Если с заоблачной высоты посмотреть на море глазами чайки, галеру можно принять за расщелину, за кровавую рану на водной глади, будто рябь на волнах - это кожа, которую разодрали клыки хищника.
Но если присмотреться получше, то на хищного зверя, скорее, походит само судно с его бесчисленными веслами, напоминающими беспокойные ноги, треугольными парусами-плавниками и носом в форме оскаленной пасти. Чудище да и только - наподобие Мандру, что, сверкая на солнце, восстал из морской пучины. Или же это жуткое порождение небес, готовое в любую минуту расправить свои крылья?
И тогда любая разумная чайка несомненно бросилась бы прочь; ее перышки трепетали бы, сердечко лихорадочно стучало. Однако возьми и подлети она еще ближе - что тогда?
На мгновение представим, что видят округлые глаза чайки, когда та планирует над накренившейся верхней палубой, над загорелыми спинами моряков; в набедренных повязках и тюрбанах те ловко карабкаются по такелажу и натягивают выкроенные в форме языков пламени паруса, и серьги блестят у них в ушах. Тяжелые пушки раскачиваются в бортовых выемках; по палубе, словно змеи, ползут канаты; о нос галеры - об эту драконью морду - разбиваются волны, беснуясь и вспениваясь, оставляя длинный след позади.
Перед нами Смертельное Пламя, жемчужина флота Морского Уабина.
Смотрите, а вот и он: в носовой части корабля, на высоком мостике с зубчатыми стенками, щедро облицованными золотыми и алыми камнями, непоколебимо стоит знаменитый пират; его глаза отливают сталью, его белые одежды и длинные лоскуты головного убора развеваются, напоминая паруса и боевые знамена. Всецело отдавшись на волю умопомрачительной скорости, он преисполнен собственным величием - и ничем более.
Однако взгляните, что лежит у подножья этой грозной славы. Опустимся ниже, минуя пилоны, под верхнюю палубу. Здесь, посреди зловещих колоннад, поддерживающих колоссальную скорость корабля, плотные ряды юношей и мужчин налегают на весла, толщиной не уступающие стволам деревьев. Сколько же их, этих рядов? Тридцать или даже больше: по пять на банке, у левого борта и правого. Невыносимая жара, отвратительный смрад - само Царство Небытия в миниатюре. Каждое лицо перекошено от боли; пот струится по измученным телам; повсюду слышны стоны, кряхтения и всхлипы - кажется, сам воздух наполнен муками проклятых.
- Гребите! Гребите! - раздается крик надсмотрщика, раз за разом проносясь над сценой агонии; за каждым выкриком следует свист кнута. В то же время, с патрулем спускаются и стражники Морского Уабина, выплевывая свою порцию приказов: "Быстрее, собака!", "Налегай всей спиной, скотина!".
Но самый стремительный из всех, самый неугомонный, когда дело касается его хлыста, - это злобный сгорбленный карлик, Сморчок. Словно помешанный, он скачет между банками, залезает на них, перепрыгивает через них и клянет то одного раба, то другого на чем свет стоит, орудуя хлыстом там и сям. Сквозь колоннады прорываются морские брызги; безумный карлик беснуется и вопит. Глаза у него выпучены от возбуждения, изо рта идет пена. Вот она жизнь на гребне волны! Вот она жизнь настоящих пиратов!
Нахмурившись, Сморчок разворачивается, а затем в бешенстве бросается к одному из рабов, который внезапно переваливается через весло. Потеряв сознание, бородатый верзила раскачивается туда-сюда, вторя движениям весла. Он не приходит в чувства, хотя Сморчок лупит его хлыстом по спине, в мгновение ока превращая ее в кровавое месиво.
Соседние гребцы, не в силах ничего изменить, лишь стискивают зубы и налегают на весло, которое стало теперь невыносимо тяжелым, ведь их товарищ сбросил свою ношу. Как они страдают, как напряжены: и этот толстый краснолицый парень, и этот дикарь с костями в носу и губах, и этот седой старик в размотавшемся тюрбане, с тощей бородкой и иссохшими руками.
А также этот молодой мужчина - этот юноша с копной соломенно-светлых волос.
У Джема нет сил терпеть. Но он терпит.
А верзиле достается еще один удар от Сморчка.
- Греби, будь ты проклят!
- Он мертв, придурок! Хочешь освежевать тело? - Стражник пробивается вперед, отталкивая карлика со своего пути.
Сморчок падает на палубу.
- Ударил меня? Ударил меня? - Вскочив на ноги, он того гляди бросится на обидчика с кулаками.
- Вмажу посильнее, если не заткнешься! - А затем стражник кричит кому-то из своих: - Мертвец на борту! - командные слова, подаваемые, когда один из рабов умирает в открытом море.
- Я расскажу хозяину о том, что ты сделал! - С возмущенным видом Сморчок поворачивается ко второму стражнику, который спешит к месту происшествия, откликнувшись на команду. - Ты видел, что он сделал? Ты видел, что он сделал?
Но стражники не обращают на него никакого внимания; они протискиваются между банками, расстегивают на покойнике кандалы и неуклюже поднимают тяжелое тело. Из одежды на нем лишь набедренная повязка, и пока стражники тащат его, она рвется и оставляет жирные липкие отметины на шеях прикованных к своим местам рабов.
