот. Он провел там годы, целые циклы, один-одинешенек, но ни один корабль не пришел... Малявка!
   ― Радуга!
   ― Джем, а вдруг этот остров на самом деле, как тот, из истории про Робандера Селсо? Вдруг здесь кроме нас никого нет ― нас четверых, я хочу сказать?
   ― Должен быть кто-то еще. Откуда тогда взялся огненный шар?
   ― Я думал, он... ну типа упал с неба.
   ― Огненные шары с неба просто так не падают.
   ― Даже здесь, рядом с этими твоими вулканами?
   ― Ну, может, и падают. Но тот шар был выпущен из какого-то орудия. Радуга!
   ― Малявка! ― Раджал недоверчиво посмотрел наверх. ― Еще когда мы летели сюда, я не заметил тут никаких признаков жизни. Ты ничего не видел?
   ― Деревья, одни только деревья.
   ― Вот вечно так. А как кстати была бы сейчас милая, уютная таверна. У меня даже есть золото, чтобы расплатиться, понимаешь? Золото есть, а потратить его негде. И так всегда. Малявка!
   ― Радуга! Безумие какое-то ― не могли же они взять и испариться.
   ― Может, они отрубились, ну, когда упали.
   ― Не дай бог. Неизвестно, что может таиться в этих местах.
   ― Таиться? ― спросил Раджал. ― Что ты имеешь в виду?
   ― Здесь могут водиться змеи, ядовитые пауки...
   Раджал сглотнул. Он все-таки надеялся, что его амулет хоть на что-то годен. Если до этого юноша размышлял, стоит ли им разделиться, чтобы быстрее найти друзей, то теперь он ни за что на свете не подал бы такую мысль. Внезапно он понял, что слышит из чащи густых зарослей странные, еле уловимые звуки. Нечто вроде шорохов, которые издают насекомые, копошащиеся под корой деревьев.
   Именно Раджал, а не Джем, первым различил отчетливое специфическое жужжание, доносившееся из-за занавеса лиан.
   ― Джем, что это?
   ― Ты о чем?
   ― Не знаю ― прислушайся.
   Но прежде, чем Раджал успел остановить его, Джем раздвинул заросли. Звук тут же усилился: это было не жужжание, а непрерывное гудение сотен мух. Сам не зная почему, Раджал насторожился.
   ― Они взбудоражены, ― пробормотал он.
   ― Да, ― сказал Джем, ― но почему?
   Ответ вскоре нашелся. Сначала, когда они стали осторожно продвигаться вперед, из обдало стойким сладковатым запахом гнили. Этот смрад мог бы их отпугнуть, но любопытство было сильнее.
   Причиной неистовства мух было нечто тяжелое, вытянутое, свисающее с высокой ветви дерева. Листва там была особенно плотной, тени гуще, но слабый свет все же позволял разглядеть свернутую шею, вздутое лицо, распростертые почерневшие руки.
   ― Джем! ― Раджал отпрянул назад. ― Отойди!
   Но Джем уставился на покрытое мухами тело.
   ― Посмотри на его одежду, Радж...
   ― Чего? Я вообще на него не хочу смотреть.
   Раджал закрыл рукой рот и вздрогнул, когда Джем шагнул вперед и стал с важным видом изучать бриджи, ремень, лохмотья, когда-то представлявшие из себя тельняшку. Мухи по-прежнему гудели; их личинки, извиваясь, поедали плоть на лице мертвеца. Даже самый лучший друг едва ли узнал его сейчас, но в одном сомнений не было.
   ― Он эджландец, ― сказал Раджал. ― Эджландский моряк.
   ― Но как он здесь оказался? Да еще в таком виде.
   ― Самоубийство. Что еще ему оставалось, если он застрял здесь, как Робандер Селсо.
   ― Робандер Селсо не покончил с собой, Радж. Посмотри на ремень этого мужчины. С него срезали кошелек ― и нож тоже. А куда подевалась сабля?
   ― Он потерял ее во время кораблекрушения. Джем, отойди уже от него.
   ― Этого мужчину убили, Радж.
   ― Сто лет назад. Посмотри, в каком он виде, Джем!
   ― Сто лет? В таком-то климате?
   Больше ничего сказать никто не успел. Внезапно из-за деревьев послышался лай.
   ― Радуга? Радж, за мной! Бегом!
   Оставив погибшего моряка скрытым в зарослях, они помчались в направлении тревожных звуков. Впереди показался небольшой просвет. Лай доносился с той стороны, но юноши нигде не видели яркую шерсть Радуги.
   Спустя мгновение, не успев опомниться, они взлетели ввысь.
   ― Ловушка! Мы попали в ловушку!
  
  
  
   Глава 4
   ЗЕЛЕНЫЕ ВЛАДЕНИЯ
  
   ― Джем?
   ― Радж?
   ― Ты упираешься локтем мне в лицо.
   ― А ты ― в мои ребра. Можешь подвинуться?
   ― Я хотел попросить тебя о том же!
   Раджал вздохнул. Он испугался, когда они ни с того, ни с сего взмыли вверх; но куда страшнее теперь было гадать, что может произойти в следующую минуту. Его руки и ноги были нелепо перекрещены, а нити сетки больно резали кожу. Один глаз, в который упирался локоть Джема, ужасно слезился, другим он едва мог сфокусировать зрение. Юноша различал лишь яркие лучи солнца, пробивающиеся сквозь темно-зеленую листву.
   ― Что же это такое? Ловушка для зверей?
   ― Посмотри вниз, Радж, ― удрученно сказал Джем.
   ― Я же сказал, у меня перед лицом твой локоть.
   ― Что ж, радуйся, что не копье.
   ― Хм...
   Раджал было задумался над словами Джема, но вскоре и сам, моргая, разглядел внизу странные красноватые фигуры. У него екнуло сердце, и он почувствовал укол в шею. Юноша сглотнул и увидел внизу худого мальчишку, который угрожающе направлял на него длинную заостренную палку. Такую же наставил на Джема его коренастый товарищ. Оба, очень грязные, были одеты в какие-то лохмотья. Взлохмаченные, с бурыми пятнами на лице и руках, они выглядели так, будто недавно извалялись в грязи.
   А что за запах от них исходил!
   Коренастый мальчишка, выглядевший более воинственно, ткнул копьем Джему в шею:
   ― Кто вы такие и что здесь делаете?
   ― Мы могли бы задать вам тот же вопрос, ― сказал Джем.
   ― Не нужно нас сердить. Знаем мы, кто вы.
   ― Зачем тогда спрашиваете?
   ― Джем, ― прошипел Раджал, ― ты добиваешься того, чтобы нас убили?
   ― Они всего лишь перепачканные грязью мальчишки, Радж, ― младше нас.
   ― Здесь, конечно, не очень светло, ― зрение Раджала почти восстановилось, ― но, Джем, приглядись получше.
   ― Хочешь сказать, они старше?
   ― Хочу сказать, что это не грязь.
   ― Заткнитесь! ― гаркнул коренастый мальчишка. Он сверлил глазами пленников, острие его копья грозно сверкало на солнце. ― Теперь отвечайте, кто из вас ― пилот с воздуха?
   ― Оджо, ― худой мальчишка, казалось, был встревожен, ― я до конца не уверен, что они...
   Но мальчишка по имени Оджо не слушал. С угрозой в голосе он повторил свой вопрос.
   ― Я понятия не имею, о чем ты говоришь, ― твердо сказал Джем. ― Мы из Эджландии, ― и добавил в сторону Раджала. ― Я, конечно, не предлагаю отдать им твой мешочек с золотом, но это могло бы помочь.
   ― Что? Отдать им? ― вполголоса произнес Раджал. ― Да я мог бы купить весь остров, будь у меня горстка разноцветного бисера. Но золото? Я, знаешь ли, еще надеюсь отыскать где-нибудь таверну.
   ― Вы прилетели на этой тряпке! ― крикнул Оджо.
   ― Вообще-то на ковре, ― сказал Раджал, ― который вы подбили. С чего бы вам вдруг это понадобилось?
   ― Ты про пушку? ― сказал Оджо. ― Нет, это были не мы.
   ― О, нет, ― мальчишка по имени Ачи покачал головой. ― Мы же не...
   ― Мы бы сбили, ― вставил Оджо, ― будь у нас возможность.
   ― Сбили бы? ― Ачи многозначительно посмотрел на товарища.
   ― Но про пушку вы знаете? ― Джем.
   Коренастый мальчишка вдруг пришел в ярость.
   ― Я задаю вопросы! И мне нужны ответы! ― он провел по шее Джема копьем и, будь оно чуть острее, порезал бы кожу до крови. ― Хотя ты уже ответил на мой вопрос. Тебя выдает не только твой говор, но и твои волосы.
   ― Вот теперь я точно ничего не понимаю.
   ― Точь-в-точь как Лемю, да, Ачи? ― Коренастый мальчишка сурово посмотрел на своего товарища. ― Пепельно-желтые волосы ― без сомнения метка дьявола.
   ― Но Оджо, в Лемю не было ничего дьявольского ― он был хорошим.
   ― Но он умер, разве нет?
   В голосе Оджо Джем различил нотки отчаяния. Казалось, коренастый мальчишка пытался оправдать то, что он вынужден будет сделать, пока еще было время.
   ― Что ж, я думаю, мы нашли того самого пилота, Ачи. А Сибил сказала, что мы должны его сразить. Должны его сразить, ― медленно повторил Оджо.
   ― Оджо, мы... ты не можешь, ― худой мальчишка бросил на Джема тревожный взгляд и вдруг, словно больше не мог сдерживаться, выпалил:
   ― Тебя прислал Майус Энио? Ты прилетел от него?
   ― Заткнись! Просто заткнись!
   Оджо развернулся и ткнул копьем в товарища. Ачиус отшатнулся, но Оджо наступал, приминая траву под ногами. Ачи поднял свое копье вверх, готовясь отразить удар, но споткнулся и упал. Мгновение ― и Оджо сидел на нем верхом. Он отбросил копье в сторону, но тут же вытащил из-за пояса кинжал. Ачиус сглотнул, когда окровавленное лезвие коснулось его горла.
   ― Оджо, что ты творишь?!
   На долю секунды показалось, что Оджо действительно вгонит лезвие в шею Ачи. Его прищуренные глаза сверкали горечью, когда он с неохотой освободил товарища.
   ― Просто помалкивай, Ачи. Я же сказал, я сам тут разберусь.
   ― Но у тебя не получается! ― с вызовом выпалил Ачиус, неуклюже поднимаясь на ноги. Он выбил из рук Оджо кинжал, и тот упал в высокую траву. ― Ты ведешь себя, как придурок, Оджо. Все из-за сердца, да? С тех пор, как оно побывало у тебя в руках, ты как будто... как будто обезумел. И не забывай, жертвоприношение было твоей идеей.
   ― Жертвоприношение? ― прошептал Раджал. ― Ну все, Джем. Если мы как-нибудь выберемся отсюда, я выброшу этот амулет в море.
   ― Лучше брось вниз мешочек с золотом.
   ― Сейчас? Да они его даже не заметят.
   Ачиус со злостью подобрал кинжал и засунул за ремень, словно подстрекая Оджо на новую драку. С серьезным видом худой мальчишка повернулся к Джему.
   ― Ты, с желтыми волосами, отвечай: Майус Энио тебя прислал?
   Джем прикусил губу. Сказать да. Так просто сказать да.
   ― Какой еще Майус? ― не выдержал Раджал. ― Слушай, мы понятия не имеем, о чем не говоришь.
   Джем застонал; Оджо ударил Ачиуса в грудь.
   ― Я предупреждал тебя! Разве не предупреждал?
   Мальчишки уставились друг на друга. Повисла тишина. С наступлением дня жара усиливалась, неустанно просачиваясь сквозь сумрак джунглей. То здесь, то там на листьях растений играли лучи солнца, и густой пар, клубясь, поднимался от земли.
   Джем откашлялся. Возможно, потом он отругает Раджала, но сейчас не время.
   ― Думаю, вряд ли вы раздумываете, опускать ли нас на землю? ― спросил он своих тюремщиков.
   ― Нет, ― ответил Оджо, ― скорее, убивать ли вас.
   Схватив копье, он вновь направил его на сеть. Ачиус подошел и опустил руку товарища. Теперь его голос стал мягче:
   ― Оджо, разве ты не помнишь, как ты относился к Лемю? Как доверял ему? В этом вы с Майусом Энио были единодушны. Знаешь, ты же...
   Выругавшись, коренастый мальчишка попытался стряхнуть руку, которая его сдерживала. Но Ачиус не собирался отступать:
   ― Майус Энио был прав насчет Лемю. Хоть в этом-то он был прав? А у Лемю были пепельно-желтые волосы, разве нет?..
   ― Радж, тебе не кажется, что мы видели этого Лемю? ― прошептал Джем. Он больше не мог сдерживаться. Происходящее его порядком разозлило, и раз уж Оджо был тоже зол, Джем наигранно повысил голос и категорично сказал. ― Этот Лемю, не тот ли это морячок, что висит на дереве среди мух, весь покрытый их личинками?
   ― Джем, ― ахнул Раджал, ― что ты..?
   Забрызганные кровью лица не смогли скрыть потрясения.
   ― Теперь ты понял, Ачи? ― завопил Оджо. ― Они знают слишком много! Им известно все!
   Он оттолкнул товарища и снова воздел копье к сети, готовясь нанести удар.
   ― Умри, пилот!
   ― Оджо, нет! ― закричал Ачиус.
   Джем обхватил себя руками. Но прежде, чем копье успело пронзить его плоть, послышался шорох листьев и раздался новый голос, высокий и властный. Мелькнуло лезвие, и копье выпало у Оджо из рук.
   Спустя мгновение коренастый мальчишка лежал на спине и стонал, придавленный незнакомцем ― тот сидел на нем верхом, размахивая в воздухе ржавой саблей.
  
   ***
  
   ― Это еще кто? ― с тревогой спросил Раджал.
   ― Будем надеяться, что он на нашей стороне, Радж.
   Из сетки Джем и Раджал видели лишь загорелую костлявую спину незнакомца и некий головной убор, сделанный из перьев и листьев.
   ― Ты вел себя плохо, Зандис Оджонис, ― сказал юноша. Его резкий голос отдавал безумием. ― Сначала Кира ― да, неважно откуда, но мне об этом известно. Если бы мог, я бы вас остановил. Я ведь ваш предводитель, согласны? И если кто и должен был сделать подношение, так это я. Я! ― Кинжал блеснул в воздухе и замер у самой шеи Оджо. ― Тебе понятно, Зандис Оджонис?
   В ответ последовало лишь стыдливое мычание.
   Ачиус стоял рядом, скрестив руки:
   ― Леки, пожалуйста...
   ― Какую по-вашему игру вы затеяли, безумцы? Посмотрите на себя: с головы до пят в крови! Я расстроен, Ачиус. Ты-то куда смотрел? А теперь еще это. Разве так обращаются с дорогими гостями?
   ― С гостями? ― переспросил Ачиус.
   ― Да, болван! ― взвизгнул мальчишка в перьях. Он вскочил на ноги и повернулся к пленникам.
   Джем затаил дыхание. Лицо новичка было разрисовано цветными полосками, а на груди висело ожерелье из костей. Из одежды на нем болталась лишь набедренная повязка ― обрывок такой же туники, какие носили его товарищи.
   Помимо этого, на бедрах у него висел широкий ремень, к которому крепились матросская сумка, пара ножей и потрепанные ножны, куда он и засунул свой кинжал.
   ― Вещи Лемю? ― пробормотал Раджал.
   ― Наверняка, ― отозвался Джем.
   Раскрашенный мальчишка улыбнулся и с подчеркнутой учтивостью поклонился. Пусть Леки выглядел опасным ― загадочности в нем было не меньше. В библиотеке лорда Эмпстера Джем не раз встречал наскальные рисунки дикарей, и он знал, что это был воинственный, жестокий, неграмотный народ; некоторые из них, а, может, и все они питались человеческой плотью. Юноша вспомнил, в какой ужас пришел Робандер Селсо, когда на его остров высадилось сборище каннибалов, собираясь свои отвратительные бесчинства. Эпициклы назад, когда первые сообщения об этих существах достигли Эджландии, ученые мужи пришли в замешательство. Как так вышло, вопрошали они, что человеческие создания, сотворенные всемогущим Отцом, пали столь низко? Объяснение со временем нашлось. Как оказалось, дикари были не людьми, а жалким подобием человечества ― Отверженными, полностью потерявшими человеческий облик.
   Правда ли это? Джем не знал, но в одном не сомневался: юноша, которые стоял внизу, ― крайне необычный дикарь. Быть может, он и никакой не дикарь вовсе.
   ― Если разрешите, я представлюсь, ― сказал он. ― Меня зовут Лекис Санис Саксис. Я владыка этого острова.
   ― Что? ― поперхнулся Раджал. ― Владыка?
   ― Радж, ― Джем ткнул друга под ребра, ― прикуси, пожалуйста, свой длинный язык ― хотя бы сейчас, ― и, повысив голос, добавил: ― Владыка... Встретиться с Вами ― большая честь. Меня зовут Джемэни, а это мой друг, Раджал. Мы бедные скитальцы... Ведомые крайней нуждой, мы покинули родные земли. Злой колдун проклял нас, и нам суждено было улететь на самый край земли, если бы не посчастливилось оказаться здесь, на вашем острове.
   ― Прокляты черной магией? ― Глаза на разрисованном лице заблестели. ― Что ж, похоже, у нас много общего.
   Джем навострил уши, но Леки лишь вновь поклонился и махнул в сторону своих товарищей:
   ― С моими подчиненными вы уже знакомы. Пусть они часто ошибаются, но они никому не желают зла. Полагаю, вы примите мои извинения за их слегка... опрометчивые действия? Здесь, на острове Заро, опасности подстерегают повсюду... но разрази меня гром! О чем же я думаю? Оджонис, Ачиус, освободите наших гостей. Немедленно!
   Но вышло так, что сам владыка, а не его подчиненные исполнил приказ. Юноша по имени Оджо еще только поднимался, держась за ребра и опираясь на обеспокоенного Ачиуса, а сабля Леки снова со свистом рассекла воздух, и грубый металл разрубил веревку. Сетка начала раскачиваться, а затем медленно размоталась.
   ― Держись, Радж!
   ― За что, Джем?
   К счастью, густая поросль смягчила падение. Все прошло не так уж и плохо: Джем застрял в кустарнике какого-то вьющегося растения, но за пару мгновений сумел выбраться. Раджалу повезло меньше, и он протяжно стонал. Сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, Джем стал срывать стебли, опутавшие друга.
   ― Давай, Радж, вставай.
   ― Каким образом? Разве мои ноги еще при мне?
   Раджала повело в сторону, но Джем подхватил его, не дав упасть. Однако земля под ними вдруг затряслась, и шатались теперь они оба, словно находясь на спине огромного всполошившегося чудовища.
   Или же это был гром? Гром под землей.
   Внезапно все закончилось. И вновь Джем вынужден был воевать с влажной, липкой растительностью, освобождаясь из цепких объятий ее веток и листьев. Остальные вокруг тоже приходили в себя. Один лишь Леки по-прежнему твердо стоял на ногах и ликующе размахивал в воздухе саблей, в несуразном веселье обуздав тряску.
   Ухмыляясь, он повернулся к перепуганным подчиненным и без тени тревоги сказал:
   ― Видишь, Зандис Оджонис, все ваши усилия прошли даром. Или ты думал, что это никчемное жертвоприношение и впрямь усмирит Громовержца? Я говорил, что одной Кирой тут не обойдешься, и я был прав.
   ― Мы не собирались усмирять Громовержца, ― сказал Ачиус. ― Мы ходили к Сибил. Нам просто хотелось узнать, что еще может произойти в будущем, вот и все.
   ― В будущем? Сибил? ― Леки, откинув голову, захохотал. ― И вы надеялись, что она вам что-нибудь скажет? Да вы оба посходили с ума.
   Затем разукрашенный юноша вернулся к своей прежней манере. Возможно, он тщательно подбирал слова, но нотки безумия никуда не делись.
   ― Наши гости не ранены? Впрочем, это была всего лишь пара толчков. На таком острове, как этот, следует ожидать небольшую качку время от времени... Однако мы теряем здесь время. Пойдемте же. Вам необходимо отдохнуть; про еду я вообще молчу.
   ― О, пожалуйста, не молчите об этом, ― подал голом Раджал.
   ― Что ж, позвольте проводить вас в Саром, ― улыбнулся Леки.
   ― Саром? ― переспросил Джем.
   ― Разумеется. Где еще мне принимать своих гостей? Ачиус, смотай сеть. Позже мы ее снова установим.
   С этими словами разукрашенный юноша закинул саблю на плечо и упругой походкой двинулся вглубь джунглей. Обернувшись, он жестом позвал за собой Джема с Раджалом. Те встревоженно переглянулись. У них появился идеальный шанс сбежать, но было ли это разумно? Они застряли на незнакомом острове, неизвестно где. К тому же они умирали с голода.
   Лучше подыграть местным, по крайней мере, сейчас.
   ― Кстати, ― сказал Джем, когда они продирались сквозь заросли, ― никто из вас не видел мальчишку где-то вот такого роста и собаку радужного окраса?
   ― Мальчишку? Собаку? ― Леки резко развернулся. ― Кто они? Ваши друзья?
   ― Очень хорошие друзья. Мы их потеряли после того, как... приземлились.
   ― Да? Жаль, ведь здесь, на острове Заро, много опасностей, ― отстраненно произнес Леки, будто потеряв нить разговора. Однако затем он повернулся и твердо добавил: ― Оджонис, Ачиус! Нет... Ачиус, ты один. Сходи, поищи мальчишку и радужную собаку.
   ― Я? ― Глаза худого юноши наполнились страхом.
   Леки вновь одарил гостей улыбкой:
   ― Пойдемте же. Пойдемте.
  
   ***
  
   Густые заросли быстро поглощали все звуки. Как только отряд Леки скрылся в зеленых владениях джунглей, их голоса уже не достигали того мрачного места, где Джем с Раджалом попали в сеть. Там царило безмолвие ― точнее, особая тишина джунглей, сочетающая в себе тысячи едва уловимых потрескиваний, посвистываний, перешептываний. Едкий дым серебрился в отблесках света. На прогнившем, покрытом мхом бревне сидела огромная жаба, раздувая горло и моргая выпученными глазами. Вокруг одной из веток, черно-золотыми полосками напоминая тигра, томно обвивалась древесная змея.
   Послышались взмахи крыльев. Это была птица, но не тропическая и не морская, а ворон с таинственным темно-синим оперением. Плавно опустившись, он вонзил клюв в один из ярких фруктов, что в изобилии пестрели в листве деревьев. Брызнули капли сладкого сока. Змея начала разматываться, словно готовясь к нападению, но тут жаба отвратительно заквакала. Ворон сорвался с места и улетел.
   Бросаясь то в одну сторону, то в другую, он взволнованно следил, какие еще опасности скрывались в удушливом лабиринте растений. Маленьким острым клювом он то и дело подцеплял сочных червей и жуков. Но нигде он не задерживался надолго. Его блестящие глазки постоянно вращались и сверкали. Все дальше и дальше летел ворон с необычным оперением, оставив далеко позади коварную змею.
   О ней он уже забыл. Проносясь над рядами притоптанных папоротников, ворон уловил странный сладковатый запах, резко выделявшийся среди ароматов фруктов и цветов. Его сопровождали заманчивые звуки ― жужжание и гудение роя мух. Забыв о страхе, ворон пробился сквозь заросли и примостился на длинной тонкой ветке. Он с любопытством уставился на источник едкого запаха ― большое, свисающее с дерева тело с раздувшимся лицом, свернутой шеей и черными от крови руками. Внимание птицы привлекли личинки, которые копошились в мертвой плоти ― таких жирных он никогда раньше не видел. Алчность одолела ворона, и он рванул было вперед, несмотря на мух, но что-то удержало его. Черные тени покрывали все вокруг, но случайный луч света нет-нет да и мелькал на разлагающемся лице, а легкий ветерок раскачивал его туда-сюда, туда-сюда.
   Хотя нет: никакого ветра не было, лишь гнетущая духота. Ворон нахохлился, его сердечко бешено заколотилось. Безумное гудение мух не смолкало, но понемногу менялось, приобретая новые тона. Мерцание солнца напоминало пульс ― и тут нога мертвеца зашевелилась. Затем в движение пришла его рука и рванула обмотанную вокруг шеи веревку. Ссохшаяся от жары, та не выдержала. Тело с глухим шлепком упало на землю.
   Мертвец затих. Обескураженные мухи метались в смятении. Синий ворон не отводил глаз. Высокая трава заколыхалась. Мертвец неуверенно встал на ноги и шаткой походкой двинулся вперед, проламывая путь сквозь ветки и листья.
  
  
  
   Глава 5
   ПО ЭТУ СТОРОНУ РАЯ
  
   ― Ра Ра, быстрее! Ра Ра, догоняй!
   ― Миледи, ― последовал вздох, ― я так быстро не могу.
   ― Но море ― оно прекрасно. О, почему ты такая нерасторопная?
   Разговор происходил на другом острове, за много лиг от Заро. Девочка в легком платьице остановилась и, обернувшись, залилась смехом, наблюдая, как ее пухлая нянька с тяжелой корзинкой в руках с трудом спускалась по крутому склону. Яркие камешки выскакивали у нее из-под ног и неслись вниз, словно непоседливые зверьки, мечтающие побыстрее окунуться в теплую, отливающую солнечным блеском воду.
   Нянька едва ли могла разделить это возбуждение. Хватая ртом воздух, она настигла молодую подопечную и бухнула на землю корзинку.
   ― Глупенькая Ра Ра, ― рассеянно улыбнулась девочка, ― как же ты надеешься найти кавалера?
   ― Кавалера? ― Что это могло значить? Ра Ра ― а, точнее, Ра Фанана ― радовалась возможности перевести дыхание. Она была не старой, даже считала себя почти молодой, но все же вынуждена была признать, что за время службы у триарха несколько располнела. Но и корзина, конечно, весила не мало ― совсем не мало... ― Кавалер, ну разумеется! ― выдавила нянька. ― Интересно, кто забил голову миледи этими мыслями?
   ― Ты, Ра Ра! ― девочка быстро развернулась и махнула рукой в морскую даль. Браслет на ее изящном оливковом запястье мелодично зазвенел. ― Ты разве забыла о своем родном острове?
   Ра Фанана залилась румянцем. Нужно быть осторожнее! Сколько сил уходило на то, чтобы поддерживать самообладание. И что с того? Дисциплина, только дисциплина всегда и во всем. А следом придет ночь, когда море ослепительно мерцает, и воздух опьяняет благоуханием садов, и музыка льется с королевского двора ― и наступит час дурацких историй Ра Фананы, которые подобно волшебству очаруют любопытную девочку.
   ― Остров, ― воскликнула девочка, ― где аромат жасмина витает в воздухе и все девушки красивы, и юноши тоже, где для женитьбы нужна лишь любовь. Разве это не ты рассказывала, как, созрев, девушка выслеживает парня, и когда она добивается желанного, он принадлежит только ей, и они отныне повязаны узами брака? Глупенькая Ра Ра, скажешь, что не помнишь?
   И девочка, обхватив себя руками, закрыла глаза и вздохнула.
   Нянька тоже вздохнула, но совсем по другой причине.
   ― Про остров Жасмин и впрямь ходят разные разговоры, и в них есть доля правды. Это не просто нянькины сказки на ночь. Мир огромен, и обычаи у всех свои. Но миледи, ― добавила она, ― я знаю наверняка, что на Оре совсем другие порядки.
   Голос Ра Фананы был серьезен, и она подалась вперед, чтобы взять в ладони прелестное личико девочки ― такое за ней водилось, когда она втолковывала своей юной подопечной одну из казавшихся ей непреложными истин. Но в этот раз такой возможности не представилось. Девочка захихикала и помчалась вниз, с легкостью скользя по крутому каменистому склону.
   Ра Фанана, кряхтя, подняла корзину. Милая леди Селинда! Временами девочка была легкомысленной, временами ― капризной, а иногда ― просто глупенькой маленькой дурочкой, но Ра Фанана никогда не сказала бы о ней ничего дурного. Девочка была очень молода, вот и все. Стараясь по мере своих сил быть строгой няней, способной и сделать выговор, и дать мудрый совет, Ра Фанана все же не могла не баловать юную подопечную. Пусть леди Селинда насладится беззаботной жизнью, пока еще это возможно. Замужество очень быстро подрежет ей крылышки, и очень скоро!
   ― Ра Ра, быстрее! Ра Ра, догоняй!
  
   ***
  
   ― Откуда здесь в воздухе запах жасмина? ― задумчиво пробормотала Ра Фанана, извлекая содержимое корзины. ― Такой яркий запах!
   А еще здесь ощущались ароматы пышных королевских садов, которые легким ветерком разбавлялись запахом морских водорослей и горячим соленым воздухом. Знала ли девочка, что живет в раю? Один вид чего стоил: укромная, усыпанная резной разноцветной галькой бухта, с разбросанными то тут, то там округлыми валунами, и морская гладь, заботливо украшенная морскими водорослями и благоухающими растениями. Если бы все побережья мира выглядели именно так!
   Да, смотрелось слегка неестественно, но фантазия зачастую лучше реальности.
   ― Я русалка! Ра Ра, я русалка! ― Селинда радостно скинула на песок платье и с брызгами нырнула в спокойные волны.
   Ра Фанана расстелила узорчатый ковер и расставила серебряную и золотую посуду. Вокруг девочки и няни, отрезая их от остального мира, устремлялись ввысь высокие стены замка триарха. Они были скрыты в листве и сливались со скалами, обрамляющими бухту. Ра Фанане здесь было уютно, ведь она в первую очередь беспокоилась о безопасности; у Селинды же происходящее за стенами вызывало не тревогу, а нетерпеливое любопытство.
   ― Ра Ра, ― вернувшись, девочка устраивалась на песке, ― если бы я могла устроить охоту на своих кавалеров, кого из них мне следовало бы поймать?
   Ра Фанана была поглощена своими мыслями и, напевая под нос что-то радостное, раскладывала на тарелки вяленое мясо. Но тут она отвлеклась и пристально посмотрела на девочку.
   ― Миледи, будет вам. К чему такие вопросы?
   По изящным ручкам Селинды катились капли, мокрый купальный костюм выделял небольшие округлые груди. Дотянувшись до хава-нектара, девочка поднесла бокал ко рту и сделала неподобающе большой для леди глоток. Ра Фанана хотела было возмутиться, но Селинда вытерла губы и, улыбаясь, сказала:
   ― Лорд Глонд или принц Лепато ― кого из них? Пожалуйста, посоветуй. Пожалуйста!
   Ра Фанана нахмурилась. Она не возражала против подобных словесных игр, но на этот раз они зашли слишком далеко.
   ― Решать, миледи, вряд ли будешь ты, и уж точно не я. Не забывай, что я обычная прислуга.
   ― Ра Ра, ты такая зануда, ― надула губы девочка. Она вскочила на ноги и, подобрав булыжник, швырнула его в море. ― Так нечестно! ― воскликнула она. ― Один из них станет моим мужем ― моим! ― а я даже поговорить с ним не смогу до свадьбы!
   Ра Фанана подошла к подопечной с более чем виноватым видом. Ну кто ее за язык тянул с этими рассказами про остров Жасмин?
   ― Иди сюда, дитя, ― ласково произнесла она. ― Разве леди себя так ведут? Если не беспокоишься о себе, подумай хотя бы о няне Фанане. Какая непосильная задача стоит перед ней: подготовить тебя к жизни взрослой дамы! Какие страхи ее одолевают! Что, я спрашиваю тебя, что станет с ней, если она не справится? ― Ра Фанана взяла в ладони влажное лицо девочки и заключила ее в свои объятья. ― Бедняжка, ты еще молода и многого не знаешь. Со временем ты поймешь, какая счастливая судьба тебе выпала. Не сможешь выбрать мужа ― велика беда! Не довольно ли того, что он будет достойным мужчиной, а ты, выйдя за него, станешь достойной женщиной?
   Нянька приподняла подбородок девочки. Как они и ожидала, в глазах Селинда стояли слезы, но девочка, заморгав, сдержала рыдания.
   ― Я знаю, Ра Ра, знаю, что ты права. Но почему отец никак не может определиться?
   Ра Фанана и сама частенько задавалась этим вопросом. Оба лорда, добивающиеся руки молодой леди, сочетали в себе лучшие мужские качества: лорд Глонд в лазурных одеждах, с длинными, заплетенными в косу волосами и ярким драгоценным бисером вокруг глаз, и принц Лепато, весь в красном, с позолоченными зубами, кольцами в ушах и убранной в небольшой тугой котелок бородкой. Конечно, любой из них составил бы великолепную партию, и оба они были в самом расцвете сил. Селинде несомненно повезло. Для многих девочек ее уровня замужество означало не более, чем ласки грубых рук, тяжесть разжиревшего брюха, да болезненная похоть в слезящихся глазах. Мог ли выбор жениха для дочери загнать в тупик триарха Джодрелла, человека, который изо дня в день разрешал самые затруднительные государственные вопросы? Он медлил, хотя на острове Ора девочек из знатных семей было принято венчать в момент их рождения. Ра Фанана не сомневалась, что триарх Джодрелл любил дочь, но ей казалось, что он затеял некую политическую игру, поставив на кон судьбу Селинды. И это была очень опасная игра.
   Но девочке эти знания не принесли бы ничего хорошего.
   ― Дитя, не сомневайся в мудрости триарха. Твой отец любит тебя. Стоит ли ему спешить с решением, от которого зависит твое счастье? Ты его главная забота, глупенькая моя! А теперь давай устроимся поудобнее и перекусим. Я захватила твою складную арфу. Быть может, потом ты споешь для меня? Я ведь еще не слышала новую балладу, что ты заучивала все последние дни....
   Ра Фанана вдруг испугалась, что девочка снова убежит; но к ее облегчению Селинда улыбнулась и, примостившись на ковре, с аппетитом принялась уплетать вяленое мясо, сушеные помидоры, оливки, сыр и цукаты, которые нянька подкладывала ей в тарелку, щедро сдобрив пикантной заправкой. К тому же, хава-нектар действовал на девочку успокаивающе; Ра Фанана, следуя совету дворцового лекаря, всегда добавляла в напиток пару капель особой патоки. (По правде говоря, нянька и сама была не прочь ею полакомится и по нескольку раз за день окунала палец в горшочек с тягучей сладостью. Дурная привычка. Неудивительно, что она в последнее время самую малость раздалась.)
   ― Думаю, миледи не откажется от кусочка сладкого пирога? ― заманчиво предложила Ра Фанана, когда тарелка Селинды опустела. От своего куска она уж точно отказываться не собиралась: в конце концов, с полупустой корзинкой карабкаться назад во дворец куда как легче.
   Разумеется, нянька могла взять с собой сколько угодно рабов, и они бы несли все тяжести, прислуживали им, меняли наряды, обмахивали опахалами. Таган ― евнух миледи ― был наверняка оскорблен, что его не позвали. Но тогда все было бы по-другому. С тех пор, как Ра Фанана попала на службу к триарху Джодреллу, эти послеполуденные вылазки наедине с девочкой, вдали ото всех, полюбились ей больше всего. Раз леди Селинде суждено в скором времени выйти замуж, Ра Фанане не хотелось портить оставшиеся им деньки. К тому же, сама мысль о том, что эти дни ― последние, темной тенью омрачала все удовольствие.
   И в который раз сердце няньки сжалось от страха.
  
  
  
   Глава 6
   ДВА ПАЛЬЦА В РОТ
  
   Ослепительно-синий. Насыщенно-зеленый.
   Малявке ничего не оставалось, как зажмуриться. Играя на волнах, солнечные лучи жирными мазками покрывали морские просторы и пестрые владения джунглей ― мрачные и в то же время ослепительно яркие. Было тесно, очень тесно: со всех своими зелень сжимала мальчишку густыми, покрытыми испариной зарослями. Он пошевелился, гадая, выдержит ли ветка. Раздался треск, и ввысь взмыла иссиня-черная птица, карканьем выражая то ли тревогу, то ли радость. Описав пару кругов вокруг головы Малявки, она бросилась прочь, обогнула скалы и исчезла в лесной чаще.
   Тяжело дыша, Малявка вцепился в ветку. Похоже, ему повезло. Когда ковер разорвало, его маленькое, вращающееся в воздухе тельце отбросило далеко в сторону. С содроганием он посмотрел вниз. Пролети он чуть дальше ― и гибели было не миновать: он разбился бы о скалы, которые, растянувшись вдоль берега, отделяли синеву моря от зелени суши. Но и нынешнему положению не позавидуешь. Малявка осторожно прополз по ветке и дотянулся до тонкого ствола дерева. На такой высоте тот выглядел крайне ненадежным. Но где же там, внизу, следующая ветка? А следующая? И выдержат ли они? Листва была плотной ― настолько плотной и темной, что Малявка понятия не имел, как спуститься на землю. Да и ноги с руками у него такие короткие... Но попытаться стоит. Он обхватил себя руками. Раздался хруст, а затем снова резкий треск.
   Малявка кубарем полетел вниз.
  
   ***
  
   ― Мы уже на месте?
   Туника Раджала насквозь пропиталась потом, он жадно хватал воздух глубокими вздохами. Прислонившись спиной к отвесной, покрытой мхом скале, юноша откинул с лица влажные волосы. Солнце стояло в зените, джунгли поредели. Уже некоторое время они шли по извилистой тропинке, окруженной бледными иссохшимися деревьями. Раджал прислушался. Недавно ему показалось, что он слышит лай Радуги где-то впереди, а, быть может, звуки шли с другой стороны. Сейчас все затихло. Как высоко они забрались?
   Джем, продолжавший путь, обернулся:
   ― Там дальше по дороге что-то виднеется.
   ― Снова эти дома?
   ― Ты прислоняешься к одному из них, Радж.
   Раджал покосился через плечо. Так и было: мшистая плита оказалось не скалой, а слепленной из грязи и камней стеной ветхого, приземистого жилища. По мере того, как они пробирались на вершину холма, им не раз попадались похожие, притаившиеся в джунглях руины. Раджал расспросил бы про них, но не мог. Леки шел далеко впереди, а Оджо плелся в хвосте, всегда скрытый за поворотом тропинки.
   Раджал легонько похлопал по карману ― и задохнулся:
   ― Джем!
   ― Что теперь, Радж? ― Джем успел уйти вперед.
   ― Мешочек с золотом. Я... он, наверно, выпал... там, в джунглях.
   ― И что ты предлагаешь? ― закатил глаза Джем. ― Вернуться?
   ― Но... О, Джем, что же нам делать?
   ― Да забудь ты о своем золоте! Подумай лучше о Малявке, о Радуге.
   ― А я что по-твоему делаю? Тебе не кажется, что всем нам действительно не помешало бы передохнуть в уютной таверне, если, конечно, эта несчастная тропинка когда-нибудь закончится...
   Раджал умолк. Оджо, наконец, нагнал их. Опираясь на палку, он переводил взгляд между Джемом и Раджалом. Вена на его шее вздулась, губы дрожали; казалось, готовые вот-вот вырваться слова застряли у него в горле. Раджал приподнял бровь. Он сделал шаг вперед и оттолкнул бы мальчишку, но тут раздался радостный возглас Леки:
   ― Давайте уже, копуши! Мы пришли. Мы в Сароме!
   Оджо поплелся дальше. Нахмурившись, Раджал преодолел последний виток тропинки и прищурил глаза. Из трещин горного хребта пробивались деревья и кустарники, но света было предостаточно. Солнце ярко светило над зазубренными скалами, усеивая лучами россыпь обветшалых домов. Среди яркого блеска сновали бесформенные тени. Задрав голову, Раджал увидел темный дым из находившегося совсем рядом вулкана и почувствовал, что огромный камень под ногами слегка дрожит. Как же ему не хватало небольшой уютной таверны!
   ― Идемте же, друзья, ― размахивая саблей, Леки торжественно пригласил гостей следовать за ним. ― Трудное восхождение, но красота, что лежит теперь пред нами, стоила того. Саром ― одно лишь это слово переполняет гордостью сердца всех нас, островитян Арока. Выше него только кратеры Громовержца, Саром ― оплот традиций и колыбель культуры, оберег истории и средоточие закона! Если Громовержцы ― это источник божественной мудрости, то мудрость земная проистекает из Сарома! Саром ― первопрестол династий с тех самых пор, когда братишка Век ― несмышленое дитя ― еще хныкал и мучился отрыжкой на руках своей няньки!
   Замерев на месте, Джем с Раджалом моргали, гадая, закончил ли хозяин свои излияния. Они понятия не имели, как реагировать на эту речь. Как на тяжеловесную шутку? С Леки ничего нельзя было знать наверняка. Это место под названием Саром, если им не изменяли глаза, состояло из нескольких грязных, убогих хижин. Неужели Леки чудился могущественный замок? Огромный живописный дворец?
   Джем с любопытством пересчитал хижины. Сколько их было? Девять? Десять?
   ― Я так понимаю, остальные из ваших живут здесь?
   ― Теперь уже нет, ― пробормотал Оджо.
   ― Я разве давал тебе слово? ― развернувшись, грубо оборвал его Леки. ― Жирный придурок, ты что, думаешь, нашим гостям интересно тебя слушать? Иди и живо приготовь все к трапезе!
   Джем нахмурился. Раджал смущенно прикусил губу. Из небольшой бурлящей ямы в скале клубился пар. Прогорклый запах окутывал хижины, слышалось все то же неумолимое гудение мух. Из недр земли снова раздался грохот.
   ― Не стоит бояться, друзья, ― рассмеялся Леки. ― Гостей Громовержец настораживает, но мы ― жители островов Арока ― к нему давно привыкли.
   ― Арока? ― В который раз Джем слышал это слово. ― Но этот остров называется по-другому. Мне кажется, мы на Заро.
   ― Верно. Но мы зовемся островитянами Арока ― как же еще?
   Джем открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но тут вмешался Раджал, с опаской спросив:
   ― Значит, это просто грохот, не более того... Я имею в виду этот ваш вулкан...
   Леки приблизился к юноше вплотную и, выдвинув челюсть, произнес:
   ― А тебе хотелось бы чего-то большего?
   Раджал отпрянул.
   ― Я думаю, вы бы не стали жить на острове, который того гляди взлетит на воздух, ― юноша выдавил из себя смешок.
   ― Ты меня за кого принимаешь? За дурака? За безумца?
   Следя краем глаза за саблей, Раджал замотал головой.
   Леки вновь рассмеялся и проводил гостей к журчащему источнику, скрытому в рощице низкорослых деревьев.
   ― Уверен, вам захочется освежиться перед обедом.
   Кому на самом деле не помешало бы освежиться, так это Оджо, но измазанный кровью мальчишка трудился в поте лица: спотыкаясь, он бегал в одну из хижин и приносил ананасы и манго, авокадо и груши, плоды хлебного дерева, бананы, сладкий картофель и кокосы, не забыл он и про сплетенные из сухих листьев коврики и охапки цветов. Все это он аккуратно, почти не дыша, выкладывал вокруг ямы. Коренастый мальчишка дрожал от страха. Леки стоял рядом и наблюдал.
   Тем временем в рощице Джем с Раджалом вымыли руки и ноги, ополоснули лицо и волосы. Сначала их удивило, насколько теплым, почти горячим, был источник, но они быстро смекнули, что жар, как и грохот из недр земли, был делом рук Громовержца. Вода текла по их телам, насквозь промочив туники. Раджал даже перестал причитать по поводу потерянного мешочка с золотом.
   Снаружи Леки начал пританцовывать, хлопая себя по бедру плоской гранью сабли. Тихим, заунывным голосом он завел печальную песню:
  
   Отведи меня в Саром, мама,
   Позволь принести клятву.
   Как стану мужчиной, мама,
   Саром станет моим домом...
  
   Саром станет моим домом, мама,
   Как стану мужчиной.
   Надлежит принести клятву, мама,
   Отведи меня в Саром...
  
   Раджал потряс пальцем.
   ― Надеюсь, он не собирается пробоваться в Серебряные Маски, ― сгримасничал он. На его лице читалась презрительная надменность, которую профессиональные артисты испытывают по отношению к неумелым любительским потугам. ― Арлекин и Клоун прогнали бы его взашей, если бы, конечно, не посчитали его выступление своего рода карикатурой. Хотя он и до карикатуры не дотягивает.
   ― Хотел бы я знать, ― сказал Джем, ― почему остальные ему так беспрекословно подчиняются.
   ― Ну, хотя бы из-за того, что у него есть сабля, ― пригладил волосы Раджал.
   ― Но их двое, а он один. Нет, Радж, этот парень обладает магией ― черной магией.
   Сглотнув, Раджал выглянул в просвет между деревьями. Леки, насвистывая, сосредоточил внимание на сабле. Он то и дело поворачивал ее, ловя лучи жаркого солнца. Оджо тем временем тыкал бамбуковой палкой в яму и вылавливал полоски бледного, дымящегося мяса. Раджал с отвращением отвернулся.
   ― Джем, ― прошептал он, когда они вернулись к остальным, ― что насчет Радуги? Когда мы поднимались сюда, мне пару раз казалось, что я слышу его лай.
   ― Мне тоже, но я так и не смог понять с какой именно стороны. К тому же, не знаю... может, мне просто послышалось, ― вздохнул Джем. ― На этом острове я бы не удивился некоторым звукам вокруг ― странным звукам, если ты понимаешь, о чем я.
   Раджал кивнул и задумался над тем, не магия ли ― магия Леки ― разлучила их с друзьями, но спросить у Джема он не успел. Разукрашенный мальчика, придя в себя, проводил гостей к яме. Неприятные запахи перебивал теперь аппетитный аромат жареного мяса. Джем вдруг понял, что жутко проголодался; Раджал с подозрением изучал экзотические фрукты. Следуя примеру остальных, он присел на корточки и отмахнулся от болтавшегося на бамбуковой палке куска, который Оджо держал перед его лицом. В Унанг-Лиа, где изобиловала растительная еда, Раджал воздерживался от мяса, и теперь он не собирался к ней возвращаться. Но как едят этот большой колючий фрукт? А тот, круглый, покрытый волосками? Раджал рискнул и выбрал красный мясистый плод незнакомого дерева.
   ― Наши дары не пришлись тебе по вкусу? ― Леки впился зубами в отварное мясо. Жир, стекающий с подбородка, и хищный оскал желтых зубов уподобляли его волку. Чавкая, он продолжил: ― Этот чудотворный бурлящий котел в скале ― величайший дар Громовержца. Пока не приходит время трапезы, наше мясо томится здесь, не подвластное жаре и мухам... Как же иначе? Голод частенько беспокоит и птиц, и насекомых. И, как я вижу, твоего друга тоже.
   ― Давай, Радж, смелее. Ты наверняка умираешь с голода, ― подбодрил юношу Джем. ― Ведь не всю жизнь ты отказывался от мяса.
   ― Что бы сказала Сестрица Мила? ― пробормотал Раджал.
   ― Сестрица Мила, ― произнес Леки. ― Кто это? Покровительница твоего народа?
   ― О, нет, ― Раджал отщипнул кусочек фрукта. ― Она моя сестра.
   ― С вами был еще кто-то? ― Глаза на разукрашенном лице сверкнули. ― Помимо мальчика и собаки?
   Раджал насторожился. С наигранным безразличием он заверил Леки, что нет, его сестра давным-давно бесследно исчезла. И ему вдруг стало стыдно за эти произнесенные словно между делом слова. Он опустил глаза. В былые дни, разъезжая от ярмарки к ярмарке, Раджал завидовал младшей сестренке, его злили ее магические способности, раздражала любовь Великой Матери к ней. Каким дураком он был! Теперь он отдал бы все на свете, лишь бы найти Милу. Быть может, в далеком туманном будущем он отправится в новое путешествие и выяснит, что сталось с одной маленькой девочкой.
   Юноша раздраженно отогнал надоедливую муху. Он откусил фрукт и в отвращении начал плеваться.
   ― Червивый!
   ― Бедняга, Радж, ― Джем не мог сдержать улыбку. ― Похоже, тебе придется нарушить клятву ваганов, старина.
   Леки дотянулся до кокоса, разломил его и протянул Раджалу.
   ― Выпьешь? Я бы предложил тебе обычное молоко, но увы, прекрасная леди, пополнявшая наши запасы, покинула нас, ― послав Оджо унылый взгляд, Леки повернулся к гостям. ― Видите, какой великодушный подарок преподнес нам Громовержец? Когда над мертвецами кишат мухи, а самые спелые плоды изъедены червями, этот котел пред нами ― настоящее чудо. Смелее, черноволосый, отведай его яства.
   ― Невероятно вкусно, ― прожевывая мясо, сказал Джем. ― Попробуй, Радж.
   ― Эх, где же, где та заветная таверна?
   С извиняющейся улыбкой Раджал взял маленький ломтик мяса. А вокруг столько фруктов, спелых и сочных. Зря их только сюда притащили. А вон те орехи, они тоже выглядели недурно. Впрочем, нельзя быть таким неучтивым... Мясо скользнуло к нему в горло. Какое соленое! Напоминает засоленного поросенка с корабля капитана Порло, только более сочное и горячее. А вот в остроте капитанскому не уступает, хоть горчицы рядом и не видно.
   ― Это свинина? ― как можно вежливее спросил Раджал.
   ― Свинина? ― Леки вновь улыбнулся и вскочив на ноги, закружился в веселом танце. Он прыгал вокруг ямы ― по часовой стрелке, и обратно. Представление сопровождалось еще одной фальшиво исполняемой песенкой:
  
   Свинка, свинка, какое мне дело?
   Что мне до всех твоих бед?
   Я пожалел инжира для свинки -
   Свинка пропустит обед!
  
   Закончив, разукрашенный мальчишка шустро приземлился на свое место, словно ребенок, играющий в музыкальные стулья. Казалось, никакого танца и не было.
   ― Это свинина, ― безразлично произнес Оджо. ― Мы закололи ее вчера. Точнее, я заколол, пока Ачи стоял рядом.
   Раджал завертел головой по сторонам. Он и думать забыл о мальчишке по имени Ачиус.
   ― Малявку с Радугой нелегко будет отыскать. Ты уверен, что с твоим другом... что с ним все в порядке?
   ― Ачи не пропадет, ― только и сказал Оджо.
   ― Откуда столько уверенности? ― насмешливо спросил Леки.
   ― По поводу Ачи?
   ― Нет, по поводу того, что это свинина, ― забыв про Оджо, Леки перевел взгляд с одного гостя на другого. Он махнул в сторону покосившихся хижин. ― Десять? Ты ведь пересчитал их, белокурый? Именно столько нас здесь было раньше.
   С улыбкой на лице Леки выловил из котла немного мяса и, насвистывая свою песенку, помахал добычей перед носом Джема и Раджала.
   Лицо Раджала обдало жаром. Конечно, он не мог знать наверняка, но у него закралось жуткое подозрение. Он согнулся пополам и, засунув два пальца в рот, бросился прочь.
   Джем закричал. С исказившимся от ужаса лицом он побежал вслед за другом.
  
  
  
   Глава 7
   ДЕВЧОНКА ВЛЮБЛЕНА
  
   Капитан Порло вздохнул.
   ― Вот жратва ― ты поесть, ― старый морской волк откинулся на спинку стула, рыгнул и шлепнул слугу по губам. ― Солонинка, горчичка. И закуска на потом: свежий сочный долгоносики, так вот!
   Он вперил глаза-бусинки в паренька, выжидая, осмелится ли тот спорить. Из иллюминатора солнце ярким светом заливало каюту, играя лучами на оловянной посуде: ножах, пивных кружках, кувшинах и тарелках. В воздухе висела тошнотворная духота.
   ― Приличный жратва, ― повторил капитан, ― не то, что твой чужеземный дерьмо.
   ― Я... я... ― начал заикаться Грязнуля, ― н-не есть никакой чужеземный дерьмо.
   ― Ха! Я об этом позаботиться, Грязнулечка.
   С пьяной неуклюжестью старик потянулся за своим ромом. Буфетчик вздрогнул, уверенный, что кувшин сейчас опрокинется, но тот, к счастью, устоял.
   ― Нет, ты быть приличный эджландец, ― задумчиво сказал капитан. ― Каким ты быть еще другой, скажи-ка? С твоим-то бледным кожа, и веснушки, и рыжий волосы? Ах, я понимать, что ты не быть грязный чужеземец, парень, первый раз, как положить глаза на тебя!
   Грязнуля почувствовал заслуженную гордость. Капитан резким движением взъерошил свои медные кудрявые волосы.
   ― Каждый мой буфетчики быть эджландцы, знаешь-ли, здесь, на старый Катаэйн, ― продолжил он. ― Так-то так, даже бедняжечка мои Прыщавый ― помнить Прыщавый, парень? ― Грязнуля едва ли мог забыть своего неказистого предшественника, который, насколько он помнил, сбежал с корабля в Унанг-Лиа. ― Ах, он-то быть хороший эджландец, быть ведь? Хотя я думать, как твоя понять, какой он быть под всем этим красным прыщи и огромный желтый гнойный нарывы. Я всегда волноваться: вдруг он взрывайся ― и где бы нам быть? Плавай тогда мы в грязи... Бедняжечка мои Прыщавый!
   На мгновение морской волк, насупившись, умолк ― но лишь на мгновение.
   Он пришел в себя и протянул пустую кружку; Грязнуля с радостью ее наполнил. Из угла каюты, грызя пораженное долгоносиком печенье, скаля зубы и моргая большими глазами, за ними наблюдала старая подруга капитана ― обезьяна Буби. Ее хвост обмотался вокруг торчащего рога носорога, а рукой, словно выражая теплые чувства, она приобняла тигриную голову. Время от времени из-под хвоста маленькой плутовки выделялся газ особого свойства, но ее товарищи едва ли это замечали. Из-за нещадной жары от капитана с буфетчиком несло затхлым запахом пота, да и их зловонное дыхание вносило свою лепту. Из ночного горшка, привязанного под капитанской кроватью, поднимались испарения. Горшок наклонялся вместе с креном судна, и его содержимое иногда плескалось на пол.
   ― Ах, Грязнуля, моя знать все про этот грязный чужеземцы ― еще как знать, ― заявил старик и в который уже раз завел долгий рассказ о своих странствиях по морям-океанам. Он был опытным моряком, что и давало ему право делать подобные заявления. Кому другому уже давно бы надоело слушать одни и те же байки по сотому кругу, но Грязнулю окутал волшебный, приятный туман. В его воображении вновь возник старик Фарис Порло ― впрочем, нет, не старик, а молодой парень Фарис Порло ― матрос на судне кэпа Бизера. И сам корабль, Кэтти ― так он назывался когда-то давным-давно.
   Все глубже и глубже капитал увлекал буфетчика в мир своих историй. Они были полны разбойничьей отваги, эти рассказы о варварских набегах, осадах и обстрелах, о ледяных айсбергах, непролазных джунглях и бескрайних пустынях. Но капитан всегда возвращался к той трагической ночи в Куатани, когда молодой похотливый парень взобрался на дворцовую стену калифа, сгорая от желания взглянуть на "этот чарующий гаремный девушки". Об этом безрассудном поступке он будет сожалеть до конца своих дней.
   ― Этот кобра! ― кричал капитан. ― Этот кобра, что они делать мне! Вот кто, как не грязный чужеземцы, держать колодцы, заполнить их этот кобра, скажи-ка, который вцепиться своим башкой с капюшоном в раненый нога бедный паренька?
   Грязнуля лишь качал головой. Кто же в самом деле?
   ― Ах, Грязнуля, ни за что не доверять чужеземцы ― ни за что. Глянь на мой моряки, тут, на Кэтти. Быть капелька чужеземцы, это правда; как обходиться, когда морской волк далеко от родной земля, бродить по широкий моря и нуждаться помощь? Но никакой чужеземец быть мой правый рука, Грязнуля, никакой чужеземец, который я доверять. Глянь на моя первый помощник ― старина Китяра! Глянь на моя боцман ― старина Морж! Как же я без рулевой, гм ― старина Свинтус! Эджландцы каждый ― и моя буфетчик тоже.
   Капитан сделал еще один добрый глоток рома; огненная жидкость потекла по его подбородку. Он с любовью посмотрел на конопатого мальчишку.
   ― Запоминать мой слова, парень ― вдруг потом управлять свой корабль? Ах, не морщиться так! Не быть ли старый Фарис Порло обычный буфетчик когда-то, матрос, как ты? В самом деле быть. Нет, парень, слушать два уха: не этот грязный чужеземцы, а эджландский парни ― только они, кому ты доверять.
   Эти слова едва ли убедили Грязнулю. Он с подозрением подумал о Китяре ― таком черном, словно его измазали черникой, о кривозубом Морже, о скользком Свинтусе. Стал бы он доверять хоть одному из этих изворотливых малых, будь они эджландцами или нет? К тому же, не забыл ли капитан кое о чем?
   ― Кэп, ― подал голос буфетчик, ― а как же тот парень, Лемю, который вы выгнать с корабля? Он-то тоже быть эджландец, быть ведь?
   Грязнуля тут же пожалел, что открыл рот.
   ― Лемю?! ― Брызги рома разлетелись по столу капитана. ― Лемю? Он быть грязный зензанец, если быть хоть кто-то ― даже не сомневаться! Разве эджландский моряк предавать свой кэп, скажи-ка? Тупой твой башка!
   И капитан отвесил пареньку здоровенную оплеуху. Такое случилось не впервые, и не впервые Грязнуля повалился на пол. Жалкий и беспомощный, он лежал и размышлял, придется ли ему когда в жизни действительно управлять своим кораблем.
   Буби, оскалив желтые зубы, зашлась от хохота.
  
   ***
  
   Ра Фанана вздохнула.
   Волны нежно окутывали рукотворный берег; в благоуханной гармонии сливались цветы жасмина и морские водоросли зеленых и бурых оттенков. Нещадно палящее тропическое солнце заливало дворец наверху, но, достигая бухту, жаркие лучи слабели, покрывая кожу няньки и ее подопечной подобно приятному смягчающему крему. Словно крем на пирожных, крем ― или патока. Ах да, патока... Печальная Ра Фанана смежила веки и в полудреме унеслась в далекие места ― а именно в одно особенное место, где ей побывать не удастся больше никогда. Сколько историй она еще могла бы рассказать! Жаль, что время так неумолимо...
   ― Ра Ра, ты наверняка была довольно милой в молодости, ― Селинда покончила с десертом и теперь один за другим облизывала свои пальцы. ― Неужели целая армия ухажеров не сгорала от желания сорвать такой сочный, мясистый фрукт? Как же так вышло, что ты осталась одна? Глупенькая Ра Ра, ты что, совсем не хотела замуж?
   ― Гм? ― из далекой дали слова лениво плыли к няньке, которая, видимо, чуть перебрала с хава-нектаром. Подобно мягким волнам, ее вновь накрыла светлая грусть. Замуж? О да, когда-то ей очень хотелось замуж. А потом, разумеется, муж у нее появился. Но такие истории не предназначались для ушей Селинды. Нет, она продолжит рассказывать лишь о невинных деньках детства, о беззаботном времени, проведенном на острове Жасмин. Яркие воспоминания, вспышка, прежде чем она была продана в рабство.
   Но ни слова об ухажерах. Ни слова о замужестве.
   ― Миледи, ― пробудившись, вяло произнесла нянька, ― все эти разговоры ― пустое. Разве ты забыла, что личный выбор играет в моей судьбе не большую роль, чем в твоей? Не забывай: я всего лишь рабыня, просто-напросто прислуга в дворце твоего отца.
   Находилась ли нянька в рабстве всегда? Такие мысли вряд ли посещали Селинду. Плененные и принужденные с детства окружали девочку и давно стали частью ее мировоззрения. Рабом рождаешься так же, как рождаешься мужчиной или женщиной; но что значит быть рабом ― этого Селинда, скорее всего, понять не могла.
   ― Скоро мне предстоит выйти замуж, ― девочка сусолила последний необлизанный палец. ― Но милая Ра Ра, что же будет с тобой?
   ― Я так и останусь рабыней, что же еще? И быть может, пройдет время, и уже твоя дочка станет моей новой подопечной, ― Ра Фанана улыбнулась и лениво отмахнула муху, сонно кружащую над ее тарелкой.
   ― Кто знает, ― задумчиво сказала Селинда, ― может, я смогу освободить тебя из рабства.
   Ра Фанана чувствовала ужасную сонливость. В эту игру она ввязываться не хотела. Свобода? От одного этого слова сердце пронзила острая боль. И все же нянька успела достаточно повидать мир и знала: быть подневольной здесь, во владениях триарха, куда лучше, чем свободной во многих других землях. Ах, могла бы такая жизнь продолжаться вечно! Пять циклов минуло, как Ра Фанана прибыла во дворец, и поначалу ей казалось, что юная леди еще долго будет ребенком. Но та выросла так быстро!
   ― Моя дорогая, ― только и сказала нянька, ― не сыграешь ли ты ту новую песню? Ты же знаешь, с каким нетерпением я жду твоих песен.
   Девочка, однако, уже некоторое время раздумывала над главным вопросом. Глонд или Лепато? Лепато или Глонд? Почему Ра Фанане хотя бы не намекнуть, кто из них лучше? А если покапризничать, вдруг нянька согласится доставить одно послание ― или даже устроит встречу? Пусть Селинду и берегли как зеницу ока, но природа все же не обделила ее некоторой хитростью. Да и отца своего она хорошо знала и была уверена, что всегда найдется способ поколебать его решимость. Но сначала нужно выбрать самой. Лепато или Глонд? Глонд или Лепато? Как же трудно принять это жизненно важное решение! И единственный выход для нее ― осторожно, крайне осторожно тянуть время...
   Ах да, песня. Но потом она сразу вернется к своим раздумьям.
   Селинда проводила много времени, занимаясь на коробочной арфе, рамной арфе и даже иногда на колесной лире, но выдающимися музыкальными способностями она, по правде говоря, не обладала. Да и что такое музыка, как не навык, которым необходимо овладеть, если собираешься стать украшением в доме будущего мужа? Девочка с неохотой взяла небольшой инструмент, откинула инкрустированную кусочками слоновой кости крышку и установила диск на нужной тональности. Песня, позаимствованная из нотных свитков в библиотеке отца, ― "Туманная баллада" ― относилась к временам Старой Оры. Селинде впервые предстояло исполнить ее без нот... Посмотрим, запомнила ли она слова.
   Девочка начала медленно перебирать струны.
  
   В покоях ночью глухою
   Девчонка грезит любовью,
   Но где же, где ее искать?
   И встреть она незнакомца -
   Забудет, что зло под солнцем
   Умеет долго-долго ждать.
   Отец ей не выбрал судьбу, и среди дураков
   Он ищет советов и медлит. Пронзительный зов
   Не услышит ни он, ни они
   Из-за горной каменной стены.
  
   Голос Селинды слегка дрожал, но сохранял чистоту и нежность. Ра Фанана слушала тихие переливы мелодии, и ее печаль развеивалась. Конечно, на слова нянька внимания не обращала, ее убаюкивал спокойный ритм... Не доводилось ли ей слышать эту мелодию раньше? Вряд ли. На острове Жасмин играли другие песни, совсем другие. Может, позже, когда ее перевезли в Унанг-Лиа? Но она не могла вспомнить... Нет, она не хотела вспоминать.
   Нянька растянулась на ковре, нежась на солнышке.
  
   Огонь свечи на мгновенье
   Разгонит все сновиденья -
   Девчонка видит смерти лик.
   Вопросы роем кружатся,
   Ей слов любви не дождаться,
   И слезы сдавят в горле крик.
   Готов ли отец дать ответ и сказать, наконец,
   С принцем иль с дураком пойдет она под венец?
   К кому ее крики обращены
   Из-за горной каменной стены?
  
   В свою очередь Селинда следила лишь за движением пальцев и слегка высокой для ее голоса тональностью песни. Странным образом мелодия, приятная и успокаивающая, не вязалась со словами. Смутная догадка промелькнула у Селинда в голове. Впрочем, что за слова в этих старинных песнях? Обычная чепуха ― не более, чем дополнение к мотиву... Вот теперь будет сложнее. Устанавливая диск для последнего куплета, Селинда задумалась, почему она не выбрала песню попроще.
   Слова же продолжили навевать загадочные чары.
  
   Во тьме холодного плена
   Девчонка окоченела -
   Не скрыть погибели испуг.
   Нет рук рядом сильных. Кто мог бы
   Сдвинуть камней катакомбы?
   Тесно-претесно здесь вокруг.
   Ах, знал бы отец что за участь дитя будет ждать!
   Но поздно теперь: им девчонку земле не предать.
   Печали полон отчаянный вой
   За горной каменной стеной.
  
   Селинда отложила арфу в сторону. Девочку била дрожь. Непонятно почему песня глубоко ее задела. Нужно было все-таки выбрать другую. Быть может, не только лишь мелодия привлекла ее. Девчонка... женихи... отец... В чем тут смысл? И почему отец оказался таким нерешительным? И что еще за каменная стена?
   ― Ра Ра, ― подала голос Селинда.
   Но нянька спала.
   Наконец-то! Селинда вскочила на ноги и побрела вдоль пляжа. Она откинула назад волосы; она поддела ногой водоросли; она подобрала голыш и швырнула его в море, проследив, как он исчезнет в пене волн. А затем понимание вдруг пришло к ней ― понимание или воспоминание.
   Все утро на задворках сознания маячила необъяснимая навязчивая мысль. Казалось, нечто странное происходило или вот-вот произойдет. Песня обострила чувства, и Селинда вспомнила сон, который видела прошлой ночью. Девочка поняла, почему весь день ее одолевали мысли о замужестве. Проснувшись утром, она, как ни старалась, не могла вспомнить, что ей приснилось, а затем день пошел своим чередом. Теперь сон воскрес и стоял перед глазами. Она вновь услышала сказочное трепыхание крыльев, которое вскоре утихло, сменившись нежными прикосновениями. Мгновение ― и ее сознание заполнили приятные голоса, ведущие необычный ритмичный диалог:
  
   ― Миледи, прошу лишь один поцелуй ― задыхаюсь.
   ― Вы дерзкий поклонник, лицо не таите.
   ― Сквозь панцирь защитный взглянуть вы хотите?
   ― Унять лишь дрожанье коленей своих я пытаюсь!
   ― Миледи, трепещите Вы от волненья?
  
   ― Невинность, подобно вуали, меня укрывает!
   ― Вуаль я откину! Отбросьте сомненья!
   ― На Вас, незнакомец, взглянуть я хоть краешком глаза должна.
   ― Миледи, Вы в небо взгляните: там птица порхает!
   ― О, как высоко! Для Вас я ее обогнать бы смогла!
  
   От одного лишь воспоминания лицо Селинды обдало жаром. Чьи это были голоса? Мог ли один из них принадлежать ей самой? Чей же был другой? Ах, какой все-таки тревожный ― и чересчур откровенный ― сон.
   Девочка посмотрела по сторонам: роскошные сады, что раскинулись за пляжем; плавно переливающиеся волны; извилистые скалы, которые почти полностью отгораживали бухту от бурных течений открытого моря. Сердце беспокойно билось у нее внутри, как... как эти крылья из сна. Взять бы и улететь отсюда, воспарить к небесам! Ущелье в тех скалах ― проход в другой, неведомый мир ― всегда манило ее, вызывая волнительную взбудораженность. Как-то раз ― о, как давно это было! ― она попыталась доплыть туда, но Ра Фанана увидела. Как же сильно кричала тогда нянька!
   Но сейчас-то она не увидит.
   Развернувшись, Селинда застыла в нерешительности.
   Если бы не кусок пирога, смогла бы она доплыть до скал? Солнце палило все ярче, играя бликами на спокойной морской глади. Прикрыв глаза руками, Селинда окинула взглядом пляж. Вдали виднелись огромные валуны, которые по воле творца примыкали к высокой скалистой стене. Может быть, получится вскарабкаться на скалу и преодолеть путь до ущелья по ней? Что ж, попытка ― не пытка. Но по мере того, как девочка приближалась к валунам, оставив позади спящую няньку, она понимала, что забраться на них будет не то, что трудно, а, скорее даже, невозможно. Форма валунов, их наклон и гладкие края, расстояние между ними ― тот, кто обустроил этот маленький мирок, ее крошечную темницу, предусмотрел все детали.
   Селинда бросила на бухту еще один взгляд и, зайдя в воду, начала удаляться от берега. Когда волны достигли пояса, она бросилась было вплавь, но вдруг увидела какой-то мусор, колышущийся на волнах. Что бы это могло быть? Она подошла ближе и прикоснулась к вороху листьев, веток и лохмотьев. Девочка вновь посмотрела на расщелину в скалистой стене. Этот мусор, чем бы он ни являлся, наверняка прибило сюда из открытого моря.
   Внезапно Селинду охватил страх, тут же сменившийся возбуждением. Она прищурила глаза. Да, вон еще один такой же ворох болтается у края скалы, а еще один ― намного крупнее ― зажало между валунами, на которые она отчаялась вскарабкаться. Селинда подобралась к нему вплотную. Лодка! Из окон дворца она часто видела лодки, но ни одна из них не была похожа на эту ― такую крошечную, такую примитивную.
   Темные, отливающие призрачным блеском валуны возвышались над головой Селинды. Она склонилась над покосившимся суденышком. Девочка ощупала корпус, провела рукой по сломанной мачте с небольшим изорванным парусом.
   Ее сердце бешено колотилось, водоросли липли к ногам. Она судорожно вздохнула, когда рядом проскользнула попавшая в западню рыба. Море хлюпало и булькало, ударяя волнами по валунам, камням поменьше, обломкам и гальке. Вдруг из сумрака послышался стон. Селинда, заслонив рукой рот, пошла в направлении звуков.
   Понятное дело: есть лодка, должен быть и моряк. А вот и он: еле дышит, лежит лицом вниз, весь в лохмотьях. Охваченная ужасом, девочка протянула руку и дотронулась до его спины. Неприятная чешуйчатая ткань напоминала кожу ящерицы...
   Глаза Селинда потихоньку привыкали к темноте, и она увидела, что моряк ужасно обгорел на солнце. Сострадание наполнило ее сердце. Перед ней лежал не прожженный морской волк, а юноша ― совсем еще мальчишка. Кто же он такой? И не при смерти ли он? Она снова дотронулась до него, и внезапно он перевернулся и, кашляя, уставился на нее. В это мгновение солнечные лучи прорезали мрак и озарили его лицо и обнаженную грудь.
   Селинда отшатнулась.
   ― Ра Ра, иди сюда! Ра Ра, быстрее!
   Почему она закричала? Она не испугалась, ни капельки. Как раз наоборот: она была заворожена ― просто очарована. И тут ― по крайней мере, ей так показалось ― снова раздалось дикое, отчаянное трепыхание крыльев; и снова в ее голове возникли голоса ― те самые голоса, что звучали раньше. Не оставалось сомнений, что один из них действительно принадлежал ей:
  
   ― Расскажи, незнакомец, кто ты такой.
   ― Миледи, я Вам расскажу о любви ― нет чувства сильней.
   ― Откуда явился? С небес, из далеких земель?
   ― Из моря я вышел, из пучины морской.
   ― Из моря? Слава богам, что жизнь тебе даровали!
  
   ― Нежны были воды морей, что плоть омывали!
   ― Нежна эта плоть, что трепещет, как птица!
   ― Трепещет: почувствуйте сердца шального биенье!
   ― Ах, что же в груди у меня? Раздор и волненье?
   ― Страстью вулкана Ваш путь озарится.
  
   Неважно, чувствовали ли мы нечто подобное раньше или нет, осознание некоторых вещей приходит к нам внезапно, без всякой причины и смысла. Именно это и произошло с Селиндой в тот краткий миг. Радостно смеясь, девочка, словно со стороны, наблюдала, как невинность, подобно вуали, сорвалась с нее и унеслась прочь. Видения и образы ворвались в ее сознание, но она больше не испытывала ни стыда, ни тревоги ― ее целиком поглотило дикое, неумолимое желание. Селинда услышала голоса и увидела себя в объятьях молодого незнакомца; увидела, как их губы слились в жарком поцелуе; увидела, как их тела переплелись, извиваясь на гладких шелковых простынях в экстазе неземной пламенной страсти... Да, он пришел к ней! Да, он будет принадлежать ей!
   Вот что за сон она видела прошлой ночью. Ее сон становился явью.
  
  
  
   Глава 8
   ЛЕКИ ИЗЛУЧАЕТ СВЕТ
  
   Малявке ничего больше не оставалось, как зажмуриться. Подобно сотням иголок, солнечные лучи пронзали паутину мясистых листьев и серебристо-золотым блеском покрывали заросли бурых папоротников. Мальчишка содрогнулся при мысли, что растения могут быть мертвы. Впрочем, он и сам, возможно, умер ― или вот-вот умрет. Дрожь вскоре прошла, и Малявка почувствовал, что его крепко сжимают чьи-то сильные руки. Затем, откуда-то издалека, он услышал голос. Маро... Маро, идем... Маро? Что бы это означало?
   Взгляд Малявки блуждал по листьям и веткам. Как он ни старался вывернуть шею, у него не получалось разглядеть своего захватчика, который, перекинув его маленькое тельце через плечо, в спешке продвигался сквозь обволакивающие джунгли тени. Что же с ним случилось? Идем, Маро... Малявка вспомнил, как летел вниз сквозь заросли, сменившие ближе к земле зеленое одеяние на черное. Затем незнакомые руки подобрали его, не дав погибнуть среди бурых папоротников. Но чьи это руки? Маро, идем... Малявка сумел различить лишь крупную темную фигуру незнакомца. Но что-то неладное было с ним ― неладное с его кожей. Малявка понял это с самого начала. Идем, Маро...
   Ветки и листья хлестали его по лицу. И он услышал, как где-то совсем рядом залаяла собака.
  
   ***
  
   ― Друзья мои, вернитесь!
   Леки смеялся, радуясь своей шутке. Какие же из них каннибалы? Подумать только! Он взял в охапку несколько свиных костей и, с веселым стуком размахивая ими перед собой, закричал в сторону рощицы:
   ― Это свинина! Свинина! Не верите мне, ну и ладно, но Оджо-то зачем врать? Стойкому Оджо. Невозмутимому Оджо. Старине Оджо, никогда не снимающему маску угрюмости с лица. Какая чудовищная мысль! Нет, наши друзья не попали в этот котел. Попади они туда, мы хотя бы знали, что с ними произошло ― так ведь, Оджо?
   Лишь пересилив себя, Джем с Раджалом вернулись на свои места. Трапеза возобновилась, но Раджал теперь довольствовался орехами, в то время как Джем изучал ананас. Некоторое время Леки весь сиял, поддевал гостей, вспоминая свою отличную шутку, выражение лица Раджала и скорость, с которой Джем умчался в заросли. Потом юноша решил рассказать байку о племени людоедов ― варваров, как он их называл, ― которые сначала истребили жителей всех ближайших островов, а затем в кровожадном бесчинстве сожрали друг друга.
   Рассказ, вероятно, был забавным, но голос Леки не располагал к веселью. Джем и Раджал лишь вымученно улыбались. Они теперь были на стороже, и их тревога только росла.
   Раджал украдкой следил за Леки, словно предчувствуя некую грядущую опасность, какую-то западню. В каменной стене чуть поодаль от них он разглядел темную пасть пещеры, притаившуюся за ветхими хижинами. На сердце у него стало беспокойно. На долю секунды внутри пещеры тусклым мерцанием озарился таинственный, сгорбленный силуэт. Раджал хотел было толкнуть Джема локтем, но перехватил взгляд Леки, который его пытливо изучал.
   ― Так что же случилось с вашими друзьями? ― прочистил горло Раджал.
   Леки лишь улыбнулся в ответ.
   ― Они мертвы? Все они мертвы?
   Леки начал снова насвистывать песенку про свинку.
   ― Тот человек в джунглях, моряк. От чего он умер?
   Перемешав содержимое котла, Леки выловил еще немного мяса.
   Раджал заметил, что сидящий рядом Оджо обильно потел. Солнце действительно припекало, да и из котла шел жар, а Оджо был тучным. Но мальчишка еще и дрожал при этом ― казалось, его лихорадило. Пару раз он порывался что-то сказать, но так и не проронил ни слова. Что же это все значило? С отчетливой ясностью Раджал ощутил присутствие рядом пещеры-пасти с мерцающим огоньком внутри. Нечто сгорбленное. Нечто таинственное.
   ― Осмелюсь предположить, владыка, ― предпринял еще одну попытку Джем, ― что Вы и ваши... ваши подданные родом не с этого острова. Очевидно, что вы представители развитой цивилизации... Скажите, как вышло так, что вы оказались здесь?
   Леки отвлекся от мяса, облизал жир с пальцев и, шмыгнув, вытер подбородок. Вежливым жестом он предложил Джему последовать его примеру.
   Джем замешкался лишь на мгновение, а затем высокопарно продолжил:
   ― В землях, откуда я родом, жил когда-то мореплаватель по имени Робандер Селсо, которого волей рока прибило к берегам пустынного острова. Лишенный какого бы то ни было общества, этот бедолага воссоздал мир в миниатюре, достаточной для удовлетворения нужд одного человека... Владыка, Вам выпала бо́льшая удача, нежели моему земляку: Вас сопровождают ваши сородичи. Тем не менее, меня терзают сомнения: не схожее ли несчастье с тем, что выпало на долю Робандера Селсо, постигло и вас?
   Заданный в такой изысканной манере вопрос заслуживал ответа, но Леки подпер голову локтем, расколол кокос и, прихлебывая молоко, уклончиво спросил:
   ― Друзья, я бы лучше послушал о вас. Точнее, о ваших способностях. Давно вы владеете магией?
   ― Магией? ― озадаченно переспросил Джем. ― Владыка, Вы нас переоцениваете. Вы в самом деле считаете, что у нас есть магические способности?
   ― Вы прилетели сюда по воздуху, разве не так?
   ― Я же говорил, что на нас наложил заклятье злой колдун. Владеем мы магией, Радж?
   ― Мне кажется, твой друг все же обладал некоторыми способностями, ― произнес Леки.
   Вдали послышался лай.
   ― Джем, ― Раджал положил руку на плечо друга, ― ты слышишь?
   Но Джем не шевелился. Он в упор смотрел на Леки.
   ― Да, твой друг. ― Голос разукрашенного мальчишки отдавал холодом. ― Я имею в виду парня с кожей, как у тебя, с волосами, как у тебя, с глазами, как у тебя. Я имею в виду того самого парня, которого можно принять за твоего брата, ― рассмеялся Леки. ― Магия тебе подвластна, а вот память подводит. Ты же сам недавно о нем вспоминал! Я говорю о парне в полосатой рубашке, который обрел вечный покой в зарослях джунглей. Одиноко ему там; одни только мухи составляют ему компанию, сводят его с ума своим ззз, ззз. Раньше-то у него друзей было побольше, правда? Друзей, которые не гудели и не жужжали, но которые, как и он, по горло погрязли в пороках!
   Рассекая пар из котла, разукрашенный мальчишка бросился вперед. Джем отскочил в сторону.
   ― Скажешь, он не был твоим другом?
   ― Джем, о чем он говорит? ― застонал Раджал. Он с немым вопросом посмотрел на Оджо. Коренастый мальчишка метался вокруг котла. Он то закрывал ладонями лицо, то неистово тряс головой, словно пытаясь стряхнуть с лохматых кудрявых волос невидимых, сводящих его с ума насекомых.
   ― Лемю, ― бормотал он, ― Лемю...
   ― Оджо, заткнись! ― Леки пронзил его колючим взглядом.
   Но Оджо не успокаивался:
   ― Лемю, Лемю, Лемю!
   Пара размашистых шагов ― и Леки плашмя ударил его плоской гранью сабли. Раджал ахнул. Коренастый мальчишка обмяк и рухнул наземь. Раджал подошел ближе, но Леки оттолкнул его в сторону. Оджо скулил, скребя пальцами по земле. На его лбу проступили крупные капли крови.
   Радуга, если это был он, снова залаял.
   ― Радуга? ― встрепенулся Раджал. ― Где ты, мальчик?
   Может, он в рощице? Или на горной тропе? Радуга был где-то поблизости. Совсем запутавшись, Раджал побрел в сторону деревьев, но сабля рассекла воздух и преградила ему путь.
   Дрожа, Раджал упал на колени. Он исступленно глазел по сторонам. За острым выступом горного хребта виднелось море, отливающее то золотым, то серебряным блеском. Вон рощица с журчащим источником, а в стороне от нее ― еще одна узкая тропинка, ведущая на вершину огненной горы. Но его внимание по-прежнему привлекала темнеющая пасть пещеры, скрывающая нечто сутулое, нечто таинственное. Вспышка ― и Раджал вдруг понял, что это такое.
   Пушка. Они же с самого начала знали, что их подбили из пушки.
   ― Лемю, ― Леки повернулся к Джему и медленно повторил, ― Лемю, Лемю, Лемю...
   ― Этот человек мертв, ― с тяжестью в голосе сказал Джем.
   ― Этот человек был эджландцем.
   ― Эджландцем, с которым мы не были знакомы.
   ― И как же тебе не стыдно, белокурый! Уже готов отречься от своего дражайшего братца?
   ― От своего мертвого братца! То есть, я хотел сказать... он никакой мне...
   ― Ага! Все-таки ты его знаешь!
   Вжиг! ― взметнулась сабля. Словно отсчитывая время в одному ему известном темпе, Леки начал постукивать лезвием по ладони. Он сделал следующий выпад.
   Вжиг! Джем отскочил назад.
   ― Владыка, этот мертвец не был нашим другом...
   ― И тебе, как я сказал, должно быть стыдно! Мы оказали вам такой радушный прием, здесь, в Сароме, а вы пудрите нам мозги своим эджландским враньем!
   Вжиг! Леки пустился в пляс. И запел.
   Джем с Раджалом наблюдали за ним в недоумении.
  
   Скажи, чего стоит эджландец?
   Плетеной веревки какая длина?
   Скажи, чего стоит эджландец?
   В кубке бездонном сколько вина?
  
   Вина в кубке хватит, чтоб в нем утонуть;
   Веревкой луну достать я смогу.
   В Эджландию долог таинственный путь,
   Окажешься рядом -
   Будь на чеку!
  
   Леки закончил песню горловым воплем и вновь набросился на Джема.
   ― Чего еще от вас можно было ждать? Думаешь, мы не знаем цену вашему народцу? Ха! И вы притворяетесь, что явились сюда только сегодня! Да вы рыскали здесь все это время: вынюхивали, плели интриги, следили за нами из-за деревьев, из-за скал, с неба! Как долго вы кружили вокруг, словно падальщики, готовые напасть в любую секунду? Исчадья зла, вы насытились сполна. Довольно! Мы вывели вас на чистую воду, и теперь Громовержец вас покарает!
   ― Что ты несешь? ― вспыхнул Джем. ― Я не понимаю...
   ― Вы убили наших товарищей.
   ― Нет! Ты обезумел...
   В этот миг из недр горного хребта под их ногами раздался яростный грохот. Котел начал плеваться обжигающими брызгами. Оджо закричал. Раджал побежал. Джем бросился на Леки и выбил саблю у него из рук.
   Завязалась драка. Юноши покатились по земле.
   ― Кары Громовержца вам не миновать! ― кричал Леки. ― Ему не терпится отомстить. Чувствуешь, как сильно он разъярен?
   Джем сжал руку в кулак и замахнулся.
   Но тут все заполнил свет ― яркий свет, хлынувший из глаз Леки обжигающими лучами.
   ― Джем! ― Раджал попытался увернуться, но свет настиг и его.
   На мгновение мир накрыла яркая вспышка. Затем он погрузился во тьму.
  
  
  
   Глава 9
   ШИРМА АМАЛИ
  
   ― Однако, мальчишка, ты мне незнаком. Как тебя звать?
   ― Скажу ― теперь Вы знаете ― мне ваше имя известно.
   ― Я знаю, зачем ты пришел ко мне ночью чудесной.
   ― Знаете, не намерен в пустые я игры играть.
   ― Знаю, пришел ты ― и в объятьях твоих сгореть мне до тла!
  
   ― Колдовство ваших чар смысла лишило земные дела!
   ― Забудь обо всем. Я твоя! Страсть пылает внутри!
   ― Она обжигает, как ярчайшее пламя огня!
   ― Любовь моя, страсть никогда не покинет меня!
   ― Любовь моя, настежь Вы двери свои распахните!
  
   ― Ра Ра, сюда! Ра Ра, быстрее!
   Когда раздался крик Селинды, Ра Фанана, нахмурившись, всматривалась в очертания города за окном. Из комнаты девочки виднелись площадь с крытыми галереями и кишащие толпами людей, внушающие трепет высокие ступени Храма Тридцати. Поодаль золотые лучи предзакатного солнца пронизывали источник богатства Оры ― морские доки, которые усеивали горизонт паутиной мачт, парусов и такелажа. Ра Фанана вздохнула. Ее мысли вернулись назад, в роскошные покои Селинды, и она поспешила к алькову, где лежал их гость ― если так его можно было назвать.
   Начал ли он, наконец, подавать признаки жизни? Открыл ли глаза? Нянька подозрительно смотрела на незнакомого мальчишку на кушетке и на девочку, нежно державшую его за руку. Ра Фанана насторожилась. Что за мысли блуждали в голове ее подопечной? Почему ее лицо пылало, а дыхание было сбивчивым, словно ее охватили сильные чувства ― чувства, неподобающие невинной молодой леди, да и любой леди, если на то пошло?
   ― Селинда, ― прошептал мальчишка, ― милая добрая Селинда...
   ― Хвала богам, ― произнесла девочка. ― Я думала, ты умираешь!
   ― Хвала богам, ― эхом отозвалась нянька, но тон ее голоса разительно отличался. ― Думаю, самое время позвать Тагана?
   Это, скорее, было утверждение, а е вопрос.
   Селинда резко обернулась, ее голос сорвался:
   ― Что это значит, Ра Ра? Ты ведь не думаешь, что Майусу Энио пора уходить?
   ― Миледи, я не думаю, что его вообще стоило сюда приводить.
   Как им удалось незаметно провести мальчишку в покои девочки, нянька никогда не сможет понять. Да, пляж был безлюден, и сады, к счастью, пустовали в полуденном зное. Но ноша! Обессиленный, спотыкающийся мальчишка повис у них на плечах ― в основном, конечно, на плечах Ра Фананы. Нет, им все же следовало сразу позвать стражу. Но Селинда и слышать об этом не хотела. Пока они карабкались на холм, незнакомец сбивчиво рассказывал о своих горестях: какая-то буря, какая-то лодка, ― и Ра Фанана заметила блеск в глазах юной подопечной. Когда у порога покоев Селинда мальчишка обмяк и рухнул без сознания ― о, момента удобнее не сыскать, ― нянька знала, что истинную причину девочка ни за что не поймет. Полдня она ухаживала за ним, как за смертельно раненым солдатом. Какая нелепость! С парнем все в порядке, если не считать солнечных ожогов, да пары синяков ― по крайней мере, Ра Фанане так казалось. А она-то всегда считала миледи благоразумной девочкой!
   Но та была всего лишь девчонкой, едва-едва достигшей брачного возраста...
   Впрочем, довольно. Ра Фанана направилась к колокольчику.
   ― Ра Ра, нет! ― Селинда вскочила и бросилась к няньке. Ее платье сверкнуло яркими нитями. Девочка распростерла руки и отгородила Ра Фанану от плетеной, украшенной кисточкой веревки.
   Нянька неодобрительно покачала головой и бросила взгляд на мальчишку ― на этого Майуса Энио, если его и впрямь так звали. Тот, протерев глаза, медленно поднялся с кушетки. Что они о нем знали? Что, если он окажется хитрейшим мошенником? Нянька с тревогой подумала, какой же наивной все же была Селинда; на ум пришли ее ожерелья и браслеты, брошки и кольца, ее игральные карты цвета слоновой кости, ее пудреницы, щипчики для раскалывания орехов и лакированные драгоценные расчески. А чего стоила ширма Амали! Сразу и не скажешь, что роскошнее: сама ширма, искусно инкрустированная узорами чаек и цапель (в пятидесяти оттенках древесной смолы), или украшенные бисером платки и связки бус, небрежно развешанные по ее верхнему зигзагообразному краю. Негодяй мог сложить эту ширму, засунуть под мышку и дать деру ― всего и делов!
   Ра Фанана скрестила руки, гадая, не позвать ли стражу. Что мешало мальчишке протянуть руки и набить богатством карманы? Не шкатулку ли с серьгами изучал он сейчас? Или тот шкафчик с духами? Что уж говорить про угол, где стояла посмертная икона матери Селинды. Вместе с сидевшей рядом на полке потрепанной куклой Блишей ― любимицей покойной госпожи ― они образовывали некое подобие святилища. Станет ли негодяй долго раздумывать перед тем, как осквернить это место? Ходят слухи, что посмертные иконы пользуются очень хорошим спросом.
   ― Ну в самом деле, миледи! ― воскликнула Ра Фанана. ― Нельзя ему здесь оставаться!
   ― Но я не доверяю Тагану! Куда он его отведет?
   ― Не доверяешь Тагану? ― нянька едва ли уловила иронию. Как можно не доверять доброму, преданному Тагану? ― Дитя, ты сама не своя.
   Селинда и впрямь стояла с отрешенным видом. Из всех рабов, что прислуживали ей, хоть сколько-нибудь верить она могла лишь Ра Фанане. Все остальные были не более, чем обиженной на все и вся прислугой. Довериться Тагану? Не настолько же она глупа! К тому же, отец всегда говорил: с евнухами всегда держи ухо востро.
   Девочка повторила эти слова.
   ― Миледи, ― сверкнула глазами нянька, ― думаю, ты забываешь, что Таган, как эта ширма Амали, ценность которой для тебя пустой звук, ― евнух самого высокого ранга! А какое у него благородное происхождение! Сколько надежд он подавал, прежде чем его захватили, поработили и обесчестили. Об остальных евнухах можешь говорить, что тебе вздумается, но в преданности и честности Тагана можешь не сомневаться. К тому же, если я не ошибаюсь, о нашем госте ему уже известно. И если бы он захотел, он давно бы уже оповестил стражу.
   Селинда опустила глаза. Нянька права. С Майусом Энио на руках они встретили евнуха на цветочной аллее в саду, под сенью переплетенных деревьев. Все заботы Тагана тут же свелись к тому, чтобы скрыть их от посторонних глаз. Он провел их к лестнице черного хода, удостоверился, что путь дальше свободен. Позже, когда Селинда приказала ему удалиться, он выглядел расстроенным, будто готов был сделать еще много чего.
   На что же он был готов?
   ― Ра Фанана, мне страшно, ― нахмурившись, Селинда бросила полный сомнений взгляд, но не на няньку, а на Майуса Энио. Мальчишка пошатываясь стоял рядом, потупив взор. ― Куда Таган его отведет?
   ― Подальше отсюда, разумеется.
   ― Но Майус Энио болен, он...
   ― Дитя, не глупи! Таган что-нибудь придумает. Дочери триарха ― его незамужней дочери ― не подобает держать молодых юношей в своих покоях. Я что, не права?
   Нянька снова направилась к плетеной веревке; Селинда снова преградила ей путь. Ра Фанана подняла на нее сердитые глаза. Быть может, оттолкнуть девчонку в сторону? Вечерний свет превратил комнату в пещеру, полную золотистого тумана и теней. На зеркалах, пудреницах и незажженных лампах, на посмертной иконе в углу и на потрепанной кукле Блише, с ее деревянным лакированным лицом и глазами-ракушками, мириады огоньков сияли подобно звездам. Ра Фанана вновь посмотрела на незнакомого оборванца. Она вздрогнула, страх наполнил ее сердце.
   Нельзя отрицать, он был крепко сложен.
   ― Прошу прощения, миледи, но я зову Тагана, ― Ра Фанана сжала руку девочки. ― Не забывай, ответственность за тебя, дитя, лежит на мне. Что скажет твой отец, если узнает, с кем ты тут развлекаешься? Я дрожу от одной мысли об этом...
   ― Миледи... ― вставил юноша.
   ― Но Ра Ра, стража! ― вспыхнула Селинда. ― Мы чуть не наткнулись на них, когда поднимались сюда. О, я знаю, они бросят бедного Майуса Энио в подземелье!
   И девочка, словно пытаясь уберечь его от подобной участи, бросилась к нему и упала на его мускулистую, едва прикрытую лохмотьями грудь. Ребра юноши темнели синяками; от боли он поморщился и хотел было что-то сказать, но Селинда выбила воздух у него из груди. Обезумев от горя, обезумев от желания, она вновь услышала взмахи мощных крыльев и утонула в упоительном блаженстве, в то время как ее возлюбленный стоял, не шевелясь. Спустя мгновение девочка парила в небесах.
  
