Мироненко Олег Васильевич : другие произведения.

Чирикающее солнце

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жил-жил человек, да и решил с себя кожу ободрать, смеясь при этом.

ГЛАВА 1

  
   В мире, как всегда, все было нормально. Мир вообще не меняется - ему все равно. Мне нет . У меня кончался портвейн. И дело не в том, что он кончался - так бывает всегда. Дело было в том, что он кончался НАВСЕГДА.
   Знаете, разные бывают моменты в жизни. Например, бывает момент, когда портвейн появляется. Вы, конечно, уже вправе спросить, какого хрена у него в каждой строчке встречается это слово ( в данном контексте означающее бормотуху, разлитую из в жизни немытой цистерны где-нибудь под Краснодаром). Смело с прочувствованных, хоть и замутненных, метафизических высот могу ответить, что данное слово в качестве начала этого, в принципе, довольно невнятного повествования, ничем от других не отличается. Его можно легко заменить довольно большим рядом других понятий, взятых из лексики обывательского пофигизма , как-то: бабки, фарт, непруха, косяк и пр. Если бы я начал этот абзац с фразы типа "бывают в жизни моменты, когда начинает свербить в одном месте", то, я надеюсь, вы, уже с самого начала оценив мою борзопись, не стали бы сомневаться, что страницы через полторы я ее чем-нибудь бы да закончил; так что, как я уже отметил выше, разницы никакой. Вообще с портвейном мы вскоре расстанемся, но пока с него- то все и начинается.
   Итак, причины, исходя из которых он появляется, на мой взгляд, могут быть обусловлены тремя душевными состояниями на выбор: хорошо бы чего- нибудь эдакого, хорошо бы добавить еще чего-нибудь эдакого, и - третье - так и сдохнуть можно, если не добавить чего-нибудь эдакого. После того, как он заканчивается, естественно, происходят некие перемены в бытие и сознании, выражаемые на этот раз следующим душевным надрывом: за преступлением обязательно следует наказание. Презумпция невиновности отпала сама собой после первого стакана, после второго мир кажется местом, где все-таки можно жить, после третьего начинают собираться присяжные заседатели. Вердикт можно оттянуть на какое-то время исходя из личных морально-волевых качеств и уменьшения содержимого в бутылке, но он неизбежен: все, сволочь, достукался, пить больше нечего, денег нет и теперь давай думай, что делать дальше. Процесс поглощения пойла я начал с состояния "хорошо бы сдохнуть", кое-как подошел к "ничего, брат, прорвемся", нерасчетливо сразу замахнул лишнего и попал в фазу "да пошли вы все, я себя не могу понять, а уж вам то, куцым", затем одумался и взгрустнул над остатками. И вот чем больше я грустил, тем больше понимал, что присутствую при конце целой эпохи.
   В принципе, исходя из предыдущих опытов в сфере дегустации разной дряни, я уже был готов к такому повороту событий. В принципе. Но то-то и оно, что все мы просто переполнены принципами, которые нам в принципе не нужны и только все усложняют, поэтому между нами и ними существует некий договор : хорошо, вы есть, и возможно даже пригодитесь, но в данный момент исторически-личностного развития линяйте-ка на фиг. Согласно приписке к данному договору они имеют право нам мстить, лишая сна, аппетита и нормального мочеиспускания. Что есть - то есть, это они могут.
   Причина моей всепоглощающей грусти была и проста, и сложна одновременно. Простота заключалась в одном слове: НАДОЕЛО. Само по себе это великое слово, влияющее на весь ход мировой истории. Люди - ведь они, по сути дела, довольно суетливые и привередливые существа; то это им не так, то то им не эдак. Надоел патриархат - все, вперед, к матриархату. Сели бабы в конец на шею - хватит, меняем курс на роль сильного мужика в истории. Нравилось с рабами нянчиться, игры там всякие гладиаторские устраивать - все путем. Задолбали в конец отморозки типа Спартака - рабов на волю, пусть там тащатся, только платить не забывают время от времени оброки и барщины разные, ну, чтоб не очень расслаблялись. А то в одной отдельно взятой стране так расслабились, так все задолбало, что сразу из не совсем развитого феодализма прыгнули в развитый социализм, никому за это не заплатили и от полной халявы стали просто гнобить друг друга. В общем, исторических примеров масса. Вывод тоже ясен: смена исторических формаций , а заодно и массово-истерических религиозных течений ( я иногда буду вставлять умные словечки, чтоб опять-таки вы не очень-то не расслаблялись) вызвана неясными душевными движениями человечества, в основе которых, как мы только что выяснили, лежит тяга к чему-нибудь новенькому. Здесь-то как раз все было просто. Сложность же заключалась в том, что мне предстояло бросить вызов КОСМОСУ, а вот это уже посерьезнее рывка от каменной мотыги к экскаватору. Космос - это великая предвечность, что гораздо круче вечности; он просто, как матрешка, скрывает их в себе одну за одной, и я предчувствовал, что заваруха намечается большая.
  
  

ГЛАВА 2

   Для начала давайте ознакомимся с моей личной космологией. Я искренне верю, что в общем и целом Космосу мы не по душе. Ему не нравится, когда люди начинают умничать, изобретать ракеты а потом пугают его собаками, обезьянами и гагаринами. Стенькой Разиным и Майклом Джексоном его не испугаешь, - но тут другое дело. Тут-то как раз и начинают работать принципы, причем на самом высшем уровне. Главный из них - принцип АДЕКВАТНОСТИ. Звучит он примерно так: сколько с Космосом не заигрывай, все равно д' Артаньяном не будешь. Больше всех в этом отношении старались греки. Они бредили Космосом, молились на него как умели, отождествляли себя с ним - и что в итоге? Ничего хорошего. Он их просто поимел, причем так, что там до сих пор педераст на педерасте. А все потому, что греки вели себя неадекватно. Космосу не нравится, когда его ничтожно малые пылинки, причем, судя по-всему, далеко не самые смышленые, пытаются наладить с ним какие-то интимные отношения. В этом смысле молодцами были древние славяне. У них были киты, была Земля-матушка, было Небо, на которое при желании можно было забраться и оценить Землю-матушку с высоты птичьего полета - и все. О Космосе ни слова. Звезды прибиты к Небу гвоздями - и точка. Правила игры соблюдены, каждый при своем. Даже несмотря на безобразную выходку Юры Гагарина Космос все равно нас любит , хотя поступили мы с ним просто по-свински. Что это еще за идея - покорим Вселенную? Это как понимать? Из планетной помойки устроим межгалактическую? Не, ребята, это перебор. Есть у вас Земля, терпит она вас до поры до времени - вот и радуйтесь, для этого она и создана. Если еще интима космического не смотря ни на что захотелось, если понаделали дыр в озоновом слое ракетами-гондонами - ваши проблемы, но о перемещении куда-то за пределы Земли и думать забудьте, вам этого никто не позволит. Перенаселение, говорите? А причем здесь космическое переселение? Все это решается в земных пределах , у нас в истории уже было великое переселение народов, когда пала Римская империя и возникли всякие там Франции и Германии. Так что, как ни крути, но это наш междусобойчик, и хотя закончится он может не переселением, а вообще полным расчленением - повторяю, это наши проблемы. Космос тут абсолютно ни при чем. У него своих проблем по горло, а тут третья планеты от солнца хрен знает какой по счету Галактики постоянно выеживается. И единственный тут для него свет в окошке - это как раз мы, славяне, то есть - русские, потому что украинцы, поляки, болгары, и пр. на деле как можно быстрее открестились от всякой связи с нами как носителями великой славянской идеи. И вот я то, коренной носитель, как раз в данный момент и собирался устроить очередной марш протеста против самой сути этой идеи.
   Космос любит русских, несмотря на наши неизбежные подлянки, прежде всего за то, что мы его ПОНИМАЕМ. И делаем это адекватно, то есть в строгом соотношении от принятого внутрь спиртного. Страна ритуалов - это не Китай Конфуция, и не Япония, а именно Россия. Ведь смысл любого ритуала - в уважении к своим предкам, а предок у нас у всех один - Космос. И с этой точки зрения самый значимый ритуал - адекватная накачка себя спиртным, в чем мы, русские, и преуспели больше других. Выпить надо именно столько, чтобы понять, что Космос тебя любит ( тут только не надо путать с уважением, об этом не может идти и речи), но чтобы без всякого интима. Платон хитро пытался подойти к этой теме, даже термин после него остался соответствующий, результат мы уже подытожили выше - греков Космос люто невзлюбил. Мы тоже разок прокололись - чересчур умный Лобачевский заявил, что, мол, параллельные у нас не сходятся, а где-то в бодунском Космосе пересекаются, - и получили за это по морде Тунгусским метеоритом - не лезьте не в свое дело. Но это все же лучше, чем если тебя отымеют во всех позах. В этих путаных вопросах самым изворотливым оказался, естественно, еврей Энштейн со своей теорией относительности. Космосу она понравилась главным образом выводом - сиди дома и не рыпайся, поэтому евреи до сих пор успешно чморят арабов. Но в общем на евреев Космосу наплевать, а заодно и на арабов.
   И что же в итоге? А в итоге мировая гармония как раз и держится на умении русских пить, причем иной раз без всякой меры, что в общем-то, нацию не позорит, но несколько сбивает с единственно правильного выбранного курса. Космос нас любит - а на остальное нам наплевать. Обустроить Россию? Более глупой и вздорной мысли в жизни не встречал. Ну, представьте, что мы всеж-таки ее обустроили. Страна сама себя кормит, хлеба у Америки не просит, экономика рентабельна, леса не вырубаются, дерьмо со всего мира не зарывается, машины ездят, самолеты летают, смычка между городом и деревней как появилась, так тут же и рассосалась ( опять-таки - к лучшему), полярники дрейфуют, чукчи-оленеводы кочуют, барсы размножаются , рыба в реках нерестится, Человек - это звучит гордо. Красотища! Ну, а о других вы подумали? Пол-мира уважает себя только за то, что где-то есть немытая и угрюмая с похмелья Россия - и тут на тебе! И помылись, и опохмелились, и теперь только по праздникам. Какая тут на фиг мировая гармония, тут массовый суицид, да и только. Непоправимый перекос. Нет, они и так ущербны, потому что интуитивно чувствуют, что Космос их вообще за людей не считает ( по правде говоря - есть за что), так пусть повышают свою самооценку хотя бы за счет исторической нелюбови к России. Тогда все будет в порядке. Так что давайте оставаться необустроенными. Наш мужик потому, может быть и пьет еще, что за державу, конечно обидно, но сделать-то по большому счету ничего нельзя. Ну что можно сделать? Разве что только отдать Дальний Восток китайцам, но вот тут уж фигушки им. Пусть наш Дальний Восток - это исторически сложившийся вечный Дикий Запад, - все равно хрен. Они в свое время свою стену, уж не знаю до какой степени невзъебенности Великую, построили? Построили. Отгородились. Мол, вот мы, такие все из себя гомосапиенс - по эту сторону, а вы, сивые да убогие - по другую. Вот за стенкой своей пусть и живут, зря, что ли строили? Опять-таки, пусти их в Росиию, они тут же от нас будут новой стеной огораживаться, опыт у них уже есть, а рабочей силы только прибавилось. Нам у себя под боком бетонных блоков, о которых головой по утрам хорошо биться, только еще и не хватало. Так что тема закрыта.
   Впрочем, пока хватит лирики. Отвлекся я, на остатки портвейна глядючи. А крамольная мысль в мозгу уже трепыхалась, уже стучала в висках робкой синей жилкой, оставалось только произнести ее вслух. Чтобы дороги назад не было. Чтобы вся тварь живая услышала. И я произнес ее тихо, глядя перед собой и ничего не видя : " Прости меня, Космос, не буду я больше пить с этой минуты ни глотка".
  
