Аннотация: А с чего, многоуважаемые господа и дамы, вы взяли, что в попаданцы может податься всяк, кому не лень? Согласитесь, гораздо более логичным будет предположить существование организации, взявшей такое перспективное дело, как шатание по разным мирам, под свой контроль. Тогда развитие событий может представляться именно таким....
Тесты для кандидатов в герои.
1.
Я не спеша возвращался с тренировки домой, наслаждаясь тишиной и покоем поздней зимней улицы, как вдруг в кармане нетерпеливо затрясся мобильник. Кто ж это сподобился?
Хм, Серега Панков. С Панковым нас связывали сугубо деловые отношения, но какое же интересно дело могло подвигнуть того на столь поздний звонок?
- Можешь говорить? - Серегина манера общения, бесцеремонная и покровительственная, с непривычки коробит, но так он общается со всеми, ничего уж тут не поделаешь.
- Ну.
- Тогда слушай сюда.
И Серега изрек буквально следующее:
- Слушаешь? Наклевывается возможность смотаться в другой мир - что-то вроде средневековья - рыцари, замки, графы всякие. Фэнтези, в общем. Подробностей пока не знаю, но гарантирую - все честно, натурально, без дураков. На тебя как, местечко забивать?
Смысла фразы я не понял. Он просто не поместился у меня в голове. Тем более, что сказано было тоном, каким предлагается, скажем, автобусная экскурсия по Золотому Кольцу. А Серега, нимало не смущаясь моим напряженным молчанием, продолжал:
- Значит так. Готовь десять косарей и в субботу к семнадцати ноль-ноль будь у тридцать второй школы. Там все объяснят. Понял? Не опаздывай. Да не бойся, сначала, похоже, только разговор намечается, нечто вроде собеседования. Засомневаешься, всегда можешь отказаться. Не советую, правда, - другого такого шанса не будет. Точно тебе заявляю. Ну, бывай. И это.... деньги не забудь.
Короткие гудки словно ударили по мысленному комку, застрявшему в голове и до меня, наконец, дошло. Позвольте, это как прикажете понимать - другой мир? Да еще с пометкой "честно, натурально, без дураков". Неужели именно ДРУГОЙ МИР? В смысле иная реальность в каком-нибудь запредельном пространстве? Полноте, господа. Такого не бывает. Не бывает по определению. Было бы, давно уже где-нибудь, когда-нибудь проявилось, дало о себе знать. Не дожидалось несколько тысячелетий, пока не появится господин Панков. Как оно ни прискорбно, есть лишь одна реальность - вот она, светит своими тусклыми фонарями. И аптека вон, кстати, за углом, канала разве не хватает.... Но что ж тогда Серега имел в виду? И зачем ему это надо? Нет, зачем надо как раз понятно - деньжат срубить, вот только каким способом? Панков парень серьезный, к дешевым розыгрышам не расположенный. Рвач порядочный, пробавляется снабженцем в каком-то областном министерстве, но на лишний риск не пойдет, натура не та. М-да....
Странный разговор заинтриговал меня настолько, что я не постеснялся перезвонить Сереге, несмотря на совсем уж поздний час. Увы, абонент был временно недоступен или находился вне зоны действия сети Билайн. Пришлось ждать до завтра.
Понятно, я оказался не единственным, кого Серега озадачил своим предложением, и факт этот выяснился на следующий день, в пятницу. Почти все наши ребята (наши - значит, соратники по историческому клубу) имели аналогичный разговор с новоявленным проводником в иные реальности. Только крепких семьянинов хитрый Панков обошел стороной, вероятно рассудив, что человека не обремененного семьей сподвигнуть на сомнительное мероприятие гораздо проще.
Никто из посвященных и мысли не допускал о существовании некоего другого мира, но компания была заинтригована не меньше моего. Согласно мнению большинства, к которому примыкал мой друг Феликс, Серега не иначе хотел сосватать нас в новую историческую игру и каким-то макаром навариться на этом. Я выразил сомнение. Панков? Нас? Да единственное, что его связывает с историческими клубами - наша давняя совместная учеба. В той самой тридцать второй школе.
- Ну и что? - парировал Феликс, - вот, ты уже три десятка лет прожил, а не понял: в нашем мире главное не компетентность, а связи. Он ни хрена в исторической реконструкции не понимает, а денежки с тебя все равно будет иметь - у него пол Москвы в знакомых. И хватка есть.
Я пожал плечами и спросил:
- Ну, так ты идешь завтра?
- А то как же? Бабла он с меня вряд ли получит, а посмотреть интересно. Все наши пойдут. Ты сомневаешься, что ли?
Я не сомневался, тем более, что в субботний вечер, как Пятачок, делами был совершенно необременен.
2.
В субботу, в пять часов пополудни, у школы ? 32 собралось весьма внушительное общество - человек тридцать, если не больше. Все сгрудились, как пингвины, на широком крыльце, пыхая морозным паром и дымом от сигарет. Насколько я мог судить, подавляющее большинство присутствующих, так или иначе, имело отношение к историческим клубам. В основном парни, хотя и без девушек, боевых соратниц, не обошлось. Многих я знал. Народ, вообще-то, примечательный. Колоритность представленных на крыльце персонажей, как водится, напрямую зависела от их фанатизма на ниве исторической реконструкции и, соответственно, степени вживаемости в тот или иной образ. Большинство, однако, выглядело вполне благообразно, считая лишним демонстрировать посторонним свои пристрастия. Ученые, видать, уже.
Я оглянулся, высматривая Панкова. В школьном парке медленно падали редкие снежинки, черные, застывшие от мороза деревья словно присыпало сахарной пудрой. Даже половинка луны в темнеющем сиреневом небе казалась схваченной инеем. Ни дать ни взять, рождественская открытка. А в окнах домов между прочим уже затеплились первые огоньки.
Над школьным крыльцом висел гул голосов - странная смесь веселья и неловкости друг перед другом. То ли взрослые, солидные люди стеснялись того, что в субботний вечер у них не нашлось более стоящих семейных дел, то ли, стыдились своего дешевого праздного любопытства, кто знает? Лично я испытывал неловкость совсем по другой причине. Ну, никак мне не удавалось унять дурацкого, сладковатого предчувствия События. События способного разом перетряхнуть набившие оскомину будни. Прямо как в благословенном детстве, право, когда иллюзии еще маячат на горизонте, а не обернулись тихой неизбывной тоской....
- Гарантию даю, сейчас какое-нибудь моющее средство будут рекламировать или пылесос, вот увидите, - гундел здоровый детина из "Синих плащей". Имени его я не помнил, но на турнирах приходилось сталкиваться, - сетевики всегда обманом народ созывают.
- Коли так, мы Сереге Панку этот пылесос знаете, куда запихаем? И включим, - сказал кто-то, - в субботу по такому морозу заставил тащиться, паршивец....
- А почему он в такой затрапезной школе всех собирает? - услышал я вопрос.
- Вот потому и собирает, - не унимался детина, - что для рекламы пылесоса его ни в один приличный клуб не пустят. А здесь у него мать завучем работает.
Серега, встреченный будто "Битлз" на пике своей славы, объявился минут через пять, когда сияние фонарей уже затмевало холодный отсвет заката. Сказав пару слов сторожу, он повел собравшуюся публику в пустующее здание школы. Наблюдая, как перед нами раскатываются по потолку дорожки тусклых огней, и коридоры выступают из печальной темноты, я настроился на философский лад и только удивлялся. Ведь я здесь учился когда-то - полный срок оттрубил в этой самой гимназии, все десять лет, треть своей жизни. И никаких ассоциаций, ни хороших, ни плохих, никакой ностальгии. Неужели все настолько забылось? Или изменилось? Или изменился я сам?
Наконец, наш Сусанин отпер какую-то дверь, и мы оказались в кабинете биологии, что явствовало из ряда недвусмысленных деталей: портрета Ильи Ильича Мечникова над доской, скелета в углу, стеллажей со всякими пестиками-тычинками и заспиртованными гадами, набора садистических муляжей на отдельном прямо-таки ритуальном столике и разделанной лягушки, пялящейся с не менее маньячной таблицы по соседству. В хитроватом прищуре Мечникова, равно как в пустых глазницах черепа и в дико вытаращенных глазах лягушки мне показалось нечто недоброе, словно обитатели кабинета сердились на непрошенных гостей за бесцеремонное вторжение в их неведомую ночную жизнь.
Общество расселось за тесными партами и, судя по взвившемуся шуму, быстро регрессировало до уровня развития школьников. От которого, надо сказать, и так-то ушло недалеко.
- Ничего руками не трогать, - приказал Панков.
- Ну и где твой иной мир? - пробасили с задних парт.
- Терпение, граждане, все будет, - сопроводив фразу картинным жестом пухлых ладоней, Серега скрылся в темном коридоре.
Панков отсутствовал недолго. Не успели половинки почек обойти помещение, как он вернулся. И вернулся не один. Я пригляделся к человеку, которого Серега услужливо ввел в класс, и понял: так или иначе, но сегодняшний вечер потерянным не будет.
3.
Первое, что бросилось в глаза - возраст вошедшего. На вид ему можно было дать никак не более двадцати лет. Некоторые из публики, особо сильно впавшие в роли школьных раздолбаев, даже заухмылялись от удовольствия - еще бы, наклевывалась соблазнительная возможность морально сожрать невинного барашка. Но вскоре ухмылки с их лиц беспомощно сползли.
Не обратив на присутствующих ни малейшего внимания, юнец неспеша прошел к вешалке, повесил на нее короткое кожаное пальто, затем приладил туда же увесистую трость, которая в первый момент мне почему-то показалась зонтиком - не мог же я допустить, что в двадцать первом веке здоровый молодой человек может запросто разгуливать с тросточкой. Правда, и зонтик зимой, если вдуматься, тоже вроде ни к чему. Роста вошедший был скорее невысокого, что, впрочем, скрадывалось нарочито прямой осанкой. Длинноватый нос и острый подбородок, пожалуй, не портили его. Приталенный английский костюм, ослепительно черный, безукоризненный и, судя по всему, очень дорогой, выглядел несколько старомодным, но это была такая старомодность, которая делает вещь лишь более стоящей. Воротник сорочки, манжеты и уголок платочка в нагрудном кармане сияли безупречной белизной, в туфли, наверное, можно было смотреться как в зеркало.
- Шляпы ему только не хватает, - пробормотал Феликс мне на ухо, - котелка.
- Пижон, - согласился я, - пижон редкостный.
Поставив на учительский стол небольшой саквояж темно-коричневой замши, молодой человек пригладил двумя руками зачесанные назад угольные волосы, выдвинул из-за стола продавленный учительский стул и установил его аккурат под портретом Ильи Ильича Мечникова. После чего уселся, закинув ногу на ногу и вальяжно откинувшись назад.
Да, он был манерен, держался с импозантностью министра, не меньше, и в первую минуту это сильно резало глаз. А кое-кого порядком возмутило, я видел по выражению лиц. Но, черт побери, во вторую минуту его импозантность уже казалась абсолютно органичной, словно перед нами сидел наследный принц Англии, с детства привыкший к своему особому положению. Каково? А когда незнакомец обвел присутствующих взглядом темных глаз, я, заглянув в них на мгновенье, сразу и навсегда уверился, что лет ему на самом деле куда больше, чем кажется. Аж легкой жутью повеяло - как веет из бездонной затуманенной пропасти. На фоне этой жути, словно почувствовав волю, сладковато-тревожной волной вновь накатило предчувствие События. Давно уснувшее детское ожидание чуда. И, отметая все доводы разума, застучало в ушах сердце.
- Вампир, натуральный вампир, - шепнул Феликс, поймавший, вероятно, схожее ощущение, - во попали.
Но под взглядом незнакомца особой охоты шутить ни у кого не возникло, и в классе сама собой установилась полная тишина.
- Итак, господа, - сказал, наконец, молодой человек, низким, хорошо поставленным голосом, - насколько я понимаю, здесь собрались желающие попытать счастья в других реальностях.
Тишина.
- Прежде чем перейти к тестированию, - продолжал молодой человек, - я должен заручиться вашим обещанием молчать об увиденном в этих стенах.
Тишина. Народ переваривал услышанное.
- Я бы не хотел воздействовать на вашу память, потому что опыт, получаемый при тестировании, как правило, неоценим для личностного роста, - он устало вздохнул, - есть ли у кого препятствия, мешающие дать это обещание? Хорошо, будем считать молчание за согласие. Тогда приступим к тестированию....
- Извините, а можно вопрос? - спросил кто-то, - куда нас собираются направлять?
Молодой человек снова вздохнул:
- Я понимаю ваш интерес, но не вижу никакого смысла отвечать на вопросы. Дополнительную информацию получит тот, кому она действительно пригодится, то есть, прошедший тестирование.
- Не можем же мы проходить тестирование непонятно зачем и непонятно куда? - законно возмутился оппонент.
- Можете не проходить, - молодой человек пожал плечами, - я никого не принуждаю.
- Вы же деньги за это собираетесь получать! - воскликнул верзила из "Синих плащей".
- Я? - черные стрелочки бровей удивленно приподнялись, - смею вас уверить, что у меня и той организации, которую я представляю, совершенно другие интересы.... Ах да, наверное, вы имеете в виду требование господина Панкова.
Все посмотрели на Серегу, который незаметно притулился на стульчике у входа. Тот с вызовом вскочил:
- Вы думали, я вам такую возможность задарма на блюдечке принесу? Как бы не так. Каждый, кто пройдет тесты, отстегнет мне по десять кусков. Понятно? - глаза его заблестели, как у скупого рыцаря при виде злата, - скажите еще спасибо - мало прошу.
Некоторое время Панков находился в эпицентре самых недобрых взглядов, которые, впрочем, не возымели на него ровным счетом никакого действия.
- Дело в том, - примирительно пояснил молодой человек, - что Сергей оказал мне важную услугу, и я обещал провести тестирование среди его знакомых. Выходит, его требования вполне легитимны.