   ― Любовь моя, держи меня крепко, словно расстанемся вскоре!
   ― В страсти бездонной нашла я свое утешенье!
   ― Держи меня крепче! Спаси от крушенья!
   ― Какого крушенья? В той лодке, посреди бескрайнего моря?
   ― Держи меня крепко! Жажду любви утоли!
  
   ― Что за мощные крылья бьются в небесной дали?
   ― Она далеко, эта птица, ― лишь точка за облаками!
   ― Но вот она камнем бросается вниз! Я молю о спасеньи!
   ― Я слышу! Отдай себя мне без остатка, хотя б на мгновенье!
   ― Насколько сладки твои поцелуи, не передать мне словами!
  
   Селинда сделала несколько резких вдохов, затем глубоко вздохнула.
   ― Впрямь уж, миледи, ― вздохнула следом Ра Фанана. ― С чего бы стражникам сажать его в темницу? Он же ничего не натворил, правда?
   Нянька лукавила, и Селинда это знала. С каждой минутой, проведенной в ее покоях, Майус Энио навлекал на себя больше и больше неприятностей. И никакие оправдания ему не помогут, если обо всем узнает отец. Девочка встряхнулась, пытаясь сбросить остатки необычного блаженства и начать думать о насущных проблемах.
   ― Он... он вторгся во владения триарха! ― выпалила она. ― Помнишь, что произошло с теми мальчишками-рыбаками, когда я была маленькой? Которые случайно заплыли в бухту? ― Селинда вздрогнула, слезы навернулись у нее на глазах. ― Ра Ра, ты ведь не позовешь Тагана, правда?
   Глупая девчонка! Рука Ра Фананы зависал в дюйме от веревки.
   ― Таган, ― сказала она, ― хотя бы подскажет, что делать.
   ― Миледи... дамы, ― мальчишка осторожно освободился из объятий Селинды, ― я уйду, если мое присутствие доставляет вам хоть малейшее неудобство. Я благодарен вам за помощь, но прекрасно понимаю, что обстоятельства не позволяют мне задержаться здесь надолго. К тому же, я выполняю задание и вернуться к нему я обязан в самом срочном порядке.
   ― Никаких заданий, пока не выздоровеешь! ― воскликнула Селинда.
   ― Задание? ― переспросила Ра Фанана. ― Какое еще задание?
   Так она и знала: от этого парня одни неприятности!
   Но теперь незнакомец сверлил ее глазами ― своими очень темными глазами ― и нянька вдруг поняла, что его голос, в противовес жалким лохмотьям, отдавал некой благородностью. Она ответила ему взглядом, полным, как она надеялась, неприкрытой враждебности, но вместо этого выдала свое откровенное восхищение. Нет сомнений, что этот Майус Энио необычайно красив... Но и опасен ― ой как опасен!
   Нянька сжала в руки плетеную веревку.
   ― Ра Ра, нет!
   Селинда бросилась к Ра Фанане, но та так и не успела позвонить в колокольчик. Дверь вдруг распахнулась, и внутрь собственной персоной ввалился Таган. Евнух захлопнул за собой дверь и, задыхаясь, подпер ее спиной. Он представлял из себя высокой худое создание с моложавым напудренным лицом и большими темными глазами, подведенными черной краской. Его всегда отличал безупречный внешний вид, но сейчас он весь вспотел, а его помятая тога складками облепила высокие бедра.
   ― Таган! ― воскликнула Ра Фанана. ― В чем дело?
   ― Триарх Джодрелл, ― выдохнул евнух, ― он идет сюда.
   Селинда и Майус Энио встревоженно переглянулись.
   ― Сюда? Сейчас? ― взвыла Ра Фанана. Триарх Джодрелл взял и решил навестить дочь? Такое случалось пару раз в лунный цикл, но он всегда заблаговременно извещал о своем визите! Неужели ему уже известно о незнакомце? Нянька в отчаянии заметалась по сторонам. Симпатяга обречен. Все они обречены!
   ― Таган, нужно увести его отсюда!
   ― Нет времени! За ширму Амали ― живо!
   Схватив Майуса Энио за руку, Таган оторвал его от девочки, словно излишний предмет одежды, и исчез с ним за ширмой. Бусы зазвенели, платки полетели вниз, створки ширмы зашатались ― с невинной улыбкой евнух появился вновь, поправляя одежду. Он тут же занялся беспорядком в комнате: подобрал платки, расправил бусы, взбил подушки, придвинул к стене скамейку для ног.
   Ра Фанана занялась лампами. Куда же подевались свечки? А курильницы фимиама? Шторы ― нужно из задернуть!.. Из коридора донесся торжественный бой барабанов.
   Дрожа, Селинда рухнула на пол.
   Ра Фанана поспешно подняла ее на ноги. Девочка вцепилась в няньку. Откуда-то снизу поднимались приглушенные звуки музыки и веселья, словно это была чья-то злая насмешка.
   Дверь распахнулись ― раньше, чем можно все ожидали ― и начальник стражи, окруженный выстроившимися в два ряда подчиненными, возвестил о прибытии правителя. Издав громкий смешок, Ра Фанана оттолкнула Селинду, словно их объятья были не более, чем частью детской игры, и громко, с притворной властностью приказала Тагану проверить лампы и курильницы.
   И шторы заодно.
   ― Ох уж эти евнухи, ― рассмеялась она.
   Даже тени улыбки не проскользнуло на лице начальника; он отошел в сторону, и троица заговорщиков увидела темную фигуру, мерно шествующую вдоль колонны стражников. Как раз вовремя лампы мелькнули и загорелись. Ра Фанана, а следом и Таган с Селиндой склонили головы.
   По кивку своего главного стража развернулась и ушла.
  
   ***
  
   Триарх Джодрелл был высоким статным мужчиной с черными глазами и блестящей кучерявой бородой. Старым его не назовешь: с его рождения минуло не более тридцати пяти, может, сорока орбит, ― но выглядел он намного хуже. Неудивительно ― ведь его лоб обрамлял золотой обод, который, словно неподъемная ноша, тянул его вниз. Обод украшали огромные драгоценные камни одинакового размера и огранки: рубин, изумруд и сапфир. Это была Тройная Корона ― символ власти. Согласно традиции, когда триарха короновали, ее шипами вживляли в кость черепа; извлечена она могла быть лишь после смерти триарха. От одной мысли об этом Ра Фанану передернуло. Бедный человек, он наверняка испытывал постоянную боль! Нянька часто задавалась вопросом, стоило ли оно того, пусть даже в обмен на обладание безграничным могуществом.
   Сегодня этот вопрос стоял особо остро. Триарх и в былые времена выглядел утомленным и опустошенным, теперь же казалось, что немощность, так долго кружившая над ним, внезапно настигла цели. Привиделось это няньки, или триарх дрожал? О, он и впрямь выглядел старым, очень старым человеком!
   ― Подойди, дорогая, присядь рядом, ― триарх указал на ближайшую подушку. В руке он сжимал трость с драгоценной рукояткой и, несмотря на вечернюю духоту, был одет в тяжелые, свисающие до пола меха. С растерянным видом Таган и Ра Фанана попятились назад, когда правитель грузно уселся и, дотянувшись до дочери, резким, неуклюжим движением усадил ее рядом.
   ― Милое дитя, ты встревожена. Неужели это я наполнил твое сердце страхом?
   ― Я страшусь... лишь того, отец, что могу подвести Вас...
   ― Подвести? ― улыбнулся триарх. ― Как же ты можешь подвести меня?
   ― Я... я говорю об обязательствах, что возложены на меня Вами, моим учителем и господином.
   Надлежащий ответ, процитированный из священного писания. Отец с дочерью частенько в добродушной манере обменивались подобными репликами. Правда, сегодня Селинда на самом деле была напугана. Она украдкой покосилась в сторону ширмы Амали; ей показалось, что она слышит дыхание возлюбленного; его сердцебиение, пульсация крови в его венах как будто сотрясали воздух вокруг нее. Как отец этого не замечает?
   ― Хорошие слова, дочь моя, ― только и сказал он. ― Жена кроткая и смиренная станет мужу своему наградой и отдохновением.
   Еще одна цитата из писания. Селинда застенчиво улыбнулась; Ра Фанана взяла свои вышивки и с вышколенным почтением села чуть поодаль от отца с дочерью. Спохватившись, она движением губ отпустила болтающегося рядом Тагана. Ох уж эти евнухи! Он что, считает свое присутствие необходимым? Ра Фанана знала, что триарху не понадобится питье. Только в личных покоях еда и, тем более, напитки могли попасть к нему в рот, да и то, после того, как будут опробованы тремя королевскими дегустаторами.
   Правитель с неловкой нежностью взял руку девочки. Но что же это все значило? Неужели он пришел сюда лишь задать пару заурядных вопросов? Триарх выглядел обеспокоенным, словно его одолевали мрачные предчувствия. Но почему?
   ― Дочь моя, ― сказал он, ― надеюсь, ты не лишаешь себя привычных удовольствий юности? Но я уверен, что ты и не пренебрегаешь занятиями, непреложное усердие в которых превознесет твои достоинства ― а их не счесть ― до небывалых высот?
   Пусть Селинда не до конца поняла вопрос, его смысл она уловила.
   ― Да... да, дорогой отец. Каждый день мы с Ра Ра наслаждаемся прохладными водами залива, которые придают моей коже упругость и бархатистость; однако не проходит и дня, что ваша дочь не взяла в руки свитки для чистописания, или кисточку из слоновой кости, или иголку, наподобие той, которой сейчас вышивает ее милая няня.
   Так уж вышло, что Селинда ни разу в жизни ничего не вышивала. Она почувствовала укол совести; впрочем, неважно: когда вопрос с мужем решится, она отыщет предостаточно готовых работ, чтобы его одурачить ― если рукоделие вообще будет его хоть сколько-нибудь волновать. Уж старая добрая Ра Фанана об этом позаботится... Муж... У Селинды екнуло сердце. Нянька низко склонилась над своим замысловатым шитьем, предваряя, казалось, следующее замечание триарха.
   ― Дорогая, я надеюсь, ты не переутомляешь глаза и не покрываешь морщинками свой прелестный лобик? ― улыбнулся он. ― Подумай, как разгневается ― и будет в этом непременно прав ― твой муж, если обнаружит малейший изъян в своем бесценном приобретении.
   ― Я согласна с Вами, отец... я только об этом постоянно и думаю.
   Действительно ли девочка об этом думала? Возможно, отец с дочерью подшучивали друг над другом, но няньке это не нравилось, и она с благоговейным страхом вспомнила некоторые происшествия из собственного прошлого ― до того, как милостью судьбы была продана в семью триарха. О праведном гневе нянька знала не понаслышке и не желала, чтобы юной подопечной тоже довелось его познать.
   ― Как проходят твои занятия музыкой? ― спросил триарх. ― Не забывай: если что и ценит муж в образе жены превыше всего, так это ее пение и игру на инструментах. Подобным наслаждением не был обделен и я, когда рядом находилась та милая девушка, что, подарив тебе жизнь, покинула нас так рано и чью память я чту каждый оборот солнца в твой день рождения. Как сладок ― как неописуемо сладок был ее голос! Чти ее память и ты, моя дорогая, чти каждый день, с каждой нотой, которую ты берешь, с каждой натянутой струной, до которой дотрагиваешься.
   И правитель бросил смиренный взгляд за спину дочери, туда, где над мерцающими благовонными свечами висела посмертная икона. Тогда Селинда и увидела слезы в глазах триарха, и тоже не смогла сдержать чувств. Пусть девочка и побаивалась отца, она все же очень его любила, а когда он вспоминал о ее матери, любила сильнее всего. Что их супружество было счастливым, Селинда не сомневалась. Ее мать действительно была милой. Сколько раз, всматриваясь в икону, она видела в прелестных глазах невыразимую любовь. Дорогой, дорогой отец! Как она могла сомневаться, что он, и только он, должен определить ее судьбу? На несколько мгновений девочка даже забыла о ширме Амали и радовалась лишь тому, что в самом деле много времени посвящала музыке.
   ― Отец, отыщется ли такой день, когда бы я не играла на коробочной арфе или рамной арфе? Не далее, чем сегодня ― так ведь, Ра Ра? ― я исполнила новую песню из нотных свитков.
   ― Что ж, тебе нужно спеть ее еще раз, прежде чем я покину тебя. Однако не любопытно ли тебе, бесценное дитя, почему я навестил тебя в этот неурочный час?
   Страх накатил на Ра Фанану новой волной.
   ― Дорогой отец, ― Селинда тоже была напугана, ― не пристало мне разгадывать ваши намерения.
   ― Вижу, нянька тебя неплохо натаскала, моя дорогая... Это хорошо... очень хорошо, ― триарх признательно посмотрел на Ра Фанану. ― Только подумать, рабыня, злые языки твердили, что воспитаннице острова Жасмин ни за что не справиться с обязанностями, которые я на тебя возложил. Но я всегда говорил: для такой работы не отыскать женщину лучше той, что пресытилась неограниченным господством, прежде чем сама попала в подчинение. Кто другой способен разгадать тайны женского сердца и уберечь его от ловушек, разбросанных на предначертанном судьбой пути?
   Речь триарха пробудила у Селинды неподдельный интерес, но удовлетворить его не представлялось возможным. Ра Ра? Неограниченное господство? Нянька смиренно опустила глаза. Поглощенная работой, она представляла собой образец кроткой, правильной женщины ― прекрасный пример для юной подопечной. Откуда триарху было знать, что беспокойство раздирало ее изнутри?
   ― Любимая дочь, ― повернувшись к Селинда, триарх сжал ее руку, ― тебе известно, что доверительные отношения между отцом и дочерью, подобные нашим, редко встретишь в других семьях. Зачастую девушка, отправляясь под венец, пребывает в полном неведении относительно своего будущего, но я никогда не придерживался таких правил. Не рассказал ли я тебе о тех, кто добивается твоей бархатной руки? Тебе даже известны их имена!
   ― Отец, я... я бесконечно признательна за вашу благосклонность.
   ― Хорошо, очень хорошо. Тем не менее, многое я вынужден был утаить от тебя, но настала пора открыть правду... ― голос правителя перешел в глухой хрип; под ободом короны вздулась крупная вена. ― Но сердце мое зажато в тисках, которые надобно ослабить!
   Он подался вперед, и, словно в подтверждение этих слов, его лицо исказилось гримасой боли. Триарх сильнее сжал руку дочери. Селинда знала, что отец болен ― теперь она поняла, как угрожающе далеко зашла болезнь.
   ― Женщина, ― обратился он к Ра Фанане, ― принеси мне немного... хава-нектара.
   Нянька судорожно сглотнула. Она верно поняла? Но это... это же неслыханно!
   ― Х-хава-нектара, о всемогущий? Я... я позову Тагана.
   Она позвонила в колокольчик.
  
  
  
   Глава 10
   ЗИГЗАГ
  
   Зигзаг. Зигзаг.
   Какая неустойчивая ширма!
   ― Евнух, еще нектара. Да поживей!
   ― Бедный отец! Что с Вами? ― забыв обо всем, Селинда испуганно всматривалась в родные глаза. Ра Фанана тоже была обеспокоена, но не только состоянием триарха. Время от времени ― она ничего не могла с собой поделать ― нянька ловила себя на том, что в упор смотрит на ширму Амали.
   ― Достаточно, о всемогущий? ― Тагану, порхавшему вокруг правителя, опасения не досаждали. Евнуху едва удавалось скрыть радость. Не успел колокольчик прозвенеть, он был тут как тут, и на его моложавом лице сияла ликующая ухмылка. Теперь, с каждой каплей хава-нектара, выпитой его господином, евнуху не терпелось наполнить кубок вновь. И неудивительно: разве не обязан он всякий раз первым попробовать напиток? Как бы там ни было на самом деле, Таган решил, что обязан, и триарх, всецело поглощенный дочерью, не возражал. Ра Фанана с радостью бы выхватила кувшин с ликером и убрала подальше от шаловливых рук евнуха.
   К примеру, сюда, рядом со своим стулом.
   Зигзаг. Зиг... заг... Лампы мягким светом окутывали роскошные ткани, корону правителя и ширму Амали. Но о чем же вел речь сейчас триарх?
   ― Ты спрашиваешь, что со мной. Бедное мое дитя, я умираю.
   Ра Фанана ахнула.
   ― Умираете? ― воскликнула Селинда. ― Отец, нет!
   ― Это так, моя дорогая. Как любой смертный, я долго страшился этого и при этом, как и любой смертный, надеялся, что конец наступит еще очень, очень нескоро, но мой час пробил. Многие полагают, что я в самом расцвете сил, но суровая правда состоит в том, что недуг пожирает мои жизненные соки, и лучшие годы далеко позади. Королевские лекари предрекают мне скорую кончину; несмотря на все свои способности, они не в силах меня спасти. И вот я оказался в тупике, затягивая, как глупейший из дураков, выбор, от которого зависит твоя судьба; смерть не может застигнуть меня здесь и сейчас, ведь тогда исхода страшнее будет не вообразить.
   ― О-отец? ― Селинда почти ничего не поняла.
   Ра Фанана еле сдержалась, чтобы не закричать. Она-то все прекрасно поняла. Нянька вдруг вспомнила песню, которую спела днем ее юная подопечная. О, как же нянька сглупила, не проследив, какие песни учит девочка! Почему она не вырвала из нотных свитков эти тексты? Но нет, вместо этого она, сонная, опьяненная патокой, поддалась чарам успокаивающей музыки...
   Оставалось лишь молиться, что девочка не уловила смысл того, о чем пела!
   ― Все же, моя дорогая дочь, ― тем временем продолжал триарх, ― я чувствую необходимость развеять все сомнения. В самом ли деле я вел себя, как дурак? Выслушай меня, и я объясню, почему за прожитые тобой долгие годы я так и не ответил согласием никому из претендующих на тебя мужчин.
   Сердце бешено заколотилось в груди Селинды.
  
   ***
  
   Зигзаг. Зигзаг.
   Отполированная ширма отражала свет ламп.
   И слегка пощелкивала. Едва заметный сквозняк раскачивал развешанные на ней бусы, шуршал воздушными, ниспадающими с нее тканями. Таган, отступив за кушетку, на которой сидел триарх, приподнял бровь и украдкой хлебнул их кувшина. Ра Фанана насторожилась. Из всех рабов Таган был ее лучшим другом ― что правда, то правда ― но неужели даже евнух такого высокого ранга в надежности едва превосходит эту зигзагообразную ширму?
   Тагана начало пошатывать.
   ― Мне интересно, моя дорогая Селинда, ― произнес триарх, ― догадываешься ли ты о том, как осуществляется управление нашими землями? Несомненно, политика ― не женское дело, и я не стал бы забивать твою прелестную головку вещами, которые, увы, лишь разбередят твою душу, ― вздохнул он. ― Однако на нашем острове Ора действуют силы ― опасные силы ― в которых тебе не мешало бы разобраться. Эти знания выручат тебя, когда меня не станет.
   ― Ради всего святого, отец: к чему такие жестокие слова?
   ― Они необходимы, моя дорогая. Давай же, смахни слезы и слушай, просто слушай. Я думаю, ты знаешь: наше государство на протяжении долгих эпициклов гордится тем, что ни один тиран не был допущен к власти; во главе угла у нас всегда стоят справедливость и беспристрастность.
   Девочка задумчиво кивнула. Отрезанная от внешнего мира всю свою жизнь, обучаясь лишь женским премудростям, она жадно хваталась за любой клочок, любой обрывок знаний, просачивавшихся извне. Ей даже довелось пару раз присутствовать на заседании Совета в Храме Тридцати, где она занимала почетное место на Галерее Невест. Таким образом девочек выводили в свет, но Селинда время от времени вслушивалась в речи мудрых вельмож.
   ― Отец, разумеется, мне известно о землях варваров, где власть принадлежит одному человеку, а после его смерти наследуется его сыном. Давным-давно так жили и мы, и народ нашего острова изнывал от страданий. Настал день, когда люди восстали, свергли узурпатора и народным голосованием навеки запретили господство тирании на Оре. С тех пор мы живем при изократии, и все мужчины обладают равными правами; власть назначается посредством голосования. Мужчины, владеющие имуществом, выбирают Совет Тридцати ― великий рычаг власти, где обсуждается политика и принимаются законы.
   На лице триарха промелькнуло удивление. Столько знаний в таком раннем возрасте? Столько знаний в голове у девчонки?
   ― Ты права, мое дорогое дитя, наша изократия ― благородная система, и рад я, что ты так отчетливо это уразумела. Да, я рад, хотя едва ли соглашусь с тем, что разбираться в подобных вещах ― удел прекрасного пола... Что ж, вероятно, ты также осведомлена, что в обязанности Совета входит выбор человека, которому предстоит выбирать предмет обсуждений. Быть таким человеком всегда являлось для меня не только привилегией, но и ношей. И ноша эта тяжела, ибо кто такой триарх, здесь на Оре, как не наместник бога? Обычные смертные не ведают о тех неподъемных, непосильных обязательствах, что, облачаясь в мантию государя, берет на себя триарх.
   Глаза правителя наполнились бездонной тоской.
   ― И все же, ― продолжил он, ― многие, слишком многие с большой охотой примерили бы эту мантию, ведь ничто другое не способно спутать мысли человека, как власть, и многие поддаются соблазну обладать ею и пребывают в блаженном неведении, пока эта корона не сожмет череп крепче, чем оковы любого узника.
   ― Бедный отец... Бедный, бедный отец... ― Селинда сжала сухую, непривычно холодную руку триарха. Ра Фанана, вздрогнув, представила, как шипы, раздирая кожу, пронзают скальп и глубоко впиваются в кость черепа. Какие ужасные вещи происходили в этом мире ― вещи, о которых она понятия не имела в безмятежные дни своей юности на острове Жасмин. Однако, несмотря на все мучения, триарх гордился Орой, словно это был рай на земле. Похоже, он действительно верил в существующий правопорядок, как будто все на этом острове обладали равными правами ― не это ли предполагала эта их изократия?
   Нянька покачала головой. В прошлой жизни она кое-что смыслила в политике, немного разбиралась в ее путанных, таинственных лабиринтах. Мужчины говорят о справедливости и держат при этом рабов, говорят о равноправии и не позволяют собственным женам сказать лишнего слова. Ра Фанана задумалась, как бы она теперь определила для себя значение слова "свобода"?
   Зиг... заг... Триарх попросил еще хава-нектара; Тагана занесло на повороте, и он чуть было не упал на ширму Амали. Ра Фанана затаила дыхание. Ширма опасно пошатнулась ― пошатнулся и Таган.
   Это уж слишком! Сколько нектара он перепробовал?
   ― Дорогая Селинда, ― голос триарха, казалось, звучал издалека, ― тебе известно, что на протяжении многих циклов лорд Глонд и принц Лепато добиваются твоей руки. Оба они входят в Совет Тридцати, и, что еще важнее, у обоих есть шанс на триумфальную победу в высших выборах.
   Триарх прикоснулся пальцами к вискам.
   ― Размышляя о правителях, с которыми делю власть, я, увы, полагал, что триарх Фахан будет первым, кому придется искать замену ― уж очень стар он, очень слаб; но и триарх Азандер никогда не отличался крепким здоровьем и вряд ли может просить у судьбы большего срока, чем я. Каким же я был глупцом! В ненасытной жажде жизни, опьяненный богатством и властью, мужчина не отличается от несмышленого младенца, забывая, что его час может пробить в любую секунду. За свою самонадеянность ― опрометчивую самонадеянность ― я жестоко наказан.
   Правитель болезненно надавил на виски, словно пытаясь сдвинуть в сторону свою корону.
   Но нет. Куда уж там.
   ― Моя дорогая, ― вздохнул он, ― позволь мне объяснить свою нерешительность, которая так долго не давала тебе покоя. Глонд или Лепато? Лепато или Глонд? Оба ― благороднейшего происхождения, оба обладают не только прекрасными личными качествами, но и огромным состоянием. Впрочем, едва ли меня это сильно беспокоило, поскольку прежде чем свататься к девушке твоего уровня, любой мужчина должен предоставить Хранителям Закона доказательства своей обеспеченности. В том и только в том случае, если они сочтут мужчину благонадежным, отец обязан принять его прошение... Нет, я раздумывал не об их честности и благородстве ― я пытался разрешить другой, более насущный вопрос. Сколько времени провел я, вглядываясь в лица членов Совета, гадая, кому они отдадут свои предпочтения! С какой дотошностью я изучал донесения своих шпионов и предсказания гадалок по луне и звездам. Лепато или Глонд? Глонд или Лепато? Кому из них суждено стать триархом?
   О, дитя мое, твои глаза блестят, и вижу я, что в своем неведении, воспринимая мир чистым и непорочным, ты думаешь, что я выдам тебя за победителя и только за победителя. Ошарашу ли я тебя, сказав, что меня занимают совсем другие мысли? Испугаешься ли ты, если я скажу, что мой выбор падет на проигравшего? Все-таки, выбирая между двумя достойными женихами, в первую очередь я обязан заботиться о счастье своей дочери. О чем же еще?
   Подумай вот о чем: любой мужчина может участвовать в выборах всего единожды. Проигравшему предстоит познать крах всех своих надежд и стремлений, он даже вынужден будет лишиться места в Совете Тридцати. Судьба жестока, но такой мужчина составит тебе лучшую, куда лучшую партию! Ах, милая Селинда, твои глаза полны сомнений, но ты многого не знаешь ― многое я утаил от тебя, опасаясь запятнать твою невинность. И я заверяю тебя: скорбь и печаль станут твоими вечными спутниками, коль суждено тебе стать женой триарха!
   Впрочем, печали тебя уже пришлось познать сполна ― познал ее и я ― ибо была ты лишена материнской любви и заботы. Та милая девушка умерла, подарив тебе жизнь. Многим представительницам прекрасного пола уготована такая участь ― все мы беспомощны перед судьбой. Но я лгал и не просто лгал, а, словно подлый трус, внушил тебе ложное чувство вины за смерть матери. Ее жизнь забрало не твое рождение. Она жила еще некоторое время и могла бы благоденствовать по сей день! Дочь моя, вина за ее кончину лежит на твоем глупом, самонадеянном отце!
   Голос Триарха снова сорвался на хрип, но не успел он попросить еще нектара, а Таган уже болтался рядом. Сделав глоток, правитель поднялся ― его тоже слегка шатало, но совсем по другой причине ― и начал медленно расхаживать по покоям дочери.
   Он продолжил рассказ.
  
   ***
  
   Зигзаг. Зигзаг.
   Инкрустированные цапли и чайки.
   ― Войдя во взрослую жизнь, ― говорил триарх, ― я стремился только к тому, чтобы достичь положения, которое занимаю сейчас. Обстоятельства складывались в мою пользу. Мой отец был прославленным торговцем, и после его смерти я получил в наследство целое состояние. Все до последнего медяка я вложил в свое продвижение. Удача мне благоволила. Я был молод и очень недурен собой; я изучил все тонкости ораторского искусства, знал, кому польстить, а кому дать на лапу, но в подобных вещах даже себе никогда бы не признался. Заполучив место в Совете Тридцати, я знал, что мое избрание ― лишь дело времени.
   Казалось, должно было миновать много циклов, прежде чем Совет соберется, чтобы принять нового члена в ряды триархов. Но весь мир, видимо, встал на мою сторону: в скором времени триарха Спеко сразил сердечный приступ, что и предрешило мою судьбу. Да проклянут меня небеса, но скорби, фальшивей моей, на похоронах этого благородного лорда было не сыскать! В сердце я радовался небывалой удаче, хотя тогда мне стоило бы крепко призадуматься. Лишь изредка меня посещали мысли о том, мог ли хоть один из триархов... Впрочем, нет, мне и без того довольно боли, чтобы влезать в такие топкие дебри!
   Наблюдая за триархом, Ра Фанана не могла скрыть возрастающей тревоги. Забытое рукоделие соскользнуло на пол. О, триарх был болен, очень болен! Пару раз няньке показалось, что он вот-вот упадет. Из-под обода короны струился пот; свои движения он, казалось, почти не контролировал. Один раз он, пошатываясь, прошел в опасной близости от ширмы Амали; дважды он останавливался у занавешенных окон, словно размышляя, не раздернуть ли шторы. Свет из ламп, тусклый и мягкий, ярко сверкал в драгоценных камнях его короны.
   Триарх глотнул нектара ― Таган достал уже второй кувшин ― и продолжил:
   ― Нет никакой необходимости рассказывать тебе, моя дорогая дочь, чем закончились те выборы, ибо своими глазами ты видишь этот обод вокруг моего лба ― обод, за который некогда я готов был отдать свою жизнь. Увы, я не проявлял такой же страсти к тому бесценному подарку, что был ниспослан мне в лице твоей матери! Какой милой она была, и я не отказывал себе в удовольствии обладать ею; но всю любовь к ней я осознал, лишь потеряв ее... Знаешь ли ты, кем была твоя мать, Селинда? Из какой семьи она происходила? Но, боюсь, открыв тебе правду, я буду выглядеть еще более грязным и продажным.
   Совершенно разбитый, правитель замер около посмертной иконы жены и сидевшей рядом куклы, чьи глаза-ракушки мерцали в свете ламп. На мгновение он закрыл лицо руками, его плечи сотряслись от беззвучных рыданий. Что же делать? Таган, храбрясь, хлебнул из кувшина; Ра Фанана приподнялась; но к отцу первой подошла все же Селинда. Она протянула руку и почти дотронулась до него, но тут он резко обернулся и сказал:
   ― Твоя мать была дочерью триарха Спеко, и он сосватал нас за несколько дней до своей смерти.
   Селинда сделала несколько неуверенных шагов назад.
   ― Понимал он это или нет, но своим выбором он назначал меня своим преемником. Какая же это злая ирония ― говорить о преемнике! На этом-то острове, где слово "династия" ― страшнее любого богохульства. Но чтобы избавиться от одного зла, зачастую достаточно прикрыть его другими злодеяниями ― что может быть проще?
   ― Отец, ради всего святого... О чем Вы говорите?
   ― Не беспокойся, дочь моя, скоро все тайны будут раскрыты, и скоро, узнав, какие страдания я причинил твоей матери, ты, вероятно, оттолкнешь меня в страхе и отвращении. Но поверь, сейчас, когда мои лучшие годы позади, во многом я раскаиваюсь ― и цена раскаяния велика. Если это не чувство вины сжимает тисками мое сердце, то что за чума съедает меня изнутри, подобно крысам, грызущим обивку идущего ко дну корабля? Я вспоминаю о той милой девушке, что подарила тебе жизнь, и меня охватывает отчаяния. Что я был за человеком, что смог сотворить с ней такое?
   ― О, отец, ― Селинду неистово трясло. Она хотела броситься в объятья отца, но не могла. Правитель переводил взгляд с дочери на посмертную икону, и обратно. Странная мысль посетила девочку: не звали ли ее мать Селиндой, как и ее саму? И почему эта догадка отозвалась острой болью в ее груди?
   Мягкий голос отца пронизывали нотки горечи.
   ― Поначалу я воспринимал ее как символ своих успехов; затем как достойное украшение мужчины моего ранга. Каким же непроходимым дураком я был! Осмелился бы я связать ее судьбу со своей, зная, какую невыносимую тоску предстоит ей перенести? Еще как бы осмелился, и даже раздумывать бы не стал, ведь правила игры я знал вдоль и поперек. И я с радостью играл в эти игры. Я не мог дождаться того момента, когда на мою голову водрузят эту корону. И милая девушка в своем неведении тоже сгорала от нетерпения. Но в чреве у нее уже зародилось семя новой жизни, и это семя, ― триарх сжал руку девочки, ― вскоре стало самым ценным подарком в моей жизни. Но, дочь моя, увы и ах, из этого семени появился на свет также и твой брат.
   Ра Фанана, подобравшись бочком к Тагану и вырвав у него из рук кувшин, утоляла свою собственную жажду. На последних словах триарха она чуть не уронила тяжелый сосуд на ноги себе ― или Тагану. Белая жидкость расплескалась по полу.
   Селинда выглядела крайне озадаченной.
   ― Да, ― продолжал ее отец, ― у тебя мог быть брат, а у меня ― сын, не ослепи меня безумная жажда власти! Но когда меня короновали, я в последнюю очередь думал о жестоком законе, по которому мои сыновья должны быть убиты. Мое сердце трепетало от восторга, когда я приносил клятвы, а среди них была и та, что запрещала любой намек на возрождение династий! Как мог мой сын противостоять миру, свободе, равноправию ― трем китам, на которых стояла изократия, путеводная звезда острова Ора?
   О моей клятве твоя мать ничего не знала. Разумеется, она присутствовала на коронации, но я читал свою речь на языке Старой Оры ― единственном признанном языке королевских церемоний. Девушки его не знали; иногда я и сам сомневался, что до конца понимаю смысл всех слов. Но мы с женой отлично все поняли позднее, на следующей же великой церемонии моего правления. Как неистово ликовала толпа, как они аплодировали, когда Верховный Хранитель поднял высоко вверх малыша, которому мы даже не успели дать имя, и размозжил его крошечную головку о Камень Изократии! Я стоял, сильный и невозмутимый, олицетворяя ― как сам этого всегда добивался ― надежды и чаяния своего народа. Но внутри у меня все перевернулось, я изнывал от боли и стыда, еле сдерживаясь, чтобы не рухнуть на пол и не скорчиться в вопле и рыданиях ― как это сделала твоя мать.
   Дочь моя, произошедшее сломило ее.
   С почти виноватым видом Триарх неуклюже взял потрепанную куклу и неуверенно протянул ее Селинде, словно пожертвование. Девочка не взяла куклу, но, дрожа, пристально смотрела в разрисованное безжизненное лицо, пока ее отец продолжал историю:
   ― Видишь эту куклу Блишу, с ее волосами из шерсти и глазами из ракушек? Видишь дыру у нее во лбу? Это дело рук твоей матери. Три полных лунных цикла милая девушка бродила по дворцу, в слезах и стенаниях прижимая эту куклу к груди. Иногда она выпускала ее из объятий и била головой о каменный пол, но затем крепко обнимала вновь, словно она только что с боем вырвала ее из чужих рук. И рыдания возобновлялись с удвоенной силой...Бедное дитя! Она совсем не разговаривала. Она ничего не ела. Один ребенок остался в живых, но увы, моя дорогая, я жестоко ошибался, полагая, что она найдет отдушину в тебе. Безумие полностью охватило ее. Когда рабы приносили тебя, ей мерещился дух твоего убитого брата-близнеца. Ее глаза наполнялись ужасом, и она начинала бредить.
   Все чаще рабам приходилось закрывать ее в своих покоях. Казалось, остаток своих дней она проведет взаперти, словно несчастный узник, но этому не суждено было случится. Крайне медленно она стала приходить в себя и, по крайней мере, вела себя спокойнее. Дворцовые лекари лелеяли надежду на полное выздоровление и разрешили ей короткие прогулки. Временами она забывала о своих играх с Блишей, оставив измученную куклу в углу. Временами отправлялась в бухту искупаться. Временами она даже сидела у твоей корзинки, с необычайным любопытством разглядывая твое милое детское личико. Я гадал, что за мысли крутились у нее в голове. Но я не знал ответа на этот вопрос. Ни разу со дня смерти твоего брата я не услышал от нее ни одного, пусть даже невнятного, сказанного в бреду, слова. Когда я приближался к ней, она лишь отворачивалась и уходила прочь. Ни просьбы, ни мольбы не помогали; казалось, она совсем не замечала моего существования. Возможно, было бы лучше, если бы я и впрямь не существовал.
   Триарх поднял Блишу высоко вверх. Застланные слезами глаза Селинда следовали за движением куклы, в то время как отец сказал:
   ― После смерти сына прошло четыре лунных цикла, когда твоя мать поднялась на крышу дворца и сбросилась вниз.
   Блиша со стуком упала на пол. Таган взвизгнул, Ра Фанана застонала. Селинда хотела было поднять куклу, но не смогла.
   Она, дрожа, села на кушетку.
   ― Такова, моя Селинда, ужасная правда о твоей судьбе. И как могу я допустить повторение этой трагедии? В день смерти твоей матери, когда я держал ее переломанное тело на руках, я принес клятву. Хоть мне и страшно это признать, но эта клятва важнее, чем любая из произнесенных мной на Совете Тридцати. Я поклялся, что не позволю тебе, мое дорогое дитя, страдать так, как страдала твоя мать. Ни за что в жизни не станешь ты женой триарха на острове Ора! Понимаешь теперь, какая боль разрывает мое сердце? Моя смерть близко, и я обязан передать тебя в чужие руки. Чей еще это долг, как не отца, и пренебречь им... нет, я должен выполнить свой долг. Но как же мне в таком случае сделать выбор? Глонд или Лепато? Лепато или Глонд?
  
   ***
  
   Зигзаг. Зигзаг.
   Расшитые бисером шарфы. Бусы.
   Присев рядом с Селиндой, триарх приказал подать еще нектара. Он с заботой поднес кубок к губам дочери.
   ― Дорогая моя, из всех островов, разбросанных по южным морям, ни один не превосходит в могуществе Ору. Подобно пауку, стреляющему паутиной из центра своей сети, наш маленький остров распространяет мощь и влияние по всем окрестным землям. Тем не менее, на протяжении долгих циклов, избегая тирании всеми силами, мы не истребляли противников, не занимались ни грабежами, ни мародерством, не держали пленных, не палили по незнакомым кораблям. Источником нашего процветания всегда была торговля, ибо крупный порт, что раскинулся у стен этого дворца, подобно некоторым камням, притягивающим другие металлы, привлекает к нам золото и серебро из-за морей и океанов. За все время, что ведется наша история, не существовало другого победоносного государства, с таким триумфальным развитием. И все же, сейчас наши собственные победы могут стать причиной катастрофы, которая разорвет наши земли на части. На улицах нашего города уже начались столкновения. Какие еще распри, какое кровопролитие ожидает нас впереди? Вот куда ведет нас наша путеводная звезда ― изократия!
   Ра Фанана запуталась. Какое это имело отношение к покойной жене триарха? Или к замужеству девочки? К чему вообще правитель это все говорил? Нянька подумала, не дотянутся ли ей до бедной Блише, которая до сих пор валялась на полу. Но вместо этого, нянька дотянулась до бокала с хава-нектаром.
   Как же крепко вцепился в него Таган!
   Между тем Селинда сидела с пустыми глазами, а ее отец продолжал:
   ― С ростом нашей торговой империи многие мужчины с острова Ора всю жизнь проводили за его пределами, обустроив свой быт на землях чужаков. И встал вопрос: кого же считать жителями Оры? Одни женились на женщинах с других островов, другие нарожали детей вдали от родных краев. Когда они возвращаются сюда, эти отпрыски с далеких земель, они чувствуют себя здесь чужестранцами, хотя они могут претендовать на наши земли по родовому праву. Мы называем их переселенцами, а тех, кто родился здесь, на родных берегах, ― старожилами.
   Ах, как расслаблял нектар! Наклонившись, Ра Фанана подобрала рукоделие, но на первом же стежке уколола палец. Выругавшись себе под нос, она отложила пяльцы.
   О чем же говорил Триарх?
   ― Дела обстояли следующим образом. Пока на престол не взошел триарх Спеко, предшественник твоего отца, обычаями было условлено, что только старожилы могут быть избраны в Совет Тридцати. Переселенцам, считавшимся жителями чужих стран, в подобном праве отказывали. Какое то время такое положение вещей всех устраивало. Но неизбежно, с каждым голосованием, возмущение переселенцев росло. В цитадели нашего мира их представители превосходили старожилов не только в количестве, но и в богатстве ― переселенцы всегда славились своим торговым чутьем. Напряжение закипало, вспыхивали протесты. Возникла угроза государственного переворота, но еще бо́льшие опасения вызывало разрушение торговых связей. И вот, с подачи моего предшественника, был принят Акт о расширении влияния, который допустил к голосованию тех переселенцев ― а их, как я сказал, было не счесть ― которые удовлетворяли нашим требованиям к их положению и состоянию. Празднество выдалось знатное, и слово изократия звенело в воздухе, подобно колоколу.
   Но по углам не утихли перешептывания. Долго ли переселенцы будут довольствоваться правом голосования? Не захотят ли они выдвигать своих представителей в высшие слои власти? И не за горами ли тот день, когда они позарятся на трон триарха? Для некоторых из старожилов сама мысль об этом была сродни червю, пожирающими основы их государственного благоустройства. Другие же гнали от себя эти страхи, полагая, что подобные события едва ли развернутся в ближайшем будущем. Новые члены Совета и триархи избирались лишь после смерти действующих. Сколько циклов должно миновать, чтобы изменения оказали существенное влияние на господствующий порядок вещей? Нет, говорили эти скептики, Ора ― в безопасности, и нет никаких причин для паники...И все же, едва мой предшественник умер, а я занял его место среди триархов, как один переселенец выразил желание занять мое место в Совете. Дорогое мое дитя, этим переселенцем был никто другой, как сын барона-разбойника с дальних уделов на островах Амбора-рок ― лорд Глонд.
   Селинда удивленно смотрела на отца. Проведя всю жизнь в окружении тайн, она вдруг разом узнала столько всего. Что ей делать со всеми этими сведениями? Что это все означает? Но затем она всмотрелась в темные, любимые глаза и поняла, что отец умирает ― все остальное не имеет никакого смысла.
   Но смысл там был. Его не могло не быть.
   ― Понимаешь теперь, в какое затруднительное положение мы попали? С одной стороны переселенцы и их предводитель, Глонд; с другой ― старожилы, убежденные, что только Лепато, а не пришлый чужак-полукровка, как они называют Глонда, должен надеть корону триарха. И силы сторон равны, победа может достаться любому ― предсказать исход голосования невозможно. Поэтому я и не решаюсь отдать тебя никому из них. К тому же, до меня дошли слухи, что мой выбор может предопределить результат голосования! Лепато или Глонд? Глонд или Лепато? Какая разница! Кого бы я ни выбрал ― его представители расценят это, как признак благосклонности и особого доверия. Я сам через это прошел, когда твой дед передал мне свою дочь. Мой выбор качнет чашу весов, в ту или иную сторону!
   Казалось, самое время для пары-другой глотков нектара. Услужливый Таган поплыл вперед, но запнулся о край ковра. Ситуацию спасла Ра Фанана, оттолкнув евнуха, пока нектар водопадом не окатил триарха с дочерью. К счастью, те были поглощены разговором и едва ли замечали суетящихся рядом рабов. Шатаясь, Таган в поисках опоры ухватился за ширму Амали. Ра Фанана выхватила кувшин из его рук. Она лишь улыбнулась, но как же ей хотелось захихикать... Даже нет: захохотать!
   Зигзаг. Зигзаг. Зиг... заг... заг...
   Ширма качалась вместе с прислонившимся к ней Таганом.
   Триарх заканчивал свою речь:
   ― Моя дорогая девочка, уверенность есть только в одном: кто бы из этих мужчин не победил, кровавой резни на площади не избежать. Готов ли я умереть, зная, что бросил тебя в самое пекло этой бури? Ни в коей случае! Но выход все же есть... Глонд или Лепато? Лепато или Глонд? Милое дитя, ты не выйдешь замуж ни за кого из них! Оба они получат щедрые откупные, и, боюсь, размер вознаграждений разорит меня. Но заплатить им я обязан. Завтра, перед началом Совета Тридцати, я объявлю существующие прошения недействительными и начну поиск новых. Но от своих слов я не отступлю: ни один из представителей противоборствующих сторон, раздирающих остров Ора, не получит возможности просить твоей руки!
   ― Понимаю я теперь, как глупо себя вел, и не только в этом вопросе. Мой долг, как любящего отца, состоит в том, чтобы выдать тебя замуж. К счастью, границы этого острова открыты, и чужестранцы стекаются сюда со всех сторон. Мужа тебе нужно отыскать среди тех, чей дом лежит за много лиг отсюда. Он должен забрать тебя, как можно, дальше, от разгорающегося здесь пожара. Дочка, покинуть этот остров предначертано тебе самой судьбой. О, страшусь я, ведь наше время на исходе, и смерть готовится сжать свою костлявую руку на моем горле. Но, надеюсь, небеса не дадут мне умереть, прежде чем я найду тебе нового защитника!
   Раздался громкий грохот.
   Селинда закричала. Триарх обернулся. На его лице отразилось крайнее удивление. Бесформенной грудой ширма Амали лежала на полу. Рядом с ней икала и хихикала нянька; под ней, постанывая, распластался Таган. Однако позади нее стоял прикрытый теперь разве что набедренной повязкой юноша, которого триарх никогда раньше не видел. Своим видом парень напоминал нищего.
   Тем вечером триарх произнес много слов. Но в тот момент он лишился дара речи, и его дочь тоже. Поэтому первым заговорил юноша. Его голос, вежливый и благородный, никак не сочетался с лохмотьями, в которые он был облачен.
   ― Триарх, вы нашли защитника, которого искали. Меня зовут Майус Энио ― принц Майус Энио. Я... я избранный представитель династии с острова Иноркис, и я прибыл, чтобы просить руки вашей дочери!
  
  
  
   Глава 11
   ДОЗОР МЕРТВЕЦА
  
   Тени падают, кружась,
   С ярко-голубых небес.
   Мчится всадник в мгле ночной,
   Он несет дурную весть.
  
   Мрак все ближе. Он накрыл
   Море черной пеленой.
   От жутких порождений тьмы
   Нам не спрятаться...
  
   Ачиус оборвал песню на полуслове и прислушался, замерев, словно статуя, мерцающая в темноте. Что же он слышал? Только шипение поднимающегося с болот пара, да звуки капель, падающих с влажных листьев. Где-то прожужжала муха; где-то сорвался с ветки переспевший плод, но его падение заглушили заросли. Джунгли, подумал худощавый юноша, полны призраков. Но и органы чувств его не обманывали: насекомое перебирало лапками по его затылку, какая-то скользкая тварь проползла по ногам. Что, если он, как истукан, простоит еще немного, порастет ли мхом его кожа? Как же ему хотелось порубить и покромсать на кусочки эти вездесущие стебли и ветки! Как же ему не хватало чистоты и опрятности Иноркиса, с его ухоженными склонами, на которых в строгом порядке располагались аккуратные фермы!
   Ачиус крепче вцепился в копье. Раньше ему жилось неплохо; это была жизнь, а не смерть. Но с другой стороны, здесь, на Заро, жизнь тоже била ключом: буйная, будто охваченная лихорадкой, она вышла из-под всякого контроля. Но нет, на самом деле он так не думал: все, что казалось жизнью, было не более, чем преддверием смерти. Ачиус хлопнул за ухом, но это не помогло: назойливое насекомое по-прежнему копошилось и кусалось. Расцарапав кожу до крови, юноша продолжил путь.
   Он направлялся к пляжу. Какое-то время он действительно рыскал по джунглям, разыскивая мальчика и радужную собаку. Но теперь ему с трудом верилось в их существование. Впрочем, верил ли в это сам Леки? Быть может, он уготовил им очередную уловку, и эти странные незнакомцы ему подыгрывают? Ачиус вздохнул. Ну и дураком он был, надеясь, что их послал Майус Энио! Вздрогнув, он с ужасом представил, какие грозные, неведомые раньше злые силы охватили этот остров. Юноша поклялся себе, что на этот раз не сглупит и сбежит, как должен был сделать еще тогда, с Майусом Энио.
   Его ноги скользили. Он сбежал по тропинке, размахивая руками, хватаясь за деревья, чтобы не упасть, и оказался на открытой местности. Тропинка, теперь сухая и каменистая, плавно перешла в растянувшийся дугой пляж лимонного цвета, омываемый спокойными морскими водами. Это был залив Заро ― то самое место, где началось их Испытание Мужеством. С тех пор, казалось, прошла целая вечность.
   Ачиус побрел вдоль берега, вскоре перейдя на бег. Он воздел к небу копье; описав дугу, он вонзилось в воды прибоя и замерло, напоминая накренившийся флагшток. Юноша всмотрелся в морскую даль, его сердце отозвалось болью. "Иноркис, ― прошептал он, ― Иноркис, Иноркис". Он отшатнулся назад. Его охватила ненависть к этому месту, которое, будто издеваясь, так сильно походило на его любимый залив. Ачиус вспомнил об отце, вспомнил о своем доме. "Иноркис, ― прошептал он, ― я согласен стать кастрированным рабом, превратиться в лошадь или собаку ― только бы вновь, хотя бы разок, прогуляться по твоим бледным улочкам..."
   Именно эти слова произнес Майус Энио за день до своего отплытия.
   Сплошная высокая стена скалы отделяла джунгли и пляжа. К ней, забыв о копье, и направился Ачиус. Он повернулся спиной к морю и не увидел, как недалеко от берега, качаясь на волнах, появилась любопытная круглая вещица. Странно, почему она, такая тяжелая на вид, не тонула в воде. Волны отхлынули, и она, сверкнув на солнце, покатилась к копью, обогнула его и начала вращаться.
   Посмотри Ачиус в ту сторону, он бы несомненно пришел в ужас от необычного явления. Но юноша карабкался по валунам, цеплялся за водоросли, шлепал по заполненным водой лужицам. Оказавшись в месте, напоминающем пещеру без свода, он отыскал рыбачью лодку, сплетенную из веток и лоскутков кожи. Ее строительство было почти завершено. Ачиус звонко рассмеялся и запрыгнул внутрь. Пророчество Сибил напугало его, но теперь он и думать о нем забыл. Что ж, Майус Энио не вернулся за ними. Тогда не оставалось ничего другого, как самим отправиться к нему. Для этого-то и предназначалась эта лодка. "Скоро, ― произнес Ачиус, ― очень скоро..."
   Высоко в небе кружили морские птицы; краски вокруг стремительно блекли. Юношу охватили грезы, унося его в прошлое, словно лодку против течения. Обхватив себя руками, Ачиус свернулся калачиком на дне лодки.
   Шар на пляже все вращался и вращался.
  
  
   ИСТОРИЯ АЧИУСА
  
   1
  
   Когда Ачиусу исполнилось десять орбит, его на лето отправили на другой край Иноркиса, в дом дяди Майуса Кастора. Отец мальчика, видный человек в Сароме, занимал пост Главного Советника правителя, дядя же Кастор в свою очередь ― как он сам любил напоминать ― был обычным фермером, далеким от какой бы то ни было власти, земной или божественной. Со временем Ачиус понял, что дядя лукавил: будучи членом Собора Зрелости, владея землями и рабами, он все же обладал властью, хотел он это признавать или нет; вместе со старейшинами он принимал участие в голосованиях, а его сын, пройди он Испытание Мужеством, получит право ― как в свое и сам дядя Кастор ― быть избранным правителем Династии. И тем не менее, слушая заявления дяди о его ненависти ко Двору, Ачиус не сомневался, что тот говорит правду.
   До поездки жизнь маленького Ачиуса определялась строгими правилами. В Сароме было принято, что неиспытанные мальчики лишь изредка виделись со своими отцами, матерей они не видели вовсе; их воспитанием занимались обезличенные рабы. Ард Айред ― безликий, приставленный к Ачиусу, ― представлял собой мрачное, угрюмое создание, находивший единственное утешение в том, что с особой злорадностью наказывал своего подопечного за любой, даже самый незначительный проступок. К счастью, у Ачиуса имелось свое утешение. Днем, после занятий в Священной школе, ему разрешали играть с Оджо, сыном одного из жрецов Арока. Дружба между мальчиками их возраста поощрялась, она помогала преодолеть робость, учила товарищеским отношениям, поддерживала соревновательный дух ― словом, была неплохой подготовкой к предстоящему Испытанию. Но, к сожалению, унылый Оджо только и делал, что жаловался и ныл, не проявляя активности в играх, а для быстрого бега он был слишком жирным. Когда лихорадка джубба поразила Саром, жизнь Оджо висела на волоске, и, казалось, смерти ему было не избежать, как не удалось избежать его худощавому другу поездки на ферму дяди Кастора, подальше от зараженных мест.
   На ферме Ачиус открыл для себя новый мир. Долго еще потом по возвращении в Саром, изнывая от скуки во время совместных с Ард Айредом молитв или сидя, выпрямив спину, в Священной школе, мальчик вспоминал это необычное, столь непохожее ни на что другое, место с его потрескавшимися, покрытыми галькой стенами, высокими изгородями и деревьями, с черной вулканической почвой, на которой росли морковь и сладкий картофель. Как он скучал по свиньям, покрытым шерстью, словно собаки, по коровам и быкам с обвисшей шеей, по густым лохматым гривам лошадей! По вечерам, получив от Арда Айреда очередной нагоняй за то, что сутулился, или оставил недоеденной еду в миске, или запачкал выстиранную до хруста тунику, Ачиус закрывал глаза и воскрешал в памяти длинный, грубо выструганный стол с шаткими скамейками по бокам, за которым вся семья дяди Кастора: его жены, дочери и даже рабы ― впрочем, он их так никогда не называл ― обедала вместе без всяких условностей и запретов. Они подмигивали друг другу, шутили и улыбались. Ачиус полюбил их всех, но больше всего ему понравился его кузен, Майус Энио.
  
   2
  
   Как описать все достоинства его кузена? Как описать всю радость тех дней? На пару с Майусом Энио Ачиус исследовал тысячу удивительных мест во владениях дяди Кастора, от залитых солнцем, источающих мускусный запах амбаров до покрытых ржавчиной, поросших мхом водостоков, от затянутых паутиной прохладных сараев с ведрами и бочками до колючих изгородей и усеянных камнями полей за ними. С рвением внезапно освобожденного узника он нырял в стоги сена, распугивая крыс, он тыкал палкой в змей в подполе сараев, он доил коров и пил парное молоко. Позже ему пришлось столкнуться с теплой красной кровью, что орошила лезвие ножа или струей била из грудки подбитой птицы. Ачиус научился вытачивать стрелы и натягивать тетеву. Уже скоро он с легкостью делал меткие выстрелы, словно бывалый охотник, прищуривая глаза, когда выслеживал цель. Пусть ему не очень-то нравилось убивать ― на самом деле охота ему претила ― все же, казалось, он способен на что угодно, если только рядом был Майус Энио. Мальчишки бегали, прыгали и смеялись; скинув одежду, они плавали в сверкающем горячем источнике. Как-то днем, с ликующими возгласами перемахивая с дерева на дерево, они пересекли весь непролазный фруктовый сад насквозь, ни разу не коснувшись ногами земли.
   Им следовало родиться братьями, говаривал дядя Кастор, ― братьями-близнецами, подобно Громовержцам Арока. Но Ачиус не мог представить кузена своим братом, а уж тем более близнецом. Хоть они и были ровесниками, Майус Энио казался Ачиусу старше ― намного старше. Ростом он на голову обгонял своих сверстников, и в нем уже проступали черты взрослого мужчины. Он был гибким, подтянутым, мускулистым ― и невероятно красивым.
   Многие из нас в юности нуждаются в советнике, наставнике, который бы помог освободиться ― мягко, ненавязчиво ― из плена наших иллюзий и предрассудков; в Майусе Энио Ачиус нашел себе такого наставника.
   Правда, мягким человеком Майуса Энио никак не назовешь. Он был настоящим сорвиголовой: он щипался, толкался и дрался; разговаривая, он часто переходил на грубый, временами неприличный, насмешливый крик. Его голос напоминал карканье птицы хохотуна; но как же Ачиуса притягивал этот хохотун! "Прибрежец, ну ты и придурок!", каркал он, или "прибрежец, быстрее!", или "прибрежец, не туда!". Вскоре Ачиусу начало казаться, что его и впрямь зовут прибрежец, хотя он знал, что никакое это не имя, а всего лишь кличка, которую в здешних местах дают жителям другого края острова. Там же, откуда приехал Ачиус, фермеров с некоторой неприязнью называли отшельниками, считая их невежественными деревенщинами. Прибрежцы жалели отшельников, те снисходительно жалели их в ответ. Как-то ночью дядя Кастор сказал: кому захотелось бы провести всю жизнь, глазея с залива Арока на Заро? Он посмотрел на Ачиуса, словно проверяя, будет тот спорить или нет. Майус Энио залился своим каркающим смехом, следом рассмеялся и Ачиус. Кому бы захотелось? О, кому бы кому...
   Иногда на захламленном чердаке, где они ночевали вместе, Ачиус лежал в ночной тиши без сна, с приятной светлой грустью рассматривая Майуса Энио. Как мирно вздымалась и опадала грудь кузена, вздымалась и опадала под тонкими покрывалами! Какими мускулистыми были его распростертые в разные стороны руки и ноги! Когда Ачиус представлял ясные глаза Майуса Энио, его полные губы, его точеное лицо, юношу охватывало болезненное, приводящее в дрожь, желание, которое он едва ли понимал. Время от времени легкий ветерок поскрипывал ставнями окон, в жарком воздухе гуляли цветочные и фруктовые ароматы, вдалеке пересвистывались ночные птицы. О, думал Ачиус, им все же нужно было родиться братьями... Затем светлая грусть сменялась тягучей тоской, и он мечтал о том, что когда-нибудь, благодаря неизвестным силам, их связь станет крепче. Но время летело. Ачиус знал, что не успеет он опомниться, а уже нужно будет уезжать в Саром к отцу, к Арду Айреду. Сколько раз, охваченный внезапной жестокостью, он представлял, что лихорадка джубба подкосила их всех. Потом за такие низкие мысли ему становилось стыдно.
   Две или, быть может, три луны сменили друг друга, и пришло послание, что Ачиусу можно возвращаться домой. Опасность миновала, жизнь вернулась в привычное русло. Но как же так? Когда дядя Кастор, широко улыбаясь, сообщил Ачиусу, что его друг Оджо выжил, худощавый мальчик едва смог выдавить улыбку. И дело было не в том, что он не испытывал к другу ни капли сочувствия. Просто Оджо теперь принадлежал другому миру ― миру, который Ачиус оставил далеко позади. Он все бы отдал, чтобы остаться здесь, с Майусом Энио! Как сильно он хотел укрепить дружбу между ними!
  
   3
  
   Ночью накануне отъезда Ачиуса произошел случай, изменивший его жизнь навсегда. Несколькими днями ранее мальчишки отправились лазить, но не по деревьям или полуразрушенным стенам, а по скалам, что возвышались за фермой, выступая перед конусообразным пиком Громовержца. Их путь лежал к одной горе, которую Майус Энио называл Дозором Мертвеца. Много раз он обещал сводить туда Ачиуса, но планы всегда откладывал на потом. На ферме дел было по горло, и не хотелось злить дяду Кастора; к тому же, усмехался Майус Энио, горизонт настолько чист, а море огромно и пустынно, что у прибрежца наверняка затрясутся поджилки... Ачиус яро протестовал, но кузен был непоколебим. Теперь, когда Ачиусу нужно было уезжать, Майус Энио заявил, что лучше момента для восхождения не найти. Сердце Ачиуса забилось в предвкушении. У него мелькала смутная догадка, что ему предстоит проверка ― проверка, которую никак нельзя провалить.
   После полудня, в самое пекло, на ферме дяди Кастора никто не работал. Сам он расположился на веранде, раскачиваясь туда-сюда в большом изогнутом кресе; остальные члены семьи удалились в свои комнаты; рабы, которые рабами не назывались, дремали под тенистыми навесами, накрыв лица широкополыми панамами. Тогда-то, разговаривая шепотом и стараясь не шуметь, Майус Энио повел Ачиуса к скалам. Задрав голову и заслонив глаза рукой, тот с трудом мог разглядеть Дозор Мертвеца. Но он догадывался, что лезть предстоит неимоверно высоко, и знал, что скалы были очень крутыми. По его затылку потекли крупные капли пота.
   Восхождение началось медленно; вскоре оно замедлилось еще больше. Рука за рукой, нога за ногой ― Ачиус повторял движения кузена. В считанные мгновение его туника промокла насквозь, а руки и ноги заныли от боли; еще немного ― и его начал одолевать страх. Смотреть наверх рискованно, но куда хуже было посмотреть вниз. Палящее солнце било в спину, словно молоток по наковальне. Он дышал глубокими, прерывистыми вдохами. Вскоре скалы стали еще отвеснее. Пора доказать, прокричал хохотун, что на самом деле из себя представляет прибрежец.
   Восхождение только началось; Ачиус стиснул зубы. Перед глазами кружились частички пыли, сталкиваясь и разлетаясь в ослепительно ярком свете. Ачиус болтался, словно марионетка, невидимыми нитями связанная с хозяином наверху. Сюда ― туда, руки ― ноги. Но двигаться так легко и уверенно, как кузен, у Ачиуса все равно не получалось. Худощавый юноша всем телом прижался к отвесному склону.
   Сколько еще осталось до вершины? Он повернул голову.
   Внизу плескалось бескрайнее море.
   Ачиус закричал.
   Как он вновь оказался на земле? Откуда ему было знать! Он мог вспомнить лишь, как у подножия склона птица хохотун отвешивает ему колкости. Что ж, вот прибрежец и показал, на что он способен; доказал, что он трус! О, для этого не понадобилось много времени; проверка закончилась, едва успев начаться...
   С ухмылкой на лице Майус Энио устремился прочь. Куда им теперь идти? Что делать? Потом они будут гулять в тенистом фруктовом саду, потом они будут купаться в прохладной речке. Но Ачиус будет сгорать со стыда, будто испепеляемый лучами безжалостного солнца. Хохотун дразнил его и раньше, каждый божий день, но теперь все изменилось. Завтра он уедет ― и ничего назад уже не вернуть. Если бы только он стал героем, а не трусом! Если бы он стоял на вершине Дозора Мертвеца, бок о бок с кузеном, не та ли связь между ними установилась, к которой он так стремился? Теперь же он вернется домой, а кузена запомнит его, всего лишь как трусливого слабака.
  
   4
  
   Отчаяние целиком и без остатка охватило Ачиуса. В последнюю ночь на ферме он пролежал без сна дольше, чем обычно. Грудь Майуса Энио вздымалась и опадала, плавно и непрерывно; луна заливала золотистым светом шероховатый пол. Украдкой, словно вор, Ачиус пробрался через дом и вышел на улицу. Потом он притворится, что ходил во сне; врочем, возможно, так и было. Почему же еще он решил снова отправиться к той горе ― один, посреди ночи?
   Луна ― еще один молот ― озаряла его холодным мерцанием. Только не отступать и не смотреть вниз. Ачиус вспомнил о кузене, о том, как тот ставил руки и ноги, о его плавных движениях. Наверно, именно по этой причине, когда юношу вновь охватил ужас, он выкрикнул его имя. Но нет: не было никакого крика, слова застыли в груди, не успев вырваться. Пальцы Ачиуса скрели по скале. Только не смотреть вниз ― и не отступать. Он вцепился в узкий, ненадежный выступ. Невероятно! Рука! Она появилась и дотянулась до него, дотянулась откуда-то сверху.
   Ачиус крепко ее схватил. Кузен втянул его на выступ.
   ― Знаешь, почему эту гору называют Дозором Мертвеца? ― спросил Майус Энио. Его красивое лицо светилось, озаренное луной, придавая ему странный неземной вид. ― Говорят, что мертвые хотят вернуться к жизни, поэтому они стоят там, на вершине, и ждут ― смотрят и ждут храбрецов, отважившихся лезть наверх.
   ― Они сталкивают их вниз?
   ― Нет, они им помогают. Забавная история, правда? Говорят, если схватишь руку мертвеца, то поменяешься с ним местами: ты умрешь, а он оживет.
   Ачиус в ужасе уставился на кузена.
   ― Конечно, это всего лишь сказки, ― рассмеялся Майус Энио, ― просто глупые сказки.
   Море, огромное и пустынное, сияло в свете луны, когда Ачиус, наконец, прошептал:
   ― Кузен Майус, как ты узнал, что я здесь?
   ― Я услышал твой крик, прибрежец.
   ― Ты услышал мой крик?
   ― Дом совсем недалеко...
   ― Но... я не кричал.
   ― Ты так уж в этом уверен, прибрежец?
   Больше они ни о чем не разговаривали, но было уже не важно. На следующий день, трясясь в повозке на пути в Саром, Ачиус всем своим существом испытывал глубокое умиротворение. Чего ему было бояться? Переломный момент наступил, и жизнь никогда не будет такой, как прежде.
  
   5
  
   В последующие годы, один раз в одиночку, несколько раз с Оджо, Ачиус вновь приезжал на ферму дяди Кастора. С каждым разом Майус Энио становился все крупнее и сильнее, еще более дерзким, чем раньше. Быстро, пугающе быстро он заработал определенную славу среди прекрасного пола. Ходили слухи, что в очередной раз девушку-рабыню продали или обменяли на юношу-раба из соседнего имения вследствие посягательств Майуса Энио.
   Когда Ачиус расспрашивал кузена об этом, тот лишь сверкал яркой улыбкой и передразнивал его голосом, превратившимся из птичьего карканья в глубокий хрипловатый бас. Но слухи, конечно, были правдивыми, и Ачиус втайне восхищался Майусом. Если девчонки ― какую бы роль они не играли в этом мире ― падали в обморок, едва заслышав имя его кузена, чему тут удивляться? Майус Энио нравился всем, что бы он ни натворил. Не ему ли предрекали стать избранным правителем Династии, как только он пройдет Испытание Мужеством?
   Казалось, сомнения в этом возникали лишь у Оджо. Коренастый мальчишка никак не мог понять, что его друг нашем в своем шумном, самовлюбленном кузене. На самом деле, Оджо завидовал Майусу Энио, даже ненавидел его. Когда высокий юноша изводил его, щеки Оджо пылали жаром. Ачиус все это видел, и ему было жалко друга. Но как он мог ему объяснить? Какие слова подобрать, если Оджо отказывался видеть за внешней маской истинного Майуса Энио, спрятанного внутри словно глубокий подземный источник? Ачиус не сомневался, что однажды этот источник снова пробьется наружу и унесет их всех навстречу судьбе.
   Они с кузеном больше никогда не взбирались на Дозор Мертвеца. Но воспоминание ― своего рода видение ― неотступно преследовало Ачиуса: он вновь стоит рядом с Майусом Энио на том опасном выступе, но уже не в ночной тьме, а при свете дня.
  
  
  
   Глава 12
   СИРЕНЕВЫЙ ТУМАН
  
   Тени падают, кружась,
   С ярко-голубых небес.
   Мчится всадник в мгле ночной,
   Он несет...
  
   Что это за песня?
   Джем пытается пошевелиться. Со сведенными судорогой ногами он лежит на скале. Его колени подтянуты к груди, спина выгнулась вопросительным знаком. Все вокруг залито золотистым светом, может, от солнца, а, может, и нет; где-то вдали лает собака. Радуга? В горле у Джема стоит ком. Он бы закричал, но не в состоянии произнести ни слова ― так сильно пересохли его губы и язык. Он трет глаза, и окружающая обстановка, дрожа, проясняется. Плита. Бледные кости. Чернеющая кровь.
   Юноша поднимается на ноги. Почему он один? Приложив пальцы к вискам, он слегка качается, словно от легкого ветерка. Но никакой ветер не разгоняет истому душного зноя. Только лишь приглушенное, назойливое гудение мух, роем кружащих вне поля его зрения. Снова раздается лай. Джем оборачивается. Он всматривается в море, глубокое, широкое и пустынное, исчезающее за далеким туманным горизонте. Дым из Громовержца скользит в ярком свете.
   Джем поворачивается обратно и замечает самое важное: стену с сотней отверстий. Как он здесь очутился? Но ответа ждать не от кого. Он делает несколько шагов вперед и понимает, что в черных дырах маячит нечто таинственное. Что бы это могло быть ― он не знает, но ему кажется, что он улавливает едва различимое моргание серовато-зеленого глаза. Он глубоко вздыхает. Словно одурманенное зельем, его сознание уплывает; затем о себе напоминает кристалл на его груди, пылая алым огнем сквозь ткань туники. Но горит не только кристалл. Языки пламени, мерцающие ярким блеском, танцуют на земле вокруг его ног. Тогда Джем догадывается, что спит, а как иначе, ведь он не чувствует боли. Юноша не сводит глаз со стены с отверстиями. Глаз вновь моргает, блестя зеленым. Возможно, это отблик от скользкой чешуи.
   Джем сглатывает. Пламя мерцает и блестит, дым застилает глаза, но он по-прежнему ощущает лишь жар от кристалла, горящего чуть выше сердца, будто клеймо на коже. Из дыр доносятся тихие, зловещие звуки, напоминающие один протяжный, вибрирующий выдох. Где-то поблизости мухи продолжают кружиться и гудеть. Затем Джем начинает различать слова. Это песня, исполняемая сотней голосов: пронзительными и шипящими, протяжными и заунывными. И юноша понимает, что видит не обычный сон, а пророческий. Сибил поет песню, словно отвечая на вопросы Джема, хотя тот знает, что так и не проронил ни слова.
  
   Ключ к Орокону, разыскивающий камень,
   Что сожмешь в руках ты в конце пути?
   Если за моими не проследишь словами,
   Руки те навек останутся пусты.
   Ключ, чтобы найти и заполучить трофей -
   Лишь за магией угнаться успей!
  
   Гул в твоих ушах заполнен голосами,
   Страшный выбор сделать предстоит тебе.
   Ключ, загадочный остров парит за облаками;
   Морская цитадель скрывается на дне.
   Та магия ― ее человек не поймет -
   На волшебные земли тебя приведет!
  
   Ключ к Орокону, разыскивающий камень,
   Как найти разгадку испытаний твоих?
   Она мечется с ветром над островами,
   В дикой буре она, что синеет вдали.
   Ключ, правда в том, что разгадка близка:
   К волшебному камню ведет тебя судьба!
  
   К концу песни огонь целиком охватил Джема, поддавшегося чарам сотни голосов. Его грудь пылает, слезы застилают глаза. Отрывки последних строк эхом отзываются в голове. Буря... Синеет... Камень... Из дыры, где моргает серовато-зеленый глаз, смех волнами растекается по воздуху. Вскоре он утихает, и остаются лишь мухи, которые гудят все сильнее и сильнее...
   Джем смотрит вниз. Но что же произошло? Неужели время повернуло вспять? Рядом с бледными костями кровь уже не черная и запекшаяся ― теперь она зловонным потоком хлещет из огромных кусков мяса. Безумным вихрем кружат вокруг нее мухи. Побледнев, Джем отступает назад, и в тот же момент его плечо сжимает рука.
  
   ***
  
   Джем проснулся со словами:
   ― Радж! Где мы?
   ― Посмотри вокруг, ― скорчил гримасу Раджал.
   Поначалу Джем не различал ничего, кроме сплошного яркого зарева. Он прищурил глаза и понял, что это солнце, клонясь к закату, выстреливает лучами-пиками сквозь зубчатый свод скалы. Они находились в Сароме, в пещере, вдвоем ― Джем и Раджал. Где же все остальные? Джем прополз вперед. В пещере стояла духота, руки и ноги юноши сводили судороги. Но когда он попытался выбраться на свежий воздух, то ударился головой о невидимую стену. Выругавшись, он отшатнулся назад.
   ― Я собирался тебя предупредить, ― сказал Раджал.
   ― Очень вовремя, ― отозвался Джем, потирая лоб. Он осторожно вытянул руку. Кончики пальцев защипало, когда они наткнулись на барьер. Юноша исследовал его сверху донизу, от края до края.
   ― Адамантовый ― вот как бы я сказал.
   ― Адам... какой?
   ― Такой, что теперь у меня на лбу выскочит шишка.
   ― У меня тоже. Но, Джем, это еще не самое удивительное. ― Раджал взял грубо выструганную миску, глотнул из нее и передал другу. ― Видишь? Когда они бросили нас сюда, ее здесь не было. И этого тоже. ― Он поднял пальмовый лист. Под ним на тарелке из древесной коры, словно подношение, лежали ломоть вареного мяса, несколько подозрительного вида фруктов и горстка орехов. ― Уже прошло некоторое время. Я еще не мог пошевелиться, но зрение прояснялось ― тогда-то я и увидел его.
   ― Его?
   ― Того, жирного. Он забежал внутрь и сразу выбежал обратно.
   ― Оджо принес нам еды ― и что?
   ― Ничего ― в том-то и дело. Никакой преграды не было ― по крайней мере для него.
   Джем задумчиво всмотрелся сквозь прозрачную стену. В тусклом свете высился пустынный горный хребет. Из котла в центре клубился слабый дымок; висела тяжелая, гнетущая тишина, но Джему это безмолвие казалась выжидающим, словно весь мир на время затаил дыхание. Он посмотрел в морскую даль и вновь вспомнил о своем сне. Никогда еще за все время своих испытаний он так отчетливо не ощущал, что ему был дан знак ― подсказка, которой следует воспользоваться. Следуй за магией? Но что это означает?
   Издали донесся отрывистый лай.
   ― Очень странные звуки, ― сказал Джем. ― Где же Радуга?
   ― А Малявка? Уже почти стемнело. Я переживаю за них, Джем, очень переживаю.
   ― Я тоже.
   Они удрученно опустили глаза, и, словно в подтверждение их страхов, земля под ногами заходила ходуном. Сверху посыпались мелкие каменные обломки. Они отбивали их, словно мух. Джем поднялся и хотел пройтись, но пещера была слишком низкой. Он пригнулся, вытирая со лба пот. Стояла невыносимая жара, запах был еще хуже. Неужели барьер не пропускал даже воздух?
   ― Я не понимаю! ― взорвался юноша. ― Леки сказал, что Громовержец призывает нас к себе. Зачем тогда бросать нас сюда ― почему просто не поднять на гору и не скинуть в жерло вулкана?
   ― Успокойся, ― рассмеялся Раджал. ― Они ждут подходящего момента.
   ― Похоже, ты в этом даже не сомневаешься.
   ― Не забывай, меня уже приносили в жертву раньше. Ну почти.
   ― Да, но то было в цивилизованном государстве.
  
   ***
  
   ― Ты рядом? Ты все еще рядом?
   В ответ послышался лишь зловещий шелест темной листвы. Малявка подал голос не впервые. Возможно, незнакомец ушел? Но Малявка, привязанный к стволу дерева, подозревал, что его похититель рядом, затаился в зарослях у него за спиной. Вздрогнув, он вспомнил, как темный силуэт накрепко обвязал его толстыми лианами; затем припомнил руку, что чуть позже протянулась из-за ствола и поднесла к его сжатому рту фрукт. Но как выглядела эта рука! От жуткого воспоминания Малявку охватил ужас.
   Рука была синей. Ее покрывала синяя чешуя.
  
   ***
  
   Прибрежец, идем. Прибрежец, быстрее.
   Ачиус медленно приходил в себя. В его голове звучал голос ― голос, который его звал; такое случалось и раньше. Он сосредоточенно всмотрелся в опускающиеся сумерки. Вечерний свет разливался алым и розовато-лиловым сиянием, пульсируя на камнях с их зловонными водорослями и клацающими перламутровыми раковинами. Худощавый юноша с трудом пошевелился. В пещере было сыро, руки и ноги у него затекли. Он проголодался, но его это странным образом не волновало. Он с любопытством дотронулся до бортов захудалой лодчонки: шкурки, глина, ветки, кора. Но лодка стала крепче и толще. Не обманывали ли его глаза? Похоже, нет.
   Прибрежец, идем. Прибрежец, быстрее.
   Поначалу он не поверил, потом засомневался ― но теперь он знал наверняка. Медленно, в то время как голос эхом отзывался у него в голове, лодка стала достраиваться, словно находясь под чарами потусторонних сил. О, с самого начала лодку ― эту самую лодку ― он мастерил сам, в одиночку, без чьей-либо помощи. И как неумело у него выходило! Да, он видел, как строят ту, другую лодку, но он не вникал в детали и мало что понимал. К тому же, сколько времени мог он уделить работе? Скрывая свое занятие ото всех, он ничего не рассказал даже Оджо. Лодка была мечтой. Да, именно так: она была мечтой или она ему пригрезилась. Голос, видения ― все это взаправду!
   Прибрежец, идем. Прибрежец, скорей.
   До этого голос звучал лишь в сознании худощавого юноши. Как же получилось, что сейчас его эхо наполнило воздух? Оно отражалось от скал, гремело в лесной чаще, звенело в лодке, словно погребальный колокол. Ачиус вскочил на ноги. Сомнения измучили его вконец. Хватит! Разве Сибил не придала ему сил? Если что он знал, так это то, что его судьба раскинулась перед ним. Мог ли Майус Энио лежать мертвым на морском дне, превратившись в корм для рыб? Нет, он же звал его! Скоро он достроит лодку. Скоро, очень скоро начнется его путешествие!
   Шатаясь, Ачиус вышел из-за скал.
   Шкурки ― ему нужно раздобыть еще шкурок.
   Сжав в руке отобранный у Оджо кинжал, он бросился к темнеющим джунглям. Что ему делать, здесь, во мраке? Изловить крупную свинью, повалить ее визжащую, теплую тушу на землю? Какая нелепая мысль! Но затем он вспомнил о Кире: да, ее шкура идеально подошла бы для лодки. Он устремился вдоль пляжа. В сиреневом тумане заката он едва различал каменистую тропинку, которая вела на густо поросшую лесом возвышенность.
   О, зато силуэт он разглядел сразу. Темная фигура в лохмотьях передвигалась неуклюжими шагами.
   ― Лемю? ― голос Ачиуса дрогнул. ― Лемю?
  
   ***
  
   ― Может быть, нам удастся пробить путь наружу, ― сказал Раджал, вроде бы не шутя. Он махнул за спину, и Джем увидел, что друг облокачивался на ржавую, сутулую пушку. Джем переместился за ее лафет. Прицелившись, Джем сделал вид, что поджег воображаемый клочок бумажки, поднес его к запальному каналу и отшатнулся назад, словно от отдачи. Брызнув слюной, он изобразил звук взрыва.
   ― Осторожнее! ― воскликнул Раджал.
   ― Отличный выстрел, да? ― сказал Джем.
   ― Ха! Я бы попал белке в глаз с такого расстояния.
   ― Я имею в виду тот выстрел, которым сбили нас. Какие у нас были шансы уцелеть?
   ― Какие шансы, если целью является широкое яркое полотно? Вообще-то неплохие ― я что-то не вижу здесь пороха, хвороста и пушечных ядер. К тому же эта развалюха насквозь проржавела. Джем, тебе не кажется, что над нами навис злой рок?
   ― Мне кажется, что Леки намного сильнее могущественнее, чем мы опасались. Вексраг бы его побрал! ― Джем подобрал голыш и швырнул в невидимую стену. Раджал пригнулся, когда тот отскочил обратно и угодил в дуло пушки, издав приглушенный звон лязг. ― Радж, должен же быть какой-то выход!
   ― Эджландцы, ― раздался голос, ― мне жаль, но выхода нет. ― Джем обернулся. Перед входом в пасть пещеры на корточках сидел Оджо. Коренастый юноша принес миску с чистой водой и с робкой улыбкой протянул ее пленникам. Джем заинтригованно наблюдал, как темное предплечье с шипящим искрением проникло через барьер.
   Внезапно он схватил Оджо за руку.
   Вода расплескалась. Джем выкрутил руку.
   ― Отпусти меня! Отпусти! ― закричал Оджо.
   Коренастый юноша попытался вырваться, но тщетно. Спустя мгновение он оказался внутри.
   Придавив его к земле, Джем уселся сверху.
   ― Джем, ― вздохнул Раджал. ― Что хорошего из этого выйдет?
   ― Разумеется, ничего, ― произнес Джем, ― но у меня есть пара вопросов, ответы на которые я хотел бы получить.
   ― Например? ― спросил Раджал.
   На лице Оджо промелькнула слабая улыбка. Джем, смотря в упор на свою пухлую жертву, протараторил:
   ― Например, что это за место, кто ты такой, кто такой твой друг со сверкающими глазами и что ему от нас нужно, а?
   ― Я думал, мы это уже выяснили, ― сказал Раджал. ― Пусть лучше вытащит нас отсюда!
   ― А это мысль, ― с угрозой произнес Джем и несколько раз подпрыгнул на мягком, как подушка, животе. ― Ты тюремщик, и у тебя есть ключ ― не так ли?
   Оджо позеленел.
   ― Светловолосый, ― залепетал он, ― я... я не имею к этому всему никакого отношения. О, сначала я принял вас за врагов, я знаю, что перепутал... но потом явился Леки, и я... я хотел сказать вам раньше, я пытался, но Леки... о, как вы не понимаете, теперь я знаю, что ошибался; я ошибался, а Ачиус был прав. Клянусь, я на вашей стороне...
   ― Ах так? ― подпрыгнул Джем. ― Тогда как насчет того, чтобы нас выпустить?
   ― Я бы с радостью, но только Леки ― одному ему это по силам.
   Подпрыгнув еще раз, Джем обдумал последнюю фразу Оджо.
   ― Ты только что прошел сквозь барьер, скажешь, нет?
   ― Да, я могу зайти внутрь, но лишь на мгновение. Вы продержали меня здесь слишком долго, и теперь... теперь я тоже в ловушке.
   ― Чего? ― простонал Джем.
   ― Ну как всегда, ― Раджал прицелился еще одним камнем в барьер, но прикинул и понял, что тот отскочит в него. ― Пусть поднимается, Джем. Я думаю, он на нашей стороне ― ну вроде бы.
   Джем неохотно освободил своего заложника.
   ― Хорошо, ― нахмурился он. ― Пусть это докажет, ответив на несколько вопросов. Например, что тут творится? Почему он здесь ― он и его друзья? Его высадили на необитаемом острове или что? Что в конце концов произошло?
   ― Да, отвечай, ― сказал Раджал. ― Расскажи все.
   Повисла пауза. Три юноши на скрещенных ногах сидели в пещере. Вечер стремительно уступал место ночи. Все вокруг погрузилось во мрак, испещренный темно-лиловыми бликами. Оджо поднял серьезный взгляд и сказал:
   ― Друзья, ваши вопросы коротки, но ответы займут время ― много времени, если вы хотите узнать, что мы пережили, если хотите понять, действительно понять, какая трагедия постигла наши Острова-Близнецы Арока.
   ― Острова-Близнецы? ― озадаченно спросил Джем. ― Но здесь только один остров.
   ― Это так, ― ответил Оджо, ― ведь его спутник, его близнец, исчез, растворился словно призрак. Словно мираж. Словно сон.
   ― Исчез? ― эхом отозвался Раджал.
   ― Сон? ― отозвался Джем.
   Слово колоконным звоном загремело в его голове, и он вновь вспомнил свой таинственный сон. Его смысл начал потихоньку проясняться. За магией унгаться успей. Что за магия, в чем еще она могла заключаться, как не в ковре-самолете, в Леки, в исчезнувшем острове? Но как за ней угнаться? Джем уже было поторопил Оджо с ответами, но первой вырвалась злобная насмешка Раджала:
   ― Что, скажешь, море поглотило тот, другой остров? Или его проглотил гигантский кит? Как может остров взять и исчезнуть?
   ― Вы мне не верите? ― спросил Оджо. ― Друзья, не далее, чем три недели назад Иноркис гордо возвышался на той стороне залива, и весь мир принял бы его за отражение в зеркале; я говорю: в зеркале, ― ведь не только в размерах, но и в очертаниях: в каждом изломе зазубренных скал, в каждом изгибе песчаных берегов ― эти Острова-Близнецы Арока были совершенно одинаковые.
   ― Одинаковые? ― переспросил Раджал. ― Да быть такого не может...
   ― Радж, тсс... ― сказал Джем. ― Что за урок ты извлек из всех наших приключений, если не тот, что произойти может все, что угодно? Но, Оджо, на другом острове ваш народ жил по тем законам, по которым вы живете здесь? Этот ваш владыка поначалу водил меня за нос, но я не верю, что вы дикари.
   Взгляд Оджо стал мрачным.
   ― Видишь ли, белокурый, твой друг все же прав: за длиной, шириной и высотой, за горами и береговыми линиями в самом деле скрывается различие между Островами-Близнецами Арока. Дело вот в чем: если Заро, как вы сами убедились, место дикое и необузданное, то Иноркис являлся колыбелью нашей цивилизации: его холмы сглаживала сеть дорог и ферм, на его горных хребтах возвышались уютные дома, его обитатели носили яркую одежду из сукна и батиста самого лучшего качества, а их тела украшали драгоценные камни и золото.
   ― Удивительно, что цивилизация, ― отозвался Джем, ― теснится на одном острове, когда другой так близко. Осмелюсь предположить, что мой народ давно заселил бы пустующий остров.
   ― Только если бы он действительно пустовал, ― многозначительно добавил Раджал.
   Оджо оставил без внимания эти наблюдения, и Джему стало интересно почему. Были ли эти островитяне Арока людьми смиренными, не подвластными той жажде завоеваний, что била в жилах его земляков? Вряд ли, если вспомнить о Леки; впрочем, Леки, возможно был исключением из правила.
   С отстраненным видом Оджо объяснил, что на протяжении эпициклов его народ жил на Иноркисе в мире и согласии, поклоняясь Ароку Иноркиса, следуя наставлениям Сибил Иноркис Иджей и купаясь в благодати, медовой сладостью изливавшейся из Сарома... Очевидно, юноша повторял обрывок давным-давно зазубренного урока.
   ― Значит, на другом острове был Саром, ― сказал Джем. ― Я имею в виду, настоящий Саром.
   ― Здесь, на этом острове, тоже своего рода Саром. Как ему не быть, если здесь есть Громовержец Арок Заро и Сибил Заро Иджа?
   Раджал спросил было, что это за Сибил такая, но тут вмешался Джем:
   ― Этот Громовержец... эти громовержцы... они ваши боги? Но я думал, Джавандра ― ваша покровительница. Джавандра, богиня воды, разве нет?
   Оджо выглядел озадаченным.
   ― Много на свете народов и племен ― так же много и богов. На островах Арока жизнью и смертью распоряжаются Громовержцы. Что противоестественного в нашем поклонении? Впрочем, боюсь, идолопоклонство Леки имеет малого общего с моей верой.
   ― Приятно это слышать, ― сказал Джем. ― Однако рассказывай же дальше, дружище. Что за несчастье постигло Иноркис? И кто выжил ― только ты и твои товарищи?
   Оджо вздохнул и набрал в грудь побольше воздуха.
  
