глава из мемуаров "Вот и все...я пишу вам с вокзала"
Но брезжил над нами
Какой-то божественный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет
Георгий Адамович
В начале своих воспоминаний, когда знакомил вас с Малеевкой, упомянул я и поэта Сергея Поликарпова и обещал вернуться к нему непременно. Человек трудной судьбы, мощного, мощнейшего дарования, у которого имелись все основания быть в первом ряду советских поэтов, заслуживает отдельного разговора, достоин памяти и упоминания индивидуально.
Впервые я приехал в Малеевку зимой 1975 года и попал за стол, за которым сидели Сергей Поликарпов, Павло Мовчан, а четвертого не помню, он постоянно отбывал в Москву по каким-то не литературным делам. Сергею Ивановичу было уже без малого под пятьдесят, он имел хриплый голос, не по годам седой, крепкий, коренастый, с военной выправкой,... бывший офицер, в зрелом возрасте закончивший Литинститут. Войну он встретил 11-летним мальчиком, видел позор отступления, выжил в оккупации и познал радость Победы. В годы оккупации он потерял много родных, друзей. Война оставила у мальчика в душе след, наверное, даже глубже, чем у фронтовиков. Я приведу потом одно его стихотворение, лучшее из миллионов, посвященных военному детству.
Жил он всегда в четвертом флигеле, на втором этаже, нигде не служил, вел жизнь профессионального писателя, много переводил, его многие знали на Кавказе, особенно в Азербайджане. Еще заметный штрих − он был "жаворонок", просыпался в четыре утра, на завтрак приходил, уже поработав, и всегда подтрунивал над теми, кто просыпался поздно. В шутку уверял, что настоящие стихи рождаются на рассвете, на зорьке, в тишине. Сам он верил в это всерьез, видимо, так оно и есть, если судить по его стихам.
В день нашего знакомства я подарил ему свою первую тоненькую книжку "Полустанок Самсона", которую он прочитал в тот же день, потому что на утро сказал мне потеплевшим голосом: "У нас много общего в биографии, нас обоих крепко опалила и обездолила война. Хорошо, что ты это помнишь...".
Сергей Иванович взял меня под личную опеку, повел в библиотеку, представил хозяйке зала, показал нашу медсанчасть, объяснил порядки, привычки, традиции Дома творчества, который понравился мне сразу. Конечно, он знал всех, и его знали, он всегда знакомил меня с близкими ему по духу людьми. Познакомил он меня и с Ларисой Васильевой, с которой дружил с Литературного института, вот она понимала мощь таланта своего сокурсника и всегда, до конца жизни, помогала ему, ей первой он показывал новые стихи. Хорошо помню его семью, жена и взрослая дочь-студентка приезжали к нему каждое воскресенье, в этот день он ходил с ними в лес на лыжах, тылы у него были надёжные.
Начиная с 60-х годов хрущевской оттепели, в московской писательской среде шли постоянные серьезные стычки между литературными группировками. В разное время по-разному назывались эти два сообщества: "левыми" и "правыми", "почвенниками" и "западниками", позже, к закату СССР, эти же группы уже назывались "патриотами" и "демократами". Разумеется, Сергей Поликарпов по убеждениям, литературным задачам и целям был ближе к "левым", "почвенникам", если бы он дожил до наших дней, безусловно, тяготел бы к "патриотам".
Такое резкое разделение писателей существовало только в Москве и Ленинграде, хотя оно медленно, но упорно двигалось в столицы республик, но на местах руководство резко пресекало любую групповщину и искореняло неформальное лидерство, там все решалось на Правлении Союза писателей. Мне кажется, что в Москве и Ленинграде кто-то очень властный подогревал и тех, и других. Писатели из республик, приезжавшие в Москву по издательским делам и в подмосковные Дома творчества, всегда попадали в нелепое положение, приглашая в застолье коллег из противоположных группировок, не говоря уже о более серьезных ситуациях, которые понятны только писателям.