  

ГЛАВА 3

   Собственно говоря, ничего особенного после этих моих слов не произошло, ну, воробей как-то нервно чирикнул, комар в сторону шарахнулся (это, впрочем, может от того, что мне выдохнуть пришлось) - а так все как было тихо, так и осталось. Я вздохнул. Не поверил. Значит, будет еще хуже, чем я думал. Будут искушения наравне со Христовыми, чтобы чадо неразумное поскорее перебесилось. Ну, посмотрим.
   Медленно я поднялся и пошел по дороге к дому, держа в руках емкость с остатками портвейна. Сначала я хотел их вылить, поумничать, мол, сказал - как отрезал, потом передумал. Не все ж в округе такие ренегаты как я, надо и о них подумать. И только я о них вспомнил, как тут же и увидел на скамеечке во дворе дядю Гену. Я отдал должное его дару материализации, и решил осчастливить именно его.
   Мой приход дядя Гена почуял заранее, поэтому никакой суеты в его действиях не было. Деловито взяв предложенную емкость, он отпил из нее ровно половину содержимого и протянул обратно мне.
   - Глотни сам.
   - Да я не буду.
   - С чего так?
   - Не хочу, - скромно ответствовал я, гордясь собой.
   - Ну, тогда давай я.
   Бутыль перекочевала обратно и стремительно опустела. Бесполезную уже емкость дядя Гена деликатно поместил в урну.
   Минут пять мы молчали : я давил в себе жалость, дядя Гена настраивался на связь с Космосом.
   - Ты это... Я попозже за пенсией сгоняю, подходи.
   "Начинается", - с тоской подумал я.
   - Да не... Не буду я.
   Дядя Гена взглянул на меня повнимательней.
   - Совсем хреново?
   Я задумался. Потом кивнул.
   Дядя Гена закурил и прищурился.
   - Думаешь, лучше будет?
   - Не знаю.
   "Будет, будет, будет все лучше чем вчера..." - фальшиво просипел дядя Гена. Пока мы были с ним на одной волне, и безбрежный Космос был с нами, и мы понимали друг друга с полуслова.
   - Молодец, - произнес дядя Гена, хотя было ясно, что думает он совсем другое.
   Я вздохнул.
   - Че не на работе?
   -Да видеть никого не хочу... А ты?
   Дядя Гена насупился.
   - Больничный.
   Дядя Гена работал в какой-то городской службе, как он сам говорил, озеленителем, но, судя по тому, сколько времени он проводил на скамеечке во дворе, озеленение в городе шло само по себе исключительно за счет естественных причин.
   - Слушай... У тебя деньги есть? На папиросы хотя бы.
   Я порылся в карманах и протянул ему горсть мелочи. Дядя Гена старательно пересчитал медяки, потом заторопился.
   -Ладно... Пойду я. Ты, это, если что, подходи все-таки.
   Я остался на лавочке один и стал прислушиваться к своим ощущением. Космос пока еще был со мной, настроенный довольно дружелюбно, но уже с некоторой прохладцей. Предстояло срочно принимать какие-то меры еще до того, как я окажусь в полной изоляции. Долго со мной возиться не будут. Против Космоса надо играть по его правилам, а он любит гармонию. И я двинул к Ксюхе.
   Я не знал, в какую смену она работает, мобильник свой она мне так и не дала в силу своих таинственных причин, последнюю мелочь я отдал дяде Гене, пришлось брести пешком . Особо я по этому поводу не переживал, выпитое еще игриво бродило внутри, а жила она в получасе ходьбы. Квартал, второй , третий, высотка, подъезд, домофон. Она была дома.
   - Чего тебе?
   - В гости пришел.
   - С утра пораньше? Я только встала.
   - Но ведь встала же.
   - Я еще не привела себя в порядок.
   - Я не буду смотреть.
   - Тогда зачем вообще пришел?
   - Ладно, буду.
   Дверь запищала и открылась. Идти на пятый этаж было уже в лом, и я тупо дождался лифта. Ксюха действительно была довольно растрепана , в очаровательном халатике и босиком. Я сразу попытался ее обнять, но она повела носом и решительно отстранилась.
   - Я так, блин, и думала. С утра в отходняке ?
   Возразить было нечего, я снял обувь, прошел в комнату , по дороге взял оставленный на полке потрепанный фотоальбом и плюхнулся на диван.
   - Эй - эй! Ты че там собрался разглядывать?
   - Хочу увидеть тебя голенькой в три года. Меня это всегда возбуждает.
   Она молча, но решительно, отобрала альбом и засунула в шкаф.
   - Это слишком личное.
   Я не понял, что именно: то ли там действительно были ее обнаженные изображения в юном возрасте, то ли она была запечатлена там в паре с каким-нибудь хорьком, но права качать не стал.
   - Работаешь сегодня?
   - Вечером.
   - Я побуду у тебя?
   - Да сиди, хоть покормлю тебя. Только в душ схожу.
   Ксюха была золото. Мы познакомились в пивном шатре, где я догонялся принесенной с собой водкой , а она просто сидела одна за соседним столиком и грызла сухарики. Некоторое время я ее разглядывал, потом решил, что глаза у нее красивые и добрые, взял свой стакан и переместился к ней.
   - Привет.
   - Отвянь.
   - Это еще почему?
   - Устала я. Не до знакомств с алкоголиками.
   - Да это я после свадьбы отхожу...
   - Своей, что ли?
   - Почти.
   В разговоре появилась интрига, и она проявила к нему интерес.
   - Это еще как?
   - Ну, мог бы жениться и я при желании, но... Лень было, наверное.
   - Ну ты и хмырь.
   - Тебя как зовут?
   - Не гони. Не хочу я с тобой знакомиться.
   - А у тебя глаза очень красивые. Девушке с такими глазами нельзя долго одной, обязательно украдут. Давай я возьму себе сок, тебе пиво, а водку больше не буду.
   Она оценила и комплимент, и поступок, и халяву. Посмотрела на меня подольше.
   Я был в идеальной кондиции, цвет лица успел смениться на розовый, глаза задумчивые и слегка подернутые пеленой. В этом состоянии во мне всегда есть что- то загадочное и романтическое.
   - Ну давай...
   Я принес пиво, молча подождал, пока она отхлебнет.
   - Меня Костя зовут.
   - Ксюша.
   - Полное Оксана?
   - Нет, - почему-то с вызовом ответила она, - Оксана - украинское имя, а я Ксения.
   - Угу. Ксения, Ксенофонт, ксенофобия ...
   - Чего? Что еще за ксенофобия?
   - Ксения - это греческое имя, - важно объяснил я, - а фобос в переводе оттуда же означает страх. Получается, ксенофобия - это страх перед Ксениями. Греки их реально боялись.
   - Это еще почему?
   - Вредные были бабы. Запугали мужиков до полусмерти.
   Она засмеялась.
   - Ерунда. Наверняка это что-то другое означает.
   " Да, милая, если мы с тобой будем общаться дальше, тебе придется со словарем ходить", - подумал я, но вслух этого, естественно, не произнес.
   Так мы и познакомились. Я довольно удачно трепался, она все чаще смеялась, после пары пива оказалось, что она не прочь выпить со мной водки на брудершафт и стала совсем компанейской. Жила она одна с ребенком, ребенок был у кого-то на руках, и вскоре мы очутились у нее на квартире с бутылкой водки и копчеными окорочками. В постели она была ничего, но потом ей стало плохо от выпитого и она скрылась в санузле, откуда вернулась молчаливая и завалилась спать. Я допил водку и завалился рядом с ней. Утром она восприняла все произошедшее как должное, и время от времени мы встречались.
   Например, как сейчас.
   Из душа она вернулась в халатике на голое тело, привлекательная без всякой косметики, что я особенно в ней ценил, и тут же полез обниматься.
   - Не, Костя... Ну не надо, ну, дурачок, все равно не кончишь...
   При всей ее, на мой пресыщенный взгляд, ординарности, Ксюха всегда знала, когда и что говорить и никогда не выглядела примитивной, ну а с мужиками она всегда справлялась по счету "раз". Вот и теперь я почувствовал себе не обиженным, а скорее даже польщенным, и легко отстал.
   Ксюха пошла на кухню жарить котлеты, я увязался за ней, смотрел, как она мелькает своим халатиком и продолжал плотоядно облизываться. Она почувствовала мой взгляд чуть пониже спины и обернулась.
   - Че пялишься?
   - Стихи вспомнил. Свои. Про халат.
   - Больше писать было не о чем?
   - Да там про жизнь больше.
   - Ох уж мне эти твои стихи...
   - Прочитать?
   - Ну, читай.
   Ксюха, в общем-то, ценила мое творчество, хотя иногда и крутила выразительно пальцем у виска. Первый свой опус я прочитал ей в первый же вечер знакомства, эдакая помесь полупьяного Есенина и в меру трезвого Высоцкого:
  

Что еще за дела непонятные,

По простому сказать - непотребные?

Шел к тебе, чтоб пойти на попятную,

Наломал по пути веток вербных,

А теперь вот смотрю, как ты щуришься,

Улыбаешься сладенько, томно так.

Ты ж даешь мне понять этим, курица,

Что умрешь, но не пустишь в комнату.

Только я-то и терт, и просеян уж,

И, пока ты там радостно лыбилась,

Я легонько, как будто рассеянно,

Жал, пока ты из сил не выбилась.

А когда ты сдалась опрометчиво,

Обратить все решив в улыбку,

Ты ж не знала, дуреха доверчивая,

Что пошла по дорожке зыбкой.

Эх, еще и трех дней не минуло

Как сорвал я резьбу на краниках...

Захожу - кровь от сердца отхлынула:

Точно - вот он, в одних подштанниках.

А потом уж не помню, что было.

И тогда лишь луч солнца выглянул,

Когда я его, сизокрылого,

Из подштанников быстренько вытряхнул.

Отлегло. Ты ждала босая,

Ожидая, чем все это кончится.

Прохрипел, губы в кровь кусая,

Зубы сжав, что того гляди, сточатся:

"Извини, не ждала как видно".

Ткнул, не глядя, в лицо ветки вербные...

Сплюнул, злость проглотив, обиду

И пошел пить ее, целебную.

   Ксюхе спьяну стихи понравились, но она критически заметила, что нехорошо называть женщину "курицей". Критику я воспринял позитивно, и сходу стал перекраивать:
  

А теперь вот гляжу, как ты топчешься,

Улыбаешься сладенько, томно так...

Ты ж даешь мне понять эти, гопница,

Что умрешь, но не пустишь в комнату.

   Ксюха обиделась за мою лирическую героиню еще больше :
   - Что еще за "гопница"? Может, сразу "жопница"?
   Я напрягся еще раз и начал уже с подвыванием:
  

А теперь вот гляжу, как ты маешься,

Улыбаешься сладенько, томно так ...

   При попытке подобрать характеризующую изменчивую женскую натуру рифму к слову "маешься" меня конкретно заклинило, Ксюхе как раз стало плохо, и первоначальный вариант с "курицей" в итоге не изменился.
   На этот раз я разразился следующим стихосложением, стараясь читать с неким налетом грусти и недоумения:
  
  

Непонятно и грустно -

Я сержусь не на шутку.

Я ушел лишь под утро,

Хоть зашел на минутку.

Я пришел сказать: "Хватит".

Я слова приготовил,

Но твой белый халатик

Разбудил голос крови.

Меня ждали с надеждой

В другом доме в кровати,

Но снимал я, как прежде,

С тебя белый халатик.

Что мне делать - не знаю,

С той, что в ночь проглядела.

И с тоской понимаю -

Сказать правду полдела.

И грущу вперемешку

С беспокойством лунатика....

И, наверно, поспешно

Снял я белый халатик.

   Я скромно замолчал. Не отрываясь от котлет, Ксюха бросила:
   - Все страдаешь?
   Я вздохнул.
   - Иди ешь.
   Есть мне не хотелось, но отказаться от щедрой порции было бы чистейшим свинством с моей стороны, поэтому я стал добросовестно ковыряться вилкой в салате и котлетах. Ксюха ела с аппетитом, изредка поглядывала на меня и хмурилась, но ничего не говорила. В конце концов я все проглотил и жадно запил тремя стаканами воды прямо из-под крана.
   - Налопался?
   - Под завязку.
   -Ну, иди пока в комнату. По шкафам только не шарь.
   Я расслабился на диванчике, вскоре ко мне подсела Ксюха и стала красить ногти на ногах и на руках. Я задумчиво гладил ее по всем изгибам, стараясь забраться под халатик; а так как руки у нее были заняты, то в концов я преуспел и залез в святая святых. Ксюха задышала как-то неровно, но мужественно продолжала начатое. Справившись с конечностями, она сводила меня в душ, привела обратно и хорошенько поработала с моим мужским похотливым началом, сама завелась окончательно, повалила меня на спину, залезла сверху и начала энергичные движение озверевшей самки. Я продержался ровно столько, сколько надо, и минут через десять кончил по ее команде.
   Мы лежали рядом, развратно-потные и в разной степени удовлетворенные. Ксюхе было вроде бы хорошо, мне так себе. Алкоголь притупляет ощущения, и особой радости от совокупления я не испытывал, но виду, естественно не подавал, продолжая нежно гладить Ксюху согласно восточной методике сначала по голове, потом по груди, далее по животу и ниже. Методика была толковая, вскоре Ксюха всхлипнула и опять потащила меня в ванну и стала мыть мое достоинство, приговаривая при этом : "Ну, миленький, ну давай, ну, еще разочек..." От этих ее мантр мой член резво встал, я развернул Ксюху спиной и вошел в нее прямо в ванной, резко и грубо, жадно терзая груди и в свою очередь начал приговаривать: "Еще хочешь? Мало тебе? Вот теперь не ори, шалава, сука, блядь..." Ксюха только повизгивала, потом начала стонать и кончила не на много раньше меня. Оргазм у меня был посильнее первого, я заставил опуститься Ксюху на колени и прибегнуть к дополнительным оральным ласкам, после чего напоследок мы подмыли друг друга и снова оказались на диванчике.
   Усталый и в меру довольный, я незаметно уснул. Проснулся с мутью в голове, гадостью во рту и ощущением, что вообще все плохо, тем более что по телевизору голосил какой-то мужчинка. Ксюха активно перемещалась по комнате, что-то созидая, и пыталась подпевать. Гармония кончилась. Наступил час расплаты.
  