   ***
  
   ― Лемю, ты живой? ― медленно выдохнул Ачиус.
   Но, конечно, он уже знал ответ. Угол, под которым была выгнута шея, резкий тошнотворный запах, безумное неумолимое гудение мух говорили сами за себя. Ужас или минутное помешательство вдруг придало ему сил. Он с воплем бросился вперед и вонзил кинжал в лицо трупа. Кровь и гной в перемешку с полуразложившимися тканями хлынули противной вязкой струей.
   Ничего хорошего, совсем ничего... Лемю ― впрочем, это был не Лемю ― лишь пошатнулся и тяжелой поступью продолжил свой путь.
   У Ачиуса закружилась голова. Рвота сочилась у него изо рта. Он отступал, спотыкаясь, барахтаясь на мелководье. Его взгляд отчаянно метался по сторонам. Вдруг он увидел копье, которое по-прежнему торчало из песка в том месте, где он его оставил. Волны бились вокруг него, мерцая в лунном свете.
   Ачиус бросился к копью, но водоросли опутали его лодыжки, и он снова упал. Весь в слезах, он зашелся в кашле, а когда труп оказался в дюйме от него, закричал. Но тот прошел мимо, словно идя на зов неведомого зла...
   Громовержец взревел. Копье задрожало.
   Тогда-то Ачиус и увидел: то, что он поначалу принял за отблик луны, оказалось золотым стеклянным шаром, который, качаясь на волнах, ударялся о дрожащее копье.
   Медленно, словно движения давались ему с трудом, труп наклонился. Громовержец издал еще один толчок; сердце Ачиуса вздрогнуло и чуть не выпрыгнуло из груди, когда труп повернулся и полусгнившей рукой поднял шар вверх.
   А затем случилось самое ужасное. С диким воплем труп размахнулся и вдавил шар в темную, вязкую мешанину, когда-то служившую ему лицом.
   На несколько мгновений яркий свет потускнел, став похожим на пламя догорающей свечи. Труп отвел руки от лица и замер, не двигаясь, во всепоглощающей темноте. И тут свет из шара хлынул с новой силой, превратив лицо трупа в один огромный сияющий глаз. Мертвец неровной походкой пошел назад к пляжу.
   Наконец, Ачиус поднялся на ноги. Сотрясаясь от всхлипываний, он побежал к каменной, ведущей наверх тропинке.
  
  
  
   Глава 13
   ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВОМ
  
   Пиастры! Пиастры! Пиастры!
   Гора серебра, рубины, алмазы!
   Лежать ли вы на дне, в потопшем корабле?
   Эх, как же отыскать сокровишко мне?
   Йо-хо-хо! Бродяге-моряку живется хорошо!
   Но где же ты, где, сокровишко мое?
  
   В тусклом свете лампы гармошка скрипела, словно сиплый старик, и капитан Порло ― который и был сиплым стариком ― на мгновение прервал хриплую матросскую песенку, огляделся по сторонам и с негодованием потребовал рома, еще рома. Тут же явился Грязнуля и плеснул огненной воды в засаленную кружку капитана. Старый морской волк ухмыльнулся, и, схватив мальчишку за руку, приказал ему ― в который уже раз ― посидеть с ним немного.
   Другой парень на его месте заворчал бы себе под нос или начал вздыхать. В тот день Грязнуля и впрямь засиделся в каюте капитана, пока старик попеременно то добродушно лохматил его кудрявые волосы, то в порыве внезапного гнева бил по ушам. К тому же, кабинетчик отлынивал от своих обязанностей. Первый помощник капитана ― жирдяй по имени Китяра ― с подозрением поглядывал на него, называя лоботрясом; боцман Морж обзывал его подлизой, а рулевой Свинтус не только давал ему прозвища куда обиднее, но и при любой возможности отвешивал ему затрещины и подзатыльники, угрожая задать трепку похуже, если тот побежит жаловаться капитану.
   Стоило ли это все того? Для Грязнули ответ был очевиден. Он занял свое место за единственным столом в каюте, и его захлестнула нежность. Он почувствовал, как на глазах наворачиваются слезы. Капитан ему был почти как отец ― отец, которого он любил и будет любить, несмотря ни на что.
   Он сморгнул слезы и обвел взглядом стену над собой, на которой, болтались голова тигра и рог носорога, риванский вымпел и таргонский щит, латунный мушкетон и ржавый ятаган. Они блестели и мерцали, словно магические артефакты. Завороженный, мальчишка принялся осматривать смятые, пожелтевшие карты, обтянутые потрескавшейся кожей судовые журналы и покосившийся от времени, украшенный медными завитушками сундук капитана. Грязнуля вздохнул. Стояла ужасная духота, воняло помоями, но он ничего не замечал, ведь он сидел в капитанской каюте! И счастью мальчишки не было предела, когда старик плеснул ему немного рома, а обезьянка Буби, сидевшая, словно попугай, на плече капитана, перепрыгнула к буфетчику и свернулась клубком на его руках.
   Глазки капитана заблестели.
   ― Я думать, ты нравится наш молодой леди, Грязнуля. Забавно, она раньше никак не сходиться с Прыщавый, но, наверно, дело быть у него в лице, с этим его большой желтый нарывы. Она, видать, бояться, что они взрывайся и покрывай весь ей мех гноем ― так я думать. Чертовски большой они, этот прыщи, когда ты такой же молоденький, как Буби, правда ведь, девочка моя?
   Буби издала смешок, выпустила газы и почесала за ухом.
   ― Ай, хорошенький моя, наша Буби. Одна только из всех их женского пола, которая я жаловать здесь, на Кэтти.
   Одна из женского пола? Грязнуля в этом сомневался.
   ― А как же мисс Ката? ― рискнул он.
   ― А что с ней, парень? ― капитан нахмурился, и Грязнуля решил что лучше проявить осторожность ― на тот случай, если старик вновь выйдет из себя. Странно, как на протяжении долгих часов пьяный добрый капитан мог бессвязно рассказывать свои истории, а потом внезапно, без всякого предупреждения впасть в безумную ярость. Вот что значило быть отцом, подумал Грязнуля; отцы себя так и ведут. Но не жалел ли капитан о расставании с Мисс Катой ― и мистером Джемом, и мистером Раджалом тоже ― когда они в спешке покинули земли Унанг-Лиа? Нельзя отрицать, что лорд Эмпстер был мутным типом, но мисс Ката была хорошей, правда ведь?
   И корабль, к тому же, носил такое же имя, как у нее.
   То, что произошло затем, всерьез озадачило Грязнулю. Капитан подался вперед ― прижатая его животом, гармошка жалобно взвизгнула ― и схватил руку паренька. Но Грязнулю напугало не то, как крепко схватил его капитан, а как ярко ― демонически ярко ― заблестели у него глаза.
   ― Послушай-ка сюда, парень, и послушай внимательно. Женщина на корабль, и бывай беда, понятно? Разве мы хотеть какой-то женщины здесь, на Кэтти? Нет, мы не хотеть никакой женщины на Кэтти! И не сметь говорить другое, парень, а то я обещать: вышибай к черти собачей твой дрянной мозги! Ты все понять, парень?
   Грязнуля сглотнул и кивнул. Он знал, что, по крайней мере, сейчас не стоит выуживать у капитана разъяснений, и облегченно вздохнул, когда старик откинулся на спинку стула и, схватив гармошку, хриплым голосом заорал следующий куплет своей песенки:
  
   Слитки золота с печатью герба!
   Как ярко вы сиять под крышка сундука!
   Лежать ли вы в пустыне, зарытый в песке?
   Эх, как же отыскать сокровишко мне?
   Йо-хо-хо! Бродяге-моряку живется хорошо!
   Но где же ты, где, сокровишко мое?
  
   Когда капитан снова прервался, чтобы глотнуть рома из кружки, у Грязнули появилась возможность сменить тему разговора и, быть может, слегка разрядить обстановку. В песенке речь все же шла о сокровищах; так что же за приключения ждали их впереди? Уже не в первый раз, Грязнуля с огоньком в глазах попросил старика рассказать о тех волнительных испытаниях и опасностях, что им предстоят. Сгорая от нетерпения, он представил, как заскорузлыми руками капитан достает знакомую пожелтевшую карту и толстыми, неуклюжими пальцами с черными от грязи ногтями выискивает среди паутины переплетенных путаных линий зловещую точку на краю карты ― да и, казалось, на краю всего мира, ― отмеченную загадочным знаком X. Взбудораженный, капитан расскажет, как давным-давно раздобыл эту карту благодаря одному очень необычному знакомству и с тех самых пор готовился к этому путешествию ― главному из всех своих выдающихся пиратских подвигов. Какие чудеса их ждут, предречет старик, как только они пересекут опасные воды пролива Джавандры и окажутся в лежащих за ними, неизведанных морях! Вот тогда-то и начнутся настоящие приключения! И Грязнулю, слушавшего капитана с разинутым ртом, бросит в жар и начнет трясти от предвкушения.
   Так все и произошло. О, как же сильно мальчишка любил старика!
   ― Но кэп, ― воскликнул Грязнуля, ― когда начаться наше приключение? Когда мы заплыть за этот пролив Джавандры?
   ― Когда, парень? ― глазки капитана подернулись дымкой. ― Что ж, бывать этот лорд Эмпстер...
   ― Но мы с ним расстаться, разве нет, кэп?
   ― Ай, парень, никакой больше дел не иметь с этот мутный тип. Я лично считать, никаким он не быть эджландец. Но остаться одно дельце, который нужно обязательно успеть.
   ― Но, кэп, что же это за дельце такой? ― удивился Грязнуля.
   ― Ай, парень, есть местечко, он называться остров Ора. У меня там иметься кое-какой делишки, и я не думать, что мы плыть к проливам Джавандры, пока я не заехать туда и не увидеться с один старый знакомый.
   ― Но кэп, ― воскликнул нетерпеливый Грязнуля, ― как мы мочь останавливаться, когда нас ожидать наши сокровища?
   ― Ты чего, парень, ― ощетинился капитан, ― ставить вопросом мой указ? Мятеж на мой корабль?!
   ― Кэп, нет! ― сглотнул Грязнуля. ― Нет!
   И вновь он обрадовался, когда капитан схватил гармошку и взревел, выкрикивая слова последнего куплета необычной песенки:
  
   Синий кристалл потерян давно!
   Могуч и силен он, дар от богов!
   Скрывать ли тайны моря блестючий кристалл?
   Эх, разве я не знать, куда сокровишко пропал?
   Йо-хо-хо! Бродяге-моряку живется хорошо!
   Я знать ― еще как знать ― где сокровишко мое!
  
   ***
  
   Разливая золотой блеск над горным хребтом, луна стремительно поднималась на небосвод. Из недр земли снова раздался рокот, на этот раз еще более грозный; снаружи из котла, словно гейзеры, вырвались горячие струи воды и с шипением обрызгали барьер. Джема одолевало плохое предчувствие. Он посмотрел вдаль, за горный хребет, и задумался, могло ли несчастье, приведшее к ужасной гибели Иноркиса, повториться и настигнуть и этот остров тоже. Несмотря на духоту, стоявшую в пещере, юноша весь дрожал. Он обхватил руками колени, приказав себе слушать ― просто слушать, что собирался рассказать Оджо.
   Тот начал свой рассказ.
   ― Путешественники из Эджландии, вас удивляет, почему наш народ теснился на одном из островов-близнецов и не обжил другой. Но вы не знаете законов и обычаев, по которым мы жили. В течение многих циклов Иноркис служил нам домом, но было время, когда он оставался необитаемым, а мы жили на Заро. Но до этого мы опять-таки жили на Иноркисе, а не на Заро, а еще раньше ― снова на Заро, а не на Иноркисе... Иноркис, Заро... Заро, Иноркис... Мы меняли дом на протяжении всей нашей истории. Долгое время, занимавшее эпициклы, мы обживали один из островов, и наш народ благоденствовал и с каждым днем все больше и больше богател. Но затем, как мы всегда знали, Громовержец принимал решение, что настало время сбить нам спесь и лишить нас уютных жилищ и ухоженных холмов. Снова и снова наша цивилизация погибала, испепеленная яростью бушующего огня... Но всегда находились те, кто успевал пересечь пролив. Они-то и начинали жизнь с нуля, положив начало новой главе в истории нашего народа.
   Друзья, вижу, вы поражены; ваши земляки давным-давно бросили бы эти никчемные острова и переселились в места поспокойней. Но я отвечу так: такова наша судьба, наш закон и порядок, предписанный многими поколениями наших прадедов. Мы не более чем покорные слуги Близнецов-Громовержцев, посвятившие жизнь исполнению их воли. Так, по крайней мере, утверждали Жрецы Арока ― связующее звено между нами, обычными смертными, и всемогущими богами. По правде же, многое оставалось неясным.
   Когда я родился, минуло уже три эпицикла с того дня, как последнее извержение Арока Заро вынудило людей переселится на Иноркис. Никогда раньше, согласно Письменам Сарома, мы не задерживались так долго на одном острове. Не случалось такого, что успело смениться столько поколений, а Громовержец все откладывал свое наказание. Наша цивилизация развилась до невиданных высот; выше небес, увы, взлетела и наша гордыня. Появились смельчаки, которые отваживались заплывать далеко за пределы Островов-близнецов. Они возвращались из далеких земель с яркими, диковинными вещицами, которые они купили или просто-напросто похитили. Наша уединенная жизнь подходила к концу, и наследный правитель Майус Эджанус всеми силами торопил развитие торговли, настаивая, что мы входим в новую эру нашей истории.
   Но не все было спокойно. Впервые Жрецы Арока открыто выступили против правителя. Они не сомневались, что возмездия за свое высокомерие нам не избежать, и предвещали суровую, неотвратимую кару. Много раз они отправлялись к многоголосой Сибил, молили ее приоткрыть завесу тайны над нашей судьбой, но ее витиеватые пророчества, предрекающие несчастья и смерть, не останавливали нашего искушенного правителя. Да и как они могли? В душе мы все были уверены, что наше поколение ― самое удачливое и везучее из всех. Если бы только это оказалось правдой ― тогда бы мы избежали смертельного ужаса, что обрушился на нас из бушующего моря.
   При упоминании Сибил Джем нахмурился. Не ее ли голоса слышал он во сне? Юноша знал, как легко запутаться в ее пророчествах, но он также знал, что другого выбора, как следовать им, у него нет.
   Оджо размял свои пухлые ноги.
   ― Но я забегаю вперед. Как видите, мы пережили ужасное бедствие, но нас вряд ли назовешь выжившими, в привычном значении этого слова. Возможно, вы представляете, как мы, захлебываясь, цепляясь за коряги, плывем к этому острову? Но нет, не было никакой борьбы за жизнь, никакого побега. Мы оказались здесь, не спасаясь от бури, ― мирно и организованно, мы приплыли сюда, преисполненные гордостью, в лодках, украшенных перьями, и наши отцы сопровождали нас. Проведенная по всем правилам церемония с курением ладана и речами, молитвы и благословения ознаменовали наше отплытие с берегов Иноркиса; здесь, на песках Заро, отцы, обняв нас, повесили нам на шеи плотно переплетенные венки из едкого гибискуса. Наши глаза заволокли слезы, но мы сдержали их, провожая взглядом отчаливающие лодки. Отцы возвращались обратно на Иноркис, а мы стояли и смотрели им вслед, выстроившись в прямую, плотную линию. Таковы были правила Испытания Мужеством.
   ― Испытание мужеством? ― насторожился Раджал.
   Тяжело вздохнув, Оджо продолжил рассказ.
  
   ***
  
   ― В тот день мы были вдесятером ― десять мальчишек, достигших того возраста, когда нужно оставить детство позади. С тех пор прошло совсем немного времени, но сейчас, вспоминая тот день, я будто смотрю в волшебный шар и вижу там картину из прошлого, в которую сам не могу поверить. Я вижу, как я украдкой перевожу взгляд с Ачиуса, моего друга детства, на Майуса Энио, его храброго находчивого кузена, которого он боготворил. Помню, как Ачи сжимал кулаки и как он пережевывал яблоко! Я помню крепко сложенного, бесстрашного Майуса Энио, он казался старше нас всех, хотя ему, как и всем нам, едва исполнилось пятнадцать орбит! Я постоянно завидовал ему, ненавидел его за ту привязанность, которую испытывал к нему Ачиус. Но это было раньше, в детстве. Если кто и должен был пройти Испытание, так это именно Майус Энио. Ходили слухи, что со временем он станет избранным правителем Династии, и я в этом не сомневался, даже несмотря на то, что его отец давно удалился от королевских дел.
   Что касается собственной судьбы, в ней у меня никакой уверенности не было, и еще меньше ее было, когда я думал о других: о тощем, вечно трясущемся Адри... о малыше Никандере... о витающем в облаках Инфине Иджасе с его слабым зрением, из-за которого ему постоянно приходилось прищуриваться... А еще с нами был пустоголовый Зап, шутник и балагур. Были близнецы Джурос Ико и Дженас Ико, неотличимые, как две капли воды, и, по мнению некоторых, проклятые самими Громовержцами, которые из зависти однажды разлучат их. Ну и, конечно, среди нас был Леки ― чудной малый, одиночка, который ни с кем не водился.
   Оджо прервался. Его взгляд оставался невозмутимым. Спустя мгновение он спокойно продолжил:
   ― И вот все вместе, в тот день мы начали Испытание, которое, как мы думали, для одних закончится смертью, для других ― позором, а для некоторых ― вступлением в ряды взрослых мужчин и славой. На протяжении пяти лун нам предстояло не только выжить в диких джунглях, но и сохранить честь и достоинство, вложенные в нас воспитанием. Только пройдя проверку, мы могли вступить в Собор Зрелости и получить благословение жениться и зачать детей. Что касается проигравших, смерть для них была бы лучшим исходом. Тем же, кого отцы найдут истощенными или обезумевшими или кто превратится в неотесанных дикарей, суждено стать или безликими недолюдьми, или кастрированными рабами.
   ― Кастрированными? ― сглотнул Раджал, который еще не забыл, как близок он сам был от подобной участи в недавнем прошлом. С тех пор он иногда просыпался в холодном поту, пытаясь стряхнуть воспоминания о Дворце с Благоуханными Ступенями. Он сердито посмотрел на коренастого мальчишку. ― Что вы за народ такой, если готовы превратить в рабов собственных детей? Какой отец собственноручно отведет своих сыновей на кастрацию? И при этом ты говоришь о цивилизации? Но это же варварство!
   ― Таковы наши обычаи, ― только и сказал Оджо. ― Раз уж наш народ с незапамятных времен живет под угрозой внезапного переселения, тот, кто родился мужчиной, должен сначала доказать, что способен пережить подобную напасть.
   Сплюнув, Раджал разразился бы дальнейшими ругательствами, но Джем шикнул на него, готовясь услышать рассказ до конца. Но и его самого насторожил спокойный голос Оджо. Коренастый юноша, несмотря на обманчивое первое впечатление, теперь казался добрым, вежливым парнем. Как мог он с таким хладнокровием говорить об этих мерзких, отвратительных порядках? Но Джем напомнил себе, что жизнь в обществе обязывает к чтению традиций, которые порой прикрывают жуткие преступления. С грустью он вспомнил об ужасных деяниях, ежедневно происходящих в его собственной стране. Что за испытания ему предстоят, стань он однажды ее правителем?
   Он настойчиво поторопил Оджо с рассказом.
  
   ***
  
   ― Как колотилось у меня сердце, как горело лицо, ― продолжил Оджо, ― когда я стоял и ждал, что вот-вот мы отвернемся от уплывающих лодок, хотя вокруг, словно голодные, готовые напасть змеи, сгущались страхи. Я пребывал в блаженном неведении, которым, словно пеленой, обволакивает нас сознание, когда опасность еще не слишком близко. Как жестоко я ошибался. Я вспоминал старика Кофу, безликого, который занимался моим воспитанием, и Ард Айреда, который был приставлен к Ачи, и удивлялся, как вышло так, что они провалили Испытание. Неужели оно настолько тяжелое? Мы остались здесь на пять лун, это так, но остров Заро заброшен. На суше полно свиней, диких кошек и обезьян, море кишит рыбой, а с веток свисают спелые фрукты. Мы попали сюда в прекрасное время года, погода стояла теплая. У нас имелись кинжалы, топор и стекло для добывания огня. Нам ничего не угрожало; от отцов нас отделял узкий пролив.
   К тому же, с нами был Майус Энио; всей своей жизнерадостностью я был обязан ему. Как же мне стало стыдно за ту зависть, что я когда-то испытывал к нему! С первого же дня на этом острове именно отважный кузен Ачи возглавил наш отряд. Он заявил, что нам нужно держаться вместе, и запретил любые стычки, раздоры и обиды. Он сказал, что прежде всего мы должны помнить, что являемся Островитянами Арока, и сохранить честь и достоинство своего народа ― наша обязанность. Я знал, что он прав. Если бы не Майус Энио, мы давно бы разбрелись в разные стороны. Кто другой смог бы нас объединить? Мечтательный Инфин Иджас? Гнусавый, застенчивый Никандер? Или Адри с вечно обкусанными ногтями и взглядом, не отрывающимся от земли? Смог бы Ачи? Или я?
   Что касается Леки, он с нами почти не разговаривал. Он был сыном философа, но его отец, когда-то занимавший высокий пост при Дворе Династии, давно оставил государственные дела. Многие из нас видели Леки впервые, и если кем мы его и считали, так это неудачником, и уж точно не думали, что однажды он станет главным. Нет, с самого начала Майус Энио, и никто другой, разделял нас на группы и отправлял на охоту и рыбалку, учил нас вытачивать копья, плести сети и расставлять ловушки на диких свиней. Под руководством Майуса Энио из веток и коры мы смастерили лодку, чтобы, с легкостью обогнув каменный берег, рыбачить в глубоких водах моря. От всех нас он приносил молитвы Громовержцу, ручаясь, что мы не отступаем от священных клятв; по его решению мы разбили лагерь именно здесь, на руинах древнего Сарома. Лучшего места было не найти. Отсюда мы могли видеть Иноркис и не забывать, откуда мы приплыли и куда должны вернуться. К тому же, мы обнаружили здесь этот котел. Какие трапезы мы устраивали, какой вкусной была еда, когда с нами был Майус Энио!
   Как видите, поначалу все шло неплохо. В те, самые первые дни, мы столкнулись со многими неприятностями, но наши лица озаряла улыбка. Как мы веселились и хохотали, когда шутник Зап подвесил на веревку банан и две тяжеленные груши и обмотал ее вокруг пояса! Мы скакали вокруг котла с кинжалами в руках, пытаясь догнать его и освободить от этих жутких амулетов.
   Эта игра пришлась нам по душе, но мы придумали много других. Мы устраивали кулачные бои, сражались копьями, то и дело носились по джунглям, играя в догонялки или прятки. Мы бегали по пляжу, плавали в заливе. Адри оказался отличным ныряльщиком, он без устали прыгал в воду с высоких камней, напоминая птицу-нырка. Инфин Иджас стал выносливым пловцом; мы падали со смеху, наблюдая, как Никандер скачет по кокосовым деревьям, словно обезьяна. Мы еще никогда так сильно не походили на обычных мальчишек, чем к середине нашего Испытания Мужеством, но мы знали, что именно эти игры и готовят нас к самостоятельной взрослой жизни. И благодарить за это нужно Майуса Энио. Однако наши безмятежные деньки вдруг подошли к концу.
  
   ***
  
   ― Кто ты такой? Что тебе от меня надо?
   Извиваясь, Малявка снова попытался освободиться. Но тщетно. Ветки были стянуты слишком крепко, а сил у него почти не осталось. Он сдержал всхлипывания ― нет, он не настолько слаб. Напротив, он храбрый, правда? Такой же храбрый, как Джем? Ну уж точно храбрее Раджала! Малявка с трудом сглотнул, раздумывая, что же сталось с его друзьями. И вновь он подал голос, обращаясь к таинственному похитителю:
   ― Я знаю, ты рядом. Я чувствую, что ты здесь!
   Но так ли это? Возможно, он чувствовал лишь страх ― так плотно сгустилась вокруг него тропическая ночь. Из темных зарослей доносились зловещие щелчки, шорохи, перешептывания.
   А затем раздался лай.
   ― Радуга... Радуга, это ты?
   Но время шло, а лай так и не прозвучал вновь.
  
  
  
   Глава 14
   ЛЕГЕНДА О ТРИУРГЕ
  
   ― Любовь моя, язык скользит по шелку твоей кожи!
   ― Какое наслажденье! Скажи, куда ты подевался?
   ― Все потеряло смысл! Одно лишь нам осталось!
   ― В водовороте падаю все ниже ― я у самого подножья!
   ― Я чувствую, проснулся, наконец, во мне мужчина.
  
   ― А женщина во мне почти отбросила гордыню.
   ― Мы в синих облаках парим в объятьях страсти.
   ― Как может сладость этих ощущений быть грехом?
   ― Открылась ты передо мной, овеяла теплом!
   ― Любовь моя, взаправду ли все это неземное счастье?
  
   Но нет ― разумеется, нет.
   Селинда ворочалась на кушетке и стонала. Она сбросила покрывала. Она оттянула ночную рубашку, липшую к грудям, к животу, к непривычно влажным бедрам. Как ей хотелось разорвать тонкую ткань, сорвать ее с себя, с презрением бросить на пол! Ах, если бы у нее получилось заснуть ― просто заснуть! И все же, как могла она спать, когда чувствовала, что всецело принадлежит Майусу Энио ― милому Майусу Энио?
   Возле кушетки мерцала свеча; мотылек бился вокруг пламени. Селинда с завистью наблюдала за его судорожным порханием. А если бы она могла летать? Ах, тогда бы она не узнала саму себя! Не этого ли она так сильно хотела? Но кем она была сейчас, в кого превратилась всего за один день? Этим днем девочка испила чашу страданий до дна ― страданий, неведомых раньше. Теперь же, казалось, ее мучения только начинались.
   В голове крутились мысли об отце и его жутком рассказе, о матери и о брате, которого ей не довелось увидеть. Неужели всей этой боли недостаточно? Но затем сердце заколотилось, как бешеное, при воспоминаниях о любимом Майусе Энио. Она вспомнила, как упала ширма Амали и отец в спешке покинул ее покои, отдав властный приказ охране забрать незнакомца. Но куда же, куда отвели ее возлюбленного? Бросили ли его в подземелье? Увидит ли она его когда-нибудь снова? Не познает ли она сладость прикосновений, что являлись к ней в видениях? О, мысль об этом была невыносима! Она представила, что возлюбленного приговорят к смерти, тогда и она обречена. Умрет он ― и ей не жить тоже.
   Девочка вновь застонала; словно летя на ее зов, порхающий мотылек опустился слишком низко и опалил крылышки о пламя свечи.
   Селинда вскочила с кушетки и начала расхаживать по покоям. Предметы роскоши мелькали перед глазами. Какой толк от всего этого богатства, если ей не суждено ощутить ласк возлюбленного? Она разорвала на себе ночную рубашку. Задолго до этого она со злобными криками прогнала Ра Фанану, обозвав ту бестолковой и бесполезной и заявив, что от одного вида няньки ее тошнит. Бедная Ра Ра! Но Селинда не нашла бы в себе силы позвонить и позвать ее сейчас.
   Она достала из-за кушетки свиток ― тот, из которого нянька часто читала вслух. Не нравился ли он девочке сильнее остальных, этот свиток, который она называла Чудовищным Свитком? Потными пальцами она развернула пергамент. На нем каллиграфическим почерком были выведены сказания о мифических существах, все жуткие легенды островов Венайя. С каким по-детски невинным и приносящим наслаждение трепетом Селинда слушала эти старые, дурацкие сказки! Была там Легенда о Парящем Зензанце, проклятом корабле-призраке, который рассекал небеса, обуздав завывающую бурю в ночной тьме. Была Легенда о Мандру, величайшем из морских чудовищ, чьи могучие вихри кружили на дне морском, в пучине бурного ледяного водоворота; ах, какой ужас постигнет мир, прорвись Мандру наружу! И, наконец, страшнейшей, а потому самой великолепной из всех, была Легенда о Триурге.
   Легенда о Триурге! Как часто Селинда вынуждала бедную Ра Ра читать ее? Снова и снова. Нянька причитала, что девочку будут мучать ночные кошмары, но никакие возражения не могли противостоять настойчивости юной подопечной. Какой захватывающей была сказка! Среди всех чудовищ Венайи отыскать ли кого, ужаснее Триурга? Подобные существа являлись на свет, когда зародыши зла возрождали гниющий труп. Возвратив себе жуткое подобие жизни, труп поглощал в себя одного живого мужчину, затем другого, и в итоге превращался в сочетание всех троих.
   Сколько бедствий, сколько убийств влек он за собой? Селинда вспомнила о Великом Триурге с острова Торга, который всосал в свою чудовищную гниющую плоть не троих мужчин, а четверых, а потом и пятерых. Затем, потеряв внутреннее равновесие ― а такое случается всегда, когда Триург поглощает больше троих мужчин, ― существо разыскало целомудренную деву, чтобы заключить с ней Пожирающий Союз. Только это могло спасти Триурга от погибели. С каким восторженным ужасом визжала Селинда, представляя бредущего за ней по пятам Триурга, который отчаянно желает образовать с ней Пожирающий Союз.
   Она гадала, приглянется ли Триургу? Была ли она и в самом деле чиста? И даже если Триург заберет ее, вернется ли она со временем к обычной жизни?
   Да, освободиться от Триурга возможно, даже если тебя и поглотили. Великое разрушение способно убить такое существо; но из всех, кого он поглотил в свою жуткую плоть, лишь тому, кто чист сердцем, суждено выжить и быть свободным от греха на веки вечные.
   Ах, Триург! Взгляд Селинды скользил по бурым завитушкам слов ― развлечению былых дней. Чем они стали теперь, эти сказки, как не старой, скучной, бесполезной чушью? Разве сравниться детским страхам и мечтам с тем ужасом, что наполнял сердце девочки сейчас?
   Она отбросила в сторону свиток, потушила свечу и легла в постель, вся пылая в жаркой темноте ночи. В горле стоял ком, слезы застилали глаза. Девочка ворочалась и металась. А затем раздались голоса и нахлынули видения, дразнящие и не дающие покоя. Если бы только Майус Энио лежал сейчас рядом! Если бы он был здесь, страдала бы она тогда?
   Причиняли бы ей такую боль мысли о матери? А мысли о брате? И особенно мысли о надвигающейся смерти отца...
  
   ***
  
   Тени падают, кружась,
   С ярко-голубых небес.
   Мчится всадник в мгле ночной,
   Он несет...
  
   Несколько мгновений прошли в тишине, а затем коренастый мальчишка вдруг завел песню. Его голос, более мягкий, более мелодичный, чем у Леки, странно подрагивал; мелодия, словно клубящийся дым, плыла по залитой лунным светом пещере, и Джем с Раджалом гадали, что предвещала эта песня. Джем беспокойно теребил под туникой кристалл, у Раджала мороз шел по коже.
   Оджо перестал петь и продолжил рассказ.
   ― По вечерам, обессиленные, мы собирались, чтобы послушать песни о родном острове. Высокие молодые голоса Джуроса и Дженаса Ико сливались в чистейшей гармонии, и на глазах у нас наворачивались слезы. Из всех песен больше всего нам нравилась "Песнь Теней", неспешный, печальный мотив которой ― хоть мы и не понимали его до конца ― навевал на нас светлую грусть, ― Оджо напел себе под нос пару нот. ― Мы пробыли здесь почти полный лунный цикл, когда нас настигла первая тень, и впрямь, словно всадник в мгле ночной.
   Все началось в тот день, когда мы играли в прятки и Инфин Иджас вдруг понял, что заблудился где-то в джунглях на дальней стороне острова. Хотя руки и ноги у него уже здорово окрепли, зрение оставалось слабым. Когда он смог отыскать дорогу обратно и вернулся, он лишь сказал, что в тех местах мы раньше никогда не бывали. Он запомнил поросшую папоротниками поляну, но не знал, как ее найти. А ещё ему показалось, что он слышал там мычание коровы или, быть может, буйвола. Как бы там ни было, Майус Энио пришел в возбуждение. Ладно свиньи, но чтобы на этом острове водился крупный рогатый скот! Просто невероятно, что мы не наткнулись на них раньше. Майус Энио тут же загорелся идеей их изловить. Какие радужные картины рисовало его воображение: молоко, ломти мяса, дубленая кожа! Какие хвалебные речи польются из уст наших отцов, когда они увидят, чего мы достигли! Какое благословение ниспошлет нам Громовержец, если на его дымящейся вершине мы принесем в жертву не поросёнка, а огромного черного буйвола?
   На следующий же день спозаранку, все вдесятером, мы выдвинулись ― небольшая армия, вооруженная кинжалами, копьями и сетями, свитыми из лиан канатами и щитами из коры, которую мы склеили смолой и измазали яркой охрой. Мы весело продирались сквозь джунгли, и деревья кивали верхушками нам в такт, когда мы вслед за Джуросом и Дженасом Ико заголосили разудалые песни, разительно отличающиеся от тех, что они пели по вечерам.
   Когда знакомые места остались позади, мы притихли. Джунгли вокруг стали плотнее, тропинки больше не попадались. Майус Энио прорубал путь сквозь заросли топором. Если мне не изменяет память, тогда-то меня и начало одолевать странное предчуствие. Время от времени мы смотрели в сторону моря, но больше не видели знакомых, успокаивающих очертаний Иноркиса. Там блестели на солнце лишь бескрайние, ослепляющие синевой просторы.
   Когда именно мы разделились, я не помню. Майус Энио не сомневался: обитай здесь крупный рогатый скот, мы его обязательно выследим. И все же как такие крупные неповоротливые животные могли перемещаться по джунглям и не издавать ни малейшего звука? Но, добавил он, возможно, их осталось совсем немного ― несколько особей большого стада... Нам нужно разбиться на группы и прочесать округу. Кто увидит что-то необычное, должен просвистеть три раза на особый манер ― Майус Энио показал как. Услышав сигнал, мы соберёмся все вместе вновь.
   И мы действительно бросились со всех ног, услышав не свист, а внезапный пронзительный вопль. Кричал Леки, и в тот день кричать ему еще предстояло вновь. Все произошло мгновенно. Леки осторожно исследовал влажные заросли, раздвигая занавес лиан, когда ни с того ни с сего на него набросился огромный черный буйвол. Заорав, Леки вонзил копьё в бок зверя. Когда мы отыскали его, он всхлипывал, без сил повалившись на тушу. Его копьё переломилось, кровь покрывала все вокруг. Должно быть, он наносил и наносил удары, пока чудовище не издохло.
   Майус Энио пришел в ярость. Он схватил Леки, грубо поднял на ноги и стал трясти, отвешивая ему оплеухи. "Придурок! Ты хоть знаешь, что ты натворил? Этот буйвол мог быть единственным! Какой же ты придурок, тупой придурок!"
   Этот приступ бешенства меня ошарашил. Позже Ачи уверял меня, что у его кузена имелись все основания так поступить, и все же я сомневался, что Леки позволил бы себя убить. Мне было его жаль, но я не проронил ни слова. В последующие дни Майус Энио заставлял нас разыскивать стадо снова, и снова, и снова, и от приключения, которое так весело началось, нас теперь тошнило и бросало в дрожь. Пробиваясь через джунгли, я в ужасе ждал, что чудовищный буйвол появится в любое мгновение, и на этот раз он нападет на меня. За все время, что шла охота, нам удалось найти лишь безмятежную корову с тощим теленком. Теленок вскоре умер, а корову мы привели сюда, и она давала нам молоко, пока... Но я забегаю вперед.
   Прервавшись, Оджо потер глаз.
   ― Легко было бы вспомнить эти события и сказать, что все изменилось после происшествия с буйволом, но я в этом не уверен. Прошло несколько дней, и вот мы уже снова играли в прятки и догонялки, устраивали сражения и срубали фрукты с пояса шутника Запа. Никандер лазал по кокосовым деревьям, Инфин Иджас все плавал и плавал, но что-то неладное творилось с Леки. Изменения в нем я впервые заметил во время одной охотничьей вылазки. Мы тогда разделились на два отряда, по пять человек в каждом: Майус Энио возглавил один, Ачи с неохотой ― другой. Я оказался в отряде Ачи, вместе с Адри, Запом и Леки. В чаще джунглей мы завалили кабана и устроили перевал на трухлявом стволе дерева. Я раскалывал кокос, когда ко мне подошел Леки и, усмехнувшись, беззаботно прошептал: "Знаешь, а ведь он не хочет, чтобы мы стали мужчинами. Он хочет превратить нас в рабов ― безликих рабов."
   Если я и встревожился, то не из-за самих этих слов, а потому что совсем не ожидал подобного признания. Прошло несколько мгновений, и до меня дошел смысл сказанного. "У него замашки тирана, ― продолжил Леки тем же беззаботным шепотом. ― Разве ты не понимаешь? Он притворяется, что печется о нас, а на самом деле спасает свою шкуру. Что скажут наши отцы, когда увидят, как он нами помыкает?" Я повернулся и оттолкнул Леки. Возможно, на краткий миг я соблазнился его речами, и, возможно, он это почувствовал, зная о той зависти, которую я похоронил в глубине своей души. Но теперь я хотел похоронить лишь те сомнения, что он пытался во мне зародить. Леки рассмеялся, и в первый раз я заметил странный блеск в его глазах.
   Но это было только начало. Вскоре Леки нашептывал свои идеи Адри, Запу и даже Ачи; я узнал, что он подходил и к Никандеру, и к Инфину Иджасу. При любом удобном моменте Леки наговаривал на Майуса Энио. "Вы что, не понимаете, в кого он нас превратил? В рабов, в своих покорных рабов! Мужчиной станет он и только он, а мы, все до одного, станем безликими. Мы попали в ловушку. Когда же до вас это дойдет?" Может, только у Запа хватило мозгов ему поверить, я не уверен. Знаю только, что большинство из нас считало Леки сумасшедшим, и кто-то ― скорее всего, Инфин Иджас ― рассказал обо всем Майусу Энио. Произошла чудовищная драка. Майус Энио избил Леки до потери сознания, и тот уковылял в джунгли. Той ночью он так и не вернулся в лагерь. Это была последняя ночь перед Синей Бурей.
   ― Синей... Бурей? ― переспросил Раджал.
   ― Синей... Бурей? ― повторил Джем. В голове у него вспыхнули воспоминания, и перед глазами вновь возник таинственный сон. Не за этой ли магией ему нужно угнаться? И вдруг он понял, что непременно должен услышать рассказ об этой Синей Буре.
  
   ***
  
   Оджо перевел дыхание. С тоской в голосе он заговорил об Инфине Иджасе. Оджо сказал, что каждое утро их слабовидящий друг вставал раньше всех.
   ― Яркое сияние солнца резало ему глаза, поэтому он любил плавать, пока оно
   Частенько сквозь сон я слышал, как он спускается по горной тропинке, спотыкаясь в утреннем полумраке; позже я слышал, как он возвращается. Тем утром, перед бурей, он не вернулся. Мы решили, что он все еще плавает, и Майус Энио разозлился: он собирался поохотиться, пока не стало слишком жарко. Его настроение меня встревожило, вчерашняя ярость не успела утихнуть. Я сказал, что сбегаю к морю и приведу Инфина Иджаса. Не прошло и дня с тех пор, чтобы я не пожалел о своем решении!
   Я нашел его распластавшимся на песке, он лежал лицом к солнцу. Меня удивило, почему он не прикрывается. Но вскоре удивление сменилось страхом. Я позвал его: "Инфин Иджас!". Закричал еще громче: "Инфин Иджас... Инфин Иджас!", ― и бросился вперед. И тут я понял, что он мертв. Поначалу я решил, что он утонул, и волны вынесли его на берег.
   Но затем я увидел темные синяки, кривой дугой обрамлявшие его шею. Я упал на колени возле тела, меня трясло. Песок вокруг был взрыт, словно Инфин Иджас боролся с нападавшим ― отчаянно, но безуспешно. Только спустя время до меня дошло, что на пляже не осталось следов, ведущих от тела. Но думать об этом тогда я не мог. Меня парализовало при мысли, что руки убийцы вот-вот сомкнутся и на моей шее тоже. Я знал, что Леки помешался, но и представить не мог, что он способен на убийство.
   Я кое-как вернулся к остальным. Когда Никандер узнал о случившимся, он закричал и забился в припадке. Адри повалился на землю. Джурос и Дженас Ико разрыдались. Ачи уставился в одну точку и все смотрел туда и смотрел. Но кто меня испугал, так это Майус Энио; он тоже закричал, но его крик напоминал воинственный клич: "Я его убью! Я его убью!"
   Мы разделились на отряды, но на этот раз мы отправились охотиться на Леки. Я не хотел думать, что случится, найди мы его; я лишь надеялся, что его отыщет отряд Майуса Энио, а не наш. Но когда я продирался сквозь джунгли, с копьем наизготовку, мне казалось, что я схожу с ума: я слышал голос Леки, зловещий шепот, который, шипя и свистя, доносился из-за деревьев и кустарников. "Оджо, ― слышал я, ― ты придурок. Придурок! Думаешь, ему есть дело до Инфина Иджаса? Какой же ты придурок! Тут и думать нечего: он распереживался из-за того, что его воздушный замок рушится! Что же тогда будет? Уготована ли ему, как и всем нам, судьба безликого? О да, да ― так и будет, если они нас найдут! Но, быть может, они и не найдут. Подумай об этом, Оджо: быть может, они нас никогда не найдут!"
   Я заткнул уши, чтобы не слышать эти безумные слова, чтобы ненароком не признаться самому себе, как же сильно я ненавидел, презирал Майуса Энио. Мое одичавшее сознание обманывало меня; Леки смеялся и скалился; мне казалось, что я вижу его то тут, то там. Вновь и вновь я поднимал копье, готовясь пронзить зеленый мрак. Если я и хотел, чтобы мы нашли безумца ― и нашли, как можно, скорее ― то только лишь затем, чтобы его шепот, наконец, утих.
   Но в тот день мы его так и не отыскали. Буря настигла нас раньше.
   Тяжело дыша, Оджо умолк.
   ― Продолжай же, ― поторопил его Джем.
   Но тут раздался животный вопль. Джем отшатнулся; Раджал подпрыгнул и ударился головой о каменный свод пещеры. Оджо, забыв о рассказе, ударил кулаком по шипящему барьеру, в отчаянной попытке вырваться на свободу.
   Он узнал этот голос. Он узнал этот крик.
   Джем и стонущий Раджал припали к его спине.
   Они вытаращили глаза. По залитому лунным светом горному хребту ковылял Ачиус, лохматый и окровавленный. Оджо позвал его, но худощавый мальчишка, словно в бреду, вертелся из стороны в сторону, напоминая загнанного погоней зверя.
   ― Ачи, что случилось? Ачи, что с тобой?
   У входа в пещеру Ачиус рухнул без чувств.
  
  
  
   Глава 15
   ОБЕЗДОЛЕННЫЕ БУРЕЙ
  
   Всемогущий господин, мера всего сущего...
   Среди жары и облаков, окруженный клубами дыма, Леки сидит на скрещенных ногах и пристально смотрит вниз. Мрак обступает его со всех сторон, но то тут, то там сквозь рваные облака проступают проблески лунного света, мерцая на поверхности озера, что лежит внизу, шипящее и бурлящее, словно наполненное густым гноем. В нос ударяет серный запах, но Леки ничего не чувствует ― и не видит, ведь его глаза, хоть и широко открыты, лишены осознания происходящего. Завороженный, он заключен в темницу своих жутких мыслей, и его напев, похожий на заклинание, словно похоронный звон, эхом разносится по закрытому пространству, в котором он пребывает. Круг за кругом описывает Леки в воздухе, медленно вращаясь в клубящемся дыме, и сидит он не на берегу озера, не у отвесной кромки вулкана, а высоко над ними. Подобно воздушному змею, он парит над вулканом, под действием силы своего заклинания.
   Всемогущий господин, мера всего сущего...
   О чем же он думает? Возможно, только лишь об этом бесконечном вращении; возможно, в мире не осталось ничего, кроме вечных спусков и подъемов. Но все же, возможно, его заклинание опутывают видения, словно дым или колючие ядовитые цветы. Видения ― назовем их воспоминаниями ― о мальчишке, устремившем взгляд в бескрайнее море, как в символ своего одиночества; о мальчишке в лодке, пересекающем залив, сопротивляющемся страху, который сковывает его. Размышляя о предстоящем испытании, не обещает ли он себе не давать слабины? Но до сих пор Лекис Санис Саксис был кем угодно, но не слабаком. Но, быть может, мальчишка из прошлого и тот, в кого он теперь превратился, настолько разительно отличаются, что их нельзя считать одним и тем же человеком.
   Всемогущий господин, мера всего сущего...
   Потерянный для прошлой жизни, Леки все вращается и вращается; но если воспоминания на самом деле похожи на клубок нитей, вероятно, их можно размотать и вернуться в тот день, когда мальчишка продирался через расколотые зелеными лучами джунгли. Его путь путаный и незнакомый, он смотрит по сторонам, заглядывая то туда, то сюда. А затем он понимает, что оказался в неизбежном одиночестве. Тогда-то, выскочив из зарослей, на него и набрасывается жуткое черное чудовище. Крик разрывает воздух, и копье бьет и бьет зверя, бьет, пока не ломается пополам, и пока весь зеленый мир не накрывает алая пелена. Словно возникнув из ниоткуда, голос заполняет сознание Леки:
  
   Дитя, ты мечтаешь. И грезить тебе до скончания дней!
   Познавший вкус крови, познай же величие силы моей!
   Судьба пред тобой вьется словно нить из клубка,
   Из черного дыма он свит. Расправь же его паруса!
   Был слаб ты и жалок, но будет расти твоя сила
   Теперь, когда дикого зверя кровь тебя оросила!
  
   Дитя, был ты во власти брата моего дорогого,
   Теперь перешел во владение брата другого!
   Зачем? Почему? Знаю, о такой судьбе ты молил.
   Дитя, Лунного Буйвола разве не ты погубил?
   Ты избранный ― теперь эта правда открылась тебе!
   Я Громовержец. Дитя, приди же ко мне!
  
   ...и Леки, рухнув на тушу и ощущая бьющую внутри него силу, постигает безнадежную, но при этом сладчайшую истину: кровь, покрывающая его тело, принадлежит ему самому, ведь заколов зверя, он убил и себя тоже. Однако почему для этого действа выбрали именно его ― если его и впрямь выбрали ― он не понимает; остается сила, одна лишь бьющая внутри сила... И теперь ей пора возрасти. На рассвете эджландец по имени Джем умрет, и тот, кого зовут Раджал, ― тоже. Громовержец призвал их к себе, его величие требует жертв. И Леки переполняет беспредельная радость, ведь он знает: стоит узникам умереть, и его сила начнет расти ― все быстрее и быстрее, как и обещал Громовержец...
   Всемогущий господин, мера всего сущего...
  
   ***
  
   Снаружи на горном хребте котел шипел, словно ползущая угрожающе близко змея; в небе мерцала луна, а Ачиус время от времени выл и стонал. Оджо в отчаянии смотрел на друга, но чем он мог ему помочь? Невидимый барьер не поддавался. Оджо ничего не оставалось, как повернуться к друзьям по несчастью и спросить, хотят ли они услышать продолжение. Джем кивнул; Оджо вздрогнул, протер лоб и возобновил рассказ, с тревогой поглядывая на раненого Ачиуса, когда тот шевелился.
   Синяя Буря, сказал коренастый мальчишка, обрушилась внезапно. Они не поняли, откуда она пришла, не знали, когда началась. Временами Оджо казалось, что буря, словно напавший на Леки буйвол, таилась вдали, пока не настал час наступления. Но нет, не совсем так: буря походила на буйвола лишь в том, что мальчишки поначалу не поняли, чем она на самом деле являлась...
   ― Давно перевалило за полдень, вечерело, когда Зап первым заметил неладное. Весь день, как очумелые, мы рыскали по темным лабиринтам джунглей, но все без толку. Мы устали и проголодались, однако Ачи не давал нам передышки, будто искры ярости кузена воспламенили и его тоже. Странно, но позже, когда Майус Энио пропал, подобных сил в Ачи больше не обнаруживалось. Он стал похож на марионетку с обрезанными нитями, но это, как я сказал, было позже. Тогда же мы изо всех сил старались отыскать Леки, и наши поиски не приносили успеха. Мы потеряли связь с отрядом Майуса Энио; судя по всему Леки погиб и валялся в грязи, словно поросенок, пронзенный копьём. Я предложил вернуться в Саром, но Ачи и слышать об этом не хотел. "Нам нельзя останавливаться! Ради Инфина Иджаса!" ― в его крике сквозило безумство, и ответить мне было нечего; я лишь хотел покоя.
   А затем, прорвавшись сквозь стену из листьев и веток, мы очутились на незнакомом склоне, с которого открывался вид на море. Вероятно, мы находились на дальней стороне острова, потому что Иноркиса видно не было. Я заморгал и прищурился. Вдруг Зап закричал, указывая на горизонт: "Смотрите!".
   Я было принял его крик за очередную шутку и испугался, что Ачи разозлится. Но тут я увидел вдали что-то небольшое, что-то синее, наподобие колонны ― столпа, который мерцал... нет, не просто мерцал, а приближался и приближался со страшной скоростью...
   Я вцепился Ачи в плечо. "Что... что это такое?"
   Он лишь стряхнул мою руку, пробормотав: "Ничего ― просто игра света. Не обращай внимания!"
   Но я не мог, и Зап тоже.
   "Он надвигается на нас", ― не унимался Зап. ― "Ачи, это буря. Ачи, она может быть опасна!"
   Ачи ударил его наотмашь. Этот поступок, совсем ему не свойственный, меня ошарашил. "Леки ― вот кто опасен, ― закричал он. ― Не забывай об этом! Ради Инфина Иджаса!"
   Зря Ачи это сказал, ведь теперь мне снова послышался голос Леки; его жуткий язвительный шепот звучал у меня в голове: "Забудь об Ачиусе. Забудь об Ачиусе и о Майусе Энио тоже. Ты знаешь, они лжецы, а я говорю правду. Теперь я твой вожак, и ты подчиняешься мне."
   Я закричал, будто голос существовал на самом деле, и в отчаянии посмотрел на товарищей. Те обернулись, ничего не понимая. Неужели никто из них не слышал этот безумный голос?
   Ачи только и сделал, что потребовал не останавливаться, продолжать поиски.
   "Но Ачи", ― воскликнул Адри, ― "мы попадем в бурю!"
   Ачи было плевать. Он рванул обратно в джунгли.
   Мы с неохотой последовали за ним. Не успели мы зайти вглубь, как воздух начал сотрясаться. Теперь у меня не осталось сомнений, что впереди нас ждут ужасы, каких мы еще не знали. Сквозь деревья прорвались странные вспышки света, с листьев сорвались первые крупные капли ― и наши страхи усилились стократ. Адри заныл; Зап отказывался идти дальше, он завопил: нужно возвращаться в Саром, укрыться в пещере. Ачи замахнулся на него, но я его остановил.
   "Зап прав! Буря близко ― нам нужно найти убежище!"
   Он оттолкнул меня и, наверно, тоже бы ударил, но вместо этого закричал: "Саром! Саром!"
   Времени не осталось. Буря накрыла нас внезапной бурной волной. Мокрые ветки деревьев с треском замотались в разные стороны, сквозь просвет промелькнули несущиеся с ужасной скоростью тучи, напоминая спасающихся бегством крыс. Воздух наполнил заунывный рев ― жуткая смесь низкого протяжного гула с резким, режущим слух свистом...
   Мы бросились обратно к горному склону. Лишь тогда стало ясно, что за несчастье обрушилось на нас. Мы затряслись от ужаса. Казалось, синий столп только-только мерцал вдали, но мгновение спустя буря разорвала горизонт, поглотила беспокойные небеса в свой шипящий яростный водоворот. Внизу гигантские волны обрушивались на скалы, извергая потоки пены; усилившийся ветер швырял нас по сторонам, срывал с пальм листья, и они метались по воздуху, словно пойманные врасплох, обречённые птицы.
   Нет, назад в Саром было не успеть. Когда буря ударила, мы могли лишь молить о спасении, вцепившись в камни и стволы деревьев или прижавшись к кустарникам. Трудно сказать, сколько продолжалось это безумие. Сначала на нас обрушился сильнейший ливень, обдав кожу обжигающим холодом, уши заложило от визга гнущихся ветвей и хлопания листьев. Словно пушечные ядра, вокруг пролетали камни и кокосы; по спине хлестали лианы; но настоящий ужас вселяла мысль о том, что весь этот хаос с треском рассекали пламенные ярко-синие молнии... Я понятия не имел, что происходит с моими товарищами, но вдруг увидел поблизости Адри ― тот обхватил руками толстый ствол пальмы. Я заорал: "Ляг на землю, Адри! На землю!", ― но мой крик улетел прочь с порывом ветра... Вскоре вырвало с корнем и мощный ствол, и вот уже Адри кружился в воздухе, размахивая руками и ногами...
   Я кричал и кричал; судя по открытому рту Адри, тот кричал тоже, но наши вопли утонули в диком реве бури... Очередная молния не заставила себя ждать. Адри был еще в воздухе, когда синий молот обрушился на него. Его руки и ноги скрутили судороги, шею вывернуло в бок ― будто обезумевшая кукла, он танцевал в небе, окружённый горячим синим сиянием. А затем ветер унес его прочь, и больше я Адри никогда не видел... Я в отчаянии прижался к земле, закрыв голову руками.
   К тому времени, как все закончилось, мне казалось, что я пережил страшнейшие из мучений. Я был обессилен, все тело покрывали синяки и ссадины, но что еще хуже, я никак не мог выкинуть из головы Адри, бьющегося в агонии, танцующего в синем зареве. К тому же, я вновь слышал шепот, который с лёгкостью перекрывал бурю, потому что звучал у меня в голове: "Все кончено, Оджо, ― кончено, понимаешь? Как я и предупреждал, теперь я ваш вожак." Каких усилий мне стоило противостоять этому голосу... Но когда он утих, его сменила какофония других голосов, которые дразнили и насмехались, свистели и визжали, назойливо гудели в моей голове поверх завываний бури. В этом безумстве мне чудилось, что я улетел вслед за Адри, вцепился в его трясущееся тело и, обуздав дикие ветра, кружился и кружился в вихре всех оттенков синего. И неотступно за мной следовали голоса, безумные вопли, смех...
   Внезапно наступила тишина. Я говорю: тишина, ― но и ее нарушали скрипы и стоны измученных растений. Потоки воды стекали с деревьев и неслись сквозь заросли. Где-то поблизости скулила искалеченная обезьяна, где-то вдали пищала раненная птица...
   Я с трудом поднялся на ноги, несколько мгновений теряясь в догадках о судьбе своих товарищей... Первым я увидел Запа: он шел ко мне, еле волоча ноги, в таинственной бледной синеве ― единственном источнике света. Его лицо было окровавлено, одна рука безвольно болталась, но он хотя бы мог идти. Мы вцепились друг в друга и долго стояли, дрожа и всхлипывая. "Все кончено", ― без особой уверенности сказал я и судорожно вздрогнул, осознав, что повторил слова Леки.
   Зап осторожно прижал раненую руку к груди. "Кончено? Ты посмотри на этот синий свет. Ничего не кончено, Оджо. Мы в самом сердце бури."
   Я уныло кивнул.
   "Живо", ― сказал Зап. ― "В Саром ― в пещеру!"
   Когда мы пробирались через переломанные джунгли, я спросил Запа, знает ли он, что случилось с Адри. И теперь уже он уныло кивнул. Казалось, жизненные силы покинули его, вытекли вместе с кровью из его руки... Чуть позднее мы наткнулись на Ачи. Его трясло, но он не пострадал.
   В Саром мы вернулись лишь утром. Втроем, мы укрылись в яме в земле, в то время как дикая буря с новой силой обрушилась на остров. Прижавшись к друзьям, я безуспешно пытался заглушить жуткие голоса, которые, обступив меня со всех сторон, кружили в воздухе с ветром и дождем. Слышал ли их Ачи? А Зап? Неистовый гул бури мешал нам разговаривать, и я погрузился в новый мучительный кошмар... Следующее, что я помню, ― это удары по лицу. Ачи хватает меня за руки и вытягивает из мерзкой грязной ямы. Я, вероятно, впал в блаженное забытье. Я моргал; я заслонил глаза руками. Наступило утро; буря прошла, и острые стрелы солнечных лучей пробивались вниз сквозь деревья.
   "Оджо, приходи в себя! Нужно узнать, живы ли остальные!"
   Как беспокойно билось мое сердце, пока мы поднимались к Старому по тропинке, заваленной комьями грязи, листьями, ветками, лианами! Поначалу я слегка дрожал; когда же мы преодолели последний изгиб холма, я дышал, как запыхавшийся пес, а мои волосы взмокли от пота. Тысяча вопросов роилась в голове, но все они улетучились, словно надоедливая чепуха, когда я увидел перепачканного мальчишку в лохмотьях, который спотыкаясь спускался нам навстречу. Никандер!
   "Мы думали, вы погибли!" ― завопил он и рухнул в объятья Ачи. Очень скоро Никандеру предстояло узнать, что Адри, которого он так любил, в самом деле погиб; пока же он горячо обнял нас всех и, обернувшись, закричал: "Ребята! Здесь Ачи... Зап... Оджо!"
   И вот уже мы стояли на знакомом горном склоне, в Сароме, купаясь в солнечных лучах спокойного погожего денька. Ачи радостно закричал, когда перед нами появился его кузен. Они крепко обнялись, но я увидел, как застывшее, словно маска, лицо Майуса Энио обвисло на плече Ачи, и тут же понял, что наши дела плохи. Тихая мелодия плыла по воздуху. Эту песню мы знали наизусть:
  
   Тени падают, кружась,
   С ярко-голубых небес.
   Мчится всадник в мгле ночной,
   Он несет...
  
   Я повернулся к певцам, но ни капли радости не отражалось на лицах Джуроса и Дженаса Ико. Плечом к плечу они стояли у пасти пещеры; затем они разошлись в разные стороны. Я ахнул. Позади стоял Леки, почти без одежды; его лицо было разрисовано, как у дикаря, а глаза горели огнем. Он приблизился, обошел нас и медленно побрел вокруг шипящего котла. Никто из нас не смел пошевелиться. Горный хребет пересекла тень от дыма Громовержца.
   "Ну вот и все", ― вкрадчиво сказал Леки. ― "Теперь все кончено."
   "Что кончено, Леки?" ― хрипло спросил я.
   Леки лишь улыбнулся в ответ и махнул рукой в сторону моря. Я обернулся. Тогда-то я и увидел чистое море ― сплошное море там, где раньше был Иноркис.
   Джем нахмурился и опустил взгляд. Оджо молчал. Снаружи котел по-прежнему шипел, луна мерцала, а Ачиус вновь застонал.
   Но что-то изменилось.
   ― Джем! ― Раджал поднял указательный палец.
   Первым обернулся Оджо. Позади котла, за переливающейся пеленой дыма, притаился незнакомец. Давно он там стоит, не шевелясь и не издавая ни звука?
  
   ***
  
   Малявка парил в сиреневом тумане. Застряв между сном и явью, он утонул в водовороте странных видений. Сколько раз он видел свой потерянный шар, висящий, словно луна, посреди бархатного мрака? Шар бренчал и светился; в мелькающем свете проступали неясные, размытые черты лица. Чье это лицо? Малявка почти его рассмотрел, но оно вдруг превратилось в птицу, а следом ― в собаку. Затем птица и собака, поражая воображение, слились воедино. Это был Радуга. Расправив крылья, он с лаем несся по темным владениям джунглей, совсем не касаясь лапами травы. Не раз и не два Малявка произносил его имя; иногда он кричал изо всех сил.
   Но в самом ли деле он слышал лай Радуги?
  
  
  
   Глава 16
   ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ
  
   Нелегко упокоиться голове, носящей корону, особенно такую, что шипами крепится к черепу владельца.
   Глубокой ночью Триарх Джодрелл, наконец, впал бы в забытье, но как мог он спать, несмотря на мягкость роскошных простыней, на витающие в воздухе ароматы, несмотря на все сладкие снадобья, приготовленные для него рабами? В его голове все вертелись мысли о прошлом, и страх смерти блекнул по сравнению с тревогой о судьбе дочери. Почему он медлил, почему советовался с дураками? От смертного часа, каким бы неизбежным тот ни был, его, вероятно, отделяли многие луны, а будущее Селинды должно определиться уже завтра. Триарх размышлял о договоренностях, которые он так поспешно заключил, и молился, чтобы все прошло гладко.
   Но молился ли он? Или же, скорее, следил за голосами, а затем и видениями, что так таинственно, так настойчиво тянулись к нему из темноты?
  
   ― Милорд, Вам, похоже, известно, зачем я явился сюда?
   ― В своей голове ощущаю я странное знаний теченье!
   ― Достигло ли самой высокой вершины Ваше правленье?
   ― Вершины? Достигло. От страха колотит меня.
   ― Отбросьте все страхи! Любовь Вашей дочки ― в надежных руках!
  
   ― Я это отчетливо вижу в сияющих солнцем глазах!
   ― Других таких чувств ей в жизни узнать не дано.
   ― Да, чувства сильны! От них я дар речи готов потерять.
   ― Но все же, Отец, какую мне пропасть придется познать?
   ― Она глубока, словно моря бескрайнего дно.
  
   ***
  
   Это был Леки.
   Приподнявшись на цыпочках, Оджо прилип к ограде.
   ― Леки, я в ловушке! Леки, выпусти меня!
   Никакого ответа ― лишь искрящее шипение.
   ― Леки, здесь Ачи. С ним что-то ― что-то не так!
   Снова тишина. Леки повернулся и отошёл в сторону.
   ― Это же Ачи, Леки! Помоги ему!
   У входа в пещеру Ачиус снова застонал, но Леки только и сделал, что присел на корточки у дымящего котла. Повернувшись сгорбленной спиной к раненому мальчишке и пленникам в пещере, он прижал колени к груди. В таком положении он и оставался до утра. Трудно было сказать, спал ли он, но голову он ни разу не опрокинул. Казалось, он просто смотрит в морскую даль, в озаренную лунным светом темноту ночи. Дым из котла возле него можно было принять за приведение, которое непрерывно раскачивалось, безуспешно пытаясь взлететь... Джем сосредоточенно изучал раскрашенного мальчишку. Что он скрывал? Какая сила в нем таилась? Разгадай он его тайну ― многое бы стало ясно... Стиснув зубы, Джем поклялся, что именно это и сделает, если, конечно, Леки не принесет их в жертву раньше.
   Неужели из этой пещеры никак нельзя было выбраться?
   Наступила ночь, и Оджо не оставалось ничего другого, как продолжить рассказ. Он говорил тихим, отдающим горечью голосом, время от времени бросая взгляд на отвернувшийся, безучастный силуэт Леки.
   ― После бури Леки стал нашим бесспорным лидером. Раньше я еще сомневался, слышат ли другие эти голоса; теперь я был в этом уверен. Иногда я принимал отчаянные попытки поговорить с Ачи или с Майусом Энио, но мы опасались, что Леки прознает о любом неповиновении, и тогда наказания было не избежать. Возникало чувство, что он слышал и видел нас даже на большом расстоянии... В тот, самый первый день, я увидел ожоги на груди Майуса Энио и принял их за следы от удара молнии, что сверкала во время бури. Вскоре я узнал правду. Это было дело рук Леки, точнее, его глаз.
   Леки потребовал устроить пиршество, чтобы отпраздновать нашу свободу. "Свободу?" ― рассмеялся я, но Леки послал мне убийственный взгляд. Мне кажется, ему было плевать, что буря лишила нас родного острова; думаю, его даже не волновало, каким образом все произошло. И ему уж точно не было никакого дела до того, что сталось с нашими отцами. Он заявил, что мы стали мужчинами на своих собственных условиях, и теперь у нас в распоряжении целый остров. Но ни мне, никому другому в это не верилось. Мы были всего-навсего восьмью мальчишками в безнадежном положении. А из-за Леки наши дела обстояли еще хуже.
   Один только малыш Никандер осмелился бросить ему вызов. "Мы должны пойти к Сибил, ― с религиозным пылом сказал он. ― Сибил скажет нам, что делать".
   От одного упоминания об этом Леки озверел. "Заткнись!" ― рявкнул он, и стоило Никандеру захныкать, палящий луч света вырвался из глаз Леки. Никандер отскочил и заскулил как собака, а воздух наполнил смрад горелого мяса. Ачи посмотрел на Майуса Энио, Майус Энио посмотрел на Ачи ― я посмотрел на них обоих. Нам не оставалось ничего другого, кроме как выполнять приказы Леки, и мы отправились в джунгли собирать уцелевшие фрукты, расчищать тропинки, выслеживать выживших свиней.
   Пиршество в тот день вышло знатным, по крайней мере, для Леки. Он с упоением рассказывал о будущем, которое нас ждет, словно весь мир подобно сказочному королевству перешел в наше ― а, точнее, в его ― владение. Позже он увлек нас в свой танец с притопами... Вечером, когда мы сгрудились вокруг котла, Джурос и Дженас Ико, повинуясь воле Леки, начали петь. Их голоса, переплетающиеся и порхающие в пустынном, неподвижном воздухе, пронзала таинственность ― раньше мы такого никогда не слышали. Одна песня о нашем потерянном доме сменяла другую, и от слез наши глаза начало щипать, но мы были на стороже и не давали волю чувствам...
   Миновали дни, и под знойным солнцем остров стремительно возвращался к жизни. Побитые растения разрослись с новой силой, их пышная зелень выглядела ещё более необузданной, чем раньше. С трудом верилось, что здесь недавно бушевала буря, а временами казалось, что и Иноркис никогда не существовал. Каждый день, разделившись на группы, мы шли охотиться; мы точили копья, плели сети, бросали куски мяса в кипящий котел. Мы пели и танцевали, но нас ни на минуту не отпускала мысль, что конец близок. Ужасные несчастья ждали нас впереди ― мы сознавали это с каждым ударом своих сердец.
   Один только Леки, казалось, впал в забытье. Хотя среди нас он был самым рьяным охотником, он редко отправлялся с нами в джунгли. Большую часть времени он проводил на вершине, общаясь с Громовержцем. Подробностей он не сообщал, обмолвился только, что наша судьба была предопределена ― и этого уже не изменить... Что он имел в виду? От его слов меня бросало в дрожь ― и не только от слов. Иногда, проснувшись посреди ночи, я слышал, как он ходит кругами вокруг лагеря, напоминая закрытого в невидимой клетке зверя. А ещё он часто сидел, сгорбившись, обхватив колени руками, и, не отрывая взгляда, смотрел на луну.
   ― Как сейчас? ― спросил Раджал, махнув в сторону горного хребта.
   ― Именно так. В такие моменты его глаза превращались в две пустые стекляшки, и я допускал возможность ― скорее, даже надеялся ― что у него внутри что-то, наконец, надломится и он никогда не выйдет из этого загадочного полуживого состояния. Но наступало утро, и он становился прежним. Стал ли он таким из-за бури? Вряд ли: я-то знал, что впервые услышал голос Леки в своей голове ещё до бедствия. Я пытался вспомнить, что я знал о нем до того, как началось Испытание Мужеством. Он был сыном философа ― вот все, что я знал; интересно, какой философии обучил его отец? И не было ли мне известно, что прошли многие лунные циклы, как отец покинул дом, оставив сына на попечение рабов?
   После бури прошел почти целый лунный цикл, когда начались толчки. Конечно, остров всегда время от времени потряхивало ― то же самое происходило на Иноркисе ― и мы не придавали этому большого значения. Теперь же земля, издавая громкий грохот, тряслась не переставая: камни скатывались с гор, фрукты сыпались с деревьев, обезьяны с воплями метались по веткам. Мы в жизни не видали извержения и теперь опасались, что оно вот-вот произойдет. Адри сказал: нет, ведь Громовержцы всегда изливали свой гнев по очереди. Раз Арок Иноркис этого не сделал, то и Арок Заро не мог. На Иноркисе всегда жили люди ― всегда... но теперь-то, заметил Майус Энио, живые остались только на Заро.
   Вскоре после этого пропал Никандер. Пока не спала утренняя прохлада, он ушел в джунгли собирать фрукты; когда далеко за полдень он не вернулся, мы все встревожились. В тот день Громовержец разбушевался не на шутку. Не случилось ли с Никандером чего плохого? Майус Энио настоял на том, чтобы мы отправились на поиски пропавшего друга. Глаза Леки едва заметно полыхнули, но он согласился.
   Мы переживали не зря. Мы нашли Никандера на крутой тропинке, вьющейся у подножья одного из зазубренных горных хребтов острова. Его тело распласталась на земле в неестественной позе, вокруг уже кружил рой мух. Кровь опросила пыльную тропинку. Похоже, сам Громовержец сбросил булыжник и раскроил череп Никандера... Потрясенные, все в слезах, мы сгрудились вокруг мертвого друга. Только Леки остался в стороне. Он лишь бросил взгляд на тело и рассмеялся.
   Майус Энио больше не мог себя сдерживать. Он подскочил к Леки и закричал:
   "Громовержец теперь доволен! Так ты считаешь? Что Громовержец доволен?" Он ткнул Леки в грудь, и тот отшатнулся. Я был в ужасе. В глазах Леки вспыхнул огонь; я подумал, что от Майуса Энио сейчас останется лишь горстка пепла. Не знаю, почему этого не произошло. Резко обернувшись, Леки лишь приказал нам избавиться от тела ― избавиться как можно быстрее. Он пошел прочь, и до нас вновь донёсся его смех.
   Майуса Энио трясло от ярости. Ачи подошел к нему. Осторожно, с опаской, он дотронулся до руки кузена.
   "Он теряет силу", ― пробормотал Майус Энио. ― "Почему он меня не убил? Не знаю, что за дьявол в него вселился, но я тебе говорю: он теряет силу."
   "Нельзя знать наверняка", ― сказал Ачи. ― "Нам известно лишь, что он затеял странную игру. Возможно, он просто тянет время".
   "Мне плевать на его игры. Клянусь, я разделаюсь с ним!"
   "Пойдем, Майус Энио. Нам нужно позаботиться о Никандере ― бедном Никандере".
   "Лодка", ― кивнув, медленно произнес Майус Энио.
   "Лодка?" ― переспросил Ачи.
   "Именно. Не думаешь же ты, что мы позволим этим проклятым землям упокоить тело Никандера? Мухи уже успели полакомиться его плотью; не хватало еще, чтобы их личинки копошились в его костях, пока он лежит в этой мерзкой, трясущейся земле. Давайте отнесем его в лодку и похороним в море".
   Хотя Ачи определенно сомневался, Адри кивнул. Джурос и Дженас Ико взяли Никандера за руки и ноги. Пока они несли тело к морю, самая грустная из их песен сопровождала погребальную панихиду.
  
   Тени падают, кружась,
   С ярко-голубых небес.
   Мчится всадник в мгле ночной,
   Он несет...
  
   К тому времени, как мы добрались до пляжа, песня так четко отпечаталась в моем сознании, что я не знал, поют ли братья до сих пор или в моей голове звучат траурные отголоски их голосов. Я плелся в хвосте, и всю дорогу шел по кровавым следам; казалось, кровь капала на землю в такт печальной мелодии. Сколько ещё будет звучать эта песня? Сколько ещё крови вытечет из тела Никандера? Но горная тропинка сменилась пыльным песком, а она все не останавливалась.
   Маленькая лодка была скрыта от глаз за выступом скалы. Несколькими днями ранее Майус Энио удивился, как такое хлипкое судёнышко пережило бурю; но потом он добавил, что оно, вероятно, нам ещё понадобится. Сказанные между делом слова оказались пророческими. Впрочем, так уж вышло, что этой лодке не суждено было отправиться в море с телом Никандера...
   Я втирал ногой кровь в песок, не замечая ничего вокруг, когда раздался крик Майуса Энио. Тогда-то я и понял, что Джурос и Дженас Ико и впрямь всю дорогу пели, потому что их песня вдруг оборвалась. Вздрогнув, я поднял глаза и увидел поодаль выброшенную на берег, омываемую морскими волнами... ещё одну лодку.
   Было ясно, что это гребная шлюпка, но ее форма и конструкция были нам незнакомы. Майус Энио осторожно приблизился к ней и вновь закричал: внутри лежал... человек.
   Пораженные, мы столпились вокруг. До нас доходили слухи, что далеко на севере живут люди с такими светлыми волосами ― как у тебя, белобрысый, ― но мы никогда не видели их живьём.
   ― Он мертв? ― вытаращив глаза, спросил Адри.
   ― Нет, дышит, ― сказал Майус Энио, ткнув распластавшееся тело. О Никандере все вдруг забыли. (Позже мы похороним его на краю джунглей в наспех вырытой могиле.) Но тогда все наше внимание переключилось на белокурого мужчину, который поднялся и, моргая, спросил хриплым голосом, где мы находимся. "Мне кажется, вопросы здесь должны задавать мы", ― сказал Майус Энио. Слабо улыбнувшись, мужчина сказал, что, может, и так.
   Как только я увидел этого таинственного незнакомца, я почувствовал, что наша судьба изменилась. Я ещё не знал, кем он был и как тут оказался, но его присутствие меня необычайно взволновало. Возможно, дело было в том, что мы больше не были одни на этом острове; возможно, мы так стремились стать мужчинами, и вот среди нас оказался настоящий мужчина. А может быть, мне показалось, что теперь самоуправству Леки придет конец... И все же незнакомец, похоже, был напрочь лишён каких-либо сил: он ослаб, истощал и жутко обгорел на солнце. Он показал на свои запекшиеся губы, и Адри сбегал в джунгли и принес половинки расколотого кокоса. Пока он ходящими ходуном руками подносил ко рту молоко, нас распирало от вопросов. Чуть погодя мы помогли ему взобраться на холм ― он постоянно спотыкался и соскальзывал ― и отвели в Саром.
   ― Вы поступили... очень хорошо, ― с участием сказал Джем, но что толку было от этого участия? ― Говоришь, у него были светлые волосы?
   ― А, может, ― вмешался Раджал, ― он носил тельняшку?
   ― А кошелек? ― добавил Джем. ― И абордажную саблю... нож?
   ― Может, ― сказал Раджал, ― его облепили мухи? Хотя, нет, думаю, это случилось несколько позднее.
  
   ***
  
   Снаружи Ачиус вдруг зашевелился, задел пальцами барьер ― тот зашипел ― но вскоре снова затих. Оджо растерянно пробормотал, что его друзья забегают на самую малость вперед.
   Он рассказал, что Лемю был эджландцем, но уже давно не появлялся в родных краях. В ближайшие несколько дней, пока мальчишки выхаживали моряка, они узнали историю его скитаний. Причину, по которой его изгнали, они не выяснили, но Лемю сказал, что в детстве он целыми днями грезил о путешествиях. И, похоже, он их получил сполна. Мальчишки с упоением слушали об экзотических странах, в которых он побывал, поражались народам, которые он повидал. Один только Леки оставался безучастным.
   ― На рассказы Лемю подбивал Майус Энио, ― сказал Оджо. ― Остальные либо стеснялись, либо и двух слов не могли связать от изумления. Часто, когда мы облепляли эджландца, мой взгляд блуждал между суровым бородатым лицом и сияющими глазами Майуса Энио. Казалось, время повернуло вспять, и деятельный, неунывающий Майус Энио снова стал главным. Конечно, я заблуждался, но и Леки все это время держался в стороне. Ждать проявлений заботы от него не приходилось, но, что удивительно, он не выказывал к моряку ни малейшего интереса. Позже я понял, что Леки просто-напросто выжидал нужного ему момента.
   Лемю вкратце рассказал о череде событий, которая привела его на остров. После одной неудачной авантюры с контрабандой наш новый друг болтался без дела в Кжеде, одной из южных застав Унанг-Лиа, когда до него дошли слухи, что некий почтенный капитан ― тоже родом из Эджландии ― набирает корабельную команду. Лемю тут же вызвался на борт. Его не волновало, куда они поплывут; главное ― что они должны были отчалить со дня на день. О своем опрометчивом решении он вскоре пожалел. Только когда судно вышло в открытое море, он понял, что капитан ― не простой торговец или прикидывающийся торговцем пират, а самый настоящий безумец. Одно дело ― отправиться в южные воды, но пересечь пролив Джавандры, а именно таковы были намерения у капитана, ― чистое самоубийство. Любой моряк об этом знал. И Лемю не был настолько глуп, чтобы молчать. Он осмелился вступить с капитаном в перепалку, и тот, окрестив его исчадием зла, не на шутку рассвирепел.
   Лемю, казалось, был обречен. Лишь благодаря вмешательству первого помощника капитана его не сбросили за борт, а передали в руки судьбе, которая и привела его к нам... Оказавшись в маленькой лодке, Лемю понял, что его погибель ― лишь вопрос времени. На что еще мог надеяться одинокий моряк в открытом море, под палящими лучами солнца, без еды и пресной воды? Не описать ― часто повторял Лемю ― как бывает удачлив бывалый морской волк... Он ещё не знал всей иронии, что скрывалась за этими словами!
   Оджо умолк. Раджал открыл рот, чтобы поторопить юношу с рассказом, но у Джема закралось подозрение.
   ― Этот капитан, ― юноша ухватился за свою догадку, ― Оджо, ты не знаешь, как его зовут?
   Коренастый парень замотал головой:
   ― Ваши эджландские имена непривычны для моих ушей. Может, Ачи, запомнил... если он вообще теперь что-нибудь помнит, ― с горечью добавил Оджо.
   ― Порло? ― не выдержал Джем. ― Это был капитан Порло?
   ― Брось, Джем! ― вмешался Раджал. ― Добрая сотня капитанов, должно быть, бороздит южные моря, и эджландцев среди них полно. И порядочная часть из них ― торговцы, контрабандисты, пираты и прочий сброд. К тому же, Порло ― никакой не сумасшедший, а всего лишь трусливый, вечно пьяный старик. На мой взгляд он мечтал лишь побыстрей избавиться от лорда Эмпстера и умотать в родные края. Я и представить не могу, чтобы старина Порло отправился к этому проливу Джавандры, если там и впрямь так опасно.
   ― Гм... Может, ты и прав... ― задумался Джем. ― Да, ты определенно прав. Трусливый, вечно пьяный старик ― очень точное описание капитана Порло.
   Раджал с нетерпением повернулся к Оджо.
   ― Но что там с Лемю? ― спросил он. ― Что сталось с Лемю?
  
  
  
   Глава 17
   НА ПЛЯЖЕ
  
   Длинная ночь подходила к концу. Вскоре рассвет первыми золотистыми и лиловыми огоньками забрезжит на темном горизонте. Голова Джема от усталости, подобно тяжелому молоту, клонилась вниз, но в сердце закралось дурное предчувствие: от него кололо кожу и давило в груди. Что произойдет, когда наступит утро?
   Из пятерых юношей, которые провели ночь на горном хребте, похоже, только Ачиусу удалось поспать, хотя и он, вероятно, не спал, а был без сознания. У котла Леки начал напевать, тихо и еле слышно поначалу, но со временем его голос стал громче, а песня ― ритмичнее. В пещере Оджо прикусил губу. Он вернулся к своему рассказу; спустя некоторое время ему пришлось повысить голос.
   Оджо рассказал, что Лемю оказался на удивление выносливым, учитывая, сколько всего ему довелось пережить. Моряк провел несколько дней на острове и быстро окреп. Если поначалу он в красках описывал приключения из своего прошлого, то теперь его внимание переметнулись на будущее. К этому времени Громовержец сотрясал остров по пять-шесть раз на дню, из его вершины валил густой черный дым. Устремив пристальный взгляд в открытое море, туда, где некогда лежал Иноркис, Лемю принял отчаянное решение.
   ― "Я видал такой гора раньше", ― сказал он. ― "Поверьте, парни, скоро здесь все взлетит в воздух. Нам есть только один одинешенький выход".
   Майусу Энио не терпелось узнать какой.
   Лемю посмотрел на него с удивлением. "У нас иметься лодки, так ведь? Двое, если не соврать. Какой прок от лодки, если она не плавать по морям?" Он облизал палец и поднял его вверх. "Чувствуете, ветер? Я хорошенько знать мореходный пути в здешних водах. Если я не ошибаться, ветер погнать нас по торговому пути к Оре".
   Майус Энио вытаращил глаза. "Но она же на расстоянии многих лиг отсюда! Ладно бы у нас был корабль, но плыть на лодке... на шлюпке..."
   "А ты соглашайся поджариться здесь живьём?" ― спросил Лемю. ― "Подойди-ка, молодчик. Я не знать про этот ваш Синий Буря, но сейчас светить солнце, море спокойный, а здесь оставайся ― и точно пропадай". Сосредоточенно прищурившись, он пристально посмотрел на молодых товарищей. ― "Послушай-ка, парни, старый морской волк задолжать перед вами. Он сумей отплыть один, еще как сумей, без всякого помощника, но не хотеться ему, чтобы вы все здесь запекайся. Подумай-ка, нам получайся это сделать за несколько дней ― пересекая опасные воды, я иметь в виду. А там дальше полно кораблей, который нас быстренько подобрать. Но скажи-ка, неужто никто из ваших не бывать на Оре? Обитатели с островов всегда скитаться по морям, не так ли?"
   ― Не думаю, если речь идет об обитателях островов Арока, ― сказал Джем.
   ― Это точно, ― вздохнул Оджо. ― Возможно, доплыть до Оры не составляет большого труда, но нам всегда казалось, что она на другом конце света. Из истории нам известно о войнах в незапамятные времена, когда народ с острова Ора стремился нас захватить. С этими старыми заклятыми врагами у нас с тех пор так и не установился мир. На Иноркисе мы вспоминали об Оре лишь с ненавистью. Однако пока на протяжении долгих эпициклов мы жили в уединении, мотаясь туда-сюда между Островами-Близнецами Арока, на Оре выросла могущественная торговая империя. В Священной школе нам рассказывали об их омерзительном богатстве, об их погрязшей в пороках власти, о нечистоплотности их народа, упивающемся кровью чужеземцев. Все это предвещало скорую погибель этого народа.
   И все же, несмотря ни на что, они процветали, и я знал, что в душе многие из нас завидовали богатству соседей. Помню, как-то раз Ачи спросил у Майуса Энио, почему народ Оры не попытался снова нас захватить, ведь теперь они бы уж точно в этом преуспели. Я не знал ответа, но Майус Энио, вероятно, вторя мудрости своего отца, сказал, что в этом нет никакой тайны. Во времена войн Ора только начинала свое расширение; позже, однако, они сообразили, что их могущество будет расти куда быстрее не за счёт завоеваний, а благодаря торговле. В здешних южных морях Ора ― величайшая из торговых наций. Какая польза ей от наших ненадежных островов, если добрая сотня других ― у нее в денежном рабстве?
   Размышляя об этом, я понимал, что Майус Энио прав. Но как обидно, как неприятно сознавать, что мы настолько жалкие, что нас даже не хотят завоёвывать! Частенько вдали у самого горизонта мы видели, как корабли следуют по торговому пути к Оре, и наши сердца переполняла тоска. Конечно, свои чувства мы тщательно скрывали.
   Хотя больше в этом нет необходимости.
   "Лемю прав, нам нельзя здесь оставаться", ― Майус Энио пристально на нас посмотрел. Его внезапная следующая фраза нас удивила: "Да и какой толк здесь сидеть? Наша старая жизнь ― в прошлом, а мир огромен", ― он махнул рукой в открытое море и воскликнул. ― "Забудьте об Иноркисе, забудьте об отцах! Если бы они вернулись теперь, они бы нас обезличили. На Оре крупный порт, открытый всему миру. Доберись мы до него, любые дороги и пути раскинутся перед нами. Только подумайте, какие приключения нас тогда ждут!"
   Его слова отдавали безумием. Возможно, мы это понимали; возможно, и Майус Энио это понимал, уже тогда, когда он их произносил. Позже я слышал, как он вздыхал об Иноркисе, надеясь, что однажды, насколько бы невероятным это не казалось, мы вновь обретем свой потерянный дом. Но тогда в наших головах крутились совсем другие мысли. Не желая упускать время, мы бы немедленно покинули остров, не скажи нам Лемю, что к путешествию еще нужно подготовиться. В течение следующих нескольких дней, сгорая от нетерпения, мы запасались провизией: солили мясо, коптили рыбу, сушили на солнце абрикосы и грибы. Мы крутили новые канаты, плели новые сети; Лемю занимался гребной шлюпкой: он смастерил из подручных материалов мачту и натянул парус, ― в то время как Майус Энио, взяв в помощники Ачи, укрепил лодку свежим слоем коры и веток. Мы собирались прицепить ее к другой, более крупной лодке. Нас охватило приятное возбуждение, работа спорилась. По вечерам Джурос и Дженас Ико пели теперь только веселые песни.
   Однако вдали по-прежнему маячили тени, выжидая своего часа.
   Один только Леки ставил под сомнение нашу затею. "Две малюсенькие лодки", ― как-то на ухо он прошептал мне, ― "просто две малюсенькие лодки. Неужели ты думаешь, что вы все в них поместитесь?"
   Я едва ли придал значение его словам. Он наклонился ближе, и я вновь вспомнил, как его голос звенел у меня в голове во время Синей Бури. "Две малюсенькие лодки", ― повторил он, и на этот раз я отпихнул его в сторону.
   Он растянулся на земле. "Заткнись", ― сказал я, ― "просто заткнись, или мы оставим тебя здесь одного!"
   Безумие, чистое безумие! Пожелай Леки в тот же момент меня уничтожить, все бы темные силы вырвались бы у него из глаз... Однако позади раздался треск веток, и из зарослей выскочил Дженас Ико. Его руки покрывали кровоточащие ссадины и царапины, а лицо устилали слезы.
   Меня испугал не столько его внешний вид, сколько то, что он был один. Охваченный истерикой, он что-то невнятно бормотал.
   Я схватил его и отхлестал по щекам. "Дженас! Где Джурос?"
   Дженас Ико беспомощно махнул в сторону джунглей. Он вцепился в меня, в его взгляде читалась немая мольба: я должен быстрее пойти с ним ― быстрее!
   "Две малюсенькие лодки!" ― визжал Леки. ― "Две малюсенькие лодки!"
   Он так и не поднялся с земли, а, развалившись на траве, звонко смеялся нам вслед, когда мы понеслись в джунгли. Но времени думать о Леки не было. В моих висках стучало так сильно, что я думал: сейчас моя голова расколется. И все это от одной единственной мысли: он мертв; Джурос Ико мертв. Но я и представить не мог, что за жуткая картина предстанет перед моими глазами.
   Дженас Ико рухнул наземь, сотрясаясь от рыданий. Я отвернулся, и меня вырвало.
   Тем днем братья обрывали лианы, тонкие ветки и прутья, чтобы свить канаты. Они потеряли друг друга из вида лишь на мгновение ― на кратчайший миг густая зелень разделила их, но этого мига было достаточно. Джурос Ико не успел даже вскрикнуть, а потом кричать он уже не мог ― тугой петлей лианы обвились вокруг его шеи...
   Когда Майус Энио узнал о произошедшем, он созвал военный совет. Никаких больше проволочек, сказал он, этот остров проклят, и нам нужно немедленно его покинуть.
   "Прямо сейчас?" ― выдохнули мы.
   Не самый лучший момент отправляться в открытое море. Нужно еще довести до ума лодку, припасти больше еды; к тому же, наступала ночь, и небо заволокло кровавое зарево. Но тут раздался рокот Громовержца, земля под ногами дико затряслась, и мы поняли, что надо бежать ― спасаться!
   Едва мы похоронили Джуроса Ико, как бросились загружать лодку Лемю. Закончили мы уже затемно; над черными водами взошла огромная, зловещая луна. Наши нервы натянулись как струна, когда Громовержец враждебно зарокотал вновь.
   Пробил час нашего отплытия.
   "Леки!" ― закричал кто-то. ― "Где Леки?"
   "Забудьте об этом безумце!" ― сплюнул Майус Энио.
   Но в это самое мгновение, словно в противовес произнесенным только что словам, мрак рассек дикий визг: "Две малюсенькие лодки! Две малюсенькие лодки!"
   Я обернулся по сторонам. Глаза Леки пылали еще более ужасным огнем, чем раньше; все его тело окружало дьявольское свечение. Он медленно вышел вперед, обвинительно тряся пальцем в сторону Лемю.
   Но его слова были обращены ко всем остальным.
   "Вы так ничего и не поняли, глупцы! Неужели вы думали, что это Громовержец убил Адри... и Инфина Иджаса... и Никандера... и Джуроса Ико? Это дело рук Лемю ― вот кто их убил!"
   "Что ты несёшь?" ― закричал Майус Энио. ― "Лемю даже не было здесь, когда погиб Адри... и Инфин Иджас... и..."
   "Говорю же: глупцы! Как вы не понимаете, все это время он прятался здесь, в джунглях. Моряк ― как же! Он Порождение Зла, причем хитрейший из них... Но пора покончить с его уловками! Громовержец рассказал мне обо всем, и Громовержец требует его смерти! Умри же, Порождение Зла!"
   Леки наступал, и Лемю в страхе отшатнулся за лодку; от его мужской силы не осталось и следа. Из глаз Леки вырвался огонь, и через мгновение лодка полыхала. С криком Лемю бросился наутек, но Леки повернулся к нему, и произошло самое ужасное. Внезапно свечение вокруг Леки вспыхнуло и заключило всех в свое дьявольское сияние, лишив нас сил к сопротивлению. "Умри, Порождение Зла!" ― звенели слова, но теперь не извне, а внутри моей головы.
   О том, что случилось потом, мне страшно рассказывать. Скажу лишь, что Леки стоял, заливаясь смехом и наблюдая, как горит лодка, а мы кинулись вслед за обреченным Лемю в надежде спасти его.
   Но, как вы сами знаете, помочь ему мы уже ничем не могли.
   Позднее Леки уверил нас, что теперь дела пойдут на лад. Зло уничтожено, и Громовержец умиротворен... Но когда сияние черной магии угасло, мы поняли, что он ошибался.
   Вскоре мы узнали, как сильно он ошибался... Миновал один день, и Громовержец вновь зарокотал; прошел ещё день ― и снова толчки. А еще через день погиб Зап: ужасно изувеченный, он истек кровью до смерти. Мне мучительно тяжело об этом вспоминать. Скажу лишь, что у меня возникло ощущение, что он играл в ту свою игру, которая когда-то нам так нравилась, но на этот раз вовсе не с бананами или грушами.
   И все же Леки по-прежнему держал нас мертвой хваткой; он был главным, и наши несчастья только начинались. О сопротивлении посмел заикнуться лишь Майус Энио, и однажды, когда Леки разговаривал с Громовержцем, храбрый кузен Ачи собрал нас всех. Мы знали, о чем пойдет речь, и пришли в ужас, ведь нам казалось, что Леки непременно прознает про наши слова и мысли и жестоко нас покарает.
   "Лодка", ― сказал Майус Энио. ― "Он не сжег лодку, а мы ее почти доделали. Я могу завершить работу. Вы разве не понимаете, это наш последний шанс".
   "Ты сошел с ума!" ― воскликнул я. ― "Не думаешь же ты, что мы сможем добраться до Оры? В этой колымаге?"
   "Там, вдали, ходят корабли. Какой-нибудь да подберет нас. Лемю, по крайней мере, был в этом уверен".
   "Это безумие! Мы утонем в первый же день!"
   "А ты бы предпочел погибнуть здесь ― как остальные?"
   "Леки говорит, что убийств больше не будет", ― голос Дженаса Ико дрожал. ― "Он говорит, что Громовержец... Громовержец теперь умиротворен".
   "Он твердил о том же и до смерти Запа. Так и будет продолжаться, раз за разом, пока в живых не останется он один. Да и причем здесь Громовержец? Как вы не понимаете, что сам Леки нас и убивает? И он не успокоится, пока не прикончит последнего из нас!"
   "Но почему?" ― не выдержал я. ― "Бессмыслица какая-то".
   "Я не знаю почему!" ― воскликнул Майус Энио. ― "Черная магия, связанная с бурей... Да и какая разница? Нам просто нужно убираться с этого острова ― вот и все!"
   "В чём я не сомневаюсь", ― вставил Дженас Ико, ― "так это в том, что Леки выстрелит своим огнем нам вслед!"
   "Дженас Ико прав", ― сказал Ачи. ― "Леки ни за что на свете нас не отпустит!"
   Майус Энио разозлился не на шутку: "Значит, вы не поплывете со мной? Никто из вас?"
   "Может быть, мы погибнем здесь", ― был вынужден сказать я, ― "но уж лучше я рискну, чем соглашусь на самоубийство".
   "Мы не можем... не можем убежать от Леки", ― Дженас Ико странно выгнул бровь.
   "Да, кузен, твоя затея обречена на провал", ― добавил Ачи.
   По прошествии времени Ачи будет удивляться, как он умудрился сказать такое. Обзывая себя трусом и дураком, он будет гадать, что на него нашло, раз он предал замечательного кузена, которого боготворил. Но я думаю, в душе мы оба знали ответ: мы оба слышали этот шепот в своей голове... Как бы там ни было, Майус Энио предоставил нам выбор, и мы его сделали.
   На следующее утро лодка исчезла, а с ней ― и Майус Энио. Утонул он или нет ― этого я не знаю. Но мне верится с трудом, что он смог добраться до Оры.
   С тех пор минул почти полный лунный цикл. Вскоре смерть настигла еще одного из нас. Бедный Дженас Ико! Нам не следовало оставлять его без присмотра ни на мгновение. Он так и не оправился после смерти брата; он никогда больше не пел...
   Оджо сглотнул и промокнул глаза.
   ― Вряд ли когда мне доведется услышать такие чистые голоса. Их звучание можно сравнить с... жидким золотом. И какая же злая ирония, что одного из братьев задушили, а горло другого ― рассекли от уха до уха!
  