Сегодня, когда у разбитого корыта оказались и "левые", и "правые", хочу сказать, что "правые" отличались сплоченностью и редко отдавали своих на растерзание, будь то критикам или властям, никогда не оставляли на поле боя раненых. Отношения между собой у "правых" были, уж точно, более человечными. Случались и у них разногласия внутри, но они старались не выносить сор из избы.
У "левых" бои между собой никогда не прекращались, вся их история - перманентная борьба, скандалы у них становились достоянием общественности и разрывом личных отношений на десятилетия. "Левые" в пылу страстей не жалели ни своих, ни чужих, где уж тут выносить с поля боя раненых, я мог бы припомнить десятки таких случаев, но, думаю, и примера судьбы С. Поликарпова достаточно, он был тоже из "левых". Хотя и сегодня, уже не первый год, личная тяжба В.Личутина с С.Куняевым, редактором журнала "Современник", становится достоянием общественности, не красит стан "левых", а лишь радует "западников".
Не могу по этому поводу не вспомнить случай на V1 Всесоюзном съезде молодых писателей в марте 1975 года, где я был участником в семинаре Николая Елисеевича Шундика. В день торжественного открытия съезда, после приветственного слова председателя Союза писателей Георгия Маркова, слово для доклада получил Михаил Луконин, поэт-фронтовик, очень популярный и авторитетный в литературной среде человек, секретарь правления СП. Я видел его впервые: рослый, смуглый, уверенный в себе поэт, в элегантном зеленом кожаном пиджаке, кожа только входила в моду.
Мы, участники съезда, заполнившие концертный зал гостиницы "Юность", принадлежавшей ЦК ВЛКСМ, ожидали, что он обратится к нам, молодым, с напутственным словом или будет говорить о поэзии, поэтах, на кого надо равняться. Но... все выступление М.Луконина оказалось адресовано одному единственному человеку, находившемуся в зале, с которым я сидел почти рядом, на расстоянии протянутой руки...Евгению Евтушенко. Евтушенко сидел спокойно, ни один мускул не дрогнул на его лице, только заметно побледнел, особенно это было видно на фоне его вишневого цвета бархатного костюма, которые даже в моду еще не вошли и появятся у нас только через три-четыре года.
Суть 20-минутного доклада сводилась к тому, что Е.Евтушенко написал предисловие к новой книге поэта-фронтовика Александра Петровича Межирова, того самого, который в войну создал знаменитые строки, вошедшие в историю - "Коммунисты, вперед!". Тональность текста Евтушенко, его оценочные моменты творчества поэта очень не нравились М.Луконину, предъявил он и другие серьезные претензии. Сквозь все выступление М.Луконина рефреном звучало: "Межирова мы вам не отдадим, не отдадим вам Межирова..."
Вот тогда, еще не вступив в СП, я понял, что попал на поле битвы между "почвенниками" и "западниками", но должен честно признаться − мне в ту пору был интересен и тот, и другой их представитель. Кстати, книжка А.Межирова с предисловием, вызвавшим гнев М.Луконина, у меня уже была, поэзией я увлекся с юных лет еще в Актюбинске, хотя сам не зарифмовал и двух строк. Предисловие Евгения Евтушенко мне тоже нравилось, даже прочитав его после выступления М.Луконина, я не нашел в нем крамолы. Могу утверждать - блистательный текст! Я завидовал позже тем писателям и поэтам, к книгам которых Е.Евтушенко написал предисловия или послесловия.
Таких глубоких знатоков поэзии и литературы в целом, на мой взгляд − единицы, могу поставить рядом с Евгением Евтушенко только Е.Витковского, оба они оставили серьезнейшие поэтические антологии 20 века с глубочайшими комментариями. Большинство поэтов ХХ века останется в памяти потомков только благодаря тому, что они попали в эти антологии. Жаль, что нет такого исследования о прозе ХХ века.