  

ГЛАВА 4

   Я лежал в своей комнате и медленно угасал. Солнечный свет раздражал неимоверно, и я понимал вампиров. Любой посторонний звук вгрызался в сознание, и я понимал наркоманов. Во мне пульсировала боль всей альтернативной части человечества. Несколько раз заглядывала мать, предлагала поесть чего-нибудь горяченького, - я только сжимал зубы, чтобы не заорать на нее. "Не буду больше, не буду больше, не больше, не буду",- заклинал я про себя, надеясь хоть на какое-то снисхождение, и с тоской понимал, что уже просчитываю возможные варианты опохмелки, одновременно генерируя изящно-отточенные самооправдания.
   Матерясь вполголоса, сочась ненавистью к себе и ко всему мирозданию, из лежачего положения я перебрался в сидячее, превознемогая головокружение, встал, - и тут в желудке заурчали толком не переваренные Ксюхины салат и котлеты, все затраченные усилия оказались достойными лишь того, чтобы оказаться у унитаза и вывернуться там наизнанку. Отдав этому процессу последние силы, я снова рухнул на диван, чтобы через пятнадцать минут повторить процедуру. Просуществовав таким образом около двух часов, я почувствовал себя немного лучше и даже нашел силы принять душ. День перешел в вечер, горячечное возбуждение улеглось ровно настолько, чтобы я мог закрыть усталые глаза, не боясь, что они выгорят от огненных всплесков под ними, и впал в некую прострацию. Мой взбесившийся мозг ответил на это странными картинами, внушающими непонятный, до судорожного сжатия челюстей ужас. Я видел черную, пульсирующую в такт со мной огромную воронку, всасывающую сходящиеся к ней бесчисленные лучи, каждый из которых состоял из невообразимого числа ярких светлых точек, - я знал, что это звезды. Звезды испуганно дрожали, и я ощущал в себе весь их неизбывный страх. И хотя у каждой из них впереди было то, что люди в силу своей ограниченности называют вечностью, неотвратимость, большая чем вечность, уже ожидала их. Чем ближе к воронке, тем более мертвенно - тусклыми становились звезды, отдавая последнюю энергию своему мучителю.
   При этом что-то странное творилось и со мной. Я осознавал, что не сплю, воспринимал окружающие звуки, но полностью утратил контроль над своим телом, не в силах даже пошевельнуться, как будто энергию выкачивали и из меня. Я стал отчаянно сопротивляться последними крохами жизни, оставшимися во мне, стараясь подчинить себе хоть палец на ноге, с ужасом ощущая бесплодность этих попыток и понимая неизбежность неотвратимого, как вдруг одна из мирриада звезд вспыхнула слепящим светом и, превратившись в сверхновую, обрела новое существование. Энергия взрыва, казалось, отшвырнула бездонную пасть, на какое мгновение ее сила ослабла, я рванулся из последних сил и ощутил наконец свое тело, покрытое липким потом. Откровений с меня на сегодня было достаточно. Нащупав на тумбочке пульт, я включил телевизор и стал тупо присушиваться к телевизионному бормотанию, даже не пытаясь уловить смысл. "Спасибо тебе, звездочка, спасибо тебе, родная ", - как в беспамятстве шептал я, боясь даже взглянуть в сторону окна, за которым таилась чернота и умирающие звезды. Затем, зажмурив глаза, натыкаясь на все подряд, кое-как добрел до окна и задернул шторы. Мне еще предстояло пережить ночь.
   И страх, который останется поле нее.
  
  

ГЛАВА 5

   К шести утра, окончательно перепробовав все возможные варианты положения тела и уже не зная, как бы еще половчее скрючиться, с гремучей головой я скатился с дивана, заставил себя влезть в неспортивного вида шорты, напялить кроссовки и выбежать без носков и с голым торсом на улицу. Я решил, что умирать надо на воле. Воля встретила меня моросящим утренним дождиком, что было очень даже кстати. Народу в это время на улице шевелилось мало: морально устойчивые граждане спокойно досыпали последние минуты, лица же, страдающие алкоголизмом, тоже только начинали беспокойно ворочаться. Если бы с вечера я принял успокоительное, я был бы вместе с ними, а так с растрепанной головой ковылял неосознанно вперед, пытаясь заставить себя перейти на мелкую трусцу. Организм отчаянно сопротивлялся. Проходившая мимо миловидная женщина окатила меня недоуменным взглядом, на всякий случай увеличив радиус обхода, и пробежавший по телу стыдливо- горячечный импульс все-таки позволил мне придать телу слабое ускорение. Ноги откровенно шаркали по земле, но все же хоть немного я приблизился к более спортивному имиджу. Метров после трехсот такой пробежки организм взбунтовался, я заполз под ближайшее деревцо( спасибо дяде Гене, озеленил) и откровенно проблевался желчью. Полежав на всякий случай под деревцом, я поднялся и кое-как потрусил дальше. Метров через сто с ноги слетел кроссовок, я философски не обратил на это внимание. Мне было пофигу. Народ от меня шарахался. Я понимал народ. Он ко всякому привык, но слишком уж дикое было зрелище. Еще метров через пятьсот слетел второй кроссовок, и между ступнями воцарил мир. Меня холодило и снизу, и сверху, и это было лучшее, что могло желать мое взбудораженное тело. Мозг тоже возбудился, и в такт биению голых пяток об асфальт стали рождаться слова и потихоньку складываться в строчки: " Свет... остывающих ... умирающих... погибающих звезд дарит нам... им... шанс... в наших сердцах... глазах.... Но ... но... но...если в тебе... если ты пуст... слеп... то... то... то... в тебе груз... склеп.... тысяч.... сотен тысяч... многих тысяч ... мертвых звезд...". Я знал, что все это мой мозг сохранит и скоре, если не свихнусь, я напишу еще одно из своих странных психоделико - диссонансных творений. Пока же я бежал, всхлипывая и ловя воздух одновременно носом и ртом, сердце отчаянно колотилось, босые ноги гудели и чувствовали каждую выбоину и выпуклость под ними. Капли пота отлетали и перемешивались с припустившим дождем. Я бежал и надеялся на чудо, что организм откликнется на мое мученичество и оживет, выдавив из себя отраву, но то ли организм не ожидал от меня такой прыти, то ли отрава уже успела стать его частью, однако дело откровенно шло к тому, что сейчас он просто пошлет меня на хуй. Пора было назад. Обратный путь я проделывал по газону, волоча ноги и пошатываясь из стороны в сторону. Так я появился на глазах окрестных алкашей, выползших с трясущимися руками на утреннюю опохмелку и расположившихся с неизбывными бутылями дешевого пойла аккурат на детской площадке перед домом. Тупо отметив, что население пугалось моего вида не меньше часа, я доковылял до них и осел на скамейку.
   - О, Костян, - констатировал Семеныч, участливо протягивая мне стаканчик. Мой вид ни его, ни других не удивил. Тут и не такое видели.
   Позднее я не раз задумывался, что же мне помешало принять этот, в общем-то, идущий от благих намерений, дар. Невооруженным глазом было видно, что человеку, т.е. мне, хреново до невозможности, вон уже и босой, самое время коньки отбрасывать. Семеныч был мужик свой, не раз перезанимались друг у друга в тяжелые времена, от него принять стакан было не в падлу. Но все-таки не принял. То ли какая-то гордость успела вспениться изнутри, - угощать люблю, брать из чужих рук - не очень; то ли так измотался, что ничего уже не хотел, но скорее всего, нутром уже чувствовал близкий перелом, что-то уже стало меняться. Муторно было - да, но забрезжила в голове некая ясность, и жалко уже было эту ясность терять. Я помотал головой:
   - Не, Семеныч, спасибо, я так отойду...
   Семеныч безразлично пожал плечами (было бы предложено), выпил сам, и продолжил оборванный рассказ дальше, щедро перемежая его ненормативной лексикой, которую я пропускаю ввиду ее крайней избыточности и неинформативности:
   - Так, значит, уже и не знаю, куда бы податься, всех обошел. Наталья одна и осталась, но это - кремень! Где не надо. Я к ней и не захожу никогда, не опохмелит ни за что, но тут..., - Семеныч скосил глаза на меня, - очень уж хреново было. Ну, звоню, открывает, - а глаза- то красные, - видно, что плакала. " Че это, - думаю, - баба с утра пораньше зареванная, че за беда?" О цели своей забыл на время, спрашиваю участливо : "Ты че, это Ивановна, в расстройстве вся? " Она, видимо, в самом деле совсем уж замоталась, даже моему раннему приходу не удивилась, отвечает устало: "Щенок у нас чумкой заболел, неделю уж мается. Все перепробовали, - бестолку. Ой жалко пса, Леночка к нему так уж привыкла..." - и завыла тут сходу. "Ну, а ветеринар что?" - вопрошаю, значит, грамотно. "Да что-что, приходил уж три раза, уколы колол, и мы после него кололи, - бестолку, говорю ж...". "Вот это, - думаю, - пруха". Не в том смысле, что собирался колым сшибить на похоронах собачки, а в смысле, что реально мог разрулить ситуацию. Был у меня на этот случай один рецепт от дядьки моего; любил он , покойничек, собак, постоянно с ними возился.
   Тут Семеныч немного расчувствовался, сам себе налил и выпил, к некоторому неодобрению присутствующих, но до открытой конфронтации дело на этот раз не дошло.
   - Ну, так вот, я и говорю Наталье: " Слышь, неси, значит, бутылку - помогу твоему горю". Тут она враз очнулась и понесла на меня, конечно: "Ты чем это, ирод, мне помочь-то можешь? Бутылку выжрешь и песни под окном горланить начнешь? Ты че вообще приперся-то сюда, а?" А я, значит, и отвечаю ей на полном серьезе: "Ты, это, кончай орать. Я те перекреститься могу, что собачку твою вылечу" Тут она вообще на меня поперла на полную, как заверещит : "Это чем это ты ее лечить-то собрался? Водкой, что ли?" Я , опять-таки, на провокации не поддаюсь, а продолжаю ей растолковывать: "Именно, что водкой. Ты че, не слышала что ль ни разу про такое? Залить ей надо не менее стакана в глотку, и сразу яйцо сырое, а лучше даже два, чтобы желудок не обожгло" Она охренела вооще. Не знаю, чем бы это все кончилось, погнала бы она меня, скорее всего, с лестницы взашей, но тут, слава богу, сосед на ее ор вышел. Она ему сразу на меня плакаться, вот мол, уж и не знает, с какой стороны к водке лучше подобраться, а он ей и говорит, что слышал про такое и дело стоящее. Сосед-то, видимо, мужик был с репутацией, денег у нее на водку не клянчил, и стало до Ивановны помаленьку доходить. Поломалась она еще, потом все-таки сбегала в магазин, принесла чекушку.
   Зашли мы к ней с соседом, видим, щенок двухмесячный, - красивый! - только болезнь по нему уж прошлась, лежит, поскуливает тихо, глазки полузакрыты. Ну, Наталья ему пасть держит, а я ему стакан разом в глотку, чтобы опомниться не успел, да с тарелки два сырых яйца в придачу. На закуску, значит. Щену этому, наверно, проще было от чумки своей подохнуть, чем такое перенести. Задергался он, захрипел, слюна изо рта капает, давится, когтями Наталье понаставил отметок на теле ; но ничего, успокоился помаленьку, обмяк, только дышит неровно как-то. Наталья его гладит, что-то там приговаривает, а я рядом с ноги на ногу переминаюсь. Сосед-то - во мужик оказался! - и говорит ей: "Ты знакомому- то своему налей, а лучше неси сразу пол-литра, дело ведь он, мол, посоветовал". Наталья начала тут глазищами своими вращать, то на меня, то на него, то на собачку свою; а собачка-то что, - уснула уже родная, после стакана-то с непривычки. Ну, пообещала она на последок зенки мои бесстыжие выцарапать, если обманул, но денег на бутылку дала. Мы с соседом ее у него и распили, а потом он еще за одной сходил. Да...
   Семеныч от нахлынувших воспоминаний замолчал.
   - Ну а собака- то че? Выжила? - поинтересовался кто-то.
   - Собака-то? Выжила, враз пошла на поправку. Яйца после этого стала таскать из холодильника, понравилось, значит.
   Тут Семеныч попытался еще раз не в очередь завладеть емкостью, однако получил по рукам, узнал о себе много нелицеприятного и остался ни с чем. Я поднялся и на все еще дрожащих ногах пошел к подъезду.
  
  

ГЛАВА 6

   Следующие два дня я тупо ворочался на диване и думал. Ни о чем. И обо всем. О том, что опять придется начинать все с начала. О том что все, что у меня было хорошего в жизни, я либо разбазарил по-глупому, либо пропил, а вернее, все вместе. Что мне страшно. Страшно закрывать глаза и страшно открывать. Страшно не то что жить, а просто даже существовать, как овощ. Я попытался проанализировать это свое, в общем-то, с некоторых пор довольно привычное состояние, постоянное внутреннее дрожащее оцепенение. Исчезало оно полностью только после водки, не меньше бутылки, чтобы затем снова возвратиться , уже вместе с какой-то безысходной тоскою. Тоску время от времени удавалось разбавлять полубредовыми стихами, вроде:
  

Расстрелять бы свою тоску

Взводом ружей с пальбою трескучей.

С приговором в усталом мозгу:

"Хватит, падла, напрасно мучить".

Удавить бы ее петлей,

Растоптать, как змею, ногами;

Завалить, чуть живую, землей

И пройтись по земле сапогами.

Вбить ей в сердце осиновый кол,

В глотку влить цианид - прочь жалость!