   ***
  
   Сказать больше было нечего. Оджо лишь добавил, что временами вспоминал о Майусе Энио, как несомненно делал и Ачи. Они представляли, что их прежний вожак остался в живых. Он не бросил их, нет, а просто уплыл за помощью и однажды вернется полный сил и спасет их... Впрочем, глупо на это рассчитывать. Ачи, возможно, и тешил себя надеждой, но уж точно не Оджо.
   На протяжении последней трети рассказа до троих юношей в пещере, словно монотонное жужжание назойливой мухи, доносилось тихое пение Леки. Теперь его голос вдруг утих. Громовержец заурчал, и узники, обернувшись, увидели сквозь пар из котла, что Леки, подобно призраку, стоял напротив зарева утреннего неба. Но ярче рассветного неба загорелись его глаза, когда он протянул руку в сторону пасти пещеры. Раздался треск, посыпались искры ― и узники были свободны.
   Но ненадолго...
   ― Джем, ― прошептал Раджал, когда юноши выбрались на горный склон, ― на что он на самом деле способен?
   ― С такими-то глазами? Думаю, на многое.
   ― Но Джем, он-то один. Мы можем попытаться сбежать. Оджо ― на нашей стороне, Ачи ― без сознания...
   ― Я в этом не так уж уверен, ― пробормотал Джем.
   ― Что ты хочешь сказать?
   Но слов не требовалось. Раджал проследил за взглядом Джема и, вздрогнув, увидел, как оглушенный Ачиус поднялся на ноги ― его обволакивало дьявольское сияние из глаз вожака. Пустые глаза худощавого юноши говорили о полном отсутствии в нем воли.
   ― Ачи... Ачи? ― с ужасом выдохнул Раджал.
   Он повернулся к Джему, затем они оба повернулись к Оджо, будто их новый друг мог что-то сказать или сделать. Но, похоже, и Оджо теперь мог лишь смотреть невидящим взглядом, связанный на пару с Ачиусом оковами черной магии.
   ― Радж! Беги!
   Куда там. Громовержец встряхнул горный хребет еще яростнее, чем раньше. На краткий миг показалось, что скала от напряжения захрустит и разломится, словно черствая горбушка.
   Леки с ликованием оседлал тряску.
   Джема безумно шатало. Раджал распластался на земле.
   ― Схватить их! ― последовал возглас.
  
  
  
   Глава 18
   ПОЛЕТ В ОБЛАКАХ
  
   Лучи света слабо мерцают сквозь набухшие листья ― скоро рассвет. Малявка снова продирается через заросли джунглей, его сознание проясняется после туманных ночных видений. Как болят у него руки! Как болят у него ноги! Шумят ветви, и синяя птица, словно жестоко насмехаясь над ним, исчезает вдали, громко хлопая крыльями. Но Малявка испытывает и другие ощущения. Он чувствует, как земля под ногами ходит ходуном. Жара пронзает воздух; мальчик принюхивается к едкому запаху и осознает, что он поднялся высоко и теперь ближе к вулкану, чем к морскому берегу.
   Но теперь внутри, словно птица, застрявшая в ветках, колотится страх, ведь Малявка видит, как его похититель выходит из теней в круг света. И, наконец, Малявка может хорошо разглядеть его ― его и даже его лицо. Но Малявка ― не трус, и потому не кричит.
   ― Ч-что тебе от меня нужно? ― запинаясь, спрашивает он.
   Ему никто не отвечает. Странная рука ― но по сравнению с лицом она не такая уж и странная ― раздвигает лианы. Малявке, возможно, стоило бы закричать, но в движениях незнакомца нет угрозы, да и голос у него вовсе не злой.
   ― Идем, Маро... Маро, нам нужно спешить...
   ― Маро... ― бормочет Малявка. ― Маро?
   И вот он снова оказывается в руках незнакомца.
  
   ***
  
   ― Видишь тот камень? Он дрожит, ― Раджал удручённо смотрел на огромный валун. ― Джем, тебе не кажется, что все здесь скоро взлетит на воздух?
   ― Схватываешь на лету, Радж? Только подумать: пару дней назад ты в глаза не видел вулканов, а теперь, похоже, хорошо в них разбираешься.
   ― Я лишь спросил, взорвется он или нет.
   ― Сейчас меня это беспокоит меньше всего.
   ― Как знать. Переполох в решающий момент нам бы не помешал.
   ― Вообще-то, Радж, это будет уже не переполох, а переворот.
   ― Ну и что с того?
   Выхода не было. Когда кровавый рассвет разлился над островом, пленники, толкаясь и спотыкаясь, поднимались по узкой дорожке к вершине Громовержца. Ачиус и Оджо, силы которых без сомнения подкрепляла магия, постоянно их подгоняли, а руки пленников были предусмотрительно связаны за спиной липкими плетями. Вулкан к этому времени утихомирился, но земля все ещё зловеще подрагивала. Впереди уверенной, прыгучей походкой вышагивал Леки; из-под его ног, напоминая спасающихся бегством крыс, выскакивали мелкие камушки и летели под откос. Иногда он оборачивался и подгонял своих приспешников: быстрее, быстрее... На лице юноши мелькала беззаботная улыбка. Его глаза уже не горели огнем, и, если бы не размалеванная краской кожа, он мог сойти за обычного мальчишку, затеявшего некую увлекательную игру. Он насвистывал, он подпрыгивал, он рубил саблей низкорослые кустарники.
   ― Герои из нас так себе, ― со злостью пробурчал Раджал.
   ― Схватка едва ли шла на равных, ― сказал Джем.
   ― Похоже на то... Джем?
   ― Радж, если ты собираешься сказать, что рад был знакомству со мной, то лучше замолчи. Ни слова не хочу слышать, понял?
   Они поднимались все выше. Прозрачный утренний воздух уступил место зловонной пелене едкого дыма. Жухлые растения встречались теперь лишь изредка, а камни под ногами стали горячими и острыми. Юноши спотыкались. Они ловили ртом воздух. Они миновали последний поворот тропинки и оказались на месте. Над головами собрались непроглядные облака черного дыма. Джем с Раджалом стояли на раскаленной, осыпающейся кромке вулкана. Побледнев, они заглянули в бурлящее жерло. Их лица обдало нестерпимым жаром. Вокруг, не давая вздохнуть, клубились ядовитые испарения, и, если бы не цепкая хватка Ачиуса и Оджо, юношей бы повело и они бы наверняка свалились вниз.
   ― Радж? ― вздохнул Джем. ― Ты что-то хотел сказать?
   ― Я хотел сказать, что был рад нашему знакомству, Джем.
   ― Я тоже, Радж... Но знаешь что: заткнись, ладно?
   Кратер был узким ― его ширина лишь вчетверо превышала рост взрослого мужчины ― но это ужасало ещё сильнее: так тесно было внутри расплавленной пылающей породе, которая бурлила, словно в кипящем котле, и, изрыгая дым и рыча, судорожно плевалась юркими струйками. Леки радостно скакал, бесстрашно нарезая круги вокруг кромки вулкана. Он распростер руки и сделал глубокий вдох.
   ― Ммм... Какой чудесный аромат! Подойди поближе, Зандис Оджонис, и ты тоже, Ачиус... Подведите своих подопечных поближе ― гм, чуть-чуть поближе ― к осыпающейся кромке.
   Джем пытался устоять на ногах, но без особого успеха.
   ― Джем, я соскальзываю! ― закричал Раджал. ― Джем, мне крышка!
   Но нет, время еще не пришло, и Леки, рассмеявшись, это подтвердил.
   ― Однако ждать осталось недолго, мой друг, совсем недолго. Оджо, проверь плеть. Его запястья прочно связаны?.. Отлично. А теперь свесь его поближе к бурлящей бездне, раз уж она ему, гм, так приглянулась. Но осторожнее, осторожнее; не должно ли нам со всеми почестями раскланяться Громовержцу, прежде чем поднести свои чудесные дары?
   У Джема закружилась голова, и юноша закашлялся, задыхаясь от едкого воздуха.
   ― Леки, ты помешался! ― выпалил он. ― И ты сам это знаешь... Борись с этим злом внутри себя, Леки!
   ― Злом? ― Леки резко развернулся. На мгновение показалось, что он соскользнет в жерло вулкана, но он с легкостью сохранил равновесие, поддерживаемый, вероятно, своими таинственными силами. Сквозь завесу дыма Джему привиделось, что раскрашенный мальчишка уже не стоит на кромке кратера, а парит ― всего в паре дюймов ― над ней. И теперь его голос перешел в безумный визг. ― Ты смеешь говорить о зле, белобрысый? Ты, жестокий душегуб ― ты, безжалостный убийца моих товарищей?
   ― Леки! ― закричал Джем. ― Ты знаешь, что это не так! Как мы могли кого-то убить, если вы подстрелили нас лишь вчера? Нас не было здесь раньше ― и ты сам это знаешь...
   ― Ваши эджландские уловки, эджландская магия...
   ― Нет, Леки, нет... Не знаю, что за дьявол в тебя вселился, но бьюсь об заклад, он-то и убил Инфина Иджаса и Адри, Никандера и Джуроса Ико...
   Леки описал круг. Джем ахнул, когда спятивший юноша, оказавшись вдруг прямо перед ним, ткнул ему в грудь саблей и вперил в него свои безумные глаза.
   Но как такое возможно? Удерживаемый цепкими руками полусознательного Ачиуса, Джем опасно свисал над жерлом вулкана.
   Посмотрев вниз, он понял, что не ошибался.
   Леки стоял на воздухе ― на клубах дыма.
   ― Белобрысый, ― раздалось шипение ― его можно было спутать с шипящим жаром Громовержца, ― да как ты смеешь бросать мне вызов? Разве не известно тебе, что здесь мои владения, мое королевство, и я обладаю здесь безграничной властью? ― С визгом он бросился на Джема и ударил его по лицу плоской гранью сабли. ― Оно мое, это королевство! Слышишь? Мое! Черт бы тебя побрал!
   У Джема перехватило дыхание. Его голова откинулась назад, ударившись о плечо отсутствующего Ачиуса. Леки крутился и кувыркался в воздухе. Все это время скала пульсировала и злобно подрагивала; с новым яростным толчком из недр вулкана вырвалась мощная алая струя, забрызгав горячей пеной каменные стенки кратера. Леки радостно подпрыгнул на облачке дыма и снова закричал о своих владениях, своем королевстве.
   Джем поднял голову, задыхаясь от дыма и жары. Из глаз у него брызнули слезы, а в горле пересохло, но он все же выдавил из себя слова:
   ― Леки! Леки, ты хоть слышишь, что говоришь? В твоем королевстве всего один человек, понимаешь? ― Джем отодвинулся в сторону и кивнул в сторону Ачиуса и Оджо. ― Вот они, твои верные подданные? Да они подчиняются тебе лишь благодаря магии. А даже если и нет ― что с того? Два человека... два мальчишки... в то время, как все остальные мертвы. Что же это за королевство такое, Леки? Можешь убить нас с Раджалом, но вам тоже не жить. Все здесь скоро взлетит на воздух. Позволь... позволь же помочь вам, Леки! За пределами этого острова лежит целый мир! Мы можем попытаться и доплыть... до Оры. Да запросто, Леки...
   Джем мог напрягаться и дальше, но что толку. Помешанный юноша скакал из стороны в сторону, танцевал вокруг кромки, ныряя и выныривая из облаков; его красные глаза ярко сияли, сабля рассекала столпы дыма. Кувыркаясь, он, похоже, напевал, произнося заклинания, но Джему не удавалось расслышать слов. Стиснув зубы, он корчился в оковах мощной магии своего тюремщика. Оставался одна попытка ― последняя...
   ― Ачи, ― Джем посмотрел через плечо, ― ты не в себе. Ты не хочешь этим заниматься. Вспомни Майуса Энио, Ачи. Майус Энио вернется и спасет тебя, Ачи! ― Хоть его голос и охрип, Джем старался кричать, как можно, громче. ― Ачи ― и ты Оджо тоже ― боритесь с Леки, боритесь с ним прямо сейчас!
   Раджал, который, казалось, потерял сознание, заслышав Джема, встрепенулся и тоже принялся убеждать Оджо сопротивляться своему злобному хозяину. Он выкрикивал имена погибших мальчишек:
   ― Инфин Иджас... Зап... Адри... Никандер... Джурос Ико... Дженас Ико... Оджо, Ачи: их убил Леки ― Леки и никто другой! Леки, Ачи... Леки, Оджо!
   ― Майус Энио! ― изо всех сил кричал Джем. ― Оджо, Ачи... Майус Энио!
   ― Инфин Иджас... Зап... Адри... Никандер... Джурос Ико... Дженас Ико!
   ― Майус Энио... Майус Энио!
   Имена обладают магией; поговаривают, что вся магия скрыта именно в именах. Сверкая глазами, Леки все кружился и кружился среди дыма и облаков, а имена дождевыми каплями осыпались вокруг, отражаясь от стен дрожащего кратера. Внизу началось движение. Один неосторожный шаг ― и хватка ослабла. С губ Оджо сорвался крик, и он, как и Ачиус, отшатнулся назад, скользя на осыпающейся кромке вулкана. И вот Раджал, а следом и Джем, падали вниз. Лава хлынула им навстречу. Лица обдало жаром.
   А затем Леки залился смехом. Его глаза вспыхнули огнем, лучи которого устремились вслед за падающими телами, подхватили их и, вращая, подняли на воздух. Болтаясь и покачиваясь, они висели среди облаков, а Леки парил вокруг, размахивая саблей, купаясь в облаках и дыме. Они видели, как далеко внизу обескураженные Ачиус и Оджо, цепляясь друг за дружку, карабкались по склону.
   ― Мгновение, всего лишь мгновение ― и Громовержец призовет вас к себе, ― прозвучало в ушах у Джема, ― но время не пришло ― пока еще не пришло!
   Леки скакал по кромке вулкана. Уже произнесенные заклинания сменились последним исступленным песнопением, лишенным какой-либо мелодии и ритма. Или же те были настолько необычными, что ни Джем, ни Раджал не могли их уловить. Круг за кругом слова описывали в воздухе, как до этого метались там имена погибших мальчишек, но ни единая строчка этой песни не исчезала бесследно, а лишь накладывалась одна на другую: та ― на эту, эта ― на ту...
   В царящем хаосе, во всей какофонии звуков сложно было расслышать отдельные слова, но Джему, как и Раджалу, казалось, что Леки искаженно поет те свои песенки: Скажи, чего стоит эджландец?.. Отведи меня в Саром, мама... Свинка, свинка, какое мне дело?.. ― перемешивая их с сотней просьб, увещеваний, молитв дражайшему богу ― если он и впрямь им был ― по имени Арок Заро.
   ― Шум, ― закричал Раджал, ― он невыносим...
   ― Как думаешь, Радж, получится у нас проплыть по этим облакам? ― Джем пытался освободить руки от плетей. ― Отдрейфовать подальше, пока Леки не смотрит в нашу сторону?
   ― Чего? Плыть?.. Дрейфовать? Да мы же погибнем, Джем!
   ― Мы и так только что чуть не погибли. Смелей, Радж! Не думаешь ведь ты, что это конец? Нет, далеко не конец!
   Джем разорвал оковы, и те полетели вниз, превратившись в пепел раньше, чем достигли лавы. Юноша схватил друга за руку.
   ― Быстрее распутывай плети. Убраться бы подальше от этой огромной кастрюли... Живо, Радж!
   ― Мои запястья... Они кровоточат...
   ― Радж, ― рассмеялся Джем, ― тоже мне, нашел из-за чего переживать...
   ― Как не переживать? Такими темпами я истеку кровью до смерти быстрее, чем Громовержец успеет мной полакомиться... Уф! Оторвались!
   ― Плети оторвались? Отлично! Теперь вперед...
   ― Не только плети...
   ― Что? ― Джем посмотрел вниз и увидел, как твердая круглая вещица, вращаясь, падает и вспыхивает в огне вулкана. ― Твой амулет? Что ж, ты сам хотел от него избавиться. А теперь плыви, Радж ― плыви!
  
   ***
  
   На что же они надеялись? Они гребли руками в удушающем дыме, но едва ли сдвинулись с места. Внизу безумная песня Леки достигла апогея. Из моря звуков выныривали слова: Мама, мама... Будь на чеку, на чеку!.. Какая длина?.. Сколько вина?.. Я пожалел инжира для свинки... ― перемежаясь со священным именем Громовержца. А затем гром этого бога стал сотрясать остров, толчок за толчком...
   Да, надеяться было не на что. Раджал протолкнулся немного вперед, но весь мир, заручившись поддержкой воздуха, вулкана и облаков, накренился и отбросил его назад.
   ― Джем, ― вздохнул юноша, ― ничего не получается...
   ― Не смей сдаваться, Радж. Только не сейчас...
   Но Раджал был прав. Они кружились и кувыркались в разъяренном воздухе.
   ― Все кончено, Джем! Я даже талисман свой потерял... Знаешь, он мне нужен сейчас. Теперь, когда его нет, он мне нужен...
   ― По крайней мере, мой на месте.
   Джем засунул руку в карман штанов и достал красивую золотую монету. Она сверкала в отраженном от лавы свете, а юношей все кружило и кружило. Казалось, время остановилось; стучащая по вискам, дикая музыка осталась вдали, а их сонные голоса лениво растягивали слова, будто юношам не грозила смерть, будто все опасности миновали.
   ― Как хорошо, ― прошептал Раджал, рассматривая монету. ― По крайней мере... твой талисман сможет нам пригодиться, если мы отыщем-таки поблизости славную уютную таверну.
   ― Ну ты и шутник! Это монета Каты. В детстве ее ей подарил арлекин.
   ― Гм. Скажи, какой от нее прок?
   ― Это символ нашей с Катой любви.
   ― О... что ж, понимаю.
   ― Так уж и понимаешь, Радж?
   Раджал ничего не ответил. Вращаясь в воздухе, он поймал себя на мысли об одном долговязом парне и задумался, выйдет... выйдет ли из этого что-нибудь. Арон Трош... Боб... Друг Полти ― его сообщник, который убежал к нему и все-таки исчез, когда тот исчез тогда, в Святилище Пламени в Унанг-Лиа. О, какое же безумие... Раджал все кружился и кружился... Он знал, что Джем думает о Кате... Но кем была сейчас Ката, как не сном ― таким же сном, как Арон и Раджал, Раджал и Арон? Джем зажал монету между пальцев, уставившись на нее, словно помешанный.
   Но помешательство не продлилось долго.
   Как и песня Леки. Быстро ― слишком быстро ― все отзвуки затихли, осталась лишь клокочущая пульсация грома. Затем с воплем ― то ли от боли, то ли от радости ― Леки, подобно стреле, взмыл в облака и завис между качающимися пленниками. Джема повело в сторону, и монета выскользнула у него из пальцев. Он закричал ― он лишился своего сокровища. Но, и возможности погоревать об этом он тоже был лишен ― новый кошмар вырвался из бурлящей бездны вулкана.
   Вверх устремился мощный столп огня.
   Появился огромный пылающий кулак.
   Мерзкое лицо.
   Дальше ― больше и хуже. Расплавленный гигант поднимался на ноги, набухал, впитывая в себя огненную лаву.
   Он распахнул чудовищную пасть.
   Он протянул лапы.
  
  
  
   Глава 19
   ПРИНЦ ЛАЗУРНЫХ ВОЛН
  
   ― Это не конец! Не может этого быть...
   Джем сжал в кулаке кристалл на своей груди. Юношу перебросило по воздуху, и он врезался в Раджала. Внизу, Оджо и Ачиус отползали от жерла вулкана; повсюду, словно колокольный звон, высокий и беспокойный, звенел смех Леки, возвышаясь над скрежетом и гулом, треском и грохотом, что исходили от жуткого создания, поднимающегося из озера лавы.
   ― Джем, смотри! ― закричал Раджал.
   Он вытянул руку, указывая направление. Что там скрывалось? Новый кошмар? Вцепившись друг в друга, они кружась барахтались в воздухе, вне досягаемости пылающей лапы. Еще мгновение ― и она вытянется и схватит их. Джем безуспешно напрягал затуманенные глаза; тогда-то он и почувствовал, что кристалл в его руке нагрелся и пылал красным светом. Затем кристалл Раджала тоже стал излучать лиловое свечение. Лучи слились воедино в ослепительном потоке. Что бы это значило? Неужели поблизости находился синий кристалл?
   Но Джем знал, что сиять кристаллы могли по другой причине.
   И он увидел.
   ― Нет! Не может этого быть...
   Проглядывая сквозь завесу дыма, у жерла вулкана появилось невероятно отвратительное существо. Его тело чернело темной тенью, но мрак прорезало яркое свечение золотого шара, который сиял на лице трупа, будто единственный огромный глаз. Тело принадлежало Лемю, но перехватив злобный взгляд золотого глаза, Джем понял, что внизу не погибший моряк, а никто иной, как Тот-Вексраг, явивший свою суть в волшебном шаре.
   Джем выкрикнул заклятие против антибожества, но в тот же миг шар начал мерцать и пульсировать, распространяя таинственные магические потоки. Беспомощно размахивая руками и ногами, Джем с Раджалом устремились вниз, притягиваемые источником золотистого света...
   Наверху Леки продолжал кружиться, напоминая чудовищное, ни с того ни с сего обезумевшее насекомое; внизу шипела и пенилась лава. Громадные пузыри лопались на ее поверхности, и вдруг огненная жидкость выплеснулась наружу, и расплавленный гигант встал во весь рост, запрокинул голову, закляцал зубами и развел руками облака, пытаясь дотянуться до Джема с Раджалом.
   Кляц-кляц!
   Но не тут-то было. В последнюю секунду юноши успели ускользнуть, и внимание чудовища привлекло то насекомое, что назойливо кружило вокруг его выплавленной из пламени головы. Челюсти сомкнулись раз-другой и в конце концов сцапали несчастную жертву...
   ― Громовержец... Громовержец, нет!
   Вопль Леки, точь-в-точь как его пение, эхом пронесся по округе, но на этот раз его песенка была спета.
   Лицо Джема перекосило, его глаза наполнились ужасом. Но времени думать о Леки не было ― ни о Леки, ни о Громовержце, ведь чудовище из лавы тоже исчезло, павшее перед новыми, куда более мощными силами, что исходили от создания, в прошлом являвшемся Лемю.
   ― Радж, сопротивляйся... Это Тот, Радж. Он...
   ― Джем, я не могу... Он слишком силен...
   ― Наши кристаллы, Радж... Мы сможем побороть его...
   ― Джем, смотри! Оджо ― что он делает?
   Джем закричал бы, уговаривая Оджо не дурить, но опоздал. У кратера Оджо приблизился к полусгнившему трупу и выпятил грудь, будто готовясь столкнуть того в жерло. Лже-Лемю покачнулся и целиком охватил коренастого мальчишку сиянием своих сил.
   Ослепленный Оджо отшатнулся, его ноги скользили...
   Джем, а вместе с ним и Раджал, камнем падали вниз...
   Все ниже и ниже ― навстречу лаве. Но в последний момент они снова спаслись: новые лучи света из золотого глаза ковшом зачерпнули их и швырнули назад в воздух.
   Внизу Оджо, собравшись с силами и сжав кулаки, надвигался на лже-Лемю. Ачиус ринулся к другу:
   ― Оджо, нет! Оджо...
   Но задержать его он так и не успел. Труп замахнулся ― и Оджо отлетел в сторону. Ачиус пригнулся; Джема с Раджалом притягивало к лже-Лемю. Оказавшись в опасной близости, они съежились, а труп вытянул сгнившие руки, собираясь сорвать с них кристаллы. Все ярче и ярче мерцал золотой свет. Сдерживая тошноту, Джем учуял мерзкий запах, увидел и чуть не коснулся отвратительной разлагавшейся плоти с ее рваными ранами, сочившимся гноем, копошащимися внутри личинками. Рядом по-прежнему кружили мухи, опьяненные смрадом и гнилью.
   Нельзя сдаваться. Нельзя. Нельзя!
   Джем сопротивлялся. Дотянувшись до Раджала, он бы протолкнул себя и друга сквозь воздух, обратно к дыму, обратно в облака, словно от одного лишь своего желания он мог воспарить, но Тот держал их смертельной хваткой... Прищурившись, Джем всмотрелся в шар и посреди свечения увидел лик антибожества, которое злобно сверкало глазами, как сверкало тогда, в Храме Агониса, когда оно явило свою жуткую суть, вырвавшись из Царства Небытия... И будто наяву, будто это уже произошло, Джем увидел, как чудовище вырывает у них с Раджалом кристаллы и кидает их тела, словно ненужную шелуху, во всепоглощающую ревущую бездну.
   Нельзя сдаваться. Нельзя. Руки протянулись к нему. Джем заслонил грудь. Руки вцепились в его руки, пытаясь оторвать их от груди; в воздухе вихрем кружили отблески света и облака дыма.
   Вдруг оживился Ачиус. Он стал кричать и подавать знаки.
   ― Радж, смотри! Кто...
   ― Джем! Что за...
   Воздух рассекли синие лучи, расчищая путь сквозь непроглядные облака. На мгновение Тот ослабил хватку, и Джем с Раджалом уловили ослепляющее мерцание таинственной фигуры, возникшей на противоположной стороне кратера. Ее очертания вырисовывало ярко-синее сияние. Разглядеть хорошо не получалось, виднелся лишь силуэт, но в нем, словно в огромной статуе с распростертыми руками, угадывалась недюжинная сила.
   Он держал в руках свою ношу. Тело ― крошечное человеческое тельце. И внезапно он протянул руки и бросил тело: оно стрелой полетело сквозь дым по направлению к Джему, Раджалу ― и чудовищу Тоту, который, ослепленный лютой яростью, снова потянулся к кристаллам...
   ― Малявка! ― воскликнул Джем. ― Но как...
   ― Он жив! Джем, что он делает?..
   Размахивая руками, Малявка врезался в бешеное существо. Тот отшатнулся и поднял кулак, готовясь отбить незваного гостя.
   Но бесстрашного Малявку, подкрепленного силой синего свечения, было не остановить. Он засунул руки в сгнившие лицо и вцепился в ярко мерцающий шар. С диким воплем он резким движением вырвал его наружу.
   И тут же, кувыркаясь и рассекая полосы света, полетел обратно. Воздух наполнил отчаянный вой; труп повело, и он свалился в жерло вулкана. Шар выскользнул из рук Малявки, и теперь уже Джем с Раджалом падали в бездну вслед за вращающимся шаром. В то же мгновение незнакомая фигура синим пятном взмыла в воздух и, окутав магическим сиянием, вытянула юношей на поверхность.
  
   ***
  
   ― Все закончилось, ― вздохнул Ачиус. ― Оджо, все закончилось.
   Оджо что-то бессвязно пробормотал; Малявка будто онемел; Раджал моргая гадал, что произошло, а Джем ошеломленно смотрел на возвышающуюся рядом фигуру, которая напоминала статую, излучающую синий свет.
   Незнакомец представлял собой крайне необычное зрелище. Он был высок, в полтора раза выше среднего мужчины, а его кожа имела устрашающе странный вид: синего цвета, скользкая, вся покрытая чешуйками с любопытными наростами на шее и лице. Его грозную мускулатуру укрывала подпоясанная коричнево-зеленая тога, которая, вероятно, была сшита из водорослей. Однако страх вселял только внешний вид незнакомца. Джем не заметил у него оружия, а в желтых рыбьих глазах светились великодушие и доброта.
   Он заговорил мягким голосом.
   ― Меня зовут Оклар, ― представился он. ― Я Принц Лазурных Волн. Редко ― неимоверно редко ― за многие эпициклы своего правления я являл свою суть обычным смертным, но уединение не могло быть более моим уделом. Какой выбор оставался мне, когда судьба всего мира была под угрозой? ― Он повернулся к Малявке. ― Полагаю, ваш маленький друг простит меня за то, что я держал его в заложниках. Не подготовь я его к предстоящему противостоянию, он не смог бы выручить тебя, принц Джемэни, и не избежать тогда тебе и твоим товарищам скорой кончины.
   Сияние тем временем блекло, облака рассеивались. Гора утихомирила свое яростное дрожание, и повсюду воцарилось спокойствие. Однако теперь волнение охватило Джема: его голова разрывалась от сотни вопросов.
   Оклар улыбнулся, будто заранее знал не только ответы, но и сами вопросы.
   ― На протяжении многих лун я скитался по здешним венайским водам, в поисках и в ожидании... Но нет, не стоит беспокоить вас своими злоключениями. Скажу лишь, что давно я готовился к встрече со злом, что явило свой лик в этот день. Я готовился и верил, что этому злу не суждено будет восторжествовать.
   ― Вы... знали заранее? ― удивился Джем.
   Но Принц Лазурных Волн ничего не ответил. Взъерошив чешуйчатой рукой волосы Малявки, он задумчиво сказал:
   ― Велики мои силы, но тают они ― тают с каждым днем, пока мир пребывает в нынешнем бедственном положении. Прямое противостояние силам зла неподвластно мне и будет таковым до того дня, когда... Впрочем, надеюсь, со временем вы сами все поймете... Пока же достаточно вам знать следующее: я подобрал это дитя, поскольку одно лишь оно способно было вырвать золотой глаз Тота. Берегите его, друзья мои, ведь он настоящий герой, и в ваших испытаниях ему предстоит сыграть куда большую роль, ― Оклар наклонился и заглянул в широко распахнутые глаза Малявки. ― Но простишь ли ты меня, Маро? Не из злых побуждений вынужден я был держать тебя в плену... Маро?
   Возможно, чары еще не до конца развеялись, но Малявка лишь покорно кивнул, и никому другому, как Раджалу, пришлось задумчиво переспросить: "Маро?", ― а Джему ― поинтересоваться, является ли Принц Лазурных Волн богом и поможет ли он им в предстоящих испытаниях.
   Но тут раздался крик Ачиуса:
   ― Оджо! Оджо, нет...
   Некоторое время худощавый мальчишка возился с другом, пытаясь удержать того на ногах. Несколько раз Оджо опасно качался у самой кромки кратера; теперь он все же рухнул на землю. Его веки дрожали, дыхание сбилось, руки и ноги свело судорогой, словно в приступе лихорадки. Взволнованный Ачиус тут же упал рядом с ним на колени. Он положил руки на ноги друга, будто одной лишь силой воли мог унять их дрожь.
   Остальные, забыв о своем разговоре, столпились вокруг.
   ― Что с ним такое? ― спросил Раджал. ― Такое чувство, что он...
   ― Под властью темных сил! ― добавил Джем. ― Но как...
   ― Они разрушают ― поглощают его...
   Чертыхнувшись, Джем уставился на жерло вулкана. Откуда взялись эти силы, как могли они действовать сейчас, если нависшее над ними зло испепелилось в прах?
   Но лава Громовержца по-прежнему пенилась и пузырилась, дым все еще зловеще шипел.
   ― Лемю! ― догадался Джем. ― Оджо принял на себя весь удар...
   ― Синий принц! ― взвизгнул Малявка. ― Сделай же что-нибудь!
   ― Я ведь поведал вам, ― с тяжестью в голосе произнес Оклар, ― мои силы ослаблены. Если Тот решил поработить его, ничего уже нельзя сделать ― ничего...
   ― Его глаза! ― застонал Ачиус. ― Посмотрите на его глаза!
   Хоть и широко раскрытые, глаза Оджо были подернуты плотной белой пеленой. По лбу коренастого мальчишки катились крупные капли пота; зубы у него стучали. Когда он попытался заговорить, дыхание перехватило, будто его душили. Борясь со слезами, Ачиус обнял Оджо, склонившись над головой друга в попытке расслышать слова.
   ― Ачи... Ачи, вокруг так темно...
   ― Оджо, нет... облака, они рассеиваются...
   ― Над тобой Ачи... над тобой, но не надо мной...
   ― Нет, Оджо... все будет хорошо, вот увидишь...
   Судороги с новой силой сотрясли тело Оджо. Долгие мгновения он молчал, и, казалось, что он потерял сознание. Полный отчаяния взгляд Ачиуса метался между Раджалом и Малявкой, Окларом и Джемом.
   ― Синий принц, ― Малявка вцепился в тогу Оклара. ― Если ты здесь бессилен, может быть, я помогу? А? Я спас Джема... Я спас Раджала... Ты сам это сказал.
   Но Оклар лишь поднял Малявку на руки и, нежно пригладив мальчику волосы, с грустью в своих желтых глазах сказал:
   ― Дитя Маро, если бы только ты мог... Но мы с тобой уже использовали всю магию, что было нам дозволено. Если ярость Тота все еще горит жутким мощным пламенем, то, увы, мы не можем более противостоять ей. Не здесь. Не сейчас.
   Сквозь редеющие облака проглянуло яркое солнце, усеяв горный склон теплыми лучами. Джему чудилось, что вся мощь толчков Громовержца теперь сосредоточилась в теле Оджо. Словно в замедленном движении, Оджо перестал дергаться; его помутненный взгляд не выражал никаких чувств, слова никак не хотели срываться с дрожащих губ.
   Он дотянулся до руки друга.
   ― Ачи... Ачи, ты рядом?
   ― Я здесь, Оджо... Здесь.
   ― Ачи... Он не погиб, он все еще жив ― я точно знаю... Я слышал его голос в видениях, Ачи... И я слышу его сейчас.
   ― О ком ты говоришь, Оджо?.. О Майусе Энио?
   ― Он по-прежнему с нами, Ачи...
   ― Я знаю... Я знаю...
   ― О, как же я завидовал ему, а зря... Я думал, он умер, но я ошибался... Иноркис будет возвращен... и Майус Энио вернется на родные земли... Он возглавит Династию, Ачи, он станет правителем... Нет, ничего не пропало... все еще впереди...
   ― Ну конечно... конечно...
   ― Правителем, Ачи... великим человеком, во всех смыслах этого слова... но ты не забывай... всегда помни, что я...
   ― Оджо... Оджо?
   Голос Оджо сорвался в протяжный хрип. На мгновение показалось, что он уже не здесь, и Ачиус сильнее сжал руку друга, стараясь задержать его еще ненадолго. С отсутствующим видом, уже не сдерживая безутешных рыданий, он прошептал:
   ― Это не конец, Оджо... Этого не может быть...
   Оджо сжал в ответ руку Ачиуса ― так сильно, как только мог.
   ― Помни, ― подал он голос, ― что я был... твоим другом.
   Рука обмякла ― конец все же наступил.
   С жутким горловым воем Ачиус рухнул на тело друга. Воцарилась тишина. Солнце резким светом оттеняло очертания немой сцены. Джем, склонив голову, дотронулся до кристалла на своей груди; Раджал неуклюже опустился на колени.
   Оклар отвернулся. Вспомнив о Малявке, которого держал на руках, он осторожно опустил мальчика на землю.
   ― Синий принц, ― пробормотал Малявка, ― синий принц, как же так?
   Но вдруг раздался громкий лай, и откуда не возьмись появилось животное с ярким радужным окрасом.
   Первым обернулся Джем:
   ― Радуга?
   ― Радуга! ― воскликнул Малявка.
   Разрываясь между всепоглощающей печалью и внезапной, несколько неуместной радостью, мальчик бросился к любимой собаке и заключил Радугу в свои объятья.
  
  
  
   Глава 20
   ПЛАТЬЕ ИЗ ЛИМОННОГО ШЕЛКА
  
   ― Кэп? Кэп?
   Грязнуля вздохнул с облегчением, не получив никакого другого ответа, кроме заливистого храпа. Голова капитана покоилась на столе; приоткрытый рот, из которого стекали слюни, обнажал несколько оставшихся кривых зубов. Лампа перегорела, и танцующие блики утреннего света пробивались в створчатое окно. Полуослепший от усталости, Грязнуля дрожа откинулся на спинку стула. На руках у него по-прежнему посапывала Буби, напоминая необычайно тощего младенца. Мальчишка осторожно переложил ее на койку капитана. Какой же долгий выдался вчера вечерок! Капитан пребывал в приподнятом настроении ― чересчур приподнятом, ― и Грязнуле досталось по полной. Никогда еще ему не перепадало столько ласковых слов и столько тумаков. Но он не возражал. В дверях мальчишка обернулся и с любовью посмотрел на пьяного морского волка, слабо сжимавшего пивную кружку крючковатыми пальцами с почерневшими ногтями.
   По пути на верхнюю палубу Грязнуля зажмурился от яркого утреннего солнца. Он дышал полной грудью, наслаждаясь свежим воздухом. Легкий ветерок развевал паруса; было прохладно, по крайней мере, сейчас. Это лучшее время дня ― скоро жара наберет привычную огненную мощь. Зевнув, Грязнуля направился к носу корабля. На палубе царило оживление. Парень подмигнул Куатани, с тюрбаном на голове драившим палубу, весело окликнул сосениканца ― тот, прикрытый набедренной повязкой, плел канаты. Грязными чужеземцами эти обычные моряки, возможно, и были ― о, парень знал это, как никто другой ― но разве не улыбались они, завидев его испачканную одежду, не шутили с ним и не смеялись, разве не разрешали подымить своими трубками и затянуться джарвельскими сигарами? Нет, Грязнуля не имел ничего против обычных моряков; кого он недолюбливал, так это помощника капитана Китяру, боцмана Моржа и рулевого Свинтуса. Но капитану он вряд ли когда об этом сообщит.
   Мальчишка вздохнул и, высунувшись за борт, посмотрел на деревянную, с обитыми краями, леди ― носовое украшение корабля; ее звали Катаэйн. Грязнуле нравилось приходить сюда и смотреть на нее; иногда он даже разговаривал с ней и представлял, что она ему отвечает. Она была мила и ласкова. Старая, добрая Кэтти! Дорогая Кэтти! Но сейчас, вспоминая, каким гневом разразился капитан на женщин, Грязнуля встревожился. Пусть леди ему встречались не так уж часто, буфетчик все же знал, что мисс Кэтти ― другая, живая ― и впрямь была настоящей леди. Могла ли она принести несчастье? И как тогда быть с этой деревянной леди, похожей на живую, как две капли воды? Да, Грязнуля в самом деле тревожился, но больше всего его беспокоил сам капитан. Не слетел ли он часом с катушек? И к чему все эти разговоры про Ору ― этот старый скучный торговый порт, через который пролегал их путь в поисках сокровищ? Несколько раз за долгую ночь Грязнуля крайне неосмотрительно интересовался, почему бы им не отправится на поиски прямо сейчас, без всяких промедлений, и каждый раз капитан неизменно обзывал его дураком и отвешивал затрещину, после чего парень валился на пол. Бедный Грязнуля! Голова у него раскалывалась!
   Мальчишка подошел к удобному ― в особенности, для него, ― смотанному в кольцо канату, и уже было свернулся калачиком на носе корабля, в его заостренной части над деревянной фигурой, как вдруг раздался громогласный крик матроса: Земля! Хо! Земля!
   Грязнуля вскочил на ноги.
   Ора? Вряд ли именно здесь отыщутся их сокровища, но раз первым делом они добрались сюда, не значит ли это, что они приблизились к цели?
   Возможно, их приключения наконец-то начались.
   Грязнуля помчался в нижние каюты.
   ― Кэп! Кэп!
  
   ***
  
   ― Миледи, не шевелитесь.
   ― Ра Ра, мне нехорошо!
   ― Нехорошо? Что ж, красота требует жертв. И тебе станет еще хуже, если ты не предстанешь перед ними во всей красе.
   Нянькины пальцы неуклюже метались, прикалывая булавками шлейф платья. Сердце Селинды отозвалось болью.
   ― Ты думаешь, это так уж важно?
   ― Внешний облик леди всегда важен. Всегда.
   ― Даже когда ее собираются приговорить к смертной казни?
   ― Особенно тогда, ― непроизвольно вырвалось у Ра Фананы. Смутившись, она сменила тон. ― О, вот посмотри, что я из-за тебя натворила ― из-за тебя и твоей глупой болтовни!
   По одному краю булавки шли кривой линией.
   Установилась напряженная тишина. Нянька и ее молодая подопечная стояли перед зеркалом под косыми лучами утреннего солнца. С рыночной площади под окнами доносились галдение толпы и резкое высокое гудение тридцати рогов, возвещающие о скором начале Собрания.
   Времени оставалось совсем немного. Ра Фанана вынула предательские булавки и засунула их между поджатыми губами. Как только сгустились сумерки, она не покладая рук трудилась над нарядом девочки: над аккуратно отделанными складками платья и драгоценностями, над браслетами и бусами, не говоря уже про прическу и макияж. О, макияж: глаза, губы, щеки ― этому не было видно ни конца ни края, и Ра Фанана все еще не была уверена, хорошо ли у нее вышло.
   Она вздохнула и осторожно поправила шлейф. Лимонно-желтое платье ослепительно сияло, ловя отражением в зеркале ласковые лучи солнца.
   Теперь снова: булавка, булавка, еще одна булавка.
   Если Ра Фанана была раздражена, тут нечему удивляться: она выполняла работу евнуха, а не няньки. Она должна была просто наблюдать, лениво тыкая иголкой в свое вышивание, потягивая из кубка хава-нектар в то время, как руки Тагана проворно сновали, а с губ слетали дворцовые сплетни. Сколько раз, по утрам, когда Селинде не нужно было никуда собираться, они проводили время именно так; теперь же она столкнулась с кошмарным испытанием. Куда же запропастился Таган?
   Булавка, булавка... Еще булавка и еще?
   О, последняя была лишней.
   Если бы не чувство досады, Ра Фанана ощущала бы беспокойство и при том сильное. В последний раз она видела евнуха, когда тот обернулся и состроил гримасу, прежде чем неохотно покинуть покои вслед за Триархом и мальчишкой. Трудно догадаться, что Триарх сделал с незнакомцем ― этим Майусом Энио, или кем он там представился, ― хотя заточение в подземелье представлялось правдоподобным исходом. Но Таган? Его ночное исчезновение в сопровождении стражников здорово встревожило Ра Фанану.
   С тех пор от него ни слуха ни духа. Лишь истерика и слезы девочки, да стражник на рассвете с посланием, что состоится Совет Тридцати и девочке необходимо присутствовать на галерее, всем на обозрение.
   Но что за этим скрывалось?
   Булавка, еще одна. Булавка? Будь неладен, этот шлейф!
   Вновь разволновавшись, но теперь по другому поводу, Селинда начала тихо напевать, хотя поначалу она не понимала, что именно поет. Мелодия, казалось, шла изнутри; затем нагрянули непрошенные слова.
  
   ...Пронзительный зов
   Не услышит ни он, ни они
   Из-за горной каменной стены...
  
   ― Ра Ра, ― обернулась девочка, ― о чем она?
   ― Милели, не шевелитесь.
   ― Эта песня ― о чем она? Что еще за каменная стена?
   Булавка, булавка ― укол!
   Вскрикнув, Ра Фанана одернула руку, боясь запачкать кровью шлейф. Какой тончайший лимонный шелк! Он был настолько высокого качества, что посади пятно ― оно тут же просочится сквозь ткани, и его ни за что потом не выведешь!
   ― Ра Ра? Ра Ра, что случилось?
   ― Ничего... Ничего, ― опечаленная нянька засунула палец в рот. Конечно, ей следовало отругать дитя, но она не могла себя пересилить... Все-таки это было уже слишком... Каменной стены им еще не хватало! Как будто без этого у них сейчас мало забот! А ведь всего день назад они наслаждались такой спокойной жизнью.
   Теперь осторожнее: булавка, еще одна...
   О чем же эта песня? Что ж, подумала Селинда, от няньки ничего не добьешься. Она посмотрелась в зеркало. Вид у нее смешной, но ее это едва ли беспокоило. В глазах у девочки двоилась, и вдруг перед ней предстал силуэт молодого незнакомца. Быть может, в краске все дело ― краситься Селинде никогда не нравилось, ― однако Тагану удавалось наносить макияж изящно и деликатно, а нянька ему в подметки не годилась... Ра Фанана почему-то решила, что краску нужно наложить слоем потолще. Что тут поделаешь, если щеки девочки были в прыщах, а вокруг глаз темнели круги?
   Булавка. Почти попала. Еще одна...
   В голове, словно похоронный звон, гремело послание стражи. Неужели ее собираются предать позору перед Советом Тридцати и всем честным народом? Ожидает ли та же участь Майуса Энио? Ей не хотелось в это верить. Но почему еще, если не от злости, отец так резко, так внезапно покинул ее покои после того, как упала ширма Амали? И куда он отвел бедного Майуса Энио?
   На глазах у Селинды вновь навернулись слезы, и она поспешно их сморгнула. Ра Ра не на шутку разозлится, если краска потечет уже в который раз за сегодняшний день! Но впрочем, что такое злость Ра Ра по сравнению с одной мыслью о негодовании отца?
   Булавка, булавка. Стежок, стежок.
   Все еще далеко от идеала?
   Селинда, закрыв глаза, старалась собраться с силами. Таково было ее намерение, но вместо этого она поймала себя на воспоминаниях о странном, внушающем страх, разговоре с отцом. На мыслях о рухнувшей ширме. О Майусе Энио: его губах и руках, его волосах и глазах...
  
   ― О, любовь моя, навеки ли я потеряла тебя?
   ― Нет, я не потерян, но я далеко.
   ― Вернись же скорей! Без тебя нелегко.
   ― Чтоб рядом быть, нужно пересечь все моря.
   ― Испытанье не ново, ведь раньше бывал ты в пучине.
  
   Что бы это значило? Но в голове крутились лишь мысли о руках, что скользили по ее шелковистой коже. Наслаждение нависло над Селиндой, словно Парящий Зензанец над грозовыми морями; словно Мандру, поднявшийся из своего бурного водоворота. Она утопала все глубже и глубже, будто погружаясь во всеобъемлющий мрак Триурга. Как часто подобные страсти охватывали ее по ночам! Как часто она просовывала пальцы под ночную рубашку, лаская себя между изнывающими бедрами!
  
   ― Испытаний полно впереди, но ты возьмешь мое имя.
   ― Слов хватит! Окутай меня жарким сияньем любви!
   ― Ради тебя готов пройти я и пламя, и воду!
   ― Твоя лишь любовь мне дарует свободу!
   ― О да, в пылающем сердце любовь бьется в груди!
  
   Ра Фанана поджала губы. Стежок? Нужен ли он здесь?
   О, девочку сотрясала мелкая дрожь, она стонала!
   ― Не трогай меня! Отпусти! ― Селинда метнулась в сторону, и шелковый шлейф сначала, вздымившись, потянулся за ней, затем зацепился за зигзагообразную ширму Амали ― и оторвался.
   ― Все мои труды коту под хвост! ― взвыла Ра Фанана.
   ― Мне какое дело! ― обернувшись, с презрением бросила Селинда. ― Какое это имеет значение?
   Ра Фанана лишь застонала еще громче. Да, Селинде не было никакого дела, совершенно никакого. Словно мотылек, попавший в западню, Селинда кинулась к оконной сетке и бросила полный безысходности взгляд на происходящее внизу. Сколькими красками пестрела толпа! Халаты, сутаны, мантильи, плюмажи, плащи, платки, тюрбаны, тоги. Солнце поднялось уже высоко и разливалось лимонно-желтым сиянием над головами старожилов и переселенцев, играя лучами на рукоятках мечей и сабель. Сверкало оно и на горнах тридцати трубачей, которые рядами выстроились вдоль высоких ступеней Храма.
   Позади них раскрывались огромные ворота, толпы людей ручейком просачивались внутрь.
   Бум! Бум!
   Ра Фанана ахнула.
   За ними пришла стража.
  
  
  
   Глава 21
   СМЕРТЕЛЬНЫЙ РИТУАЛ
  
   ― Миледи, не шевелитесь...
   ― Ра Ра, мне нехорошо...
   ― Тсс... Не забывай: все взгляды направлены на тебя!
   ― Какая же ты глупенькая! Они смотрят на пьедестал.
   ― Да, но и на тебя поглядывают украдкой. Ах, зачем ты порвала свое чудесное шелковое платье!
   Перешептывания во множестве своем пробегали по Галерее Невест ― самой широкой и престижной из всех многочисленных галерей, что огибали верхние ярусы Храма Тридцати. Беспокойный взгляд Селинды блуждал по мантиям, рясам, мантильям и другим одеяниям, скопившимся внизу, под хрустальным куполом. Прозрачный свет всех оттенков радуги струился сквозь завитки витражных стекол; липкий жаркий воздух поднимался ему навстречу.
   Селинда поправила тесное платье. Вверх и вниз, поднимались и опускались замысловатые опахала, не принося никакого облегчения. Стражники покачивались, держа мечи наголо, в то время как на пьедестале пожилой мужчина в темно-лиловой мантии монотонно вещал, покачивая сморщенной головой в такт словам. Это был Глашатай Закона ― Верховный Хранитель Закона ― и в его обязанности входило перечислять, кто и какие законы преступил со дня последнего Совета. Рассказывал ли он в подробностях об убийствах и уклонениях от уплаты налогов, кражах на рыночной площади или требованиях выкупа, тон его голоса никогда не менялся, фигура не двигалась, а по кивкам головы можно было сверять часы. Советы всегда начинались с этого, и, разумеется, никто на самом деле не вслушивался, если только речь не заходила об особо изощренном преступлении или назначенном за него наказании. Сегодня ничего такого и в помине не было, по крайней мере, пока.
   ― Ра Ра, я больше не могу...
   ― Потерпите, миледи, потерпите еще чуть-чуть...
   ― А что потом? Меня осудят? Осудят или...
   ― Тсс! Я сказала: тсс!
   Селинда вздохнула; старик продолжал говорить. Позади него, на более низкой ступени подиума выстроились другие Хранители; выше, рядами по девять человек, стояли входящие в совет Наместные лорды, облаченные в зеленые, красные и синие цвета соответственно; над ними, на пятом уровне, возвышались их правители, триархи, в золотых мантиях и с украшенными драгоценными камнями, намертво пришпиленными коронами.
   Фахан. Азандер. Джодрелл.
   К ним, разделяя ряды лордов низшего ранга, восходил величественный лестничный марш, крутой и высокий, по которому просители всех мастей и пород могли приблизиться к своим правителям. Но где им было набраться храбрости? Селинда смотрела на отца, и ей не верилось, что грозный суровый Триарх ― тот же самый человек, который приходил к ней вчера, все тот же умирающий мужчина... Время от времени через разделяющую их пропасть она пыталась перехватить его взгляд. Но нет, его лицо походило на маску. Однако на девочку непрестанно поглядывал облаченный в синюю мантию лорд Глонд. А принц Лепато, в мантии красного цвета, сверкал лучезарной улыбкой.
   Смущенная и встревоженная, Селинда отвернулась.
   ― Я слышала, она все никак не решит, который из них: тот или другой, ― где-то на галерее раздался голос. Это был девичий шепот, с шипением просачивающийся сквозь скопление благородных девиц, их дуэний, нянек, евнухов, стражников.
   ― Что значит, тот или другой? ― последовало в ответ.
   ― Который из них ― ее муж, глупая!
   ― Так ведь никто! Сама ты глупая...
   ― Я хотела сказать, кто станет ее мужем.
   Селинда оцепенела. Она в тревоге осмотрелась по сторонам, окинув взглядом нарядных девушек.
   Голоса ей были знакомы, были ведь?
   ― Я слышала, она сводит отца с ума, ― раздался смешок, ― этими своими ужимками, своими капризами. Ну а чего еще ждать? Она всегда была жуткой воображалой. Матушка говорит, все из-за того, что ей слишком много позволяли; избаловал ее ― вот что он сделал. Разрешил выбирать самой! Где это видано? К тому же, не такая она и миленькая, как все говорят. Если уж начистоту, никто бы ее не захотел, не будь она дочкой триарха!
   ― Гм... Я так не думаю.
   ― Не думаешь? Посмотри на ее платье!
   ― Нет, я о том, что он оставил выбор за ней. Он не мог, правда? Какой отец на это пойдет, а уж тем более триарх.
   ― Ха! Я слышала, он слегка того.
   ― Того? ― снова смешок.
   ― Не хихикай. Это все из-за его жены.
   ― Из-за той, что откинулась... ну то есть, которая двинулась?
   ― Та самая ― помешанная.
   Помешанная! Под макияжем лицо Селинды пылало. Она прекрасно понимала, откуда шел шепот: две бездушные стервы, Шиа Миландрос и Фейзи Вина, прижавшись друг к дружке, вполголоса судачили о ней. Чего еще от них ожидать! Но неужели они забыли, какая здесь на галерее слышимость? Или, возможно, их это совсем не беспокоило; тогда почему должна волноваться Селинда? Кем Миландрос и Вина ей приходились? Ее отец ― триарх, а их отцы ― всего лишь Наместные лорды, к тому же Зеленые, ведь так? Уже не впервые она вдруг почувствовала свое превосходство над ними.
   Но затем она вспомнила о злоключениях Триарха, и уверенности у нее поубавилось. Переполнявшая ее злость угасла и сменилась отчаянием.
   ― Миледи! ― произнесла Ра Фанана. ― Все внимание ― вперед!
  
   ***
  
   Началась следующая часть Совета. Первому слово предоставят Зеленому лорду ― сегодня это уродливый толстяк, отец Фейзи Вины; он будет говорить о каких-то новых законах, каких-то новых мерах, о чем-то, что следует постановить или навязать, сделать или не сделать, и мудрые лорды примутся обсуждать эти вопросы. Зрителям, разумеется, никто слова не даст ― не являются ли члены Тридцати их полномочными представителями? ― однако они смогут слегка расшатать порядок вещей аплодисментами или топотом, криками или освистыванием, а изредка вспыхнувшей между ними дракой.
   Потом то же самое повторится с участием Красного лорда, затем ― Синего, поднимающих все более животрепещущие темы, прежде чем в словесный баталии вступят, наконец, триархи. Они будут взвешивать все за и против и размышлять, взвешивать и размышлять, и только затем объявят, какие действия необходимо предпринять. Громогласные фанфары ― трубы, барабаны, арфы ― будут предварять каждый этап обсуждений.
   ― Морские торговые пути ― источник жизненной силы этого острова, ― говорил отец Фейзи Вины, с важным видом размахивая пальцем в воздухе, ― но расширение гавани постоянно откладывается. Разве это не преступление? Разве это не святотатство? Позвольте привести вам некоторые данные...
   ― Попридержи свои данные! Во что нам обойдется эта авантюра? И кто за все заплатит? ― вскочив на ноги, воскликнул Синий Лорд в годах. ― Отвечай. Немедленно!
   ― Наш порт, ― выпалил Красный, ― крупнейший в Венайе!
   ― Самый крупный во всем мире! ― выкрикнул Зеленый, словно пытаясь поставить точку в споре.
   Если бы только ее можно было поставить...
   Селинда облокотилась на перегородку галереи и так и стояла, пока Ра Фанана не ткнула ей в бок. Сколько еще это будет длиться продолжаться? С беспокойным сердцем Селинда ожидала теперь Исключительных Предписаний, которые даже в обычные дни были лучшей частью Советов. Закончив обсуждения, каждый из триархов был волен издать собственный указ, который, если не выходил за определенные рамки, подлежал беспрекословному исполнению. Вон тот человек, скажет Триарх Фахан, будет возведен в благородное сословие; тому, скажет Триарх Азандер, будут прощены его многочисленные, но не особо тяжкие преступления.
   А что же триарх Джодрелл? Что скажет сегодня он?
   Селинда дрожала от нетерпения. Когда же уже, когда?
   ― Она сегодня не в лучшей форме, ― прошипела Шиа Миландрос.
   ― Не в лучшей? Да на нее без слез не взглянешь! Только посмотри на ее макияж.
   ― На ее румяна, ты хочешь сказать? И куда подевался ее шлейф?
   ― Если она не соберется с мыслями, то ее мужу не позавидуешь.
   ― Я бы не стала ему завидовать в любом случае, ― причмокнула губами Фейзи Вина.
   Селинда поморщилась. Внизу жирный уродливый отец Фейзи Вины, который дорвался-таки до своих данных, все бубнил и бубнил. Бубнил и бубнил... Мужчина, казалось, считал свою речь крайне увлекательной; Селинда же в свою очередь задумалась, насколько отец Фейзи Вины походил на свою дочь ― или наоборот. Надо сказать об этом Фейзи. Непременно.
   Она бы ухитрилась протиснуться между людьми на галерее ― тут совсем недалеко ― и поделилась со стервой своими соображениями, но возможности не представилось. Сначала Ра Фанана вцепилась в нее мертвой хваткой, затем с другой стороны начали толкаться. Кто-то с неизменной учтивостью, но при этом настойчиво пробивался сквозь толпу.
   Селинда тут же забыла о Фейзи Вине.
   ― Таган!
   Улыбаясь, евнух занял свое место подле нее.
   ― Ну и что же с тобой приключилось? ― поспешила поинтересоваться Ра Фанана.
   ― Где Майус Энио? ― выпалила Селинда.
   ― Миледи, тсс, ― в унисон сказали Ра Фанана и Таган. Евнух добавил:
   ― Я никогда не пропускаю Советы, правда, Фа Фа? Просто сегодня слегка припозднился, вот и все.
   Евнух надел чистую тогу, нанес на лицо свежую краску и заново подвел глаза наичернейшей тушью. Но от Ра Фананы не скрылось, что он устал ― смертельно устал.
   ― Ты даже не ложился, да?
   ― Ну да. Многое... многое нужно было подготовить.
   ― Таган, ― Селинда схватила его за руку, ― умоляю...
   ― Я лишь скажу, что без моих умений не обошлись, и, как я вижу, вам бы они тоже не помешали, ― добавил он, бросив полный ужаса взгляд на макияж девочки. ― Да уж, Фа Фа, даже не знаю, о чем ты думала, ― прошипел он. ― Готовила старую шлюху к походу в рыбацкую таверну?
   ― Это входит в твои обязанности, а не мои...
   ― Походы в таверну, Фа Фа? Я?
   ― Макияж, Таган!
   ― Ну это теперь и без слов понятно.
   ― Но Таган... ― протянула Селинда.
   ― Тсс! ― Отовсюду послышалось шиканье. С места поднялся Красный лорд, и волна возбуждения прокатилась по Галерее Невест. Взбудораженность была скорее вызвана не предстоящей речью Наместного лорда ― он собирался подробно обсуждать внешнюю торговлю ― а его исключительной привлекательностью. Нашелся бы на свете другой мужчина такой красоты? Некоторые чуть ли не падали в обморок, другие судорожно обмахивались веерами, и многие сверкали завистливыми взглядами в сторону Селинды. В этом и заключалась вся ирония: Селинда, единственная из всех, не пыталась произвести никакого впечатления на принца Лепато... Кем он был по сравнению с чудесным Майусом Энио?
   ― Она неплохо держится, ― прошептала Шиа Миландрос.
   ― Она его не заслуживает, ― прошипела Фейзи Вина.
   ― Она его еще и не заполучила, разумеется.
   ― Надеюсь, и не получит ― иначе ей несдобровать.
   ― Тогда, ― фыркнула Шиа, ― ей достанется другой.
   ― Переселенец? ― фыркнула в ответ Фейзи. ― Сын обычного феодала-разбойника из далеких поместий на Амбора-Рок? Дорогая, не думаю, что он хорошая партия.
   ― Что ты хочешь сказать? Может, он и родился на Амбора-Рок, но только посмотри на него сейчас! К тому же, моя сестра считает его самым завидным женихом, и, знаешь, мне тоже так кажется.
   ― Фейзи, он переселенец, а от них добра не жди...
   ― О, я никогда не верила в то, что...
   ― Нет? Что ж, поживем ― увидим.
   В это время облаченного в красное Лепато сменил Глонд, в синем. В храме стало невыносимо жарко, когда Глонд бросился с жаром обличать политический курс Оры по отношению к переселенцам. Он с возмущением сообщил, что в прошлом месяце они подверглись жестокому нападению: один амбар сгорел до тла, а грузовой корабль перевернулся при заходе в док. И что же, вопрошал он, Хранители Закона предприняли, чтобы предотвратить эти преступления?
   Селинда закатила глаза: кому какое дело!
   ― Таган...
   ― Терпение, дорогуша, еще капельку терпения. Впереди тебя ждет большой сюрприз, и ты даже не догадываешься какой!
   ― Сюрприз? Что еще за...
   ― Тсс! ― раздалось со всех сторон.
   Но внизу вспыхнуло возмущение; голос Глонда, словно боевой горн, перекрывал недовольные возгласы. Он заявил, что восстановить справедливость можно лишь одним способом. Стражники Оры ― все до одного старожилы ― должны немедленно начать принимать в свои ряды переселенцев.
   ― Правильно! Давно пора! ― воскликнул Синий Лорд.
   ― Вздор! ― воскликнул Красный.
   Но это еще не все. Совет обязан постановить, что переселенцы, и только переселенцы, будут допущены к избранию ― до тех пор, пока количество их представителей в Совете не станет соразмерным числу проживающих на острове.
   ― Изменник! ― взорвался Зеленый Лорд.
   ― Боже мой, ― произнес Таган, ― сейчас такое начнется!
   И в самом деле началось. Оглушительный рев заполнил храм, внизу между мужчинами завязалась драка. Они махали кулаками, скрещивали сабли, в то время как Фейзи Вина пронзительно визжала, а Шиа Миландрос заливалась радостным смехом.
   Селинда, дрожа, прижалась к Ра Фанане. Некоторое время в величественном зале царил хаос, но вскоре вмешалась стража и восстановила тягостную тишину.
   Все замерло, лишь опахала реяли в воздухе.
   ― Какой же он горячий, правда? ― прошептала Шиа Миладрос.
   Фейзи Вина с готовностью закивала в ответ.
  
   ***
  
   Пришло время все взвесить и обдумать. Спустившись с верхней ступени, на пьедестал взошел триарх Фахан, сверкая золотом и драгоценными камнями, чтобы сообщить свое мнение по поводу порта. Как выяснилось, он полностью поддерживал его расширение. Триархи позади него с важным видом кивали. Что же касается его Исключительного Предписания, что еще это могло быть, как не очередной благородный титул для отца Фейзи Вины?
   ― Полдня в паровой бане принесли бы ему больше пользы, ― пробормотал Таган. ― Или даже целый месяц.
   Селинда послала ему благодарный взгляд.
   ― Но Таган, ― не отступала она, ― расскажи, что тебе известно!
   ― Терпеливость видимо не входит в число наших добродетелей! ― Черные глаза заблестели. ― Не волнуйся, дорогуша. Разве я не сказал, что удивительный сюрприз уже на подходе? Остались считанные мгновения, ― ухмыльнулся он. ― Я трудился над нарядом всю ночь ― и над краской тоже.
   ― Таган, о чем ты говоришь?
   Тем временем слово взял триарх Азандера; он пустился в пространное рассуждение на тему внешней торговли. К чему и о чем была его речь, Селинда не знала и знать не хотела. Все ее мысли были поглощены отцом. Как у него получалось сидеть там с таким невозмутимым видом? Взгляд девочки бесцельно блуждал по переполненному залу, в котором все ― рясы, мантии, сутаны ― выглядело влажным, липким и мертвым. На лбу у нее выступил пот; она не сомневалась, что макияж сейчас потечет, если уже не потек...
   Заткнись уже, Азандер. Заткнись, заткнись!
   ― Таган? ― Селинда схватилась за руку евнуха. Да, она решила: сейчас она вопьется ногтями в его кожу что есть силы. Она угрожающе надавила на ложбинку с обратной стороны локтя. ― Милый Таган ― Таганчик-бананчик ― может, все-таки скажешь, что тебе известно?
   Селинда впилась ногтями в его руку; евнух, отстранившись от девчонки, закатил глаза:
   ― Дорогуша, я сносил мучения и пострашнее, и они, знаешь ли, пошли мне только на пользу ― по крайней мере, увеличили меня в цене. Она возросла раза в три, или в четыре... Но в любом случае, надо и меру знать, ― добавил он и жестом показал на макиях девочки.
   ― Таааган! ― Селинда вновь вцепилась в его руку.
   ― Дерзкая маленькая плутовка, а? ― Таган стряхнул ее руку.
   ― Ну Таганчик-бананчик, расскажи, ― девочка надула губы, ― расскажи, что тебе известно!
   В их сторону бросали злобные взгляды, им шикали.
   Вздохнув, евнух вплотную наклонился к уху девочки.
   ― А как же я, Таган! ― Ра Фанана присоединилась к заговорщикам.
   ― Скажем, многое прояснилось, ― прошептал Таган. ― Всемогущий, разумеется, хотел удостовериться, задавал вопросы, но все же я думаю, он наконец-то принял решение. После всех своих раздумий взял и решил-таки, наконец!
   ― Таган, ― произнесла Ра Фанана, ― уж не хочешь ли ты сказать, что...
   ― А вот и да. Теперь я знаю все про нашего юного друга, Фа Фа. Ты не поверишь, но он приплыл с островов Арока.
   ― С островов Арока? Но, Таган, ты же оттуда родом!
   ― По правде говоря, ― кивнув, сказал евнух, ― я с самого начала заметил в этом парне знакомые черты. Хоть мой дорогой старый добрый отец всегда предпочитал уединенную жизнь, я был наслышан о Касторе Энио и его необыкновенном сыне... В общем, выяснилось, что триарх Джодрелл хорошо знаком со старичком Кастора, представляешь? Тот, оказывается, по молодости ― один из немногих ― рискнул вырваться за пределы своих трясущихся островков. Можно сказать, он был путешественником, этот старичок Кастор, и, похоже, яблоко от яблони...
   ― Старичок Кастор? Трясущиеся острова? ― в недоумении переспросила Селинда. ― О чем ты говоришь, Таган?
   ― Имей в виду, дорогуша: тебя ждут потрясения, много потрясений... А пока, ― причмокнул евнух, ― я лишь хочу сказать, что наш малыш Майус ― или, точнее, уже взрослый мужчина Майус, как после своих услуг в туалетной комнате я могу с полной ответственностью заявить, ― не только был миропомазан Избранным Династом, с блеском пройдя Испытание Мужеством (для мужчин на Островах-Близнецах оно имеет огромное значение, уж в этом можете не сомневаться, мои дорогие), но и в своем новом ранге был послан сюда с торговым предложением. Они открываются для внешнего мира, эти островитяне Арока, пусть и с таким опозданием... Впрочем, по пути сюда на корабль нашего юного друга напали ― похоже, кто-то принял его за переселенца ― и его бросили в открытое море на верную погибель... Однако везунчик добрался сюда живым... Ему и впрямь повезло, что он не напоролся на рабовладельцев ― уж я-то знаю, о чем говорю...
   ― Бедный мой Майус Энио! ― вздохнула Селинда. ― Но Таган...
   ― Таган, ― вставила Ра Фанана, ― что конкретно ты...
   Теперь уже ее ногти зависли около руки евнуха, готовые впиться ему в кожу.
   Таган все щебетал и щебетал; жара все так же неумолимо просачивалась сквозь витражное стекло купола; а триарх Азандер бубнил и бубнил. Он приступил к своему Исключительному Предписанию, связанному с налогами ― налогами на тросы, канаты, бечеву или что там еще. Скукотища.
   Последовали жиденькие аплодисменты.
   ― Ничто другое, как положение в обществе, ― продолжал Таган. ― В первую очередь, положение в обществе ― впрочем, как и широта взглядов, ― усмехнувшись, он поддел молодую подопечную под ребра. ― В нем сочетаются оба качества, и половина достанется тебе, удачливая ты плутовка.
   Селинду колотило. Неужели Таган на самом деле говорил о том, о чем она думала? Она отпустила его руку; на ее нахмуренном лице читалась отчаянная мольба. Евнух, прищурив подведенные глаза, не смог сдержать улыбки. Девчонка и впрямь была невыносима. Но и злиться на нее было не выносимо тяжело, по крайней мере, для него.
   ― Ты выйдешь замуж за своего Майуса Энио, ― прямо сказал он. ― В гавани в эти минуты снаряжают корабль, который доставит тебя на Острова-Близнецы ― в роскошный Дворец Наследных Правителей.
   ― Я не могу поверить! О, Таган! О...
   ― Поверь, дорогуша, это правда.
   Селинда взвизгнула. Она хлопнула в ладоши. Она подпрыгнула.
   ― Таган, а как же мы? ― спросила Ра Фанана.
   ― Для нас самые лучшие новости: мы едем тоже!
   И нянька с евнухом взвизгнули следом.
   ― Тсс! ― зашикали со всех сторон. ― Тсс!
  
   ***
  
   Триарх Азандер, наконец, умолк, и на пьедестал взошел триарх Джодрелл. Свысока, облаченный в благородные золотые одежды, правитель выглядел еще более невозмутимым, еще более грозным, но страх покинул Селинду. Ее глаза заволокла пелена; она чувствовала лишь невыносимую любовь. Как могла она не доверять здравому смыслу отца? Как могла сомневаться в его любви?
   Нагретая в жаре, его корона блестела множеством цветов. О, но не дрожал ли он? Не шатало ли его? У Селинды побежали слезы, и она сжала руку Ра Фананы ― и руку Тагана тоже. Бедный отец! В смятении чувств она вдруг решила, что он должен поехать с ней ― поехать с ними со всеми, когда они отправятся к своему новому дому. В конце концов, если он избавится от тягот государственных проблем, сменит обстановку, напоминающую о трагедии из прошлого, не отступит ли тогда его страшная болезнь? С какой любовью она будет заботится о нем! С какой нежностью будет подносить кубок с нектаром к его губам...
   Взбудораженная, Селинда чуть было не поделилась своими мыслями, но лица сопровождающих помрачнели. Она посмотрела вниз. Началась давка, стали раздаваться крики. Снова нависла угроза беспорядков, и лишь стража с мечами на изготовку сдерживала неистовую толпу.
   Отец поднял руку, и все утихли.
   Напряженная, гнетущая тишина.
   ― Конфликт между старожилами и переселенцами, ― голос Триарха разливался по воздуху, словно разгоняемый ленивыми опахалами, ― один из острейших, что возникали на Оре, и он не дает покоя ни мне, ни другим королям. Лорд Глонд отстаивает свои взгляды ― и взгляды переселенцев ― рьяно и красноречиво. И все же боюсь, благородный лорд слегка заигрался, полагая, что подобный вопрос можно решить с наскока. Он говорит о справедливости. Он говорит о равенстве. Но чего мы добьемся, если в погоне за этими целями нарушим наши основополагающие заповеди? Мы уже предоставили переселенцам возможность избираться в правящий совет, о чем говорит само присутствие лорда Глонда на этом собрании. Нам также хорошо известно, что благородный лорд метит теперь на куда более высокий пост.
   Глонд переминулся с ноги на ногу.
   Тем не менее, не думаю, что он может рассчитывать на столь высокую должность в обход честных и справедливых выборов. Мы не в праве ставить под сомнение мудрость наших отцов и давать хоть малейший шанс возродиться тирании, с которой они боролись так отважно. Мы живем при изократии, и наш строй не подлежит смене. Если переселенцы и впрямь обеспечены той поддержкой, о которой они заявляют, то их силы будут естественным образом расти с каждыми новыми выборами. И если рост не оправдывает их ожиданий, что ж, справедливо будет заметить, что нам всем нужно время, чтобы привыкнуть к новой расстановке сил.
   Возможно, некоторые ― за пьедесталом, да и во всем этом огромном зале ― поддерживали триарха, однако, не вызывало сомнений, что многие думали иначе. Во время речи правителя по рядам пронесся шепот, и стража встрепенулась, готовясь, если понадобится, утихомирить беспорядки.
   Глаза Глонда налились кровью; Лепато ухмыльнулся.
   Опахала продолжали раскачиваться; триарх, пошатнувшись, вновь поднял руки. Селинда задержала дыхание, но бояться было нечего. Виляя бедрами, но при этом склонив голову в почтении, по лестнице поднимался раб, неся перед собой золотой кубок. На одну ступень ниже правителя он остановился, сделал небольшой глоток и, протерев края шелковым платком, протянул кубок своему хозяину.
   Триарх жадно отхлебнул.
   ― О, какие изысканные манеры, ― с завистью в голосе сказал Таган, глядя вслед уходящему рабу. ― Почему я сейчас не на его месте?
   ― После вчерашнего-то? ― подала голос Ра Фанана. ― Да ты бы непременно споткнулся.
   ― Ладно тебе!
   ― Тсс, ― на этот раз цыкнула Селинда.
   ― Нет, ― говорил триарх, ― не стоит рассчитывать на поспешные решения в государственных делах такой важности, такой значимости. И все же, если позволите перейти к моему Исключительному Предписанию, ― у Селинды екнуло сердце, ― я сделаю ответственное заявление на тему, которая напрямую связана с обсуждаемыми вопросами. На протяжении долгих лун ходило множество слухов по поводу замужества моей дочери. Некоторые из вас удивлялись, как может любящий отец так опасно долго тянуть с помолвкой юной дочери?
   Снова послышался шепот, кто-то закивал.
   ― Но позвольте заметить в ответ: насколько опасна может быть сама помолвка? Как мне следует поступить, если, выбрав ей жениха, я невольно поддержу одну из сторон, раздирающих этот остров? Дозволено ли триарху пойти на подобное безрассудство, особенно здесь, в этом Храме, в этой колыбели изократии, где бушуют сегодня нешуточные страсти?
   Триарх подал знак принести еще нектара; снова явился раб.
   Лицо Глонда, как и лицо Лепато, исказила гримаса ненависти.
   ― Мое Исключительное Предписание, ― продолжил триарх, ― состоит в следующем: ни лорду Глонду, ни принцу Лепато, какими бы славными и достойными они ни были, не достанется рука моей дочери. Оба они в соответствии с законом получат откупные за расторжение помолвки. Селинда выйдет замуж за другого человека, который после свадьбы увезет ее с этого острова!
   Толпа больше не могла сдерживаться.
   ― Какой позор!
   ― Бесчинство!
   ― Где это видано!
   ― Кто он такой?
   ― Помолвка без прошения?
   ― Хранители Закона ― они его видели?
   Глонд, а следом и Лепато, вскочили на ноги.
   ― Откупные? ― воскликнул один.
   ― Расторжение помолвки? ― воскликнул другой.
   И затем в унисон:
   ― Девчонка ― моя!
   ― Стража! ― закричал Глашатай Закона.
   И снова вмешалась стража; и снова отец Селинды поднял руки, замерев в ожидании, а опахала все поднимались и опускались.
   Еще один глоток нектара. Голос триарха дрогнул.
   ― Вы вопрошаете, кто он и как так получилось? Народ мой, мужчина, которому достанется моя дочь, находится сейчас внизу, под этим пьедесталом. Вы спрашиваете, законно ли его прошение? Прошлой ночью я вызвал к себе Хранителей Законы, и все ритуалы были соблюдены. Нет ни малейших сомнений, что он вправе жениться на моей дочери.
   ― Сомневаться и впрямь не приходится, ― усмехнулся Таган. ― Я лично там присутствовал.
   ― Тсс!
   ― Теперь, ― провозгласил триарх, ― в соответствии с нашими обычаями, новый жених обязан предстать перед нами с Жезлом Всевластия в руках. В соответствии с нашими законами он удовлетворит свое прошение здесь и сейчас, на Совете Тридцати. Но прежде позвольте мне заявить, дабы развеять остатки сомнений, что сам я принял окончательное решение, с которым долго затягивал: свадьба моей дочери состоится незамедлительно.
   Лепато трясло от злости.
   ― О, Таган! Ра Ра! ― Последовали объятия, слезы. И со злостью:
   ― Маленькая дрянь! ― произнесла Шиа Миландрос.
   ― А с виду такая тихоня, ― вторила ей Фейзи Вина.
   ― Но все же мы еще не видели жениха! Остается надеяться...
   Да, оставалось надеяться... С последними красноречивыми словами триарх Джодрелл объявил Майуса Энио, Наследного Династа островов Арока. Барабаны, трубы и арфы взорвались фанфарами. Люк в полу открылся и, медленно поднимаясь и оглядываясь по сторонам, перед толпой появился очаровательный юноша в серебряной набедренной повязке. В его волосы были вплетены полоски всех цветов радуги, на груди сверкали драгоценные камни, кожу покрывали яркие замысловатые рисунки. Перед собой он держал огромный ритуальный меч, направленный кверху от набедренной повязки ― о, под углом примерно в сорок пять градусов.
   Селинда обомлела; Ра Фанана.
   Потеряли дар речи и Шиа Миландрос с Фейзи Виной.
   ― Эта красота ― моих рук дело! ― с гордостью сказал Таган. ― Видите, под каким углом направлен меч? Это была моя идея. Что ж, ни Глонду, ни Лепато не понадобились мои услуги. Что касается Лепато, ему повезло, что он вовремя сорвался с крючка ― уж поверь моему опыту, дорогуша...
   Но женщины не слушали.
   Пораженная толпа умолкла, наблюдая, как юноша степенно восходит по ступеням. Барабаны и арфы перешли на более мелодичный мотив, отец Селинды распростер руки. Все выше и выше поднимался Майус Энио, все ярче и ярче горели глаза Селинды, вспыхивая веселыми фейерверками искр. Любовь нахлынула на нее мощной волной, и она забыла обо всех ужасах, что произошли, об ужасах, которые поджидали ее впереди и обо всей ненависти и зависти, что витали вокруг нее в огромном душном Храме.
   Остался один лишь Майус Энио ― милый Майус Энио.
  
   ― Позволь изучить мне тебя, с макушки до пят.
   ― Делай, что хочешь ― замерло время!
   ― Ты чувствуешь волны тепла в своем теле?
   ― О да, наслажденье и страсть не знают преград!
   ― Все женские тайны я готов разгадать!
  
   ― Не в силах я стоны и крики сдержать!
   ― И мне не сдержать! Но чего нам стесняться?
   ― Все золото в мире не стоит тебя!
   ― Твоя красота покорила меня!
   ― Ради тебя мне не жалко и с жизнью расстаться.
  
   Селинда перегнулась через балкон и стонала.
   А затем случилось невероятное.
   Майусу Энио оставалось сделать лишь шаг ― один последний торжественный шаг ― и он бы протянул меч к груди триарха; отец Селинды коснулся бы лезвия кончиками пальцев и поцеловал острие меча. Таков на Оре был обряд передачи девушки от отца к жениху. Таким образом происходило ничто иное, как своеобразная смена поколений. Этот ритуал ― не более, чем пережиток варварского прошлого, предшествовавшего даже тирании, одно упоминание о которой приводило островитян в трепет.
   Несчетное число раз проводилась эта церемония и всегда проходила гладко. Что же произошло на этот раз? То ли Майус Энио споткнулся на предпоследней ступени и триарх подался вперед, чтобы подхватить его; то ли сам триарх, разморенный жарой и хава-нектаром, не устоял на ногах, наклоняясь к мечу; или, быть может, кто-то в самый неподходящий момент отвлек одного из них или их обоих. Как теперь разберешь?
   Но как бы там ни было, произошло, что произошло: вместо того, чтобы коснуться меча, триарх сорвался с пьедестала и напоролся на сверкающее лезвие!
   ― Отец! Нет! ― закричала Селинда.
   Ошарашенный Майус Энио отшатнулся.
   Окровавленное тело покатилось по ступеням.
   Позже некоторые станут утверждать о внезапном приступе. Другие скажут, что это было самоубийство. Пойдут разговоры о яде на острие меча. Кто-то будет клясться, что видел, как молодой незнакомец сделал яростный выпад и пырнул триарха.
   Но как бы там ни было, произошло все-таки то, что произошло:
   ― Измена! ― воскликнул Глонд.
   ― Убийство! ― закричал Лепато.
   ― Стража! ― рявкнул Глашатай Закона. ― Схватить мальчишку!
  
  
  
   Глава 22
   МЕРТВЕЦ ПОГРЕБЕН
  
   ― Утихомирился? Это вряд ли.
   ― Слегка умерил свой пыл ― так ты думаешь?
   ― Ну уж точно не утихомирился.
   Чернея среди солнечных лучей, темные облака уплывали за горизонт.
   ― Впрочем, какая разница.
   ― Чего? Ты о чем, Радж?
   ― Всегда есть море.
   Какая злая ирония. Раджал с подозрением посмотрел на побережье. Обманчивое спокойствие ― не сомневался он. Впрочем, не имело значения, спокойно было или нет. Кому взбредет в голову пуститься в дальнее плавание на хлипкой лодке? Как только Ачиус показал им ее, Раджал не сомневался, что они готовились к безумному шагу. Но что еще им оставалось? Юноша вновь ощутил под ногами толчки, и, вырвавшись из кратера, в воздухе мелькнуло еще одно темное облачко дыма.
   ― Ну и выбор: огонь или вода!
   ― Даже, скорее, вода или смерть, ― сказал Джем.
   ― Теперь я скучаю по волшебному ковру. Воздух мне нравился куда больше!
   И Джему тоже. Он махнул рукой в сторону Оклара: их новый таинственный друг маячил около лодки. С рук принца срывались синие огоньки и кружили над скромным суденышком; с его губ лилась тихая песенка, и лодка начала вращаться.
   ― По крайней мере, какая-никакая магия на нашей стороне.
   ― Думаешь? Мне кажется, он просто выпендривается.
   ― О, Радж!
   Они сидели на песке: Джем ― сутулясь, скрестив под собой ноги, Раджал ― скособочившись, опираясь на выгнутую руку. Малявка играл с Радугой, бросая палку и со смехом хлопая руками, когда разноцветная собака приносила ее назад.
   Неуместная радость, подумал Джем, ведь с похорон Оджо не прошло и пары часов. Может, попросить Малявку вести себя потише? Но нет, не нужно ― мальчик едва ли хотел кого-то расстроить. К тому же, если запретить ему веселиться, он наверно начнет грустить.
   Раджал с любопытством разглядывал резвящегося Радугу. Он вспомнил, как все время, что они с Джемом провели в странной пещере, им слышался лай. Где был Радуга? На самом ли деле он лаял? Раджалу казалось, что призрачные звуки он улавливал не ушами, а шестым чувством. Подняв бровь, юноша посмотрел на ошейник собаки. Хотя испытания в Унанг-Лиа остались далеко позади, Раджал во всех красках помнил тот день, когда впервые увидел эту необычную ленту во время ритуала обручения принцессы Бела Доны. Какие слова произнес жених в серебристых одеждах, выйдя на помост с подарком в руках? Принцесса, я преподношу тебе последнюю из лент Лихано. Она добыта в самых дальних пределах Амалии. В течение многих эпициклов грабители древних захоронений охотились за этими таинственными лентами, которыми некогда украшали себя жрицы Лихано. Эти ленты во много раз усиливали их разум... И что же сказала принцесса много позже, когда вручила подарок Радуге? Эта лента уже даровала голос девушке, которая прежде была немой. Не знаю, какими способностями она наделит Радугу, но думаю, очень скоро это нам станет известно... Вряд ли в них входила способность лаять у людей в сознании, подумал Раджал. Но все же, какой бы бесполезной ни была лента Лихано, из всех подарков принцессы у них осталась только она.
   ― Оджо! ― раздался внезапный крик. ― Оджо, вернись!
   Раджал развернулся. Позади, отвернувшись от них, Ачиус не сводил взгляда с вершины Громовержца. Казалось, мальчишка все еще надеялся, что его друг жив и просто задержался там, на вершине, а не лежит в вулканической земле. Когда они похоронили Оджо, Ачиус не проронил ни слезинки; теперь, казалось, скопившиеся внутри чувства готовы были вырваться наружу ― теперь, когда настало время покинуть остров Заро. Он издал еще один крик и упал на песок, закрыв лицо руками; его плечи затряслись.
   ― Ачи? ― Раджал подошел к худощавому мальчишке и осторожно коснулся его руки. Он не ожидал, что тот вздрогнет и отстранится.
   ― Ачи, все хорошо, ― сказал Раджал, хотя что именно было хорошо, он и сам не знал и вряд ли удивился, если бы Ачиус с презрением его оттолкнул. Раджал с безнадежным видом покачал головой и вернулся к своим товарищам.
   Джем выглядел встревоженным. Радуга навострил уши. Окутанный тенями, Оклар продолжал излучать синие сгустки света, и лодка вращалась все быстрее.
   ― Ачи? ― повторил Раджал.
   ― Извините... Извините меня, ― всхлипнул Ачиус и вытер рукой нос и глаза. ― Просто я никак не могу поверить... не могу поверить, что его больше нет. И других тоже... Остался только я один. Я-то надеялся, что мы хотя бы будем вдвоем... я и Оджо...
   ― Но ведь есть еще Майус Энио, правда? ― сказал Раджал и тут же задумался, не стоило ли лучше промолчать.
   Ачиус сглотнул. Мог ли он рассказать о своих истинных чувствах? О том чувстве вины, что грызло его изнутри? После знакомства с Майусом Энио он не обращал почти никакого внимания на Оджо и теперь горько поплатился за свое пренебрежение. Но даже теперь, как бы стыдно не было это признавать, появись его чудесный кузен на пляже ― и Ачиус вприпрыжку побежит к нему навстречу, напрочь забыв о старине Оджо. Даже сомневаться в этом не приходится. Но последние слова Оджо не давали покоя.
   Помни... помни, что я был твоим другом...
   И слезы снова хлынули из глаз худощавого мальчишки.
   Раджал обнял вздрагивающие плечи и с тоской вспомнил о собственных потерях: о Миле, о Великой Матери... и об Ароне ― своей потере иного рода. Юноша глубоко вздохнул и встревожился, когда у него самого к горлу подкатил ком.
   ― Не забывай его слова, ― сглотнул он. ― Он сказал, ничего не пропало... все еще впереди, Ачи.
   ― Не пропало? ― последовал резкий ответ. ― Да я бросал комья земли на его остывшее лицо!
   И стряхнув руку Раджала, Ачиус поднялся на ноги. Возможно, он бы пустился по пляжу наутек, но, не успев сделать и пары шагов, споткнулся и снова упал. Среди теней полыхнула яркая вспышка синего света, и Оклар, повернувшись к юным друзьям, дал знак проследовать вперед.
   ― Пора, Ачи. Идем, ― и с вымученной улыбкой Раджал протянул руку.
  