С А.П.Межировым я познакомился в Коктебеле, в 1989 году на отдыхе, он прочитал мой роман "Пешие прогулки", и мы с ним часто общались. Рассказал я ему и о выступление М.Луконина на съезде молодых писателей, об этом он, конечно, знал. На какой-то мой уточняющий вопрос о том давнем выступлении Луконина Александр Петрович ответил, рассмеявшись: "Литературная жизнь, дорогой Рауль, это айсберг, и послесловие к моей книжке стало лишь поводом, чтобы предъявить Жене столь серьезные претензии с высокой трибуны...". Много лет спустя я узнал, что Александр Петрович − бывший тесть моего замечательного друга, поэта и прозаика, моего биографа академика Сергея Алиханова. Пути Господни неисповедимы.
Но вернемся в Малеевку, к Сергею Поликарпову. Я быстро обживался в Доме творчества, появились новые знакомства, меня приглашали на вечеринки, и я сам приглашал гостей. Из Ташкента не приезжают с пустыми руками. Однажды, после завтрака, когда я выписывал свою обязательную норму - четыре машинописные странички в день, ко мне постучали. На пороге стоял директор Дома творчества В.Худяков, строгий мужчина, полковник в отставке, из органов, я с ним не был знаком, да и необходимости не возникало. Визит меня, конечно, удивил, хотя за собой я никаких провинностей не ощущал. Худяков, заметивший мою растерянность, сказал:
− Я к вам на минуту, я по поводу Сергея Ивановича, вижу, вы с ним сдружились.
От такого сообщения я растерялся еще больше, но гость умело разрядил обстановку, продолжив:
− Вы человек новый, впервые в Малеевке и всего можете не знать, поэтому я зашел к вам попросить, чтобы вы ни в коем случае не предлагали Сергею Ивановичу выпить, я знаю, южане − хлебосольные люди, любят застолья.
- Почему? - вырвалось у меня.
Погрустнев, Худяков ответил:
- Сергей Иванович − большой русский поэт, но у него есть одна непоправимая беда, что-то гложет его изнутри, и он крепко пьет. У него случаются затяжные запои и на две, и на три недели, и выбирается он из них очень тяжело. Поэтому, пожалуйста, будьте внимательны к нему, не наливайте, если он зайдет к вам выпившим. − С тем гость и откланялся.
Сейчас, запоздало, я понимаю, какие заботливые люди оберегали покой писателей, сегодняшнему начальству такое и в голову не придет. Я стал внимательнее относится к Сергею Ивановичу, никогда не говорил - а вот вчера мы хорошо посидели, не покупал в его присутствии спиртное в баре, понял, как зорок, наблюдателен полковник в отставке, и не забывал его слова: "Сергея Ивановича что-то гложет изнутри, не дает ему покоя". Несколько раз он заходил ко мне, мы пили чай, говорили о разном, я пытался разговорить его, но он тайну свою прятал глубоко. Моя первая зима в Малеевке закончилась быстро, я пробыл 24 дня и улетел в Ташкент, в ту пору я еще продолжал работать в "Спецмонтаже". Сергей Иванович остался на второй срок до середины марта, я радовался, что срыва, о котором меня предупреждал В.Худяков, не случилось.
Вновь встретились мы с Сергеем Поликарповым уже следующей зимой. Все места за столом Сергея Ивановича оказались заняты, и меня подсадили за стол к Григорию Яковлевичу Бакланову, с которым позже тоже завяжутся добрые отношения до конца его дней. В этих мемуарах ему уже были посвящены страницы в начале. В эту зиму мы часто с Сергеем Ивановичем вместе катались на лыжах, к лыжной прогулке мы оба уже выполняли свой индивидуальный план. Подмосковные леса 40 лет назад - настоящее чудо, непроходимые дебри, нерукотворная красота! Берендеев лес - говорил Сергей Иванович в те дни, когда накануне ночью выпадал снег, и деревья стояли в сказочном убранстве. Он прекрасно знал леса вокруг Малеевки, оказывается, он и летом приезжал сюда работать, а в воскресенье с семьей ходил по грибы. Он, выросший в деревне, в самой глубинке России, любил и знал природу, мастерски воспел ее в своих пронзительных стихах.