Распластать и проехать катком,

Даже чтоб мокроты не осталось.

И стоял я, и взвод был со мной -

Молодцы с золотыми погонами,

И палили они на убой

Как один - холостыми патронами.

И давил я ее, и топтал,

И, уже никому не веря,

Лично сваи тугие вбивал

В жилы на взбеленившейся шее...

Только эта живучая дрянь

Принимала все в кротком экстазе.

И, когда я поднес ей стакан,

Улыбнулась: "Вот так бы и сразу".

   Концовочка конечно, была в тему, и обычно после небольшого перерыва дело этим и заканчивалось. Но вот теперь-то мне что делать, а? Чего же я все-таки так боюсь? Смерти? Нет, не боюсь же я, в самом деле, когда засыпаю. Забвения? Да плевать мне на вечную память, живые всегда используют мертвых по своему усмотрению . Что помирать будет больно? Практика всей жизни показывает, что любая боль проходит, к этому я готов. Так что же, я ничего не боюсь? Нет, боюсь, да так, что временами внутри все сжимается от страха. Чего же? Какая программа заложена во мне, что заставляет бояться? Может, я боюсь не за себя? Я по очереди вызвал в памяти образ людей, которые что-то значили для меня в этой жизни, и вдруг понял, что светлого пятнышка в душе при их проявлении в сознании не проявляется. Это показалось мне странным, и я продолжил раскопки дальше, благо что мое бичующее состояние позволяло мне это делать почти беспрепятственно. И вот, чем больше я об этом думал, тем все больше осознавал, что давно уже знаю ответ, замытый пол- литрами водки. Я потерял способность любить. И остался один на один со своим Космосом - многомерным, равнодушным и абсолютно непостижимым, способным внушать только одно чувство, затмевающее все другие - страх. Что с того, что мы - его порождение и его неотъемлемые частицы. Да, каким-то образом произошел качественный скачок в развитии, и появился гомосапиенс. Та же обезьяна, но с б?ольшим количеством психонейронных связей, отвечающих прежде всего за логическое и образное мышление, а также за контроль над эмоциями. Животное не может обуздать страх. Человек может воздвигнуть в сознании барьеры против него. И любовь - самый мощный из них. Кто бы не поставил над нами, чуждых абсолютно всему на этой планете (которую мы в конце концов и уничтожим), этот эксперимент, я уверен, что он продолжается столько времени только потому, что человек открыл в себе способность любить. Но ведь животное тоже может испытывать подобные чувства, просто оно их никак для себя не обозначает.
   Да, может, но для него это происходит бессознательно, на уровне инстинктов. Инстинктивное стремление любой ценой защитить свое дитя присуще и человеческой самке, не спорю. Животное и человеческое слишком уж сильно в нас переплетено. Но: животное существует циклически-репродуктивно, для него главное - выжить и дать потомство. И по возможности сохранить, естественно. Жизнь одним днем, без веры в завтрашний. Животное не может верить, просто по тому, что заложенной в нем программой это не предусмотрено. Bот рядом со мной пригрелся наглый рыжий котяра Сэм, я его принес трехнедельным котенком, он тогда еще с блюдца не умел лакать, с соски кормили. Прошло четыре месяца, и он владеет всеми умениями, которые положено знать порядочному коту: охотиться на все, что движется, умываться, ходить в туалет, шарить по столу, точить когти, прикалываться по своему. Просто работает программа - заложенные от рождения инстинкты.
   От таких размышлений я слегка вспотел. Что же в таком случае для нас такое вера, как не огромное желание остаться все-таки человеком? Не подчиняться слепо программе, а попытаться написать свою? И что такое любовь для человека, как не бесконечная вера в человеческое? Мой Космос, вдруг понял я, это не что иное, как язычество - страх перед чужим и неизведанным, и на смену этому страху должна была прийти Вера. Если поклоняться этому великому НЕЧТО, как делают индусы и иудеи, то оно перемелет тебя, пожует и выплюнет, и кем ты окажешься по его прихоти - не известно. Это вечное преддверие вечности - это круто, это волнует нервы, заставляет искать варианты своего предопределения в следующей жизни, чтобы все-таки угодить судьбе. Это бесконечное НИЧТО нельзя любить. В него нельзя верить, слишком оно чужое, я не могу принять на веру всей его безграничной неизведанности. Поэтому люди и создают богов по своему подобию, что так легче верить и любить. Нельзя верить, любить и бояться, - это уже ханжество и лицемерие перед собой и перед тем, в кого веришь. Подлинная вера и любовь начинается с Христа, Будды, Мухаммеда. Это и есть человеческие символы абсолютной любви. Вера, растворенная в любви. Любовь, растворенная в вере. Именно без этого человек - просто чувственное животное.
   Вот молодец, похвалил я себя. А то раньше-то я этого не знал, и никто мне об этом не рассказывал, и горы книжек я не прочитал, и кучу лекций, когда это стало модно, не прослушал. Что ж мне в прок-то все не пошло? "А то и не пошло, - устало пытался я оборвать, - что ничего после этого в твоей жизни не изменилось, вернее, ты сам ничего не захотел менять - в одно ухо вошло, в другое вышло. И плохо тебе сейчас, и один ты потому, и не любит тебя никто , что и ты никого не любишь. Чтобы получать, надо что-то сначала отдать взамен. Ну-ка, когда я последний раз одаривал кого-нибудь? Ксюху, когда был с ней в последний раз? Да я ее просто использовал, конец оттягивал перед развязкой. Она же потому и рада бывает меня видеть, что надеется, - и я смогу ей хоть как-то помочь. Вкалывает баба на двух работах, с мужиком не повезло, ребенок на руках, мать больная нервы мотает. И я еще тут со своими страхами, скрывающимися за зубоскальством. Да я просто не умею жить ради кого-то, боюсь любить, целиком отдавая себя ( а для этого действительно нужна настоящая смелость - быть готовым пожертвовать собой); единственное, что у меня хорошо получается, так это поплевывать на людей с высоты своей заумной верхотуры. И это мое постоянное состояние. Чем я могу такой хоть как-то ей помочь? Н-е-е-е-т, дружок, такой ты никому не нужен. Ты болен, тебе надо сначала излечиться, чтобы других не заражать, а то после пяти минут разговора со мной почти у каждого возникает отчетливая потребность напиться. И не льсти себе, вот какой я умный, вот как красиво все расставил. Тебе говорили, что мало просто любить и верить - надо еще и действовать соответственно? Говорили. Ну вот и не обижайся.
   Обижаться мне было не на кого. И я решил действовать. Не бояться же мне, в самом деле, до конца дней своих.
   Каждому да воздастся по вере его.
   Да во что же все-таки верю?
  
  
  
  

ГЛАВА 7

   Начал я, естественно, с лирики. Ну прет у меня в таком состоянии, что тут поделаешь. О чем пишу и что хочу сказать - сам толком не знаю, но строчки откуда-то берутся. Может, это и есть самое точное определение искусства: не знаю, зачем и для чего, но о- о-чень надо. Мне нет особого дела до стилистики, размера, гипербол, метафор, парафраз и проч. Я не ощущаю себя, согласно теории информации, передатчиком, потому что если и есть в моих стихах какая-либо информация, то иногад она закодирована даже от меня; передавать-то, в принципе, с точки зрения полезности, и нечего. А с точки зрения бесполезности - все равно. Вот она, великая сила искусства : порть бумагу, там видно будет - на кой хрен это надо будет потомкам.
  

Зачерпнула пол- неба золотая вуаль,

И пророческий сон оказался недолгим.

Я не думал, что прошлого будет так жаль,

Хоть оно - лишь отжившего страха осколки.

Расставанье - извечный удел мудрецов,

Чей секрет бытия - в непрерывном движенье.

Раствориться в пути, - ведь, в конце-то концов,

Ничего на Земле не имеет значенья.

Ни любовь, пропитавшая поры души,

И не счастье познанья святые мгновенья;

Даже музыки звуки в распятой тиши -

Это лишь безучастная цепь становленья.

Заалел протрезвевший плаксивый закат,

Призывая в свидетели все совпаденья,

Что дороги в пути ведут только назад,

Впереди же - похмелье былых устремлений.

Мы шутя промотали десятки веков,

Превратив родники в грязно-пенные лужи.

Безудержность - слепое стремленье глупцов

Доказать не таясь, что никто им не нужен.

Но к чему эти строки - пустые слова?

Все понятно без ложной игры в откровенье:

Жизнь всесильна - и в этом всесилье права,

Порождая извечную цепь становленья.