- Подождите, вы хотите сказать, другая реальность действительно существует? - спросили с задней парты. По ходу и меня этот вопрос занимал сейчас более всего. Как ни крути - все остальное фигня.
- Реальностей много больше, чем вы можете себе вообразить, - бесстрастно ответил незнакомец.
- Ну и как туда можно попасть? - не унимался кто-то.
- Молодой человек, - в голосе незнакомца зазвенели капризные нотки, - знаете, сколько человек в вашем кругу обычно справляются с тестированием? Не более процента. И проводить тестирование среди вас я принимаюсь лишь по просьбе Сергея. Так что не вижу резона заранее отвечать на вопросы.
Народ обиженно засопел:
- В каком таком нашем кругу?
- Среди тех, кто играется в бутафорские миры.
- Ну и почему вы думаете, что мы не справимся?
- Я не думаю, так показывает практика. Не более процента. Посчитайте сколько вас, и прикиньте, какое количество может рассчитывать на положительный результат.... Но полно, мы потратили слишком много времени на разговоры. Приступим, наконец.
Молодой человек легко поднялся со стула и подошел к саквояжу:
- Всего тестов, которые вам предстоит пройти - три. Успех хотя бы в одном из них дает основания на дальнейшую работу с нами. Сергей, я прошу вас помочь....
Он как фокусник начал извлекать из кожаного нутра маленькие странные полуобручи и с помощью Панкова снабдил ими всех присутствующих. С трепетом я принял в руку непонятную штуковину, ощутив ее холодноватую металлическую тяжесть. Посредине выпуклой стороны вороньим глазком посверкивал черный, неясного происхождения, кристаллик - единственное, что нарушало гладкую матовую поверхность. Устройство прилаживалось на голове в виде диадемы, тут же плотно сжавшей лоб и впившейся концами в виски. Мозгу стало тесновато. Черт, долго я так не вытерплю.
А незнакомец тем временем установил на столе не менее странный треножник, на вершину которого осторожно, прямо-таки с благоговением, водрузил черный камушек размером побольше. Своим блеском кристалл так и притягивал взгляд. Блеском слепым, мертвым. Схожим с блеском глаз распятой лягушки, пялившейся со стены.
- Только магического реализма нам не хватало, - хмыкнул Феликс, потирая лоб под диадемой, - сейчас выяснится, что он потомственный колдун и магистр черт знает какого ордена.
Но молодой человек разрушил магический реализм, вынув из саквояжа обычный маленький ноутбук, установил его на коленях и принялся бегать тонкими пальцами по клавиатуре. В районе лба приятно защекотало. Я с трудом подавил желание почесать голову. Черт, а ведь что-то намечается! Ну, а вдруг? Ну, пожалуйста! Радостное волнение вскружилось как первый осенний снег. Дурацкое, детское. Хотелось улыбаться и хохмить.
- Следите за светом, - приказал наш новоявленный патрон, - и постарайтесь отбросить посторонние мысли.
- За каким светом-то? - хотел было спросить я, но в следующий момент внутри черного кристалла замерцал тусклый огонек - бледный, фосфорический и далекий. Кто-то, наверное, Панков, щелкнул выключателем, и класс погрузился в темноту, где маячил лишь этот болотный огонек. На втором плане, в отсвете ноутбука, резким пятном проступило бледное лицо незнакомца. Черные, глубокие тени на мгновение придали ему сардоническое, мефистофелевское выражение, и оно исчезло, потому что взгляд будто магнитом, притягивался к странному холодному лепестку. А тот буквально летел куда-то, утягивая за собой из темной комнаты. Сознание начало расплываться, мутнеть, я в тревоге заерзал - никогда не любил гипноза и тому подобных штучек. Как говорится, береги платье снову, а самоконтроль смолоду. Но откуда-то издалека раздался спокойный, с бархатной хрипотцой голос:
- Ничего не бойтесь. Древние индийцы говорили: "Все сущее есть субстанция сна". Так может ли таить опасность смена одного сна другим?
Что? Сон? Сон - это хорошо, поспать я люблю, - подумал я заплетающимися мыслями и провалился в белое фосфорическое сияние.
4.
Длинный темный зал, каменный, с отделкой из балок, почерневших от вековой копоти. Рассохшаяся лестница, ведущая на второй этаж. Широкие, выскобленные столы на прочных козлах. Комната освещена парой сальных свечей, кривящихся на столах и дерганым пламенем огромного камина, по совместительству служащего еще и очагом. Пирамида бочонков у стены. На полу сравнительно чистая солома. Пахнет теплым хлебом, жареным мясом, пивом и кислой капустой. Из темного угла слышится унылая мелодия - перебор струн простенькой одинокой лютни. Если приглядеться, в черном окошке можно разглядеть острые зимние звезды....
В придорожном трактире я задержался лишь потому, что дочка хозяина мне улыбнулась. У меня были все шансы поспеть в город до закрытия ворот, но куда там - стоило встретиться взглядом с двумя карими искорками на дне шаловливых глаз, как я и думать забыл о другом - сидел и наблюдал за ее ловкими спорыми движениями, за ее ладной фигуркой, выразительно округлявшей тесное, холщевое платьице, прикрытое заляпанным желтым передником. И она чувствовала мой взгляд, отчего так томно поправляла выбившиеся из-под чепца рыжие локоны, так женственно водила бедрами, дефилируя по длинному залу. Ее звали Эльза. О чем мне поведал ее отец - трактирщик - дородный, рыхлый, одышливый старик.
- Это все она здесь так устроила, моя девочка, - он гордо повел пухлой рукой, указывая на чистый зал, украшенный белыми занавесками и хвойными ветками, - без Марты, жены моей, упокой Господи ее душу, я давно бы махнул рукой на хозяйство, - он отдуваясь, уселся напротив меня, явно желая поговорить, а говорить он, похоже, мог лишь о своей дочери, - Вся, вся в мать, голубка моя. Маленькая, а что тебе кремень - ежели чего решила, так по её и будет... А уж лицом похожа - иногда как пригрезится утром со сна, будто Марта молодая вернулась, Господи, спаси и помилуй! Так и стоишь, крестишься.... А Марта моя, чего греха таить, была первой красавицей на всю округу, почитай до самого города.
Его красноватое потное лицо в отблеске камина казалось чайного цвета, мутные глаза, следящие за дочерью, влажно щурились от нежности. Уловив мой интерес, трактирщик с воодушевлением продолжал:
- Времена нынче тяжелые. Понятно - война, порядка совсем не стало. Повсюду лихие люди шалят. А не разбойники, так бароны пошлину наложат похлеще любого грабежа. Порядочные путники вовсе перевелись, одна голь перекатная. И местных совсем поборами замордовали - армию, понимаешь, содержать надо. В трактир идти - откуда деньги? К нам же ничего, захаживают. И все, я мыслю, чтобы девочку мою увидеть, смех ее послушать, кружку из ручек ее нежных получить - все душа хоть сколь погреется.
Трактирщик примолк - к нам подплыла, иначе и не скажешь, его дочь - принесла на подносе мой ужин, казавшийся невесомым в ее руках. Смущенно потупясь, она выкладывала на стол тарелки с нехитрой снедью. И вдруг р-раз - глянула прямо в глаза - задорно, призывно, дерзко, беззащитно. Два карих омута.... Пара секунд и снова потупилась - смирная, добропорядочная овечка. А у меня аж дух захватило, сидел и только рот разевал.
- Вы, если не секрет, куда направляетесь, добрый господин? - поинтересовался трактирщик, проводив взглядом дочь.
- А? Что? - я немного опомнился и, приосанившись, не без удовольствия рассказал о себе. Чего мне стыдиться? Дворянин, сын единственный, родовое имение за мной останется. Состою оруженосцем у своего дяди, а дядя мой - лихой рубака, лично от герцога награды получал. Сам я побывал в паре боев, до серьезной резни дело не дошло, но пулям не кланялся. Еду с дядиным поручением. Говорил я все это, а на губы наползала ухмылка - при мысли о том, что предвещал мне шалый девичий взгляд.
Трактирщик лишь уважительно, со значением кивал. Я подозвал бродячего музыканта, кинул ему серебряную монетку и велел исполнить лучшую песню про девичью красу. Музыкант, по всему судя, уроженец заморского юга, воодушевился, понимающе покачал головой и, спрятав монетку в хитрых складках яркого, потрепанного одеяния, удалился в свой угол, откуда вскоре послышался перебор струн, и поплыла незнакомая мне красивая мелодия. Все замерли прислушиваясь. Огонь в очаге - и тот, казалось, перестал метаться в своем тесном обиталище. Мягкий южный акцент украшал песню, как кружева украшают роскошное платье. Да, у менестреля явно был талант - песня слилась с девичьей красотой, возвысила ее, заполнила весь мир и потекла прямо в мою раскрытую душу, унося ее куда-то далеко в мир грез и наслаждений. Я сидел, слушал, высматривал, когда в зале среди пляшущих теней снова появится Эльза - так хотелось вновь провалиться в карие омуты, и потягивал старое кислое вино. Не знаю, отчего я больше опьянел - от музыки, блеска девичьих глаз или этого терпкого вина. Песня все звучала и звучала, а я все подливал и подливал в кружку из большой пыльной бутыли....
5.
Вздрогнув, я очнулся. Пошевелился, поморгал и понял, что лежу в полутемной каморке, свесившись с узкой жесткой кровати. Некоторое время пытался собраться с мыслями. Вдруг вспомнил - Эльза!
Заставив кровать отчаянно заскрипеть, я поднялся и замычал от головной боли, колыхнувшейся в голове. Комнатка, похоже, трактирная. Я напряг память, пытаясь вспомнить, как сюда попал. Остаток вечера отпечатался в моей голове далеко не так хорошо, как его начало. Помню, как поднимался наверх, она, похоже, провожала меня, помню - свеча, многообещающая улыбка в полутьме, близко-близко.... Потом, она выскользнула и, наверное, унеслась к отцу. Дальше..... что же было дальше? А вдруг она приходила, и не добудилась? Пьяная я свинья!
Который же час? Фитиль в плошке еще дымился. Посреди дощатого пола - квадрат лунного света из мутного синего окошка. Не так уж поздно. Может, не все еще потеряно? Зверски хотелось пить. И какой-то странный звук слышался со стороны улицы - протяжный, унылый. Плачет кто? Стонет? Я не сразу догадался, что скулит собака - один из двух огромных волкодавов привязанных на улице. Жалобно, словно брошенный ребенок.
Грохот, раздавшийся снизу, заставил меня вздрогнуть. Да что, черт побери, творится?
Придерживая рукой больную голову, я выглянул в коридор. Снизу и впрямь доносился какой-то шум, голоса. Отблески света тускло и тревожно лежали на железных ручках дверей. Желудок свело от недоброго предчувствия. Осторожно, стараясь не скрипнуть половицей, я добрался до лестницы, выглянул вниз и оцепенел.
Посреди залы на лавке съёжился трактирщик. Лицо его сделалось неестественно белым, как посмертная маска, и казалось еще белее из-за чёрного, набухшего кровоподтека в полщеки. Напротив, за столом, восседал человек с лихо закрученными усами и резким шрамом через всю щеку. Он не без изящества разделывал кинжалом и вилкой кусок мяса. За спиной трактирщика возвышался другой, наматывавший на кулак тонкую, длинную веревку. В его физиономии, оскаленной плотоядной ухмылкой, человеческого оставалось мало. Первый, как и второй были в форме наемников имперской пехоты - потрепанной, сохранившей лишь остатки былой пышности. Эта желтая форма с объемными буфами на руках и ногах, с красными разрезами и белыми страусиными перьями на широких, плоских шляпах пользовалась столь печальной известностью, что вызывала устойчивое желание убить ее владельцев не только у их прямых врагов. Третий наемник, не отходя от бочонка, запрокинув голову, жадно пил вино.
- Ты убил его! - заорали с другого конца зала, и я увидел еще двух солдат. Они склонились над телом высокого человека, конвульсивно сучившего по полу длинными ногами. В умиравшем я узнал работника трактира - здоровенного молчаливого детину, с лица которого за весь вечер так и не сошло глупое детское выражение. Которое, впрочем, оставалось на его лице и сейчас.
- Ну и дьявол с ним, - сказал низкорослый солдат с кривыми ногами и короткой пегой бородкой.
- Так мы его даже не помучили толком, Ганс, - возмутился другой, высокий крепыш, в расстегнутом колете, открывавшим густо поросшую волосами грудь, - на кой он теперь сгодится?
- Зато теперь ты, может быть, попадешь в рай! - сказал коротышка и заржал, раззявив беззубый, поганый рот.
Ноги у меня сделались ватными, не знаю, каким чудом я не сполз на пол. Боже правый! Как же меня угораздило нарваться на наемников? Знал же: стоит начаться мирным переговорам, всякая мразь из ненадежных полков начнет расползаться по стране, превращаясь, походя в обычные банды головорезов. В лапы к которым не стоило попадаться. Ох, не стоило!
- Только отдайте мою девочку, мою бедную девочку, - причитал трактирщик дрожащими губами, - забирайте все, трактир, деньги, все, только отдайте девочку. Ради Бога, отпустите бедную сиротку. Я отдам все, что у меня есть. Все, все....
- Понимаешь, любезнейший, в чем закавыка, - непринужденно отвечал сидящий за столом, отправляя вилкой в рот мелкие кусочки мяса, - девочку твою я вернуть никоим образом не могу, как бы мне того не хотелось. За ней нас послал сам капитан. Знаешь, что он пообещал сделать с нами, если мы явимся с пустыми руками? То же, что собирается сделать с ней, только заряженным мушкетоном. А наш капитан слов на ветер не бросает.
- Твоя шлюха может и вернется, - добавил коротышка, - то, что от нее останется после нашего капитана.
И снова мерзко захохотал.