Однажды, после обеда, когда Дом творчества замер на тихий час, ко мне вдруг пришел Сергей Иванович. Визит был неожиданным − он готовил к сдаче книгу в "Советском писателе", которая выходила вне плана, и дорожил каждой минутой. Я сразу вспомнил полковника Худякова и понял, что тот час для меня настал. Обычно деликатнейший человек, Сергей Иванович без обиняков сразу потребовал: "Налей чего-нибудь выпить, душа горит". Я ответил, что вчера у меня были гости, и все запасы кончились. Чтобы подольше удержать его, я включил чайник и сказал: "Схожу-ка я к Мусе Гали, у него вчера была бутылка". Вернулся я минут через 20, Сергей Иванович, кажется, задремал на моем диване, чему я очень обрадовался. Но как только я двинулся выключить закипевший чайник, скрипнула половица, и он пьяным голосом требовательно спросил: "Принес?"
Я соврал, что ни у Мусы Гали, ни у Вити Гофмана, ни у татар, ни у башкир, ни у Роллана Сейсенбаева, моего земляка, спиртного, как назло, не нашлось. И предложил выпить чаю с башкирским медом, который привез мне в подарок Мустай Карим. При упоминании имени поэта, с которым Сергей Иванович был накоротке, гость неожиданно успокоился и сказал - чай так чай, давай наливай. Вобщем, я задержал его надолго. В этот вьюжный, метельный день, в сумерках мне открылась тайна, мучившая моего друга и покровителя Сергея Ивановича Поликарпова. Лекарств от той раны, полученной в начале творческого пути (я это понял сразу) не было и быть не могло. Неизлечимая боль. Случаются в жизни такие ситуации, от которых ни время, ни удачи не лечат, ничто не может вернуть украденную победу, восполнить упущенную удачу, повернуть вспять предназначенную судьбу.
Рассказывал Сергей Иванович свою неизбывную печаль и обиду часа два, сумбурно, время от времени повторяясь, иногда слезы обиды заливали его мужественное, волевое лицо, хотя он не плакал, и он надолго замолкал. Но суть беды мне становилась понятной, такое в жизни встречается и в более трагических вариантах. Упоминал он многие известные имена поэтов, которые тогда, как и он, только вступали в литературу.
Наверное, мне надо было сразу после ухода Сергея Ивановича, сделать какие-то наброски в дневнике, который в ту пору я вел, записать хотя бы фамилии поэтов и чиновников от литературы, отметить имена режиссеров и операторов кино, причастных к этой истории, но что-то помешало мне это сделать. Жаль, очень жаль. Сегодня, сохранись записи исповеди Сергея Ивановича, они могли бы послужить литературе и читателям документом времени, эпохи, показать − какие есть пути восхождения на Олимп, как одних мастерски возводят на пьедестал, а других просто не замечают, даже поэтов ярчайшего дарования, каким был уже в начале пути Сергей Поликарпов. И мне придется, дорогой читатель, написать по памяти исповедь поэта тем далеким зимним вечером в Малеевке, когда страна и люди были другими. Все равно мне не передать интонацию, глубину чувств, страданий, которые происходили на моих глазах, не передать образность речи большого поэта, но суть беды останется, уверяю вас, ведь живы до сих пор многие свидетели давнего триумфа Сергея Поликарпова.
В 60-е годы 20 века не только футбол увидел невиданный взлет, но и поэзия собирала футбольные стадионы, тиражи поэзии равнялись тиражам прозы. Вдумайтесь, оцените − тиражи поэм Евгения Евтушенко про нейтронную бомбу и Братскую ГЭС были от трехсот тысяч до полумиллиона, поэмы бесконечно переходили из книги в книгу, и все расходилось, раскупалось! Сегодня о вечерах в Политехническом институте слагаются легенды, складываются мифы.