   ***
  
   Оказавшись у кратера вулкана, случайный наблюдатель удивился бы, узнав какие ужасы творились здесь утром. Умиротворился ли теперь Громовержец? Вряд ли. Яростные толчки вновь сотрясли горные склоны; вновь, скрытая за темными клубами дыма, вспенилась и зловеще зашипела лава. Осколки камней дождем посыпались в бездну, радостно возвещая о приближающейся катастрофе. Свист, бурление и подземное урчание в любой момент могли грянуть смертоносным оркестром. Да, случайный наблюдатель едва ли догадался о событиях, что произошли этим утром. Впрочем, мог ли он вообще что-нибудь разглядеть? Полуослепший, с застланными слезами глазами он скорее всего не заметил бы, что не только дым, лава и трясущиеся камни таились в жерле вулкана.
   Однако нельзя забывать: не все мертвецы остаются погребенными навечно.
  
   ***
  
   ― Ты уверен в ее надежности, Оклар?
   Синий принц лишь улыбнулся в ответ.
   С опаской Джем забрался в лодку. Какой маленькой она была, какой ненадежной! Из-за припасов, сваленных на дне: яблок, манго, кокосов, соленой рыбы и копченой свинины, драгоценной пресной воды в закупоренном кувшине ― борта суденышка глубоко просели; впрочем, без груза, подумал Джем, лодку давно бы унесло в открытое море... Юноша неуклюже поджал колени, стараясь усесться поудобней. Он ощупал пальцами грубый мокрый корпус лодки и не смог скрыть неуверенности.
   Кора? Ветки? Листья?
   ― Скажи, где она находится, эта Ора? ― спросил Раджал. Лодка покачнулась, когда юноша запрыгнул внутрь.
   Шлепающий во мраке Ачиус с грустью махнул рукой в сторону горизонта.
   ― Вроде где-то там. На Иноркисе нам этого знать не полагалось.
   ― Надеюсь, Майус Энио хорошо взвесил все за и против, ― сказал Раджал. ― Далеко вообще до этого острова?
   ― Три дня пути, если верить Оклару, ― отозвался Джем.
   ― Три дня в этом корыте? ― застонал Раджал. ― Если мы не потонем, то окоченеем до полусмерти уж точно...
   Радуга отряхнулся от воды, обдав Раджала брызгами.
   ― Эй! ― возмутился юноша, и Джем не смог сдержать смеха.
   Он умолк, едва в лодку забрался Ачиус. Теперь суденышко еще глубже ушло в воду, и Джем всерьез забеспокоился.
   Кора? Ветки? Листья?
   Оставалось надеяться, Оклар знает, что делает. И, возможно, он действительно знал, ведь когда принц возник в лодке ― а, казалось, будто его мощная фигура и впрямь взяла и возникла в центре их небольшой тесной отряда компании ― ниже они уже не опустились, а синие свечение окружило борты и мачту.
   ― Не стоит переживать, мои юные друзья, по крайней мере, пока. Ваше будущее раскинулось перед вами. Помните, что сказал погибший мальчишка: все впереди. Все еще впереди.
   Раджал отвел встревоженный взгляд от Ачиуса.
   Оклар раздул жабры и на мгновение прикрыл желтые глаза, опустив скользкие веки. Произнесенные следом слова еще долго будут отдаваться эхом в голове Джема ― и в головах у Раджала и Малявки тоже ― пусть поначалу они в них не до конца поверили.
   ― Настал переломный момент в вашей судьбе. Разве я не говорил? И события не будут происходить по заранее оговоренному порядку ― они никогда не были оговорены. Скорее, теперь будущее, словно стрелка на весах, ожидает в какую сторону качнуться: в ту или эту.
   Синий принц распростер руки, и лодка сперва медленно, но ускоряясь с каждой секундой, поплыла. Вскоре, благодаря то ли магии, то ли внезапной удаче, паруса поймали попутный ветер, и суденышко пошло по намеченному курсу.
   Кора? Ветки? Листья?
   ― Прощай, Заро, ― пробормотал Ачиус. ― Прощай, Оджо...
   Джем нахмурился; Радуга залаял; Малявка радостно закричал и заметался по лодке, но Раджал быстро его одернул. Воцарилась тишина. Поначалу юноши постоянно оборачивались, будто прощаясь с таинственным островом, а затем стали напряженно вглядываться в раскинувшиеся впереди ослепительно синие морские просторы. Один лишь Ачиус все смотрел и смотрел на Заро, не в силах отвести взгляд от родных мест. Он вновь вспомнил о комьях земли, срывающихся с его рук и падающих на лицо Оджо.
   Малявка взлохматил шерсть Радуги. Уже в который раз после их воссоединения он наклонился к необычной собаке и прошептал: "Радуга, где ты пропадал? Радуга, что с тобой происходило?" Возможно, глупо было об этом спрашивать, но со временем в сознании Малявки замелькали образы: яма, лаз в земле. Может быть, Радуга попал в западню и никак не мог выбраться? Но почему тогда повсюду на острове звучал его лай?
   Серебряный ошейник собаки ярко сиял яркими, отражая свет.
   Раджал беспокойно заерзал. Он по привычке посмотрел на запястье, где висел амулет ― но нет, больше его там не было. Уже не впервые сердце заныло от тяжелой утраты, и он затосковал по талисману. Ха! Что за дурацкие чувства? От этой безделушки не было никакого прока!
   Джем тоже вспоминал о своем потерянном талисмане. Что он теперь будет делать без монеты арлекина? Находясь вдали от Каты во время своих путешествий, Джем сохранял связь с ней лишь с помощью этой монеты, олицетворяющей их любовь. Юноша украдкой дотронулся до кристалла под туникой ― по крайней мере, его он не потерял. Оклар был прав. Судьба. Он должен думать о судьбе. Но в сознании Джема вновь возникли пальцы мертвеца ― пальцы Тота, тянущиеся к кристаллу, и на юношу нахлынуло отчаяние. Они же уничтожили Тота, разве нет? В том-то и дело, что вряд ли. Анти-божество несомненно еще даст знать о себе, представ в новом отвратительном образе. Джем крепко сжал в руке кристалл. Его грани больно впились в кожу. Еще немного ― и из ладони потекла бы кровь.
   До Джема вдруг донеслись тихие звуки. Оклар начал петь, его голос лился сквозь шипение ветра и волн. Джем попытался расслышать слова и удивился, узнав в песне ту, что слышал в своем сне. Он отпустил кристалл и на несколько мгновений замер, загипнотизированный мелодией и словами:
  
   ...Ключ к Орокону, разыскивающий камень,
   Как найти разгадку испытаний твоих?
   Она мечется с ветром над островами,
   В дикой буре она, что синеет вдали.
   Ключ, правда в том, что разгадка близка:
   К волшебному камню ведет тебя судьба!
  
   Другие это тоже слышали? Джем дотянулся до руки Оклара и хрипло прошептал:
   ― Ты так толком и не объяснил, кто ты...
   ― Я ведь представился: я Принц Лазурных Волн.
   ― Но кто ты? Бог?
   Но ответ было получить не суждено. Рассмеявшись, Синий принц обернулся кругом, выпрыгнул из лодки и в мгновение ока исчез в волнах, оставив после себя каскад брызг. Малявка протяжно застонал, остальные закричали, а Радуга залаял ― вода намочила его шерсть. Лодка опасно накренилась и, казалось, вот-вот перевернется. Но затем синяя вспышка озарила мачту, сделав ее похожей на потухшую, но вспыхнувшую с новой силой свечу. Заро почти скрылся из вида, и волны били все выше. Усилившийся ветер гудел в ушах.
   ― Ничего не понимаю, ― фыркнул Малявка. ― Я думал, он поплывет с нами.
   Джем схватился за румпель.
   ― Теперь мы сами по себе, Малявка.
   ― Да уж, ― опустил глаза Раджал.
  
   ***
  
   Нет, не все мертвецы остаются погребенными навечно.
   Вернемся к кратеру в последний раз. Заглянем в жерло вулкана, пронесемся глубже и глубже сквозь клубящийся дым. О, разумеется, видим мы с трудом, да и жарит невыносимо. Но погодите: видите там, в бездне, странные проблески ― серебряные и золотые? Или, быть может, это блики на стекле?
   Вглядитесь внимательнее в зловонную тьму. Неужели глаза вас не обманывают, и там что-то шевелится?
   Из бурлящей лавы появляется кулак.
   А следом ― лицо, с единственным сверкающим глазом.
  
  
   КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
  
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   Зверства Триурга
  
  
  
   Глава 23
   ИГРА В ШАХМАТЫ
  
   Считать это место таверной было бы не совсем верно; спутать и впрямь легко, особенно этим вечером, когда среди его завсегдатаев ― джентльмены, промышляющие морским делом. В миру они известны, как морские разбойники всех мастей: корсары, каперы и пираты. Помимо подобных посетителей, столь грубое название ― "таверна" ― подразумевает шумное, пользующееся дурной славой заведение, зажатое между склизкими, пропитанными солью доками; внутри липкие от эля полы усыпаны опилками, темнота вокруг отдает вонью из почерневших ртов, а размалеванные девки предлагают свой низкопробный товар.
   Это место (его можно отыскать, пусть и приложив некоторые усилия, на острове Ора) не такое. Здесь не режет слух хрипловатый звук губной гармошки; никто не орет во всю глотку; здесь нет моряков в тельняшках с пивными кружками в руках, готовых в любую минуту завязать драку и, сыпля проклятьями, броситься друг на друга с кулаками. Посетители здесь облачены без всякой вычурности в платья и тоги, сшитые из благородных тканей; в воздухе ощущаются нотки мускуса и сандалового масла. Звучит приятная музыка ― классическое глиссандо, исполняемое не кучкой пьяных забулдыг, а тремя безупречно одетыми молодыми людьми, которые на небольшом возвышении играют на инструментах, знакомых эджландцу, хоть и довольно причудливых форм: на арфе, лире и клавикордах. (Это, случаем, не трио Шуварта или раннего Хандена, переначатое для этих необычных музыкантов? Такое искусное исполнение ― в такой дали от агондонского высшего общества!)
   Что касается женщин, здесь они ― скромные хозяйки зала; бесшумно, словно призраки, плывут они в тусклом свете, неся в руках не огромные кувшины эля ― и уж точно не рома ― а бокалы благороднейших вин, ликеров и коктейлей. Воздушные вуали развеваются, прикрывая их лица, в волосах блестят драгоценности. И повсюду слышен приглушенный смех, разливающийся между столами... Подобное светское веселье не отыскать нигде, разве лишь в этом заведении ― в мужском клубе настолько престижном, что только джентльмены самого высокого ранга знают о его существовании.
   Смотрите: вот они ― великие и могущественные. Те двое, развалившись на диванах с плюшевой обивкой, изучающие шахматную доску на столе между ними, ненароком не члены Совета Тридцати? А тот человек, покачивающий в пухлых руках бокал вина, ― разве он не богатейший торговец Оры? Может ли быть, что серобородый мужчина в годах, который оценивает некие гравюры, ― Верховный Хранитель Закона? Похоже на то... Но постойте. Разве не упоминали мы каперов и корсаров? Разбойников? Пиратов? Где же эти грешники? Затаились в тени и того гляди ворвутся в зал с саблями наголо?
   Но нет, не сегодня. Подойдите поближе, посмотрите внимательнее сквозь бархатистый свет. Видите развешанные на стенах шторы с замысловатыми узорами? А за ними ― видите, одна из штор слегка топорщится ― находятся обитые плюшем кабинки, где нуждающиеся в особом уединении джентльмены могут укрыться от посторонних глаз. Кого бы мы увидели, заглянув за эти шторы? Хозяйку в несколько фривольной позе? Опору общества, манеры которого уже не столь изысканны? Возможно, даже триарха в предательски сверкающей короне, предающегося порокам, удивительным для человека, который представляет здесь, на этом острове, волю богов.
   Много чего можно увидеть за шторами. Но давайте обратим внимание на две определенные кабинки: одну ― слева от небольшого оркестра, другую ― справа.
  
  
   ЛЕВАЯ КАБИНКА
  
   Не через основной зал, а через обитую плюшем дверь в задней стене, в кабинку заходят КАПИТАН ПОРЛО, обезьянка БУБИ и кабинетчик ГРЯЗНУЛЯ. Хозяйка ― ее лицо закрыто вуалью ― показывает им их места. ПОРЛО прислоняет к стулу трость и неуклюже засовывает деревянную ногу под стол; БУБИ с подозрением принюхивается к незнакомым ароматам; ГРЯЗНУЛЯ глазеет по сторонам, его взгляд останавливается на девушке, которая плавными движениями разливает вино по узорчатым бокалам: один ― для ПОРЛО, другой ― для ГРЯЗНУЛИ, еще один ― нет, не для БУБИ, а для третьей стороны, которая должна явиться с минуты на минуту.
   Замерев, девушка, похоже, ждет чаевых. Вместо этого, наивный ГРЯЗНУЛЯ строит ей глазки. ПОРЛО отвешивает ему оплеуху. Девушка, потупив взгляд, выскальзывает за штору в основной зал.
  
   ГРЯЗНУЛЯ (потирая больное место): Э, за что, кэп?
   ПОРЛО: Разве я не рассказывать тебе про этот кобра, парень?
   ГРЯЗНУЛЯ: Я все знать про этот кобра, да, знать. Но зачем же ударять бедный паренька по уху ― вот что я не знать!
   ПОРЛО (ощетинившись): За похоть, парень! Ты что, забывать, почему я упасть в тот яма с коброй? Засмотреться на красавиц, а зря ― вот почему! Бывай урок для тебя: уж лучше поменьше мозги в твой башка, чем оставайся без нога. (Капитан делает глоток вина и тут же сплевывает.) Ба! Чужеземный дерьмо! У них тут что, не имейся приличный ром? Девчонка!.. Девчонка! Куда подеваться наш красотка?
  
   БУБИ, выпрыгнув на стол, жадно лакает выплюнутое вино. ГРЯЗНУЛЯ с любопытством выглядывает за шторы.
  
   ГРЯЗНУЛЯ: Порядок, кэп, я ее видеть... Девчонка! Эй, девчонка! (Обернувшись:) Ух-ты, местечко-то шикарный, да? А вы говорить, мы на мели! Неужто кто-то умереть и оставить вам гора золота? И вы ничего мне не сказать!
   ПОРЛО (нетерпеливо): Что ты нести, черт тебя побирай!
  
   Рука ― но это не рука девушки ― отодвигает штору, и ГРЯЗНУЛЯ, хоть и случайно, второй раз получает по уху. С красной от вина мордочкой БУБИ шипит. Возмущение Грязнули сменяется удивлением, когда он видит, как облаченный в синие одежды мужчина с длинными, подвязанными лентой волосами громко приветствует капитана и распахивает ему объятья. ПОРЛО с трудом встает; двое мужчин обнимаются.
  
   ПОРЛО: Глонди, мой мальчик? Неужто это и в самый дело мой маленький Глонди?
   ГЛОНД: О, капитан... мой капитан!
  
  
   ПРАВАЯ КАБИНКА
  
   Невероятная роскошь этой кабинки ― под стать триарху или, быть может, правителю чужеземного государства такого же (или более высокого) ранга. Ткани здесь изысканнее, подушки мягче, а стол с низкой крышкой в унангском стиле заранее сервирован полными бокалами, но не вина, а хава-нектара, и множеством тарелок с разноцветными сладостями. Тут и там стоят кальяны.
   Сам воздух искрится здесь счастьем, когда из резных курильниц клубятся благовония, свечи лучатся мягким светом, а из-за штор проникают мелодичные ритмы слегка искаженного Шуварта ― или, быть может, Хандена. Но не все так прекрасно. В кабинке два человека в неловком молчании ожидают появления третьего.
   Тяжело дыша и время от времени бормоча что-то себе под нос, один из них проходит вдоль штор, затем вокруг стола, потом ― к обитой плюшем двери и обратно. С этим парнем мы уже знакомы. Красные одежды и длинные кудрявые волосы, позолоченные зубы, кольца в ушах и убранная в аккуратный котелок бородка ― это, разумеется, ПРИНЦ ЛЕПАТО.
   Но кто же второй человек, притаившийся у двери, шмыгая носом и заломив за спину руки? Простой наряд выдает в нем обычного слугу или раба, неказистая фигура поражает своим уродством. Сгорбленный карлик с темно-коричневым морщинистым лицом вкрадчиво улыбается, то и дело обнажая почерневшие осколки зубов.
   Как его зовут? Какова его роль? Ах, довольно скоро нам станет ясно.
  
   ЛЕПАТО: Вот скажи, Сморчок, разве это не возмутительно? Ты понимаешь, что это возмутительно? Твой хозяин не проявляет ни капли уважения к моему статусу!
   СМОРЧОК (голосом, напоминающим кошачье шипение): Благородный принц, поэтому-то он и послал меня. Я уже принес его глубочайшие извинения.
   ЛЕПАТО: Которые я едва ли могу принять. Может ли такое быть, что отъявленный пират, словно робкий новообращенный послушник в молельном доме, так строго соблюдает часы молитвы?
   СМОРЧОК: Но это воистину так! Смог ли мой господин снискать себе такую головокружительную славу, если бы он не возносил благодарностей своему богу? Пять раз на дню, какие бы трудности его не поджидали, он непременно соблюдает все Поклонения: "Катакомбы", "Зелень", "Пыль" и "Волна". И да, пятое тоже: "Звезды". (Видишь, я отлично помню их все!)
   ЛЕПАТО (возмущенно): Сморчок, ты считаешь меня полным невеждой? Разве твой хозяин не принадлежит к Племени Уабинов?
   СМОРЧОК: Разумеется, благородный принц.
   ЛЕПАТО: Ты же перечислил молитвы унангов! Если твой хозяин ― и впрямь уабин (несомненно странный, ведь он скитается не по пескам пустынь, а по морским просторам), не захлебывается ли он от ненависти, едва заслышав об унангах с их порядками и обычаями?
   СМОРЧОК: Благородный принц, я ничего не знаю об унангах, да и из уабинов я знаком лишь с хозяином. Я только хотел сказать, что он глубоко верующий человек. Ведь не думаете же Вы, что он мог солгать Вам?
   ЛЕПАТО (лукаво): Дорогой Сморчок! Тебе известно, что мое уважение к твоему хозяину безгранично. Но стой ― он идет!
  
   Взвизгнув, СМОРЧОК отскакивает от двери. Та открывается; слышен шепот: быть может, лорд отпускает рабов или же, наоборот, приказывает страже подождать. В темной развевающейся сутане, покрывающей тело с головы до пят, входит хозяин карлика. Какой он высокий! Какой властный!
   ЛЕПАТО кланяется, но, видимо, не достаточно низко. Надменно сверкая глазами из-под темного капюшона, уабин ― если он и в самом деле уабин ― бросается на принца и наотмашь бьет его по лицу.
  
  
   ЛЕВАЯ КАБИНКА
  
   ПОРЛО: Заявить со всем серьезностью, Глонди: я не верить своим глазам! Только подумай, что мой маленький плутишка из Амбора-Рок превращаться в такой взрослый мужчина! Смотреть оба глаза, Грязнуля, ты тоже еще не потерять вся надежда... Но Глонди, весь этот разговоры, неужто они правда, и ты скоро править целый островом?
   ГЛОНД смеется: Править ― слишком сильно сказано, старина. (Но вино, угощайся же вином!) Замечу лишь: скоро выборы, и у меня появятся некоторые шансы.
   ПОРЛО (который не угощается вином): Появятся некоторые шансы! Ай-яй-яй, такое по моей душе! Как будто мой малыш Глонди упустить свое, раз уж он задумать что-то всерьез! Какой плут он быть, Грязнуля, давным-давно на Кэтти, когда мы спасать его из лапы тот налетчика...
  
   ГРЯЗНУЛЯ молчит. Хмуро опустившись на стул, кабинетчик пытается удержать возбужденную БУБИ, которая норовит перемахнуть через капитана и выскочить за штору. Мальчишка додумался обмотать ее хвост вокруг своего запястья. БУБИ смотрит на него, прищурив глаза.
  
   ПОРЛО (тараторя): Помнишь, Глонди, как я однажды спрятать весь наш запасы сухарей, чтобы ты не засунуть свой поросячий рыльце туда? Объедать нас до ниток, вот какой он быть, Грязнуля. И что же он придумать? Запирай меня в каюте, и прежде, чем я очухайся, залазить на мачте в "вороний гнездо" и устроить знатный пирушка!
   ПОРЛО и ГЛОНД закатываются от смеха.
   ГРЯЗНУЛЯ (в сторону, обращаясь к БУБИ): Похоже, ты тоже там бывала.
   ПОРЛО: Так к чему этот наш подпольный встреча, а, Глонди? Ты ведь не забыть, какой боль причинять мой обрубку твердый земля? И боль нестерпимый, я тебе сказать! Почему бы лучше не отобедать со мной на Кэтти? Солонинка с горчичкой ― как в старый добрый деньки! Ну и твой любимый сухари; будет куда засунуть твой поросячий рыльце!
   ГЛОНД: Чего же еще мне желать, старина?
   ГРЯЗНУЛЯ (в сторону, к БУБИ): Ну хотя бы стать одним из триархов!
   ГЛОНД: Увы, но чтобы сохранить необходимую предосторожность...
   ПОРЛО: Э? Что ж, я ничего не знать про ваш чужеземный обычаи, но мое старое сердце растопиться, когда я видеть тебя снова, Глонди, это так! Из него получайся отличный кабинетчик, Грязнуля, если бы я не отвози его обратно на Амбора-Рок. А ты ведь не хотеть возвращаться туда, да, Глонди? Эх, кем бы ты быть тогда сейчас?
   ГРЯЗНУЛЯ (к БУБИ): Неудачником, привязанным к килю, я надеюсь.
   ГЛОНД (прищурившись): Капитаном собственного корабля? Адмиралом собственной флотилии? Подумай, старина, о настоящем флоте, который был бы сейчас под нашим командованием, разреши ты мне тогда остаться на судне! Подумай, сколько бы морей мы избороздили...
   ПОРЛО: Какой такой морей, Глонди?
   ГЛОНД: Я хочу сказать, старина, мы бы покорили все пять морей, собрав под своим началом пиратское братство, какого не видывал этот свет! Разве смог ли кто-нибудь нас победить? (Но пей же, пей свое вино!) Я даже думаю, что одному корсару пришлось бы потопить все свои нечестивые галеры, прежде чем мой дорогой капитан Порло согласился принять его обратно в свою команду! Какой бы могучий все же был флот...
   ПОРЛО (смеясь): Ты никогда не быть жуликом, Глонди, как и мальчонок Грязнуля. Может, чужеземец ты и быть, но при том благородный парень ты быть ― с корнем и наследством...
   ГЛОНД (лукаво): Верно, старина. В прошлые деньки ты частенько думал о моем отце и, гм, о вознаграждении, которое он предлагал за возвращение сына домой.
   ПОРЛО: Вознаграждении? Глонди, ты же знать, я только заботиться о твой благополучие...
   ГЛОНД: Ну разумеется, старина ― разумеется, ты беспокоился! Но вино, не забывай про вино. (К ГРЯЗНУЛЕ:) Он все уши тебе об этом прожужжал, да? Как мог он сдержаться? Нехилое выдалось приключение для молодого парня. Из нашего замка на Амбора-Рок меня выкрали...
   ПОРЛО: Тебя взять в плен...
   ГЛОНД: За меня просили выкуп...
   ПОРЛО: Похитить средь бела дня...
   ГЛОНД: Избили...
   ПОРЛО: Заковать в кандалы...
   ГЛОНД: Разбойники под предводительством Морского Уабина!
  
   Паузы после упоминания этого легендарного имени, видимо, нельзя избежать. Кажется, что ПОРЛО и ГЛОНДА сковывает благоговейный страх; БУБИ пытается бить хвостом, но у нее не получается, ведь тот все еще обмотан вокруг запястья ГРЯЗНУЛИ. Обезьянка решает укусить мучителя, но дотянуться зубами до его руки не так-то легко...
  
   ГРЯЗНУЛЯ (прерывая молчание): Морского кого?
   ПОРЛО (раздраженно): Ты, парень, что, задремать, когда я рассказывай тебе про Морской Уабин? Или замечтаться? Или, может, воздавать почести Сладкий Ладошке и ее пять шаловливый дочери под мой столом? Разве не помнить самый пресловутый корсар в этой тропическая вода? Презренный человек он ― я в этом никогда не ошибайся. Поэтому лучше прислушаться к слову свой капитан и прислушаться как следует, иначе тоже свернуть на кривая дорожка, как Морской Уабин!
   ГРЯЗНУЛЯ демонстративно прочищает пальцем ухо: О да, Морской Уабин! О да, кэп... Э, Буби, прекрати!
   ГЛОНД: Ты знаешь, парень, что твой капитан ― единственный, кому удалось разгромить этого опасного мерзавца? Сражение шло не на жизнь, а на смерть, и я был в качестве трофея... По сей день не стихает молва, что в каждой молитве Морской Уабин просит своих языческих богов проклясть имя Порло... Но, старина, в чем же дело? Ты так и не пригубил свое вино!
   ГРЯЗНУЛЯ: Он выплюнул первый же глоток.
   ГЛОНД: Да? Ах, какой же я глупец! Морской волк не изменяет огненному рому, правда, старина? (Отдернув штору, он подает хозяйке едва заметный знак.)
   ГРЯЗНУЛЯ (в сторону, к ПОРЛО): Кэп, мне это не нравится.
   ПОРЛО (в сторону, к ГРЯЗНУЛЕ): Что такое, мальчишка? Чего тебе не нравится?
   ГРЯЗНУЛЯ (в сторону): Он. Какой-то он мутный тип ― попомните мои слова!
   ПОРЛО (в сторону): Чего такое нести, дурак ты эдакий! Разве не знать, что именно Глонди спасти Кэтти?
   ГЛОНД (обернувшись): Противоречивый заказ, но уверен, наша любезная хозяйка сможет его выполнить... Что такое, старина? Я слышу, ты вновь бормочешь о Катаэйн? Благородная леди, я надеюсь, залатала свои раны?
   ПОРЛО: Залатала раны? Да она быть в лучшей форме! Тот ребята, которых ты послать, Глонди, ― старый Фарис Порло еще не видать таких! Работать не поклавши рук всю прошлый ночь ― вот они какой!
   ГРЯЗНУЛЯ (зевая): Еще как работать...
   ПОРЛО: Они смолить все трещины в каждый балка, стучать молотками и натягивать канаты, ставить заплаты и красить палубы, пока мой дорогая девочка не стать достойной Королевы! Я-то считать, чужеземцы ― никчемный ленивый бездельники; они такой и есть все, кроме нынешней команда, мой дорогой. А уж как они бочка за бочка, бочка за бочка катить в трюм! Красота, да и только. О Глонди, как мне тебе благодарить?
   ГЛОНД: Старина! Это я таким образом выражаю тебе свою благодарность! Разве не ждал я с нетерпением этой возможности все луны с тех дней, как я побывал у тебя на борту? Только подумать, если бы не ты... Однако вот и ром. Выпьем, мальчишка ― выпьем за твоего капитана!
   ГРЯЗНУЛЯ (в сторону): Льстивый чужеземец!
   БУБИ снова пытается укусить кабинетчика за руку.
   ПОРЛО (хлебнув рома): Ах, какая новехенький диван! Нет никакого блохи у него в подушке, да, Грязнуль? По крайнему мере, пока... Я честно говорить: никогда такого не видывать! Таких шторы... тарелки... ночные горшки... На него даже утонченный леди не брезговать бы сесть... Но Глонди, все-таки надо нам и тебе отобедывать на Кэтти! Позволяй старый другу хоть как-то благодарить тебя.
   ГЛОНД: Увы, я скован обязательствами...
   ПОРЛО: Ай, ты говорить уже. Кроважадный язычники... но Глонди, я о твой живот беспокоиться. Небольшой пирушка, а? Солонинка с горчичкой? Сухарики и ром? В моя каюта? Как в старые деньки?
   ГЛОНД опускает взгляд и, улыбаясь, качает головой: Увы, это невозможно...
   ПОРЛО: Но Глонди, после всего, что ты мне делать... Есть хоть что-нибудь, самая мелочь, который я мочь для тебя делать?
   ГРЯЗНУЛЯ (к БУБИ): О нет!
   ГЛОНД (поднимая глаза): Что ж, старина, есть одно небольшое дельце.
   ПОРЛО (невинно): И что же это за дельце, мой дорогой?
  
  
   ПРАВАЯ КАБИНКА
  
   МОРСКОЙ УАБИН: Итак, Красный принц, это заведение принадлежит тебе?
   ЛЕПАТО (сглатывая): Кто им владеет, Морской Уабин, доподлинно никому неизвестно, но... да, оно мое. Неплохое местечко, правда?
   МОРСКОЙ УАБИН (не обращая внимания на щедро уставленный яствами стол, он выглядывает за шторы): Этот убогий бордель? Не рассчитывай меня впечатлить, Красный принц. Я лишь хочу знать, что здесь безопасно.
   ЛЕПАТО: Разумеется. Ни один любопытный взгляд не проникнет сюда, в это тайное подпольное убежище.
   МОРСКОЙ УАБИН: Красный принц, надеюсь, у меня нет причин в тебе сомневаться?
   ЛЕПАТО: Нет, ни единой. Клянусь, Морской Уабин! Можешь думать обо мне, что хочешь, но поверь: все идет так, как было условлено...
   МОРСКОЙ УАБИН (резко): Все, Красный принц? Значит, тебе удалось дать взятку?
   ЛЕПАТО (с большей уверенностью): Взятку?.. Я лишь скажу, что в одном я уверен: лорд Глонд ни за что не наберет необходимых ему голосов. Это и не выборы вовсе, а так, сплошная видимость. Уверяю тебя, Морской Уабин, место триарха ― мое!
   МОРСКОЙ УАБИН: Ах, Красный принц. Все на свете бы отдал, чтобы посмотреть, как они пришпилят корону к твоему черепу!
   ЛЕПАТО: Но Морской Уабин, ты сможешь посмотреть! Разве я не говорил, что это прекрасное заведение мое? Знай же, что под его смоляным сводом располагается хитро обустроенная смотровая площадка, с которой можно наблюдать за всем, что происходит на площади, оставаясь при этом никем не замеченным. Ты ведь не пропустишь мой триумф? Ты и твой дружок Сморчок?
   МОРСКОЙ УАБИН (в сторону): Видишь, Сморчок, как он подлизывается? Видишь, какие преимущества дает власть ― власть корсара, не потерпевшего за всю жизнь ни единого поражения?
   ЛЕПАТО (мечтательно): Ах, друзья мои, какая слава ждет нас впереди...
   МОРСКОЙ УАБИН (рассерженно): Попридержи коней, Красный принц! Ты заложил мне свою судьбу и смеешь называть меня своим другом? Не лучше ли обращаться ко мне "лорд" и "мой хозяин"?
   ЛЕПАТО (дрожащим голосом): Конечно, Морской Уабин, ну конечно! (Затем подобострастно:) Но знаешь, уже скоро мой долг будет полностью выплачен. Не стоит ли нам определить наши взаимоотношения ― на будущее, разумеется, только на будущее ― скорее, как... равноправные?
   МОРСКОЙ УАБИН: А принц-то расхрабрился! Что же придало ему смелости? Мысль о том, что он скоро водрузит на голову корону триарха?
   ЛЕПАТО: Не расхрабрился, Морской Уабин, а, скажем, насторожился.
   МОРСКОЙ УАБИН: Красный принц, ты говоришь загадками. Не кажется он тебе загадочным, Сморчок?
   ЛЕПАТО: Загадочными бы я назвал эти странные исчезновения.
   МОРСКОЙ УАБИН (раздраженно): Что ты имеешь в виду, мой должник?
   ЛЕПАТО: Лишь то, Морской Уабин, что эти исчезновения... подняли волну перетолков среди народа.
   МОРСКОЙ УАБИН: Какое мне дело до простого народа? Да и тебе, Красный принц, какое дело?
   ЛЕПАТО (скороговоркой:) Никакого, Морской Уабин! Но меня заботит ― а как же иначе ― безопасность... нашего королевства. Сплетни все же распространяются. Может, нужно связаться, гм, с кем надо... обвинить, кого надо... Морской Уабин, я все-таки еще не триарх.
   МОРСКОЙ УАБИН: Чего, подлиза? Ты же сказал, победа у тебя в руках!
   ЛЕПАТО: Разумеется! Но эти исчезновения... эти похищения...
   МОРСКОЙ УАБИН: Похищения? Дурак! Ты хоть понимаешь, чего стоит держать на плаву флот такого размера, как у меня? Знаешь, как часто гибнут мои рабы? Не обязан ли я восполнять свои потери?
   ЛЕПАТО: Конечно, конечно! Но Морской Уабин, подумай о рабах ― сотнях, тысячах ― которые перейдут в твое владение, когда я займу место триарха!
   МОРСКОЙ УАБИН: Точнее, когда ты выплатишь свой... долг!
   ЛЕПАТО: Именно! Морской Уабин, не могут ли твои приспешники умерить свой пыл еще совсем... совсем ненадолго?
   МОРСКОЙ УАБИН (решительно): Ты что, собрался ставить мне условия, Красный принц?
   ЛЕПАТО (испуганно): М-Морскй Уабин?
  
  
   ЛЕВАЯ КАБИНКА
  
   ПОРЛО (напряженно): Что нужно делать, Глонди? Перевозить какой-то драгоценный груз?
   ГЛОНД: Для меня, старина, он ценнее всех сокровищ на свете.
   ГРЯЗНУЛЯ: Значит, это не они ― не сокровища?
   ГЛОНД: Твой новый буфетчик ― не промах. Но давайте не будем вдаваться в подробности. Моя просьба, старина, проста: отвези этот груз на Амбора-Рок, в замок, некогда принадлежавший моему отцу. Теперь там средоточие сил переселенцев... Задачка нетяжелая, правда? (Он улыбается.) Да и путь тебе знаком.
   ГРЯЗНУЛЯ (в сторону, к ПОРЛО): Кэп, я ему не доверяю.
   ПОРЛО, впрочем, делает большой глоток рома, отрыгивает, вытирает рот и ухмыляется: Дорогой Глонди, после всего, что ты делать... как может старый морской волк тебе отказывать?
   ГРЯЗНУЛЯ (возмущенно): Но кэп, как же наши приключения? Вы же обещали, мы отправимся к проливу Джавандры, пока не сменится сезон...
   ПОРЛО: Шшш, мальчишка! Что ты нести? Тупой ты недотепа!
  
   Он хочет со всей силы ударить мальчишку по голове, но промахивается и попадает по БУБИ. Взвизгнув, обезьянка вырывается из рук ГРЯЗНУЛИ, запрыгивает на шторы и болтается на них. Шторы вздымаются.
   Когда они расправляются, БУБИ на них уже нет. ГРЯЗНУЛЯ убегает на ее поиски.
   Но что же дальше? ПОРЛО, налегая на ром, не сводит глаз с ГЛОНДА, а ГЛОНД едва ли обращает внимание на шелудивую обезьяну.
  
   ГЛОНД (лукаво): Так ты собираешься в дальнее плавание, старина? Нет, не надо хмурится, я не собираюсь совать нос в твои пиратские делишки. Позволь лишь предостеречь тебя: пролив Джавандры далеко отсюда, воды там таинственны и опасны. Для подобного путешествия капитану нужен не только надежный корабль, но и золото, чтобы содержать команду и пополнять запасы продовольствия. Чтобы отыскать сокровище, нужно потратить сокровище, верно?
   ПОРЛО поеживается: Сокровище? Из нас двоих только ты говорить о какой-то сокровище, Глонди!
   ГЛОНД ухмыляется: Ну разумеется, старина, разумеется. Но послушай: я уже подготовил отличный корабль. Выполни мое задание (проще простого, правда?), и когда мой галеон прибудет на Амбора-Рок (не сомневайся, я последую за ним, как только разберусь со своими политическими делами), тогда, старина, при встрече я передам тебе мешок... (Он умолкает, раздумывая.) ...скажем, с двадцатью тысячами орских дукатов?
   Глаза ПОРЛО округляются: Это же целый состояние! Двадцать тысяч? О Глонди, какой же отличный ты быть друг!
  
  
   НА СЦЕНЕ
  
   Выступление близится к концу? Похоже на то. Даже если игрокам не изменит мастерство, и они не испортят банальной спешкой заключительные аккорды, ясно, что трио ― из зрелого периода Хандена? Или нет, Шуварта? ― вскоре завершится. И что же затем? Еще один, похожий дивертисмент, за ним ― другой, ведь ночь только началась... Словно вечность в миниатюре, обстановка в этом роскошном месте никогда не меняется. Рука зависает над шахматной доской, не решаясь сделать следующий ход. Тихий смех доносится из-за стола. Пожилой бородатый мужчина откладывает в сторону гравюру (они называют это эротикой, а не порнографией) и берет в руки другую.
   Но погодите. Брови пожилого джентльмена сдвигаются к переносице; его лоб прорезают морщины недовольства. В чем дело? Что происходит? Только его покой пока нарушен. Но в таком престижном заведении испорченное настроение даже одного господина ― достаточный повод для тревоги.
   Уличный мальчишка в обносках, сшитых, кажется, из одних заплат, протискивается между столами, пригнув голову. Он то заглядывает под ноги господ, то осматривает шторы у самого потолка. И вроде бы что-то шепчет. Слова, которые пожилой джентльмен слышит с трудом, похожи на "Псс! Буби!"
  
  
   ПРАВАЯ КАБИНКА
  
   МОРСКОЙ УАБИН: Ладно, Красный принц, не принимай мои угрозы близко к сердцу. Ты знаешь о моем прошлом лишь частично, но, если бы ты знал о каждой детали, тебе бы было известно, что предательство ― жестокое, болезненное предательство ― предопределило курс моей жизни. Допущу ли я еще одно предательство? Допущу ли поражение? Ни за что! Поэтому, Красный принц, я должен быть уверен в твоей преданности, согласен? А ты согласен, Сморчок?
   СМОРЧОК: Да, господин. Согласен, согласен!
   МОРСКОЙ УАБИН: Но в одном не сомневайся, Красный принц: если ты говоришь правду, твое вознаграждение не будет знать границ! Что такое это место триарха, как не первый шаг нашего замысла? Не с моей ли поддержкой предстоит тебе избавиться от других триархов? Предстоит стать единоличным правителем?
   ЛЕПАТО: Морской Уабин ― О Морской Уабин! ― скажи, что так и будет!
  
   Захлебываясь от переполняющих его чувств, вероломный ЛЕПАТО падает ниц, цепляется и тянет за подол темной сутаны спутника. Но в чем дело? Этот звук... Что за переполох поднялся поблизости?
   Все происходит мгновенно: резко обернувшись, МОРСКОЙ УАБИН видит повисшую на шторах БУБИ; он вынимает из-за пазухи кинжал; его сутана, оттянутая предателем, внезапно слетает и открывает взору одеяние пустынного кочевника. Какой белизной сверкает оно в свете ламп!
   Штора качается. СМОРЧОК торопливой прыгучей походкой направляется к ней. Раздается вздох, и внутрь вваливается незнакомец ― наряженный не иначе, как в шутовской костюм мальчишка. "Буби, вот ты где! Дрянная ты девчонка, Буби!"
   Карлик пытается поймать мальчишку, тот пытается поймать обезьяну, затем отшатывается и сглатывает. Он изумленно таращится на МОРСКОГО УАБИНА.
   СМОРЧОК хватает мальчишку. В воздухе сверкает лезвие кинжала.
   Музыка в основном зале стихает. Это все же был Ханден ― поздний Ханден.
  
  
  
   Глава 24
   В РАСТЕРЯННОСТИ И НЕДОУМЕНИИ
  
   ― Море, ― последовала пауза.
   ― Море, море, ― снова пауза.
   ― Море, море, море, ― и опять тихо.
   ― Море, море, море, мо...
   ― Да заткнись уже! ― еще одна пауза.
   ― Ну, извини.
   Раздраженное кряхтение:
   ― Ты доводишь меня до белого каления, ― опять пауза.
   ― Какого каления?
   Снова кряхтение:
   ― До которого ты меня доводишь!
   Теперь тишина затянулась. В лучах утреннего солнца тут и там лениво кружили чайки, а внизу размеренные волны бились о скалы. Костлявый часовой Менос прищурился, угрюмо выглядывая из темной пещеры, где он стоял бок о бок со своим ворчливым товарищем; тот ― пузатый часовой Блард ― почесался, сплюнул, а затем снял тяжелый шлем и отстегнул меч.
   ― Ты уверен? ― спросил Менос.
   ― В чем? ― спросил Блард.
   ― Что можно расслабиться?
   ― Сколько мы уже здесь торчим, Менос?
   Справедливый вопрос. Эта пещера в отвесной скале на краю горной цепи, дугой обрамляющей бухту, была самым отдаленным из множества караульных постов, что окружали владения триарха, ― и самым мрачным. Если бы только отсюда открывался вид на секретную бухту, а не на открытое море... Но куда там: на то бухта и секретная, ― но Менос бы не возражал, совсем не возражал. И Блард уж точно был бы не против. Песок. Драгоценные камушки. Девушка, купающаяся в заливе. Да уж... А здесь, если не считать редких работорговых кораблей, проплывающих вдали из Унанг-Лиа в Венайю, и смотреть не на что.
   ― По крайней мере, здесь мы в безопасности, ― вздохнул Менос. ― Никаких переселенцев, никаких старожилов ― и никаких кровавых распрей.
   ― Кровавых чего?
   ― Распрей. Это что-то вроде драк.
   ― Хм... ― Будучи, в отличие от Меноса, тем еще дебоширом, Блард не отказался бы от хорошей потасовки. Но и он вынужден был признать, что тут им хотя бы не докучал командир Адек. Если кого на этом свете Блард и ненавидел, так это командира Адека.
   Менос же его просто побаивался.
   ― Ты уверен, что он не ходит этой дорогой?
   Блард махнул рукой вглубь пещеры. Тени скрывали позади сырую зловонную лазейку, тянувшуюся сквозь горный хребет.
   ― Да разве он полезет туда? ― состроил гримасу пузатый часовой.
   Мало кто осмеливался. По правде говоря, снабжение караульной службы оставляло желать лучшего, и этот пост частенько пустовал. Ну и что с того? Внизу ― глубокое море, берег обрывался крутыми скалами ― скалами и горами на многие мили вокруг. Ни один корабль ― и, вероятно, ни один пловец ― не смог бы проникнуть в зазор между морем и бухтой. Какой там! Но после убийства триарха Джодрелла стражу удвоили, и ни один пост не остался без надзора. Все часовые служили сверхурочно и крыли негодяя убийцу на чем свет стоит... когда, разумеется, переставали чехвостить командира Адека.
   ― Я слышал, он в конец озверел, ― рискнул произнести Менос.
   ― Ну и что, ― пожал плечами Блард. ― Сюда-то он не сунется.
   И словно в доказательство своей уверенности, пузатый часовой ухмыльнулся и вытащил из-за пазухи короткую глиняную трубку и маленький плоский мешочек.
   ― Блард! ― встрепенулся Менос. ― Не при исполнении же!
   ― С берегов Джарвелла... самого лучшего качества, ― Блард снова ухмыльнулся и, развязав мешочек, высыпал на ладонь травяную смесь: зеленую, с крошечными колючками и почками, которые приятно потрескивали при горении. Качество и впрямь отменное ― одно удовольствие для парней, обычно куривших жесткие, похожие на солому, сорняки. Удивительно, как простые часовые могли позволить себе такую роскошь. Но есть множество способов, как предприимчивый молодой человек может увеличить свой доход. А уж чего-чего, а предприимчивости Бларду не занимать.
   Пухлые пальцы забили трубку.
   ― Блард, пожалуйста...
   ― Ты чего, Менос? ― удивился Блард. ― За кого ты меня принимаешь? Тебе тоже достанется, не переживай, ― еще одна ухмылка, ― хоть ты порой и доводишь меня до белого каления.
  
   ***
  
   ― Хм... Радуга?
   Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп.
   Нос теплый, но дыхание улавливалось слабо.
   Раджал вяло протянул руку и погладил жесткие иголки шерсти. Пес лизнул, или, точнее, провел по его пальцам сухим шершавым языком. Бедный Радуга! Слабо улыбнувшись, Раджал попытался разлепить глаза, но ничего не получилось. По красным пятнам, мелькающим на задворках сознания, он понял, что солнце, наконец, взошло. Наступил еще один день... Сколько таких же впереди? Веки юноши слиплись; он бы обслюнявил палец и протер их, но во рту совсем пересохло.
   Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп.
   Куда подевалась эта амфора?
   Раджал с трудом приоткрыл-таки веки и несколько мгновений просто лежал и смотрел в бледно-голубое полотно неба над развевающимся парусом... Птицы кружили вдали, мимо проплывали белые клочки облаков... Впрочем, буря была им нужна сейчас в последнюю очередь... Приятный дождик не помешал бы, но из этой пары облачков ― вряд ли... Хм. Раджал почувствовал знакомую тянущую боль в животе, которая накатывала в такт волнам. Их народ называли ваганами ― бродячими ваганами. Хм. Значит, они прирожденные путешественники? Хм. На суше, в старых добрых повозках ― да... Но слышал ли кто о Морских Ваганах? Раджал застонал. Мало ему было ковра-самолета. Теперь еще эта чахлая лодка!
   Юноша перевернулся на бок, еще немного ― и его вырвет.
   Но где же амфора?
   Остальные спали. Рядом, упираясь в его бедра, клубком свернулось теплое тельце Малявки; Ачиус, который должен был нести дозор, дремал на носе суденышка. Джем откинулся на борт, его туника распахнулась и под ней, на обожженной покрасневшей груди, виднелся увесистый кристалл Терона. Бедняга Джем! У бледной кожи есть свои недостатки. В то же время, благодаря лохматым, выгоревшим добела волосам он походил на павшего, потрепанного временем бога... С болью в сердце Раджал вспомнил те дни, когда он думал, что любит Джема ― так ему тогда казалось. Что ж, он по-прежнему его любил ― его и Кату ― вот только другой любовью. Если бы они с ней могли снова быть вместе! Неужели это слишком большая просьба?
   Сейчас, видимо, да. Невыполнимая просьба.
   Ачиус тем временем крепко спал.
  
  
   СОН АЧИУСА
  
   Но видел ли он сон или ему явилось видение? Раз за разом, с тех пор как исчез его кузен, худощавый юноша впадал в это полуживое состояние, в котором ему казалось, что Майус Энио все зовет и зовет его и тянет к нему из-за моря свои невидимые руки. Не притягивает ли он к себе их лодку сейчас? Какими необычными силами, должно быть, владеет Майус Энио? Владел ли он ими всегда или каким-то образом приобрел во время плавания? Ах, ведь Ачиус с самого начала знал, что его кузен ― волшебный!
   С замиранием он вспомнит о той давней ночи на острове Иноркис, когда он ускользнул от спящего кузена, чтобы в одиночку взобраться на Дозор Мертвеца, и обнаружил, что Майус Энио уже ждет его наверху, протянув руку на том опасном выступе. Сейчас эти мысли приводят Ачиуса в трепет: Майус Энио предстает перед его глазами в лунном сиянии, словно призрак, словно он нашел свою погибель в этих буйных безжалостных водах. Ни раз и не два, еще когда жил на Заро, он карабкался на Дозор Мертвеца, решив, что подобное место должно существовать и на его родном острове тоже. С каким диким страхом, с каким диким отчаянием он надеялся встретить наверху Майуса Энио, который ждал бы его ― ждал, как раньше на Иноркисе! Что за глупые мысли! К тому же, Дозор Мертвеца на Заро, был едва заметен в густых зарослях джунглей. Нет, Майус Энио жив ― в этом Ачиус не сомневался.
   И вот теперь он снова видит, как в клубящейся синей дымке прорисовывается силуэт. С наслаждением Ачиус ждет, когда образ прояснится: красивое лицо с высокими скулами, темные глаза, ослепительная улыбка, протянутые вперед руки с длинными пальцами. А следом громыхнет надменный голос, настойчиво отзываясь в голове юноши торопливыми приказами: прибрежец, идем; прибрежец, скорей!
   Но минутку! Неужели в этот раз сон изменился? Что за новый силуэт появляется вместо его любимого кузена? Какая-то... девочка? Девочка с длинными темными волосами в воздушном шелковом платье лимонного цвета. Ачиус сразу понимает, что перед ним королевская особа. Но более того: неужто она ни капли не уступает в красоте и привлекательности Майусу Энио? И может ли быть, что мягким нежным голосом она повторяет слова его кузена? Прибрежец, идем! Прибрежец, скорей! Ах да, это возможно. Но кто же такая, терялся в догадках Ачиус, эта странная девочка?
   Сердце подпрыгивает у него в груди, и он... вздрогнув, просыпается.
  
  
   ― Ачи? ― подал хриплый голос Раджал. ― Ачи, ты в порядке?
   Ответа не последовало. Ачиус распластался на носе лодки и стонал. Раджал посмотрел на него с удивлением. Он бы протянул руку и потряс нового друга за плечо, но у него вряд ли хватило на это сил. Сначала нужно отыскать амфору. Радуга, видимо, тоже умирал от жажды.
   И вдруг Раджал почувствовал, что его нога промокла, и испугался, не раскололась ли амфора. Только этого им сейчас не хватало... Но нет, дела обстояли еще хуже: течь в корпусе лодки. Тонкая струйка воды неумолимо пробивалась сквозь кору и сено, ветки и листья. И впрямь очень кстати. Придется снова латать дыру.
   Но первым делом амфора. А вот и она.
   Раджал щедро наполнял водой миску Радуги, когда радужный пес высунулся за борт и начал лаять.
   Тут же проснулся Малявка.
   ― Земля! ― всполошился он.
   ― Земля? ― взволнованно переспросил Джем. ― Ты называешь это землей?
   ― Я бы назвал это скалами! ― выпалил Ачиус.
   ― Это и есть скалы! ― закричал Раджал. ― И мы несемся прямо на них!
  
   ***
  
   ― Небо. ― Cмешок.
   ― Небо, небо. ― Еще один смешок.
   ― Небо, небо, небо. ― И снова.
   ― Небо, небо, небо, не...
   ― Да заткнись уже!
   Небо кружилось. Продолжая хихикать, Менос с трудом выпрямился и прислонился спиной к каменной пасти пещеры. Затем его смешки утихли, сменившись тяжелым глубоким дыханием. Как он себя чувствовал? Нехорошо? Он не знал. Нет сомнений, что эта дрянь с берегов Джарвелла здорово веселила ― слишком здорово, на его взгляд. Моргая слезящимися глазами, он вновь уставился на таинственно клубившиеся в небесной дали облака.
   Он видел чаек... и скалы... и пену волн... и солнечные лучи, которые разливались по полу пещеры. Он осторожно ― крайне осторожно ― лег. Блард уже снял нагрудное обмундирование, и зачарованному взору второго часового открылся округлый живот друга, вздымавшийся под туникой в такт дыханию.
   ― Лард? ― произнес он. ― То есть... Блард?
   ― Хм? ― В хриплом голосе не было злости.
   ― Адек... Как бы он не явился сюда сейчас. Да?
   ― Адек? ― ухмыльнулся Блард. ― Какой Адек?
   ― Ты вспомнишь, если он появится.
   Блард лишь вновь ухмыльнулся и протянул товарищу трубку. Менос хотел было отмахнуться, но все же взял ее. Как приятно потрескивала трава! А какой аромат от нее исходил! Менос медленно выдохнул дым, мечтательно наблюдая, как легкий морской ветерок подхватывает его и уносит прочь. Часовой грезил наяву: вот он уносится вслед за призрачным дымом и парит в небесной дали, кружась в приятной невесомости. Менос подался вперед. Он мог летать ― мог летать!
   ― Менос, эй! ― рассмеявшись, Блард оттащил товарища от края.
   Или, быть может, он просто хотел забрать у него джарвельскую трубку.
   ― Лард... ― поморщился Менос. ― Блард? Что ты знаешь об этой траве?
   ― Она самого лучшего качества, ― уклончиво ответил Блард, ― с берегов Джарвелла...
   ― Я знаю... но откуда она?
   Пауза.
   ― С берегов Джарвелла ― я же вроде сказал.
   ― Хм. Но откуда... откуда ты ее достал?
   Кряхтенье.
   ― В доках, разумеется.
   ― Я знаю. Но Лард... откуда ты нашел на нее денег? ― Менос вздрогнул. ― Ты ведь... ведь ты же не имеешь никаких дел с тем парнем с полотенцем на голове?
   Тощий часовой имел в виду одного чужеземного корсара ― ах, мы его уже встречали ― который нанял кое-кого из стражи на работу и платил им за сведения о том и сем, о сем и том, что происходило на Оре. Меноса немало тревожили эти договоренности, и он считал, что нужно держаться подальше от опасного парня. Они ходили по лезвию ножа! Узнай обо всем Адек, и их бросят в подземелье, а то и того хуже!
   Часовой срывающимся голосом рассказал о своих опасениях.
   ― Успокойся, Менос! Мне кажется, голова в полотенце нам еще пригодится. Мы будем и дальше водить его за нос ― даже не возражай ― но, боюсь, у него припрятан козырь в рукаве. Да, он что-то замышляет, ― Блард присел на корточки и стал вытряхивать пепел из трубки. Посмотрев вверх, он снова усмехнулся; его живот, словно наполненный лавой, перекатился над ремнем его тоги. ― Помнишь ту девчонку? Ту, которую я тебе показывал?
   ― Девчонку? ― вспыхнул Менос. ― Не ту, которую ты...
   ― Нет, Менос, нет. Другую, на пляже...
   Даже если бы Менос не был одурманен травой, ему все равно понадобилось время, чтобы понять, о чем говорил Блард. Тому пришлось сделать фривольный жест рукой, потом махнуть в сторону потайной бухты, прежде чем Менос догадался.
   Он затаил дыхание.
   ― Блард! Ты что, говоришь о дочке триарха Джодрелла?
   ― Она хорошенькая ― по крайней мере, такой была, ― Блард усмехнулся и, будто добавить больше было нечего, начал что-то напевать себе под нос.
   Менос понял, что его сознание прояснилось. Какой бы убойной ни была трава, желание раскрыть эту небольшую тайну перевешивало.
   Примерно лунный цикл тому назад, когда они дежурили здесь в последний раз, Блард провел его вниз по туннелю к одной вырезанной в скале двери. Блард объяснил, что за дверью расположен потайной ход на тот чрезвычайный случай, если на пляж вторгнутся чужаки. Приложив указательный палец ко рту, он вывел Меноса на яркий солнечный свет к золотым пескам пляжа. Там, укрывшись за грядой искусственных скал, часовые с вожделением наблюдали за дочерью триарха Джодрелла, которая в тонком шелковом платьеце купалась в безмятежных водах залива... Потом Менос с содроганием будет гадать, что бы с ними стало, застань их Адек за этим занятием.
   Но сейчас другие мысли крутились у него в голове. Он силился сбросить дурман.
   ― К... к-камни?
   ― Все ясно, дружище, ― усмехнулся Блард.
   Меноса шатало. Как Блард на такое отважился? Когда они подглядывали за девчонкой, Менос краем глаза заметил, что внимание Бларда переключилось на драгоценные камушки, рассыпанные по пляжу. По дороге назад Блард пропустил Меноса вперед, сказав, что ему нужно проверить ― просто проверить ― не осталось ли после них каких следов...
   ― Ты набил себе полные карманы, да? ― взвыл Менос. ― О Лард, вдруг они обнаружат?
   ― Что обнаружат? Тех камней давно нет в помине.
   ― Они теперь на каком-нибудь корабле? А как же таможня? Лард, если они выйдут на нас... ― стонал Менос. ― Думаешь щепотка зеленой дряни того стоит?
   ― А разве нет? ― Ощетинившись, Блард вскочил на ноги. ― Еще как стоит! И я тебе больше скажу: мы достанем еще камней. Пойдем, наведаемся к нашей потайной двери!
   ― Лард... ― Менос схватил товарища за руку. ― Блард, нельзя!
   ― Менос, хватит уже трястись! Адек не придет, нас никто не увидит. И я не думаю, что та девчонка сегодня на пляже.
   ― Откуда ты знаешь? Почему бы ей там не быть?
   ― Потому что она мертва, ― закатил глаза Блард, ― вот почему.
   ― Чего? Мертва?.. Но этого не может быть!
   ― Ну или скоро умрет! Ты разве не слышал, что произошло, сонный ты придурок? В любом случае девчонки там нет ― поверь мне на слово. Пойдем уже, мне не терпится набить свои карманы ― а ты набьешь свои, если еще хоть что-то соображаешь.
   С этими слова Блард шатаясь пошел вниз по туннелю.
   В растерянности и недоумении, Менос поплелся вслед за ним.
  
   ***
  
   Валуны на сцене слева.
   Валуны на сцене справа.
   На авансцене ― ступени, ведущие в королевские сады.
   А в глубине сцены ― Таган, сгорбленный на песке. Его костлявый локоть упирается в коленную чашечку, а щека покоится в длинных изогнутых пальцах. Не раз и не два за это утро на глазах у евнуха наворачивались слезы; всякий раз он с раздражением их смахивал. Моргая, он оглядывает безмятежную бухту. Мягкое шипение волн... искрящееся солнце... как они бередят его израненное сердце!
   На песке ― корзинка для пикника, ее забыли здесь в тот день, когда на берег выбросило Майуса Энио. Лежат здесь и тарелки, и одеяло. Платье Селинды и ее отполированная коробочная арфа тоже здесь. Таган вздыхает. Он все же пришел сюда убраться, но так и не приступил к работе. Безутешным взглядом он изучает мух и муравьев, которые ползают по остаткам холодного мяса и сладкого пирога и по липкому горлышку кувшина для хава-нектаром.
   Пустой ― вот жалость.
   Он складывает одеяло и тарелки в корзину, затем тянется к коробочной арфе. Проведенные на пляже ночи не пошли ей на пользу. Искусная гравировка уже осыпается; сохранились ли крошечные колки внутри лучше? Хм... Однако под крышкой струны по-прежнему туго натянуты. Таган осторожно проводит по ним пальцами. В тишине звучит тихий, слегка фальшивый аккорд , и еврух вспоминает, как слушал игру Селинды.
   Бедная леди Селинда! Что станется с ней теперь?
   Пока она заперта в своих покоях под присмотром усиленной стражи. Но впереди ― если Ра Фанана не ошибается ― ее ждет участь куда страшнее. Да и как иначе? Девочка не замужем, а ее отец мертв. И не имеет ни малейшего значения, что отец успел перед смертью изъявить свою волю. Может ли девочка выйти замуж за убийцу отца? В том же, что мальчишка ― убийца, согласились все члены Совета Тридцати. Остается только разобраться с мотивом. Для некоторых того, что он уроженец островов Арока, вполне достаточно. Разве островитяне Арока не питают извечную ненависть к жителям Оры? Мальчишка наверняка воспользовался магией. Как иначе мог правитель помыслить о том, чтобы выдать дочь за чужеземца, прибывшего из такого захолустья? Сомневаться не приходится. Однако у других есть более изощренные объяснения. Принц Лепато заявляет, что мальчишка ― переселенец; лорд Глонд же считает, что это старожилы устроили заговор, чтобы переселенцев подставить.
   Как в Совете Тридцати, так и по всей Оре в поддержку обоих мужчин кипят нешуточные страсти. И оба они вцепились в убийство, чтобы раздуть шумиху посильнее. Завтра, удалившись от глаз своего народа, Совет должен выбрать нового триарха. Глонд или Лепато? Лепато или Глонд? Одно известно наверняка: на кого бы ни пал выбор, площадь оросится кровью.
   Но худшее последует за этим. Только после избрания преемника будет снята корона с головы триарха Джодрелла. Затем проведут похороны, которые ознаменуют собой и похороны незамужней дочери триарха тоже...
   Таган вновь бережно берет в руки коробочную арфу. Перебирая струны, он шепотом поет:
  
   ...Ах, знал бы отец, что за участь дитя будет ждать!
   Но поздно теперь: им девчонку земле не предать.
   Печали полон отчаянный вой
   За горной каменной стеной.
  
   Да, вой будет звучать, но кто его услышит?
   На глазах у Тагана снова наворачиваются слезы. Позволит ли он им пролиться на этот раз? Упадет ли на землю, содрогаясь от безутешных рыданий? Но какой от этого прок? Со злостью он смахивает слезы и сквозь пелену и плавающие перед глазами точки всматривается вдаль. Тогда-то он и замечает неладное. Он моргает и всматривается вновь. Щель между скалами. Не бьют ли там волны сильнее, чем мгновением раньше? Ничто не нарушает покой вокруг.
   Таган продолжает смотреть.
  
   ***
  
   Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп!
   Лодка накренилась и развернулась.
   Что происходило? Когда Оклар задал лодке курс, казалось, она уже никак не могла сбиться с пути.
   Спасибо магии! Ора, как известно, была шумным портом, центром империи, сравнимой по могуществу с Эджландией. Этот порт располагался в огромной великолепной гавани. Где же тогда они оказались?
   Горные кряжи. Горные кряжи и скалы.
   ― Хороший из тебя дозорный, Ачи! ― взорвался Малявка.
   ― Опять замечтался о своем друге, да? ― сказал Раджал.
   ― Вообще-то я, я... ― начал запинаться Ачиус.
   ― Так значит, вот она Ора?
   ― Какая сейчас разница! ― закричал Джем. ― Ачи, руки на румпель! Давай, Радж, повернем парус!
   Но легче сказать, чем сделать. Ветер внезапно усилился, и течение тоже. Лодку мотало и неумолимо несло вперед.
   Огромные отвесные скалы приближались.
   ― Радж, спускай парус! Просто оторви его ― живо!
   ― Я пытаюсь! Ачи, можешь повернуть румпель?
   Ни единого шанса. Лодка стала неуправляемой. К этому времени течь увеличилась. Малявка вычерпывал воду, но без особого успеха. Радуга метался и выл. Через мгновение мир превратился в круговорот пены и брызг, мрака и солнечных лучей, ошалевших морских птиц и каменных гор. Две дуги отвесных скал вытянулись вдоль моря, словно две могучие руки, отталкивающие непрошеных гостей.
   Но между ними виднелся просвет...
   ― Держитесь! ― закричал Джем. ― Мы проскочим...
   ― Но скалы... Нас разорвет в клочья...
   ― Держитесь ― только держитесь...
   Горы, ветер и волны заполнили теперь все вокруг; они сорвали парус, сломали мачту, затем кусок за куском стали отрывать борта хлипкого суденышка.
   ― Держитесь, держитесь!..
   Но за что? Внезапно лодка разломилась надвое. Раджал понял, что летит кубарем. Перед его затуманенными глазами проносились солнце и тьма, камни и пена; он то судорожно хватал ртом воздух, то захлебывался водой; слышались визг Малявки и лай Радуги.
   Он увидел, как Ачиуса относит в открытое море.
   ― Ачи! ― задыхаясь, Раджал замахал рукой. ― Ачи, нет...
   ― Радж! ― голос Джема. ― Радж, где ты?
   Раджал больше не мог держаться на поверхности. Он тонул.
   Слабость во всем теле... Чьи-то руки подхватили его...
   Но где же Малявка?.. Ачи?.. Радуга? Теперь они остались вдвоем: Джем и Раджал, Раджал и Джем; спокойные волны плавно качали их.
   Тишина. Солнечный свет. И пляж впереди.
   Юноши принялись грести руками из последних сил.
  
  
  
   Глава 25
   ПЕСОК И СКАЛЫ
  
   Солнечный свет. Тишина.
   Почти мертвая тишина.
   Волны тихо шумели, окатывая их лодыжки. Вода журчала и шипела, журчала и шипела, плескаясь в небольших ямках и углублениях. Высоко в небе раздавались крики морских птиц; шелестел теплый приятный ветерок. Но громче всего в ушах звучало их собственное тяжелое дыхание.
   ― Радж... Радж, ты в порядке?
   Раджал, закашлявшись, перевернулся на спину.
   ― Все пройдет, ― вздохнул он, ― если я проведу лунный цикл... в милой уютной таверне. У меня, кстати, идет кровь, а я даже не знаю....
   И действительно, на его голени кровоточила рваная рана.
   ― Те скалы... Черт бы их побрал!
   ― Скалы? ― переспросил Джем и, сморщившись от боли, с трудом поднялся на ноги. Вода стекала с него ручьем. Он осмотрелся.
   ― Радж... Радж, мы тут одни?
   Раджал угрюмо кивнул.
   ― Я видел, как Ачи относит течением... Малявка, видимо, тоже пропал...
   ― Да что же за чертовщина, в самом-то деле! ― выругавшись, сглотнул Джем. ― Радж, нам... нам нужно их найти. Малявка! ― хрипло закричал он. ― Малявка... Малявка!
   ― И Радуги нет, ― пробормотал Раджал. ― Те скалы... Вот ведь проклятье!
   ― Нет... ― заслонив от солнца глаза, Джем бросил безнадежный взгляд на каменные стены и расщелину между ними. Море утихомирилось. Тяжело было поверить в то, что с ними совсем недавно произошло.
   Юноша сбросил тунику и зашел обратно в море.
   ― Джем, нет... У них не было ни малейшего шанса!
   ― Но мы ведь выжили! Радж, я должен удостовериться!
   Раджал, шатаясь, встал, но что делать: остановить друга или пойти за ним? Он не смог ни того, ни другого. Голень пронзила острая боль, и его нога подвернулась. Юноша закрыл лицо руками. О Джем, какой же ты дурак... Но Раджал ничего не мог поделать. Спустя мгновение он отвел руки от глаз и всмотрелся в играющие серебряными бликами волны, отыскивая среди них белокурую голову друга.
   ― О Джем, ― застонал он, ― вернись... вернись...
   ― Не беспокойся, ― раздался голос. ― Думаю, он вернется.
   Раджал, вздрогнув, обернулся.
   ― Кто здесь?
  
   ***
  
   Скалы ― одни лишь скалы...
   И накатывающие волны...
   А теперь они отхлынули назад...
   Ачиус думал только о боли в своих пальцах, которые вцепились в твердый склизкий камень, и о беспокойном трепыхании сердца. Его гулкий стук отдавал в ушах, словно гром, но раскаты этого грома стихали... А затем он услышал шум ветра и мягкое шипение пенящихся волн внизу. Выглянуло солнце и озарило его мокрую, липшую к телу тунику...
   Что произошло? Казалось, он только что спал и видел во сне ту необычную девочку... Ачиус не сомневался, что налетевшую бурю вызвала магия. Но чем же все закончилось? Волны шумели ― и он вспомнил, как его товарищей относит в открытое море, как они исчезают под водой... Ачиус поднял тяжелую голову и зажмурился от яркого солнечного света.
   Он держался за скалу. Как же на нее забраться?
   Она слишком высокая. Слишком отвесная...
   Но что это темнеет наверху? Пещера? Грот? Ачиус попытался пошевелить ногами. Он вспомнил, как нужно ставить руки и ноги. Он вспомнил Дозор Мертвеца и задумался, доведется ли ему взобраться на него снова. Усталость сковала его тело, и он понял, что готов уснуть прямо здесь, на скале.
   Но затем он услышал лай. И крик. Звуки шли снизу.
   ― Малявка... Радуга!
  
   ***
  
   ― Кто здесь?
   Тишина. Солнечный свет. Раджал прищурился. Только теперь он разглядел место, где они очутились, во всей его необычной обстановке. На авансцене росли ухоженные яркие водоросли. Справа и слева ― покатые, словно вылитые из воска, валуны. Чуть поодаль вверх поднимались ступени. Куда они вели? Казалось, в благородные, разбитые аккуратными дорожками сады. В песке сверкал камушек. Раджал поднял его и испугался: не был ли он, случаем, драгоценным?
   А вон и еще один, точно такой же.
   И еще.
   ― Я здесь, ― в воздухе раздались высокие ноты необычной музыки.
   Раджал медленно обернулся и, разрываясь между страхом и удивлением, увидел грациозное создание невероятной красоты, которое стояло перед ним в лучах лимонного света. Кто это ― женщина? Или мужчина? На незнакомце были простенькие белые одежды, а под рукой он зажал любопытную коробочку с красивой гравировкой. Длинные пальцы юркнули под крышку, и музыка зазвучала вновь.
   ― Он вернется. Я в этом не сомневаюсь, дорогуша.
   ― Кто... кто ты? И что это за место?
   ― Ора ― что же еще? А ты думал, ты где?
   ― Нет, не может быть... Мы слышали, что Ора ― великий порт.
   ― Что ж, дорогуша, так и есть, ― закатил глаза незнакомец. ― Там, по другую сторону, ― величайший порт в мире. Так, по крайней мере, говорят. А вокруг они возвели скалы. Это связано с контрабандой ― точнее, чтобы противостоять ей... Торговые дела, пошлины, я не знаю, что там еще.
   Он положил на песок музыкальную коробочку, подошел и с грациозной легкостью опустился на песок рядом с Раджалом.
   ― Признаюсь: я спрятался, как тебя увидел. Но, полагаю, ты все же друг, а не враг, ― он склонил голову набок. ― Меня зовут Таган. А твое имя как? Раджал? Что ж, мило. Не знаю, откуда ты, а я с Островов Арока. Хочу сказать, я там родился.
   ― Арока? Оттуда мы и приплыли!
   ― Я слышал, там большие перемены. В особенности с Иноркисом.
   ― Хочешь сказать, ― приподнял бровь Раджал, ― ты знаешь, что произошло?
   ― О, я много чего знаю, господин Раджал. Но многое мне и неизвестно. Разговоры ходят. Но о некоторых вещах люди молчат. Боже, а твой друг ― отличный пловец, да?
   ― Джем владеет разными навыками ― во всяком случае, теперь. В детстве же он был калекой, можешь поверить?
   ― А я в детстве был таким же обычным мальчишкой, как ты. Что-то не так? Не доводилось встречаться с похожими на меня людьми?
   ― Вообще-то, я сам чуть не стал таким...
   ― Что ж, мне такое по душе. Хотел бы я, чтобы люди сами распоряжались своей судьбой.
  
   ***
  
   ― Менос!.. Блард!
   Командир Адек из дворцового подразделения Королевской Постовой Службы Оры был в ярости ― в бешеной ярости. Город сотрясали ужасные события, они были на пороге гражданской войны, а все его подчиненные ― все до единого ― тупоголовые бездари! Поэтому-то он и решил устроить неожиданную проверку всех постов. Сначала он наведался на западную заставу. И что же? Часовые, словно два бродячих пса, дремали на солнце, оставив без присмотра рыночную площадь внизу! Что касается восточного поста, то если это не запах дешевого пойла, который он учуял от стражников, тогда он и не знал, что еще это могло быть... О ступенях, ведущих в Храм, он даже не хотел вспоминать. Там устроили настоящий переполох. Какие-то сопляки ― отпрыски переселенцев ― решили подразнить его ребят и быть бы им закованными в кандалы... или хотя бы побитыми. Но нет! Они уносили ноги сквозь толпу в то время, как один часовой прикрывал руками голову, а другой ― сложился пополам от града сыплющихся на них камней! Адеку тоже досталось: камень угодил ему аккурат под глаз. Кожу рассекло, и рана ужасно саднила.
   ― Блард!.. Менос!
   Громкий голос эхом отзывался по длинному тусклому туннелю. Эти тупицы что, закапали воском свои уши? Адека трясло от бешенства. Сколько он уже здесь петляет? До его слуха донеслось шипение волн. Еще пара поворотов, и, если он запомнил дорогу верно, он выберется сначала в пещеру, а затем выйдет на солнечный свет и увидит море ― и Бларда с Меносом. Будь они прокляты, эти недоумки! Как говорится, цепь прочна настолько, насколько прочно ее самое слабое звено ― так ведь, или наоборот? Как бы там ни было, имелась ли хоть одна сильная цепь из его звеньев? Или звено в его цепях? О, к черту... Адек знал лишь одно: если эти двое не стоят по стойке смирно, поставив на защиту поста свои жалкие жизни, им не поздоровится!
   ― Менос!.. Блард!..
  
   ***
  
   Таган изобразил жестом режущий удар ножом.
   ― И моя цена взлетела раза в три, представляешь? Даже нет ― в четыре, ― с гордостью заявил евнух и рассмеялся, заметив тревогу на лице Раджала. ― Спокойно, дорогуша, не нужно переживать. Я простой раб, а не рабовладелец. И все же тебе несдобровать, если тебя здесь обнаружат... ― Таган посмотрел на море. ― Куда же подевался твой друг? Ему пора бы уже вернуться.
   ― Он просто так не отступит... Несдобровать? ― спохватился Раджал.
   ― Ты явился сюда через черный вход, ― бровь Тагана ― Раджал заметил, что она идеально выщипана ― взлетела вверх. ― Кое-кто считает, что это и не вход вовсе, если ты понимаешь, что я имею в виду.
   ― Наше судно потерпело крушение.
   ― Тот парень говорил то же самое, ― вздохнул Таган, а затем вновь рассмеялся над озадаченным видом Раджала. А потом встревоженно добавил: ― Уф, твоя нога!
   Раджал сжимал рукой голень. Он пошевелился, и сквозь его пальцы потекли красные струйки. Таган тут же принялся за дело: вскочил на ноги, оторвал от своей одежды полоску ткани и начал ловко обвязывать рану.
   ― Ты весь в грязи. Представь, если бы в порез попало заражение? Что бы стало с твоей ногой? Как-то раз я видел в гавани одного капитана, хромающего на деревянной ноге. Неудобно, ох как неудобно... ― Он оторвался от своего занятия. ― Ах, вот и твой друг! Там, на скалах ― видишь? Он смотрит сюда? Помаши ему рукой, давай же!
   Раджал помахал. Джем, казавшийся отсюда маленькой фигуркой, стоял на том самом месте, где их лодка разбилась о скалы. Он разочарованно развел руками. Бедный Малявка... Ачи... Радуга!
   ― Какой красный! ― Таган завязал узел на повязке.
   ― Что? ― поморщился Раджал.
   ― Твой друг. Он весь в красных пятнах.
   ― Обгорел на солнце.
   ― У него белокурые волосы, они ценятся в этих краях! Надеюсь, пятна скоро пройдут?
   Раджал не знал, что и думать о странном новом друге.
   ― Мы прозвали его прокаженным, ― сказал он с горечью, ― пока плыли сюда. В общем-то...
   ― Тсс! ― Таган схватил Раджала за руку. ― Слышишь?
  
   ***
  
   Солнечный свет. Тень.
   И резкая линия между ними.
   Яркие блики покрывали отвесные раскаленные скалы.
   ― Ты не видишь... Раджала? ― спустя мгновение выдохнул Малявка. ― Или Джема?
   ― Я вижу не больше твоего, ― отозвался Ачиус. ― Только море... и скалы. Радуга пытался до них доплыть, правда, мальчик? ― Он протянул руку и взлохматил мокрую шерсть пса. ― Нам остается только надеяться, что они выжили.
   Сердце Малявки упало. Карабкаться было тяжело, но у них получилось. Теперь они лежали на горном выступе у входа в пещеру, наполовину в лучах солнца, наполовину в тени. Кружа над ними, перекликались морские птицы.
   ― Что теперь? ― спросил Малявка. ― Что будем делать теперь?
   Радуга тем временем убежал вперед и начал лаять.
   ― Смотри! ― Малявка встал и ткнул пальцем в темноту позади них. ― Туннель!
  
   ***
  
   Тишина. Солнечный свет.
   Раздалось кряхтение. И смешок.
   На сцене слева, за валунами.
   ― Блард и Менос! ― прошептал Таган. ― Что они здесь делают? Живо ― прислонись ко мне.
   И Раджал, хромая, отшатнулся в сторону, на сцену справа. С искаженным от боли лицом он сполз за валуны. Здесь, среди мерцающих теней и морских водорослей, он увидел обломки мачты и разодранный парус. Чьей-то лодке, похоже, удалось заплыть чуть дальше...
   ― Таган, ― прошептал юноша, ― ты сказал, что сюда кто-то приплыл до нас. Тот парень ― так ты его назвал?
   Таган ничего не ответил. С серьезным видом он украдкой выглядывал из-за валунов.
   Раздались голоса, громкие, но невнятные:
   ― Джарвелл? Да с этого мы только начнем!
   ― Дамы? Женщины? Что еще, Лард?
   ― Будем путешествовать, разумеется! Мы можем отправиться куда угодно... ― последовала пауза.
   ― Ты не врешь, Лард? И больше никакого Адека?
   ― Никакого Адека! Мы превратимся в благородных джентльменов...
   ― В далеких землях? Но Лард, как же нам удастся...
   ― Набивай свои карманы, Менос ― просто набивай их потуже! ― снова пауза.
   ― Лард, мне не по себе! Что, если Адек...
   ― К черту Адека! Набивай карманы ― живо, я сказал!
   Кряхтение. Смешки. Возня.
   Музыкальная коробочка все еще лежала на песке. Ее пнули, и она издала жалобный писк, подчеркнув беспокойство в голосе Раджала, который спросил у Тагана, что это за ребята. И снова Таган промолчал. Но Раджал заметил, что его новый друг дрожит.
   От страха? Нет, от злости.
   ― Менос! ― Таган вышел из укрытия. ― Блард!
  
   ***
  
   ― Блард!.. Менос!
   Командир Адек повернул за угол и заметил странный свет, заливающий туннель. Нет, это не бледное свечение из отверстий наверху и не солнечные лучи, пробивающиеся из пещеры. Свет проникал из боковой двери, приоткрытой в стене туннеля... И тут командир Адек окончательно вышел из себя. Неужели часовые посмели проникнуть в бухту? С диким рыком он бросился к двери, готовый своим телом пробить путь наружу.
   Но ему помешали.
   ― Радуга, нет! ― раздался крик.
   Адек отшатнулся. Блеснул ошейник. Сомкнулась пасть. Он замахал руками, отбиваясь от зверя...
   Яркая шерсть: зеленая, красная ― всех цветов радуги...
   Но вместо того, чтобы отпихнуть хищника, Адек налетел на дверь. Та захлопнулась, и он, ударившись лбом, осел на землю.
   ― Бегом! ― снова этот голос, еще совсем детский.
   ― Куда? Сюда?
   ― Радуга, быстрее...
   Адек услышал клацанье зубов и шаги, удаляющиеся за поворотом туннеля. Дураки! Далеко ли они убегут? И где часовые? Он протяжно застонал. Кого назначат главой дворцового подразделения Королевской Постовой Службы Оры? И триарха убили... Улицы покрыты кровью... А теперь еще и это!
   ― Менос!.. Блард!
  
   ***
  
   ― Блард!.. Менос!
   Раджал с тревогой выглядывал из укрытия.
   ― Лард! ― подпрыгнул Менос. Камушки дождем посыпались из его рук на песок.
   Наклонившись, Блард засунул еще одну горсть драгоценностей в карман.
   ― Успокойся, Менос. Этот жеребец ― мерин... Что такое, душечка? Хочешь свою долю? ― И, пошатнувшись, часовой поднял очередной камушек и зажал между пухлыми пальцами. Тот сверкнул на солнце. ― Попробуй отбери!
   ― Этот пляж принадлежит моей леди, ― голос Тагана отдавал холодом.
   ― Твоей леди? Да ты шутник...
   ― Это пляж моей леди, а ты...
   ― Глянь, Менос, его тога вся порвалась. Чем и с кем это ты тут занимался, красавчик? Я, наверно, не слишком туп, чтобы догадаться...
   ― Лард, обернись... ― прошептал Менос.
   Выходя из моря, к ним приближался Джем.
   Но Блард не слушал товарища.
   ― А я догадываюсь, ― с жестокой усмешкой произнес Таган, ― что скажет Адек, когда...
   ― Лард, я же тебе говорил... ― застонал Менос.
   Блард оттолкнул его ― тот еле устоял на ногах ― и, оскалившись, подошел к Тагану. Он вытянул руку с камнем вперед и начал неприличными движениями размахивать им, словно приманкой, перед носом у евнуха.
   ― Брось, жеребец, я же пошутил. Мы ведь с тобой друзья, правда?
   ― Грязный вор! ― Таган выбил из рук Бларда его добычу.
   ― Грязный? ― взорвался часовой. ― Это ты хорошо придумал! Думаешь, я стерплю такое от евнуха?
   ― Блард, нет! ― закричал Менос.
   ― Грязный, грязный мерин! ― Блард замахнулся кулаком.
   Все произошло в мгновение ока. Сначала вперед выступил Раджал:
   ― Отойди от него, толстый ублюдок! ― из-под повязки на его голени сочилась кровь.
   Затем отчаянный крик Меноса:
   ― Блард, обернись!
   И вот Джем выпрыгнул из пены волн, белыми волосами и красной кожей напоминая странного бога, жаждущего возмездия.
   Его кулак взметнулся. Менос упал.
   ― Что? Это еще что за... ― Блард, наконец, обернулся.
   Раджалу представился шанс. Схватив музыкальную коробочку, он поднял ее высоко над собой и что было сил обрушил на голову пузатого часового. Под нестройный звон струн Блард рухнул на землю. Камушки посыпались у него из карманов, разукрасив песок разноцветным узором.
   Повисла тишина. Таган с удивлением смотрел на своих новых друзей, с благодарностью поглядывая на валяющихся без чувств часовых. Затем он бросил полный сожаления взгляд на расколотую коробочную арфу.
   Тяжело дыша, Джем сел на песок.
   ― Радж, кто...
   Но времени на объяснения не осталось. Из-за валунов, на сцене слева, донесся незнакомый голос, громкий и требовательный:
   ― Менос! Блард!.. Блард! Менос!
   Евнух зажал рукой рот.
   ― Таган, что происходит? ― всполошился Раджал. ― Кто...
   ― Командир Адек! Он идет сюда! Живо за мной ― в сады! Я спрячу вас там!
  
  
  
   Глава 26
   И В ВИХРЕ ГОЛОСА КРУЖАТ
  
   ― Буби? Буби, девочка моя?
   Грязнуля в растерянности крутился по сторонам. Только что обезьянка сидела у него на плече и с довольным видом грызла черствое печенье. Теперь же на плече остались лишь крошки, а Буби исчезла. Грязнуля выругался. Он ведь знал, что нужно держать ее за хвост! Мальчишка осмотрел рыночную площадь, вдоль и поперек.
   Этим ярким утром здесь сгрудились огромные толпы народа. День был необычный. Если некоторые, пробиваясь по тесным рядам с нагруженными прилавками, думали только о том, как выторговать цену повыгодней или смошенничать, то другие сегодня терпеливо сидели на корточках на бордюрах и ступенях или устроились с подушками, одеялами и корзинками посреди широкой площади. Они намеревались присутствовать на великой церемонии, что состоится этим утром, когда прежний триарх будет погребен, а нового ― коронуют, что и ознаменует начало новый эры в истории Оры. Люди принесли с собой стяги и знамена, выражая свою поддержку Лепато или Глонду. Воздух трещал от напряжения, рассекаемый огненно-красными и пламенно-синими вспышками негодования. Поодаль стояли вооруженные до зубов часовые.
   ― Буби, девочка моя? Буби?
   Грязнуля осматривал высокие ступени и каннелированные колонны Храма Тридцати. Как величественно возвышалась над площадью эта могущественная, неприступная колыбель изократии! Однако все внимание людей привлекали сейчас куда более скромные строения: располагавшаяся с одного бока Совещательная Капелла с высокой печной трубой, из которой завтра повалит дым, красный или синий, ознаменуя победу Глонда или Лепато, и с другого бока ― Склеп Триархов с низким фронтоном и широкими каменными дверьми. Грязнуля молил богов, чтобы Буби не залезла ни на одно из этих зданий! Часовые вряд ли будут долго раздумывать, прежде чем насадить блудную обезьянку на копье.
   ― Буби? Буби, моя девочка?
   И вдруг Грязнуля, прищурившись от солнца, увидел подозрительный, закрученный кольцом хвост ― это ведь хвост? ― который свисал с высокого постамента бронзовой статуи, стоявшей в центре площади. В ярком свете, словно маяк, сияли три огромные фигуры ― первые триархи Оры, под благословенным правлением которых остров впервые познал радость изократии.
   Рядом с постаментом стояла цветастая, потрепанная временем повозка; через всю площадь ее притащили сюда ― и вряд ли без усилий ― два старых костлявых пони. Вокруг собралась любопытная детвора и наблюдала за смуглыми парнями с большими кольцами в ушах и аляповатыми платками на головах. Эти парни из повозки устанавливали неказистую сцену. Грязнуля направился к ним, слегка прихрамывая. Нога ужасно болела с прошлой ночи, когда управляющий за шиворот выволок его и Буби из одного заведения, тут за углом. И все же Грязнуля должен быть благодарен: не вмешайся управляющий, и мерзкий карлик и его хозяин по видимости могли его убить.
   Впрочем, за что благодарить судьбу? Сейчас буфетчик был бы уже на Катаэйн и выполнял свою обычную работу. А теперь что? Как туда вернуться? Капитан, наверно, вне себя от ярости после того, как Грязнуля вчера внезапно исчез. Грязнуля ни слова не сказал о том, что произошло, а молча снес все удары и проклятья. По правде говоря, мальчишка все еще дулся. Он был разочарован и зол на старика. Как мог такой бывалый моряк, как Фарис Порло ― прославленный Фарис Порло, связаться с этим Глондом? Если кому из этих чужеземцев нельзя доверять, так это точно "старому доброму Глонди", с его драгоценным бисером вокруг глаз и лентами в волосах! О, какой же он дурак, его капитан, ― дурак!
   Грязнуля протиснулся между детьми ― те с восхищением трогали и хватались за его необычный цветастый костюм. Он усмехнулся ― его угрюмое лицо немного просветлело ― и показал пальцем на верх постамента. Видят ли они хвост обезьянки? Да, это точно был хвост ― что же еще? Грязнуля сложил ладони у рта воронкой и позвал Буби по имени. Ах, он и впрямь был прав! Буби высунула мордочку и, фыркнув, посмотрела вниз, а затем, когда Грязнуля, проклиная саднящие раны на ногах, готов был забраться на постамент, плутовка перепрыгнула на повозку, скатилась по ее крыше и, перемахнув на другую сторону, исчезла в разрезе тента.
   Детвора радостно завизжала; Грязнуля застонал.
   Парни с кольцами в ушах, занятые бочками, досками и веревками, не обратили на обезьяну никакого внимания. Грязнуля с сомнением посмотрел на них и обошел повозку. Там, отшугнув детей, он заглянул между потрепанными шторами и всмотрелся в полумрак: повсюду валялись подушки, лохмотья и цепочки бус. Восседая на куче помятой одежды, Буби воодушевленно очищала раздобытый где-то банан. Ее руки необычайно походили на человеческие.
   ― Буби, девочка моя, иди сюда, ― прошептал Грязнуля.
   ― Пусть наша маленькая гостья хотя бы доест свой банан.
   Выглянуло лицо; Грязнуля вздрогнул. Груда одежды оказалась одетым в замысловатый халат стариком. В тусклом свете, сочащимся из отверстия в потолке, его лицо выглядело добрым и мудрым. Старик улыбнулся, достал еще один банан и протянул Грязнуле. Осознав, что очень голоден, мальчишка благодарно улыбнулся и залез в повозку. Стараясь не потревожить больную ногу, Грязнуля приспособился сесть в позе лотуса.
   ― Так значит, молодой человек, это существо твое? ― подмигнул старик. ― Полагаю, тебе следует присматривать за ним получше.
   ― Вообще-то за ней, ― с набитым ртом сказал Грязнуля. ― Я... я вроде бы держал ее за хвост, но...
   ― Замечтался, да? Ах, вот так мы и теряем все самое важное, правда? Мы отвлекаемся ― всего на мгновение отвлекаемся от того, от чего никак нельзя отвлекаться, ― и в тот же миг наша судьба меняется, ― старик тяжело вздохнул. ― Мне почему-то приходит на ум одна маленькая девочка, которая еще совсем недавно путешествовала вместе с нами, ― самая прекрасная, самая талантливая в нашей труппе. Сколько надежд я возлагал на это дитя! Ах, но проезжая работорговые порты, мне следовало крепче прижимать ее к себе, ведь однажды, на далеком острове, я отвлекся всего на мгновение ― и она исчезла.
   ― Какой ужас, ― выдохнул Грязнуля.
   Старик снова вздохнул, смахнув одинокую слезу.
   ― Трагическое происшествие, правда? Но нашей прославленной труппе трагедий всегда хватало, ― он обернулся и показал на груду пожелтевших свитков, которые лежали рядом в открытом сундуке. ― Подойди ближе, мой юный друг. Если ты не против отработать свой банан, а, возможно, получить еще один, помоги мне отрепетировать роль. Пусть мои товарищи сооружают сцену ― я стар и слаб, да и память у меня ― совсем не та, что раньше. Только подумать, что раньше я держал в голове сотню ролей ― и не просто ролей, а целых пьес! ― Он достал один из свитков. ― Эту я подзабыл, а в ней ― увы ― роль у меня довольно важная: я играю духа-служителя. Но давай-ка посмотрим, есть ли тут еще один экземпляр. Не прочтешь ли ты реплики огненного бога и богини воды?
   Мальчишка выглядел озадаченным. Лоб старика прорезали глубокие морщины.
   ― Что такое, парень, ты не понимаешь? Ведь ты же знаешь, что мы Морские Ваганы? Актеры? Что мы скитаемся от острова к острову и даем небольшие представления? Завтра нас несомненно прогонят часовые, но сегодняшним вечером мы успеем отыграть пьесу "Джавандром"... о, по крайней мере, три или четыре раза. Во такие времена, как эти, она особенно популярна. О, но ты выглядишь озадаченным... Впрочем, неважно; просто помоги мне с первым актом, хорошо? ― Старик протянул один экземпляр Грязнуле. ― Как я сказал, я буду Духом-Служителем, а ты читай роли Терона и Джавандры.
   ― Сэр, я... ― от стыда мальчишка покраснел. ― Я не умею читать.
   ― Ну и дела! ― удивился старик. ― Разве ты не эджландец? Ты явно нездешний ― это я вижу, ― старик забрал свиток и протянул банан. ― Но уши-то у тебя есть, правда? Можешь слушать? ― Он развернул свой свиток. ― Эта старая пьеса уже стала классикой. Возможно, полностью ты ее не поймешь, но мне интересно, сможешь ли ты уследить за сюжетом.
   Старик прочистил горло, но не произнес ни слова, заметив несколько чумазых мордочек, с любопытством заглядывающих между шторами. Он не знал, куда они смотрели: на подушки или на бананы; как бы там ни было, он махнул им, приглашая залезть в фургон. Старик великодушно раздал оставшиеся бананы и с сидящей на его колене Буби и рассевшейся на скрещенных ногах вокруг детворой начал повествование.
   ― А теперь представьте головокружительный вихрь, окрашенный в разные цвета: лиловый, зеленый, красный, синий и золотой. Видите его?.. Что, мальчик? Что такое вихрь? Что ж, просто подумай о множестве ярких красок, кружащих и кружащих в воздухе. Они напоминают облако ― много маленьких облачков. Засмотришься на них ― и у тебя пойдет кругом голова... Так вот: кружит и кружит вихрь, а затем, когда все предельно зачарованы, он перерождается... он превращается... ― актер распростер руки, ― в чудесные просторы Раздолья! Раздолье с его окруженными облаками башнями, величественными дворцами и не только... Хм. Что, девочка? Что такое Раздолье? Что ж, просто представь очень особенное место, частенько упоминаемое в старинных легендах, ― месте, где живут не только обычные смертные, не только такие люди, как мы, но и боги... Теперь тебе ясно? Вихрь, башни в облаках, обитель богов ― нет, конечно, мы не в состоянии все это изобразить ― мы все же не Серебряные Маски, правда? Я лишь пытаюсь вовлечь вас в происходящее...
   Старик обвел детей добродушным взглядом и понял, что те ерзают от нетерпения. Он расправил свиток и поспешил продолжить:
   ― Теперь, если вы представили себе этот дивный мир, то там... по божественному лестничному маршу спускается Дух-Служитель. Это я, и моя речь открывает представление, ― старик вновь прочистил горло. ― Все готовы?
   Дети закивали.
   ― Итак, Театр Масок представляет пьесу "Джавандром".
   Сначала актер читал роль по свитку, но спустя некоторое время он выронил его из рук и продолжил нараспев произносить слова по памяти, которая по-видимости все еще оставалась поразительной. Но куда сильнее впечатлял его голос, изменявшийся все больше и больше с каждым новым героем. Грязнуле казалось, что в этом голосе сквозит магия. Он погрузился в сказочный вихрь, сотканный из лилового, зеленого, красного, синего и золотого света.
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Свободный народ Оры, удачливы вы были,
   Одарены господством власти праведной
   И честной. И в этот день здесь собрались мы,
   На площади, древней и великой, чтоб узнать
   Судьбу тех избранных, кто возжелал занять
   Могущественный пост на нашем острове.
   Усомнимся же, кем стать хотят они.
   Сила неземная у тех, кого триархами зовем.
   Но мало им: уподобиться богам они мечтают,
   Надев короны, что святым огнем сверкают.
   Каким богам на Оре будут рады? Но молчите,
   Если верность тщетную в сердцах храните,
   И вера, что истинной была, превратилась в пепел.
   На смену лжи приходит мудрость.
   Друзья, мы пьесу вам покажем для того,
   Чтобы о глупости богов ушедших вы узнали
   И цену независимости своей познали.
   И будучи осведомлены, мы все должны поболе
   Возрадоваться участи своей. ― Ну что ж, начнем.
   В древние эпохи это королевство и другие острова
   Присягу преданности принесли богине моря.
   Акт первый. Сцена первая. Находимся в Раздолье,
   Где трижды с увещеваньями Джавандра навещает
   Могучего Терона, чьи глаза и волосы красны.
  