- Да, он весельчак, наш капитан, - кивнул сидящий и отхлебнул вина, - а что касается денег и трактира, то ты и так отдашь нам все, что у тебя есть. Когда же мы поджарим тебе пятки, отдашь и то, чего у тебя нет.... Йонс, Беспалый, чего вылупились? Видите, бедняга совсем заскучал. Развлечем-ка его. Хватайте этого борова и тащите к очагу. Ганс, подкинь-ка дровишек. А ты еще здесь, Никки? - обратился он к солдату, облюбовавшему бочонок с вином, - быстро на второй этаж! Надо же узнать, кого благодарить за чудесного коня, которого мы нашли на улице.
Смысл его слов молнией пронзил мою голову, но пошевелился я не сразу. Стоял оглоблей и смотрел, как Никки отбросил в стену кружку, вытер рукавом мокрую бороденку, хищно ухмыльнулся и, подхватив лежавший на столе арбалет, вразвалочку двинулся к лестнице. Ведущей прямиком ко мне! Черт! Я рванулся, наконец, обратно, в коридор второго этажа, но поняв, что в комнате спрятаться уже не успею, да и негде там прятаться, по какому-то наитию втиснулся, содрав пару пуговиц, под старый рассохшийся буфет, привалившийся к стене. Уж не знаю, каким чудом я там поместился. И замер - щекой на грязных, шершавых досках, пахнущих плесенью и крысиным дерьмом. Перед глазами раскатилась щелястая равнина пола, упирающаяся в противоположную стену коридора. А в следующее мгновение половицы уже вовсю скрипели под стоптанными башмаками наемника. Я истово повторял молитву, которой меня научила когда-то матушка. Милая моя, далекая матушка! Солдат сделал несколько неровных шагов и остановился. В упор, в полуфуте от лица, я увидел сбитый носок его башмака - со рваной дыркой и болтающейся оловянной пряжкой. Скосив глаза вверх, я разглядел обтянутые красными гетрами узловатые ноги - вплоть до непристойно огромного мешочка на причинном месте и тускло блеснувшего арбалета. Повисла нехорошая пауза. Я понял, что произойдет в следующий момент - он нагнется, и я увижу перед собой его наглую, глумливую физиономию.... Слова молитвы отчаянно метались в голове, сердце выпрыгивало из груди, а тело ежилось и падало куда-то в бездонную пропасть. В бездонную пропасть страха.
Но нет - никто не склонился предо мной, и половицы снова застонали под тяжелыми, неровными шагами. В глубине дома загремела мебель, зазвенело стекло, раздались черные ругательства и вскоре солдат протопал обратно.
На ангела-хранителя мне не было причин обижаться. Оставалось лишь незаметно выбраться, отряхнуться, сигануть из окошка на улицу и полями добраться до города. Коня, конечно, жалко, но черт с ним, с конем, при таком раскладе.
Потеряв еще пару пуговиц, я вылез из своего тесного убежища, сделал несколько осторожных шагов по коридору и остановился. Потому что к изрядному облегчению примешивалась тошнота. Вот я убегу сейчас, куплю нового коня, продолжу служить у дяди, но жизнь уже не будет такой как прежде. История в трактире ляжет на мою честь подобно крысиному дерьму, пятнавшему сейчас мой колет, только это пятно мне не отмыть. Никогда больше я не смогу так вальяжно и самодовольно рассказывать о себе, как сегодня вечером, никогда не смогу считать себя тем рыцарем, каким привык себя представлять. И никогда себе не прощу, что сбежал когда-то как последний трус. Дикий крик трактирщика навсегда останется у меня в ушах. Господи, как же он орет! Глаза его дочери будут сверкать в моей комнате по ночам, не давая уснуть. Глаза девушки, успевшей запасть мне в душу, и брошенной мной на растерзание мерзавцам.... Господи, зачем я остался сегодня в этом чертовом трактире?!
Вдруг мой взгляд упал на АРБАЛЕТ....
6.
Арбалет прислонился к перилам лестничной площадки - опьяневший солдат видно выронил его, возвращаясь к бочонку с вином. На его ложе застыл тяжелый болт с вороненым наконечником. Черт побери! А потом я увидел ВЕРЕВКУ.... Она шла от балки дверного проема к блоку под потолком и люстре - широкому тележному колесу с десятком свечей. И висело оно как раз футах в шести над макушкой предводителя наемников, продолжавшего невозмутимо трапезничать, невзирая на душераздирающее зрелище перед глазами. Я понял, что мне предстоит сделать, и сердце застучало в ушах с новой силой.
Согнувшись в три погибели, я подобрался к арбалету, схватил его, вернулся к крюку с веревкой, попробовал развязать узел - не получилось, тогда начал перепиливать веревку ножом, косясь на офицера за столом - только бы он не отошел. Рука совсем затекла. Наконец, веревка лопнула и колесо со страшным грохотом рухнуло вниз - офицер даже не пошевелился под пудовым, окованным железом, ободом. А я уже вогнал стрелу между лопаток одному из удивленно замерших наемников - тому с веревкой, самому опасному на мой взгляд. Оставалось двое, третьего - совсем опьяневшего, в расчет можно было не принимать.....
Возможно, так и случилось бы переступи я черту. Мысленную черту, за которой, как я полагал, меня могли заметить с первого этажа. Но я не переступил. Не смог. Вытер потные ладони, приготовился. И не смог. Постоял немного, набираясь решимости, сжимая дрожащие руки. Потом вспомнил о лежавшем в комнате мече - сходил за мечом. Приготовился... и не сделал ни шагу. Ступить за эту невидимую границу для меня оказалось не проще чем пройти сквозь каменную стену, чем прыгнуть в пропасть. Слишком отчетливо мне представлялось, как не срабатывает мой план, слишком сильно ежилось мое тело в предвкушении тех страданий, которые ему придется тогда пережить. Длинные волнистые мечи уже крушили в мыслях мои кости, кинжалы потрошили живот, хищный огонь вовсю лизал пятки, а сами наемники представлялись сущими чертями, прямиком вышедшими из ада.
Не знаю, сколько прошло времени. В конце концов, офицер сходил за вином и уселся уже на новом месте. Я выдохнул с явным облегчением - отчаянный план отменялся сам собой. Но Эльза, Эльза! Милая девочка с глубокими, искристыми глазами.... Вдруг я догадался: дурак! Полный дурак! Есть же куда более простой выход! Девушку, как я слышал, посадили в кладовку не первом этаже, окошко которой выходило на улицу - офицер посылал наемника проверить решетку. Вот он - шанс!
Я прокрался по коридору к дальнему окну, открыл его и ловко выбрался на снежную улицу. Морозный воздух ударил в разгоряченное лицо, обнял дрожащее тело. Происходящее на мгновение показалось дурным сном. В ночи смутно белели бескрайние поля, в прорехах облаков мерцали далекие звезды. Ни огонька. Помощи ждать неоткуда. Скрипя свежим снегом, я обежал трактир, и отпрянул, едва не столкнувшись с наемником, стоявшим в отсвете маленького окошка. Никки! Покачиваясь, тот мочился на сугроб, крича в окошко сальные шутки. Потом уселся на завалинку и загорланил похабную песню.
Я покрепче сжал рукоятку меча. Занес его для удара - аккурат напротив сердца, наповал. И... уперся в знакомую каменную кладку, невидимую и непреодолимую. Ведь если рука моя дрогнет, и я промахнусь на пару сантиметров, он закричит. Дико, мерзко, надрывно, захлебываясь кровью, пытаясь дотянуться руками до лезвия меча. А в дверном проеме покажется голова одного из его приятелей....
В нерешительности я топтался неподалеку от наемника. Казалось, прошло полночи, пока его не позвали в дом. Ругаясь и держась за стену, Никки скрылся за дверью. Я вскочил на завалинку, приник к окошечку - ничего не увидать, слишком высоко. Тишина. Но каким-то чутьем понял - Эльза там. Сердце мое сжалось от жалости. Увы, решетка не поддалась, оказалась слишком прочной. Пара минут нечеловеческого напряжения, и я обессилено сполз на снег. Рядом лежали обломки меча, сломанного о непоколебимые прутья. И тут меня осенило - конь! Вон там, у коновязи мой конь - добрый и сытый. К седлу приторочена веревка. Неужто решетка выдержит? Конек бил копытом истоптанную площадку перед крыльцом. Успею или нет? Эх, была ни была, тем более, что легко смогу ускакать, в крайнем случае убежать, бегаю-то я быстро - я рванулся к коновязи, подбежал, схватил коня под уздцы. Тот, увидев хозяина, радостно заржал и взвился на дыбы. Я отпрянул. И вовремя - из трактира выскочил наемник, тот, с волосатой грудью, в колете нараспашку. Держа в руках арбалет, он подозрительно оглядел двор, подошел к коновязи. Я затаил дыхание.
Вдруг, по какому-то дьявольскому соизволению, из-за тучи вышла полная луна. Белые поля, деревья, кривые надворные постройки покрылись обманчивым потусторонним светом. Темная пелена, за которой я прятался, сделалась совсем тонкой. Солдат медленно повернул голову, и я лишь в последний миг успел опустить завороженные страхом, широко открытые глаза.
В адрес невинного животного последовало грубое ругательство, и снег заскрипел под тяжелыми лапами. Я возблагодарил Бога, но тело еще долго сотрясалось мелкой дрожью. Я еще раз попытался подойти к коню, честно попытался, но воздух вновь огласился радостным ржанием. Отбегая в темноту, я уже знал: невидимая черта, которую мне не переступить, уже пролегла между мной и коновязью. Я отчаянно заметался по двору в поисках каких-нибудь инструментов, понимая уже всю тщетность своих усилий, не нашел и замер, в отчаянии взглянув на узкое окошко, за которым еще томилась Эльза. Милая, добрая Эльза, кто ж знал, что отведена тебе доля несчастной мученицы? Кто ж знал, что я окажусь таким жалким слабаком?
Скрипнув, отворилась дверь трактира. В ней показались пресытившиеся наемники, за их спинами метались языки занимающегося пожарища. Я отступил, проваливаясь куда-то в черноту. Понимая, что плачу....
7.
Широкая неуютная комната, безжалостно, до последней шершавинки на стене, освещенная вереницами ртутных ламп, выстроившихся по потолку. Три ряда одинаковых низких столов. Школьный класс. Он же отражается в больших, во всю стену, ничем неприкрытых окнах. За стеклами - сплошная зимняя чернота. Лукавая улыбка Мечникова над доской. Всеобщее шевеление за партами....
Я переглянулся с соседом по парте, не сразу узнал его - Феликс! Он смотрит на меня, очумело хлопая глазами и потирая красное лицо. А у меня по лицу еще текут горячие соленые слезы. Слезы жалости, бессилия и стыда.
Ломила затекшая спина и покалывали отсиженные ноги. Мысли витали далеко, там, у заснеженного трактира. Плечи ежились от холода, перед взором мелькали то блестящие глаза несчастной Эльзы, то жуткие ухмылки наемников, а в ушах стояли дикие вопли трактирщика. Я понимал, что надо, просто жизненно важно о чем-то спрашивать, много о чем. Но слова никак не хотели собираться в кучу.
- Что это, на фиг, было? - наконец выдал кто-то, и тишина разразилась взрывом голосов. Каждому хотелось выразить переполнявшие его чувства и удовлетворить любопытство.
- Вам представили первый из трех тестов, - невозмутимо ответил со своего стульчика молодой человек, сразу восстановив напряженную тишину, - как я и предполагал, - он заглянул для верности в монитор ноутбука, щелкнул пальцем по клавиатуре, - никто из вашей группы его не прошел.
- Это гипноз такой? Ведь не может быть, чтобы все в реале произошло? - спросил еще кто-то. Прямо-таки с надеждой спросил.
- Если кто-нибудь предоставил бы мне точное значение слова реал, я поспорил бы с вами, - ответил незнакомец, - бесполезным же словоблудием заниматься не люблю. Но хорошо, - он отставил книжицу ноутбука на стол, под сияющий мертвым блеском кристалл, страшный и загадочный, - некоторые объяснения я вам предоставлю.
Он откинулся на спинку стула, сложив руки на груди:
- Мы могли бы построить испытания в рамках вашей реальности, подстроив ту или иную ситуацию. Но это слишком энергоемкий и хлопотный процесс. К тому же, вы уже слышали, хотя бы краем уха, о предстоящем тестировании, что могло бы сказаться на чистоте результатов. Поэтому, для проведения подобных тестов берется проекция вашей личности и помещается в события, имевшие место далеко отсюда. Проекция, понятно, адаптирована под особенности окружающей среды и не позволяет вашему сознанию усомниться в абсолютной реальности происходящего. Но она ведет себя абсолютно так, как повели бы себя в аналогичной ситуации вы. Практика показывает: заранее предсказать поведение человека с достоверностью невозможно - слишком много переменных, анализировать можно лишь уже совершенные испытуемым действия. Зато результат валиден на сто процентов и обжалованию не подлежит.
Молодой человек встал и принялся расхаживать перед доской.
- Итак, первый тест является основным и проверяет наличие необходимых качеств ведущего порядка. Как я полагаю, поправьте меня, если я не прав, собираясь перенестись в другой мир, вы хотели бы играть там не последние роли. Не крестьян, ремесленников или простых солдат. Вряд ли вы согласитесь поменять свое комфортное существование на беспросветные и жалкие трудовые будни виллана, камердинера или, там, скомороха. Так? Всех вдохновляют образы, созданные в книжной и киношной беллетристике. Эмоциональный ряд, который бы вас удовлетворил, соответствует лишь роли выдающегося человека. Попросту говоря, роли героя. И никак иначе. Вот первый тест и призван проверить наличие двух наиболее важных для так называемого героя качеств - умение переступить через свой страх. Причем, обращаю ваше внимание, в ситуации с маловероятным положительным исходом. Короче говоря, рискнуть своей жизнью. По-настоящему рискнуть, почти пожертвовать. Это раз. И способность в критической ситуации выбрать оптимальную линию поведения. Что, как вы понимаете, гораздо более сложно, большинство людей не в состоянии добиться подобного и в спокойной житейской обстановке. Это два. Три четверти вашей группы в предоставленных им ситуациях так и не пересилило свой страх, хотя вероятность успеха к концу весьма повышалась. Те же, кто преодолел, увы, продемонстрировали полную дезорганизацию деятельности, когда каждое последующее их действие лишь приближало отрицательных исход.... Согласитесь, переносить человека в другую реальность только для того, чтобы он жался по углам или, того хуже, высунулся и погиб в первой же заварушке - особого смысла не имеет.