   Выстрелив порами души, я надолго и всерьез задумался, как жить дальше (вообще-то за последнее время я надумал едва ли не больше, чем за всю жизнь, - торкнуло, что ли, так хорошо, или количество выпитого на определенном этапе перешло-таки в качество?) Согласно не так давно прочитанной книге какого-то шустрого западного бизнесмена, основными составляющими нашей жизни являются успех, здоровье, взаимоотношения, финансы и эмоции. Бледненько, но для начала сойдет, по крайней мере, без экзистенциальной мути. Если примерить этот ряд ко мне, картина получалась безрадостная. Хотя - грех жаловаться - по жизни мне в общем и целом везло, но месяца два назад везенье окончательно закончилось, что как раз совпало с началом моего самого длинного запоя, и если раньше я как-то разрешал ситуацию ( опять-таки сопутствовали обстоятельства), то на этот раз вдрызг разругался с шефом, упустив выгодный контракт, за три дня непонятно как и где просадил кучу денег, впал в тоску, пытаясь ее развеять, занял еще две кучи и в конце-концов рванул в к школьному другу, который давно меня звал, но все-таки в глубине души ни как не ожидал, что я приеду, да еще чуть тепленьким. В поезде я сразу же активно начал чудить. Распив в купе затаренную бутылку с попутчиком ( нос воротил, а всеж-таки пил на халяву, падла), я побрел за другой в вагон-ресторан, где и столкнулся с зареванной молоденькой официанткой. Из ее причитаний я понял, что жизни ей в этом вагоне нету, усадил ее за привинченный стол, взял себе водки, ей какого-то импортного, судя по этикетке, вина, и стал говорить за жизнь. Слезки у нее быстренько высохли, она заявила, что я хороший, и что она готова слезть со мной на любой остановке. Мне эта ее готовность понравилась, я тут же представился подполковником ракетных войск, неженатым, жильем обеспеченным. Она запила информацию бокалом вина, после чего готова была отдаться мне прямо на этом столе, но вместо этого ей со скандалом всучили тележку с провиантом, и минут на сорок она исчезла из моего поля зрения. Это время я провел с пользой, и когда она ( как же ее звали?) вернулась, я уже сидел с ее подругой, подливая ей из новой бутылки. Впрочем, подружка вскоре деликатно смылась, прихватив ополовиненную тару, и мне пришлось разориться на еще одну, потом еще. Был уже поздний вечер, когда меня все-таки попросили из общепита, весь коллектив которого я вывел из строя, и мы перебрались в тамбур, где принялись облизывать друг друга, затем меня заклинило, и очнулся я утром на своей не застеленной верхней полке, на нижней спала моя новая подруга. В купе мы были одни. Ситуацией я решил воспользоваться чуть попозже, пока же добрел до проводника и взял у него пару банок пива по тройной цене и заодно стакан про запас. Странно, но деньги тогда еще были, и в приемлемом количестве. Вернувшись в купе, я растолкал подругу (так, буду звать ее Натахой, чем не имя), заставил ее зарядиться пивом, зарядился сам, стал от поцелуев переходить к петтингу, и тут в дверь деловито постучали. Сразу определив, что это серьезно, я открыл дверь, за которой, естественно, стояли стражи правопорядка. После внимательного изучения паспорта и билета мне было предложено предъявить багаж к осмотру, на что я, мило улыбаясь, ответствовал, что никакого багажа нету в помине. Они не поверили, пошарили по купе и обиделись. Один из них принялся орать на Натаху, после чего схватил ее за руку и куда-то поволок, другой, оставшись со мной с глазу на глаз, почувствовал себя неуютно и вызвал подкрепление. В ожидании подмоги он вышел из купе, я же продолжил разминаться теплым пивом. Настроение было абсолютно дерьмовым, от пива мутило, выручить могла только водяра. Минут через десять подмога прибыла, и началась промывка мозгов. Меня, судя по всему, заприметили еще вчера, и решили обработать с утра пораньше, по депрессняку, но немного просчитались. Я вел себя деловито и нагло, гонору во мне, несмотря ни на что, оставалось еще много. Не вникая в суть их претензий, я спросил: "Сколько?", после чего отстегнул половину, а на оставшуюся сумму попросил принести литр водки для совместного распития. Они слегка охренели. Видно было, что мое предложении шло в разрез с их желанием отпиздить меня и отобрать все деньги, которые я засветил, но вагон уже потихоньку просыпался, по проходу заходили люди, я держался уверенно, щуря шальные глаза и прикладываясь к пиву. Вскоре они убрались, я дохлебал пиво, и только стал серьезно перебирать варианты последующей опохмелки, как один из служителей опять заглянул в купе, протянул из-за пазухи пузырь и, дыша свежим перегаром, с добрыми по этой причине нотками в голосе, предупредил, чтобы до пункта назначения я сидел тихо, забрал причитающуюся сумму и исчез из моей жизни. В общем, не так все оказалось и плохо. Давясь, я влил в себя стакан сорокоградусной, успел добежать до туалета, проблевался, умылся и вернулся обратно в купе уже почти живым. Следующая порция прошла гораздо легче, и, несмотря на то, что опомнившийся проводник отобрал у меня стакан, бодро продолжал прихлебывать из горла. Вскоре по проходу застучала тележка, я было обрадовался, но это была не Натаха, а ее подруга, которая заявила, что у Натахи из-за меня проблемы. Я дал ей крупную денежку, прикупил орешки, вместо сдачи попросил решить проблему и еще передать Натахе, чтобы вышла на перрон проводить. Эта шалава с претензиями фыркнула, взяла деньги и покатила дальше. До обозначенного в билете места назначения я доехал в полудреме и вывалился из поезда чуть шатаясь. Кореш и машина виднелись у вокзала, я побрел туда, на полдороге в меня врезалась Натаха, я даже не заметил, откуда она взялась. Естественно, она была зареванной. Я сказал, что пока взять ее с собой не могу, пусть решает свои дела, а я ей перезвоню, и с умным видом, тупо нажимая на кнопки, забил ее номер в свой мобильник (потом, естественно, выяснилось, что ничего, кроме полной хренотени, зафиксировать я не мог). Я уже смутно понимал, зачем она мне была нужна, но, глядя в ее мокрое личико, почувствовал к ней щемящую жалость, обнял, говорил хорошие слова, что все наладится, все это не случайно, я обязательно позвоню и мы встретимся, а пока ей пора. Она никак не хотела от меня отлипать, я начал ее целовать, продолжая бормотать, потом легонько оттолкнул: "Иди, красавица, пора уже" и, не оглядываясь, пошел прочь от своей зареванной несудьбы. Я потом частенько и всегда не вовремя ее вспоминал, каждый раз ощущая реальную жалость, было в ней что-то такое щемящее, взаправдашнее, и истерики ее были ненадуманные, достало ее все, и я ей был нужен, увидела она во мне огонек, на который полетела, но я упорно продолжал заливать этот огонек водкой. Так и расстались. Кореш эту картину видел, выслушал какие-то мои объяснения ( я по привычке использовал Натаху как заслон, прикрывшись ей в оправдание своего состояния), и мы поехали в город. Я был искренне рад его видеть, хотя небритый, распухший и с шибающим даже мне в нос перегаром ощущал себя полным дерьмом. Он деликатно на меня поглядывал, говорил в тему, лишнего не спрашивал, но был немного напряжен. Я решил как-то исправлять ситуацию, по моей просьбе заехали в неброский магазинчик, где я купил сумку, зубную щетку, пасту и полотенце. По дороге еще купил цветы для его жены, и почувствовал себя немного лучше. Войдя в квартиру и едва поздоровавшись, я откупился цветами и попросил разрешения после дороги принять душ. Душ я принимал около часа, поливая себя то кипятком, то холодом ( тащить себя за волосы из болота - это я могу, это мне нравится) - и вылез оттуда почти человеком. Прилизанный как кошка, я сел за стол, мило балагурил, и, почуяв прилив жизненных сил, деликатно принял рюмочку, впрочем, потом еще несколько. День мы закончили с корешем в уличном ресторанчике, где я окончательно нажрался и домой он меня нес на своих плечах. Утром, не меняя сценария, я принял душ и решил срочно валить, находясь в предчувствии скорого заноса в сюрреальность. Моя идея корешу понравилась, дальше еще какое-то время все шло хорошо, я удачно вписался в нужный поезд, мы пожали друг другу руки, я попытался скупо выразить мою к нему пожизненную благодарность, порывался извиняться ; наконец, ощущая все большую и небольшую неловкость, мы расстались, и я побрел в вагон. О дальнейшем рассказывать нет смысла, я мало что помню, картинка приобрела доступный для осознания контраст уже на перроне, как ни странно, нужного мне города, куда я вывалился с разбитым лицом и руками, сто рублями денег, засунутыми почему-то в носок, и опять без вещей. Почудив после этого еще примерно с месяц, я наконец, как уже упоминалось в начале, вынырнул на поверхность с бутылью дешевого пойла и осознанием необходимости срочного превращения из апологета национальной идеи в бог знает какого мудака.
   Ну, и после этого марафона, какие у меня могли быть здоровье, эмоции, взаимоотношения, финансы и успехи? Даже чисто теоретически - никаких. Только и оставалось, что с содроганием ковыряться в прошлом.
   Какого хрена я все-таки пью? Ведь видный парень, не без талантов, с нормальными мозгами и самооценкой. Мозги-то мозгами, но когда в душе защемит, рука сама тянется к стакану. Видно, что-то ей не хватает, душе. В трезвом состоянии забита она моим разумом, падчерица моя бесприданная, не хватает у меня решимости послушать ее и перейти с запрограммированного существования моего здравомыслящего "я" на мое "я" настоящее. За всю прожитую жизнь больше всего я задолжал не кому-нибудь, а именно себе, любимому. Выпив, я поспешно хватаюсь за гитару, пишу что-то каракулями, мудро общаюсь с подсознанием, ставя под сомнение все прожитое, и к утру успеваю все благополучно забыть. Потом с похмелья мстит и больной мозг (еще бы не мстить, когда причитания от скрученного в рог организма доносятся со всех сторон) - и душа, успевшая все-таки вдохнуть глоток воздуха, пусть и отравленного винными парами, - ей снова теперь пеленать себя в тиски окончательно ошалевшего разума, снова судорожно сжиматься в подбрюшине и пытаться что-то сказать мне во сне, когда хозяин отдыхает.
   В юности я еще к ней прислушивался, не вздрагивал от ее шелеста внутри, и, подчиняясь этому шелесту, совершал бессмысленные с точки зрения логики поступки, которые, однако, до сих пор отражаются на моей теперешней жизни отблеском забытого очарования . И в пьянках в то время было какое-то бесшабашное иррациональное звено, с уверенностью в благополучном исходе, как будто была открыта мне лицензия молодости на сумасбродства. Душевно все было. Помнится, собрались как-то зимой на дискотеку, разговелись хорошенько - и вперед. Как только в ходе этого мероприятия подошло дело к разбору девочек, естественно, у нас началась заваруха с другими разговевшимися мальчиками. Визги, писки, кровища из носа, кого-то уже на полу начали ногами попинывать - весело, в общем. Как и положено, шоу угасло с криком : "Атас, менты!", после чего все, по старой привычке, ринулись в рассыпную, благо выходов из помещения было в избытке. Стражи правопорядка не выказывали особого рвения в отлове хулиганов, лениво подбирая самых доходяг, среди которых оказался и я после бесплодных попыток взломать заколоченную дверь, хотя открытая была рядом в двух шагах. Мой привод едва не закончился отчислением из института, я уже собирал манатки, но как-то все утряслось и в итоге я только на пару месяцев лишился стипендии, что было неприятно, но терпимо.
   Еще одно переживание произошло со мной в ходе первого сексуального опыта: от волнения я перебрал лишку, после чего у меня просто-напросто не встал. Удар для эго был сильный, учитывая, что на нервной почве у меня на пару дней пропал и утренний стояк. В панике пытаясь возвратить утраченную эрекцию, я пересмотрел весь эротический репертуар в кинотеатрах, и накопил столько нерастраченной сексуальной энергии, что в ходе второй попытке кончил два раза подряд в течении минуты. Столкнувшись с проблемой быстрого семяизвержения, я пытался разрешить ее мастурбацией в туалете прямо перед началом полового акта (дело, в общем-то, знакомое), но так вообще не смог кончать, к чему девушки, оказывается, бывают очень чувствительны. Устав от экспериментов и непонимания, с тех пор я зарекся перед сексом пить больше одного стакана вина (до поры до времени это правило я свято соблюдал), а также дрочить, если живой объект ждет меня через коридор (это соблюдаю до сих самых пор).
   Все это, в общем-то, было в пределах нормы. Но после института меня каким-то хером занесло в милицию, где самозабвенно пили все, причем мужики опасались участвовать в совместных пьянках с прекрасным полом из-за боязни опозориться. Особо не понимая, зачем мне надо сажать провинившихся граждан в тюрьму, я подсел на романтику кабинетных полуночных посиделок, в результате чего прижил себе триппер и любовь к крепким настойкам. На этом этапе становления меня как профессионального питуха мой разум вступил в союз как с душой, так и с телом, - то есть нутром я чувствовал, что пора завязывать, делал поистине героические усилия, навлекая блудливый шепоток за спиной со стороны соратников и крепкие рукопожатия со стороны руководства; в конце концов социум все-таки оказывался сильнее и коллектив дружно приветствовал заблудшего. Из милиции, учитывая былые несомненные заслуги на ниве борьбы с преступностью, я ушел с формулировкой в трудовой "по собственному желанию", что дало мне возможность послужить Родине в ее Вооруженных Силах. Силы эти надо писать только с заглавных букв, как и слово Родина, потому что они - и есть Родина в ее первоначальном и главном значении. Ведь Родина - это вам не березки и не пятно на карте, - нет, это нерушимый сплав казарменного духа, товарищеского шовинизма и командирского надзора. Где еще научат пацана со школьной скамьи озвереть настолько, чтобы по настоящему ее любить? То-то и оно. Родина - это вам не хухры-мухры, патриотизмом надо заниматься. И вообще, национальное воплощение слова "Родина" - это казарма; думаю, любой человек со сколько-нибудь своими мозгами со мной согласиться, здесь даже никаких дальнейших пояснений и не требуется. "Страна березового ситца" - это так, - пейзаж- им сыт не будешь; а вот родная казарма худо-бедно и прокормит, и спать уложит, и каким-нибудь делом займет, - лучше, если бесполезным, это очень хорошо отвлекает от поисков смысла жизни, а в казарме это дело глупое и даже вредное. Таким вот образом Родина открыла мне свои подлинные не слюнявые объятья, которые я, с присущим мне от рождения припадочным романтизмом, первоначально воспринял с большим энтузиазмом. И если разум на этой новой моей стезе умудрялся находить приятные для себя моменты в виде тушенки и запаха пороха, то душа быстро разобралась что к чему и с тоски ударилась в загул. В скором времени пить я начал уже запойно. Я далек от мысли, что моя военная карьера хоть в какой-то степени показательна, - нет, особенности организма у всех разные, и довольно большое количество людей успешно сочетают и пьянку и военную карьеру, а некоторые даже ради последней бросают пить.
   Неоднократно пытался и я, но зов души оказывался сильнее: затхлость казармы не выветривалась ничем, кроме ударной дозы сорокоградусной. Несмотря на все более впечатляющие успехи на почве алкоголизма, в армии я продержался восемь лет, в первую очередь за счет очень удачной ассимиляции в среду; до поры до времени на меня вообще особого внимания не обращали, героев хватало. Но в конце концов башню у меня снесло окончательно, планка пофигизма зашкалила далеко в красный сектор и, как итог - прощай, оружие!
   ... И оказался я у родительского очага - усталый, без семьи и особых планов на будущее, но с воспоминаниями, в которых не было ничего, что помогло бы мне теперь дальше катить камень в гору, не рискуя в скором времени оказаться под ним.
  
  
  

ГЛАВА 8

Беспардонная суть бытия

В том, что я - это вовсе не я.

С беспредельно-щемящей тоской

Мне вторгается в душу другой.

Беспричинно-бесстрастный фантом.

Ты полюбишь меня, а потом

Тот, другой, в неизбывной ночи

Тебе грубо прикажет: "Молчи!"

Дуализм - не испитая страсть

Поиграть, покуражиться всласть

Над собой и над тем, над другим,

Кто забрался в чужие мозги.

Грех - унынье, когда ты один.

И второй кровный мой господин

С безупречной усмешкой - "хе-хе" -

Не дает мне забыться в грехе.

Я не знаю, кто я, а кто он;

Я запутался в списке имен,

Я забыл исчисленье времен.

Пусть он - явь. Тогда я - это просто лишь сон.

Сразу встало вдруг все на места:

Спи, святая твоя простота,

Все грехи возложи на него -

Бремя мелких страстей и невзгод.

И тогда, у последней черты,

Когда время стирает черты,

Ты не ангела жди, а того

Кто надсадно завоет: "МОЕ!"