Сморчок вдруг снова веселится. Он хлопает в ладоши, когда стражник поскальзывается на промокшей повязке, роняет мертвеца, ударяя его головой о пилон, с тошнотворным хрустом ломая ему шею. Бородатая голова выворачивается под неестественным углом, из распахнутого рта пузырится кровь, словно поднимаясь из самого нутра.
Сыпля проклятия, стражники переваливают тело через борт между гребцами двух громадных весел. Всплеск воды окатывает рабов с головы до ног. И снова Сморчок смеется, неистово скачет, бьет плетью товарищей покойника, просто чтобы напомнить, что те еще живы.
Под водой весла молотят по мертвому телу, разрывая его на куски. Некоторое время за судном тянется кровавый след.
***
- Леди на корабль. Леди... на корабль.
- Я думал, их быть две, кэп.
- Две? Один? Леди есть леди, парень.
Мальчишка плеснул еще рома в кружку капитана.
- Хотите говорить, что они одинаковый, да? Я не думать, что такой уж они одинаковый, кэп. Если Вы понимай, что я говорить.
- Глазеть на леди, парень? Так? - В глазах капитана мерцали отблески свечи.
- Нет, кэп! Ну то есть, я взглянуть на них, как по другой-то?
Увесистый заляпанный кувшин дрожал в веснушчатой руке мальчишки. Капитал схватил буфетчика за запястье, и ром расплескался по столу.
- Парень, слышать ты уже о... Сладкий Ладошка и ее пять дочери?
Грязнуля был испуган, хоть и не знал почему.
- Ч-чего, кэп?
- Я ведь наблюдай за твой лицо, Грязнуля, а я всегда понимай, когда парень украдками навещать Сладкий Ладошка и ее пять дочери. О, она быть хорошая женщина, этот Сладкая Ладошка, но я предупреждай тебя, парень: только на ней ты и класть свой глаз. Другой леди для такой, как ты, не сыскать ни на одной другой корабль. Понимать?
Грязнуля не понял. О чем вообще говорил старик?
- Ты ведь помнить, как моя потерять свой левый бедняжка? - Капитал стукнул по полу деревянной ногой. - Просто не забывать, парень: леди быть проклятьем на корабль - проклятьем, даже не сомневаться.
Грязнуля мог бы напомнить, что сам капитан - и никто другой - согласился доставить женщин на Амбора-Рок. С какой радостью Грязнуля поплыл бы без них, позабыв о скользком Глонде с его темными делишками. Однако мальчишка решил оставить свои мысли при себе.
Капитал заерзал на деревянном стуле и от души пустил ветра.
- Но подходи-ка сюда, парень, присаживайся рядом. Вот, возьми Буби, она ставать тяжеленькая.
- Дать Вам губную гармошку, кэп? - просиял Грязнуля.
- Ай-яй, парень, можно нам и губная гармошка.
- А можно мне глоток Вашего пойла? Там на донышке, а?
- Ай-яй, парень, можно тебе и пойла.
Грязнуля был счастлив. Он погладил Буби и осмотрелся. Полумрак каюты капитана рассеивали огни свечей.
После всего недавнего преображения Катаэйн здесь мало что поменялось. Люди Глонда предлагали заменить покосившийся стол, потертый ковер и вшивую кровать. Да, это правда. Один смельчак даже захотел избавиться от всего этого хлама, каковым он назвал голову тигра, риванский вымпел, латунный мушкетон и другие самые ценные вещи капитана. Размахивая руками, парень разглагольствовал о том, чтобы "отделать" стены голубым оттенком яичной скорлупы, потолок - цветом фуксии, развешать перед койкой и на окне подходящие шторы - баклажанные, как он считал, с серебряными оборками.
Первое предложение капитан встретил чертыханьем и руганью, второе - привело бы к рукоприкладству, не успей Грязнуля вовремя вмешаться.
Старый корабль заскрипел, приподнявшись на волнах.
- Не пришло ли время для губной гармошки, кэп?
Капитан, казалось, был погружен в свои мысли. Губная гармошка упала на пол, издав жалобный писк.
- Осторожней, кэп! Вот, я подниму ее для Вас.
- Это конец, Грязнуля... - задумчиво произнес капитан. - Самый начало конца. Об этом говорить старина Бизер... первый раз... первый раз, когда брать леди на борт.
- Вы иметь в виду ту девчонку - ту Кэтти-эйн? - удивился Грязнуля. - Но Бизер ничего про нее не говорил, кэп. Бизер, он ведь давно умер - о, Вы были тогда еще мальчишкой.
Грязнуле казалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Так оно и было. Капитан вновь застучал по полу деревянной ногой, в этот раз будто выбивая барабанную дробь перед казнью.
- То и быть начало. А скоро пора быть конец.
Хватит уже стучать. Пожалуйста, хватит стучать.
- Конец чего? Что Вы имеете в виду, кэп? Почему конец, ведь это только начало!
Грязнуля посмотрел по сторонам, схватил губную гармошку. От резкого фальшивого аккорда взбесившаяся Буби поскакала по стенам.
- Ну, как бишь там?
Слитки золота с печатью герба!
Как ярко вы сиять в конце в моих руках...
Сокровища, кэп! Подумайте о сокровищах!
- Сокровища... - Капитан моргнул. - Да, сокровища.
Грязнуля продолжил бы петь, но капитан отвесил ему шлепок и отобрал гармошку.
- Давай-ка сюда, мальчишка! Каковой тебе обращаться с тончайший музыкальным инструмент, отвечай-ка, когда башка твой кружиться от Сладкая Ладошка и ее пять дочерьми?