- Но ведь эти качества со временем тренируются! - воскликнул кто-то из-за моей спины.
- Безусловно, - кивнул незнакомец, - но нарабатываются они лишь в условиях реальной опасности. Так что до положительного результата человек в подавляющем большинстве случаев просто не доживает. Тут, уважаемый, важнее природные способности, дар. А дар либо есть, либо, - он развел руками, - что ж, если вы не против, перейдем ко второму тесту. Ни у кого не возникло желания прервать процедуру? Хорошо. Приступим. Сергей!
Я успел посмотреть на часы - с начала тестирования прошло не более двадцати минут. Но я устал уже удивляться, тем более, что Панков щелкнул выключателем. В последний момент, пока еще за белым лепестком виднелось острое, хищное лицо нашего экспериментатора, метнулось желание бросить все, вскочить, бежать домой - неизвестно ведь, в каком изощренном месте ты окажешься в следующее мгновенье. Но белое сияние уже разрослось и тянуло, тянуло меня в свою трясину....
8.
Большая квадратная комната полуосвещена - из глубоко сидящих в стене сводчатых окошек падает красноватый вечерний свет. Он тусклыми медными отблесками оседает на резных панелях книжных шкафов, на лаковой поверхности огромного глобуса, на пузатых боках реторт, на золотой астролябии, венчающей собой кипу свитков и фолиантов, загромоздивших широкий, дубовый стол. Странный запах витает в замершем воздухе - то ли сухими травами, то ли порошками, банки с которыми теснятся на полках у дальней стены...
Сколько я себя помню, здесь всегда пахло странно. Странно и приятно. Я любил приходить сюда, под самую крышу главной дворцовой башни. Сидел и наблюдал, как сосредоточенно работает отец, похожий в такие моменты на древнего языческого бога. Отца, напротив, мое присутствие не радовало. "Не лез бы ты в эти дела, сынок, от дьявола все это" - говаривал он, когда я задавал какой-нибудь вопрос.
Обстановка комнаты ярко напомнила о нем, разбередила сердце. А горло сжалось в приступе скорби - острой и беспощадной после недавней утраты. В тайный кабинет не разрешалось заходить никому, кроме короля. Жизнь буквально замерла здесь, когда два месяца назад отец вышел в низкую дверь, чтобы никогда уже не вернуться. Вещи, мне грезилось, еще хранили тепло его сильных рук, а в гороскопе, который он составлял на столе, еще не просохли чернила.
За стеной раздался шорох, лязгнуло железо, и не успел я обернуться, смахивая слезу, одна из портьер поднялась, впуская в комнату высокого человека в низко надвинутом на лицо капюшоне. Вот как! А я-то был уверен, там лишь каменная кладка в три фута толщиной.
- Государь, - увидев меня, человек склонился в смиренном поклоне.
- Странное же место для встречи ты выбрал, Кантор, - сказал я ему, стараясь разглядеть под клобуком черты острого худого лица. Хотелось бы мне разгадать мысли этого человека - начальника Тайной Королевской Стражи. Никто не знал подлинных пределов его возможностей, но ему единственному моим отцом за какие-то тайные заслуги была дарована привилегия не обнажать головы в присутствии монаршей особы.
- С позволения Вашего Величества, здесь одно из немногих мест королевского дворца, где у стен нет ушей, - ответил Кантор, и еще смиреннее потупился.
- Кого мне опасаться в моем собственном дворце? - удивился я.
- Ваших врагов, Ваше Величество, - мне показалось, как сверкнули из-под клобука два колючих глаза, - и пусть лучше они пока не знают, что вы зачастили встречаться с начальником вашей Тайной Стражи.
Моя душа оборвалась, стала падать и падать куда-то....
- Что ж, говори, - вздохнув, я опустился в высокое кресло темного дерева и указал собеседнику на соседний стул. Он осторожно присел - сама смиренность, но в отсвете кровавого окна показался мне черной зловещей тенью.
- Сегодня утром на городском кладбище в братской могиле для черни был найден Фломель, - раздались глухие слова....
Последний шорох, провожая Кантора, давно затих за стеной, а я все еще сидел в сумрачной комнате, наблюдая как далеко внизу, в городе зажигаются светлячки огоньков, увенчанные на горизонте пронзительно яркой жемчужиной портового маяка.
Фломель - отцовский камердинер, исчезнувший на седьмой день после скоропостижной смерти отца. Горло его оказалось перерезано бритвой, лицо обезображено до неузнаваемости. Беднягу узнали лишь по особой родинке на спине. О ее существовании, вероятно, не подозревали те, кто избавился от него. Так считал начальник моей Тайной стражи. И факт сей, по его мнению, однозначно свидетельствовал: внезапная хворь, быстро сведшая в могилу моего батюшку, вовсе не случайна. А след уводит прямиком в альковы вдовствующей королевы Дианы, моей мачехи. Кантор не заявил об этом прямо, нет, но все его выводы, так или иначе, намекали на самое неблаговидное участие вышеназванной родственницы в гнусных делах, свершившихся недавно под крышами старого королевского дворца.
Фломель, в жизни которого доселе не существовало ничего кроме служения своему господину, на старости лет вдруг стал волочиться за королевской фрейлиной Мильеной, особой пустой, ветреной и глупой. Совсем голову потерял, по утверждению близко знавших его королевских слуг. Через некоторое время король, окруженный исключительно верными и надежными людьми вдруг умирает от необъяснимого и загадочного недуга. А за пару дней до начала первого приступа, Милль, капеллан дворцовой часовни и по совместительству управляющий королевским птичником, возвращаясь поздней ночью в свои покои, заметил странного ворона влетевшего в покои королевы Дианы. Милль узнал его по манере полета - это был личный ворон Меркара - Черного Герцога. Птицы такого ранга обычно прилетают ясным днем с официальными посланиями. Зачем ворон герцога тайком посетил королеву? Учитывая сплетню о давней, еще до ее замужества, связи Дианы с Меркаром, и последовавшую вскоре смерть короля, факт выглядел более чем подозрительно. А через три дня после кончины монарха был убит и спрятан в общей могиле Фломель. Словно кто-то заметал следы..... М-да....
Королева была старше меня всего на восемь лет. Я вспоминал тонкие черты лица, ее прозрачную бледность, серые глаза, на дне которых вечно сверкали две утренние росинки. Она казалась мне не от мира сего - найди ее отец под сенью королевского леса - вышедшей из сумеречной волшебной страны, я нисколько бы не удивился. Мне очень хотелось верить, что в ее взоре, который я иногда ловил на себе, в ее вечном подтрунивании надо мной крылось нечто особое. Видит Бог, днем я всеми силами отгонял крамольные мысли, но во сне образ королевы далеко заводил меня в страну грез....
Перед уходом Кантор, снявший с себя смиренность как ненужный балахон, вдруг сказал:
- Ваше Величество, улик хватает для объявления официального расследования. И чем скорее вы его начнете, тем будет лучше.
- Не могу же я обвинить вдовствующую королеву на основании того, что кто-то мельком видел, как к ней прилетал какой-то ворон, - в сердцах воскликнул я.
- Можете. Вашего королевского слова хватит. Оно - закон. А в народе и так не сомневаются в истинных причинах смерти вашего батюшки - послушайте разговоры на рынках.
- Ведь начнется война!
- Война будет при любом раскладе, государь, - спокойно кивнул Кантор, - за последнюю неделю из владений Меркара не вылетело ни одной птицы, не пришло ни единого обоза. Думаете, случайность? Думаете, он упустит возможность напомнить о своих правах на трон? И думаете, почему он и его сторонники не спешат принести присягу Вашему Величеству? Не тешьте себя иллюзиями, государь: Меркар вовсю готовится к войне.
При слове "война" моя душа вновь полетела куда-то вниз, я ощутил себя маленьким мальчиком, слабым, одиноким и брошенным, а перед глазами встала яркая картинка: Меркар, огромный, в своих вороненых доспехах, с тяжелым мечом в руке, прорубив дорогу среди моих гвардейцев, бешено пришпоривая коня, устремляется в мою сторону. Отлетают комья грязи из-под широких копыт его першерона, плавно развивается конская грива и дикой ненавистью сквозь узкую прорезь забрала пылают его глаза. Устремленные на меня.... Сколько бы я не встречался с герцогом, всегда видел в его взгляде пригашенный огонек этой ненависти - так волк смотрит на свою жертву. Будто Меркар уже тогда знал, что рано или поздно я окажусь на его пути, и завораживал своим гипнотическим взглядом.
- Объявляйте расследование, государь. Мы арестуем Мильену, допросим с пристрастием, она расскажет все. Потом возьмем под стражу королеву. Поднимайте королевское знамя, собирайте войско. Посылайте ультиматум ко всем, кто не явился на коронацию и не дал клятву верности Вашему Величеству. Пусть явятся в кратчайшие сроки, иначе будут объявлены изменниками. Чем скорее Ваше Величество возьмет инициативу в свои руки, тем будет лучше. Да продлятся дни Вашего Величества.... И последний совет, государь: не ходите один, без надежной охраны. Особенно у себя во дворце.
Так советовал Кантор. А я не хотел войны. Не мог судить королеву. Боль утраты и чувство сиротства еще не утихли в моей душе. Хотелось все бросить и ускакать в тихий дальний замок, где вести мирную жизнь простого помещика. Где мне не надо будет бояться собственной тени, где не потребуется ходить с охраной по собственному замку. Зачем мне королевство? Зачем вся эта грязь? Но страшная, древняя истина гласила: король может сложить корону лишь вместе со своей головой. И я не знал, что делать дальше.
Потому я так долго просидел, считая тени, в старом отцовском кабинете, а затем полночи проворочался в огромной постели, напоминавшей океанский парусник посреди моря просторной королевской опочивальни.
- Скажи хоть ты чего, Пайк, - обратился я к шуту. Старый карлик, который день пребывавший в мрачной задумчивости, только играл сам с собой в кости. Видно перебаливал по-своему смерть господина, верный пес.
- Говорила бабка курам, берегите своего петушка, - проскрипел шут, грустно звякнув бубенчиками, - Он хоть и потопчет, да в обиду не даст...
И вновь погрузился в свои думы. От его слов на душе стало еще мутнее. Уснул я, наверное, под утро. А во сне видел, как тяжелыми комьями отлетает грязь от копыт несущегося вскачь коня. И бежал, бежал куда-то, скрываясь от взгляда черных глаз, хлеще каленого железа жгущих меня лютой ненавистью.
9.
Хотя сон мой был короток и беспокоен, проснулся я с ощущением, что знаю, как мне следует поступить. Свои мысли я высказал за завтраком Апполодору - главному Советнику отца. Старик выглядел моложаво, хотя справил уже восьмой десяток и числился в советниках при трех последних королях. Это не считая меня. Я знал его с самого раннего детства, помнил, как частенько сиживал у него на коленях, слушая интересные сказки.
- Я не хочу войны, сэр Апполодор, - говорил я, помахивая золотой вилкой, - наша земля уже достаточно полита кровью добрых подданных.
- Благословенны будут поборники мира и благоденствия. В веках восславят их молитвы благодарных потомков, - кивал сэр Апполодор, пощипывая серебристую бородку, - Так говорит Священная Книга Бытия.
- Я не стану начинать свое царствование с казней, пыток и резни, - продолжал я воодушевленно, - Такой путь представляется самым легким, но он может завести далеко. Недовольных я постараюсь укротить не грубой силой, а мудростью и справедливостью. Они готовятся к королевскому гневу, а я осыплю их милостями. Они готовятся к войне, а я приду к ним с миром.
Я внимательно смотрел в водянистые глаза под набрякшими веками, видел в них понимание - так мне казалось, и еще более воспрял духом:
- Графу Бертрану я посулю звание наместника Востока и обещаю помощь королевской армии в отвоевании спорных земель на правом берегу Великоречья. Его брату Роберту я пообещаю забыть все распри с моим батюшкой, похлопочу за его долги перед Вольными городами и предложу во владения все предгорья - земля там неспокойная, зато Роберту будет, где потешить свой буйный нрав. Герцогу Ламму я оставлю должность распорядителя королевского двора и смотрителя казны, ну, а Меркару - звание маршала и коннетабля с правом пользоваться Королевской Печатью. Пусть правит, если он так любит власть. Вполне могу ею и поделиться. Мне хватит того, что я буду следить за процветанием моих подданных. Я, конечно, соберу войско, но выступлю в поход лишь в крайнем случае. Что вы на это скажете, сэр Апполодор?
- Подойди ко мне, мой мальчик, - сэр Апполодор встал, глаза его увлажнились, - дай я обниму тебя. Твой отец гордился бы тобой. Эти слова достойны властителя, умудренного многолетним жизненным опытом. Неужели Господь смилостивился, наконец, над нашей многострадальной родиной и стал посылать ей таких правителей? Дерзай, мой мальчик, и да удесятерятся божьей помощью твои силы, и остается светлым твой разум.
Прижавшись щекой к худому и жесткому старческому плечу, я впервые ощутил прилив благостного спокойствия и уверенности в будущем.
Когда Апполодор уходил, шаркая подагрической ногой, шут Пайк сказал ему вслед:
- Быстро же собака соберет стадо, если будет задабривать каждую овцу.
- Молчи, дурак, - прикрикнул я на него и послал за королевским писцом - составлять послания вельможам.