Предыстория первого большого поэтического вечера в Политехническом в начале 60-х такова. Марлен Хуциев, режиссер и поныне здравствующий, снимал фильм "Застава Ильича", позже он отмахнется от Ильича в названии, благодаря которому он, скорее всего, и попал в план. Далеко видел, и назвал этот же фильм более нейтрально - "Мне 20 лет". Для этого фильма ему понадобилась документальная хроника поэтических вечеров с участием молодых поэтов. Выбор для съемок пал на Политехнический, где и раньше проводились творческие вечера поэтов, но не таких масштабов, какими видел их режиссер. Оттого Марлен Хуциев снимал эту массовку три дня подряд. Слух о поэтических вечерах разошелся по Москве до начала съемок, а уж после первого дня о них знала вся литературная и студенческая Москва, вход был бесплатный. Наплыв любителей поэзии, желавших сняться в кино, оказался столь велик, что на второй и третий день МВД вынуждено было подтянуть к Политехническому конную милицию.
Сергей Иванович назвал мне абсолютно всех участников тех легендарных поэтических вечеров, многие имена, к сожалению, забылись, растворились во времени, поэтому я сознательно упомяну только тех, кто невероятно поднялся, да что поднялся − улетел в небеса навсегда после тех вечеров. После триумфа в Политехническом, создалась на десятки лет вперед группа небожителей, поэтическая элита, в которую редко кто мог попасть, даже обладая ярчайшим талантом.
Перечислю их поименно, хотя и этот список, к сожалению, заметно поредел: Вознесенский, Рождественский, Евтушенко, Окуджава, Ахмадулина, Казакова. Они все, кроме Окуджавы, были молоды, ровесники Сергея Поликарпова. Имена этих, безусловно талантливых людей уже были на слуху, но знаменитыми они стали после тех вечеров в хрущевскую оттепель, особенно после выхода фильма. Их узнала вся страна, такая реклама выпала поэтам только раз за всю историю СССР. Фильм постоянно находился в прокате, потом на десятилетия перекочевал на телевидение, успех фильма обеспечила именно документальная вставка о поэтических вечерах. Помню, многие далекие от литературы люди думали, что такие ажиотажные поэтические вечера происходят сами по себе ежегодно. Но вернемся на сам вечер, а точнее − вечера. Почти всех встречали доброжелательно, никого не освистывали, случается и освистывают на поэтических вечерах. Успех выпал каждому из перечисленных мною поэтов, их хорошо принимали, громко аплодировали, некоторых не отпускали со сцены.
Настал черед и нашего героя. Он был молод, заканчивал Литинститут, несмотря на крепко сбитую фигуру, выглядел стройным как гимнаст, в армии он успешно занимался этим видом спорта. Русоволосый, волевое лицо с глубоким шрамом на губе, как у гладиаторов, и мощным, почти оперным баритоном. Хрипота у него появится позже, однажды он серьезно застудит горло и чуть не потеряет голос совсем.
И начал читать. Прочитав два первых стихотворения, он сделал, как актеры-трагики, паузу − решил проверить зал, как он воспримет столь дерзкие стихи у незнакомого поэта. Сергей Поликарпов уже имел опыт выступлений в больших аудиториях, знал цену себе и своим стихам, потому он читал свободно, страстно.
***
Деревня пьёт напропалую -
Всё до последнего кола,
Как будто бы тоску былую
Россия снова обрела.
Первач течёт по трубам потным,
Стоят над банями дымки...
- Сгорайте в зелье приворотном,
скупые страдные деньки!
Зови, надсаживаясь, в поле,
Тоскуй по закромам зерно.
Мы все досужны поневоле,
Мы все осуждены давно.
Своей бедою неизбытной -
Крестьянской жилой дармовой.
Нам и в ответе также сытно
За рослой стражною стеной...
Под Первомай, под аллилуйя
И просто, в святцы не смотря,
Россия пьёт напропалую,
Аж навзничь падает заря!..
***
Едва над входом гробовым
Вчерашнего всея владыки
Рассеется кадильниц дым
И плакальщиц замолкнут клики,
Как восприемлющие власть,
Как будто бы кутьёй медовой,
Обносят милостями всласть
Круг приживальщицкий дворцовый,
А прочим -
Вторят старый сказ,
Что бедам прошлым не вернуться...
Меняется иконостас,
А гимны прежние поются.