   Так, это уже был явный перебор, - до попытки суицида, хотя бы и мысленной, оставалось совсем немного. Пора было осуществлять теорию перерождения на практике.
   Начать компанию под кодовым названием "посмотрите люди, как много во мне говна, но все-таки я, как и вы, хороший" я решил с Ксюхи, хотя в голове и вертелась подленькая мысль, что я опять попросту использую ее. Поборов ненужные сомнения, в один прекрасный вечер я все же дождался ее у подъезда и предложил прогуляться.
   - Спасибо, Костя, но сейчас мать сына привезет, - устало ответила она.
   - Может, помочь чем?
   - Да нет... Не надо, чтобы мать тебя видела. У меня нет настроения вас знакомить.
   - А как бы ты меня представила?
   - Да уж не знаю... друг ты мой захожий.
   - Слышь, Ксюш, - решился я, - а может, это как раз повод, чтобы завязать... ну ... серьезные отношения, что ли?
   - Какие серьезные отношения? Ты че, свататься надумал? Гляди-ка, а вроде как и трезвый.
   - Ты для начала познакомь меня с сыном и матерью, а там посмотрим.
   - Кость, тебе это надо?
   - А тебе?
   - Да, пожалуй, что и нет.
   - Вот как?
   Я совсем не огорчился, даже наоборот, испытал что-то похожее на облегчение от ее слов, и это меня насторожило. Что же, значит, так оно и есть - мне никто не нужен, и я никому не уперся? Если даже и так, то я решил идти до конца.
   - Ксюш, я тут просто подумал... Может, поживем вместе какое-то время? Ты мне в самом деле нравишься, ну и...
   -Так...
   Ксюха опустилась на скамейку и уперлась руками в подбородок, глядя мимо меня в надвигающиеся уличные сумерки. Затем устало, как и все, что она делала при этой нашей встрече, заговорила.
   - Сподобился все- таки... Почти предложение руки и сердца. Костик, я не смеюсь, я серьезно сейчас... Как ты все это себе вообще представляешь? Одно дело - видеться раз в неделю, другое - каждый вечер. Ты же мне рассказывал как-то, как у тебя было до этого... И признался еще, что проблема-то, оказывается, в тебе. Не помнишь? Хотя что ты можешь помнить... Нет, - ты в самом деле хороший, с тобой весело, ты не хоть грузишь, как остальные мужики, но ты же и со мной, и не со мной одновременно. Все как будто сам с собой разговариваешь. Опять же, сын у тебя, ты его любишь, - вон, в стельку только об этом и говоришь, - а моего-то как любить собираешься? За счет своего, да? Не получится у тебя так, не сможешь. Хороший ты, но ненадежный какой-то. Психанешь, уйдешь, а я уже привыкну к тебе, и сын тоже, что мне, опять в подушку выть? И вообще, я тебя трезвого совсем не знаю. Ты извини уж.
   Сделала он меня здорово. Я уже успел основательно подзабыть ощущение горячечно-пульсирующего стыда, - после пьянок как-то удачно в душе до сих пор все самое гадкое удавалось хоронить, - но тут пришлось вспомнить. Что, не нравится, когда наизнанку тебя выворачивают? Согласен, никому не нравится выслушивать о себе вещи, способные поколебать твою собственную самооценку; но уж если кто и заслужил это по полной - то, конечно же, я. Ненадежный. Бракованный. Фальшивый. И это все о нем. А чего ты еще хотел? Ты думал, все бабы дуры? С чего ты взял? И вообще, ты много с дурами-то общался? Да ты просто слушать ничего не хотел в свой адрес, ну а ярлык прилепить - это мы запросто. Твоя бывшая если и была дурой, то только тогда, когда со мной познакомилась; стервозная была, конечно, как все красивые бабы, но жить, в принципе, можно было, и даже жить хорошо. Но тебя такой вариант не устраивал. Ты решил претендовать на лидерство в отношениях, но делал это так не умело, что в конце концов взвалил все грехи на жену и, загадочный и непонятый, стал утешаться бормотанием в узком кругу собутыльников, а частенько и без них. Теперь ты лишен возможности наблюдать за тем, как растет твой сын. И за неимением лучшего почти насильно набиваешься в папаши к чужому пацану.
   - Это ты меня извини, Ксюш, - наконец выдавил я, мечтая поскорее смыться.
   Но Ксюха неожиданно разошлась.
   - Думаешь, мне мужика нормального не хочется? Еще как хочется. Даже после того, как за пять лет настрадалась. Ты-то хоть пьяный еще более-менее нормальный, соображаешь что-то, стихи вон читаешь. Ну, а мой только зверел и пиздюлей вставлял, ладно бы мне, так еще и ребенку доставалось. А потом драл меня на полу, как шлюху. Как я фригидной еще не стала, - не знаю. Когда я наконец сказала ему, чтобы он убирался куда подальше - избил меня так, только что не покалечил. Но нет худа без добра, написала я заявление, до суда он пару месяцев в камере посидел, оттуда вышел смирным, теперь от меня как от огня шарахается. Помощи от него, конечно не дождешься, да чего уж там...
   Ксюха помолчала, затем как-то судорожно прижалась ко мне и почти жалобно пробормотала:
   - Ты перебесись, Костенька, я знаю - тебе трудно... Перебесись, а потом приходи, когда почувствуешь, что мы тебе в самом деле нужны. Да только не нужны мы тебе, пройдет это... Тебе вообще никто не нужен, кроме тебя самого. Нет, это хорошо, в самом деле хорошо, когда сам с собой помиришься, и никто тебе не нужен, может, так и надо жить... Иди уж, бог с тобой.
   Я сидел и думал, как бы оно все сложилось, если бы мы встретились с Ксюхой еще в самом начале этой дороги разочарований. Может быть, вдвоем нам было бы идти проще; ну а может быть, она бы рассказывала сейчас кому-нибудь другому, что вот был в ее жизни такой мудак Костик, который чуть ни сделал ее фригидной.
   Тут я почувствовал себя совсем уж хреново. Чувство вины за еще несовершенные мною злодеяния захлестнуло меня, я торопливо обнял Ксюху, чмокнул ее в щеку и, уже отстраняясь, почувствовал, что она прижалась ко мне и пытается удержать; но мое обратное движение было достаточно сильным, чтобы преодолеть это ее, возможно, даже невольное, стремление. Не оглядываясь, я пошел прочь.
  

Г Л А В А 9

   Дошел я до ближайшей закусочной. По привычке я так был поглощен собой, что очнулся, только когда оказался внутри. Пока я вращал глазами, меня спросили : "Что желать изволите, молодой человек?", и я махнул на все рукой, взял квас, бутерброд и сто пятьдесят ее, родимой. В ожидании заказа я немного опомнился от переживаний и за столик сел, уже косясь на водку почти неприязненно. Пить не хотелось. Совсем. Хотелось просто посидеть. Но фишка была в том, что чем больше бы я сидел, тем больше свыкался бы с мыслью о неизбежном. Сразу же встать и уйти не позволяла мысль о том, что надо посидеть. Пока я решал дилемму, ко мне подошел невзрачного вида мужичок и просипел: "Браток, трех рублей не будет? Совсем плохо ведь..." Я посмотрел на него, потом на водку, и поразился, как все просто, если не умничать. "Бери водку, расхотелось что-то", - бросил я небрежно, принимаясь за бутерброд. Не тратя время на словоизлияния, мужичонок схватил стакан и опростал внутрь; подавился, закашлялся - я сунул ему квас. Он запил, отдышался, потом уселся рядом и оказался довольно разговорчивым. Рассказал, что работает на пекарне, развозит хлеб, что там у них все пьют и поэтому там всем весело. В подтверждении поведал историю о некой Мане, которая вечно нажирается в зюзю во время смены (не без его деятельного участия), и наутро в результате ее алхимических действий с содой склад полон то плоских кирпичей, то каких-то невозможных корабликов; все эти шедевры в продажу, естественно не поступают, а распространяются с ужасными скидками среди своих. Я представил себе эту картину и рассмеялся. Настроение поднялось, я взял еще квасу и стал прислушиваться к бубнежу за соседними столиками. В таких местах можно услышать что угодно, вплоть до рассуждений о времени как о "потоке континуума". Но в основном царит ругань. Народ изливает душу и поносит все подряд, тем самым повышая свою значимость. Пьянка - наш способ самоутверждения в состоянии космического похуизма. Мы становимся энергетическими вампирами и закусываем эмоциями, чтобы повысить градус. В этом состоянии мы никого не боимся, смело посылаем вся и всех , но в один прекрасный момент так этим увлекаемся, что посылаем себя. Обычно это происходит между третьим и четвертым стаканом, вслед за возвышением происходит падение - круг замыкается, равновесие восстановлено, можно спать. На утро с похмелья ни о каком равновесии, конечно же, не может идти и речи, потому что за время сна кривая самоуважения безнадежно уходит в минус-бесконечность, и приходится начинать все сначала. Русские горки.
   И я понимал, что больше всего мне хочется быть сейчас именно с ними. "Вековая дремотная Азия", болтовня без действия, жизнь ради поиска ее смысла. В этом самый большой русский кайф: чтобы сидя, и чтобы ни о чем. Вон, говнюки-американцы свои блядские фуршеты на ходу проводят , все бегают и что-то решают, пожрать не могут нормально, понаплодили кругом макдональдсов. У нас же в крови многочасовые застолья с бесплодными разговорами. В семье, конечно не без урода - есть и деловые люди, которые жрут и одновременно что-то решают. Страшно далеки они от народа со своими бизнес-ланчами. И брехня, что у нас сейчас самые значимые профессии - бизнесмен или там менеджер, хрен вот вам, народ про них песен не слагает. Любимые наши профессии - это дальнобойщик и таксист; и правильно - чтобы сидя все, и деньги в бардачке, а не дай бог, у жены на книжке.
   Так почему же я не с ними? Что я кому все доказываю, почему я просто не могу взять хотя бы пива, ненавязчиво подсесть и включиться в ничего никого не обязывающий треп? Что, гордый слишком стал? Две недели не пью, и вот уже самооценка зашкаливает? Важный стал? Нет, Костик, дело не в этом, и ты знаешь в чем, давно знаешь. Нельзя тебе пить, Костик, очень уж ты эмоционально начинаешь себя расходовать, совокупляясь с пустотой, а потом пополняешь утраченное не иначе, как через запойное самоистязание, пока из ушей не потечет. Ты же знаешь прекрасно, что Космос тебе - не друг и не товарищ, хоть ты с ним постоянно и играешь в какие-то игры, - сожрет и не заметит; ты ему со своей микровселенной - до лампочки. Мы все для него - лишь источники дешевой энергии; поэтому он русских и любит, что они в этой игре дотла сгорают. Придумай себе что-нибудь другое. Что? Строить не получается, ломать надоело. Учиться тебе жить и учиться, Костик. И не переживай, этому никогда не поздно учиться.
   Пока я прихлебывал квас и предавался самоанализу, за столик подсели двое довольно быковатой наружности. "Так, сбрызнули отсюда", - просипел один, ставя меня и моего бомжеватого собеседника на одну доску. Это меня задело, и, в отличии от непритязательного мужичка, я остался сидеть. Далее последовал следующий диалог.
   - Ты че, мудак, не врубаешься? До трех считать?
   В животе у меня заворочался холодок, как всегда в таких случаях, но я также знал, что по моему виду сложно было сказать, что там у меня ворочается. Довольно безразлично я бросил в ответ:
   - Ну, освежи память в арифметике...
   - Так, урод...
   Рука потянулась к моей рубашке, тут же раздался встревоженный голос барменши:
   - Мальчики, разбирайтесь не здесь!
   Не скажу, что меня слишком обрадовало такое ее вмешательство. В глубине души я полагал, что как-то все должно утрястись по другому, но эта реплика ускорила развитие событий по невыгодному для меня сценарию.
   - Иди за мной, сучонок , - продолжал словесно резвиться в мой адрес оппонент, отрезая последние пути к бесславному, но сохраняющему естественные черты лица отступлению. Драться я, в принципе, не любил - это был совсем не мой способ самоутверждения; перед дракой на меня частенько вообще нападал ступор, некое состояние оцепенения, когда я проваливался в бесконтрольное полубытие, не отражающееся потом в памяти, - я полагаю, это моя излишне эмоциональная психика нарочита сама загоняла себя в защитный транс, как в кокон, умывая руки. Но тут делать было нечего, если только я не хотел совсем уж позорно обосраться на людях в ожидании возможной подмоги в виде милиции; к тому же, бесстрастный мозг уже зафиксировал некий перебор нелестных эпитетов в мой адрес. Во имя самоуважения приходилось жертвовать лицом, и я поплелся за крепышом из бара на улицу.
   Мы отошли за угол.
   - Ну че, доходяга...
   События развивались быстро, и впасть в ступор я просто-напросто не успел. В голову полетела серия, я успел закрыться руками (реакция у меня все-таки неплохая), но одна оплеуха достигла цели. Перед глазами сверкнуло, я замахал в ответ кулаками и зацепил что-то мягкое.
   - Ах ты, сука...
   Оказывается, я проехался ему по шнобелю, из которого незамедлительно закапало.
   Пока он переживал неприятность, я с разворота залепил ему ногой под колено. Ойкнув, он плюхнулся на землю, и тут мне сильно заехали в в бок. Меня снесло на несколько метров, но на ногах я удержался и принялся изучать обстановку.
   Конечно, вмешался дружок. В принципе, честь была защищена, никакой самурайской ярости я в себе не ощущал и уже готовился делать ноги, но тут крепыш поднялся и остановил напарника:
   - Колян, не лезь - нормальный пацан оказался, - после чего проковылял ко мне и вытянул руку.
   - Миша. Че лягаешься?
   - А ты смотри за конечностями...
   -Ну ладно, бля, ладно, схлынь, пошли лучше пивка попьем.
   Когда я вошел с ними в бар, мой статус заметно поднялся, несмотря на опухшую половину лица. Посетители уважительно косили в мою сторону, барменша, протягивая очередной стакан с квасом, поделилась наблюдательностью:
   -Что же вы, мужчина, все квас да квас? Или пиво у нас не нравится?
   Я заверил ее в обратном и отошел к столику.
   - Костян, ты че тут с бомжами тусуешься? - все еще с нажимом спросил меня Миша, отхлебывая пиво.
   На смену возбуждению, как обычно, уже приходило отрешенно-нагловатое спокойствие, и я ответил соответственно:
   - А вы-то чем лучше?
   Он аж поперхнулся.
   - Ты полегче, болезный, полегче, а то ебало-то щас отсимметрируем...
   Я решил не перегибать.
   - Да он подсел, я и не заметил.
   - А ты замечай, с кем пьешь.
   - Да я вообще не пью.
   - Колян, да у него в натуре квас! Ты че, больной?
   - Завязал я.
   - И че, совсем не пьешь?
   - Совсем.
   - Ну ты даешь! Как же ты расслабляешься? Вот мы щас с Коляном возьмем пузырь - Колян, не в падлу, сходи, а? - ты че, даже полтинничек не кинешь?
   - Нет.
   - Н-да... Ну хрен с тобой, нам больше достанется.
   Колян принес пол-литра и начал разливать.
   - Будешь, что ли?
   - Не, Колян, он совсем плохой, давай без него.
   Они выпили.
   Я сидел и наблюдал, как постепенно они переходят в другую реальность, и ловил момент, чтобы уйти, не потревожив их лучшие чувства. Делать это надо было желательно на ранней стадии, пока со дна душ еще поднималось легкое и светлое и не дошло до мути.
   - Ну, я пойду...
   - Ну иди, хрен с тобой... Странный ты какой-то, Костян, стремаюсь я с тобой.
   - Не принимай близко к сердцу.
   - Не, надо тебе еще зарядить ...
   Я почувствовал, что устал.
   - Не надо, легче не станет.
   Поднявшись, я направился к выходу, стараясь не частить.
   - Стой, куда бля?
   Но я твердо решил не обращать внимания на условности, достиг выхода и вывалился в прохладный вечер. На сегодня приключений было достаточно. Я шел домой с отекшим лицом и улыбался. В голове вдруг само собой сложилось:
  