Потянулись дни - беспокойные, суматошные. Столица отмечала праздник Всех Святых и свободного времени у меня оставалось немного - депутации, аудиенции, приемы, пиры, посещение ярмарок, охоты для гостей занимали все дни. К вечеру дневные впечатления сливались в безумном мельтешении ярких картинок. Впрочем, я не стремился к уединению - пустые комнаты древнего дворца, просторные и гулкие, оставляли меня один на один с мыслями, полными тоскливой тревоги. И я поскорее сбегал оттуда. Увы, эти мысли, от которых я так старательно прятался днем, ночью сполна наверстывали свое в жутких, надрывающих душу снах. Мне снилось, как Фломель, почему-то уже зияя страшной раной на шее, подливает яд в вино моему отцу. А за его спиной эхом проносится по коридорам ведьмовской хохот королевы Дианы. Грезилось, будто камердинер подходит к моей кровати, бледный, порез на шее - словно второй, застывший в дикой ухмылке рот, и винится во всем. Накануне церковной службы я увидел во сне отца - тот стоял и просто смотрел на меня. Не вымолвив ни единого слова - и это было хуже всего. Королева Диана привиделась мне паучихой, плетущей свои сети по всему дворцу. Я пытался вырваться из них, но с каждым шагом на ноги налипало все больше и больше липкой гадости.... Иногда в сонной дремотной тишине мне чудился шорох - кто-то подкрадывался к моей кровати. Я вскакивал, велел зажигать огонь и бежал проверять ночную стражу, но ничто не нарушало тишину и покоя древней обители королей. Чаще же я пробуждался от другого сна. Того самого - копыта беззвучно стучат по мягкой земле, развивается лошадиная грива, тускло переливается алчущий крови меч в могучей руке и жалят, жалят лишенные милосердия глаза. Когда он настигал меня, я вскакивал в диком ужасе, живущем лишь в кошмарах, чувствуя, что и сам весь и простыни покрыты холодным липким потом.
По утрам я смывал ночные страхи студеной водой и отправлялся к подданным - расточать улыбки, сулить авансы, раздавать подарки и оделять монаршими милостями. Поскорее прослыть хорошим, справедливым, надежным и добродетельным правителем - вот, где кроется ключ к моему спасению. За такого монарха будет стоять народ, за такого правителя выйдут сражаться вассалы и насмерть упрется войско. Когда на пиру в едином порыве вздымались в мою честь кубки с игристым вином, а чернь искренне славила меня на улицах, мое сердце исполнялось радости и надежды.
Увы, когда я всматривался в пустое небо, тщетно ожидая птиц с ответами от тех, кому я столь много посулил, сомнения снова охватывали мое мятущееся сердце. Да и казначей не давал покоя - мол, при текущем уровне расходов, деньги утекут из тощей казны, как мука из худого мешка. Я отмахивался от него, но червь тревоги долго еще шевелился внутри, лишая покоя.
Кто меня вознаграждал за все душевные страдания, так это королева. Никогда еще серые глаза не смотрели на меня с таким пониманием, никогда еще мимолетные прикосновения не были столь нежны. И слова "мой мальчик", с которыми Диана порой обращалась ко мне, никогда раньше не звучали столь многозначительно и многообещающе как теперь. Я млел от ее красоты, от сладкого ощущения душевной близости, смелых грез, против воли кружившихся в голове, и благодарил бога, что не послушался Кантора и не позволил себе усомниться в благородстве и кристальной чистоте ее души.
Кантор же твердо стоял на своем. При второй нашей встрече, случившейся спустя несколько дней поутру, он с порога заявил:
- Ваше Величество, вчера лакей Боз под пытками сознался в краже перстня с жемчугом, принадлежавшего фрейлине Мильене и обнаруженного накануне в его комнате. Боз стащил его у Фломеля, после того как тот похвалился о свидании с некой дамой. В доказательство он показал перстень с жемчугом и случайно обронил его, выходя из комнаты. На следующий день Фломель исчез.... Ваше Величество, одно ваше слово и Мильена признается во всем.
Я хмуро молчал.
- В среду моими людьми вновь был замечен ворон герцога влетевший в окно королевы Дианы. На обратном пути они пробовали его сбить, но промахнулись - птица обучена уходить от выстрелов.... Вчера вечером королева тайком встречалась с графом Лотаром, позавчера - с бароном Кронном. Как вы думаете зачем? И почему для поздних встреч она выбрала именно тех, кого мы можем заподозрить в наименьшей лояльности Вашему Величеству? Измена все глубже пускает корни, государь. Чем скорее вы задушите ее накануне войны, тем лучше.
Я отделался от него неопределенными обещаниями и долго сидел, сжав ладонями разболевшуюся голову. Удалось все же начальнику стражи заронить во мне сомнения. Целый день я приглядывался к королеве, пытаясь заметить в ее поведении малейшие признаки неискренности. Прикидывал, может ли за столь прекрасным обликом крыться коварная и вероломная душа? За самым милым для меня на свете обликом- чернейшая в мире душа? И не находил ответа.
10.
После крестного хода в честь Святого Мартина я присел отдохнуть на дворцовой веранде, выходящей в густой королевский парк. Голова болела беспрестанно. Прохладный ветер с шумом гнал волны зелени по кронам древних дубов. Его порывы, налетая на веранду, шевелили тяжелыми складками парчовых покрывал, взвивали косицы праздничных флажков, но не приносили облегчения. Мысли мои зашли далеко, а думал я об отношениях Дианы с Меркаром.
Некогда, еще до сватовства моего отца, Диана хорошо знала герцога - их владения расположены по соседству. Факт породил бесчисленное количество грязных сплетен. Я не относился к ним серьезно - казалось, трудно вообразить две более разные стихии: суровый, приземленный герцог и утонченная ночная фея Диана. Но сегодня, в этот хмурый день, мне вдруг подумалось, что Меркар - средоточие неукротимой и самоуверенной мужественности - вполне способен заворожить прихотливое сердце своевольной красавицы. Ну, а Диана.... Кто может устоять перед ней? Из этого допущения следовали настолько нехорошие выводы, что от одной мысли о них раскалывалась голова.
Она подошла неслышно, как всегда. Первое, что я почувствовал - тонкий аромат ее духов, щекочущий, щемящий.
- Я не помешаю вам, Ваше Величество?
Я покосился на нее. Траур, который ей носить еще долго, королеве необычайно шел, оттеняя выразительную бледность и переливы темных волос. Она будто сошла с хмурого неба, раскинувшегося за ее спиной....
Диана постояла у высоких каменных перил, глядя в шумящие вековые кроны. Я молчал.
- Вчера мне приснился сон, - сказала королева, продолжая смотреть в парк, - будто засох мой любимый куст белых роз, там, на далекой родине, за которым я ухаживала с самого детства и которому, как живому, поверяла все свои тайны. Я поняла: сон этот не предвещает мне ничего хорошего. Но могла ли я предположить, что сегодня почувствую трещину в отношениях с человеком, душевная близость с которым для меня столь важна?
Я молчал, обиженно уставившись в каменные плитки пола. Почувствовал на себе ее внимательный, мягкий взгляд.
- Вам нездоровится сегодня, Ваше Величество. Вы бледны и мрачны. От вас веет холодом. Что случилось?
Забыв про все настояния Кантора, я вдруг выпалил, вперившись взглядом в большие, серые как небо, глаза:
- В среду к вам прилетал ворон Меркара. Уже во второй раз. Не соблаговолите ли сказать: зачем?
И они не дрогнули, ее глаза. Нет, искреннее облегчение увиделось мне на ее мраморном лице.
- Ах, вот в чем дело, - воскликнула она, словно просветлев, - ну тогда.... Не затруднит ли вас пройти за мной, Ваше Величество?
- Зачем?
Но она уже устремилась через высокие створчатые двери во дворец. Я плелся за ней, против воли любуясь на ее стройный стан, тугие косы, забранные жемчужной сеточкой, гордую, но такую женственную посадку головы. С каждым шагом я сильнее злился на себя за свои мелкие, грязные подозрения.
В одной из своих бесконечных комнат, Диана направилась прямиком к конторке, и протянула маленький свиток бумаги - чье-то письмо.
- Читайте, Ваше Величество, - приказала она.
Черная луна на печати - герб Меркара! Резкая прямолинейность в словах - Меркар требовал у Дианы восстановить отношения с ним.
- Я надеюсь, Ваше Величество не будет злиться на меня за ошибки далекой юности. Когда-то я имела неосторожность внушить герцогу напрасную надежду на взаимное чувство. Теперь приходится терпеть его назойливость. Прошу вас не карать его за это.
Странная смесь облегчения и ревности охватила меня. Подозрения оказались беспочвенными, но что-то ведь между ними было! Пусть давно, но было!
Вдруг ее прохладная ладонь нежно прикоснулась к моей щеке. Я поднял глаза и встретился с ее взглядом.
- Мой мальчик.... Ты ревнуешь... Глупый....
Я накрыл ее ладонь своей и начал уплывать, растворяясь в блаженной истоме. Но она мягко высвободила руку. И сказала, обращаясь в сторону серого неба:
- Видит Бог, я страдала долго. Но я всего лишь слабая женщина. Господи, не суди меня слишком строго, не ты ли сам создал нас чувствующими созданиями, способными любить? Ваше Величество, - она глянула на меня, - сегодня вечером я представлю вам доказательство своей невиновности. Главное доказательство. Идемте, придворные ждут вас....
Поздним вечером, на дворцовом маскараде ко мне приблизился человек в красном плаще и жутковатой черной маске. В полусвете бумажных фонариков я не сразу узнал Кантора. Начальник стражи взволнованно заговорил:
- Государь, Мильена при смерти. Четверть часа назад она упала с паркового моста в ручей. Одно ваше слово и мы допросим ее. У меня есть средство привести ее в чувство и развязать язык. Но решать надо сейчас. Пока она жива и пока мои люди находятся рядом, не давая ускорить ее смерть. Государь! Пять минут и будет поздно!
Я опустил голову. С шумом выдохнул воздух. Что делать? Господи, вразуми! Отдать приказ - значит вновь усомниться в честности королевы, чье мягкое прикосновение на щеке я ощущал до сих пор, в чьих глазах я видел море неподдельной, нерастраченной нежности.
- Ради всего святого, государь, отдайте приказ! Поймите, они обрывают последний след! Неужели вы думаете, ее смерть может быть случайной?
Промаявшись несколько минут, я утвердительно махнул рукой. В конце концов, если и строятся кем-то коварные козни, королева может не иметь к ним никакого отношения. Кантор скрылся в темноте парка. А через полчаса от него пришла записка: "Слишком поздно"....
Уже за полночь, когда маскарад давно отгремел, и внизу в парке догорели последние фонарики, лакей передал мне письмо. В нем содержалась просьба явиться в покои королевы. Деликатный намек указывал сделать это как можно незаметнее. В послании не стояло подписи, но из сотен тысяч почерков узнал бы я ее почерк и из сотен тысяч запахов выбрал бы аромат ее духов. Я поджидал весточку от королевы, но все равно сердце застучало как бешеное. Диана не забыла о своем обещании. Каким же будет ее главное доказательство?
Велев караульным гвардейцам оставаться на своих местах, я направился боковыми ходами в сторону покоев королевы. Стоило мне оказаться в полутемных, безлюдных анфиладах залов и коридорах, где метались лишь тени от редких факелов, шаги мои замедлились. В голове послышались слова Кантора:
"Заклинаю вас, государь, не ходите в одиночку по бесконечным переходам вашего дворца. Много людей сгинуло там без следа, и ни один крик о помощи не пробился сквозь толщину пыльных портьер". Уж не ловушка ли все это?
Я пожалел, что не взял с собой охрану, но и то сказать, хорош же я буду, притащив к королеве полдюжины бравых молодцов. В своем-то собственном дворце! Сжав рукоять длинного кинжала, озираясь и косясь на свою изломанную тень, я топал по толстым истертым коврам, гасящим звуки шагов. Пустые доспехи, казалось, следили за мной пристальными взглядами из черных прорезей забрал. Пару раз мне явственно чудился шорох, мерещились чьи-то тени за углом, но, в конце концов, я беспрепятственно добрался до цели своего позднего путешествия, ругая себя за мнительность и беспочвенные подозрения.
Кокетливая служанка проводила меня в будуар с мягкой мебелью, сплошь завешенный голубыми шелковыми портьерами. Не успел я оглядеться, как огонь погас, и вокруг шеи обвились чьи-то нежные руки. Диана! В самое ухо задышал горячий ласковый шепот:
- Я так долго ждала тебя, мой мальчик. Мой король.... То, что я делаю сейчас, может оправдать лишь одно - моя любовь к тебе. И в этом мое главное доказательство....
Я уже понял, каким будет главное доказательство королевы. Видит Бог, я пытался устоять, ради своей чести, ради памяти батюшки, но, в конце концов, я не более чем смертный человек.... Когда под утро я вернулся к себе, довольный, счастливый, немного растерянный, единственным моим желанием было не уснуть, чтобы не увидеть во сне батюшку. Но я уснул и спал как убитый.
А утром со срочными новостями явился Кантор. При виде него я скривился словно от зубной боли, и замахал руками. Но он настоял на разговоре.
- Срочные новости, государь, - его голос тяжелыми камнями ложился на мое благодушие, - Вчера в аббатство у Золотого озера прискакал конь со следами крови на седле. Мы опознали его - это конь сэра Роланда. Тот явно спешил к вам из владений Меркара с каким-то важным сообщением. Но его убрали. Войска герцога все наглее ведут себя на границе. Стычки случаются каждый день. Сегодня ночью неизвестными сожжена застава на Большом Восточном Тракте. Государь! Меркар со дня на день поднимет свое знамя, если уже не поднял. Крупные отряды воинов замечены во владениях Ламма. Время не позволяет ждать, государь. Собирайте войско. Объявляйте Меркара изменником. Покажите всем свою сильную руку. Мало кого устроит такой правитель как Меркар, но многие боятся его. Вселите в них уверенность в своей силе. Поведите за собой.
- Меркар - слишком опытный полководец, - воскликнул я, - он выиграл столько битв!
