Она просыпается. Выныривает оттуда, с самого дна голубой бездны, где тепло и хорошо. Смотрит прямо в глаза наглому и прекрасному солнцу. Привычно потягивается и улыбается. Она проснулась.
Она никогда особенно не любила это кафе. Оно было недалеко от ее дома. Когда опаздываешь на работу - удобно заскочить и выпить горячего эспрессо. Но такой отвратительной кухни она еще не встречала. Иногда ей кажется, что они перещеголяли даже детский приют, где кормили жареной рыбой, а дети ели по свистку. Кто не успевал поесть до второго свистка - у того забирали тарелку. И неясно, что было лучше - жрать эту гадость или ждать свистка, ковыряясь в тарелке. Потому что совсем не есть тоже было нельзя. За этим строго следили.
Воспоминания вихрем проносятся в ее голове, пока она одевается. Холодно. Холод бодрит, и она надевает любимый вязаный свитер. Хорошо.
Около кафе она видит хорошо одетого мужчину с полубезумными глазами. Мужчина то ли болен, то ли пьян. Он стоит, пошатываясь, и держится за дерево. Потом падает на спину и застывает. Лежит с широко открытыми глазами и смотрит в небо. Холодрыга страшная. Мужик не шевелится. Она подбегает к нему. На вопрос жив ли он, мужик не реагирует.
Она забегает в кофейню. На нее смотрит лоснящийся охранник, две официантки, бармен и администратор.
- Там на улице мужчина без сознания. Вызовите скорую, - выдыхает.
- Он у нас всю ночь пил. Все с ним нормально, не волнуйтесь, девушка.
И все спокойные такие. Сфинксы гребаные.
Ее начинает трясти.
- Значит так. Он у вас сейчас тут подохнет под дверью. Вы что, совсем охренели, мать вашу? Где тут Ваш начальник?
Редкие посетители начинают оглядываться. Назревает конфликт. Девочка-администратор наконец принимает решение.
- Да Вы не волнуйтесь так. Вова, сходи с девушкой, проверь, что там с ним.
Вова - откормленный охранник. От одного взгляда на его рожу она звереет. Такая же морда...впрочем, неважно. Надо взять себя в руки. Это нормально.
Она растирает мужику уши.
- Ну, живой? Живой, я спрашиваю? Вставай!
Она говорит Вове, что надо затащить мужика в кафе. Вова начинает мямлить, что администратор такого не говорила. Она высказывает Вове практически все, что думает об администраторе и о нем лично. Вова неохотно берет мужика под руку. Они почти что заносят мужчину в кафе.
- Вы скорую вызвали, - спрашивает.
- Еще нет. А может ему просто такси вызвать? - смотрит на нее кукольная администратор.
- Я сейчас тебе такси вызову. На биржу труда. Хочешь? - она срывается.
Бармен ориентируется быстрее администратора. Через двадцать минут приезжает скорая. За это время мужик оттаял и что-то порывался ей сказать. Вид у него был какой-то совсем потерянный.
- Где живешь, гражданин, - молодой врач с холодными синими глазами устало смотрит на мужика.
- Ряд...ря...рядом....тууууут..., - отвечает мужик и неопределенно машет рукой в сторону.
- Зовут как?
- Але...Алесад...геич..., - лопочет мужик.
В это время медсестра промывала ему голову - он сильно ударился об асфальт, когда падал. Скорая его увезла, а персонал запомнил девушку надолго. Видимо, придется пить кофе в другом месте.
Когда она допивала свой второй кофе, успокаивая по мобильному сотрудников, что скоро будет, официантки новой смены шушукались с теми, кто уже собирался домой с ночной смены.
- Да он странный какой-то. Пил целую ночь, а потом хватал меня за руку и спрашивал - тебе сколько лет? Я еле отвязывалась, думала, пристает. А он руку не отпускает и повторяет - А ты знаешь, что твои сверстницы тоже умирают? Знаешь, я тебя спрашиваю? И руку до боли стискивает. Странный какой-то.
Она беззвучно выматерилась, закурила седьмую сигарету за это утро и вышла из кафе. Прозрачное и бескрайнее небо безразлично дохнуло ей в лицо, и она нырнула в переход.
НОЧЬ
Я уже давно ничего не писал. Гениальные строчки давно не роились в моей голове, но мне было все равно. Когда-то одна женщина, которая меня любила, сказала, что невозможно творить в одиночку. Нужна муза. Я цинично думал, что она имела в виду себя. Но писать можно и без музы, думалось мне. Писать - особое состояние, когда строчки рвутся сквозь тебя на бумагу, нетерпеливо отталкивая друг друга и заставляя пальцы совершать грамматические ошибки. Хорошо, что есть Ворд.
Весеннее настроение, ночное небо, запах весны и что-то неуловимое носится в воздухе. Рядом город. На столе горит ночной светильник и ужасно хорошо. Кажется, что рядом море. И девушка в длинном голубом свитере "с горлом", которая выгуливает на пляже собаку. Немецкую овчарку, наверное. Это моя девушка-мечта, девушка-призрак, девушка-брызги моря. Ее неуловимый образ означает абсолютное счастье рядом. Когда отступают глупые навязанные штампы, затасканный эгоизм, а остаюсь только я, она и наше счастье - одно на весь мир. Здесь нет кухни с немытой посудой, измен, от которых уже не больно, и скучных пьяных вечеров. Здесь есть только ее свитер и горячие губы, раздвинутые ноги и зовущий блеск в глазах. И я хочу любить ее под шум моря, и страшно подумать о том, как сильно я счастлив.
Те, кто вырос на море, наверняка поймут меня. Еще они поймут, как прекрасно выйти на своей лодке до рассвета из залива прямо в сверкающий океан. Ловить рыбу. Растворившись в небе и океане. А она будет ждать на берегу. Улыбаясь.
Это была моя молитва. Я читал ее надменно-равнодушным звездам по вечерам, покуривая трубку.
И пришел день, когда я встретил ее. Она была именно такой, какой я себе представлял. Прошло несколько лет после нашей свадьбы, у нас появились дети. И в ночь, после того, как мы отметили пятилетний юбилей нашей встречи, ко мне на край кровати присел худой человек в вытертых джинсах и светлой рубашке, седобородый и с веселыми глазами, загорелый и в мелких морщинках. Он сел так тихо, что даже не разбудил мою любимую - она продолжала сопеть, как маленький медвежонок, уткнувшись носом в стенку.
Мы вышли на кухню, я достал бутылку водки и мы говорили всю ночь, а может, и много ночей, а может и год, а может и вечность - обо всем, о жизни, о звездах, о ветре, о свободе, о любви, о людях, о смерти, о том, что дождь ему очень удался, и море, и океаны, и кофе по утрам, и осень с весной, а еще хорошо вышло с прозрачным высоким небом и молчаливыми горами, а вот с пауками, священниками и пробками на дорогах все как-то странно вышло, но ведь все мы живые, все мы живые, мы дышим, пьем, любим, ненавидим и смеемся, и любит он наши огоньки, и целует их нежно, и верит в нас, как мы верим в него...
Мы все говорили и говорили, но я ровно ничего не запомнил из разговора, кроме последнего моего вопроса, который все хотел задать, но стеснялся.
- Боже, - спросил я. - Неужели все настолько просто?
Он пожал плечами и сеть улыбчивых морщинок разбежалась по его лицу.