Зал застыл в гробовом молчании, переваривая немыслимые откровения, убежденность поэта и вдруг, словно взрыв мощной бомбы, взорвался аплодисментами. Кричали - Молодец! Еще, еще! Браво! Браво! И он, шагнув к краю сцены, читал и читал, а его все не хотели отпускать. Помощники режиссера шипели сзади - хватит, хватит. Но Сергей понимал, что это его звездный час, он далеко обставил всех поэтов, уже упивавшихся своим успехом, оттого и не обращал внимания на окрики киношников.
Читал он одним из последних в тот вечер, видел и понимал разницу, как принимали его и других. Да, аплодировали многим, но взрыв аплодисментов, шквал одобряющих выкриков не достался тем − всем вместе взятым, в таком объеме и мощи. В этот день он раздал сотни автографов, толпа поклонников провожала его до метро, как оперного тенора, такой успех бывал только у Козловского и Лемешева. Если сравнить успех вступления Поликарпова по-одесски с обозначенным мною списком, они там все и рядом с Сергеем не стояли.
Столь ошеломительный триумф, казалось, не забыть никогда. Надеюсь, вы понимаете, как Сергей ждал выхода фильма, с ним студент связывал большие надежды, был уверен, что перед ним откроются двери издательств, заметят в СП, газетах, журналах, на Радио. Литинститут гудел, признавая его победу. Выступления поэтов в Политехническом кто-то назвал турниром, где определяют короля поэтов. И вспоминали Игоря Северянина, избранного в узком кругу таким королем поэтов. Но шутливое определение у Северянина осталось не только на всю жизнь, оно вошло и в историю. Доброжелатели в Литинституте, бывшие на тех вечерах, так и трактовали успех своего коллеги.
Фильм вышел. Но принес жестокое разочарование Сергею, в фильме не было ни одного кадра с ним, ни одного. Более того, снятый крупным планом зал во время его долгого выступления, тот взрыв аплодисментов, рев приветствий, обращений к нему примонтировали к совсем другим поэтам, список я уже назвал.
Разве можно забыть такую подлость? Как пережить, когда твою победу украли и по кускам раздали другим? Он-то хорошо помнит зал, помнит лица знакомых и друзей, их восторг и благодарность, их восхищение адресовалось только ему, студенту Поликарпову, мальчишке, уцелевшему в оккупации.
Турнир, если так назвать выступления поэтов, Поликарпов выиграл у всех в честном соревновании, и тому свидетелем стал весь восхищенный зал, который аплодировал ему стоя, когда он покидал сцену. Об этом историческом выступлении поэтов помнят до сих пор, но мало кто знает правду. Уже пятьдесят лет удачливые поэты, чья карьера, успех состоялись, отчасти благодаря тому выступлению в Политехническом, написали сотни статей, воспоминаний, многократно выступали на телевидении и в публичных местах, но никто из них не признал, что результаты того открытого соревнования поэтов перевернуты в фильме с ног на голову, победитель остался вне истории, и они ни разу нигде не упомянули Сергея Поликарпова. А ведь он жил рядом, писал по-прежнему достойные стихи. Предлагаю вашему вниманию стихотворение о военном детстве, которое я уже анонсировал.
ДЕТСТВО
Меня давно зовут мальчишки дядей.
А может, мне сейчас всего нужней,
Ни на кого с опаскою не глядя,
Водить на свисте в небе голубей.
А может, мне нужней, рубаху скинув,
Прямой, как гвоздь,
забить в ворота мяч
И, оседлав лихую хворостину,
По мураве витой пуститься вскачь.
И дать в галопе сердцу разгореться,
Чтоб встречный ветер память
взворошил...
Страна незабываемая, детство,
Я никогда в ней, сказочной, не жил.
Житейскими заботами навьючен,
Её прошёл я наскоро и зло.
Позёмкой переменчивой и жгучей
Следы мои на тропах замело.
Плывут в куге с забытых лодок вёсла.
На луг мальчишки выкатили мяч...
А я такой непоправимо взрослый,
Такой средь них непоправимо взрослый,
Хоть плачь...