А теперь вот гляжу, как ты маешься,

Улыбаешься сладенько, томно так ...

   Ты ж даешь мне понять, красавица,
   Что умрешь, а не пустишь в комнату.
  
   Ксюхе бы понравилось.
  
  

Г Л А В А 10

  
   Голова разболелась жутко. Я вообще имею склонность к сотрясениям, а оплеуха все-таки прилетела сильная. Жаловаться я в принципе не люблю, но в констатации фактов ничего предосудительного не нахожу. Факты же складывались таким образом, что я метался в постели, невольно вспоминая недавний трансцендентный ( если не особо умничать, то - запредельный) отходняк. Такие же всполохи боли под усталыми веками, и в конце концов погружение в сон наяву, без резких переходов между реальностями. В этом полузабытьи я ощущал себя звездой. Я был огромным и горячим, но своего жара, естественно, не ощущал - его ощущали другие. Я же двигался, пульсировал, обменивался информацией - я жил. В последнее время другие звезды - и не только самые близкие - относились ко мне по-особенному. Мне не надо было гадать по этому поводу, ведь мне было открыто все информационное поле Вселенной. Я знал, что скоро я должен взорваться. Для того, чтобы они стали остывать чуть медленнее.
  

Свет умирающих звезд

Дарит им жизнь

В наших глазах.

Но:

Если ты слеп,

То в тебе склеп

Тысяч мертвых звезд.

Но я слеп и ты слеп,

О мой брат по беде.

Я живу на Земле,

Ну а ты на Воде.

Где же третий, тот - кто

Воскресит в нас Огонь?

Не пытайся понять,

Не решившись войти.

Нету смысла терять,

Чтобы тут же найти.

Все, что нужно, так это -

Чужая ладонь.

Сухая ладонь.

Боль умирающих звезд

Дарит им жизнь

В наших сердцах.

Но:

Если ты пуст,

То в тебе груз

Тысяч мертвых звезд.

Но я пуст и ты пуст,

О, мой брат на Воде!

Кнопка с надписью "Пуск"

Не поможет беде.

Нужен третий, тот - кто

Воскресит в нас Огонь.

Не ищи скрытый Смысл -

Его просто здесь нет.

Есть дыханье Зимы -

О, мой брат на Воде!

Все, что нужно, так это -

Чужая ладонь.

Сухая ладонь.

   Я не знаю, откуда взялись эти строки в моем мозгу, когда я открыл глаза. Я просто знал их.
  
  

Г Л А В А 11.

   Все утро я предавался хаотичным размышлениям (хотя, собственно, как еще можно размышлять о чем бы то ни было? Только копаться в хаосе мыслей) Зачем живут звезды? А зачем живу я? Может, по аналогии с осознанным в сновидении, чтобы позволить жить кому-нибудь другому в обмен на собственную жизнь? Ну, и как я к этому отношусь? Готов ты пожертвовать своей бесценной жизнью, чтобы подарить шанс кому-то еще? Какой шанс? А бог его знает. Может быть, просто во имя бескорыстного акта милосердия. Слабо показать всему миру, что сын Божий есть в каждом? Или ты просто спяще -жующая - обмен веществ производящая - умничающая биосубстанция? Сможешь свести весь свой накопленный опыт существования (которым втайне ты все же о -о- очень гордишься) в одно- единственное напряжение воли и мышц, или будешь медленно остывать, неся в себе холодное и бесполезное знание? М- м - да... "Песня о Буревестнике", да и только. Хотя им двигало, насколько я понимаю, исключительно желание порисоваться перед пингвинами и гагарами. Ну а ты, дорогой, перед кем рисуешься? Пока только перед самим собой? Вот жалость-то какая, даже порисоваться не перед кем. Ну-ну, не передергивай. Птичкой двигала все-таки жажда разрушения, а ты тут рассуждаешь о самопожертвовании, что можно метафизически трактовать как акт созидания. Во имя Добра, и Сына, и Духа святого. Изначально ведь подразумевается, что мы хорошие, добро творить легко и приятно, однако довольно скучно, а в последнее время даже немного неприлично, и поэтому неплохо бы все для разнообразия усложнить, а именно поиграть в падших ангелов - чтобы не быть банальными. На самом же деле падший ангел - это тот, кто был счастлив только в мгновения своего падения, а затем горько обо всем пожалел. Но сожаления не для нас. Душевные переживания изгоев оставим самим изгоям, а сами же будем изредка почти украдкой креститься, стыдясь обвинений в святости, и рассуждать о некоем демоническом начале. Так Божий дар и подменяется неким суррогатом, и поэтому-то так и нужны герои. И ты готов им стать? Рассуждать-то ты можешь гладко, но весь вопрос: тебе вообще не все равно - добро, зло? И то, и другое - несвобода, стань выше этого. Будь пуст. Будда хренов. Чтобы быть пустым, пить меньше надо было, а теперь не выйдет - вон, откровения за откровениями посещают.
   Ну все, хватит. Пошли заносы. Космос, Бог, Будда, добро и зло со своими символами, пустота как самодостаточность - это же все одно и то же. И что же это, умник? А ничего. Абстракция. Так ты у нас, оказывается, собрался верить в Абстракцию?
   У меня внутри что-то болезненно сжалось. Да успокойся ты наконец, придурок! Любая вера - это сомнения, если ты еще не понял. И сомнения не по поводу того, во что веришь, а в то, достоин ли ты этой Веры. Ты боишься не Бездонности Космоса - а себя в этой Бездонности. Тебя страшит не улыбка Будды - а то, что он улыбается именно тебе. Ты можешь отрицать Христа только потому, что боишься представить себя на его месте. Зачем мученики шли на смерть, не довольствуясь уже самоистязаниями; зачем отшельники обрекали себя на пустынное одиночество? Только, чтобы испытать - не Веру, а себя в Вере. В конце концов, ты можешь верить во что угодно, можешь выдумать себе любое божество - главное, будь достоин его. Создай свою систему ценностей - любую, но не лажанись, когда придется держать ответ. Даже если ты вдруг решил поверить в зло, забыв, что это - лишь необходимая изнанка Добра. Иначе всю жизнь будешь рабом чуждой тебе веры. Зомби. И звезды умрут зря.
  

Г Л А В А 13.

  

Перепады температур

Ошалевших в скитаниях звезд

Непривычны для кубатур,

Увядающих в мире грез.

Катаклизмы людских надежд,

Устремленных не высь, но в ширь

Популярны среди невежд,

Как услады больной души.

Остролице-безликий франт,

Напомаженный от кутюр,

Ясно понял, что все это зря

И лишился своих купюр.

А потом, оставшись один,

Подгоняемый криком чаек,

Вдруг представил ,что он пингвин

И уехал искать свой айсберг.