- Наш маршал Варбан не уступит ему ни в искусстве войны, ни в хитрости. Только развяжите ему руки. Поднимайте знамя. Если сделать это слишком поздно, под ним будете стоять вы один.
В конце концов, я пообещал:
- Хорошо, завтра я объявлю сбор войска....
Но на следующий день при зрелом размышлении я так и не отдал приказа поднять старое королевское знамя. А вдруг Меркар только и ждет повода, чтобы я первым начал войну или хотя бы объявил сбор воинов? Не может же он не понимать, что прямое нападение на помазанника божия ставит его вне закона не только в нашей стране, но и во всем цивилизованном мире. Не-ет, я не доставлю ему такого удовольствия. Мало того, я отдал приказ на провокации со стороны герцогских войск не отвечать....
11.
Стоя перед зеркалом в королевской опочивальне, я облачался в роскошные одежды для приема в День Благодарения, завершающего бесконечную неделю Всех Святых. Лакеи сновали вокруг как мыши, боясь навлечь на себя гнев сэра Августина - главного распорядителя двора. Сурово хмуря густые брови, тот лично передавал мне одеяния. В глазах рябило от золотого шитья и блеска алмазов, дробящего на тысячи лучиков свет яркого солнечного дня. Я осанился, глядя в зеркало и запоминая наиболее красивые позы. Сегодня они мне понадобятся.
- Все готово к выходу Его Величества, - шепнули сэру Августину, тот кивнул и приготовил красную мантию с горностаевой опушкой.
Вдруг со стороны высоких створчатых дверей послышались тяжелые скорые шаги, разом нарушившие всю степенность и размеренность церемонии одевания.
- Ваше Величество! Ваше величество! - в комнату вбежал маркиз Лионель, один из придворных.
Я повернулся так резко, что на пол упала тяжелая золотая цепь, которую застегивали за спиной. Душа замерла в ожидании самых недобрых вестей. Я понял - вот здесь и сейчас, в этот самый момент происходит то, чего я боялся больше всего.
- Главный герольд герцога Меркара стоит у ворот столицы и просит аудиенции. У него в руках перчатка.
....Тучи над полем, косой дождь. Медленно плещется грива коня, скачущего натужным галопом. Комья грязи с копыт плавно разлетаются в стороны, попадая на окровавленные тела порубленных воинов. Меч в черной руке, занесенной для удара и глаза, одной своей ненавистью убивающие глаза....
- Как прикажете ответить ему, Ваше Величество?
- Что? Скажи, я приму его позже, после церемонии.
- Нельзя, сир, - покачал головой сэр Августин, - Не принять герольда на официальном приеме - это оскорбление для всех.
Я плохо представлял, как бесконечными коридорами брел к тронному залу. Длинная мантия, конец которой тащили в отдалении два пажа, обременяла мои плечи подобно тяжким веригам. С потемневших от времени портретов на меня смотрели предки, ходившие по этим коридорам столько веков. В их взглядах мне виделось не то суровость, не то искренняя жалость.
Откуда-то сбоку выступила фигура в черном плаще, скрывающем голову - Кантор.
- Государь, - сказал он мне тихо, - взбодритесь. Еще ничего не потеряно. Покажите всем вашу уверенность. Герольда казните - никто не должен безнаказанно произносить крамольные слова в адрес короля.
Я словно очнулся. Да-да, взбодриться! Король я или кто? И в самом деле, какого черта я раскис? Война так война. А там как Бог распорядится. Терять теперь все равно уже нечего. Мне казалось, я вошел в огромный зал более чем уверенно. Тысячи свечей, сотни глаз устремившихся на меня, многоцветье штандартов, пестрота роскошных нарядов, блеск драгоценностей и ярко надраенного оружия моих гвардейцев - я снова почувствовал себя королем. И знал уже, как себя поведу: встану, медленно подойду и раздавлю брошенную перчатку ногой - только так следует относиться к изменникам своего государя.
Через пять минут предо мной в окружении оруженосцев стоял главный герольд Черного герцога - барон Кальман. Облаченные в черные доспехи, они походили на стаю ворон, окруженных павлинами. В гробовой тишине, высоко подняв перед собой свиток бумаги, он стал читать громким каркающим голосом:
- Я, Теодор Кравен, барон Кальман, рыцарь ордена Луны, именем моего могущественного повелителя Меркара, милостью божией герцога Тиронны и Альварии, Селадона и Перта, графа Миноса, Тисса и Кларина, совладетеля пяти Вольных городов и Десяти Островов, магистра святейшего ордена Луны....
Неприкрытое презрение, сквозившее в его тоне и взглядах, бросаемых на меня, заставило опешить. Уж его-то я чем обидел? А барон перечислив, наконец, многочисленные титулы своего сюзерена, возвестил:
- Во всеуслышание объявляю тебе, Аматин Девятый, король Амарны, что так как ты гнусный убийца и отравитель своего отца, милостью божией короля Амарны Аматина Восьмого, мой повелитель моими устами отныне отказывается от всякого повиновения и подданства тебе, королю-отцеубийце, объявляет войну и будет чинить тебе урон всеми возможными средствами на суше и на воде. Вот тебе залог и подтверждение его слов!
С этими словами он бросил на пол тяжелую латную перчатку. При словах об отцеубийстве по залу пронесся вздох ошеломления, и снова наступила тяжелая, каменная тишина.
Едва лишь до меня дошел смысл его слов, бешеная злость подперла под самое горло:
- Мерзавец! Да как ты смеешь! - я вскочил с трона.
- Смеет. У него есть доказательства! - раздался звонкий голос с той стороны, где сидела на троне королева Диана. Все обернулись к ней. Диана встала, стройная как тростинка:
- Я тоже обвиняю тебя, Аматин Девятый, ценой предательства и отцеубийства ставший королем Амарны. Я до последнего момента не верила в страшную правду, но факты оказались сильнее.
Она сошла с трона по направлению ко мне. Глаза ее сверкали ведьмовским огнем, словно камни в королевской диадеме. От неожиданности я попятился.
- Купец Сферкус, тайно прибежавший ко мне ночью и попросивший защиты, может подтвердить: этот человек покупал у него порошок черного мака, - продолжила Диана, швыряя громкие слова в толпу, - А через три дня умер его отец - задыхаясь, с почерневшим лицом. А еще через три дня пропал королевский камердинер Фломель, его сообщник. Он найден неделю назад на городском кладбище с перерезанным горлом.... Люди, я взываю к справедливости! Хватайте его, сажайте под стражу. Он не может быть нашим королем!
Я попятился еще на несколько шагов. Бешено вперил глаза в королеву. Она твердо выдержала мой взгляд. Ее черты казались высеченными из чистейшего белого мрамора. Чужие, далекие. Ведьма! Да она - ведьма! Я оглянулся - глаза, глаза, глаза. Отчужденные, ошеломленные. И давит, давит гробовым камнем глухая тишина.
- Что вы на это скажете, Ваше Величество? - строго обратился кто-то, наверное, сэр Августин, - у вас есть оправдания?
Я стоял посреди огромного зала в окружении толпы людей, чужих, холодных, враждебных. Один, совсем один. И тут все мои чувства - ошеломление, растерянность, досада, муки совести перед отцом, жалость к себе, боль от предательства и бешеная злоба сплелись в такой тугой комок, что я громко, истерически расхохотался. Ноги мои подкосились, и я опустился на пол, продолжая хохотать. Смех исходил из меня, как лава истекает из жерла вулкана - бесконечным, неудержимым потоком. А потом он словно разом иссяк, и я заплакал, опустив голову и содрогаясь всем телом. Так плачет маленький ребенок, обиженный, одинокий и брошенный.....
12.
Пристальный взгляд, хитрый и лукавый - я не сразу понял - это Мечников щурится со своего портрета над доской. Недавно окружавшие меня образы - тронный зал, толпа придворных, черный ворон барон Кальман, и чертовски красивый бледный лик королевы Дианы - медленно валились куда-то в темноту.
Я обнаружил, что продолжаю всхлипывать, обнимая себя за плечи. Рядом возятся соседи. Феликс двумя руками стискивает лоб, до крови закусив губу - и ему досталось, бедняге.
Понемногу люди приходили в себя - в классе словно яснело. Скучновато зевнул наш странный экспериментатор:
- Как вам второй тест, уважаемые дамы и господа? Надо полагать, мало не показалось. Номер два не вызывает такого острого страха, но нервов выматывает куда больше, чем номер один.
Он помолчал, ожидая вопросов, и не дождавшись, пояснил:
- Второй тест призван проверить качества людей связанные с властью - иная ипостась, кроме прямого героизма, в которой не прочь себя проявить кандидаты в так называемые попаданцы. Основным здесь является качество, обычно подразумеваемое под малопонятным, но распространенным у вас словом "харизма". Проще говоря, способность к лидерству, умение сплотить людей вокруг себя, зажечь, повести за собой. При том выдерживая колоссальное бремя власти. Во вторую очередь - способность к кризисному менеджменту, решительность, твердость, умение противостоять интригам, ну, и ряд третьестепенных качеств.... Что ж, немного отдохните и приступим к третьему испытанию....
- Похоже, и второй тест все завалили? - спросила девушка с первой парты, этакая кудряшка Сью.
Незнакомец покивал:
- Кто-то действовал более решительно, кто-то - менее, многие вообще ни черта не делали. Увы, ни за кем, в результате, люди не пошли. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
- В двух шагах от меня ядро рвануло, - прогундел верзила из "Синих плащей", - уши никак не отпускает.
- Пройдет, молодой человек, пройдет, это фантомная реакция, за четверть часа она нивелируется, - успокоил его незнакомец, - тесты абсолютно безвредны для физического тела.
В классе царила мрачная тишина. И тут до меня дошло - ведь два теста уже не прошли! Остается всего один и то без особой надежды на успех. А потом? Обшарпанными школьными коридорами в старую, надоевшую, как мыльный сериал, жизнь? Зная уже, что чудеса на свете есть, только они не для тебя?
- Я вижу, вы готовы? - спросил незнакомец, тронул клавиатуру, и во лбу началось уже знакомое приятное щекотание, - никто не хочет уйти? Что ж, это делает честь вашему упорству.
Вновь - болотный огонек в кромешной чернильной тьме. Вновь я устремляюсь за ним словно за последней своей надеждой. Внутри уже нет приятного предвкушения - ведь сказки не будет. Сказок не бывает даже в сказках, это мы уже поняли. Но нет и страха, есть только глухая мрачная решимость. И она тонет, тонет в бледном белом сиянии....
13.
Белесый лепесток оторвался от ветки и плавно, съехав с невидимой воздушной горки, опустился на воду, нисколько не потревожив ее, будто коснулся зеркала, и замер - маленькой изогнутой лодочкой. За ним последовал второй. Третий. Вишни отцветали и много таких лодочек теснилось уже на темной глади колодца. А взгляни в глубь сада, так и вовсе покажется, что и трава и дорожка припорошены необычайно чистым, светящимся снегом....
Я провожал взглядом умирающие лепестки и молчал. Напротив меня молчала Маришка. Лепестки падали и падали, будто слезы, и вязли в тишине, повисшей между нами. Сказать мне было нечего.
Черная прядка волос выбилась из-под косынки, легла на мордашку, но Маришка не обращала на нее внимания. Я вдруг осознал всю ее боль, и она полоснула душу словно ножом. Здесь, сейчас умирали, сморщиваясь как горящая бумага, мечты о скорой свадьбе, о наших детях, о долгой, душа в душу, жизни, грезившейся нам скорыми летними зорьками и бесконечными зимними вечерами. Сердце щемило немилосердно, я всеми силами цеплялся в подкатившие к глазам слезы - не хватало расплакаться еще. Мне ужасно хотелось ее обнять, свою Маришку, такую милую, хорошенькую, безутешную, прижать к груди, взглянуть в карие глаза, нежно провести пальцем по щеке. Но я не мог. Уже не мог. Стоял и молчал, как баран. Кто ж знал, сколь тяжка будет наша встреча?
Наконец, Маришка принялась молча прилаживать коромысло к широким деревянным ведрам. Я сунулся было помочь, но она отстранила, твердо и решительно:
- Пусти, - ловко подняла коромысло на плечо и засеменила по дорожке вверх от колодца.
Так и плелся я за ней по длинной деревенской улице, утопающей в цвету и запахах яркой весны, пока уже у калитки, поняв, что она сейчас уйдет, не сказал:
- Маришка.... Я же не могу решать, так заведено.
Она приостановилась, глянула на меня через плечо, словно обнажив передо мной душу, и сердце мое снова облилось кровью.
- Я вернусь. Как только смогу, я вернусь, - сказал я дрогнувшим голосом.
- Сам-то веришь?
Я хотел ответить, но слова завязли на языке. Да, если кто и возвращался после предстоявшего мне путешествия, то ближе к старости. А куда чаще не появлялся вовсе. Все в деревне знали об этом.
- Не ходи сюда больше. Не хочу тебя видеть. Нет тебя уже, - глухо сказала Маришка, будто отрезала. И пошла к дому, ни разу больше не обернувшись. Я не видел, почувствовал, как по ее лицу полились, наконец, горькие горячие слезы.
Здесь я заметил на крылечке её мать и поспешил скрыться из глаз. Добрых слов от старой Агнешки ждать не приходилось.
Не удержал я все-таки слёз и всю дорогу до дома жался в тени, боялся, как бы кого не встретить. Повезло - лишь когда подходил к воротам, по ушам хлестнул короткий резкий посвист и молодецкий голос окликнул меня. Ян! Я вытер слезы рукавом, не спеша обернулся, помахал рукой старому другу.
- Ну, поди сюда-то, Казимир, - Ян отложил вилы - похоже вывозил навоз из хлева, и облокотился на высокий плетень. Его расшитая красным узором косоворотка потемнела от пота. Я перешел на другую сторону улицы, радуясь, что печаль уже порядком отпустила, пожал широкую задубелую ладонь, прислонился к упругим прутьям загородки. От Яна пахло навозом, потом, прошлогодней наливкой. До боли знакомые деревенские ароматы. В ветвях яблони за широкой спиной Яна густо гудели шмели.