   ДЖАВАНДРА:
   Огненный Терон, мой братец-муж, к тебе взываю!
   До этих пор так много просьб отчаянных
   От самых благородных в своей свите
   С жестоким равнодушием ты отклонял.
   Не поступай же так, прошу, с родной сестрой,
   Хоть на мгновенье перестань смотреть в свое стекло!
   Нет дум твоих печальней ― об этом говорят
   По всему Раздолью. И многие хотели б знать,
   Почему лишен покоя ты и днем, и ночью.
   Но я все знаю: вижу я ее в твоем стекле ―
   Ту леди, от которой глаз не можешь оторвать.
   Она не более, чем призрак, покоривший сердце
   Брата нашего Агониса еще до той войны,
   Которая рассорила не только нас, но и всех тех,
   Живущих на земле, обычных смертных.
   Имя этой леди ― Имагента.
   Ее создатель ― нечестивый бог,
   Или, скорее, демон, жаждущий возмездия.
   Заполучив Агониса, добился он успеха.
   Но огненный мой братец, неужели мог
   И ты попасть в его силки, подобно птахе?
   Осмотрись: страстям порочным нет предела!
   Ты видишь, сколько зла вокруг тебя?
   Созданья жуткие рождаются у тебя из чрева
   И превращаются в чудовищ на полу.
   Липкие, противные и скользкие отродья
   Напоминают порожденья зла, которым наш отец
   Противостоял. ― Уф, я должна им положить конец!
   Мой братец-муж, не сторонись меня, не надо.
   Разбей несчастное стекло! ― Ах, даже если он,
   Терон, ловивший раньше всего мира взгляды, ―
   Теперь всего лишь дурачок в руках злодея,
   Мы пропали.
  
   ТЕРОН:
   Джавандра, ты неужто решила,
   Что не смогу я разглядеть все лицемерие в твоих речах?
   Быть может, ты богиня, но прежде всего
   Женщина ты. И поймав мой взгляд случайный,
   Превосходящий твой величьем, знаю, чувствуешь ты,
   Только зависть. Зависть, что грызет тебя внутри!
   Ты женщина, и не снести тебе той кары
   Жестокой, праведной, которую ты заслужила.
   Джавандра, уходи!
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Джавандра удаляется. Так первое
   Увещеванье завершилось, не принеся плодов.
   Казалось, нет дороги ей назад. Но минули эпохи,
   По-прежнему, не отрываясь, смотрит бог огня в стекло.
   И вышло так, что побежденная сестра
   С увещеваньем вновь придти должна.
  
   ДЖАВАНДРА:
   Ты волосами и глазами
   Так красен, брат мой, но черен ты внутри.
   Пусть надломил ты крылья, но как с сердцем поступил?
   Ах, сердце ― я боюсь, столь важной части самого себя
   Лишен ты, ведь дрожу я вся, туда глядя,
   Где ты живешь: во Дворце Чудовищ!
   Неужто здесь твой дом теперь? Ах, братец!
   Могла вначале боль утраты извинить
   Твое идолопоклонство призраку девчонки,
   Боюсь, сейчас никак нельзя простить
   Твою чумную слабость. Молюсь, ты не забыл,
   Наказы нашего отца. Ты помнишь, что он говорил?
   Должны приглядывать мы за землей и теми,
   Кто поклоняется, в молитвах нас возносит,
   Пока не будет их вина искуплена.
   Забросил ты пустынь бескрайних огненное царство.
   Тебе ль не знать, пророчеств вещие слова,
   Что анти-божество, явившись из небытия,
   Возьмет людей твоих в безжалостное рабство
   Религии фальшивой? ― И счастья не видать
   Народу Унанг-Лиа, пока ты не придешь
   И не возмешь судьбу их в свои руки.
  
   ТЕРОН:
   Джавандра,
   Меня ты вынуждаешь повторяться: уходи.
   Не верю я словам твоим. Какое дело мне
   До Унанг-Лиа? Весь мир ― прекрасно это знаю ―
   Или почти народы все (остальные, я не сомневаюсь,
   К ним присоединятся) головы склоняют
   Пред Каль-Тероном и султана моего боятся.
   Агониса не думай вспоминать! И если хочешь ты
   Найти предателя, то бесхребетный братец
   Меня поболе на эту роль подходит. Прошли эпохи,
   Но он по-прежнему скитается в далеких землях,
   Дорогу позабыв назад сюда, в Раздолье.
   Разгневайся ― и превратятся города его в руины.
   И все же только агонисты, Эджландии сыны,
   Сравниться могут силой с могуществом Султана.
   Но ты, сестрица, на свои владенья посмотри!
   Подумай, как за эти острова отсталые, презренные,
   Мне уважать тебя? ― Прочь! Уходи!
  
   ДЖАВАНДРА:
   Уйду я,
   Но прежде выслушай еще одну мольбу. ― Мой брат!
   Ты больше мне, чем брат! Не ради самого себя,
   И пусть не ради своего народа тебе одуматься пора.
   Хоть обо мне подумай, о своей сестре родной,
   Чьих вод прохлада остужала огненный твой пыл.
   Как можешь жить в грехе ты и пороке,
   Среди рожденных похотью творений злых?
   Вода и пламя ― слившись воедино, мы в этот мир
   Смогли б дитя чистейшей крови принести.
   Ты бог, и я такая же богиня, но обращаешься со мной
   Ты словно с прокаженной, как с ничтожнейшей рабыней.
   Эпохи напролет страдала я от твоего пренебреженья ―
   И более страдать я не могу.
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Едва ли улыбнулся он
   И вновь уставился в свое стекло. Прошли эпохи;
   Богиня вновь является к нему ― в последний раз
   Должна она прийти, но все переменилось.
   Ожесточилось сердце у нее, и если брат сейчас
   Опять ее прогонит, она клянется, больше никогда
   Она не явится сюда. Но прежде третье нужно
   Увещеванье предпринять. Отчаяние в ее словах,
   Отчаяние и только. Так долго отвергал ее Терон,
   И слишком глубоко меж ними недопонимание.
   Услышишь ли сестру ты, Бог Огня?
  
   ДЖАВАНДРА:
   О муж мой! Брат мой!
   С трудом знакомую фигуру вижу ―
   Сомкнулась плотная чудовищ чернь вокруг;
   Гноятся мерзкие тела их, кровоточат;
   В свирепом буйстве они стонут и визжат.
   Послушай же! ― Молю, в последний раз послушай.
   Мой брат, к тебе я обращусь, не как сестра,
   Ведь не могу молчать от той печали,
   С которой целые эпохи я провела в страданьях,
   Стараясь следовать строжайшим заповедям отца,
   С тех пор, как мы, покинув землю, поселились здесь, в Раздолье.
   Лишенная любимых рук прикосновений,
   Живу, не зная счастья, я ― как зверь в неволе.
   Но и обычным смертным горестей довольно,
   И страшные события их ожидают впереди,
   Если не решишь ты, наконец, к народу снизойти!
   Прислушайся к моим пророческим словам, взгляни
   На земли своего народа ― их судьба идет не по тому пути.
   Отвергнутые богом, унанги преклоняются теперь
   Не пред Тероном, а пред самозванцем.
   Тебе ль не знать, кто он такой? Давным-давно
   Отец его от мира спрятал в царстве небытия,
   Но Тот-Вексраг восстал, и жаждет он возмездия.
   Не он ли разве сотворил твое проклятое стекло?
   Чудовищные существа ― его злых сил созданья,
   Они тебя пронзают тысячей невидимых клыков.
   О, месть его сладка ― теперь я это понимаю.
   Пока сидишь здесь, одурманенный блаженством,
   К рукам не только твои земли он прибрал,
   Он имя твоя взял, и восхваляют его там и почитают,
   Как должны тебя. И Пламени Святилище
   Питает его силы. Но все же способен ты вернуть
   Могущество былое. Скажи лишь, что придешь
   И станешь богом праведным ты жарким своим землям ―
   И анти-божеству конец!
  
   ТЕРОН:
   Джавандра, ты слаба
   Не столько телом, сколько головой. За что
   Должны мы Тота презирать? Ведь он нам брат
   Ничуть не меньше, чем Агонис или Корос!
   И более того: отец он красоты прелестной,
   Что осветила счастьем этот мир. И если смог он сбросить
   Оковы цепкие Небытия, то это значит, что наверняка
   И девушка, которую мне не забыть, вернется.
   Не знаю, где она ― лишь образ ее душу согревает.
   Сестра моя, послушай: если этот образ чудный
   Прекраснее любых чудес, которых видела земля,
   Кто право дал тебе звать дураком того,
   Кто смотрит не на этот мир, а в дивное стекло?
   Пусть Тот придет, его заждался я!
  
   ДЖАВАНДРА:
   Что ж, все хуже, чем я предполагала!
   И вижу я теперь, что опоздала, и зря любила
   Столько времени того, кто ненависть ко мне питает,
   И зря надеялась, что он изменится. Но лишь в одном,
   Мой брат, ты прав: в последний раз ты прогони меня,
   И я безропотно приму твои слова. И от тебя
   Уйду навеки. Я должна уйти, хоть и нарушу я при том
   Обет, что принесла отцу, что связывал меня.
   Пусть будет так. Я больше не могу терпеть
   Твое пренебреженье и упреки. И вмешиваться я не буду
   В многострадальную судьбу унангского народа впредь.
   Куда податься мне? ― Дорогу мне укажет сердце.
   Эпохи, проведенные в изгнании, мечтала я
   Вернуться к людям, обрести покой
   Под толщей вод морских, в пучине колдовской ―
   В родной стихии. Что ж, прощай,
   Ты вероломная любовь моя. Отныне это место,
   Что мы зовем Раздольем, что высоко на небесах,
   Превратилось в серый прах.
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Едва успев договорить,
   Джавандра камнем падает с небесной выси,
   Где боги обитают вдали от глаз людских.
   Над землями тропическими тучи темные нависли,
   Она пронзает их; и море расступается пред ней,
   В объятья вод свою богиню заключает.
   Она все ниже опускается, и счастью нет предела.
   И вот она на ложе из песка от радости сияет,
   Из рук и глаз ее вырываются лучи,
   Подобно молниям божественного света.
   Когда же они меркнут, из песка на дне встают
   Громадные илистые стены ― так глубоко они,
   Строения могущественной силы. Увидь их
   Человек ― и он решил бы, что сошел с ума.
   Нигде на свете не найти таких чудес,
   Дичайших, необузданных, необъяснимых.
   Так много башен, шпилей, куполов и минаретов!
   Величественные замки! Царственный дворец!
   Дороги вымощены драгоценными камнями,
   Что свет небесный излучают в туманной дымке под водой.
   И в то же время, здесь везде мерцают,
   Скользя и извиваясь, отражая необычный свет,
   Создания морские всех возможных форм.
   Ах, как здесь ярко, как волшебно, как приятно!
   Другого такого места в мире целом нет!
   И, кажется, земные страсти и передряги
   Не могут тронуть этот новый странный дом ―
   Святилище Джавандры на глубоком дне морском!
  
   ***
  
   Старик склонил голову и умолк. Грязнуля тяжело дышал. Дети вокруг него спали, спала и Буби, со счастливой мордочкой свернувшись клубком на мягких подушках. Один лишь Грязнуля дослушал пьесу до конца. Что она означала и насколько правдивой была ― кабинетчик не имел понятия; он знал только, что все бы отдал, чтобы услышать продолжение.
   ― Сэр? ― мальчишка протянул руку и дотронулся до старика. ― Сэр, пьеса ведь не закончилась, правда? О, скажите, что не закончилась!
   ― Не глупи, мой юный друг, ― поднял глаза старик. ― Это был всего лишь первый акт. За ним следуют еще три ― те три, что у нас есть. Поговаривают, что их всего пять, но последние утеряны. В любом случае по мере развития сюжета становится интереснее ― так я всегда считал. Начало ― самая скучная часть из всех... Но думаю, теперь я его запомнил ― хм, да, теперь запомнил.
   ― Значит, Вы больше не будете его повторять? ― спросил Грязнуля.
   ― Глупый мальчишка, конечно, буду! ― закатил глаза актер. ― Наша маленькая трупа исполнит пьесу целиком и очень скоро, на той сцене на улице. Впрочем ― хм ― надеюсь, что зрители будут похожи на тебя, а не на эту орава, ― он с грустью посмотрел на спящих детей. ― Может быть, тебя и не обучили грамоте, но ты хотя бы заинтересовался. Эти же сони ― да они просто не знают собственных традиций, эти нынешние молодые люди!
   ― Они еще совсем маленькие, ― сказал Грязнуля. ― Я думаю, они утомились.
   Глаза старика подернулись дымкой.
   ― Ах, но та маленькая девочка, путешествовавшая с нами, отличалась от них ― разительно отличалась... Она была ребенком, развитым не по годам; можно было подумать, что она намного старше... О, если бы только те работорговцы не украли ее у меня...
   Слезы навернулись на глазах у старика, и он снова склонил свою морщинистую голову, уткнувшись носом в халат.
   Грязнуля в растерянности посмотрел по сторонам. Ему не хотелось уходить из уютной повозки ― уютной, по крайней мере, для него, и он уже было попросил старика рассказать, чем заканчивается пьеса, но вдруг из-за штор высунулось коричневое лицо и нахмурилось при виде спящих детей. Грубый голос, похожий на лай, в миг их разогнал:
   ― Маргит! Маргит, что ты делаешь? Вон отсюда, вы все!.. Убирайтесь, я сказал!.. Пойдем, Маргит, у нас все готово. Чем ты тут занимался, старый ты дурак?
  
  
  
   Глава 27
   БОГИНЯ В САРАЕ
  
   ― Как долго, ― в который уже раз, вздохнув, спросил Джем.
   ― Очень долго, ― в который уже раз, вздохнув, отозвался Раджал. И на этот раз добавил, ― а я жутко проголодался!
   ― Да, ― сказал Джем, ― мы уже так долго здесь сидим. ― Если дать точный ответ, то большую часть дня. ― Сколько же еще?
   ― В любом случае, выбирать нам не приходится. Правда?
   ― Ну не знаю, ― Джем посмотрел наверх. А Раджал, наоборот, глаза опустил.
   ― Я не собираюсь карабкаться туда, ― пробормотал он. ― Чего ради?
   ― Там находится сад, ведь так? Огромный сад.
   ― Да, засаженный хвойными деревьями. Ты не видишь там фруктов?
   ― Вроде, вижу что-то похожее, ― пожал плечами Джем.
   Лицо Раджала просветлело, но лишь на мгновение.
   ― Там и часовых, наверняка, полно. Таких же, как Блард и Менос, но только трезвых.
   ― А ты бы лучше так и остался торчать здесь?
   ― Мы тут не торчим. Мы ждем.
   ― И как долго? ― вновь вздохнул Джем.
   ― Очень долго.
   Юноши находились в мрачной комнате, округлые стены которой покрывал толстый слой паутины и мха. Здесь было грязно, повсюду беспорядочно валялись ведра и метлы, грабли и лопаты, лестницы и глиняные горшки. Джем, подперев подбородок согнутой в локте рукой, сидел на низких, холодных ступенях. Раджал, болтая ногой, примостился на подоконнике заколоченного окна. Из других, узких закоптелых окошек, бегущих вдоль стены у самого потолка, внутрь из сада проникал тусклый зеленовато-серый свет.
   ― Что это за место такое ― как ты думаешь? ― от нечего делать спросил Раджал.
   ― Думаю, со всей ответственностью можно сказать, что это сарай.
   ― А эти гравюры на стенах? ― поднял бровь Раджал. ― И та лестница позади тебя? И статуя? Джем, тебе не кажется, что это храм?
   Джем осмотрелся по сторонам, и к нему закралось подозрение. Статуя ― единственная из всех, покрывающих стены барельефов, привлекавшая хоть какое-то внимание ― была едва видна. Она представляла собой фигуру ― несомненно женскую. Но что она держит в руках ― трезубец? Что у нее на голове ― корона?
   ― А вот это очень странно. Мы все-таки не где-нибудь, а в Венайе.
   ― Гм. Я не уверен, что понял тебя.
   ― Радж, подумай. Мы здесь, чтобы разыскать синий кристалл ― ведь так? ― кристалл Джавандры. Ну и что же тогда это такое?
   ― Ты хочешь сказать, как могла богиня оказаться в сарае?
   ― Я хочу сказать, почему этот храм в саду заброшен? Помнишь, там, на Заро, Ачи и его друзья слыхом не слыхивали ни о какой Джавандре. А она, между прочем, их богиня ― владычица всех этих островов. По крайней мере, она должна ей быть, ― Джем сморщил лоб. ― Сколько еще всего мы не знаем, Радж.
   ― Да уж. Где же ты запропастился, Таган?
   ― Думаешь, ему можно доверять?
   Раджал задумался. Ранее этим днем, по дороге через тенистые сады, Таган шептал под нос что-то о своей госпоже, об убийстве и о Майусе Энио. Так, одни обрывки, никаких деталей ― но евнух знал, или сказал, что знает: Джем с Раджалом ― не просто чужестранцы, чудом выжившие после кораблекрушения. Таган даже произнес слово магия, хотя что за магию он имел в виду и кто мог ей обладать, ни Джем, ни Раджал не имели понятия. И все же евнух был на их стороне. И он это доказал, не так ли?
   Раджал повторил свои мысли вслух.
   ― Так уж и доказал, Радж? Заперев нас здесь?
   ― Чтобы мы были в безопасности ― так он сказал.
   ― Или же чтобы умерли с голоду.
   ― Пожалуйста, не напоминай! ― Раджал схватился руками за живот.
   ― Если кто постоянно и напоминает о еде, так это ты сам, Радж, ― замечание было не совсем справедливым. Джем переместил подбородок с одной руки на другую. ― Что он там говорил про Майуса Энио? Такое чувство, что тот попал в беду.
   ― Может быть, я что напутал, но мне кажется, он думает... он думает, что мы знакомы с Майусом Энио.
   ― Ну Ачи-то его знает... или знал.
   ― Бедный Ачи! ― вздохнул Раджал. Свет, поступавший из сада, тускнел. Вновь юноша ощутил щемящую пустоту внутри. Чтобы отвлечься, он поправил повязку на ноге. ― Тагана, наверно, что-то задержало, ― с надеждой в голосе, добавил он.
   ― Так значит, ты все-таки ему доверяешь, Радж?
   ― Он перевязал мне ногу своей тогой ― точнее, ее обрывком.
   Джем с подозрением посмотрел на окровавленную повязку.
   ― В Унанг-Лиа тоже держат таких парней, ― спустя пару мгновений пробормотал он. ― Помнишь?
   ― Парней? ― Голос у Раджала дрогнул.
   ― Они все-таки подозрительные... О, Радж, мне кажется, ему нельзя доверять.
   ― Я чуть было не стал одним из таких парней, ― тихо отозвался Раджал.
   ― Хм, ― Джем не услышал слова друга. Вроде бы не услышал.
   ― Он не виноват, что он такой. К тому же, его цена выросла в четыре раза после того, как он лишился пары своих побрякушек. И ты не поверишь, но он этим гордится.
   ― Радж, что ты такое говоришь?
   ― Он раб. А для рабовладельцев евнухи ― очень ценный товар. Ты разве не знал?
   Джем потрясенно покачал головой; Раджал почувствовал, что краснеет. И едва он начал говорить вновь, он уже знал, что пожалеет о своих словах.
   ― Много чего произошло, Джем, когда мы были не вместе ― там, в Унанг-Лиа. Я... о, ладно, теперь это уже не важно.
   Так уж и не важно? Джем не был в этом уверен. Он напряг глаза, стараясь в полумраке перехватить взгляд Раджала. Он попросил было друга пояснить свои слова, но внезапно они услышали, как защелка в покосившихся дверях отодвинулась. Джем вскочил на ноги, все его мышцы напряглись. Неужели евнух предал их? Они вот-вот узнают.
   ― Господин Раджал? Господин Джемэни? ― Таган проскользнул внутрь сарая.
   ― Таган! ― воскликнул Раджал. ― Ты не принес нам поесть? Мы тут...
   Он остановился на полуслове. Таган захлопнул за собой дверь, но за то мгновение, что свет хлынул в комнату, Раджал заметил, что евнух, сгорбившись, хромал, а на его правой щеке под размазанной краской темнел синяк.
   ― Таган, что случилось?
   Тяжело дыша, Таган подпер спиной дверь.
   ― Адек меня не отпускал... Он и его головорезы. Он сказал, что я знаю, где вы... сказал, что я вас прячу. Они собирались отправиться на ваши поиски... и тогда бы они вас нашли. Слава Богам, они передумали! Адек... он был так зол... Нес что-то про мальчишек и какого-то зверя... полосатого зверя.
   ― Что? ― Джем с Раджалом обменялись взглядами.
   ― Я ничего не понял. Я им сказал, что на пляже никого больше не было ― никого... Сказал, что Блард с Меносом все выдумали. В конце концов мне, похоже, удалось их убедить.
   ― Полосатый зверь? Мальчишки? ― переспросил Джем. ― Неужели это значит, что...
   ― Но Таган, ― перебил друга Раджал, ― что они с тобой сделали?
   ― Это не важно... не важно, ― пренебрежительно, чуть ли не со злостью, сказал Таган. ― Адек мне поверил ― это самое главное. Блард же с Меносом и со своей джарвельской травкой... Он знает, какого они поля ягоды. ― Обернувшись, евнух посмотрел в щель между дверьми и пробормотал. ― Надеюсь, осторожность меня не подвела. Убраться от них было нелегко, но вывести вас отсюда будет куда тяжелее. Однако я кое-что придумал...
   ― И что же ты придумал, Таган? ― голос Джема стал мягче, в нем сквозило доверие. От прежних сомнений не осталось и следа.
   По правде говоря, юноше было немного стыдно.
  
   ***
  
   План у Тагана был простой. И опасный.
   Рабы, сторожившие сад, ― объяснил он ― были расквартированы в городе и каждый день на закате уходили через одни и те же ворота. Таган показал направление: от этого сарая дальше по тропинке. Рабы, сказал он, в большинстве своем работали в парах и уходили тоже по двое, медленно покидая участки, за которые отвечали, в разных уголках сада. На запястьях они носили бронзовые браслеты с отчеканенными номерами, и, проходя через ворота, они протягивали вытянутые руки часовым, которые отмечали их номера в книгах прибытия и убытия.
   ― Что-то я не совсем понимаю... ― произнес Джем.
   ― Прямо сейчас тут неподалеку дежурят двое мальчишек. Перед тем, как уйти, они зайдут сюда, чтобы оставить мотыги, лопаты, садовые ножницы ― или, не знаю, что там у них с собой. Тогда-то вы и нападете на них и отберете у них браслеты ― и одежду, разумеется, тоже. Капюшонами можете прикрыть лица, но не беспокойтесь: часовые не будут к вам присматриваться.
   ― Но они посмотрят на наши запястья, ― сказал Раджал и схватил Джема за руку. Та сияла белизной. ― Не очень-то он похож на местного.
   Таган лишь отмахнулся.
   ― Господин Раджал, мы находимся на Оре ― в крупнейшем порте южных морей. Рабы здесь самых разных рас и цветов кожи. Думаешь, твой друг ― первый из белокурых моряков, которые умудрились заплыть в эти воды? Нет, не думаю, что на воротах возникнут какие-то трудности...
   ― И что тогда? ― спросил Джем. ― Когда мы выйдем за ворота, что дальше?
   Евнух продолжил скороговоркой:
   ― Вы окажетесь на аллее. Идите по ней и придете на площадь. Пересечете ее ― не упускайте из вида Храм Тридцати, держитесь Совещательной Капеллы, а не Склепа Триархов ― и там, на второй улице к юго-западу, через пять дверей, вы обнаружите дом моего отца.
   ― Твой отец живет здесь? ― удивился Раджал.
   Джем пытался запомнить дорогу.
   ― Храм Тридцати? На юго-запад? Пятая дверь?
   На более подробные разъяснения времени не осталось.
   ― Они скоро будут здесь. Не забудьте надеть браслеты ― и бегом к вратам Оклара.
   Мелькнул указательный палец, улыбка ― и Таган снова исчез.
   ― Что он сказал: Оклар? ― Джем посмотрел на Раджала.
   ― Что он сказал: отец? ― Раджал посмотрел на Джема.
   ― Кажется, да, так он и сказал: дом его отца. Но его слова про полосатого зверя ― вот что не дает мне покоя. О, сколько же тайн, Радж, одна погоняет другую! ― Джем принялся изучать садовый инвентарь. Как никак, им понадобится орудие ― или, точнее, оружие. ― Остается надеяться, что эти местные садовники ― и впрямь совсем еще мальчишки.
   ― А не евнухи? Или ты хотел сказать, не девчонки?
   ― Я хотел сказать: мальчишки, а не здоровенные мужики.
   ― Будем надеяться. Но Джем? Что же за отец у него такой, что... То есть, почему его отец...
   И тут до них донеслись голоса
   ― Тсс!
   Схватив глиняный горшок, Джем прислонился к дверному косяку.
   ― Радж, ― прошептал он, ― я с ними справлюсь. Но на всякий случай возьми лопату... И Радж?
   ― Джем?
   ― Что бы ты не решил сделать, не бей по мне ― хорошо?
   Раджал кивнул, и его ногу пронзило судорогой.
  
  
  
   Глава 28
   В ЧУЛАНЕ
  
   ― Малявка? Малявка, где ты?
   Ачиусу хватило сил лишь на слабый шепот. Прошло уже много времени; лабиринт казался бесконечным. Но что же происходило? Совсем недавно вместе с Малявкой и Радугой он пригнулся посреди кирпичных колонн, вытянувшихся вдоль некой длинной галереи. За одной из колонн притаился сам Ачиус, за другой ― Малявка и Радуга. К ним, с ритмичным стуком, приближались часовые. Едва дыша, Ачиус прижался спиной к каменной стене. А затем, издав слабый щелчок, она отошла и открыла проход.
   ― Малявка, ты здесь? Малявка? Радуга?
   Есть ли здесь дверь? Какая-нибудь ручка? Или пути назад нет? Ачиус ощупывал гладкую деревянную стену. В лабиринте сквозь потолок сочился тусклый свет, здесь же стояла непроглядная темнота, и чувства Ачиуса обострились. Затхлый, отдающий кислятиной, воздух сменился дурманящим ароматом свежести ― женским ароматом... Ачиус неуверенно шагнул вперед. Он ощутил легкое прикосновение и услышал придыханный шепот. Трясясь от страха, Ачиус протянул вперед руки: одной он нащупал склизкий шелк, другой ― шершавый бархат.
   ― Малявка? ― вновь прошептал он. ― Малявка... Радуга?
   Может быть, выкрикнуть их имена погромче? Или ударить в стену за спиной? Однако так он может накликать новую беду. Ачиус сжал кулаки. Проклятье! В лабиринте было тяжко, но он хотя бы знал, что Малявка и Радуга ― целые и невредимые, в отличие от бедных Джема с Раджалом!
   Но что же ему самому делать? Действительно ли он на Оре? Отыщет ли он Майуса Энио? Он знал лишь, что попытаться стоит. Он сделал еще несколько шагов вперед, раздвигая руками шуршащую ткань ― слой за слоем, словно бесконечный ряд штор. И вдруг, на уровне талии, замелькал луч света, пробивающийся из замочной скважины... Присев на корточки, Ачиус заглянул в нее.
   Его внимание сразу привлек блеск драгоценностей: развешанных на ширме длинных бус. Затем он разглядел инкрустированные древесной смолой узоры, мерцающие в лучах вечернего солнца. Взгляд мальчишки блуждал по курильницам фимиама, лампам, флакончикам духов в шкафчике...
   А затем он услышал голоса.
  
   ***
  
   ― Как их много! Сколько же придет еще?
   ― Миледи, их будет очень много. Сейчас мы видим только тех, кто заявился раньше остальных, позабыв о своих обязанностях и заботах. Можешь не сомневаться: завтра толпа разрастется и увеличится вдвое.
   Сквозь тонкую деревянную перегородку, отделявшую его от комнаты, Ачиус прекрасно слышал каждое произнесенное слово. Наконец, он увидел девочку и ее пухлую сопровождающую ― две тени на фоне яркого, распахнутого настежь окна.
   ― Вдвое? ― голос принадлежал девочке. ― Вместит ли площадь столько людей?
   ― Вместит и еще как. Я слышала, были времена, когда на ней помещалось в три ― а, может, и в четыре ― раза больше народа, ― Ачиус распознал в голосе спутницы девочки натянутую жизнерадостность. Словно сболтнув лишнего, женщина резко отпрянула от окна. ― Меня тогда еще здесь не было, ― неуверенно добавила она и сгребла в кучку браслеты и разбросанные карты.
   ― Но Ра Ра, когда же это было?
   Нянька перемешала карты; казалось, она раздумывала над ответом.
   ― Когда же еще, ― с легким пренебрежением сказала она, ― как не в день избрания твоего отца. Да, тогда это и было.
   ― Ах. ― Девушка осталась у окна; в лучах света Ачиус по-прежнему видел только ее тень. Но в ней скрывалась загадка ― от того он очень хотел, чтобы она обернулась и показала себя его тайному взору.
   Когда она вновь заговорила, в ее голосе чувствовалось напряжение.
   ― Да, я так и вижу перед глазами эту картину. А ты, Ра Ра? В какой восторг они пришли, когда из трубы Совещательной Капеллы повалил дым! Завтра будет то же самое. Ну а потом? Разумеется, коронация! Только когда все обряды выполнены, можно снять корону с головы почившего триарха ― таков порядок, правда? Да, как они, должно быть, ликовали, когда шипы впились в череп бедного отца! Но Ра Ра, неужели они не успокоились, даже когда прежний триарх Азандер со всеми почестями обрел покой во мраке царственного склепа?
   Девочка, наконец, обернулась, и, увидев ее, Ачиус чуть не ахнул. Это же девочка из его сна! Он глазел на нее, не в силах оторваться от такой необычайной красоты. Волосы у девочки были взлохмачены, лицо искажено; несмотря на роскошь вокруг на ней болталась лишь бесформенная белая сорочка. В руках, словно ребенка, она держала потрепанную куклу. Ачиус понял, что его безбожно трясет, вот только от любви или потрясения ― он не знал. На мгновение ему показалось, что он выдал себя и прекрасные глаза увидели его сгорбленную в темноте фигуру.
   Но нет, девочка в упор смотрела на няньку. Ее голос наполнился горечью.
   ― Они наверняка обезумели от радости ― обряд все же состоялся. Но Ра Ра, что же насчет завтрашнего дня? Будут ли они ликовать завтра?
   Они вроде бы играли, но нянька не проявляла особой охоты. Колода карт была у нее в руках; она медленно положила ее на низкий столик, будто опасаясь, что карты выпадут у нее из рук.
   ― Я уверена, ― с дрожью в голосе сказала она, ― что все будут...
   Раздался резкий звук, послышались громкие голоса. Ра Фанана развернулась ― на ее лице читалось, скорее, облегчение, нежели тревога. Дверь скрипнула, и Ачиус увидел стройного молодого человека с женскими чертами лица, который влетел в покои. Такое чувство, что его втолкнули внутрь ― возможно, так и было. Он размахивал руками, словно испуганная птица, но в его глазах сверкала ярость. Пятна потекшей краски на его лице можно было принять за синяки.
   ― Ну и ну! Да если о мужчине и впрямь судят по манерам, то во мне больше мужского, чем в некоторых ― больше мне нечего добавить! ― прокричал незнакомец через плечо. ― Прошу меня простить, моя госпожа. Фа Фа, наша стража растеряла остатки уважения. Знаешь, что сказал один из них? Сказал, что знает, где я буду завтра в это время, и что он за мной зайдет! Ну и ну!
   ― Таган, тсс... ― все-таки встревожившись, Ра Фанана бросила взгляд на юную подопечную и прошептала, ― Таган, ты посмотри на себя! Ты ведь не в доки ходил, при свете-то дня, правда? ― она закатила глаза. ― Что только с вами, евнухами, поделать? И где коробочная арфа? Я же говорила, что мы ее непременно...
   ― Так где же ты завтра будешь в это время, Таган? ― вмешалась девочка.
   Таган поморщился. Он едва ли мог сообщить девочке о своих опасениях. Ждала ли его судьба всех отслуживших свое евнухов? Отправится ли он на корм рыбам? Если это и произойдет, то лишь потому, что его госпожа умрет... Но этого не случится. Он же рассказал обо всем отцу. Он умолял, он рыдал. И старик нашел выход, ведь так? Нет, леди Селинда не умрет ― не умрет и Майус Энио.
   ― Где, дорогуша? ― Евнух расплылся в улыбке. ― Завтра? Где же мне быть, как не здесь ― готовить тебя к грандиозному торжеству? Я придумал для тебя нечто особенное ― но ни слова больше. Предупреждаю только, что начать нам придется еще затемно!
   ― Какой же ты сладкоречивый! ― Селинда сверкнула глазами. ― Вы оба!
   Обменявшись взглядами, рабы отошли в сторону. Узкая замочная скважина больше не позволяла их разглядеть. Из своей благоуханной темницы Ачиус видел лишь девочку, и ему опять показалось, что она смотрит прямо на него из-за тонкой перегородки. В безумном порыве ему захотелось громко застонать и тут же выдать свое присутствие.
   ― Значит, теперь у меня и коробочной арфы нет, ― тем временем говорила Селинда. ― Слышишь, Блиша? ― Девочка ударила потрепанной кукле по голове. ― Что же, завтра придется петь без нее? Ну хорошо, будем петь без нее.
   И девочка, медленно развернувшись и покачивая в руках куклу, словно младенца, начала тихо напевать. Песня одновременно очаровывала и навевала непонятный страх:
  
   Ах, где же, где мой любимый?
   В печали время застыло.
   Что с ним, хотела б я знать.
   Несчастный, брошенный всеми;
   Но сердце лгать не умеет,
   Я знаю: любит он меня.
   Но ту ли судьбу ей отец уготовить успел?
   За что отдал жизнь, раз предвидеть он все ж не сумел
   Стенания дочери, ее сердца мольбы
   Из-за горной каменной стены?
  
   Вероятно, девушка придумывала слова по мере пения, но не слова, а мелодия странным образом тронула сердце Ачиуса. От нежности у него закололо в груди. Непрошенные образы из сна всплыли у него в голове, и он был готов вырваться из укрытия и заключить девочку в свои объятия. Но вместо этого, он понял, что изо всех сил прислушивается к встревоженному шепоту рабов, разговаривающих за перегородкой.
   ― Мог ты хотя бы арфу принести...
   ― Она разлетелась вдребезги. Но Фа Фа, ты ни за что не догадаешься...
   ― В дребезги? Таган, какой же ты недотепа!..
   ― Но я ее все же не потерял, правда? Теперь послушай...
   ― Что слушать? Ты только посмотри на девочку...
   ― Не все потеряно! Я говорил тебе, мой отец...
   ― Довольно! Какой толк от этого старого дурака?..
   ― И Фа Фа, кое-что произошло! Нежданные гости...
   ― Хватит, я сказала! О, бедная моя девочка...
  
   ...Меня решеньем своим он оставил в отчаянии.
   И слишком ли поздно теперь, ведь прикажут они:
   Девчонке отныне позволен лишь вой
   За горной каменной стеной...
  
   ― Миледи! ― Ра Фанана шагнула вперед и распахнула объятья. Девочка увернулась от няньки, яростно сверкая глазами.
   ― Не трогай меня! Ты думала, я не знаю? Думала, я не смогу догадаться? Жестокая Ра Ра, ты принимала меня за ребенка, но я женщина теперь! ― девочка с силой прижала куклу Блишу к груди. ― Будешь и дальше оберегать меня и пытаться спасти, когда это больше не в твоих силах? Поможешь подготовиться к завтрашнему дню, отрицая судьбу, которая мне уготована? Я все знаю, Ра Ра ― разумеется, я знаю!
   ― Дитя, нельзя терять надежду... ― запричитала нянька.
   ― Ни за что нельзя! ― воскликнул Таган. ― Мой отец...
   Ра Фанана заткнула бы ему рот, но ее взгляд был прикован к девочке. Селинда вскинула руки, и кукла упала на пол.
   ― Не лги мне! ― закричала девочка. ― Не смей мне больше лгать! Я знаю, что умру ― и Майус Энио умрет тоже.
   ― Нет! ― раздался крик ― громкий, словно выстрел.
   Фанана отшатнулась; Селинда ахнула. Дверь в чулан распахнулась, и Ачиус, на половину скрытый под обмотавшейся вокруг него шелковой тканью, распластался на полу возле ее ног.
  
   ***
  
   Первой спохватилась Ра Фанана:
   ― Стража! Стража!
   ― Фа Фа, нет! Это друг ― я уверен!
   ― Друг? Таган, что ты несешь?
   Времени на ответ не осталось. Двери открылись. Таган притянул няньку к себе, и, вдвоем, они заслонили шелковый бугорок.
   ― Здесь кричали, ― стражник перевел полный сомнения взгляд с Селинды на Ра Фанану. Но именно Таган, пробормотав, что леди всего лишь обронила куклу, с презрением выпроводил стражника из комнаты. Возможно, потом евнух за это поплатится, но, по крайней мере, сейчас стражник проявил уважение к дочери триарха.
   Быть может, из чистого суеверия, но тот поклонился и ушел. Селинда резко обернулась.
   ― Незнакомец, кто ты такой?
   Ачиус поднял взгляд на удивленную девочку.
   ― Миледи, ― вздохнул он, пытаясь выпутаться из складок платья, ― в обычной жизни я Вас никогда не видел, но в моей голове ваш образ божественно сияет. Я пришел к Вам с самыми благими намерениями, чтобы предложить себя в качестве...
   ― Жениха? ― не выдержала Ра Фанана. ― Вот те на!
   ― Фа Фа, тсс! Разве не видишь: он любит носить женские платья! ― Таган потянул за подол платья. ― Мне даже не верится... Но мальчик, ты приехал не один? Белокурый парень и другой, темненький, ― они были с тобой?
   Но юноша не сводил глаз с Селинды.
   ― Я Ачиус, сын Зады, Члена Высшего Совета Династии Арока. Последний выживший из проходящих испытание на острове Заро, я пришел на зов прекрасного Майуса Энио; думаю, миледи, как и я, не усомнится в его красоте. Клянусь, если в моих силах спасти его ― и Вас тоже, ― то ничего другого мне не остается. Я готов отдать свою жизнь, если придется, и я отдам ее с радостью. Можете звать меня кузеном Майуса Энио, его товарищем ― его другом. Но лучше зовите меня его слугой ― его и Вашим, миледи, ― непременно Вашим.
   Произнеся последнее слово, юноша коснулся лбом пола.
   ― Ну и ну, ― только и сказал Таган.
   Селинда опустилась на колени. Она взяла мальчика за руку, и он встал на ноги.
   ― Милый Ачиус, ― ласково прошептала она, ― я обречена, и надежды на спасение не осталось. Увы, мой возлюбленный тоже обречен. Всего одна ночь отделяет нас от смерти, которая разлучит нас с ним навсегда. На одну ночь я смогу притвориться, что я по-прежнему с ним...
   ― Миледи, полно, ― вытаращила глаза Ра Фанана.
   ― Стойте! ― воскликнул Таган. ― Мальчик, как ты попал сюда?
   Селинда оставила без внимания слова няньки и евнуха.
   ― Милый Ачиус, прежде, чем я умру, хочу попросить тебя об услуге ― всего об одной. Умоляю, не забывай своего кузена, рассказывай о своем хозяине каждому встречному, говори о нем, пока твое горло не пересохнет, пока твои губы не потрескаются, пока...
   ― И в самом деле: как же мы забыли предложить ему глоток воды! ― спохватился Таган. ― Или даже, хава-нектара.
   Евнух кинулся в чулан.
   ― Таган, что ты делаешь? ― вздрогнула Ра Фанана.
   ― О, ― вздохнула Селинда, ― как же страдает сейчас мой любимый! О, Майус Энио, мой милый Майус Энио!
   Она отстранилась от Ачиуса ― чуть ли не оттолкнула его ― и бросилась на кушетку. Рукой она принялась водить по полу, пытаясь нащупать брошенную куклу. Ачиус подполз ближе и протянул Блишу девочке. Та схватила ее и прижала к груди.
   ― Майус Энио, ― всхлипывала Селинда. ― Что же они сделали с тобой, Майус Энио?
   ― Миледи, ― сказал Ачиус, ― я уверен лишь в одном: он любит Вас, любит больше, чем...
   ― Саму жизнь, ― вставил появившийся вновь Таган. ― Мальчик, повторю свой вопрос: как ты здесь оказался?
   Ачиус самым будничным тоном рассказал обо всем.
   ― Тайная дверь! ― застонала Ра Фанана. ― В покоях моей госпожи?
   ― А что, тебя это удивляет? ― Таган снова исчез. ― Однако раз парень смог забраться...
   Что за новые глупости он придумал? Ра Фанана недоверчиво потрясла головой и подняла платье, которое странный посетитель сбросил, словно вторую кожу. Нянька уже подобрала для миледи наряд на завтрашнюю церемонию, но теперь вдруг поняла, что это платье больше никогда не пригодится. Слезы навернулись у женщины на глазах. Ах, но прежде чем ее бросят в подземелье или перепродадут ― слезы потекли по щекам ручьем ― она приведет в порядок это платье и позаботится обо всем ради своей дорогой миледи!
   Таган тем временем простукивал заднюю стенку чулана. А затем вновь раздался стук в дверь.
   Ра Фанана тут же укрыла Ачиуса платьем.
   ― Лорд Глонд с визитом к леди Селинде, ― стражник с подозрением осмотрел комнату.
   ― Но миледи, она... ― вздохнула Ра Фанана, ― дайте нам минутку ― всего минутку!
   Мужчина вышел, и нянька в отчаянии заметалась по сторонам.
   ― Стена прочная, как скала! Ничего не понимаю, ― высунул голову из чулана Таган.
   ― Забудь ты о тайном ходе! ― взвыла Ра Фанана. ― Лорд Глонд здесь! Он ждет в коридоре!
   Таган зажал рукой рот.
   ― Живо, Фа Фа, одень девочку в это платье ― хоть что-нибудь на нее накинь, ― Таган схватил Ачиуса. ― Бегом, зайчонок, обратно в чулан. Только на этот раз не набрасывайся на платья, хорошо? Держи себя в руках... и, если найдешь путь назад, дай нам знать.
   ― Как он будет искать? Простукивая стены? ― возмутилась Ра Фанана и подняла взволнованную Селинду на ноги.
   ― Нет, стук нам совсем ни к чему, да? ― Таган повернул ключ в замке. ― И никаких других звуков тоже, хорошо? А то я знаю, такие парни, как ты... Впрочем, не важно.
   Евнух вернулся к перепуганной миледи.
   ― Глонд? ― шмыгала носом Селинда, вытирая глаза. Она пошатывалась от того, что нянька толкала ее из стороны в сторону, поднимала и опускала ее вялые, как у марионетки, руки, пытаясь засунуть их в рукава платья. ― Но что Глонду нужно? Он что, пришел позлорадствовать?
   ― О, миледи! ― Нахмурившись, Ра Фанана поправила платье. На струящемся шелке сияли причудливые узоры. Внезапно сердце няньки наполнилось храбростью, и она вцепилась в Селинду, словно пытаясь передать подопечной свою силу. ― Не забывай, ты дочь триарха. Возможно, завтра Глонд займет его место, но пока твое положение намного выше его. Прими лорда достойно, как подобает благородной леди. Представь, что твой отец смотрит на тебя сверху!
   Слова подействовали на Селинду. Когда двери распахнулись вновь, она встретила гостя гордым, независимым взглядом.
  
  
  
   Глава 29
   ЧРЕВО МАТЕРИ
  
   Между актерами, какой бы убогой ни была их труппа, всегда проскакивает искра магии. Маргит и его товарищи из Морских Ваганов и впрямь представляли собой убогое зрелище, но тем не менее вокруг их самодельной сцены собралась толпа любопытных зевак. Со ступеней храма и с крытых галерей на них с подозрением косились часовые, но прогонять не спешили. Хоть какое-никакое развлечение для народа, которому предстояло еще долго ждать завтрашнюю церемонию. К тому же, представление вряд ли могло разжечь беспорядки.
   Маргита с товарищами не назовешь дураками. В долгих скитаниях по островам Венайи, бесчисленное количество раз затаскивая и выгружая покосившуюся повозку и двух дряхлых пони с одного торгового корабля или барка на другую галеру, баржу или шхуну, они давно уразумели, какая пьеса и как подействует на зрителей. И они поняли, благодаря своему, зачастую, горькому опыту, как обеспечить собственную безопасность. Порой публика была не готова к серьезным пьесам; в других случаях было бы полым безумием ставить такие произведения, как непристойную "Комедию Каперов", карикатурную "Трагедию Триурга" или полное едкой сатиры "Блестящее царствование триарха-остряка", со множеством искрометных выпадов в сторону лицемерной продажной политики изократии. Последняя пьеса, впрочем, пользовалась огромной популярностью как на островах переселенцев, так и в портовых тавернах самой Оры.
   В отличие от всех этих постановок, "Джавандром" ― точнее, одну из его версий ― можно смело показывать накануне каких бы то ни было серьезных государственных событий. Четвертый спектакль в "Театральном цикле" Телла ― древняя легенда о жизни ушедших богов ― вот о чем была эта пьеса, в содержание которой уже давно никто не верил. Сколько времени минуло с тех пор, когда в Венайе почитали Джавандру? Многие эпициклы! Этим и привлекали старинные пьесы: они вызывали в зрителях неподдельный трепет и почитание, не тая при этом никакого скрытого смысла и не бередя старые раны.
   К настоящему времени уже была отыграна большая часть. Пьеса едва ли впечатляла своим размахом; в ней участвовала кучка персонажей в масках и халатах, с подтеками грязи на коже, потеющей под жарким солнцем. На скрипучей деревянной сцене они по очереди выходили вперед, чтобы произнести ту или иную замысловатую реплику.
   Вне всяких сомнений они исполняли свои роли хорошо ― со всей торжественностью классического произведения. По окончанию каждого акта самые молодые из актеров отправлялись в толпу зрителей, чтобы собрать в мешок побольше монет. Однако интересно, как часто, произнося самые высокопарные речи своих персонажей, Маргит и его товарищи в мыслях улетали далеко-далеко, вспоминая об одной маленькой девочке-ваганке, которая раньше путешествовала вместе с ними и которая теперь была потеряна навеки? Убереги они малышку, и теперь бы с ее губ срывалась прелестная мелодия, оттеняя речь героев пьесы, и в воображении зрителей всплывали бы чудесные образы, захлестывая все и вся волнами волшебства.
   Но как было сказано, между актерами, какими бы жалкими они ни были, всегда проскакивает искра магии. И пусть магия не набрала полную силу, иногда и ее крупиц бывает достаточно. Быть может, сегодня здесь был такой человек ― всего один, который ловил эти крупицы, затерявшись в тесной толпе людей, которые, вытянув шеи, столпились вокруг сцены, чтобы посмотреть второй акт пьесы "Джавандром".
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Что ж, правду говорят, что время крутит неустанно
   Колесо судьбы. И правда также в том,
   Что скрыта тайна под волнами, между островами
   Людей, к святой своей спешащих на поклон.
   Джавандра правит там. И правит благородно,
   Предоставляя верным ей последнюю обитель.
   Когда там, наверху, пробьет их смертный час,
   Венайцев души не в Раздолье вознесутся, а стремглав
   Уйдут под воду. ― Их ликованье безгранично!
   Чудес таких при жизни не видав, они переродятся
   В многообразие морских лазурных форм:
   Тела покроет чешуя, и в плавники их руки превратятся.
   И жабрами дыша, должны они отныне
   Беспрекословно, как рабы, служить своей богине.
   Но более того: Джавандра дочерьми обзавелась.
   Она так называет тех священных женщин,
   Которые на каждом из венайских островов
   Внемлют молитвам смертных, признающих ее власть.
   Всех Дочерей Джавандры объединяет Сеть
   Божественной силы госпожи. Та же восседает
   По середине, а Дочери на землях ее правят.
   И паства их пускай поспешно, но назвать должна
   Тех имена, кому богов наместниками стать велит судьба,
   Кто будет управлять (не только лишь заботами мирскими)
   В тех королевствах, где вера древняя сильна.
   И по сей день Джавандры доля не переменилась:
   Здесь, в теплых водах южных островов Венайи,
   Наказы матери в мир Дочери несут.
   (Пусть позже сменится доверие разочарованьем)
   На плод из чрева матери они походят.
   Но лишь походят ― на большее рассчитывать они не могут.
   Однако сердце у Джавандры ноет и болит
   От одиночества. Ах, взглянуть бы хоть разок ей
   На лицо Терона. Но прекрасно знает она (о, увы!),
   Что потеряла его. Давайте же послушаем и мы
   Одинокие ее стенанья.
  
   ДЖАВАНДРА:
   О, огненный,
   Ослабить время бесноватое не в силах
   Любовь к тебе, и не могу я более ее скрывать.
   Однако не одна лишь страсть рассудок мой затмила ―
   Я гордость по крупицам буду собирать.
   Меня ты оттолкнешь, я знаю. Ну и что? Я оттолкну
   Тебя в ответ. И если вечная разлука
   Мне суждена, с достоинством ее приму.
   Но сердце! Что делать с ним? Как скоротать
   Эпохи целые? Ведь смертные, в кого б я их не превратила,
   Едва ли станут мне под стать.
   Они ― рабы и только для меня.
   И Дочери мои ― не дочери совсем. Я знаю:
   Спасти от одиночества могла б святая кровь.
   Так как же быть? Что делать? ― Думай. Думай!
   Постой-ка! Если лучи из моих рук и глаз
   Создали эту цитадель, то чрево мое, в конце концов,
   На что способно? Никакого не имеет значенья,
   Что плоть моя давно принять не может семя.
   Божественная кровь течет во мне. Покинула владенья
   Отца, и не последовало кары, не случилось бед.
   Куда как больше ведь могу я сотворить.
   Джавандре надобно прибегнуть к колдовству,
   Вобрав в магическом потоке без зазренья
   Рожденья новой жизни силы, подвластные отцу.
   Быть может, настоящих дочерей я в этот мир бы принесла.
   О, да! Но дочерей? Что, если мне о сыновьях подумать?
   Да, сыновьях ― награды благородней не придумать.
   Кто будет дни и ночи напролет меня любить? Да, сыновья!
   Огонь божественный, пылающий внутри, ― повелеваю:
   Уйми в моем бесплодном чреве боль
   И разожги искру, что принесет потомство!
   Даруй мне очищенье, чтобы родить смогла я
   Детей, которых ни земля (и даже ни Раздолье)
   Ни разу не видали до сих пор. Они силой, красотой
   И благородством превзойдут не только всех людей,
   Но и богов. ― О да! Да, да!
   Я чувствую, что жизнь дала побеги! Явитесь, дети!
   На вас пролью я свет любви своей
   И раны залечу. ― Но что же это, сын один? Их два?
   Скупа судьба, но знаю: плодовита я.
   Что, три? Или уже четыре? Нет, больше. ― И теперь
   Когда набрала силу магия, я выношу последнего ребенка.
   Ах, больно как! Закончит ли живот расти?
   Становится лишь больше он, и все горит внутри.
   Довольно! Хватит! Не могу терпеть! Готова
   Руками разорвать терзающую плоть!
   Я рву! Я раздираю! Кажется, в меня вселились двое:
   Беспомощная жертва и чудовище из бездны,
   Что того гляди ее поймает. В агонии свой живот
   Я разрываю! ― Ах, дети! Сыновья мои!
   Подобно чуду, появились вы на свет:
   Пять благороднейших созданий разного оттенка,
   Одаренные силой неземной и ростом, выше человека,
   А также красотой, что заставляет сердце замереть.
   Но приглядитесь вы к своим телам!
   Чешуйчатая кожа и волосы у вас имеют разный тон
   С лиловым и зеленым, красным, золотым и синим переливом ―
   Те самые цвета, что образуют "Орокон",
   Здесь превратившиеся в шар водяной!
   Но неужели радость тень накрыла?
   Пусть ваша мать могла бы бросить вызов своему отцу ―
   Он тоже в свое время прородил богов ―
   И все же знает она: гаснут ее силы,
   За дерзкое деяние цена поднята высоко.
   Ослаблена Джавандра! Мучительные язвы
   Оставило на ней рожденье ваше. Никогда не быть
   Ей прежней, и мысль ее страшит, что между вами
   Разделено могущество ее. Ее магический покров
   Изодран в клочья. ― Что с того? Стоит ли печаль таить?
   Теперь с ней вы, и будь цена поднята втрое,
   Она бы заплатила, не скупясь. Но говорите, сыновья:
   Расскажите о себе, свои вы назовите имена!
   Ведь знаете наверняка, как звать вас.
   Начало женское заложено во мне с рожденья,
   И также вы, сыны мои, ― уже мужчины.
   Но кто же первым молвит слово?
   О Пламенный мой сын, твоя краса сияет без сомненья
  
   ПЛАМЕННЫЙ:
   О мать моя богиня,
   Все водные разделы и бурлящие потоки рек,
   Извилистые ручейки и родники из недр земли,
   Стекающие по холмам, усеивающие равнины,
   Укромные, скрытые за ивами, пруды,
   Озера, переплыть которые не в силах человек,
   Сияющие золотом при солнечном и лунном свете,
   Как будто неземные, пламенем покрытые поля,
   И первым-наперво, богиня, обширные владенья эти,
   Которые с согласия природы властвуют над смертью
   И жизнью, изобилующее дарами место,
   При этом полное кошмаров, твердь небесная на дне морском,
   Империя божественная ― все наследие твое
   Под попечение к нам тотчас перейдет,
   По равенству его разделим и будем править.
   Однако, имена. Темнейший брат мой, будешь первым:
   Пред матерью колени преклонив, ей руки расцелуй.
   Какой же он красавец! О матушка, любовь ему даруй;
   Он светится лиловым блеском, подобно поросли на скалах,
   Что окружают берега земель, лежащих наверху.
   Он ― Амас, Принц Лиловых Скал;
   За скалами, что могут принести морскому волку смерть
   Ему отныне предстоит смотреть.
   Теперь черед второго сына ― зеленый он, как цвет воды,
   Что плещется во тьме прибрежных гротов и пещер.
   Его зовут Ион, он Принц Ветров Зеленых,
   Морские бури будут им покорены.
   О матушка, ты поцелуй его и окружи заботой. ―
   Теперь на сына синего, любимого, ты кинь свой взгляд.
   Его окрас точь-в-точь как твой; ему повелевать,
   Как и тебе, судьбой начертано бескрайними морями.
   Никто другой, как Оклар он ― Принц Лазурных Волн,
   И сердце у него с прибоем бьется в такт. ―
   А рядом брат стоит его (они похожи как две капли),
   Четвертый сын твой блещет кожей золотой ―
   Что золото песков, которые поспешно разбросали
   По побережью южных островов.
   Не удивишься имени его: он Уван,
   Принц Золотых Песков. Добра его натура,
   Он самый ласковый из нас. Любая мать,
   Родив такое чадо, может радость и покой познать. ―
   О, вижу, смотришь на меня, на Пламенного сына,
   Который говорит с тобой и воскрешает в памяти твоей
   Воспоминанья дней былых, когда жила в Раздолье.
   О матушка, постой! Пусть не лишен я пыла,
   Но все ж я ― не Терон, пожалуйста, смирись.
   Меня воспламеняет не огонь, а та искра,
   Что озаряет все существа на свете. Ведь правда: кровь красна,
   Она не только смерть несет, но и дарует жизнь.
   Под попечением моим находятся живые существа,
   Кишащие под волнами морскими: киты и пескари,
   Свирепые акулы, проворливые скаты,
   Коралловые рифы и полчища морских коньков,
   Головоногие моллюски с щупальцами вместо рук,
   Морские звезды, каракатицы, окуни, тюлени, крабы,
   Угри, креветки, лобстеры и устрицы ― всех цветов
   Создания, которым светит солнца круг,
   И чудища уродливые с темнеющего дна.
   Меня зовут Изол, я Принц Ракушек Алых,
   Ведь даже за мельчайшую ракушку посреди песка
   Ничуть не меньше отвечаю я,
   Чем за громадного ЛЕВИАФАНА. И в формах разных
   Всей жизнью здешних обитателей мне управлять.
   О матушка, позволь тебя поцеловать.
  
   ДЖАВАНДРА:
   О сыновья мои!
   Нуждаюсь ли в заботе, хоть я ослаблена и опустошена
   Мучительными родами? Ведь в этот мир я привела
   Наследников достойных, благородных.
   Вы принцы, ваши имена произнесу я гордо:
   Амас, Ион, Оклар, Уван и Изол!
   (Изол! Любая мать не может обделить заботой
   Из драгоценных отпрысков своих ни одного,
   И все же я не в силах скрыть: люблю того,
   Кто кровью чист, сильней всего.
   Должна я сдерживать души порывы, но не могу!
   По поцелуям истосковались губы; пальцы
   Мечтают одарить его нежнейшей лаской. Я хочу
   Сгореть в руках его от страсти. ― Пылающий мой мальчик,
   Я знаю: ты возродил во мне любовь невольно,
   И я молю единственно о том, что получу любовь в ответ.
   Изол, мой дорогой Изол... впрочем, довольно!)
   Давайте же, сыны мои, возрадуемся счастью,
   Никто вовек не разорвет божественную связь:
   Связь между братьями и между матерью и сыновьями,
   Она сильней любой сиюминутной страсти,
   Которой упивается простой народ. Смотрите,
   Дворец мой светится веселыми огнями.
   Он никогда не выглядел так чудно, как сейчас:
   Все башни, пики, купола и минареты
   И даже неприступная стена сияет блеском.
   Взгляните вы на выступающий МОРСКОЙ ОРКЕСТР,
   В нем ― лобстеры, дельфины, манты и угри.
   Сородичи их, окружив задором нас своим,
   Размахивая щупальцами и плавниками в такт,
   Зашлись в замысловатом танце. ― Смотрите!
   Час подошел для трапезы из лучших рыбных блюд,
   Какие приготовили рабы из моей свиты,
   И яствами, достойными богов, они накрыли стол.
   Отметим день, в который мы познали счастье.
   О сыновья мои, люблю вас всех. Хотите ли
   Вы ощутить еще разок мой поцелуй? ― Да, подойдите
   И поцелуйте меня, Амас... Ион... Оклар... Уван...
   Изол... Изол... Изол... Изол... Изол!
  
   ***
  
   Эта сцена с сыновьями, увы, не была самой яркой в представлении. Поскольку на роли всех пяти сыновей актеров не хватало, двоим из них пришлось играть по паре персонажей и менять зеленую маску на золотую, лиловую ― на синюю.
   Если подобные метаморфозы и вызвали некоторую шумиху среди зрителей, тем не менее, игравшую Джавандру актрису ― единственную женщину в маленькой труппе ― растрогало собственное исполнение. Пусть под маской скрывалась всего лишь грязная старуха-ваганка, божественного в которой было чуть да маленько, радость материнства она все же познала. Нет, эта безграничная радость не проистекала из ее чрева. С тоской она вспоминала о ваганской девочке, потерянной навеки. Ах, если бы она была ее дочерью! Джавандра ― эта ненастоящая Джавандра ― мучилась угрызениями совести, и на то имела веские причины. Сохрани они девочку с таинственными магическими способностями, и, быть может, их унылая кучка актеров со временем превратилась бы в огромную театральную труппу, оставив в прошлом выступления в тавернах и на городских площадях ради более изысканной публики.
   Но не эта мечта о славе вызывала в актерах ― каждом из них ― тоску по маленькой девочке; они скучали по ней, потому что любили ее и знали, что никогда не увидят ее снова.
   Второй акт пьесы завершен; пришло время собирать монеты.
  
  
  
   Глава 30
   ПЕРВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
  
   ― Миледи, ― Глонд низко поклонился.
   Знатный мужчина был по-прежнему облачен в соответствующие его положению синие одежды, но от длинных кос не осталось и следа: сквозь короткие волосы просвечивала кожа головы. Селинда тут же поняла, что его подготовили к коронованию ― на него водрузят корону отца. Неужели выбор уже сделан? Нет, просто гордец полагал, что он заранее знает исход голосования, и на меньшее не рассчитывал. Он улыбался, и его глаза, обрамленные россыпью драгоценного бисера, светились мягким светом, словно излучая любовь.
   Селинда вздрогнула.
   Таган отправился за хава-нектаром и, вернувшись, в нерешительности застыл с кувшином в руках. Нянька вернулась было к уборке, но почетный гость нетерпеливо взмахнул пальцами, и нянька отошла в дальний угол покоев. Так она и просидит там с поднятой иглой, уткнувшись в вышивку, но не сделает ни единого стежка. Няньку бросило в дрожь, едва Селинда произнесла первые слова.
   ― Милорд, ― начала девочка, ― зачем Вы пришли? Чтобы посмеяться надо мной? Я не вижу другой причины, почему бы еще Вы вторглись в мои покои в столь неурочный час.
   ― Посмеяться над Вами, миледи? Кто посмеет смеяться над такой красавицей? ― Глонд шагнул вперед. ― Только глупец будет смеяться над женщиной, которую выбрал себе в жены.
   ― Я не знала, что выбор оставили за Вами.
   ― Я решал, делать ли предложение, не так ли?
   ― А мой отец ― отвечать ли согласием. Нужно ли напоминать, что он принял решение не в Вашу пользу? Была бы на этом острове хоть капля справедливости, его выбор удовлетворили.
   ― Справедливости? ― вкрадчиво переспросил мужчина и дотянулся до руки девочки, но Селинда отстранилась. Его голос стал жестче. ― Простите меня, красавица, но с фактами не поспоришь: Вы по-прежнему не замужем, а Ваш отец мертв. Вспомните, как он превозносил нашу изократию. Разве исполнять законы, не делая исключений даже для самых высокопоставленных лиц, ― это не справедливо? А за убийство уж точно следует понести наказание.
   ― Вы завидуете Майусу Энио. Завидуете и ненавидите его.
   Глонд сверкнул глазами или, быть может, это блестели его драгоценности. Он махнул в сторону окна.
   ― Красавица, завтра Вашего молодого поклонника с островов Арока казнят перед всем честным народом. Кара настигает даже самых благородных ― вот в чем заключается торжество изократии. Меня же ожидает судьба несколько иного рода. А вы говорите про какую-то зависть.
   ― Я говорю, что Вы чудовище! ― Селинда села на кушетку и принялась растирать ладонями лоб. Сердце у Ра Фананы ушло в пятки. Таган подскочил к ней с бокалом хава-нектара, но девочка отмахнулась. Глонд, щелкнув пальцами, приказал евнуху его обслужить. Лорд отхлебнул приятный на вкус напиток, глубоко вздохнул и забарабанил пальцами по ширме Амали.
   ― Моя красавица, Вы грубы со мной. Не стану отрицать, что недолюбливаю ароканца, и понимаю, что в вашем сердце нет места для других чувств ― там один лишь праведный гнев из-за убийства отца... Впрочем, что я говорю? Вы всего лишь девочка и потому наивны и нерешительны; трагические события последних дней совсем выбили вас из колеи. Смерть отца тронула Вас до глубины души ― других доказательств чистоты Вашей натуры мне не нужно. Теперь я понимаю, что выбрать Вас было мудрым поступком.
   Селинда закатила глаза. Только подумать: этот мужчина чуть не стал ее мужем! Может, он и симпатичный, но жестокость и ледяную самовлюбленность не скрыть ничем. Он подошел и уселся на кушетку рядом с ней. Еще одна попытка взять ее за руку ― и снова Селинда отстранилась.
   ― Нет, ты не можешь любить ароканца, ― ласково произнес Глонд. ― Ты, вслед за своим отцом, пала его жертвой. Наше могущество и превосходство в южных морях долгое время не давали покоя его жалкому народцу с островов Арока, и вот они решили отомстить. Но как же глупо они поступили! Ароканец должен умереть, а его соплеменников следует усмирить ― иначе эти дикари разрушат все оберегаемые нами святыни.
   Селинда сглотнула и, сдавшись, жестом попросила бокал с хава-нектаром. Она ни слезинки не прольет перед этим мужчиной. Нет, ни за что!
   ― Милорд, вы чужеземец, не так ли? ― холодно спросила она.
   ― Я переселенец, подданный Оры, а не чужеземец. И все же Вы полагаете, что я могу спокойно наблюдать, как убивают людей ― и женщин в том числе. Однако, что поделаешь, если женщина осталась без покровителя, и виновен в этом мужчина.
   ― Вы знаете, что это не так! ― выпалила Селинда и, вскочив с кушетки, бросилась в бешенстве расхаживать по комнате.
   ― Моя красавица, я присутствовал на церемонии, ― Глонд не отставал от нее ни на шаг. ― И Вы тоже.
   ― Да, поэтому я знаю правду. Разве меч вонзила рука Майуса Энио? Отец упал. Он был болен, умирал. Спросите у королевских знахарей, остолоп!
   ― Слишком поздно, красавица, ― ей послышалось, или лорд усмехнулся? ― Зрелище, запланированное на завтра, уже не отменить.
   ― Издеваетесь надо мной, бессердечный Вы человек! Только не забывайте: корона, которую Вы жаждете столь сильно, пока еще не впилась шипами в вашу бестолковую черепушку и у Вас нет на меня никаких прав. Уходите! Прочь!
   ― Моя красавица, выслушайте меня! ― мужчина вцепился в Селинду, и та влепила ему пощечину. Он сжал в своих руках ее запястья. ― Говорю Вам: послушайте! Выслушайте меня, хотя бы из уважения к королевскому этикету!
   ― Какое дело мне до этикета, когда завтра меня казнят!
   ― Отпустите ее, изверг! ― не выдержала Ра Фанана.
   ― Фа Фа, тсс, ― зашипел Таган.
   Но Глонд не замечал ничего вокруг. Селинда брыкалась, но он крепко держал ее за руки. Стиснув зубы, он процедил:
   ― Глупая девчонка, неужто Вы думаете, что я позволю убить свою возлюбленную? Выслушайте меня и выслушайте внимательно. Как только меня изберут ― а это вопрос решенный ― я буду отстаивать интересы переселенцев, при этом не отступая от священных законов Оры. Отменить Ваше наказание я не смогу, но что, если на рассвете завтрашнего дня Вы внезапно исчезнете?
   ― Исчезну? О... о чем вы говорите?
   ― Я переселенец, не правда ли? Мне принадлежат обширные земли в южных пределах. Когда я стану триархом, ко мне перейдет один островок, за много миль отсюда, на котором располагается мое Вольное Поместье. Это мои личные земли, где я провожу свой отдых, никто другой не смеет на них посягать ― там Вы и будете жить. Понимаете теперь, красавица: для всех на Оре вы словно испаритесь. Они решат, что вас выкрал завистливый бог или похитили враги нашего государства! На самом же деле Вы станете моей тайной женой...
   ― Чудовищный план! ― воскликнула Ра Фанана.
   ― Вы спятили! ― закричала Селинда. ― Отпустите меня!
   ― Моя красавица, я не закончил! Разве Вы не видите, что скрывается за моим планом? Там скрывается любовь ― такая любовь, которой Вас не одарит ни один мужчина на свете! Лепато добивается Вашей руки, преследуя корыстные политические цели. Зачем еще ему жениться на дочери триарха, как не для того, чтобы обеспечить себе высокий пост? Что же касается ароканца: он опутал Вас паутиной лжи, когда на самом деле Вы для него ― не более, чем орудие мести...
   Таган пытался утихомирить Ра Фанану; Селинда, извиваясь и кусаясь, визжала, что изверг ничего не знает.
   ― Я знаю, что люблю Вас. Моя красавица, пройдет немного времени, и Вы забудете о своих треволнениях, как о дурном сне! ― Одной рукой Глонд мертвой хваткой держал Селинду, другой ― махнул в мелькающую за окном морскую даль. ― На Амбора-Рок ― так, любимая моя, называется мой личный остров ― в вашем распоряжении будет целый дворец, по сравнению с которым нынешние чертоги покажутся Вам рыбацкой хижиной! Там будете Вы править безраздельно, как настоящая королева, живя в роскоши, удовлетворяя каждый свой каприз! Дворец полностью готов к Вашему приезду. Вы отплываете сегодня ночью ― я уже обо всем договорился.
   Ра Фанана ущипнула Тагана.
   Таган ткнул Ра Фанану под ребра.
   Селинда перестала вырываться. Ошарашенная, она в упор смотрела в блестящие глаза Глонда.
   ― Нет, я не верю. Вы лжете.
   ― Моя красавица, ― засмеялся мужчина, ― провернуть такое дельце проще простого. Стражников подкупят, Вас вывезут отсюда в сундуке. Что же до Ваших рабов, ― сверкая победоносной улыбкой, он посмотрел на няньку и евнуха, ― они поедут с нами. Ваше счастье ― моя первостепенная забота, ведь я люблю Вас больше собственной жизни. Ах, вижу, Вы наконец-то начинаете понимать... Подойдите же, обнимите меня и поцелуйте. Позвольте сделать один глоток того наслаждения, в которое я скоро окунусь ― мы оба окунемся ― с головой...
   Он распростер руки. Селинда улыбнулась.
   И изо всех сил пнула его в пах.
  
   ***
  
   Глонд согнулся пополам.
   Ра Фанана взвизгнула.
   ― Прямо по побрякушкам? Только не по ним! ― Таган, сама заботливость, бросился на помощь взвывшему лорду. ― Милорд, она... она не хотела. Разве может чистая, невинная девушка, которая всю жизнь провела в окружении рабынь и евнухов, знать о том, что делает мужчину мужчиной? Я уверен, во всем виноват ее игривый нрав... Она просто разволновалась, еще бы: личный остров... дворец... мы в качестве ее верных слуг... Никто не знает ее так хорошо, как мы... Она для нас как дочь, я не вру... Но мы, конечно, всего лишь презренные рабы, а она ― леди самого благородного происхождения. Оттого ее сердце колотится, как бешеное, ― правда, Фа Фа? В общем, на нее свалилось столько всего; ей нужно немного времени, чтобы свыкнуться...
   ― Таган! ― возмущенно воскликнула Селинда.
   Раздался стук в дверь. Ра Фанана в два прыжка оказалась около нее и высунула лицо в узкую щель.
   ― Принц Лепато, ― отчеканил стражник, ― с визитом к леди Селинде.
   ― Лепато? ― встрепенулся Глонд. ― Он... он не должен увидеть меня здесь!
   ― Лепато? ― смутилась Селинда. ― Я... Я не собираюсь его принимать!
   Никто ее не слушал. Пролепетав, что леди понадобится минутка, одна только минутка, Ра Фанана улыбнулась, закрыла дверь и в смутении уставилась на Глонда. Нянька понятия не имела, что происходит; она лишь знала, что лорд предложил сохранить ее подопечной жизнь и ничто и никто не должен ему помешать.
   Ни сама леди, ни принц Лепато.
   ― В кладовку ― живо! ― прошептала нянька.
   Поднялась суматоха.
   ― Погодите! Не туда! ― прохрипел Таган. ― Лучше... за ширму Амали! Быстрее, милорд ― обопритесь на меня... и постарайтесь не стонать, хорошо? О, понимаю, сколь унизительно для человека таких изящных манер ― а ваши Ваши манеры я распознал, едва Вас увидел ― получить ногой по побрякушкам... впрочем, нет, вряд ли я могу понять ― это одно из преимуществ... ― Таган в спешке поправил зигзагообразную ширму, продолжая бормотать. ― Однако позволю себе заметить: я всегда считал Вас достойнейшим из женихов. И... и как вы думаете, у меня совсем нет шансов стать Старшим Рабом? Там, на Амбора-Рок?
   Неуклюже, чуть ли не со злостью, Ра Фанана разгладила на Селинде платье; в то же мгновение в комнату ворвался принц Лепато.
  
  
  
   Глава 31
   ВТОРОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
  
   ― Милая девочка!
   В красных развевающихся одеждах второй поклонник Селинды предстал перед ней с распростертыми руками. Его кудрявые волосы были коротко острижены, кожа источала запах ароматических масел. Тяжелые кольца, такие же золотые, как и зубы, висели в ушах, сжимали тугой котелок, в который была убрана его борода.
   ― Принц Лепато, ради всего святого, ― Селинда увернулась от его неуклюжих объятий. Будь проклята эта слабохарактерность! Почему она не смогла настоять на своем, не закричала, что не хочет видеть его? ― Принц, осмелюсь предположить, что Вы забываетесь.
   ― Что еще мне остается, если я думаю только о Вас?
   ― Не водите меня за нос! Думаете обо мне и при этом забыли, что я в трауре и что завтра ― день моей казни?
   ― А также день моего избрания, ― мужчина пересек комнату и, оказав-шись у окна, великодушным жестом обвел столпившихся внизу людей.
   Селинда посмотрела на него с недоверием. Вот он, стоит перед ней, отпрыск одного из старейших родов на Оре. Раньше по глупости, свойственной юному возрасту, она полагала, что мужчина благородных корней непременно обладает не менее благородным сердцем. Однако, казалось, принц Лепато, как и лорд Глонд, был напрочь лишен душевных переживаний.
   ― Если не ошибаюсь, ― холодно сказала Селинда, ― в борьбе за власть у Вас есть соперник.
   Мужчина прошествовал вдоль ширмы Амали.
   ― Вы, милая девочка, имеете в виду одного коварного переселенца? Одного алчного, лживого чужеземца-авантюриста, чье избрание в Совет говорит о продажности наших старейшин? Чье посягательство на место триарха ― верх безрассудства нашего государственного устройства ― следовало бы запретить законом, сохрани хоть кто-нибудь каплю здравого смысла? Вы говорите о человеке, которого я первым же указом, как стану триархом, разжалую и выдворю из Оры ― или, лучше, казню на площади перед всем честным народом? Ведь если голову этого чудовища украсит корона триарха, то от общественного строя Оры камня на камне не останется!
   Таган настороженно покосился на ширму. Если прислушаться ― а Таган навострил уши, ― то можно было заметить возню за ширмой; затем оттуда донеслись хриплые вздохи и, вероятно, скрежет зубов. К счастью новый посетитель был полностью поглощен своей тирадой, и все же его хождение туда-сюда вызывало тревогу.
   ― Но лорд Глонд может победить, ― сказала Селинда, ― может ведь?
   Таган вздрогнул, но Лепато его удивил. Тихим щелчком пальцев он потребовал хава-нектара и с кубком в руках медленно подошел к взволнованной Селинде.
   ― Милая девочка, Вы по-детски наивны, что не может не умилять! А я явился и забиваю Вашу прелестную головку политическими распрями, ― в лучах солнца его улыбка сверкала золотом. ― Знайте одно: ничто не помешает как моей победе, так и Вашему спасению.
   ― Разве что моя смерть, ― с горечью произнесла Селинда.
   Улыбка сменилась смехом; отставив кубок, Лепато подлетел к девочке и схватил ее за руки прежде, чем та успела отпрянуть. Она с отвращением почувст-вовала, как тугой котелок, стягивающий бородку принца, упирается промеж ее небольших грудей.
   ― Несмышленое дитя, как Вы не понимаете, что я предлагаю Вам свободу? Думаете, я не знаю, как подло, как бесчеловечно над Вами надругались? Вы стали марионеткой в подковерных играх Глонда и этого так называемого Избранного Династа с островов Арока. Самозванцы искусно изображали высокие чувства, я же, Лепато, на самом деле Вас люблю!
   ― Лжец! ― взорвалась Селинда.
   В этот самый момент из-за ширмы послышались ругательства. Таган театрально закашлялся; Лепато, к счастью, ничего не заметил.
   ― Милая девочка, не пора ли мне доказать свою любовь? ― Мужчина пришел в возбуждение, его взбудораженность теперь была иного рода, чем раньше. Он вновь принялся расхаживать по комнате, не выпуская руки Селинды. Он чуть ли не силком таскал за собой девочку туда-сюда, туда-сюда, и кричал, что завтрашнее поражение Глонда положит конец власти переселенцев. ― Как назвать последние реформы в законодательстве Оры, если не кошмарным бедствием для острова и его народа? У меня волосы встают дыбом при мысли, что у переселенцев есть право голоса в Совете, что они могут претендовать на корону триарха! Свод законов, допускающий такое бесчинство, превратился в шутовскую пьесу! Глонд и его приспешники замарали нас беспутством, но завтра начнется новая эра в истории Оры, и мы исправим прошлые ошибки. Первым-наперво я ― и никто не посмеет мне возразить ― отменю Ваше жестокое, несправедливое наказание, заявив, что ни при каких условиях дочь триарха не может подвергнуться подобному варварству!
   ― Да помогут Вам боги! ― Лицо Ра Фананы озарилось радостью. Забыв все приличия, нянька подалась вперед, чтобы поцеловать развевающийся подол одежд принца. Ширма Амали зашаталась, и Таган, взвизгнув, придержал ее.
   Одна лишь Селинда стояла как вкопанная.
   ― А как же Майус Энио? ― выпалила она. ― Как Вы поступите с его жестоким, несправедливым наказанием?
   Лепато пропустил мимо ушей слова девочки. Очутившись у окна, он махнул в сторону толпы.
   ― Представьте, как они будут ликовать и аплодировать, когда узнают о помиловании своей любимой леди Селинды! Ах, какой восторг их захлестнет, когда на виду у всех мы принесем свадебные клятвы! Милая девочка, не нависни над Вами угроза казни, Вы бы ни за что не познали такую безраздельную народную любовь. Отныне Вы будете неприкосновенны!
   ― А что насчет Вас, принц? Теперь я понимаю, что и впрямь превратилась в марионетку!
   ― Миледи, ― в отчаянии взвыла Ра Фанана, ― обнимите и поцелуйте своего чудесного спасителя!
   Селинда извивалась в стальной хватке принца. Продолговатый котелок покачивался, его золотое донышко блестело.
   ― Смелее, милая девочка: поцелуйте меня, обнимите ― ведь уже завтра Вы станете моей навеки!
   Селинда вырвалась и отскочила в сторону.
   ― Вы ошибаетесь, подлец! Думаете, я буду клясться в верности чудовищу в тот самый день, когда суровая кара, страшнее чем моя собственная смерть, настигнет человека, которого я люблю? Думаете, я выйду за Вас? Я принадлежу Майусу Энио, а он ― мне! И если он умрет, я умру тоже ― с радостью!
   ― Нет, миледи. Нет!
   Но Лепато лишь весело рассмеялся, приняв истерику девочки за невинные капризы. Наклонившись вперед, он протянул к Селинде руки, но та отшатнулась и бросилась к ширме Амали, словно собираясь ее опрокинуть.
   Таган схватил девочку.
   ― Принц, простите извините бедное дитя...
   ― Она просто переутомилась, ― вздохнула Ра Фанана.
   ― Ей тяжело осознать и принять ту благодать, которой вы хотите ее озарить. Нужно выждать время...
   ― Какой же Вы дурак, принц! В эту самую минуту Глонд...
   Таган заслонил рот госпожи рукой.
   Казалось, дело кончится новой ожесточенной перепалкой. Однако, продолжая улыбаться, Лепато отступил к двери.
   ― Милая девочка, ― сквозь смех сказал он, ― прислушайтесь к мудрым советам своих рабов, они-то знают жизнь и познают еще многие ее прелести, когда я стану Вашим господином. Обзовите меня глупцом, если на сердце у Вас полегчает, но думаете, я буду спокойно смотреть, как Вас ведут на казнь? Вы в самом деле считаете, что, когда придет время запечатывать склеп Вашего отца, Вы будете стоять за каменной стеной? Что ж, мне пора уходить ― дела не ждут... Но милая девочка, не забывайте, что наступит завтрашний день, и я, наконец, стану законным обладателем Вашей руки и сердца!
   Мужчина послал Селинде воздушный поцелуй, снова рассмеялся и, взмахнув полами плаща, ушел.
  
   ***
  
   Селинда укусила Тагана за палец.
   ― Уф, плутовка! Как же больно!
   ― Таган, что на тебя нашло? Ра Ра, как ты могла?
   ― Миледи, он... ― нянька сложила руки замком, ― он спасет Вас от смерти!
   ― Меня, но не Майуса Энио! Ра Ра, ведь ты же...
   Ширма с жутким грохотом повалилась на пол. Все подпрыгнули.
   Обрамленные драгоценностями глаза Глонда горели яростным огнем. Каких неимоверных усилий, какой стальной выдержки ему стоило сдерживаться, пока его соперник вещал! Теперь он разразился гневной тирадой, и ошарашенные Ра Фанана с Таганом попятились назад.
   ― Глупая нянька, ты что, веришь россказням старожила? А ты, грязный евнух, готов стать его верной собачонкой? Разве вы не чувствуете, какой смрад гнили и грязи, напоминающий протухшее мясо, источает продажная шкура того, кто вознамерился стать триархом и кто с показным блеском и помпой развеет по ветру основы государственности этого острова? Этот мужчина напрочь лишен рассудка; добейся он своего, и воцарится анархия. Но его не изберут, пусть даже не надеется!
   Мужчина сделал шаг вперед; Селинда отступила. Внезапно его гнев сменился нежностью.
   ― Моя красавица, послушайте меня и послушайте внимательно. Пребывая в блаженном неведении о том, насколько коварны могут быть мужчины, Вы попали под чары молодого ароканца. Он одурачил Вас, воспользовался Вашей невинностью. Но именно невинность привлекает меня в Вас сильнее всего.
   ― Куда вы клоните? ― вздохнула Селинда.
   ― Хотя я еще не триарх, я уже обладаю многими привилегиями, ― рука Глонда скользнула в карман наряда и извлекла наружу связку блестящих ключей. ― Завтра я с честью займу высший пост нашего государства и пообещаю никогда не уклоняться от своих обязанностей. Но только пообещайте быть моей, красавица, и сегодня же ночью я освобожу Вашего Майуса Энио. Его доставят в гавань, предоставят ему корабль ― и он будет волен плыть на все три стороны.
   Таган подпрыгнул; у Ра Фананы подкосились ноги, и она чуть было не рухнула на пол.
   ― Вы задумали недоброе! ― закричала Селинда. ― Я Вам не верю!
   ― Помните одно, моя красавица: воспротивитесь Вы моим желаниям или нет, я похищу Вас в любом случае. Однако я милосердно предоставляю Вам выбор, ― рука лорда, подобно змее, обвила плечо девочки. ― Первый вариант: Вы отправляетесь на Амбора-Рок заложницей, лишенной роскоши, вынужденной переносить все тяготы тюремной жизни. Не думаю, что вы настолько упрямы, чтобы на такое решиться, правда? Ведь тогда Вам придется расстаться со своими любимыми нянькой и евнухом, ― Глонд с улыбкой посмотрел на рабов. ― Им же придется расстаться со своими головами. Оставшись без госпожи, они в самое ближайшее время взойдут на эшафот, где и свершится их публичная казнь... Что ж, думаю, Вам больше приглянется второй вариант. Моя красавица, он прост и понятен: Вы станете моей, а Майус Энио окажется на свободе... Милое дитя, Вы дрожите? Могу ли я принять Ваше безмолвие знаком согласия? Могу я, евнух? Могу, нянька?
   ― Я... я Вам не верю, ― повторила Селинда. Казалось, Глонд расстроился.
   ― Стал бы я обманывать женщину, которую люблю? В соответствии со всеми законами и моральными устоями Майус Энио должен умереть. Но если его свобода ― это ключ к Вашему сердцу, я готов рискнуть. Я не лукавлю, моя красавица, ― с притворной нежностью Глонд погладил Селинду по волосам; на долю секунды Селинда была готова ему поверить. ― Не бойтесь, малышка. Мне уже следовало привести сюда Принца, чтобы Вы могли с ним попрощаться, прежде чем отплыть на Амбора-Рок... Неужели на Вашем лице я вижу удивление? Не отрицаю: ревность пылает во мне, ведь моя страсть к Вам не знает границ, ― но перед свадьбой любая девушка должна познать скоротечную, легкомысленную влюбленность. Я достаточно мудр, чтобы это понимать, да и ничто человеческое мне не чуждо. Однако, помимо этого, я человек чести, чего нельзя сказать о злодее в красных одеждах, который попирает все законы и заповеди нашего великого государства и так наивно, так абсурдно полагает, что скоро его возглавит. Моя красавица, забудьте о Лепато, забудьте о Майусе Энио. Глонду и только ему достанется Ваша рука!
   Селинда снова начала вырываться, но мужчина лишь рассмеялся.
   ― Очень жаль, но нам придется отложить игры в кошки-мышки! Но не переживайте, моя красавица, очень скоро времени у нас будет полным-полно, и Вы покажете все свои фокусы. Я же, в свою очередь, научу Вас многим женским премудростям! Пока же поцелуй, всего один поцелуй, и я удаляюсь.
   В дверном проеме он обернулся. На его лице сияла победоносная улыбка.
   ― Ночью так называемые похитители придут и заберут Вас в тайное убежище. Но повторяю: ничего не бойтесь. Как пройдут выборы и будут исполнены все официальные церемонии, я присоединюсь к Вам, и уже ничто не разрушит наш союз. Ах, впереди нас ждут целые эпохи, полные страсти и блаженства!
  