Многих из небожителей, которых я упоминал, часто называли совестью и честью эпохи, страны за то, что они грудью вставали за достойных в литературе. Может и стояли, но ни один из них не признал, что они утаили и присвоили победу Сергея, вплоть до предназначенных только ему аплодисментов. Не вмешались в монтаж фильма Марлена Хуциева, не закрыли фильм до выхода на широкий экран, хотя видели его в закрытом показе в Доме кино, опять же, для избранных, куда Сергей не смог попасть. В блатной лексике есть удивительное по емкости слово, четко определяющее неблаговидный поступок, тут оно явно к месту, все наши упоминавшиеся поэты и Марлен Хуциев поступили по отношению к Сергею Поликарпову - "западло". Наверное, можно чуть-чуть снисходительнее отнестись лишь к Андрею Вознесенскому. Я видел у Сергея подаренную им книгу с теплейшими словами и признанием его огромного таланта. Хотя, на мой взгляд, можно было тут же, запоздало, повиниться перед ним, но чего не было, того не было.
Сергей, при своем богатырском здоровье, прожил недолгую жизнь, и она вся была отдана поэзии. Однажды летом, в начале 80-х, я встретил его на улице Горького, он куда-то спешил с очень счастливым лицом, таким я не видел его никогда. Я окликнул его. Мы обнялись, и он радостно достал из кейса сигнальный экземпляр однотомника, выходившего в "Художественной литературе". Что такое издаться в "Художественной литературе", знают только писатели. Это высочайшая оценка труда писателя, и редко кто может похвалиться, что издавался там. Слава богу, хоть тут не закрыли ему дорогу, поступили с ним справедливо.
Может возникнуть вопрос, почему я столько лет молчал? Отвечу − чтобы затрагивать такие тонкие вопросы, касающиеся коллег, самому надо состояться в литературе, создать что-то стоящее. Такой роман "Пешие прогулки", получивший общественное признание, я написал только в 1988 году. Вышел и у меня в "Художественной литературе" большой однотомник тиражом 250 тысяч. Пришло время мемуаров, и сегодня логично появились воспоминания о моем друге Сергее Поликарпове, чей успех задушили в колыбели, когда он только расправлял свои могучие крылья.
Наверное, и моя литературная судьба чем-то схожа с ним, есть очевидные параллели. И я ощущал на себе равнодушие и пресс "левых" и "правых". Из-за "правых" не вышли "Пешие прогулки" в "Новом мире" в предназначенных мне пятом и шестом номерах 1989 года. Чуть раньше там же у меня зарубили на редколлегии повесть "Седовласый с розой в петлице". Только "правым" я обязан тем, что меня "прокатили" в итальянском издательстве "Фельтринелли" и в одном крупном американском издательстве. О том, что они заинтересовались моими романами "Пешие прогулки" и "Двойник китайского императора", я получил официальное письмо из ВААПа.
ВААП в своем журнале, выпускавшемся к каждой книжной ярмарке на многих иностранных языках, поместил обо мне обширную информацию с фотографией и дал большой отрывок из нового романа "Двойник китайского императора", который "Молодая гвардия" экстренно выпустила к ярмарке. Разумеется, никаких китайских императоров в романе нет, эта наша советская верхушка, включая кремлевскую, вела себя, как китайские богдыханы. ВААП даже оплатил мне командировку в Москву на книжную ярмарку 1989 года и организовал встречу с этими издательствами. В советскую пору писателям не принадлежали права на собственную книгу, все вопросы издания за рубежом решал ВААП.
"Правые" всегда контактировали с иностранцами, ходили на приемы в посольства, а издателей они обхаживали особенно. В дни книжной ярмарки на приватной вечеринке, в одном из литературных салонов "правых", принимали издателей из-за кордона, включая и моих. Когда прозвучала моя фамилия из уст американцев, все дружно отрепетированно ахнули и сказали удивленно: "Не знаем такого, никогда не слышали такую фамилию".