- Говорят, уходишь от нас? - Ян внимательно смотрел мне в глаза, - объясни хоть толком, куда. А то плетут, кто во что горазд. Пойдем, сядем что ли, если не спешишь.
Прикрикнув на батрака, сидевшего на заднем дворе у сарая, чтоб пошевеливался, Ян направился, покряхтывая, к расписному крылечку и уселся на завалинку, утопавшую в ранних цветах - ух и мастерицей была его мать по разведению цветов.
С наслаждением Ян вытянул ноги в стоптанных, запятнанных сапогах, потянулся на солнышке:
- Весна сегодня - благодать божия. Прямо райский сад кругом. Ну, рассказывай.
Я пристроился напротив Яна и принялся не спеша, с удовольствием, повествовать. Мол, повелось с незапамятных времен, что должен род наш отдавать в услужение чародею Бальтазару того из своих сыновей, на кого он укажет. Кто говорит, дар у нас есть особый. Кто - задолжали мы ему чем, не знаю. Батя молчит, деда, пока тот не помер, я спросить не догадался. Но лишь только приходит весточка от чародея, тот счастливец, на кого падает выбор, собирается в путь. И будет так до скончания века чародейского. А скоро ли он, век этот, кончится - одному Богу известно.
- Что за весточка-то? - Ян слушал с напряженным вниманием.
- Весточка-то? - я ухмыльнулся, - У-у-у, брат. Поначалу чудеса всякие начинают твориться. Всегда разные. Когда отец маленьким был, чародей дядю Ярика забрал. Тогда, перед тем, как весточка пришла, посуда по комнате принялась хороводы водить, стол жеребцом скакал, стулья такие коленца выделывали - батя до сих пор дивится. Намедни по-иному вышло. Аккурат в воскресенье дело было. Сидим мы, значит, вечеряем. Вдруг слышу - будто птички защебетали, красиво так, прямо музыка райская. Все притихли, а батя кричит: "Гляньте!" У нас и глаза на лоб: изразцы печные ожили! Мы повскакали - точно. Птички порхают, зайчики бегают, флажки на башнях трепещутся, кораблики плывут, лошадки копытами бьют. Чудно, кто сказал, не поверил бы. Дальше пуще: тени наши стали по стенам плясать. Аж, жуть пробрала: мы стоим, а они по стенам кувыркаются. Как живые, ей-богу. Батя и говорит: ждите, знать, весточку от чародея. Вернулись к столу, глядь, там шкатулка - мудреными буквами расписанная, золоченая - от самоцветов ажно блики по горнице пошли. Откуда взялась неизвестно. В шкатулке - цепь и косточки игральные.
- Зачем?
- Так повелось. Он всегда присылает цепь и косточки игральные. Все парни, что в роду живут, за исключением разве младенцев несмышленых, собираются и бросают их по очереди. Кому жребий выпадет, того, значит, чародей и выбрал. А цепь.... Вот она.
Я осторожно показал из-за шитого узорами ворота кусочек золотой цепи с амулетом - маленьким глазком в черном треугольничке. Похожий глазок украшал шкатулку. Вроде как чародеев знак.
- Батя говорит: на седьмой день после весточки ложится на восходе в поле за домом туман. Густой, будто молоко. Тот, кому назначено, цепочку надевает и входит в него.
- А дальше? - нетерпеливо спросил Ян.
- Дальше? Кто знает? Батя вон вспоминал: только-только дядя Ярослав в тумане скрылся, он не выдержал, за ним побежал - больно уж брата своего старшего любил. Тот шагов на десять, не больше вперед ушел. А батя его так и не догнал. Враз до другого конца поля домчался, туда-сюда, дяди уж и след простыл. Так-то.... Теперь вот и мне.... В туман....
Промолвил, а сердце сжалось в сладком, тревожном предчувствии.
- Чай боязно? - поинтересовался Ян.
- Да что ты! Чего бояться? Дядя Ярослав как то в гости приезжал. Сам не помню, слишком мал тогда был. А кто помнит, до сих пор надивиться не может. Одежды на нем барские, кошель золотом набит, в кармане - часы золотые. Сам весь из себя довольный. А уж про жизнь рассказывал, все только рты раскрывали. Про короля, про столицу, про страны дальние, море-океан. Где ему только побывать не довелось.
- Женился?
- Нет, но намекал, что у него в зазнобах чуть не княжеская дочь.
- Работу у чародея какую делать приходится, говорил?
- Про то молчал - не велено. А характер, сказал, у чародея хороший - зря не ругает и рук не распускает.... Чего мне бояться? И не боязно вовсе. Так, самую малость, разве.
Помолчали. Я косился на Яна, пытаясь высмотреть его мысли за светлыми радужками глаз. Хотя чего высматривать - завидует, небось, ему-то дальше местной ярмарки вовек не побывать.
- Уходишь, значит, - невесело сказал Ян и вздохнул, - придется мне другого напарника искать - в ночное ходить, обозы на ярмарку провожать....
- Найдешь, - я махнул рукой, - хотя бы вон брата моего, Стася - как раз в силу входит.... Я завтра, кстати, удочку занесу - тебе оставляю. Ту самую, заговоренную.
- Удочка это хорошо, - вздохнул Ян....
14.
Когда я пришел домой, наши уже вечеряли, сидя за длинным, покрытым холщовой скатертью столом. Батя грозно зыркнул со своего места - не любил, когда опаздывали. Ничего, пара дней - и батина гроза будет мне как прошлогодний дождик. Я уселся на свое место, матушка поставила тарелку с мясной похлебкой. Куски получше приберегла - всегда меня отличала. Маленькие пялились на меня как на диковину, будто сам я чародеем заделался, большие в упор не замечали - до смерти не простят теперь мое везение. Заринка лицо опустила - вот-вот слеза упадет. Переживает, сестрица любимая.
Ложки стучали в полной тишине.
- Народ-то уже начал созывать? - спросил, наконец, батя, протирая ладонью длинные седые усы, - всех зови, всех. Проводим тебя как следует. Стыдно не будет. Пусть все видят, как старый Богдан сына в дорогу провожает. С Маришкой поговорил уже? Сильно осерчала? Ничего. С матерью ее, с Агнешкой, я сам договорюсь. Понимать надо. Помолвка не помолвка, а чародею перечить мы не можем.
Уже поздно, затемно, батя послал меня проверить амбары. Только я вышел в тихий сад, по дорожке - топот. Алесь - я так и знал.
- Стой, Казимир, - брат подбежал ко мне, высокий, нескладный, глаза горят, - поговорить надо.
- Знаю я, о чем ты говорить собираешься, - буркнул я, направляясь к дальним амбарам.
- Отдай, отдай мне цепь, моя она должна быть, - Алесь крепко схватил меня за руку, повернул.
- С чего бы это, бес? - спокойно ответил я.
- Жребий неправильный был. Косточка на ребре стояла. Я перекинуть должен. Жребий на меня укажет, знаю. Иначе быть не может. Моя это доля.
Он больно защемил мне плечо. Раздражение поднялось внутри кипучей волной. Я пихнул его в душу сильной рукой. От неожиданности он завалился назад в молодую весеннюю траву.
- Иди в бочку окунись, малахольный, - я направился было к амбарам, но снова ощутил на плече его цепкие пальцы. Хотел было приложить его покрепче, да брат бухнулся на колени и горячо заговорил, глотая слова:
- Богом тебя прошу, отдай мне цепь. Моя это доля. Нет мне в этой жизни места. Непутевый я. Батя одни оплеухи отвешивает, мать поедом ест... Никого - ни друзей, ни врагов не нажил, все как с боку припеку. Люди сторонятся. Чужой я здесь.... Отдай цепь.... Каждую ночь сны дивные снятся. Города, страны дальние, манят, зовут будто. Отдай. Не будет мне здесь счастья. Все одно в бродяги подамся или руки на себя наложу....
Злость накатила новой волной. Я повернулся и резко зашагал по дорожке.
- Отдай, отдай цепь, - взывал он мне вслед, - вовек должником твоим останусь....
- Иди, проспись, дурак, - только и сказал я из темноты....
Ночью я долго не мог заснуть. Лежал, ворочался на лавке. То вставал перед глазами Алесь, то Маришка, то начинали грезиться картины будущей жизни - волнующей и интересной. В доме - привычная сонная тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием спящих, да наглым шуршанием мышей.
Потом показалось, плачет кто. Вдруг слышу - Батя заговорил:
- Да будешь ты спать-то или нет, карга старая? Что толку слезы лить?
- Не могу я, отец, успокоится, не могу, - это матушка, - Как подумаю, мальчика моего уже не будет, слезы к глазам и подкатывают.... К осени свадьбу бы справили. У них с Маришкой так хорошо все ладилось. Глядишь, и внучат нянчили бы уже.
- Молчи, старая. Самому тошно...
- Ну почему он? Почему? Почему не Алесь? Этому непутевому туда прямая дорога....
Я в сердцах натянул на голову толстое лоскутное одеяло. Поскорее бы уже воскресенье. Поскорее! А то всю душу из меня вынут по мелким кусочкам.
Следующие два дня я не находил себе места - так хотелось побыстрее отправиться в неизведанные, сказочные дали. Порой даже колотить начинало, все из рук валилось. А время тянулось и тянулось, словно заговоренное.
Маришку я встретил лишь раз, вновь у колодца. Сунулся было, не удержался. Лучше бы ледяной водой окатила, ей богу. Глянула будто чужая и дальше пошла. Словно и не было наших зорек и жаркого шепота в полутьме.... Долго я стоял тогда, под падающими последними лепестками и смотрел ей вслед.
Дома не сиделось - работа не клеилась, матушка плакала то и дело, Заринка вторила, Алесь ходил хвостиком. Так что я плевал на все и уходил на реку. Сидел под дрожащими ветвями плакучих ив и смотрел, как медленно, величаво течет вода. Далеко-далеко, чтобы никогда уже не вернуться обратно....
Проводы у меня выдались веселые. Батя не пожалел ни наливки, ни меда, ни мутного, пахнущего дегтем, самогона. А уж угощений всяких и не перечесть было. Из соседней деревни батя даже песняров пригласил. Почитай вся деревня на нашем дворе отметилась, не пришли разве Маришка с матерью. Допоздна гуляли. Я пил, а меня не брало. Сидел и смотрел на всех будто издалека. Поскорее бы утро что ли, а? Белый непроглядный туман над полем....
- Ты что голову повесил? - спросил у меня старый Михась, - пей, гони ее, грусть-печаль. Все, что Бог ни сделает - к лучшему.
Я махом выпил стакан наливки. Какая печаль? Если ждет меня впереди сказочная жизнь и княжеская дочка в придачу? Кругом метались в веселой пляске односельчане. Я кинулся в самую круговерть, бросил шляпу, закружился в хороводе, чтобы буйное веселье поскорее затопило голову. Мимо мелькали лица, девичьи глаза, слились в сплошную пелену....
Как уснул, не помню, и вот уже трогают за плечо. Проморгался - батя стоит в полумраке, потирает бесконечные усы:
- Вставай, сынок. Пора.
Сереют квадраты окошек, бледно и сиротливо. Похоже раннее утро. Так сегодня же воскресенье! Я вскочил, схватился за больную голову. Батя уже протягивал ковш с рассолом. Никто не спал. Все ждали, когда я надену свежую рубашку, жилет, шляпу, начищенные Заринкой до блеска, новые сапоги. Пальцы не слушались меня, я долго провозился с новыми пуговицами.
Потом матушка повесила мне на плечо сумку со всяческой снедью, уткнулась в грудь.
- Хватит выть, мать, - прикрикнул отец, - давно пора идти уже.
Направились через задний двор, сад, залитые мутным утренним светом, к полю. Холодный воздух пробрал до костей. Впереди, за смутными кронами вишен, яблонь и слив что-то белело. Я знал что.
Прежде чем дом скрылся за деревьями, я резко обернулся - навсегда запечатлеть в памяти родной кров. Черепичную, потемневшую от времени крышу, резные ставни, расписанные диковинными цветами. Выложенный досками метеный двор, по которому я делал первые шаги..... А туман действительно походил на молоко, вернее, на облако, каким-то чудом спустившееся на землю. Жутковатый, он казался живым, дышащим, полным странных звуков и видений, всматривавшихся в нас из неуловимой пелены. Легкий ветерок шевелил волосы.
Я замер, от сильного чувства перехватившего дыхание.
- Ну, давай, сынок, с Богом, - батя хлопнул по плечу, развернул, обнял. Прижал мою голову к своей шершавой щеке. Отстранил, перекрестил.
- Да пребудет с тобой мое отцовское благословение и помощь предков древних. И ты не посрами рода нашего. Черных дел чурайся, а в светлых слабины не давай. Про нас не забывай. Может, доведется, свидимся еще.
Слова его отдавались эхом в голове. Я обнял матушку, сестру, братьев. Алесь стоял в отдалении - темный, будто помертвелый. Не шевельнулся в ответ.
Я сделал два шага в сторону белой призрачной пелены. Ноги словно одеревенели, сделались чужими. Обернулся, посмотрел в последний раз на родных и близких людей, на мою прежнюю, теперь уже законченную жизнь. Все молча, с болью смотрели на меня. Вдруг сердце мое сжалось так сильно, что рука сама собой двинулась к горлу. Пуговичка никак не расстегивалась, я сорвал ее. Потом.... Потом подошел к Алесю, снимая на ходу золотую цепочку со странным чародейским глазком. Брат широко распахнул глаза. А когда я повесил цепочку ему на грудь, в них вспыхнул осторожный огонек.
- Иди, - хрипло сказал я, - иди скорее.
Алесь принял из моих рук сумку и нерешительно посмотрел на родителей.
- Ступай, сынок. Бог с тобой, - сказал ему батя. Лицо Алеся разгладилось, стало другим, взрослым и красивым, будто у ангела.