  
  
   Глава 32
   МЕЖДУ АКТАМИ
  
   ― Что же мне делать? Таган, Ра Ра ― что мне делать?
   Селинда упала на кушетку, закрыв лицо руками. Недавно она разозлилась на рабов, решив, что они предали ее; теперь ее мысли крутились вокруг непосильной задачи. В какое безнадежное положение она попала!
   Ра Фанана осторожно присела рядом. Солнце палило в окно, в знойном воздухе плавали золотые былинки. Толпа на площади расшумелась не на шутку, приглушая изредка доносившийся из чулана скрип.
   ― Миледи, ― произнесла нянька, ― думаю, выход очевиден.
   Селинда убрала руки от лица.
   ― Думаешь?
   ― Лорд Глонд мог бы служить примером для многих мужчин, верно? ― нянька тщательно подбирала слова. ― Но нужно признать, что полагаться на него без оглядки не стоит. Да, он излучает непоколебимую уверенность, но несмотря на все заверения, его избрание не так уж неизбежно. Он мог бы заранее праздновать победу, если бы голосовал народ, но не забывай: только члены Совета Тридцати имеют право избирать триарха. Не отдадут ли они предпочтение старожилу, выходцу из знатной семьи? Да, у принца Лепато куда больше шансов ― попомни мои слова ― да и его предложение звучит привлекательней. Уж лучше стать женой триарха здесь, на Оре, и наслаждаться славой и народной любовью, чем, заклеймив себя тяжким преступлением, сбежать невесть куда, на маленький никчемный островок, который мы в глаза не видели. На этот Амбора-Рок! Пусть Глонд и обещает всю роскошь и богатство на свете, ты все же станешь его негласной пленницей. Нет, миледи, тут и думать нечего: соглашайся на предложение Лепато.
   Пока лился поток слов, кажущихся такими правильными, такими обоснованными, Селинда поймала себя на том, что хмурится. Конечно, она не горела желанием скоротать остаток своих дней на Амбора-Рок. Но разве не такую судьбу она была готова принять тысячу раз, только бы спасти жизнь своему возлюбленному? Она резко обернулась и накинулась на няньку:
   ― Жестокая Ра Ра, я думала, ты любишь меня! Оказывается, ты меня совсем не знаешь! Жизнь без моего любимого потеряла всякий смысл. Пусть весь мир будет у моих ног ― мне нет до этого дела, пока Майус Энио не со мной. Если же я последую твоему совету, его казнят!
   Во время перепалки Таган переключил внимание на хава-нектар; тем временем скрип из чулана превратился в назойливое постукивание. Нянька его не уловила; Таган же полез в карман за ключом.
   Но сперва еще один глоточек нектара.
   ― Миледи, ― запричитала нянька, ― клянусь, я желаю тебе только самого лучшего! Ты молода, тебя обуревают чувства, но от многого в жизни приходится отказываться, как бы сильно не воспротивилось этому наше сердце. О, знаю, ты любишь юного ароканца, но вы с ним едва знакомы. Вообще-то, впервые ты увидела его только вчера.
   ― Какое значение имеет время по сравнению с любовью? ― воскликнула Селинда.
   ― Довольно большое, ― Ра Фанана тараторила без передышки. ― Ты ведь совсем не знаешь этого юношу! И время играет важную роль, уж поверь мне. Лучше взгляни на свое положение под другим углом: если ты выйдешь за другого, достойного мужчину ― того, кто обладает богатством и могуществом, ― впереди тебя ждет долгая жизнь, и твои блага преумножатся, а счастье, которое, ты думаешь, что познала, станет по-настоящему безграничным. Но, правда, для этого ароканец должен... умереть.
   Вид у Селинды был такой, буто она закричит и с кулаками бросится на няньку; Таган вытряхнул в рот последнюю каплю хава-нектара и пошатываясь обернулся.
   ― Но он не умрет, ― улыбнулся евнух. ― Дорогуши мои, я все пытаюсь вам объяснить.
   Стук из чулана превратился в барабанную дробь.
   ― Таган, о чем это ты? ― спросила Ра Фанана.
   ― Разве я не говорил, что у моего отца есть план?
   ― План?
   Поначалу обрадовавшись, что их с Селиндой отвлекли, нянька теперь вновь насторожилась. Разве она не знала, что за человек отец Тагана? Проскользнув в середину комнаты, евнух готов был поделиться своими соображениями, но нянька оборвала его на полуслове:
   ― Сейчас не время для твоей ереси, бесполое ты создание! Знаешь ведь, что твой отец ― старый спятивший дурак.
   ― Какие несправедливые слова, Фа Фа, ― вспыхнул Таган. ― Так уж вышло, но он могущественный колдун.
   ― Колдун, не сумевший уберечь от рабства собственного сына? Про остальное я вообще молчу, ― в чулане колотились уже изо всех сил. ― И отопри, наконец, эту дверь!
   ― Фа Фа, говорю же, у отца есть план!
   ― А я говорю, что не собираюсь слушать гнусного старика. Тоже мне, колдун нашелся!
   Таган нехотя побрел к чулану; Ра Фанана вернулась к Селинде.
   ― Дорогая моя, послушай, ― нянька схватила руки девочки. ― Ты права. Нельзя допустить, чтобы Майуса Энио казнили.
   ― И что, теперь ты подсунешь мне Глонда?
   ― Так Вы хотя бы выиграете время, ― сказал Ачиус, выбираясь из заточения.
   ― Время? ― закатил глаза Таган. ― Да какой от него толк, если ты застрял у черта на куличиках? На этом Амбора-как-там-его! В глуши, где и общества приличного нет; там, наверно, даже глаза подвести нечем. Она не может уехать с Глондом, малыш! А теперь...
   ― Но ей придется уехать с ним, ― отмахнувшись от назойливого евнуха, Ачиус в упор посмотрел на Ра Фанану. ― Куда вы ее спрячете, когда явятся похитители?
   Про них нянька совсем забыла.
   ― О, миледи! ― схватилась она за голову.
   ― Мы забаррикадируем двери, ― сказал Таган, ― в том числе, и потайную. Но я говорю вам...
   ― Они выломают двери, ― не унимался Ачиус, ― или подкупят стражу, или еще что-нибудь. Глонд положил на нее глаз и не отступится.
   ― Ух, посмотрите, как разошлась наша бедняжечка! ― фыркнул Таган. ― Не отправить ли тебя обратно в чулан? В конце концов, хочет кто-нибудь узнать, что придумал мой отец?
   Селинда, увы, не слушала. Она подобрала потрепанную куклу Блишу. У той разошелся один из швов, и опилки ― или, возможно, песчинки ― медленно высыпались наружу. Слезы хлынули у девочки из глаз, и она крепко прижала к себе куклу. Надежда таяла ― и растаяла совсем. Бедный Майус Энио!
   ― Погодите! ― встрепенулась Ра Фанана. ― Парень прав насчет того, что нужно выиграть время. О, сколько лунных циклов, должно быть, пройдет, прежде чем Глонд соберется отплыть на Амбора-Рок. А что, если он все-таки не заполучит нашу леди? Я хочу сказать, его головорезы ― что, если они ее не заберут? Они лишь будут думать, что выкрали нужную девочку...
   Брови Селинды сдвинулись у переносицы. Она аккуратно отложила в сторону Блишу.
   ― Что за вздор ты несешь, Фа Фа! Язык у тебя без костей. А вот мой отец...
   ― Никакой это не вздор, ― вмешался Ачиус. ― Вы понимаете? Глонд завладеет Селиндой ― пускай думает, что завладел. Он распространит слух, что ее похитили, поэтому казнь придется отложить. Но на самом-то деле она спрячется здесь, на Оре. А мы постараемся спасти Майуса Энио.
   ― Как я и говорил, мой отец... ― начал было Таган. Селинда хлопнула в ладоши:
   ― Ачиус, ты просто золото!
   ― Правда, есть одна загвоздка, ― сказала Ра Фанана. ― Если не нашу леди, то кого выкрадут головорезы Глонда?
   Таган вздохнул и отступился от своего бредового плана. Ра Фанана права: его отец слетел с катушек. Мысли Тагана теперь крутились вокруг новой увлекательной затеи. Он ринулся в чулан и вернулся оттуда с платьем свободного покроя, разноцветными лентами, платками и вуалями. Застыв в нелепой позе, он с кислой миной осмотрел сообщников. Фа Фа? Слишком толстая. Он сам? Слишком высокий. Но вот Ачиус.
   Евнух одарил худощавого юношу лучезарной улыбкой.
   ― Что ж, раз тебе нравятся женские платья...
  
   ***
  
   ― Буби, нет! Угомонись!
   Грязнуля покрепче ухватил обезьянку за хвост. Кабинетчик недоумевал, почему не оставил ее на Катаэйн; она увязалась за ним, смотрела на него таким жалобным взглядом, и Грязнуля не смог ее прогнать. Оставалось надеяться, что плутовка не влипнет в новые неприятности.
   Прихрамывая на больную ногу, мальчишка вновь пробирался сквозь толпу. Ранее, одолеваемый чувством вины, он вернулся на корабль, где полным ходом шла подготовка к отплытию на Амбора-Рок. На Грязнулю вдруг накатила такая тоска, что он решил вернуться на площадь и досмотреть ваганский спектакль. Он знал: ему не сдобровать, если капитан вдруг хватится его, ― но у мальчишки еще не пропал бунтарский настрой. Он вернется на Кэтти, когда придет в себя. Сейчас же он хотел лишь одного. Вытянув шею, он старался получше разглядеть актеров в пестрых нарядах.
   Начинался третий акт пьесы "Джавандром".
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   По-прежнему петляет время лабиринтами судьбы,
   Длину которых тысячей канатов не измерить,
   Все повороты, путаные тропы, запертые двери
   С каким упорством ты не проходи,
   Дорогу на свободу отыскать не сможешь. ―
   Под пеной волн морских, вдали от громогласных бурь,
   Где солнца жаркие лучи не обжигают кожу,
   Джавандра правит неустанно, как паучиха восседая
   По середине сети прочной и единой,
   Но расходящейся в далекие пределы. Обитая
   В уединении, не навещая дальние узлы,
   Богиня остро ощущает любое изменение,
   Каждое, едва заметное качение
   Растянутых, но прочных нитей паутины.
   Могущество Джавандры из Подводной Цитадели
   Достичь способно самых дальних из ее владений
   И удержать хитросплетением стальных узлов;
   Все почитающие ее народы южных островов
   Присутствие богини ощущают словно призрачный мираж,
   Витающий над жаркими песками. И не зря,
   Ведь Дочери ее, божественную власть храня,
   Молитвам паствы, что, словно дым, клубятся к небесам,
   Внимают. Казалось бы, до скончания эпох должна
   Джавандра царствовать, но силы разрушения растут
   И крепнут, они уж скоро связи разорвут.
   Огонь божественный в богине тает с каждым днем,
   Растратила она его, родив детей.
   В любви обманчивой купается она теперь,
   Незримыми оковами привязана к тому, кто красен
   Лицом, глазами, телом и душой. Вернуть Изол
   Ей поцелуй не в силах с любовным, страстным жаром,
   Лишь чувства теплые, сыновьи к матери питает.
   В то время далеко от дома его братья обитают,
   В печали коротая дни, любви богини недополучая.
   Джавандра, как же глупо поступила ты,
   Порвав, как паутинку, цепь семейных уз,
   Которая могла бы сохранить твое морское царство!
   Опасность над тобой нависла. С Раздолья высоты
   Сквозь волны устремлен коварный взгляд шпиона,
   Он наблюдает за твоей Подводной Цитаделью.
   Его глаза красны, в них ярость пламенем горит.
   Забвенья чары больше не давлеют над Тероном?
   И руки его неужто стекло разбить сумели?
   Но зависть в нем кипит, и с губ его слетают
   Жестокие и мстительные клятвы.
  
   ТЕРОН:
   Ну что ж, сестра моя,
   Не только ты покинула родного брата,
   Сбежала из Раздолья! Должно быть, горькую обиду затаила!
   Но наш отец, Верховный Бог, который прородил тебя,
   Быть наказал моей союзницей, надежной, верной,
   Моей сестрой, моей женой, послушной и смиренной,
   Не проявлять строптивость и инакомыслие.
   Но ты осмелилась нарушить повеление отца,
   И нам пришлось покинуть землю навсегда.
   Но мало тебе: Цитадель себе воздвигла,
   Укрыла стыд и срам за мощью куполов и шпилей,
   За минаретами и башнями, за крепостной стеной!
   Владычицей всех южных островов ты стать решила,
   Единолично правишь, отдалилась от меня
   И предала отца. Но сильней всего ты согрешила
   (С безумием граничит самонадеянность твоя),
   Когда на белый свет новых богов ты привела.
   Ты думала, что можешь мощью мериться с отцом,
   И наказание жестокое заслуживаешь теперь сполна.
   Пусть ты богиня, смерть была б единственным исходом,
   Если бы великий наш творец не возлежал, как под замком,
   В чернеющей твердыне Камня Бытия и Небытия.
   Подобной карой следовало бы наградить тебя.
   Увы, боюсь, я не смогу забрать твою дрянную жизнь.
   Каким бы жаром ни пылал огонь внутри меня,
   Его не хватит, чтоб убить другого бога
   Или создание, достигшее в развитии того порога,
   Что и я. ― Однако есть ли в твоей смерти смысл?
   Страдать ты будешь во сто крат страшней,
   И не мгновение продлится боль, а вечность.
   Как хорошо, что презираешь ты меня. Поверь:
   Высокую за все заплатишь цену!
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Плетет Терон интриги,
   От ревности слепой его лицо перекосило,
   И ищет выход бьющая в нем яростная сила.
   Обводит взглядом он свои покои, где на полу
   Чудовищные существа, созданья мерзкого порока,
   Шипят и корчатся в агонии. На одного из них,
   Кровавого червя, напоминающего склизкую кишку,
   Которую мясник швырнул в канаву за порогом,
   Он пристально глядит, дыханье затаив.
  
   ТЕРОН:
   Уродливое существо! Презренное творенье
   Животной похоти, страстей слепых и ненасытных.
   Заслуживаешь мгновенной и жестокой смерти.
   И все же... твой отец проявит снисхожденье.
   Он облик тебе новый сотворит чудесный,
   Ты красотой всех поразишь, ведь пред тобой стоит
   Тяжелое, важнейшее заданье.
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Да будет так. Сверкающее пламя
   Извергнув из очей и рук, ревнивый бог творит
   Создание, которому лгать, льстить и хаос сеять предстоит.
   Оно напоминает Тота, но даже Тот
   Не смог бы так искусно притвориться богом.
   Сквозь дыма пелену проглядывает силуэт;
   Спустя эпохи, проведенных посреди чудовищ,
   Из семени божественного, обманывая взор,
   Сын благородный появляется на свет ―
   Он на отца похож во всем. Его зовут
   Не так, как раньше, ― теперь он Каладор,
   И имя новое гораздо лучше прошлых прозвищ
   (Но мы не будем вспоминать злодейских слов).
   Так в чем же состоит его задача? Бог Огня ―
   С его сладкоречивых губ струится нежность,
   А руки дарят ласковые прикосновения ―
   Великодушную награду сулит за верность
   И говорит: посланником стать должен Каладор,
   Отправиться к Джавандре в Цитадель.
  
   ТЕРОН:
   Лгать, льстить и хаос сеять там ― вот твоя цель.
   И проклянет сестра моя злосчастный день,
   Когда покинула меня! ― Но подойди ко мне поближе.
   Я шепотом произнесу, что должен ты услышать.
   Лишь выполни мои наказы, буду я любить тебя
   Еще сильней. Теперь иди! ― Что? Как же твои братья?
   Не сомневайся: их тоже превращу в красавцев я,
   Когда докажешь преданность свою. Их судьба
   В твоих руках. Теперь иди!
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Так называемый сын кланяется.
   И камнем падает он вниз; пылая рвеньем,
   Несется в бездну под водой; похожий на комету,
   Сверкает ярче, чем Джавандра в свое время.
   Улыбка Огненного Бога тает. Отвращенье
   Овладевает им: вокруг по-прежнему кишат
   Созданья мерзкие, которые все ближе жмутся
   К его ногам. Обезображенные их лица
   Одновременно излучают любовь и нетерпенье.
  
   ТЕРОН:
   Что нужно вам? О нет ― нет, ни за что!
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   В глазах его горит огонь,
   И воздух наполняют стоны, визги, крики
   И дым. А следом жженной плоти вонь.
   Смеется бог и снова зачарованно глядит в стекло.
  
   ТЕРОН:
   Ах, Имагента!
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Уверенный, что скоро отомстит
   Сестре презренной, возвращается Терон
   Опять к своей непреодолимой страсти,
   И много новых чудищ уничтожит он.
   Но мы последуем за Каладором и тем несчастьем,
   Которое несется что есть сил к Подводной Цитадели.
   Увы, все будет хуже, чем бы мы хотели.
  
   ***
  
   Сердце у Грязнули колотилось как бешеное.
   Мальчишка наблюдал за бушующими на сцене страстями, и его разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, ему нетерпелось узнать продолжение; Грязнуля не обучился грамоте, и стародревние пьесы Телла очаровали его дивными новыми словами и оборотами. Но с другой стороны, мальчишка никак не мог выкинуть из головы Маргита и их встречу тем утром; каждый раз, как старик выходил вперед, скрытый за маской Духа-Служителя, Грязнуля вспоминал уютную повозку и добрый голос старого актера. Поэтому, когда третий акт закончился, Грязнуля со стыдом отшатнулся от парня с мешком для монет и, обогнув сцену, направился к разноцветной повозке.
   Мальчишку озарил проблеск отчаянной надежды. Пускай у него нет монет, чтобы отблагодарить актеров, но его умения никуда не делись. Маргит ― важный человек и артист к тому же ― наверняка нуждался в помощнике, который бы присматривал за ним, таскал тяжести, приносил все необходимое ― словом, облегчал ему жизнь. Сколько пользы Грязнуля принес бы старику и всей труппе? Возможно, со временем Маргит обучит его чтению, и тогда Грязнуля сможет заучивать свитки и тоже станет актером! О, он прекрасно знал, что в нем нет и капли ваганской крови, но имело ли это значение, ведь актеры всегда выступали в масках? Грязнуля выбился бы в свет. Только знатные и благородные люди могут искусно управлять жестами и речью, умеют рассказывать такие увлекательные истории!
   Бедный Грязнуля! Ослепленный мечтой, он едва ли заметил, что с наступлением вечера старик играл напыщенно и вульгарно и постоянно запинался в словах. Таковы требования пьесы ― думал Грязнуля ― драматический накал выражается именно такими эмоциями, в которых Маргиту ― непревзойденному мастеру, гениальному актеру ― нет равных. Разумеется, мальчишка и помыслить не мог, что старик ― всего лишь седой никчемный бездарь. Каково же было его удивление, когда он обнаружил растрепанного Маргита в душной, вонючей повозке. Сняв маску, старик жадно отхлебывал дешевое пойло из жестяной кружки и лапал Джавандру, которая, растеряв все величие, походила теперь на старую размалеванную шлюху.
   Грязнуля сглотнул и покрепче схватился за хвост Буби.
   ― Извините, сэр, ― пролепетал он. ― Я... я только хотел спросить...
   ― Опять ты, мальчишка? ― рявкнул Маргит. ― Дадут актеру отдохнуть во время перерыва и немного расслабиться? ― он театрально закатил глаза и повернулся к ваганской Джавандре. ― О, если бы только та девчонка осталась у нас, я тебе зуб даю: мы бы давно выбрались из этого дерьма!
   ― Маргит, ты пьян! Не смей говорит о Миле в таком тоне!
   ― Пьян? Да я лучший актер во всей труппе, или ты забыла, старая безмозглая корова?
   Грязнуля покраснел до кончиков ушей и, развернувшись, бросился наутек.
  
  
  
   Глава 33
   СТАТУЯ ОКЛАРА
  
   ― Дерево, дерево...
   Легкий ветерок колыхал листву.
   ― Дерево, дерево...
   Тропинку усеивали иголки хвои. Сквозь высокие ветви брезжил закат, и казалось, что кроны деревьев висят в воздухе.
   ― Дерево, дере...
   Блард лениво обернулся и поймал ухмылку на лице товарища.
   ― Прекращай уже, Менос, ― прошипел он сквозь зубы. ― Потому что ты снова доводишь меня до белого каления. И только попробуй спросить, какого каления, ― добавил он, ― я заберу у тебя копье и засуну его прямо в твою тощую задницу. И стой смирно! Или тебе совсем плевать на то, в какой переплет мы попали?
   Лишь тишина в ответ. Они стояли у входа в дозорную пещеру; позади них в толщу скал уходил темный туннель, лиловый мрак которого изредка рассеивался тусклым светом из узких отверстий в потолке. Еще немного, и пора зажигать факелы.
   ― Дерево, де...
   ― Да заткнись ты, наконец!
   Менос непроизвольно захихикал и попытался оторвать взгляд от высокой пахучей ели ― последней в аллее, которая, кривой линией огибая сады, вела к Вратам Оклара. До этого он так же пристально всматривался в поросшую мхом статую Оклара ― кем бы там этот Оклар ни был; она стояла на противоположной стороне тропы, прямо напротив поста часовых. Менос встряхнулся. Интересно, почему Бларда так не вело? Наверно, его жирный друг привык курить что-то покрепче. Сам Менос был куда слабее: проплывали минуты, проползали часы, а он никак не мог избавиться от дурмана.
   Да Менос и не знал, хочет ли от него избавляться.
   ― Лард ― то есть Блард? У тебя не завалялась еще одна... щепотка? ― вкрадчиво спросил он. ― Нет? А как же тот парень с полотенцем на голове? Может, он угостит нас, если мы придем и вежливо попросим?
   ― Менос, соберись, ― терпение Бларда почти иссякло. ― И даже не вспоминай про Морского Уабина! Что нам удалось от него получить за все это время? Золото? Джарвельскую траву? Ни-че-го! Лучше вспомни слова Адека. Кх. Мы висим на волоске ― так ведь он сказал?
   ― И? Он недавно уже заходил, правда? ― Менос выражался неясно, но Адек действительно проверил их в начале смены. На его лице проплывали тучи, и на этот раз он был не один: его сопровождала личная стража ― два лучших стражника, отозванных со своих постов. Адек не собирался больше рисковать. Однако Менос смотрел перед собой стеклянным взглядом, сдерживая бурлящий в груди смех.
   ― Он вернется, ― сказал Блард, ― запомни мои слова.
   Менос бы запомнил, но неожиданно еловые иголки на тропе, вращаясь и увеличиваясь в размерах, стали складываться в причудливые фигуры. Часовый в который раз пошатнулся, всем телом ощутив, как тяжелы его шлем, нагрудник и копье. Блард раздраженно ударил его в грудь ― нагрудник зазвенел, словно гонг.
   ― Стой смирно, Менос!
  
   ***
  
   ― Радуга, ты в порядке? Не бойся, мальчик. Мы выберемся отсюда ― я тебе обещаю.
   Малявка присел на корточки и уткнулся носом в теплую шерсть собаки. Вокруг сгущалась тьма, разбавленная лишь редкими отверстиями в потолке; из них теперь сочился не золотой свет, а лиловый. Казалось, они бродили в лабиринте ходов уже целую вечность. Они устали, проголодались, и Малявка подозревал, что Радуга был напуган ― сильно напуган. Конечно, иногда им попадались выходы: сводчатый проход, лестница, выдвижная панель, ― но только им стоило туда сунуться, как Малявка спешил обратно, заметив вооруженных мужчин или других причудливо одетых обитателей дворца. Зачастую об опасности сообщал Радуга, скребя лапами и рыча. Временами они вжимались в углубления в стене, съеживаясь от страха, пока мимо проходили мужчины ― их обмундирование позвякивало, а копья царапали камни потолка.
   ― Бедняга! Ты переживаешь за Ачи, да?
   Они уже давно потеряли друга, в самом начале блужданий по путаным, извилистым коридорам лабиринта, сразу после того, как на них чуть не набросился первый попавшийся им мужчина при оружии. Малявка все ждал, что Радуга начнет выть и скулить, не в силах больше сдерживать свои страдания. Да и чему тут удивляться: Джем с Раджалом пропали, но хотя бы Ачи был жив. И невредим. И вместе с ними.
   Малявка по-дружески взлохматил Радуге шерсть, которая в тусклом свете переливалась темно-лиловым. Как же долго они ходили кругами, почти отчаявшись отыскать пропавшего друга! Сейчас Малявка хотел одного: найти безопасный выход из этого лабиринта ― да хоть бы и небезопасный! Он дотянулся до серебряного ошейника Радуги, но в страхе одернул руку. Что-то странное произошло ― ведь произошло? ― с тем, самым первым вооруженным мужчиной? Вздохнув, Малявка крепко обнял собаку, и они побрели дальше. Клац-клац ― клацали зубы Радуги. Насколько огромен этот дворец? Неужели он занимает весь остров?
   ― Ну же, мальчик, выход где-то поблизости. Ты чувствуешь, чем пахнет?
   В воздухе ощущался запах хвои.
  
   ***
  
   ― Нужно зажечь те факелы, ― сказал Блард.
   ― Лучше бы мы зажгли кое-что другое, ― захихикал Менос.
   ― Тогда ты сразу вырубишься. Но да, мне тоже хочется зажечь кое-что другое. Черт побери! Если бы мы не растеряли те камушки... Эти чужаки, пусть только попадутся мне снова ― и я не знаю, что с ними сделаю.
   ― И... что же ты сделаешь, Лард? ― ухмыльнулся Менос. Блард вздохнул, и его взгляд скользнул по извилистой тропе. Его усилия сыграть ответственного, стойкого часового вызывали восхищение, и, тем не менее, у всего есть предел... а они знали, что Адек придет, так ведь? Жирный парень оттянул тогу, раздраженно почесал причинное место и прислонился к поросшим мхом камням. Сколько этих несчастных рабов все еще здесь шатается? Часовые видели их сквозь деревья и слышали перезвон их браслетов, а затем эти запуганные горемыки проходили пост, вытягивая руки вверх запястьями, будто нарываясь на удар... Ну не оскорбляли ли подобные создания честь Дворцового подразделения Королевской Постовой Службы Оры? Просто возмутительно! Интересно, будет ли Морской Уабин так обращаться со своими славными часовыми?
   ― Охранять сад ― где это видано?! ― взорвался Блард.
   ― Могло быть и хуже, Лард.
   ― Куда хуже-то?
   Даже в своем нынешнем состоянии Менос мог много чего придумать ― хотя бы то, что Адек мог подвести их под суд. К тому же, что такого плохого в дежурстве в саду? Оно было легким и приятным; в воздухе пахло хвоей, цикады стрекотали, а каменный Оклар взирал на них с постамента, как ангел-хранитель ― что ж, Менос подозревал, он и вправду был их ангелом-хранителем. И действительно ли Блард хотел стоять на крепостной стене, не говоря уже о том, чтобы болтаться из стороны в сторону на корабле Морского Уабина? Конечно, нет! Все дело в том, что он представлял себя этаким суровым малым, не достойным низкого звания... Впрочем, не сам ли он во всем виноват?
   Пусть Менос не думал озвучивать свои мысли, Блард все-таки их прочитал ― ну, некоторые из них.
   ― Ты, костлявый коротышка, не особо помог, сказав, что нас застигли врасплох. Куда уж там! Нас нельзя застать врасплох ― никогда и ничем!
   Он снова вытянулся по струнке и крепко сжал в руке копье. И снова он стал стойким Блардом, ответственным Блардом ― совершенно не запоминающимся Блардом.
   Не промелькнула ли на лице ангела-хранителя ироничная улыбка?
   ― Они и Адека застигли врасплох, ― предпринял еще одну попытку Менос. ― Я имею в виду тех, других.
   ― Разноцветное чудовище? ― От выправки Бларда не осталось и следа. ― Ладно тебе, Менос, ты и сам не веришь ни единому своему слову! Я-то знаю: Адек наложил в штаны при виде пары мальчишек, у которых молоко на губах не обсохло! И знаешь почему? Потому что он трус ― вот почему! А затем он переложил вину на нас, потому что давно точит зуб за то, что... Кстати, мне тут пришла мысль: почему бы нам не пойти к Морскому Уабину прямо сейчас и не рассказать ему все, что нам известно... Погоди-ка! ― Блард напрягся. ― Менос, ты слышал? ― Обернувшись, жирдяй всмотрелся в туннель за спиной. ― Ты не слышал... шаги?
   Менос потряс головой. Что Бларду взбрело в голову? Адек и его ребята наделали бы куда больше шума.
   Блард медленно выдохнул. Так кто там наложил в штаны?
   Стойкий. Ответственный. Но себе под нос он бормотал:
   ― Черт бы побрал Адека, черт бы его побрал! Менос, всего за один мешочек с золотом я пулей переметнусь на сторону Морского Уабина. Да любой чужеземец, с полотенцем он на голове или без, в сто раз лучше Адека! Скажи, разве это не так? Ну? Скажи мне!
   ― Он... Адек мог подвести нас под суд, ― громко произнес Менос, но его голос будто звучал издалека. Ему мерещилось, что из туннеля позади медленно выплывают клубы багряного зарева и вращаются точно так же, как те иголки на тропе. Что там Адек говорил про разноцветное чудовище? Меносу чудилось как раз такое чудовище ― оно парило в темноте... Часовой неуверенно обернулся. Ох уж эта джарвельская трава!
   ― А этот жеребец? ― тем временем говорил Блард. ― Он знал, что те незнакомцы были там ― знал ведь? Наверно, он собирался поразвлекаться с ними ― еще как собирался, грязный он мерин, ― а мы им помешали! Дотянулись бы до него мои руки, я бы ему показал парочку фокусов...
   ― Адек не может наказать Тагана, ― сказал Менос, по-прежнему изучая разноцветное чудовище ― или, точнее, мираж. ― Таган... неприкасаем.
   ― Капельку терпения: когда с этой сучкой Селиндой будет покончено, все поменяется. Неприкасаем? Он и его подруга, эта толстозадая тетка, отправятся в такое место, где к ним будет прикасаться кто угодно, ― запомни мои слова. Я бы сам не побрезговал с ним поразвлечься, просто чтобы преподать ему урок. Вот раздобуду пару вшивых монет ― и жеребец сможет ходить только враскорячку!
   Но Менос уже не слушал. Он отвернулся от темнеющего прохода, в котором разноцветное чудовище ― или джарвельское видение ― росло и приближалось.
   ― Как думаешь, ― сказал Блард, всматриваясь в сумрак, ― что с ними произошло?
   Менос услышал, как звякнул браслет и, оторвав взгляд от туннеля, посмотрел в направлении, куда указывал палец товарища. Вдали, за елями, появились два последних раба: один из них хромал, другой ― потирал лоб. Они откинули капюшоны и взволнованно перешептывались, судя по всему, не подозревая, что их видят часовые.
   Блард издал долгий низкий свист и вдруг сильно ударил напарника по нагруднику.
   Тот отозвался звоном гонга.
   ― Менос, выпрямись! Если не ошибаюсь, у нас только что появился шанс покинуть черный список Адека.
   ― Лард... Блард, о чем ты говоришь?
   ― Смотри, Менос ― просто смотри!
  
   ***
  
   ― Джем... Джем!
   Раджал замер на месте, как вкопанный.
   Джем встревоженно обернулся. Ему нетерпелось достичь ворот, и поэтому он шел впереди. У Раджала что, снова разболелась нога? Драка в заброшенном храме выдалась знатная. Джем получил по голове, а Раджал умудрился словить тяжелый удар аккурат по раненой ноге. Теперь сквозь его повязку снова сочилась кровь; Джем переживал, что Раджалу стало хуже.
   И что это за траурный гонг только что прозвенел?
   ― Джем, смотри: это Оклар! ― словно в ответ на вопрос указал вперед Раджал.
   ― Оклар! Что бы это значило, Радж?
   Мрамор был испещрен красными прожилками и покрыт мхом, закат покрыл статую у ворот лиловыми, красными и золотыми пятнами, но спутать с кем-то Оклара было сложно.
   Как сложно было не узнать и Бларда с Меносом.
   ― Держи их! ― и Блард бросился вперед.
   ― Таган нас обманул! ― выдохнул Джем.
   ― Нет, Джем. Он не мог!
   Копья скрестились, кулаки взметнулись; затем из туннеля вырвалось громкое рычание. Менос отшатнулся, Блард отскочил ― ни с того ни с сего из темного прохода на них выскочило огромное разноцветное существо.
   ― Чудовище! ― завопил Менос.
   ― Менос, беги! ― закричал Блард.
   Что именно происходило, ни Джем, ни Раджал не знали. Они лишь видели, как часовые, завизжав, в ужасе бросились врассыпную, а затем развернулись и кинулись друг на друга. Копья лязгнули, шлемы затрещали ― часовые рухнули на землю.
   ― Что с ними такое? ― спросил Раджал.
   ― Плевать на них! Радж, это ведь Радуга ― и Малявка!
   И вот уже пес в странно мерцающем ошейнике скакал вокруг них, а их маленький друг ошарашенно выглядывал из туннеля.
   ― Малявка, что...
   ― Принц Лазурных Волн! ― выдохнул Малявка, указывая пальцем наверх.
   ― Это всего лишь статуя... Малявка, что с вами произошло? И Ачи, он ведь...
   ― Блард... Менос! ― раздался злобный крик.
   Малявка подпрыгнул. Кричали у него за спиной.
   ― Беги! ― Радж схватил Малявку за руку. ― Радж, беги!
   Трудная задача для Раджала. Джем с Малявкой выбежали на аллею и со всех ног припустили к площади; Раджал бросился бы вслед, но нога у него хрустнула. Он хватал ртом воздух. Куда подевался Радуга? Малявка звал его; Джем вернулся бы за Раджалом, но Адек и его личная стража неожиданно выскочили из туннеля, чуть было не споткнувшись о Бларда с Меносом.
   ― Придурки! Раззявы! ― В два прыжка командир оказался рядом и схватил Раджала. ― Этого я беру на себя! А вы ― бегом за остальными! Живо, я сказал!
   С копьями на изготовку они помчались по аллее.
   ― Беги, Малявка ― беги! ― Джем с Малявкой неслись к площади.
   ― Отпусти меня! ― У Раджала проснулось второе дыхание, и он кинулся на Адека с кулаками. Они боролись у подножья каменного Оклара. Раджал поморщился от боли, пронзившей раненую ногу. Вновь раздался громкий рык, и рядом с ними внезапно возникло нечто огромное ― нечто разноцветное. Взвизгнув, Адек повалился на землю поверх Бларда с Меносом.
   И снова прозвучал траурный звон, похожий на гонг.
  
  
  
   Глава 34
   ЧТО ДЕЛАЕТ МУЖЧИНУ МУЖЧИНОЙ
  
   ― Может быть, уже хватит? ― причитал Ачиус.
   ― Хватит? Хочешь, чтобы тебя сразу разоблачили?
   ― Под таким-то слоем макияжа?
   ― Внимание к деталям, дорогуша ― без него в леди не превратиться, ― Таган облизнул губы. ― И позволь заметить: многие дамы убили бы за одну толику исключительного внимания, которым я одариваю тебя сейчас. Фейзи Вина? Пожалуй, у меня больше шансов снова отрастить побрякушки, чем у этой маленькой неряхи удачно выйти замуж. Шиа Миландрос? Как может уважающий себя евнух выпустить леди в свет в непотребном виде, будто уличную девку, ― выше моего понимания. Впрочем, чего еще ожидать, когда покупаешь у работорговцев самого дешевого евнуха? Я слышал, что он даже не очищен, и ходит, побрякивая... О каком повышении его цены в три раза тут говорить? Про четыре раза я вообще молчу. Я думаю, его стоимость даже не удвоилась... А теперь не шевелись ― меня по-прежнему не устраивают твои брови.
   Ачиус вздохнул. Неужто леди проходят через это каждый день? Бесконечные переодевания он еще стерпел, но макияж был выше его сил. Все его лицо безумно чесалось. Нахмурившись, он следил за взмахами кисточки.
   ― Какой смысл так стараться? Краска все равно потечет.
   ― Перестань морщиться! За кого ты меня принимаешь, дорогуша? Я пользуюсь только несмываемыми средствами.
   ― Несмываемыми? ― Ачиус теперь не просто нахмурился. Он отшатнулся. ― Ты превратил меня в невесть кого, и это навсегда?
   Таган ухмыльнулся.
   ― Да, и посмотри, что ты наделал с бровью. Живо сюда, пока не впиталось, ― пальцы евнуха сновали, орудуя крохотной губкой. ― Понимаешь ли, несмываемые ― это такой оборот речи. Давай назовем их долговременными. Нам это искусство досталось от Старой Оры. Конечно, некоторые дамы предпочитают татуировки. Они покрывают ими глаза и губы ― и даже наносят большие красные круги на щеки. Очень распространенное явление, но оно говорит лишь о том, что ты не можешь позволить себе приличных рабов. И где же ты будешь, когда мода переменится? В забвении ― вот где! ― как отшельник на далеком необитаемом острове.
   Селинда сидела на подоконнике, не обращая никакого внимания на суетящегося Тагана. Она с грустью и тревогой всматривалась в вечерний город за окном. Рядом сидела Ра Фанана; дрожащими руками нянька тыкала иголкой в свою вышивку. Площадь гудела. Тут и там звучал смех, толкались люди, торговцы зазывали к прилавкам с товаром, весельчаки пели и танцевали, раздавались призывы, факелы описывали опасные круги над толпой. У входа в Храм Тридцати горели огромные свечи. Лиловое небо пронзали красные и золотые лучи.
   ― Что ты вышиваешь, Ра Ра? ― девочка опрокинула голову на ладони.
   ― Джавандру и ее пятерых сыновей, ― нянька показала свою работу. ― Видишь?
   ― Старую богиню? Отец говорил, что ее никогда не было.
   ― Я и сама это знаю, но рисунок красивый, правда?
   ― Она выглядит всесильной. Если бы она могла помочь нам сейчас.
   ― Не нужно беспокоиться, миледи, ― Ра Фанана сжала руку девочки. ― У меня только хорошие предчувствия.
   ― Но как же Майус Энио? Глонд освободит его, как обещал?
   ― Доверять ему я бы не стала. Но даже если он предаст нас, надежда все равно остается ― надежда есть всегда.
   ― Еще недавно ты думала иначе.
   ― Миледи, пожалуйста, ― в глазах у няньки блестели слезы. ― Я всего лишь глупая женщина, не более того. Но что бы я ни сказала, мои слова идут от чистого сердца ― с мыслями о тебе и твоем счастье. Ты потеряла мать, а у меня... никогда не было детей. Но в глубине души я отношусь к тебе, как к дочери.
   И они упали в объятия друг дружки.
   ― Готово! ― Таган отошел от своего шедевра на пару шагов. ― Иди, посмотрись в зеркало. Или лучше не надо: такой невежа, как ты, все равно не сможет оценить мою работу.
   Однако Ачиус последовал первому совету и протяжно застонал.
   ― Вот тебе и вся благодарность, ― закатил глаза Таган. ― Ты ведь хочешь, чтобы грубияны-моряки обращались с тобой уважительно на том корабле по дороге на Амбора-Рок? Остров Оры еще не видел цветка прекраснее, конечно, не считая моей леди, ― поспешно добавил евнух.
   Селинда вытаращила глаза на творение Тагана, которое одновременно и напоминало ее, и было совсем на нее не похожим. Она озадаченно осмотрела замысловатое сочетание драгоценностей и шелковых лент.
   ― Ра Ра, ― прошептала Селинда. ― Тебе не кажется, что Таган слегка перестарался? Он, похоже, выпил лишка хава-нектара сегодня, да?
   ― Миледи, я думаю, Таган ― в этом деле мастер, а мальчишка ― что ж, он все же мальчишка. Справедливо поэтому было учесть все тонкости и придать ему как можно больше женственных черт. Нельзя не признать: разгляди в нем кто его истинные повадки, и нам несдобровать.
   Селинде нечего было на это возразить.
   Таган положил руку на плечо мальчишки и отвел его от зеркала.
   ― Давай снова разучим походку. Повторяй за мной: вот так, ― евнух засеменил по комнате, едва касаясь пятками пола. ― И запомни: ни в коем случае не разговаривай.
   ― Никогда?
   ― Ну, с Майусом Энио можешь поговорить, если тебе доведется его увидеть, но только шепотом. Жаль, дорогуша, что твой голос уже сломался. Боюсь, он приобрел явно мужские нотки.
   ― Ох, наверно, принцессой лучше бы было притвориться тебе, ― с горечью пробормотал Ачиус.
   ― Что ж, на корабле наверняка найдется пара симпатичных моряков... Впрочем, нет: я же говорил, я слишком высокий, хотя голос у меня и впрямь подходящий, ― евнух любовался на себя в зеркало. ― И походка, и фигура. Про красоту я вообще молчу ― тебе со мной не сравниться, дорогуша, ― разумеется, мальчик обладал кое-каким преимуществом, но Таган оставил его без внимания. ― Поэтому-то в нашем распоряжении и есть искусство, с его помощью мы можем скрыть недостатки природы. Ты ведь еще не бреешься? Однако не останавливайся ― ходи, ходи.
   Нелепо виляя бедрами, Таган ходил по комнате туда-сюда, а Ачиус, чрезмерно кривляясь, повторял за ним движения. Селинда рассмеялась, но ее веселье тут же угасло. На скамейке рядом лежала кукла Блиша. Опилок в ней не осталось, но ее формы снова стали полными ― даже полнее, чем раньше. Пока Таган работал, Селинда занималась тем, что набивала куклу драгоценностями: бусами, кольцами и серьгами.
   ― Ра Ра, не одолжишь мне иголку?
   ― Для чего, миледи?
   ― Я часто ношу куклу с собой. Думаю, никого не удивит, если я возьму ее на корабль? Только бы она не слишком гремела, ― заштопав шов, Селинда обняла и поцеловала куклу, а затем робко передала ее Ачиусу. ― Позаботься о ней, хорошо? Все-таки тебе предстоит сбежать с корабля ― или с острова, и содержимое Блиши сможет помочь.
   ― О, миледи! ― Ачиус преклонил было колени, но вместо этого Селинда заключила его в свои объятия.
   ― Ты герой, Ачиус, ― со слезами на глазах произнесла она. ― Если мы с Майусом Энио когда-нибудь поженимся... если он станет Династом островов Арока... то ты получишь благородный пост при дворе и станешь видным мужчиной.
   ― Мужчиной? ― с иронией в голосе переспросил Ачиус.
   ― А как же иначе. Что, по-твоему, делает мужчину мужчиной?
   Таган нетерпеливо кашлянул.
   ― Я бы ответил на этот вопрос, но лучше воздержусь. Мне, боюсь, придется прервать вашу задушевную беседу, дорогуши, потому что время не ждет, ― прищурившись, Таган осмотрел Селинду с головы до ног. ― Фа Фа, разве я не велел тебе надеть на нее одежду мальчишки? И нужно что-то сделать с ее волосами...
   ― Но ты же не собираешься их обрезать!
   ― Что ж, тогда мы их уберем ― помоги ей, Фа Фа. Если мы хотим тайно вывести ее отсюда, она не должна отличаться от простой рабыни.
   ― От рабыни или от мальчишки?
   ― Просто сними с нее платье, ― Таган заставил Ачиуса отвернуться. ― Мне хорошо знакомы повадки мальчишек, у которых сломался голос, ― даже не сомневайся, ― лукаво добавил он. ― А я-то думал, ему нравится наряжаться в женские платья... Мальчишки ― наверно, их всех следует очистить, как меня ― что скажешь, Фа Фа?
   ― Я бы не заходила так далеко. Поднимите руки, миледи.
   ― О да, оставить парочку для продолжения рода, ― разглагольствовал Таган, ― и для других похожих целей. Их можно было бы держать в подземелье. Мир стал бы гораздо лучше ― и приятнее, ― евнух вперил взгляд в Ачиуса. ― И если ты посмеешь спросить, что приятного в некоторых забавах, ― вполголоса произнес он, ― я больно тебя ущипну несмотря на то, что ты в платье.
   Ачиус и не думал задавать таких вопросов. Евнух хлопнул в ладоши:
   ― А теперь сверим план действий.
   План действий состоял в следующем: полагая, что Глонд подкупил стражу, Таган ждал, что похитители ворвутся в двери, вероятно, уже скоро, вероятно, без предупреждения и, вероятно, с большим сундуком, куда они и запихнут сопротивляющуюся жертву.
   ― Обязательно сопротивляйся, ― пояснил он, ― но не переусердствуй: стоит разорвать платье не в том месте, парень, и все потеряно. Помнишь, что нужно сказать Майусу Энио?
   ― Чтобы шел в дом твоего отца. И объяснить, как туда добраться.
   ― И сказать, что я его люблю, ― добавила Селинда.
   ― Если мальчишка вообще его увидит, ― сказала Ра Фанана. ― Что-то я не доверяю этому Глонду.
   ― Совсем недавно ты доверяла Лепато, ― напомнила няньке Селинда.
   ― Ну, он происходит из почтенного семейства... Так, миледи, штаны почти в пору! Что будем делать с волосами?
   ― Их скроет капюшон, ― сказал Таган. ― Не волнуйтесь: скоро мы все затаимся в доме моего отца и решим, что делать дальше.
   ― Все, кроме меня, ― пробормотал Ачиус и, прижав Блишу к своей пышной груди, задумчиво посмотрел на евнуха. ― Откуда ты знаешь, что за одно не похитят и тебя? Тебя и Ра Фанану? Ведь оба жениха обещали вас забрать?..
   ― Совсем не исключено ― при любом развитии событий. Но как только услышим шум в коридоре, мы сразу спрячемся в чулане ― да, Фа Фа?
   ― А как же я? ― спросила Селинда.
   ― За ширму Амали... Нет, с нами в чулан ― так безопаснее.
   ― Народу туда набьется полным-полно, ― заметила Ра Фанана.
   ― Если бы мы только отыскали потайную дверь, ― вздохнул Ачиус, ― то, возможно, нам всем удалось бы сбежать.
   ― Что ж, давайте расчистим в чулане немного места, ― предложил Таган. Открыв резную дверь, он достал целый ворох красивых цветастых платьев, платков и шарфов. Ра Фанана с тоской разложила их на кровати Селинды. Как им будет не хватать этих прекрасных нарядов!
   ― Давайте я еще разок поищу ту потайную дверь, ― сказал Ачиус и зашел в чулан.
   Те два шага оказались роковыми. Он закричал.
   ― Люди Глонда? ― развернулся Таган. ― Они здесь?
   ― В чулане! ― ахнула Селинда. ― Они в чулане!
   ― Миледи, отойдите! ― Ра Фанана в ужасе закрыла собой девочку; Ачиус попятился назад и попытался захлопнуть двери. Слишком поздно. Лезвие меча рассекло тонкую перегородку, и на свет выскочил взбешенный человек в красных одеждах.
   ― Лепато! ― воскликнул Таган. ― Лепато, а не Глонд!
   Принц грубо схватил Ачиуса за руку.
   ― Глупая девчонка! Ты думала, я буду потакать капризам твоего сердца? Разве я не обещал, что не позволю отвести тебя на эшафот? Прости за бесцеремонность, но что еще мне оставалось? Сегодня ты станешь моей пленницей, а завтра ― законной невестой!
   Меч блестнул в воздухе; Лепато развернулся и увлек за собой переодетого, сопротивляющегося Ачиуса.
   Потайная дверь с глухим стуком вернулась на место.
   ― Мы пропали, ― сказала Ра Фанана.
   ― Что же нам теперь делать? ― спросил Таган.
   ― Ачиус... ― всхлипывала Селинда. ― Бедненький Ачиус!
   Кукла Блиша валялась на полу лицом вниз. Селинда подняла ее, сотрясаясь от рыданий. Ра Фанана со стонами металась по комнате. Таган упал на колени и молотил кулаками по полу.
   Отчаяние евнуха оказалось оправданным. В следующее же мгновение в коридоре поднялся шум; с дверей слетели замки, и в покои с саблями наголо ворвались три здоровенных головореза в одежде моряков.
   ― Именем лорда Глонда мы требуем выдать леди Селинду!
  
   ***
  
   ― Что... что произошло?
   Раджал посмотрел на сваленные в кучу тела Бларда, Меноса и Адека, затем поднял глаза на неподвижную, покрытую мхом фигуру, возвышающуюся над безмолвной сценой.
   ― Оклар? ― прошептал юноша. ― Оклар, это ты?
   Ответа не последовало; чего еще было ждать от статуи?
   Зато появился Радуга. Заливаясь лаем и виляя хвостом, он выбежал из-за постамента; его серебряный ошейник мерцал в лиловых лучах заката. Прихрамывая ― хотя его нога вдруг почти перестала болеть, ― Раджал вслед за псом вышел на аллею.
   Впереди развилка. По какой дороге идти?
   Он не раздумывая повернул в сторону доков. Радуга шел рядом, и Раджал чувствовал прилив сил; казалось, тревога отступила. Юноша не сомневался, что уже скоро воссоединится с друзьями. Ах, он вот-вот поплатится за свою самонадеянность!
   Очутившись в доках, Раджал с опаской осмотрелся по сторонам. Неужели он выбрал не тот путь? Затем он услышал смех, и две темные фигуры выскочили на него из переулка. Но Радуга выручит его! Выручит ведь?
   Времени не осталось. В лицо Раджалу сунули смоченный снадобьем платок. Дверь за ним захлопнулась, и он исчез, будто его никогда и не было. Радуга заскулил, оставшись один в промозглой, всепоглощающей темноте.
   Напоминая паутину, небо прорезала сеть такелажных канатов.
  
  
  
   Глава 35
   ТВОЙ ВЫХОД, АКТЕР!
  
   ― Джем? Джем!
   ― Малявка? Малявка!
   Джем крутился по сторонам. Малявка пытался пролезть между плетеной корзиной торговца и похожими на шторы юбками толстой старухи. Толпа сомкнулась между ними, словно безграничное море.
   ― Я же просил: не отпускай мою руку! ― Джем растолкал плечами людей и притянул к себе Малявку.
   ― Я услышал лай и подумал, что это Радуга.
   ― Навряд ли. Похоже, мы снова его потеряли, а заодно и Раджа.
   ― И что же, ты не хочешь их отыскать? ― взбешенный Малявка брыкался и вырывался.
   Джем присел на корточки и обхватил Малявку за плечи.
   ― Разумеется, я хочу их отыскать. Но посмотри вокруг, Малявка: что толку, если ты тоже потеряешься? Кого нам нужно найти сейчас, так это отца Тагана. Он наша последняя надежда, если, конечно, мы сможем пробраться через эту площадь. Поэтому не отходи от меня ни на шаг, хорошо? И не привлекай к себе внимание ― и не пялься на стражников.
   Угрюмо кивнув, Малявка позволил Джему увлечь себя за собой. Со всех сторон безбожно толкались, но и шум стоял невыносимый. Кое-где звучали ритуальные напевы, местами ― веселые песенки; тут и там вспыхивали перепалки, а, зачастую, и потасовки между сторонниками Глонда и единомышленниками Лепато. Смешиваясь с запахом пота и другой вонью, воздух наполняли благовония, сладкий аромат хава-нектара и душок джарвельской травы.
   Вдруг раздались зазывные крики торговца пирогами. Живот у Малявки отозвался урчанием.
   ― Джем? Джем, я жутко проголодался!
   ― Еда нам не светит, Малявка. Ты разве забыл, что мешочек с золотом был у Раджала, и он его потерял? Все же я уверен, что отец Тагана нас накормит.
   ― Если мы его найдем! Ты точно помнишь дорогу?
   ― Вторая улица к юго-западу, пятая дверь... Со стороны Совещательной Капеллы, а не Склепа Триархов... Так ведь Таган сказал?
   ― Меня с вами не было тогда. Но... здесь мы уже проходили, Джем.
   ― Что? Откуда ты знаешь?
   ― Видишь ту лужу грязи? Ты и в прошлый раз в нее вляпался.
   Нахмурившись, Джем обтер подошву о булыжник.
   ― Если бы кое-кто не убежал, я бы не сбился с пути. И где же теперь этот Храм Тридцати?
   ― Раз тебе оттуда не видно, мне и подавно.
   ― Может, залезешь ко мне на плечи?
   ― Я думал, нам нельзя привлекать внимание.
   ― Мы быстро. Готов?
   Взвизгнув, Малявка взлетел в воздух.
   ― Разве я не говорил, что боюсь высоты?
   ― Вроде бы на ковре-самолете тебе страшно не было. Ты что-нибудь видишь?
   Что же он видел? Поначалу он ничего не мог разглядеть в знойной дымке, полной лилового, красного и золотого мерцания. Малявка прищурил глаза. Факелы пылали. Флаги развевались. К небу поднимались клубы дыма ― и пара. В толпе мелькали жонглеры, клоуны, акробаты на ходулях. Маски. Грим. Происходящее напомило карнавал ― странный, зловещий. Грозная стража в украшенных перьями шлемах расчищала себе путь сквозь скопище бедняков. Малявка посмотрел вдаль. Казалось, всю площадь охватило ожидание дурных событий. Еще больше стражников выстроились в шеренгу на ступенях храма. Затаив дыхание, Малявка глазел на величественные строения с устремленными ввысь колоннами по обеим сторонам площади. Совещательная Капелла... Склеп Триархов... Но что из них что? Малявка хотел было спросить у Джема, но тут послышался лай ― такой же, как раньше. Мальчик резко обернулся.
   ― Эй! ― возмутился Джем.
   ― Джем, там Радуга!
   Нет, это был не он. Однако в толпе бродило много собак, и кошек тоже. Были там змеи, мыши, крысы, мотыльки, пауки, жуки, муравьи, мухи и блохи, не говоря уже о рыбе, лобстерах, черепахах, угрях и прочих морских обитателях в разной степени готовности.
   А еще там была обезьянка. Ее от Малявки отделяло несколько макушек. Она тоже восседала на чьих-то плечах. Плутовка повернула голову, вперила свои большие глаза в мальчшку, и ее длинный хвост выгнулся крючком, похожим на вопросительный знак.
   И вдруг она взвизгнула и прыгнула.
   Малявка закричал; Джем зашатался; затем Малявка, Джем и обезьянка рухнули на землю. Отовсюду на них посыпались злобные возгласы. Джема ударили ногой в бок; кто-то схватил его за воротник. Затем мальчишка ― его лицо показалось знакомым ― пролез через лес ног и протянул руки к обезьянке. Его волосы отливали медью, на бледной коже краснели прыщи, а изодранные штаны и тунику покрывала мозаика заплаток.
   ― Буби, Буби! ― кричал он. ― Господин... Джем!
   ― Грязнуля? Буби? ― ахнул Джем. ― Что вы здесь...
   Но Малявка потянул его за рукав.
   ― Джем, быстрее!
   Сквозь толпу к ним пробивалась группа стражников. Грязнулю, а вместе с ним и Буби, словно отливом, отнесло в сторону, и Джем, вырвавшись из рук торговца, со всех ног бросился вслед за проворным Малявкой.
   В спину им летели крики, но довольно скоро они утихли.
  
   ***
  
   У Джема кололо в боку. Откинув волосы, он припал спиной к постаменту высокой статуи. Глаза ослепляли горящие факелы жонглера. В нос ударила жуткая вонь. Справа у постамента смуглый венайец справлял нужду, слева ― два здоровяка курили какую-то мерзкую дрянь и, пихая и толкая друг друга, обсуждали преимущества Глонда и Лепато.
   ― Не привлекать внимание ― так ты сказал! Это ты во всем виноват, Джем.
   Джем вытянул шею и посмотрел вперед: совсем рядом возвышался помост, на котором несколько человек в масках готовились к исполнению некого ритуала.
   ― Хорошо, Малявка, я согласен: я во всем виноват. Теперь мы в самом центре площади. Как же нам отсюда выбраться?
   ― Что это был за мальчишка? Тот, кого ты назвал Грязнулей?
   ― Я разве не рассказывал тебе про капитана Порло?
   ― Конечно, рассказывал. Он что, здесь?
   ― Тот мальчишка с его корабля. Поэтому если только Порло не избавился от Буби ― хотя нет, старый трусливый пьяница любит свою обезьянку, как никого другого... ― В глазах Джема загорелась надежда. ― Малявка, а что, если Ката сейчас в доках? Может быть, мы просто плюнем на план Тагана...
   ― Но ты же говорил, что Порло предал нас.
   ― Ну, он предал Эмпстера, а Эмпстер предал нас... Значит, как нам нужно относиться к Порло?
   ― Ты меня спрашиваешь?
   ― Просто размышляю... Интересно, что Порло здесь забыл?
   Дальше разговаривать они не могли, потому что на сцене начинался ритуал. Люди в толпе, возбужденно перешептываясь, сгрудились теснее, и Джему с Малявкой не оставалось ничего другого, как наблюдать за актерами в масках и костюмах: те, покачиваясь и размахивая руками, торжественно объявили четвертый акт пьесы. В свете факелов их маски ярко сверкали; одежда на них мерцала и переливалась, будто актеров объяло пламя или же, напротив, поглотило море.
   Хотя представление казалось не более, чем нелепой фантасмагорией, Джем вскоре поймал себя на том, что увлеченно следит за странной, мифической постановкой. Он снова усадил Малявку на плечи ― на этот раз мальчишка сам его упросил.
   Вот что они увидели.
  
   КАЛАДОР:
   Возникли, словно чудо, предо мной все эти купола,
   И замки с башнями, и шпили минаретов ―
   Великие строенья, что скрывают буйные моря.
   В глазах двоится от мерцанья неземного света!
   Сомнений нет: красоты сотворило божество,
   Вложив в творение все силы, целиком и без остатка,
   Чтоб радость безграничную познать. Какая ж радость ждет того,
   Кто уничтожит это королевство ради мести сладкой?
   Возрадуется мой отец, возрадуюсь и я!
   Однако должен крайне осторожным быть,
   В чудесное подводное царство проникая.
   Как, здесь рабами служат люди, что встали на пути?
   Постойте, я не враг вам! ― Но расступаются они,
   Должно быть, разглядев во мне небесное сияние,
   И приняли меня за бога. (Ведь, по правде говоря,
   Я бог и есть, коль сыном величает меня Терон.)
   Но вижу, наконец, что заявился я сюда не зря.
   Зеленые узоры на ослепительном наряде голубом,
   В руках ― трезубец, на голове ― блестящая корона,
   Величественно восседает на коралловом огромном троне
   Джавандра. Вокруг повсюду развеваются, кружат
   Гирлянды из причудливых морских цветов, а рядом
   С богиней преклонил колени, будто совершая святой обряд,
   Тот, кто красой и чистотой походит на меня.
   Смотрите! Его богиня обнимает крепко-крепко,
   Прижать его к груди она безумно рада,
   Словно младенца, как драгоценное чадо,
   Но страсть в ее глазах пылает. О, какая мерзость!
   Я вижу, сын сопротивляется, но также вижу я,
   Что он не в силах отказать, ведь столько раз уже
   Он не отказывал. (Однако, не тревожься, мой кузен:
   Не долго будешь ты сносить мученья ласк ―
   Совсем не долго будет длиться жизнь твоя!)
   Ах, смотрит на меня она! ― Я кланяюсь Вам, о Великая Богиня!
   Наслышан был о Вашей красоте, но вижу я сейчас,
   Что превосходит она байки, домыслы, рассказы,
   Которые не могут передать неотразимость Ваших чар.
   Благословенна цель, сподвигшая меня прийти сюда!
   Есть ли нужда мне объяснять, зачем к ногам припал?
   Нет, понял я отчетливо: Вы догадались сразу, ―
   И сокровенным знанием блестят у Вас глаза.
   Джавандра, не обознались Вы! Я ― сын Терона,
   От брата Вашего пришел, смиренно голову склонив,
   Надеясь лишь на то, что искуплю вину,
   Исправить все ошибки прошлого смогу.
   В Раздолье держат брата Вашего священные законы,
   И он меня отправил в качестве подарка;
   Он умоляет Вас принять сей дар. Откажете ли Вы?
   Быть предпочтете с вечно хнычущим Изолом,
   Чье каменное сердце гореть любовью не способно?
   Порвите рабские оковы! Утихомирьте вихрь страстей!
   К чему игрушки Вам, созданные из детей,
   Теперь, когда пред Вами Каладор, и он готов к усладам?
   Богиня, забирайте сына брата!
  
   ДЖАВАНДРА:
   Не слышала я имени прекрасней ― Каладор!
   Не слышала прекрасней звуков. Словно колокольный звон,
   Они звучат во мне. О, Каладор!
   Любовью сердце переполнилось мгновенно,
   Огнем ярчайшим оно пылает. Каладор?
   О нет, тону в тебе самозабвенно,
   Тебе противостоять я не могу. О, Каладор!
   Ты ― словно брата отражение, сошедшее с небес,
   И лишь тебе дарить я буду ласку и заботу.
   О, Каладор! Не нужно больше мне других чудес,
   Ни королевства, ни сыновей, ни взвода
   Всех тех существ, что создала. О, Каладор, моя судьба
   В твоих руках. Скорей же подойди, я обниму тебя,
   И стану лишь твоей навеки.
  
   ИЗОЛ:
   Навеки, матушка? О нет!
   Тебя не просто страсти охватили, но безумие!
   Ты заблуждаешься жестоко, глубоко, бесповоротно,
   Поверив, что решил твой братец после стольких лет
   С тобой мириться. Лжет нагло это существо,
   Орудие оно в руках презренного Терона!
   Ты посмотри: его окутывает колдовство!
   Снаружи выглядит он принцем ― что с того? ―
   За мишурой таятся гниль и разложение.
   Неужто ты не видишь: он злобных сил творение?
   Он соблазнил тебя, чтоб следом обмануть, ―
   Таков коварный план его. О, Матушка, прошу:
   Низвергни это существо в пучину мрака,
   Иначе сгинешь ты, поддавшись чарам вурдалака.
   О, матушка, открой же, наконец, глаза!
  
   ДЖАВАНДРА:
   Мои глаза открыты.
   Ты думаешь, я буду слушать неблагодарное дитя,
   Настолько злобное, бездушное, неверное,
   Что отвергает материнскую любовь. Родить тебя
   Мне было нелегко, но боль моя тебе неведома!
   Но сын ли ты? Не видела я счастьем озаренного лица,
   Когда из чрева моего ты вырвался на белый свет.
   Нет, не могу я сыном называть такого подлеца!
   Тебя я сотворила в горький миг печали,
   И, видимо, тебе я причинила непоправимый вред.
   Мою искусную работу грязь и плесень замарали!
   Должно быть, мало тебе прежних злоключений,
   Ты ревность прикрываешь заботою поддельной.
   О да, Изол, твои пороки мне насквозь видны!
   Гораздо чище и светлее Каладор, чем ты, бесстыжий,
   И ненавистно горестное поражение тебе ―
   Так оставайся с красотой своей наедине.
   Все, уходи. ― О, Каладор, ты подойди поближе:
   Всем существом своим я изнываю от любви!
  
   ИЗОЛ:
   Подлейший из мерзавцев, руки прочь!
   О, матушка, считаешь зря меня порочным:
   Ведь я, как верный сын, всегда любил тебя,
   Отказывая лишь в тех плотских утехах полуночных,
   Что не положены моралью матери и сыновьям.
   И да, я знаю, насколько велика была печаль твоя
   И боль твоя, но я и остальные мои братья
   (Про них ты напрочь позабыла) хотим страдания
   Твои облегчить. На многое способны мы, тогда
   Мы снова будем счастливы. Однако
   Терона, матушка, во мне ты видеть перестань,
   Его посланник тоже с ним лишь внешне одинаков!
   Довольно! ― Чего ты мерзкое созданье ждешь?
   Прочь, Каладор, от матушки моей отстань ―
   Она тебя не хочет.
  
   ДЖАВАНДРА:
   Как раз наоборот:
   Мой сын, я не хочу другого никого! Ты против?
   Готов помехой стать для нового возлюбленного моего?
   Смотрю, настроен ты воинственно, оружие достаешь;
   Похоже, в самом деле больше ты меня не любишь,
   И наказание суровое ты понесешь.
   В порыве яростном они мечи скрестили! Вжик! В испуге
   Вся рыба ― врассыпную, и вспенилась вода, и волны кругом
   Пошли у трона. ― Вжик, вжик! Но неужели сын мой
   Не хилым оказался слабаком, как я считала,
   И отражает он удары с силой, о которой я не знала.
   Вжик, вжик, вжик! О нет! Пожалуйста, не надо!
   Неужто с сыном брата сейчас расправится Изол?
   Позволить этому случиться не могу! Нет, ни за что!
   Вжик, вжик, вжик, вжик! И снова наступает Каладор
   С бесстрашием, отвагой, которые один Терон
   Ему привить мог. Вжик, вжик, вжик, вжик, вжик! Да ― о, да!
   Сын огненного бога победил! Но нет, что за беда?
   Мой ненавистный сын намеревается спастись?
   Изол, предатель, услышь ты материнские проклятья,
   Что эхом отзываются в тебе: умри, умри!
   Или ты думаешь: божественные силы, бьющие внутри,
   Тебе помогут? Дурак, коль возомнил, что сможешь
   Укрыться тем щитом, что вырвал у меня из чрева.
   Презрительно я над тобой смеюсь. Увы, мой Каладор
   В развитии достиг лишь твоего предела,
   Он может поразить, но не убить кузена;
   Зато предателя способна уничтожить мать!
   Да, мой сынок: раз родила тебя, то ей решать сей спор,
   И вынуждена она ту жизнь отнять,
   Которой ты распорядился глупо. Видишь, дурачок?
   Из глаз и рук моих наружу вырвались лучи?
   Умри, Изол, умри! О да, он растворяется вдали,
   Крича, раскрасив кровью вод морских теченье.
   Меня ж теперь блаженство ждет! О, Каладор,
   Мой милый Каладор, любовь к тебе я доказала!
   Ты победил, а следом я исполнила предназначенье:
   Красивейшего убила сына. Но кем он был?
   Клочком набухшей плоти моего нутра ―
   Всего-то! Но подойди, мой сладкий, и поцелуй меня.
   Нас вечные блаженства ожидают впереди,
   Но не могу терпеть я больше, охлади мой пыл!
   Но что же это? Где улыбка та, что ослепила
   Мои глаза? Хочу я вновь увидеть выражение лица,
   С которым ты пришел сюда. О, подойди!
   Я широко объятья распахну; в них упади скорей!
   Но что же происходит? Ты игру затеял? Хватит!
   Любовь моя, твое лицо! Твоя фигура! Не могу поверить!
   Какой передо мной стоит ужасный мерзкий змей,
   Стекает желчь зловонная с его клыков! О, нет!
   Изол, на помощь! Ты, чтоб меня спасти, воскресни!
   Чудовище, исчезни! Я приказываю: исчезни!
   На помощь! Помогите, Амас, Ион, Оклар, Уван!
   Вы мне нужны!
  
   ДУХ-СЛУЖИТЕЛЬ:
   Богиня тщетно вопрошала ―
   Теперь в руках чудовища она была,
   Которое и впрямь чудовищных размеров стало.
   На дне морском в нем больше мерзости и вони,
   Чем высоко в Раздолье, на полу Терона:
   Ведь существо, что Каладором ранее звалось,
   Известно также нам под именем Мандру ―
   Ужаснейшего змея из глубины морей.
   Постигла незавидная, трагичная судьба Джавандру,
   Похоже, больше не видать свободы ей.
   Хоть вскоре здравствующие сыновья ее
   Мать пожалеют, проникнутся ее бедой,
   Но все старания спасти богиню превратятся в прах.
   Что скажешь тут? Мандру гораздо был сильней,
   Его не удалось ни победить, ни уничтожить.
   Намного хуже обстояли с ним дела:
   Неубиваемый, он сыновей Джавандры мог убить,
   Ведь в жутком существе пылал огонь его отца.
   И первый сын, за ним другой, нашли свою погибель
   От смертоносной хватки или от клыков укуса.
   Джавандры рабство вечное так началось отныне.
   С тех пор прошли года и минули эпохи,
   И многие считали, что давно богиня их мертва;
   Другие ж говорили, что по-прежнему она жива,
   Поскольку кто спобен был убить богиню?
   Но что тогда: томится неужто Джавандра
   В оковах под присмотром существа, которое она
   Любила, пока не разглядела в нем дурную суть?
   Но что поделаешь? Чудесного ей королевства не вернуть.
   С момента судьбоносного, когда Мандру
   В прекрасной маске Каладора соблазнил ее,
   Те узы неземные, что с островами наверху
   Джавандру связывали (сильна была людская вера), ―
   Те узы порвались. А следом вера умерла.
   Не поклоняются богине люди. Культы, секты,
   Напоминая тараканов, расползлись по островам;
   И дочери Джавандры ту божественную власть,
   Которой наслаждались раньше, потеряли; навсегда
   Они исчезли. И Венайя стала крайне разобщена.
   Ах, можем ли мечтать о том великом дне,
   Когда познают единение все эти острова опять?
   Живет ли та мечта о героическом сраженье,
   О небывалом приключенье в подводной глубине?
   Но в сердце мы храним секреты. ― Песня!
   Спектакль наш окончен, его мораль ясна. ― Ах, песня!
   Поближе подойдите. Слышите? Я слышу звон небесный.
   Ах, песня! Отблагодарите нас затем.
  
   ***
  
   Сердце у Джема беспокойно колотилось.
   Пятеро актеров исполняли глупую песенку с простеньким мотивом ― тра-та-та ― и, взявшись за руки, водили неуклюжий хоровод; никакого небесного звона и в помине не было. Но тем не менее Джем не мог выкинуть из головы только что увиденное действо и размышлял над его значением. Он вдруг решил, что должен непременно поговорить с актерами ― особенно с последним, который по-видимости был у них главным. Юноша опустил друга на землю и крепко сжал его руку.
   Песня тем временем завершилась; воздух взорвали аплодисментамы, и в толпе снова поднялись давка и волнение. Среди шума и криков послышался пронзительная трель колокольчика. Толпа подхватила Джема и понесла прочь; вскоре, как ни крутился, он не мог увидеть сцену; он даже не знал, в какой стороне она была. Все смешалось вокруг: стражники, знамена, языки пламени, дым и тела ― налетающие друг на друга тела.
   ― Джем! ― закричал Малявка. ― Нужно выбираться отсюда!
   ― Я не знаю как! Просто не выпускай мою руку, Малявка...
   Колокольчик звенел громче; шум и гам внезапно стихли. Что означало это странное безмолвие? На протяжении всего представления Джем ощущал присутствие магии, но сомневался в ее происхождении. В следующее мгновение люди расступилась, и перед ними возник высокий старик в черных одеждах. Его длинная борода развевалась, словно на ветру. Черты его лица показались Джему знакомыми. Неужели тот самый актер, который рассказывал историю между репликами богов и странных созданий, теперь предстал перед ними без маски?
   Но Джем ошибался.
   ― Пойдемте, ― пробормотал незнакомец. ― Я принял облик святого, и толпа нас пропустит. Следуйте за мной, мой дом здесь недалеко. Забудьте о глупом спектакле; эти актеры просто произносят слова, не понимая их значения. Забудьте о них; если кто и поможет вам сейчас, так это я.
   ― Но... кто Вы такой? ― спросил Джем.
   ― Разве Вы не знаете, принц Джемэни? ― старик выглядел удивленным. ― Мы ведь должны были встретиться сегодня. Меня зовут Саксис, я ― отец Тагана.
  
  
  
   Глава 36
   ПТИЦЫ
  
   ― Господин Саксис, каким именно святым Вы являетесь? ― спросил Джем, когда они медленно направлялись к задворкам площади. ― То есть я хотел сказать, каким святым Вы притворяетесь?
   Колокольчик старика продолжал звенеть.
   ― Принц, я вижу, Вам незнакомы обычаи Оры. На мне облачение Проповедника Пятерых Дозорных.
   Джему это ни о чем не говорило.
   ― А я считал богиней этих островов Джавандру!
   ― Вы только что слышали ― разве не слышали? ― почему она растеряла былое могущество. Теперь, как и сказал актер, у людей разное вероисповедание. На тех островах, где я родился, ― там, принц, Вы уже бывали ― в роли богов выступают могущественные вулканы. На других островах поклоняются пещерам и гротам, морю, солнцу или даже растениям. Ходят разговоры, что далеко на юге паства приходит с молитвами к высоченным тотемным столбам, возведенным на скалах древними людьми. На Оре дела обстоят иначе. Здесь народ безоговорочно верит в святость триархов. Почему же еще в ожидании обычных выборов собралась такая толпа? ― Старик коснулся колокольчика, и тот умолк. ― Но вот мы и пришли: вторая улица к юго-западу.
   На узкой аллее, зажатой между невзрачными, смотрящими на площадь домами, темноту рассеивал лишь блеклый лунный свет. Саксис остановился у обшарпанной двери и стал шарить по карманам в поисках ключа. Но если Джем с Раджалом думали увидеть убогий заброшенный домишко, их ждал сюрприз. Дверь распахнулась, и их взорам предстало просторное, ярко освещенное помещение с массивной лестницей по середине. С неожиданным проворством старик побежал по ней, увлекая своих гостей за собой.
   Когда они минули первый лестничный пролет, Джем вернулся к расспросам.
   ― Господин Саксис, Вы сказали, что триархи ― это боги на Оре, и при этом, нарядившись чужим святым, Вы спокойно прошли через плотную толпу.
   ― Принц, ничем другим народ на этом острове не гордится больше, чем своей формой правления ― той, что они называют изократией. Я сказал, что триархов считают святыми, но никто не нарекал их богами. В самом лучшем случае они ― наместники богов. Закон лишь следит за неизменным порядком выборов: паства вольна верить в любых богов, каких захочет, пока настоящим повелителям ничего не угрожает. Потому-то старая вера растет и процветает; к тому же, разве свобода в выборе религии ― не одна из основных заповедей изократии? Эта свобода так же важна, как и равноправие, знаете ли.
   Джем ничего не знал наверняка, но в голосе старика он различил нотки иронии. Дважды, пока они поднимались по лестнице ― вне всяких сомнений черной лестнице огромного дома ― они встречали юношей в одежде рабов. Опустив глаза, те, казалось, в спешке бежали выполнить тот или иной приказ.
   ― На этом острове полным-полно рабов, ― заметил Джем.
   Старик обернулся. По его пристальному взгляду трудно было понять: озадачен он или просто раздражен.
   ― Рабов? ― переспросил он. От прежней иронии не осталось и следа. ― А как иначе может процветать великая цивилизация, как не благодаря рабам?
   Джем предпочел промолчать. Они достигли верхнего этажа. Перед ними вытянулся длинный тусклый коридор. Сквозь толстые стены доносился приглушенный шум с площади.
   ― Спроси у него про Синий кристалл, ― прошептал Малявка, но Джем начал с другого конца. ― И каким же богам Вы поклоняетесь, господин Саксис? Я имею в виду: если судить по Вашему наряду?
   ― Принц, Вы внимательно смотрели пьесу? Кто такие Дозорные, как не сыновья Джавандры, которые с рождения призваны приглядывать за ее королевствами? Они не боги, а полубоги на скалистых берегах и в морской бездне, в ветрах, бурях и на волнах, для каждого живого существа водного мира. Теперь все они уже мертвы ― разумеется, если они вообще существовали. Амас ― так звали одного из них. Ион, Изол, Уван ― это остальные. И был еще один, я запамятовал его имя.
   ― Оклар? ― взвизгнул Малявка. ― Оклар, Принц Лазурных Волн?
   Джем, по-прежнему державший мальчика за руку, почувствовал, что та стала влажной. Но Саксис уже не слушал. Он толкнул дверь, и удивление его гостей лишь возросло, когда старик завел их в комнату, одновременно похожую на пещеру и необычайно многолюдную площадь. Среди теней маячили таинственные фигуры; вдали за ними медленно шествовал раб и зажигал бесчисленные свечи. У Джема перехватило дыхание, едва он распознал фигуры.
   Орлы. Ястребы. Голуби. Вороны. Помещение было наполнено неподвижными птицами, которые смотрели перед собой в упор.
   ― Джем, мне это все не нравится, ― прошептал Малявка. ― Джем, здесь пахнет колдовством.
   ― А я колдун, ведь так, мальчик? ― улыбнулся Саксис. ― Но здешние чудеса, увы, ― не моих рук дело. Известно ли вам такое искусство, как набивка чучел? Тут вы видете богатейшую коллекцию; я же всего лишь смотритель.
   Джем чувствовал, что это не так, но зачем Саксису лгать? Старик подтолкнул их вперед. В середине помещения стоял прямоугольный стол, широкий и тяжелый, развернутый к стенам под странным углом. Должно быть, его затащили сюда на время, но так и не подобрали подходящего места. Взгляд Джема метался по сторонам. За птицами вдоль стен мелькали баночки для образцов, заполненные многочисленными насекомыми: бабочками, мотыльками, мухами, жуками. Стекло некоторых баночек разбилось; свисающие с них блестящие осколки напоминали клыки, покрытые слюной в предвкушении добычи.
   ― Не буду отрицать, ― сказал Саксис, ― что занимаю низкое положение, а ведь некогда я был великим и могущественным, служил при дворе. Но у всего есть свои преимущества. Поведал ли вам мой сын ― мой кастрированный сын ― историю моей жизни? Упомянул ли он о "Философской притче"? Боюсь, он ― хм, оно ― оплошало, ― старик выглядел оскорбленным. ― Но подойдите же, присядьте рядом, и вы услышите рассказ о моей жизни. К тому же нас уже заждалась роскошная трапеза. Подойдите, присядьте.
   Юноши нехотя повиновались. Выдвинув стул, Джем сначала заметил замысловатую резьбу на спинке, а затем глубокие царапины в обивке. Обшарпанный стол покрывали застарелые пятна, однако он был искусно выструган и, вероятно, представлял антикварную ценность. Джем с тревогой смотрел на птиц ― на их клювы и когти.
   ― Очень жарко здесь, ― решился завести разговор он.
   Жара и впрямь была удушающей. На одной из стен виднелись створки окна, но раб не удосужился их открыть; вместо этого он присел на корточки у очага с воздуходувными мехами в руках.
   Джем нахмурился.
   ― Пути магии неисповедимы, ― улыбнулся Саксис. ― Но порой она бывает довольно могущественной.
   И старик поднес руку к свече и засунул растопыренные пальцы в яркий огонь. Джем сглотнул; с лица Саксиса не сходила улыбка.
   ― Представьте железо, расплавленное в кузнице. Представьте свиток, тлеющий в печи, чернея и рассыпаясь. Или дом, который огонь сжигает до тла. Чем еще является жар, как не прародителем перемен?
   ― Ваша рука не изменилась, ― голос Малявки сорвался.
   ― Что, мальчик? Ах да, с моей рукой и впрямь ничего не произошло.
   Старик отдернул руку, и в тот же самый момент огонь в очаге рядом с рабом вспыхнул алым пламенем. Вскочив на ноги, юноша пробормотал пару проклятий. Только теперь гости сумели хорошенько его рассмотреть. Он был высокого роста, и когда он обернулся, Джем с Раджалом увидели, что его лицо скрывала округлая маска из белого фарфора, похожая на тарелку с отверстиями для глаз. Джем заметил, что незнакомец переводит сверкающий взгляд с него на Малявку и обратно.
   Но погодите-ка. Разве Джему не знакомы эти глаза?
   Раб тем временем наклонился к своему господину и сосредоточенно зашептал ему что-то на ухо.
   ― Мы так не договаривались! ― воскликнул старик. ― Ты сказал: двое!
   Шепот раздался вновь, но внезапно оборвался, когда Саксис размахнулся и ударил раба по голове. Еще чуть-чуть ― и маска бы не удержалась.
   ― Не того? Это что, еще одна из твоих дурацких шуток? Довольно! Иди и займись уже нашей трапезой!
   Старик повернулся к гостям и как ни в чем не бывало заметил, что юноши наверняка проголодались.
   Он угадал.
   Почти сразу вернулся раб, неся кувшин и потрескавшиеся кубки. К разочарованию Джема в кувшине была вода, которая к тому же неприятно пахла. Следом подоспели черствые ломти заплесневелого хлеба и миски с едва теплой коричневатой жижей. Поджав губы, Джем рассматривал куски склизкого мяса, серой репы и жира; Малявка сморщил нос. Даже дикий голод не всесилен.
   Если до этого Джем сдерживал растущее внутри недовольство, то теперь он собрался с духом и вскочил со стула.
   ― Господин Саксис, мы безмерно благодарны за Ваше гостеприимство, но, боюсь, нам пора уходить. У нас пропали товарищи, и наш долг ― их отыскать.
   ― Да, наш долг! ― просветлел Малявка.
   ― Вы что, собираетесь отправиться на поиски посреди ночи? ― рассмеялся Саксис. ― Быть может, когда завтрашние события пройдут, вы действительно исполните задуманное. Но спасти Майуса Энио вы ведь хотите, правда?
   В замешательстве Джем сел обратно за стол.
   ― Майуса Энио? Спасти?
   ― Именно поэтому вы здесь! ― взгляд старика стал серьезным. ― Ах, я понимаю: мы достигли точки, в которой пересекаются сюжетные линии. Что вы скажете, если я сообщу, что некая леди Селинда избежала сурового наказания? Думаю, к этому времени она уже покинула эти берега. Но как же тот юноша, в которого она влюбилась, ― юноша, которому предначертано стать наследным принцем династии Арока? Если я не прибегну к помощи магии, Майуса Энио казнят толпе на потеху. Но я стар ― и очень слаб...
   Саксис жестом показал на свечи.
   ― Пусть вас не сбивают с толку банальные фокусы, которые дворовая детвора разучивает на первом году обучения в Школе Магии Элио. Для спасения Майуса Энио поток моей силы должен пройти, как сквозь призму, через воздействие магии высшего порядка, ― старик перегнулся через стол и схватил Джема за руку. ― Принц Джемэни, Вы и есть эта магия ― Вы и Ваш маленький друг. Вас коснулось могущественное сияние богов, и завтра я соберу все эти силы воедино.
   Жар тем временем стал нестерпимым; Джем вцепился в ворот туники. Поверил ли он в эту историю? Доверял ли Саксису? На юношу вдруг нахлынули воспоминания об Унанг-Лиа, о волшебнике Альморане и его женоподобном слуге. Дворец Альморана, который назывался Домом Истины, оказался всего лишь домом лжи. Джем спросил было, как Саксис соединит магические силы, но в этот момент раб ― такой же женоподобный слуга ― поставил на стол поднос, нагруженный серебряными горшочками, полосатыми бутыльками и тарелочками с разноцветными порошками и жидкостями.
   Старик хлопнул в ладоши, словно пытаясь развеять тяжелые думы.
   ― Мои друзья, надеюсь, вы простите бедного изгнанника за скудные явства? Но из любого положения есть выход, ― он поставил на стол темную закупоренную бутылочку. ― Позвольте предложить вам соус Элио. Пусть я позабыл многое из того, чему обучился в Школе Магии, все же самый ценный рецепт намертво засел у меня в голове.
   Вынув пробку, Саксис спрыснул соусом свою еду. Взволнованно переглянувшись, Джем с Малявкой последовали его примеру.
   ― Выглядит странно, ― сказал Джем.
   ― И пахнет странно, ― добавил Малявка.
   Конечно, Саксис знал, что делал. Даже если его гости и сомневались, пробовать ли соус, то совсем недолго. Пару мгновений спустя они не могли думать ни о чем другом, кроме еды. Их лица озарились улыбками; по щекам стекал мясной сок. Ложки в такт стучали по мискам, и когда юношки доели, они даже не думали отказываться от добавки.
   ― Только побольше соуса Элио! ― ухмыльнулся Малявка.
  
   ***
  
   В ожидании раба Саксис показывал гостям, как действуют другие порошки и зелья. Заплесневелый хлеб снова стал свежим и ароматным; крошки превратились в бисквитные пирожные; вонючая вода сменилась сладким вином. Что ни говори, подумал Джем, а их хозяин владел магией невиданной силы.
   И вновь Джем насторожился, кожей ощущая присутствие птиц с мерцающими клювами и глазами и сухих, словно застыхших во времени, бабочек и мотыльков. По стеклу одной из баночек пошла трещина. Стекло раскололось, и осколки посыпались на пол.
   Саксис ничего не заметил. Колдун был занят тем, что раздраженно сыпал ругательствами, отчитывая раба за медлительность. С почерневшим горшком в руках юноша обходил стол и крайне неуклюже разливал по мискам новую порцию тушеного мяса. Когда он замер около Саксиса, половник выскользнул у него из рук и замарал коричневой жижей рукав старика.
   Рука взметнулась в воздух.
   ― Бестолковый евнух! ― Раздался звон посуды, а затем звук удара. Горшок, а за ним половник, упали на пол.
   Упала и маска раба. Упал и сам раб.
   Повисла напряженная тишина. Саксис вздохнул; Малявка сглотнул; Джем не мог отвести ошарашенный взгляд от Тагана ― ведь, разумеется, это был Таган, ― который с трудом поднялся на ноги, держась за спинку свободного стула. Он рывком выдвинул стул из-за стола и изнеможденно сел. Джем с жалостью смотрел на его лицо, покрытое глубокими ранами, синяками и пятнами крови. Возможно, побили его днем, но и сейчас ему досталось по полной.
   Едва дыша, Джем гадал, какие еще сюрпризы принесет эта длинная ночь.
  
  
  
   Глава 37
   ВОРОН
  
   Сын сидел с ним за одним столом, и Саксис едва сдерживал гнев.
   ― Что ты делаешь, бесполое ты животное? ― закричал он.
   ― Отец, я устал от этих игр. Если честно, я просто устал.
   ― Устал, когда вот-вот решится моя судьба? И почему я должен смотреть на твое безбородое женоподобное лицо, кастрат? Надень маску! Я говорю: надень ее немедленно! ― С отвращением старик отвернулся и посмотрел на Джема, словно в поисках поддержки. ― Терпеть не могу на него смотреть. Я всегда думал, что он никакой мне не сын, а, впрочем, он действительно не сын мне! Как же мне хотелось, чтобы он умер, когда они его кастрировали ― да, отрезали все к чертям, отрезали под самый корень! Уф, какой же мужчина не предпочтет смерть такому вот существованию?
   Джем замешкался, размышляя над ответом, и обрадовался, когда Таган едко заметил:
   ― Но ведь меня едва ли можно назвать мужчиной, правда, отец? К тому же, разве это не я день за днем приходил сюда, когда мог улучить минутку и вырваться из дворца? Умри я, и кто бы о тебе заботился? Не думаю, что от моего братца было бы много пользы.
   Эти слова привели старика в бешенство.
   ― Надень маску, петух!
   ― Ты же сам ее разбил, отец, ― улыбнулся Таган. ― Видишь? Вон ее осколки на полу?
   ― Тогда возьми другую тарелку! Проделаешь в ней дырки для глаз, пока мы едим ― пока я рассказываю нашим гостям "Философскую притчу".
   ― Спорим, они сгорают от нетерпения.
   ― Чего, кастрат? Что ты там несешь?
   ― Отцу необходимо ощущать свою важность, ― повернувшись к Джему, объяснил Таган, ― поэтому, боюсь, у него остались властные замашки. Ведь когда-то его свита состояла из ста человек. Или из пятидесяти? Из десяти? Из одного? Как бы там ни было, дома на Иноркисе он был важным человеком ― когда-то давным-давно, ― выражение лица евнуха переменилось. ― Но господин Джем, что же случилось с господином Раджалом?
   ― Если бы я сам знал, ― ответил Джем. ― Я же говорил: нам нужно отыскать товарищей, говорил ведь? Но Таган, с тобой-то что произошло?
   ― Если не брать в расчет отца? О, он слишком слаб, чтобы причинить мне такие увечья ― можете не переживать. Скажем, такую с меня взяли плату за сделку, дорогуша ― дважды за один день, представляете? ― евнух подмигнул, но Джем не улыбнулся в ответ, и Таган печально потупил взор. ― Или ― если хотите ― скажем, головорезы Глонда слегка перестарались.
   Саксис нетерпеливо откашлялся и объявил:
   ― Пришло время для моей "Философской притчи".
   ― По крайней мере, я остался на острове, ― добавил Таган низким приглушенным голосом. ― Моей госпоже и Фа Фа повезло куда меньше.
   ― Значит, этой леди на острове нет? ― спросил Джем. ― Но где же она?
   ― Я сказал, ― не отступал Саксис, ― что пришло время для моей притчи.
   Он чуть ли не волком посмотрел на гостей и вновь многозначительно прокашлялся.
   ― Вы сгорали от любопытства, ― сказал он, будто проверяя, осмелятся ли гости спорить, ― почему мужчина такого высокого положения живет в уединении и забвении, вдали от родного дома. Как вышло так, что тот, кому предначертано сиять на Островах-Близнецах Арока, коротает годы старости на острове Ора, лишь изредка навещаемый бесполым существом, которое некогда считал своим сыном? Почему сидит он в этой вонючей комнате, играя роль простого сторожа для мертвых птиц с осыпающимися перьями?
   Старик на мгновение умолк.
   ― Я не уверен, что улавливаю суть, ― сказал Джем Тагану.
   ― Таган, ― пропищал Малявка, ― но кто такая Фа Фа?
   ― Ее полное имя ― Ра Фанана. Она нянька моей госпожи. Но видите ли, Фа Фа...
   ― Исчезла? ― предположил Джем. ― Их похитили? Но как...
   Саксис не выдержал:
   ― Признайтесь, вы сгорали от любопытства!
   ― Отец, какая грубость! Прояви хоть чуточку такта!
   ― Довольно, петух! Или ты хочешь навеять на гостей тоску?
   ― Уверен, у тебя этой выйдет быстрее, ― последовал колкий ответ.
   Джем перевел встревоженный взгляд с отца на сына. Казалось, снова запахло жареным, но нет, до рукопрекладства не дошло. Лишь на мгновение в глазах Тагана загорелся огонь негодования, но тут же погас. Его плечи поникли; голова опустилась; он медленно поднял руки и закрыл ладонями лицо, тогда как Саксис как ни в чем не бывало продолжил:
   ― Принц Джемэни, Вам известно, что я родом с Иноркиса? Именно на этом исчезнувшем острове начинаются события, о которых я расскажу.
   ― Исчезнувшем? Получается, Вы знаете...
   Но Джем не договорил. Уже некоторое время он чувствовал тяжесть в руках и ногах; теперь бороться с ней стало невыносимо. На столе перед ним стояла миска с новой порцией вязкой жижи. Саксис подтолкнул к Джему бутылочку с соусом Элио, но есть Джему больше не хотелось. Малявка тем временем распластался по столу.
   Рассказ начался, и Джема окутали расслабляющие грезы.
  