   Я рифмовал ни о чем (звезды, правда, опять как-то затесались), и наблюдал за хоккеем. Россия - Канада. Финал. Все наконец-то стало на круги своя, второй раз подряд играем. Пятнадцать лет ждал, когда же наша национальная забава начнет самоокупаться. Уму непостижимо, кому мы только не проигрывали за эти годы. Видно, здорово нас все-таки подкосили демократические реформы, если даже любимое игрище "стенка на стенку" радости не доставляло. Теперь, вон, пресса вражеская голосит: "Возвращение красной машины!" Идиоты, она никуда и не уходила, а отходила после похмелья. Хрен с ним, пусть футбол считается народной игрой, только потому, что любой мужик хоть раз в жизни да пинал мячик. А пробовал этот мужик хоть раз встать на коньки, прокатиться по льду с клюшкой в руках, стараясь на нее не опираться, да звездануть по шайбе? А драку от избытка чувств устроить? Вот где слабаки отбраковываются! Жаль, китайцы в хоккей с нами не играют, - ну, не дураки же они в самом деле, чтобы так подставляться. Они вообще выигрывают только в тех видах спорта, где их можно выдрессировать, как обезьян, и в основном в бесконтактных видах. Это у них в порядке вещей - слушать старших, позволять себя дрессировать - их еще почетный китаец всех времен и народов - Кунфуцзы - этому учил. Учись у Неба и иди своим путем. Вот они и прут - пока не остановят. Остановить же их можно только прямым контактом, в чем они, несмотря на весь свой шаолинско-бойцовский имидж, - слабаки. Тут они атрофированы, тут их и надо прихватывать и мочить (в честной борьбе) до полной потери самоуважения, чтобы дальше шли у Неба учиться. Иначе - капец европейской цивилизации, а потом и всем остальным. Не успеет человечество настолько повзрослеть, чтобы обходиться без доказательств своей прямоты, не используя прямые контакты. Иначе это будет уже не человечество - а гуманоидный ширпотреб. Если уж произвели над нами опыт - так жрите его плоды (мне кажется, они пока и не идут с нами на контакт именно из-за его непредсказуемой с нашей стороны прямоты). Гуманизм в космическом охвате хорош, но то-то и оно, что земным гуманистом становишься только тогда, когда сам успеешь нахватать и наставить шишек ( а вы как думали - притяжение все-таки, мать вашу). И гуманисты одиноки. А толпа всесильна. Там - любовь, тут - стадное чувство выживания.
   Наши выиграли, в чем я, собственно говоря, был уверен - с похмелья злости много накопили, пора и долги отдавать. Вволю наоравшись, я решил выйти прогуляться. На улице было свежо и спокойно, даже облезлые городские коты вели себя пристойно. Возбуждение вскоре схлынуло и мозг занялся любимым для него в последнее время занятием - вычислять, куда же все-таки завела меня кривая и что теперь делать в свете предпринятой переоценки ценностей. Что нового я вообще для себя открыл? Или просто переливаю из пустого в порожнее? Ты пытаешься свести все к вопросу Веры, но так пока и не определился, во что же все-таки верить. Да ладно тебе, не мудри. Все ты уже понял. Пора подвести черту. Всю жизнь ты пока только и делал, что предавал то, во что верил. Успокойся, ты далеко не один такой, примеров можно нарыть кучу, если знать, откуда плясать. Вон - Серега Есенин, "последний поэт деревни", задвинул ее куда подальше и поехал спиваться в город. Или Маяковский, - талантище, каких мало, - растранжирил весь талант на плакатное рифмоплетство, - очнулся, когда уже поздно было. Володя Высоцкий - реально голос в масштабе эпохи, но маялся всю жизнь неудовлетворенностью и пластал под этот каток все и вся. Можно и глубже копнуть. Пушкин - молодость в декабристских кружках, а в конце - придворный шут, пулю ждал, как избавления. Лермонтов - молодой, на показ устало-циничный, любил ведь жизнь, любил Россию и не мог не плевать вычурно ни на то, ни на другое. Та же истории. Кто его Печорин? То ли потенциальный педераст, то ли мальчонка, не в меру ретивой нянькой приученный к онанизму. Рано или поздно устаешь предавать, и наступает развязка. Но шанс сделать свой выбор дается каждому, хотя бы один раз. Вот Достоевский - террорист, уже команду "Пли!" в свой адрес ждал, но отправился на каторгу, и всю жизнь об этом ожидании смерти помнил, до конца пронес выстраданную им веру в человека. Или Толстой - и граф, и мужик, и православный, и отступник. Он то почему к зрелости не спился и пулю в лоб себе не вогнал, или кого другого на это не сподобил? А потому, что веру свою всю жизнь по крупицам собирал и, хотя тоже поколобродил изрядно - куда уж без этого русским вольнодумцам, - право на это за собой осознавал и, что самое главное, не торопился о нем заявить - случай вообще особый. Поэтому и под пулями был, и за плугом ходил, и детишек крестьянских грамоте учил и, перелопачивая себя самого, роман за роман писал. Ну а что, бездарности и сволочи не предают себя? Опять-таки вопрос веры, если веришь в серость и подлость, то нет - живи до глубокой старости в ладу с собой. Жизнь слишком многогранна, чтобы всегда торжествовало Добро, для реализации всех ее вариантов не обойтись и без того, что в противопоставлению Добру называется злом. Так, ты давай не отвлекайся, ближе к телу. Ты-то сам что? Ну, о себе любимом, ввиду близкого знакомства с предметом, можно и поподробнее. Помнишь котенка на улице, тебе тогда лет десять было? Конечно, помнишь. Ты его на руки взял - рыжего, симпатичного ( хотя и грязного), он у тебя быстро пригрелся и замурлыкал. Ты уж хотел его домой нести, но тут тебя позвали по какому-то важному мальчишечьему делу, и ты буквально отодрал его, орущего, от себя, посадил на скамейку и удрал. Правда, минут через пятнадцать вернулся (совесть-то тоже была детская, стремительная), но мог бы уже не возвращаться - котенка не было. А рядом шныряли собаки с пеной у рта - вот и гадай, что с ним стало. Кажется, он даже потом тебе ночью снился - вот как ты переживал, но что с того? Конечно, взрослые легко посмеялись над твоими переживаниями: мол, бездомных котят еще много, а ты вообще молодец, некоторые детишки кошек вон мучают до смерти, давай взрослей, скоро забудешь об этой ерунде. Но кто сказал, что взрослея мы становимся лучше? А может, мы просто учимся ловчее обманывать себя и не загружать понапрасну такое виртуальное понятие, как совесть, чтобы не виснуть зря? Так или иначе, но в десять лет из-за подобной ерунды я ощущал себя предателем. Для ребенка это сродни ощущению себя изгоем, офигенное чувство неполноценности, так комплексы и появляются. А вот в двадцать лет поехал я к школьному другу в Питер, он там срочку тянул в близлежащих окрестностях. Приехал сам, без особых причин, хотелось приятное сделать. Ну, встретились, посидели, через день договорились в кино сходить. И вот, именно в этот день оторвался я от культурной программы и стал бродить по Невскому в поисках крутых джинсов. В каком-то магазине разбитного провинциала, то есть меня, вычислил местный ухарь, быстренько уболтал и повел на хату за самым что ни на есть товаром. В подъезде в ожидании мифического хозяина мне было предложено сыграть в "наперсток", причем денег с меня первоначально никаких не требовали, мол, показывай пальцем на удачу, как по всем приметам фартовый парень. "Фартовый парень" подвох чувствовал жопой, что не помешало ему однако через полчаса освободиться от лишних купюр, кроме небольшой заначки. Ни денег, ни джинсов, и на лбу горящими буквами выведено - "лох". Тот, из магазина, сука, до того вошел в образ - орать начал, что меня, мол, кинули, показывал баллончик и предлагал мне найти еще денег ( "У тебя точно больше с собой нет?"), чтобы сыграть с этими уродами "по-честноку", или он их всех замочит. Собрав остатки самоуважения, я поблагодарил ребят за науку, послал подальше защитничка и убрался восвояси. Настроение было ноль. Я забрел в ближайшую забегаловку, пропил заначку и принял охренительное решение на стрелку с другом не идти, а валить обратно в гостиницу, чтобы занять денег у своих попутчиков и окончательно нажраться. Не знавший о лихом изменении моих планов кореш, сорвавшийся в самоволку, два часа прождал меня у Зимнего (сотовые тогда еще были большая редкость), и на обратном пути, если я все правильно помню, еще и нарвался на патруль. Сходил в кино. Так вот на этот раз я вполне осознанно опять совершил двойное предательство, - можно предать себя, не предавая других, но всегда, когда ты предаешь других, то предаешь и себя, без вариантов. Это к вопросу о дружбе; некоторые продвинутые поэты ставят это чувство выше, чем любовь. Что же касается любви, то свою я предавал прямо-таки с остервенением, упиваясь процессом, ну и остался в конце концов один, как об этом уже упоминалось выше. Вообще, если уж распространяться на эту тему, по-моему глубокому разумению Любовь земная - это когда встречаются два одиноких сумасшедших ( впрочем, как и небесная - Бог и Сын тоже по своему сумасшедшие) Большинство же людей - вполне нормальные, любят исключительно для спаривания и для комфорта; Любовь им не ведома и поэтому они в безопасности. Вот те двое ( я в принципе, о людях - хотя - может, опять и о тех двоих - сами же себя решили нам уподобить,- стало быть, их проблемы) - это другое дело. Им-то как раз и угрожает опасность в стремлении перещеголять друг друга в своих безумствах и сжечь предохранители, но они, по крайней мере, знают (если любят, конечно - всегда одни и те же оговорки) на что идут. Был и у нас с женой период такого сумасшествия, пробки горели на счет "раз", а когда пришло время доработать теорию и просто начать уважать друг друга, хотя бы за то, что нам довелось испытать вместе все эти безумства, то перестроиться на простые радости семейной жизни я не смог и стал одной большой ходячей претензией. Можно, конечно, оправдываться, что такая жизнь не для меня, мол, горел, горю и буду гореть, самэц я и предназначение мое, как самца - поиметь как можно больше удовольствий, но все эти отмазки и есть на самом деле ни что иное, как предательство в любви, раз уж тебя угораздило родиться человеком, а не животным. Когда говорят, что не хотят заменять любовь привычкой, вот тогда больше всего и предают. Свобода выбора, блин. Потому что любовь бывает в жизни только раз, никаких там первых и последних, можешь сам себя плеткой лупить на скаку в погоне за новой - ни хрена ее не будет, а останется только поруганная первая и последняя. Ладно, хватит строгать вехи. Список можно продолжать и продолжать; каждый, я думаю, способен составить свой, иногда это очень даже полезно. Вопрос в другом. С чем я-то остался? Ведь в те же двадцать моих юных лет я не только предавал всех и вся, но еще и такие стихи писал : "Бог - это только Любовь, и немного весны, приносящей хорошие сны". Что стало с моей Весной? Что стало с моей Верой? Ну не по душе тебе храмовая обрядность, ну проповедуй сам себе тихонечко, во что веришь. И другим не мешай; если ты веришь в белое, а кто-то в черное - это стороны одной медали, нет света без тени ( читайте классиков, тоже полезно), лишь бы другой так же рассуждал, а не жаждал твоей (не своей!) крови на жертвенник чуждой тебе веры.. Не предавай только себя, ты, часть Вселенной, а то получишь себе такую Вселенную на шею... Ведь
   вопрос Веры - это Вопрос, сможешь ли ты не предать
  
  
   Г Л А В А 14.
  
  

Что ты ищешь в бездонье зеркал?

Может быть, отраженье судьбы?

Так ли жаждешь найти, что искал,

Или только для похвальбы?

Мол, вот какой я - сам черт не брат,

Усмехаюсь року в ответ.

Но потом оглянись назад:

Помертвел глаз небесный цвет.

Заострились отроги скул,

Превратилась улыбка в оскал.

И не спишь, а как будто уснул.

Так ли рад ты найти, что искал?

Что ты видишь теперь, скажи,

Без прикрас и обиняков?

Взгляд навстречу - прозрачен и лжив,

С желтизной ошалевших зрачков.

Ты ли это, в звериной красе,

Одержимый желанием брать?

Ты всегда хотел быть, не как все -

Но зачем было всех предавать?

Горло рвать за второй кусок,

Прогоняя вдруг жгучий стыд?

Кистенем ловко бить в висок

За обиды, что Бог простит?

Ту одну, с кем готов делить

Был навеки и слезы, и смех

Променял, все успев забыть,

На похмелье плотских утех.

Сгоряча не круши зеркала -

В них всего лишь твой новый лик.

Ты-то думал - твоя взяла,

Когда мир все счета обнулил.

И теперь уж себя не чурайся -

Не помогут ни маска, ни грим.

Если знаешь как - то покайся;

Вспомни время, когда был любим

Той одной, что тебя спасала

От кривого отсвета зеркал,

Ввысь заклятья молитвы бросала,

Пока ты ее предавал.

Она верит в тебя и поныне.

Вот и ты - вой в истоме, но верь -

Знаком Божьим в твоей личине

Свет сокрыт, но не дикий зверь.

ГЛАВА 15.

   Я устроился работать охранником ( или, по модному - администратором) в магазин (по модному - в торговый центр) Больше идти пока было некуда. Из фирмы я ушел не попрощавшись, друзья были при делах и далеко, да и я пока не хотел ни к кому приставать - прежде чем бухнуться в новый водоворот, решил поплавать в стоячей воде - с мыслями собраться; потому как прекрасно понимал, что следующий шанс в моей жизни легко может стать последним. Какой шанс? А очень просто - прожить остаток своей жизни так, как душе угодно. Иметь денег столько, чтобы о них не думать, делать то, что нравится, быть с сыном, когда и сколько захочу. Будет ли это по совокупности счастьем? Да, если под счастьем понимать покой.
   Работа была по суткам - монотонно-унылое убивание времени. Следи за народом, помогай кассирам, отрабатывай на побегушках. До этого я всегда остерегался толпы как источник всяческих неприятностей и конфузов; несмотря на годы в милиции и в армии, характер я так и не закалил - слишком напрягался внутренне при конфликте и от неуверенности усугублял ситуацию не в свою пользу, иногда пришпоривая себя к рукопашной, хотя драться тоже не любил - но надо же было хоть как-то лицо сохранять. Противоречия в модели поведения до этого заливались спиртным; на новой работе, понервничав с месяц ( вплоть до спазм в желудке), я как-то незаметно успокоился и стал относиться ко всему проще - не как к угрозе моему драгоценному существованию. Заматерел, в общем.
   Ночью спать больше двух часов не полагалось, и я в основном читал. Будда, Конфуций, иудейские и христианские мистики, Ницше, Булгаков, Пелевин... Сверялся со своими "открытиями". Я не был настолько наивным, чтобы претендовать на какую-то оригинальность; ерничество в мыслях - то же, что и графоманство на бумаге, - пустота за формой ( не та Великая Пустота, из которой все произошло - в нее можно поверить хотя бы из чувства эстетического наслаждения теорией, - а обычное гулкое дребезжание мыслей и звуков, к которому сколько не прислушивайся, ничего не услышишь) Но и ничего пронзительно нового из этих книг, многие из которых были прочитаны вторично, тоже для себя не открыл. Все в конечном итоге сводилось к Вере. Если ты Человек - значит, в тебе есть кусочек Неба, кусочек Бога. Энергия Жизни. Зло - обратная стороны Добра. Если тебе кажется, что ты поклоняешься Тьме - ты просто спишь, и когда-нибудь ты обязательно проснешься. Пока ты нужен таким. Когда ты проснешься - завтра, через год, через века и в каком обличии - неважно.
   Жизнь у меня как раз и катилась в полусне, ничего особенно не хотелось. Я временно забросил спорт, которым все же занимался регулярно, несмотря на запои - оказалось, мыслительные процессы порой занимают слишком много энергии. После смены я брел домой к родителям, обжирался, отсыпался, потом валялся, глазея спорт по TV(это успокаивало), или слушая музыку (это тревожило). Сны после такого симбиоза снились интересные. Тратить время на женщин не хотелось. В общем, растительный образ жизни.
   На утро после одной из таких надоевших смен я брел на отсыпку. Утро было обалденное - октябрь, прохлада, солнце без фанатизма. На переходе я остановился, ожидая зеленого человечка. Дорога была широкая, заполненная суетой и машинами. На противоположной от меня стороне переминался пацан лед 10 - 12, в официальном прикиде, никак не гармонировавшим с его буйной энергетикой. Машины ехали и ехали, человечек не появлялся, и пацан рванул в появившийся просвет.
   Вынырнувшая из-за поворота импортная легковушка быстро набирала скорость. Моя реальность раздвоилась. Я уже знал, что произойдет с набегающим на меня мальчишкой через несколько секунд, и никак не мог двинуть вперед ватную ногу. Наконец я сделал первый маленький судорожный шажок навстречу своей Вере.
  

ГЛАВА 16.

   Я сидел на скамейке, морщился и массировал ушибленные бедро и бок. Мне еще был виден слегка ободранный и ошарашенный пацан, направленный моим напутственным пинком по направлению к школе. Иномарка давно отъехала, водитель оказался молодцом, даже хотел довезти меня до травмпункта. Я отказался - ребра, скорее всего, целы и на ногу можно было ступать. Может быть, потом добреду. Солнце посылало на Землю лучи, в которых пряталось чириканье воробья. Я посмотрел на Солнце. Оно улыбалось и чирикало.
  

Звезды рассыпаны по-небу,

А отражаются в лужах.

Кем-то когда-то

понято,

Что добивает их стужа.

Ведь звезды должны лучиться

Прямо у нас под ногами,

Чтоб мы могли научиться

Верить, что Вечность - с нами.

К О Н Е Ц

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"