- Спасибо, брат, - Алесь отступил, словно я мог передумать, поклонился всем до земли и ушел в туман. Его долговязая нескладная фигура некоторое время еще виднелась черным силуэтом, потом словно растворилась в белом мареве. Всё. Некоторое время мы стояли в полной тишине.
- Что ж, так наверное, Богу было угодно, - громко сказал батя, - Все к лучшему. Пошли в дом.
Они ушли. А я еще долго стоял и смотрел, как редеет, развеивается ветром туман, унося с собой картины той сказочной волшебной жизни, которой у меня никогда уже не будет. Когда поле прояснело, на нем сверкающей паутинкой лежала утренняя роса, и мне вдруг полегчало. Полегчало так, будто я не цепочку, а мельничный жернов скинул со своей шеи. Не будет и что с того? Что с того?!
Я повернулся и пошел к дому. Впереди меня ждала уютная жизнь, полная тихих домашних радостей, искрящиеся глаза Маришки, довольное щебетание Заринки, молодецкая радость Яна. Да, кстати, не забыть бы забрать у этого балбеса заговоренную местной ведуньей удочку.....
15.
- Оно и правильно, так Бог загадал, - говорит батя и, хитро прищурившись, глядит на меня. Нет, какой батя - тот давно ушел. Это - Мечников. Илья Ильич, великий русский ученый. Он молчит. И смотрит так, будто все обо мне знает. А вокруг медленно проясняется неприкаянность школьного кабинета.
Я не шевелюсь, нежась в приятных чувствах, боясь сбросить их как теплое одеяло. В них спокойно и уютно, но откуда-то сверху вплетается знакомый голос с бархатной хрипотцой:
- Третий тест, как правило, вызывает букет хороших эмоций - у тех, кто его не прошел. Они помогают людям подсластить горечь неудачи. Впрочем, после трех тестов, многие уже начинают сомневаться: надо ли им пускаться в сомнительные путешествия?
Слова взбивают осадок на дне, и душу потихоньку затягивает муть разочарования.
- Как вы уже, надеюсь, поняли, - продолжал молодой человек, - третий тест проверяет вашу способность рвать значимые эмоциональные связи. Здесь мы упираемся в святая святых - внутренний храм, этакий непоколебимый зиккурат, на ступеньках которого будто идолы расставлены ваши ценности. Если тяга к переменам, новым впечатлениям, приключениям стоит выше, чем привязанности: к людям, к месту, образу жизни - вы уйдете. Ничто вас не остановит. Когда же вся мифическая тяга не выходит за рамки игры, то, - он развел руками, - игрой она, извините, и останется..... Не расстраивайтесь, способность легко расставаться с тем, что дорого, редко делает человека по-настоящему счастливым, уж, поверьте мне....
Молодой человек вдруг наклонился к монитору:
- Хм, поздравляю. У нас есть положительный результат! Для одного из здесь присутствующих все это оказалось действительно важно. Не ожидал, черт возьми.... Не будем объявлять его имя. Он в курсе. А мы сами свяжемся с ним для дальнейшего сотрудничества - в случае, если он захочет его продолжить.
Народ зашевелился, посматривая по сторонам. Я переглянулся с Феликсом. Слов не потребовалось - оба отрицательно качнули головой. И уставились на таинственного молодого человека. В классе вновь воцарилась тишина. В ней жила надежда, последняя надежда больного, уже услышавшего свой приговор. Не на какой-то другой мир. Черт бы с ним. Скорее, на то, чтобы помогли справиться и жить со всем, обрушившимся на нас в старом школьном классе.
Наш экспериментатор не мог не почувствовать немого вопроса, обращенного к нему.
- Что ж, прежде чем закончить я скажу пару слов. Вся ваша группа выдержала три теста, никто не ушел - случай весьма редкий в моей практике. Стоит отдать должное вашему упорству, вашему желанию что-то изменить в своей жизни. Самое важное здесь понять - что?
Голос его звучал в полной тишине, другой - мягкий и понимающий:
- Постигшая вас неудача вполне закономерна. Стоит взглянуть на присущий вам образ жизни, и никакие тесты уже не нужны. Люди, у кого развиты требуемые черты характера, не играют в игрушки. Те, кто не может без реальной борьбы, без риска, на вашем месте давно служили бы в силовых структурах, покрывали потом и кровью ринг, топтали бы горячие точки. А с рыцарским мечом ли, с автоматом Калашникова - не имеет ни малейшего значения. Харизматичные менеджеры витали бы в куда более высоких сферах и ловили бы себе кайф от грязной закулисной грызни. Так устроена жизнь, она все расставляет по своим местам. Увы, подобные люди редко соглашаются на тестирование, они слишком вовлечены в свою реальность, чтобы менять ее на какую-либо другую. Но это уже наши проблемы.
- Почему вы думаете, что простые люди вовсе ни на что не способны? - спросила кудряшка Сью, - вспомните Великую Отечественную. Разве не обычные, заурядные люди уходили на фронт и становились героями? Сколько таких было?
- Безусловно, милочка, много. Но вы забываете о коллективном бессознательном - вся страна тогда проявляла героизм и требовала его от каждого, как норму поведения. Что, знаете ли, вызывает особое состояние сознания. И, кстати, далеко не все, кто переступал свой страх, вели себя оптимальным образом - вспомните величину потерь. Хотя, вне всяких сомнений, процент героев был гораздо выше, чем по статистике мирного времени.... Но то война. Другое дело сейчас, когда кругом течет тихая обеспеченная жизнь. Вот вы, например, - обратился он к верзиле, - не поступаете в спецназ и не направляетесь в горячую точку, движимый жаждой суровой борьбы или чувством долга. Хотя, судя по внешнему виду, проблем при поступлении в силовые структуры у вас не будет. А вы, скажем, не отправляетесь автостопом через всю страну во Владивосток, без денег, с гитарой за плечами. За своей тягой к приключениям, не в силах справиться с неутолимым желанием заглянуть за горизонт. Некоторые отправляются.... Но я еще раз повторяю - не ваша в том вина. Да и ничего плохого в этом нет. Такова жизнь. Она расставляет все по полочкам. Каждому свое....
- Откуда вы взяли, что нас устроит лишь роль героев, вождей или бродяг? - вновь тряхнула кудряшками первая парта, - я вполне согласилась бы на жизнь обычного обывателя....
- Вот! Мы и подошли к самой сути. Спасибо, кстати, за вопрос, - он задумался ненадолго, прошелся вдоль доски, пригладил пятерней волосы, потер острый подбородок, - понимаете.... Это великий дар - чувствовать жизнь, вовлекаться, пропускать через себя ее ткань. Ловить от нее кайф. Просто от того, что живешь.... Им обладает каждый - с рождения - вспомните себя в детстве. У некоторых счастливцев дар остается, у многих же со временем начинает слабеть. У кого из-за страха - человек зажимается в раковине, боясь жить, боясь неопределенности. У других - от груза проблем, мелких и крупных, которые с каждым шагом налипают на ногах и затягивают в трясину обыденности. Чаще - просто от возраста, оттого, что надоело.... Чистое окошко зарастает мутной пылью. Медленно, но верно. У жизни пропадает вкус. И она начинает течь мимо. А потом приходит тоска. Знакомо? Доктора скажут: сезонная депрессия или авитаминоз. Экзистенциалисты - страх смерти. Психоаналитики - еще бог весть что. Плюньте. Смерть - абстракция, пока не постучится в окошко, витаминов нам хватает. Это скука. Элементарная скука.
Думаете, жизнь обывателя замка или какого-нибудь эльфийского леса в лучшую сторону отличается от жизни среднестатистического обывателя Москвы начала двадцать первого века? Да никоим образом, уверяю вас. Жизнь везде одинакова, проблемы те же, бандиты не менее страшные и набор эмоций аналогичен, топчешь ли ты асфальт, столбовую дорогу или заповедную тропинку. По-вашему, в другом мире время будет тянуться по-другому? И вас минует озарение, что за чередой пустых, нудных как старая газета, будней, с их дурацким бегом по кругу, вас ждут лишь пустые, давно приевшиеся праздники? И череда эта, думаете, не протянется перед вашим мысленным взором до самого конца, уже маячащего на горизонте? Бросьте. Ощущение экзотики на второй день пройдет, а она останется - знакомая серая скука. Плюс страшный информационный голод, да привычка к невиданному уровню комфорта. И захочется снова убежать в манящие дали. Нет ничего более бесполезного. Скука не отстанет, куда бы вы ни забрались. Потому что она внутри вас.
Здесь не только ваша беда, не тешьте себя своей исключительностью. Везде, где материальные проблемы отходят на второй план, общество начинает маяться со скуки. Как только с ней не борются. В штатах наиболее популярен прозак, у вас в России - водка. Уход в мечты о других мирах - безусловно, более тонкий способ, не самый плохой, но в конечном итоге не менее губительный.
Вы спросите, где же выход? А Бог его знает. Может быть, его нет. А может, он очень прост. К примеру, взять и вернуться, наконец, из пустых грез в тот мир, где довелось жить. Поверьте, он ничем не хуже ста тысяч других миров, о которых вы грезите, ничуть не менее интересен. Не больше и не меньше, просто другого такого нет. Он неповторим. И бесконечен.... Как только вы начнете чувствовать его, не оценивать, а как в детстве - чувствовать и принимать, он вновь заиграет всеми своими гранями. И вернется вкус. Интерес жить в нем, сделать его лучше, азарт занять подобающее место, найти свое призвание. И, может статься, внутри откроются такие силы, о каких вы и не подозревали.... А бесценный опыт, который вы получили сегодня, когда окунулись в другие миры, в другие жизни, считайте подарком судьбы. Этот опыт - ваш. Вы действительно пережили, выстрадали все, что с вами происходило. И уроки, которые вы извлекли, останутся с вами навсегда. Все. Больше сказать мне нечего.... Сергей, помогите мне.
Панков мрачно, насупившись, собрал диадемы. Они глухо звякали в полной тишине. Я отдал ему свою, в руке еще некоторое время ощущалась ее холодная тяжесть. Вот скрылся в саквояже загадочный черный камень, перестал завораживать нас слепым блеском. За ним последовали треножник, ноутбук. Вот незнакомец встал, подошел к вешалке, степенно надел свое кожаное пальто, изящным движением снял тросточку. Медленно направился к выходу - выправка делала незаметным его низковатый рост. У двери он на мгновенье обернулся, я мельком заглянул в черные глаза, и мне в который раз стало не по себе.
- Прощайте, дамы и господа, - он вышел из класса. С ним вышла надежда, дурацкая надежда на чудо, все еще не желавшая умирать. Медленно закрылась дверь. Все. Чуда не будет, осознайте и распишитесь.
А мне предстояла еще долгая, одинокая дорога домой.....
16.
Странная штука - человеческая память. Я столько увидел, столько пережил в тот вечер, а ярче всего мне запомнилась моя поздняя дорога домой.
Я помню, как в тишине поскрипывал под ногами свежий снежок - будто у трактира, лежащего в необозримой дали. Редкие окна горели в домах, ни единого силуэта не нарушало печальный покой длинных улиц. Лишь иногда сыпалась с проводов и ветвей, неизвестно кем потревоженная бриллиантовая пыль.
Помню оглушающую пустоту внутри, какая висит, наверное, над остывающим пепелищем. Я шел и смиренно ждал, когда на меня с новой силой обрушится старая моя тоска. Мне казалось, она притаилась за каждым деревом, за каждым столбом, из каждой витрины смотрела на меня пустыми глазами манекенов.
Но тоска не обрушилась - так, самую малость, скорее по привычке. И тогда, встретившись взглядом со своим отражением, смотрящим на меня из широкого витринного стекла, я впервые понял: что-то во мне изменилось.... Не знаю что, до сих пор не знаю. Но что-то очень важное.
Вдруг я осознал.... Кругом в гирляндах фонарей лежит огромный ночной город. За ним - вся планета. Земля начала двадцать первого века от Рождества Христова. Мир, где мне выпало жить. Куда мне предстояло вернуться.
Странная штука - человеческое любопытство, не менее странная, чем память. Казалось бы, какая разница, ведь история давно закончилась, отболела внутри, сыграла свою роль. Но почему-то мне важно было узнать, кто из наших прошел-таки третий тест. Феликс не меньше меня задавался этим вопросом. Никто, из присутствовавших тем знаменательным вечером в биологическом классе, признаваться, однако, не хотел. Пытались наводить справки у Панкова - разыскать того не оказалось ни малейшей возможности. Вдруг до Феликса дошло - уж не сам ли Панков?
- Помнишь, проходил он тест? Диадему надевал? - вопрошал Феликс.
Я только пожимал плечами. Кем-кем, а Панковым в тот вечер я интересовался меньше всего. Мы поспрашивали ребят, и кто-то вроде подтвердил: да, видел диадему на обширной панковской залысине. Навели справки в его семье, так и есть: переехал Серега в другой город. За Урал. Никто не знал, когда он собирается вернуться. И собирается ли вообще. И слышать о нем никто особо не хотел. М-да.... Как интересно повернулось. Это Панков-то, лишенный не только романтики, но, как мне казалось, и всяческого воображения! Которому единственному из нашей компании до фени были все иные миры!
Иногда я вспоминаю о нем. Представляю, как ходит Серега под другим солнцем, топчет пыльные дороги. Наверняка барыжничает, стяжая местную валюту. Пробавляется купцом, ростовщиком или менялой. Ну, может, банкиром. Больше он все равно ни черта делать не умеет. Зато это он умеет делать хорошо. Наверное, разбогател. Интересно жалеет ли он о чем-нибудь? Вернется ли обратно? Захочет ли? Кто знает.
Повспоминав о Панкове, я прислушиваюсь к себе, и в который раз убеждаюсь, что вовсе ему не завидую. Самую малость разве, по привычке. Что ж, каждому свое. Свой мир, своя дорожка в нем. И в этом, пожалуй, древняя правда всех миров.