И я тут же был похоронен заживо. Хотя у меня в те дни уже верстали большой однотомник в "Худлите", а на Всесоюзном Радио полгода шла многочасовая радиопостановка по "Пешим прогулкам". И до этого я уже лет шесть подряд регулярно печатался в журнале "Советская литература", выходившем ежемесячно на десяти иностранных языках, и у меня уже вышли семь книг в "Советском писателе" и "Молодой гвардии". Я даже знаю, кто дирижировал, и кто особенно усердствовал на вечеринке в тот день, сватая себя, т.е. свои книги. Не стану называть его фамилии, его уже нет. Умер недавно в нищете и забвении. Господь бьет редко, но больно.
Такова кухня московской литературной жизни, такой она остается и по сей день. Посмотрите, кто ездит на международные встречи, книжные ярмарки, кого приглашают на встречи с властью, там одни "демократы", даже выдающимся писателям из "левого" лагеря Валентину Распутину и Владимиру Личутину там не находится места.
А из-за "левых" в 1990 году те же "Пешие прогулки" не вышли семимиллионным тиражом в "Роман-газете" у В.Ганичева, где я по конкурсу читателей опередил всех соискателей на публикацию. "Левые" зарубили уже принятую журналом "Современник" повесть "Не забывайте нас", у меня даже телеграмма Юрия Селезнева, заведующего отделом прозы, с поздравлением сохранилась. "Левые" завернули уже принятую в "Дружбе народов" повесть "Чти отца своего", которая много переводилась и выходила раз 25 в моих книгах.
Я, как и Сергей Поликарпов, "левак" по убеждению, мироощущению, и тексты мои многотомные, остросоциальные - "левые", хотя я и дня не был коммунистом. Я утверждал, что "правые" были мягче, интеллигентнее, шире натурой, не могу обойтись без примера. В журнале "Юность" в 1978 году взяли одну из моих ранних повестей с жутким названием "Дамба", тогда про "Котлован" Андрея Платонова еще не знали. Повесть подготовила к печати сама всевластная Мэри Лазаревна Озерова. Но на редколлегии при голосовании с перевесом в один голос "западники" "зарубили" меня, даже авторитет редактора и Мэри Лазаревны не помог.
Через несколько дней Мэри Лазаревна со своим мужем, известным критиком, секретарем СП В.Озеровым прилетела в Ташкент на съезд писателей Узбекистана. С собой она захватила уже подготовленную к печати мою рукопись и убедила главного редактора "Звезды Востока", что эту повесть надо печатать обязательно, и та попала в ближайший номер. Такой поступок от "левых" я и представить не могу.
Заканчивая печальную историю Сергея Поликарпова, хочу высказать свою обиду "левым" за своего друга - отдать "западникам" без боя победу молодого, истинно русского поэта, душою и творчеством бывшего в вашем лагере, так же безнравственно, как и украсть у него победу. Оставив раненого на поле боя, и вы, "левые", тоже поступили "западло".
Несколько слов о Марлене Хуциеве. Конечно, в тот же вечер исповеди Поликарпова, он перестал существовать для меня как режиссер. Чтобы он ни создал, до каких высот ни поднялся, как бы ни хвалили художественность, правдивость, искренность, высоконравственность его фильмов, ничто не искупит его вину за загубленную творческую судьбу Сергея Поликарпова. Ведь не бегали за ним, запугивая, Ахмадулина и Вознесенский, чтобы он убрал из фильма Поликарпова. Марлен Хуциев сознательно потрафил своим, "западникам", ибо и в кино существовало такое же разделение на наших и ваших, и он понимал, что свои не забудут, кто стоял у истоков их феерического взлета, кто запустил их, как ракету. Вспомнил я о нем несколько лет назад, когда 82-летний Марлен Хуциев рвался возглавить Союз кинематографистов − "западники" выставили его против "патриота" и державника Никиты Михалкова. История повторилась по второму кругу, и я воскликнул - жив курилка! И добавил - горбатого могила исправит.
P.S. Режиссер о режиссере:
"Не знаю почему, но меня последнее время стал чрезвычайно раздражать Хуциев. Он очень изменился в связи с теплым местечком на телевидении. Стал осторожен. С возрастом не стал менее инфантильным и, конечно, как режиссер совершенно непрофессионален. И мысли-то у него всё какие-то короткие, пионерские. Все его картины раздражают меня ужасно"