  
   ФИЛОСОФСКАЯ ПРИТЧА
  
   1
  
   Нарекать ли кого философом или обзывать колдуном ― спорный вопрос; в разных землях одни и те же слова приобретают различные значения, или же один и тот же смысл скрывается за разными словами. Скажу лишь, что давным-давно на Иноркисе этот старик, что сидит перед вами, с гордостью величал себя Королевским Философом, хоть он и начал жизнь с самых низов.
   О своем отце мне почти нечего рассказать; он умер, когда я еще не родился, и мать моя, единственная оставшаяся в живых его жена, о нем никогда не говорила. Знаю только, что он оставил ее в нищете. Одно лишь упоминание о нем переполняло ее горечью. Я надеялся, что не разочарую ее, как мой отец, но боялся, что тешу себя пустыми мечтами. В детстве я часто болел, и, когда пришло время для Испытания Мужеством, мать не сомневалась, что я его не пройду и, проклятый злым роком, не только с позором превращусь в раба, но и проживу совсем недолго.
   Однако судьба всегда распоряжается нами по-своему. Среди тех, кто оказался на Испытании бок о бок со мной, был Париус Энио, которому пророчили стать миропомазанным Династом, как только завершится Испытание Мужеством. Храбрый, воинственный юноша сразу встал во главе нашего отряда. Светясь отвагой молодости, он получал истинное удовольствие, показывая, на что способен. Но и безрассудства молодости он был не лишен, и однажды, когда высокие волны буйно вздымались в море, он заплыл слишком далеко от берега. Беда не заставила себя долго ждать. Его друзья беспомощно смотрели вдаль, понимая, что его уже не спасти. И когда он был на грани смерти, я ощутил небывалый прилив сил. Из моих пальцев вырвались лучи света и, выгнувшись дугой, устремились в море. Будущий наследник Династии взмыл вверх в потоке света и мгновение спустя оказался на берегу, целый и невредимый.
   Я стал героем. Как я совершил этот подвиг? Ответа я не знал, но его и не требовалось. Моя мать как-то обмолвилась, что во время Испытания у некоторых юношей открываются поразительные способности. Впоследствии она даже не удивилась, что таким юношей оказался я. Она выглядела несчастной и отстранилась от меня, словно я для нее больше не существовал. Я злился, ведь я-то думал, что мне крупно повезло. Да и мог ли я думать иначе? Пристыженный перед товарищами, будущий наследник не долго обижался на меня; вскоре он сменил гнев на милость. Восхищенный моими способностями, он предложил мне место при дворе: мне предстояло стать Королевским Философом. Так вот и вышло, что я отправился на Остров Элио, и там, в знаменитой школе, обучился своему ремеслу.
   Надо сказать, что учиться я начал поздновато. С самого детства я был не от мира сего и замечал за собой всякие странности. Если бы мои дарования разглядели раньше, к испытанию я бы обладал куда большей силой. Как бы там ни было, теперь я стал маститым философом и, признаться, затаил обиду на мать. Я вдруг понял, что она пыталась удержать меня от моей же судьбы, надеясь, что магия во мне так и не проснется. Но у нее ничего не получилось. На Иноркисе сравниться со мной не мог никто, и силы мои внушали в людей ужас и трепет.
   Миновали лунные циклы, и будущий Династ получил престол, а я ― место Королевского Философа. Я достиг вершины славы. Я спас монарха, будучи зеленым юнцом, ― теперь я снова раз за разом приходил ему на помощь. Когда придворные льстили и лукавили, я выводил их на чистую воду; когда народ готовился бунтовать, я восстанавливал спокойствие. А уж сколько раз я отражал вторжение захватчиков ― и не сосчитать. Каждый раз, как мне сообщали об угрозе, я покидал Дворец Династов и отправлялся в Саром к таинственной многоголосой Сибил Иноркис, чьим иносказательным речам я внимал с такой же открытой душой, с какой ребенок слушает сказки из пожелтевших свитков. Голоса пели ― и я узнавал о наводнениях, бурях и гневе Громовержца, о подковерных интригах далеко за морями и о приближении к островам вражеских кораблей. После песнопения я всегда ощущал новый прилив сил.
   Но однажды все изменилось. Пророчество в тот день привело меня в дрожь. Сибил сообщила, что из дворца моего монарха в небо взмоет синий ворон, и как только его оперенье заслонит круг луны, случится большое несчастье. Я умолял приоткрыть завесу таинственности, но голоса молчали. С тех пор Сибил больше не разговаривала со мной. Заслуживал ли я подобное обращение? В смятении и отчаянии, я мучался от чувства вины.
  
   2
  
   Вскоре меня вызвали к монарху. Я знал причину неожиданной спешки. Незадолго до этого лорд Белронд, посол с острова Ора, без предупреждения прибыл на Иноркис. Главной целью его визита было установление торговых связей между нашими островами. Он предложил весьма выгодные сделки, но мой монарх втайне негодовал. Ведь мы, островитяне Арока, давным-давно отразили вторжение этих чужаков! Как же так вышло, что теперь мы принимаем их с торговым предложением, преклоняясь перед их могуществом, медленно, но верно заплывая в ловко расставленные сети империи, у которой от империи одно лишь название?
   Мой монарх хотел бы просто взять и отказать, однако его страшили последствия. Он сказал послу, что ему нужно все хорошенько обдумать, а сам просто тянул время. Ни раз и ни два просил он меня прибегнуть к магии, и каждый раз он недвусмысленно намекал, что Белронд плохо кончит. Но моя честь противилась таким мыслям. Белронд был законным послом, а не захватчиком. Чего бояться моему монарху, если он будет твердо стоять на своем? Так я ему говорил раньше; так же собирался сказать вновь, когда и получил это новое пророчество. Но ни мои собственные предчувствия, ни предсказания Сибил не могли подготовить меня к событиям, которые произошли затем.
   ― Саксис, ― начал мой монарх, ― с самой юности ты был моим верным поданным. Что же мне думать теперь? Неужели ты повернулся ко мне спиной? Неужели предал меня?
   Меня поразили его слова, но удивление быстро спало, когда я узнал, чем вызваны эти ужасные вопросы. Монарх к этому времени обзавелся сыновьями, старшего из которых звали Раденин. Юноша неземной красоты, он только что с блеском прошел Испытание Мужеством. Из всех сплетен при дворе ничто не обсуждали с таким пылом, как его первую женитьбу. На кого падет его выбор? Какой леди выпадет такая удача? За место подле него соперничали прекраснейшие девушки Иноркиса; многие из них, воспылав страстью, поклялись умереть девственниками или даже лишить себя жизни, если им откажут.
   Обо всем этом я знал, но монарх рассказал мне пугающие новости.
   ― Тебе известно, что посол прибыл к нам со всей многочисленной свитой? И не спроста. Будь он проклят за свое коварство! Вместе с ним путешествует его дочь, леди Аниани; Белронд считает ее писаной красавицей. Как по мне, так она сама посредственность. Пускай эта шлюха блестает прелестями у себя на Оре! А у истинных островитян Ароке чужеземные девки не вызывают ничего, кроме отвращения ― так ведь должно быть? Однако до меня дошли слухи, что случилась трагедия: мой сын влюбился в нее, в эту заморскую потаскуху!
   ― Мой монарх, не стоит верить слухам...
   ― Не будь дураком ― я спросил у сына напрямую! И он стоял передо мной здесь, в этой самой комнате, словно одурманенный злыми чарами, и твердил лишь одно: он возьмет в невесты только ее, эту шлюху Аниани, и никого другого. Белронд вознамерился взять Острова-Близнецы в рабство и почти преуспел в своих кознях. Теперь понимаешь, почему я считаю тебя предателем? Ты видишь будущее, так ведь? Я прислушиваюсь к твоим советам, ведь так? И вот куда привели твои советы! А что, может быть, ты и наслал на моего сына дурные чары?
   В ужасе я упал на колени.
   ― Мой монарх, умоляю, поверьте: это был не я! Туманные видения являются мне, разгадать их нелегко; за черным облаком скрывалась от меня Ваша судьба, ужасы которой мне не дано было разглядеть! Не наказывайте меня, ведь за долгие циклы со времен Испытания Мужеством я ни разу не дал Вам повода усомниться в своей преданности!
   ― Ты отвергаешь мои обвинения? Саксис, я не знаю, верить ли тебе. Однако ты все-таки можешь вернуть мое расположение.
   ― Мой монарх, одно Ваше слово ― и я сделаю что угодно!
   Но едва я дал это поспешное обещание, я понял, что надо мной навис злой рок, готовый опуститься на меня, подобно черному коршуну. Должен признаться, что на моем лице не отразилось и тени удивления, когда монарх выдвинул свои требования. План был простой. Чтобы избежать гнева посла, монарх притворится, что согласен на свадьбу. О событии объявят, приглашения разошлют, в назначенный день соберутся гости; а затем, за мгновение до того, как дать клятву верности, леди Аниани рухнет на пол и умрет! Понадобится очень искусная, едва уловимая магия. На монарха не должны пасть никакие подозрения. Если потребуется, разразится чума и подкосит тысячи человеческих жизней, среди которых затеряется одна внезапная смерть.
  
   3
  
   С тяжелым сердцем я приступил к исполнению обещанного! Но когда я корпел над чудовищным заклинанием, я знал, что вряд ли доведу его до ума. К тому времени я женился, и у меня родился сын; теперь меня отягощали обязательства не только перед монархом. Впервые я увидел Париуса Энио тем, кем он является, ― самовлюбленным глупцом. Что, если, убив невинную девушку, я навлеку вечное проклятье не только на Династов Арока, но и на свой собственный род? Именно убийство, а не женитьба повлечет за собой нескончаемую череду несчастий!
   По крайней мере, так я думал. Поэтому, нарушив клятву верности монарху, я рассказал Раденину и его невесте об опасности и посоветовал бежать с острова как можно скорее. На этом я не остановился: я подготовил корабль, подкупил стражу. Сознавая, что сам рискую жизнью, я бы тоже бежал, но не мог оставить жену, ведь она ждала еще одного ребенка.
   Раденин взял с меня одно обещание.
   ― Добрый господин Саксис, великодушный поступок зачтется Вам в следующей жизни, но и в этой жизни я щедро отплачу Вам, если мне выпадет такая возможность. Однако прежде пообещайте мне кое-что еще ― на тот случай, если нам не повезет.
   ― Не повезет? Это исключено!
   ― На всякий случай. Пожалуйста!
   ― Сын моего монарха, для Вас ― что угодно.
   ― Вот моя просьба. В дни беспечного детства я наблюдал, как ты с помощью колдовства превращаешь пыль в зерна, сухие сорняки в колосья пшеницы, тусклый свинец в блестящее золото. Как-то раз ты произнес заклинание и превратил мальчишку-раба в птицу, и под аплодисменты придворных он упорхнул в окно. Тогда ты сказал, что если мальчишка отыщет высшую магию, которая по силе намного превосходит твою, то он снова примет человеческий облик; иначе же он будет жить, как птица. Помнишь, Саксис? О, ты не мог забыть!
   Раденин вздохнул.
   ― Как же я завидовал тому счасливому мальчишке, ведь он променял ненавистный дворец на бескрайние небеса! Теперь, если отец схватит нас, его ярость не будет знать границ. Но уж лучше я погибну, чем потеряю Аниани. Саксис, пообещай же: в случае чего ты освободишь меня и мою возлюбленную так же, как освободил несчастного мальчишку. Не говори, что это опасно ― я знаю, мы, возможно, не отыщем великую магию, потрать мы на ее поиски всю свою жизнь. Ну и что с того? Куда прекрасней жить, как птицы, резвясь и кружась в лазурном небе, чем влачить жалкое существование в человеческом обличье. Пообещай мне! Пообещай, что выполнишь мою просьбу!
   Я пообещал, хоть на сердце у меня почернело. Заклинание, о котором вспомнил юноша, было дурацким и опасным. Желая впечатлить монарха, я вызвал у него лишь гнев, ведь он потерял дорогостоящего раба, а я сам настолько ослаб, что чуть не умер. При том, что тогда, в молодости, я был полон сил. Теперь же я знал, что превращение не одного человека, а сразу двоих уничтожит меня. С содроганием я вспомнил слова многоголосой Сибил и птицу, которой стал мальчишка. Я превратил его в ворона ― в синего ворона.
  
   4
  
   Время скакало, как бешеное, приближая час побега. Той ночью луна спряталась за тучами. Я постоянно убеждал себя, что у нас все получится, но на самом деле мы были обречены на провал с самого начала. Полагая, что остаюсь вне подозрений, я недооценивал осведомителей монарха. Едва Раденина и его суженую выкрали из дворца, как из темноты возник взбешенный Династ, с мечом в руках.
   ― Предатель! ― закричал он и кинулся на меня. Пылая безрассудной отвагой молодости, Раденин бросился вперед и закрыл меня собой. Мгновение спустя он упал, пронзенный мечом отца.
   Факелы ярко горели. Вокруг нас столпилась стража. Аниани рухнула на тело возлюбленного, вцепилась в него и не отпускала, как ни старались остальные их разлучить.
   Глаза раненого юноши подернулись пленкой.
   ― Саксис, ― простонал он, ― заклинание!
   Меня охватил ужас. Я знал, что обязан выполнить обещание, и с моих губ сорвались магические слова. В землю ударила ослепительная молния. Я упал на колени. Луна выглянула из-за туч. В следующее мгновение в небо взмыл синий ворон ― это была Аниани ― и заслонил опереньем круг луны.
   А на земле в луже крове лежал юноша, чьим единственным желанием в этой жизни было стать ее мужем. Ему заклинание помочь уже не смогло.
   И бездонное горе познал Саром. Мой монарх раскаялся, и печаль его была неутешна. Еще в юности я разглядел в нем искреннюю доброту; теперь он обнял меня и умолял простить за ошибки, а я просил прощения за свои промахи. Я уже знал, что скоро он прикажет воздвигнуть над склепом сына величественный храм. Там, до скончания дней, что ему остались, он будет сидеть в глубокой задумчивости, вспоминая о прошлом; там же, примостившись под потолком, проведет остаток жизни синий ворон ― Аниани, которая так и не вернет себе человеческий облик. И когда она умрет, склеп откроют и положат синюю птицу на грудь возлюбленного.
  
   5
  
   Но этим событиям только суждено было свершиться. Тем временем посол Белронд, сраженный гибелью дочери, вернулся на Ору и рассказал своим правителям, что Острова-Близнецы прокляты. Моя же служба у монарха завершилась; никогда больше он не прибегал к помощи магии. Получив щедрое вознаграждение, я покинул Саром и приобрел небольшую ферму на дальнем берегу Иноркиса. Там, вдали от общества, наедине с женой, сыном и будущим ребенком, я решил провести остаток дней, довольствуясь скромной жизнью отшельника, позабыв о магии, которая принесла столько бед.
   Увы, мои беды только начинались, ведь вскоре после переселения при родах умерла моя жена. Тяжелая утрата для любого мужчины, который обзавелся лишь одной женой и горячо ее любил; мне пришлось тяжелее вдвойне: последнее заклинание ослабило мои силы, и я не смог ее спасти. Тогда-то я и проклял судьбу, моля лишь о том, чтобы у меня хватило магических способностей изменить законы времени.
   Боюсь, я ожесточился и озлобился. Оплакивая жену, я также тосковал по тому могуществу, которым некогда обладал. Да, гордиться мне было нечем, но какой славы я мог добиться, если бы развил свой дар! Теперь я понял, каким дураком был; и все же по мере того, как росли мои сыновья, я знал, что не навсегда потерял былую власть. А как же иначе: пусть магия покинула меня, в них она только зарождалась. Как мне хотелось обуздать их растущие силы! Я внимательно наблюдал за едва заметными изменениями, боясь запоздать с обучением. Ах, насколько же глупы люди! Как я мог забыть о вороне, заслонившем оперением диск луны?
   Когда Таган, старший из моих сыновей, достиг возраста десяти циклов, я решил отправить его в Школу Магии Элио. Там он натренирует свои навыки и будет готов с блеском пройти Испытание Мужеством. Но принц Джемэни, догадываетесь ли Вы, что произошло? Конечно, догадываетесь. В открытом море на пути к острову Элио корабль с моим сыном на борту перехватила зишанская галера.
   Поначалу других новостей не поступало. В отчаянии я думал лишь о том, как вернуть потерянного сына ― вернуть любой ценой. До меня дошли слухи, что зишанцы направлялись в знаменитый порт Шабалалия к юго-западу от владений Оры ― там во всю процветала работорговля. Я оставил младшего сына на попечение рабов, пообещав, что в течение лунного цикла я вернусь. Какое жестокое заблуждение! Десять циклов сменили друг друга, а старик, что сидит перед вами, все скитался и скитался по водам Венайи в безуспешных попытках отыскать сына, пока, наконец, не прибыл на этот остров.
   Много приключений выпало на его долю. Долгие дни и ночи он томился в чужеземных подземельях; однажды он познал любовь женщины, в безумстве своем позабыв о жене, которой хранил верность даже после ее смерти; как-то раз он попал в рабство и думал, что умрет в кандалах, если бы хозяин не сжалился над ним и не отпустил. Но обо всем этом я лучше умолчу. Скажу лишь, что старик растратил все свои силы и деньги. Оставалось надеяться лишь на Ору. Он уже не мог ни вернуться домой, ни выкупить сына, даже если бы в конце концов его нашел.
   Но к этому времени он уже не верил, что когда-нибудь встретится с сыном. Ах, лучше бы он так с ним и не встретился! Сколько раз он хотел бросить поиски и возвратиться к младшему сыну; и всякий раз его обуревало алчное тщеславие: какими силами, должно быть, обладает его первенец, ― силами, что бьют в нем мощным источником, пока он обретает зрелость. Давайте же, посмейтесь над старым дураком! Старик думал, что заведи он пару рабов, и былое могущество вернется к нему. Представьте, в какой ужас он пришел, узнав, что давным-давно, еще до начала поисков, его сын потерял любую возможность развить свой дар, ведь он безвозвратно лишился своего мужского начала.
   Вот так и вышло, принц, что теперь Вы видите перед собой несчастного старика, прислуживающего в доме вельможи. Какие мечты о славе я лелеял! Какое жалкое существование я влачу сейчас! Но завтра моему позору придет конец, правда? Только подумать, как отблагодарит меня Майус Энио, когда я освобожу его из плена! Какое блестящее будущее ждет господина Саксиса? Он вернет высокое положение в обществе и озарит драгоценными знаниями мрак Иноркиса! Он снова станет Королевским Философом!
  
   ***
  
   Грезы развеивались. Или, наоборот, только начинали сгущаться?
   Злобно оскалившись, Саксис откинулся на спинку стула. За решеткой в стене полыхали языки пламени. Джем, как ни старался, не мог до конца вернуться в сознание, чтобы обдумать услышанное. Казалось, будто слова старика витают в жарком сгустившемся воздухе и давят юноше на грудь. О, какие тяжелые у него руки и ноги! Он весь взмок, пот струился по его волосам и капал на стол, образуя маленькие лужицы.
   ― Саксис... что-то не сходится, ― слова Джема, словно, доносились из-за пелены тумана. ― Ваша притча... в ней противоречие.
   ― Противоречие, принц? ― усмехнулся философ.
   Кожу Джема пощипывало и покалывало. Что за странное ощущение? Хрипло дыша, Малявка распластался на столе. Таган всхлипывал. Каждое слово давалось Джему с трудом:
   ― Тагана... его не успели обучить. Тогда откуда у него могли появиться магические способности, даже если бы... даже если бы он не попал к работорговцам? И Ваше былое могущество... покинуло Вас. Так ведь Вы сказали, Саксис? Вам уже не стать снова Королевским Философом. Вы стары... а Ваш остров, Иноркис... он исчез ― взял и испарился... Вы бредите, Саксис.
   Старик, похоже, пропустил мимо ушей последнюю реплику.
   ― Ничто не исчезает бесследно, ― задумчиво произнес Саксис. ― Все, что исчезло, еще обязательно вернется.
   Что Саксис имел в виду? Испарившийся остров или, возможно, свое былое могущество? Или и то, и другое? Старик перегнулся через стол.
   ― Принц, Вы чувствуете мою силу? ― Глаза философа излучали тот же блеск, что и неподвижные глаза птиц. ― Сейчас, в эту самую секунду, Вы ведь чувствуете мою силу?
   И снова сводящее с ума покалывание. Да что же такое происходит? Малявка не подавал признаков жизни.
   ― Вы используете наши силы, да? Даже сейчас, Вы пользуетесь нашими способностями, а не своими... Нашими... Вам не стать снова Королевским Философом. Никогда... никогда.
   ― Так уж и не стать, принц? Даже если в моей власти будут два превосходных пленника? ― Невозмутимость и спокойствие Саксиса поражали. Его сын все еще задыхался от слез, а отцу не было до него никакого дела.
   Джем вдруг осознал, что чувствует покалывание в руке. Но в которой? Его голова покоилась на столе, и он мог разглядеть лишь Саксиса, нависшего над ним, словно злобное божество.
   ― Мы встречали одного такого же безумца, как Вы, Саксис... и нам удалось спастись... мы спасемся и сейчас.
   ― Сейчас? ― передразнил Джема старик. ― На это я бы не особо рассчитывал. Но скажите: Вы что, считаете меня извергом?
   ― Да.
   Перед глазами Джема мелькнуло бородатое лицо.
   ― Да ладно Вам! Я ведь не держу вас тут в плену, правда?
   ― Но Вы только что сказали... Разумеется, мы у Вас в плену!
   ― Принц, мне требуется от вас небольшая помощь ― вот и все. Друзья ведь должны помогать друг другу?
   ― Вы... Вы нам не друг.
   ― Но я друг Майуса Энио, так ведь?
   ― Я... что Вы хотите сказать?
   ― Я хочу сказать именно то, что говорю ― и я говорю то, что хочу сказать.
   Философ отодвинул стул и стал неспешно расхаживать по комнате. В сумасшествии своем он нянчился с мертвыми птицами, как с живыми: гладил по хохолку, трепал за крылья, щелкал по клюву и коготкам. У Джема слипались глаза, но, даже смежив веки, он видел маячивший в туманной дымке силуэт безумного старика.
   ― Дорогой мой принц, ― размышлял Саксис, ― что же с Вами станется? Возможно ― и в этом виновата королевская кровь ― Вы слегка переоцениваете свою важность? Возможно, этому старику известны тайны, в которые Вы, зеленый юнец, не посвящены. Возможно, благодаря вашей магии этот старик сможет... да, почему бы ему не восстановить свое могущество? Такая вероятность не приходила Вам на ум? Тогда и Иноркис может быть возвращен, да? Принц?
   ― Я... я не... ― Новые покалывания в руке.
   ― Я не говорил, что у меня есть второй сын?
   ― Да, но к чему... ― Но к чему он об этом спросил?
   И тут Джем увидел. На его руке сидела бабочка. Или, быть может, мотылек. Кто бы это ни был, рисунок на крыльях напоминал глаза, которые смотрели на Джема в упор.
   Он с трудом отвел взгляд.
   ― Второй... сын?
   ― И Вам не стыдно, принц! Вы что, слушали историю невнимательно?
   Как же путались у Джема мысли! Только теперь он догадался, что к чему. С его губ сорвался непроизвольный смешок. В этом и был весь ужас.
   ― Его звали Леки, да? Он ваш второй сын... Леки!
   ― Верно. Он мой сын... и я его потерял. Но не вернется ли он теперь ко мне?
   ― Он мертв, ― с горечью сказал Джем.
   ― Вы так уж в этом уверены, принц?
   ― Уверен, Саксис. Я собственными глазами видел, как он погиб.
   ― Но принц, что же такое по-вашему смерть?
   ― Я... я не понимаю...
   Сознание Джема стремительно меркло, но прежде чем сдаться и вслед за Малявкой впасть в забытье, он увидел, как бабочка ― или это был мотылек? ― взмахнула пыльными высохшими крылышками. Рядом с рукой юноши горела свеча. И бабочка вдруг полетела на свет и, коснувшись пламени, вспыхнула, словно путеводная звезда.
   Раздался смех, за ним последовал шлепок.
   ― Встань с пола, евнух! Свяжи мальчишек! И вытри уже свои сопли!
  
  
  
  
   Глава 38
   ВИД ИЗ МОЕГО ОКНА
  
   Джем медленно поднимался на поверхность, словно ныряльщик, выплывающий из глубин моря. Вокруг туманным вихрем метались видения: пламя факела, дрожащее в мраке садов; сваленные в кучу тела мертвых людей, обезображенных проказой. Бабочки кружили над большим каменным склепом ― капли крови орошали их бумажные крылья; черной тенью на фоне луны мелькнул ворон... Джем застонал. Издалека донесся еле уловимый звон разбившегося стекла.
   Юноша заморгал. Темно. Душно. Он бы протер глаза, но руки у него были крепко-накрепко связаны за спиной. Во рту ― кляп, грудь и ноги обмотаны веревками. Липкий от пота, он попытался пошевелиться, но сумел лишь повернуть голову, вздрогнув, когда его щеки коснулось крыло птицы. Его передернуло при воспоминании о жутких стеклянных глазах, сверкающих на сотне сгорбленных пернатых головах. Но они находились у него за спиной; юноша же утопал в странном диковинном кресле и смотрел на закрытое окно. Рядом в похожем кресле лежал Малявка, точно так же связанный и с кляпом во рту. С разметавшимися волосами мальчик все еще спал или был во власти дурмана. Сквозь щель в ставнях бил яркий свет; утро, похоже, давным-давно наступило.
   Половицы заскрипели. Джем услышал голоса.
   ― Значит, все готово? Чужестранцы на месте?
   ― Милорд, Вы мне совсем не доверяете?
   ― Не доверять никому ― вот первое правило политики.
   ― О? Рад, что я не имею к ней никакого отношения.
   ― Вы зоветесь философом. Как по мне, так Вы предатель.
   ― Милорд! И это при том, что Ваша триумфальная победа ― моя первостепенная забота.
   ― Разве не предали Вы родные острова и своих правителей, Династов, которым некогда служили? Впрочем, какое дело мне до Вашего прошлого, ведь скоро Ваша магия принесет мне все, чего я так жажду? Ну или почти все.
   ― Что за алчность Вас обуяла? Неужто власти теперь Вам мало?
   ― Предатель, еще скажите, что забыли о девчонке! Ах, если бы только я мог обнять это чудное создание в момент ликования и славы! Но, к сожалению, сейчас она далеко от этих мест. Не способно ли Ваше колдовство вернуть ее сюда, сию же минуту, дабы прекратить мои мучения?
   ― Конечно же, способно, мой наивный друг, но в таком случае сил на то, чтобы повергнуть Лепато в пучину несчастья, уже не останется!
   ― Ба, могущество старика и впрямь зачахло! И какая же здесь духота! Неужели без этой жары не обойтись, предатель? И без всех этих существ, которых Вы убили?
   ― Такова цена магии. Она ведь Вам еще нужна?
   ― А Вам ведь еще нужно место при дворе, когда я стану триархом?
   ― О большем я и не мечтаю.
   ― Изящные манеры Вам не к лицу, предатель. Однако из Совещательной Капеллы скоро пойдет дым, и мне пора спешить, ― снова раздались шаги. ― Позаботьтесь о том, чтобы меня выбрали ― вот все, о чем я прошу. И не забывайте: океан богатств разольется у Ваших ног, как только Вы исполните обязательства!
   ― Лорд Глонд, в Вашем великодушии я ни капли не сомневаюсь!
   Дверь скрипнула и захлопнулась.
   ― Скорее, не сомневаюсь в твоем коварстве, стоит лишь сбыться всем этим неуемным мечтам, ― пробормотал старик. ― И еще зовет предателем меня!
  
   ***
  
   ― Лорд Глонд, в Вашем великодушии я ни капли не сомневаюсь!
   Глонд с презрением спародировал слова философа. На какое великодушие, оказывая помощь, рассчитывает Саксис? Разве лишь на то, до которого снизойдет его бог, как только старик окажется в Царстве Мертвых! Как же Глонд ненавидел колдуна! Но едва он узнал от шпионов об этом старике, живущим в безвестности здесь, на Оре, переселенец загорелся идеей использовать его силы.
   Небольшая взятка ― и дело сделано. Вспомнит ли чужеземец о незабвенных традициях изократии, которые он с радостной готовностью нарушит ради своих корыстных целей? Какими мыслями о богатстве, какими мечтами о роскоши, должно быть, упивается сейчас полоумный старик? Вельможа в синих одеждах усмехнулся, и обрамляющий его глаза драгоценный бисер ярко засверкал. Глонд стоял у распахнутого окна в коридоре, обозревая из открытых окон площадь. Какая толпа там собралась! Сколько от нее шума! И все эти люди засвидетельствуют его скорый триумф!
   Была бы еще рядом девчонка, стояла бы здесь, прямо сейчас! С какой упоительной нежностью она бы смягчила его боль, когда они вгонят ему в череп шипы короны! Она бы втирала ему в кожу ароматные масла, она бы лежала рядом с ним в сумраке покоев! Если бы только... Но нет, было лучше ― гораздо лучше ― сразу отправить ее на Амбора-Рок. Глонд представил, как девушка рассекает морскую зыбь, и ощутил приступ острого желания. Но доверял ли он Порло? Будь проклят этот старый дурак, будь он проклят, если не поставит на защиту девочки собственную жизнь! Но, впрочем, старый морской волк ― просто-напросто продажный трус, и он переживает лишь за вознаграждение, которое получит.
   Или рассчитывает, что получит.
   Взгляд Глонда поднялся над площадью и устремился к парусам и канатам, опутывающим небо, словно паутина, ― к докам, откуда прошлой ночью отплыла Катаэйн. С переполненным злобой сердцем он вспомнил дни юности, когда при его полном согласии ― да, согласии ― его выкрали с Амбора-Рок. Его похитителем был знаменитый разбойник, известный под именем Морской Уабин. Как же молодой Глонд мечтал присоединиться к парню и окунуться в лихую пиратскую жизнь! Но его мечты рухнули ― и все из-за капитана Фариса Порло! В погоне за вознаграждением, объявленным отцом Глонда, эджландец выследил Морского Уабина на бескрайних морях Венайи, непонятно как умудрился победить его в сражении, схватил Глонда и вернул мальчишку отцу.
   С тех самых пор Глонд возненавидел Порло! Разумеется, он притворялся другом эджландца. Но очень скоро старый дурак узнает, как высоко лорд ценит эту так называемую дружбу, ― узнает, как только выполнит свою часть сделки...
   Глонд вздрогнул, вспомнив о прошлых страданиях, представив все удовольствия, что его ожидали. Жалел ли он хоть немного, что так и не стал удалым пиратом? Да нет, не жалел: кем был Морской Уабин, как не гнусным преступником, которого невзгоды гоняли с одного конца моря на другой? Глонд испытывал к нему лишь презрение, ведь пират не смог победить такого слизняка, как Порло. И что же сталось с Морским Уабином потом? Он, должно быть, давным-давно отправился на корм рыбам! Нет, Глонд познает славу, неведомую обычным морским разбойникам! И место триарха ― только начало. Глонд не сомневался, что наступит час, когда он станет императором, единовластным правителем не только Оры, но и всей Венайи!
   Он уже не дрожал ― его колотило. Он снова посмотрел на площадь: на Совещательную Капеллу, на Храм Тридцати, на Склеп Триархов. Он застонал и чуть было не рухнул на пол. Он закрыл ставни и провел пальцами по вертикальным планкам, раскачиваясь и тяжело дыша, охваченный тонкими лучами света. О, какая сладкая победа его ждет!
   Но церемония! Она вот-вот начнется.
   Глонд развернулся и бросился прочь.
  
   ***
  
   Никогда не доверяй евнуху ― чьи же это были слова?
   Пытаясь расслышать, что философ сказал Глонду, Джем закрыл глаза. Когда он открыл их, то увидел Тагана ― коварного Тагана, нависшего над ним среди теней. Длинные пальцы вынули кляп. Джема трясло от ярости, и он бы закричал, но во рту пересохло.
   ― Глоток хава-нектара? Не бойтесь, его приготовил не отец.
   Таган улыбнулся и протянул кубок; Джем с благодарностью принял вязкий напиток, но, едва коснувшись губами кромки, выплюнул все назад, словно испугавшись, чем его поят.
   ― Еще одно зелье? Таган, но почему?
   ― Как мы могли вам доверять? О, признаюсь, делишки отца меня тоже беспокоили. Но рисковать нам было нельзя, понимаете? ― Таган снова протянул кубок. ― Ну же, еще чуть-чуть. И на этот раз проглотите.
   Джем помотал головой.
   ― Ты тоже на его стороне? Майус Энио будет благодарен! А как благодарна будет твоя госпожа!
   ― Господин Джем, не глупите. Я же говорю, мне все происходящее нравится не больше, чем Вам. Или Вы что, думаете, я бы спутался с таким проходимцем, как лорд Глонд? Себе дороже выйдет. Но другого выхода у нас нет: только так мы спасем мою госпожу и ее возлюбленного. О, как бы мне хотелось рассказать Вам все! ― Таган покачал головой и махнул рукой, будто показывая, что объяснять слишком долго, а времени итак в обрез. ― Господин Джем, скажите только одно: где господин Раджал?
   ― А что, его вы тоже схватите? ― Джем махнул головой в сторону Малявки. ― Вон же он ― Раджал. Он уменьшился.
   ― Петух, ― подал голос Саксис, ― хватит развлекать пленников!
   Но Таган вынул кляп Малявки.
   ― Отец, здесь жарче, чем в печке. Или ты хочешь, чтобы они умерли прежде, чем ты сотворишь заклинание?
   ― Думаешь, от твоего зелья нам станет лучше? ― пробормотал Джем.
   Малявка дрожал, постанывая в бреду.
   ― Иди сюда, кастрат! Помоги мне одеться!
   ― Одну секунда, отец, ― по подбородку Малявка потекла жидкость.
   ― Тот лорд сказал правду, ведь так? ― продолжил Джем громким голосом. ― Вам наплевать на Майуса Энио. И на твою госпожу. Вы оба ― предатели, ты и твой отец!
   ― Тсс! ― зашипел Таган. ― Лучше его не заводите!
   Слишком поздно. Метнувшись вперед, старик уткнулся лицом в лицо Джема.
   ― Вы сказали, предатель? Но разве я не спас своего монарха? И разве я точно так же не спасу его внука? Может быть, Вы и принц, но довольно глупый, раз поверили моим обещаниям жестокому продажному Глонду. Понимаете теперь, почему мне приходится держать вас в плену?
   Рассерженный старик выдохнул и улыбнулся.
   ― Однако, Вам придется исполнить свою роль. И даже если вы умрете, вы и Ваш маленький друг... ваша смерть послужит высшему благу, правда?
   ― Наша смерть? ― взрогнул Джем. ― Вы собираетесь нас убить?
   ― Отец, ты не можешь! ― зашипел Таган. ― Джем ― хороший человек... ты ведь отпустишь его, когда все закончится? Отец, пожалуйста, пообещай, что отпустишь его!
   ― Тихо! Не хватало мне слушать стенания слабого, никчемного евнуха! Разве рана между твоими бедрами еще не зажила? Столько лунных циклов прошло, а ты все ноешь и ноешь, бесполое существо. Если юноше предначертано умереть, то умереть он должен. Что значит его жизнь по сравнению с жизнью твоего брата? Только представь, как он вернется к нам, излучая мужественность и силу!
   ― Как скажешь, отец, ― уныло отозвался Таган.
   ― Вы обезумели, Саксис. Леки погиб!
   Но старик лишь отвернулся.
   ― Давай, петух, засунь кляпы обратно и помоги мне с одеждой. Торжественная церемония скоро начнется.
   ― Отец, ты ведь не забудешь про Майуса Энио?
   ― Дурак ты бесполый! Без него не свершится моя судьба!
   ― Но как же ты его освободишь? Воспарит ли он к небу, окрыленный силой богов? Поразит ли тех, кто собирается отнять у него жизнь?
   ― Мерзкое, порочное создание, мало того, что мне приходится смотреть на твое лицо, ― я еще должен слушать твои дурацкие вопросы? О, почему ты не истек кровью до смерти, когда они выбросили твои причиндалы в сточную канаву? Тебе положено знать одно: твой брат ― твой мужественный брат ― вернется, а я снова стану Королевским Философом. Да помогут мне сегодня чары, дабы предсказанное свершилось! Понял ты наконец, что я задумал, бесхребетное ты существо? А теперь заткни мальчишкам рты ― и помоги мне одеться!
   ― Да, отец, сию же минуту.
   И тут в дверь затарабанили.
   ― Отец, это еще кто?
   ― Я ведь говорил, что жду второго. Говорил?
   ― Второго кого? ― переполошился Таган.
   ― О, не твоего ума дело! Кляпы, петух! И посильнее, посильнее.
   Джем почувствовал у своих губ тряпку и отвернулся.
   ― Таган, почему ты идешь на поводу у этого чудовища? Неужели в тебе не осталось ни капли смелости? Хотя бы капелька воли?
   ― Я евнух, и я раб. Я пойду на все, чтобы спасти Майуса Энио. Я сделаю что угодно ради счастья моей госпожи, ― длинные пальцы оказались на удивление сильными.
   Сдавшись, Джем услышал обмен любезностями:
   ― Ваше Королевское высочество... время не ждет!
   ― Ты предполагаешь, что мне пора занять место на площади? Но сперва, безумец, я хотел удостовериться, что победа мне обеспечена.
   ― Уверяю Вас, пророчество сбудется. Уже сейчас леди Селинда готова к замужеству, правда? А юноша с островов Арока готов принять смерть. Остался один шаг ― и Ваша судьба свершится. Видите, чужестранцы здесь. Они связаны и готовы к передаче магии.
   ― Дай же мне взглянуть на них! О, но жара в этой комнате невыносима, и я не рискну провести здесь ни минуты более. А эти мертвые существа? Эти птицы, эти насекомые? Сумасшедший старик, ты, кажется, говорил, что некогда с достоинством служил при дворе?
   ― И буду служить снова, обязательно буду.
   ― Так ли так? Зачем же ты окружил себя такой мерзостью?
   ― Вы ставите под вопрос магические законы? Глупец, тщеславный глупец!
   ― О, какая дерзость! Вижу, ты оживишь ряды моих унылых придворных! Но скажи еще раз: ты уверен? Может ли нам что-нибудь помешать?
   ― Кому еще быть триархом, как не принцу Лепато?
   ― А девчонка, она станет моей?
   ― Она уже Ваша. Это предначертано звездами. Но поспешите же, поспешите! Наше время почти пришло, и мне нужно начинать!
   ― Не подведи меня, безумец, и богатства ― такие, о которых ты даже не смел мечтать, ― прольются на тебя дождем!
   ― Королевское высочество, я тронут Вашей щедростью!
   Дверь захлопнулось, и Лепато исчез.
   ― Скорее, мою шею тронет лезвие ножа, как только я возведу тебя на трон, ― пробормотал Саксис. ― Не такой уж я и безумец, знаешь ли!
   ― Отец, я ничего не понимаю, ― сказал Таган. ― Как ты собираешься...
   ― Да перестань ты верещать, кастрат, и одень меня уже! И не забудь про окно: открой его! Живее, я сказал ― живее!
  
   ***
  
   ― Кому еще быть триархом, как не принцу Лепато?
   Окно в коридоре было закрыто. Тяжело дыша, Лепато привалился к раме и невидящим взором уставился сквозь ставни. Словно заклинание, он бормотал под нос слова философа. Да, сомнений не осталось: его ждет триумф.
   Свет косыми лучами падал на его лицо, блестел на серьгах и свежевыбритом черепе. Принц зачарованно поднял руки и ощупал макушку, ее местами гладкую, местами огрубевшую кожу, в которую скоро вопьются шипы короны. Его судьба представлялась ему королевским орлом, кружащим над его головой, готовым в любой момент камнем броситься вниз. Принц Лепато сгорал от нетерпения: побыстрее бы ощутить сжимающее череп железо и острие шипов. Боль будет невыносима, ах, но какую радость она приведет за собой! Только подумать, сколько счастья может выпасть человеку за один день: сначала стать триархом, а затем жениться! Всю прошлую ночь Лепато мучался, раздираемый страстями то к короне, то к молодой невесте. Пусть его цепкие руки уже вцепились в девчонку, он все же сдержался и не пошел в ее покои, чтобы овладеть ею без всяких отлагательств. Нет, незабываемая ночь пройдет достойно, с соблюдением всех церемониальных правил.
   Такое случается: когда мужчина обнаруживает себя на гребне волны удачи, он смотрит вниз и чувствует резкое головокружение. Зрение вдруг вернулось к Лепато, и он увидел собравшуюся на площади толпу людей, воздевших к небу свои лучезарные очи. Он настежь распахнул окно и отшатнулся, пораженный внезапным осознанием.
   У него получилось. Все у него получилось. Быть может, он и принц ― о, достойное клеймо ― но для общества Оры, обожествляющего изократию, подобные титулы давно потеряли значение. Чем, кроме потускневшего блеска, они могли наделить владельца? Семейство Лепато, а, точнее, его ветвь: кузены, далекие кузены старого короля, ― свой блеск уж точно порастеряла. Будучи мальчишкой, разве не водился босоногий Лепато с грязными уличными воришками, не обкрадывал телеги, издеваясь над торговцами? Не носился по узким улочкам и не прыгал с радостным визгом в грязные каналы? Если кем он и был, то самым настоящим маленьким разбойником. Однако еще в раннем детстве он поклялся вернуть семье былое положение, и не только. И все же, начиная свой путь, он не был окружен дымкой высоких ожиданий, бесповоротно, безотлагательно ведущей в ряды маститых политиков. Нет, едва примерив костюм джентльмена и добившись места писца у Хранителей Закона, он свернул на кривую дорожку. Взятки. Подкупы. Лесть. Угрозы. Какой азартной была эта игра ― и у него получилось, все у него получилось!
   Впрочем, путь его лишь начинался. Собирался ли он разделить власть с этими дураками, Фаханом и Азандером? Собирался ли прислушиваться к мудрецам Совета Тридцати? Да ни за что: очень скоро, заручившись поддержкой Морского Уабина и магией философа тоже, Лепато свергнет систему изократии с ее любимым повсеместным равенством. В этом мире нет никакого равенства. Разве он не доказал ее отсутствие собственной жизнью? Большинство ползает внизу, некоторые поднимаются наверх. И скоро Лепато будет править бал!
   Но церемония! Она вот-вот начнется.
   Красные одежды принца развевались, когда он царственно зашагал по коридору. И все же у лестницы он остановился. Самообладание покинуло его, когда он разглядел в покрытой узорами стене едва заметную дверь. Слегка замешкавшись, он открыл ее. Он должен нанести еще один визит, прежде чем по туннелю под площадью вернуться к высоким ступеням Совещательной Капеллы.
   Столп света падал сверху, озаряя еще один узкий лестничный пролет, ведущий на крышу. Да, он рискнет и поднимется, и с его губ, сложившихся в елейную улыбку, польется лесть: Морской Уабин, как ты расположился? Морской Уабин, ты всем доволен? Морской Уабин, ты ни в чем не нуждаешься? Да, напоследок он должен заверить гостя, что их сделка ― такая поспешная, такая бессмысленная ― остается в силе. Лепато вздрогнул. Как избавиться от корсара, когда тот сослужит свою службу, ― вот проблема, о которой принц подумать не успел.
   Эхом отражаясь от стен, сверху грянул злобный смех.
   Лепато развернулся и бросился прочь.
  
  
  
   Глава 39
   КРАСНЫЙ ДЫМ ИЛИ СИНИЙ?
  
   Выше. Выше.
   Выпорхнув из окна, бабочка ― или, быть может, мотылек ― размахивает на воле бумажными крылышками. Все выше, подхваченная легким ветерком, не замечая площадь, доки и гавань; выше, промчавшись над сваленной в кучу терракотовой плиткой, окруженной апельсиновыми деревьями, ― она, наконец, приземляется в тенистом уголке под козырьком фронтона. Вокруг площади, прижимаясь друг к дружке, теснятся другие крыши. Но эта стоит особняком: ее покатая кровля и узкий карниз отпугивают непрошеных гостей. Чердак пустует, но так только кажется. Крошечные крылышки бьются, усики дрожат около потайного окошка с решеткой и сеткой от насекомых. Здесь, в укромном местечке, лишь госпожа Бабочка ― или же господин Мотылек ― затаившись между косыми досками из темной древесины, может следить за происходящим внутри.
   ― Сколько еще ждать? Сколько же еще, Сморчок?
   Безмятежно развалившись в похожем на трон кресле, корсар, перед которым трепещет весь мир, в этот час смягчил грозные черта лица. Повязка на его голове насквозь пропиталась потом. Корсар раздраженно теребит подол своего пустынного одеяния, делает щедрый глоток хава-нектара и спрашивает вновь:
   ― Так сколько еще?
   Возле трона на корточках сидит Сморчок, которому вдруг понадобился ночной горшок. Он бегло просматривает свиток с описанием обрядов. В воздухе над ними из стороны в сторону раскачивается опахало, приводимое в движение волосатой ногой горбатого карлика. Сколько всего приходится делать одновременно!
   ― Недолго, господин, совсем недолго, ― говорит он. ― Все вот-вот произойдет.
   Лоб его господина прорезают морщины. Он лениво крутит в руке зрительное стекло, изредка поднимая его на уровень глаз.
   ― Думаешь, меня заботит церемония? Это обычная формальность, так ведь? Или ты имеешь в виду опорожнение своего кишечника? (Бестолковый Сморчок, зря ты налегал на тошнотворные яства нашего гостеприимного знакомого!) Я лишь хочу знать, сколько мы еще будем торчать на этом острове, пришвартовав корабли в секретной бухте, скрывая лица от солнечного света? Сморчок, разве ты не истосковался по соленому, бодрящему воздуху, от которого морщится твой крупный уродливый нос? Не соскучился по морскому ветру, по вскипающим волнам, по брызгам пены, окатывающей твои кривые ноги, омывающей твой ужасный горб, словно... словно чудодейственный бальзам?
   Корчась на горшке, Сморчок отвечает согласием. Но убедил ли он Уабина? Карлик с трудом шевелится и, едва успев закончить свои дела, соскакивает с горшка и натягивает штаны. Стоит ли отбежать в угол и укрыться от запаха, который мгновенно распространится? Но нет, нельзя бросать опахало. Нога соскальзывает; в то же мгновение Сморчок ловит ритм снова: туда-сюда, туда-сюда. Извиняющимся тоном он произносит:
   ― Бальзам пока еще не подействовал.
   ― Ах, мой горбатый друг, как же я забыл? ― смеется его хозяин. ― Ты ведь сухопутное создание! Не ты ли говорил, что в молодости твои проказы не выходили за пределы... как бишь он назывался, этот скучный северный полуостров?
   Туда-сюда раскачивается опахало; с облегчением Сморчок снова усаживается на горшок.
   ― Тиралос, господин, ― щебечет карлик. ― Он может сойти за остров: воды-то там будет поболе, чем в пустынных землях Уабина, позволю себе заметить.
   ― Хочешь поиграть словами, дружок? Посоперничать с мудрыми изречениями Имраля, мудрейшего из унангских поэтов? Что ж, давай попробуем: "Скитался некогда я по морям песчаным..."
   Туда-сюда раскачивается опахало.
   ― "Скитаюсь и поныне, хоть застлали сушу океаны?"
   ― Очень хорошо, дружок! ― Сморчок расплывается в улыбке, и его тут же прорывает во второй раз. Уабин вновь смеется; но его веселье ― если это и впрямь веселье ― длится недолго. Он вновь смотрит в окошко (как же хитро оно устроено, его почти нельзя заметить) и вздыхает. ― Ах, если бы только я не заключил это соглашение!
   Карлик с озабоченным видом утыкается в свиток.
   ― Соглашение с Красным Принцем? Скоро оно принесет свои плоды, господин, ― очень скоро.
   ― Ты ему доверяешь, Сморчок?
   ― Мне ли решать, кому доверять, господин?
   ― Сморчок, я вижу блеск в твоих глазах...
   Что это, вспышка радости от последнего успеха? Однако Сморчок произносит:
   ― У кого блестят глаза, так это у Вас, господин: они пылают, словно вспышки синего пламени на Вашем загорелом лице ― Вашем невероятно красивом лице, если позволите.
   Все еще сидя на корточках, карлик вытягивает руку и, просунув ее под белые одежды, поглаживает хозяина по голени. Корсар откидывается на спинку кресла; опахало покачивается, но несмотря на него вонь из горшка неумолимо поднимается и накрывает стоящий позади стол с кушаньями - пересоленными хозяйскими подношениями, подернутыми жирной пленкой. Вот тебе и все преимущества, которые дает обладание властью! Даже эта смотровая комната больше походит на душную темницу.
   За дверью стоит стража: охраняет их или стережет.
   И бабочка ― или, быть может, мотылек ― едва шевелится, застыв между прутьями оконной решетки. С тобой что-то не так, бедняжка? Думаю, на твои крылышки попала капля вязкой жидкости, и, боюсь, ты больше не сможешь летать.
   ― Не заговаривай мне зубы, дружок, ― Уабин перекидывает ногу на ногу. ― Я вижу, что ты встревожен. Вижу по твоим глазам.
   ― Господин, нет! Мы разделаемся с Красным Принцем ― как же иначе? ― если он только посмеет подумать о предательстве. ― Карлик не сводит глаз с бокала хава-нектара, покачивающегося в руках хозяина ― в его сильных, почерневших от солнца руках.
   ― И все же, господин, ― смиренно продолжает Сморчок, ― вольнодумие угрожает охватить наши суда и команду, дух которой и так сломлен. Какие потери мы понесли во время последнего плавания по морям Амалии! Помните? Мы лишились большинства рабов, и сколько же добычи мы получили взамен? Господин, всему миру Вы являете свой грозный лик, но предо мной можете сбросить маску и сказать правду.
   Глаза корсара сверкают.
   ― Каким дерзким ты стал, дружок!
   Сморчок снова соскакивает с горшка, хоть и чувствует новые позывы. Словно пытаясь отогнать их, он быстро завязывает лямку на штанах и, заикаясь, произносит:
   ― Господин, умоляю: не наказывайте меня!
   ― Наказывать за что? За твою проницательность? Сморчок, иди сюда. Не бросай опахало и вылей уже свой горшок.
   Карлик возвращается. Не взметнется ли кулак для удара?
   ― Нет, кулак не ударит, ― говорит Уабин и наклоняется вперед; рукой он приглаживает влажные, напоминающие собачью шерсть, волосы карлика. Бабочка на решетке намертво замирает; скоро ― очень скоро ― она действительно умрет. Но Сморчок все еще не замечает нашу подружку. Он забывает об опахале, забывает о горшке и не смотрит в окно. Он стонет от блаженства, но его удовольствие омрачают слова хозяина.
   Заговорщицки тот шепчет ему:
   ― Ты глаголешь истину, мой горбатый друг. Мы давно знакомы, и ты верно подметил, что Принц получил от нас непозволительно высокую плату. Если уж начистоту, в состоянии ли мы подвергнуть его каре, появись в этом необходимость? Последние неудачи поставили нас в опасное положение. Ах, Сморчок, Сморчок!
   Бабочка ― или мотылек ― подергивает крылышками. Глаза карлика заволакивает пелена.
   ― Господин, что за упаднические настроения? Посмотрите, посмотрите же в потайное окошко. Что творится на площади? И кто такой этот принц, как не жалкий, отсталый островитянин? Господин, не забывайте: Вы ― истинный Уабин, отважный и дерзкий.
   ― Твоя лесть меня не одурачит, красноречивый ты шут. На самом ли деле принц слабоволен или же только таким кажется? Если верить слухам ― а слухи редко лгут ― то к моменту вступления в Совет Тридцати Лепато увяз в таких грехах и пороках, что по всем канонам правосудия заслуживает лишь смерти. Он не остановится не перед каким предательством ― столь высоки его амбиции. И если он готов подставить собственных сородичей, на какое отношение остается рассчитывать мне? Жизнь преподала мне один важный урок: племена людей вероломны. Предал раз ― предашь снова. Однако, Сморчок, посмотри же в окно, ― Морской Уабин прислоняет к глазам зрительное стекло. ― Видишь, дружок? Церемония начинается!
   Но тут позади раздается стук. Сморчок подпрыгивает от страха:
   ― Кто бы это мог быть, господин?
   ― Эти тупые стражники, кто же еще? Стал бы наемник стучаться? Они что, снова с подношениями от нашего хозяина? Могут ли твои кишки скрутиться в узел потуже? Клянусь, какие бы он там планы не вынашивал, негодяй вознамерился тебя погубить. Прояви сдержанность, Сморчок, и прогони стражу вон.
   Уабин в предвкушении смотрит в зрительное стекло, направляя его на трубу, из которой пойдет дым. Внезапно корсара охватывает возбуждение; предстоящая драма будоражит нервы, хотя ее исход очевиден. Красным. Дым будет красным. И тогда Морской Уабин востребует свой долг.
   Он улыбается. Ночной горшок возле его кресла источает смрад. По-прежнему таится в своем укрытии бабочка. Помните бабочку? Помните мотылька? Крылышки, некогда даровавшие способность летать, ― теперь не более, чем миниатюрные, бесполезные веера.
   Торопливо походкой Сморчок возвращается к корсару.
   ― Пришли Ваши новые лазутчики, господин. Блард и Менос. Они хотят с Вами переговорить.
   ― Сейчас? Скажи им, что я молюсь. Скажи, что наступил Час Пыли.
   ― Они знают, что Вы не заняты.
   ― Эти остолопы? Откуда им знать?
   ― Я им сказал. Ну то есть, они сами спросили, не молитесь ли Вы. У них срочное дело, господин.
   ― Такое уж и срочное? Они что, хотят денег, ничего еще не сделав?
   ― Господин, они что-то разузнали. Говорят, это важно.
   ― И впрямь срочные вести? Хорошо, Сморчок, впусти их. Но сперва вылей горшок, ладно?
   Тогда карлик, позабыв о сетке ― в конце концов, она едва заметна ― выплескивает на нее содержимое ночного горшка; и бабочку ― а это все-таки бабочка ― смывает потоком вонючей лавы.
  
   ***
  
   Таган распахнул ставни, и Джем на мгновение ослеп. Привыкнув к яркому свету, он понял, что смотрит на площадь, и ахнул бы от изумления, если бы мог. После вчерашней давки не верилось, что людей стало еще больше: сегодня их число возросло в два или даже в три раза. Заполонив подоконники, карнизы и крыши, толпа, казалось, заливала стены и плескалась в сточных канавах, словно лава, затопившая все вокруг.
   Однако несмотря на дикое столпотворение, шум и гам прошлой ночи стихли. Царили спокойствие и тишина. Затаив дыхание, люди смотрели на Совещательную Капеллу, огромная дымовая труба которой с минуты на минуту выплюнет долгожданное облачко дыма.
   Синее ― в пользу Глонда, красное ― в пользу Лепато.
   Джем слышал, как за спиной сыплет проклятьями Саксис, в то время как Таган облачает его в церемониальные одежды. Затем, не замолкая ни на миг, старик перешел к таинственным напевам ― череде нашептываний и покряхтываний. Джем не мог разобрать ни единого слова. Весь покрытый потом, он корчился и извивался; его кожу кололо, словно иголками. Юноша стиснул зубы. Если бы только его не опутывали веревки, он без всякой жалости набросился бы на Саксиса!
   Раздался звук бьющегося стекла. Затем снова. И снова. У Тагана вырвался нервный смешок. Его отец с безумным видом шел вдоль стен и сбивал баночки с насекомыми.
   ― Отец, твоя рука ― она кровоточит, отец!
   Старик лишь бормотал и бормотал.
   А затем тишину за окном раскололи грохот и звон. Их тут же перекрыл гул литавр и вой горнов. Дверь Совещательной Капеллы отворилась; стража расступилась, и на высокие ступени вышла вереница фигур, облаченных в тяжелые, щедро украшенные драгоценностями, лиловые рясы.
   ― Хранители Закона! ― завороженно произнес Таган. Джем вздрогнул, ощутив прикосновение евнуха. ― Знаешь, что это означает? Решение принято. Внутри рабы разводят огонь и бросают в пламя цветной тростник, синий или красный. Вот-вот из высокой трубы повалит дым. Еще немного ― и нам откроется судьба Оры!
   Стекло больше не билось. Теперь Саксис лишь продолжал свои жуткие напевы, а внизу вновь взвыли литавры. Один за другим, на высоких ступенях позади фигур в лиловом, появились еще более знатные и величественные фигуры, облаченные в зеленые, красные и синие одежды. Джем изо всех сил напрягал глаза, как вдруг мотылек ― а этот был-таки мотыльком ― запорхал перед его лицом.
   Бум! Бум!
   Таган не отрывал глаз от разворачивающейся внизу сцены.
   ― Совет Тридцати! Видите? Наместные лорды. Девять из них в зеленом ― таком же ярком, как листва. Но вот красные? Посчитайте ― их только восемь. А синих? Пересчитайте же ― тоже только восемь. Нет ни Лепато, ни Глонда. ― Евнух впился пальцами в руку Джема. ― Смотрите! Триархи! ― На самом верху ступеней, на фоне огромного дверного проема, теперь явили себя народу два оставшихся в живых правителя в золотом облачении и намертво пришпиленных коронах. ― Вон тот, это Фахан. А тот ― Азандер. Ах, бедный, бедный отец моей госпожи!
   Бум! Бум!
   Возрузив на плечи носилки с мертвым триархом, по ступеням спускались рабы; Фахан, Азандер и другие лорды расступились, пропуская почившего правителя на передний план торжественной драматической сцены. Цветы пяти оттенков Орокона окружали его на смертном одре; блестящий скиптр покоился в его руках; золотые одежды, которые он носил при жизни, сменились черным саваном. Совсем скоро усопшего триарха закроют в склепе. Но время еще не пришло. Не сейчас.
   Бум! Бум!
   ― Видите огибающую площадь дорогу? Ту, что проходит за фасадом Храма Тридцати? ― Философ по-прежнему напевал; по-прежнему звучал высокий голос евнуха, напоминая жужжание насекомого возле уха Джема. ― Видите вон тот каменный портал? За ним находится Склеп Триархов. О, с какой торжественностью правитель обретет вечный покой! Сколько эпох пройдет, пока он лежит во мраке! Даже подумать страшно, что моя бедная госпожа могла присоединиться к нему и медленно умирать за той каменной стеной! О, но триарх еще не готов, правда? Еще рано. Видите, у него на голове все еще сияет корона?
   Грянули фанфары. С одной стороны ступеней появился Глонд, с другой ― Лепато. Претенденты заняли свои места, но не в кругу Синих и Красных лордов, а по бокам носилок с мертвым триархом. Оба мужчины выглядели спокойными и невозмутимыми. Казалось, каждый из них предвкушает свою победу; ни тот, ни другой не замечал гул толпы, аплодисменты, свистки, топот ног, громкие, отчаянные крики "Глонд!" и "Лепато!". Джему, да и Тагану тоже, казалось, что оба мужчины устремили свои взоры над площадью и смотрели в окно дома философа.
   Таган обернулся. Теперь тревожные напевы его отца звучали громче, приобретая навязчивый ритм; пол скрипел под ногами философа ― тот крутился по кругу, высоко размахивая руками, будто подрезанными крыльями. Свободные рукава его одежд закатались по локоть. Но евнух заметил кое-что еще и сглотнул. Не бабочки ли это и мотыльки метались вокруг головы отца? Таган перевел встревоженный взгляд обратно на площадь.
   О, момент настал! Настал!
   Облаченные в лиловое одеяние Хранители Закона в унисон призвали к тишине, и тишина восстановилась. К удивлению Джема, все на площади, от триархов Фахана и Азандера до самых нищих бедняков, задрали головы и уставились на высокую трубу, которая грозно возвышалась над толпой, рассекая её кинжалом своей тени. Устремляясь в безоблачное небо столь высоко, что готова была пронзить яркое солнце, великая труба, казалось, воплощала все чаяния и надежды народа Оры.
   Раздался грохот, похожий на гром. Снова заиграли литавры, раскаты и переливы которых отсчитывали мгновения до судьбоносного момента.
   Красный или синий? Лепато или Глонд? Время тянулось целую вечность. Таган опустился на колени и впился зубами в костяшки пальцев. Малявка, видимо, тоже понимал, что происходит. Его шея напряглась, а глаза округлились.
   Синий или красный? Глонд или Лепато? Даже Джем затаил дыхание, будто на кон была поставлена его собственная судьба.
   Тогда-то он и заметил насекомых: они карабкались по его потным рукам и ногам, а мотыльки и бабочки, бабочки и мотыльки бились и трепыхались в лучах света над его головой. Джема передернуло от страха.
   Загремели литавры. Толпа замерла. Словно злобные эльфы, солнечные блики танцевали на колпаке дымохода, сверкая на украшающих его драгоценных камнях и золотой гравировке, переливаясь на кромке трубы, из которой пойдет дым. Но дым ― красный он или синий ― казалось, мог лишь раствориться в ослепительной синеве неба, проиграв битву всепоглощающему золотому сиянию завистливого солнца.
   Грохот литавр стих.
   Так красный дым или синий?
  
  
  
   Глава 40
   КОЛДОВСТВО
  
   ― Срочно? Чего срочного может быть в такой час?
   Сонливость как рукой сняло; Морской Уабин снова стал самим собой, или, точнее, тем человеком, кого знал и боялся весь мир. Он с недовольством отвлекся от безмолвной, напряженной толпы под окнами и навис над часовыми, словно злобное божество. Блард покрылся липким потом, Менос весь сжался. Сморчок моргнул и кровожадно оскалился.
   ― М-м-морской Уабин... ― заикаясь, начал Блард.
   ― У н-нас есть н-новости... ― задыхаясь, продолжил Менос.
   ― В-вам нужно об этом з-знать...
   ― В-важные новости, М-морской...
   Рык, похожий на львиный, разорвал воздух:
   ― Глупцы! Вы забыли, что должны пасть ниц предо мной? На колени, слизняки!
   Блард с Меносом рухнули на пол; Морской Уабин грозной походкой обошел вокруг них.
   ― Вы дважды приходили ко мне, глупцы, и светились в ожидании награды. Но за что вам платить? Вы рассказали о евнухе, развлекающемся с мальчишками на пляже; о звере с шерстью всех цветов радуги; о принце Лепато, пробирающемся по туннелю с девчонкой. Какое мне дело до какой-то девчонки? Посмотрите на себя: ваши грязные нагрудники все в царапинах, лямки шлемов болтаются, гетры помяты, а ножны перекошены. Ясно теперь, что вы из себя представляете! Ваши глаза заволок дурман джарвельской травы! Это всего лишь вопрос времени, когда вас прогонят взашей за полную непригодность, а то и за предательство. Повсюду на этом острове у меня есть уши: да тот же командир Адек, ваш главный...
   ― К-командир Адек?.. ― поперхнулся Менос.
   ― Вы и ему платите? ― ахнул Блард.
   ― Вас не касается, откуда я знаю то, что знаю! Не сомневайтесь в одном: подобно всевидящему богу, я заглянул в ваши сердца и понял, что они насквозь прогнили! ― Корсар остановился. Выпрямившись перед никчемными шпионами, он сменил гнев на милость и поднял их на ноги. На испачканных нагрудниках играло лучами солнце. Голос Уабина сорвался. ― Но вы ведь уплывете со мной? Уплывете?
   ― М-морской Уабин?
   ― Здесь вы оставаться не можете, правда? Адек не снимет вас с крючка. Однако, друзья, скоро я покину этот чахлый островок ― присоединитесь ли вы тогда ко мне? Впереди нас ждет жизнь, полная странствий по лихим волнам и захватывающих приключений, которые мало кому удается познать.
   ― Уф, у меня жуткая морская болезнь, ― дрожащим голосом сказал Менос, и Блард ткнул его под ребра.
   ― Да! Мы с-согласны, М-морской Уабин...
   В голубых глазах Уабина заиграли веселые огоньки. Левой рукой он погладил пухлую руку Бларда, правой ― потеребил тощую руку Меноса. Затем он провел пальцами по шеям часовых и, добравшись до шлемов, резким движением скинул их на пол. Корсар обхватил ладонями головы шпионов, словно пару кокосов.
   Низкий голос Уабина звучал угрожающе:
   ― Оправдаете доверие, которое я вам выказал, и пред вами откроются широкие горизонты. Подведете меня, и разобьются не только мои надежды, но и ваши черепушки; прямо здесь и сейчас я вытряхну из них остатки ваших бесполезных мозгов! Теперь рассказывайте свои новости.
   Лицо Бларда исказилось от ужаса. Менос сглотнул. Над площадью за окнами повисла мертвая тишина, поскольку ожидание хоть малейшей струйки дыма мучительно затягивалось.
   ― М-морской Уабин, дело в т-том... ― заикаясь, начал Блард.
   ― В т-том, что л-лорд Глонд, он... ― задыхаясь, продолжил Менос.
   ― Что? Вы говорите о Глонде? В последний раз я видел его зеленым юнцом, но и тогда он был ничтожным дураком. А теперь он вот-вот проиграет выборы и упустит шанс...
   ― Но Морской Уабин, та д-девчонка...
   ― Лепато перепутал, понимаете?..
   ― Лепато ― он думает, что...
   В голубых глазах пылал огонь ярости.
   ― Девчонка? Да что вы заладили про девчонку! Разве не слышал я все эти байки раньше?
   Сильные пальцы сжали головы часовых. Морской Уабин с легкостью мог расколоть их черепа ― в этом часовые не сомневались.
   ― Морской Уабин, послушайте! Глонд ― вот кто ее выкрал...
   ― Л-лепато только д-думает, что она у него! То есть, я хочу сказать, кого он забрал, это...
   ― Это Глонд! Он похитил девчонку и выслал с острова на чужеземном корабле!
   ― На ч-чужеземном ― именно так! Отправил на Амбора-Рок...
   Хватка внезапно ослабла. Голубые глаза подернула наледь.
   ― Что вы такое говорите? ― прошептал Морской Уабин. А затем он заорал. ― Что все это значит, придурки?!
   Но тут, ни с того ни с сего, Сморчок принялся скакать по комнате, ударяясь о сетку в окне, словно обезьяна.
   ― Внизу! Господин, посмотрите вниз!
   Под окнами поднялась невообразимая суматоха, сочетающая в себе вопли отчаяния и ликующие возгласы. Сложно сказать, кто закричал первым ― Лепато или Глонд. Их крики, прозвучавшие одновременно, рассекли площадь, подобно острому лезвию ножа.
   Затем Глонд осел и, бормоча под нос ругательства, закрыл лицо руками; Лепато же сжал руки в кулаки и триумфально воздел к небу.
   Красный! Из трубы валил красный дым!
  
   ***
  
   На площади царил хаос.
   Но на этот раз народ скоро утихомирился. Еще раздавались крики, толпа бесновалась, а сторонники Глонда обезумели от гнева. В воздухе летали разные вещи. На высоких ступенях Глонд бросился к Лепато, но не смог к нему даже приблизиться. Стража отшвырнула его, и он распластался на ступенях. Затем стражники двинулись в толпу. Взметнулись мечи.
   Последовали крики другого толка ― предсмертные; пролилась кровь. И порядок восстановился так же быстро, как был до этого нарушен. Однако мерное раскачивание толпы напоминало затишье перед бурей. Только дайте нам еще один повод, ― всем своим видом говорил народ, ― и ничто на свете не заставит нас молчать. Сторонников Глонда сдерживало лишь полное замешательство.
   Сам же Глонд поднялся на ноги и погрозил толпе кулаком. Яростью сверкнули красные одежды ― и он пошел обратно сквозь ряды знати, бесцеремонно расталкивая лордов и вельмож.
   Тем временем Саксис выл и скулил, точно дикий зверь. Упал ли он на колени? Запрокинул ли голову? У Тагана не хватило духа взглянуть на отца. Насекомые сбились в плотный гудящий рой и устремились к окну, обуреваемые жаждой свободы. Немногим удалось ее обрести. Некоторые рассыпались в прах, с последним взмахом крыльев рассеяв по воздуху едкую пыль; другие же ударились друг о друга и замертво упали вниз. Джем чуть не закричал, когда дохлые мошки облепили его потные руки и лицо, застряли у него в волосах.
   И вдруг назойливые насекомые исчезли. Лишь солнце, вызывая резкую боль в глазах, настойчиво било в открытое окно. Бледный отсвет от камина мерцал на стенах.
   ― Отец, ты готов? ― воскликнул Таган. ― Теперь ты готов?
   Вместо ответа - лишь новые напевы и глухой удар об пол. Упало чучело птицы.
   На площади Хранители Закона снова воздели руки к небу. Лепато вышел вперед; Таган, сотрясаясь от дрожи, прислонил губы вплотную к уху Джема.
   ― Пути назад нет. Он ― избранный триарх. Видите рабов, суетящихся вокруг отца моей бедной госпожи? Они подготавливают тело. Видите в руках у Верховного Хранителя щипцы? Как они сияют, как блестят! Сперва ими вытащат шипы из черепа почившего триарха. Затем ими же прикрепят корону к голове Лепато!
   Позади раздались странные звуки: шорохи, карканье. Джем почувствовал тяжесть в груди. Был ли это кристалл, который шевелился и пульсировал, словно пробуждаясь к жизни?
   Хриплым шепот звучал все настойчивее:
   ― Дурачок Лепато! На какие страдания он обрекает себя, беря обязательства перед этим народом, принося клятву на крови! Знает ли он, какая боль придет следом? Уже скоро его, полуживого, пронесут по этим ступеням, вверх и вниз, но что дальше? О каком величии можно тут говорить, о какой славе?.. Но погодите! Почему Красный принц не преклоняет колени? Он поднимает руки, словно хочет оттолкнуть рабов... Но да ― да! Он собирается взять слово!
   Саксис кряхтел и стонал. Взбудораженный Таган не заметил, как метавшиеся по комнате птицы выпорхнули в окно, а затем, лишившись чувств, рухнули в толпу. Евнух лишь качался из стороны в сторону, сжимая длинными пальцами свое заляпанное лицо.
   Джем посмотрел на Малявку. Мальчик пришел в себя; он не отрывал глаз, полных удивления и страха, от сцены на площади. Каким мукам скоро подвергнется его тело? Раз Джем смог противостоять колдовству философа, то и мальчик сможет. Но веревки крепко опутывали его, а магия подчиняла воле старика.
   Из комнаты нельзя было расслышать слова Лепато, но их смысл легко угадывался. Прежде, чем в его череп вонзят корону, Избранный триарх назовет имя невесты, вытащит ее из рук смерти, готовых сомкнуться на ее горле. Однако сначала он подозвал к себе двух здоровенных стражников, которые держали под локти полуживое тело, покрытое порезами и синяками.
   Майус Энио!
   Таган застонал, увидев в каком состоянии находился юноша. Затем, в сопровождении шеренги евнухов, появилось завораживающее видение женкой красоты. Толпа разом ахнула. Вздрогнув, Таган сдержал всхлипывания, хотя и знал, что этот образ ― творение его рук. Мальчишка-самозванец и впрямь выглядел, как настоящая леди!
   Словно в нелепой театральной постановке, Лепато достал большой, устрашающий кинжал и протянул его воображаемой Селинде. Браслеты сверкнули. Пальцы сжали рукоять.
   Значит, леди ― именно она ― должна будет казнить убийцу своего отца.
   ― Отец! ― взвизгнул Таган. ― Сделай что-нибудь! Быстрее!
   Саксис жалобно стонал, вероятно, изнывая от мучений. На Джема накатил ужас, затем пришла внезапная, резкая боль: она пронзила судорогой его руки и ноги, обожгла жаром от кристалла его грудь. Раздался крик, но кричал не он. Неразбериха. Переполох. Воздух пришел в движение: мертвые птицы, одна за другой, взмывали к потолку, ударялись о стены и, надрывно каркая, рассыпались в каскад перьев. Ставни на окне ходили ходуном. Огненным вихрем кружилось в камине пламя, стреляя шальными отблесками по птицам и пленникам, по безумному колдуну и его женоподобному сыну.
   Саксис выл, упав на колени.
   Руки и ноги Малявки забились в конвульсиях.
   С кляпом во рту Джем задыхался; путы туго обтягивали его тело. Юноша извивался. Он выворачивал руки. Он вытягивал ноги. Он выгибал грудь. В любой момент веревки могли прорезать кожу, выбить кости из суставов. Но Джему было плевать. Нестерпимый жар от кристалла погружал в агонию: он сводил мышцы рук и ног, кислотой вскипал во вздувшихся венах.
   А затем все произошло. Кристалл полыхнул сквозь тунику ― казалось, вспыхнул не он, а огонь из сердца Джема. Юноша разорвал путы, шатаясь встал на ноги и вытащил чертов кляп изо рта.
   ― Нет... Нет! ― Таган крутился рядом; Джем оттолкнул его, и евнух, отшатнувшись, налетел на встречных птиц. Он взвизгнул и позвал отца; на пол посыпался дождь из пыльных клювов, когтей, перьев и переломанных крыльев.
   Джем привалился к раме окна. Все еще громыхая, ставни чуть не ударили его по лицу; затем их рвануло с особой силой, и они сорвались с петель и унеслись прочь.
   Малявка. Нужно спасать Малявку.
   Голова у Джема шла кругом; взгляд лихорадочно блуждал. Сначала перед его глазами мелькало ярко-голубое небо, затем он увидел толпу и ступени, на которых Селинда ― но это была не Селинда ― подняла сверкающий кинжал и направилась к связанному Майусу Энио.
   Джем почувствовал, как к горлу подступает тошнота. С каким ликованием, с каким нетерпением наблюдал за происходящим Лепато! Кинжал в дрожащей руке взметнулся. Лепато приблизился, будто собираясь направить ослабшее запястье девушки; с лица принца не сходила самодовольная улыбка...
   Сейчас это произойдет. Произойдет.
   Но внезапно запястье обрело силу, и прекрасная леди, резко развернувшись, вонзила кинжал в горло Лепато!
   Толпа вновь погрузилась в пучину хаоса.
  
  
  
   Глава 41
   ТРИАРХ И ТРИУРГ
  
   ― Не может этого быть! Мне конец - конец!
   В ярости Морской Уабин был страшен. Он метался по чердаку, выкрикивая проклятья, сокрушаясь по поводу смерти Лепато, а полы его одежд рассекали воздух, напоминая паруса попавшего в бурю корабля. Будто лишенный иного выбора, корсар сжал руками головы часовых и с размаху ударил их друг о дружку. Блард с Меносом рухнули на пол, и Сморчок добил их парой-другой злобных пинков, а затем пробил кулаком сетку от насекомых и выбрался на покатую крышу. Словно безумец, карлик принялся скакать по шаткой раскаленной черепице.
   ― Постой! ― Его господин обернулся. ― Нам нужен Глонд ― Глонд и девчонка! Мы должны выкрасть девчонку... расправить паруса... догнать их... времени у нас в обрез! ― Корсар нагнулся и схватил бездыханного Меноса за шкирку. ― Эта девчонка, его невеста. Говоришь, ее отправили в его замок? На Амбора-Рок?
   Менос застонал, и его вырвало кровью.
   Уабин швырнул его на пол и вцепился в Бларда.
   ― Этот чужеземный корабль ― что это за корабль? Чей? Когда он отплывает?
   Блард выплюнул зуб. Уабин врезал ему по лицу, и часовой выплюнул еще один.
   ― Вспоминай, придурок ― вспоминай!
   ― Северные земли... ― закашлявшись, выдавил Блард. ― Эджландия... Зензан...
   ― Эджландский корабль? Эджландия, ты сказал? ― Уабин схватил Бларда за плечи и приподнял над полом. ― Вспоминай, придурок!
   Кашель. Хрип.
   ― Эджландский. Вроде бы называется Кэтти... или как-то так...
   ― Кэтти-эйн, ― изрыгнул Менос, ― Кэтти-эйн...
   ― Чего? ― взревел Уабин и выпустил Бларда из рук.
   Жирный часовой упал прямехонько на Меноса.
  
   ***
  
   ― Нет... Нет!
   Израненный, окровавленный Таган в ужасе рухнул на пол у ног Джема. Над головами, пронзительно визжа, птицы вырывались на свободу ― в чистое синее небо.
   Стражники на площади бросились вперед, но люди заполонили все вокруг. Прорвав оцепление, толпа хлынула на ступени перед Храмом. Сдержать народ теперь было невозможно. Джем моргнул и больше не смог разглядеть ни Лепато, ни Ачиуса, ни Майуса Энио; но он все же успел увидеть, как мелькнуло лезвие меча, и Ачиус повалился на тело в красных одеждах.
   Джем отпрянул от окна. В это мгновение в центре комнаты философ зашел внутрь огромного столпа света, вращающегося вокруг своей оси. Джему казалось, что он разорвал магическую цепь. Но воля Саксиса была сильнее. Намного сильнее.
   Птицы кружили, притянутые колдовским вихрем.
   А затем столп исчез. Саксис упал; рухнули вниз и птицы, при ударе об пол рассыпавшись в прах. По воздуху разлетелись перья и древесные опилки.
   ― Майус Энио... он сбежал! ― Из глаз евнуха хлынули слезы. ― О, отец... Отец!
   Позабыв о бунте внизу и о мертвых существах под ногами, которые он мог раздавить, Таган бросился к лежащему ничком старику.
  
   ***
  
   ― Малявка... Малявка, ты в порядке?
   Мальчик весь горел, его лихорадило. Джем развязал веревки и пошлепал Малявку по щекам. Вытаращив глаза, тот протестующе замычал. Обрадованный, Джем освободил друга от кляпа.
   Таган склонился над обессиленным, изнеможенным отцом. Евнух обнимал его, нежно поглаживая по спине. В воздухе по-прежнему кружили перья и опилки, а пылавший в камине неестественно яркий огонь потух, оставив после себя дымящуюся груду углей.
   Снаружи доносились вопли и крики. Со звоном скрещивались мечи.
   ― Джем, ― прохрипел Малвка, ― помнишь капитана Порло? Было бы... было бы неплохо его разыскать...
   ― Идти-то ты сможешь, Малявка? ― Джем не смог сдержать смеха.
   ― Смогу ли дойти до доков? Посмотрим! Для начала давай сделаем отсюда ноги, раз у нас есть такая возможность...
   ― Возможность ли? Внизу настоящее побоище...
   ― И что, ты предлагаешь остаться здесь?
   Тут раздался громкий стук в дверь. Таган замер.
   ― Кто бы это мог быть, отец?
   Ответил Джем:
   ― Как там его звали?.. Глонд?
   Заколотили снова ― с удвоенной силой.
   Издав вопль, Саксис умудрился привстать на колени и со злостью оттолкнул сына.
   ― Моя магия... Я знал, что она подействует. Знал!
   ― Она подействовала, отец! Мы видели Майуса Энио...
   ― Майуса Энио? Какого еще Майуса Энио?
   Бум! Бум! Стук тяжелый, свинцовый.
   ― Отсюда не выбраться! ― закричал Малявка.
   ― Окно... - догадался Джем.
   Бум! Бум! Мог ли Глонд стучать так неистово?
   ― Отец, скажи ему, что Лепато сам во всем виноват, ― лепетал Таган. ― Он... Хотя Глонд может и не знать, что принц мертв! Точно! Скажи ему, что Лепато убила твоя магия!
   Бум! Бум! Все громче и громче.
   Евнух снова вцепился в отца; тот зашипел на него:
   ― Не трогай меня! Как смеешь ты прикасаться ко мне, извращенец? ― и Таган распластался на полу. ― Ты что, думал, я буду расточать свою бесценную магию ради евнуха и его дурацких друзей? Помощь вам была всего лишь предлогом. На что только не пойдет отец, чтобы вернуть сына ― своего единственного сына!
   Обшивку двери разорвало: ее насквозь пробил кулак. Джем запрыгнул на подоконник и замахал рукой:
   ― Малявка, быстрее!
   ― После всего этого кошмара взять и сломать себе шею?
   ― Там наверху есть крыша. И карниз. Смелей! Я тебя подтяну!
   Но Малявка лишь с визгом крутился на месте, в то время как дверь разлетелась на доски и щепки. В проходе возник не Глонд, а отвратительное тело, оставляющее за собой комки грязи, источающее могильный смрад. Вокруг прогнившего трупа плотным роем кружили мухи.
   ― Лемю... ― ахнул Малявка. ― Леки!
  
   ***
  
   Саксис пошатываясь вышел навстречу.
   ― Иди ко мне, волшебное дитя! Иди ко мне, единственный мой сын!
   Мертвые глаза сверкнули золотом.
   ― Отец, нет! ― Таган с трудом поднялся на ноги и попытался оттащить старика от чудовища.
   Саксис ударил его. Евнух снова распластался на полу.
   ― Быстрее, Малявка! ― кричал Джем.
   ― Но Таган... ― возразил Малявка. ― Как мы его здесь бросим?
   ― Сын мой, какое могущество ждет нас впереди! ― В бреду Саксис упал в объятия Леки.
   А затем бред сменился предсмертным воплем. Руки трупа подергивались, а сам двойник Леки увеличивался в размерах, превращаясь в мерзкое, всепоглощающее существо. Его глаза, нос и рот расплавились; сквозь прогнившую плоть виднелся волшебный шар ― тот самый, что сиял изо лба чудовища на вулкане.
   ― Сын мой... нет... нет!
   Старик, ты выполнил свое предназначение.
   Саксис снова закричал, но его вопль захлебнулся, когда тошнотворная плоть чудовища поглотила тело старика.
   ― Отец... Отец! ― Таган бился в судорогах на полу, цепляясь за разбросанные чучела птиц. Из-под его тоги текла струйка мочи.
   ― Таган... ― Джем подскочил к евнуху. ― Вставай! Быстрее!
   Таган испуганно смотрел за спину юноши.
   ― Отец?
   Джем обернулся. Чудовище исчезло; на его месте стоял философ: он распростер руки точь-в-точь, как в начале своего колдовского обряда.
   Снова мертвые глаза озарились золотыми искрами.
   ― Отец... Отец?
   Джем рывком поднял дрожащего евнуха с пола и попытался дотащить его до окна. Но Таган не сводил глаза со старика.
   ― Таган, это ловушка. Он мертв, Таган!
   Из коридора послышались торопливые шаги, и в комнату, с мечом наперевес, ворвался Глонд.
   ― Изменник! ― набросился он на Саксиса. ― Ты предал меня!
   Меч вошел лже-Саксису под ребра. Таган закричал, но старик не упал. А затем закричал Глонд: его руку засосало в ненасытную плоть.
   Засосало его руку... голову... туловище...
  
   ***
  
   Чудовище обернулось. Оно стало еще больше, еще отвратительнее. У него текли слюни, а из живота по-прежнему нелепо торчал меч. Сбившись в плотный рой, обезумевшие мухи метались вокруг зловонного тела; казалось, что солнечный свет померк. Издали доносился слабый шум восстания. Его перекрывало непрестанное гудение мух...
   Золотой блеск скользнул по Джему, Малявке, Тагану.
   Затем вернулся к Джему.
   ― Нет, ― прошептал Малявка. ― Джем, нет.
   Чудовище держало в руке предмет ― яркий, блестящий предмет... Джем ахнул. Не послышалась ли ему странная мелодия, плывущая по воздуху? Он почувствовал на груди жар от пылающего кристалла.
   ― Ката, ― прошептал юноша. ― Это твоя монета, Ката.
   ― Джем, нет! ― Малявка бросился к другу.
   ― Монета арлекина, ― выдохнул Джем. ― Монета Каты.
   ― Джем, нет! ― кричал Малявка. ― Джем, это Тот!
   Ключ к Орокону, я принес тебе ключ. Дитя, неужели ты думал, что улизнешь от меня? Подойди же ко мне. Подойди и забери свое сокровище.
   Мертвец протянул руку. Джема тянуло к нему навстречу.
   Малявка бросился вперед и ударил по руке. Монета выскочила и, вращаясь, взлетела в воздух. Малявка поймал ее и запустил в золотой шар.
   Раздался треск. Вспыхнуло пламя.
   Чудовище взревело. Его чары были разрушены.
   ― Быстрее! ― закричал Малявка. ― Джем, Таган! В окно!
   Туда они и рванули. Но когда они карабкались по водосточной трубе, склизкое щупальце вырвалось из мертвой плоти. Оно выскочило из окна и схватило Малявку за лодыжку.
   Мальчик завопил. И сорвался вниз.
  
   ***
  
   Таган вытаращил глаза. У Джема сбилось дыхание.
   Они смотрели вниз с головокружительной высоты. Ослепительно сияло солнце, бледнело голубое небо, острая тень дымовой трубы, словно нож, разрезала восставшую площадь. Ноги Джема и Тагана болтыхались у оконного проема, их руки цеплялись за раскаленную черепицу.
   Вверх тормашками висел охваченный страхом Малявка, поддерживаемый лишь кровоточащим щупальцем.
   ― Малявка, ― Джем осторожно передвинулся, ― моя рука. Можешь за нее ухватиться?
   Щупальце качнулось. Качнулся и Малявка.
   ― Малявка... Малявка, я не брошу тебя. Держи меня, Таган, я постараюсь до него дотянуться.
   Таган поменял положение. Джем тоже.
   Плитка черепицы сорвалась и чуть не угодила
   Малявке по голове. Щупальце вздрогнуло и поползло обратно в окно.
   ― Оно утянет его за собой, ― прошептал Таган.
   ― Джем, мне не выбраться, ― прошептал Малявка.
   ― Нет! ― закричал Джем. ― Малявка, давай же. Хватайся за руку!
   Но щупальце оказалось шустрее. Рывком оно забросило Малявку внутрь, и Джем, вцепившись в Тагана, мог лишь с ужасом наблюдать за тем, как мальчик, истошно вопя, исчез в вонючей бесформенной массе, которая некогда была Лемю, Леки, Саксисом и Глондом.
   А теперь стала и Малявкой.
  
   ***
  
   Волшебный шар сверкал так же ярко, как солнце. Джем закричал. Он бы мог упасть на площадь, и Тот тогда бы восторжествовал. Но нет. Из коридора доносятся звуки; сияние шара гаснет, и Глонд ― выглядит это существо теперь, как Глонд ― лицом к лицу сталкивается с запыхавшимся пожилым мужчиной, который его, наконец, разыскал.
   Это Хранитель Закона. Верховный Хранитель.
   Таган вытягивает всхлипывающего Джема на безопасную крышу.
   ― О, господин Джем, мне так жаль ― очень жаль. Однако медлить нельзя! Давайте выбираться отсюда по крышам. Быстрее, быстрее!
   Евнух тянет Джема за собой.
   ― Но Таган: смотри!
   На что? На потрескавшуюся черепицу? На дымовую трубу? На погнутую решетку?
   Или на горбатого карлика, который скачет им навстречу?
   ― Господин, здесь рабы! Я нашел новых рабов!
  
   ***
  
   В разрушенной комнате Верховный Хранитель сбивчиво говорит:
   ― Милорд, Вы понимаете, что означают сегодняшние события? Понимаете, какая роль Вам теперь отведена?
   ― События, мой надежный Хранитель? Роль? Какая роль?
   ― Я хотел Вам сообщить, милорд... Принц Лепато мертв.
   Пожилой мужчина хватает ртом воздух и кряхтя опускается на колени. Очень скоро он умрет; сейчас же с неуклюжей почтительностью он запускает руку под одежды и вынимает трофей ― теперь уже бесполезный ― за который с таким пылом боролись Глонд и Лепато.
   ― Толпа, ― бормочет старик, ― она разорвала принца на части... О, какой кошмар творится на площади ― кошмар... но вот эту... эту самую ценную вещь мне удалось спасти...
   Как ярко она сияет в иссохших руках, несмотря на чернеющие пятна крови, на застрявшие в пазах для шипов клочки плоти и мелкие обломки костей! И новоиспеченный триарх ― а, точнее сказать, триург ― запрокидывает голову и хохочет.
  
  
   КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"